Владычица озера. Седьмая книга из серии "Ведьмак" - Страница 2

[

]

Страница 2 из 3 « 1 2 3 »
Модератор форума: Хмурая_сова

Пабы Хогсмита » Паб "ТРИ МЕТЛЫ" » ВОЛШЕБНАЯ БИБЛИОТЕКА » Владычица озера. Седьмая книга из серии "Ведьмак" (Анджей Сапковский)

Владычица озера. Седьмая книга из серии "Ведьмак"

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:36 | Сообщение # 16

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Сердце било молотом, кровь шумела в висках, руки слегка дрожали. Она сдержала дрожь, сжав кулаки. Успокоилась, сделав несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. Расслабила плечи, пошевелила занемевшей от волнения шеей.

Еще раз осмотрела себя в огромном зеркале. Картинка ей понравилась. Еще влажные после купания волосы были подстрижены и зачесаны так, чтобы хоть немного прикрыть шрам. Макияж удачно подчеркивал глаза и губы, неплохо смотрелись разрезанная до середины бедра серебристо-серая юбка, черный жилетик и тоненькая блузка из жемчужного крепа. Картину завершал фуляр на шее.

Цири поправила и выровняла фуляровый платок, сунула руку меж ляжек, поправляя и там все, что требовалось. А под юбкой у нее были действительно поразительные вещи – трусики, тонкие как паутинка, и доходившие почти до трусиков чулочки, совершенно непостижимым образом державшиеся без подвязок.

Она потянулась к ручке двери. С опаской, так, словно это была не ручка, а спящая кобра.

«Pest, – подумала она невольно по-эльфьи, – я выдерживала и мужиков с мечами. Выдержу и одного с…»

Она прикрыла глаза. И вошла в комнату.

Пусто. На малахитовом столике книга, бокал. На стенах странные рельефы и барельефы, драпри, яркие гобелены. В углу – статуя.

А в другом углу – ложе с балдахином. Сердце у Цири снова забилось сильнее. Она сглотнула.

Краешком глаза заметила движение. Не в комнате. На террасе. Он сидел там, полуобернувшись к ней.

Хотя уже немного понимая, что у эльфов все выглядит не так, как она привыкла думать и видеть, Цири тем не менее испытала легкий шок. Всякий раз, когда речь заходила о короле, ей, неведомо почему, чудился Эрвилл из Вердэна, невесткой которого она чуть было не стала. Думая о короле, она видела неповоротливого, заплывшего жиром, пропахшего луком и пивом толстяка с красным носом и налитыми кровью глазами, неопрятного бородатого старика со скипетром и державой в опухших, покрытых печеночными бляшками руках.

Но у балюстрады стоял совсем другой король. Он был очень худощав и – это было видно – очень высок. Его длинные, ниспадающие на плечи и спину волосы были пепельные, как у нее, сильно прореженные седыми прядками. На нем был черный бархатный жилет. На ногах типичные эльфьи высокие сапоги с многочисленными застежками по всей голени. Кисти рук – узкие, белые, с длинными пальцами.

И занимался он тем, что пускал мыльные пузыри, то и дело макая соломинку в блюдечко с мыльной водой. Переливающиеся всеми цветами радуги пузырики плыли вниз, к реке. Она тихо кашлянула.

Король Ольх повернул голову. Цири не могла сдержать вздоха. У него были необыкновенные глаза. Светлые, как расплавленный свинец, бездонные. И полные невероятной тоски.

– Ласточка, – проговорил он. – Зиреаэль. Благодарю за то, что пожелала прийти.

Она сглотнула, не зная, что сказать. Ауберон Муиркетах поднес соломинку к губам и послал в пространство очередной пузырь. Чтобы сдержать дрожь в руках, она сплела их, выламывая пальцы. Потом нервно прошлась по волосам. Эльф, казалось, всецело поглощен мыльными пузырями.

– Ты нервничаешь?

– Нет, – солгала она. – Нет…

– Куда-нибудь спешишь?

– Конечно!

Пожалуй, она вложила в голос чуть лишку развязности, почувствовала, что балансирует на грани приличия. Однако эльф не обратил на это внимания. Выдул на конце соломинки огромный пузырь, покачивая, придал ему форму огурца. Долго любовался своим произведением.

– Я не покажусь тебе слишком назойливым, если спрошу, куда ты так спешишь?

– Домой! – фыркнула она, но тут же поправилась, добавив спокойным тоном:

– В свой мир.

– Куда-куда?

– В свой мир!

– Ах так? Прости. Я мог бы поклясться, что ты сказала: к своим причудам. И очень удивился, поверь. Ты говоришь на нашем языке превосходно, но над произношением следует еще поработать.

– Так ли уж важно, как я произношу слова? Ведь я тебе потребна не для разговоров.

– Ничто не должно стоять на пути к совершенству.

На конце соломинки вырос очередной пузырь, оторвался, поплыл и лопнул, натолкнувшись на ветку ивы. Цири вздохнула.

– Стало быть, ты спешишь в твой мир, – проговорил, помолчав, король Ауберон Муиркетах. – «Твой». Действительно, вы, люди, не страдаете избытком скромности.

Он поболтал соломинкой в блюдечке, беззаботным, казалось, дуновением окружил себя роем радужных шариков.

– Человек, – сказал он. – Твой косматый предок по мечу появился на свет гораздо позже, чем курица. А я никогда не слышал, чтобы у какой-либо курицы были претензии к миру… Почему ты крутишься и топчешься на месте, словно обезьянка? То, что я говорю, должно тебя заинтересовать. Ведь это история. Ах, прости, догадываюсь, история тебя ничуть не интересует, а лишь нагоняет тоску.

Большой искрящийся пузырь поплыл к реке. Цири молчала, покусывая губы.

– Твой косматый предок, – продолжал эльф, помешивая соломинкой в блюдечке, – быстро научился пользоваться оттопыренным большим пальцем и зачатками интеллекта. С их помощью он проделывал разные фокусы, как правило, столь же смешные, сколь и страшные. То есть я хотел сказать, что если б проделываемые им фокусы не были столь страшными, то были бы смешны.

Очередной пузырь. Сразу после него второй и третий.

– Нас, Aen Elle, в принципе мало интересовало, что вытворяет твой предок. Мы, в противоположность Aen Seidhe, нашим собратьям, уже давно ушли из «твоего» мира. Мы избрали себе иной, более любопытный универсум. Ибо в те времена – тебя удивит то, что я скажу, – можно было достаточно свободно перемещаться между мирами. При толике дара и ловкости, разумеется. Ты, несомненно, понимаешь, что я имею в виду.

Цири закипала от любопытства, но упорно молчала, сознавая, что эльф слегка подсмеивается над ней. И не хотела облегчать ему задачу.

Ауберон Муиркетах улыбнулся. Повернулся. На шее у него висел золотой альшбанд, знак власти, носящий на Старшей Речи название torc'li.

– Mire luned.

Он легко дунул, медленно вращая соломинку. У отверстия вместо одного, как раньше, большого пузыря повисло несколько.

– Пузырек при пузырьке, при пузырьке пузыречек, – замурлыкал он. – Эх, так было, так было… Мы говорили, какая разница, побудем немного здесь, немного там, ну и что из того, что Dh'oine захотели во что бы то ни стало уничтожить свой мир вместе с собой? Пойдем куда-нибудь еще… В другой пузырек…

Обжигаемая его палящим взглядом, Цири кивнула, облизнула губы. Эльф снова улыбнулся, стряхнул пузырьки, дунул еще раз, теперь уже так, что на конце соломинки образовалась огромная гроздь из множества маленьких, слепившихся меж собой пузырьков.

– Наступила Конъюнкция. – Эльф поднял увешанную пузырьками соломинку. – Миров стало еще больше. Но двери захлопнулись. Они закрыты для всех, кроме горстки избранных. А время уходит. Двери надобно отворить. Срочно. Это императив. Ты понимаешь это слово?

– Я не дура.

– Конечно, нет. – Он повернул голову. – Просто не можешь быть дурой. Ведь ты – Aen Hen Ichaer, Старшая Кровь. Подойди ближе.

Когда он протянул к ней руку, она невольно стиснула зубы. Но коснулся он только ее предплечья, а потом запястья. Она почувствовала, как по руке пробежали приятные мурашки. Отважилась глянуть в его необыкновенные глаза.

– Я не верил, когда говорили, – шепнул он. – Но это правда. У тебя глаза Шиадаль. Глаза Лары.

Она потупилась. Чувствовала себя неуверенно и глуповато. Король Ольх оперся локтем о перила балюстрады, а подбородок положил на ладонь. Несколько минут, казалось, его интересовали исключительно плавающие по реке лебеди.

– Благодарю тебя за то, что ты пришла, – сказал он наконец, не поворачивая головы. – А теперь иди и оставь меня одного.
***

Она отыскала Аваллак'ха на террасе у реки в тот момент, когда он садился в лодку в обществе прекраснейшей эльфки с волосами цвета соломы. На губах у эльфки была помада фисташкового цвета, а на щеках и висках золотились переливающиеся пылинки.

Цири собиралась повернуться и уйти, но тут Аваллак'х сначала остановил ее жестом, а потом пригласил в лодку. Она замялась. Не хотела разговаривать при свидетеле. Аваллак'х что-то быстро сказал эльфке и послал ей воздушный поцелуй. Эльфка пожала плечами и ушла. Только один раз обернулась, чтобы показать Цири глазами, что о ней думает.

– Если можешь, воздержись от замечаний, – сказал Аваллак'х, когда она присела на ближайшую к носу скамеечку. Сам он тоже сел, вынул флейту, заиграл, нисколько не интересуясь лодкой. Цири беспокойно обернулась, но лодка плыла точно по середине реки, не отклоняясь ни на дюйм в сторону спускающихся к воде ступеней, столбов и колонн. Странная это была лодка. Цири таких не видела никогда, даже на Скеллиге, где насмотрелась на все, что в состоянии держаться на воде. У лодки был высокий изящный нос в виде ключа с бородкой, сама лодка была очень узкой и неустойчивой. Действительно, только эльф мог сидеть в такой штуковине и наигрывать на флейте, вместо того чтобы держаться за руль и весла.

Аваллак'х перестал играть.

– Что тебя тяготит?

Он выслушал, поглядывая на нее и непонятно чему улыбаясь.

– Ты обманута, – отметил он, а не спросил. – Обманута, разочарована, а прежде всего возмущена.

– Вовсе нет. Не возмущена!

– И правильно, – посерьезнел эльф. – Ауберон отнесся к тебе с уважением, как благородный Aen Elle. Не забывай, мы, Народ Ольх, никогда не торопимся. У нас достаточно времени…

– Он сказал мне совсем другое.

– Я знаю, что он тебе сказал.

– И в чем тут дело, ты тоже знаешь?

– Конечно.

Она уже научилась многому. Даже вздохом, даже дрожью век не выдала нетерпения и злости, когда он опять взялся за флейту и заиграл. Мелодично, грустно. Долго.

Лодка плыла. Цири считала проплывающие над их головами мосты.

– У нас есть, – заговорил он, как только они проплыли под четвертым мостом, – более чем серьезные основания предполагать, что твоему миру грозит гибель. Климатическая катастрофа колоссального масштаба. Ты – эрудитка и, несомненно, сталкивалась с Aen Ithlinne Speath, Пророчеством Итлины. В этом пророчестве сказано о Белом Хладе. Мы считаем, что в виду имеется гигантское оледенение. А поскольку так сложилось, что девяносто процентов льдов твоего мира скопилось на северном полушарии, постольку оледенение может угрожать существованию большинства живых… объектов. Они попросту вымрут от холода. Те, что выживут, погрязнут в варварстве, уничтожат друг друга в безжалостных войнах за пищу, станут добычей спятивших от голода хищников. Вспомни слова Пророчества: Час Презрения, Час Топора, Час Волчьей Пурги.

Цири не перебивала, опасаясь, как бы он снова не взялся за флейту.

– Столь необходимый нам ребенок, – продолжал Аваллак'х, поигрывая флейтой, как палочкой, – потомок и носитель гена Лары Доррен, того гена, который мы специально создали, может спасти обитателей тамошнего мира. У нас есть основания предполагать, что потомок Лары – и твой, конечно, – будет обладать способностями, тысячекратно более сильными, нежели те, которыми обладаем мы, ведуны. И которыми в зачаточной форме обладаешь ты. Ты ведь знаешь, о чем я говорю? Верно?

Цири уже успела привыкнуть к тому, что такие риторические построения, внешне имеющие форму вопроса, фактически не только не требовали, но совсем наоборот – запрещали давать ответы.

– Короче говоря, – продолжал Аваллак'х, – речь идет о возможности перемещения между мирами не только твоей собственной, как ни говори, не очень-то значительной особы. Речь идет о раскрытии Ard Caeth, гигантских и устойчивых Врат, сквозь которые прошли бы все. До Конъюнкции нам это удавалось. Мы хотим добиться этого и теперь. Мы эвакуируем из погибающего мира обитающих там Aen Seidhe. Наших собратьев, которым мы обязаны помочь. Мы не могли бы жить с мыслью, что сделали для их спасения не все, что-то упустили. Можешь поверить, мы не упустим ничего. И спасем, эвакуируем из того мира всех, кому угрожает гибель. Всех, Зиреаэль. Людей тоже.

– Да ну? – не выдержала она. – Dh'oine тоже?

– Тоже. Теперь ты сама видишь, сколь необходима, как многое от тебя зависит. Как важно, чтобы ты набралась терпения. Как важно, чтобы сегодня вечером пошла к Ауберону и осталась у него на всю ночь. Поверь, его поведение не было демонстрацией неприязни. Он знает, что для тебя все очень непросто, знает, что настойчивой поспешностью может задеть тебя и обидеть. Он знает многое, Ласточка. Не сомневаюсь, что ты это заметила.

– Заметила, – фыркнула она. – Заметила также, что течение относит нас далеко от Тир на Лиа. Пора взяться за весла. Которых, впрочем, я что-то не вижу.

– Потому что их нет. – Аваллак'х поднял руку, покрутил кистью, щелкнул пальцами. Лодка остановилась. Некоторое время стояла на месте, потом поплыла против течения.

Эльф уселся поудобнее, поднес к губам флейту и всецело погрузился в музыку.
***

Вечером Король Ольх пригласил ее отужинать. Когда она вошла, шурша шелками, он жестом предложил ей место за столом. Слуг не было. Ухаживал за ней он сам.

Ужин состоял из нескольких видов овощей. Были также грибы – вареные, жареные, тушенные в соусе. Таких грибов Цири никогда не едала. Были грибы белые и тоненькие будто нитки, с нежным и мягким вкусом, были коричневые и черные, мясистые и ароматные.

Ауберон не жалел розового вина. На первый вкус легкое, оно ударяло в голову, расслабляло, развязывало язык. Не успела Цири оглянуться, как уже повествовала ему о вещах, о которых никогда б не подумала, что кому-нибудь скажет.

Он слушал. Терпеливо. А она неожиданно вспомнила, зачем пришла, нахмурилась и умолкла.

– Насколько я понял, – он подложил ей совершенно новых грибов, зеленоватых и пахнущих шалотом

, – ты считаешь, что с неким Геральтом тебя связывает Предназначение?

– Именно так. – Она подняла фужер, уже носящий многочисленные следы ее губной помады. – Предназначение. Он, то есть Геральт, предназначен мне, а я ему. Наши судьбы связаны. Так что лучше бы мне отсюда уйти. Сейчас же. Ты понимаешь?

– Признаться, не очень.

– Предназначение, – она отхлебнула из фужера, – сила, которой лучше не вставать на пути. Поэтому я думаю… Нет-нет, благодарю, пожалуйста, не подкладывай больше, я наелась так, что вот-вот лопну.

– Ты сказала, что думаешь…

– Я думаю, было ошибкой притащить меня сюда. И принудить к… Ну, ты знаешь, о чем я. Мне надо отсюда уйти, поспешить ему на помощь… Ибо мое Предназначение…

– Предназначение, – прервал король, поднимая фужер. – Предопределение. Нечто неизбежное. Механизм, который ведет к тому, что практически бесконечное множество событий, которые невозможно предвидеть, должно завершиться только так, а не иначе. Так, да?

– Именно!

– Независимо от обстоятельств и условий результат должен оказаться вполне определенным. Что предназначено, должно свершиться. Так? Нет?

– Так!

– Тогда куда и зачем ты намерена идти? Пей вино, радуйся мгновению, радуйся жизни. Чему суждено, то случится, коли это неизбежно.

– Аккурат! Все вовсе не так уж хорошо!

– Ты противоречишь самой себе.

– Неправда.

– Ты противоречишь противоречию, а это уже порочный круг.

– Нет, – тряхнула она головой. – У тебя получается, что сиди себе у озерка и жди погоды! А что суждено – случится! Нет! Само по себе ничего случиться не может!

– Софизм.

– Нельзя впустую транжирить время. Этак можно прозевать нужный момент! Тот единственный нужный, соответствующий, неповторимый. Ибо время не возвращается никогда!

– Послушай, – прервал он. – Взгляни-ка сюда.

На стене, на которую он указал, размещался рельеф, изображающий огромного чешуйчатого змея. Гад, свернувшийся восьмеркой, вгрызался в собственный хвост. Цири уже видела нечто подобное, но не помнила где.

– Это, – сказал эльф, – древнейший змей Уроборос. Он символизирует бесконечность и сам является бесконечностью. Он – вечный уход и вечное возвращение. Он есть то, что не имеет ни начала, ни конца. Время – как древнейший Уроборос. Время – уходящие мгновения, песчинки, пересыпающиеся в песочных часах. Время – моменты и события, которыми мы так охотно пытаемся его измерять. Но древнейший Уроборос напоминает нам: в любом моменте, в любом мгновении, в любом событии содержатся прошлое, настоящее и будущее. В любом мгновении сокрыта вечность. Каждый уход это одновременно и возвращение, каждое прощание – встреча, каждое возвращение – расставание. Все одновременно суть и начало, и конец.

И ты тоже, – сказал он, больше не глядя на нее, – суть одновременно начало и конец. А поскольку мы ведем речь о Предназначении, знай, что это как раз и есть твое Предназначение. Быть началом и концом. Понимаешь?

Она на мгновение заколебалась. Но его пылающий взгляд заставил ее ответить.

– Понимаю.

– Раздевайся.

Он проговорил это так беззаботно, так равнодушно, что она чуть не вскрикнула от ярости. Дрожащими руками начала расстегивать жилет.

Пальцы не слушались, крючочки, пуговицы и тесемочки были неудобными и тугими. Хоть Цири и спешила как могла, желая поскорее покончить со всем, разоблачение тянулось раздражающе долго. Но эльф, казалось, не торопится. Словно в его распоряжении и правда вечность.

«Как знать, – подумала она, – а может, оно и верно так?» Уже совершенно нагая, он переступала с ноги на ногу, паркет холодил ступни. Он заметил это и молча указал на ложе.

Постель была из норок. Мягчайших, теплых, ласкающих тело. Он лег рядом, в одежде, даже в сапогах. Когда он коснулся ее, она невольно напряглась, немного злая на себя, потому что намеревалась до последней минуты разыгрывать из себя гордую и неприступную. Зубы, что уж долго говорить, у нее стучали, однако его электризующее прикосновение, как ни странно, успокаивало, а пальцы учили и приказывали. Указывали. В тот момент, когда она начала понимать указания верно и даже с опережением, она прикрыла глаза и представила себе, что это Мистле. Но ничего не получилось: очень уж он отличался от Мистле.

Он рукой поучал, что надо сделать. Она послушалась, даже с желанием выполнила. Торопливо.

Он же не спешил вообще. Добился того, что под его ласками она размякла, словно шелковая тряпочка. Довел ее до того, что она начала постанывать. Грызть губы. До резких, сотрясающих все естество, спазм.

Того, что он сделал потом, она никак не ожидала: встал и ушел, оставив ее распластанной, нервно дышащей и дрожащей.

И даже не обернулся.

Кровь ударила Цири в виски. Она свернулась калачиком на норковых простынях. И начала ругаться. От ярости, стыда и унижения.
***

Утром она отыскала Аваллак'ха в перистиле за дворцом, среди скульптур. Скульптуры – странное дело – изображали эльфьих детей. В основном капризничающих. Особенно интересен был тот, около которого стоял эльф: малыш с искаженной злостью мордашкой, стиснутыми кулачками, стоящий на одной ножке.

Цири долго не могла оторвать взгляда от скульптурки, а под животом чувствовала тупую боль. Лишь когда Аваллак'х поторопил ее, она рассказала обо всем. Уклончиво и заикаясь.

– Он, – серьезно сказал Аваллак'х, когда она закончила, – более шестисот пятидесяти раз видел дымы Саовины. Поверь мне, Ласточка, это много даже для Народа Ольх.

– А мне-то что? – проворчала она. – Мы договорились. Вы, я думаю, научились у краснолюдов, ваших побратимов, что такое контракт? Я свое сделала! Отдалась! Какое мне дело, что он не может или не хочет? Мне без разницы, что это – старческая немощь или я его не привлекаю. Может, он брезгует Dh'oine? Может, как Эредин, видит во мне только самородок в куче перегноя?

– Надеюсь, – лицо Аваллак'ха, небывалое дело, изменилось и сморщилось, – надеюсь, ты не сказала ему ничего подобного?

– Не сказала. Хоть и очень хотелось.

– Остерегайся. Ты не знаешь, чем рискуешь.

– Мне все едино. Я заключила контракт. Или выполняйте условия, или разрываем уговор и я становлюсь свободной.

– Берегись, Зиреаэль, – повторил он, указывая на статуэтку капризничающего малыша. – Не будь такой, как этот мальчик. Следи за своими словами. Старайся понять. А если чего-то не понимаешь, ни в коем случае не действуй опрометчиво. Помни, время не играет никакой роли.

– Неправда!

– Не будь, пожалуйста, строптивым ребенком. Повторяю еще раз: наберись терпения. Потому что это твой единственный шанс получить свободу.

– Да неужто? – чуть не закричала она. – Начинаю сомневаться! Начинаю подозревать, что ты обманул меня! Что все вы меня обманули…

– Я обещал тебе, – лицо Аваллак'ха оставалось таким же мертвым, как камень статуй, – что ты вернешься в свой мир. Я дал слово. Подвергать слово сомнению – тяжкая обида для Aen Elle. Чтобы от нее уберечься, я предлагаю окончить разговор.

Он хотел уйти, но она преградила ему путь. Его аквамариновые глаза превратились в щелочки, и Цири поняла, что имеет дело с очень опасным эльфом. Но отступать было поздно.

– Очень уж это по-эльфьему, – прошипела она, – оскорбить и не давать возможности отыграться.

– Берегись, Ласточка.

– Послушай! – Она гордо вскинула голову. – Ваш Король Ольх с задачей не справился. Это более чем ясно. Не имеет значения, в нем ли причина, или во мне. Но я желаю выполнить договор и покончить с этим раз и навсегда. Так пусть того ребенка, который вам так необходим, заделает мне кто-нибудь другой.

– Ты даже не понимаешь, что говоришь!

– А если причины во мне, – проговорила она с той же интонацией, с тем же выражением лица, – значит, ты ошибся, Аваллак'х. Притащил в свой мир не того, кого надо.

– Ты не понимаешь, что говоришь, Зиреаэль.

– Если же, – крикнула она, – все вы мною брезгуете, то воспользуйтесь методами скотоводов, выращивающих осломулов! Что, не знаешь? Жеребцу показывают кобылу, а потом завязывают глаза и подставляют ослицу!

Он даже не пытался отвечать. Бесцеремонно отвернулся и ушел по аллее.

– А может, ты сам? – рявкнула она. – Хочешь, отдамся тебе? А? Не пожертвуешь ли собой? А? Ведь у меня вроде бы глаза Лары?!

В два прыжка он оказался рядом, его руки змеями протянулись к ее шее и сжали, словно стальные клещи. Она поняла, что стоит ему захотеть, и он удушит ее как цыпленка.

Но он отпустил ее. Наклонился. Заглянул в глаза.

– Кто ты такая, – спросил необыкновенно спокойно, – что осмеливаешься бесчестить ее имя? Кто ты такая, что осмеливаешься осыпать меня оскорблениями? О, я знаю, я вижу, кто ты такая. Ты не дочь Лары. Ты дочь Крегеннана, бездумная, невежественная, самовлюбленная Dh'oine, прямо-таки типичный представитель расы, которая ничего не понимает, но стремится все разрушить и уничтожить, превратить в руины одним прикосновением, измарать и испоганить одной лишь мыслью! Твой предок украл у меня мою любовь, отнял ее у меня, самовлюбленно и невежественно отнял у меня Лару. Но тебе, достойной его дщери, я не позволю отнять у меня память о ней!

Он отвернулся. Цири поборола спазм.

– Аваллак'х…

Взгляд.

– Прости меня. Я вела себя бездумно и низко. Подло. Прости меня, Аваллак'х. И если можешь – забудь.

Он подошел к ней. Обнял.

– Я уже забыл, – тепло проговорил он. – Не будем к этому возвращаться.

Когда вечером она вошла в королевские покои, умытая и причесанная, Ауберон Муиркетах сидел за столом, склонившись над шахматной доской. Он молча приказал ей сесть напротив.

И выиграл за девять ходов.

Следующую партию она играла белыми, а он выиграл за одиннадцать ходов.

Только тогда он поднял глаза – светлые необыкновенные глаза.

– Разденься, пожалуйста.

В одном его нельзя было упрекнуть – он был деликатен и нисколько не торопился.

Когда – как и в прошлый раз – он поднялся с ложа и молча ушел, Цири приняла это безропотно. Но почти до рассвета не могла уснуть.

А когда окна посветлели от зари и она наконец уснула, ей приснился очень странный сон.
***

Высогота, склонившись, отряхивает от росы ловушку на ондатр. Шумят тронутые ветром камыши.

Я чувствую себя виновным, Ласточка. Это я подсказал тебе идею безумной эскапады. Показал путь к той проклятой Башне.

– Не упрекай себя, Старый Ворон. Если б не Башня, меня схватил бы Бонарт. Здесь я по крайней мере в безопасности.

Здесь ты не в безопасности.

Высогота выпрямляется.

За его спиной Цири видит холмы, голые и пологие, выступающие из трав, словно изогнутые хребты затаившихся в засаде чудовищ. На одном из холмов огромный валун. Рядом с валуном две фигуры. Женщина и девочка. Ветер рвет и развевает черные волосы женщины.

Горизонт полыхает молниями.

Хаос протягивает к тебе руки, доченька. Дитя Старшей Крови, девочка, вплетенная в Движение и Перемены, в Гибель и Возрождение. Предназначенная и сама являющаяся Предназначением. Из-за закрытых дверей Хаос протягивает к тебе свои когти, по-прежнему не зная, станешь ли ты его орудием, или помехой в его планах. Не зная, не сыграешь ли ты случайно роль песчинки в шестеренках Часов Судьбы. Хаос боится тебя, Дитя Предназначения. А хочет сделать все, чтобы страх испытывала ты. Поэтому насылает на тебя сны.

Высогота наклоняется. За его спиной небо полыхает заревом пожаров. По равнине галопом мчатся тысячи всадников. Всадников в красных плащах.

Dearg Ruadhri.

Послушай меня внимательно, Ласточка. Старшая Кровь, текущая в твоих жилах, дает тебе огромную власть. Ты – Владычица Мест и Времени. У тебя гигантская Сила. Не позволяй ее у себя отобрать и использовать для подлых целей преступникам и негодяям. Защищайся! Вырвись из их нечистоплотных рук!

– Легко сказать. Они окружили меня здесь каким-то магическим барьером и сделали своей узницей.

Ты – Владычица Мест и Времен. Тебя невозможно запереть.

Высогота выпрямляется. У него за спиной плоскогорье, каменистая равнина, на ней – остовы кораблей. Десятки остовов. А дальше – замок, черный, грозный, оскалившийся зубцами стен, возвышающийся над горным озером.

Они погибнут, если ты не поможешь им, Ласточка. Только ты можешь их спасти.

Губы Йеннифэр, потрескавшиеся и разбитые, шевелятся беззвучно, кровоточат. Фиолетовые глаза блестят, горят на исхудалом, сморщенном, почерневшем от муки лице, прикрытом бурей растрепанных, грязных, черных волос. В углублении пола – вонючая лужа, кругом бегают крысы. Пронизывающий холод каменных стен. Холод кандалов на кистях рук, на щиколотках ног.

Ладони и пальцы Йеннифэр – сплошная масса запекшейся крови.

– Мамочка! Что они с тобой сделали?!

Мраморные ступени, ведущие вниз. Лестница в три этажа.

Va'esse deireadh aep eigean… Что-то кончается… Что?

Ступени. Внизу огонь, горящий в железных корзинах. Пылающие гобелены.

«Пошли, – говорит Геральт. – По ступеням вниз. Мы должны. Так надо. Другой дороги нет. Только эта лестница. Я хочу увидеть небо».

Его губы не шевелятся. Они синие, и на них кровь. Кровь, всюду кровь. Вся лестница в крови…

Другой дороги нет. Нет, Звездоокая.

– Как! – кричит она. – Как я могу им помочь? Я в другом мире! Я заперта здесь. Я бессильна!

Тебя нельзя запереть.

«Все уже описано, – говорит Высогота. – Даже это. Взгляни под ноги».

Цири с ужасом видит, что стоит в море костей. Среди черепов, берцовых костей и поломанных ребер.

Только ты можешь предотвратить это, Звездоокая.

Высогота выпрямляется. У него за спиной зима, снег, метель. Воет и свищет вьюга.

Перед ней, в метели, на коне, Геральт. Цири узнает его, хотя на голове у него меховая шапка, а лицо укутано шерстяным шарфом. За ним маячат другие всадники, их фигуры размыты, так сильно укутаны, что невозможно распознать, кто есть кто.

Геральт смотрит на нее. Но не видит. Снег застит ему глаза.

– Геральт! Это я! Здесь!

Он не видит ее. И не слышит в вое вьюги.

– Гераааальт!!!

«Это муфлон, – говорит Геральт. – Это всего-навсего муфлон. Возвращаемся».

Всадники исчезают, растворяются в пурге.

– Герааааальт! Нет! Нееет!

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:36 | Сообщение # 17

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Она проснулась.
***

Утром сразу же пошла в конюшню. Даже не позавтракав. Не хотела встречаться с Аваллак'хом, не желала разговаривать с ним.

Предпочитала избегать настырных, вопрошающих, любопытствующих, липнущих взглядов других эльфов и эльфок. В любом другом случае демонстративно равнодушные, к делам королевского алькова эльфы проявляли интерес, а у стен дворца, Цири не сомневалась, были уши.

Она отыскала в боксе Кэльпи, нашла седло и упряжь. Не успела оседлать кобылу, как рядом уже оказались слуги, серые эльфки, маленькие, на голову ниже обычных Aen Elle. Они помогли ей управиться с лошадью, кланяясь и льстиво улыбаясь.

– Благодарю, – сказала она. – Я управилась бы сама, но благодарю. Вы очень любезны.

Ближайшая к ней эльфка широко улыбнулась, и Цири вздрогнула.

Потому что у девушки в числе других зубов были и клыки…

Она подскочила к ней так быстро, что та чуть не присела от испуга. Отвела волосы от уха. Обычное, закругленное.

– Ты человек?

Девушка, а вместе с ней и остальные прислужницы, бросились на колени, упали на глинобитный пол. Наклонили голову, ожидая наказания.

– Я… – начала Цири, теребя ремень поводьев. – Я…

Она не знала, что сказать. Девушка все еще стояла на коленях. Лошади беспокойно фыркали и топтались в боксах.

Снаружи, уже в седле, уже мчась галопом, она все еще никак не могла собраться с мыслями. Человеческие девушки. Слуги, но не это главное. Главное то, что в этом мире есть Dh'oine…

«Люди, – тут же мысленно поправилась она. – Я начинаю мыслить как эльфы!»

Из задумчивости ее вывело громкое ржание и прыжок Кэльпи. Она подняла голову и увидела Эредина на темно-гнедом жеребце, без демонического букраньона и большей части остальных боевых причиндалов. Только кольчуга по-прежнему поблескивала под плащом, переливающимся множеством оттенков красного. Жеребец приветливо и хрипло заржал, мотнул головой и ощерил на Кэльпи желтые зубы. Кэльпи, придерживаясь принципа, что дело надо иметь с хозяином, а не со слугой, потянулась зубами к уху эльфа. Цири резко натянула поводья.

– Поосторожней, – сказала она. – Держи дистанцию. Моя кобыла чужаков не любит. И может укусить.

– Тех, которые кусаются, – окинул он ее злым взглядом, – взнуздывают железными мундштуками, чтобы кровь брызнула. Чудесный способ сбить спесь. У коней тоже.

Он рванул трензеля жеребца так сильно, что конь захрипел и сделал несколько шагов назад, с морды потекла пена.

– Зачем тебе кольчуга? – Цири окинула эльфа взглядом. – На войну собрался?

– Совсем наоборот. Жажду покоя. У твоей кобылы, кроме норова, есть еще какие-нибудь достоинства?

– Например?

– Померяемся в беге?

– Почему бы нет? – Она приподнялась на стременах. – Туда, в сторону вон тех кромлехов…

– Нет, – прервал он. – Туда – нет.

– Почему?

– Запретная территория.

– Конечно, для всех?

– Конечно, не для всех. Мы, Ласточка, слишком ценим твое общество, чтобы рисковать остаться без тебя самой либо кого-нибудь еще.

– Кого-нибудь еще? Ты, конечно, имеешь в виду не единорогов?

– Не хочу утомлять тебя разговорами о том, что именно я имею в виду.

– Не понимаю.

– Знаю, что не понимаешь. Для того, чтобы понимать, эволюция не дала тебе достаточного количества извилин. Послушай, если хочешь наперегонки, предлагаю вдоль берега. Вон туда. До Порфирового Моста, третьего по счету. Потом через мост на другой берег, дальше – вдоль берега по течению, финиш у впадающего в реку ручья. Ты готова?

– Всегда готова!

Он криком послал жеребца вперед, и тот рванулся как ураган. Не успела еще Кэльпи стартовать, а он уже был далеко. Жеребец шел так, что земля дрожала, но с Кэльпи сравняться не мог. Она догнала его быстро, еще перед Порфировым Мостом. Мост был узкий. Эредин крикнул, и жеребец, что казалось совершенно невероятным, помчался быстрее. Цири моментально сообразила, в чем дело. На мосту ни за что не уместились бы две лошади. Одна должна была задержаться.

Но задерживаться Цири не собиралась. Приникла к гриве, и Кэльпи стрелой вырвалась вперед. Отерлась о стремя эльфа, влетела на мост первой. Эредин вскрикнул, жеребец встал на дыбы, ударился боком об алебастровую статую, свалил ее с цоколя, рассыпав в пыль.

Цири, хохоча, как упырица, не оглядываясь прогалопировала через мост.

У ручья спешилась и подождала.

Он подъехал через минуту, шагом. Улыбающийся и спокойный.

– Мои поздравления, – сказал кратко, слезая с лошади. – И кобыле, и амазонке.

Хоть гордость и распирала Цири как павлина, она лишь пренебрежительно фыркнула.

– Ну что? Не придется тебе нас взнуздывать железом до крови?

– Разве только с твоего согласия, – двусмысленно улыбнулся он. – Есть кобылы, которым по душе грубая ласка.

– Совсем недавно, – она заносчиво поглядела на него, – ты приравнял меня к перегною. А теперь уже заговорил о ласках?

Он подошел к Кэльпи, прошелся рукой, пошлепал ее по шее, покачал головой, убедившись, что она сухая. Кэльпи дернула головой и протяжно взвизгнула. Эредин повернулся к Цири.

«Если он и меня пошлепает, – подумала она, – то пожалеет».

– Пойдем со мной.

Вдоль впадающего в реку ручья, что сбегал с крутого, густо поросшего лесом склона, наверх вела лестница, выложенная плитами омшелого песчаника. Ступени были весьма преклонного возраста, многовековые, потрескавшиеся, испещренные щелями от корней деревьев. Лестница шла зигзагами, то и дело пересекала ручей. Их окружил лес, дикий лес, полный старых деревьев – ясеней и грабов, тисов, яворов и дубов, ближе к земле опутанных зарослями орешника, тамариска и смородины. Пахло полынью, шалфеем, крапивой, влажными камнями, весной и плесенью.

Цири шла молча, не спеша, контролируя дыхание, и следила за нервами. Она понятия не имела, чего от нее хочет Эредин, но предчувствия были не из лучших.

Рядом с очередным водопадиком, шумно сбегающим с каменного порожка, располагалась каменная терраса, а на ней, в тени большого куста дикой сирени, стояла беседка, увитая плющом и традесканцией. Внизу виднелись кроны деревьев, лента реки, крыши, перистили и террасы Тир на Лиа.

Они немного постояли.

– Мне так и не сказали, – первой нарушила молчание Цири, – как называется эта река.

– Easnadh.

– Вздох? Красиво. А ручей?

– Tuathe.

– Шепот. Тоже красиво. Почему никто не сказал, что в вашем мире живут люди?

– Потому что эта несущественная информация не имеет для тебя никакого значения. Войдем в беседку.

– Зачем?

– Войдем.

Первое, что она увидела, был деревянный топчан. Цири почувствовала, как в висках стучит кровь. «Ну конечно, – подумала она, – можно было ожидать. Читала же я в храме роман Анны Тиллер о старом короле, юной королеве и жаждущем власти претенденте-князе. Эредин безжалостен, самолюбив и решителен. Знает, что истинный король, истинный владыка – тот, у кого в руках королева. Он настоящий мужчина. Кто обладает королевой, тот обладает королевством. Здесь, на этом топчанчике, будет положено начало государственному перевороту…»

Эльф присел за мраморный столик, указал Цири на второй стул. Вид из беседки, казалось, интересует его больше, чем она, а на топчан он и глазом не повел.

– Ты останешься здесь навсегда, – заговорил он неожиданно, застав ее врасплох. – Ты, моя амазонка, легкая как мотылек, останешься здесь до конца твоей мотылиной жизни.

Она молчала, глядя ему прямо в глаза. Глаза не выражали ничего.

– Тебе не позволят отсюда уйти, – повторил он. – Они отмахнутся от того, что вопреки пророчествам и мифам ты – никто и ничто, существо, абсолютно ничего не значащее. Они не поверят в это и не дадут тебе уйти. Они обманули тебя посулами, чтобы обеспечить твое послушание, но и не думали своего обещания выполнять. Никогда.

– Аваллак'х, – хрипло проговорила она, – дал мне слово. И сказал, что сомневаться в слове эльфа – для него оскорбление.

– Аваллак'х – ведун. У ведунов свой кодекс чести, в котором каждая вторая фраза говорит о том, что цель оправдывает средства.

– Не понимаю, зачем ты все это говоришь. Или… чего-то от меня хочешь? Похоже, у меня есть нечто очень нужное тебе. И ты намерен поторговаться. Что, Эредин? Моя свобода взамен за…

За что?

Он долго смотрел на нее. А она напрасно искала в его глазах какое-нибудь указание, какой-нибудь сигнал, знак. Хоть что-то…

– Ты наверняка, – медленно начал он, – уже успела немного узнать Ауберона. Наверняка заметила, что он невероятно честолюбив. Есть многое, чего он не одобрит никогда, с чем никогда не согласится. Скорее умрет.

Цири молчала, покусывая губы и поглядывая на топчан.

– Ауберон Муиркетах, – продолжал эльф, – никогда не обратится к магии либо иным средствам, которые могут изменить положение дел. А такие средства есть. Хорошие, сильные, гарантированные средства. Гораздо более эффективные, нежели аттрактанты, которыми слуги Аваллак'ха насыщают твою косметику.

Он быстро провел рукой над темной с прожилками поверхностью стола, а когда отвел руку, на столе остался маленький флакончик из серо-зеленого нефрита.

– Нет, – прохрипела Цири. – Ни в коем случае. На это я не согласна.

– Ты не дала мне закончить.

– Не считай меня дурочкой. Я не дам ему того, что в этом флакончике. И не надейся!

– Ты слишком торопишься с выводами, – сказал Эредин медленно, глядя ей в глаза. – Пытаешься выше себя прыгнуть. А такие фокусы всегда кончаются падением. Очень болезненным падением.

– Я сказала – нет.

– Подумай как следует. Независимо от того, что находится в этом флаконе, ты выиграешь. Выиграешь в любом случае, Ласточка.

– Нет!

Движением таким же быстрым, как раньше, воистину достойным иллюзиониста, эльф убрал флакончик со стола. Потом долго молчал, глядя на реку Вздох, поблескивающую среди деревьев.

– Ты умрешь здесь, мотылек, – сказал он наконец. – Тебе не позволят отсюда уйти. Но это твой выбор.

– Мы договорились. Моя свобода за…

– Свобода, – хмыкнул он. – Ты все время толкуешь о свободе. А что ты сделаешь, получив ее? Куда направишься? Пойми же наконец, от твоего мира тебя отделяет сейчас не только пространство, но и время. Время здесь течет иначе, чем там. Те, кого ты знала там детьми, сейчас уже дряхлые старики, а твои ровесники – давным-давно скончались.

– Не верю!

– Вспомни ваши легенды. Легенды о людях, таинственно исчезнувших и вернувшихся спустя годы для того лишь, чтобы взглянуть на заросшие бурьяном могилы близких. Ты думаешь, это фантазии, байки, высосанные из пальца? Ошибаешься! Людей похищали на целые столетия, их уносили наездники, которых вы называете Диким Гоном, Похищенные, использованные, а потом отброшенные, как скорлупка выпитого яйца. Зиреаэль, ты умрешь здесь, тебе не будет дано увидеть даже могилы друзей.

– Я не верю тому, что ты говоришь.

– Веришь – не веришь, дело твое. А свою судьбу ты выбрала сама. Возвращаемся. У меня к тебе просьба, Ласточка. Не согласишься ли ты перекусить со мной в Тир на Лиа?

Несколько ударов сердца голод и дикое желание боролись в Цири со злостью, страхом перед отравлением и общей неприязнью.

– Охотно, – опустила она глаза. – Благодарю за предложение.

– Благодарить должен я. Пошли.

Выходя из беседки, она еще раз кинула взгляд на топчан и подумала, что Анна Тиллер была глупой и экзальтированной графоманкой.

Медленно, в молчании, вдыхая ароматы мяты, шалфея и крапивы, они спускались к реке Вздох. По лестнице вниз. Вдоль берега ручья, который назывался Шепот.
***

Когда вечером, надушенная, с еще влажными после ароматной ванны волосами, она вошла в королевские покои, то застала Ауберона на софе, склонившимся над книгой. Молча, одним лишь жестом, он приказал ей сесть рядом.

Книга была богато иллюстрирована. Правду говоря, в ней вообще не было ничего, кроме иллюстраций. У Цири, которая всеми силами пыталась играть роль светской дамы, кровь прилила к щекам. В храмовой библиотеке Элландера ей довелось видеть несколько таких произведений. Но с книгой Короля Ольх они не могли сравниться ни богатством и разнообразием, ни художественностью исполнения.

Они рассматривали долго, молча.

– Пожалуйста, разденься.

На этот раз он разделся тоже. Тело у него было худощавое и мальчишечье, без капельки жира, прямо как у Гиселера, как у Кайлея, как у Реефа, которых она не раз видела купающимися в ручьях или горных озерах. Но от Гиселера и Крыс так и разило энергией, так и било жизнью, жизненной силой, окруженной ореолом серебряных капелек водяных брызг.

А от Короля Ольх веяло холодом вечности.

Он был терпелив. Несколько раз казалось, что уже вот-вот – и все же ничего из этого не получилось. Цири была зла на себя, уверенная, что это результат ее неопытности и парализующего неумения. Он заметил это и успокоил ее. Как обычно, очень эффективно. И она уснула. В его объятиях.

Но утром его уже не было рядом.
***

На следующий вечер Король Ольх впервые проявил нетерпение.

Она застала его склонившимся над столом, на котором лежало оправленное в янтарь зеркало. Зеркало было засыпано белым порошком.

«Начинается», – подумала она.

Ауберон небольшим ножичком собрал наркотик в два валика. Взял со стола серебряную трубочку и втянул порошок в нос, сначала в левую ноздрю, потом в правую. Его глаза, обычно блестящие, словно немного пригасли и потускнели, заслезились. Цири сразу поняла, что это не первая порция.

Он сформировал на столе два новых валика, пригласил ее жестом, подал трубку. «А, да что там, – подумала она, – Легче пойдет».

Фисштех был невероятно сильный.

Немного погодя оба уже сидели на ложе, прижавшись друг к другу, и пялились на луну слезящимися глазами.

– Зашнурованная ночь, – сказала она по-эльфьему, вытирая нос рукавом шелковой блузки.

– Зачарованная, – поправил он, вытирая глаз. – Ensh'eass, а не en'leass. Тебе следует поработать над произношением.

– Поработаю.

– Разденься.

Сначала казалось, что все будет хорошо, что наркотик подействовал на него так же возбуждающе, как и на нее. А на нее он подействовал так, что она сделалась активной и предприимчивой, больше того, прошептала даже ему на ухо несколько очень неприличных – в ее понимании – слов. Это вроде бы немного разгорячило его, эффект был, х-м-м-м, осязаем, в определенный момент Цири показалось, что все вот-вот получится. Но все отнюдь не было «вот-вот». Во всяком случае, не до конца.

И именно тут он занервничал. Встал, накинул на худощавые плечи соболиный мех. Стоял так, отвернувшись, глядя в окно и на луну. Цири села, обхватила коленки руками. Она была разочарована и зла, но одновременно на нее снизошла какая-то совершенно не свойственная ей сентиментальность. Явно действовал крепкий наркотик.

– Виной всему я, – пробормотала она. – Шрам на лице меня уродует, я знаю, знаю, что ты видишь, глядя на меня. Маловато во мне осталось от эльфки. Золотой самородок в куче перегноя.

– Ты невероятно скромна, – процедил он, резко обернувшись. – Я бы сказал – жемчужина в свином дерьме. Бриллиант на пальце разложившегося трупа. В порядке работы над языком отыщи еще и другие сравнения. Завтра я проведу экзамен, маленькая Dh'oine. Человеческое существо, в котором ничего, абсолютно ничего не осталось от эльфки.

Он подошел к столу, взял трубку, склонился над зеркалом. Цири сидела будто каменная и чувствовала себя так, словно ее оплевали.

– Я прихожу сюда не из-за любви к тебе! – чуть не пролаяла она. – Меня шантажируют, и ты прекрасно об этом знаешь! Но я соглашаюсь и делаю это ради…

– Ради кого? – запальчиво прервал он, совсем не по-эльфьему. – Ради меня? Ради заточенных в твоем мире Aen Seidhe? Ты, глупая девчонка! Ты желаешь это ради себя, ради себя ты приходишь сюда и пытаешься мне отдаться. Потому что в этом твоя единственная надежда, единственная спасительная соломинка. И скажу тебе еще: молись! Истово молись своим человеческим идолам, божкам или тотемам. Ибо или я, или Аваллак'х и его лаборатория. Поверь мне, я не хотел бы попасть в лабораторию и познать это «или».

– Мне все равно, – сказала она глухо, скорчившись на постели, – я согласна на все, лишь бы получить свободу. Чтобы иметь наконец возможность освободиться от вас. Уйти. В мой мир, К моим друзьям.

– Твои друзья? – насмешливо спросил он. – Вот они, твои друзья!

Он резко отвернулся и подсунул ей под нос запорошенное наркотиком зеркало.

– Здесь твои друзья, – повторил он. – Погляди, полюбуйся.

Он вышел, развевая распахнутыми полами шубы. Вначале в мутном стекле она видела только собственное неясное отражение. Но почти тут же зеркало посветлело, стало млечно-белым, заполнилось дымом. А потом возникло изображение.

Йеннифэр, висящая в бездне, напрягшаяся, с руками, воздетыми кверху. Рукава платья раскинуты, как крылья птицы. Волосы колеблются, между ними шмыгают маленькие рыбки. Целые косяки искрящихся юрких рыбок. Некоторые уже щиплют щеки и глаза. От ног Йеннифэр спускается ко дну озера веревка, на конце веревки увязшая в иле и водорослях большая корзина с камнями. Наверху, высоко, сверкает и, поблескивает поверхность озера. Платье Йеннифэр колеблется в том же ритме, что и волосы. Запыленную фисштехом поверхность зеркала затягивает дым.

Геральт, стеклянисто-белый, с закрытыми глазами, сидит под свисающими со скалы длинными сосульками, неподвижный, обледеневший. Наносимый метелью снег быстро засыпает его. Белые волосы уже стали белыми льдинками, белые сосульки уже свисают с бровей и ресниц, с губ. А снег все идет и идет, все больше увеличивается сугроб, покрывающий ноги Геральта, все выше пушистые холмики снега на его плечах. Вьюга воет и свистит…

Цири сорвалась с постели, с размаху ударила зеркалом о стену. Треснула янтарная рамка, стекло разлетелось на миллион осколков.

Она узнавала, знала, помнила такого рода видения. Из своих давних снов.

– Неправда все это! – крикнула она. – Ты слышишь, Ауберон? Я не верю! Это неправда! Это всего лишь твоя злоба, бессильная и хилая, как и ты сам! Твоя злоба…

Она опустилась на паркет. И расплакалась.
***

Цири подозревала, что у стен дворца есть уши. На следующее утро она не могла отделаться от скользких взглядов, чувствовала за спиной усмешки, ловила шепотки.

Аваллак'ха не было нигде. «Знает, – подумала она, – знает, что случилось, и избегает меня. Заранее, еще прежде, чем я встала, уплыл либо уехал куда-нибудь подальше со своей позлащенной эльфкой. Не желает со мной разговаривать, не хочет признаться, что его план рухнул!»

Нигде не было и Эредина. Впрочем, это вполне нормально, он часто уезжал со своими Dearg Ruadhri, Красными Всадниками.

Цири вывела Кэльпи из конюшни и поехала за реку. Все время лихорадочно размышляла, не замечая вокруг ничего.

«Бежать отсюда. Не все ли равно, лживыми или правдивыми были изображения в зеркале. Ясно одно – Йеннифэр и Геральт там, в моем мире. И там, рядом с ними, мое место. Необходимо отсюда убежать, убежать немедленно. Должен же найтись какой-то способ. Я вошла сюда сама, значит, должна сама и выйти. Эредин говорил, что у меня дикий, стихийный магический дар, то же самое подозревал и Высогота. Из Тор Зиреаэль, которую я исследовала детально, выхода не было. Но, возможно, здесь есть и другая башня…»

Она посмотрела вдаль, на холм, на виднеющийся на нем кромлех. «Запрещенный район, – подумала она. – Ха! Похоже, это очень далеко. Пожалуй, туда меня Барьер не пропустит. Нечего и пытаться. Пойду по течению реки. Туда я еще не ездила».

Кэльпи заржала, затрясла головой, резко брыкнулась. Не позволила себя развернуть, пошла рысью в сторону холма. Цири изумилась настолько, что несколько мгновений не реагировала, позволяя кобыле бежать. Лишь потом крикнула и натянула поводья. Кэльпи поднялась на дыбы, заржала, мотнула крупом и пошла галопом. Туда же.

Цири больше не удерживала ее, не пыталась управлять. Она была безгранично удивлена. Но достаточно хорошо знала Кэльпи. У кобылы был норов, однако не такой уж дурной! Подобное ее поведение должно было что-то означать.

Кэльпи пошла медленнее, перешла на рысь. Она бежала по прямой к увенчанной кромлехом вершине холма.

«Примерно одно стае, – подумала Цири. – Сейчас начнет действовать Барьер».

Кобыла вбежала на каменистую площадку между плотно стоящими омшелыми и потрескавшимися монолитами, вырастающими из гущи усеянных колючками кустов ежевики, и остановилась как вкопанная. Единственное, что у нее двигалось, были уши.

Цири попыталась ее завернуть. Сдвинуть с места. Напрасно. Если б не жилы, пульсирующие на горячей лошадиной шее, она могла б поклясться, что сидит не на живой лошади, а на статуе. Внезапно что-то коснулось ее спины. Что-то острое, что-то, что проткнуло одежду и болезненно укололо. Она не успела обернуться. Из-за камней без единого звука появился единорог рыжей масти и решительно сунул ей рог под мышку. Сильно. Резко. Она почувствовала, как по боку течет теплая струйка крови.

С другой стороны выдвинулся еще один единорог. Этот был совершенно белый, от краешков ушей до кончика хвоста. Только ноздри розовые, а глаза черные.

Белый единорог приблизился. Медленно, очень медленно положил голову ей на лоно. Возбуждение было столь сильным, что Цири охнула.

Я вырос, – прозвучало у нее в голове. – Вырос, Звездоокая. Тогда, в пустыне, я не знал, как мне следует себя вести. Теперь уже знаю.

– Конек? – ахнула она, все еще болтаясь на двух колющих ее рогах.

Меня зовут Иуарраквакс. Ты помнишь меня, Звездоокая? Помнишь, как лечила меня? Спасала?

Он отступил, повернулся боком. Она увидела шрам у него на ноге. И узнала. Она помнила.

– Конек! Это ты! Но ведь ты был совсем другой масти!!!

Я вырос.

В голове неожиданная путаница, шепоты, голоса, крики, ржание. Единороги отошли назад. Она увидела, что второй единорог, тот, что стоял у нее за спиной, синий в яблоках.

Старшие учатся тебе, Звездоокая. Они учатся тебе через меня. Еще немного, и они смогут разговаривать с тобой. Сами скажут, чего от тебя хотят.

Какофония в голове Цири взорвалась диким гомоном. И почти тут же смягчилась, поплыла потоком понятий и ясных мыслей.

Мы хотим помочь тебе убежать, Звездоокая.

Она молчала, хотя сердце забилось сильнее.

Где сумасшедшая радость? Где благодарность?

– А чего ради, – дерзко бросила она, – откуда такое желание помогать мне? Так уж сильно вы меня любите?

Мы вообще тебя не любим. Но это не твой мир. Это не место для тебя. Ты не можешь здесь оставаться. Мы не хотим, чтобы ты осталась.

Она стиснула зубы. Хоть и была возбуждена перспективой, помотала головой. Конек – Иуарраквакс – застриг ушами, начал грести землю копытами, глянул на нее черным глазом. Рыжий единорог топнул так, что земля под ней задрожала, грозно закрутил рогом. Гневно фыркнул. И Цири поняла.

Ты нам не доверяешь.

– Не доверяю, – тихо проговорила она. – Здесь каждый играет в какую-то свою игру, а меня, несведущую, пытается использовать. Почему я должна верить именно вам? Между вами и эльфами, это видно сразу, нет дружбы, я сама видела там, в степи, как дело чуть не дошло до драки. Я вполне могу думать, что вы хотите мною воспользоваться для того, чтобы насолить эльфам. Они мне тоже не очень-то нравятся, как бы там ни было, они заперли меня здесь и принуждают делать то, чего я вовсе не хочу. Но использовать себя я не позволю.

Рыжий тряхнул головой, его рог снова проделал опасное движение. Синий заржал. В голове у Цири загудело как в колодце, а проявившаяся мысль была нехорошей.

– Ага! – крикнула она. – Вы такие же, как и они! Или подчинение и послушание, или смерть! Я не боюсь! А использовать себя не дам!

Она опять ощутила сумятицу и хаос. Прошло немного времени, прежде чем из хаоса проявилась позволяющая себя прочесть мысль.

Это прекрасно, Звездоокая, что ты не любишь, когда тебя используют. Нам именно это и нужно. Именно это мы хотим обеспечить тебе. Себе. И всему миру. Всем мирам.

– Не понимаю.

Ты – грозное оружие. Нельзя допустить, чтобы это оружие попало в руки Короля Ольх, Лиса и Ястреба.

– Кого-кого? – прошептала она. – Ах… – «Лис, crevan, это Аваллак'х. А кто из них Ястреб – это я знаю слишком хорошо!»

Король Ольх стар. Но Лис и Ястреб не могут обрести власть над Ard Caeth, Вратами Миров. Однажды они уже ее получили. Однажды они уже ее утратили. Теперь не могут ничего, только плутать, блуждать среди миров маленькими шажками, одни, бессильные, как призраки. Лис – до Тир на Беа Араинна, Ястреб и его Всадники – до Спирали. Дальше не могут, нет сил. Поэтому они мечтают о Ard Caeth и власти. Мы покажем тебе, каким образом они уже однажды использовали такую власть. Покажем тебе это, Звездоокая, когда ты будешь отсюда уходить.

– Я не могу уйти. Меня связали чарами. Барьер. Geas Garadh.

Тебя нельзя удержать. Ты – Владычица Миров.

– Ну да! У меня нет никакого стихийного магического дара, я не властвую ни над чем. А от Силы я отказалась там, в пустыне, год назад. Конек – свидетель.

В пустыне ты отказалась от фокусничанья. От Силы, которая в крови, отказаться невозможно. Она по-прежнему с тобой. Мы научим тебя, как ею воспользоваться.

– А случайно, не в том ли дело, – крикнула она, – что Силу и власть над мирами, которые у меня якобы есть, вы вознамерились заполучить?

Нет, не так. Нам твоя сила ни к чему. Мы обладали ею всегда.

Поверь им, – попросил Иуарраквакс. – Поверь, Звездоокая.

– При одном условии.

Единороги подняли головы, раздули ноздри, казалось, из их глаз посыпались искры. «Они не любят, – подумала Цири, – когда им ставят условия, они не любят даже звучания этого слова. Pest, не знаю, правильно ли я поступаю… Лишь бы только все не окончилось трагично…»

Мы слушаем. Что за условие?

– Иуарраквакс пойдет со мной.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:36 | Сообщение # 18

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Под вечер набежали тучи, стало душно. Над рекой поднялся плотный липкий туман. А когда на Тир на Лиа опустилась тьма, вдалеке тихим ворчанием заговорила гроза, озаряя горизонт сполохами молний.

Цири уже давно была готова. В черной одежде, с мечом за спиной, взволнованная и напряженная, она с трудом дождалась темноты.

Тихо пересекла пустой вестибюль, проскользнула вдоль колоннады, вышла на террасу. Река Easnadh смолой блестела в темноте, шумели ивы.

По небу прокатился далекий гром.

Цири вывела Кэльпи из конюшни. Кобыла знала, что ей полагается делать, и послушно потрусила в сторону Порфирового Моста. Цири несколько секунд смотрела ей вслед, глянула на террасу, при которой стояли лодки.

«Не могу, – подумала она. – Покажусь ему еще раз. Может, так мне удастся немного задержать погоню? Это рискованно, но иначе я не могу».

В первый момент ей показалось, что его нет и королевские покои пусты. Такая в них стояла тишина и мертвенность.

Его она заметила не сразу. Он сидел в углу, в кресле, в белой рубахе, распахнутой на худощавой груди. Рубаха была сшита из такой тонкой ткани, что облепляла тело словно мокрая.

Лицо и руки Короля Ольх были почти такими же белыми, как рубаха.

Он поднял на Цири глаза. В них была пустота.

– Шиадаль? – шепнул он. – Хорошо, что ты пришла. Знаешь, ведь говорили, ты умерла.

Он разжал кулак, что-то упало на ковер. Флакон из серо-зеленого нефрита…

– Лара. – Король Ольх покачал головой, коснулся шеи, словно его душил толстый королевский torc'li. – Caemm a me, luned. Иди ко мне, доченька. Caemm a me, elaine.

В его дыхании Цири ощутила смерть.

– Elaine blath, feainne wedd… – затянул он. – Mire, luned, у тебя развязалась ленточка… Позволь…

Он хотел поднять руку, но не смог. Вздохнул глубоко, резко поднял голову, взглянул ей в глаза. На этот раз осмысленно.

– Зиреаэль. Loc'hlaith. Ты действительно – Предназначение, Владычица Озера. И моя. Как получается. Va'esse deireadh aep eigean, – продолжал он, помолчав, а Цири с изумлением поняла, что его слова и движения начинают кошмарно замедляться. – Да, – вздохнув, договорил он. – А все же хорошо, что иногда что-то начинается.

Из-за окна до них долетел протяжный гром. Буря была еще далеко. Но быстро приближалась.

– Несмотря на все, – сказал он, – мне страшно не хочется умирать, Зиреаэль. И меня ужасно огорчает, что все же приходится. Кто бы мог подумать? Я полагал, что не стану сожалеть. Жил я долго, познал все. Утомился… И все же теперь испытываю сожаление. И знаешь, что еще? Наклонись. Я скажу тебе на ушко. Пусть это будет нашей тайной.

Она наклонилась.

– Я боюсь, – прошептал он.

– Я знаю, – ответила она тоже шепотом.

– Ты здесь?

– Здесь.

– Va faill, luned.

– Прощай, Король Ольх.

Она сидела рядом, держа его руку в своей до тех пор, пока он не утих и не угасло его легкое дыхание. Она не утирала слезы. Пусть текут…

Буря приближалась. Горизонт полыхал молниями.
***

Быстро сбежала по мраморным степеням на террасу с колоннами, рядом с которыми покачивались лодки. Отвязала одну, крайнюю, ту, что присмотрела еще с вечера. Оттолкнулась от террасы длинным шестом красного дерева, который предварительно вытащила из карниза. Потому что сомневалась, что лодка станет ее слушаться так же, как Аваллак'ха.

Лодка бесшумно пошла по течению. В Тир на Лиа было тихо и темно. Только статуи на террасах провожали ее мертвыми взглядами. Цири считала мосты.

Небо над лесом осветилось заревом молний, спустя некоторое время протяжно заворчал гром.

Третий мост.

Что-то промчалось по мосту, тихо, ловко, словно огромная черная крыса. Лодка покачнулась, когда он спрыгнул ей на нос. Цири бросила шест, выхватила меч.

– И все-таки, – прошипел Эредин Бреакк Глас, – ты вознамерилась лишить нас своего общества?

Он тоже выхватил меч. В коротком проблеске молнии она успела рассмотреть оружие. Клинок с односторонним лезвием, слегка изогнутый, лезвие блестящее, несомненно, острое, рукоять длинная, гарда – в виде круглой ажурной пластины. То, что эльф умеет пользоваться таким мечом, было ясно с первого взгляда.

Неожиданно он качнул лодку, сильно опершись ногой о борт. Цири ловко забалансировала, уравновесила лодку сильным наклоном тела, почти тут же сама попыталась проделать такой же трюк, прыгнув на борт обеими ногами. Эредин покачнулся, но удержал равновесие и бросился на нее с мечом. Она парировала удар, прикрывшись инстинктивно, потому что мало что видела. Ответила быстрым ударом снизу. Эредин отбил и ударил сам. Цири отразила удар. От клинков, словно от кресал, летели снопы искр.

Бреакк снова качнул лодку – сильно, чуть не перевернув. Цири заплясала, балансируя вытянутыми руками. Он отступил к носу, опустил меч.

– Где ты этому научилась? Ласточка?

– Ты удивишься, если скажу.

– Вряд ли. То, что по реке можно преодолеть Барьер, ты сообразила сама, или кто-то тебе подсказал?

– Не имеет значения.

– Имеет. И мы это выясним. Есть такие способы. А теперь – брось меч и возвращаемся.

– Как же! Жди!

– Возвращаемся, Зиреаэль. Ауберон ждет. Сегодня ночью, ручаюсь, он будет отважен и темпераментен.

– Как же, – повторила она. – Ты перегнул со своим средством для повышения темперамента. Тем, которое ему дал. А может, это вовсе и не было средство для подогрева темперамента?

– О чем ты?

– Король умер.

Эредин мгновенно подавил изумление, резко кинулся на нее, раскачивая лодку. Балансируя, они обменялись яростными ударами, и по воде пронесся громкий звон стали о сталь.

Молния озарила ночь. Над их головами мелькнул мост. Один из последних мостов Тир на Лиа. А может, последний?

– Ты наверняка понимаешь, Ласточка, – хрипло сказал Эредин, – что только оттягиваешь неизбежное. Я не могу тебе позволить уйти.

– Почему? Ауберон умер. А ведь я – ничто и ничего не значу. Ты сам это сказал.

– Потому что это правда. – Он поднял меч. – Ничего не значишь. Так – маленькая моль, которую можно пальцами растереть в блестящую пыльцу, но которая, если это допустить, может проесть дыру в драгоценной ткани. Так – зернышко перца, совершенно незначительное, но если его по невнимательности разжевать, оно испоганит самое изысканное блюдо и заставит сплюнуть, хотя так хотелось бы насладиться едой. Вот что ты такое. Ничто. Докучливое ничто.

Молния. При ее свете Цири увидела то, что хотела увидеть. Эльф поднял меч, размахнулся, вскочил на скамейку. У него было преимущество в высоте. Следующую стычку он должен был выиграть.

– Не следовало поднимать на меня оружие, Зиреаэль. Теперь уже поздно. Я тебе этого не прощу. Я не убью тебя, о нет. Но несколько недель в кровати, в бинтах, тебе наверняка не повредят.

– Погоди. Сначала я хочу тебе кое-что сказать. Открыть некую тайну.

– И что ж ты можешь мне сказать? – фыркнул он. – Что такое, чего я не знаю, ты можешь мне открыть? Какую такую истину ты можешь мне прояснить?

– А такую, что ты не проплывешь под мостом.

Он не успел среагировать, ударился о мост затылком, отлетел к корме, потерял равновесие. Цири могла просто вытолкнуть его из лодки, однако боялась, что этого будет недостаточно, что он не откажется от преследования. Кроме того, именно он, умышленно или нет, убил Короля Ольх. А за это ему полагалась боль.

Она коротко ткнула его в бедро под самой кольчугой. Он даже не вскрикнул. Вылетел за борт, плюхнулся в реку, вода сомкнулась над ним.

Цири обернулась и наблюдала. Нескоро он выплыл. Нескоро выполз на спускающиеся к воде мраморные ступени и долго лежал неподвижно, истекая водой и кровью.

– Тебе повезло: несколько недель в кровати, в бинтах, тебе наверняка не повредят, – буркнула она, схватила свой красного дерева шест и сильно оттолкнулась. Река Вздох набирала скорость, лодка плыла все быстрее. Вскоре позади скрылись во тьме последние строения Тир на Лиа.

Больше Цири не оглядывалась.

Сначала сделалось очень темно, когда лодка заплыла в старый лес, меж деревьев, чьи ветви сходились над поверхностью реки, образуя свод. Потом посветлело, лес кончился, оба берега заросли ольховником, камышами, очеретом. В чистой прежде реке появились клочки травы, водоросли, древесные стволы. Когда небо рассвечивалось молниями, она видела на воде круги, когда гремел гром, слышала, как плещется испуганная рыба. Что-то постоянно хлюпало и шлепало, чмокало и чавкало. Несколько раз недалеко от лодки появлялись большие фосфоресцирующие глаза. Порой лодка вздрагивала, столкнувшись с чем-то большим и живым. «Не все здесь так ладно. Для непривычных этот мир – смерть», – мысленно повторяла она слова Эредина.

Река расширилась, разлилась. Появились островки и рукава. Она позволяла лодке плыть, куда несло течение. Но начала побаиваться. Что, если по ошибке поплывет не по нужному рукаву?

Едва успела об этом подумать, как с берега, из зарослей, долетело ржание Кэльпи и мощный сигнал единорога.

– Ты здесь, Конек!

Надо спешить, Звездоокая. Двигайся за мной.

– В мой мир?

Вначале я должен тебе кое-что показать. Так приказали Старшие.

Они ехали вначале лесом, потом по степи, густо изрезанной оврагами и впадинами. Сверкали молнии, гремел гром. Гроза приближалась, поднялся ветер.

Единорог завел Цири в одну из впадин.

Здесь.

– Что «здесь»?

Слезь с лошади и посмотри.

Она спустилась на землю. Грунт был неровный. Она споткнулась. Что-то хрустнуло и осунулось под ногами. Сверкнула молния, и Цири глухо вскрикнула.

Ее окружало море костей.

Песчаные склоны впадины оползали, скорее всего подмытые дождями. И приоткрыли то, что скрывали. Кладбище. Морг. Огромный навал костей. Берцовых, тазовых, реберных, фаланг пальцев, черепов.

Цири наклонилась и подняла один.

Сверкнула молния, и Цири вскрикнула. Она поняла, чьи останки здесь покоятся.

У черепа, носящего след удара оружием, среди прочих зубов сохранились клыки.

Теперь ты понимаешь, – зазвучало у нее в мозгу. – Теперь ты знаешь. Это сделали они. Aen Elle. Король Ольх, Лис, Ястреб. Этот мир вовсе не был их миром. Он стал им после того, как они его завоевали. Когда отворили Ard Caeth, обманув и использовав нас так же, как теперь пытаются обмануть и использовать тебя.

Цири выпустила череп из рук.

– Сволочи! – крикнула она в ночь. – Убийцы!

По небу с грохотом прокатился гром. Иуарраквакс громко предупреждающе заржал. Она поняла. Взлетела в седло одним прыжком, криком послала Кэльпи в галоп.

По их следам шла погоня.
***

«Когда-то так уже было, – думала она, захлебываясь бьющим в лицо ветром. – Так уже когда-то было. Такая скачка, дикая, во тьме, в ночи, полной страшилищ, призраков и упырей».

– Вперед, Кэльпи!

Головокружительный галоп, слезятся глаза. Молния вспарывает небо, в ее свете Цири видит ольхи по обеим сторонам дороги. Кривые деревья отовсюду протягивают к ней узловатые руки-ветви, хлопают черными пастями дупел, бросают вслед проклятия и угрозы. Кэльпи пронзительно ржет, мчится так быстро, что копыта, кажется, едва касаются земли. Цири прижимается к шее кобылы. Не только для того, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, но и чтобы не налететь на ветки ольх, которые так и стремятся повалить ее или стащить с седла. Ветки свисают, тянутся, хлещут, пытаются вцепиться ей в одежду. Искореженные стволы раскачиваются, дупла хлопают и гудят.

Кэльпи дико ржет. Единорог отвечает тем же. Он – снежно-белое пятно во мраке, указывающее путь.

Мчись, Звездоокая! Мчись что есть сил!

Ольх все больше, все труднее уклоняться от их ветвей. Вскоре они совсем преграждают дорогу.

Позади крик. Голоса погони.

Иуарраквакс ржет. Цири принимает его сигнал. Понимает его значение. Еще плотнее прижимается к шее Кэльпи. Нет нужды подгонять кобылу. Подгоняемая страхом лошадь мчится головоломным галопом.

Снова сигнал от единорога, более четкий, бьющий в мозг. Это указание, даже – приказ.

Прыгай, Звездоокая. Ты должна прыгнуть. В другое место, в другое время.

Цири не понимает, но пытается понять. Очень старается понять, концентрируется. Концентрируется так сильно, что кровь начинает шуметь и пульсировать в ушах…

Молния. А потом неожиданная тьма. Бархатистая и черная, черная чернотой, которую не освещает ничто.

В ушах шум.

На лице ветер. Холодный ветер. Капельки дождя. В ноздрях запах сосны.

Кэльпи брыкается, фыркает, топает. Шея у нее мокрая и горячая.

Молния. Почти сразу же за ней гром. При свете молнии Цири видит Иуарраквакса, трясущего мордой и рогом, сильно гребущего землю копытами.

– Конек?

Я здесь, Звездоокая.

Небо усеяно звездами. Украшено созвездиями. Дракон, Зимняя Дева, Семь Коз, Жбан.

А почти над самым горизонтом – Око.

– Получилось, – вздохнула Цири. – У нас получилось, Конек! Это мой мир!

Его сигнал настолько четок, что Цири понимает все.

Нет, Звездоокая. Мы убежали из их мира. Но здесь вовсе не то место, не то время. Впереди еще немалый путь.

– Не оставляй меня одну.

Не оставлю. Я твой должник. Я обязан расплатиться. До конца.
***

Одновременно с поднявшимся ветром небо темнеет на западе, наплывающие волнами тучи гасят созвездия одно за другим. Гаснет Дракон. Гаснет Зимняя Дева, Семь Коз, Жбан. Гаснет Око, светящееся ярче и дольше других.

Коротким светом молнии разгорелся вдоль горизонта небосклон. Ветер усилился, сыпанул в глаза пылью и сухими листьями.

Единорог заржал, выдал ментальный сигнал.

Нельзя терять ни минуты. Единственная наша надежда в быстром бегстве. В нужное место и нужное время. Поспешим, Звездоокая.

«Я – Владычица Мира. Я – Старшая Кровь.

Я – кровь от крови Лары Доррен, дочери Шиадаль».

Иуарраквакс заржал, поторопил. Кэльпи поддержала протяжным фырканьем. Цири натянула поводья.

– Я готова, – сказала она.

Шум в ушах. Блеск и свет. А потом – тьма.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:37 | Сообщение # 19

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

Глава 6

Суд над Иоахимом де Веттом, приговор и казнь большинство историков обычно объясняют бурной, жестокой и тиранической натурой императора Эмгыра. Нет недостатка (особенно у авторов – любителей беллетризации) в догадках и гипотезах о мести и разборках совершенно личного свойства. Теперь пришло время сказать правду, одну только правду, и ничего, кроме правды, которая любому серьезному исследователю вполне очевидна. Герцог де Ветт командовал оперативной группой «Вердэн» таким образом, для которого определение «неудачно» следует считать исключительно деликатным. Имея под началом двукратно превосходящие силы, он отступил на север, а всю активность подчиненных ему подразделений направил на борьбу с вердэнскими гверильясами. Группа «Вердэн» обращалась с населением исключительно изуверски. Результат можно было легко предсказать, ибо он был неизбежен: если зимой силы инсургентов составляли неполных полтысячи человек, то весной восстала почти вся страна. Преданного империи короля Эрвилла убили, и восстание возглавил его сын, принц Кистрин, симпатизировавший нордлингам. Имея на фланге десанты пиратов из Скеллиге, с фронта – наступающих из Цидариса нордлингов, а на тылах – повстанцев, де Ветт запутался в хаосе борьбы и терпел поражение за поражением. Тем самым он задержал наступление Группы «Центр» и, как установлено, вместо того чтобы связывать крыло нордлингов, группа «Вердэн» связывала Мэнно Коегоорна. Нордлинги незамедлительно перешли к контрударам, разорвали кольцо вокруг Майены и Марибора, сведя на нет шансы быстрого повторного захвата этих важных укреплений.

Неспособность и глупость де Ветта имели также чисто психологический аспект. Лопнул миф о непобедимости Нильфгаарда. К армии нордлингов начали сотнями присоединяться добровольцы.
Рестиф де Монтолон. «Северные войны – мифы, ложь и полуправда».

Чего уж скрывать, Ярре был сильно разочарован. Воспитание в храме и его собственная открытая натура привели к тому, что он верил в людей, в их доброту, благожелательность и бескорыстие. От этой веры мало что осталось.

Он уже две ночи проспал на дворе, в остатках стогов, а теперь дело шло к тому, что таким же образом он проведет и третью ночь. В тех селах, где он просил пустить его на ночлег, отвечали либо угрюмым молчанием, либо ругательствами и угрозами. Не помогало, когда он говорил, кто он и какова цель его странствия.

Очень, очень разочаровали его люди.

Смеркалось быстро. Паренек быстро шагал по тропинке среди полей. Высматривал стог, отчаявшийся и убитый перспективой очередной ночи под открытым небом. Правда, март выдался исключительно теплым, но ночью становилось по-настоящему холодно. И по-настоящему страшно.

Ярре глянул на небо, на котором, как и каждую ночь уже почти неделю, видна была красно-золотая пчела кометы, пересекающей небо с запада на восток, и протянувшийся за нею мерцающий огненный хвост. «Интересно, – думал Ярре, – что в действительности может предвещать это удивительное, упоминаемое во многих пророчествах явление?»

Задерживаться он не стал. Делалось все темнее. Дорожка шла вниз, в заросли кустов, принимающих в полумраке самые причудливые очертания. Снизу, оттуда, где было еще темнее, веяло холодом, неприятным запахом гниющих трав и чем-то еще.

Чем-то очень нехорошим.

Ярре остановился. Попробовал убедить себя, что по спине и плечам ползает не страх, а холод. Впустую.

Берега заросшего лозняком и искривленными ивами канала, черного и блестящего, как свежевылитая смола, стягивал невысокий мостик. В тех местах, где балки прогнили и провалились, зияли продолговатые дыры, перила были сломаны, стойки погружены в воду. За мостиком ивы росли плотнее. Хоть до настоящей ночи было еще далеко, хоть далекие луга за каналом все еще светились висящей на стеблях трав пряжей тумана, здесь, меж ив, царила тьма. Во мраке Ярре нечетко различал развалины какой-то постройки, вероятно, мельницы, шлюза или угрекоптильни.

«Надо перейти мостик, – подумал он. – Ничего не поделаешь, надо. Хоть я кожей чую, что там, во тьме, затаилось что-то недоброе, на другую сторону канала перейти надо. Я просто обязан перейти канал, как это сделал бы мифический вождь или герой, о котором я читал в истлевших манускриптах в храме Мелитэле. Перейду канал, и тогда… Как там было? Карты брошены? Нет – кости брошены. Позади останется мое прошлое, впереди раскинется мое будущее».

Он ступил на мостик и тут же понял, что предчувствие его не обмануло. Понял еще прежде, чем увидел. И услышал.

– Ну что? – прохрипел один из тех, что загородили ему дорогу. – Не говорил я? Говорил, мол, посидеть малость и кто-нить притопает.

– Верно, Окультих. – Второй из вооруженных толстыми палками типов слегка шепелявил. – И верно, ты у наш не хужее ворожеи аль волхва. Ну, прохожий, шам-один идет! Давай, чего там у тебя ешть, хошь по доброте швоей, иль дернуть тебя придешша?

– У меня ничего нет! – что было сил крикнул Ярре, хоть и невелика была надежда на то, что кто-нибудь услышит и примчится на выручку. – Я бедный странник! У меня нет ни гроша в кармане! Что ж отдавать-то вам? Палку эту? Одежду?

– И энто тожить, – сказал шепелявый, и в его голосе было что-то такое, что заставило Ярре вздрогнуть, – потому как надобно тебе знать, странничек убогий, по правде-то мы тута, при желании будучи, девки какой-никакой дожидалися. Но коли ночь уж на носу, никто, видать, не придет из девок-то, и стало быть, на безрыбье и рак рыба. Хватайте, ребяты!

– У меня нож! – взвизгнул Ярре. – Предупреждаю!

У него действительно был нож. Ярре умыкнул его из храмовой кухни за ночь до бегства и спрятал в суме. Но ни разу не пускал в дело. Его парализовало – и поразило – сознание того, что все это бессмысленно и никто ему не поможет.

– Нож у меня, говорю!

– Это ж надо! – усмехнулся шепелявый, подходя ближе. – Нож у него, вишь ты. Кто б мог подумать!

Ярре не мог бежать. Ужас превратил его ноги в два врытых в землю столба. Горло петлей стянул спазм.

– Эгей! – вдруг крикнул третий молодым и удивительно знакомым голосом. – Я ж его навроде бы знаю! Ну да, ну конечно ж, знаю я его! Отстаньте, говорю, знакомый это. Ярре! Ты меня узнаешь? Мэльфи я! Эй, Ярре! Узнаешь друга Мэльфи?

– У… узнаю. – Ярре изо всех сил боролся с отвратительным, неодолимым, незнакомым ему раньше ощущением. Только когда почувствовал боль в бедре, которым ударился о бревна моста, понял, что это за ощущение.

Ощущение потери сознания.
***

– Ого, вот так неожиданность, – повторил Мэльфи. – Вот-те случай так случай! Во, глянь-ка, своячка случилось встренуть! Из Элландера знакомца! Друга! А, Ярре?

Ярре проглотил кусок твердой и тягучей словно подметка солонины, которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он не ответил, только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.

– И куда ж ты направляешься-то, Ярре?

– В Вызиму.

– Ха! Так и нам ведь в Вызиму! Во совпадение-то! А, Мильтон? Ты Мильтона-то помнишь, Ярре?

Ярре не помнил, не был уверен, видел ли его вообще когда-нибудь. Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это был сын бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовую школу, Мэльфи регулярно и чувствительно колотил Ярре и называл его при этом ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, по окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, что подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того чтобы в поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте того же лица строгал клепки в мастерской отца. А когда Ярре выучился и по рекомендации храма был принят на должность помощника писаря в городском суде, бондарь-сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты и демонстрировал дружбу.

– …в Вызиму идем, – продолжал свое повествование Мэльфи. – В армию. Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь, Мильтон и Огребок, сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь…

– Знаю. – Ярре окинул взглядом кметовых сыновей, светловолосых, одинаковых как братья, грызущих какое-то неизвестное испеченное на углях едово. – По одному с десяти ланов. Ланный контингенс

. А ты, Мэльфи?

– Со мной, – вздохнул бондарев сын, – все вышло так: по первому разу, когда цеха должны были выделять рекрутов, отец откупился и жребий не тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть второй раз, потому как так решил город… Сам знаешь…

– Знаю, – снова подтвердил Ярре. – Дополнительный набор контингенса Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января. Это было необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.

– Нет, Щук, ты токо послушай, как поеть, – хрипло влез в разговор крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называли Окультихом и который первым окликнул его на мосту. – Господинчик! Вумник какой!

– Умник, – протяжно поддержал второй крупный парень с вечно прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. – Мудрила, ишь!

– Заткнись, Клапрот, – медленно прошепелявил тот, кого называли Щуком, самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым затылком. – Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца. Пользительношть от того могет быть. Наука, значицца. А наука никому никогда не навредила. Ну, почти никогда. И почти никому.

– Что верно, то верно, – согласился Мэльфи. – Он, Ярре, стало быть, и впрямь не дурак, читательный и писательный… Ученый. Он же ж в Элландере за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него в попечительности цельный книгосбор был…

– А чего ж тады, любопытштвую, – прервал Щук, рассматривая Ярре сквозь дым и искры, – такой шубедно-храмовшко-зашранный книжник делает на вызимшком большаке?

– Как и вы, – повторил юноша. – В армию иду записываться.

– А чегой-то, – глаза Щука блеснули, отражая свет, как глаза большой рыбины в свете лучины на носу лодки, – чего, интерешуюшь, шудебно-храмошкой мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь не по набору идет? Э? Ведь же кажный дурак знаеть, што храм ишключен иж контингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает, што кажный шуд швого пишарчука от шлужбы могет защитить и не объявлять. Дык как же энто получаецца, милшдарь чиновник?

– Иду в армию добровольцем, – объяснил Ярре. – Сам иду, по своей воле, не по контингенсу. Частично по личным побуждениям, но в основном из чувства патриотического долга.

Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.

– Гляньте, ребяты, – проговорил наконец Щук, – какие шупроворечивошти порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень. Кажалошь бы, ученый и бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы должен, што на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает. А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей воле, из патеротичной обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.

Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.

– Этакая патеротичная обяжанношть, – сказал наконец Щук, – обнаковенно больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово-шудебным вошпитанникам тож. Но тута речь шла и о каких-то личных побуждениях. Шильно я любопытштвую, какие это такие личные побуждения у его?

– Они настолько личные, – отрезал Ярре, – что я не стану о них говорить. Тем более что вы, милсдари, и о своих побуждениях не очень торопитесь рассказать.

– Глянь-ка, – проговорил, нарушив минутную тишину, Щук, – ежели б какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш ходу по мордашам огреб. Но ежели ученый пишарчук… Такому прошшаю… на первый раж. И отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.

– Дабы, словно какой больноголовый, пристать к проигрывающим? – Ярре сам удивился, откуда в нем вдруг взялось столько наглости. – Попутно обирая странников на мостах?

– Он, – захохотал Мэльфи, упреждая Щука, – все еще обижается на нас из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так, игранка была. Шутковали мы. Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?

– Ага. – Щук зевнул, щелкнул зубами. – Игранки такие, невинные. Жижнь тошклива, ошовеешь вконец. Точно навроде теленка, которого в жареж ведут. Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебе можно ражвешелить. Ты так не шшитаешь, пишарчук?

– Считаю. В принципе.

– Ну и порядок. – Щук не спускал с него слезящихся глаз. – Потому как иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, и лучче б тебе в Выжиму одному идтить. Да хочь бы и сразу.

Ярре смолчал. Щук потянулся.

– Я шказал, што хотел. Ну, ребяты, пошутковали мы, поигралишя, а теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжиму попашть, то ш шолнышком отправляцца будем.
***

Ночь была очень холодной. Несмотря на усталость, Ярре, свернувшись калачиком под опончей и поджав ноги чуть не до подбородка, уснуть никак не мог. Когда же наконец уснул, то спал скверно, его все время будили сны. Большую часть он не запомнил. Кроме двух. В первом сне знакомый ведьмак Геральт из Ривии сидел под нависшей со скалы длинной сосулькой. Неподвижный, обледеневший и до половины засыпанный валящим снегом. Во втором сне Цири на вороной кобыле, прижавшись к гриве, мчалась галопом между искореженными ольхами, пытающимися схватить ее кривыми ветками.

Да еще перед самым рассветом приснилась ему Трисс Меригольд. После прошлогоднего пребывания в храме чародейка снилась ему несколько раз. Сны принуждали Ярре делать то, чего он впоследствии очень стыдился.

Сейчас, надо понимать, ничего постыдного не случилось. Просто было очень холодно.
***

Утром действительно, едва взошло солнце, все семеро отправились в путь. Мильтон и Огребок, кметовы сыновья из данного контингенса, подбадривали себя солдатской песенкой:

Слышишь звон солдатских лат?

На войну спешит солдат!

Прочь, девчонка, кыш с дороги!

Уноси скорее ноги,

А не то прижму к груди!

«Жми, родименький, не жди!»

Щук, Окультих, Клапрот и примкнувший к ним бондарев сын Мэльфи рассказывали друг другу забавные истории и анекдоты, невероятно, по их мнению, смешные.

– …а нильф и спрашивает: «Чем это тут так воняет?» А эльф ему: «Говном!» Ха-ха-ха!

– Ха-ха-хаааа!

– Ха-ха-ха! А такой слыхали? Идут нильф, эльф и краснолюд. Глядят, мыша летит…

Чем сильнее разгорался день, тем больше они встречали на большаке других странников, кметских телег, армейских подразделений. Некоторые телеги были загружены нехитрым скарбом, за этими банда Щука шла чуть ли не опустив носы до земли, будто гончие, подбирая что упало – то морковку, то картофелину, то репу, порой даже луковицу. Часть «добычи» предусмотрительно прятали на черный день, часть тут же поедали, не прерывая изложения анекдотов.

– А нильф, фуууу! И обделался по самые уши! Ха-ха-ха, ха-ха-ха!

– Хаа, хаа, хаа! О боги, не выдержу… Обделался! Хааа, хааа…

– Хеее, хеее, хеее!

Ярре ждал случая и повода, чтобы отделиться. Не нравился ему Щук, не нравился ему Окультих. Не нравились ему взгляды, которыми Щук и Окультих окидывали обгонявшие их купеческие возы, кметские упряжки и сидящих на фурманках женщин и девушек. Не нравился ему насмешливый тон Щука, когда тот то и дело заводил речь о целесообразности идти в добровольцы в тот момент, когда поражение и гибель очевидны и предопределены.

Запахло пашней. Дымом. В долине, среди ровных клеточек полей, рощиц и блестящих, как зеркальца, рыбных прудиков, виднелись крыши построек. Временами долетал далекий лай собак, мычание вола, крик петуха.

– Видать, не бедны эти деревушки, – прошепелявил Щук, облизывая губы. – Небольшие, но ишкушные.

– Здесь, в долине, – поспешил объяснить Окультих, – низушки живут и хозяивают. У них все искусно и ладно. Хозяйственный народец, карлички энти.

– Нелюди проклятые, – просипел Клапрот. – Кобольды чертовы. Они тут хозяйничают, а настоящему человеку из-за таких беда и нищета! Таким даже война не помеха.

– На вшакий шлучай, – Щук растянул рот в неприятной ухмылке, – жапомните, молодцы, эту деревушку. Ту, крайнюю, шреди бережок, у шамого лешу. Жапомните как следовает. Ежели когда-нить захоцца мне туда в гошти, не хотелошь бы плутать.

Ярре отвернулся, прикинувшись, будто не слышит, будто видит только большак.

Они шли. Мильтон и Огребок, кметовы сыновья из данного набора, затянули новую песню. Не такую армейскую, добрую. Немного даже как бы пессимистическую. Которую можно было – особенно после предыдущих намеков Щука – считать недобрым предзнаменованием.

А на войне, как на войне,

Хлебнешь несчастия вдвойне.

Не важно, стар ты или млад,

Фельдмаршал, сотник иль солдат,

Уж коли смерть тебя найдет,

То стороной не обойдет…

– Вон у того, – оценил угрюмо Окультих, – должны быть бабки. Если у ево бабков нету – пусть меня в монахи постригут.

Человеком, из-за которого Окультих шел на такой огромный риск, был бродячий торговец, идущий рядом с двуколкой, запряженной ослом.

– Бабки бабками, – прошепелявил Щук, – а ошлик тоже деньгу стоит. Пошли-ка побыштрей, молодцы.

– Мэльфи, – схватил Ярре бондаря за рукав, – разуй глаза-то! Не видишь, к чему дело идет?

– Так то ж всего лишь шуточки. – Мэльфи вырвал рукав. – Шуткует Щук, шуткует.

Двуколка торговца была одновременно ларьком и могла превращаться в прилавок за несколько минут. Конструкцию, которую тащил осел, украшали яркие, с размахом намалеванные надписи. Судя по ним, торговец предлагал бальзамы и охранные амулеты, эликсиры, фильтры и магические притирки, стиральные средства, а сверх того искатели металлов, золотого песка и трюфелей, а также безотказные приманки для рыб, уток и девок.

Торговец, худой и сильно придавленный бременем лет субъект, оглянулся, увидел их, выругался и подогнал осла. Но осел, как всякий осел, и не думал идти быстрее.

– Начну-кось я с ево, – тихо бросил Окультих. – Да и на тележке чегой-нибудь отыщется.

– Ну, молодцы! – скомандовал Щук. – Раз-два! Управимша ш делом, пока мало швидетелев на большаке.

Ярре, не понимая, откуда у него вдруг взялось столько мужества, несколькими большими шагами опередил компанию и обернулся, загородив от них торговца.

– Нет, – сказал он, с трудом выдавливая слова из перехваченного спазмом горла. – Я не позволю…

Щук медленно распахнул кафтан и показал засунутый за пояс длинный нож, даже на глаз острый как бритва.

– А ну, отойди, пишарчук, – зловеще прошепелявил он. – Ешли шея дорога. Я думал, ты пригодишша в нашей компании, ан нет, уж шлишком тебя, погляжу, твой храм швятым шделал, шлишком уж ты ладаном провонял. А ну, отштупи ш дороги, иначе…

– А что тут происходит, а?

Из-за окружающих большак толстых раскидистых верб, самого распространенного элемента темерского пейзажа, появились две странные фигуры.

У обоих мужчин были нафабренные и торчащие кверху усики, цветные штаны с буфами, стеганые, украшенные ленточками кафтаны и огромные мягкие бархатные береты с пучком перьев. Кроме висящих на широких поясах тесаков и кинжалов, у обоих за спинами виднелись двуручные мечи длиной, пожалуй, в сажень, с рукоятками в локоть и большими изогнутыми гардами.

Ландскнехты, подпрыгивая, застегивали штаны. Ни один не сделал даже движения в сторону рукоятей страшенных мечей, однако Щук и Окультих мгновенно сникли, а гигантский Клапрот опал, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух.

– Мы тута… Ну, мы воще-то ничево… – зашепелявил Щук. – Ничего плохого…

– Только шуткуем, – пропищал Мэльфи.

– Никому никакого ущерба не сделано, – неожиданно проговорил согбенный годами торговец. – Никому!

– Мы, – быстро вставил Ярре, – идем в Вызиму, в армию записываться. Может, и вам с нами по пути, милостивые государи?

– И верно, – фыркнул ландскнехт, с ходу сообразив, в чем дело. – И мы в Вызиму, можете идти с нами. Безопасней будет.

– Безопасней, это уж точно, – многозначительно добавил второй, окидывая Щука долгим взглядом. – Все ж должно добавить, что мы недавно видели здесь, в окрестности Вызимы, конный патруль. Уж очень они вешать скоры, патрульные-то. Хреновая будет судьба разбойника иль грабителя, которого на деле прихватят.

– И очень это хорошо. – Щук слегка воспрял духом, ощерился щербато. – Очень это даже хорошо, милшдари, что ешть на поганцев закон и кара, правильный это порядок. Двигаем в путь, в Выжиму, в армию, по патеротическому жову души. Вжывает, штало быть, наш патеротижм.

Ландскнехт посмотрел на него долго и вполне презрительно, потом пожал плечами, поправил меч за спиной и пошел по дороге. Его спутник, Ярре, а также торговец с осликом и двуколкой двинулись следом, а позади, на небольшом удалении, потопала Щукова рвань.

– Благодарю вас, – сказал после долгого молчания торговец, подгоняя осла хворостинкой, – господа солдаты. Да и тебе благодарность, молодой господин.

– А, ерунда, – махнул рукой ландскнехт. – Мы привыкли.

– Разные всякие в армию прутся. – Его спутник оглянулся через плечо. – Как выпадет деревне или городку доля выдать с каждого десятого дана по солдату, так пользуются случаем, чтобы от самой большой сволочи отделаться. Вот. А потом тракты полны такими, а, да что говорить, паршивцами. Ну ничего, уж там, в армии, их вышколят, вымуштрует ефрейторская палка, научит негодяев порядку, когда раз-другой пройдутся меж строя солдат.

– Я, – поспешил пояснить Ярре, – иду записываться добровольцем, не по принуждению.

– Похвально, похвально. – Ландскнехт поглядел на него, подкрутил нафабренные кончики усов. – И то, вижу, что тебя с детства из другой глины лепили. Как же ты к ним-то пристал?

– Случай столкнул.

– Доводилось мне уже видывать, – голос солдата был серьезен, – такие «случайные» столкновения и связи, когда побратавшихся под одну общую шибеницу волокли. Сделай отсюда выводы, парень.

– Сделаю.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:37 | Сообщение # 20

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Прежде чем закрытое облаками солнце достигло зенита, большак вывел их на тракт. Здесь пришлось остановиться надолго. Тут же толпилась и солидная группа путников, пришедших раньше. Ярре и его компания вынуждены были задержаться – тракт был забит войсками.

– На юг, – многозначительно пояснил один из ландскнехтов. – На фронт. К Марибору и Майене.

– Чьи знаки? – указал головой второй.

– Реданцы, – сказал Ярре. – Серебряные орлы на кармазине.

– Точно угадал. – Ландскнехт похлопал его по плечу. – Башковитый парень. Реданская армия, которую королева Гедвига нам на подмогу прислала. Мы теперь единством сильны. Темерия, Редания, Аэдирн, Каэдвен – все мы теперь союзники, одного дела приверженцы.

– И пора уж, – проговорил у них за спиной Щук с явным ехидством.

Ландскнехт обернулся, но промолчал.

– Ну, так присядем, – предложил Мэльфи, – дадим культяпам передохнуть. Этому войску конца-края не видно, много времени пройдет, пока дорога освободится.

– Посидим, – сказал торговец, – вон там, на горке. Оттуда обзор получше.

Прошла реданская конница, за ней, взбивая пыль, маршировали пращники и щитоносцы. Дальше уже виднелась колонна идущих шагом латников на лошадях.

– Вон те, – указал на латников Мэльфи, – под другим знаком идут. У них черные штандарты, чем-то белым напестренные.

– Эх, глухое захолустье. – Ландскнехт глянул на него. – Герба собственного короля не знаешь. Это ж серебряные лилии, голова садовая.

– Черное поле, усеянное серебряными лилиями, – сказал Ярре, и ему тут же захотелось показать, что уж кто-кто, а он-то не глухое захолустье. – На давнем гербе королевства Темерии, – начал он, – был изображен шагающий лев. Но темерские коронные князья пользовались измененным гербом: добавляли к щиту дополнительное поле с тремя лилиями, потому что в геральдической символике лилия есть знак королевского сына, наследника трона и скипетра.

– Мудрила засраный… – прошипел Клапрот.

– Пусть говорит, а ты заткнись, конская морда, – грозно сказал ландскнехт. – Продолжай, парень. Это интересно.

– А когда принц Гоидемар, сын старого короля Гардика, шел в бой против повстанцев дьяволицы Фальки, темерская армия именно под его началом, под его гербом с лилиями, билась и победила решающим образом. И когда Гоидемар после отца унаследовал трон, он в память о тех победах и чудесном избавлении жены и детей из вражеских рук сделал королевским гербом три серебряные лилии на черном поле. А позже король специальным рескриптом государственный герб изменил тем, что усеял черный щит серебряными лилиями… Таким он и остался, темерский герб, до сих дней. В чем все вы легко можете убедиться сами, поскольку по тракту идут как раз темерские копейщики.

– Очень ловко, – сказал торговец, – все это ты нам объяснил, юноша.

– Не я, – вздохнул Ярре, – а Ян из Аттре, ученый геральдик.

– Да и ты не хужее. Видать, тоже ученый.

– В шамый раш для рекрута, – вполголоса буркнул Щук, – чтобы дать прикончить шебя под шеребряными лилиями жа короля и Темерию.

Послышалось пение. Гортанное, воинственное, гулкое как штормовая волна, как грохот приближающейся бури. Следом за темерцами шла ровным плотным строем другая армия. Серая, почти бесцветная кавалерия, над которой не развевались ни хоругви, ни штандарты. Перед едущими во главе колонны командирами несли украшенный конскими хвостами шест с поперечиной, к которой были прибиты человеческие черепа.

– Вольная Компания, – указал на серых всадников ландскнехт. – Кондотьеры. Наемное войско.

– Сразу видать, – вздохнул Мэльфи, – боевые. Мужик к мужику! А уж ровненько идут, будто на параде.

– Вольная Компания, – повторил ландскнехт. – Посмотрите, кметы и желторотики, на настоящих солдат. Эти уже в бою побывали, именно они, кондотьеры, что шли под знаменами Адама Пангратта, Молли, Фронтина и Абатемарко, перевесили чашу весов под Майеной, благодаря им развалилось нильфгаардское кольцо, их надо благодарить за то, что крепость освобождена.

– Головой ручаюсь, – добавил другой, – боевые и мужественные люди, кондотьеры, в битве не отступают, что твоя скала. Хоть и за деньги Вольная Компания служит, как из их песни понять можно.

Отряд приближался, песня гремела все сильнее и громче, но на удивительно грустной и злой ноте.

Нам не нужны ни почести, ни троны,

Нам не милы поблажки королей.

А нам нужны за нашу кровь и стоны

Дукаты, те, что солнца посветлей.

Штандарты не целуем мы и руки,

Нам почести и слава ни к чему,

Мы терпим боль, презрение и муки,

Лишь поклоняясь злату одному.

– Эх, у таких служить, – снова вздохнул Мэльфи. – С такими вместе воевать… Добился бы человек и славы, и шмоток.

– Глаза меня обманывают, или как? – Окультих поморщился. – Во главе второй-то хоругви… Баба? Так они под бабской командой воюют, наемники-то?

– Это точно баба, – подтвердил ландскнехт. – Но не какая-нибудь. Это Джулия Абатемарко, ее называют Сладкой Ветреницей. Воин что надо! Под ее командой кондотьеры раздолбали рейд Черных и эльфов под Майеной, хоть у нее под командой всего дважды по пять сотен бойцов было, а на нильфовых три тысячи вдарили!

– Довелошь мне краем уха прошлышать, – проговорил Щук странным, слащаво-заискивающим и одновременно злым тоном, – что не много эта победа дала, впуштую пошли отпущенные на наемников дукаты. Шобралша Нильфгаард и шнова жадал нашим перцу, да еще какого! И Майену обратно опояшал. А может, уж и жахватил крепошть-то? А может, уж шуды нацелилшя? Может, вот-вот ждешя будет? Может, эти продажники кондотьеры давно нильфгаардшким жолотом перекуплены. А может…

– А может, – оборвал его рассердившийся солдат, – в морду хочешь, хам? Учти, за оскорбление наших войск шибеницей карают! Заткнись, пока я добрый!

– Ооооо! – Дубина Клапрот, широко раскрыв рот, разрядил ситуацию. – Ооо, гляньте-ка! Какие чудные недомерки!

По дороге, под глухой грохот литавр, трубный рев кобз и дикий свист пищалок, топал отряд пехоты, вооруженной алебардами, гизармами, бердышами, цепами и палицами, толстые концы которых были утыканы кремнями и железными шипами. Одетые в меховые бурки, кольчуги и островерхие колпаки, солдаты были действительно непривычно невысоки.

– Краснолюды с гор, – пояснил ландскнехт. – Одно из подразделений Махакамской Добровольческой Рати.

– А ведь я-то думал, – бросил Окультих, – что краснолюды не с нами, а супротив нас. Мол, предали нас эти вшивые карлы и теперича с Черными в сговоре.

– Ты думал. – Ландскнехт сочувственно глянул на него. – А чем, интересно? Ты, недотепа, если б в супе таракана съел, так в кишках у тебя завелось бы больше ума, чем в башке. Те, что там идут, – одно из подразделений краснолюдской пехоты, которую прислал нам в помощь Брувер Гоог, староста махакамский. Они в большинстве тоже в бою побывали, крупные потери понесли, ну, тогда их под Вызиму отправили на переформировку.

– Боевой народ эти краснолюдины, – подтвердил Мэльфи. – Когда мне один такой в элландерском трактире по уху дал, так у меня в том ухе аж до Йуле звенело.

– Краснолюдский отряд – последний в колонне, – заслонил ландскнехт глаза ладонью. – Конец маршу. Сейчас тракт освободится. Собираемся – и в путь, потому как скоро уже полдень.
***

– Столько военного люда на юг топает, – сказал продавец амулетов и чудодейственных снадобий, – что, несомненно, бо-ольшая будет война. Бо-о-льшие будут на людей несчастья! Бо-ольшое поражение армий. Гибнуть будет народ тысячами от меча и пожоги. Взять, господа, хотя бы тот вон комет, что по небу кажную ночь видать, красный хвост огненный за собою волочит. Ежели у комета хвост синий али бледный, сие на зимние хвори, лихоманки, плевры, флегмы и простужения. А такоже несчастья водные, таковые, како наводнения, ливни или другие ненастья и напасти. Красный же цвет указывает, что это комет горячки, крови и огня, а такоже железа, кое из огня рождается. Страшные, страшные несчастья на народ свалятся! Бо-ольшие погромы будут и резня. Како сказано в том пророчестве: «Будут трупы лежать грудами по локтей двунадесять, на опустошалой земле будут волки выть, а человек след другого человека целовать будет». Ох, горе нам, горе!

– Почему нам? – холодно перебил ландскнехт. – Комета высоко летит, из Нильфгаарда ее тоже видать, не говоря уж о долине Ины, откуда, говорят, Мэнно Коегоорн движется. Черные тоже в небо глядят и комету видят. Так почему же не принять, что она не нам, а им поражение ворожит? Что это их трупы будут грудами уложены?

– Точно! – буркнул второй ландскнехт. – Это им горе-то, Черным!

– А ловко вы это, милсдари, сообразили!

– Конечно.
***

Они миновали окружающие Вызиму леса, вышли на луга и пастбища. Здесь паслись целые табуны лошадей, самых разных – кавалерийских, упряжных, тягловых тяжелых першеронов. Травы, как обычно в марте, на лугах было что кот наплакал, но стояли скирды и телеги, полные сена.

– Ну, видитя? – облизнул губы Окультих. – И-эх, коняшки! И никто не стерегеть! Бери-выбирай!

– Заткни хлебало, – прошипел Щук и подхалимски улыбнулся ландскнехтам выщербленными зубами. – Он, гошпода, в кавалерии вожмечталша шлужить, потому так на этих коняг жырытшя.

– В кавалерии! – бросил ландскнехт. – Ишь что хаму мечтается! Конюхом ему быть, навоз из-под лошадей вилами выгребать да на тачке вывозить!

– Швятую иштину, милшдарь, говорите.

Двинулись дальше, наконец добрались до дамбы, идущей вдоль прудов и каналов. И неожиданно над верхушками ольх увидели красные черепицы вздымающихся над озером башен вызимского замка.

– Ну, стало быть, мы почти на месте, – сказал торговец. – Чуете?

– Фууу! – скривился Мэльфи. – Что за вонь? Что такое?

– Наверно, шолдаты ш голодухи подохли на королевшкой шлужбе, – забурчал у них за спинами Щук, но так, чтобы ландскнехты не расслышали.

– Чуть нос не своротит, э? – засмеялся один. – Верно, тут тысячами стоял люд военный на передыхе, а военный люд есть должен, а как поест, так бздит, прошу прощения. Таким уж фортелем природа людей сделала, и тут уж ничего не попишешь. Ну а то, что высрано, то в те вон рвы вывозят, вываливают, даже не присыпая. Зимой, пока мороз дерьмо прихватывал, оно как-то держалось, а с весны… Тьфу!

– И постоянно новые приходят и на старую кучу наваливают. – Второй ландскнехт тоже сплюнул. – А громкое жужжание слышите? Это мухи. Тут их тучи целые, ранней весной невиданное дело! Заверните носы кто чем может, не то в глаза и рот полезут, паскуды! И чем быстрее отсюда уберемся, тем лучше!
***

Миновали рвы, но отделаться от вони не удавалось. Даже наоборот. Ярре мог бы поклясться, что, чем ближе они подходили к городу, тем вонь становилась плотнее, насыщеннее, но в то же время понятнее, масштабнее и богаче оттенками. Воняли окружающие город воинские обозы и палатки. Вонял гигантский лазарет.

Вонял многолюдный и шумливый пригород, вонял вал, воняла земля у валов, воняли ворота, воняли площадки и улочки, воняли стены возвышающегося над городом замка. К счастью, ноздри быстро привыкли, и вскоре «добровольцам» было все равно, навоз ли это, падаль, кошачья моча или очередной пункт раздачи пищи.

Мухи были повсюду. Они настырно звенели, лезли в глаза, в нос. Их невозможно было отогнать. Проще – раздавить прямо на лице… либо разжевать.

Как только они вышли из тени ворот, в глаза им бросилась огромная картина на стене, изображающая рыцаря с нацеленным в них пальцем. Надпись под картиной кричала огромными буквами:

«ТЫ УЖЕ ЗАВЕРБОВАЛСЯ В СОЛДАТЫ?»

– Уже, уже, – буркнул ландскнехт. – К сожалению. Таких картин было множество, можно сказать – что ни стена, то картина. В основном – тот же рыцарь с пальцем, довольно часто попадалась Мать-Родина с развевающимися седыми волосами, за спиной у нее пылали деревни и висели младенцы, насаженные на острия нильфгаардских пик. Попадались также изображения эльфов с окровавленными ножами в зубах.

Ярре вдруг обернулся и увидел, что они остались одни: он, ландскнехты и торговец. Щук, Окультих, кметские новобранцы и Мэльфи испарились.

– Да-да, – подтвердил предположение ландскнехт, внимательно на него глядя. – Смылись твои дружки при первой же возможности, за первым же углом, замели след хвостами. И знаешь, что я тебе скажу, парень? Хорошо, что ваши дорожки разошлись. И не стремись к тому, чтобы сошлись снова.

– Жаль Мэльфи, – проворчал Ярре. – В принципе-то он неплохой парень.

– Каждый сам выбирает свою судьбу. А ты – пошли с нами. Покажем, где вербовочный пункт.

Они вышли на небольшую площадь, посреди которой на каменном возвышении стоял позорный столб. Вокруг позорного столба толпились жаждущие развлечений горожане и солдаты. Закованный в цепи осужденный, только что получивший грязью в лицо, плевался и плакал. Толпа рычала и корчилась от смеха.

– Эй! – крикнул ландскнехт. – Гляньте-ка, кого закандалили-то! Это ж Фусон. Интересно, за что его так?

– За земледелие, – поспешил разъяснить тучный горожанин в волчьей дохе и фетровой шапке.

– За что?

– За земледелие, – с нажимом повторил толстяк. – За то, что он сеял!

– Хо! Ну это уж вы, простите, навалили, будто вол после долгой жвачки, – засмеялся ландскнехт. – Я Фусона знаю, он сапожник, сапожников сын и сапожников внук. В жизни он не пахал, не сеял, не жал. Ну, говорю, ляпнули вы с этим сеянием, аж дух пошел.

– Собственные слова бейлифа! – распетушился мужчина. – Он будет у позорного столба до зари стоять за то, что сеял! А сеял он, злостник, по нильфгаардскому наущению и за нильфгаардские сребреники… Дивное, правду сказать, зерно сеял, какое-то, похоже, заморское… О, вспомнил. Дефетизьму

, вот чего.

– Верно-верно! – воскликнул продавец амулетов. – Слыхал я, говорили о том, нильфгаардские шпионы и эльфы мор ширят, колодцы, источники и ручьи разными ядами отравляют: то дурманом, то цикутой, то лепрой, то дефетизмами всякими.

– Ага, – кивнул горожанин в волчьей дохе. – Вчера двух эльфов повесили. Как пить дать за это ж самое отравление.
***

– За углом этой улочки, – показал ландскнехт, – корчма, в которой заседает вербовочная комиссия. Там растянута большая тряпка, на ней темерские лилии, кстати, знакомые тебе, парень, так что попадешь безошибочно. Ну, будь здоров! Дай нам боги встретиться в лучшие времена. Бывайте и вы, господин перекупщик.

Торговец громко кашлянул.

– Милостивые государи, – сказал он, копаясь в баулах и шкатулках, – позвольте за вашу помощь… Во знаки благодарности…

– Не беспокойтесь, добрый человек, – улыбнувшись, сказал ландскнехт. – Помогли, вот и все. И на том конец, что тут говорить…

– А может, чудотворную мазь от прострелов? – Торговец отыскал что-то на дне шкатулки. – Может, универсальное и безотказное средство супротив бронхита, подагры, паралича? Перхоть тоже облегчает. Может, бальзам смоляной супротив ужаления пчелиного, змеиного и вампирьего? Или талисман для защиты от последствий дурного сглаза?

– А может, у вас есть, – серьезно спросил второй ландскнехт, – что-нибудь для защиты от последствий скверной жратвы?

– Есть! – крикнул, расцветая, торговец. – Вот весьма эффективное средство, из магических кореньев изготовленное, пахучими зельями приправленное. Достаточно трех капель после еды. Прошу, берите, милостивые государи!

– Благодарствуйте. Я пошутил. Ну, бывайте! Бывай и ты, парень. Успеха тебе!

– Вежливые, воспитанные и приличные, – оценил торговец, когда солдаты скрылись в толпе. – Не каждый день таких встречаешь. Ну и ты тоже помог мне, юнош. Что ж подарить-то тебе? Амулет громоотводный? Противоядие? Черепаший камень, супротив ведьмовых прелестностей действующий? Хм. Есть и трупий зуб против лести чужой, есть и кусок усушенного дьявольского дерьма, его хорошо в правом башмаке носить…

Ярре оторвал взгляд от людей, яростно смывающих со стены дома надпись «ДОЛОЙ ПОГАНУЮ ВОЙНУ», и сказал:

– Бросьте. Мне пора.

– О! – воскликнул торговец, вытаскивая из шкатулки латунный медальончик в форме сердечка. – Это должно тебе пригодиться, юнош, потому что эта вещь в самый раз для юных. Это раритет редкостный, у меня такой только один. Чудодейственный амулет. Он делает так, что о носящем его милка не забудет никогда, даже ежели их разделяет время и версты. Взгляни, вот тут отворяется, а внутри листок из тонкого папируса, на этом листике достаточно написать магическими чернилами, красными, они у меня есть, имя любимой, и она не забудет, сердца не отринет, не покинет и не предаст. Ну?

– Хм-м-м. – Ярре слегка покраснел. – И не знаю даже….

– Какое имя? – Торговец погрузил тонко оструганную палочку в магические чернила. – Написать?

– Цири. То есть – Цирилла.

– Готово. Бери.

– Ярре! А ты, черт побери, что тут делаешь?

Ярре резко обернулся. «Я надеялся, – подумал он машинально, – что оставил позади свое прошлое. Все. И что теперь все будет новым. А тут чуть не на каждом шагу наталкиваешься на старых знакомых».

– Господин Деннис Кранмер?

Краснолюд в тяжелой шубе, кирасе, с карвашами

на предплечьях и лисьей шапке с пучком перьев, окинул быстрым взглядом паренька, торговца, потом снова паренька.

– Что ты тут делаешь, Ярре? – сурово спросил он, топорща брови, бороду и усы.

Юноша несколько мгновений молчал, решая, не солгать ли, а для достоверности не вплести ли в ложь версию благорасположенного торговца. Но почти тут же раздумал. Деннис Кранмер, служивший некогда в гвардии князя Элландера, пользовался репутацией краснолюда, которого трудно обмануть. Так что и пробовать не стоило.

– Хочу в армию вступить.

Он знал, каким будет следующий вопрос.

– А Нэннеке разрешила?

Отвечать не было нужды.

– Ты сбежал! – затряс бородой Деннис Кранмер. – Просто сбежал из храма. А Нэннеке и жрицы там рвут у себя волосы на головах.

– Я оставил записку, – бухнул Ярре. – Господин Кранмер, я не мог… Я должен был… Негоже бездействовать, когда враг на пороге… В грозный для отчизны час… А к тому же она… Цири… Матушка Нэннеке ни за что не соглашалась, хотя три четверти девушек из храма послала в армию, а мне не позволила… А я не мог…

– Вот и сбежал, – нахмурился краснолюд. – Тысяча чертовых дьяволов, я обязан связать тебя и отправить в Элландер с курьерской почтой! Чтобы там заперли тебя в яме под замком и держали, пока жрицы не явятся за посылкой. Я должен… – Он гневно засопел. – Ты когда последний раз ел, Ярре? Когда у тебя во рту последний раз была горячая пища?

– По настоящему горячая? Три… Нет, четыре дня назад.

– Пошли.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:38 | Сообщение # 21

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

– Ешь медленнее, сынок, – посоветовал Золтан Хивай, один из дружков Денниса Кранмера. – Вредно жрать наспех, не прожевывая как следует. Куда ты так спешишь? Поверь, никто у тебя эту пищу не отберет.

Ярре не был так уж в этом уверен. В главном зале постоялого двора «Под кудлатым мишкой» как раз шел кулачный бой. Под аккомпанемент рева дружков из Добровольческой Рати и аплодисменты городских проституток два приземистых и широких как печки краснолюда дубасили друг друга кулачищами так, что аж гул стоял. Скрипел пол. Падали столы, стулья и посуда, а брызги разлетающейся из разбитых носов крови сыпались вокруг дождем. Ярре только и ждал, когда кто-нибудь из бойцов рухнет на их офицерский стол, свалив деревянный поднос со свиными рульками, миску пареного гороха и глиняные кувшины. Он быстро проглотил уже откушенный кусок сала, исходя из соображений, что то, что проглочено, – твое.

– Я не очень понял, Деннис, – второй краснолюд, которого называли Шелдоном Скаггсом, даже головы не повернул, хотя один из бойцов чуть не задел его, размахивая руками, – если этот парень – жрец, то что его вынудило вербоваться? Ведь жрецам кровь проливать не полагается.

– Он воспитанник храма, а не жрец.

– Никогда, черт побери, не мог уразуметь этих путаных человеческих предрассудков. Ну, над чужими верованиями смеяться нехорошо… Однако получается, что этот парень, хоть и в храме воспитывался, не имеет ничего против пролития крови. Особенно нильфгаардской. Ну как, парень?

– Оставь его в покое, Скаггс.

– Почему ж? Я охотно отвечу. – Ярре откусил кусок рульки и забросил в рот горсть гороха. – Дело обстоит так: проливать кровь можно на войне справедливой. При защите высших интересов. Поэтому я и записываюсь. Родина-Мать зовет.

– Вы сами видите, – Шелдон Скаггс повел взглядом по спутникам, – сколь правды в утверждении, будто люди – раса близкая нам и родственная, будто мы выросли из того же корня, что и они. Самое лучшее тому доказательство сидит между нами и трескает горох. Иными словами, уйму таких же дурных голов можно встретить и меж юных краснолюдов.

– Особенно после Майенского похода, – холодно заметил Золтан Хивай. – После выигранной баталии всегда возрастает наплыв добровольцев. Наплыв прекратится, как только разойдется весть о двигающемся вверх по Ине войске Мэнно Коегоорна, оставляющем за собою лишь землю и воду.

– Только б тогда не начался «наплыв» в обратную сторону, – буркнул Кранмер. – Я как-то добровольцам не очень доверяю. Между прочим, каждый второй дезертир – бывший доброволец.

– Как вы можете… – Ярре чуть не подавился. – Как вы можете, господин, говорить такое… Я из идейных соображений… Иду на войну справедливую и праведную. Родина-Мать…

От удара, который, как показалось юноше, потряс фундамент здания, один из дерущихся краснолюдов рухнул, пыль из щелей пола взвилась под потолок. Однако на этот раз побежденный, вместо того чтобы вскочить и садануть соперника, неловко и бестолково шевелил конечностями, очень напоминая большого перевернутого на спину майского жука.

Деннис Кранмер встал.

– Вопрос решен, – сказал он громко, оглядывая зал. – Место командира роты, пустующее после геройской смерти Эльканы Фостера, павшего на поле брани под Майеной, получает… Как там тебя, сынок? Запамятовал я.

– Бласко Грант. – Победитель кулачного боя выплюнул на пол зуб.

– …получает Бласко Грант. Есть еще какие-либо спорные вопросы касательно продвижения по службе? Нет? Ну и славно. Хозяин! Пива! Так о чем мы говорили-то?

– О войне справедливой, – принялся перечислять Золтан Хивай, загибая пальцы. – О добровольцах. О дезертирах.

– Именно, – прервал Деннис. – Я знал, что хотел к чему-то вернуться. Речь шла о дезертирующих и предающих добровольцах. Мне вспоминается цинтрийский корпус Виссегерда. Сволочи, оказывается, даже не сменили штандарта. Мне об этом сказали кондотьеры из вольной Компании из отряда Джулии Сладкой Ветреницы. Под Майеной хоругвь Джулии столкнулась с цинтрийцами. Они шли в авангарде нильфгаардской облавы, под теми же знаменами со львами…

– Их призвала Родина-Мать, – угрюмо вставил Скаггс. – И императрица Цири.

– Тише, – прошипел Деннис.

– Верно, – проговорил молчавший до тех пор четвертый краснолюд, Ярпен Зигрин. – Тише. И к тому ж тише тихости! И не от страха перед шпиками, а потому, что не следует болтать о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия.

– А ты, Зигрин, – выпятил бороду Скаггс, – такое понятие, значит, имеешь?

– Имею. И скажу одно: Эмгыр вар Эмрейс ли, бунтовщики ли чародеи с Танедда, или даже сам дьявол не сумели бы ни к чему принудить эту девушку. Не сумели бы ее сломать. Я это знаю. Потому что знаю ее. Вся разрекламированная свадьба с Эмгыром – мистификация. Мистификация, на которую дали себя поймать всякие дурни… Иное, говорю вам, у этой девушки предназначение. Совершенно иное…

– Ты так говоришь, – проворчал Скаггс, – будто и вправду ее знал, Зигрин.

– Перестань, – неожиданно буркнул Золтан Хивай. – Что до предназначения, так он прав. Я в это верю. Есть у меня к тому основания.

– А! – махнул рукой Шелдон Скаггс. – Что болтать попусту? Цирилла, Эмгыр, предназначение… Далекие это дела… А вот дело поближе, господа, так это, значит, Мэнно Коегоорн и Группа Армий «Центр».

– Угу, – вздохнул Золтан Хивай. – Что-то сдается мне, не обойдет нас тяжкая баталия. Может, самая крупная, какую знает история.

– Многое, – пробурчал Деннис Кранмер, – да, многое она решит…

– И еще больше – завершит.

– Все. – Ярре отрыгнул, прикрыв по обыкновению рот ладонью. – Все кончится.

Краснолюды какое-то время молча глядели на него.

– Не совсем, – наконец сказал Золтан Хивай, – я тебя понял, юноша. Не пожелаешь ли пояснить, что имел в виду?

– В княжеском совете, – неуверенно начал Ярре, – в Элландере, значит, говорили, что победа в этой гигантской войне важна потому, что… Что это великая война, которая положит конец всем войнам.

Шелдон Скаггс фыркнул и оплевал себе бороду пивом. Золтан Хивай зарычал во весь голос:

– Вы так думаете, господа?

Теперь пришел черед фыркнуть Деннису Кранмеру. Ярпен Зигрин хранил молчание, глядя на юношу внимательно и как бы соболезнующе.

– Сынок, – сказал он наконец очень серьезно. – Глянь. Вон там, у стойки, сидит Евангелина Парр. Она, надо признать, довольно велика. Да что там, даже огромна. Однако при всех своих размерах она, несомненно, отнюдь не такая курва, которая в состоянии перекурвить всех остальных курв.
***

Свернув в тесный безымянный переулок, Деннис Кранмер остановился.

– Должен тебя похвалить, Ярре, – сказал он. – Знаешь, за что?

– Нет.

– Не прикидывайся. Передо мной – не надо. Достойно похвалы то, что ты и глазом не моргнул, когда шел разговор о Цирилле. Еще более похвально, что даже рта не раскрыл… Ну, ну, не изображай из себя глупенького. Я много знаю о том, что творилось у Нэннеке за храмовыми стенами, можешь поверить, многое. А если тебе этого мало, то знай, что я слышал, какое имя тебе торговец на медальоне выписал. Так и держись дальше. – Краснолюд тактично сделал вид, будто не замечает румянца, выступившего на лице юноши. – Держись так и дальше, Ярре. И не только, когда речь идет о Цири… Ты на что пялишься?

На стене стоящего в конце улочки амбара красовалась начертанная известкой надпись: «ЗАНИМАЙСЯ ЛЮБОВЬЮ, А НЕ ВОЙНОЙ». А чуть ниже кто-то накарябал гораздо меньшими буквами: «СРИ КАЖДОЕ УТРО».

– Ты лучше в другую сторону гляди, дуралей, – бросил Деннис Кранмер. – Только за чтение таких надписей можно здорово отхватить, а ежели что не вовремя ляпнешь, проучат тебя у столба, кровавую кожу с хребта сдерут. Здесь суд скорый! Очень даже скорый!

– Я видел, – проворчал Ярре, – сапожника в кандалах. Якобы за сеяние дефетизма.

– Это «сеяние», – серьезно сказал краснолюд, потянув паренька за рукав, – скорее всего состояло в том, что, провожая сына в армию, он плакал, вместо того чтобы выкрикивать патриотические лозунги. За более серьезные «посевы» тут карают иначе. Пошли покажу.

Они вышли на небольшую площадь. Ярре попятился, зажав руками нос и рот. На огромной каменной шибенице висело несколько трупов. Некоторые – судя по виду и запаху – висели уже давно.

– Вон тот, – указал Деннис, отгоняя мух, – малевал на стенах и заборах глупые надписи. Тот – утверждал, что война – дело господ и рекрутированные нильфгаардские кметы ему не враги. Третий по пьянке рассказывал такой вот анекдот: «Что есть пика? Это оружие вельмож, палка, у которой на каждом конце – бедняк». А вон там, на самом краю, видишь бабу? Это бордельмаман из армейского борделя на колесах, который она украсила надписью: «Тыкай, солдат, сегодня, потому как завтра уже можешь не суметь».

– И только за это…

– Кроме того, у одной из девочек оказался триппер. А это уже параграф о диверсии и умышленном снижении боеспособности.

– Я понял, господин Кранмер. – Ярре вытянулся так, как, по его мнению, должен был стоять солдат. – Но за меня не беспокойтесь. Я никакой не дефетист…

– Ни хрена ты не понял и не перебивай, потому как я еще не кончил. Последний висяк, тот, что уже как следует провонял, виновен только в том, что в ответ на болтовню провокатора-шпика прореагировал восклицанием: «Вы совершенно правы, милостивый государь, вы совершенно правы. Именно: дважды два – четыре!» Вот теперь скажи, что ты понял.

– Понял. – Ярре украдкой осмотрелся. – Буду внимательным. Но… Господин Кранмер… Как тут в действительности…

Краснолюд тоже оглянулся.

– В действительности, – тихо сказал он, – все обстоит так, что Группа Армий «Центр» маршала Мэнно Коегоорна в количестве около ста тысяч солдат идет на север. В действительности, если б не восстание в Вердэне, они уже были бы здесь. В действительности хорошо было бы, если б начались переговоры. В действительности у Темерии и Редании нет сил, чтобы сдержать Коегоорна. В действительности никак уж не перед стратегическим рубежом Понтара.

– Река Понтар, – шепнул Ярре, – находится к северу от нас.

– Именно это я и хотел сказать. Но помни: об этом ни гу-гу.

– Буду за собой следить. А когда окажусь в отряде, тоже надо? Там тоже можно налететь на шпика?

– В линейной части? Вблизи линии фронта? Скорее всего – нет. Шпики потому такие усердные до линии фронта, что боятся сами туда попасть. Кроме того, если вешать каждого солдата, который брюзжит, жалуется и выражает недовольство, то воевать некому будет. Но ты, Ярре, как и в случае с Цири, лучше помалкивай. В закрытый рот, запомни мои слова, ни одна навозная муха не влетит. Никогда. А теперь пошли, провожу до комиссии.

– Замолвите там за меня словечко? – Ярре с надеждой взглянул на краснолюда. – А? Господин Кранмер?

– Ну и дурной же ты парень, писарчук! Здесь армия! Хлопотать за тебя все одно, что у тебя на спине золотой нитью вышить: «НЕДОТЕПА»! Жизни бы у тебя в отряде не было, парень.

– А к вам… – заморгал Ярре. – В ваш отряд…

– И не думай даже!

– Потому что у вас, – горько сказал юноша, – только для краснолюдов место, верно? Не для меня, человека. Верно?

– Верно.

«Не для тебя, – подумал Деннис Кранмер. – Не для тебя, Ярре. Потому что я все еще не расплатился с Нэннеке. И поэтому хочу, чтобы ты живым вернулся с войны. А Добровольческая Рать Махакама состоит из краснолюдов, из существ чуждой и худшей расы. Ее всегда будут посылать с самыми опасными заданиями на самые скверные участки. Туда, откуда не возвращаются. Туда, куда не послали бы людей».

– Как же тогда сделать, – нахмурился Ярре, – чтобы попасть в хороший отряд?

– А который, по-твоему, отряд настолько хорош, чтобы так уж рваться в него?

Ярре отвернулся, слыша пение, набиравшее силу как волна прибоя, разливающееся словно грохот быстро приближающейся бури. Пение громкое, буйное, сильное, жесткое как сталь. Он уже слышал такое пение.

По улочке, ведущей от замка, выстроившись по трое, двигался шагом отряд кондотьеров. Впереди, на сивом жеребце, под украшенным человеческими черепами шестом ехал командир, седовласый мужчина с орлиным носом и опадающим на латы гаркапом

.

– Адам «Адью» Пангратт, – проворчал Деннис Кранмер.

Песня кондотьеров гремела, гудела, грохотала. Контрапунктный звон подков о брусчатку заполнял улочку до самых крыш, взвивался над ними высоко в голубое небо над самым городом.

Не станут ныть любовницы и жены,

Когда падут на грудь земли солдаты…

Пусть вьются над погибшими вороны.

Зато живым достанутся дукаты…

– Вы спрашиваете, который отряд… – сказал Ярре, не в силах оторвать взгляда от кавалеристов. – Да хотя бы вот этот! В таком хотелось бы…

– У каждого своя песенка, – тихо прервал краснолюд. – И каждый по-своему на грудь Земли-Матушки падет. Как ему выйдет. И либо заплачут по нему, завоют, либо нет. На войне, писарчук, только поют да маршируют ровно, в строю стоят ровно. А потом, в бою, – каждому то, что ему писано. В Вольной ли Компании «Адью» Пангратта, в пехтуре ли, в обозах ли… В блестящих латах и с красивым султаном, или в лаптях и завшивевшем кожушке… На резвом ли скакуне, или за щитом… Каждому свое. Как выпадет! Ну а вот и комиссия, видишь вывеску над входом? Туда тебе дорога, коли солдатом стать надумал. Иди, Ярре. Ну, бывай. Увидимся, когда все кончится.

Краснолюд провожал взглядом юношу, пока тот не скрылся в дверях корчмы, занятой рекрутской комиссией.

– Или не увидимся, – добавил он тихо. – Неведомо, кому что писано. Что кому выпадет.
***

– На коне ездишь? Из лука или арбалета стреляешь?

– Нет, господин комиссар. Но умею писать и каллиграфии обучен, а также знаю Старшие Руны… Знаю Старшую Речь.

– Мечом рубить? Копьем орудовать?

– …я читал «Историю войн», произведения маршала Пеллигрима. И Родерика де Новембра…

– А может, хоть готовить-то умеешь? Кухарить?

– Нет, не умею… Но я неплохо считаю.

Комиссар поморщился и махнул рукой.

– Мудрец начитанный! Это который же сегодня? Выписать ему бумагу в бэ-эм-пэ. В бэ-эм-пэ служить будешь, парень. Отправляйся с этой бумагой на южный край города, а потом через Мариборские Ворота к озеру.

– Но…

– Попадешь точненько. Следующий!
***

– Эй, Ярре! Эй! Погоди!

– Мэльфи?

– Я. Надо же! Я! – Бондарь покачнулся, придержался за стену. – Точно ж я! Хе-хе!

– Что с тобой?

– Со мной, что ли? Хе-хе! А ничего! Пригубил малость! Нильфгаарду на погибель пил, стало быть. Ух, Ярре, рад тебя видеть, потому как думал, ты у меня куда-то потерялся… Дружок ты мой…

Ярре попятился, словно его ударили. От бондаря несло не только скверным пивом и еще более отвратительным самогоном, но к тому же луком, чесноком и черт знает чем еще. И несло чудовищно.

– А где, – спросил он ехидно, – твоя почтенная компания?

– Ты о Щуке, что ль? – поморщился Мэльфи. – Так я тебе скажу: пес с ним! Знаешь, Ярре, я думаю, паршивый это был человек.

– Браво! Быстро же ты его раскусил.

– А то! – Мэльфи напыжился, не заметив издевки. – Крутил, понимаешь, все, да только шиш меня обманешь! Я те скажу, чего он задумал. Пошто сюда, в Вызиму, намылился! Небось думаешь, Ярре, он и его оборвыши в армию шли? Как и мы? Фига с маслом. Ежели так думаешь, то шибко ошибаешься. Знаешь, чего он задумал? Не поверишь!

– Поверю.

– Ему, – торжественно докончил Мэльфи, – ему лошади нужны были и форма военная. Он надумал где-нить тут стибрить. Потому как удумал в военной одеже на разбой идти.

– Чтоб его палач повесил!

– И побыстрее! – Бондарев сын слегка покачнулся, прислонился к стене и расстегнул штаны. – Жаль мне токмо, что Огребок с Мильтоном, дундуки, лбы деревенские, дали себя окрутить, пошли за Щуком. Так и их палач уже подвесить готов! Ну… в общем, накласть мне на них, лаптежников, понимаешь? А как у тебя-то, Ярре?

– В смысле?

– Ну, пристроили тебя куда-нить комиссары? – Мэльфи пустил струю на каменную стену. – Спрашиваю, потому как я уже записался. Мне надо за Мариборские Ворота, на южный край города. А тебе куда?

– Тоже на южный.

– Ха! – Бондарев сын несколько раз подпрыгнул, отряхнулся, застегнул ширинку. – Так, может, вместе воевать будем?

– Не думаю. – Ярре взглянул на него свысока. – Я получил назначение в соответствии с моей квалификацией. В бэ-эм-пэ.

– Знамо дело. – Мэльфи икнул и дыхнул на него убийственной смесью газов. – Ты ж ученый! Таких умников небось на важные дела берут, а не на мелочишку какую. Что делать! Но покамест маленько еще вместе походим. На южный край города все ж вместе нам дорога.

– Так получается.

– Ну, так пошли.

– Пошли.
***

– Пожалуй, здесь, – решил Ярре, глядя на окруженный палатками плац, на котором перемешивал пыль отряд оборванцев с длинными палками на плечах. У каждого оборванца, как заметил юноша, к правой ноге был привязан клок сена, а к левой – пучок соломы.

– Похоже, не туда мы попали, Мэльфи.

– Сено! Солома! – слышались на плацу крики командовавшего оборванцами ефрейтора. – Сено! Солома! Держи равнение, так-растак мать вашу!

– Над палатками штандарты развеваются, – сказал Мэльфи, – глянь сам, Ярре. Те самые лилии, о которых ты на большаке долбал. Штандарт есть? Есть. Армия есть? Есть. Стал-быть здесь. Верно попали.

– Ты, может, да. Я наверняка нет.

– А вона там, у забора, стоит какой-то чин. У него спросим.

– Новенькие? – расставил ноги сержант. – С вербовки? Гони бумагу. Чего, мать вашу, стоишь будто столб? На месте шагом марш! Чего, говорю, стоите, курвы? Нале-во! Кру-гом! А, курва! И напра-во! Бегом марш! Кру-гом, курва! Слушай и запоминай! Допрежь всего, курва, к провиант-мастеру! Получить обмундирование. Кольчугу, накладки кожаные, пику, курва, шлем и корд! Потом на муштру! Быть готовыми к перекличке, курва, в сумерки! Маааарш!

– Минуточку. – Ярре неуверенно осмотрелся. – У меня, кажется, другое назначение.

– Чеееево?

– Простите, господин офицер, – покраснел Ярре. – Я только о том, чтобы избежать возможной ошибки… Поскольку господин комиссар четко… четко говорил о назначении в бэ-эм-пэ, вот я и…

– Ты на месте, парень, – фыркнул сержант, немного помягчавший от того, что его возвели в офицеры. – Тут как раз и есть твое назначение. Приветствую тебя в бэ-эм-пэ. Бригаде М… звонов Пехотинцев.
***

– А почему ж бы это, – повторил Рокко Хильдебранд, – и что это за мода такая – вашим милостям дань платить? Мы уже все, что следовало, уплатили.

– Эх-ма, гляньте-ка на нижушка-умника. – Рассевшийся в седле уворованного коня Щук залыбился дружкам. – Уплатил уже! И полагает, что вше. Ну прям как тот петух, что думал, будто в курятник попадет, а попал-то в ощип!

Окультих, Клапрот, Мильтон и Огребок согласно загоготали. Шутка была что надо. А забава обещала быть еще лучше.

Рокко заметил отвратительные липкие взгляды грабителей, оглянулся. На пороге халупы стояла Инкарвиллея Хильдебранд, его жена, а также Алоэ и Жасмина – дочери.

Щук со товарищи, паскудно усмехаясь, поглядывали на низушек. Да, несомненно, забава намечалась преотличнейшая.

К живой изгороди с другой стороны дороги приближалась племянница Хильдебранда, Импотьента Вандербек, ласково именуемая Импи. Это была действительно складная девушка. Усмешки бандюг стали еще плотояднее и отвратительнее.

– Ну, недомерок, – поторопил Щук. – Гони королевшкой армии денежки, гони жратву, гони лошадей, выводи коров из коровника. Мы не намерены ждешь штоять до ночи. Нам надобно ишшо нешколько деревень нонче наведать.

– А почему, собственно, мы обязаны платить и давать? – Голос Рокко Хильдебранда слегка дрожал, но в нем по-прежнему звучали настойчивость и упорство. – Вы говорите, мол, это на армию, мол, это для нашей же охраны. А от голода, спрашиваю я, кто нас охранит? Мы уже и зимние уплатили, и на довольствие, и душевые, и поземельные, и подымные, и огневые, и зерновые, и бог знает какие еще! Мало того, так четверо из этого поселка, в том числе и мой собственный сын, упряжками в военных обозах правят! И не кто иной, как шуряк мой. Мило Вандербек по прозвищу Русти-Рыжик, является полевым хирургом, важной персоной в армии… Стало быть, мы с избытком наш данный контингенс выполнили… Так чего ради нам платить? За что и на что? И почему?

Щук долго глядел на жену низушка, Инкарвиллею Хильдебранд из дома Бибервельт. На его пухленьких дочек, Алоэ и Жасмину. На красивенькую, как куколка, наряженную в зеленое платьице Импи Вандербек. На Сэма Хофмайера и его деда, старика Холофернеса. На бабку Петунью, яростно долбящую грядку мотыгой. На остальных низушков из поселка, побольше – на женщин и подростков, опасливо выглядывающих из домов и из-за заборов.

– Почему, шпрашиваешь? – зашипел он, наклоняясь в седле и заглядывая в изумленные глаза низушка. – Я те шкажу почему. Потому что ты – паршивый нижушек, чужак, приблуда. Кто тебя, нелюдя отвратного, обирает, тот богов радует. Кто тебя, нелюдя, допекает, тот ишполняет добрую и патеротичную обяжанношть. А такоже потому, что меня аж тошнит от желания твое гнездо нелюдшкое в дым обратить. Потому, что меня аж ошкома берет этих твоих недомерок оттрахать. И потому, что наш тут пятеро молодцев, а ваш – горшть недоделанных зашранцев. Теперь понимаешь почему?

– Теперь понимаю, – медленно проговорил Рокко Хильдебранд. – Идите отсюда вон, Большие Люди. Идите прочь, негодяи. Ничего мы вам не дадим.

Щук выпрямился, потянулся к висящему при седле корду.

– Бей! – рявкнул он. – Бей-убивай!

Движением быстрым, почти неуловимым, Рокко Хильдебранд наклонился к тачке, выхватил спрятанный под рогожей самострел, подкинул приклад к щеке и всадил Щуку бельт прямо в распахнутый для крика рот. Инкарвиллея Хильдебранд из дома Бибервельт размахнулась, и в воздухе закружился серп, точно и с разгону угодив в горло Мильтону. Кметов сын рыгнул кровью и дал козла через конский круп, комично размахивая ногами. Огребок взвыл и рухнул под копыта лошади, в его животе, вбитый по деревянную ручку, торчал секач деда Холофернеса. Дубина Клапрот замахнулся на старика палицей, но слетел с седла, нечеловечески визжа, получив прямо в глаз пикировочную иглу, запущенную Импи Вандербек. Окультих развернул коня и собрался драпать, но бабка Петунья подскочила и вцепилась зубьями мотыги ему в бедро. Окультих зарычал, свалился, нога застряла в стремени, испуганная лошадь потащила его через ограду, по острым колышкам. Грабитель рычал и выл, а вслед за ним, словно две волчицы, мчались бабка Петунья с мотыгой и Импи с кривым ножом для прививки деревьев. Дед Холофернес трубно высморкался.

Все событие – начиная с окрика Щука и кончая сморканием деда Холофернеса – заняло примерно столько времени, сколько требуется, чтобы произнести фразу: «Низушки невероятно прыткие и безошибочно метают всякого рода сельхозорудия».

Рокко присел на ступенях халупы. Рядом пристроилась его жена, Инкарвиллея Хильдебранд из дома Бибервельт. Их дочки, Алоэ и Жасмина, пошли подсобить Сэму Хофмайеру дорезать раненых и обдирать убитых.

Возвратилась Импи в зеленом платье с руками, окровавленными по локти. Бабка Петунья тоже возвращалась, она шла медленно, посапывая, постанывая, опираясь на испачканную мотыгу и держась за поясницу. «Эх, стареет наша бабка, стареет», – подумал Хильдебранд.

– Где закапывать разбойников-то, господин Рокко? – спросил Хофмайер.

Рокко Хильдебранд обхватил жену за плечи, глянул на небо.

– В березовой рощице, – сказал он. – Рядышком с предыдущими.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:38 | Сообщение # 22

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

Глава 7

Сенсационное приключение сэра Малькольма Гатри из Бремора стремительно ворвалось на полосы многих газет. Даже лондонская «Дэйли мейл» посвятила ему несколько строк в рубрике «Bizarre», однако, поскольку не все наши читатели знакомятся с прессой, издаваемой южнее Твида, а если и знакомятся, то с более серьезными, нежели «Дэйли мейл», изданиями, мы решили напомнить суть события… 10 марта текущего года мистер Малькольм Гатри отправился на рыбалку на озеро Лох-Гласкарнох. И там мистер Гатри наткнулся на возникшую из тумана и пустоты (sic!) юную девушку с уродливым шрамом на лице (sic!), ехавшую верхом на вороной кобыле (sic!) в сопровождении белого единорога (sic!). Девушка задала онемевшему от изумления мистеру Гатри вопрос на языке, который мистер Гатри любезно определил как, цитируем: «Пожалуй, французский или какой-то иной континентальный диалект». Поскольку мистер Гатри не владеет ни французским, ни каким-либо иным континентальным диалектом, разговора не получилось. Девушка и сопровождавший ее зверинец исчезли или, выражаясь словами мистера Гатри, «растаяли как сон златой».

Наш комментарий: «Златой сон» мистера Гатри был, несомненно, того же златого цвета, что и виски «Single Malt», которое мистер Гатри любил, как нам стало известно, попивать достаточно часто и в таких количествах, которые объясняют появление белых единорогов, белых мышек и возникающих из ничего чудовищ на озерах. А наш вопрос звучит так: «Что мистер Гатри намеревался делать с удочкой на Лох-Гласкарнох за четыре дня до окончания периода, запрещающего рыболовство?»
«Inverness Weekly» от 18.03.1906 года.

Поднялся ветер, небо на западе начало темнеть, наплывающие волнами облака одно за другим гасили созвездия. Погас Дракон, погасла Зимняя Дева, погасли Семь Коз. Облака закрыли горящее ярче и дольше других Око. Небосклон вдоль горизонта осветили короткие вспышки молний. С глухим грохотом прокатился гром. Ветер резко усилился, сыпанул в глаза пылью и сухими листьями.

Единорог заржал и послал ментальный сигнал. Цири сразу же поняла, что он хотел сказать.

Нельзя тянуть. Единственная наша надежда в быстром бегстве. В нужное место и нужное время. Поспешим, Звездоокая.

«Я – Владычица Миров, – напомнила она себе самой. – Я – Старшая Кровь, у меня власть над миром и пространством. Я – кровь от крови Лары Доррен».

Иуарраквакс заржал, поторопил. Кэльпи поддержала его протяжным фырканьем. Цири натянула перчатки.

– Я готова.

Шум в ушах. Вспышка и яркость. А потом – тьма.
***

Воды озера и предвечерняя тишина несли ругань Короля-Рыбака, который на своей лодке тянул и дергал леску, пытаясь освободить блесну, зацепившуюся за дно. Глухо плеснуло упущенное весло.

Нимуэ нетерпеливо кашлянула. Кондвирамурса отвернулась от окна, снова склонилась над акварелями. Особенно притягивал взгляд один из картонов: девушка с развевающимися волосами верхом на вздыбленной вороной кобыле. Рядом – белый единорог, тоже поднявшийся на дыбы. Его грива развевается так же, как волосы девушки.

– Пожалуй, только относительно одного этого фрагмента легенды, – заметила адептка, – мнения историков не разошлись. Они единодушно считают его вымыслом и сказочным украшательством либо же тонкой метафорой. А художники и графики назло и наперекор ученым облюбовали именно этот эпизод. Пожалуйста, что ни картинка, то Цири и единорог. Например – здесь: Цири и единорог на обрыве у приморского пляжа. А тут, смотри, Цири и единорог на фоне прямо-таки пейзажа из наркотического транса, ночью, под двумя лунами.

Нимуэ молчала.

– Словом, – Кондвирамурса отложила картоны на стол, – всюду Цири и единорог. Цири и единорог в лабиринте мест. Цири и единорог в бездне времен.

– Цири и единорог, – сказала Нимуэ, глядя в окно, на озеро, на лодку и мечущегося в ней Короля-Рыбака. – Цири и единорог появляются из небытия, как призраки, висят над гладью вод одного из озер… А может – одного и того же озера, связывающего, как застежка, времена и места всякий раз разные – и все же всегда одни и те же?

– Не поняла.

– Призраки. – Нимуэ не смотрела на нее. – Пришельцы из иных измерений, иных плоскостей, иных мест, иных времен. Видения, изменяющие чью-то жизнь. Изменяющие и свою жизнь, свою судьбу… Не ведая о том. Для них это попросту… очередное место. Не то место, не то время… Снова, в который уже раз подряд, не то место, не то время…

– Нимуэ, – вымученно улыбнулась Кондвирамурса. – Напоминаю: здесь я – снящая, именно я нахожусь тут для того, чтобы наблюдать сонные видения и онейроскопии. А ты ни с того ни с сего начинаешь вещать так, словно то, о чем говоришь, видела… во сне.

Королю-Рыбаку, судя по резко усилившейся ругани, блесну отцепить не удалось, леска порвалась. Нимуэ молчала, глядя на рисунки. На Цири и единорога.

– Все это, – очень спокойно сказала она наконец, – я действительно видела во сне. Видела во сне множество раз. И однажды видела наяву.
***

На поездку из Члухова в Мальборк при определенных условиях может, как известно, уйти даже и пять дней. А поскольку письма члуховского комтура

Винриху фон Книпроде, Великому магистру ордена, должны были дойти до адресата не позже, чем в Троицын день, рыцарь Генрих фон Швельборн тянуть не стал, а отправился на следующее утро после праздника Вознесения, чтобы иметь возможность ехать спокойно и не бояться опоздать. Langsam, aber sicher

. Такое поведение рыцаря очень нравилось его эскорту из шести конных стрелков под командой Хассо Планка, сына пекаря из Кельна. Арбалетчики и Планк больше привыкли к таким господам-рыцарям, которые ругались, орали, погоняли и приказывали гнать во весь опор, а потом, все равно не успев к сроку, всю вину валили на несчастных ландскнехтов, отговариваясь враньем, недостойным рыцаря, к тому же рыцаря Ордена. Было тепло, хоть и пасмурно. Время от времени моросило, яры затягивал туман. Поросшие буйной зеленью холмы напоминали рыцарю Генриху его родную Тюрингию, матушку, а также то, что у него больше месяца не было женщины. Едущие позади арбалетчики тупо напевали балладу Вальтера фон дер Фогельвейде. Хассо Планк дремал в седле.

Wer gute Fraue Liebe hat

Der schamt sich aller Missetat…

Странствие протекало спокойно и, кто знает, может, таковым оставалось бы и до конца, если б не то, что ближе к полудню рыцарь Генрих заметил неподалеку от тракта поблескивающий плес озера. А поскольку завтра была пятница и имело смысл заблаговременно запастись постной пищей, рыцарь приказал спуститься к воде и поискать какую-нибудь рыбацкую хибару.

Озеро было большое и даже обзавелось собственным островом. Никто не знал его настоящего названия, но оно, несомненно, было Святым. В здешней языческой стране – словно в насмешку – каждое второе озеро именовалось Святым.

Подковы захрустели по устилающим берег ракушкам. Озеро затягивал туман, но все же было видно, что с людьми здесь жидковато. Ни лодки, ни сетей и вообще ни живой души. «Придется поискать в другом месте, – подумал Генрих фон Швельборн. – А если нет, ничего не поделаешь. Поедим, что есть в мешках, даже если это ветчина, а в Мальборке исповедуемся, капеллан назначит епитимью и освободит от греха».

Он уже собирался отдать приказ, когда в голове под шлемом что-то зашумело, а Хассо Планк дико заорал. Фон Швельборн глянул и остолбенел. И перекрестился.

Перед ними из ничего возникли две лошади – белая и вороная, а мгновение спустя он с ужасом увидел, что из выпуклого лба белой лошади торчит закрученный винтом рог. Увидел он также, что на вороной кобыле сидит девушка с пепельными волосами, зачесанными так, чтобы они заслоняли щеку. Мираж, похоже, не касался ни земли, ни воды, а выглядел так, словно повис над стелющимся по глади вод туманом.

Вороная лошадь заржала.

– Uuups, – вполне отчетливо произнесла девушка с пепельными волосами. – Ire lokke, ire tedd! Squaess'me.

– Святая Урсула, покровительница, – забормотал Хассо, побледнев как смерть. Арбалетчики замерли, раскрыв рты и осеняя себя крестными знамениями.

Фон Швельборн тоже перекрестился, затем нетвердой рукой вытянул меч из ножен, притороченных под тебеньком.

– Heilige Maria, Mutter Gottes, – рявкнул он. – Steh mir bei

!

Рыцарь Генрих не опозорил в тот день своих бравых предков фон Швельборнов, в том числе и Дитриха фон Швельборна, храбро бившегося под Дамьеттой и одного из немногих, которые не убежали, когда сарацины волшебством запустили на крестоносцев черного демона. Пришпорив коня и вспомнив неустрашимого предка, Генрих фон Швельборн ринулся на привидение, разбрызгивая вылетающие из-под конских копыт крошки беззубок.

– Орден и святой Георгий!

Белый единорог совершенно по-геральдически поднялся на задние ноги, черная кобыла заплясала. Девушка испугалась, это было видно с первого же взгляда. Генрих фон Швельборн бурей мчался на них. Как знать, чем бы все кончилось, если б озеро вдруг не покрыл туман, а таинственный мираж лопнул, распался на разноцветные осколки, словно витраж, в который швырнули камнем. И все исчезло. Все – белый единорог, вороная лошадь, странная девушка…

Мерин Генриха фон Швельборна с плеском влетел в озеро, остановился, мотнул головой, заржал, принялся грызть зубами удила.

С трудом усмирив закапризничавшего коня, Хассо Планк подлетел к рыцарю. Фон Швельборн глубоко дышал и сопел, чуть ли не сипел, а глаза у него были выпучены, как у рыбы.

– Клянусь мощами святой Урсулы, святой Кордулы и всех одиннадцати тысяч кельнских дев-мучениц… – выдавил из себя Хассо Планк. – Что это было, edier Herr Ritter

? Чудо? Явление?

– Teufelwerk, – простонал фон Швельборн, только теперь бледнея от изумления и щелкая зубами. – Schwarze Magie! Zauberey!

Проклятое, языческое и чертовское наваждение.

– Лучше поедем отсюда, благородный господин. Да поскорее… До Пельплина недалеко, только бы церковные колокола услыхать.

У самого леса, на возвышенности, рыцарь Генрих фон Швельборн оглянулся последний раз. Ветер разогнал туман, в местах, закрытых стеной леса, зеркальная поверхность озера поматовела и пошла рябью.

Над водой кружил огромный орел-рыболов.

– Безбожный, языческий мир, – пробормотал Генрих фон Швельборн. – Много, много трудов, работ и огня ждет нас, прежде чем Орден Немецких Госпитальеров наконец изгонит отсюда дьявола.
***

– Конек, – сказала Цири укоризненно и одновременно насмешливо, – не хотелось бы быть назойливой, но я немного тороплюсь в свой мир. Я нужна близким, ты же знаешь. А мы сначала оказываемся у какого-то озера и налетаем на какого-то смешного простака в клетчатом костюме, потом на толпу грязных и орущих лохмачей с палицами, наконец на психа с черным крестом на плаще. Нет, нет! Не те времена, не те места! Очень тебя прошу. Конек, поднатужься как следует. Очень тебя прошу.

Иуарраквакс заржал, вскинул рогом и передал ей что-то, какую-то мысль. Цири поняла не до конца. Задумываться не было времени, потому что в голове у нее опять разлился холодный свет, в ушах зашумело, а в затылке похолодало.

И ее снова поглотило черное бархатное ничто.
***

Нимуэ, заливаясь веселым смехом, потянула мужчину за руку, они сбежали к озеру, петляя меж невысоких березок и ольшинок, вывороченных с корнями и поваленных стволов. Выбежав на пляж, Нимуэ сбросила сандалии, приподняла платьице, зашлепала босыми ногами по прибрежной воде. Мужчина тоже скинул ботинки, но в воду входить не спешил, а сбросил плащ и разложил на песке.

Нимуэ подбежала, закинула ему руки на шею и поднялась на цыпочки, однако, чтобы ее поцеловать, мужчине все равно пришлось сильно наклониться. Не напрасно Нимуэ называли Локотком – но теперь, когда ей уже исполнилось восемнадцать и она была адепткой магических искусств, называть ее так могли лишь самые близкие подруги. И только некоторые мужчины…

Мужчина, не отрываясь от губ Нимуэ, сунул руку в разрез ее платья.

Потом все пошло быстро. Они оказались на расстеленном на песке плаще, платьице Нимуэ подвернула повыше талии, ее бедра крепко охватили бедра мужчины, а руки впились ему в спину. Когда он ее брал, как всегда слишком нетерпеливо, она стиснула зубы, но быстро нагнала его, сравнялась, подхватила ритм. Опыт и сноровка у нее были.

Мужчина издавал смешные звуки. Поверх его плеч Нимуэ видела медленно плывущие по небу кучевые облака фантастических форм.

Что-то зазвенело – так звонит затопленный на дне океана колокол. В ушах зашумело. «Магия», – подумала она, отворачивая голову, чтобы высвободиться из-под щеки и руки лежащего на ней мужчины.

На берегу озера – повиснув над его поверхностью – стоял белый единорог. Рядом – вороная лошадь. А в седле вороной лошади сидела…

«Но я же знаю эту легенду, – пронеслось в мозгу Нимуэ. – Я знаю эту сказку! Я была ребенком, маленькой девчушкой, когда слышала ее от деда Посвиста, бродячего сказочника. Ведьмачка Цири. Со шрамом на щеке… Вороная кобыла Кэльпи… Единорог… Страна эльфов…»

Движения мужчины, вообще не заметившего появившейся картины, стали резче, издаваемые им звуки – смешнее.

– Uuups, – сказала девушка, сидевшая на вороной кобыле. – Опять ошибка! Не то место, не то время. Вдобавок, если не ошибаюсь, совершенно несвоевременно. Простите.

Картина поблекла и лопнула, лопнула, как лопается раскрашенное стекло, вдруг разлетелась, распалась на тысячи радужных мерцающих искорок, бликов и мигающих золотинок. А потом исчезла.

– Нет! – крикнула Нимуэ. – Нет! Не исчезай! Я не хочу!

Она распрямила колени и хотела высвободиться из-под мужчины, но не могла – он был тяжелее и сильнее ее. Мужчина застонал и икнул.

– Ооооох, Нимуэ… Оооох!

Нимуэ вскрикнула и впилась ему зубами в плечо.

Они лежали на плаще, возбужденные и жаркие. Нимуэ смотрела на берег озера, на шапки взбитой волнами пены. На наклоненные ветром камыши. На бесцветную, безнадежную пустоту, пустоту, которая осталась от рассеявшейся легенды.

По носу адептки бежала слеза.

– Нимуэ… Что-то случилось?

– Случилось. – Она прижалась к нему, все еще глядя на озеро. – Молчи. Обними меня и ничего не говори. Молчи.

Мужчина высокомерно улыбнулся.

– Я знаю, что с тобой, – сказал он хвастливо. – Земля содрогнулась?

Нимуэ печально улыбнулась.

– Не только, – ответила она после недолгого молчания. – Не только.
***

Блеск. Тьма. Следующее место.
***

Следующее место было мрачным, зловещим и отвратительным.

Цири инстинктивно сжалась в седле, потрясенная – как в буквальном, так и переносном значении этого слова. Потому что подковы Кэльпи ударили с разбега во что-то болезненно твердое, плоское и неуступчивое, как камень. После долгого движения в мягком небытии ощущение твердости оказалось настолько неожиданным и неприятным, что кобыла заржала и резко кинулась вбок, выбивая на почве стаккато, от которого зазвенели зубы.

Второе потрясение, метафорическое, ей принесло обоняние. Цири застонала и прикрыла руками рот и нос, чувствуя, как глаза моментально заполняются слезами.

Вокруг стоял кислый, ядовитый, плотный и липкий смрад, ужасающе удушливый, не поддающийся определению, не похожий ни на один известный ей запах. Это была – в чем она ничуть не сомневалась – вонь разложения, трупная вонь окончательного разложения и распада, вонь гниения и уничтожения – причем создавалось впечатление, что то, что сейчас прекращало свое земное существование, воняло ничуть не лучше и при жизни. Даже в период своего расцвета.

Цири скукожилась, и ее вырвало. Сдержаться она не могла. Кэльпи фыркала и трясла головой, сжимала ноздри. Единорог, материализовавшийся рядом с ними, присел на задние ноги, подскочил и брыкнулся. Твердое основание ответило сотрясением и громким отзвуком.

Вокруг них стояла ночь, ночь темная и грязная, окутанная липким и вонючим покровом мрака.

Цири подняла глаза, надеясь отыскать звезды, но наверху не было ничего, только бездна, местами подсвеченная нечетким красноватым заревом, словно бы далеким пожаром.

– Uuups, – сказала она и скривилась, чувствуя, как на губах оседают кисло-гнилостные испарения. – Фуууу-эх! Не то место, не то время. Ни в коем случае не они!

Единорог фыркнул и кивнул, его рог описал короткую и крутую дугу.

Скрипящая под копытами Кэльпи почва была камнем, но камнем странным, прямо-таки неестественно ровным, интенсивно выделяющим запах гари и грязного пепла. Прошло какое-то время, прежде чем Цири сообразила, что перед глазами у нее не что иное, как дорога. Неприятная и нервирующая своей твердостью. Цири направила кобылу на обочину, очерченную чем-то таким, что некогда было деревьями, теперь же лишь отвратительными и голыми скелетами. Трупами, увешанными обрывками тряпок, словно бы действительно остатками сгнивших саванов.

Единорог предостерег ее ржанием и ментальным сигналом. Но было уже слишком поздно…

Сразу же за странной дорогой и иссохшими деревьями начиналась осыпь, а тут же под ней – чуть ли не отвесный откос, почти пропасть. Цири вскрикнула, кольнула пятками бока сползающей вниз кобылы. Кэльпи рванулась, перемешивая копытами то, из чего состояла осыпь. Это были отбросы. В основном какие-то странные сосуды. Они не крошились под подковами, не хрустели, но лопались отвратительно мягко, клейко, словно огромные рыбьи пузыри. Что-то захлюпало и замигало, поднявшаяся вонь чуть не свалила Цири с седла. Кэльпи дико ржала, топтала навал мусора, стараясь выбраться наверх, на дорогу. Цири, задыхаясь от вони, ухватилась за шею кобылы.

Удалось. Неприятную вначале твердость странной дороги они встретили с радостью и облегчением.

Цири, дрожа, взглянула вниз, на осыпь, оканчивающуюся в черной глади озера, заполнявшего дно котловины. Поверхность озера была мертвой и блестящей. Так, словно это была не вода, а застывшая смола. За озером, за свалкой, за кучами пепла и отвалами шлака небо краснело далеким заревом пожаров, прорезаемым полосами дымов.

Единорог фыркнул. Цири хотела вытереть манжетой слезящиеся глаза, но тут же поняла, что весь рукав покрыт пылью. Пыль покрывала ее бедра, луку седла, гриву и шею Кэльпи.

Вонь удушала.

– Жуть, – забормотала она. – Отвратность… Мне кажется, вся я липну. Выбираемся отсюда… Выбираемся отсюда, да поскорее, Конек.

Единорог застриг ушами, захрапел.

Только ты можешь это сделать. Действуй.

– Я? Сама? Без твоей помощи?

Единорог кивнул рогом.

Цири почесала затылок, вздохнула, прикрыла глаза. Сконцентрировалась.

Вначале было только недоверие, отчаяние, страх. Но на нее быстро снизошла холодная ясность знания и Силы. Она понятия не имела, откуда берутся эти знание и Сила, в чем их корни и источник. Но знала, что может. Что сумеет, если захочет.

Она еще раз кинула взгляд на замершее и мертвое озеро, дымящиеся терриконы отбросов, скелеты деревьев. Небо, подсвеченное далеким заревом.

– Хорошо, – Цири наклонилась и сплюнула, – что это не мой мир. Очень хорошо.

Единорог многозначительно заржал. Она поняла, что он хотел этим сказать.

– Если даже и мой, – она вытерла платочком глаза, губы и нос, – то одновременно и не мой, потому что далекий во времени. Несомненно, удаленный во времени. Ведь это прошлое либо…

Она осеклась.

– Прошлое, – повторила она глухо. – Я глубоко верю, что это прошлое.
***

Прямо-таки прорвавший тучи ливень, под который они попали в следующем месте, показался им настоящей благодатью. Дождь был теплый и благоуханный, в нем смешались запахи лета, трав, грязи и перегноя, дождь смывал с них дрянь, очищал, доставляя истинное блаженство и отдохновение.

Как всякое чересчур долгое отдохновение, так и это обернулось монотонной, надоедливой и непереносимой нудностью. Вода, которая вначале обмывала, вскоре начала утомительно вымачивать, литься за воротник и опасно охлаждать. Поэтому они постарались поскорее выбраться отсюда. Из этого чересчур дождливого места.

Потому что оно тоже не было нужным местом. И нужным временем.
***

Следующее место было очень теплым, здесь стояла жара, поэтому Цири, Кэльпи и единорог высыхали и исходили паром, словно три кипящих чайника. Они находились на иссушенной солнцем вересковой пустоши на краю леса. Сразу же было видно, что это огромный лес, просто пуща, густые дикие и непроходимые дебри. В сердце Цири забилась надежда – ведь это мог быть и Брокилон, то есть наконец-то место знакомое и соответствующее.

Они медленно двинулись вдоль опушки. Цири пыталась рассмотреть хоть что-нибудь, что могло бы подсказать, где они в действительности находятся. Единорог похрапывал, высоко поднимал голову и рог, осматривался. Он был неспокоен.

– Думаешь, Конек, – спросила она, – за нами могут гнаться?

Храп, понятный и однозначный даже без телепатии.

– Мы еще не сумели убежать достаточно далеко?

То, что он в ответ мысленно передал ей, она не разобрала. «Далеко» и «близко» – такие понятия не существуют? Какая спираль? Она не могла понять, о чем он. Но его беспокойство передалось и ей.

Жаркое вересковье не было нужным местом и нужным временем. Это они поняли под вечер, когда жара стала спадать, а на небе над лесом вместо яркой луны взошли две. Одна большая, другая маленькая.
***

Следующим местом оказался берег моря, крутой обрыв, с которого были видны гривастые, разбивающиеся о скалы причудливые волны. Запах моря, ветер, крики крачек, чаек, пересмешников и глупышей, белой шевелящейся массой покрывающих выступы обрыва.

Море уходило за горизонт, затянутый темными тучами.

Внизу, на каменистом пляже, Цири неожиданно обнаружила полузаваленный галькой гигантский рыбий скелет с чудовищно огромным черепом. Зубы, торчавшие в выбеленных временем челюстях, были не меньше трех пядей длины, а в пасть, казалось, можно въехать на лошади и спокойно, не задевая за позвоночник, продефилировать под порталами ребер.

Существуют ли в ее времени и в ее мире подобные рыбы, Цири не знала.

Они проехали по краю обрыва, а чайки и альбатросы совсем не пугались и неохотно уступали им дорогу, более того, пытались клюнуть и ущипнуть Кэльпи и Иуарраквакса. Цири сразу же поняла, что здесь никогда не видели ни человека, ни лошади, ни единорога.

Иуарраквакс фыркал, тряс головой и рогом, явно беспокоился. Оказалось, не напрасно.

Что-то затрещало, совсем как раздираемое надвое полотно. Крачки взлетели, крича и хлопая крыльями, белое облако на мгновение затянуло все вокруг. Воздух над обрывом неожиданно завибрировал, затуманился, как залитое водой стекло, и лопнул. В трещины влилась тьма, а из тьмы высыпали всадники. Вокруг плеч у них развевались плащи, красно-амарантово-кармазинный цвет которых напоминал зарево пожара на небе, освещенном блеском заходящего солнца.

Dearg Ruadhri, Красные Всадники.

Еще не успел утихнуть гомон птиц и тревожное ржание единорога, а Цири уже заворачивала лошадь и посылала ее в галоп. Но воздух разорвался, и с другой стороны, из разрыва, развевая плащами-крыльями, вылетели новые конники. Полукруг облавы замыкался, прижимая их к пропасти. Цири крикнула, выхватывая Ласточку из ножен.

Единорог призвал ее резким сигналом, врезавшимся в мозг словно игла. На этот раз она поняла сразу. Он указывал дорогу. Прорыв в кольце. Сам же поднялся на дыбы, пронзительно заржал и ринулся на эльфов, грозно выставив рог.

– Конек!

Спасайся, Звездоокая! Не дай себя схватить!

Она прижалась к гриве.

Двое эльфов с арканами в руках загородили ей дорогу. Попытались накинуть арканы на шею Кэльпи. Кобыла ловко отвела голову, ни на миг не замедляя бега. Цири одним взмахом меча рассекла другую петлю, криком подогнала Кэльпи. Кобыла мчалась как вихрь.

Но на пятки уже наступали другие всадники, она слышала их крики, топот копыт, хлопанье плащей. «Что с Коньком? – подумала она. – Что они сделали с ним?»

Рассуждать было некогда. Единорог прав, нельзя им позволить снова схватить себя. Необходимо нырнуть в пространство, укрыться, затеряться в лабиринте мест и времен. Она сконцентрировалась, с ужасом ощущая одну лишь пустоту и странный звонкий, нарастающий шум.

«Они пытаются взять меня заклинаниями, – подумала она. – Связать чарами. Глупости! У чар есть предел. Я не позволю им приблизиться ко мне!»

– Быстрей, Кэльпи! Быстрей!

Вороная кобыла вытянула шею и понеслась как ветер. Чтобы еще сильнее уменьшить сопротивление воздуха, Цири легла ей на шею.

Крики за спиной, мгновение назад громкие и опасно близкие, утихли, заглушенные гомоном испуганных птиц. Потом стали совсем тихими. Далекими.

Кэльпи мчалась так, что свистело в ушах.

В далеких криках погони послышались нотки ярости. Всадники поняли, что им не справиться. Что они никогда не догонят вороной кобылы, летящей без устали, легко, мягко и изящно, словно гепард.

Цири не оглядывалась. Но знала, что за ней гнались долго. До того момента, когда их собственные лошади начали хрипеть и храпеть, спотыкаться и почти до земли опускать ощеренные и покрытые пеной морды. Только тогда они сдались, лишь посылая ей вслед проклятия и бессильные угрозы.

Кэльпи неслась как вихрь.
***

Место, в которое она сбежала, было сухим и ветреным. Резкий воющий ветер быстро осушал слезы.

Она была одна. Снова одна. Одна как перст.

Странник, вечный путник, моряк, затерявшийся в бескрайних морских просторах, в архипелаге мест и времен.

Моряк, потерявший надежду.

Ветер свистел и выл, гнал по истрескавшейся земле шары высохших трав.

Ветер осушал слезы.
***

В черепе холодная ясность, в ушах шум, однообразный шум, как в закрученном чреве морской раковины. Мурашки по шее. Черное и мягкое ничто.

Новое место. Другое время.

Архипелаг мест.
***

– Сегодня, – сказала Нимуэ, кутаясь в шубу, – будет хорошая ночь. Я чувствую.

Кондвирамурса не ответила, хотя подобные заверения слышала уже не раз, поскольку не первый вечер они посиживали на террасе. Перед ними пылающее закатом озеро, позади – магическое зеркало и магический гобелен.

С озера, усиленная бегущим по воде эхом, доносилась ругань Короля-Рыбака. Король-Рыбак вообще привык крепким словцом выражать недовольство рыбацкими неудачами – неудачными засечками, подсечками и так далее. Однако в этот вечер, судя по силе и репертуару ругательств, дело у него шло особенно скверно.

– У времени, – сказала Нимуэ, – нет ни начала, ни конца. Время – вроде змея Уробороса, схватившего зубами собственный хвост. В каждом мгновении скрывается вечность. А вечность складывается из мгновений, которые создают ее. В этом архипелаге плавать можно, хоть навигация чрезвычайно затруднена и очень легко заблудиться. Хорошо, чтоб был маяк, дающий свет. Хорошо иметь возможность услышать в тумане призыв…

Она на мгновение умолкла.

– Как кончается интересующая нас легенда? Нам – тебе и мне – кажется, будто мы знаем как. Но змей Уроборос вцепился зубами в собственный хвост. То, как окончится легенда, решается сейчас. В этот миг. Окончание легенды будет зависеть от того, сможет ли – а если сможет, то когда, – затерявшийся в архипелаге мгновений моряк увидеть свет маяка. Услышать призыв.

С озера донеслись ругань, плеск, скрип весел в уключинах.

– Сегодня будет хорошая ночь. Последняя перед летним солнцестоянием. Луна идет на ущерб. Солнце из Третьего Дома переходит в Четвертый – в знак Козлорыбы. Самое лучшее время для дивинаций

. Самое лучшее… Соберись, Кондвирамурса.

Кондвирамурса, как и много раз прежде, послушно сконцентрировалась, постепенно погружаясь в состояние, близкое к трансу.

– Поищи ее, – сказала Нимуэ. – Она где-то там, среди звезд, среди лунного света. Среди различных мест. Она там. Одна, ждет помощи. Мы поможем ей, Кондвирамурса.
***

Концентрация, кулаки на висках. В ушах шум, идущий как бы изнутри морской раковины. Вспышка света. И тут же мягкое и черное ничто.
***

Было место, в котором Цири видела пылающие костры. Прикованные цепями к столбам женщины дико и пронзительно кричали, умоляя пощадить их, а собравшиеся вокруг люди рычали, смеялись и плясали. Было место, в котором полыхал огнем огромный город, пламя гудело, с заваливающихся крыш во все стороны летели искры, и черный дым затягивал небо. Было место, где огромные двуногие ящеры дрались, сцепившись друг с другом, и яркая кровь лилась ручьями из-под клыков и когтей.

Было место, в котором не было ничего, кроме тьмы, заполненной голосами, шепотами и тревогой.

Были и другие места. Но ни одно из них не было тем, которое она искала.
***

Перенос из места в место шел у нее уже так хорошо, что она начала экспериментировать. Одним из немногих мест, которых она не боялась, были теплые вересковые пустоши на опушке дикого леса, над которыми висели две луны. Вызвав в памяти образ этих лун и мысленно твердя, чего именно она хочет добиться, Цири сконцентрировалась, напряглась, погрузилась в ничто.

Удалось уже со второй попытки.

Ободренная, она решилась на еще более смелый эксперимент. Было ясно, что, кроме различных мест, она посещала и различные времена. Об этом говорил Высогота, говорили эльфы, упоминал единорог. Ведь она смогла – хоть и непреднамеренно – однажды уже сделать это! Когда ее ранили в лицо, она сбежала от преследователей во время, прыгнула на четыре дня вперед, потом Высогота не мог досчитаться этих дней. Ничего у него не сходилось…

Не в этом ли было ее спасение? Прыжок во времени?

Она решила попытаться. Пылающий город, к примеру, не мог гореть вечно. А если попасть туда до пожара? Либо после него?

Она попала точно в самое сердце пожара, опалив себе брови и ресницы и вызвав ужасный переполох среди бегущих из полыхавшего огнем города погорельцев. И тут же сбежала на дружественное вересковье.

«Пожалуй, не стоит так рисковать, – подумала она. – Кто знает, чем это кончится? С местами у меня получается лучше, а значит, будем придерживаться мест. Попытаемся попасть в места знакомые, такие, которые я помню, и такие, которые вызывают у меня приятные ассоциации».

Начала она с храма Мелитэле, представив себе ворота, дом, парк, мастерские, общежитие послушниц и адепток, комнату, в которой жила с Йеннифэр. Она концентрировалась, прижав кулаки к вискам, вызывая в памяти лица Нэннеке, Эурнэйд, Катье, Иоли Второй.

Ничего не получилось. Она попала на какие-то туманные и кишащие москитами болота, заполненные посвистом черепах и громким кваканьем лягушек.

Попробовала поочередно – не с лучшим результатом – Каэр Морхен, Острова Скеллиге, банк в Горс Велене, в котором работал Фабио Сахс. Отказалась от Цинтры: знала, что город захвачен нильфгаардцами. Вместо этого попыталась попасть в Вызиму, город, в котором она и Йеннифэр когда-то производили закупки.
***

Аарениус Кранц, ученый, алхимик, астроном и астролог, ерзал на жестком стульчике, прильнув глазом к окуляру телескопа. Комета первой величины и мощности, которую можно было почти неделю видеть на небе, заслуживала того, чтобы ее наблюдать и исследовать. Такая комета – Аарениус Кранц знал – с огненным красным хвостом обычно предвещает большие войны, пожары и резню. Сейчас, правда, комета малость припозднилась, поскольку война с Нильфгаардом шла уже полным ходом, а пожары и резню можно было предсказать вслепую – и безошибочно, поскольку без них не обходилось ни дня. Отлично зная движения небесных сфер, Аарениус Кранц все же надеялся высчитать, когда, через сколько лет или столетий, комета появится вновь, предвещая очередную войну, к которой, если знать, можно подготовиться лучше, чем к теперешней.

Астроном встал, помассировал ягодицы и пошел облегчить мочевой пузырь. С террасы, через балюстраду. Он всегда отливал с террасы прямо на клумбу пионов, начхав на замечания экономки. До дворовой уборной было далеко, терять время на пустое хождение, во-первых, не пристало ученому, а во-вторых, бросать работу и ходить далеко по нужде – значит растерять ценные мысли, а уж этого ни один уважающий себя ученый позволить себе не мог. Аарениус Кранц себя уважал.

Он встал у балюстрады, расстегнул штаны, глядя на отражающиеся в воде озера огни Вызимы. Облегченно вздохнул, возвел очи горе, к звездам, и подумал при этом: «Звезды и созвездия – Зимняя Дева, Семь Коз, Жбан. Если верить некоторым теориям – никакие это не мерцающие огоньки, а миры. Иные миры. Миры, от которых нас отделяет время и пространство… Я глубоко убежден, что когда-нибудь станут возможны путешествия к этим иным мирам, в эти иные времена и пространства. Да, наверняка когда-нибудь такое станет возможным. Отыщется способ. Но для этого потребуется совершенно новый образ мыслей, новая животворящая идея, разорвущая сдерживающий ее ныне жесткий корсет, именуемый рациональным познанием…»

«Ах, – думал он, подпрыгивая, – если б это случилось… Если б озарило, если б напасть на след. Всего лишь одна, неповторимая оказия…»

Внизу, под террасой, что-то сверкнуло, ночная тьма разорвалась, из блеска появилась лошадь. С седоком. Девушкой.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась девушка. – Простите, если не вовремя. Нельзя ли узнать, что это за место? И какое это время?

Аарениус Кранц сглотнул, открыл рот и забормотал.

– Место, – терпеливо и четко повторила девушка-наездница. – Время.

– Эээ… Ну… Того… Беее…

Лошадь фыркнула. Девушка вздохнула.

– Ну что ж, вероятно, я снова не туда попала. Не то место. Не то время! Но ответь мне, человек! Хотя бы одним понятным словечком. Ведь не могла же я попасть в мир, в котором люди утратили способность к членораздельной речи?

– Эээ…

– Одно словечко.

– Хэээ…

– Да чтоб тебя удар хватил, болван, – сказала девушка.

И исчезла. Вместе с лошадью.

Аарениус Кранц закрыл рот. Немного постоял у балюстрады, вглядываясь в ночь, в озеро и отражающиеся в нем далекие огни Вызимы. Потом застегнул штаны и вернулся к телескопу.

Комета быстро обегала небо. Ее следовало наблюдать, не упускать из поля зрения стекла и глаза. Следить, пока она не исчезнет в просторах космоса. Это был шанс, а ученому нельзя упускать шансы.
***

«А может, попытаться по-другому, – подумала она, глядя на две луны над вересковьем, у которых теперь был вид серпов, одного поменьше, другого – побольше и не столь серповидного. – Может, не воображать себе места и лица, а крепко захотеть? Крепко. Очень крепко, изо всех сил…

Почему б не попробовать?

Геральт. Я хочу к Геральту. Я очень-очень хочу к Геральту».

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:39 | Сообщение # 23

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

– Надо же! – закричала она. – Славно вляпалась, чтоб те провалиться!

Кэльпи, бухая клубами пара из ноздрей и переступая зарывшимися в снег ногами, подтвердила, что думает так же.

Метель свистела и выла, слепила, острые иголочки снега кололи щеки и руки. Мороз прошивал насквозь, хватал суставы будто волк. Цири дрожала, сутулилась и прятала шею за тонкой и вовсе не спасающей от холода преградой поднятого воротника.

Слева и справа вздымались величественные громады скал, серые каменные монументы, вершины которых скрывались где-то высоко во мгле и метели. На дне котловины ревела быстрая, вспучившаяся река, густая от снега и обломков льдин. Кругом было белым-бело. И холодно.

«Вот и все, на что я способна, – подумала Цири, чувствуя, как у нее замерзает в носу. – Вот и вся моя Сила. Хороша ж из меня Владычица миров, ничего не скажешь! Хотела попасть к Геральту, а попала в самую сердцевину какой-то затраханной глухомани, зимы и метели!»

– Ну, Кэльпи, давай двигай, не то окостенеешь! – Она ухватилась за поводья ничего не чувствующими от холода пальцами. – Вперед, вперед, вороная! Я знаю, это вовсе не то место, какое надо. Сейчас я вытащу нас отсюда, сейчас мы вернемся на наше теплое вересковье. Но мне надо сосредоточиться, это требует времени. Поэтому двигай! Ну, вперед!

Кэльпи пыхнула паром из ноздрей.

Метель завывала, снег прилипал к лицу, таял на ресницах. Морозная вьюга выла и свистела.
***

– Гляньте! – заорала Ангулема, стараясь перекричать вихрь. – Гляньте туда! Там следы. Кто-то там проехал!

– Что? – Геральт сдвинул шарф, которым обмотал голову, чтобы не отморозить уши. – Что ты сказала, Ангулема?

– Следы! Следы лошади!

– Откуда здесь лошадь? – Кагыру тоже приходилось кричать, метель усиливалась, река Сансретура, казалось, шумела и гудела все сильней. – Откуда бы тут взяться лошади?

– Смотрите сами!

– Действительно, – бросил вампир, единственный, кто явно не окоченел, поскольку, совершенно очевидно, был маловосприимчив и к низким, и к высоким температурам. – Следы. Но лошадиные ли?

– Лошадь исключается. – Кагыр сильно потер щеки и нос. – Лошадь на безлюдье? Нет. Следы наверняка оставило какое-то дикое животное. Скорее всего муфлон.

– Сам ты муфлон! – взвизгнула Ангулема. – Если я сказала – лошадь, значит, лошадь!

Мильва, как обычно, предпочла практику теории. Соскочила с седла, наклонилась, сдвинула на затылок лисий колпак.

– Девчонка права, – вынесла она приговор минуту спустя. – Это лошадь. Пожалуй, даже подкованная, но сказать трудно, метель заметает следы. Поехала туда, вон в то ущелье.

– Ха! – Ангулема захлопала в ладоши. – Я знала! Кто-то здесь живет! Неподалеку! Поехали по следам, может, попадем в какую-нить халупу? Может, нам позволят обогреться? Может, угостят?

– Несомненно, – усмехнулся Кагыр. – Скорее всего бельтом из арбалета.

– Умнее будет придерживаться плана и реки, – огласил решение всезнающий Регис. – Тогда нет опасности заблудиться. А в пойме Сансретуры должна быть трапперская фактория, там нас угостят с гораздо большей вероятностью.

– Геральт! Что скажешь?

Ведьмак молчал, не отрывая глаз от кружащихся в снежном вихре снежинок.

– Едем по следам, – наконец решил он.

– Вообще-то… – начал вампир, но Геральт не дал ему договорить.

– По следам копыт! Вперед!

Они подогнали лошадей, но далеко не уехали. Зашли в ущелье не больше, чем на четверть стае.

– Конец, – отметила Ангулема, глядя на гладкий и девственно чистый снег. – Было – нету! Прям как в эльфьем цирке.

– Что теперь, ведьмак? – Кагыр повернулся в седле. – Следы кончились. Замело их.

– Их не замело, – возразила Мильва. – Сюда, в яр, метель не доходит.

– Тогда что же с лошадью?

Лучница пожала плечами, ссутулилась в седле, втянув голову в плечи.

– Куда подевалась лошадь? – не сдавался Кагыр. – Исчезла? Улетела? А может, нам просто померещилось? Геральт, что скажешь?

Метель завыла над ущельем, замела, запуржила снегом.

– Почему, – спросил вампир, – ты велел ехать по этим следам, Геральт?

– Не знаю, – признался ведьмак после недолгого молчания. – Что-то… Я что-то почувствовал. Что-то меня подтолкнуло. Не важно что. Ты был прав, Регис. Возвращаемся к Сансретуре и будем держаться реки, не отходя от нее и не тыркаясь в стороны. Это может скверно кончиться. Если верить Рейнарту, настоящая зима и отвратительная погода ждут нас лишь на перевале Мальхеур. Когда доберемся туда, нам надо быть в полной силе. Не стойте так, возвращаемся.

– Не выяснив, что произошло с таинственной лошадью?

– А что тут выяснять? – горько бросил ведьмак. – Замело следы, вот и все. Впрочем, может, это и верно муфлон?

Мильва посмотрела на него странно, но от комментариев воздержалась.

Когда вернулись к реке, следов уже не было. Их замело, засыпало мокрым снегом. В свинцово-сером потоке Сансретуры густо плыла шуга, крутились и вертелись осколки льдин.

– Я вам кое-что скажу, – проговорила Ангулема. – Но обещайте, что не станете смеяться.

Они обернулись. В натянутой на уши шерстяной шапке с помпоном, покрасневшими от холода щеками и носом, одетая в бесформенный кожух девушка выглядела забавно. Ни дать ни взять – толстый кобольд.

– Я вам кое-что скажу относительно этих следов. Когда я была у Соловья в ганзе, то болтали, будто зимой на перевалах гоняет на зачарованном сивом коне Король Гор, владыка ледовых демонов. Повстречаться с ним – верная смерть. Что скажешь, Геральт? Возможно ли, чтобы…

– Все, – отрезал он, – все возможно. В путь, команда! Нас ждет перевал Мальхеур.

Снегопад усиливался, колол все сильнее, ветер дул, буран свистел и выл голосами ледовых демонов.
***

То, что вересковье, на которое она угодила, не было тем самым вересковьем, Цири поняла сразу. Не надо было дожидаться вечера, было ясно, что двух лун она здесь не увидит.

Лес, по опушке которого она поехала, тоже был диким и непроходимым, как и тот, но различия все же имелись. Здесь, например, было гораздо меньше берез и гораздо больше буков. Там не видно было и не слышно птиц, здесь же их было полным-полно. Там между кустиками вереска проглядывали лишь песок да мох, здесь же прямо-таки коврами пластался зеленый плаун. Даже выпрыгивающие из-под копыт Кэльпи кузнечики были здесь какие-то другие. Более привычные. А потом…

Сердце забилось сильнее. Она увидела тропинку, заросшую и запущенную. Уходящую, на первый взгляд, в глубь леса.

Цири присмотрелась внимательнее и убедилась, что странная тропинка дальше по вересковью не идет, а обрывается здесь. И что она не ведет в лес, а из него выходит. Не рассуждая дольше, она ткнула бок кобылы каблуком и въехала меж деревьев. «Буду ехать до полудня, – подумала она, – если до полудня ни на что не наткнусь, вернусь и поеду в противоположную сторону, за вересковье».

Она ехала шагом под сводом крон, внимательно посматривая по сторонам, стараясь не пропустить чего-нибудь важного. Поэтому не прозевала старичка, выглядывавшего из-за ствола дуба.

Старичок, низенький, но отнюдь не согбенный, был одет в льняную рубаху и штаны из того же материала. На ногах – огромные и смешные лыковые лапти. В одной руке – суковатая клюка, в другой – ивовая корзинка. Лица Цири как следует не разглядела, оно скрывалось за обшарпанными и обвисшими полями соломенной шляпы, из-под которых торчал обгоревший нос и седая взлохмаченная борода.

– Не бойся, – сказала она. – Я не сделаю тебе дурного.

Седобородый переступил с лаптя на лапоть и снял шляпу. Лицо у него оказалось круглое, усеянное старческими пятнами, но свежее и не очень морщинистое, брови редкие, подбородок маленький и скошенный, длинные седые волосы заплетены на затылке в косичку, макушка – совершенно лысая, блестящая и желто-зеленая, как арбуз.

Она видела, что старик смотрит на ее меч, на выступающую над плечом рукоять.

– Не бойся, – повторила она.

– Хо-хо, – промямлил он. – Хо-хо, девушка. Старичок-Лесовичок не боится. Он не из пугливых, о нет.

Он улыбнулся. Зубы были большие, сильно выдающееся вперед из-за неправильного прикуса и срезанной челюсти. Вот почему он так мямлит!

– Старичок-Лесовичок не боится странников, – повторил он, говоря о себе в третьем лице. – Даже разбойников. Старичок-Лесовичок – убогий, горемыка. Старичок-Лесовичок спокойный, никому не мешает. Хо-хо!

Он снова улыбнулся. И когда улыбался, казалось, состоит исключительно из одних передних зубов.

– А ты, милая девушка, не боишься Лесовичка?

– Представь себе – нет, – фыркнула Цири. – Я тоже не из пугливых.

– Хе-хе-хе! Ишь ты!

Он шагнул к ней, опираясь на клюку. Кэльпи фыркнула. Цири натянула поводья.

– Лошадь чужих не любит, – предупредила она. – Может укусить.

– Хе-хе! Лесовичок знает. Нехорошая, неуважительная кобылка! А откедова, любопытствую, милая девушка путь держит? И куда, к примеру, направляется?

– Долгая история. Куда ведет эта тропинка?

– Хе-хе! Так ты, стало быть, не знаешь?

– Будь добр, не отвечай вопросом на вопрос. Куда я приеду по этой тропе? Что это вообще за место? Какое это… время?

Старичок снова выставил зубы, пошевелил ими, как нутрия.

– Хе-хе, – промямлил он. – Гляди-кось! Какое, говоришь, время? Ох, издалека, видать, прибыла ты, девушка, к Лесовичку-то!

– И верно, издалека, – безразлично кивнула она. – Из других…

– …мест и времен, – докончил он. – Дед знает. Дед догадался.

– О чем? – спросила она с некоторой опаской. – О чем ты догадался? Что тебе известно?

– Лесовичок многое знает. Ему многое известно.

– Говори!

– Ты, милая девушка, голодна небось, – выставил он зубы. – И пить хочешь? И раздражена? Ежели пожелаешь, Лесовичок проводит тебя в терем, накормит, напоит. Угостит.

У Цири долго не было ни времени, ни возможности думать об отдыхе и пище. Сейчас от слов странного старца у нее свело желудок, кишки завязались узлом, а язык сбежал куда-то далеко. Старец наблюдал за ней из-под полей шляпы.

– У Старичка-Лесовичка, – замямлил он, – в хате еда есть. Есть ключевая вода. Есть и сено для кобылки, плохой кобылки, которая хотела доброго деда укусить. Хе-хе! В хате у Старичка-Лесовичка есть все. Да и поболтать о местах и временах можно будет. Тут совсем недалеко, о нет. Воспользуетесь, девица-скиталица? Не побрезгуете приглашением убогого дедка-горемыки?

Цири сглотнула.

– Веди.

Лесовичок развернулся и пошлепал по едва заметной стежке через пущу, отмеряя дорогу энергичными взмахами клюки. Цири ехала следом, то и дело наклоняясь под ветвями и удерживая поводьями Кэльпи, которая явно вознамерилась укусить старичка или, на худой конец, сжевать его шляпу.

Вопреки заверениям, ехать было вовсе не так уж близко. Когда они добрались до места, до полянки, солнце уже стояло почти в зените.

«Терем» Лесовичка оказался красочной развалюхой, подпертой жердями. Крышу явно чинили часто и с помощью подручного материала. Стены были обшиты кожами, смахивающими на свиные. Перед хатой стояла деревянная конструкция в виде перекладины на двух кольях, невысокий стол и пень с воткнутым в него топором. За хатой виднелась печка из камня и глины, на которой стояли большие закопченные чугуны.

– Вот и дом Старичка-Лесовичка. – Старичок не без гордости ткнул клюкой. – Здесь Старичок-Лесовичок живет-поживает. Здесь спит. Здесь готовит себе еду. Если есть из чего готовить. Труд. Великий это труд – добыть пищу в дебрях. А любит ли девушка-странница перловую кашу?

– Любит. – Цири снова сглотнула. – Девушка-странница любит все.

– С мяском? С жирком? Со шкварками?

– Ммм…

– А не видать, – Лесовик окинул ее оценивающим взглядом, – чтобы девица-красавица последнее время часто мяском-то и шкварками баловалась, нет, не видать. Худенькая такая, худобущая. Кожа да кости! Хе-хе! А это что такое? Ну, у девицы-странницы-красавицы за спиной?

Цири оглянулась, позволив себя купить самым древнейшим и самым примитивнейшим фокусом.

Страшный удар сучковатой клюкой угодил ей прямо в висок. Рефлекса хватило лишь на то, чтобы поднять руку, рука частично амортизировала удар, способный раздробить череп, как куриное яйцо. Но все равно Цири оказалась, на земле – оглушенная, ошарашенная, полностью дезориентированная.

Старичок-Лесовичок, ощерившись, подскочил к ней и прошелся клюкой еще раз. Цири снова успела заслонить голову руками. В результате обе руки бессильно повисли. Левая почти наверняка была сломана, кости запястья, вероятно, потрескались.

Старичок-Лесовичок, прыгая, подлетел к ней с другой стороны и саданул клюкой в живот. Она крикнула, свернувшись калачиком. Тогда он ястребом кинулся на нее, перевернул лицом к земле, прижал коленями. Цири напружинилась, резко дернулась назад, промахнулась, нанесла сильный удар локтем. Дед яростно гикнул и треснул ее кулаком по затылку с такой силой, что она зарылась лицом в песок. Схватил за волосы и прижал к земле носом и губами. Она начала задыхаться. Старик наклонился над ней, все еще прижимая голову к земле, сорвал со спины и отбросил в сторону меч. Потом занялся своими брюками, отыскал застежку, расстегнул. Цири взвыла, давясь песком и отплевываясь. Он прижал ее сильней, лишил возможности двигаться, закрутив волосы в кулаке. Сильным рывком стянул с нее брюки.

– Хе-хе, – заныл он, со свистом дыша. – А недурная попка попалась Дедушке-то! Ху, хууу, давненько, давненько Дедушка таких не пользовал.

Цири, чувствуя отвратительное прикосновение его сухой когтистой руки, взвизгнула, сплевывая песок и иголки.

– Лежи спокойно, девка. – Она слышала, как он сопит, слюнявит, треплет ее ягодицы. – Дедушка уже немолод, не сразу, помаленьку… Но не пугайся. Дедушка сделает, что требуется, хе-хе! А потом Дедушка перекусит, хе-хе, перекусит сытненько…

Он осекся, зарычал и завизжал.

Чувствуя, что хватка ослабевает, Цири дернулась, вырвалась и вскочила, словно распрямляющаяся пружина. И увидела, что произошло.

Кэльпи, подкравшись тихарем, схватила Старичка-Лесовичка зубами за косичку на затылке и почти подняла в воздух. Старик выл и визжал, дергался, размахивал и дрыгал ногами, наконец сумел-таки вырваться, оставив в зубах кобылы длинный седой клок волос. Вознамерился было схватить свою клюку, но Цири пинком выбила ее за пределы досягаемости. Вторым пинком она собралась угостить его в соответствующее место, но движения сдерживали брюки, стянутые до середины бедер. Время, ушедшее на то, чтобы их подтянуть, Лесовик использовал превосходно. Он несколькими прыжками подскочил к пеньку, вырвал топор, взмахом отогнал все еще не успокоившуюся Кэльпи, зарычал, выставил вперед страшные зубищи и кинулся на Цири, воздевая оружие для удара.

– Я оттрахаю тебя, девка, – дико завыл он. – Даже если мне вначале придется разрубить тебя на кусочки! Деду – все едино: целиком или по порциям!

Она думала, что справится с ним запросто. В конце концов, это был всего лишь старый, дряхлый старикан. О, не тут-то было!

Несмотря на чудовищной величины лапти, он крутился волчком, скакал не хуже кролика, а топором с гнутым топорищем размахивал с ловкостью рубщика. После того как темное наточенное острие несколько раз чуть не скользнуло по ней, Цири поняла, что единственное ее спасение – бегство.

Но спасло ее не бегство, а стечение обстоятельств. Пятясь, она задела ногой свой меч. И мгновенно подняла его.

– Брось топор, – выдохнула она, с шипением вытаскивая Ласточку из ножен. – Брось топор на землю, паршивый старикашка. Тогда, может, я подарю тебе жизнь. И не рассеку на… порции.

Он остановился. Сопел, хрипел, борода у него была безобразно оплевана. Однако оружия не бросил. Она видела, как он перебирает пальцами топорище. Видела в его глазах дикую ярость.

– Ну! – Она закрутила мечом. – Подсласти мне день…

Мгновение он глядел на нее, словно не понимая, потом выставил зубы напоказ, вытаращил глаза, зарычал и кинулся на нее. Цири надоели шутки. Она ушла от удара быстрым полуоборотом и резанула снизу по обеим поднятым рукам повыше локтей. Дед выпустил топор из брызжущих кровью рук, но тут же прыгнул на нее снова, целясь растопыренными пальцами в глаза. Она отскочила и коротко хлестнула его по шее. Больше из жалости, чем по необходимости: с перерезанными венами на обеих руках он и без того неизбежно изошел бы кровью.

Он лежал, невероятно тяжко расставаясь с жизнью, несмотря на разрубленные позвонки, продолжая извиваться как червь. Цири встала над ним. Остатки песка все еще скрежетали у нее на зубах. Она выплюнула их прямо ему на спину. Прежде чем кончила отплевываться, он умер.
***

Странная конструкция перед хатой, напоминавшая виселицу с перекладиной, была снабжена железными крючьями и талями. Стол и пенек были скользкими, липли к рукам от жира, противно пахли.

Походило на бойню.

На кухне Цири нашла котел с остатками хваленой перловой каши, обильно сдобренной жиром и полной кусочков мяса и грибов. Она была очень голодна, но что-то заставило ее воздержаться, не есть. Она только выпила воды из кувшина, сжевала маленькое сморщенное яблоко.

За халупой оказался ледник со ступенями, глубокий и холодный. Там стояли горшки с жиром. Под потолком висело мясо. Остатки половины тушки.

Она выскочила из ледника, спотыкаясь на ступеньках так, словно за ней гнались демоны. Повалилась в крапиву, вскочила, нетвердыми шагами добежала до халупы, обеими руками ухватилась за одну из подпирающих стену жердей. Хотя желудок у нее был почти совершенно пуст, ее рвало очень бурно и очень долго.

Висевшие в леднике остатки полутушки некогда были телом ребенка.
***

Идя на запах, она нашла в лесу заполненную водой и тиной яму, в которую заботливый Старичок-Лесовичок выбрасывал отходы и то, что не удавалось съесть. Глядя на выступающие из тины черепа, ребра и тазобедренные кости, Цири с ужасом поняла, что в живых осталась исключительно благодаря любвеобильности страшного старца и тому, что Лесовику приспичило пошалить. Если б голод оказался сильнее похоти, он предательски ударил бы ее топором, а не клюкой. Потом подвесил бы за ноги к деревянной перекладине, выпотрошил, снял кожу, разложил на столе, разделал и порубил на пенечке… на порции.

Хоть от головокружения она едва держалась на ногах, а левая рука распухла и страшно болела, Цири все же нашла в себе силы оттащить трупик и столкнуть его в вонючую тину, туда, где уже лежали кости жертв. Потом вернулась, завалила ветками и лесным подстилом вход в ледник, обложила хворостом жерди, поддерживающие халупу, столбы и всю дедову провизию, затем все тщательно подпалила с четырех сторон.

Вздохнула только тогда, когда занялось как следует, а огонь разбушевался и разгулялся на славу. Когда уже стало ясно, что никакой кратковременный дождь не помешает стереть следы этого места.
***

С рукой было не так уж плохо. Правда, она опухла, болела, но ни одна кость вроде не была сломана.

Когда наступил вечер, на небе действительно взошла луна. Одна. Но Цири как-то удивительно не хотелось признавать этот мир своим.

И торчать в нем дольше, чем требуется.
***

– Сегодня, – промурлыкала Нимуэ, – будет хорошая ночь. Я это чувствую.

Кондвирамурса вздохнула.

Горизонт пылал золотом и пурпуром. Пурпурно-золотая полоса протянулась на водах озера от горизонта до острова.

Они сидели на террасе, в креслах, позади было зеркало в раме красного дерева и гобелен, изображающий притулившийся к каменной стене замок, что глядится в воды горного озера.

«Который уже это вечер, – подумала Кондвирамурса, – который уже вечер мы сидим вот так, до самой темноты и позже тоже, в темноте? Безрезультатно. Только болтая».

Похолодало. Чародейка и адептка укрылись шубами. С озера доносился скрип уключин, но лодки Короля-Рыбака видно не было, она терялась в слепящем зареве заката.

– Мне довольно часто снится, – вернулась Кондвирамурса к прерванной беседе, – что я в ледовой пустыне, в которой нет ничего, только белизна снега и навалы искрящегося на солнце льда. До самого горизонта – ничего, только снег и лед. И тишина. Тишина, звенящая в ушах. Противоестественная тишина. Тишина смерти.

Нимуэ кивнула, словно показывая, что знает, о чем речь. Но ничего не сказала.

– И вдруг, – продолжала адептка, – вдруг мне начинает казаться, будто я что-то слышу, чувствую, как лед дрожит у меня под ногами. Опускаюсь на колени, разгребаю снег. Под снегом лед, прозрачный как стекло, как на чистых горных озерах, когда камни на дне и плавающие рыбы видны сквозь саженную толщу воды. Я в моем сне тоже вижу. Хотя толщина ледяного слоя десятки, может, и сотни саженей, но это не мешает мне видеть… И слышать… Людей, взывающих о помощи. Там, внизу, глубоко подо льдом… лежит замерзший мир.

Нимуэ смолчала и на этот раз.

– Конечно, я знаю, – продолжала адептка, – в чем источник этого сна. Пророчество Итлины. Знаменитый Час Белого Хлада и Век Волчьей Пурги. Мир, умирающий среди снегов и льдов, чтобы, как гласит пророчество, через много веков возродиться вновь. Чище и лучше.

– В то, – сухо сказала Нимуэ, – что мир возродится, я глубоко верю. В то, что будет лучше, – не очень.

– Не поняла.

– Ты слышала, что я сказала.

– И не ослышалась? Нимуэ, Белый Хлад предсказывали уже неоднократно, и всякий раз, когда наступала холодная зима, говорили, что вот-де, он, хлад-то этот, и пришел. Сегодня даже дети не верят, что зима, какая она ни будь, может угрожать миру.

– Это ж надо! Дети не верят, а я, представь себе, верю.

– Исходя из каких-то рациональных соображений? – с легкой иронией спросила Кондвирамурса. – Или исключительно из мистической веры в безошибочность эльфьих пророчеств?

Нимуэ долго молчала, пощипывая мех шубы.

– Земля, – начала она наконец слегка менторским тоном, – имеет форму шара и вращается вокруг Солнца. С этим ты согласна? Или, может, тоже входишь в какую-нибудь модную секту, утверждающую нечто противоположное?

– Нет. Не вхожу. Я признаю гелиоцентризм и согласна с теорией шарообразности Земли.

– Прекрасно. Полагаю, ты согласишься с тем, что ось вращения Земного шара наклонена, а Земля вокруг Солнца движется не по правильной окружности, а по эллипсу?

– Я это учила. Но я не астроном, поэтому…

– Не надо быть астрономом, достаточно мыслить логически. Поскольку Земля обегает Солнце по эллиптической орбите, постольку в своем движении она оказывается то ближе, то дальше от Солнца. Чем больше Земля удаляется от центрального светила, тем – я думаю, это логично, – на ней делается холоднее. А чем меньше ось вращения Земли отклонена от вертикали, тем меньше света достается Северному полушарию.

– Тоже логично.

– Оба эти фактора, то есть эллиптичность орбиты и степень наклона оси мира, подвержены изменениям. Считают, что изменения эти цикличны. Эллипс может то больше, то меньше отличаться от окружности, ось мира может наклоняться то менее, то более. Экстремальные условия, если говорить о климате, вызывает одновременное проявление этих факторов: максимального растяжения эллипса и минимального отклонения оси от вертикали. Обегающая Солнце Земля получит в афелии очень мало света и тепла, а ситуация в полярных районах усугубится еще и неудачным наклоном оси.

– Ясно.

– Меньше света на Северном полушарии – значит более продолжительное залегание снегов. Белый и блестящий снег отражает солнечные лучи, температура опускается еще ниже. Благодаря этому снег сохраняется еще дольше, на все больших площадях не тает вообще либо растаивает на очень недолгое время. Чем больше снега вообще, тем больше не растаявшего, в частности, тем большую площадь занимает белая и блестящая отражающая поверхность.

– Поняла.

– Снег идет, идет, идет, и его все больше. Заметь, вместе с морскими течениями с юга поступают массы теплого воздуха, которые собираются над вымороженным Северным полушарием. Теплый воздух конденсируется и выпадает в виде снега. Чем больше разность температур, тем обильнее снегопады. Чем обильнее снегопады, тем больше белого, не тающего снега. Тем холоднее. Тем больше разность температур и обильнее конденсация влаги, содержащейся в воздушных массах.

– Поняла.

– Снежный покров становится настолько тяжелым, что превращается в спрессованный лед. Ледник. На который, как мы уже знаем, продолжает падать снег, тем самым еще больше уплотняя его. Ледник растет, он становится не только толще, но и разрастается вширь, покрывая все большие территории. Белые пространства…

– …отражают солнечные лучи, – кивнула Кондвирамурса. – Холодно, холоднее, еще холоднее, совсем холодно. Белый Хлад, напророченный Итлиной. Но возможен ли катаклизм? Действительно ли есть опасность того, что лед, который лежит на севере всегда, начнет вдруг двигаться к югу, сдвинет, спрессует и прикроет все? С какой скоростью разрастается ледяная шапка на полюсе? На сколько дюймов ежегодно?

– Возможно, тебе известно, – сказала Нимуэ, глядя на озеро, – что единственный незамерзающий порт в Заливе Праксены – это Понт Ванис?

– Известно.

– Ну так пополни знания: сто лет тому назад не замерзал ни один из портов Залива. Сто лет назад – тому есть многочисленные свидетельства – в Тальгаре созревали огурцы и тыквы, в Каингорне выращивали подсолнечник и люпин. Сейчас не выращивают, ибо вегетация названных овощей и растений невозможна, там просто-напросто холодно. А знаешь ли ты, что в Каэдвене были виноградники? Вина из тамошнего винограда, правда, были не из самых лучших, о чем говорят их невысокие цены, известные по сохранившимся документам. Но все равно их воспевали каэдвенские поэты. Сегодня в Каэдвене виноград не растет вообще. Потому что теперешние зимы в отличие от прежних стали гораздо холоднее, а сильный холод убивает виноградную лозу. Не то что замедляет вегетацию, а просто-напросто убивает. Уничтожает.

– Понимаю.

– Да, – задумалась Нимуэ. – Что еще добавить? Разве то, что снег выпадает в Тальгаре в середине ноября и передвигается к югу со скоростью свыше пятидесяти миль в сутки? Что в конце декабря – начале января метели случаются над Альбой, где еще сто лет назад снег был сенсацией? А то, что снега тают, а озера вскрываются у нас в апреле, знает каждый ребенок! И каждый ребенок удивляется, почему же в таком случае этот месяц именуется в народе «месяцем цветов», то есть «цветнем»? Тебя это не удивляет?

– Не очень, – призналась Кондвирамурса. – К тому же у нас, в Виковаро, говорят не «цветень», а «лжецвет», или, по-эльфьему, «бирке». Но я понимаю, о чем ты. Название месяца пришло к нам из древних времен, когда в цветне-апреле действительно все цвело…

– Эти «древние» времена – всего сто, сто двадцать лет. Почти вчера, девушка. Итлина была абсолютно права. Ее предсказание исполняется. Мир погибнет под слоем льда. Цивилизация погибнет по вине Разрушительницы, которая могла, имела возможность открыть путь спасения. Как известно из легенды, она этого не сделала.

– По причинам, о которых легенда умалчивает. Либо поясняет с помощью туманного и наивного моралитета.

– Правда. Но факт остается фактом. Белый Хлад – это факт. Цивилизация Северного полушария обречена на гибель. Она погибнет под льдом разрастающегося ледника, под слоем вечной мерзлоты и льдом. Однако паниковать не следует, потому что впереди у нас еще есть немного времени.

Солнце полностью скрылось, с поверхности озера слетел слепящий отблеск, и на воду легла дорожка более мягкого, не режущего глаз света. Над башней Inis Vitre взошла луна, яркая, как перерубленный пополам золотой талер.

– И долго? – спросила Кондвирамурса. – И долго, по-твоему, это протянется? То есть сколько в нашем распоряжении времени?

– Много.

– Сколько, Нимуэ?

– Каких-нибудь три тысячи лет.

На озере Король-Рыбак шлепнул по воде веслом и выругался.

Кондвирамурса громко вздохнула.

– Ты малость успокоила меня, – сказала она, помолчав. – Но лишь самую малость.
***

Следующее место оказалось одним из противнейших, какие Цири посетила, и, бесспорно, вошло в первую десятку, причем в начало десятки.

Это был порт, портовый канал. Она видела лодки и галеры у причалов и свай, видела лес мачт, видела паруса, тяжело обвисшие в неподвижном воздухе. Кругом ползал и клубился дым. Дым вонючий.

Он вырывался из-за покосившихся развалюх, приткнувшихся у канала. Оттуда доносился громкий, захлебывающийся плач ребенка.

Кэльпи захрапела, сильно дернула мордой, попятилась, звеня копытами по мостовой. Цири глянула вниз и увидела дохлых крыс. Они валялись повсюду. Мертвые, скрученные в муках грызуны с бледными розовыми лапками.

«Что-то тут не так, – подумала Цири, чувствуя, как ее охватывает ужас. – Что-то тут не так. Бежать отсюда. Бежать как можно скорее!»

Под обвешанным сетями и веревками столбом сидел мужчина в разорванной рубахе и склоненной к плечу головой. В нескольких шагах от него лежал второй. Непохоже было, чтобы они спали. Даже не дрогнули, когда подковы Кэльпи зацокали по камням совсем рядом с ними. Цири наклонила голову, проезжая под свисающими с веревок лохмами, выделяющими терпкую вонь.

На дверях одной из лачуг красовался крест, начерченный мелом или белой краской. Из-под крыши вырывался черный дым. Ребенок продолжал плакать, вдали кто-то кричал, кто-то поблизости кашлял и хрипел. Выла собака.

Цири почувствовала, как по руке что-то ползает. Взглянула. Рука, словно тмином, была усеяна черными запятыми блох.

Цири взвизгнула во весь голос. Сотрясаясь от ужаса и отвращения, начала отряхиваться и резко размахивать руками. Испуганная Кэльпи рванулась с места в галоп. Цири чуть не свалилась. Сжимая бока кобылы бедрами, она обеими руками прочесывала и трепала волосы, отряхивала курточку и рубашку. Кэльпи галопом влетела в затянутою дымом улочку. Цири вскрикнула от ужаса.

Она ехала сквозь ад, сквозь преисподнюю, сквозь наикошмарнейший из кошмаров. Между домами, помеченными белыми крестами. Между тлеющими кучами тряпья. Между мертвыми, лежащими поодиночке, и теми, что лежали кучами, один на другом. И между живыми – оборванными полуголыми привидениями с запавшими от боли щеками, ползающими в дерьме, кричащими на языке, которого она не понимала, протягивающими к ней исхудавшие, покрытые ужасными кровавыми коростами руки.

Бежать! Бежать отсюда!

Даже в черном небытии архипелага мест и времен Цири еще долго чувствовала тот дым и смрад.
***

Следующее место тоже было портом. Здесь тоже были сваи, был укрепленный бревнами канал, на канале когги, баркасы, шхуны, лодки, а над ними лес мачт. Но здесь, в этом месте, над мачтами весело покрикивали чайки, а пахло знакомо и привычно: мокрым деревом, смолой, морем и рыбой во всех трех основных вариантах: свежей, несвежей и копченой.

На палубах ближайшей когги ругались двое мужчин, стараясь перекричать друг друга возбужденными голосами. Она понимала, что они говорят. Речь шла о цене на сельдь.

Неподалеку была таверна, из ее раскрытых дверей вырывалась затхлая вонь и запах пива, слышались голоса, звон, смех. Кто-то орал гнусную песенку, все время одну и ту же строфу.

Limed, v'ard t'elaine arse

Aen a meath a'il aen sparse!

Она поняла, где оказалась. Еще прежде, чем прочла на корме название одного их галеасов: «Evall Muire» и порт приписки: «Baccala». Да, она знала, куда попала.

В Нильфгаард.

Она сбежала раньше, чем кто-либо обратил на нее особое внимание.

Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха – последняя из тех, что ползали по ней в предыдущем месте и которая пережила путешествие во времени и пространстве, притаившись в складках курточки, – длинным прыжком соскочила на портовую сваю.

В тот же вечер блоха поселилась в вылинявшей шерсти крысы, старого самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовало откушенное у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль. А уже на следующее утро отправились в рейс. На холке

, старом, запущенном и донельзя грязном.

Холк назывался «Катриона». Этому названию суждено было войти в историю. Но тогда об этом никто еще не знал.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:39 | Сообщение # 24

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Следующее место – хоть действительно трудно было в это поверить – поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной ленивой рекой, несущей воды меж склонившимися над нею ивами, ольхами и дубами, совсем рядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной дугой, среди мальв стоял покрытый камышами трактир, увитый диким виноградом. Над крыльцом покачивалась вывеска с золочеными буквами. Буквами, совершенно незнакомыми Цири. Но на вывеске красовалось вполне удачное изображение кошки, поэтому она предположила, что трактир называется «У черной кошки».

Струившийся из трактира аромат еды притягивал как магнит. Цири не стала раздумывать. Поправила меч на спине и вошла.

Внутри было пусто, только за одним столом сидели трое мужчин. Деревенские на вид. На нее они даже не взглянули. Цири присела в углу, спиной к стене.

Трактирщица, полная женщина в чистейшем фартуке и рогатом чепце, подошла и спросила о чем-то. Ее голос звучал непривычно звонко, но мелодично. Цири указала пальцем на раскрытый рот, пошлепала себя по животу, затем срезала с курточки одну из серебряных пуговиц и положила на стол. Видя удивленный взгляд, она взялась было за вторую пуговицу, но женщина удержала ее движением руки и слегка шипящими, но приятно звучащими словами.

Эквивалентом пуговицы оказалась миска густой овсяной похлебки, глиняный горшочек фасоли с копченой грудинкой, хлеб и кувшин разбавленного вина. Проглотив первую ложку, Цири подумала, что, пожалуй, расплачется. Но сдержалась. Ела медленно. Наслаждаясь едой.

Трактирщица подошла, вопросительно зазвенела, приложив щеку к сложенным ладоням. Останется ли гостья на ночь?

– Не знаю, – сказала Цири. – Возможно. Во всяком случае, благодарю за предложение.

Женщина улыбнулась и ушла на кухню.

Цири расстегнула пояс, откинулась спиной к стене. Задумалась, что делать дальше. Место – особенно по сравнению с несколькими предыдущими – было приятным, вызывало желание остаться подольше. Однако она знала, что излишняя доверчивость может оказаться опасной, а неосторожность – губительной.

Черная кошка, точно такая, как на вывеске трактира, явилась неведомо откуда, потерлась о ее щиколотку, выгибая спинку. Цири погладила ее, кошка слегка ткнулась головкой в ее руку, села и принялась вылизывать шкурку на груди. Цири глядела.

Она видела Ярре, сидевшего у костра в кругу каких-то неприятных на вид оборванцев. Все грызли что-то, что напоминало куски древесного угля.

– Ярре?

– Так надо, – сказал юноша, глядя в пламя костра. – Я читал об этом в «Истории войн», произведении маршала Пеллигрима. Так надо, когда родина в опасности.

– Что надо? Уголь грызть?

– Да. Именно так. Родина-Мать зовет. А частично из личных побуждений.

– Цири, не спи в седле, – говорит Йеннифэр. – Мы подъезжаем.

На домах города, к которому они подъезжают, на всех дверях и воротах видны большие кресты, нарисованные мелом или белой краской. Клубится плотный и вонючий дым, дым от костров, на которых жгут трупы. Йеннифэр, кажется, этого не замечает.

– Мне надо сделать себя красивее.

Перед ее лицом, над ушами лошади, висит зеркальце. Гребень танцует в воздухе, расчесывает черные локоны. Йеннифэр действует только чарами, совсем не пользуясь руками, потому что…

Потому что ее руки – месиво застывшей крови.

– Мамочка! Что они с тобой сделали?

– Поднимись, девочка, – говорит Койон. – Пересиль боль и поднимись на гребень! Иначе ты станешь трусить. Ты хочешь до конца жизни умирать от страха?

Его желтые глаза нехорошо горят. Он зевает. Его острые зубки блещут белизной. Это вовсе не Койон. Это кошка. Черная кошка…

Шагает многомильная колонна солдат, над ними колышется лес пик, развевается море хоругвей. Ярре тоже идет, на голове у него круглый шлем, на плече пика, такая длинная, что ему приходится крепко держать ее обеими руками, иначе она его перевернет. Грохочут бубны, вопят дудки, гудит солдатское пение. Над колонной носятся и каркают вороны. Множество ворон…

Берег озера, на пляже шапки взбитой пены, выброшенные и сгнившие камыши. На озере остров. Башня. Зубчатый, топорщащийся наростами навесных бойниц донжон. Над башней темно-синее вечернее небо, светит луна – блестящий, перерубленный пополам золотой талер. На террасе в креслах две женщины, закутанные в шубы. Мужчина в лодке…

Зеркала и гобелен.

Цири поднимает голову. Напротив нее за столом сидит Эредин Бреакк Глас.

– Ты не можешь не знать, – говорит он, показывая в улыбке ровные зубы, – что только оттягиваешь неизбежное. Ты – наша, и мы достанем тебя.

– Аккурат!

– Ты вернешься к нам. Немного поболтаешься по местам и временам, потом натолкнешься на Спираль, а на Спирали мы тебя достанем. В свой мир и свое время ты уже не возвратишься никогда. Впрочем, и поздно уже. Тебе просто не к кому возвращаться. Люди, которых ты знала, давно умерли, их могилы поросли бурьяном и провалились. Их имена забыты. Твое, впрочем, тоже.

– Лжешь! Не верю!

– Веришь – не веришь, дело твое. Повторяю: вскоре ты наткнешься на Спираль, а я уже буду там ждать. Ведь ты втайне этого желаешь, me elaine luned.

– Ты не иначе как бредишь!

– Мы, Aen Elle, чувствуем такие вещи. Ты была мною увлечена, ты хотела меня и боялась своего желания. Ты хотела меня и продолжаешь хотеть, Зиреаэль! Меня. Моих рук. Моего прикосновения…

Когда он прикоснулся, она резко вскочила, перевернула кубок – к счастью, пустой. Хотела схватиться за меч, но тут же успокоилась. Она сидела в трактире «У черной кошки» и, видимо, уснула, задремала за столом. Рука, коснувшаяся ее волос, была рукой полной хозяйки. Цири терпеть не могла таких фамильярностей, но женщина прямо-таки излучала расположение и доброту, за которые нельзя было отплатить грубостью. Цири позволила гладить себя по голове, улыбаясь, слушала мелодичную, позванивающую речь. Она была утомлена.

– Мне надо ехать, – сказала она наконец.

Женщина улыбнулась, певуче зазвенела. «Как получается, – подумала Цири, – что во всех мирах, местах и временах, на всех языках и наречиях единственно это слово всегда звучит понятно? И всегда похоже?»

– Да, к маме. Моя мама ждет меня.

Трактирщица проводила ее во двор. Прежде чем Цири оказалась в седле, женщина вдруг крепко обняла ее, прижала к пышному бюсту.

– До свидания. Благодарю за прием. Вперед, Кэльпи! Она направилась прямо на дугообразный мост над спокойной рекой. Когда подковы кобылы зазвенели по камням, она оглянулась. Женщина все еще стояла перед трактиром.

Концентрация. Кулаки к вискам. В ушах шум, как изнутри морской раковины. И неожиданно мягкое и черное ничто.

– Bonne Chanse, ma fillei!

– крикнула ей вслед Тереза Ляпен, трактирщица из постоялого двора «Au chat noir»

в Пон-сюр-Жонн у тракта, ведущего из Мелуна в Оксерр. – Удачи в пути!
***

Концентрация, кулаки у висков. В ушах шум, словно изнутри морской раковины. Вспышка. И неожиданно мягкое и черное ничто.

Место. Озеро. Остров. Башня, Луна, словно талер, перерубленный пополам, его блеск отражается в воде светлой дорожкой. На дорожке лодка, в лодке мужчина с удочкой…

На террасе… Две женщины?
***

Кондвирамурса не выдержала, взволнованно крикнула и тут же прикрыла рот рукой. Король-Рыбак с плеском упустил якорь, ворчливо выругался, потом раскрыл рот, да так и замер. Нимуэ даже не дрогнула.

Прочерченная лунной дорожкой гладь озера задрожала и покрылась рябью, как под ударом ветра. Ночной воздух над зеркалом вод лопнул – так лопается разбитый витраж. Из трещины появилась вороная лошадь. На ней – всадница.

Нимуэ спокойно протянула руку, произнесла заклинание. Висящий на стояке гобелен неожиданно разгорелся, расцвел феерией разноцветных огоньков. Огоньки отразились в овале зеркала, заплясали, заклубились в стекле, как цветные пчелы, и неожиданно выплыли радужным призраком, расширяющейся лентой, от которой стало светло как днем.

Вороная кобыла поднялась на дыбы, дико заржала. Нимуэ резко развела руки, выкрикнула формулу. Кондвирамурса, видя возникающее в воздухе и увеличивающееся изображение, сконцентрировалась сильнее. Изображение тут же набрало резкость. Вырисовался портал. Ворота, за которыми возникло…

…плоскогорье, усеянное остатками кораблей. Замок, приникший к острым скалам обрыва и возвышающийся над черным зеркалом горного озера…

– Сюда! – пронзительно крикнула Нимуэ. – Вот дорога, по которой ты должна идти! Цири, дочь Паветты! Войди в портал, ступай путем, ведущим на встречу с Предназначением! Да замкнется кольцо времен! Да погрузит змей Уроборос зубы свои в хвост свой! Прекрати блуждания! Спеши, спеши на помощь близким! Это верный путь, ведьмачка!

Кобыла заржала снова, снова принялась месить копытами воздух. Девушка в седле крутила головой, глядя то на Нимуэ, то на изображение, порожденное гобеленом и зеркалом. Откинула волосы, и Кондвирамурса увидела у нее на щеке безобразный шрам.

– Доверься мне, Цири! – крикнула Нимуэ. – Ведь ты меня знаешь! Ты уже однажды видела меня!

– Я помню, – услышала она. – Верю. Благодарю.

Они видели, как подстегнутая поводьями кобыла легким танцующим шагом вбежала в свет портала. Прежде чем изображение затуманилось и расплылось, они увидели, как пепельноволосая девушка машет им рукой, обернувшись в седле.

Потом все исчезло. Поверхность озера успокоилась, разгладилась лунная дорожка.

Было так тихо, что казалось, будто они слышат хриплое дыхание Короля-Рыбака.

Сдерживая навертывающиеся слезы, Кондвирамурса крепко обняла Нимуэ. Она чувствовала, как дрожит миниатюрная чародейка. Так, обнявшись, они сидели какое-то время. Молчали. Потом обе повернулись туда, где исчезли Врата Миров.

– Удачи тебе, ведьмачка! – воскликнули они в унисон. – Удачи тебе на пути!

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:41 | Сообщение # 25

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

Глава 8

Неподалеку от того луга, места той жестокой сечи, в коей, почитай, вся сила Севера сошлась со всей мощью нильфгаардской, стояли ранее два рыбацких поселения: Старые Жопки и Бренна. Однако ж поелику к тому часу Бренна была уже пожжена дотла, то говорили поначалу о Битве под Старыми Жопками. Теперь же говорят не иначе как «Битва под Бренной», и тому есть две причины. Primo, отстроенная Бренна стала ноне большим и цветущим поселением, а Старые Жопки многие лета не заселялись и след по ним простыл, зарос крапивой, пыреем и лопухами. Secundo, как-то не личило такое название великим достопамятным и трагическим боям. Да и верно, как же так: баталия, в которой тридесять с лишком тысяч бойцов полегло, – и вдруг мало что Жопки, так еще и Старые?

Так и вышло, что во всей исторической и военной литературе принято стало писать о Битве под Бренной, как у нас, так и в нильфгаардских источниках, коих, к слову сказать, гораздо боле, чем нежели наших.
Достопочтенный Ярре-старший из Элландера. «Annales seu Cronicae Incliti Regni Temeriae».

– Кадет Фиц-Остерлен – оценка неудовлетворительная. Садитесь. Хочу обратить ваше внимание, господин кадет, на то, что отсутствие знаний о знаменитых и важных битвах в истории своей родины в принципе недостойно любого патриота и доброго гражданина, а для будущего офицера – попросту скандально! Позволю себе сделать еще одно небольшое замечание. За все двенадцать лет, кои я преподаю в этом училище, я не припомню ни одного экзамена на офицерское звание, на котором не был бы задан вопрос о Битве под Бренной. Посему невежество в этом вопросе практически перечеркивает шансы на карьеру в армии. Впрочем, коли вы барон, так вам вовсе не обязательно быть офицером: можно испробовать свои силы в политике. Либо дипломатии. Чего от всей души вам и желаю, кадет Фиц-Остерлен. А мы, господа, возвратимся под Бренну. Кадет Путткаммер!

– Я!

– Подойдите к карте. Продолжайте. С того места, на котором господина барона покинуло красноречие.

– Слушаюсь! Причиной, заставившей фельдмаршала Мэнно Коегоорна произвести маневр и совершить ускоренный бросок на запад, были доклады разведки, сообщившей, что армия нордлингов идет на выручку блокированной крепости Майена. Маршал решил перекрыть нордлингам путь и принудить их к решающему бою. Для этого он разделил силы Группы Армий «Центр». Часть оставил под Майеной, с остальными силами двинулся быстрым маршем.

– Кадет Путткаммер! Вы не писатель-беллетрист! Вы – будущий офицер! Что за определение «остальные силы»? Прошу дать точный ordre de bataille

ударной группой маршала Коегоорна. Используя военную терминологию.

– Слушаюсь, господин ротмистр! Под командой фельдмаршала Коегоорна стояли две армии: Четвертая Конная Армия под началом генерал-майора Маркуса Брайбана, патрона нашей школы…

– Прекрасно, кадет Путткаммер.

– Подлиза сраный, – прошипел со своей парты кадет Фиц-Остерлен.

– …а также Третья Армия под командованием генерал-лейтенанта Реца де Меллис-Стока. В состав Четвертой Конной Армии, насчитывавшей более двадцати тысяч солдат, входили дивизия «Венендаль», дивизия «Магна», дивизия «Фрундеберг», Вторая Виковарская Бригада, Седьмая Даэрлянская Бригада, а также бригады «Наузикаа» и «Врихедд», а также… хмм… а также дивизия…
***

– Дивизия «Ард Феаинн», – бросила Джулия Абатемарко. – Если, разумеется, вы чего-нибудь не напутали. У них на прапоре точно было большое серебряное солнце?

– Так точно, полковник! – твердо ответил командир разведки. – Несомненно, было.

– «Ард Феаинн», – проворчала Сладкая Ветреница. – Хммм… любопытно. Получается, что в трех маршевых колоннах, которые вы якобы видели, на нас идет не только вся Конная, но и часть Третьей. Нет! На слово не поверю! Необходимо увидеть собственными глазами. Ротмистр, на время моего отсутствия бандерой

командуете вы. Приказываю послать связного к полковнику Пангратту…

– Но, полковник, умно ли, лично…

– Выполняйте!

– Слушаюсь!

– Это большой риск, полковник! – перекричал командир разведки гул копыт идущих галопом лошадей. – Можно налететь на разъезд…

– Не болтай. Веди!

Отряд промчался вниз по теснине, вихрем пронесся по долине речки, влетел в лес. Здесь пришлось притормозить. Движение затрудняли плотно растущие деревья, кроме того, они действительно могли случайно наткнуться на разведывательные разъезды либо передовое охранение, несомненно, высланные нильфгаардцами. Правда, разведка кондотьеров заходила неприятелю с фланга, не с фронта, но фланги наверняка тоже были защищены. Так что операция выглядела чертовски рискованной. Но Сладкая Ветреница любила такие спектакли. И во всей Вольной Компании не нашлось бы солдата, который не пошел бы за ней. Даже в ад.

– Здесь, – сказал командир разведки. – Вот эта башня.

Джулия Абатемарко покрутила головой. Башня была кривая, разрушенная, ощетинившаяся сломанными балками, ажурная от проломов и дыр, в которых западный ветер играл, как на свирели. Неизвестно, кто и зачем построил на безлюдье эту башню. Но что построил давно, было известно.

– Эта хреновина не обрушится под нами?

– Наверняка нет, полковник.

В Вольной Компании кондотьеры обращались к начальству не «по-господски», а только по званию.

Джулия быстро взобралась, почти взбежала на вершину башни. Командир разведки присоединился лишь через минуту, а уж сопел словно бугай, покрывающий корову. Опершись о кривой парапет, Сладкая Ветреница с помощью монокуляра осматривала долину, высунув язык и выпятив изящный задок. Видя это, командир разведки почувствовал, как его пробирает дрожь. Однако быстро успокоился.

– «Ард Феаинн», несомненно, – облизнулась Джулия Абатемарко. – Вижу также даэрлянцев Элана Трахе, есть там и эльфы из бригады «Врихедд», наши старые знакомцы из-под Марибора и Майены… Ага! Вот и черепа. Знаменитая бригада «Наузикаа»… Вижу и языки пламени на пропорцах дивизии латников «Деитвен»… И белую хоругвь с черным алерионом

– знаком дивизии «Альба»…

– Вы узнаете их, – буркнул в ответ командир разведки, – действительно, как старых знакомых…

– Я окончила военную Академию, – отрезала Сладкая Ветреница. – Я – офицер и цензус

. Ладно, все, что хотела увидеть, я увидела. Возвращаемся в бандеру.
***

– На нас идут Четвертая Конная и Третья, – сказала Джулия Абатемарко. – Повторяю, вся Четвертая Конная и, пожалуй, вся кавалерия Третьей. За хоругвями, которые я видела, вздымается туча пыли. Там тремя колоннами идут, на мой взгляд, тысяч сорок конников. А может, больше. Может…

– Может быть, Коегоорн разделил Группу Армий «Центр», – докончил Адам «Адью» Пангратт, командир Вольной Компании. – Взял только Четвертую Конную и конников из Третьей без пехоты, чтобы идти быстрее. Эй, Джулия, будь я на месте коннетабля Наталиса или короля Фольтеста…

– Знаю. – Глаза Сладкой Ветреницы вспыхнули. – Знаю, что бы ты сделал. Ты послал бы к ним гонцов?

– Конечно.

– Наталис – тертый калач. Возможно, завтра…

– Возможно, – не дал ей докончить «Адью». – И даже думаю, что будет. Подгони коня, Джулия. Хочу тебе кое-что показать.

Они быстро отъехали, значительно обогнав остальную часть войска. Солнце уже почти коснулось холмов на западе, леса и кустарники поймы перечеркивали долину длинными тенями. Но видно еще было достаточно хорошо, чтобы Сладкая Ветреница с ходу поняла, что хочет ей показать «Адью» Пангратт.

– Здесь, – подтвердил он ее догадку, поднимаясь на стременах, – здесь я принял бы завтра бой. Если б командовал армией.

– Удачное место, – согласилась Джулия Абатемарко. – Ровно, твердо, гладко… Есть где построиться… Хммм… От тех вон холмов до тех вон прудов… Мили три будет… А лучшего места для командира, чем тот вон холм, и не придумаешь.

– Верно говоришь. А там, глянь, в середине, еще одно озерко или рыбный пруд, вон, который там блестит… Можно использовать… Речка тоже сгодится для рубежа, потому что и невелика, и болотиста… Как, Джулия, ее?.. Мы ведь там вчера проходили. Помнишь?

– Забыла. Вроде бы Хохля. Или как-то так…
***

Кто тамошнюю округу знает, тот свободно сможет представить себе все, что происходило, тем же, кои не столь хорошо со всем сим знакомы, поясню, что левое крыло королевского войска до того места доходило, где ноне поселение Бренна расположение имеет. Во времена же битвы никакого поселения там не было, потому как в позатом году эльфами-Белками спалена она была до земли. Так вот там, именно что на левом крыле, стоял реданский королевский корпус, коим граф Руйтер руководил. А было в оном корпусе народу восемь тысяч в пехоте и коннице преотменной.

Середина королевской силы стояла как раз насупротив холма, коий после Шибеничным – Висельным, стало быть, – поименовали. Там, на холму на том, стояли король Фольтест со свитою и коннетабль Ян Наталис, на всю битву с высокости холма обозрение имевшие. Здесь главные силы войска нашего сгруппированы были – двенадцать тысяч доблестных темерских и реданских инфантеристов, в четыре огромадных четверобока уформованных, десятью хоругвями конницы охраняемых, стоявших аж до северного краю пруда, местными жителями Золотым именуемого. Серединная группировка имела во второй линии резервную рать – три тысячи вызимской и мариборской пехоты, коими воевода Бранибор верховодил.

От южного же края Золотого Пруда по сам ряд садков рыбных и заворот речки Хотли на позиции в милю широтой стояло войска нашего крыло правое, состоящее из Добровольческой Рати Махакамских краснолюдов, восьми хоругвей легкой кавалерии и бандеры знаменитой Вольной Кондотьерской Компании. Команду над правым крылом держали кондотьер Адам Пангратт и краснолюд Барклай Эльс.

Насупротив, в миле почитай али двух, на поле голом, за лесом, построил нильфгаардское войско фельдмаршал Мэнно Коегоорн. Стоял там народ железный, аки стена черная, полк при полку, рота при роте, эскадрон при эскадроне, покуда хватал глаз конца им не было. А по лесу хоругев

и пик вообразить себе можно было, что не токмо широкий, но и зело глубокий строй там устроен. Потому как было того войска сорок и шесть тысячей, о чем в то время мало кто ведал, и хорошо, потому как иначе у многих наших при видимости той нильфгаардской мощи сердце и защемило.

А даже и у наихрабрейших воинов сердца забились под латами аки молоты кузнечные, ибо явно стало, что сечь, да к тому ж кровавая теперь тут начнется, и мало кому из тех, что в строях стоят, заход солнца дадено узреть будет.
***

Ярре, поддерживая сползающие с носа очки, еще раз прочитал написанное, вздохнул, потер лысину, затем взял губку, немного сжал ее и стер последнюю фразу.

Ветер шумел в листьях липы, звенели пчелы. Дети, как все дети мира, пытались перекричать друг дружку.

По ноге старика ударил летящий по траве мяч. Прежде чем он, неуклюжий и неловкий, успел наклониться, кто-то из его внучат пронесся, словно маленький волчонок, и, не останавливаясь, схватил мяч. Стол покачнулся. Ярре правой рукой удержал чернильницу, культей левой придержал листки бумаги.

Звенели тяжелые от золотых шариков акациевой пыльцы пчелы.

Ярре продолжил свой труд.

Утро было хмурым, но солнце пробивалось сквозь облака и со своей высоты явно о проходящих часах напоминало. Задул ветер, залопотали и зашумели пропорцы, словно многих птиц стая, что к полету вспархивает. А Нильфгаард как встал, так и стоял, аж все удивляться почали, почему бы это маршал Мэнно Коегоорн не дает своим войскам приказа выступать?
***

– Когда? – Мэнно Коегоорн оторвался от карт, окинул военачальников взглядом. – Когда, спрашиваете, я прикажу начинать?

Никто не отозвался. Мэнно поочередно взглянул на своих командиров. Самыми напряженными и встревоженными выглядели те, кому предстояло оставаться в резерве: Элан Трахе, командир Седьмой Даэрлянской, и Кеес ван Ло из бригады «Наузикаа». Явно нервничал также Удер де Вингальт, адъютант маршала, у которого было меньше всех шансов принять активное участие в бою.

Те, кому предстояло ударить первыми, казались спокойными, более того – явно скучающими. Маркус Брайбан зевал. Генерал-лейтенант Рец де Меллис-Сток ковырял мизинцем в ухе, то и дело осматривая палец, словно и верно ожидал увидеть на нем что-то заслуживающее внимания. Оберштер

Рамон Тырконнель, молодой командир дивизии «Ард Феаинн», тихо посвистывал, уставившись в одному ему известную точку на горизонте. Оберштер Лиам аэп Муир Мосс из дивизии «Деитвен» листал свой неразлучный томик поэзии. Тибор Эггебрахт из дивизии тяжелых копейщиков «Альба» почесывал затылок концом хлыста.

– Атаку начнем, – сказал Коегоорн, – как только вернутся патрули. Меня беспокоят холмы на севере, господа офицеры. Прежде чем ударить, я должен знать, что там творится, за теми холмами.
***

Ламарр Флаут трусил. Трусил чудовищно, страх ползал у него по кишкам, ему казалось, что в утробе у него по меньшей мере дюжина скользких, покрытых вонючей слизью угрей яростно пытается отыскать лазейку, через которую можно было бы выбраться на волю. Час назад, когда патруль получил приказы и отправился на разведку, Флаут в глубине души надеялся, что утренний холод разгонит тревогу, что страх задушит рутина, отшлифованный ритуал, жесткий и суровый церемониал службы. Он ошибся. Теперь же, по прошествии часа и, пожалуй, пяти миль – далеко, опасно далеко от своих, глубоко, опасно глубоко на территории врага, близко, смертельно близко от неведомой опасности, – только теперь страх показал, на что он способен.

Они остановились на опушке пихтового леса, предусмотрительно не высовываясь из-за растущих здесь больших можжевеловых кустов. Перед ними, за полосой невысоких елочек, раскинулась широкая котловина. Туман стлался по верхушкам трав.

– Никого, – отметил Флаут. – Ни живой души. Возвращаемся. Мы уже, пожалуй, далековато зашли.

Вахмистр покосился на него. Далеко? Отъехали едва на милю. К тому же ползли, словно хромые черепахи.

– Стоило бы еще, – сказал он, – заглянуть за те холмы, господин лейтенант. Оттуда, думается мне, обзор будет получше. Далеко, на обе долины. Если кто туда тащится, мы не сможем его не заметить. Так как? Шмыгнем, господа? Тут всего парочка стае.

«Парочка стае, – подумал Флаут. – На открытой местности, будто на сковороде!» Угри извивались в животе, настойчиво искали выход из его внутренностей. Во всяком случае, один-то уж наверняка. Флаут определенно чувствовал, что угорь – на верном пути.

«Я слышал звон стремян. Фырканье лошади. Там, в сочной зелени, меж молодых пихточек на песчаном склоне. Что-то там пошевелилось. Чья-то фигура? Нас окружают?»

По обозу ходил слух, что несколько дней назад кондотьеры из Вольной Компании напали из засады на разъезд бригады «Врихедд», взяли живым одного эльфа. Говорят, кастрировали его, вырвали язык, обрубили пальцы рук… А под конец выдавили глаза. Теперь-то, насмехались они, никаким манером ты не поиграешь со своей эльфьей подружкой. И даже не сможешь глянуть, как она забавляется с другими.

– Ну, господин лейтенант, – кашлянул вахмистр. – Сбегаем за холмы-то?

Ламарр Флаут сглотнул слюну.

– Нет, – сказал он. – Нельзя терять время. Мы убедились: здесь врага нет. Необходимо доложить командованию. Возвращаемся!
***

Мэнно Коегоорн выслушал рапорт, оторвал глаза от карты.

– По подразделениям! – приказал кратко. – Господин Брайбан, господин де Меллис-Сток. Наступать!

– Да здравствует император! – рявкнули Тырконнель и Эггебрахт.

Мэнно как-то странно посмотрел на них.

– По подразделениям, – повторил он. – Да осияет Великое Солнце вашу славу.
***

Мило Вандербек, низушек, полевой хирург, известный под прозвищем Русти-Рыжик, жадно втянул изумительную смесь запахов йода, нашатыря, спирта, эфира и магических эликсиров, заполнявших палатку. Он хотел насытиться этим ароматом – здоровым, чистым, невинным, незамутненным, незараженным и клинически стерильным – сейчас. Русти знал, что долго он таким не продержится.

Взглянул на операционный стол, девственно белый, и хирургические аксессуары – десятки инструментов, вызывающих уважение и доверие бесстрастным, грозным величием холодной стали, сияющей чистотой металла, порядком и эстетикой расположения.

При инструментах возился его персонал – три женщины. «Тьфу, – мысленно поправился Русти. – Одна женщина и две девушки. Тьфу, еще раз: одна старая, хоть и прелестно выглядящая баба. И двое детей».

Магичка и знахарка по имени Марти Содергрен, волонтерка Шани, студентка из Оксенфурта, Иоля, жрица из храма Мелитэле в Элландере.

«Марти Содергрен я знаю, – подумал Русти, – работал с этой красоткой не раз. Чуточку нимфоманка со склонностью к истерии, но это не страшно, пока действует ее магия. Анестезирующие, дезинфицирующие и останавливающие кровотечение чары.

Иоля. Жрица, вернее – адептка. Девушка с красотой бесхитростной и заурядной как льняное полотно, с большими, сильными крестьянскими руками. Храм позаботился о том, чтобы эти руки не калечила тяжкая и грязная изнурительная работа в поле. Но не смог скрыть происхождения девушки».

«Нет, – подумал Русти, – за нее я в принципе не беспокоюсь. Это руки кметки – верные руки, им доверять можно. Кроме того, воспитанницы храма редко подводят, в моменты отчаяния не расслабляются, а ищут опоры в своей вере, в своей мистике. Интересно, что это им помогает».

Он взглянул на рыжеволосую Шани, ловко заправляющую в закривленные иголки хирургическую нить.

«Шани. Дитя зловонных городских закоулков, попавшее в Оксенфуртский университет благодаря собственной жажде знаний и невероятным самоограничениям родителей, оплачивающих ее учебу. Жак. Франтиха. Веселый шалопай. Что она умеет? Иглы заправлять? Накладывать жгуты? Держать крючки? М-да, вопрос. А что, если она свалится в обморок, упустит крючки и рухнет носом в распоротый живот оперируемого?»

«Люди такие нежные, – подумал он. – Ведь просил же я, чтобы мне дали эльфку. Или кого-нибудь из моего народа. Так нет же. Видите ли, не доверяют.

Мне, впрочем, тоже не доверяют.

Я – низушек. Нелюдь.

Чужак!»

– Шани!

– Слушаю, господин Вандербек?

– Русти. То есть для тебя – господин Русти. Что это, Шани? И для чего оно?

– Экзаменуете, господин Русти?

– Отвечай, девушка.

– Это распатор. Для снятия надкостницы при ампутациях. Чтобы надкостница не лопалась под зубьями пилы, чтобы получить чистый и гладкий распил! Вы удовлетворены? Я угадала?

– Тише, девушка, тише.

Шани пятерней пригладила волосы.

«Интересно, – подумал он. – Нас здесь четверо медиков. И все рыжие! Фатум, что ли?»

– Прошу вас, девушки, – бросил он, – выйти из палатки.

Они вышли, хотя все три фыркнули себе под нос. Каждая по-своему.

Перед палаткой, пользуясь последними минутами сладкого безделья, сидела группа санитаров. Русти окинул их суровым взглядом, принюхался, проверяя, не успели ли уже набраться.

Кузнец, огромный парнище, пыхтел около напоминающего пыточную скамью стола, упорядочивая инструменты для вылущивания раненых из лат, кольчуг и погнутых забрал шлемов.

– Там, – начал Русти без предисловий, указывая на поле, – вот-вот начнется бойня. И тут же появятся первые раненые. Все вы знаете, что делать, каждый знает свои обязанности и свое место. Если каждый будет делать то, что делать обязан, ничего плохого случиться не может. Ясно?

Ни одна из «девушек» не ответила.

– Там, – продолжал Русти, снова указывая на поле, – каких-то сто ерундовых тысяч солдат сейчас примутся калечить, уродовать и убивать друг дружку. Весьма изысканными методами. Нас, с учетом двух других госпиталей, двенадцать медиков. Мы ни за что на свете не сумеем помочь всем пострадавшим. Даже исчезающе малому проценту требующих нашей помощи. Да этого от нас даже и не ожидают. Но мы будем лечить! Ибо это, простите за банальность, суть нашего существования. Помогать страждущим. Так поможем – банально – стольким, скольким сможем помочь.

Никто опять не ответил. Русти повернулся.

– Мы не сумеем сделать больше, чем в состоянии сделать, – сказал он тише и теплее. – Но давайте постараемся все, чтобы того, что мы сделать не сможем, было по возможности меньше.
***

– Двинулись, – сказал коннетабль Ян Наталис и вытер вспотевшую руку о бедро. – Ваше королевское величество, Нильфгаард двинулся. Они идут на нас!

Король Фольтест, сдерживая танцующего сивого коня в расшитой лилиями попоне, показал коннетаблю свой прекрасный, достойный красоваться на монетах профиль.

– Стало быть, надлежит принять их достойно. Милсдарь коннетабль! Господа офицеры!

– Смерть Черным! – в один голос рявкнули кондотьер Адам «Адью» Пангратт и граф де Руйтер.

Коннетабль глянул на них, потом выпрямился в седле и набрал воздуха в легкие:

– По хоругвям!

Вдали глухо гудели нильфгаардские литавры и барабаны, надрывались рожки, роги и боевые трубы. Земля, по которой разом ударили тысячи копыт, дрогнула.
***

– Сейчас, – проговорил Анди Бибервельт, низушек, старшина обоза, откидывая волосы с небольшого остроконечного ушка. – Вот-вот…

Тара Хильдебранд, Диди Хофмайер «Хмельник» и прочие ездовые, сбившиеся вокруг старшины, покивали головами. Они тоже слышали глухой монотонный топот копыт, долетавший из-за холмов и из-за леса. Слышали нарастающий, словно гудение шмелей, рев и глухой гул. Чувствовали, как дрожит земля. Рев и гул резко усилились, подскочили на тон выше.

– Первый залп лучников. – У Анди Бибервельта был опыт, он видел, вернее, слышал не одну битву. – Будет и второй.

Он был прав.

– Теперь-то уж сойдутся!

– Ллучч… ше зза-залеззем под ввозы, – предложил, беспокойно вертясь, Вильям Хардботтом по прозвищу Заика, – ггово-рю вввам.

Бибервельт и остальные низушки поглядели на него с сочувствием. Под телеги? Зачем? От места боя их отделяла почти четверть мили. И даже если какой-нибудь разъезд заберется сюда, к обозу, разве спасет кого-нибудь сидение под телегой?

Рев и гул нарастали.

– Все, – сказал Анди Бибервельт.

И снова оказался прав.

С расстояния в четверть мили, из-за холмов и из-за леса, сквозь рев и лязг железа о железо до обозников долетел четкий, чудовищный, вздымающий волосы на голове звук.

– Кавалерия. – Бибервельт облизнул губы. – Кавалерия напоролась на пики…

– Ттт… только, – выдавил побледневший Заика, – ннне зна… в чем у них тттам лллошади провинились… у кккурвиных ддетей!
***

Ярре неведомо уже который раз стер губкой написанную фразу. Прикрыл глаза, вспоминая тот день, тот миг, когда столкнулись две армии. Когда оба войска, словно разъяренные сторожевые псы, кинулись друг другу на горло, схватились в смертельной хватке.

Он искал слова, которыми можно было бы это описать.

Напрасно.
***

Клин конницы с разгона врезался в квадрат пехотинцев. Словно гигантский кинжал дивизия «Альба» крушила все, что защищало доступ к живому телу темерской пехоты – пики, копья, алебарды, дротики, рубели, щиты. Словно кинжал дивизия «Альба» врезалась в живое тело, и полилась кровь. Кровь, в которой теперь топтались и скользили кони. Но острие кинжала, хоть и врезавшееся глубоко, не коснулось ни сердца, ни какого-либо другого жизненно важного органа. Вместо того, чтобы разорвать и разрезать на части темерский квадрат, клин дивизии «Альба» вошел в него и споткнулся. Увяз в эластичной и вязкой как смола толпе пешего люда.

Вначале это выглядело неопасно. Голова и фланги клина состояли из элитных тяжеловооруженных рот. Клинки и мечи ландскнехтов отскакивали от щитов и блях, как молоты от наковален, невозможно было добраться и до защищенных ладрами

лошадей. И хотя то один, то другой латник все же падал с коня (либо вместе с конем), мечи, топоры, чеканы и шестоперы кавалеристов укладывали напирающих пехотинцев прямо-таки штабелями, и увязший было в пехоте клин дернулся и начал вбиваться глубже.

– Альбаааа! – Младший лейтенант Девлин аэп Меара услышал крик оберштера Эггебрахта, прорвавшийся сквозь рев, вой и ржание. – Вперед, «Альба»! Да здравствует император!

Конники рванулись, рубя, давя и полосуя. Из-под копыт визжащих и хрипящих лошадей летели плеск, скрип и хруст.

– Альбаааа!

Клин завяз снова. Ландскнехты, хоть и прореженные и окровавленные, не поддались, нажали, стиснули конников тисками так, что затрещало. Под ударами алебард, бердышей и боевых цепов надломились и остановились латники первой линии. Поражаемые двурогами и пиками, стаскиваемые с седел крючьями гизарм и рогатин, безжалостно избиваемые железными кистенями и палицами кавалеристы дивизии «Альба» начали умирать. Врезавшийся в квадрат пехоты клин – еще недавно грозное, безжалостно калечащее железо, увязшее в живом организме, – теперь больше напоминал ледяную сосульку, зажатую в огромном крестьянском кулаке.

– Темерияаааа! За короля, ребяты! Бей Черных!

Но ландскнехтам тоже было нелегко. «Альба» не давала себя разорвать, мечи и топоры вздымались и падали, рубили, кололи, резали, и каждого сваленного с седла конника пехота оплачивала немалой кровью.

Оберштер Эггебрахт, которого ткнули в щель между пластинами лат острым, тонким как шило наконечником пики, закричал, покачнулся в седле. Прежде чем ему успели прийти на помощь, страшный удар боевого топора смел его с коня. Пехота сомкнулась над ним.

Штандарт с черным алерионом с золотым перисониумом

на груди покачнулся и упал. Латники, а среди них и младший лейтенант Девлин аэп Меара, кинулись в ту сторону, рубя, топча, вереща.

«Хотел бы я знать, – подумал Девлин аэп Меара, выдергивая меч из разрубленного капалина и черепа темерского ландскнехта, – хотел бы я знать, – подумал он, широким ударом отбивая нацеленный в него зубчатый наконечник гизармы, – хотел бы я знать, зачем все это. Почему все это. И из-за кого все это».
***

– Эээ… И тогда собрался совет великих мэтресс… Наших Почтенных Матерей… Э… Память о которых вечно будет жить в наших сердцах… Ибо… Э… Мэтрессы из Первой Ложи… установили… Ээээ… Установили…

– Адептка Абонда. Ты не готова. Оценка – неудовлетворительная. Садись.

– Но я учила, правда учила…

– Садись.

– На кой ляд нам изучать такие древности? – забурчала Абонда, садясь. – Кого это сегодня интересует? Кому это сегодня нужно?.. И какая от этого польза…

– Тише! Адептка Нимуэ!

– Я здесь, госпожа магистр.

– Вижу. Ты можешь ответить на вопрос? Если нет, сядь и не отнимай у меня попусту время.

– Я могу.

– Слушаю.

– Потому что хроники говорят нам, что Совет мэтресс собрался в замке Лысая Гора, чтобы решить, как покончить с пагубной войной между императором и владыками Севера. Почтенная Мать Ассирэ, святая мученица, поведала, что владыки Севера не перестанут воевать, пока как следует не истекут кровью. А Почтенная Мать Филиппа, святая мученица, ответила: «Дадим же им великий и кровавый, страшный и жестокий бой, доведем их до такого боя. Пусть армии императора и войска королей изойдут в этом бою кровью, и тогда мы, Великая Ложа, заставим их заключить мир». Так все и вышло. Почтенные Матери сделали так, что случилась битва под Бренной. А владыки принуждены были заключить цинтрийский мир.

– Очень хорошо, адептка Нимуэ. Я поставила бы тебе оценку «отлично»… если бы не твое «потому что» в начале изложения. Фразу не положено начинать со слов «потому что». Садись. А теперь о цинтрийском мире нам расскажет…

Прозвучал звонок на перемену. Но слушательницы не вскочили, сопровождая конец урока визгом и хлопаньем парт. Они хранили молчание и благовоспитанное спокойствие. Ведь они уже не были детьми, уже учились в третьем классе! Им было по четырнадцать лет. А это обязывает.
***

– Ну, здесь ничего добавить нельзя. – Русти оценил состояние первого раненого, истекавшего кровью на незапятнанной прежде девственной белизне операционного стола. – Бедренная кость раздроблена… Артерия уцелела, иначе б вы принесли труп. Похоже на удар топором, причем твердое крыло седла выполнило роль пенька дровосека. Извольте посмотреть…

Шани и Иоля наклонились. Рыжик потер руки.

– Как я сказал, здесь ничего не добавить. Можно лишь отнять. За работу, Иоля. Жгут, крепче. Шани – нож. Не этот, двусторонний. Ампутационный.

Раненый не сводил бегающего взгляда с их рук, следил за их действиями глазами перепуганного, схваченного в силки животного.

– Немножко магии, Марти, если можно попросить, – кивнул низушек, наклоняясь над пациентом так, чтобы полностью перекрыть ему поле зрения. – Буду ампутировать, сынок.

– Нееее! – заорал раненый, дергая головой и пытаясь увернуться от рук Марти Содергрен. – Не хочуууу!

– Если не ампутирую, умрешь.

– Лучше умереть… – Под влиянием магии целительницы раненый говорил все медленнее. – Лучше умереть… чем быть калекой… Дайте мне умереть… Умоляю… Дайте мне умереть!

– Не могу. – Рыжик поднял нож, поглядел на лезвие, на все еще блестящую, незапятнанную сталь. – Не могу я позволить тебе умирать. Так уж сложилось, сынок, что я врач.

Он решительно вонзил острие и сделал глубокий разрез. Раненый взвыл. Дико, нечеловечески.
***

Гонец осадил коня так резко, что из-под копыт брызнул дерн. Два адъютанта вцепились в узду, удержали покрытого пеной жеребца. Гонец спрыгнул на землю.

– От кого? – крикнул Ян Наталис. – Ты от кого?

– От господина де Руйтера… – выдавил гонец. – Мы остановили Черных… Но у нас очень большие потери… Господин де Руйтер просит помощи…

– Нет помощи, – после краткого молчания ответил коннетабль. – Вы должны выстоять. Должны!
***

– А здесь, – указал Рыжик с видом коллекционера, демонстрирующего свою коллекцию, – взгляните, дамы, прекрасный образчик удара в живот… Кто-то нас немного выручил, осуществив на несчастном любительскую лапаротомию

… Хорошо, что его несли заботливо, не растеряли по дороге важнейших органов… То есть я предполагаю, что не растеряли. Как считаешь, Шани? А почему вдруг такая мина, девочка? До сих пор ты знала мужчин исключительно снаружи?

– Поврежден кишечник, господин Русти.

– Диагноз столь же точный, сколь и очевидный! Здесь даже осмотр не нужен, достаточно понюхать. Иоля, платок. Марта, все еще много крови, будь любезна, удели нам еще толику своей бесценной магии. Шани, зажим. Поставь сосудистую клемму, ты же видишь, что льется. Иоля, нож.

– Кто берет верх? – неожиданно совершенно здраво, хоть и не совсем членораздельно, спросил оперируемый, вращая вытаращенными глазами. – Скажите… кто… побеждает?

– Сынок, – Рыжик наклонился над раскрытой, кровавой и пульсирующей брюшной полостью, – поверь, это самое последнее, о чем я стал бы беспокоиться, оказавшись на твоем месте!
***

…завязался тогда на крыле левом и в середине линии бой жестокий и кровавый, но тут, хоть и велики были ярость и напор Нильфгаарда, разбились их ряды о королевское войско, как волна морская разбивается, налетев на скалу, ибо отборный стоял здесь королевский солдат, боевые мариборские, вызимские и третогорские хоругви латников, а такоже вельми стойкий темерский ландскнехт, профессиональный наемник, коего конница не устрашила.

Так там и воевали, воистину как море со скалою суши, такой шел бой, в коем не угадаешь, кто верх берет, поелику хоть волны в скалу неустанно бьют, не слабеют, а отступают затем лишь, чтобы ударить снова, а скала стоит, как стояла, все ей средь волн бурных видать.

Иначе шло дело на королевского войска крыле правом.

Будто опытный ястреб, коий знает, куда упасть и насмерть клюнуть, так и фельдмаршал Мэнно Коегоорн знал, где удар нанесть. Собрав в кулак железный свои отборные дивизии, копейщиков «Деитвен» и латников «Ард Феаинн», ударил он в стык линии повыше Золотого Пруда, туда, где стояли хоругви бруггенские. Бруггенцы геройское сопротивление оказывали, однако послабее показались и оружием, и духом. Не сдержали нильфгаардского напору. Вскачь помчались им на поддержку две бандеры Вольной Компании под старым кондотьером Адамом Панграттом и Нильфгаард остановили, обильно, однако же, заплатив за это своею кровию. Но стоящим на правом фланге краснолюдам из Добровольческой Рати страшная угроза окружения глянула в очи, а всему королевскому войску разорванием рядов загрозила.

Ярре погрузил перо в чернильницу. Внучата в глубине сада пискливо кричали, их смех звенел словно стеклянные колокольчики.

Однако же приметил грозящую опасность чуткий навроде журавля Ян Наталис, в миг единый уразумел, что там светит. И не мешкая гонца послал к краснолюдам с приказом полковнику Эльсу…
***

При всей своей семнадцатилетней наивности корнет Обри понимал, что добраться до правого крыла, передать приказ и снова вернуться на командирский холм можно самое большее за десять минут. Ни в коем случае не дольше. Конечно, на Чиките, кобыле изящной и быстрой как лань.

Однако еще прежде, чем он домчался до Золотого Пруда, корнет понял, что, во-первых, неизвестно, когда он доберется до правого крыла, и, во-вторых, неизвестно, когда ему удастся вернуться. И еще он понял то, что ему очень даже пригодится резвость Чикиты.

На поле, к западу от Золотого Пруда, кипел бой. Черные секлись с бруггенской конницей, защищающей боевые порядки пехоты. На глазах у корнета из скопища людей и коней внезапно, словно искры, словно осколки разбитого витража, выпали и беспорядочно рванулись к речке Хотле фигурки в зеленых, желтых и красных плащах. За ними черной рекой разливалась поводь нильфгаардцев.

Обри резко осадил кобылу, рванул поводья, готовый развернуться и бежать, сойти с дороги беглецов и преследователей. Однако чувство долга взяло верх. Корнет прильнул к конской шее и пошел головокружительным галопом.

Вокруг стояли крик и рев, мелькали, как в калейдоскопе, фигурки, сверкали мечи, неслись звон и грохот. Некоторые припертые к пруду бруггенцы отчаянно сопротивлялись, сбившись в кучу вокруг знамени с якорным крестом. На поле Черные добивали рассеянную, лишенную поддержки пехоту.

Неожиданно все заслонил черный плащ со знаком серебряного солнца.

– Evgyr, nordling!

Обри крикнул, поднятая криком Чикита сделала прямо-таки олений прыжок, спасая ему жизнь и вынося за пределы досягаемости нильфгаардского меча. Над головой засвистели стрелы, завыли бельты, в глазах снова замелькали разноцветные фигурки.

«Где я? Где свои? Где враг?»

– Evgyr, morv, nordling!

Грохот, стук, ржание лошадей, крик.

– Стой, молокосос! Не туда!

Женский голос. Женщина на вороном жеребце, в доспехах, волосы развеваются, лицо забрызгано кровью. Рядом – конники в латах.

– Ты кто? – Женщина размазала кровь рукой, в которой держала меч.

– Корнет Обри… Флигель-адъютант коннетабля Наталиса… С приказом полковникам Пангратту и Эльсу…

– Тебе не добраться туда, где дерется «Адью». Давай к краснолюдам. Я – Джулия Абатемарко… Вперед, черт побери! Нас окружают! Галопом!

Он не успел возразить. Да и смысла не было.

Через две-три минуты сумасшедшего галопа из пыли возникла масса пехоты, квадрат, наподобие черепахи прикрытый панцирем из деревянных щитов и на манер подушечки для иголок ощетинившийся копьями. Над квадратом развевалось большое золотое знамя со скрещенными молотами, а рядом с ним торчал шест с конскими хвостами и человеческими черепами.

На квадрат, наскакивая и тут же отбегая, словно псы, рвущиеся укусить размахивающего палкой деда, бросались нильфгаардцы. Дивизию «Ард Феаинн» из-за огромных солнц на их плащах невозможно было перепутать ни с какой другой.

– Бей, Вольная Компания! – крикнула женщина, закрутив мечом мельницу. – Отработаем дукаты!

Конники – а с ними и корнет Обри – ринулись на нильфгаардцев. Стычка длилась всего несколько минут. Но была жуткой. Потом стена щитов раскрылась перед ни

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:54 | Сообщение # 26

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

– Это ж надо! – рванул бороду Барклай Эльс. – Что ты говоришь? Что говоришь ты, младший сын Анзельма Обри? Что мы тут, получается, баклуши бьем? Мы, курва его мать, не дрогнули даже под напором! Ни на шаг не отступили! Не наша вина, что эти му… эээ… из Бругге не сдержали!

– Но приказ…

– Задом я давлю такие приказы!

– Если мы не закроем брешь, – перекричала рев Сладкая Ветреница, – Черные прорвут фронт. Фронт прорвут! Раскрой мне ряды, Барклай! Я ударю! Я прорвусь!

– Вырежут вас, прежде чем доберетесь до пруда! Погибнете там зазря.

– Так что ты предлагаешь?

Краснолюд выругался, сорвал с головы шишак, хватанул им о землю. Глаза у него были дикие, налитые кровью, страшные.

Чикита, напуганная криками, плясала под корнетом насколько позволяла теснота.

– Давай сюда Ярпена Зигрина и Денниса Кранмера! Мигом!

Оба краснолюда вырвались из яростного боя, это было видно с первого же взгляда. Оба были в крови. Стальной наплечник одного носил след настолько сильного удара мечом, что пластины встали торчком. У другого голова была обвязана тряпицей, сквозь которую проступала кровь.

– Все в порядке, Зигрин?

– Интересно, – вздохнул краснолюд, – почему все об этом спрашивают?

Барклай Эльс отвернулся, отыскал взглядом корнета и впился в него глазами.

– Стало быть так, самый младший сын Анзельма, – прохрипел он. – Король и коннетабль приказывают нам прийти и поддержать их? Ну, так раскрой глаза шире, корнетик. Будет на что посмотреть.
***

– Холера! – рявкнул Русти, отскакивая от стола и размахивая скальпелем. – Почему? Чертов хрен, почему так должно быть?

Никто ему не ответил. Марта Содергрен только развела руками. Шани наклонила голову. Иоля шмыгнула носом.

Пациент, который только что умер, глядел вверх, глаза у него были неподвижные и стеклянные.
***

– Бей-убивай! На погибель сволочам!

– Равняйсь! – рычал Барклай Эльс. – Держи шаг! Держи строй! И плотней! Плотней, мать вашу так-растак!

«Мне не поверят, – подумал корнет Обри. – Ни за что мне не поверят, когда я стану об этом рассказывать. Этот квадрат дерется в полном окружении… Охваченный со всех сторон кавалерией, разрываемый на части, его рубят, давят, колют… И этот квадрат идет. Идет ровный, плотный, даже со щитами. Идет, переступая через трупы и топча их, толкает перед собой конницу, толкает перед собой элитную дивизию „Ард Феаинн“. И идет».

– Бей!

– Держи шаг! Держи шаг! – рычал Барклай Эльс. – Держи строй! Песню, курва ваша мать, песню! Нашу песню! Вперед, Махакам!

Из нескольких тысяч краснолюдских глоток вырвалась знаменитая махакамская боевая песня.

Ху-у! Ху-у!

Строй держи! Печатай шаг!

Мы прикроем ваш бардак!

Нам не греться на печи!

В бой! Вперед, бородачи!

Ху-у! Ху-у!

– Бей-убивай! Вольная Компания! – В грозный рев краснолюдов врезалось, словно тонкое жало мизеркордии, высокое сопрано Джулии Абатемарко. Кондотьеры, вырываясь из строя, нападали на атакующих квадрат конников. Все это граничило с самоубийством. На наемников, лишенных защиты краснолюдских алебард, пик и щитов, обрушилась вся мощь нильфгаардского напора. Рев, крик людей, конский визг заставили корнета Обри невольно скорчиться в седле. Кто-то ударил его в спину, он почувствовал, как вместе с увязшей в толпе кобылой движется в сторону самого страшного столпотворения, самой жуткой резни. Обри крепче сжал рукоять меча, которая вдруг показалась ему скользкой и ужасно неудобной.

Через мгновение, вынесенный перед линией щитов, он уже рубил налево и направо, как безумный, и орал, как спятивший.

– Еще раз! – услышал он дикий крик Сладкой Ветреницы. – Еще одно усилие! Держитесь, парни! Бей-убивай! За дукаты, что как солнце золотые! Вольная Компания!

Нильфгаардский конник без шлема, с серебряным солнцем на плаще, ворвался в строй, поднялся на стременах, страшным ударом топора повалил краснолюда вместе со щитом, рассек голову другому. Обри вывернулся в седле и рубанул наотмашь. С головы нильфгаардца отлетел большой покрытый волосами кусок, сам он рухнул на землю. В тот же момент корнет тоже получил чем-то по голове и свалился с седла. Из-за давки он не сразу оказался внизу, несколько секунд висел, тонко визжа, между небом и землей и боками двух лошадей. Но хоть он досыта набрался страха, боли почувствовать не успел. Когда же наконец упал, подкованные копыта почти тут же размозжили ему череп.
***

Спустя шестьдесят пять лет старушка, которую попросили рассказать о том дне, о Бренненском поле, о краснолюдском квадрате, двигавшемся к Золотому Пруду по трупам друзей и врагов, усмехнулась, еще сильнее сморщив уже и без того сморщенное и темное, как сушеная слива, лицо. Раздраженная – а может, только прикидывающаяся раздраженной, – она махнула дрожащей, костлявой, чудовищно скрученной артритом рукой.

– Никак, – зашепелявила она, – ни одна сторона не могла одолеть другую. Мы-то были внутри. В окружении. Они – снаружи. И мы просто-напросто убивали друг друга. Кхе-кхе-кхе… Они нас, мы их…

Старушка с трудом сдержала приступ кашля. Те из слушателей, которые были ближе, заметили на ее щеке слезу, с трудом пробивающую себе дорогу среди морщин и старых шрамов.

– Они были такими же мужественными, как и мы, – бормотала бабулька, которую некогда звали Джулией Абатемарко, Сладкой Ветреницей из Вольной Кондотьерской Компании… – Кхе-кхе-кхе… Мы были равно мужественными. И мы, и они.

Старушка замолчала. Ненадолго. Слушатели не торопили ее, видя, как она улыбается своим воспоминаниям. Своей храбрости. Маячившим в тумане забвения лицам тех, что геройски погибли. Лицам тех, что геройски выжили… Для того, чтобы потом их подло прикончила водка, наркотики и туберкулез.

– Да, мы были равно мужественны, – закончила Джулия Абатемарко, – ни одной стороне не удавалось набрать столько сил, чтобы быть более мужественной. Но мы… Нам удалось быть мужественными на одну минуту дольше.
***

– Марти, очень тебя прошу, дай нам еще малость своей чудесной магии! Еще совсем немного! В животе у этого бедолаги сплошная каша, вдобавок приправленная множеством проволочных колечек от кольчуги! Я ничего не могу сделать, он дергается, словно рыба, которую потрошат живьем! Шани, черт побери, держи крючки! Иоля! Спишь, язви тебя? Зажим! Заа-ажим!

Иоля глубоко вздохнула, с трудом сглотнула слюну, заполнявшую рот. «Сейчас я грохнусь в обморок, – подумала она. – Не выдержу, не вынесу больше этой вони, этой чудовищной мешанины запахов – крови, блевотины, кала, мочи, содержимого кишок, пота, страха, смерти. Не выдержу непрекращающегося крика, воя, скользких окровавленных рук, цепляющихся за меня, словно я и верно их спасение, их бегство, их жизнь… Не перенесу бессмысленности того, что мы здесь делаем. Потому что это бессмысленность. Одна огромная, гигантская, бессмысленная бессмысленность.

Не перенесу усилий и усталости. Приносят все новых… И новых…

Я не выдержу. Сейчас меня начнет рвать. Сейчас я потеряю сознание. Какой позор…»

– Салфетку! Тампон! Кишечный зажим! Не этот! Мягкий зажим! Смотри, что делаешь! Еще раз ошибешься, дам тебе по рыжей башке! Слышишь? Тресну по рыжей башке!

«Великая Мелитэле! Помоги мне! Помоги мне, богиня!»

– Ну, извольте! Сразу исправилась! Еще один зажим, жрица! Клемму на кишки! Хорошо! Хорошо, Иоля, так держать! Марти, оботри ей глаза и лицо. И мне тоже…
***

«Откуда эта боль? – подумал коннетабль Ян Наталис. – Что у меня так болит? Ах да! Стиснутые кулаки!»
***

– Мы их доконаем! – крикнул, потирая руки, Кеес ван Ло. – Дожмем их, господин маршал! Линия разваливается на стыке. Ударим! Ударим, не оттягивая, и, клянусь Великим Солнцем, они не выдержат! Разбегутся!

Мэнно Коегоорн нервно погрыз ноготь, сообразил, что на него смотрят, быстро вынул палец изо рта.

– Ударим, – повторил Кеес ван Ло спокойнее, уже не так взволнованно. – «Наузикаа» готова…

– «Наузикаа» должна стоять, – отрубил Мэнно. – Даэрлянская тоже должна стоять. Господин Фаоильтиарна!

Командир бригады «Врихедд», Исенгрим Фаоильтиарна по прозвищу Железный Волк обратил к маршалу страшное лицо, обезображенное шрамом, идущим через лоб, бровь, основание носа и щеку.

– Ударьте, – указал булавой Мэнно, – в стык Темерии и Редании! Туда!

Эльф отдал честь. Искалеченное лицо не дрогнуло, не изменилось выражение больших глубоких глаз.

«Союзники, – подумал Мэнно. – Альянты. Боремся вместе. Против общего врага.

Но я их вообще не понимаю, этих эльфов.

Они совсем другие.

Совсем чужие».
***

– Интересно. – Русти попытался вытереть лицо предплечьем, но предплечье тоже было в крови. На помощь пришла Иоля. – Любопытно, – снова проговорил хирург, указывая на пациента. – Его ткнули вилами или какой-то двузубой разновидностью гизармы… Один зуб пробил сердце. Вот, извольте взглянуть. Камера, несомненно, пробита, аорта почти отделена… А он еще минуту назад дышал. Здесь, на столе. Получив в самое сердце, он дотянул до стола…

– Вы хотите сказать, – угрюмо спросил конник из легкой волонтерской кавалерии, – что он умер? И мы напрасно тащили его к вам с поля боя?

– Никогда не бывает напрасно, – не отвел взгляда Русти. – А правду говоря – да, он мертв. Увы. Exitus

. Забирайте… Эх, холера… Киньте-ка глаз, девушки.

Марти Содергрен, Шани и Иоля наклонились над трупом. Русти оттянул умершему веко.

– Вам когда-нибудь доводилось видеть подобное?

Девушки дрогнули, потом ответили.

– Да, – сказали они одновременно, переглянувшись слегка удивленно.

– Я тоже видел, – сказал Русти. – Это ведьмак. Мутант. Вот почему он жил так долго… Это был ваш брат по оружию, люди? Или вы принесли его случайно?

– Это был наш друг, господин медик, – угрюмо подтвердил другой волонтер, детина с перевязанной головой. – Из нашего эскадрона, доброволец, как и мы. Уж и мастер был с мечом обращаться! Койон – имя ему.

– Ведьмак?

– Ага. Но несмотря на все, порядочный был парень.

– Да, – вздохнул Русти, видя четырех солдат, несущих на набухшем и капающем кровью плаще очередного раненого, очень молодого, судя по тому, как тонко он выл. – Да, жаль… Охотно взялся бы за вскрытие этого, несмотря на все, порядочного парня. И любопытство жжет, и диссертацию можно было бы написать, если б заглянуть ему внутрь. Но времени нет! Долой труп со стола! Шани, воды. Марти – дезинфекция! Иоля, полей… Эй, девушка, опять слезы льешь? А теперь-то что?

– Ничего, господин Русти. Ничего. Все уже в порядке.
***

– Я чувствую себя, – повторила Трисс Меригольд, – так, словно меня ограбили.

Нэннеке долго не отвечала, глядя с террасы на храмовый сад, в котором жрицы и адептки копошились, занимаясь весенними работами.

– Ты свой выбор сделала, – сказала она наконец. – Ты избрала свой путь, Трисс. Свою судьбу. Добровольно. И жалеть не о чем.

– Нэннеке, – опустила глаза чародейка. – Я действительно не могу сказать тебе больше, чем сказала. Поверь – и прости.

– Кто я, чтобы прощать? И какая тебе польза от моего прощения?

– Я же вижу, – взорвалась Трисс, – как ты на меня смотришь! Ты и твои жрички! Вижу, как глазами спрашиваете: «Что ты тут делаешь, магичка? Почему ты не там, где Иоля, Эурнэйд, Катье? Мирра? Ярре?»

– Преувеличиваешь, Трисс!

Чародейка смотрела вдаль, на лес, синеющий за стенами храма, на дымы далеких костров. Нэннеке молчала. Мыслями она была не здесь. Там, где кипела битва и лилась кровь. Она думала о девушках, которых послала туда.

– Они, – проговорила Трисс, – отказали мне во всем.

Нэннеке молчала.

– Отказали во всем, – повторила Трисс. – Такие мудрые, такие рассудительные, такие логичные… Как им не верить, когда они говорят, что есть проблемы более важные и проблемки менее важные… что от менее важных надо отказываться не раздумывая, без тени сомнения, полностью посвятив себя более важным. Что нет смысла спасать людей, которых знаешь и любишь, потому что это всего лишь единицы, а судьбы единиц не сказываются на судьбах мира. Что бессмысленно вставать на защиту чести и идеалов, ибо все это пустые слова. Что истинное поле боя за судьбы мира находится в совершенно ином месте, и именно там-то будет идти борьба. А я чувствую себя ограбленной. Меня ограбили, не позволили совершать безумные поступки. Я не могу сломя голову, как безумная, поспешить на помощь Цири, не могу как безумная мчаться, чтобы спасти Геральта и Йеннифэр. Не могу даже участвовать в войне, в той войне, на которую убежал Ярре, на которую ты послала своих девочек… Мне отказали в возможности подняться на Холм. Еще раз встать там. Но только на этот раз – полностью осознавая продуманность и правильность такого решения.

– У каждого – свое решение и свой Холм, – тихо сказала первосвященница. – У каждого. И ты от своего не убежишь.
***

У входа в палатку образовалась толкучка. Принесли очередного раненого в сопровождении нескольких рыцарей. Один, в полной латной броне, покрикивал, командовал, подгонял:

– Двигайтесь, санитары! Живее! Несите его сюда, сюда! Эй ты, фельдшер!

– Я занят. – Русти даже головы не повернул. – Положите раненого на носилки. Я займусь им, как только закончу…

– Ты займешься им сейчас, дурной медикус! Ибо это сам благородный господин граф Гаррамон!

– У этого госпиталя, – Русти повысил голос, потому что застрявший во внутренностях раненого наконечник бельта снова выскользнул у него из щипцов, – у этого госпиталя очень мало общего с демократией. Сюда в основном приносят именно баронов, графов, маркизов и разных других всяких, что повыше рангом. А вот о раненых, что рангом пониже, мало кто заботится. Но все же некоторое равенство существует и здесь! Здесь, а именно – у меня на столе!

– Э! Не понял?

– Не имеет значения, – Русти снова сунул в рану зонд и щипцы, – хам ли тот бедняга, у которого я сейчас пытаюсь вытащить из бебехов железяку, дворянин ли древнего рода, аристократ, или скартебель

. Он лежит у меня на столе. А у меня, позволю себе заметить, князь стоит шута.

– И что?

– А то, что ваш граф подождет своей очереди.

– Ах ты, низушек затраханный!

– Помоги мне, Шани. Возьми другие щипцы. Осторожнее с артерией. Марти, еще немного магии, если можно попросить. У нас здесь ужасное кровотечение.

Рыцарь шагнул вперед, скрежеща зубами и латами.

– Я прикажу повесить тебя! Повесить прикажу, ты, нелюдь!

– Молчи, Пепербок, – с трудом, кусая губы, проговорил раненый граф. – Молчи. Оставь меня здесь и возвращайся на поле боя…

– Нет уж, граф! Никогда!

– Это приказ.

Из-за полотна палатки долетели грохот и звон железа, конский храп и дикий вой. Раненые выли в лазарете на разные голоса.

– Прошу взглянуть. – Русти поднял щипцы и продемонстрировал вытянутый с таким трудом зазубренный наконечник бельта. – Эту цацку выковал профессионал, который получает за свой труд плату, позволяющую ему содержать многочисленную семью и попутно помогать развитию мелкого производства, а стало быть, содействовать повышению всеобщего благосостояния и не менее всеобщего счастья. А способ, которым эта прелесть держится в человеческих внутренностях, несомненно, защищен патентом. Да здравствует прогресс!

Он небрежно бросил окровавленный наконечник в ведро, глянул на раненого, потерявшего в ходе операции сознание.

– Зашить и унести, – прошипел он. – Если посчастливится – выживет. Давайте следующего в очереди. Того, у которого разрублена голова.

– Он, – спокойно сказала Марти Содергрен, – очередь освободил. Только что.

Русти втянул и выпустил воздух, без лишних замечаний отошел от стола, склонился над раненым графом. Руки у него были испачканы, халат забрызган кровью, словно у резника. Даниель Эчеверри, граф Гаррамон, побледнел еще больше.

– Ну-с, – просопел Русти, – очередь свободна, светлейший граф. Давайте его на стол. Так. Что тут у нас? Хо, от этого сустава уже не осталось ничего, что можно было бы спасать. Каша! Пульпа! Чем вы там дубасите друг друга, милсдарь граф, что до такой степени раздалбливаете себе мослы? Ну-с, будет немного больно, милостивый государь. Немножко поболит. Но прошу не волноваться. Будет совсем как в бою. Жгут! Нож! Ампутируем, ваша милость.

Даниель Эчеверри, граф Гаррамон, до сих пор державшийся с должным достоинством, взвыл волком. Прежде чем успел стиснуть от боли челюсти, Шани быстрым движением сунула ему в рот между зубами затычку из липового сучка.
***

– Ваше королевское величество! Господин коннетабль!

– Говори, парень!

– Добровольческая Рать и Вольная Компания держат перешеек около Золотого Пруда… Краснолюды и кондотьеры стоят твердо, хоть все в крови… Говорят, «Адью» Пангратт убит. Фронтин убит. Джулия Абатемарко убита… Все, все убиты. Дорианская хоругвь, что шла им на помощь, уничтожена…

– Резерв, милсдарь коннетабль, – тихо, но четко проговорил Фольтест. – Если хотите знать мое мнение, пора вводить резервы. Пусть Бронибор бросит на Черных свою пехоту! Сейчас же! Немедленно! Иначе они разрубят наш стык, а это конец.

Ян Наталис не ответил, уже издалека видя очередного связника, мчащегося к ним на лошади, разбрасывающей клочья пены.

– Отдышись, парень. Отдышись и говори складно!

– Фронт прорвали… эльфы из бригады «Врихедд»… Господин де Руйтер сообщает вашим превосходительствам…

– Что сообщает? Говори!

– Что пора спасать жизнь.

Ян Наталис воздел очи горе.

– Бленкерт! – сказал он глухо. – Да явится Бленкерт! Или да опустится ночь.
***

Земля вокруг палатки задрожала под копытами, полотно, казалось, вспучилось от конского ржания и громких криков. В палатку ворвался солдат, вслед за ним два санитара.

– Бегите все! – зарычал солдат. – Спасайтеся! Нильфгаард бьет наших! Гибель! Гибель! Поражение!

– Клемму. – Русти отвел лицо от струйки крови, энергичным и живым фонтаном бьющей из артерии. – Зажим! И тампон! Зажим, Шани! Марти, сделай, пожалуйста, что-нибудь с этим кровотечением…

Совсем рядом с палаткой кто-то взвыл зверем. Отрывисто. Завизжала лошадь, что-то рухнуло на землю со звоном и грохотом. Бельт из арбалета с треском прорвал полотно, зашипел, вылетел с противоположной стороны, к счастью, слишком высоко, чтобы угрожать лежащим на носилках раненым.

– Нильфгаард! – снова крикнул солдат высоким, дрожащим голосом. – Господа фершела! Не слышите, что ль, что говорю-то? Нильфгаард прорвал королевскую линию, идет и крошит! Бегииитя!

Русти взял у Марти Содергрен иглу, сделал первый стежок. Оперируемый уже долгое время не двигался. Но сердце билось. Это было видно.

– Не хочу умирать! – заорал кто-то из находившихся в сознании раненых. Солдат выругался, прыгнул к выходу, что-то крикнул, рухнул назад и, разбрызгивая кровь, свалился на глинобитный пол. Иоля, стоявшая на коленях у носилок, вскочила на ноги, попятилась.

Неожиданно стало тихо.

«Скверно, – подумал Русти, увидев, кто входит в палатку. – Эльфы. Серебряная Молния. Бригада „Врихедд“. Прославленная бригада „Врихедд“.

– Мы здесь, получается, лечим, – отметил факт первый из эльфов, высокий, с удлиненным, красивым, выразительным лицом и большими васильковыми газами. – Лечим?

Никто не отозвался. Русти чувствовал, как у него начинают дрожать руки. Он быстро отдал иглу Марти. Увидел, что у Шани побелели лоб и переносица…

– Как же так? – сказал эльф, зловеще растягивая слова. – Зачем же мы там, в поле, раним? Мы там, в бою, раним для того, чтобы из-за этих ран умирали. А вы, стало быть, лечите? Я вижу в этом полное отсутствие логики. И единства интересов.

Он сгорбился и, почти не размахиваясь, вонзил меч в грудь раненого, лежащего на носилках, что ближе стояли к входу. Другой эльф пригвоздил второго раненого шпонтоном. Третий раненый, бывший в сознании, попытался отвести удар левой рукой и толсто перебинтованной культей правой.

Шани крикнула. Тонко, пронзительно. Заглушая тяжелый, нечеловеческий стон убиваемого калеки. Иоля, кинувшись к носилкам, прикрыла собой следующего раненого. Лицо побелело у нее как ткань бинта, губы начали непроизвольно дрожать. Эльф прищурился.

– Va vort, beanna! – пролаял он. – Иначе я продырявлю тебя вместе с твоим Dh'oine!

– Вон отсюда! – Русти тремя прыжками подскочил к Иоле, заслонил ее. – Вон из моей палатки, убийца! Выматывайся отсюда туда, на поле. Там твое место. Среди других убийц. Можете поперебивать друг друга там, если вам не терпится! Но отсюда – вон!

Эльф глянул вниз. На трясущегося от страха пузатого низушка, макушкой курчавой головы достающего ему лишь чуточку выше пояса.

– Bloede Pherian, – зашипел он. – Людской лакей! Прочь с дороги!

– Ну уж нет. – Зубы низушка стучали, но слова были четкими.

Второй эльф подскочил, подтолкнул хирурга древком шпонтона. Русти упал на колени. Высокий эльф грубым рывком стащил Иолю с раненого, занес меч.

И замер, видя на черном, свернутом под головой раненого плаще язычки серебряного пламени дивизии «Деитвен». И полковничьи знаки различия.

– Yaevinn! – крикнула, влетая в палатку, эльфка с темными, заплетенными в косу волосами. – Caemm, veloe! Ess'evgyriad a'Dh'oine a'en va! Ess'tedd!

Высокий эльф несколько секунд глядел на раненого полковника, потом перевел взгляд на слезящиеся от ужаса глаза хирурга. Посмотрел, развернулся на каблуках и вышел.

Из-за полотна палатки снова донеслись топот, крик и звон железа.

– Вперед на Черных! Бей-убивай! – орали тысячи глоток. Кто-то взвыл по-звериному, вой перешел в чудовищный хрип. Русти попытался встать, но ноги не слушались его. Руки тоже не очень.

Иоля, сотрясаемая спазмами сдерживаемых рыданий, скорчилась рядом с носилками раненого нильфгаардца. В положении плода.

Шани плакала, не пытаясь скрыть слезы. Но крючки держала. Марти спокойно шила, только губы у нее двигались в каком-то немом, беззвучном монологе.

Русти, все еще не в силах встать, сел. Встретился взглядом с вжавшимся в угол палатки санитаром.

– Плесни мне водки, – с трудом проговорил он. – Только не говори, что у тебя нет. Знаю я вас, шельмецов. У вас всегда есть.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:54 | Сообщение # 27

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Генерал Бленгейм Бленкерт поднялся на стременах и вытянул шею на манер журавля, прислушиваясь к звукам боя.

– Развернуть строй, – приказал он командирам. – А за тем вон холмом сразу в рысь. Из слов разведчиков следует, что мы выйдем прямо на правое крыло Черных.

– И покажем им, где раки зимуют! – тонко крикнул один из лейтенантов, юноша с шелковистыми и еще очень редкими усиками.

Бленкерт косо глянул на него.

– Отряд со штандартом вперед! – приказал он, вынимая меч. – А при атаке кричать «Редания!». Кричать что есть мочи! Пусть парни Фольтеста и Наталиса знают, что идет подмога.
***

Граф Кобус де Руйтер рубился во множестве битв четырнадцать лет, с шестнадцатого годка жизни, и у него в генах, несомненно, выработалось что-то такое, что позволяло ему, Кобусу де Руйтеру, воспринимать рев, крик и ор битвы как симфонию, концерт для барабана с оркестром, хотя для любого другого боевой рев и ор были не чем иным, как все заглушающим криком и грохотом.

Вот и сейчас граф де Руйтер моментально различил в концерте новые ноты, аккорды и оттенки.

– Уррра, парни! – зарычал он, размахивая булавой. – Редания! Редания идет! Орлы! Орлы!

С севера, из-за холмов, к полю боя катился вал конницы, над которой плескались амарантовые флажки и большой гонфалон

с серебряным реданским орлом.

– Помощь! – рявкнул Руйтер. – Помощь идет! Уррррааа! Громи Черных!

Будучи солдатом в восьмом поколении, он мгновенно засек, что нильфгаардцы сворачивают фланг, пытаясь развернуть его навстречу наступающей коннице плотным фронтом. Он знал, что этого допустить нельзя.

– За мной, – прокричал граф, вырывая из рук хорунжего штандарт. – За мной! Третогорцы, за мной!

Они ударили. Ударили самоубийственно, страшно. Но действенно. Нильфгаардцы из дивизии «Венендаль» сломали строй, и на них с ходу налетели реданские хоругви. В небо вознесся страшный гул.

Кобус де Руйтер уже не видел и не слышал этого. Шальной бельт угодил ему прямо в висок. Граф повис в седле и упал с лошади, словно саваном накрывшись штандартом. Восемь поколений де Руйтеров, полегших до него в боях и следивших сейчас за битвой из иного мира, одобрительно кивали головами.
***

– Можно сказать, господин ротмистр, нордлингов в тот день спасло чудо. Либо стечение обстоятельств, которого никто не мог предвидеть. Правда, Рестиф де Монтолон пишет в своей книге, что маршал Коегоорн совершил ошибку при оценке сил и намерений противника. Что пошел на неоправданный риск, разделив Группу Армий «Центр» и двинув кавалерийский резерв. Что рискованно принял бой, не обладая по крайней мере троекратным превосходством. И что пренебрег разведкой, не обнаружил реданской армии, идущей на помощь.

– Кадет Путткаммер! Сомнительной ценности «произведения» господина де Монтолона нет в программе нашей школы! А его императорское величество даже изволили весьма критически отозваться об этой книжонке! Посему, кадет, извольте не цитировать ее здесь. Вы меня просто удивляете. До сих пор ваши ответы были вполне хорошими, очень точными, и вдруг вы, кадет, начинаете толковать нам о чудесах и стечениях обстоятельств и наконец позволяете себе критиковать способности командиров Мэнно Коегоорна, одного из крупнейших военачальников, каких породила империя. Кадет Путткаммер и остальные господа кадеты, соизвольте намотать себе на несуществующие у вас усы и запомнить, если вы всерьез думаете сдать цензовый экзамен, что решающую роль в битве под Бренной сыграли никакие не чудеса или случайности, а заговор! Враждебные диверсионные силы, подрывные элементы, подлые возмутители порядка, космополиты, политические банкроты, предатели и изменники! Язва, которую впоследствии выжгли каленым железом! Однако прежде, чем это случилось, подлые предатели собственной нации плели свои паучьи сети и готовили силки подвохов. Именно они одурманили и предали тогда маршала Коегоорна, обманули его и ввели в заблуждение! Это они, подлецы без чести и веры, привыкшие…
***

– Сукины дети, – повторил Мэнно Коегоорн, не отрывая глаз от подзорной трубы. – Просто-напросто сукины дети. Но я вас отыщу, погодите, я вас научу заниматься разведкой! Де Вингальт! Ты лично разыщешь офицера, командовавшего патрулем за холмами на севере. Всех, весь патруль, прикажешь повесить.

– Слушаюсь! – щелкнул каблуками Удер де Вингальт, адъютант маршала. Откуда ему было знать, что Ламарр Флаут, тот самый офицер патруля, именно в этот момент умирает под копытами лошадей атакующего с фланга секретного резерва нордлингов, того самого, которого он не обнаружил. Де Вингальт не мог также знать, что и ему самому жить осталось всего два часа.

– Сколько их там, господин Трахе, – Коегоорн по-прежнему не отрывал подзорной трубы от глаз, – по-вашему?

– Не меньше десяти тысяч, – сухо ответил командир Седьмой Даэрлянской. – В основном реданцы, но я вижу также шевроны Аэдирна. Есть и единорог, значит, там же и Каэдвен… В количестве не меньше хоругви…
***

Хоругвь шла галопом, из-под копыт летели песок и гравий.

– Вперед, Бурая! – орал пьяный, как всегда, сотник Полугарнец. – Бей-руби! Каэдвееен! Каэдвееен!

«Язви его, ссать хоцца, мочи нет! – подумал Зывик. – Надыть было отлить загодя перед боем… Теперича могу не успеть!»

– Вперед, Бурая!

«Вечно Бурая! Ежели где хреново, так – Бурая! Кого посылали экспедиционным корпусом в Темерию? Бурую. Завсегда Бурая. А мне ссать хоцца».

Подлетели. Зывик рявкнул, вывернулся в седле и рубанул от уха, разрубив наручье и плечо коннику в черном плаще с серебряной восьмиконечной звездой.

– Бурая! Каэдвеееен! Бей-убивай!

С грохотом, лязгом и звоном, в реве людей и визге лошадей Бурая, она же – Медвежья, хоругвь сбилась с нильфгаардцами.
***

– Де Меллис-Сток и Брайбан справятся с их подмогой, – спокойно сказал Элан Трахе, командир Седьмой Даэрлянской Бригады. – Силы уравнены, ничего плохого пока не случилось. Дивизия Тырконнеля уравновешивает левый фланг, «Магна» и «Венендаль» сдерживают правый. А мы… Мы в силах перевесить чашу, господин маршал…

– Ударить в стык, исправить положение после эльфов, – сразу же понял Мэнно Коегоорн. – Выйти на тылы, вызвать панику. Правильно! Так мы и поступим, клянусь Великим Солнцем! По частям, господа! «Наузикаа» и Седьмая, пришел ваш час!

– Да здравствует император! – крикнул Кеес ван Ло.

– Господин де Вингальт, – повернулся маршал, – возьмите адъютантов и эскадрон охраны. Хватит им бездельничать! Идем в бой вместе с Седьмой Даэрлянской.

Удер де Вингальт слегка побледнел, но тут же взял себя в руки.

– Да здравствует император! – крикнул он во весь голос. И голос у него почти совсем не дрожал.
***

Русти резал, раненый выл и скреб стол. Иоля, героически сражаясь с головокружениями, смотрела за повязками, жгутами и зажимами. От входа в палатку доносился возбужденный голос Шани:

– Куда? Вы что, сдурели! Тут живые ждут спасения, а вы претесь с трупом?

– Но это же сам барон Анзельм Обри, лично, мазель фершелша! Это ж командир хоругви!

– Был командир хоругви. А сейчас – покойник! Вам удалось притащить его сюда одним куском только потому, что у него плотные латы! Забирайте! Здесь лазарет, а не морг!

– Но, мазель фершелша…

– Не загораживайте вход! Видите, несут такого, который еще дышит. Во всяком случае, мне кажется, что дышит. Потому что это могут быть лишь пер… э… газы выходят.

Русти хмыкнул, но тут же насупился.

– Шани! Немедленно ко мне! Запомни, девчонка, – проговорил он сквозь стиснутые зубы, наклонившись над разрубленной ногой. – Хирург может позволить себе быть циничным только после десяти лет практики. Запомнила?

– Ага, господин Русти.

– Бери респиратор и оттяни надкостницу… А, дьявольщина, надо бы еще немного обезболить… Где Марти?

– Блюет за палаткой, господин Русти, – без всякого цинизма ответила Шани. – Как обожравшаяся кошка.

– Чародеи, – Русти взял пилу, – чем выдумывать бесчисленные заклинания, страшные и могущественные, лучше б сосредоточились на придумывании одного-единственного. Такого, которое позволило бы им наводить мелкие чары. Например, обезболивающие. Но – запросто. И без блевания.

Пила заскрипела и захрустела на кости. Раненый выл.

– Туже повязку, Иоля.

Кость наконец поддалась. Русти обработал ее долотом, отер лоб.

– Сосуды и нервы, – сказал он машинально и напрасно, потому что, прежде чем успел докончить фразу, девушки уже зашивали. Он снял со стола ампутированную ногу и бросил в угол, на кучу других ампутированных конечностей. Раненый уже какое-то время не ревел и не выл.

– Обморок или умер?

– Обморок, господин Русти.

– Хорошо. Зашей культю, Шани. Давайте следующего! Иоля, пойди проверь, Марти уже все… выблевала?

– Интересно, – тихонько сказала Иоля, не поднимая головы, – а сколько лет практики у вас, господин Русти? Сто?
***

После нескольких минут форсированного, удушающего пылью броска ругань сотников и десятников наконец остановила и развернула в линию вызимские подразделения. Ярре, задыхаясь, как рыба ловя воздух ртом, увидел воеводу Бронибора, красовавшегося перед строем на своем изумительном жеребце, покрытом пластинами ладр. Сам воевода тоже был в полных латах, покрытых голубыми полосками, благодаря чему казался огромной жестяной макрелью.

– Ну, как дела, недотепы?

Шеренги пикинеров ответствовали гудливым, как далекий гром, бурчанием.

– Попердываете, значит, – констатировал воевода, разворачивая выряженного в ладры коня и двигаясь вдоль строя. – Стало быть, чувствуете себя хорошо. Потому что, когда вы чувствуете себя скверно, то не пердите вполголоса, а воете и скулите, словно вас вот-вот повесят. По мордам вижу, что вы так и рветесь в бой, что мечтаете о битве, что уже не в силах дождаться нильфгаардцев! Ну что, вызимские разбойники? У меня для вас добрая весть! Ваши мечты через минуту исполнятся. Через малюсенькую, я бы сказал, мгновенную минутку.

Пикинеры снова загудели. Бронибор доехал до конца строя, завернул и продолжал, постукивая булавой по изукрашенной луке седла:

– Нажрались пыли, пехтура, за латниками идучи! М-да, пока что вместо славы и добычи вы нюхали конскую бздень. Еще б немного, и даже сегодня, когда возникла большая необходимость, вы не попали бы на поле боя. Но вам посчастливилось, поздравляю вас от всего сердца! Здесь, у деревни, название которой я позабыл, вы наконец-то покажете, на что способны и чего стоите как войско. Туча, которую вы видите в поле, это нильфгаардская конница, намеревающаяся раздолбать нашу армию фланговым ударом, столкнуть нас и утопить в болотах речки, название которой я позабыл тоже. Вам, славным вызимским пикинерам, по милости короля Фольтеста и коннетабля Наталиса выпала честь закрывать бреши, которые возникнут в наших стройных рядах. И эти бреши вы закроете собственными, я бы так сказал, грудями, сдержите нильфгаардскую атаку. Ну как, ликуете, кумовья? Распирает вас гордость, а? Распирает, спрашиваю?

Ярре, стискивая древко пики, осмотрелся. Никаких признаков ликования по поводу перспективы близкого боя видно не было, а если солдат и распирала гордость в связи с доверенной им честью закрывать бреши собственными, как выразился воевода, грудями, то «пехтура» весьма умело эту гордость скрывала. Мэльфи, стоявший по правую руку от Ярре, бормотал под нос молитвы. Слева посапывал, сквернословил и нервозно кашлял профессиональный служака Делакс.

Бронибор завернул жеребца, выпрямился в седле.

– Не слышу! – рявкнул он. – Я спрашивал, распирает ли вас, курва, гордость?

На сей раз пикинеры, не видя другого выхода, заорали в один голос, что их, да, распирает. Ярре тоже орал. Ежели все, так уж все. Чего там!

– Ладно! – Воевода остановил жеребца перед строем. – А теперь построиться как подобает! Сотники, чего ждете, мать вашу так-растак! Выстроить квадраты! Первая шеренга на одно колено, вторая – стоять! Пики выставить. Да не тем концом, идиоты! Да, да, тебе говорю, ты, обросшее чудо лесное. Выше, выше наконечники, мужики! Сомкнуть ряды, теснее, плотнее, плечо к плечу! Ну, теперь прилично! Почти совсем как войско!

Ярре оказался во второй шеренге. Он крепко уперся концом пики в землю, стиснул древко вспотевшими от страха руками. Мэльфи непрерывно бормотал слова молитвы за упокой души погибающих. Делакс неразборчиво ворчал, твердил бесконечно, мусолил одни и те же слова, касающиеся деталей интимной жизни нильфгаардцев, кобелей, королей, коннетаблей, воевод и матерей всех вышеперечисленных вместе взятых.

Туча в поле росла.

– Эй, не пердеть там, не стучать зубами! – рявкнул Бронибор. – Если думаете своей вонью напугать нильфгаардских лошадей, то ошибаетесь. И не обольщайтесь! То, что на нас прет, называется бригада «Наузикаа» и Седьмая Даэрлянская, известные боевые, прекрасно выученные воины! Их не испугаешь! Их не победишь! Их надо поубивать! Выше пики, мать…

Издали уже доносилась тихая, но быстро усиливающаяся барабанная дробь копыт. Задрожала земля. В туче пыли засверкали, словно искры, мечи.

– На ваше засранное счастье, вызимские герои, – снова заревел воевода, – пехотная пика нового модернизированного образца имеет в длину двадцать один фут! А в нильфгаардском мече всего три фута с половиной. Надеюсь, считать-то вы умеете? Так знайте, они тоже умеют. Но рассчитывают на то, что вы не устоите, что из вас выпрет наружу ваше истинное естество и тем самым подтвердит и покажет, что вы засранцы, трусы и паршивые овцы! Я четко излагаю? Ну, ладно! Проще сказать. Черные рассчитывают на то, что вы отбросите свои жерди и кинетесь бежать, а они станут вас нагонять на поле и долбать по хребтам, задницам и шеям, сечь с удобствами и без трудностей. Запомните, стервецы, что, хоть страх придает пяткам прямо-таки невероятную летучесть, от конников вам не убежать. Кому жизнь дорога, кому мила слава и добыча, тот должен стоять! Стоять твердо! Стоять стеной! И смыкать строй!

Ярре оглянулся. Стоявшие за линией пикинеров арбалетчики уже крутили рукоятки, внутренняя часть квадрата ощетинилась остриями гизарм, рансер, алебард, глевий, кос, рунков и вил. Земля дрожала все сильнее, в черной стене надвигающейся конницы уже можно было различить отдельные фигуры наездников.

– Мама, мамочка, – повторял дрожащими губами Мэльфи. – Мама, мамочка…

– М… мать твою, – бурчал Делакс.

Топот нарастал. Ярре хотел облизнуть губы, но не сумел. Язык отказался вести себя нормально, сделался твердым, как инородное тело, и сухим как щепка. Топот нарастал.

– Сплотиться! – рявкнул Бронибор, выхватывая меч. – Чувствовать плечо соседа! Помните, ни один из вас не дерется в одиночку! А единственное средство против страха, который вы чувствуете, это пика в кулаке! Готовься к бою! Пики – на грудь лошади! Ну, что будем делать, вызимские разбойники? Я спрашиваю!

– Стоять твердо, – проорали в один голос пикинеры. – Стоять стеной! Держать строй!

Ярре тоже орал. Уж ежели все, так все. Чего уж! Из-под копыт мчащейся клином конницы вырывались песок, щебень и дерн. Атакующие орали не хуже демонов, размахивали оружием. Ярре нажал на пику, втянул голову в плечи и крепко зажмурился.
***

Ярре, не отрываясь от работы, резким движением культи отогнал кружащую над чернильницей осу.

Ничего не дала задумка маршала Коегоорна, его фланговый отряд остановила героическая вызимская пехота под командованием воеводы Бронибора, заплатив большою кровью за свое геройство. А пока вызимцы отпор ставили, на левом крыле нильфы рассыпались – одни кинулись в бегство, другие сбивались в кучи и кучами же оными защищались, со всех сторон окруженные. Почти то же деелось и на правом крыле, где ярость краснолюдов и кондотьеров вконец над императором Нильфгаарда верх взяли. На всем фронте возвился единый крик триумфа, а в сердце королевских рыцарей новый дух вступил. В нильфгаардцах же дух пал, руки их занемели, и наши принялись их лущить, из панцирей ихних выколачивая навроде гороха, так что прям-таки эхо прокатилося.

И понял фельдмаршал Коегоорн, что баталия проиграна, увидел, как гибнут и разваливаются вокруг него бригады.

И тут прибежали к нему офицеры, а такоже рыцари, коня подводя свежего, взывая, дабы уходил Коегоорн, спасал свой живот. Но неустрашимо было сердце в груди нильфгаардского маршала. «Негоже, – воскликнул он, протянутые ему поводья отвергаючи. – Негоже, дабы я, будто трус какой, сбежал с поля боя, на коем под моею командою столько добрых мужей за империю жизнь свою отдали!» И добавил мужественный Мэнно Коегоорн…
***

– Уж некуда бежать, – спокойно и рассудительно добавил Мэнно Коегоорн, осматривая поле. – Окружили нас со всех сторон.

– Дайте ваш плащ и шлем, господин маршал. – Ротмистр Сииверс отер со лба кровь и пот. – Берите мои! Слезьте с жеребца, возьмите моего… Не возражайте! Вы обязаны жить! Вы необходимы империи, незаменимы… Мы, даэрлянцы, ударим по нордлингам, притянем их на себя, а вы попытайтесь пробиться туда, вниз, пониже рыбного пруда…

– Не выбраться вам отсюда, – проворчал Коегоорн, хватая поданные поводья.

– Это честь, – выпрямился в седле Сииверс. – Я – солдат. Из Седьмой Даэрлянской! Ко мне, друзья! Ко мне!

– Успеха вам, – буркнул Коегоорн, набрасывая на плечи даэрлянский плащ с черным скорпионом на плече. – Сииверс!

– Я здесь, господин маршал.

– Нет, ничего. Удачи тебе, парень.

– И вам да сопутствует счастье, господин маршал. По коням, друзья!

Коегоорн глядел им вслед. Долго. До тех пор, пока группа Сииверса с гиком и грохотом не столкнулась с кондотьерами. С численно превосходящим отрядом, которому к тому же на подмогу тут же поспешили другие. Черные плащи даэрлянцев исчезли, скрылись среди кондотьерской серости. Все утонуло в пыли.

Коегоорна привело в себя нервное покашливание де Вингальта и адъютантов. Маршал поправил стременной ремень и тебеньки, усмирил неспокойного жеребца, скомандовал:

– По коням!

Вначале им везло. У выхода ведущей к реке долинки яростно оборонялся быстро тающий, сбившийся в ощетинившееся остриями кольцо отряд недобитых бойцов бригады «Наузикаа», на котором нордлинги сейчас сосредоточили весь напор и всю силу, стараясь пробить брешь в их кольце.

Совсем, однако, просто у небольшой группы маршала дело не прошло – приходилось прорубаться сквозь лавину легкой волонтерской конницы, судя по знакам – бруггенской. Бой был короткий, но зверски яростный. Коегоорн уже растерял и отбросил последние крохи патетического геройства, сейчас он хотел только одного – выжить. Не оглядываясь на секущийся с бруггенцами эскорт, прижавшись к конской, шее, он с адъютантами помчался к реке.

Путь был свободен, за речкой, за кривыми вербами, раскинулась пустая равнина, на которой не было видно и следа вражеских войск. Мчавшийся рядом с Коегоорном Удер де Вингальт тоже увидел это и торжествующе вскрикнул.

Рановато.

От ленивого и мутного течения речки их отделял заросший ядовито-зеленым горецом луг. Когда они на полном галопе влетели туда, кони неожиданно провалились в трясину по животы.

Маршал перелетел через голову лошади и шлепнулся в болото. Вокруг ржали и визжали лошади, кричали барахтающиеся в грязи и покрытые зеленым горецом люди. Среди этого хаоса он неожиданно услышал другой звук. Звук, означающий смерть.

Шипение перьев.

По бедра в вязкой трясине, Коегоорн пытался пробиться к руслу реки. Продирающийся рядом адъютант вдруг рухнул лицом вниз, маршал успел заметить бельт, торчащий у него в спине по самые перья. В тот же миг почувствовал страшный удар в голову. Покачнулся, но не упал, завязнув в тине и трясине. Хотел крикнуть, но смог только захрипеть. «Жив, – подумал он, пытаясь выбраться из объятий липкого месива. Вырывающийся из топи конь ударил его по шлему, вдавленный глубоко металл разбил щеку, выбил зубы и покалечил язык… – Исхожу кровью… глотаю кровь… Но живу…»

Снова щелчок тетивы, шипение перьев, звон и скрежет пробивающих латы бельтов, визг и ржание лошадей, хлюпанье, брызги крови. Маршал оглянулся и увидел на берегу стрелков: маленькие, плотные, коренастые фигурки в кольчугах, шлемах с бармицами и островерхих шоломах. «Краснолюды», – подумал он.

Щелчок тетивы, свист бельта. Визг обезумевших лошадей, крики людей, заглушаемые водой и топью.

Обернувшийся к стрелкам Удер де Вингальт высоким писклявым голосом завопил, что сдается, умолял спасти, упрашивал оставить его в живых. Видя, что никто не понимает его слов, он поднял над головой меч, схватил за клинок. Международным, почти всекосмическим жестом подчинения протянул меч в сторону краснолюдов. Но не был ими понят или же был понят неверно, потому что два бельта тут же угодили ему в грудь с такой силой, что удар просто вырвал его из трясины.

Коегоорн сорвал с головы вдавленный в нее шлем. Он достаточно хорошо знал всеобщий язык нордлингов.

– Я маршал Коегоорн… – забормотал он, отплевываясь кровью, – малал… Коогоо… Сдаюсь… Профу… Плофтите…

– Чего он там плетет, Золтан? – удивился один из краснолюдов.

– А хрен их поймет с их трепом! Видишь шитье на плаще, Мунро?

– Серебряный скорпион! Хо-хо! Ребяты, а ну, давай в сукина сына! За Калеба Страттона!

– За Калеба Страттона!

Щелкнули тетивы. Один бельт угодил Коегоорну в грудь, второй – в бедро, третий в ключицу. Фельдмаршал Нильфгаардской Империи перевернулся на спину, повалился в жидкое месиво, горец и топь поддались под его тяжестью «Кто, – успел он еще подумать, – такой этот Калеб Страттон? Никогда в жизни не слышал ни о каком Калебе…»

Мутная, густая, кроваво-грязная вода речки Хотли сомкнулась над его головой и ворвалась в легкие.
***

Она вышла из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха. И тут увидела его, сидевшего на земле возле скамейки кузнеца.

– Ярре!

Он поднял на нее глаза. В глазах была пустота.

– Иоля? – спросил он, с трудом шевеля пересохшими губами. – Откуда ты…

– Во, вопросик! – тут же перебила она. – Лучше скажи, откуда ты здесь взялся?

– Мы принесли нашего командира… Воеводу Бронибора… Раненого…

– Ты тоже ранен. А ну, покажи руку. О богиня! Ты же изойдешь кровью, парень!

Ярре глядел на нее, а Иоля вдруг усомнилась в том, что он ее видит.

– Идет бой, – сказал юноша, слегка постукивая зубами. – Надо стоять стеной… Сомкнув ряды. Легко раненные должны носить в лазарет… раненных тяжело. Приказ.

– Покажи, говорю, руку.

Ярре коротко взвыл, зубы принялись отбивать дикое стаккато. Иоля поморщилась.

– Ого-го. Скверно это выглядит… Ох, Ярре, Ярре… Вот увидишь, матушка Нэннеке будет недовольна… Пошли со мной.

Она заметила, как он побледнел, когда увидел, когда почувствовал висящую под полотном палатки вонь. Покачнулся. Она поддержала его. Видела, что он смотрит на залитый кровью стол.

На лежащего там человека. На хирурга, маленького низушка, который вдруг подпрыгнул, затопал ногами, грубо выругался и бросил на землю скальпель.

– Черт! Курва! Почему? Зачем все так? Кому это нужно?

Никто ему не ответил.

– Кто это был?

– Воевода Бронибор, – еле слышно пояснил Ярре, глядя вперед пустыми глазами. – Наш командир… Мы стояли твердо в строю. Приказ. Как стена. А Мэльфи убили…

– Господин Русти, – попросила Иоля. – Этот парень – мой знакомый… Он ранен…

– На ногах держится, – холодно бросил хирург. – А тут один почти умирающий ждет трепанации. Здесь никакие знакомства не имеют значения…

В этот момент Ярре с большим чувством драматизма ситуации потерял сознание и повалился на глинобитный пол. Низушек фыркнул.

– Ну хорошо. На стол его, – скомандовал он. – Ого, неплохо разделали руку. На чем это, интересно, держится? Пожалуй, на рукаве? Жгут, Иоля! Тугой! И не вздумай плакать! Шани – пилу.

Пила с отвратительным скрежетом вгрызалась в кость выше локтевого сустава. Ярре очнулся и заревел. Ужасно, но коротко… Потому что, когда кость поддалась, он тут же снова потерял сознание.
***

Так вот и получилося, что могущество Нильфгаарда приказало долго жить в пыли и прахе на бренненских полях, а на движении империи на север был положен окончательный крест. Убитыми и взятыми в плен империя потеряла людей сорок и четыре тысячи. Полег цвет рыцарства, элитная кавалерия. Полегли, попали в плен и неволю, либо без вести пропали воители таких величин, как Мэнно Коегоорн, Брайбан, де Меллис-Сток, ван Ло, Тырконнель, Эггебрахт и другие, имена коих не сохранились в наших архивах.

Так оборотилася Бренна началом конца. Но следует тут отметить, что битва та была лишь малым камушком в строении, и невелик был бы ее вес, коли б не то, что были мудро использованы плоды виктории. Надобно напомнить, что заместо того, чтобы почить на лаврах и разрываться от гордости, а такоже почестей и наград ждать, Ян Наталис, почитай без передыху, двинулся на юг. Отряды конников под командой Адама Пангратта и Джулии Абатемарко разбили две дивизии Третьей Армии, кои шли с запоздалой помощью Мэнно Коегоорну. Наталис разгромил их так, что nuntius cladis

. При известии о сем оставшаяся часть Группы Армий «Центр» срамно тылы показала и за Яругу в поспешности ретировалася, а поелику Фольтест и Наталис на пятки им наступали, потеряли имперские все свои обозы и все свои штурмовые машины, коими намеревались в неизбывной гордыне своей Вызиму, Горс Велен и Новиград добыть.

И како лавина, с гор мчащая, все сильнее снегом обрастающая и через это возрастающая, тако и Бренна все более суровые приносила Нильфгаарду последствия. Трудные времена пришли для Армии «Вердэн» под командованием де Ветта, коей моряки со Скеллиге и король Этайн из Цидариса великие в партизанской войне неудобства чинили. Когда же де Ветт о Бренне доведался, когда весть до него дошла, что форсированным маршем движется на него король Фольтест со Наталисом, то тоже приказал он поворот трубить и в панике за реку в Цинтру сбежал, трупами путь своего бегствия усеявши, ибо при вести о нильфгаардских поражениях восстание в Вердэне вновь возгорелося. Токмо в Настроге, Розроге и Бодроге, не взятых нильфами крепостях, могучие остались гарнизоны, откуда оне лишь после цинтрийского мира с почестью и штандартами вышли.

В Аэдирне же весть о Бренне к тому привела, что враждебные дружка дружке короли Демавенд и Хенсельт один другому правые руки подали и совместно супротив Нильфгаарда выступили. Группа Армий «Восток», что под командой герцога Ардаля аэп Даги к долине Понтара направлялася, не сумела воспротивиться партизанам королевы Мэвы, кои тылы нильфгаардские жестоко рвали. Демавенд и Хенсельт загнали Ардаля аэп Даги под самый под Альдерсберг. Герцог Ардаль хотел было бой принять, но дивной судьбы случайностию неожиданно вдруг животом захворал, откушавши чего-то. Колики его прихватили и понос дизентерийный, так что в два дня скрутило оного в болях великих, и отдал он богам душу. А Демавенд с Хенсельтом, не мешкая, по нильфгаардцам ударили, в хороброй битве наголову оных разбили, хотя ж по-прежнему у Нильфгаарда значительный перевес числом был. Так вот дух и искусство над силою тупой и грубой торжествовать обвыкли.

Надобно и еще об одном написать: что под Бренной с самим Мэнно Коегоорном сталось, того никто не ведает. Одни говорят, полег он, а тело не распознали и в общей погребли могиле. Другие толкуют, мол, живым ушел, но императорского убоявшися гневу, в Нильфгаард не вернулся, но сокрылся в Брокилоне, посреди дриад, и там пустынником стал, бороду до самой земли отпустил. И посередь дриад же от огорчений и забот преставился.

Кружит промеж люду простого предание, будто возвращался маршал ночами на бренненское поле и ходил меж курганов, стеная: «Верните мне мои легионы!», но в конце концов повесился на осине на том холме, который с той поры так и именуется – Шибеницкий. И ночью можно призрак старого маршала средь иных встретить призраков, разгромное поле сообща навещающих.

– Дедушка Ярре! Дедушка Ярре!

Ярре поднял голову, поправил сползающие с вспотевшего носа очки.

– Дедушка Ярре! Бабушка Люсьена велела сказать, что хватит на сегодня штаны просиживать да напрасные каракули разводить и что ужин на столе!

Ярре тщательно сложил исписанные листки и заткнул пробкой чернильницу. В культе руки билась боль. «К перемене погоды, – подумал он. – Будет дождь».

– Дедушка Ярре!!!

– Иду! Да иду же, Цири. Иду.

***

Когда они занялись последним раненым, была глубокая ночь. Операцию проводили уже при свете, вначале обычном, от лампы, а позже и магическом. Марти Содергрен пришла в себя после кризиса и, все еще бледная как смерть, замедленная, неестественная в движениях как голем, чаровала исправно и эффективно.

Наконец все четверо вышли из палатки и присели, прислонившись к полотнищу.

Равнину заполняли огни. Различные. Неподвижные – бивуачных костров, движущиеся – лучин и факелов. Ночь гремела далеким пением, восклицаниями, разговорами, победными криками.

Вокруг них ночь тоже жила отрывистыми криками и стонами раненых. Мольбами и вздохами умирающих. Привыкшие к звукам страдания и смерти, они уже не слышали этого. Эти звуки были для них обычными, естественными, так же вплавленными в ночь, как пение цикад в акациях у Золотого Пруда.

Марти Содергрен лирично молчала, прислонившись к плечу низушка. Иоля и Шани, обнявшись и прижавшись друг к дружке, то и дело прыскали тихим, совершенно бессмысленным смехом.

Прежде чем выйти из палатки, они выпили по мензурке водки, а Марти угостила всех своим последним заклинанием: веселящими чарами, которые обычно применяла при экстрагировании зубов. Русти чувствовал себя обманутым: усиленный магией напиток вместо того, чтобы расслабить, лишь одурманил, вместо того, чтобы снять утомление, еще больше усилил. Вместо того, чтобы дать забыться, напоминал.

«Похоже, – подумал хирург, – только на Иолю и Шани алкоголь и магия подействовали, как было задумано».

Он отвернулся и при лунном свете увидел на лицах обеих девушек блестящие, серебристые следы слез.

– Интересно, – сказал он, облизывая онемевшие, бесчувственные губы, – кто победил в этой битве? Кто-нибудь это знает?

Марти повернулась к нему, но продолжала лирично молчать. Цикады пиликали в акациях, вербах и ольхах над Золотым Прудом. Квакали лягушки, стонали раненые, умоляли, вздыхали. И умирали. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.
***

Марти Содергрен скончалась через две недели после боя. Она сошлась с офицером из Вольной Кондотьерской Компании. Отнеслась к приключению легко и даже легкомысленно. В противоположность офицеру. Когда Марти, любительница перемен, связалась потом с темерским ротмистром, спятивший от ревности кондотьер пырнул ее ножом. Кондотьера повесили, целительницу спасти не удалось.

Русти и Иоля скончались через год после битвы, в Мариборе, во время жуткой вспышки кровавой лихорадки, заразы, которую называли также Красной Смертью, или – по названию корабля, на которой ее завезли, – «Бичом Катрионы». Тогда из Марибора бежали все медики и большинство жрецов. Русти и Иоля, конечно, остались. Они лечили, ибо были лекарями. То, что от Красной Смерти не было лекарств, значения для них не имело. Оба заразились. Он умер у нее на руках, в крепких надежных объятиях ее деревенских, больших, некрасивых, прекрасных рук. Она умерла четыре дня спустя. В одиночестве.

Шани прожила после битвы семьдесят два года. Ушла из жизни знаменитой, всеми уважаемой – деканом кафедры медицины Оксенфуртского университета. Многие поколения будущих хирургов повторяли ее знаменитую шутку: «Сшей красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Наверняка будет хорошо».

Мало кто замечал, как, произнося эту истину, госпожа декан украдкой утирала слезы.

Мало кто.
***

Лягушки квакали, цикады пиликали среди верб над Золотым Прудом. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.

– Интересно, – повторил Мило Вандербек, низушек, полевой хирург, больше известный под именем Русти. – Интересно, кто победил?

– Русти, – лирично сказала Марти Содергрен. – Поверь, это самое последнее, о чем я стала бы беспокоиться на твоем месте.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:55 | Сообщение # 28

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

Глава 9

Одни язычки пламени были высокими и сильными, светили ярко и живо, другие – маленькими и зыбкими, а свет их то и дело тускнел и замирал. На самом же конце был один огонек, совсем маленький и такой слабый, что он едва тлел, едва теплился, то с величайшим трудом разгорался, то почти совсем угасал.

– Чей это угасающий огонек? – спросил ведьмак.

– Твой, – ответила Смерть.
Флоуренс Деланной. «Сказки и предания».

Плоскогорье почти до самых дальних, синеющих в тумане горных вершин было совсем как каменное море, тут и там вздымающееся горбами, ребрами, ощетинившееся острыми зубьями рифов. Впечатление усиливали остовы кораблей. Десятки остовов: галер, галеасов, когг, каравелл, бригов, буксирчиков, драккаров. Некоторые выглядели так, словно появились здесь недавно, другие – кучи с трудом распознаваемых досок и шпангоутов, явно находившихся здесь десятки, если не сотни лет.

Некоторые лежали килями кверху, иные, повалившиеся набок, выглядели так, словно их выбросили сатанинские шквалы и штормы. Третьи, казалось, плыли, маневрируя среди опасностей, поджидающих в каменном океане. Они стояли ровно и прямо, гордо выпятив борта, направив в зенит мачты, на которых развевались остатки парусов, болтались ванты и штаги. У них даже были свои призрачные экипажи – заклиненные в прогнивших досках и запутавшиеся в линях скелеты мертвых моряков, навеки ушедших в бесконечное плавание.

Напуганные появлением всадника, всполошенные стуком копыт, с мачт, рей, линей, скелетов с криком сорвались тучи черных птиц. На мгновение они закрыли небо, закружились стаей над краем пропасти, на дне которой, серое и гладкое как ртуть, лежало озеро. На обрыве, частично возвышаясь над кладбищем кораблей, частично нависая над озером вплавленными в отвесную скалу бастионами, виднелась сторожевая башня, темная и угрюмая. Кэльпи заплясала, зафыркала, застригла ушами, косясь на остовы, на скелеты, на весь пейзаж смерти. На каркающих черных птиц, которые уже возвращались, снова рассаживались на потрескавшихся мачтах и салингах, на вантах и черепах. Птицы поняли, что одинокого всадника бояться нечего. А если здесь кто-то и должен чего-то бояться, так только сам всадник.

– Спокойно, Кэльпи, – проговорила изменившимся голосом Цири. – Это конец пути. Это – нужное место и нужное время.
***

Она появилась перед воротами неведомо откуда, вынырнула, будто мираж, среди остовов. Стражи у ворот, встревоженные карканьем воронов, заметили ее первыми. Теперь они кричали, жестикулировали и указывали на нее пальцами, созывая других.

Когда она подъехала к надвратной башне, здесь уже была давка. И возбужденный гомон. На нее глазели все: те немногие, которые, как и Бореас Мун и Дакре Силифант ее уже видели и знали, и те, кто только слышал о ней, – новозавербованные люди Скеллена, наемники и просто разбойники и грабители из Эббинга. Теперь они изумленно пялились на пепельноволосую девушку со шрамом на лице, с мечом за спиной. На изумительной красоты вороную кобылу, высоко держащую голову, похрапывающую и звенящую подковами о плиты двора.

Гомон и галдеж улеглись. Стало очень тихо. Кобыла ступала, поднимая ноги как балерина, подковы звенели, как молоты о наковальню. Прошло немало времени, пока наконец ей преградили путь, скрестив гизармы и рунки. Кто-то неуверенно и испуганно протянул руку к узде. Кобыла храпнула.

– Проводите меня, – звучно сказала девушка, – к хозяину замка.

Бореас Мун, сам не зная почему, поддержал ей стремя и подал руку. Другие придержали перебирающую ногами и фыркающую кобылу.

– Ты не узнаешь меня, милостивая государыня? – тихо спросил Бореас Мун. – Ведь мы уже встречались.

– Где?

– На льду.

– Я не глядела тогда на ваши лица, – равнодушно бросила она.

– Ты была Владычицей Озера. – Он серьезно покачал головой. – Зачем ты приехала сюда, девушка? Зачем?

– За Йеннифэр. И за своим Предназначением.

– Вернее – за смертью, – прошептал Мун. – Это замок Стигга. На твоем месте я бежал бы отсюда как можно скорее и дальше.

Она взглянула снова. Бореас тут же понял, что она хотела сказать этим взглядом.

Появился Стефан Скеллен. Долго рассматривал ее, скрестив руки на груди. Наконец энергичным жестом велел следовать за ним. Они пошли молча, со всех сторон сопровождаемые вооруженными людьми.

– Странная девка, – буркнул Бореас. И вздрогнул.

– К счастью, это уже не наша забота, – язвительно проговорил Дакре Силифант. – Меня удивляет, что ты с ней так запросто болтал. Она же ведьма, убила Варгаса и Фриппа, а потом Оля Харшейма…

– Харшейма убил Филин, – отрезал Бореас, – не она. Она подарила нам жизнь, там, на ледяном крошеве, хотя могла зарезать и потопить, как щенков. Всех. Филина тоже.

– Само собой. – Дакре сплюнул на плиты двора. – Нонче он зараз с чародеем и Бонартом наградит ее за ейную милость. Поглядишь, Мун, уж они-то ее обработают за милую душу. Они с нее шкуру тонкими полосками сдерут.

– Что сдерут, в это, пожалуй, поверю, – буркнул Бореас. – Потому как живодеры они. Да и мы тоже не лучше, коль у них служим.

– А выход-то у нас есть? Нету!

Кто-то из наемников Скеллена неожиданно тихо вскрикнул, кто-то подхватил. Кто-то выругался. Кто-то вздохнул. Кто-то молча указал рукой.

На зубцах, консолях и треугольных фронтонах над окнами, на сточных трубах, горгульях и машкаронах сидели, куда ни глянь, сидели черные птицы. Тихо, не каркнув, они слетелись сюда с кладбища кораблей и теперь сидели в тишине и ожидании.

– Смерть чуют, – бухнул кто-то из наемников.

– И трупы, – добавил другой.

– Нет у нас выхода, – машинально повторил Силифант, глядя на Бореаса.

Бореас Мун глядел на птиц.

– Может, пора, – ответил он тихо. – Заиметь…
***

Они поднялись наверх по большой лестнице с тремя площадками, прошли мимо статуй, стоящих в нишах вдоль длинного коридора, затем – по галерее, окружающей вестибюль. Цири шагала смело, не чувствуя тревоги. В ней не вызывали страха ни оружие, ни разбойничьи физиономии сопровождающих. Она лгала, сказав, что не помнит лиц людей с замерзшего озера. Она помнила. Помнила, как Стефан Скеллен, тот самый, что сейчас с угрюмой миной вел ее в глубь этого страшного замка, дрожал и стучал зубами на льду.

Теперь, когда он то и дело оглядывался и испепелял ее взглядом, она чувствовала, что он по-прежнему немного побаивается ее. Она глубоко вздохнула.

Они вошли в холл, под высокий, поддерживаемый колоннами звездчато-ребристый купол, под огромные паукообразные жирандоли. Цири увидела, кто ждет ее там. Страх вонзил в нее когтистые лапы, стиснул грудь, рванул и закрутил.

Бонарт тремя шагами оказался рядом. Обеими руками схватил за куртку на груди, поднял, притянул к себе, приблизил ее лицо к своим выцветшим рыбьим глазам.

– Ад, – прохрипел он, – должен быть действительно ужасным, если ты все же предпочла меня.

Она не ответила. В его дыхании ощущался алкоголь.

– А может, не пожелал тебя ад принять, маленькая зверюга? Может, та дьявольская башня с отвращением изрыгнула тебя, отведав твоего яда?

Он притянул ее еще ближе. Она отвернулась, отводя лицо.

– Правильно, – тихо сказал он. – Ты не напрасно опасаешься, это конец твоего пути. Отсюда ты уже не сбежишь. Здесь, в этом замке, я выпущу тебе кровь из жил.

– Вы закончили, господин Бонарт?

Она сразу узнала того, кто это сказал. Чародей Вильгефорц, тот, что на Танедде сначала был закованным в кандалы узником, а потом преследовал ее в Башне Чайки. Тогда, на острове, он выглядел пристойнее. Сейчас в его лице что-то изменилось, что-то сделало его некрасивым и страшным.

– Разрешите, господин Бонарт. – Чародей даже не пошевелился в похожем на трон кресле. – Я возьму на себя приятную обязанность приветствовать в замке Стигга нашу гостью, мадемуазель Цириллу из Цинтры, дочь Паветты, внучку Калантэ, потомка знаменитой Лары Доррен аэп Шиадаль. Приветствую. И прошу подойти ближе.

В последних словах чародея уже не чувствовалось скрываемой под маской вежливости насмешки. Были в них только угроза и приказ. Цири сразу поняла, что не сможет противостоять этому приказу. Ощутила страх. Чудовищный, парализующий страх.

– Ближе, – прошипел Вильгефорц.

Теперь она увидела, что не так в его лице. Левый глаз, который был значительно меньше правого, моргал, яблоко дергалось и вертелось, как дикое, в сморщенной и синей глазной впадине. Картина была кошмарная.

– Поведение бравое, на лице ни следа страха, – сказал чародей, наклонив голову. – Одобряю. Если только отвага не есть следствие глупости. Я сразу же рассею возможные иллюзии. Отсюда, как справедливо заметил господин Бонарт, ты не убежишь. Ни телепортом, ни при помощи твоих собственных особых способностей.

Она знала, что он прав. Раньше она убеждала себя, что в случае чего всегда, пусть даже в последний момент, сумеет убежать и скрыться среди времен и мест. Теперь же знала, что эта надежда – обманчивая. Неосуществимая. Замок прямо-таки дрожал от зловещей, враждебной, чуждой магии. Чуждая и враждебная магия пронизывала ее, исследовала, паразитом ползала по внутренностям, по извилинам мозга. Она ничего не могла с этим поделать. Она была во власти вражьей силы. Она была бессильна.

«Что делать? – думала она. – Я знала, на что иду, что делаю. Знала, зачем сюда пришла. Все остальное – действительно было фантазией. А, пусть будет что будет».

– Браво, – сказал Вильгефорц. – Точная оценка ситуации. Будет, что и должно быть. Точнее, будет так, как решу я. Интересно, догадываешься ли ты, изумительная моя, как и что я решу?

Она хотела ответить, но не успела преодолеть сопротивление перехваченного спазмой и сухого горла. Он опять опередил ее, проконтролировав мысль.

– Ну, конечно, догадываешься, Владычица Миров, Владычица Времен и Мест. Да-да, изумительная моя, ты не застала меня врасплох своим визитом. Я просто-напросто знаю, куда и каким образом ты сбежала с озера. Я знаю, с кем и с чем ты там столкнулась. Знаю, как попала сюда. Единственное, чего я не знаю, так это – долгим ли был путь? И достаточно ли много было впечатлений?

Ах, – зловеще усмехнулся он, снова опережая ее. – Тебе нет нужды отвечать. Я знаю, что было интересно и увлекательно. Видишь ли, я не могу дождаться испробовать это лично. Страшно завидую твоему дару. Придется тебе со мной поделиться, изумительная моя. Да, «придется» – нужное слово. Пока ты не поделишься со мной своим даром, я просто не выпущу тебя из рук. Ни днем, ни ночью не выпущу из рук.

Цири наконец поняла, что горло перехватил ей не только страх. Чародей давил и душил ее магически. Издевался. Унижал. На глазах у всех.

– Выпусти… Йеннифэр, – прохрипела она, корчась от усилий. – Выпусти ее… А со мной можешь сделать что захочешь.

Бонарт зашелся смехом, сухо рассмеялся и Стефан Скеллен. Вильгефорц почесал мизинцем уголок своего чудовищного глаза.

– Ты не можешь быть настолько глупа, чтобы не понимать, что я и без того могу сделать с тобой все, что захочу. Предложение твое патетично, а стало быть, жалостно и смешно.

– Тебе нужна я… – Цири подняла голову, хоть это потребовало от нее значительных усилий. – Чтобы иметь от меня ребенка. Все этого хотят, ты тоже. Да, я в твоей власти, я сама пришла сюда… Ты меня не поймал, хотя гонялся по всему миру. Я пришла сюда сама и сама себя отдаю тебе. Взамен на Йеннифэр. За ее жизнь. Тебе смешно? Ну, так попытайся сделать со мной ребенка… насильно… Увидишь, что у тебя тут же пропадет желание смеяться.

Бонарт подскочил к ней, замахнулся нагайкой. Вильгефорц сделал внешне небрежное, всего лишь слабое движение рукой, но и этого было достаточно, чтобы нагайка вырвалась из бонартовых рук, а сам он завертелся, словно получил удар тележкой с углем.

– Господин Бонарт, – сказал Вильгефорц, массируя пальцы. – У вас, похоже, все еще сложности с пониманием обязанностей гостя. Соблаговолите запомнить: находясь в гостях, не ломают мебель и произведения искусства, не крадут мелкие предметы, не пачкают ковры и труднодоступные места. Не насилуют и не избивают других гостей. Последнее действует по крайней мере до тех пор, пока не закончит насиловать и избивать гостей сам хозяин, пока он не даст знак, что теперь бить и насиловать уже можно. Из только что сказанного должна сделать соответствующие выводы и ты, Цири. Не сумеешь? Я помогу. Ты отдаешься мне сама и покорно соглашаешься на все, ты позволяешь мне делать с тобой все, что мне заблагорассудится. И думаешь, что с твоей стороны это невероятная жертва. Ты глубоко заблуждаешься. Суть в том, что делать с тобой я буду не то, что мне хочется, а то, что сделать вынужден. Пример: я желал бы в порядке реванша за Танедд вырвать у тебя хотя б один глаз, а не могу, ибо опасаюсь, что ты этого не переживешь.

Цири поняла, что либо сейчас, либо никогда. Она вывернулась в полуобороте, выхватила Ласточку из ножен. Весь замок вдруг завибрировал, она почувствовала, что падает, болезненно стукнулась коленями. Согнулась, чуть ли не касаясь лбом пола, борясь с позывами. Меч выскользнул из одеревеневших пальцев. Кто-то его поднял.

– Та-а-ак, – протянул Вильгефорц, положив подбородок на сложенные будто для молитвы ладони. – Так на чем мы остановились? Ах да, на твоем предложении. Жизнь и свобода Йеннифэр взамен… За что? За то, что ты отдашься добровольно, с желанием, без насилия и принуждения? Печально, Цирилла. Для того, что я с тобою сделаю, насилие и принуждение просто необходимы.

Да-да, – повторил он, с интересом присматриваясь к тому, как девушка хрипит, пускает слюни и пытается очистить желудок. – Без насилия и принуждения просто не получится. На то, что я сделаю, ты никогда не согласишься добровольно, уверяю тебя. Стало быть, как видишь, твое предложение по-прежнему остается жалким и смешным, а сверх того еще и бессмысленным. Поэтому я его отвергаю. Ну, возьмите ее. И сразу в лабораторию.
***

Лаборатория мало чем отличалась от той, которую Цири знала по храму Мелитэле в Элландере. Она тоже была ярко освещена, в ней тоже царила идеальная чистота. И в ней тоже стояли длинные столы, покрытые листовым металлом. На столах громоздились стекла, заполненные чем-то баночки, реторты, колбы, пробирки, трубки, линзы, шипящие и бурлящие перегонные кубы и другие удивительные приборы. Здесь, как и там, в Элландере, резко пахло эфиром, спиртом, формалином и чем-то еще, что нагоняло страх. Даже там, в дружественном храме, рядом с дружественными жрицами и дружественной Йеннифэр, Цири испытывала в лаборатории страх. А ведь там, в Элландере, никто не загонял ее в лабораторию насильно, никто не усаживал грубо на скамью, никто не держал за плечи и руки железной хваткой. Там, в Элландере, посредине лаборатории не было страшного стального кресла, садистская форма которого была совершенно очевидна. Не было там одетых в белое и наголо обритых типов, не было там Бонарта, не было Скеллена, возбужденного, раскрасневшегося и нервно облизывающего губы. И не было Вильгефорца с одним нормальным и другим маленьким и кошмарно подвижным глазом.

Вильгефорц повернулся к столу и долго раскладывал на нем вызывавшие страх инструменты.

– Видишь ли, изумительная моя, – начал он, подходя к Цири, – ты для меня ключ к могуществу и власти. Власти не только над здешним миром, представляющим собой мерзопакостную мерзость, обреченную, кстати сказать, на скорую гибель, но и над всеми мирами. Над полной гаммой мест и времен, возникших после Конъюнкции. Ты наверняка понимаешь меня. Некоторые из этих мест и времен ты уже посетила.

Меня, – продолжил он через минуту, подворачивая рукава, – стыдно признаться, страшно привлекает власть. Это тривиально, знаю, но я хочу быть властелином. Владыкой, которому будут бить поклоны, которого люди станут боготворить и благословлять только за то, что он, то есть я, существует, и воздавать ему, то есть мне, божественные почести, если, скажем, я пожелаю избавить мир от катаклизма. Даже если я сделаю это только ради собственного каприза. Ох, Цири, сердце мое ликует, когда я думаю, сколь щедро я стану награждать верных и как жестоко карать непослушных и непокорных. Медом, сладкой патокой для моей души будут возносимые целыми поколениями молитвы ко мне и за меня, за мою милость и мою ласку. Целые поколения, Цири, целые миры. Послушай как следует! Слышишь? Они будут молиться за то, что Всевышний, то есть я, дал им воздух, избавил от голода, огня, войны и гнева Вильгефорца, то есть меня же!

Вильгефорц пошевелил пальцами у нее перед лицом – и резко схватил за щеки. Цири вскрикнула, рванулась, но ее держали крепко. У нее задрожали губы.

Вильгефорц нервно захохотал, в уголках рта забелели пятнышки пены.

– Дитя Предназначения, – не мог остановиться он, – священная эльфья Старшая Кровь… Aen Hen Ichaer… Теперь уже только моя, принадлежащая только мне…

Он резко выпрямился, отер губы.

– Всяческие глупцы и мистики, – проговорил уже своим обычным холодным тоном, – пытались подогнать, как-то приспособить тебя к небылицам, легендам и предсказаниям, выискивали ген, который ты носишь, наследие предков. Путая небо со звездами, отраженными в поверхности пруда, мистически положили, что ген, от которого зависит осуществление великих возможностей, будет эволюционировать дальше и полной мощи достигнет в твоем ребенке либо в ребенке твоего ребенка. Так и ширилась окружающая тебя магическая аура, извивался дымок кадил. А истина столь же банальна, сколь и прозаична. Я бы сказал: органически прозаична. Важна, прелесть моя, твоя кровь. Но в прозаически буквальном, отнюдь не поэтически-возвышенном значении этого слова.

Вильгефорц взял со стола стеклянный шприц по меньшей мере полфута длиной. Шприц оканчивался тонким, слегка изогнутым капилляром. Цири почувствовала, как у нее начинает сохнуть во рту. Чародей осмотрел шприц на свет.

– Через минуту, – заявил он сухо, – тебя разденут и усадят на кресло. Именно то, на которое ты взираешь с таким любопытством. На этом кресле ты проведешь – правда, в неудобном положении, – некоторое время. А вот при помощи этого прибора, который, как я вижу, тебя также весьма заинтересовал, ты будешь оплодотворена. Это вовсе не так уж страшно, почти все время ты будешь пребывать в полуобморочном состоянии от эликсиров, которые я стану вводить тебе в сосуды, чтобы правильнее закрепить плодовое яйцо и исключить внематочную беременность. Тебе нечего бояться, у меня есть опыт, я проделывал это уже сотни раз. Правда, моими подопытными ни разу не были избранницы судьбы и Предназначения, но не думаю, чтобы матка и яичники избранниц кардинально отличались от маток и яичников обычных девочек.

А теперь – самое главное. – Вильгефорц явно наслаждался своими словами. – Это может тебя огорчить, а может – утешить, но знай, что ребенка ты рожать не будешь. Как знать, возможно, это и был бы величайший избранник с невероятными способностями, спаситель мира и властелин народов. Однако гарантировать этого не может никто, а кроме того, я не намерен ждать так долго. Мне необходима кровь. Точнее, кровь плацентная. Как только плацента оформится, я извлеку ее из тебя. Последующие мои планы и намерения, изумительная моя, тебя уже, как ты сама понимаешь, касаться не будут, так что нет смысла информировать тебя о них, это было бы излишней фрустрацией.

Он умолк, сделал эффектную паузу. Губы у нее задрожали – и поделать с собой она уже ничего не могла.

– А теперь, – театрально кивнул Вильгефорц, – приглашаю в кресло, мазель Цирилла.

– Хорошо было бы, – сверкнул зубами из-под седых усов Бонарт, – чтоб на это поглядела сука Йеннифэр. Она того заслужила!

– А и верно. – В уголках улыбающихся губ Вильгефорца снова появился белый шарик пены. – Оплодотворение, как ни говори, дело святое, возвышенное и торжественное, сие есть мистерия, при которой должна присутствовать вся ближайшая родня. А ведь Йеннифэр – ее квазимать, а в примитивных культурах таковые прямо-таки активно участвуют в проводах дочерей к брачному ложу. А ну! Приведите-ка ее сюда!

– Что же до оплодотворения, – Бонарт наклонился над Цири, которую выбритые до блеска аколиты чародея уже начали раздевать, – то нельзя ль, господин Вильгефорц, сделать это более привычно? Традиционно? По-божьему?

Скеллен фыркнул, покачал головой. Вильгефорц слегка насупился, потом холодно возразил:

– Нет, господин Бонарт. Нельзя ль.

Цири, словно только теперь уразумев серьезность ситуации, пронзительно закричала. Раз, потом второй.

– Но, но, – поморщился чародей. – Храбро, с гордо поднятой головой и мечом, вошли мы в логово эльфа, а теперь испугались маленькой стеклянной трубочки? Стыд, моя девочка. Стыд и позор.

Цири, наплевав на стыд и позор, заорала в третий раз, да так, что зазвенела лабораторная посуда.

А замок Стигга неожиданно ответил криком и воплями ужаса.
***

– Будет беда, сынки, – повторил Клочень, выковыривая окованным концом рунки засохший навоз из щелей между камнями двора. – Ох, увидите, беда нам будет, горемыкам.

Он посмотрел на дружков, но ни один из стражников ничего не ответил. Смолчал и Бореас Мун, оставшийся со стражниками у ворот. По собственной воле, не по приказу. Он мог, как Силифант, пойти за Филином, мог собственными глазами поглядеть, что станется с Владычицей Озера, какая судьба постигнет ее. Но Бореас не хотел на это смотреть. Предпочитал остаться здесь, во дворе, под голым небом, подальше от комнат и залов верхнего этажа, куда забрали девушку. Он был уверен, что сюда до него не долетит даже ее крик.

– Дурной это знак, птицы эти черные. – Клочень движением головы указал на воронов, все еще сидящих на стенах и карнизах. – Скверный энто знак, та молодица, что на вороной кобыле прискакала. В скверном, говорю я вам, мы тута деле Филину служим. Балакают, мол, сам Филин уже не коронер вовсе и никакой не важный господин, а в розыске пребывает, како и мы. Что инператор на него зол, аж жуть. Как нас, сынки, инперские разом прихватят, будет нам беда, горемыкам.

– Да уж! – добавил второй стражник, усач в колпаке, украшенном перьями черного аиста. – Да уж! Скверно, ежели инператор злой.

– А, хрен с имя, – вставил третий, прибывший в замок совсем недавно с последней завербованной Скелленом партией наемников. – Инператору могет до нас времени недостать. У его теперича навроде бы другие неразберихи-то. Побил нордлинг инператора-то наголову.

– Стал-быть, – сказал четвертый, – могет быть, и не так уж паршиво, что мы тута с Филином-та? Завсегда лучше при том, который наверху.

– Оно и верно, – проговорил новичок, – что лучшее. Филин, мнится мне, в гору пойдет. А при нем и мы выплывем.

– Ox, сынки, – оперся о рунку Клочень, – глупы ж вы, яко хвосты конские…

Черные птицы взвились с оглушительным шумом и карканьем, перекрыли небо, тучей окружили башню.

– Какого черта? – ахнул один из стражников.

– Отворите ворота!

Бореас Мун неожиданно почувствовал пронзительный запах трав, шалфея, мяты и тмина. Он сглотнул, тряхнул головой, закрыл и открыл глаза. Не помогло. Худощавый, седовласый, похожий на сборщика податей тип, возникший вдруг рядом с ним, и не думал исчезать. Он стоял и улыбался, не разжимая губ. Волосы Бореаса чуть не подняли шапку.

– Прошу отворить ворота, – повторил улыбающийся тип. – Незамедлительно. Без проволочек. Поверьте, так будет лучше.

Клочень, со звоном упустив рунку, стоял неподвижно и беззвучно шевелил губами. Глаза у него были совершенно пустые. Остальные стражники подошли к воротам, двигаясь одеревенело и неестественно, будто глиняные големы. Сняли балку, отодвинули засовы.

На двор, гремя подковами, ворвалась четверка лошадей со всадниками. У одного волосы были белые как снег, в руке молнией сверкал меч. Второй оказался светловолосой женщиной, на скаку натягивающей тетиву лука. Третья наездница, совсем юная девчонка, размашистым ударом рассекла Клочню висок.

Бореас Мун подхватил упущенную рунку, заслонился древком. Четвертый наездник неожиданно возвысился над ним. К его шлему с обеих сторон были прикреплены крылья хищной птицы. Блеснул занесенный меч.

– Перестань, Кагыр, – резко сказал беловолосый. – Береги время и кровь. Мильва, Регис – туда…

– Нет! – крикнул Бореас, сам не зная, почему это делает. – Не туда… Там только тупик между стенами. Туда вам дорога, вон по тем ступеням. В верхний замок. Ежели хотите спасти Владычицу Озера, то надобно вам поспешить.

– Благодарю, – сказал белоголовый. – Благодарю тебя, незнакомец. Регис, слышал? Веди!

Через минуту на дворе остались только трупы. И Бореас Мун, все еще опирающийся на древко рунки, которого не мог отпустить – так сильно тряслись у него ноги.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:55 | Сообщение # 29

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Вильгефорц выслушал сообщение прибежавшего наемника со стоическим спокойствием и каменным лицом. Но бегающий и беспрерывно мигающий глаз выдавал его.

– Помощь в последний момент? – проскрежетал он. – Невероятно. Такие вещи так просто не случаются. Либо случаются, но в скверных ярмарочных представлениях, что, впрочем, одно на одно выходит. Окажи любезность, добрый человек, и скажи, что все это ты придумал, скажем так, шутки ради?

– Я не выдумывал! – возмутился солдат. – Правду говорю! Ворвались сюда какие-то… Цельная армия…

– Ну ладно, ладно, – прервал чародей. – Я пошутил. Скеллен, займись этим лично. Есть случай показать, чего в натуре стоит твое войско, нанятое, кстати, на мое золото.

Филин подпрыгнул, нервно размахивая руками.

– Не слишком ли просто ты на это смотришь, Вильгефорц? – крикнул он. – Ты, похоже, не представляешь себе серьезности ситуации! Если на замок напали, так это же армия Эмгыра! А значит…

– Ничего это не значит, – отрезал чародей. – Но я знаю, о чем ты. Хорошо, если тот факт, что у тебя за спиной стою я, поправит твое моральное состояние, пусть будет так. Пошли. Вы тоже, господин Бонарт. Что до тебя, – он уставился на Цири страшным глазом, – то оставь надежды. Я знаю, кто сюда явился со своей достойной дешевого фарса помощью. И уверяю тебя, я этот дешевый фарс оберну ужасом.

– Эй, эй! – крикнул он слугам и аколитам. – Заковать девчонку в двимерит, запереть в келье на три засова, шагу не ступать от двери! Головой за нее отвечаете! Ясно?

– Так точно, господин!
***

Они влетели в коридор, из коридора – в другой зал, полный статуй. Никто не преградил им пути. Мелькнули лишь несколько слуг, тут же скрывшихся при их приближении.

Вбежали по лестнице. Кагыр ударом ноги вышиб дверь. Ангулема ворвалась внутрь с боевым криком, одним махом сабли снесла шлем со стоящих у дверей лат, которые приняла за стража. Поняла ошибку и залилась хохотом.

– Ха-ха-ха! Вы только гляньте…

– Ангулема, – утихомирил ее Геральт. – Не стоять! Дальше!

Перед ним отворились двери, за ними замаячили фигуры. Мильва, не раздумывая, натянула тетиву и послала стрелу. Кто-то вскрикнул. Двери захлопнулись. Геральт слышал, как звякнул засов.

– Дальше! Дальше! – крикнул он. – Не стоять!

– Ведьмак, – сказал Регис. – Глупо и бессмысленно бегать вслепую. Я пойду… Полечу на разведку.

– Лети.

Вампир исчез, словно ветром сдуло. Геральту некогда было удивляться.

Они снова натолкнулись на людей, на этот раз вооруженных. Кагыр и Ангулема с криком кинулись к ним, а люди бросились бежать, скорее всего из-за Кагыра и его шикарного шлема с крыльями.

Вбежали на окружающую внутренний дворик галерею. От ведущего в глубь здания портика оставалось шагов, может, двадцать, когда на противоположной стороне галереи появились люди. Разлетелись эхом крики. И засвистели стрелы.

– Прячься! – крикнул ведьмак.

Стрелы сыпались градом. Фурчали перья, наконечники высекали искры из каменного пола, отбивали штукатурку со стен. Мелкая пыль штукатурки осыпала ведьмака и его команду.

– Падайте! За перила!

Они упали, прячась кто как мог за резными столбиками перил. Но избежать ранений не удалось. Ведьмак слышал, как вскрикнула Ангулема, увидел, как она хватается за плечо, за мгновенно набухший кровью рукав.

– Ангулема!

– Ничего! Прошла сквозь мякоть! – крикнула девушка немного дрожащим голосом, подтвердив то, что он уже знал: если б наконечник стрелы раздробил кость, Ангулема потеряла бы от шока сознание.

Лучники с противоположной стороны галереи стреляли непрерывно, кричали, призывали подкрепление. Несколько человек отбежали вбок, чтобы поражать противника под более острым углом. Геральт выругался, оценил расстояние, отделяющее их от аркады.

Дело выглядело неважно. Но оставаться там, где они были, означало смерть.

– Прыгаем! – крикнул он. – Внимание! Кагыр, помоги Ангулеме.

– Они нас уничтожат!

– Прыгаем! Так надо!

– Нет! – крикнула Мильва, поднимаясь с луком в руке.

Она выпрямилась, заняла стрелецкую позу, истинная статуя, мраморная амазонка с луком. Лучники на галерее заорали.

Мильва спустила тетиву.

Один из лучников отлетел назад, ударился спиной о стену, на стене расцвел кровавый разбрызг, напоминающий огромного осьминога. С галереи долетел крик, рев гнева, злобы и угрозы.

– Великое Солнце… – простонал Кагыр. Геральт сжал ему плечо.

– Прыгаем! Помоги Ангулеме.

Стрелки с галереи сосредоточили весь обстрел на Мильве. Лучница даже не шелохнулась, хотя вокруг нее клубилась пыль от штукатурки, летели осколки мрамора и щепки ломающихся стрел. Она спокойно спустила тетиву. Опять вскрик, второй противник рухнул как тряпичная кукла, обрызгал своих соседей кровью и мозгом.

– Сейчас! – крикнул Геральт, видя, как стражники прыгают с галереи, как падают на каменный пол дворика, скрываясь от неминуемых Мильвиных стрел. Продолжали стрелять лишь трое самых отважных.

Наконечник стрелы ударился о столб, запудрив Мильву пылью штукатурки. Она сдула падающие на лицо волосы, натянула лук.

– Мильва! – Геральт, Ангулема и Кагыр подскочили к аркам. – Оставь! Беги!

– Еще разочек, – сказала лучница, держа перья стрелы у уголка губ.

Зазвенела тетива. Один из тройки отважных стрелков взвыл, перегнулся через перила и рухнул вниз, на плиты дворика. Остальных тут же покинула отвага. Они повалились на пол и прижались к нему. Подбежавшие на помощь не спешили выходить на галерею и подставлять себя под убийственные Мильвины стрелы.

За исключением одного.

Мильва поняла и оценила его сразу. Невысокий, щуплый, седой. С протертым до блеска наплечником на левом предплечье, с лучничьей перчаткой на правой руке. Она видела, как он подбрасывает красивый композитный лук с профилированным резным седлищем, как мягко его натягивает. Видела, как полностью натянутая тетива пересекает его загорелое лицо, видела, как красное перо стрелы касается его щеки. Она видела, что он целится верно.

Она подкинула лук, мягко натянула тетиву, прицелилась уже во время натяжения. Тетива коснулась ее лица, перо стрелы – уголка губ…
***

– Сильней, сильней, Маришка! До мордашки. Скручивай тетиву пальцами, чтобы стрела не свалилась с седлища. Руку крепче к щеке. Целься. Оба глаза открыты! Теперь сдержи дыхание. Стреляй!

Тетива, несмотря на шерстяной защитник, болезненно укусила левое предплечье.

Отец хотел что-то сказать, но на него напал кашель. Тяжелый, сухой, болезненный кашель. «Он кашляет все страшнее, – подумала Маришка Барринг, опуская лук. – Все страшнее и все чаще. Вчера раскашлялся, когда метился в козла. И на обед из-за этого была вареная лебеда. Терпеть не могу вареной лебеды. Ненавижу голод. И нужду».

Старый Барринг, хрипя, со стоном втянул воздух.

– В пяди от середки прошла твоя стрела, девка! В целой пяди! А ведь я говорил, чтобы так не дергать, спуская тетиву! А ты скачешь так, будто тебе червяк заполз между полужопками. И целишься слишком долго. Усталой рукой стреляешь! Только стрелы изводишь!

– Так я ж попала! И вовсе даже не в пяди, а всего полпяди от середины.

– Не пищи! Наказали ж меня боги, вместо парня девку-растяпу послав.

– И вовсе не растяпа я!

– Еще увидим. Стрельни еще разок. И помни, что я сказал. Стоять надо, словно в землю врытая. Целиться и стрелять быстро. Ну, чего морщишься?

– Потому что наговариваете на меня!

– Имею право. Я – отец. Стреляй.

Она натянула лук, надувшаяся и готовая разреветься. Он заметил это.

– Я люблю тебя, Маришка, – сказал он глухо. – Помни об этом всегда.

Она отпустила тетиву, как только перо коснулось губ.

– Хорошо, – сказал отец. – Хорошо, дочка.

И закашлялся жутко, хрипло.
***

Смуглый лучник на галерее погиб на месте. Стрела Мильвы угодила ему под левую подмышку и вошла глубоко, больше чем на половину древка, ломая ребра, разрывая легкие и сердце.

Выпущенная долей секунды раньше красноперая стрела смуглого стрелка угодила Мильве низко в живот и вышла сзади, разбив таз, разорвав кишки и артерию. Лучница упала на пол, словно ее ударили тараном.

Геральт и Кагыр закричали в один голос. Не обращая внимания на то, что увидевшие падение Мильвы стрелки с галереи снова взялись за луки, они выскочили из-за прикрывающего их портика, схватили лучницу и вытащили, презирая град стрел. Одна из стрел зазвенела, ударив по шлему Кагыра. Другая, Геральт поклялся бы, прочесала ему волосы.

Мильва оставила за собой широкую блестящую полосу крови. В том месте, где ее положили, мгновенно разлилась по полу огромная лужа. Кагыр ругался, руки у него тряслись. Геральт чувствовал, как его охватывает отчаяние. И ярость.

– Тетечка! – крикнула Ангулема. – Тетечка, не умирай! Тетечка!

Мария Барринг открыла рот, ужасно кашлянула, выплевывая кровь на подбородок.

– Я тоже люблю тебя, папка, – сказала она совершенно отчетливо.

И скончалась.
***

Бритые аколиты не могли справиться с вырывающейся и орущей Цири, на помощь поспешили прислужники. Один, которого она ловко пнула, согнулся в три погибели и упал на колени, обеими руками хватаясь за промежность и лихорадочно ловя ртом воздух.

Но это только разъярило остальных. Цири получила кулаком по шее, раскрытой ладонью по лицу. Ее перевернули, кто-то крепко пнул в бедро, кто-то уселся на лодыжки. Один из бритых аколитов, молодой, со злыми желто-зелеными глазами, придавил коленями ее грудь, вцепился в волосы и крепко рванул. Цири взвыла.

Аколит тоже взвыл. И вытаращился. Цири увидела, как из его бритой головы фонтаном брызнула кровь, пачкая белый лабораторный халат чудовищным рисунком.

В следующее мгновение в лаборатории разверзся ад.

Загрохотала выворачиваемая мебель. Пронзительный звон и хруст бьющегося стекла слился с безумным воем людей. Разливающиеся по столам и полу декокты, фильтры, эликсиры, экстракты и другие магические субстанции перемешивались и соединялись, некоторые при соприкосновении шипели и взрывались клубами желтого дыма. Помещение мгновенно заполнил ядовитый смрад.

Сквозь дым, сквозь проступившие от вони слезы Цири с ужасом видела, как по помещению с невероятной быстротой мечется что-то черное, напоминающее гигантского нетопыря. Видела, как нетопырь на лету задевает за людей, как те, кого он задевает, с криком валятся на пол. На ее глазах пытавшегося бежать прислужника подхватило с пола и швырнуло на стол, где он извивался, брызгал кровью и хрипел, окруженный разбитыми ретортами, перегонными кубами, пробирками и колбами.

Разлившиеся смеси брызнули на лампу. Зашипело, завоняло, и в лаборатории неожиданно вспыхнул огонь. Волна жара развеяла дым. Цири стиснула зубы, чтобы не закричать.

На стальном кресле, том, что предназначалось для нее, сидел худощавый седовласый, одетый в элегантный черный костюм, мужчина. Он спокойно грыз и сосал шею перекинутого через колено бритого аколита. Тот тоненько попискивал и конвульсивно подрагивал. Напряженные ноги и руки у него ритмично подергивались.

Мертвенно-синие язычки пламени плясали по металлической крышке стола. Реторты и колбы с гулом взрывались одна за другой.

Вампир оторвал острые клыки от шеи жертвы, уставился на Цири черными, как агаты, глазами.

– Бывают обстоятельства, – проговорил он менторским тоном, слизывая кровь с губ, – когда просто невозможно не напиться. И не пугайся, – улыбнулся он, видя ее мину. – Не пугайся, Цири. Я рад, что нашел тебя. Меня зовут Эмиель Регис. Я, сколь странным это ни покажется, друг ведьмака Геральта. Прибыл вместе с ним, чтобы тебя спасти.

В пылающую лабораторию влетел вооруженный наемник. Друг Геральта повернул к нему голову, зашипел и выставил клыки. Наемник дико взвыл. Его вой долго еще не стихал вдали.

Эмиель Регис сбросил с колена неподвижное, обмякшее как тряпка тело аколита, встал и совсем по-кошачьи потянулся.

– И кто бы мог подумать? – проговорил он. – Такой хмырь, а до чего шикарная в нем была кровь. Это называется «скрытые достоинства». Разреши, Цирилла, проводить тебя к Геральту.

– Нет, – буркнула Цири.

– Тебе незачем меня бояться.

– А я и не боюсь, – возразила она, героически сражаясь с зубами, которые принялись было отбивать дробь. – Не в этом дело. Но где-то здесь в узилище находится Йеннифэр. Я должна ее как можно скорее освободить. Я боюсь за Йеннифэр… Пожалуйста, господин…

– Эмиель Регис.

– Предупредите, добрый господин, Геральта, что здесь Вильгефорц. Это чародей. Могущественный чародей. Пусть Геральт будет внимательным.
***

– Тебе следует быть внимательным, – повторил Регис, глядя на тело Мильвы. – Потому что Вильгефорц – могущественный чародей. А она освобождает Йеннифэр.

Геральт выругался.

– Дальше! – крикнул он, чтобы криком поднять у своих упавший дух. – Вперед!

– Я чувствую в себе, – зашипел вампир, жутко улыбаясь, – такую силу, что мог бы, наверное, весь этот замок развалить!

Ведьмак подозрительно глянул на него.

– Ну, вряд ли надо так-то уж, – сказал он. – Но пробейтесь на верхние этажи и наделайте немного шума, чтобы отвлечь от меня внимание. Я попытаюсь отыскать Цири. Не нравится мне, ох не нравится, что ты оставил ее одну, вампир.

– Она потребовала, – спокойно объяснил Регис, – таким тоном и поведением, которые исключали дискуссию. Признаться, она меня удивила.

– Знаю. Идите на верхние этажи. Держитесь! Я попробую ее отыскать. Ее либо Йеннифэр.

Он нашел, к тому же очень быстро.

Налетел на них случайно, совершенно неожиданно, выбежав из-за поворота коридора. И увидел. И картина эта вызвала такой приток адреналина, что у него прямо-таки закололо в сосудах на кончиках пальцев.

По коридору несколько верзил волокли Йеннифэр. Чародейка была избита и закована в цепи, что, однако, не мешало ей вырываться, брыкаться и ругаться не хуже портового грузчика.

Геральт не дал верзилам очухаться от неожиданности. Ударил только один раз, только одного, коротко, от локтя. Мужик заскулил по-собачьи, завертелся и с грохотом и звоном врезался головой в стоящие в нише латы, сполз по ним, размазывая кровь по пластинам.

Остальные – их было трое – отпустили Йеннифэр и отскочили. Кроме четвертого, который схватил чародейку за волосы и приставил ей нож к горлу над самым двимеритовым ошейником.

– Не подходи, – заорал он. – Я зарежу ее! Я не шучу!

– Я тоже. – Геральт закрутил мечом мельницу и заглянул дылде в глаза. Тот не выдержал. Отпустил Йеннифэр и присоединился к дружкам. У всех в руках уже было оружие. Один сорвал со стенного паноплия древнюю, но грозную на вид алебарду. Все, ссутулившись, не могли решить: нападать или обороняться.

– Я знала, что ты придешь, – сказала Йеннифэр, гордо выпрямляясь. – Покажи, Геральт, этим мерзавцам, на что способен ведьмачий меч.

Она высоко подняла скованные руки, натянув связывающую наручники цепь. Геральт схватил сигилль обеими руками, немного наклонился, примерился и рубанул. Так быстро, что никто не заметил движения клинка. Оковы со звоном упали на пол. Кто-то из наемников громко выдохнул. Геральт крепче сжал рукоять, положил указательный палец на эфес.

– Стань тверже, Йен. Голову немного набок, пожалуйста. Чародейка даже не дрогнула. Звон металла, по которому ударил меч, был едва слышен.

Двимеритовый ошейник упал рядом с кандалами. На шее у Йеннифэр расцвела одна – одна-единственная! – красная капелька.

Она засмеялась, массируя кисти. И повернулась к мужчинам. Ни один не выдержал ее взгляда.

Тот, что держал алебарду, осторожно, словно опасаясь, чтобы она не зазвенела, положил древнее орудие на пол.

– С такими, – проворчал он, – пусть Филин дерется сам. А мне моя жизнь дорога.

– Нам приказали, – забормотал, пятясь, другой. – Велели нам… Мы по приказу…

– Я ж ничего не сделал, – облизнул губы третий, – вам, госпожа… В вашей камере… Заступитесь за нас…

– Пошли вон, – бросила Йеннифэр. Освобожденная от двимеритовых оков, выпрямившаяся, с гордо поднятой головой, она смотрелась как сестра титанов. Черной растрепанной гривой она, казалось, касается потолка.

Верзилы исчезли. Уменьшившись до нормальных размеров, Йеннифэр кинулась Геральту на шею.

– Я знала, что ты придешь за мной, – мурлыкала она, отыскивая губами его губы. – Что ты придешь в любом случае.

– Пошли, – сказал он минуту погодя, с трудом ловя воздух. – Теперь – Цири.

– Цири, – подтвердила она. А через миг в ее глазах разгорелось пугающее фиолетовое пламя. – И Вильгефорц.
***

Из-за угла выскочил детина с арбалетом, крикнул, выстрелил, целясь в чародейку. Геральт прыгнул, как подброшенный пружиной, махнул мечом. Отраженный бельт пролетел над самой головой арбалетчика так близко, что тот аж скорчился. Раскорчиться он уже не успел – ведьмак подскочил и разделал его, как карпа. Дальше в коридоре стояли еще двое, у них тоже были арбалеты, они тоже выстрелили, но у них слишком уж тряслись руки, чтобы попасть. В следующий момент ведьмак был рядом с ними, и оба умерли.

– Куда, Йен?

Чародейка прикрыла глаза, сосредоточилась.

– Туда. По лестнице.

– Ты уверена?

– Да.

Разбойники Скеллена напали на них сразу за изломом коридора, неподалеку от украшенного архивольтом портала. Их было больше десятка – с пиками, алебардами и корсеками. Кроме того, они были решительны и ожесточенны. Несмотря на это, дело пошло быстро. Одного Йеннифэр сразу же поразила выпущенной из руки огненной стрелой. Геральт завертелся в пируэте, влетел меж остальными, краснолюдский сигилль мелькал и шипел змеей. Когда свалились четверо, остальные сбежали, звоном и топотом пробуждая эхо в коридорах.

– Все в порядке, Йен?

– Более чем!

Под архивольтом стоял Вильгефорц.

– Это впечатляет, – сказал он спокойно и звучно. – Я восхищен. Честное слово, я восхищен, ведьмак. Ты наивен и безнадежно глуп, но техникой своей действительно можешь вызвать восхищение.

– Твои разбойники, – так же спокойно ответила Йеннифэр, – только что ретировались, бросив тебя на нашу милость. Отдай мне Цири, и мы подарим тебе здоровье.

– Знаешь, Йеннифэр, – осклабился чародей, – это уже второе за сегодняшний день столь великодушное предложение. Благодарю, благодарю. А вот и мой ответ.

– Берегись! – крикнула Йеннифэр, отскакивая. Геральт отскочил тоже. Вовремя. Вырвавшийся из рук чародея огненный шар превратил в черную шипящую жижу то место, где они только что стояли. Ведьмак смахнул с лица сажу и остатки бровей. Увидел, что Вильгефорц протягивает руку. Нырнул вбок, припал к полу за основанием колонны. Громыхнуло так, что закололо в ушах, а замок задрожал до основания.
***

Грохот эхом прокатился по замку, задрожали стены, зазвенели жирандоли. С грохотом упал большой выполненный маслом портрет в позолоченной раме.

У прибежавших со стороны вестибюля наемников в глазах стоял дикий ужас. Стефан Скеллен остудил их грозным взглядом, привел в порядок воинственной миной и решительным голосом.

– Что там? Говорите!

– Господин коронер, – прохрипел один. – Ужасть там! Это ж демоны и дьяволы… Из луков бьють без промашки… Рубять страшно… Смерть там… Все красное от кровищи!

– С десяток пало… Может, и поболе… А там… Слышите?

Загудело снова, замок задрожал.

– Магия, – пробормотал Скеллен. – Вильгефорц… Ну, посмотрим. Поглядим, кто кого.

Прибежал еще один солдат, бледный и опорошенный штукатуркой. Он долго не мог выговорить ни слова, а когда наконец заговорил, то руки у него тряслись и дрожал голос.

– Там… Там… Чудовище… Господин коронер… Все равно как огромный черный летучий мыш! У меня на глазах головы людям отрывал… Кровь – фонтаном. А он свистить и хохочеть… Во-от такие у него зубищи!

– Не сносить нам голов… – прошептал кто-то за спиной у Филина.

– Господин коронер, – решился заговорить Бореас Мун. – Это упыри. Я видел… молодого графа Кагыра аэп Кеаллаха. А ведь он мертв.

Скеллен молча взглянул на него.

– Господин Стефан… – еле внятно пробормотал Дакре Силифант. – С кем нам здесь воевать досталось?

– Это не люди, – простонал один из наемников. – Адские черти они, вот кто! Не одолеет их человеческая сила…

Филин скрестил руки на груди, повел по солдатам смелым и властным взглядом.

– Значит, не станем, – заявил он громко и отчетливо, – вмешиваться в конфликт адских сил! Пусть себе дерутся демоны с демонами, чародейки с чародеями, а упыри – с восставшими из могил мертвяками. Не станем им мешать! Мы спокойно переждем здесь результат боя.

Лица наемников посветлели. Самочувствие их заметно поправилось.

– Эта лестница, – громко продолжал Скеллен, – единственная. Другого хода нет. Подождем здесь. Посмотрим, кому придет нужда по ней спускаться.

Наверху раздался ужасающий грохот, со свода шумно посыпалась штукатурка. Запахло серой и гарью.

– Слишком здесь темно! – воскликнул Филин громко и храбро, чтобы поднять дух своему войску. – Быстро зажечь, что только можно! Факелы, лучины! Надо толком видеть, кто появится на лестнице! Заполнить чем-нибудь горючим вон те железные корзины!

– Каким горючим, господин?

Скеллен молча показал каким.

– Картинами? – недоверчиво спросил наемник. – Изображениями?

– Именно! – фыркнул Филин, – Ну, что вы смотрите! Искусство умерло!

В щепки превратились рамы, в тряпки – полотна. Хорошо просохшее дерево и промасленная материя занялись сразу, взвились ярким пламенем.

Бореас Мун смотрел. Он для себя уже все решил. Окончательно.
***

Загудело, сверкнуло, колонна, из-за которой они успели выскочить прямо-таки в последний момент, развалилась. Ствол колонны переломился, украшенная аканфом капитель грохнулась о паркет, раздробив на части терракотовую мозаику. В их сторону с шипением понеслась шаровая молния. Йеннифэр отбила ее, выкрикнув заклинание и жестикулируя.

Вильгефорц шел прямо на них, его плащ развевался драконьими крыльями.

– Ну, Йеннифэр меня не удивляет, – говорил он на ходу. – Она – женщина, существо в эволюционном смысле более низкое, управляемое гормональной неразберихой, сумбуром. Но ты-то, Геральт, ты же не просто мужчина рассудительный от природы, но к тому же еще и мутант, эволюции неподвластный.

Он взмахнул рукой. Загудело, блеснуло. Молния отскочила от вычарованного Йеннифэр щита.

– Несмотря на свою рассудительность и рассудочность, – продолжал Вильгефорц, переливая из руки в руку огонь, – в одном ты проявляешь поразительную и глупейшую последовательность: тебя постоянно тянет плыть против течения и мочиться против ветра. Это должно было кончиться скверно. Знай же, что сегодня, здесь, в замке Стигга, ты мочился против бури.
***

Где-то на нижних этажах кипел бой, кто-то жутко кричал, скулил, выл от боли. Что-то горело. Цири вдыхала дым и запах гари, чувствовала дуновение теплого воздуха.

Громыхнуло с такой силой, что задрожали поддерживавшие потолок колонны, а со стен посыпался алебастр.

Цири осторожно выглянула из-за угла. Коридор был пуст. Она быстро и тихо пошла вдоль стоящих справа и слева в нишах скульптур. Когда-то она уже видела эти скульптуры.

В снах.

Выходя из коридора, наткнулась на человека с дротиком. Отскочила, готовая к сальто и вольтам. И тут же сообразила, что это не человек с дротиком, а седая, худая и согбенная женщина. И что в руках у нее не дротик, а метла.

– Где-то здесь держат чародейку, – откашлялась Цири, – с черными волосами. Где?

Женщина с метлой долго молча шевелила губами, словно что-то жевала.

– Откедова ж мне-то знать, голубица? – промямлила она наконец. – Я туточки токмо прибираюсь. Ничего боле, токмо прибираю опосля их и прибираю, – повторила она, вообще не глядя на Цири. – А они хучь бы што, токмо поганють и поганють. Глянь-кось сама, голубица.

Цири глянула. На полу извивалась размазанная зигзагом полоса крови. Через несколько шагов полоса обрывалась около скорчившегося у стены трупа. Дальше лежали еще два – один свернувшийся клубком, другой – совершенно противоестественно раскинувшийся крестом. Рядом с ними валялись арбалеты.

– Ничего боле, как токмо пачкають да пачкають. – Женщина взяла ушат и тряпку, опустилась на колени, принялась вытирать. – Грязь и ничегошеньки боле, токмо грязь, грязь да грязь. А ты тут, понимаешь, убирай и мой. Когда-нить будет тому конец?

– Нет, – глухо сказала Цири. – Никогда. Таков уж этот мир.

Женщина перестала вытирать. Но головы не подняла.

– Я токмо убираюсь, – сказала она. – Ничегошеньки боле. Но тебе, голубица, скажу, что тебе надыть прямо идтить, а опосля налево.

– Благодарю.

Женщина еще ниже опустила голову и принялась за свое дело.

Она была одна. Одна, одинокая, затерявшаяся в путанице коридоров.

– Госпожа Йеннифэ-э-эр!

До сих пор она блюла тишину, боясь привлечь людей Вильгефорца. Но теперь…

– Йеннифэ-э-эр!

Ей показалось, будто она что-то услышала. Да, конечно!

Она вбежала на галерею, оттуда – в большой холл со стройными колоннами. В ноздри снова полез запах горелого.

Бонарт, словно дух, вышел из ниши и ударил ее по лицу. Она покачнулась, а он ястребом кинулся на нее, схватил за горло, предплечьем прижал к стене. Цири глянула в его рыбьи глаза и почувствовала, как сердце опускается у нее вниз, под живот.

– Я б тебя не нашел, если б ты не орала, – прохрипел Бонарт. – Но ты орала, к тому же тоскливо! Уж не по мне ли ты тосковала, милочка?

Продолжая прижимать ее к стене, он запустил ей руку в волосы на затылке. Цири дернула головой. Охотник ощерился. Проехал рукой по плечу, груди, грубо схватил за промежность. Потом отпустил, толкнул так, что она сползла по стене.

И бросил ей под ноги меч. Ее Ласточку. А она мгновенно поняла, чего он хочет.

– Я предпочел бы на арене, – процедил он. – Как завершение, как финал множества превосходных представлений. Ведьмачка против Лео Бонарта. Эх, и платили бы людишки, чтобы увидеть нечто подобное. Ну же! Подними железяку и вытащи ее из шагрени!

Так она и сделала. Но не вытянула меч из ножен, только перевесила за спину так, чтобы до рукояти можно было дотянуться.

Бонарт отступил на шаг.

– Я думал, – сказал он, – что мне достаточно будет натешиться видами тех процедур, которые готовит для тебя Вильгефорц. Я ошибся. Я должен почувствовать, как твоя жизнь стекает по моему клинку. Плевать я хотел на чары и заговоры, на предназначения и предсказания, на судьбы мира. Плевать я хотел на старшую и младшую кровь. Что мне все эти ворожбы и чары? Какой мне от них прок? Никакого! Ничто не может сравниться с удовольствием…

Он осекся. Она видела, как он стиснул зубы, как зловеще блеснули его глаза.

– Я выпущу из тебя кровь, ведьмачка, – зашипел он. – А потом, прежде чем ты окоченеешь, мы отпразднуем свадьбу. Ты – моя. И умрешь моей. Доставай оружие.

Послышался далекий грохот, замок задрожал.

– Вильгефорц, – пояснил с каменным лицом Бонарт, – делает там фарш из твоих ведьмачьих спасителей. Ну, давай, девка, доставай меч.

«Бежать, – подумала она, коченея от ужаса. – Бежать в другие места и другие времена, только бы подальше от него, только бы подальше». Она ощутила стыд. Как же так – бежать? Бросить на произвол судьбы, оставить в их руках Йеннифэр и Геральта? Но рассудок подсказывал: «Мертвая, я ненамного им сгожусь…»

Она сконцентрировалась, прижала кулаки к вискам. Бонарт моментально понял, что ему светит, кинулся к ней. Но поздно. В ушах у Цири зашумело, что-то сверкнуло. «Получилось», – подумала она торжествующе.

И сразу же поняла, что торжествовала преждевременно. Поняла это, слыша яростные крики и ругань. Виной фиаско была, вероятно, злая, враждебная и парализующая аура этого места. Она перенеслась, но недалеко. Совсем недалеко от Бонарта. Но все же за пределы досягаемости его рук и меча. По крайней мере – на какое-то время.

Подгоняемая его ревом, она повернулась и побежала.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Хмурая_сова

Дата: Вторник, 10 Янв 2012, 11:56 | Сообщение # 30

Леди Эбис/Живая Легенда/Вице-Мисс Хогсмит 2014

***

Она пробежала по длинному широкому коридору, сопровождаемая мертвыми взглядами алебастровых канефор

, поддерживающих арки. Свернула раз, другой. Намеревалась скрыться и обмануть Бонарта, а кроме того, спешила на звуки боя. Туда, где шла драка, где были ее друзья.

Влетела в большое круглое помещение, посреди которого на мраморном постаменте возвышалась статуя женщины с прикрытым лицом, скорее всего – богини. Отсюда выходили два коридора, оба довольно узкие. Она выбрала наугад. И конечно, выбрала плохо.

– Эй, девка! – рявкнул бандюга. – Попалась!

Их было слишком много, чтобы ввязываться в бой даже в узком коридоре. А Бонарт, вероятно, уже близко. Цири развернулась и бросилась бежать. Влетела в зал с мраморной богиней. И остолбенела.

Перед ней стоял рыцарь с огромным мечом, в черном плаще и шлеме, украшенном крыльями хищной птицы.

Город горел. Она слышала рев огня, видела извивающиеся языки пламени, чувствовала опаляющий жар пожара. В ушах стояло ржание лошадей, вопли убиваемых… Крылья черной птицы неожиданно захлопали, прикрыли собою все… На помощь!

«Цинтра, – подумала она, приходя в себя. – Остров Танедд! Он настиг меня даже здесь. Это демон. Меня окружают демоны, кошмары моих снов. Позади – Бонарт, впереди – он».

Слышались крики, топот подбегающих прислужников.

Рыцарь в шлеме с перьями неожиданно шагнул к ней. Цири переборола страх. Выхватила из ножен Ласточку.

– Ты не коснешься меня!

Рыцарь сделал еще шаг, и Цири с изумлением увидела, что за его спиной, прикрытая плащом, прячется светловолосая девушка, вооруженная кривой саблей.

Девушка рысью промчалась рядом с Цири, ударом сабли распластала одного из прислужников. А черный рыцарь – о диво! – вместо того, чтобы напасть на Цири, могучим ударом разрубил второго наемника. Остальные отступили в коридор.

Светловолосая девушка кинулась к дверям, но не успела их запереть. И хотя она грозно крутила саблей, прислужники вытолкнули ее из-под портала. Цири увидела, как один ткнул ее палицей, увидела, что девушка падает на колени, и прыгнула, от уха взмахнув Ласточкой, с другой стороны, ужасающе размахивая длинным мечом, подбежал Черный Рыцарь. Светловолосая, все еще стоя на коленях, вытащила из-за пояса топорик и метнула, попав одному из наемников в лицо. Потом подскочила к дверям, захлопнула их, а рыцарь опустил засовы.

– Фу, – Выдохнула девушка. – Дуб и железо! Не сразу они пробьются.

– Они не станут терять времени, поищут другой путь, – деловито бросил Черный Рыцарь и тут же нахмурился, видя, как штанина девушки набухает кровью. Девушка махнула рукой – мол, ерунда.

– Бежим отсюда! – Рыцарь снял шлем, взглянул на Цири. – Я Кагыр Маур Дыффин, сын Кеаллаха. Пришел вместе с Геральтом. Тебе на спасение, Цири. Я знаю, что это кажется тебе невероятным.

– Я видела и более невероятное, – буркнула Цири. – Дальний же ты проделал путь… Кагыр… Где Геральт?

Он глядел на нее. Она помнила его глаза по Танедду. Темно-голубые и мягкие как атлас. Красивые.

– Спасает чародейку, – ответил он. – Ту.

– Йеннифэр. Идем.

– Да! – сказала светловолосая, перехватывая ногу на бедре. – Надобно прикончить еще несколько задниц! За тетечку!

– Идем, – повторил рыцарь. Но было уже поздно.

– Бегите, – шепнула Цири, видя, кто приближается по коридору. – Это воплощение дьявола. Но ему нужна только я. Вас он преследовать не станет… Бегите… Помогите Геральту…

Кагыр покачал головой.

– Цири, – мягко проговорил он, – ты поражаешь меня. Я ехал сюда с края света, чтобы отыскать тебя, спасти и защитить. И ты хочешь, чтобы теперь я бежал?

– Ты не знаешь, с кем имеешь дело.

Кагыр подтянул перчатки, скинул плащ, обернул его вокруг левого предплечья. Взмахнул мечом, завертел так, что зашипел воздух.

– Сейчас узнаю.

Бонарт, заметив троицу, остановился. Но только на секунду.

– Так! – сказал он. – Помощь прибыла! Твои дружки, ведьмачка? Славно. Двумя меньше, двумя больше, какая разница?

Цири неожиданно осенило.

– Прощайся с жизнью, Бонарт! – взвизгнула она. – Это твой конец! Нашла коса на камень!

Она немного перебрала, он уловил фальшь в голосе. Остановился, глянул подозрительно.

– Ведьмак? Серьезно?

Кагыр закрутил мечом, встал в позицию. Бонарт не дрогнул.

– Оказывается, чаровница предпочитает более молодых, чем я думал, – зарычал он. – Глянь сюда, молокосос.

Он распахнул рубашку. Блеснули серебряные медальоны. Кот, гриф и волк.

– Если ты и вправду ведьмак, – скрежетнул он зубами, – то знай, твой личный знахарский амулет сейчас украсит мою коллекцию. Если же не ведьмак, то будешь трупом прежде, чем успеешь моргнуть. Поэтому умнее было бы сойти с моей дороги и бежать куда глаза глядят. Мне нужна эта девка, на тебя у меня аппетита нет.

– Силен ты в речах, – спокойно проговорил Кагыр, вертя клинком. – Проверим, не только ли. Ангулема, Цири. Убегайте!

– Кагыр…

– Бегите, – поправился он, – на помощь Геральту.

Они побежали. Цири поддерживала хромающую Ангулему.

– Ты сам того хотел. – Бонарт прищурил белесые глаза, сделал шаг, вращая меч.

– Я сам того хотел! – глухо повторил Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах. – Нет. Того хочет Предназначение!

Они бросились навстречу друг другу, сошлись быстро, окружили себя дикими розблесками клинков. Коридор наполнился звоном металла, от которого, казалось, дрожит и колеблется мраморная скульптура женщины.

– Недурно, – кашлянул Бонарт, когда они разошлись. – Недурно, парень. Но никакой ты не ведьмак, маленькое змейство обманула меня. Конец тебе. Готовься умереть.

– Силен ты в речах.

Кагыр глубоко вздохнул. Стычка убедила его, что победить рыбоглазого у него шансов мало. Этот тип был слишком быстр, слишком силен для него. Надеяться можно было лишь на то, что противник спешил догнать Цири. И явно нервничал.

Бонарт напал снова. Кагыр парировал удар, сгорбился, прыгнул, ухватил противника за пояс, толкнул на стену, ударил коленом между ног. Бонарт схватил его за лицо, сильно саданул в висок оголовком меча, раз, другой, третий. Третий удар отшвырнул Кагыра. Он увидел розблеск клинка. Машинально парировал.

Слишком медленно.
***

Существовала строго соблюдаемая традиция рода Дыффинов: около покоящегося в замковом арсенале тела усопшего родственника все мужчины рода проводили сутки. Женщины же, собравшись в дальнем крыле замка, чтобы не мешать мужчинам в их молчаливом предпохоронном бдении, не рассеивать их мысли и не нарушать сосредоточения, в это время рыдали и падали в обмороки. Когда их приводили в себя, они вновь начинали всхлипывать и истерически рыдать. И da capo

.

Истерики и слезы даже у женщин, виковарских дворянок, считались неприятной бестактностью и бесчестием. Но у Дыффинов именно такова была традиция, и никто ее не отменял. И отменять не собирался.

Десятилетний Кагыр, младший брат павшего в Назаире и лежащего сейчас в дворцовом арсенале Аиллиля, мужчиной считаться еще не мог. Его не допустили в собравшееся у открытого гроба мужское общество, не позволили сидеть и молчать вместе с дедушкой Груффыдом, отцом Кеаллахом, братом Дераном, а также кучей дядьев, родных и двоюродных братьев. Рыдать же и терять сознание рядом с бабушкой, матерью, тремя сестрами и уймой тетушек и кузин ему, естественно, тоже дозволено не было. Вместе с прочими малолетними родственниками, прибывшими в Дарн Дыффа на панихиду, похороны и тризну, Кагыр бездельничал и проказничал на стенах замка. И вел кулачные бои с теми, кто считал, что отважнейшими из отважных в боях за Назаир были именно их отцы и старшие братья, а вовсе не Аиллиль аэп Кеаллах.

– Кагыр! Иди сюда, сынок!

На галерее стояла Маур, мать Кагыра, и ее сестра, тетя Кинеад вар Анагыд. Лицо матери было красным и настолько опухшим от слез, что Кагыр прямо-таки испугался. Его потрясло, что даже столь красивую женщину, как его мать, плач мог превратить в такое чудовище. И он крепко-накрепко решил не плакать никогда-никогда.

– Помни, сынок, – зарыдала Маур, прижимая мальчугана к подолу так, что у него перехватило дыхание. – Запомни этот день. Помни, кто лишил жизни твоего брата Аиллиля. Ты должен ненавидеть их всегда. Это сделали проклятые нордлинги. Твои враги, сыночек. Ты должен ненавидеть их всегда, ненавидеть эту проклятую преступную нацию!

– Я буду их ненавидеть, мама, – пообещал Кагыр, немного удивленный. Во-первых, его брат Аиллиль пал в честном бою, достойной и завидной смертью бойца, так над чем же слезы лить? Во-вторых, не было секретом, что бабушка Эвива, мать Маур, была родом из нордлингов. Папе во гневе не раз случалось назвать бабушку «северной волчицей». Конечно, когда она не слышала.

Но коли теперь мать велит…

– Я буду их ненавидеть, – горячо поклялся он. – Я их уже ненавижу! А когда вырасту большой и у меня будет настоящий меч, то пойду на войну и головы им поотрубаю! Вот увидишь, мама!

Мама набрала воздуха в легкие и принялась рыдать с новой силой. Тетя Кинеад поддержала.

Кагыр сжал кулаки и дрожал от ненависти. От ненависти к тем, кто обидел его маму, заставив ее стать такой некрасивой.
***

Удар Бонарта рассек ему висок, щеку, губу. Кагыр выпустил меч и покачнулся, а охотник с полуоборота рубанул его между шеей и ключицей. Кагыр рухнул под ноги мраморной богине, и кровь, словно языческая жертва, омыла цоколь статуи.
***

Загрохотало, пол задрожал под ногами, со стенного паноплия со звоном свалился щит. По коридору ползли клубы ядовитого дыма. Цири отерла лицо. Светловолосая девушка тянула ее не хуже мельничного жернова.

– Быстрее… Бежим быстрее…

– Я не могу быстрее, – проговорила девушка и вдруг тяжело повалилась на пол. Цири с ужасом увидела, как из-под ее набухшей штанины начинает сочиться кровь и расти красная лужа.

Девушка была бледна как труп.

Цири упала на колени рядом с ней, стянула с нее шаль, потом поясок, попыталась сделать перетягивающую повязку. Но рана была слишком велика. И слишком близко располагалась к паху. Кровь лилась не переставая.

Девушка схватила ее за руку. Пальцы были холодны как лед.

– Цири…

– Да?

– Я – Ангулема. Я не верила… Не верила, что мы тебя отыщем. Но я пошла за Геральтом… Потому что за ним нельзя не идти. Ты знаешь?

– Знаю. Таков уж он.

– Мы отыскали тебя. И спасли. А Фрингилья насмехалась над нами… Скажи мне…

– Помолчи, пожалуйста.

– Скажи… – Губы Ангулемы шевелились все медленнее. – Скажи, ведь ты – королева… В Цинтре… Мы будем у тебя в милости, правда? Ты сделаешь меня… графиней? Скажи, но не лги… Сделаешь? Ну, скажи!

– Помолчи. Береги силы.

Ангулема вздохнула, неожиданно наклонилась вперед и оперлась лбом о плечо Цири.

– Я знала… – сказала она совершенно отчетливо. – Знала, курва, что бордель в Туссенте был самой моей лучшей придумкой, чтобы выжить…

Прошла долгая, очень долгая минута, прежде чем Цири поняла, что держит в объятиях мертвую девушку.

Подпись

Колдунья - это естественное состояние женщины.

Мореный дуб и сердечная жила дракона, 26,5 дюймов

Страница 2 из 3
«
1
2
3
»