|
Для Победы
|
|
|
Улауг |
Дата: Четверг, 21 Апр 2011, 20:16 | Сообщение # 1 |
Мастер словоплет
Новые награды:
Сообщений: 96
Магическая сила:
| Для Победы
Автор: Улауг
Бета: Z-I
Жанр: POV, Angst
Пейринг: СС/ГГ, ГП, ММ, НЛ
Рейтинг: NC-17
Размер: миди
Аннотация: Сиквелл фика "Ради надежды". То ли миди, то ли небольшой макси. Седьмой год обучения в Хогвартсе - год директорства Северуса Снейпа его глазами.
Война охватила Магическую Британию, Министерство контролируют Пожиратели, а дети все еще учатся в Хогвартсе. Следование событиям канона за исключением линии снейджера.
Отказ: Отказываюсь
Комментарии: Это жесткий ангст. Графическое насилие, пытки. Графическая эротика. Смерть второстепенных персонажей. Если Вы решили это читать, не говорите, что Вас не предупреждали.
Предупреждение: насилие/жестокость, изнасилование, смерть второстепенных персонажей
Статус: В работе
Отношение к критике: Резко положительное.
Что-то правил Улауг - Среда, 07 Мар 2012, 19:27 |
|
| |
|
Улауг |
Дата: Четверг, 21 Апр 2011, 20:17 | Сообщение # 2 |
|
Мастер словоплет
Новые награды:
Сообщений: 96
Магическая сила:
| Глава 1.
Первое «Круцио» прозвучало в школе на второй день учебы, третьего сентября. Если я чему-то и удивился — то только тому, как Алекто продержалась весь прошлый день, за восемь уроков не применив ни одного Непростительного. Порой она кажется мне еще более безумной, чем Белла. Возможно, она какое-то время действительно хотела поиграть в педагога, объясняя чистокровным их преимущества и великую спасительную миссию Темного Лорда… Вот только дети еще не знали ее. В первый день они вели себя более-менее сдержанно, испугавшись новых учителей и порядков. Я был бы рад, чтобы они вели себя так весь год — но понимал, что это невозможно. Уже на втором уроке в среду весь Хогвартс содрогнулся от истошного детского крика, а я, подхватив зелье от постэффектов Круциатуса — эх, мало сварил, мало! — помчался к кабинету маггловедения. Алекто сорвалась на одного из райвенкловцев-пятикурсников — стоит радоваться, что не на первоклашку. Понятия не имею, что он ей сказал, но вполне могу представить. Поттер мне тоже много хамил. Выражение глаз сидящих в классе детей заставляло надеяться, что хотя бы эти поостерегутся задирать новых преподавателей. Ну хотя бы неделю. Не Гриффиндор ведь, Райвенкло-Хаффлпафф, что им стоит смолчать? Напоил ПостКруциатусом пострадавшего пацана, отправил в Больничное Крыло — Алекто, вроде бы, не перестаралась, пару секунд держала, но на всякий случай, пусть Поппи посмотрит.
— Профессор Кэрроу, не думаю, что стоит сразу прибегать к таким… радикальным педагогическим методам, тем более, на уроке, — это максимум, что я имею право сказать в данной ситуации.
— Директор, этот полукровка меня оскорбил! — эх, знала бы ты, сколько я тут еще при Альбусе про себя наслушился… ну так и Непростительными пока не разбрасывался.
— Профессор, для этого существуют отработки. Будьте добры не прерывать учебный процесс, — разворачиваюсь и ухожу. Вслед мне летят взгляды еще более ненавидящие, чем обращены к Алекто. Они ожидали от меня, по меньшей мере, немедленного ее увольнения, а я только что сказал, что их будут пытать не днем, а по вечерам. Только самые умные, возможно, догадаются, что забрать на отработку учеников может завхоз или другой преподаватель. Ставлю собственную жизнь, что через месяц они будут безумно радоваться отработкам с Филчем.
Я не могу сделать большего — в насмешку то ли надо мной, то ли над должностью директора, Лорд послал сюда обоих Кэрроу, дав им гораздо больше полномочий, чем хотелось бы. Несмотря на это, замок принял меня — и на меня свалились права и обязанности директора.
Когда Лорд объявил о своих назначениях в Хогвартс, первым вопросом от Алекто был вопрос про «некоторые педагогические заклинания». Лорд, усмехнувшись, сказал, что все чистокровные дети к концу года должны остаться живы, а что касается воспитательных мер, то этот вопрос он оставляет на усмотрение каждого учителя в рамках его уроков. Это даже полезно — пусть ребята привыкают к новым порядкам. Взгляд, устремленный на меня, был однозначным, но я все-таки решил спросить:
— Но, возможно, младшие курсы будут избавлены хотя бы от применения Непростительных?
В ответ в меня полетел Круциатус. Это было бы терпимо, не будь я в ту ночь изранен еще до собрания — я сильно опаздывал и мне необходимо было обеспечить алиби — хотя бы таким путем. Надо сказать, наша с Гермионой затея действительно сработала, Лорд поверил в историю с аврорами, даже особо не вглядываясь в воспоминание. Разрешил выпить имевшихся в замке зелий, обещал не задерживать после собрания. Жаловаться не на что, но мне все равно больно. В аптечке не оказалось обезболивающих, ни одного, а восстанавливающие и ранозаживляющие не слишком помогают от Круцио.
Я сжимаю зубы, катаясь по полу. Каждое движение отдается болью в свежих ранах, хочется орать, но Лорд этого не любит. Я пытаюсь сосредоточиться.. Не смей кричать, Сопливус, слышишь? Молчи, кретин, и не смей показывать свою слабость. Лорд не должен знать, насколько тебе больно.
Сопливус. Ненавистное детское прозвище давно стало моим вторым «я». Разумеется, я никогда не произношу этого вслух, но знаю, что он живет во мне, как я ни пытался от него избавиться. Иногда, когда ненависть и презрение к себе достигают пика, мерзкий тип показывает нос наружу, и я говорю с ним. Он труслив и слаб, хвастлив и эгоистичен, долго думает и опасается принимать решения. Сопливус. Концентрация всего, что я ненавижу в себе. Всего, что пытаюсь истребить. Может быть, не будь я в таком плохом состоянии, продолжил бы обсуждение «педагогических новшеств», попытался что-то отстоять, что-то запретить. Но Сопливус сдался, и я только кивал, внимая руководящим распоряжениям Лорда. Результат пожинаю сейчас — магглорожденных в школе нет, полукровки и дети из семей «предателей крови» под пристальным наблюдением Кэрроу, ответственных за дисциплину, все учителя подотчетны тому же тандему, порядки ужесточены.
Так что единственное, что я могу теперь — искать лазейки в рамках оставленных мне возможностей. Как с отработками, например — надо намекнуть Горацию, чтобы не чистил котлы магией, а просил Кэрроу прислать к нему бесплатную рабсилу. Филч, опять же, всегда имеет обширный список работ. Вот только перестал бы он брюзжать о розгах и пытках — не стоит подавать Алекто свежие идеи…
Мой персональный позорный столб — завтраки в Большом Зале. Я отлично знал, что меня будут ненавидеть — как злобную Летучую Мышь Подземелий, убийцу Дамблдора, Пожирателя Смерти, предателя Светлой Стороны и просто Северуса Снейпа. Но такой ненависти я и представить не мог — меня ненавидели не как «чужого», захватившего власть и установившего свои порядки — нет, меня прожигали горящими взглядами за то, что я, пусть не самый приятный, но «свой» человек, сейчас подсуживаю команде противников. Меня так и не сочли чужим, и именно потому, что я «свой», на меня не боялись вылить то, что никогда не вылили бы на «врагов». Конечно, гораздо меньше мужества надо, чтобы плюнуть в лицо пусть бывшему, но другу, чем захватившему твою территорию врагу.
Я думал, за 17 лет преподавания я испытал на себе все детские шалости — смешные и жестокие, непроверенные и гениальные, с унизительными или болезненными последствиями… Нет, то, что ждало директора Хогвартса Северуса Снейпа, было гораздо разнообразнее и изощреннее. Идеальный тренировочный полигон, чтобы не расслабляться и не терять боевую форму. По коридорам я ходил также быстро, как и раньше, поминутно отражая летящие из-за угла заклинания, проверяя поисковыми чарами наличие впереди и сверху невидимых препятствий, и замораживая липкую лужу мгновенно приклеивающего зелья за секунду до того, как мне пришлось бы в нее наступить. Выматывало такое передвижение ужасно, но я не мог позволить себе потерять авторитет.
Дети отрывались на Кэрроу, регулярно попадавших в их ловушки. Глупцы! Разве можно злить тех, от кого зависишь? Брат и сестра отыгрывались на уроках, назначая отработки за каждую мелочь, и вечерами, пытая детей в кабинете Амикуса. Вдвоем пытали, наслаждаясь процессом, подкидывая друг другу новые идеи… Я отдал распоряжение Помфри всех детей после этих «отработок» непременно забирать в Больничное Крыло, и не реже раза в неделю она звала меня «посмотреть сложный случай». Кэрроу, похоже, задались целью испытать на детях все существующие несмертельные темномагические проклятья.
В середине октября я снова летел по коридору, чувствуя себя сапером на минном поле. Хитро установленная ловушка заставила меня затормозить за миг до того, как меня атаковала бы стая разозленных пикси — не смертельно, но неприятно и губительно для авторитета. Однако автору этого шедевра не хватило ума смыться подальше — разочарованный вздох я, казалось, услышал спиной. На слух запустив разиллюзионные чары, схватил за ворот мантии Симуса Финнигана. Терпение лопнуло как мыльный пузырь. Я приволок этого щенка в гриффиндорскую гостиную, и, назначив неделю отработок с Филчем, разразился тирадой про гриффиндорских сосунков, которые не наигрались в войну, не могут вовремя заткнуться и не умеют принимать поражение. Перечислил некоторые ловушки, которые обезвредил за последние дни, ехидно предложил проявлять больше фантазии… То, что последовало затем, повергло меня в состояние шока. В какой-то момент я понял, что кричу на щенят в полной тишине, а глаза детей вокруг меня светятся не только ненавистью. Полупридушенный мной Финниган, глядя на меня с каким-то странным выражением лица, выдал:
— Лучше бы вы были у нас преподавателем Защиты, — сказал, и сам охнул, осознав, комплимент кому он только что сделал. Тонкий писк девчонки-второкурсницы раздается за спиной:
— Да, профессор Кэрроу не смог показать нам, как обезвредить пикси, и сказал написать про это сочинение. Но мы ведь еще не знаем, как?
Еще один робкий голос откуда-то сбоку:
— Если бы все Пожиратели были как вы, у нас не осталось бы шансов…
Полно, неужели я слышу это в гриффиндорской гостиной? Оглядываюсь вокруг — ну да, не зеленое, красное. Да что ж ты делаешь тут, Минерва, если дети вынуждены искать себе таких «уроков»?!
Сквозь зубы выдавливаю указания, которые раздавал прежде каждый год на своем факультете:
— Старосты составляют списки каждого курса, делят курс на группы по три-четыре человека для выполнения домашнего задания. Каждой группе кроме седьмого курса назначает по два куратора из хорошо успевающих учеников на курс или два старше. Каждый куратор может курировать 2-3 группы одновременно. Не делать за них домашнее задание, а помогать с подбором литературы, освоением заклинаний, проверять письменные работы перед сдачей преподавателю. Кураторы еженедельно отчитываются старостам факультета и декану. Неужели до этого так трудно было самим додуматься, тупицы! Хватит воевать, особенно, когда не умеете этого делать. Вы пришли сюда учиться — так учитесь!
Ловлю возмущенный взгляд Джиневры Уизли, разочарованный — Финнигана. Со стороны чувствую что-то гораздо более серьезное. Оборачиваюсь. Тяжело, зло, исподлобья смотрит на меня Невилл Лонгботтом. Так смотрят люди решившиеся, люди отчаявшиеся, люди, готовые убивать и умирать. Детские шалости и учебные проблемы перестают волновать меня сразу же, как я замечаю этот взгляд. Он молчит, этот новый лидер факультета, но мне достаточно взгляда и позы. Я коротко киваю на прощание и выхожу из факультетской гостиной, продолжая вспоминать взгляд Лонгботтома. Вот уж от кого не ожидал неприятностей. Но они будут, будто мало мне остального. Они непременно будут.
|
|
| |
|
Улауг |
Дата: Вторник, 06 Мар 2012, 15:33 | Сообщение # 3 |
|
Мастер словоплет
Новые награды:
Сообщений: 96
Магическая сила:
| Глава 2
N.B.: в главе упоминается растение Альената из фика «Отрезок пути» авторства Iris Black, с ее разрешения.
Я оказался прав — Лонгботтом изрядно потрепал мне нервы. Негласный лидер «Хогвартского сопротивления», он провоцировал Кэрроу, подбивал учеников на смелые и дерзкие выходки, и умел организовать их так, чтобы не попасться. В его поведении был бы какой-то смысл, если бы их выкрутасы приносили пользу, а не злили зря Пожирателей, во власть которых были отданы эти дети. Должно быть, вздорный мальчишка считает, что «сюрпризы для Пожирателей» в коридорах и провокационные надписи на стенах школы «поднимают боевой дух», а вовсе не дают повод для новых наказаний школьников. Именно этим гриффиндорцы всегда отличались от слизеринцев. Бессмысленностью действий. У действий слизеринцев всегда есть цель. Гриффиндорцы жертвуют собой за пафосные лозунги.
За едой в Большом зале я каждый раз украдкой смотрю в сторону Лонгботтома. Он держится уверенно, независимо, но ссадин и ожогов на лице и руках прибавляется с каждым днем. Мне регулярно докладывают о его поведении. Обоим Кэрроу он дерзит, наказаний не боится, от отработок не увиливает. Должно быть, думает, что это героизм. Нет, мальчик, это — глупость. Бывшему увальню, должно быть, приятно себя чувствовать лидером факультета. Еще один непризнанный герой, посмотрите на него! Мало мне было шести лет с Поттером?
Одно хорошо: Лонгботтом — единственный наследник древнего чистокровного рода. Даже Кэрроу лишний раз не применяют к нему Непростительные — Лорд не одобрит порчу «чистой крови». Я слышал, Долиш по приказу Министра пытался было арестовать Августу, только эта дама не зря воспитала аврора. Сейчас Долиш в Мунго, она скрывается, а других способов повлиять на Лонботтома, похоже, нет.
Получив на завтраке стакан сока с примесью вытяжки тентакулы, я забеспокоился всерьез. Пытаться отравить зельевара — занятие почти бесполезное, тем более, таким банальным растительным ядом. Я уже поднял стакан, чтобы изобразить праведное возмущение, как неожиданная мысль заставила подавиться несказанным. Я не могу этого сделать. Судя по внимательным взглядам с гриффиндорского стола, это Лонгботтом. Попытка убийства, даже такая примитивная, приведет его в Азкабан быстрее, чем я проведу анализ яда. Оглядываюсь на коллег: все увлечены едой. Уничтожаю содержимое стакана, не поднимая скандала. Теперь взгляд гриффиндорца недоуменный, но я не могу поступить иначе. Пусть лучше Лонгботтом гадает о мотивах моего поведения, чем отправляется в тюрьму, сопровождаемый дементорами.
***
Дементоры. Они охраняют все входы Хогвартса с начала учебного года. Дети стонут. Учителя чуть что выпускают патронусов. Кэрроу стараются держаться от тварей подальше. Только я — единственный, кто должен общаться с этими тварями и при этом не имею права защититься от них. Они думают, мне не о чем сожалеть и нечего вспоминать? Будь проклят Альбус, заставивший меня заниматься с мальчишкой окклюменцией! С тех пор, как я увидел, что мелкий Поттер вспоминает в присутствии дементоров, я окончательно перестал выносить присутствие «Холодных стражей Азкабана». Они и раньше заставляли мысли путаться, а конечности холодеть от страха, но теперь… Мерлин, каждый раз при приближении ко входу в школу наблюдать смерть Лили — это слишком. Если бы не Гермиона, у меня не было бы светлых воспоминаний, которые можно призвать на защиту.
Чтобы отдать очередное приказание, я создаю мощный ментальный блок, убираю за него всю горечь, боль, и смерть, что я видел, и выдвигаю вперед картины жизни с моей девочкой. Мысленно любуюсь ей — ее любовью, верностью, самоотверженностью. Некоторые считают, что дементоры вытягивают счастье. Это не так, они просто заставляют забыть его и вспомнить всю ту мерзость, что предпочитаешь не вспоминать. Опытный окклюмент может скрыть самые болезненные воспоминания, сконцентрировавшись на счастье.
Страж все ближе, и все четче лицо Чаррити. Перевернутое, словно в кривом зеркале. Усилием воли прогоняю морок . Не сейчас. Я не мог помочь.
Выставить дементоров из коридора к воротам — пусть болтаются там, пока до беды не дошло. Хватит с них троицы младшекурсников. Утром неудачно пытались проскользнуть мимо. До сих пор не очнулись.
Понятно, почему этих тварей тянет поближе к людям, но здесь не тюрьма! Несмотря на настоящую трагедию абсурда, дети должны учиться. Тварь что-то шелестит мне в ответ — я плохо их понимаю — и удаляется за дверь, напоследок мазнув пальцем по моей щеке. Разум на мгновение охватывает холод. «Только не Гарри!», зеленая вспышка. Лили, это видение — твоя месть за мое предательство?
***
Лонгботтом, тем временем, не оставил попыток убить меня. Я не знаю, каким чудом, какой фантастической интуицией я смог остановить руку в дюйме от каменной горгульи. Что-то почувствовав, проверил на наличие чар. Сняв иллюзионные, обнаружил почти распустившуюся Альенату — коварный цветок со смертельным шипом, выстреливающим из середины. Коснись я ее неудачно — и ампутация руки стала бы лучшим исходом. Наверное, мне стоит порадоваться, что Лонгботтом увлекается гербологией и бездарен в зельеварении. Сложные яды бывают весьма трудны в обнаружении. Хорошо, что свидетелей попытки не было, но что будет, если Лонгботтом добьется своего? Как-то обидно умирать так глупо. Эх, Альбус, знал ли ты, как сильно меня подставляешь?
Я даже не злюсь на мальчишку: его попытки — лучшее свидетельство правдоподобности моей легенды. Раз пытается до сих пор — она работает. Я старался вызвать ненависть, и я ее получил. Ожидаемо, чему я удивляюсь? Впрочем, на этот раз Лонгботтом сам понял, что перегнул палку. Покушение на убийство — юноша настроен серьезно, пусть даже попытки довольно неуклюжи. На следующий день в коридоре он неловко налетает на меня, слегка задевая локтем, и небрежно, будто нехотя, бросает с гримасой отвращения на лице: «Простите, сэр!». Мне одновременно хочется и возмутиться поступком непокорного ученика, и восхититься изяществу извинения. Надо было мне выразить надежду, что это не повториться. Впрочем, разве это его остановит?
***
А спустя неделю я стою у окна в директорских покоях и пью огневиски. Самое пугающее меня чувство — бессилие что-либо изменить. Нет, я не страдаю манией величия и осознаю, что бывают непреодолимые обстоятельства. Но за этот вечер их было столько, что я почти готов сдаться. Заплакать, завыть от бессилия. Почему я не ушел с Золотым Трио? Возможно, там от меня было бы больше пользы, чем от директорства в школе, в которой я ничего не решаю. Стук в дверь — Минерва, наконец, пришла. Вызывал ее четверть часа назад, но дождался только сейчас. Почему так медленно?
— Почему не в кабинет, а сюда, Северус?
Я протягиваю пузырек с ПостКруциатусом:
— Здесь нет портретов. Все разговоры потом, Минерва. Отнеси это Поппи, ей сейчас понадобится для одного пациента…
Минерва стремительно бледнеет:
— Кто?..
— Майкл Корнер, Райвенкло, 5 курс. И посмотри, требуется ли что-то еще.
— Что же такого серьезного?..
Я срываюсь.
— Минерва, просто отнеси чертов пузырек! Послушать, как все плохо, сможешь после.
Она скрывается за дверью:
— Я вернусь, Северус.
***
Пока Минерва ходит в Больничное крыло, я успеваю прикинуть размеры моих запасов. Если понадобится еще что-то сверх стандартных составов, придется варить. А у меня нет ни доступа в лабораторию, ни ингредиентов: учебными помещениями и запасами распоряжается Гораций. Можно было бы пользоваться моей личной, но покои Слагхорна — мои бывшие — за стеной, и утаить от него, что я варю, нереально. Заказы Лорда я все еще варю там, но вот зелья для Больничного крыла… Минерва не раз и не два просила Горация заняться этим, но он отказывает, сославшись на то, что не желает… вызвать мой гнев. Он ненавидит меня, но боится гораздо больше. Старикашка прекрасно помнит, как на своих уроках пренебрежительно отзывался о моих работах, игнорировал мои успехи в пользу «влиятельных» учеников, разносил в пух и прах мои модификации рецептов. Остается только ухмыльнуться злой иронии: менее всего важны сейчас старые школьные счеты. Кого волнуют дурацкие уроки зелий? Лично мне гораздо интереснее, чем Поппи будет лечить пострадавших учеников. Где взять возможность, ингредиенты, лабораторию, свободное время? Не хватает людей, не хватает времени, не хватает… моей девочки.
Я только сейчас понял, что последний год Гермиона выполняла немалую часть моей работы. Если бы она была здесь, если бы я мог положиться на нее, а не волноваться непрестанно, собирая по крохам скудные сведения о ее странствиях, я работал бы лучше и соображал быстрее. Возможно, даже не произошло бы того, что произошло сегодня. Но что гадать о невозможном?
Возвращается Минерва. В глазах слезы.
— Мальчик без сознания от болевого шока, но Поппи сказала, что все необходимые средства у нее есть. Что с ним случилось?
— Здесь был Лорд.
Она ахает и прикрывает рот рукой:
— Сам Тот-Кого-Нельзя-Называть? Что он сделал с Корнером?
— Он? Ничего. А вот твой герболог на этот раз не просто нарвался, а подставил товарища.
— Невилл? Причем тут он?
Я сжимаю кулаки и пытаюсь удержать свою магию, иначе от моей комнаты ничего не останется. В конце концов, это просто неудачное стечение обстоятельств…
— Темный Лорд пришел без предупреждения. И на лестнице за горгульей на него кинулись Дьявольские силки. Он их, конечно, испепелил, даже не замедлив шага, однако происхождением «сюрприза» поинтересовался. А поскольку я о нем не знал, мне понадобилось несколько секунд, чтобы придумать объяснение. Я бы сказал, что расставил там ловушку для защиты кабинета от студентов, но то, что я о них не знал, Лорд уже понял. И потребовал наказать виновных.
— И? Почему мальчик? Можно было назвать меня или Спраут, мы все-таки не дети!
— На этом месте в кабинет вошел Амикус, держа за шкирку Корнера. Этот герой как раз принялся писать очередное воззвание на стене возле кабинета. Естественно, Лорд решил, что и силки — дополнение к надписи. Подставлять еще кого-то не имело смысла — в Больничном крыле сейчас было бы двое вместо одного.
— Но все же…
Я взрываюсь:
— Все же что, Минерва? Что я должен делать в таких ситуациях? Будь добра, объясни мне, потому что сам я не понимаю! Я начинаю думать, что Альбус изощренно издевался, когда взял с меня клятву защищать детей!
Она понимающе кивает:
— Мы все клялись ему в этом.
— А теперь я не могу их защитить! Знаешь, что творится в замке сейчас? Маккормак с первого курса, нахамивший Алекто, посажен на цепи в подсобке! Лавгуд, у которой нашли провокационный журнал ее папаши, получила неделю отработок, и ее счастье, что отбывать будет у Филча! Уизли, активировавшая в подземелье портативное болото производства своих братьев, была схвачена слизеринцами на месте преступления. В этот раз мне удалось отправить ее в Запретный Лес с Хагридом. Что будет в следующий, Минерва? Сколько еще они будут нарываться? Лонгботтом выглядит пособием по тренировке темномагических заклинаний, потому что провоцирует их каждый урок. Кому это нужно? Глупые надписи в коридорах, дерзкие высказывания на уроках, банальные ловушки от близнецов Уизли…
— Это было всегда, Северус! Это же Гриффиндор!
— Всегда. Но не в таких масштабах и не против учителей. Это уже не шутки, Минерва. До каких пор они вместо того, чтобы учиться, будут заниматься розыгрышами и провокациями? Хотят бороться — пусть борются. Но не подставляя себя и других. Пока я видел три серьезных ловушки, представляющих угрозу для жизни, и автором всех был Лонгботтом. Ты знаешь, что будет, если их увидит кто-то еще? Он совершеннолетний, напомню. А Азкабан все еще готов принимать убийц. Особенно провалившихся.
— Я поняла, Северус. Я поговорю с мальчиком.
Я киваю и наливаю себе еще огневиски.
— Северус, ты не перебрал? Школьные проблемы того стоят? В конце концов, все пока живы.
Эх, знала бы ты, Минерва! Залпом опрокидываю стакан и киваю:
— Школьные — не стоят.
— А почему тогда?..
— Потому что я уже вижу сиротство, а может, и смерть, сотни детей. И ничего не могу с этим поделать!
— Что?
— Как ты думаешь, зачем Лорд приходил сюда, а не вызывал меня к себе? Что такого можно получить только в школе?
Она ахает. Минерва всегда была сообразительной.
— Списки учеников?
— Да. И тех магглорожденных, которым еще нет одиннадцати. Он скопировал их.
И поставил меня в известность, что для них будет создан интернат с «надлежащим воспитанием», родители же будут уничтожены. Решил, что хватит зря разбрасываться потенциальными магами, даже если они… компрометирующего происхождения. Что если с детства изолировать их от магглов и воспитывать в соответствующих условиях, то можно будет использовать их для низкоквалифицированного труда. Разумеется, в газетах это будет преподнесено как программа воспитания магов-сирот или что-то в этом духе. Никто и не узнает, чьими усилиями эти дети осиротели.
— Мерлинова прабабка… Чтоб он сдох! Северус, это ужасно!
— Да. Он сказал мне первому, наедине. Я думаю, это проверка. Если эта информация выплывет… Хотя, пожалуй, моя жизнь стоит того, чтобы это обнародовать.
— Нет. Что тогда будет с Хогвартсом? С учениками?
— Не знаю. Почему я должен выбирать между жизнью тех и жизнью этих? Где шляется Поттер, почему он не остановит его? Сколько можно?
— Тебя ведь не Поттер, волнует, верно? Грейнджер?
Минерва, не время и не место сейчас лезть в мою душу! Ты ведь и так все знаешь!
— Да, и она тоже! Но в первую очередь, тот идиот, который, согласно пророчеству, может положить конец этому безумию!
— Пророчество… Северус, ты давно использовал Империо?
— Этой палочкой — ни разу.
— Не используй еще пару дней, хорошо?
— Что ты задумала, Минерва?
— Мы действительно все клялись Альбусу защищать детей. Сотня семей — это уже не шутка. Настало время действовать.
Такой решительной я Минерву вижу второй раз в жизни. Первый был после смерти Лили, когда она на пару с Альбусом пыталась удержать меня от самоубийства. Она определенно что-то задумала, но делиться планами не собирается.
***
Не знаю, говорила ли Минерва с Невиллом. Количество провокаций не уменьшилось, но смертельной опасности они больше ни для кого не представляли. Сделанные ночью надписи на стенах, раскиданные в классах агитлистовки, скрытое чарами невидимости магорадио, навозные бомбы, миниболотца и прочий стандартный школьный набор. Но больше ни одной угрожающей лично мне ловушки. Странно. Если убеждения Минервы сработали, почему провокации продолжаются? Если нет, почему прекратились нападки на меня?
В Большом зале ловлю на себе взгляд Лонботтома, но он скорее изучающий. Неужели я на чем-то прокололся? Но доброты или сочувствия в выражении его лица тоже незаметно. Вообще он с некоторого времени старается держаться от меня подальше — видимо, боится предъявления счета за силки.
Тем более удивительным оказался его визит в мой кабинет в канун Хэллоуина. Пришел сам и долго топтался у горгульи, делая вид, что не знает пароля. Я впустил. Если он начал что-то подозревать, лучше выслушать сразу. И Обливиэйт накладывать наедине удобнее…
Когда Лонгботтом вошел, стало ясно, что никаких глобальных выводов мальчишка, к счастью, не сделал. Как бы он не старался это скрыть, внутренне он дрожал от страха.
— Что вы хотели, Лонгботтом?
— Директор, сегодня профессор Кэрроу отобрал пачку листовок «Армии Дамблдора» у Ханны Эббот и назначил ей отработку сегодня вечером.
Так. Листовки я видел — ничего серьезного в них нет, наполнены ненавистью к Пожирателям и призывами сопротивляться. Девочка, конечно, серьезно вляпалась, но что он хочет от меня? «Ответственные за дисциплину» — Кэрроу. Я бы рад забрать кого-то на отработку, но почти никогда не получается. Теперь у меня нет лаборатории в качестве поля деятельности провинившихся, а Гораций, несмотря на все уговоры Минервы, не берет учеников в помощь, предпочитая не связываться с Пожирателями. Однако, на что он надеется?
— Вы думаете, я могу одобрить распространение нелегальных листовок в школе?
— Нет, сэр! Я только хотел вас просить…
Окончательно стушевался, неловко замолк.
— Почему вы вообще заявились с этим ко мне, Лонгботтом?
— Ну… вы директор, сэр. Разве вы не можете на них повлиять?
— Я не об этом. С чего вы решили, что я захочу вмешиваться?
Краснеет, отводит глаза. Невнятно бормочет:
— Я… вы… тогда… из окна…
— Что?
Угроза в голосе срабатывает и Лонгботтом говорит четче:
— В конце прошлого года я видел, как Гарри выбежал из школы за вами. Вы защитили его, когда эта ненор… когда Лестрендж послала Круцио. И потом, вы могли захватить его и доставить Тому-Кого… или убить, как… и… в этом году, сэр, вы же знали, что это был я, но ничего не сделали…
Окончательно смутившись, Лонгботтом замолкает. Он просто трясется от страха. Я удивлен, как он еще не выбежал отсюда, но, видимо, его мотив сильнее страха. Гриффиндорец. Я вздыхаю. Не осталось сил даже злиться. Кто бы мог подумать, что беспристрастно пронаблюдать и проанализировать ситуацию сумеет даже Лонгботтом? Или только Лонгботтом? Интересно, кто еще в школе думает также? В любом случае, сейчас поздно узнавать. За отпущенного Поттера я получил свое от Лорда еще весной. Теперь мне уже неважно, что думает студент по этому поводу.
— Так что вы от меня хотите, Лонгботтом? Если вы не в курсе, это отработка, назначенная профессором Кэрроу.
— Он же ее пытать будет Круциатусом, директор! Или что похуже… А ей нельзя сейчас, нельзя, понимаете!
Понимаю, дурачок. Круциатус вообще противопоказан людям, особенно молодым девушкам. Но сделать ничего не могу.
— Лонгботтом, мисс Эббот надо было думать прежде, чем нарываться на взыскание.
Выражение лица становится совсем жалким:
— Директор, умоляю вас! Ханна… ждет ребенка…
«…моего» повисло в воздухе Дети. Наивные, непосредственные, стремительно выросшие дети. Нашли время. Но терять первого ребенка из-за ублюдка Кэрроу девочке действительно нельзя. Плохо, почему же все так плохо! Что я могу сделать сейчас? Лонгботтом, заикаясь, выдает свой план:
— Вы не мог… не могли бы дать мне… Оборотного зелья, сэр? Я сам туда пойду… вместо Ханны. Пожалуйста, помогите, сэр, я все для вас сделаю!
Оборотное. Как я сам не подумал? Запас зелья есть. Но не мальчишку же отправлять, в самом деле?
— Лонгботтом, прекратите паниковать. Я сейчас поговорю с профессором Кэрроу.
Гриффиндорец в ужасе — то еще зрелище. Глаза широко открыты, рот прикрыт ладонью. Он что, решил, что я пойду докладывать о его «коварном» плане Кэрроу? Похоже так. Сдавленный шепот:
— Он не должен знать о том, что Ханна…
— Он не узнает. Идите к Эббот и никуда не отпускайте ее одну. Лучше всего сидите в выручай-комнате. Я приду туда позже.
Так, теперь разговор с ублюдком. Разумеется, потом придется ответить перед Лордом за это, но я должен избавить девочку от такой участи.
— Амикус, будьте добры уделить мне минуту.
Он кривится, будто выпил стакан костероста.
— Да, Снейп? — он и не думает проявлять хоть малейшее уважение к моей должности.
— Амикус, вы сегодня назначили отработку мисс Эббот. Я забираю ее себе, мне нужна помощь в уборке кабинета.
Он нехорошо ухмыляется:
— Что, Снейп, тоже заметил, что ягодка созрела? Только я опередил тебя, приятель. Сегодня она моя, а завтра пользуйся, если хочешь. Впрочем, если хорошо попросишь, я позволю тебе присоединиться к нам сегодня. Но только после меня.
Вот это уже вышло за любые рамки. У этой похотливой сволочи уже не Круцио на уме! Собраться, и самым ледяным тоном выдать:
— Профессор Кэрроу, я решительно запрещаю…
Он прерывает меня и издевательски улыбается:
— Опоздали, директор! Темный Лорд разрешил мне и Алекто пользовать полукровок, раз уж «грязи» в школе больше не осталось. И применять любые заклинания, лишь бы живы были. А Эббот полукровка, и сегодня ее имею я.
Он развернулся, собираясь уходить, но вдруг задержался и скользнул по мне взглядом. Издеваясь, медленно протянул:
— Что, дирееектор, солидааарность проснулась? Ты ж ведь тоже маггловский выродок, верно? Подожди, пройдет твое время, я и тебя поимею, Снейп!
Мне следовало заавадить его на месте. Следовало вызвать его на дуэль за оскорбление. Остановить и просто вмазать кулаком. Сделать хоть что-то. Вместо этого я просто стоял и осознавал всю ту мерзость, что он вылил на меня, а перед глазами у меня стоял Темный Лорд, назначающий ублюдка Кэрроу своей правой рукой за отличную чистоту крови.
Я слабак. Только этим можно объяснить, что я так ничего и не сделал. Чувствовал, как горят щеки, и не двинулся с места. Опустив глаза вниз, с удивлением оглядел разжавшиеся кулаки и восемь полукруглых ранок на ладонях.
Я глубоко вздыхаю и принимаю решение. Что ж, Сопливус, натворил ты дел, теперь изволь за это ответить.
Что-то правил Улауг - Вторник, 06 Мар 2012, 15:33 |
|
| |
|
Улауг |
Дата: Вторник, 06 Мар 2012, 15:34 | Сообщение # 4 |
|
Мастер словоплет
Новые награды:
Сообщений: 96
Магическая сила:
| Глава 3
N.B.: внимание! Перед прочтением главы вернитесь к шапке и перечитайте предупреждения. Детям и беременным женщинам не читать. Я серьезно.
***
Тупик. Я загнал себя в ловушку. Отсюда нет выхода. То, что я должен сделать — это не выход, это капитуляция. Капитуляция оскорбительна для гордости, она ставит меня в положение слабого. Безоговорочная сдача по всем фронтам. Зависимость, уязвимость, растерянность… Паника. Но мне нельзя паниковать — для шпиона это верный способ провалиться. Нужно взять себя в руки и сделать все правильно. Нет никого, кто сделал бы это за меня. Нет времени и смысла отправлять Кэрроу в больничное крыло или другим способам срывать «отработку». Надо просто довести до конца то, что должно. Просто еще раз поступить правильно. Не я ли меняю личины уже двадцать лет? Мне не привыкать быть в чужой шкуре. Это просто еще одна роль.
Основа для Оборотного готова, теперь волосы. Быстрым шагом иду в выручай-комнату, пугая первокурсников мрачным видом и развевающейся мантией.
Двое сидят на стареньком диванчике, сжавшись в один комок. Заклинанием срезаю кончик косички Ханны. Она прячет лицо в ладонях и дрожит, не смея открыть глаза. Мальчишка обнимает ее за плечи, загораживая от меня и от любой внешней угрозы. Что ж, им, хотя бы, есть за кого сражаться в этой войне. Я направляюсь к двери, приказав не выходить из комнаты до особого распоряжения. На секунду задерживаюсь на пороге:
— Невилл, — он с удивлением оборачивается, услышав от меня свое имя. Я ненавижу эту бессмысленную ободряющую фразу, но все же произношу ее, убеждая не детей — себя:
— Все будет хорошо.
Судя по провожающему меня взгляду, он мне не поверил, молодец. Я сам не верю, что делаю это. Нет, не так. Я не хочу этого делать. Обычно, ожидая наказания Лорда, подставляясь под пыточное заклинание, рискуя жизнью, даже унижаясь, я знаю, что заслужил это. Что своими поступками за жизнь заслужил много больше, чем мне удастся вынести. Что я только мерзкий ублюдок, меня некому и не за что жалеть. Кроме моей девочки, но о ней разговор особый. Так почему мне так не хочется делать то, что я делаю сейчас? Я и это маленькое приключение заслужил, кто бы сомневался, но как же хочется, чтобы меня избавили от него. Кто угодно, что угодно. Срочный вызов Лорда. Обширный инфаркт. Рухнувший Хогвартс. Смерть Кэрроу. Воскресший Дамблдор. Только не то, что я должен сделать сейчас.
Итак, техническая задача ясна.
Приказать лицу застыть привычной маской.
Сообщить ублюдку, что он волен делать, что хочет, раз на то есть воля Лорда.
Доложить его сестрице, что срочные дела отзывают меня из Хогвартса.
Поговорить с Люцем, чтобы прикрыл меня, соврав, что отправляюсь в бордель, но имидж директора не позволяет это афишировать. (Стандартная отмазка — Люц думает, что я действительно регулярно шляюсь в такие места, и каждый раз по-приятельски обеспечивает мне алиби. Что ж, сегодня моя ложь не настолько далека от правды, как хотелось бы).
Теперь — в лабораторию. Час, чтобы добавить срезанный локон Эббот в густое зелье и выпарить его до состояния кристаллов. Даже больше времени, чем требуется. Справлюсь.
Кристаллы готовы. Минуты бегут, будто песок сквозь пальцы. Один кристалл в стакан с водой, остальные – за щеку.
Активировать заклинание-будильник. Пять интервалов по 55 минут. Лучше перестраховаться. Оно напомнит о времени покалыванием на правой щеке — и не больно, и не заметить невозможно.
Поднести стакан к губам.
Выпить. Отступать теперь некуда.
Трансфигурировать одежду. Не забыть про белье — что-нибудь самое неприглядное и не возбуждающее насильника.
Палочку взять другую. А лучше две. Одну привязать к ноге, закрыть иллюзионными чарами. Вторую в руку, на нее навести иллюзию палочки Ханны.
Взглянуть в зеркало — русоволосая зеленоглазая хохотушка-Ханна просто не может иметь такого выражения лица. Даже ожидая «Круциатуса или чего похуже». Пробую чуть улыбнуться уголками губ. Вот так, похоже, это ее обычное выражение лица — добрая полуулыбка.
Поздравляю, Северус. Идеальный гомункул для пожирательских игр готов.
***
Палочку из руки выбивают заклинанием сразу, как вхожу в кабинет. Дверь за спиной захлопывается, запирающие и заглушающие чары изолируют кабинет. Надо же, не забыли. Я даже удивлен. В том состоянии, в котором находятся оба Кэрроу, это подвиг. Амикус подходит ко мне, в глазах мутная поволока. Наркотик или похоть? Мне не оставляют времени на раздумья. В небольшом пространстве кабинета некуда бежать, но когда он бросается на меня, я пытаюсь. Безуспешно, конечно.
Спустя десять секунд тело Ханны прижато к полу тяжелой тушей ублюдка. Какая там одежда, какое непривлекательное белье? Этому существу уже давно все равно — похоже, баловался он все-таки наркотическими зельями, только не притупляющими, а возбуждающими. Руки заломлены назад и удерживаются лапищей мудака, мантию и юбку остервенело срывает вторая лапа. Он не пытается скрыть свои намерения разговорами об отработке, просто и не мудрствуя собирается разложить ученицу. Тупое незатейливое изнасилование. Я сам не понимаю, почему мой голос срывается на истерические нотки и умоляет:
— Нет, пожалуйста, пожалуйста!
Именно так умоляла бы сейчас девчонка. Я хорошо играю? Нет, я не играю. Просто это именно то, что я сказал бы сейчас, даже будучи в своем теле. Даже понимая, что это чудовище не переубедить. Даже зная, что он все равно это сделает. Я плачу, я прошу, я умоляю. Это не игра, это правда. Я никогда не думал, что опущусь до такого, что сломаюсь так быстро, но я не могу этого вынести. Просто не могу. Пусть это чужая плоть, пусть потные руки елозят не по моему настоящему телу, пусть мерзкое дыхание ощущается не своей кожей — я все равно продолжаю кричать и вырываться. Я не хочу этого. Я не могу это принять. Я не выдержу. Убейте, лучше убейте. Зачем-то я сказал это вслух. В ответ ожидаемое:
— Убить такую мягонькую кошечку? Нет, детка, я не так глуп. Давай, ты не будешь сопротивляться и получишь удовольствие? Давай же, детка, будь послушной!
Накрывает рот слюнявым вонючим поцелуем, впивается пальцами в пухлое тело, вколачивается каменным членом. Ему плевать на гримасу отвращения на лице Ханны, плевать на страх в ее глазах, на слабые попытки вырваться. Своим телом он навалился настолько грузно, что мне нечем дышать. Это хорошо — я сосредотачиваю внимание на попытках вздохнуть и стараюсь не замечать усиливающейся боли и липкой мокрости между ног. Наконец, мутные от похоти глаза тупеют, а по лицу разливается блаженство.
Несколько минут отдыха у меня есть. То есть, это я так думал, но не тут-то было. К забаве присоединяется Алекто. У этой замашки садиста куда выраженнее, чем насильника. Есть что-то безумное в выражении круглого лица, с которым она рассматривает лицо Ханны. Взгляд, устремленный ниже, похож на довольство кошки, которая получила то, что хотела, и собралась приступить к трапезе. Движения тоже становятся кошачьими, но в них нет грации, только мягкость и нарочитая медлительность. Не спеша она проводит пальцем по девичьей груди, стягивает форменную блузку, обнажая нежную кожу. На конце палочки появляется язычок пламени, она захватывает и сдавливает правую грудь, сжимая сосок, и подносит к нему пламя. Мерлин, эта женщина безумна!
Дальше так продолжаться не может. Нужно что-то придумать, дотянуться до палочки на ноге, оглушить этих скотов и подкорректировать память… Но не получается. Руки крепко связаны «чтоб не трепыхалась», и сил у девичьего тела не хватает, чтобы разорвать веревки. Телом вновь завладевает скотина Амикус, но его сестрица не собирается уступать ему меня насовсем. Душит, ранит, играет с огнем. Елозит руками по телу Ханны, лезет везде, сопровождает ехидными комментариями. От ее прикосновений и ее слов мне хочется увернуться гораздо больше, чем от боли и насилия. Боль не так страшна, как унижение, как вторжение. Личного просто не осталось, все обнажили, все выворотили, и не только физически. Каждое прикосновение — нарушение какой-то невидимой границы, о которой я не знал, но она всегда была. Разрушение барьера, удерживающего разум. Раньше я думал, что только дементоры это умеют. Теперь я предпочел бы не думать совсем, но не получается — тогда наваливаются ощущения, и становится еще хуже.
Боль снова сменяет насилие, насилие — изощренная боль. Щеку слегка дергает — проглотить кристалл. Прошел только час? Я не вытерплю до конца вечера! Заставляю себя уйти в воспоминания, отдав тело на растерзание. В конце концов, разве не делал я так, корчась под наказанием Лорда? Метод есть, и метод проверенный. Достаточно напомнить себе, сколько всего я натворил на Темной стороне, и принять это, как заслуженную кару.
Не хочется. Очень не хочется, потому что душевная боль только усилит физическую. Но надо, Сопливус, надо! Как тебе, трус, другая сторона насилия? Нравится? Ну-ка вспомни, как они бились под твоим телом, как проклинали и вырывались из рук!
Вот значит, что я делал на «вечеринках» Лорда? Вот почему мои жертвы не колеблясь раскусывали капсулу с ядом? Чтобы избавиться от такого, и я бы раскусил. В сознании проскальзывает трусливая мысль, что нужно было позволить идти Лонгботтому. За нее я начинаю ненавидеть себя еще больше. Это худшая пытка из всех, что мне доводилось испытать, а их было очень немало. Неужели я всерьез могу желать такого ученику-семикурснику? Некстати приходит мысль, что моя девочка была еще моложе Эббот, когда я сделал это с ней. Как она вытерпела? Почему простила меня? Как могла полюбить? До сегодняшнего дня я и не догадывался, что ей пришлось перенести тогда в моих руках. Гермиона, Гермиона… сумею ли я когда-нибудь расплатиться за твою ничем незаслуженную любовь ко мне?
Меня рвет, и Кэрроу отстраняется. Может, хоть теперь побрезгует и отпустит?
— Evanesco! Excuro! — ага, размечтался! Даже кислый запах, повисший в воздухе, насильника не смущает. Липкие руки снова тянутся ко мне, но это уже не так страшно. Я знаю, чем закрываться. Имя найдено. Гермиона. Если я когда-нибудь еще увижусь с тобой, девочка, на коленях буду умолять, чтобы ты меня простила!
Наконец Кэрроу бросает «Одевайся!» и лениво поднимает палочку.
— Obliviate! В следующий раз мытьем полов не отделаешься, дрянь! Свободна!
Расфокусированный взгляд изобразить вряд ли получится, поэтому просто резко расслабляю мышцы лица и опускаю глаза — должно выглядеть как последствия заклинания. Даже не удосужился проверить результат, отвернулся и вышел из комнаты. Что, ублюдок, ты не знаешь, что ментальный щит защищает память от любого воздействия? Впрочем, откуда он у ученицы? Но проверить следовало. Даже удивительно, что с такой небрежностью ты еще жив. Я постараюсь это исправить, поверь. Потому что этого я тебе не забуду. И плевать, что ты думал, что трахаешь девочку. От этого моя ненависть к тебе только сильнее. Потому что веселая хаффлпаффка Ханна такого точно не заслужила.
Спустя десять минут я выхожу из кабинета и украдкой, вдоль стены, крадусь к горгулье. Чтобы выдержать полчаса, оставшиеся до окончания действия Оборотного, заставляю себя действовать на автомате, лишь выполняя необходимое. Убедиться, что в коридоре больше никого нет. Зайти в кабинет. Через камин пройти в личные комнаты.
У меня еще хватает сил послать домовика с запиской, чтобы выпустить Лонгботтома и Эббот из убежища. Теперь можно и осознать.
Больше всего мне хочется остановить тот кошмар, что творится вокруг. Это легко, очень легко — направить палочку на себя и выговорить Третье Непростительное. Для меня кошмар закончится, а для них? Я не могу сбежать так, бросив детей и педагогов. Даже если этот мир скоро рухнет, я должен сопротивляться до конца. Быть вместе с ними, даже если от меня, изломанного и запутавшегося, мало толку. Довольно уже того, что Альбус покидал школу в самые трудные моменты, а сейчас — и вовсе сбежал в лучший мир. Я — не покину до конца. Удержусь всеми силами, пока еще могу чем-то помочь. Не потому, что хочу. Не потому, что герой. Потому, что должен.
И я концентрируюсь на ближайшей задаче. Перетерпеть обратное преобразование. Проблеваться. Прекратить истерику. Вымыться. Переодеться. Выпить. Уснуть.
***
Едва успел проснуться, а Лонгботтом уже подкарауливает меня у дверей кабинета. Что ещё случилось? Пока он не начал гриффиндорские откровения перед всей Школой, заталкиваю его внутрь.
— Директор, я пришёл вас поблагодарить… За Ханну.
Я начал заводиться. Заявиться в кабинет директора только для того, чтобы сказать бесполезное «спасибо»? Он что, не понимает, как рискует и как рискую я? Хорошо еще, что он не догадывается, что было вчера. Максимум, что он может представить — пара Круцио, и лучше, если он и дальше будет так думать.
— Вы только за этим сюда пришли, Лонгботтом? Вас не должны видеть, уходите.
— Нет, я хотел сказать вам, сэр…
— Говорите и уходите, — и быстро, пока я еще держу себя в руках.
— Вы столько лет преподавали в школе и никогда не подняли руку на ученика, даже когда мы… я… вас доводил очень сильно. И проклятия ни одного не наслали, даже сейчас, когда можно стало… ну, я имею в виду, только ругались, но ведь слова не ранят…
— Хватит мямлить, Лонгботтом! Вас это не устраивает, что ли?
— Что вы, директор! Только… Кэрроу тоже заметили. Я слышал сегодня, как она говорила брату, что доложит Ло… Тому-кого-нельзя-называть, что директор слишком мягок с учениками, и в школе творится беспредел. И тогда он назначит другого директора, как обещал…
Что ж, я и так знал, что тупых сволочей приставили следить за мной.
— И что, Лонгботтом, вам-то что за беда?
— Но ведь если нам пришлют другого директора, он нас тут всех… вообще…
Даже повзрослевший Лонгботтом не научился внятно выражать свои мысли.
— И? Что вы предлагаете?
— Я… завтра ночью у вашего кабинета надпись появится. Про вас, оскорбительная, но ведь слова не ранят? Вы скажите, что меня узнали, когда я писал, и в Большом зале, за завтраком, при всех… чтобы никто не сомневался больше.
— Что «при всех»? Что вы городите, Невилл? — в смятении я даже не заметил, как снова назвал его по имени. А он неожиданно поднял на меня голубые глаза и четко сказал:
— Вы за завтраком прилюдно накажите меня за оскорбление. Несколько Круцио, может что-то еще… зрелищное. В полную силу, по-настоящему. И Кэрроу будет не о чем докладывать, а школа не лишится директора. Только девочек не трогайте, пожалуйста. Меня можно, меня не жалейте.
Тоже мне, герой нашелся! Я задумался. А мальчик-то вырос! Предлагать такое… впрочем, я бы на его месте так и поступил, это самый разумный выход. Останавливает небольшое «но»: Пыточные на этот раз принимать не мне, а этому голубоглазому мальчишке. Неужели не боится, после родителей-то?
— Вы вообще сознаете, что предлагаете? Под Круциатус хоть раз попадали?
— Да, директор. Я когда-то так боялся, когда еще не знал, как это. До ужаса, до паники. А потом попал под Круцио Беллатрикс в Министерстве и понял, что это не так страшно. Это дикая боль, но всего лишь боль, ее надо перетерпеть и бороться дальше. Кэрроу тут много раз на мне всякие заклинания отрабатывали, только я не боюсь больше. Вы не волнуйтесь за меня. Только вот… вас же вся школа возненавидит. По-настоящему.
Как будто бы, меня и так не ненавидит вся школа? О вчерашнем, на мое счастье, если кто и может догадаться, так только Невилл и Ханна, а для остальных я, надеюсь, не вышел из роли. Прости меня, парень. Я не должен этого делать с собственным учеником, но я принимаю твою жертву.
— Переживу. Тогда на завтраке. Вы уверены?
Честные голубые глаза на секунду встречают мой взгляд. В них нет страха, только решимость:
— Да.
Когда юноша ушел, я тяжело опустился в кресло, подперев голову руками. Это будет, конечно, полным подтверждением моей репутации Пожирателя, и даже Минерва перестанет мне верить. По школе придется ходить вдвое осторожнее. Но я обещал защитить этих детей — и буду выполнять обещание столько, сколько смогу. Ехидный голос внутри подсказывает, что одного из этих детей я собираюсь пытать не далее, чем завтра. Ну и что, что совершеннолетний. Ну и что, что сам предложил. Ну и что, что понял немногим ведомую правду о боли и не боится.
А мальчишка-то молодец. Я и сам не так быстро сообразил, что боль — это только работа. Тяжелая, но выполнимая. Просто отвлечься на что-то другое, заставить себя не циклиться на боли, перетерпеть ее. Так просто сказать, так трудно сделать.
Где же, где тот, второй, мальчишка, полный ровесник этого? Почему он никак не закончит эту войну? Если бы моя смерть могла ее закончить, я не медлил бы ни минуты. А он, украв у меня последнюю радость моей жизни, таскается вместе с ней и дружком по каким-то лесам, разыскиваемый всем магическим миром, и выполняет какое-то неизвестное мне «задание Дамблдора». Как будто есть сейчас задания важнее победы над Лордом. Как будто не страдают тут ежедневно и не подвергаются смертельной опасности за него другие дети. Как будто мне легко сознавать, что моя девочка сейчас рискует жизнью, находясь рядом с ним. Если бы не регулярные доклады Финеаса, я бы с ума сошел от беспокойства. Не знать, где она, как она, чем занята, оказалось невероятно трудно. Я сам не ожидал, что буду так скучать по этому ребенку, подарившему мне себя.
***
Это было зрелищно. За ужином Сибилла вскочила, выронив бокал с соком. Неестественно выпрямившись, устремив взгляд в неведомые высоты, она выбросила вперед правую руку со скрюченными пальцами, обводя присутствующих и отдельно останавливаясь на некоторых педагогах. Амикус, Алекто, и я, конечно. И голос получился что надо — загробный, неотмирный:
— Скоро… совсем скоро прольется кровь невинных, рожденных вдали от магии, утопит сродников их! Осиротеют сотни, озлобятся тысячи. Но отольются слезы невинных вдесятеро врагам их, сами себя накажут неразумные… Чаша будет переполнена и кровь отмстит пролившим сию. Все, сподвигнутые злом на деяние, лютой смертью умрут, а Темный Лорд развоплотится вновь…
Кэрроу позеленели, Флитвик и Спраут в шоке, Слагхорн схватился за сердце, Лонгботтом изменился в лице, младшая Уизли довольно ухмыляется. Все в шоке уставились на прорицательницу, и только я знаю, куда нужно смотреть на самом деле. На чуть дрожащие губы, на сухую старческую руку, как бы невзначай сжавшую под столом нацеленную палочку… Как тебе, Минерва, чувствовать себя убийцей? Трелони ведь не пощадят теперь, это ясно и тебе, и мне. Не смотри на меня так, Минерва, не ищи поддержки. Я-то знаю, что такое делать то, что должен, игнорируя совесть. Ты тоже будешь уговаривать себя ночами, что сотни жизней детей и их родителей того стоили. И не уговоришь. Мне не жаль тебя, Минерва. И Сибиллу тоже не жаль. Во мне больше не осталось жалости.[i]
|
|
| |
|
Улауг |
Дата: Вторник, 06 Мар 2012, 15:36 | Сообщение # 5 |
|
Мастер словоплет
Новые награды:
Сообщений: 96
Магическая сила:
| Глава 4
N.B.: Глава негаммлена, небечена.
***
В эту ночь пришла Гермиона. Приходит-то она каждую ночь, но то — во сне или в мечтах, а не наяву, как сейчас. Сперва я не поверил своим глазам, а теперь, убедившись, что это она, прижимаю к себе и не могу надышаться родным запахом. Надо же! Без нее я и не понимал до конца, чего лишился. От ее присутствия легкие расправляются, позволяя вдохнуть, будто с груди сняли тяжелый камень, а тугой обруч, который, оказывается, сковывал мозг все это время, со звоном лопается, позволяя мыслить легко и свободно.
Не знаю, сколько мы стоим, обнявшись, но тут я прихожу в себя и слегка ее отстраняю, чтобы вглядеться в родное лицо, убедиться, что она цела и невредима. Результаты осмотра неутешительны. Лицо обветрено, нижняя губа лопнула и кровит, возле правого глаза широкая царапина, руки в синяках. Волосы тусклые, пыльные, спутаные. Где они шляются там, по каким таким лесам скрываются? Почему она должна терпеть лишения ради какого-то Поттера (Мерлин, опять Поттера!)?
Она не дает мне заговорить — тонкие руки снова обвивают шею, сухие губы требовательно прижимаются к губам. Пытается углубить поцелуй, но я непроизвольно отшатываюсь, вспомнив другие губы, чужие и настырные. Что я там себе обещал, на коленях? Два шага назад, на пол упасть, голову склонить — привычная поза, вот только не думал, что когда-нибудь буду умолять так кого-то кроме Лорда.
— Ты простишь меня когда-нибудь? За то, что я тебя тогда, на «вечеринке», — горло перехватывает, и я с трудом могу выдавить, — изнасиловал.
Она смотрит удивленно.
— Ты уже извинялся тогда, я давно забыла…
Что она говорит? Такое невозможно забыть, это травма, которая меняет тебя целиком, теперь-то я это знаю. Говорю это вслух:
— Невозможно… такое нельзя забыть. Тогда я не понимал и слишком спешил, хотел замять ситуацию…
— Ты что, собрался умирать? Почему вдруг сейчас просишь прощения? — вскрикивает почти истерично.
— Нет, что ты, Гермиона! Просто был повод вспомнить…
Бледнеет, скисает, сейчас отшатнется. Правильно, от такой мрази, как я, надо держаться подальше. Подальше, говорю, а не кидаться с объятиями, не пытаться утешить, и уж, тем более, не поливать мой затылок слезами.
— Тебе пришлось опять, да?! Она не выжила? — плачет, захлебывается.
Я одним движением поднимаюсь с колен, обнимаю ее, прижимаю к груди.
— Нет, нет, Гермиона! Ты не так поняла, я никого… Ну что, ты, родная! — всхлипы пробивает смех и ясные глаза обращаются ко мне.
— Правда? — еще немного расстроено.
— Правда! — уж в этом я сейчас могу быть честен.
Она снова целует меня, и на этот раз я не сопротивляюсь. Ее прикосновения стирают воспоминания о других руках — чужих, гадких, липких. Ее запах снова делает близость желанной, успокаивает меня и освобождает от недавних воспоминаний. Впрочем, к сожалению, не до конца.
Ее рука скользит по груди и случайно задевает сосок, а я непроизвольно вздрагиваю и напрягаюсь. Она удивляется, но ничего не говорит, нежно, но настойчиво продолжая вторжение. Дальнейшие ласки делают только хуже. Я честно, изо всех сил стараюсь не дрожать и не отстраняться, но позавчерашние воспоминания еще слишком свежи. Я пытаюсь отвлечься, но тело помнит. Пусть даже ощущения предназначались не ему — это слишком похоже. Пытаюсь взять инициативу в свои руки, контролировать ситуацию, но она уже почувствовала, что что-то не так.
— Подожди! — останавливает меня.
Я с облегчением отстраняюсь. Гермиона смешно морщит лоб, когда думает, и прижимает пальцы к вискам автоматическим жестом, если не может поймать мысль. Потом медленно проговаривает вслух, не для меня — для себя.
— Ты ведешь себя необычно. У тебя был повод вспомнить. Ты просишь прощения. И ты никого не насиловал. Ой!
Да уж, это действительно «ой!». Припечатала, так припечатала. Сообразительная… Мне никогда не нравились глупые женщины, но сейчас… Что мы теперь делать будем с такими откровениями, сообразительная? А? Я ведь честно хотел тебя уберечь… А ты теперь расстроишься из-за меня, разнерничаешься, плакать будешь… Право, не стоит!
Она уже начала истерику, суетится:
— Северус, что с тобой? Кто сделал с тобой такое? Это он, да? Это по его приказу? За что?
— Нет, просто так было надо. Никто даже не знает.
Всхлипывает, сейчас начнет меня жалеть. Надо это прекратить, очень надо, но меня никто больше не пожалеет и мне… приятно. Когда-то от жалости Лили было унизительно и гадко, а от гермиониной теперь — приятно. То ли я постарел, то ли, когда человек тебя любит, даже жалость не унижает? Она чувствует это, прикасается ко мне медленно и осторожно, дает время взять себя в руки и расслабиться. М-да, я-то с ней так не церемонился.
— Как ты можешь ко мне прикасаться после этого? После того, что я сотворил с тобой? — Ты же помнишь, я показывала тебе. Я закрывалась от действительности, придумала себе сказку, будто ты тоже любишь меня!
— Теперь — люблю, но тогда…
— Тогда ты сделал все, что мог, чтобы вытащить меня живой.
— И изнасиловал тебя.
— Нет. Я была согласна, значит, у нас был обычный секс. По согласию.
— Да-да, с синяками по всему телу и заломленными руками. Хоть меня-то не обманывай!
— Как же трудно любить тебя, Северус Снейп! Если не веришь — смотри, смотри! Я ненормальна, если нахожу это сексуальным?
Она смотрит прямо в глаза, и в мое сознание текут образы, картины действий, большинства из которых никогда не было.
Первую сцену я узнаю — это наше общее воспоминание. Каменный пол поместья, ее заломленные руки и закушенная от боли губа. Я, тяжело навалившийся сверху, брызги крови вокруг, запах страха и похоти. Та самая «вечеринка», наша первая встреча вне Хогвартса. Я наблюдаю, как постепенно она расслабляется и начинает получать удовольствие. Ей действительно удалось сменить свою реакцию — не знаю, как.
В следующей сцене мы в незнакомом мне полутемном помещении. Каменный пол обжигает холодом босые ступни, когда я подхожу к ней. Она стоит в углу на четвереньках, абсолютно голая, и дрожит от холода. Черный кожаный ошейник прикреплен к кольцу в стене так низко, что позволяет ей только стоять так или лежать, но лежать на ледяных камнях невозможно. В моей руке появляется короткая плеть, и я размеренно бью ее, расчерчивая красными полосами спину и ягодицы. Бью, судя по следам, не в полную силу, но в ее глазах стоят слезы, а губы снова закушены от боли. Я отбрасываю плетку и бросаюсь на нее, не заботясь о ее удобстве, резко врываясь, вжимая, втрахивая ее в этот холодный пол.
В другом воспоминании мы тонем в каком-то пушистом ковре, но от этого не легче — я все также заламываю ее руки за голову, крепко держу запястья одной рукой, а второй сильно сжимаю ее грудь, настойчивым поцелуем впиваюсь в ее губы, коленом грубо раздвигаю ноги…
Меня трясет от увиденного — когда же и почему я так поступал, и какого обливиэйта я этого не помню? Тут воспоминание снова меняется, и я окончательно понимаю, что этого не было, не могло быть со мной. Просто потому, что я даже под Империо не применил бы к ней обжигающее заклинание. «Игры» с огнем всегда вызывают во мне невольную дрожь — ненавижу подобную боль, пусть даже в малых количествах, пусть и не я ее жертва. Щипки до синяков, укусы, оставляющие следы, крики то ли страсти, то ли боли — разве это красиво? Белла утверждает, что да. Мне никогда не понять женщин. Теперь я вижу, что все это — придуманные, смоделированные ситуации. Мне бы порадоваться, как она продвинулась в окклюменции, но не могу.
Подобные желания не умещаются у меня в голове — слишком давно я выучил, что насилие уродливо, оно не может быть сексуально привлекательным ни в какой форме. Признать обратное — значит приобщиться той самой культуре «вечеринок» Лорда, значит потерять то единственное, что еще отличает меня от законченной скотины, то, что не дает по-настоящему упиваться болью и смертью. Иначе я буду не лучше, чем они.
Мне всегда казалось, что желание «разнообразить» любовные игры жестокостью — следствие пресыщения, лености и незнания настоящего страдания. Но ничто из этого не относится к Гермионе. Возможно, когда-нибудь я смогу пересмотреть свои взгляды, но до этого еще надо дожить.
Чтобы отвлечь ее я интересуюсь, как там ее друзья. Она тут же грустнеет:
— Рон… он больше не мог быть с нами, вернулся к родителям. Гарри так боится, что я тоже его брошу, уйду к тебе… Мне хотелось бы, очень хотелось, но я просто не могу, понимаешь? Совсем один он не справится.
— Почему он не решится на открытое противостояние? Чего вы хотите добиться, скрываясь в лесах?
— Гарри просил никому не говорить. У нас есть дело. Я спрошу его, можно ли тебе знать об этом.
— Можешь не трудиться. Если мне не сказал Альбус, значит, нельзя.
Я вспоминаю, что у меня тоже есть информация, которую нужно передать Поттеру. Нет, сейчас еще не время. Позже, когда Лорд будет беспокоиться о жизни Нагини. Позже и не через Гермиону. Она будет плакать о своем друге, расстроится. Пока еще слишком рано.
Ну вот, теперь я тоже оттягиваю момент последней битвы — не смешно ли? Я слишком боюсь, что, даже если Поттер умрет согласно плану Альбуса, это никак не повлияет на Лорда. Я не хочу жить в мире, где он будет властвовать, да нам с Гермионой в нем и не выжить.
***
За вечерними и ночными событиями я совсем забыл о разговоре с мальчишкой. Даже вздрогнул утром, наткнувшись на надпись едкой зеленой краской «Бей директора-самозванца — убийцу Дамблдора!». Слова не ранят, говоришь? Ну-ну, мальчик, однако, попал ты метко. Только злости на тебя у меня не прибавилось — лишь на себя. Потому что на стене — правда. Надпись, я, конечно, уберу — знаем мы все их «несмываемые» составчики. Но пока ее должны заметить ублюдки. В мою сторону как раз движется один из них, и я огромным усилием воли заставляю память не воскрешать сцены той «отработки Эббот», руки — не сжиматься в кулаки, а голос — звучать без слабости:
— Амикус, могу я отвлечь вас на минутку?
— Я спешу на завтрак, Снейп. Чего вам?
— Вот, полюбуйтесь. Опять хулиганят детки.
— Это Лонгботтом, точно вам говорю, он и его девки — Уизли, Лавгуд, Эббот… Сейчас я их!
— Профессор Кэрроу, вам не кажется, что эта надпись оскорбляет мое достоинство? Будьте добры, оставьте месть мне! Надо выяснить, кто это сделал, и тогда…
Я метнул в пространство свой фирменный взгляд Пожирателя. Даже Амикус не решился ничего сказать, лишь пробормотав себе под нос «не будьте слишком мягки».
Вместе с Кэрроу я дошел до Большого Зала. Он был полон, но веселых разговоров, как прежде, давно не было — все разговоры вели шепотом, нервно озираясь по сторонам, а при нашем появлении стих и шепот. Завтрак уже начался. Пока я усаживался в директорское кресло, три стола из четырех как будто застыли, склонившись над тарелками и тщательно пережевывая пищу. Преподаватели кидают недовольные взгляды — только Минерва смотрит ободряюще. Я ненавижу себя за то, что через пять минут уничтожу этот ее ободряющий взгляд навсегда. Через пять минут меня будут ненавидеть последние два человека, сочувствовавшие мне в этой школе — Макгонагалл и Лонгботтом. Взгляд останавливается на слизеринском столе — им весело, они радуются. Школа в их распоряжении, их бывший декан у власти… Только их радость ненадежна — большинство из них предаст меня на раз-два-три, немедленно доложит Лорду, если увидит что-то не то, воспользуется ситуацией в свою пользу в первом же удобном случае.
Легче совершить самоубийство, чем то, что я творю сейчас. Но я должен остаться в школе. Должен защитить учеников. Любой ценой.
Обвожу столы взглядом. Кто-то, заметив, что я не притронулся к пище, перестает жевать, кто-то в испуге прячется под стол. Мой взгляд не хуже «Силенцио» — тишина в зале гробовая. В ней особенно четко слышно, как Амикус громким шепотом рассказывает сестре про надпись на стене. Невозмутимый Лонгботтом чуть приподнимается с места, тянется за кувшином тыквенного сока. Рукав мантии, простершийся над столом, забрызган зелеными каплями. Пожалуй, даже слишком небрежная подсказка, слишком очевидная для всех. Вливаю в голос побольше ярости — может, так он перестанет дрожать?
— Лонгботтом, выйдите на середину.
Невилл кидает на меня хмурый взгляд, бормочет под нос какую-то гадость в мой адрес, но без спора выходит из-за стола. Ладно, довольно тянуть резину:
— Надпись у моего кабинета — ваших рук дело?
— Какая надпись, директор? О чем?
— Вы сами знаете, Лонгботтом! В чем это рукав вашей мантии? Уж не в той ли краске?
Мальчишка превосходный актер. Краснеет, потом бледнеет, «рефлекторно» делает шаг назад и приоткрывает рот. Тут же берет себя в руки, выпрямляется, смотрит с вызовом, сжимает кулаки:
— А если и так, то что? Там правда написана!
— Значит, все-таки ваше творчество, Лонгботтом! Вы не просветите остальных по поводу содержания?
— А что, все верно! Вы убили директора Дамблдора, чтобы занять его место!
Алекто вскакивает с места, доставая палочку:
— Ах ты, паршивец! Я сейчас…
Я спокойно отвожу ее палочку в сторону:
— Спокойно, профессор Кэрроу. Думаю, это мое дело.
Послушалась, села на место и презрительно наблюдает за мной, уверенная, что я, как обычно, заведу речь о баллах и отработках. Минерва, слегка паникуя, трогает за рукав:
— Директор, позвольте, я накажу его сама. Отработки…
— Минерва, я думаю, в данном случае дело вышло за пределы мелкого хулиганства и перестало быть подведомственным главе факультета. Если не ошибаюсь, это не первый и не второй проступок мистера Лонгботтома?
Минерва закусывает губу, не зная, чего ждать. А ведь она пыталась меня спасти! Она искренне не понимает, почему я остановил ее.
С места вскакивает младший Малфой:
— Директор, позвольте, я накажу Лонгботтома! Мне как раз надо Второе Непростительное отрабатывать!
Слизеринцы, зная мою нелюбовь к насилию, тоже пытаются спасти меня — на свой лад. Только сейчас мне не нужно спасение:
— Мистер Малфой, я полагаю, для отработки учебных заклинаний существует учебное время?
Малфой шлепается обратно на скамью, а я поднимаю глаза на Лонгботтома. Он готов, решимость светится в глазах, губы плотно сжаты. Я полагаю, нужно доиграть спектакль до конца:
— Мистер Лонгботтом, вы не хотите передо мной извиниться?
Опускает взгляд в пол, отрицательно мотает головой, заранее закусывает губу, готовясь к неизбежной боли. Я встаю за столом, поднимаю палочку. В груди тесно, только за сердце схватиться не хватало! Без предупреждения, спокойным, мертвым голосом, словно для меня сие действие — серая обыденность:
— Crucio!
Взвизгивает Минерва. Хором ахают ученики. Сладко причмокивает Амикус. С удивленным вздохом смотрит на происходящее Алекто. На полу, извиваясь и хрипя, пытаясь сдержать крик, бьется Невилл Лонгботтом. Действие Круциатуса заканчивается, и я повторяю заклинание. Теперь он кричит, не сдерживаясь. После заклинания встает, отряхивается, смотрит на меня с яростью. Неужели не хватило? Тут мне приходит в голову — мальчишку ведь забьют сегодня на уроках слизеринцы и садисты Кэрроу. Как бы упрятать его в больничное крыло хоть на денек? Я поднимаю палочку, стараясь тщательно контролировать гнев. За что люблю эту свою модификацию Режущего — при правильном применении можно чуть кожу рассечь, а можно сразу на куски разрезать. Кому, как не создателю, уметь и то, и другое?
— Sectumsempra!
Лонгботтом валится на пол, заливаемой кровью из многочисленных, но неглубоких порезов. Под ахи и протестующие крики выхожу из-за стола, неторопливо подхожу к мальчику. Вокруг уже охает Макгонагалл:
— Вы убили ребенка! Как вы могли! Вы… — культурная Минерва не сразу находит для меня подходящие эпитеты.
— Минерва, я бы советовал доставить мистера Лонгботтома в Больничное Крыло, пока он действительно не умер. Не от заклинания, от кровопотери.
Обвожу взглядом ошарашенных преподавателей, потрясенных детей, довольных ублюдков Кэрроу:
— Профессора, разве вам не пора начинать занятия? Конфликт исчерпан, все в классы!
Иду следом за Макгонагалл, левитирующей носилки в больничное крыло. Пожалуй, я все же перестарался. Минерва все это время осыпает меня бранью, жалея, что палочка занята левитацией носилок, а то она бы с удовольствием направила ее на меня.
— Профессор, умерьте ваш пыл, с последствиями Сектумсемпры все равно никому, кроме меня, не справиться.
— То есть, вы его ранили, вы и лечить будете? Ну, Северус, я ведь вам верила, а вы… Темномагическим заклинанием, в ребенка, в ученика! И Непростительные! Я уйду из школы, уйду! Вы… садист, Пожиратель, в вас не осталось ничего человеческого!
К ее причитаниям присоединяется Помфри, мы укладываем мальчика на кровать и ставим звуконепроницаемый купол. По счастью, в больничном крыле никого, кроме нас четверых. Я вычерчиваю палочкой сложные восьмерки, шепчу исцеляющее заклинание, и раны на глазах начинают затягиваться. Пускай они все меня теперь ненавидят, пусть я теперь враг номер один — хуже Кэрроу, который, хотя бы, не работал в этой школе так долго, и не учил все семь лет этого юношу… Единственное, что мне не понятно — почему меня до сих пор не прогнали из палаты, не оттянули за руки, не запретили приближаться к Лонгботтому? Но, видимо, они за годы сотрудничества так привыкли видеть меня у кровати ученика, снимающего какое-нибудь темномагическое проклятие или залечивающего критические повреждения, что даже не пытаются сопротивляться. Хорошо хоть, в части знаний моя репутация неоспорима. Тем временем Минерва продолжает свой гневный монолог:
— Нет, я понимаю, ты сорвался, но Непростительное? Дважды подряд? За какую-то оскорбительную надпись? Северус, ты что? Да если бы во времена твоего обучения я кидалась Круцио в непослушных учеников, в тебя бы первого оно полетело!
Я так устал. К чему эти рассусоливания, это задушевное «Северус»? К чему глупые вопросы, если вы только что видели, как я жестоко пытал ученика? Я — Пожиратель, разве непонятно? Или нападай, или уходи, что еще ты от меня хочешь? Разбудить совесть в слуге Темного Лорда? У нас ее нет, Минерва. Не положили при комплектации или вынули с установкой Метки, не знаю. Но у нас ее нет. Я только открываю рот, чтобы высказать это, как влезает Лонгботтом, так и не потерявший сознания, морщащийся от боли:
— Профессор Макгонагалл, не ругайте его, я сам попросил… так было надо!
Идиот. Клинический, неизлечимый идиот. Конспиратор хренов! Весь спектакль пойдет насмарку сразу же, как Минерва начнет смотреть на меня ободряющим благодарным взглядом. Это я ему и сказал. Причем в гораздо более сильных выражениях. Он улыбнулся, игнорируя боль:
— Директор, даже вы не сможете жить под ненавистью всей школы. Здесь ведь нет никого лишних, А мадам Помфри и профессор Макгонагалл и так о вас догадывались, ведь правда?
— Что я смогу, а что нет, не твое дело, мальчишка! Если уж ввязался во все это, будь добр, не трепи языком!
Сделанного не воротишь — обе женщины в шоке от откровений Невилла. Сейчас надо думать, как можно использовать ситуацию и предотвратить распространение слухов дальше:
— Дамы, я, конечно, Непреложного обета требовать не буду, но вы обе, надеюсь, понимаете, что моя жизнь зависит от вашего молчания и отношения на людях? Лонгботтом, может мне вам память стереть на всякий случай? Если вы еще кому-то скажете…
Испугался, глаза круглые, моргает часто.
— Я лучше Непреложный обет дам, только не надо Обливиэйта!
Я немного остыл. Не самая лучшая компания, чтобы довериться, но играть в одиночку и дальше у меня действительно уже не хватало сил.
— Так. А теперь всех присутствующих прошу запомнить: на данный момент я Пожиратель, правая рука Лорда, всячески угнетающий эту школу, преподавателей и детей, особенно нечистокровных. Это верно всегда и везде, где присутствует хоть кто-то, включая животных и портреты. Поппи, если будут нужны сложные зелья, обращайся наедине или посылай записку с эльфом лично в руки. Минерва, нам с вами пора на уроки. Мадам Помфри некрасиво открывает рот:
— Северус, но… Дамблдор? Я, конечно, сама осматривала его руку, но ведь он мог прожить еще полгода, а то и больше…
Минерва дернула ее за рукав:
— Поппи, это я объясню тебе позже. Северус, что значило сегодняшнее представление? На какой бы стороне ты ни был, ты будешь отрицать, что пытал ученика?
Как же я устал от этого! Поднимаю воспаленные глаза:
— Не буду, Минерва. Я Пожиратель, забыла? Я. Пытал. Ученика. Если тебя это успокоит, после занятий готов принять все то же от твоей палочки. И идем, наконец, на уроки!
***
Вечером меня вызвал Лорд. Кэрроу, видимо, уже успели доложить о последних событиях. Я передал «пророчество» Трелони, а об утреннем инциденте решил не упоминать — мол, школьная рутина. Лорд проверил палочку на Империо, легилиментил дольше обычного — искал следы подделки пророчества. Зато на собрании про уничтожение семей магглорожденных не было сказано ни слова. Похоже, после выступления Трелони Лорд, будто невзначай, забыл об этих планах.
По оговорке Рабастана стало ясно, что Белла претендовала на директорство в школе, но Лорду доложили об инциденте с Невиллом. Вот уж не думал, что буду обязан Лонгботтому!
Возвратившись от Лорда, я уже подходил ко входу в кабинет, когда…
— Северуссс…
Я вдрогнул и развернулся на месте, целясь в женскую фигуру. Вглядевшись, опустил палочку. Такой Сибиллу я еще никогда не видел — без попыток говорить «пророческим» голосом, без кучи шалей и нелепых украшений. Только большие «стрекозиные» очки остались на месте — видимо, зрение у нее действительно плохое, и это не часть антуража. Я поймал себя на мысли, что провел с ней в замке шестнадцать лет — и, оказывается, совсем ее не знаю. А теперь и узнать, похоже, будет некогда.
— Се… Сев- Севрусс, по- посл- послуште мня…
Вот почему я не узнал ее голос. Она же в истерике! Тщетно пытаясь сдержать рыдания, говорит, но горло постоянно перехватывает. Неужели до нее уже добрались. Так быстро? Или же угрожали? Завожу ее в кабинет, закрываю двери и нервно оглядываю портреты. Надеюсь, Сибилла не скажет ничего… нежелательного.
Она буквально падает в кресло, берет стакан воды и выпивает залпом, надеясь унять истерику. Я думал, она заведет речь о пророчестве, скажет, что была под чужим влиянием, что ее заставили, попросит пощадить… В конце концов, разве не я тут главный из приближенных новой власти? Но Трелони, как всегда, меня удивила. Чуть справившись с горлом, она доверительным жестом потянулась ко мне, схватила за руку.
— Северус, я знаю, я не могу просить о таком… Но я уже пыталась… объяснить все Горацию, он не поверил… Меня никто не воспринимает всерьез, это всем известно. Но вы должны знать, Северус, вы должны понимать…
Час от часу не легче. Причем тут Слагхорн?
— Я знаю, никто никогда не верил, что у меня был Дар… Может быть, его и на самом деле не было…
Я понял вдруг, что Сибилла говорит о себе в прошедшем времени, будто ее уже не существует, и мне стало жутко от этого понимания. Она, тем временем, продолжала:
— Вы много читали, вы, наверное, знаете, что даже не наделенные Даром волшебники часто чувствуют смерть — свою или близких. Иногда даже видят во сне. Я… видела это. Видела, как я умру. Завтра, на завтраке. Это все из-за того последнего пророчества, Северус, хотя я и сама не знаю, что оно значит и что заставило меня сказать его!
Значит, не поняла. Да, людям, не часто ощущавшим на себе действие Империо, трудно его распознать. Увы, но, может быть, так и лучше для нее?
— Я никогда не боялась умереть, Северус, я верю, что там все сложится куда лучше… Но после этого сна я боюсь, очень боюсь! Не умереть — умирать. Это было так долго, так ужасно! Мне что-то подсыпали в пищу, и я… Это было ужасно, я кричала и кричала, кожа лопалась и слезала ошметками, а все суетились вокруг и не могли… не могли ничем помочь! Я так просила…
«Яд Lacerantibus Cutitus», машинально отмечаю про себя. Жестокая штука. Значит, Лорд решил, наконец, как следует наказать провидицу, чье предсказание обеспечило ему дюжину не самых приятных лет полуфантомного существования. Заодно и за последнее пророчество расплатиться. Глаза Сибиллы расширены от ужаса: в отличие от меня, она вряд ли раньше наблюдала действие таких составов. Выходит, она действительно видела свою смерть.
— Я умоляю, дайте мне быстрый яд! Я знаю, что судьбу не перекроить, если мне суждено быть отравленной завтра, так и будет. Но я хочу умереть быстро. Вы же зельевар, Северус, у вас должен быть…
Ну да, как лекарство от головной боли — так к Горацию, а как за ядом — ко мне. Впрочем, наверное, это работает репутация Пожирателя. И снова тот же вопрос, что с Минервой и Поппи: почему она мне доверяет? Я могу ей дать сейчас все, что угодно — и состав, гораздо худший, чем тот, что она видела во сне, и бесполезную настойку. То ли в ответ на доверие, то ли потому, что она не заслужила такой смерти, даю ей одну из своих «страховочных» капсул. Вот так, это не должно затянуться надолго. Она смущенно благодарит, комкая в пальцах мятый платок, и быстро уходит, зажав в ладони капсулу. Конечно, потом может быть долгое разбирательство, откуда она взяла яд, но мне уже плевать. Я устал до такой степени, что происходящее кажется мне нереальной, уродливой фантасмагорией. Корявые силуэты пляшут в неровном свете фонаря, накладываются друг на друга, искажаются… Тени мельтешат, наступают друг на друга, забывая свою роль. Я и сам чувствую себя такой тенью, запутавшейся в сюжете представления и мешающей остальным действующим лицам. Жаль, что уйти со сцены я не имею права.
Ежедневно, ежеминутно приходится просчитывать сотню вещей: как перед кем выглядеть, какую роль играть, чьим словам доверять, кому может пригодиться та или иная информация, а кто ни в коем случае не должен ее узнать… Только сейчас понимаю, что делал для меня Альбус, освобождая от всего этого. Он собирал все сведения из всех источников, осмысливал, планировал, «раскладывал яйца по корзинам».
Вот и сейчас — запоздало приходит подозрение, что Сибилла могла просить яд не для себя. Может быть, она хочет изменить судьбу, попытавшись отравить ее отравителя? Хорошенькое веселье ждет нас всех, если она подозревает меня.
***
Трелони повезло. Она умерла быстро, хотя и зрелищно. Яд подействовал прямо на обеде в Большом зале. Минут пять она корчилась в окружении коллег, требовавших противоядие то у меня, то у Слагхорна. Гораций хватался за сердце, не переставая бормотал сожаления о том, что к этому яду нет антидота и не поможет даже безоар. Я молчал. Что мне надо было говорить? Что отравитель, если он не совсем идиот (я бы и такому не удивился), не станет пользоваться ненадежным ядом в присутствии двух зельеваров и медика? Или сказать — мол, ее счастье, что мой состав успел подействовать раньше, чем «Lacerantibus Cutitus»?
Хоронили предсказательницу возле школы — родных не осталось, почти всю жизнь она отдала Хогвартсу.
Еще одна жертва — моя ли или этой войны? Надо бы приглядеть за Минервой, как она переживет?
|
|
| |
|
]
