Отстрел невест - Страница 2

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:22 | Сообщение # 16

Княгиня де Веллар

* * *
– Вам слово.
Полковник Чорный, отодвинув в сторонку чашку с липовым чаем, задумчиво потеребил кончик носа и начал:
– Ну, пане сыскной воевода, мабуть, не ти слова ты от мене слухать хотив, а тилькы шо ж теперича… Колы зараз правду не казаты, то и дружбу зря шукаты! Не оправдав твий парубок нужды наши, не сыскав злыдня вороватого. Тилькы хлопцив зазря взбаламутыли…
– А что вы скажете, бабушка?
Яга, осуществлявшая сегодня общие функции хозяйки саммита, поставила на стол свежую ватрушку, важно уселась на лавочку, по-девичьи подперев пальчиком подбородок.
– Левко Степаныч, оно конечно, свою линию гнут, да тока не всякая правда – истина. Уж шибко поспешливо он всё на товарища нашего взвалить удумал. Хотя, по совести ежели, то апосля вчерашнего мне энтот товарищ и не товарищ больше!
– Кто ещё хочет высказаться? – для порядка уточнил я.
Собственно, это вопрос риторический, нас в горнице сидело четверо, так что спрашивать больше некого. Ну, кроме Митьки разумеется, но ему я дам слово в последнюю очередь. Пока он смирненько притулился на табуреточке в углу и в разговоры старших по званию не встревал.
– Хорошо, видимо, настала моя очередь. Я не буду касаться нравственно-правовых и политических последствий погрома как такового. То, что сегодня произошло у Абрама Моисеевича, иначе как театрализованным фарсом и не назовёшь. За такой «погром» участникам «Оскары» раздавать надо, а сценарий – хоть сейчас на Каннский фестиваль отправляй. Там жюри сплошь из евреев, сразу первую премию получит. Но – к делу! Я хочу знать, откуда вообще в мозгу этого… с позволения сказать, доброго молодца зародилась сама идея такого увеселительного мероприятия?
Я, наверное, на немножко вернусь назад и вкратце расскажу о том, чем всё закончилось у Шмулинсона. Дети отыграли свою партию, Митька изо всех сил пытался скрыться, но супруги уверенно гоняли его по улице, падая в ноги и умоляя «ещё чуточку погромить». Лукошкинцы хохотали над ними, как малые дети. К концу представления всех участников забросали аплодисментами и пряниками. Еврейское семейство было тут же приглашено в кабак, откуда, я думаю, они ни за что не ушли до самого вечера.
Мне с Ягой ничего не оставалось, как отправиться восвояси. Полковника Чорного я пригласил на собеседование. Есаула «Дмитро Лыбенко» никто никуда не приглашал, он вполне мог уйти с казаками, но увязался следом за нами. Охранные стрельцы поначалу его и на порог отделения пускать не хотели, потом уж бабка смилостивилась. Даже к столу его позвала, правда, у парня хватило ума отказаться…
– От мы зараз ёго и запытаемо.
– Вот вы и спрашивайте, – кланяясь, предложила Яга.
– А чому ж я? – удивился запорожский гость.
Пришлось объяснять очевидное:
– Всё дело в том, что за пару-тройку дней наш младший сотрудник настолько «оказачился» – слов нет, есть ругательства и афоризмы! Приведу лишь несколько конкретных примеров… Внешний вид! Обратили внимание? Да, мне тоже смешно, но не я учил его так одеваться.
Чорный подпихнул локтем бабкиного кота, фамильярно потыкал его пальцем в пузо и лишь под моим суровым надломом бровей вернулся к обсуждаемой теме. Васька сидел до того обалдевший от подобного обращения, что я едва не попросил бабку дать ему валокордина.
– Если бы всё ограничилось чисто внешним подражанием, я бы не поднимал этого вопроса. Но благодаря вашему…
– Та тю! Ну граеться хлопчик в казака, так шо ж поганого?!
– А отказ в предоставлении сведений о проделанной работе на основании того, что начальник отделения – кацап? А угроза холодным оружием непосредственному начальству? А организация и проведение антиобщественной акции?!
– Мундир милицейский опозорил! – добавила Яга.
– Честь казачью осрамил… – теперь уже допетрил и атаман.
– Из наших рядов он сам ушёл, в органах никого насильно не держат.
– Такой дурноты и мне на Запорожье не треба!
– Тема исчерпана. Дмитрий, можешь быть свободен.
– Як велиты вас розуметь? – тихо спросил он, не сводя умоляющего взгляда с Бабы Яги. Та вздохнула и отвернулась.
– Ответишь на один вопрос и можешь отправляться на все четыре стороны. В отделении ты больше не работаешь, Левку Степанычу тоже вряд ли нужен, так что куда идти – решай сам.
Он встал, тупо хлопая глазами, нервно поклонился нам всем и, водрузив на голову мятую-перемятую шапку, развернулся на выход.
– Минуточку, – окликнул я, – так откуда ты всё-таки взял идею погрома?
– В кабаке сидели… – еле слышно начал Митька, обращаясь больше к коту, нежели к нам. – Болтали с хлопцами, за жизнь разговаривали. Потом об играх, забавах разных, вот кто-то возьми и скажи…
– Брешешь! Не могли мои козарлюги… – хлопнул ладонью по столу атаман.
Митя вздрогнул, но продолжил:
– Это не они… это со стороны кто-то… из-за спины у меня сказал, что, дескать, евреев громить надо, они всегда во всём виноваты. Я и спросил у ребят: как это? А они про погром и рассказали…
– Хорошо, но кто этот человек, стоявший за твоей спиной? Неужели ты даже краем глаза его не заметил?
– Не-а… тока не местный он, – уже у самого порога обернулся наш бывший младший сотрудник. – Не лукошкинский, не запорожский… говорит гладко, да язык всё одно нечисто коверкает. И… запах от него!
– Какой запах? – ухватился я.
– Приятственный… ровно у ларца гетманского.
Бабка ахнула, пан полковник в удивлении склонил голову набок, как волнистый попугайчик. Я удовлетворённо откинулся на лавке и потянулся за планшеткой. Согнув спину и ссутулив плечи, Митяй вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Никитушка, – после непродолжительного молчания выдохнула моя домохозяйка, – чегой-то строго ты с ним… Парня нашего мы не первый день знаем, чего ж выше терема плетень городить?
– Так ото ж и воно, – сдержанно подхватил атаман Чорный. – Як же ж теперь хлопцу житы – ни богу свичка ни чорту кочерга!
– Угу, ты ещё что-нибудь от себя добавь… – Поспешив прикрыть рот бабкиному коту, я снизошёл до объяснений: – Вы оба правы! Но, поверьте моему опыту, сколько я знаю этого суперактивного недоросля – сейчас он голову положит, лишь бы доказать нам, что хоть чего-то стоит! И мешать ему в этом не надо… Пусть сам, в одиночку, заслужит право вернуться. Сумеет найти ниточку к настоящему преступнику – честь и хвала, орден на грудь, прямая дорога назад, в родное отделение! Не сумеет ни одной зацепки отыскать – значит, к маменьке в деревню, расчёт получит на днях, при разумной экономии где-то на год хватит.
– Ох, и откуль же ему улики энти отыскать-то? – жалостливо запричитала Яга, но я её успокоил:
– Одну, и немаловажную, он уже нашёл. Помните, Митя как-то обмолвился мне, что якобы у ларца, где хранилась украденная булава, витал какой-то странный запах. Духи, лосьон, одеколон – он в таких тонкостях не разбирается. Среди запорожцев подобного запаха ему уловить не удалось, поэтому он и защищал их так рьяно. Опять же, тот, кто бросил за его спиной фразу о погромах, говорил как-то необычно… Речь наверняка идёт об иностранном акценте! Если мы примем всё это за рабочую версию, то Дмитрий выяснил, что к похищению булавы причастен иностранец.
– Тю! Та там их, немцив скаженних, полон двор! Усих хватать – рук немае…
– Зачем же всех, – коварно улыбнулся я. – Нас интересует человек, хорошо говорящий по-русски, знающий в лицо сотрудников милиции, пахнущий ярко выраженной парфюмерией и крайне заинтересованный в провале вашей посольской миссии. Таких, я думаю, немного…
– Добре, добре… – удовлетворённо признал полковник, а потом, понизив голос, как можно безразличнее спросил: – А шо ото там парубки твои клюками чурбак на гумне молотят? Игра якая чи шо?!
– Хоккей! – тоном заправского фаната бросила бабка.
– Та расскажи хоч, як в нэи граты, га? А то ж козачки мои без дила зовсим скислы.
Полчаса спустя нам было торжественно объявлено о создании первой хоккейной команды «незалежной» Украины. С чем мы её (в смысле, Украину) и поздравили…
* * *
Я отправил с Чорным сотника Еремеева. Фома – неплохой специалист, покажет запорожцам основные правила игры, а заодно подскажет, где, чего и почём подкупить из снаряжения. Мне и самому хотелось выйти, поразмяться, но стрельцы доложили, что у ворот дожидаются срочные посетители. Я-то, честно говоря, давно забыл, что отделение милиции – не частная лавочка и трудимся мы не только на благо государя, но ещё работаем и с простыми гражданами. Как раз трое таких вот предельно простых и заявились сегодня со своими бедами. Я бы их даже не слушал – Яга настояла…
– За советом к тебе, сыскной воевода, научи уму-разуму! – Трое разновозрастных мужиков склонились в глубоком поклоне. Вернее, двое… Третий, самый молодой, стоял, как пост ГАИ, неспешно ковыряя в носу.
– Представьтесь, пожалуйста, и обстоятельно расскажите, в чём проблема? – Я почему-то подумал, что их наверняка цыгане «кинули» – классические «лохи» деревенские. Митяй на этом фоне – интеллигент…
– Братья мы, – степенно представился самый старший. – Батюшка наш о прошлой неделе помер. Схоронили мы его, значитца…
– Соболезную.
– Чего? – вскинулся средний. – Чегой-то делает нам?!
– Сочувствие выражает, – важно пояснил старший и продолжил речь: – А просил нас родитель наш, да будет ему земля пухом, на могиле его три ноченьки переночевати.
– Зачем? – не понял я.
– Того нам неведомо, но волю батюшки уважить надо.
– Ну так и уважьте! Вторая неделя пошла…
– Да как же можно?! – вскричали двое братьев одновременно, младшенький столь вдохновенно продолжал своё нехитрое занятие, что весь прочий мир был для него просто несущественен. – Зима ведь на дворе! Мыслимое ли дело – три ночи на кладбище в мороз сидеть?! Вразуми, сыскной воевода!
– Бабуля, – недоумённо развернулся я, – чего им от меня надо? Вам не кажется, что это дело вообще не в нашей компетенции… Пусть у священника какого-нибудь проконсультируются, как не исполнять волю умершего. Мы-то здесь при чём? Даже если предположить, что усопший хотел таким оригинальным образом избавиться от сыновей (позаморозив всех на фиг!), – уголовного дела возбуждать не на чем.
– А всё ж таки батюшку уважить требуется! – стояли на своём братья.
Мне уже ударило в голову розовым туманом, и я был предельно близок к тому, чтобы просто нагрубить, но… не успел. Яга неслышно подплыла сзади, положила руку мне на плечо и командирским тоном отшила просителей:
– Вот что, добры молодцы! Вы, стало быть, хотите и водку пить и трезвыми быть?! К отцу-батюшке на кладбище три ночи подряд ходить – холодно, страшно, да и надо ли?.. А воли родительской ослушаться тоже не смеете! Ладно уж, вразумлю вас, недалёких… Идите себе по домам, да братца меньшенького не забижайте там! К родителю вашему на поклон Никита Иванович своей персоной собственной заявится. Довольны ли?
Все трое, включая и оторвавшегося от «самокопания» меньшого, удовлетворённо закивали. На мои протестующие выкрики не обратил внимания даже кот. Двое старших братьев торопливо откланялись, третьего развернули и погнали вперёд подзатыльниками. Он шёл, не огрызаясь, весь поглощённый всё тем же делом…
– Никитушка…
– Бабуля, да вы кого из меня делаете?! Мы здесь для охраны правопорядка поставлены, а не сценарии к детским утренникам озвучивать!
– Никитушка, мне-то позволь хоть…
– Не позволю! Кто начальник отделения? Я – начальник! У нас что, подчинённых мало? Да я хоть всю еремеевскую сотню могу поочерёдно, аж до весны, на кладбище отправлять! С ночёвкой, разумеется…
– Никитушка, ну дай старухе слово мудрое вставить…
– Ой, да знаю я всё, что вы скажете! Я тоже ребёнком был, тоже сказки читал. Переночуй на кладбище три ночи – выйдет зомби из могилы и даст тебе коня, меч-кладенец или, ещё того круче, красную девицу, чтоб ей…
– По шеям он тебе даст! – не выдержав, сорвалась Яга. – Вот ведь упёртый какой, не дослушает, а уж гонору! Сказки он в детстве читал… Мало читал, значит! Знаю я братьев энтих и отца ихнего, Сидорова Фрола Степаныча, преотлично знала. Шутник большо-ой был… Курьером царским при батюшке государя нынешнего подрабатывал, за один только денёк грамотки царские в любое государство иноземное доставить мог. Тайна у него была…
– Сивка-бурка? – всё ещё ворчливо буркнул я.
– Очень может быть… – присела в уголок бабка, привычно взявшись за вязание. – Я об том точно не ведаю, но стрельцам дело такое деликатное доверять нельзя. Ты уж, соколик, сам сходи.
– Бабушка, три ночи на морозе!
– Не кричи ж ты так жалостливо… У тебя, чай, голова на плечах, а не чугунок в фуражке. Побеседуй со стариком по-свойски, может, не будет он тебя три ночи-то мурыжить. Скажи, что интересы следствия требуют, а Сивка-бурка нам на конюшне милицейской ого-го как пригодилась бы…
– Ну и как вы себе это представляете? – всё ещё надеясь отвертеться, тянул я, хотя исход спора был предрешён. – Ваш Фрол Степанович лежит себе и ждёт появления кровных детишек. Встаёт ночью из гроба, сыночков нет, зато припёрся замёрзший в зюзю милиционер и канючит у него лошадь! Бабушка, ну что он должен обо мне подумать?!
– Да тебе-то что? Пущай себе думает, что хочет…
– Что я его кровиночек в поруб посадил, а сам припёрся забрать наследство?! И, кстати, даже если всё пройдёт гладко, то кобылу всё равно придётся вернуть. Номинально она принадлежит ближайшим родственникам покойного.
– Фигу им! – нахмурилась Яга. – Лентяи они и батюшку своего не уважают.
– По сюжету вроде бы да, – согласился я, – но, как помнится, самый младший, Иван-дурак, должен выполнить волю отца, получить Сивку-бурку и жениться на царевне.
– Такое тока в сказках и бывает, – отмахнулась бабка, лишая меня последней надежды. – Ты ж видал его – дурак, так это мягко сказано… Иди сам, Никитушка, поверь мне, старой, иди! Ужо насчёт наследования я с ними сама дела улажу. Откупимся небось…
Вот, собственно, на этом весь спор и кончился. Времени до обеда было ещё вполне достаточно, я вызвал дежурных стрельцов, дал определённые указания по работе. В частности, попросил никого ко мне больше не пускать. Отделение работает в авральном режиме, и всякие мелкие проблемы типа пропавшей курицы или украденной варежки в данный момент абсолютно не к месту.
Часика в три будет очередной матч между хоккейными командами думцев и «Святых отцов». Сам не пойду, но Ягу смотреть отправлю. Силы почти равны, так что игра может оказаться очень интересной. К тому же бабка так или иначе трётся в среде зрителей, и, возможно, ей повезёт куда больше. В отличие от меня, кстати… Правда, она хоккей не очень любит. Но, выслушав меня, Яга неожиданно охотно согласилась:
– А и впрямь схожу-ка я, разомну косточки. В мои-то годы особливых радостей в жизни и нет уже, дак хоть забавой твоей несуразной со стороны полюбоваться…
– Имейте в виду: похититель кубка почти наверняка ходит на все хоккейные матчи. Я даже готов предположить, что он фанат игры.
– Не боись, участковый, – многоопытно ухмыльнулась наша эксперт-криминалист. – Уж я-то злодея не прогляжу! Как у кого глазки воровские заблестят сверх меры, али кто кричать в исступлении начнёт да шапкой о снег бить, фанатизм энтот прилюдно показывать, так мы его и… цап-царап!
На мгновение у меня пропало желание её отпускать. Если пользоваться такой методой выделения подозреваемых из общей массы зрителей, то поруб не выдержит – он на такое количество не рассчитан.
– Значит, так, бабуля, объясняю ещё раз – болельщиков хватать не надо…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:23 | Сообщение # 17

Княгиня де Веллар

* * *
К четырём бабка ушла. Еремеев должен был привести новоявленных украинских хоккеистов туда же, посмотреть игру лучших команд с комментариями. Хотя на деле лучшими пока являлись наши стрельцы, но это не принципиально… До возвращения Яги у меня было часа два на спокойные, логические размышления. За всё время ведения этих трёх одновременно запутанных дел я понял главное – мы разрубим гордиев узел только все вместе, одним утроенным усилием! Я, Митя и Баба Яга – три человека, три характера, три милицейских души… Объединимся – победим! Банально, но верно. А пока стоило неторопливо разложить на столе все записи по ходу ведения расследований и сопоставить немногочисленные улики. Казалось, что решение где-то рядом, все ниточки уже нащупаны, нужно только понять общую концепцию и арестовать негодяя. Или нескольких негодяев? В чём я почему-то крупно сомневаюсь: есть нечто неуловимое, схожее во всех трёх преступлениях…
Попробуем раскидать всё по полочкам. Итак, кража царского кубка, плюс похищение присланной царю булавы, плюс поступательное «отравление» царских невест. Ключевое слово «царь». Что, если мы только предположим наличие некой силы, поставившей своей целью дискредитацию Гороха вплоть до втягивания его в крупный военный конфликт? Смысл? Проведём анализ событий. Первое и главное, несомненно, невесты. Тот факт, что с ними происходят однообразно несчастные случаи, может иметь только две трактовки. Либо кто-то хочет видеть на русском троне вполне определённую претендентку, либо ни одной претендентки вовсе.
Кнут Гамсунович как-то в разговоре отмечал несуразность сложившейся обстановки с точки зрения Европы. Обычно женихи едут к невесте, а та, в свою очередь, уже выбирает согласно политическим пристрастиям и собственному вкусу. В данном случае невесты слетелись со всех концов, дабы понравиться нашему Гороху и протолкнуть экономические интересы своей родины. Но даже если в цивилизованной Европе отказ нескольким принцам мог обострить международную обстановку, что же говорить об отказе невестам… Причём, возможно, всем?! Яга недавно вспоминала о древней языческой богине Весте, которая являлась символом мудрости и рассудительности. Выходит, если Веста – мудрость, то «невеста»… Ой-ёй-ёй! Страшно подумать, какими словами отверженная красавица представит Россию у себя дома. Кому это выгодно? Вопрос без ответа.
Идём дальше… Гетманская булава и продление договора о военном сотрудничестве Запорожской Сечи с приграничными окраинами государства. Зная вспыльчивость и в чём-то прямо-таки детскую обидчивость Гороха, можно с уверенностью заявить – без булавы он завернёт казацкую делегацию обратно! Если бы он о ней не знал, если бы они вообще приехали просто так, без всяких подарков, – он бы понял и принял. Но привезли сувенир от гетмана и уверяют, что его похитили посреди столицы, более того, посреди царского двора… обидится и не поверит! А значит, участие запорожцев в возможных военных действиях представляется уже весьма сомнительным. Без пороха, без снаряжения, без провианта… Они бы и с пикой да саблей на врага пошли, но ведь Горох запросто откажется от военной помощи людей, которые его «не уважают». Просто из гордости и самодержавного форсу!
Остаётся кража хоккейного кубка… Вот здесь я в тупике. По всем прикидкам, брал его свой, лукошкинский человек. Но если смотреть шире, то эффект от кражи точно так же работает на руку заграницы. Во-первых, это может вызвать недовольство отдельной части граждан, а при разумной пиаровской технологии и спровоцировать побоища между командами! Во-вторых, наверняка отвлечёт внимание милиции от главного (см. «отстрел» невест) и уж по крайней мере заставит дробить силы. В-третьих, бросает подозрение на всех иностранцев, приехавших ко двору, что тоже никак не улучшит международной обстановки. Получается замкнутый круг – так или иначе, но Горох будет втянут в войну. Закономерную, справедливую и, главное, вполне понятную даже рядовым лукошкинцам. Государь на девице иноземной не женился – обида… А иноземцы у нас кубок золотой, с червонцами, спёрли – ещё обиднее! Выводы напрашиваются самые печальные… Зато более-менее ясно, что нужно делать.
– Батюшка сыскной воевода! – раздалось со двора. – Наши с хоккея возвращаются.
Я поманил стрельцов через окно и дал двум вошедшим молодцам чёткие указания:
– Мне нужно видеть немецкого посла, попросите Кнута Гамсуновича быть у меня как можно скорее.
Парни поклонились и кинулись выполнять. Через пять минут в горницу вошла раскрасневшаяся с морозу Яга, поддерживаемая под локоток Еремеевым. Бабка приплясывала, размахивала руками и скандировала в полный голос:
– Братва, не зевай! По воротам надавай!
– На матче того… немножечко. Переувлеклась как бы… – виновато объяснил сотник, покручивая пальцем у виска.
– Кто крут и кто смел, тому место в НХЛ! – продолжала надрываться Яга.
– Н…да, лихо её разобрало, – сочувственно поморщился я. – Ну, всё равно заводи, сажай вон туда, на лавочку. Кто выиграл?
– «Святые от-цы» – молодцам мо-лод-цы!
– Понятно, а с каким счётом?
– Три-два, – ответил Фома, усаживая бабку. Задачка не из простых, а если учитывать, что Яга под горячую руку и колдануть прямо в лоб может, то прямо «русский экстрим». – А ты тут чем занимаешься?
– Построением дедуктивных умозаключений, – таинственно подмигнул я. Потом аккуратно собрал бумаги со стола и пересел поближе к нашему вздрагивающему эксперту-криминалисту. Кот Василий устроился с другого бока от Яги, поглаживая её лапой и что-то успокаивающе мурлыча на ухо. Бабка вроде бы присмирела…
– Как запорожцы?
– Ребята хваткие, по два раза не переспрашивают. Ещё завтречка к ним на тренировку схожу, и можно на игру ставить.
– Полковник наверняка ворота обороняет?
– Да ну… – уважительно хмыкнул сотник. – У Левка Степаныча о другом голова болит – ну день, ну два, а ить к царю на приём идти надо. Как он государю нашему в глаза смотреть будет, ежели подарок гетманский не уберёг.
– Подумаешь, украли… рядовое событие.
– Так-то оно так, а только на Запорожье иначе всё. У них ведь там милиции нет, а о воровстве и помыслить стыдятся. Говорят, будто бы ежели кто на Сечи хоть хвостик свиной украдёт – того в мешок вяжут да палку покрепче рядышком кладут. Кто мимо ни пройдёт, всяк по мешку той дубиной и отметится! Может, и нам бы так?
– Взгляд, конечно, очень варварский, но верный… – кстати процитировал я строчку не помню какого автора. – Не сработает, у нас традиции другие. В Сечь женщин не допускают, а здесь первая же сердобольная дура выпустит негодяя из мешка, да ещё и наорёт на тех, кто поднимет палку. Народ сострадательный…
– И то верно, – признал Фома, – так какие указания по расследованию будут?
– Пока никаких. Вот побеседуем с господином Шпицрутенбергом, тогда и посмотрим.
Я бегло изложил Еремееву свою новую концепцию одновременного разрешения всех трёх дел. Он слушал внимательно, перебивал в меру и в конце концов признал мою полную правоту. Яга в разговор не встревала, сидела тихонечко, только время от времени нервно дёргая бородавкой на подбородке, словно её покусывали короткие разряды электрического тока.
Отправленные за послом стрельцы ввалились в дверь без стука:
– Беда, сыскной воевода! Убили ведь немца твоего…
* * *
Не убили. Господин посол был тяжело ранен в процессе дуэли. Дрались на трёхгранных шпагах пехотного образца, свидетелей хватало. Он получил действительно серьёзную колотую рану в грудь, но лезвие не задело лёгкие, и Яга однозначно диагностировала – будет жить. Мы застали Кнута Гамсуновича в Немецкой слободе, перебинтованного, бледного, но не сломленного духом. Рядом с постелью отважного немца крутился лекарь и две зарёванные горничные.
– Я всё равно его убью! – Это первая фраза, которой приветствовал нашу делегацию гражданин Шпицрутенберг.
Пока бабуля осматривала раненого и перебрасывалась с немецким врачом сугубо специфическими терминами, я оккупировал бесхозный табурет и открыл планшетку:
– Судя по всему, говорить вы пока ещё можете. Я не буду касаться этических и правовых норм дуэли как уголовно наказуемого деяния… Я всего лишь спрошу вас: КАКОГО ЛЕШЕГО?!
– Герр Ивашов, – торжественно приподнявшись на локте, начал старый дипломат. – Я глубоко уважаю вашу нелёгкую работу и скорее пущу себе пулю в лоб, чем огорчу достойного сотрудника милиции. Мне нечем оправдать своё поведение, но и слов раскаяния вы от меня не услышите. Как потомственный дворянин, я приму любое наказание и, зная вас как человека чести, попрошу милости – будьте моим поверенным. Я давно составил завещание и теперь могу…
– Стоп! Прошу прощения, но не так быстро… – вежливо отодвинулся я. На самом деле никаких законов, карающих за дуэль, в гороховском уложении не было. Следовательно, вряд ли имело смысл запугивать хорошего человека. Я перевернул страничку и обернулся к Яге: – Яда нет? Какие-нибудь необычайные моменты типа чародейно-заколдованного клинка, заговоров на оружие или направленное применение магии имеют место?
– Ядов нет вроде… А вот насчёт чародейства злостного так сразу и не скажу. Есть что-то эфемерное, витает над раной, но откуль взялось и чем пахнет, не разберу. Я вона тут платочек обкровавленный отыскала, коли посол не против будет, так на экспертизу заберу.
– Мой долг законопослушного гражданина во всемерной помощи органам охраны правопорядка!
– Кнут Гамсунович, я же всплакну сейчас… Вот если бы мои соотечественники хоть вполовину были бы так же сознательны, как вы… Но давайте вернёмся к событиям не столь отдалённым: почему вы затеяли драку с австрийским послом?
– Вам уже доложили, доннер веттер… – скрипнул зубами Шпицрутенберг, причём так страшно, что горничные враз перестали размазывать слёзы по щекам и попятились к выходу.
– Элементарная дедукция, – криво улыбнулся я. – Из всех иностранцев, собранных нынче при дворе государя, вы нелестно отзывались только об одном. А завести дуэль на шпагах с кем-нибудь из русских просто невозможно. У нас всё проще – дали друг другу в морду и разошлись, а то и пошли в обнимку мириться в кабак. Следовательно, остаётся один Алекс Борр. Итак, чем же он вас допёк?
– Ист айн тойфель… – с чувством пробормотал раненый и на пару минут впал в глубокую задумчивость. Дальнейший рассказ был сбивчивым и сумбурным, а с точки зрения нормального человека, ещё и совершенно нелогичным. С его слов выходило, будто бы сегодня после обеда наглый австриец при всех жестоко посмеялся над несравненной фройляйн Лидией Адольфиной Карпоффгаузен, обозвав её «жабой». Что само по себе уже нонсенс, ибо он её сопровождающий! Та уже почти собралась дать обидчику в ухо, но передумала, решив, что принцессе более приличествует обратиться за помощью к благородному рыцарю. Им и оказался многострадальный посол государя Фридриха. Он попытался пристыдить насмешника и даже угрожал ему милицией, а в результате… Короче, его, опытного дипломата и крючкотвора, самым элементарным образом втянули в заварушку и поставили в такие условия, что вызов на дуэль был неизбежен. Выбор оружия, по правилам поединка, принадлежал Алексу Борру, и после пятиминутного звона клинков его шпага нашла-таки сухопарую грудь честного немца.
– Я потерял над собой контроль, – сетовал Кнут Гамсунович. – Подобное поведение приличествует горячим юнцам, но не рассудительному мужчине моих лет. Прошу извинения за несдержанность, но…
– Что-то ещё?
– Одна просьба: если я вернусь живым с сибирской каторги, можно я его всё-таки убью?
– Можно, – не задумываясь, пообещал я и, пожелав раненому послу скорейшего выздоровления, церемонно откланялся. Пусть пока отдыхает и набирается сил, а вот с его спортивным соперником нам надо будет срочно встретиться. До этого он не давал мне повода для ареста. Честно говоря, и сейчас повод был достаточно зыбкий, но как же хотелось хоть чуточку превысить полномочия…
– Будем брать злодея?
– Надо бы… да только нам нечего ему предъявить. Дуэли не попадают под статью об умышленном убийстве. Тем более если при поединке присутствовало достаточное количество свидетелей. Мы же просто создадим ему ореол мученика, а потом будем вынуждены выпустить под нажимом общественного мнения.
– В шпаге евойной секрет ищи, – помолчав, заявила Яга. – Чую я, есть там какая-то хитрость волшебственная.
– Проверим…
До царского двора добрались быстро. Времени было часов восемь, темно, но царские стрельцы чинить препятствия милиции не станут в любое время суток. Стрелецкие наряды, охранявшие ворота, встретили нас укоризненными взглядами:
– Припозднился ты, сыскной воевода. Ужо иноземцы на пороге государевом друг дружке кровь пущают, а тебя всё нет и нет…
– Сами воспрепятствовать не могли? – резонно поддели мы.
– Воспрепятствуешь тут… Дуэль ведь! Штука, говорят, на благородстве замешенная… Двое дерутся, третий не мешай!
– Ладно, проехали, Горох дома?
– Утешает… – многозначительно ухмыльнулись стрельцы, тыча бердышами в освещённые окна терема.
– Идём, Никитушка, пока беды не случилося, – потянула меня бабка. К её интуиции стоило прислушаться, поэтому мы дружно ускорили шаг. Но далеко не ушли – на первом этаже нас остановила долговязая, умотанная бинтами и тряпками (а значит, о-очень живописная) фигура дьяка Филимона. Судя по его горящим глазам (в оформлении багровых фонарей), победа далась «Святым отцам» нелёгкой ценой.
– Смилуйся, аспид! – надрывая душу жалостливо-бабьим стенанием, начал гражданин Груздев. – Избави волей милицейской мя, грешного, от хоккея твово безбожного! Ибо бьют меня на льду нещадно! Гоняют, аки Господь торгующих из храма, пинками в зад да зуботычинами в перед! Нет мочи моей терпеть сии муки адовы… Бюллетеню давай, змий в погонах!!!
– Отец Кондрат очень высоко отзывался о вашем стиле игры, – попытался прорваться я. – После чемпионата вам наверняка дадут титул «лучшего защитника года» – публика вас любит!
Думского дьяка едва не хватил удар, он взвыл дурным голосом и недвусмысленно оскалил редкие зубы, но Яга решительно заслонила меня грудью:
– Гони его в шею, Никитушка! Будет тут ещё рот разевать… Мало на матче хоккейном норов зловредный показывал? Тока-тока на лёд шагнул, да и обматерил всех, деток малых не устыдившися! Думцы покуда его догнали, две шайбы по воротам пропустили. Семён, боярский сын, ажно плакал в уголке – три раза парень своей клюкой его огрести старался, так не дал же, гад, не порадовал мальчонку! А кто всю площадку перед воротами «Святых отцов» так заплевал, что думцы туда и заходить брезговали?! «Братва, не робей, Филимона клюшкой бей!» Нет тебе моего милицейского сострадания, жлоб! Ещё раз такое на игре устроишь, я тя сама в чурку берёзовую превращу да шайб настругаю!
– Ах, вона вы как… Вам за-ради хоккею и человека божьего не жалко?! Кубок бы царский искали лучше! Ить украли его, совсем украли! Из-под носу милицейского свистнули!
Теперь уже я оттаскивал бабку за воротник от зачуханной жертвы большого хоккея. Но что меня поразило в самое сердце, когда мы добежали до царских палат, – Горох отказался меня принять! Я не поверил сначала… Стрельцы виновато подтвердили. Яга пожала плечами, что-то нехотя буркнула, и у парней ноги приросли к полу. Мы толкнули дверь и решительно шагнули внутрь…
* * *
– Так вот, значит, чем мы здесь занимаемся…
– Па-па-асьянс, рас-с-кладываем… – запинаясь не хуже стрельца Заикина, объяснил Горох, пытаясь снять с колен окаменевшую от нашего бестактного визита фройляйн Лидию. Он вообще-то мужик нехилый, но попробуйте отцепить от себя перепуганную девицу, которую хватил столбняк.
– Можете не стряхивать, – понимающе отмахнулся я, – пусть сидит, но нам надо задать вашей… собеседнице пару вопросов.
– Пусть стряхнёт, Никитушка, – шёпотом попросила Яга, – ить глядеть стыдобственно!
– Да бросьте вы, обычное дело, и потом, как мы можем им указывать? Он – царь, она – иностранка. Пусть сидит, мне так даже больше нравится…
– Тады хоть юбку пущай одёрнет, – всё ещё краснея, продолжала уговаривать Яга, – вона ногу усю видно! Как ты вопросы милицейские задавать станешь, ежели она тебе ногой все глаза отведёт?!
– Так уж и все… Бабуля, это ханжество, где вы видите ногу? Один башмачок и носок вязаный до щиколотки…
– Никитка, не спорь! Стыдобственно энто!
– Ага, а когда я на Лялину улицу ходил местных путан разгонять, не стыдобственно было?
– Да что ж ты сравнил хрен с морковкой… Там девки стоят бедовые, гулящие, для бога пропащие! Во рту кольцо держат, сквозь зубки золотом мигнут – мужички блудливые тут как тут, вот они с них своё и возьмут, – распевной скороговоркой зачастила бабка. – А апосля твоей проверки мало не три девицы кольцами поперхнулись… Ко мне за слабительным ходили, на тебя жалились…
– Кхм!.. – неожиданно громко прокашлялся кто-то. Мы с Ягой опомнились, государь для солидности покашлял ещё, выразительным подмигиванием упрашивая меня о помощи. Надо признать, я сразу сообразил, что ему нужно, и мы удвоенными усилиями сняли австроподданную гражданку с царских колен, усадили на лавочку, прислонив спиной к стене.
– А теперь знать изволю, какого такого рожна вы ко мне в покои личные по ночи впереться посмели? – Горох старался изо всех сил, но голос был настолько неуверенный и дрожащий, что вызывал скорее сострадательную улыбку. Хотя хихикать над ним в лицо я бы не стал просто из соображений мужской солидарности. Ну и субординация, разумеется…
– Дело в следующем: не далее как сегодняшним вечером фройляйн Лидия Адольфина Карпоффгаузен послужила причиной дуэли между немецким послом Шпицрутенбергом и австрийским дипломатом Алексом Борром. Кнуту Гамсуновичу не повезло, в настоящий момент он находится на постельном режиме. Долго допрашивать раненого мы не стали, поэтому хотели бы получить всю необходимую информацию из уст непосредственной свидетельницы. Вы не против?
– А на фига мне это? – напряжённо уточнил государь. – Мало ли кто кому в горячке синяков наставит…
– Эти сведения могут вывести нас на заказчика «сдохших канареек», – от души просветил я.
Горох подумал, разгадал мой намёк и царственно кивнул:
– Если девица сия не против, дозволяю – спрашивай!
Описать общий цвет лица принцессы Лидии я не берусь. Слово «красный» слишком банально, а других, более подходящих оттенков я навскидку не назову. В целом, скорее всего, она напоминала сейчас пожарную машину в кружевах и кринолинах. Глаза как фары; грудь двумя колёсами от «КамАЗа», а из-за шиворота тонкие струйки желтоватого пара поднимаются. От волнения, видимо… Впрочем, меня она узнала и приветствовала дружелюбным кивком «сквозь зубы».
– Извините, что заставляю вас вернуться к неприятным воспоминаниям, но из-за чего вспыхнула ссора?
– Он есть обозвать меня! При всех оскорблять этим словом…
– Этим?! – вытаращились я, Яга и даже Горох.
– Этим, этим! – шумно дыша, подтвердила девушка. – Он говорить на меня – «жаба»!
– Не пойму чёй-то… – опешила бабка. – Никитушка, она ить вроде тока что говорила, что он её не жабой, а…
– Делайте скидку на незнание языка! – пристыдил я. – Значит, обозвал вас жабой. Это нехорошо! Мы его обязательно за это накажем… А почему он так вас назвал?
– Не есть знать… – недоумённо развела руками австриячка. – Может, я есть быть на неё похожа, нет?!
– Нет вроде… – внимательно пригляделся царь, и я поддержал его утвердительным киванием.
– Спасибо. Значит, вот так, ни за что ни про что и обозвал? Неужели не побоялся, что кто-нибудь вступится за вашу честь?
– О, я, я! Он так и сказать, что никто не заступить через мою честь! Найн? Наступить на мой честь?!
– А господин немецкий посол? – вкрадчиво спросил я.
– Мой милий, добрий дядюшка… – жалостливо всхлипнула фройляйн Карпоффгаузен, почему-то делая ударение на «ю». – Герр Борр кричать, что «этот старий лис не посмеет ему ничего сказать»! Он кричать «трюс!» и вновь называть меня, оскорблять…
– Вот, опять! – дёрнулась бабка, и мы с Горохом шикнули на неё уже одновременно. В принципе мне всё было ясно. Шпицрутенберга сознательно спровоцировали, поставив его в такие условия, когда отказаться от дуэли он просто не мог. Нет, пережить свой позор он бы ухитрился, но честь дамы… Надо признать, посла завалили совершенно профессионально. Зачем? Хороший вопрос, мне тоже интересно…
– Что ж, благодарю за содействие органам. Ещё раз извините за наше несанкционированное вторжение, – козырнул я. Бабка было пошла следом, но на пороге неожиданно обернулась, быстренько шагнула к царю и что-то прошептала ему на ухо. Государь вздрогнул, схватился руками за то место, которое прикрывают футболисты во время штрафного удара, и резко побледнел.
Удовлетворённая Яга догнала меня и вежливо прикрыла за собой дверь:
– Ну не могла я, Никитушка, не удержалася… Слово ему сказала тайное. Ежели до свадьбы с девицей энтой оскоромится, как есть – всё отпадёт!
– Что отпадёт?! – ахнул я.
– Желание! – весомо подняла пальчик бабка. – А ты что подумал?
– Так, мелочи…
Попутно мы задержались извиниться перед стрельцами, приняли их заверения в том, что они «не в обиде», и только после этого наш эксперт отклеила их ноги от пола. Парни рассыпались в благодарностях… Дьяк Филимон нам больше не попадался, хотя у меня были к нему некоторые вопросы. Пока ждали обещанные государем сани, Яга напряжённо поинтересовалась:
– А что ж, смутьяна энтого, иноземного, арестовывать не будем?
– Будем, – рассеянно ответил я, – когда будет за что. В данный момент ничего сверхуголовного мы ему предъявить не можем.
– Как так?! Митеньку подкупал, Мумумбе африканской грозил, посла немецкого изранил, невесту царскую из Австрии «жабой» крыл и словом неприличным…
– Неподсудно, – вынужденно разъяснил я. – Всего вышеперечисленного не хватит даже для выдворения его из страны как дипломатического работника. Любой начинающий адвокат отмажет мерзавца в две минуты. У нас нет улик, свидетельские показания разрозненны, а сами свидетели – пристрастны, но главное – полное отсутствие состава преступления. Поверьте, мне самому хочется его арестовать, но не за что.
– А коли не за что, чего ж так хочется? – отступая, подковырнула Яга. У меня не было однозначного ответа. Слишком много ниточек тянется в его сторону, но все они на уровне домыслов, предположений, бездоказательных умозаключений и тому подобной чепухи. Бабка права, в самом деле, почему мне так хочется его арестовать?

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:23 | Сообщение # 18

Княгиня де Веллар

* * *
Я очень устал за этот день. Мне хотелось только одного – добраться до кровати, рухнуть и чтобы часов до десяти никто не будил. Зима… Благословенное время, когда мой вечный противник, гад, сволочь, скотина домашняя, пернатая, сидит под замком в курятнике. Летом он своими побудками доводил меня до белого каления, сейчас легче: вот поднимусь, разденусь и спать…
Я зажёг свечу на столе, устало улыбнулся иконе Ивана Воина в углу, кое-как стянул с натруженных плеч китель и… едва не заорал от ужаса – в моей постели спал медведь! Или кто-то очень на него похожий… Большой, до головы укутанный одеялом, и только валенки сорок пятого размера вызывающе лежат у спинки кровати. Первым автоматическим побуждением было броситься к противоположной стене и вооружиться подаренной царём саблей. Уже чувствуя в руках успокаивающую тяжесть оружия, я смог рассуждать более хладнокровно. Поэтому никаких вопросов никому задавать не стал, а просто рявкнул изо всех сил:
– Какого чёрта ты делаешь в моей кровати?!
Митька дёрнулся, проснулся и вместе с одеялом съехал на пол. Он был всё так же псевдоказацки одет, и только форменный тулупчик аккуратно лежал под подоконником.
– Ба… батюшка сыскной воевода-а?..
– Нет, это крокодил Гена! – возвысив голос, нахмурился я. – Ты откуда здесь взялся, Дюймовочка?
– Никита Иванович! – Митя, всё ещё путаясь в одеяле, кое-как стал на колени и, беспрерывно крестясь, начал: – Христом-богом прошу – верните меня назад, в отделение! Чёй-то на меня умопомрачение бесовское нахлынуло – невесть кем себя вообразил! До седьмых небес вознёсся, а уж как пал низко да вдарился больно…
– Мы не в театре, есаул Лыбенко, – на всякий случай напомнил я, хотя видеть этого обормота рад был несказанно.
– Ваша воля, казнить или миловать, – покорно согласился он. – Хотите, на плаху отправьте, на каторгу забайкальскую, на галеры турецкие! А только знайте: не с пустыми руками Митька беспутный, лапоть деревенский, к вам в горницу пробирался… Не красным словцом, а делом знатным, не прощения, а искупления за-ради, не…
– Митя, я устал и спать хочу.
– Не время милиции спать! – голосом, объявляющим начало Третьей мировой, оповестил наш трагик. – Ибо не дремлют враги отечественные, и далеко их руки в России загреблись…
– Это ты тоже у дьяка Филимона выучил?
– Никак нет, сам дозрел. Но красивственно ведь? – Видя по моему кислому лицу, что не проняло, Митька тактично захлопнул пасть и на четвереньках припустил к окошку. Я даже, грешным делом, подумал, что он окончательно сбрендил… Но нет, парень развернул сложенный тулуп и торжественно представил мне царский кубок, набитый червонцами! У меня похолодела спина… Сзади скрипнула дверь, это Баба Яга (наверняка подглядывавшая в щёлку) церемонно вошла в мои покои:
– Так вот он какой, кубок чемпионский… Молодец, Митенька!
– Ба…бабуля, я не понял…
– Никитушка, да за кого ж ты меня держишь? – лучезарно ухмыльнулась Яга. – Нешто ко мне в терем может кто ни есть войти, а я и знать не буду?! Это он стрельцов охранных, замёрзших, вокруг пальца обведёт, через забор сиганув. Но меня, старую, горелой кашей не накормишь – я ить его по запаху вычислила! Сразу как в дом вошла, да…
– Почему не доложили? – буркнул я.
– Да надо ли было… Вона как вы тут тепло побеседовали – и пропажа царская отыскалась, и до нас блудный сын возвернулся. Пойдёмте-ка за стол, сотруднички, самовар ужо поспел небось…
– Один вопрос, – остановил я, – откуда кубок, Митя?
– От злодея иноземного, – шмыгнув носом, бывший есаул постарался горделиво расправить плечи, – мною же дедуктивно и нюхательно распознанного, от Алекса Борра!
– Восстановлен на рабочем месте в прежней должности, – не обращая внимания на меня, поздравила бабка, по-матерински целуя дубину стоеросовую в обе щеки.
– Бабуля-я! Он ведь нам всю следственную работу под асфальт закатал! Вы что, сговорились оба?!
– Ночь же, чего орёшь? Люди спят, – укоризненно покачала головой Яга, и я окончательно решил, что они надо мной издеваются. Тем не менее как-то позволил увести себя вниз, усадить за стол и даже «изволил откушать чашечку чая». Митька внаглую ел за троих, не забывая, впрочем, поминутно креститься и благодарить «Христа-бога за милость». Бабка сияла не хуже тульского самовара, то и дело вскакивая с лавки, дабы лишний раз погладить нас по затылкам. Какая всепрощенческая толстовская идиллия, тьфу…
Насчёт нашего перебежчика у меня было своё, особое мнение, если бы не Яга – я бы его на дух к отделению не подпустил! Не из вредности и не по злобе, просто из воспитательных соображений. Ведь, по сути дела, ничем он нам не помог, а значит, себя не проявил. Ха, прошу прощения, – проявил! Да ещё как проявил – с выдумкой, с размахом, с интеллектом своим детсадовским. Для бабки главное, что он кубок царский вернул. Дело закроем, галочку поставим, о находке объявим, весь город в аплодисментах, а государь ещё и награду даст! В действительности всё хуже некуда…
С Алексом Борром наш обиженный судьбой индивид столкнулся на базаре и разом принял стойку охотничьего терьера. Он ведь не раз говорил, будто бы запомнил запах мужской заграничной парфюмерии у ларца с булавой и в кабаке. Ещё утверждал даже, что «запашок дюже знакомый будет», а тут – нате вам, ароматизирующий преступник! Как Митяй удержался от того, чтобы не «заарестовать злодея» на месте, – он и сам толком объяснить не мог. Обычно после его арестов и задержаний мы не только извинения приносим, но ещё и больничный отдельным гражданам оплачиваем. Короче, взяв себя в руки до хруста в суставах, наш шпик-одиночка устроил филёрскую слежку, каковая и привела его к царскому подворью. За ворота он проник беспрепятственно, благо тамошняя охрана ещё ничего не знала о его увольнении. Проследил за подозреваемым до самых его дверей и впал в длительную засаду, терпеливо изображая истопника, принёсшего дрова. Боже, сколько дров ему пришлось перетаскать…
Когда ругающиеся бояре и иноземные гости уже просто спотыкались о поленья, Алекс Борр наконец покинул свою комнатку, отправившись по делам. Вот тут начинается самое интересное – отстранённый работник милиции начинает совершать противозаконные действия одно за другим! Для начала он выдавливает плечиком дверь, потом проникает внутрь, тем самым посягая на чужую территорию, после чего производит несанкционированный обыск, совершает банальную кражу и бежит с места преступления. Кубок, видите ли, спокойненько стоял себе на столе посередине комнаты, и наш ягнёнок едва не взвыл от бурной радости – нашёл! Чем это выльется мне и Гороху, гадать не приходилось… Хуже другое, если Алекс Борр действительно виновен, то такого коварного преступника у нас ещё не было. Одним движением так развернуть шахматную партию, что мы оказались в глубокой луже, – это особый криминальный талант!
Плохо… Всё плохо, но, судя по всему, завтрашний день будет ещё хуже. Вот только это чуточку и утешает…
* * *
– Не томи душу, сокол ты мой ясный. Ну скажи-поведай, чего ж ты с утра такой озабоченный?
– Ба… бабуля, о чём это вы?! – чуть не поперхнулся я. Яга заботливо похлопала меня по спине и положила на тарелку ещё два пирожка поподжаристее.
– Вижу ведь, печаль-тоска, грусть-кручина тебя, молодца, так поедом и ест! Нешто из-за Митеньки нашего так опечалился? Дак не будем пока царю про кубок найденный говорить, а там, глядишь, и утрясётся всё…
– Не утрясётся…
– Да почему ж? Али ты не рад, что мальчонка наш кубок твой хоккейный отыскал?!
– Он не имел права его забирать! – не выдержал я. – Нашёл вора – молодец, выследил – герой, пришёл в отделение, доложил – медаль и Почётную грамоту на руки! Это же элементарная сыскная этика. В тот же вечер мы могли совершенно законно задержать негодяя, а что теперь? Как мы докажем, что зарубежный дипломат – вор?!
– Так Митенька же кубок краденый у него нашёл!
– А кто это видел?! Я уж не говорю о том, сколько преступлений ради этого он совершил…
– Ох, чегой-то невдомёк мне… – завозилась Яга, от её былой уверенности не осталось и следа. – Мудришь ты, участковый. Я вон к Гороху пойду да всё ему и обскажу, он-то с вором долго церемониться не будет – на дыбе все признанья выпытает!
– На дыбе, говорите? – Я отодвинул тарелку и устало поглядел в окошко: Митяй разгребал лопатой снег во дворе. – Что ж, можно и так. Но царский терем полон иностранных гостей, и если беззаконно бросить палачу хоть кого-нибудь (а речь об известном дипломате!), то международный скандал Гороху обеспечен. И это при условии трёх невест в коме… Вы представляете себе, что поднимется?
На этот раз бабка примолкла. Соображала она всегда лихо, поэтому, сложив все факты и сопоставив подозрительные совпадения, пришла к тем же выводам, что и я:
– Дак ведь он, злыдень, Митеньку нашего вокруг пальца обвёл! Подставил, зараза, ровно дитё малое объегорив. Вот почему кубок на видном месте стоял…
– Он им сознательно пожертвовал, точно рассчитав, что в этом случае мы ничего не докажем. Если бы у нашего обалдуя было чуть больше мозгов… Но, увы, приходится иметь дело с тем, что есть.
– Ты уж из отделения-то его не гони, старался парень…
– Куда… – вздохнул я. – Пусть остаётся, он своё дело сделал, а нам надо как-то выкручиваться из сложившейся ситуации.
– Не впервой… – ободряюще улыбнулась бабка.
– А то! – поддержал я. Митька за окном прервал общественно полезный труд и побежал открывать ворота. Видимо, кто-то пожаловал. Неужели Алекс Борр заявил насчёт взлома? Нет, вряд ли… Он будет молчать до первого нашего шага. А интересно, как всё-таки у него оказался кубок? Мы-то считали, что его украл кто-то из местных… О, это идея! Надо попросить Ягу поколдовать над наградой чемпионата. Отпечатков пальцев, может быть, и не получим, но через чьи руки он прошёл – выяснить можно! А ещё у меня появилась одна очень хорошая идея… Не очень оригинальная, но хорошая и, главное, – быстродействующая. Результат будем иметь уже к ночи.
– Бо-бо…ярин Ка-ка-шкин, п…по-ожаловали! – торжественно доложил наш неутомимый камердинер. Честное слово, Еремеев просто издевается надо мной, поставив этого молодца с дефектом речи докладывать о приходе посетителей.
Вошёл сумрачный боярин («заикалистую» версию своей фамилии он предпочёл проигнорировать).
– Здрав буди, сыскной воевода!
– И вам того же. – Я честно попытался отвесить поясной поклон. – Проходите, присаживайтесь. Чаю не предлагаю, знаю, что вы по пустякам отделение беспокоить не будете.
– Вестимо. – Кашкин важно кивнул и чинно опустился на скамью. Высоченную медвежью шапку он, разумеется, не снял, парадно-выходная шуба тоже осталась на плечах владельца, а вот взгляд был… какой-то чрезмерно спокойный, что ли? Знаете, как у утопленника. – Рюмкой водки не угостишь ли, хозяюшка?
Яга с полуоборота рванулась к заветному шкафчику, распахнула дверцы, запоздало поинтересовавшись:
– Анисовую али пшеничную с тмином?
– Без разницы.
Я покосился на бабку, произвёл в уме нехитрые вычисления, сделал логические выводы и спросил напрямую:
– Очередная любимая канарейка копыта откинула?
– Истинно, – спокойно ответил боярин, смачно опрокидывая рюмку куда-то между усами и бородой. На мгновение его лицо стало по-детски счастливым.
– Смею предположить, что это австрийская принцесса Лидия Адольфина Карпоффгаузен.
– Она самая.
– Ну что ж, нам к этому не привыкать. Главное – не волноваться и не впадать в панику. В конце концов, Горох знает…
– Ещё налей! – дрогнувшим голосом попросил царский советник. Кажется, всё не совсем так, как мы привыкли…
– В тереме бунт? Иностранцы узнали обо всём и грозят интервенцией? Первые три невесты перестали дышать? Господи, неужели государь объявил, что женится на дьяке Филимоне?! Просто так, всем назло…
Боярин Кашкин едва не поперхнулся от такого предположения, но рюмку удержал, выпил и даже чуточку улыбнулся. Значит, не всё так страшно…
– Бабуль, вы бы хоть закусывать давали, что ли… Может, человек голодный с улицы, там у нас ведь оставались пирожки с завтрака? А историю фройляйн Лидии можно послушать и за столом, вряд ли она кардинально отличается от остальных.
– Яблочком травленную нашли, – немногословно подтвердил важный гость.
– И что на этот раз говорит наш любвеобильный государь?
– Ещё рюмочку…
– Так и сказал? – не понял я. Яга молча сунула боярину штоф и укоризненно приложила пальчик к губам. Я покосился на неё с некоторым недоумением, а потом словно прозрел…
– Где царь?
– Нет его…
– Что значит «нет»?!
– Пропал надёжа-государь, – повесил голову Кашкин, хлопнул прямо из горлышка и чуть заплетающимся языком пустился резать правду-матку. – Давеча вечером, как ушли вы, он всё по терему бродил, вроде думу думал… Утречком встал как человек да попросил принцесску энту, австрийскую, для собеседования к нему представить. Меня из горницы не погнал, видать, и впрямь тока поговорить хотел. Стрельцы возвернулись бледные, говорят… ну, дверь отпертая, а девица на полу в беспамятстве… как всегда! Я тока на кормильца нашего глянул, да и сам туда – посмотреть, приказать, прочее всё, чтоб чин по чину! Унесли её быстренько, в ковёр завёрнутую, туда, в подвалы тёмные, где прежние невесты судьбы своей дожидаются. Слова твои помнил… Всё оглядев, яблочко нашёл, красное, с одного боку покусанное. Побёг к государю доложить – ан нет его! Туда, сюда, всех спросил – нету! Вроде как вышел во двор, но за ворота не выходил, охрана бы знала. Ну, выждал я час, другой, мало ли… А тока время к обеду ведь – нет царя! У него ж и встречи, и дума, и смотрины, и дел невпроворот, да Гороха нашего ровно ложкой сгребли… Ужо и не знаю, как сказать да что сделать, а тока помогай, участковый, – царь пропал!
* * *
Мне почему-то стало смешно… Бедняга Кашкин горячился, шумел, возмущался, то грозя кулаком, то впадая в слёзы, – на меня это не действовало. Он прихлёбывал водку, как компот, он отказался от предложенных Ягой огурчиков, у него действительно было горе. Я смеялся… Опустив голову на руки, прикрывая ладонями лицо, я безудержно хохотал над несоизмеримо диким трагикомизмом ситуации! Да-а, лучшего наш Горох не мог и придумать… Вот так легко, танцующе, безоглядно взять и сбежать в самый серьёзный момент, когда от него столько зависит. Я честно пытался его понять, влезть в его шкуру и поставить себя на его место.
Отрицательное отношение государя к самому факту женитьбы было известно в Лукошкине каждому уличному мальчишке. Тем не менее под нажимом боярской думы Горох решает-таки воплотить в жизнь народные чаяния и осчастливить столицу матушкой царицей. Вроде бы даже в рифму, но суть не в этом… Он приглашает на смотрины всех достойных претенденток и честно присматривается к каждой в домашней, неофициальной обстановке. Как только ему хоть чуточку начинает нравиться какая-либо девушка – с ней сразу же происходит несчастье…
Причём какое! Не смерть, заметьте, а именно несчастье – невеста лежит ни жива ни мертва, отравленная сложно составленным ядом при помощи банального яблока. И так повторяется раз за разом… Поднять тревогу невозможно – иностранцы сбегут, да ещё и ославят по всему миру! Им ведь не докажешь, что исчезновение царских невест не есть дело рук самого царя. Они воспитаны на сказках о Синей Бороде и просто так никому не поверят. Милиция бьётся как рыба об лёд, но толку нет… Наоборот, как бы в насмешку возникают другие следственные дела, и все усилия раздробленной опергруппы не приносят практически никаких результатов. Видимо, последняя жертва окончательно заставила Гороха потерять голову. Царь не пропал, он сбежал. Что это значит для нас – догадаться нетрудно…
– Поисками Гороха я займусь лично. Панику не поднимать, всех любопытных оповестить о «срочном отъезде надёжи-государя». Куда-нибудь не очень далеко, в Спасский монастырь, за благословением, например. Или икону чудотворную, избавительницу, лишний раз поцеловать – хуже не будет.
– Всё, как сказано, содею! – с великолепной смесью в дым пьяных глаз и кристально чистого словопроизношения выдал боярин Кашкин. – Ещё не присоветуешь ли чего?
– Держитесь естественно, как будто бы ничего не произошло, – многоопытно предложил я. – Убеждён, что государь в самое ближайшее время даст о себе знать. Ведь из города он не сбежит, а долго укрывать у себя беглого царя никто не решится – подсудное дело…
Седобородый боярин встал, шагнул ко мне, широко обнял, одарил троекратным отеческим лобызанием и… фривольно подмигнув Яге, вышел вон. Бабка аж блюдце на пол уронила от такого обращения…
– Митька-а! – Я постучал по оконному стеклу. – Еремеева ко мне, срочно!
С первого раза он не понял, пришлось повторить на пальцах, дошло, убежал искать.
– Бабуль, а вы что обо всём этом думаете?
– Охти ж… Чего ж тут думать-то, известное дело – охальник он и есть! Седина в бороду – бес в ребро.
– Минуточку…
– Я говорю, Кашкины – они завсегда такие были! Подмигивает, вишь… Ровно я ему девка мокрогубая, несмышлёная… тьфу, зараза!
– Бабушка!
– Как считаешь, на пятнадцать суток потянет? – с надеждой приподнялась Яга.
Я гулко хлопнул себя ладонью по лбу – дал бог сотрудничков! Однако других нет, и эти, надо признать, самые лучшие…
– Насчёт исчезновения царя что вы думаете?
– Ах вон ты о чём… – Бабка покраснела, словно её поймали за подсматриванием в мужской бане. – Дык правду ты молвил, Никитушка, никуда не денется государь. Это он, видать, с отчаяния да с перепугу великого лыжи навострил… Возвернётся, поди! Гороха нашего сызмальства большая ответственность отличала.
– Вот и замечательно, тогда у нас на очереди… – В горницу шагнул стрелецкий сотник, стряхивая с шапки снег. – Заходи, Фома! Садиться не предлагаю, время не ждёт. Поздравь нас – царский кубок найден!
– Да неужто?! – восторженно ахнул Еремеев и тоже распахнул объятия, но я вовремя его остановил:
– Спасибо! Я знал, что ты, как и любой честный лукошкинец, будешь рад до небес. Теперь о задании… Я хочу, чтобы ты под большим секретом сообщил об этом приятном известии всей своей сотне. Не стесняйся, говори громко, так, чтобы ребята не подумали, будто в отделении от них скрывают информацию.
– Да нешто мы не люди русские, нешто не понимаем… – смущённо потоптался с ноги на ногу геройский сотник. – Всех оповещу, а уж парни у меня – могила! Дело секретное, что ж раньше времени языком трепать?!
– Вот именно, – я обличающе ткнул ему пальцем в грудь, – и не забудь предупредить, что отныне кубок хранится у меня в комнатке, на втором этаже, под подушкой слева! Ну, это на случай, если кому взбредёт уточнить… Вдруг попадутся недоверчивые?
Еремеев лишний раз подтвердил полную лояльность своих ребят, поимённо поручился за каждого и с места в карьер ринулся «радовать секретной тайною».
– А ить хитёр же ты, сыскной воевода! – завистливо прищёлкнула языком бабка. – До вечера почитай всё Лукошкино будет знать, что кубок чемпионский в отделении обретается, да где лежит, да как найти. Хочешь соучастника местного изловить? Думаешь, он, упырь неспортивный, вдругорядь за кубком побежит?
– Несомненно. Я по-прежнему убеждён, что его брал фанат хоккея! А значит, вор вернётся на место преступления… В смысле, вернётся за кубком.
– Ну дак этой ноченькой и жди… А мне-то, старой, что делать прикажешь?
– Не прикажу, а попрошу, – вежливо поправил я. – Бабушка, как вы полагаете, мы можем посредством колдовства выяснить, через чьи руки прошёл царский приз?
– Ох, ох, охонюшки мне… – призадумалась Яга. – Уж больно дело непростое. Двух-трёх владельцев последних, может, ещё и укажу, а глубже… не обессудь! На нём ить и твои руки, и Митькины лапищи, и Алекса Борра, ну как больше и не разгляжу ничего…
– Давайте попробуем?
– И то, за старанье, поди, не бьют, – философски заключила бабка-экспертиза. Судя по её загоревшимся глазам, результат будет, несмотря ни на что.
– Вот и отлично! – обрадовался я. – Через пару минут можем начинать. Мне только надо дать задание Митяю…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:23 | Сообщение # 19

Княгиня де Веллар

* * *
Видимо, есть какая-то особая порода горбатых, которых даже могила не исправит. Так вот, Митя из их серии… Заявить ему, что царь пропал, я не мог. С его прямолинейной старательностью он всё Лукошкино на уши поставит, в каждом сугробе будет Гороха разыскивать, в каждую собачью конуру заглядывать и арестовывать, соответственно, всех подряд. Поэтому обычную задачу для него всегда надо чуточку усложнять…
– Митя, тут у нас в городе опасный сумасшедший появился. Мнит себя царём Горохом, привлекает нездоровое внимание населения. При задержании может оказать сопротивление. Справишься?
– За честь почту во имя правопорядку местного голову сложить!
– Я так и предполагал…
– Вы ж меня знаете, Никита Иванович! – расправив плечи и сделав самое похоронное лицо, начал он. – Задания по задержанию безумцев опасных – дело для меня самое сердцу любимое! А уж ежели кто мордой своей безрогой вздумает личину государя нашего поганить… Убью на месте лбом об валенок!
– Митя, это лишнее, – строго напомнил я. – Сумасшедший гражданскому суду не подлежит. Нам его только поймать надо, а уж Яга вылечит в принудительном порядке. Так что иди, найди, в тулуп осторожненько заверни и бабуле нашей сдай с рук на руки.
– Не извольте беспокоиться, исполню, как велено! А так вопросик один, любопытствую…
– По существу или отвлечённо?
– Отвлечённо.
– Нет.
– Тады по существу.
– Валяй, но коротко.
– Вот, к примеру, ежели собака бешеная за ногу тяпнет, ведь, говорят, от неё тоже сбеситься недолго. А коли сумасшедший этот кусаться зачнёт, ить больно небось будет?
– Пожалуй… – задумчиво признал я. – Поэтому и дело названо особо опасным.
– Ага! – воскликнул он, но я уже знал, что это значит.
– Не волнуйся, маменьке на деревню передадут.
– И вот…
– Тебя похоронят с почестями, оркестром и барабанами, а гроб закажем у Шмулинсона.
– Но я…
– С чёрным бархатом, цветочками и росписью под хохлому.
– Но если…
– Тебе ампутируют укушенную ногу и отправят в санаторий инвалидов МВД за государственный счёт!
Митька гулко захлопнул рот, что-то ещё поразмышлял, изображая напряжённую работу головного мозга, и бодро развернулся на выход.
– Кстати, шаровары казацкие сними. И шапку махновскую тоже. Оденься по форме, ты ведь всё-таки при исполнении. И… удачи тебе.
– Не подведу, батюшка сыскной воевода! – счастливо гаркнул он, стукнулся лбом о притолоку и вышел вон, свалив что-то громоздкое в сенях. Пусть побегает, ему полезно проветриться. Особенных бед не натворит, а если отыщет где-нибудь сбежавшего государя, то доставит в отделение как сумасшедшего. Это и проще, и с точки зрения политики тактически верно. Яга в наш разговор не вмешивалась даже вздохом, готовила какую-то особенно вонючую смесь в котелке. Магия, как всем известно, штука взрывоопасная, и любая неточность рецептуры может запросто оставить от терема лунный кратер. Я пробовал, я знаю…
– Ушёл ли малой-то?
– Отправился на задание.
– А ты что ж, так в царский терем и не наведаешься?
– Незачем. На австрийскую принцессу мне глядеть уже просто скучно, всё, что нужно по уходу за телом, приближённые бояре и без меня знают. Надкушенное яблоко Кашкин оставил нам в качестве улики. Кстати, оно не зелёное, как обычно, а красное.
– Видать, семириновка кончилась… – знающим тоном поведала бабка. – Ну, раз ты свободен, касатик, так давай к столу – кубок чемпионский допрашивать будем!
Но всё началось не сразу. Сначала я предупредил стрельцов, чтобы к нам никого не пускали, потом наглухо закрыли ставни, потом помог Яге установить на столе самый большой чугунок с тем самым неаппетитным варевом, и только после этого настало время чародейства. Это немножечко похоже на фольклорный театр с запевками, пританцовыванием и малопонятным ритуалом, но почти всегда интересно. Кубок, по-прежнему полный червонцев, а потому тяжёлы-ы-ий, поставили прямо в булькающую бурду. Яга аккуратненько вытерла руки полотенчиком, прикрыла заслонкой пламя в печи и ещё раз внимательно принюхалась к наступившей темноте.
– Мрачновато однако же… Но огонь зажигать не будем, нам иное требуется. Васенька, посвети!
Кот прыгнул на подоконник и широко распахнул выкатившиеся глаза. Словно кто-то резко включил два зелёных прожектора направленного ночного видения. Зрелище впечатляющее во всех отношениях… Бабка довольно хмыкнула, дважды плюнула через левое плечо и затянула приторным речитативом:
Ой да гуси-селезни
Шли через горы –
Ко святой горе, ко сырой норе!
Ой да гуси-селезни
Лили слёзы слёзные…
Злато во горе искали, червонного просили,
Во сырой норе, что без солнышка-а!
Кот начал подмурлыкивать, отстукивая мягкой лапой ритм. Вроде золото они где-то там нашли, но оно сказало, что не их, что хозяина своего помнит и что в руки не даётся… По-моему, как-то так. Не совсем внятно, тем не менее на уровне народных песен срабатывало. Я не знаток колдовства, но наблюдать за бабкиной работой люблю – это познавательно и слегка щекочет нервы. Над кубком заклубился зеленоватый дымок, Василий поковырял когтем в правом ухе, словно что-то подкручивая, и свет его глаз стал ещё ярче.
– Вот теперича не зевай, Никитушка, – шёпотом просигналила эксперт-криминалист нашей бригады. – Планшеточку раскрывай да всё, что видишь, на карандаш бери.
Может быть, мне показалось, но… вроде бы дымок над кубком начал приобретать вполне узнаваемые очертания безумно знакомого лица.
– Не может быть, ведь это… я!
– Знамо дело, – тем же шёпотом, но с оттенком научной язвительности ответила Яга. – Для кубка ты – его последний хозяин и есть. Дальше смотри, да не кричи так, образы спугнёшь…
Моё лицо висело в бледно-изумрудном облачке меньше минуты, потом появилась широкая Митькина рожа. Чуточку бледнее, но вполне узнаваемая. Потом одутловатая физиономия, как-то очень неприятно подёргивающая верхней губой. Судя по парику с буклями – иностранец, Алекс Борр, я полагаю… Он выглядел очень размытым, а вот четвёртое всплывшее лицо мы поначалу даже не узнали. Колдовской дымок почти исчез, видение держалось от силы секунд десять. Я успел отметить лишь вытянутый нос, козлиную бородку и вечно чем-то недовольные глаза. Бегающие такие, но очень честные, правдивые даже…
– Дьяк Филимон Груздев!
– А ить тока его рожу я и запомнила по рассказам девок с царёва двора, – победно встала Яга, упираясь обеими руками в бока. – Значитца, не старая ещё, из ума не выжила и в службу милицейскую ох как гожусь! Верно ли, участковый?
Я откинулся на лавке, устало зажмурился от фосфоресцирующего света кошачьих глаз и медленно кивнул. Куда уж вернее…
* * *
После обеда вернулся Митька. Свежий, отдохнувший, непобитый. Пришёл своими ногами, без толпы возмущённых сограждан и даже никого не арестовав. Парень мгновенно вырос в моих глазах почти на недосягаемую высоту.
– Что, неужели совсем ничего?
– Я старался, батюшка сыскной воевода… – виновато развёл своими граблями на два метра наш младший опер. – На Базарной площади своими руками мужичонку подозрительного изловил, уж больно на царя Гороха смахивал. Однако же отпустить пришлось с извинениями, не опасным преступником тот оказался, а пекарем с соседней улицы.
– Значит, правильно отпустил, – заметил я. – Ну а вообще в городе какие новости?
– Не очень так чтоб…
– А поконкретнее?
– Дак вы ж опять ругаться будете.
– Не буду, говори.
– Да будете, будете, знаю я вас… Ещё и в харю небось двинете али вон табуретом по лбу…
– Мить, – даже как-то опешил я. – Ты за кого вообще меня держишь?! Можно подумать, я тут в отделении каждый час руки распускаю!
– Не-е, грех жаловаться!.. – Он явно пошёл на попятную, по принципу «ну, если вам так хочется это услышать…». – Такое начальство, как вы, поискать ещё надо! Я ж на вас молюсь каждый вечер. Образ ваш светлый перед собой представляю, на колени становлюсь и…
– Никитушка! – с укоризной покачала головой Яга, когда я потянулся за веником. – И ты, Митенька, комедию нам не ломай. Отвечай прямо – чего непотребного на улице услыхал?
– А вы меня в полено потом?
– Стыдись, дубинушка, – тоже не сразу нашлась бабка. – Нешто ж я тут так злобствую, что от меня свои же сотрудники шарахаются?!
– Ни-ни, как можно… – На Митькином сарказме впору было замешивать пирожки. – Вы же у нас тут всем заместо матушки любимой. Кормите, поите, указываете, жизни, дураков, учите! Вам перечить – совсем ума не иметь… Мне вон и щенком, и петухом оприходоваться доводилось, за что я вам по гроб благодарственен буду!
Знаете, и ведь слова-то всё правильные. Претензии могут быть к тону, интонационным вариациям, а так – глаза честные, морда дышит простодушием, стоит прямо, не горбясь! Надо бы… сделать ему промеж рогов что-нибудь эдакое, да ведь не за что вроде! Судя по мечущимся под бровями искоркам, те же чувства обуревали и Бабу Ягу. Положение спас Еремеев, он постучал в дверь и завалился с докладом.
– Садись, Фома Силыч, у нас тут очередные фокусы с разоблачением. Тебе тоже может быть интересно.
– Благодарствую, – важно ответил сотник, опускаясь на скамью, а Митька, лишний раз убедившись в полном внимании аудитории, начал издалека:
– Как я шёл-пошёл, добрый молодец синеглазенький! По морозцу шёл на задание, жутко важное, милицейское… По дороге всё воры-жулики, конокрады сплошь да карманнички. В ноги падают, богу молятся, все в тюрьму хотят исправлятися! Так мне до них дела нетути! Я иду-ищу приключеньица, на головушку, на бедовую…
– Ай люли, ай люли! – дружно поддержали мы. – Спасибо, достаточно. Что-нибудь действительно необычное было?
– Было, но ведь вы небось…
– Митя, не искушай судьбу.
– Особливо подозрительного встречать не довелось, а вот тока на Базарной площади Шмулинсон со мной нос к носу спотыкнулся. Сам раскрасневшийся такой, нос синий, а под мышкой корзина здоровущая и в ней бутыль самогона бледного да окорок свиной, во-от такенный! Увидел меня, так и заюлил… Дескать, гость к нему приехал знатный, приехал раввин харьковский! А у самого-то глазки так и бегают, так и бегают… Как удрал, я и не заметил даже. Вот вы меня давеча погромом попрекали, а тока зачем же сюда раввин пожаловал?! Не иначе в Лукошкине синагогу строить, веру иудейскую поднимать! Может, мы отцу Кондрату доложим, пока не поздно, а? Ить святое дело-то…
– Ты сам этого раввина видел? – не дав договорить, перебил я.
– Не-е… не успел, – сокрушенно признался наш парень. – Думал, после матча посмотрю. Сегодня вроде запорожцы в первый раз играют?
– В первый, – подтвердил Фома. – Супротив кузнецов наших, но я бы им и думцев отдал – будет кого со льда соскребать.
– Это если бы там сами бояре играли, – сдержанно напомнил я. – Ну что ж, Митя, рад тебя поздравить! С заданием ты справился блестяще, в качестве поощрения можешь пойти поболеть за своих дружков. Жовто-блакитный флаг попросишь у полковника Чорного.
– Непонятно даже… – Почему-то он насупился. – А сумасшедшего опасного теперича ловить не надо, что ли?
– Пока не надо, мы им завтра займёмся. А сегодня отдохни. По моим скромным просьбам проблем не было? – Я развернулся к Еремееву.
– Никак нет вроде… Молодцов своих предупредил, но уж так строго, так строго, чтоб ни-ни!
– Это правильно… Значит, мы можем рассчитывать на удвоенную скорость распространения информации. Отлично! Бабуля, а не поставить ли нам самовар?
Еремеев вежливо отказался, на Митьку цыкнула зубом бабка… Короче, через пять минут мы сидели с ней одни за столом, пили чай с мёдом и вели пространную беседу о превратностях человеческих судеб.
– Как же ты, сокол, угадал, что Горох у Шмулинсона прятаться будет?
– Благодаря зоркости нашего Митяя. Бабуля, если у вовремя обрезанного еврея в гостях настоящий раввин, то он на базаре свиной окорок покупать не будет. Им это по вере запрещено, следовательно… Я думаю, что всё-таки там наш царь. Более неподходящего места для сокрытия русского государя трудно себе вообразить…
– И то верно… – признала Яга. – Про Фому не растолковывай, я сама догадалась. А вот вора ночного, знать, мне одной брать придётся… Ты ить на кладбище идёшь али забыл?
– Забыл, – честно признал я. – Мне вообще-то и не хочется, был я там уже разок, если помните. Но пойду, конечно, вы только объясните толком, что и как…
– Бояться тебе, касатик, нечего… По зиме, под шубой снежной, да в земле мёрзлой, покойники смирно лежат, наружу редко какой выйдет, уж разве совсем насморку не боится. Оденься потеплее, носки из собачьей шерсти, валенки побольше да вместо фуражки своей треух бараний возьми. Как заветный час придёт – из могилы голос раздастся. Потом сыра земля раскроется, вот старик Сидоров и выйдет. Тут уж ты не теряйся – речь веди почтительно, про поклоны не забывай, за сыновей его прощенья проси, да про Сивку-бурку всё как следует вызнай.
– А если речь не о лошади?
– Ну, ты всё одно у нас самый умный, сообразишь небось, как дело повернуть, чтоб отделению выгоды не потерять.
– Ладно, – обреченно прикинул я. – А вот ладанку против упырей вы мне всё-таки одолжите.
– Экий ты невера, участковый… – наморщила нос бабка. – Да сделаю я тебе ладанку, сделаю. Смотри тока, дедушку Сидорова ей не пришиби, рука у тебя тяжёлая…
* * *
Десятерых стрельцов мы отправили на слежку за Алексом Борром. Причём я лично объяснил, что слежка должна быть явной до нарочитости – пусть знает, гад, что мы не спускаем с него глаз! Нервничающий преступник – бальзам на сердце милиционеру… Получалось, что до вечера я совершенно свободен. «Капкан» на дьяка «поставлен», царь найден (но пусть отдохнёт немного), запорожцы при деле, булава… Вот по делу о краже булавы пока никаких серьёзных подвижек нет. Можно доверять Митькиному нюху и предположить, что булаву украл всё тот же австриец, но на основании эфемерности улик к суду его не привлечёшь. Косвенно мы обложили негодяя со всех сторон, и, будь он российским подданным, Горох, не задумываясь, призвал бы палача! Проблема в дипломатическом иммунитете и, самое главное, в большом количестве иностранцев при царском дворе. Нет, бунтовать никто не будет, но славу разнесут такую – в Европу носу не высунешь. Нет, надо найти способ взять Борра с поличным, до этого он для нас неприкасаем…
Ближе к вечеру пришёл воодушевлённый Митька. Запорожцы всухую обыграли кузнецкую сборную. Я, честно говоря, удивился: если хохлы начнут двигаться такими темпами, то мы наверняка встретимся в финале и ещё неизвестно, кто возьмёт кубок. Почти сразу же за Митькой постучался полковник Чорный.
– Здоровеньки булы, шановни панове-добродии громадяне! Ось заявився до вас з горилкой, бо гарний повод е!.. – с порога начал пан атаман, демонстративно встряхивая трёхлитровый штоф немировской водки. Через плечо у него висела здоровенная связка бубликов с маком. – Та ще й з своею закуссю. Ох и гарни ж бублыкы у вас на Московщине выпикають!
– Ой, да проходите же к столу, Левко Степаныч, – всплеснув руками, захлопотала Яга. – Наслышана о молодцах ваших, на всю улицу девки галдели, как казаки кузнецкий ряд на льду обставили.
– Так воно и було! Запорожский казак при любом деле – перший буде! За то и выпьемо…
Я пожал плечами, почему бы и нет? Через два часа мне идти мёрзнуть на всю ночь, так что не вредно слегка принять для сугрева. На стол накрыли быстро. Полковник взахлёб рассказывал о перипетиях игры, и, судя по его горящим глазам, с этого дня у украинского хоккея большое будущее. Слово за слово, тост за тостом, разговор плавно перешёл на политику.
– Ото я и чуяв, шо булаву гетьманску поганые католики-австрияки зпёрли! Им же ж хлеба не трэба, тильки шоб люди русские друг до дружки веры не имели… Ось побачишь, пане участковий, як воны взвоют, коли мы с хлопцами за нагайки возьмёмся!
– На каком основании?
– Не розумию?.. Ты ж сам казав, що во всём австриякский посол виновен?!
– Мы говорили о разных вещах, – попытался объяснить я. – С вашей точки зрения – достаточно доказательства вины, а с нашей – это лишь повод для передачи дела в суд. Только суд вправе определить степень виновности того или иного человека и меру наказания.
– Ну так шо ж ты ждёшь? За химок злодия та и до суду!
– Обязательно, – пообещал я. – Вот буквально завтра же этим и займусь, а сейчас… Что с вами?!
Полковник, только что отправивший в рот здоровенный солёный груздь, неожиданно поперхнулся, закашлялся и перегнулся через стол.
– Охти ж, Никитушка, помогай давай! – вскочила бабка. – Видать, не в то горло пошёл грибочек, не подавился бы!
Я подхватил атамана за плечи и пару раз гулко хлопнул ладонью по спине. Злосчастный груздь вроде бы выскочил, но дело явно было хуже некуда. Лицо Левка Степановича побагровело, он силился что-то сказать, и Яга, скумекав причину, мигом притащила крынку топлёного молока. Полковник зажмурил глаза и протестующе замычал.
– Наипервейшее лекарство! – авторитетно заявила целительница, махом вливая в рот казака едва ли не половину.
Чорный побледнел, замахал руками, но поздно – от лечащей Яги ещё никому не удавалось вырваться. На шум борьбы прибежал Митька из сеней. Толком не сообразив, что происходит, почему-то начал крутить гостю руки за спину. Когда молоко кончилось, атаман откинулся на спину, два раза икнул и обмяк…
– А чёй-то здесь было, Никита Иванович?
– Всё нормально, Мить, – запоздало попытался я внести никому не нужную ясность. – Человек поперхнулся солёным грибом, и бабуля дала ему молока. Сейчас всё пройдёт.
– Не пройдёт, – задумчиво остановился наш младший сотрудник. Что-то в его безнадёжном тоне мне очень не понравилось…
– В каком смысле?
– Пан атаман желудком мается, хлопцы рассказывали. Потому и горилку пьёт, что для него молоко – чистый яд!
– Батюшки-светы… – обомлела Яга.
Митя сочувственно похлопал её по плечу и продолжил:
– Видать, отравили вы его. С такой-то кринки и здоровый мужик загнётся, а уж болезненному – прямоезжая дорога во землицу сырую. Гляньте, ить не дышит, поди?
– Митя, не пугай бабушку!
– Да рази ж я осмелюсь? Отравила и отравила, стало быть, интересы милицейские того требовали. Труп я поутру в лес отнесу, под ёлкой закопаю. А только вдруг заметит кто? Надо бы обдумать, как от бабулечки нашей все подозрения на нет отвести…
Теперь уже сама Яга схватилась за сердце и попыталась прилечь рядом с полковником Чорным. Я обеими руками заткнул рот нашему доброхоту и, крикнув на помощь Ваську, бросился приводить людей в чувство. Наша домохозяйка встала первой, как только кот сунул ей нюхательную соль под нос. С паном атаманом провозились дольше: во-первых, он тяжелый, а во-вторых, похоже, ему действительно нельзя было молока. Бедолагу дважды стошнило, и сердобольные стрельцы унесли страдающего запорожца в баню. Туда же отправился Митька и оставшаяся часть горилки, литра два… Наш увалень божился, что через пару часов полковник будет как новенький. А мне, хочешь не хочешь, пора было собираться на «ночное дежурство». В пятый раз повторюсь, идти не хотелось…
– Ты, главное, это, построже с ним там… – напутствовала бабка. – Ладанку в рукавицу клади, сподручнее доставать будет, да без дела ей не размахивай. Не ровён час, кого из соседушек заденешь…
– Какой дурак туда ночью попрётся? Кроме меня, естественно.
– Ой, да уж какой-никакой, а мало ли… – Яга всегда считала, что если основательно запугать меня дома, то на кладбище мне уже ничего не будет страшно. – Зимой-то спят все, редкий упырь за кровью свежей наверх полезет. А только ты всё одно не задерживайся там. Я-то на всякий случай стрельцов еремеевских загодя предупредила, чтоб тебя за воротами дожидалися.
– Это приятно… – глубокомысленно признал я, хотя чего такого особо приятного, объяснить, наверное, не смог бы.
– А придёшь с утречка, мы тебе баньку справим, я блинков гречишных испеку. Полковник твой, Чорный, глядишь, отойдёт. Митька его веничком быстро в здоровьице приведёт.
– Да уж, в этом смысле он маньяк-специалист…
– Не нравишься ты мне, участковый, – решительно заявила Яга. – Грустный ты, квёлый какой-то, даже отпускать боязно.
– Так не отпускайте! – воспрянул я.
– Не могу. Служба требует, долг зовёт, да и обещание людям дадено – слово милицейское, нерушимое!
Я мысленно плюнул и попёрся за тулупом…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:24 | Сообщение # 20

Княгиня де Веллар

* * *
Зимой ворота Лукошкина наглухо не запирались – смысла нет. Шамаханцы нападают только летом. Тевтонский орден сунулся раз, так только до Ревеля и дошёл. Мороз был такой – рыцари в доспехах за день всё наследство отморозили! Сами крестьяне чаще двух раз в неделю за товаром не ходили, всё необходимое город запасал с осени. Дальние обозы из Европы или Сибири приходили и того реже. Не любят купцы зимнюю торговлю, вроде бы и праздников много, да больше всё мелочь ярмарочная идёт. Ни зерно, ни скотину, ни лес продать невозможно, жизнь течёт тихо, словно ручей подо льдом. Поэтому охрана у ворот пропустила меня безо всяких требований и спецразрешения, просто полюбопытствовав, всё ли в порядке с головой. Это не юмор, это они так искренне заботятся. С их точки зрения, только ненормальный будет разгуливать ночью, да ещё зимней, да в придачу на кладбище…
Что ж, я был с ними полностью солидарен. Дорога недолгая, освещённость как днём, луна старается изо всех сил, и звёзд – хоть горстями рви. Морозец, конечно, градусов двадцать и к полуночи, пожалуй, ещё крепче будет. Однако воздух чистый, настроение бодрое, сна ни в одном глазу, в правом кармане фляга водки грамм триста, за пазухой кусок пирога с капустой – до утра не загнусь. Очень надеюсь, по крайней мере…
Кладбище, мирно спящее под покрывалом искристого снега, выглядело прямо как на картинке. Крестики с пушистыми шапками, могилки, словно сказочные серебряные терема, вокруг – ёлки разлапистые, все в алмазах… Душа отдыхает, скоро стихи писать начну.
Искомая могила нашлась далеко не сразу, это летом тут же видно, где земля свежая, а зимой, увы… В общем, что-то максимально похожее я отыскал, не вполне уверен, но выбора нет. Сидел примерно с полчаса – никого не было. Я пытался конструктивно выстроить схему поимки Алекса Борра, но замёрз. На холоде только пять минут мыслится позитивно, потом мёрзнешь… Спустя ещё какое-то время я полез в карман за флягой, поэтому хруста снега под чьими-то тяжёлыми шагами просто не услышал.
– Ага! – радостно раздалось за моей спиной. Будь сейчас лето, наверное, от неожиданности подскочил бы на месте… Зима, холодно, ограничился учащённым сердцебиением.
– Эге… – неуверенно выдохнули сзади, и глуховатый мужской голос однообразно вопросил: – Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная?
Я решил, что у кого-то там мозги не в порядке. Нахохлившегося милиционера даже в полной темноте трудно спутать с замёрзшей Настенькой. Но по крайней мере сразу догадался, с кем предстоит иметь дело…
– Тепло ли тебе девица, тепло ли…
– Я не девица!
– Уже нет?!
– Ну вообще-то и никогда ей не был. – Я покряхтел и развернулся, за моей спиной оторопело стоял классический Дед Мороз в умопомрачительном парчовом кафтане. Шапка, посох, рукавицы – всё ручной работы, в жемчугах и бисере. Ей-богу, у него даже валенки были все в тиснёных узорах.
– Здравствуйте. Я участковый из Лукошкина, лейтенант милиции Ивашов Никита Иванович.
– А девица где?
– Какая девица? Не знаю, может, на других могилах где-нибудь, но мне на глаза не попадалась. А что, обязательно должна быть?
– Так душ по пять каждую зиму мачехи из дому гонят, – рассеянно объяснил Дед и пристально оглядел меня со всех сторон. – Я тут воеводство своё дозором обхожу, речи с ними веду, кому подарочек дам, а кому и…
– Как же, как же, это был мой любимый фильм в детстве, – но, видя, что старик не в курсе, вернулся к прежней теме: – Дедушка, вы вот только о девушках изгнанных говорили, нельзя ли поподробнее? Это ведь серьёзное уголовное преступление, между прочим… Не напомните имена, фамилии, адреса потерпевших?
– Дело тихое, семейное, мне знать без надобности. А ты сам-то что тут делаешь?
– Так… сижу.
– Тепло ли тебе, молодец, тепло ли тебе, красный? – привычно начал Мороз, но довольно быстро опомнился. – Неловко как-то выходит… Ты уж не серчай, участковый. Дозволь старику с тобой посидеть, раз девицы нет. Так я вроде не при делах нонче.
– Да ради бога, присаживайтесь, – гостеприимно подвинулся я. – А вы не в курсе, случайно? Могила Сидорова, отца трёх детей, не эта?
– Она самая. Тебе что ж, умерший человек нужен?
– Обещал его деткам, что приду сюда ночью и исполню их сыновний долг, – ответил я. Мороз хмыкнул в бороду и понимающе улыбнулся. Хороший дедок, общительный и не занудный, не то что некоторые пенсионеры.
– Слыхал я о тебе, Никита Иванович, от лешего да водяного. Мы с ними уж и не вспомню, сколько лет дружбу водим.
– Да, да… И мне доводилось встречаться. Забавные старички, в карты играть умеют, а водяной с русалками меня даже спас один раз. Я как-то с немецким агрессором в речке плескался, ну и…
– А я его вчерась только видел, но он почитай всю зимушку под корягой спит. Лёд, как стекло, чистый, речка аж до дна видна. Леший тоже берлоги не покидает, и поговорить не с кем.
– Вообще-то мне в любом случае здесь до утра сидеть, – логично решил я, прикидывая, пьёт водку Дед Мороз или не пьёт. Нет, наши, маскарадные, на каждой ёлке «хорошие» до немоты, но этот-то настоящий!
– А и вправду, посижу-ка я с тобой, – правильно истолковав мои сомнения, определился дед. – Говорят, ты человек умный и уважительный.
– Намёк понял! – Я с облегчением выудил из кармана флягу. – За знакомство или за здоровье?
Знаете, я уже давно ничему такому не удивляюсь. Мне нравится этот мир и люди эти нравятся, страна, и легенды её, и сказки. Я, наверное, очень русский не только по крови, но и по душе… А говорят, что немцы и французы называют Деда Мороза почтительно строго – «генерал мороз»! Якобы только он позволил нашим войскам победить в двух Отечественных войнах. Только для нас он всё равно дедушка, Мороз Иванович, Морозко…
Мы как-то сразу очень душевно засиделись. На часы я и не смотрел, водку мы пили медленно, маленькими глоточками (да что уж там, триста граммов на двоих взрослых мужчин?!), пирог тоже уговорили быстро. О чём говорили – не помню, но весело было, как на концерте Евдокимова. Дед Мороз, оказывается, знает столько смешных историй, и рассказчик он великолепный, с удивительно добрым чувством юмора.
– Я ведь и никого не морожу всерьёз, мне от тела обмороженного радости нет. Вот девок за нос щипать – это люблю, грешен, старый… Пьяного не обижу: либо протрезветь холодом помогу, либо отоспаться в снегу позволю. А влюблённым первым от меня и вовсе помощь одна – сколько ни целуйся, всё щёки горящие на мороз спишут, папки-мамки не заругают. А хочешь, ещё историю расскажу, как поп с попадьёй на Рождество в лесу клад искали, а медведь теперь своим деткам театр кукольный показывает?
Я знал этот анекдот, но всё равно искренне расхохотался. Да так, что едва не опрокинулся навзничь.
– Ты чего, участковый? Я и не начинал ещё, а ты уж прыгаешь, словно земля под тобой ходуном ходит.
В какую-то секунду мне резко стало не смешно, снизу действительно ощущались явственные толчки.
– Мать-перемать… – Мы с Морозом навострили уши и затаили дыхание. – Встанешь тут! Расселись, как эти…
* * *
Я уже видел встающих из гробов покойников, и желание свято выполнить обещанный «сыновний долг» пропало напрочь. Не знаю, как подобное проходит в других странах, но у нас в России могила зимой без мата не открывается. Поэтому вылезший из-под снега старикан уже был раздражён до предела. Его можно понять, он был главной шишкой в семье, его отцовскому слову безоговорочно подчинялась вся родня, он самолично повелел всем трём сыновьям поочерёдно провести ночь у него на могиле, а тут такой облом… Мало того что мерзлая земля никак не хотела открываться, там ещё вместо сыночек-кровиночек незнакомый милиционер при исполнении?! Старичок низенький и худой, как кузнечик, одарил нас с Морозом зеленовато-подозрительным взглядом.
– Не люблю я покойников восставших… Хороший человек после смерти гулять не будет, а, участковый?
– Что вы так смотрите? Я тоже не люблю. По долгу службы приходится общаться, но чтобы любовь…
– Ты ли это, Степанушко, сын старшой? – неожиданно густым, классическим шаляпинским басом пропел умерший. Мы переглянулись.
– Это он на вас показывает.
– Побойся бога, участковый!
Попрепиравшись, Дед Мороз отрицательно покачал головой и развёл руками, давая понять, что не он.
– Ты ли это, Федорушко, сын середний? – В вопросах благообразного старца не было ни капли логики, но следование традициям чувствовалось.
Мороз вошёл во вкус и обличающе показал на меня пальцем, я протестующе замахал руками.
– Ты ли это, Иванушко, сынок любимый, младшенький? – Не получив и на этот раз утвердительного ответа, старичок решил поизображать злобного упыря и показать зубки: – Тогда какого супостата на мою могилу нелёгкая принесла?!
– Я из милиции. Начальник тутошнего отделения, лейтенант Ивашов. Прибыл, так сказать, по поручению ваших родственников.
– Ась? Да уж не посадил ли ты сынов моих в тюрьмы каменные, во подвалы глубокие, за семь замков да десять засовов со одиннадцатым?!
– Да уж не посадил! Не за что было, и работы полно, – огрызнулся я, но, припомнив советы Яги, постарался смягчить тон: – Они были сегодня утром в отделении и очень просили меня зайти к вам, выяснить, по какому поводу вы хотите их видеть.
– А чего они сами не пришли? – как-то сразу сник покойник. Дед Мороз тоже укоризненно глянул на меня, призывая быть посострадательнее.
– У них много срочных дел, и, согласитесь, ночевать на кладбище лучше летом. Я вам не родственник, даже не близкий знакомый, но если бы мне предложили пилить одному зимней ночью, в тридцатиградусный мороз чтить батюшку… Знаете, это как-то очень притупляет сыновние чувства.
– Стало быть, ни один не пришёл?
– Да холодно же, дядя, говорю вам!
– Стало быть, ты один явился… – задумчиво прикинул старичок и торжественно объявил: – Так пусть всё по воле Господа и сбудется! Если ты, мил человек, все три ноченьки на моей могилке скоротаешь, да не испугаешься – отдам тебе чудо чудное, диво дивное – Сивку-бурку, вещую каурку. Слово моё твёрдое!
– Э-э-э! Простите, но так не пойдёт. – Я поймал уже развернувшегося умника за плечи. – Какие три ночи? Вы думаете, что говорите?! Да я от одной этой все уши себе отморожу.
– Моё слово твёрдое! – задиристо вывернулся старик и с места, рыбкой, попытался прыгнуть к себе в могилку. Удар был всей плоскостью тела, глухой и гулкий. Тут присыпанная снежком могильная земля замёрзла камнем. Ошарашенный покойничек пытался скрести её ногтями и бить её коленками. Звук, словно железом по стеклу, а толку – ноль! Дед Мороз, одобряюще подмигнув, делал вид, что он тут совершенно ни при чём.
– Одну ночь! Моё слово твёрдое… – выбившись из сил, заверещал старик.
– Причём именно эту, – поднажал я. Может быть, от меня ожидали какого-то иного выполнения сыновнего долга, но увы… Не нравится – приходите исполнять сами. Дед Мороз в наши разборки не вмешивался, демонстративно держа руки за спиной и улыбаясь в усы. Отец трёх сыновей, утомясь разгребанием «вечной мерзлоты», плюнул на всё и мрачно уселся на соседний бугорок. Минута молчания затянулась…
– Гражданин Сидоров, вы мне не до утра здесь сидеть собираетесь?
– Отчего же… Сижу ведь.
– Я понимаю, вам по большому счёту всё равно терять уже нечего, но мне-то есть!
– Слово моё твёрдое… – нахохлился старик.
– Это до меня дошло, убедили, верю. Но если вы действительно намерены сделать нашему отделению ценный подарок в лице популярной лошади (что я несу?!), то лучше поторопиться – через час я просто брошу всё и пойду домой греться.
– А мне-то что, иди! Пущай никому животинка не достанется, но без уважительности не отдам.
Я беспомощно обернулся к Морозу, тот добродушно покачал головой и вмешался в беседу:
– И какую же тебе, старинушка, уважительность сделать? Хочешь жемчуга скатного али алмазов гранёных на блюде хрустальном, на подносе серебряном?
– Неуважительно, мне в могиле без надобности.
– Хочешь одеяло атласное, перину пуховую, шубу соболью, тапки белые?
– Неуважительно, мне в могиле без надобности! – продолжал издеваться старик. Он, может, и хороший человек… был, просто, когда холодно, затянувшиеся переговоры никого не греют.
– А хочешь бабу белую, дебелую, с косой до пояса, очами голубыми, тихую да неперечливую?
– Неуваж… – Неуступчивый покойничек запнулся на ровном месте. – А покажь-ка её сей же час!
Дед Мороз величаво поднял руки к небесам, потом пристукнул посохом, и снег у его ног взвился сияющим вихрем. Снежинки лепились одна к другой, буквально через пару минут уже угадывались контуры женского тела, а вскоре перед нами стояла томная красавица… Старичок вскочил с чёрной могилы, обежал скульптуру кругом, потыкал пальцами и обличающе заявил:
– Так она же неживая?!
– Да ведь и ты неживой, – резонно ответил Мороз. – А как под землю её с собой возьмёшь, там она до самой весны от тебя не уйдёт и слова худого не скажет.
– Уважительно… – признал тороватый покойник. – Беру!
– Вот и ладно, а только наперёд уж не поскупись, отдай доброму молодцу участковому, что обещано.
– Слово моё твёрдое!
Деда Мороза после недолгих уговоров удалось пригласить в гости – с меня причиталось. Правда, когда конкретно зайдёт, не сказал. Но главное, что с его безвозмездной помощью дело было сделано! Ибо не прошло и часа, как я летел над кладбищем, над заснеженной дорогой, над стенами нашего Лукошкина на спине самого прекрасного сказочного коня, какого только можно вообразить, на Сивке-Бурке! Навстречу утренней заре, новому дню, новым свершениям, новым… головным болям. Иногда мне кажется, что отделение нельзя оставлять ни на минуту. Стоит только отлучиться по делу – нате вам! Первоначально я решил, что все умерли…
* * *
…В пять утра территория отделения представляла собой малохудожественное подобие картины «После побоища Игоря Святославича с половцами».
Ворота нараспашку, повсюду во дворе вперемешку разбросаны наши стрельцы и запорожские казаки. Лежат вповалку в интересных позах, такое впечатление, будто бы каждый получил чем-нибудь тяжёлым по голове. По крайней мере, следы побоев на морде каждого видны невооружённым глазом. Спрыгнув с седла, я взял благородного скакуна под уздцы и отвёл в конюшню. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять – на самом деле никаких трупов на снегу не валяется. Все, кто есть, спят самым беспросветным образом. Походил, попринюхивался – алкоголем не пахнет, посапывают добрые молодцы, аки младенцы безвинные. Не тратя времени на особо дедуктивные размышления, сделал один единственно верный вывод – бабкины штучки! Дверь в терем оказалась незапертой, в сенях безмятежно храпел Митька (что, кстати, ещё раз утвердило меня в подозрении на колдовство – обычно парень встаёт в четыре утра). Деловитая Яга уже бодренько суетилась у печки, на меня даже глаз не подняла:
– Доброго утречка, Никитушка! Заходи давай да к столу садись, вона уже и завтрак твой милицейский на сковороде шкварчит.
Я тоже поздоровался, вымыл руки, получил большую тарелку с яичницей и ветчиной, обильно посыпанной мелко нарезанным чесноком. Почему бабка именовала её «милицейской», доподлинно не знал никто. Подозреваю лишь, что после этого завтрака преступники от моего дыхания мёрли, как мухи…
– Лошадушку в окно видала, кобылка знатная… Видать, сумел ты старику Сидорову по душе прийтись.
– Я тут ни при чём. Встретил на кладбище вашего местного Деда Мороза, он там Настеньку разыскивал. Только благодаря его безвозмездной помощи мы обменяли Сивку-бурку на снеговую бабу, впечатляющую объёмами с фронта и тыла.
– Хитро… От ить каков похабник-то, и в могилу за собой девку тащит – и там, где спится, любая сгодится! – Яга присела напротив и, помаленьку отщипывая кусочки от пирога, впала в воспоминания: – А Мороза-то я давненько знаю… Добрый он, сердце большое имеет и сострадателен до людей хороших, да хоть бы и Настенек этих взять, что мачехи по зиме из дому гонят, другой бы…
– Бабуля, у вас это что, общегородская традиция? – перебил я. – Давайте вернёмся к ней попозже, а сейчас, пожалуйста, объясните, каким образом по всему двору разбросаны спящие стрельцы с казаками.
– Ах, энти… – равнодушно отмахнулась Яга. – Да тока ты ушёл, как нарочный от запорожцев явился, пана полковника искать. Митенька ему и объяснил всё толком.
– Митя? – не поверил я. – Поправьте меня, он хоть кому-то что-то объяснил толком?!
– Дык он сам же мне сказал потом… – заступилась моя домохозяйка. – А через полчасика на отделение запорожцы напали! Вот народ грубиянственный, орали, будто бы я ихнего атамана молоком отравленным извела! Ну вроде бы Митенька им так ответствовал. Клевещут на мальчонку…
– Угу… – без тени энтузиазма подтвердил я.
– Но, грех на душу не возьму, вели себя казаки тихо, ночь ведь, спят люди божьи… Из пистолей не палили, саблюками своими не звенели, через ворота перелезли да на наших стрельцов в кулачки пошли. Ну, Еремеев сопротивление оказал, и до того тесно во дворе стало, что я уж обеспокоилась… Ить побьют же друг дружку грешным делом. Митю в сени загнала да заклинание одно махонькое начитала…
– Для запорожцев?
– Для них, родимых…
– То есть стрельцов задело случайно?
– Да как же случайно, соколик?.. Они ить кулачищами машут, по снегу один другого валяет, как я их разделить-то могла?! Вот всех целиком и накрыла! Но не случайственно, а со смыслом…
– Полковника надо было разбудить.
– Ага, как же! – посокрушалась Яга. – Митенька об его спину едва коромысло не сломал – спит, не чует. Но ты на него не серчай, намаялся, сердешный, с молочка моего топлёного… Уж как несло его, как несло…
– Суду всё ясно, виноватых нет. – Я медленно отодвинул от себя опустевшую тарелку. – А что, наш общий знакомый за кубком не приходил?
– Не ведаю, Никитушка… – честно призналась бабка и взялась за чай. – Я ить, пока с суматохой энтой разбиралася, из терему вон выбегла. А кубок Васенька мой стеречь вызвался, видать, там с ним в обнимку и спит…
– Мяу-а-у-ой-ё… – жалобно раздалось с лестницы, ведущей на второй этаж. Наша эксперт-криминалист едва не выронила чашку. Со ступеньки на ступеньку, еле передвигая лапы и волоча хвост, ковылял кот Васька. Глаза кучно сошлись на переносице, на лбу шишка величиной с кедровую, да плюс ещё и координация движений явно нарушена. Несчастный выглядел так, словно им играли в боулинг. Я бросился вперёд и успел картинно поймать кота на руки, словно киношную принцессу, падающую с балкона.
– Ва-а-се-е-нька-а-а… – едва дыша, поднялась из-за стола Яга. – Да что ж с тобой за горе содеялось, что за беда приключилась, что за несчастье обрушилось? Охти ж мне, старой… Ведь своими руками кровиночку пушистую на задание простенькое отправила, ан вон оно как всё обернулося-а-а!
– Не волнуйтесь, бабуля… – Я с трудом уложил тяжеленного домашнего друга на широкую лавку, бегло осмотрел на предмет ран и переломов, поискал пульс на передней лапе и более-менее уверенно заявил: – По-моему, будет жить!
– Васенька-то? Вася – будет, Вася мой ещё много кого переживёт-расстарается! Я ить его, друга сердешного, с малых когтей вскормила-вспоила, всю душеньку в него вложила, всю старость на него угробила… Как же ему, родненькому, опосля такого ещё да не жить?! А вот тот злодей, что кота моего при исполнении так по котелку шандарахнул, – на энтом свете не жилец!
– При исполнении… – не сразу сообразил я. – Но там же кубок!
На второй этаж я влетел со всей скоростью, на какую только были способны мои ноги. Дверь в комнату – настежь, на полу осколки от расписного ночного горшка. Сколько раз говорил Яге, чтоб эту стыдобу под кровать не ставила, – бабка была неисправима. Улыбалась, виновато хихикая про себя, клялась, что больше не будет, но каждую ночь я обнаруживал позорный горшок на том же месте.
Кубка не было. Судя по грязным следам на полу, ночной грабитель валенок не снимал, а нашего кота просто оглоушил горшком по голове. При более детальном осмотре я обнаружил три золотых червонца, раскатившихся по углам, штопаную рукавицу с левой руки и замызганный листок с очередным доносом. Большего количества улик оставить просто невозможно, ну разве что паспорт. Похоже, гражданин Груздев окончательно потерял голову…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:24 | Сообщение # 21

Княгиня де Веллар

* * *
Кот Василий лежал в бабкиной комнате на коврике, весь в бинтах, мордой в сметане, пьяный до самого свинского состояния. Тайком от Яги я пронёс ему пузырёк с валерьянкой за счёт отделения, и он, похоже, употребил сверх меры. Нет, не буянил, посуды не бил, блатных песен не орал, просто откинулся в уголке и дрых без задних ног. Мы с Бабой Ягой сидели за чаем, Митька доедал свою кашу в сенях, через полчасика заклятие сна должно спасть с казаков и стрельцов Еремеева.
– Бабуль…
– Не надо, Никитушка.
– Да я о Филимоне Груздеве, арестуем мы его сегодня же и предъявим…
– Сам придёт.
– Как это? – не поверил я.
– С повинной, – ровно ответила Яга, и было в её спокойствии что-то настолько фатальное, что я бы не поставил за дьяка и ломаного гроша.
– Вы… заколдовали кубок!
– Вот за это тебя всегда и ценила – ум да смекалка в сыскном деле завсегда первыми будут. Заколдовала я его, успела, покуда стрельцы с запорожцами отношения на кулаках выясняли. Тот лиходей, кто кубок шпионский без спросу хоть пальцем тронет, тем же пальцем к нему и прилипнет! Да так, что хоть дери, хоть ори, а только словом моим и отлепишься…
– Хм, вообще-то я против применения колдовства на службе.
– А ежели в интересах следствия и в порядке самозащиты?
– Претензий нет. В связи со сложившейся обстановкой вы приняли единственно верное решение, – подумав, согласился я. – Будем будить полковника или пусть отоспится?
В горницу сунулась взлохмаченная Митькина голова.
– Прощенья просим, батюшка Никита Иванович, а только к вам лицо духовное заявилось.
– Какое лицо?
– Ой, дюже знакомое… Аудиенции просит.
– Аудиенция бывает у августейших особ, у нас, в милиции, просто приём граждан, – лишний раз напомнил я. – Зови!
Бабка неспешно встала, сходила куда-то, вернувшись с тяжёлым глиняным горшком в руках, очень похожим на тот, которым досталось коту. Угу, всё, конец дьяку… Филимон Митрофанович почувствовал это задницей, ибо вошёл с таким выражением лица, что христианские мученики в лукошкинских церквах казались в сравнении с ним просто симулянтами. Обе руки дьяк вытянул вперёд, на них лежал мешок, а под мешком…
– Заявление в милицию имею. С повинной пришёл.
– Мы в курсе. Заходите, гражданин Груздев, присаживайтесь.
– Казните тело моё, а душу к престолу небесному на покаяние отпустите… – Дьяк садиться не стал, предпочтя бухнуться на колени. Мешок упал, и из царского кубка посыпались червонцы. На левой руке алели свежие следы кошачьих когтей…
– У вас выпало что-то, подберите, пожалуйста.
– Да ты издеваешься ли надо мной, пень участковый?! – мгновенно вернулся к своему привычному хамству дьяк. – Как я те подберу, коли у меня крюки к этому кубку проклятущему навек прилипли… Ох, не от Бога вам этот хоккей, не от Господа-а!
– Надеюсь, что суд учтёт ваше искреннее содействие органам, – холодно заметил я, раскрывая планшетку.
– Не земного суда страшусь, но есть и Высший Суд, наперсники разврата… – продолжал ерепениться дьяк. Пришлось ставить его на место, в последнее время у меня это лихо получается.
– Вы хотите, чтоб мы вызвали сюда отца Кондрата и он первым узнал о вашем преступлении ради «Святых отцов»?
Груздева перекосило. Настоятель храма Ивана Воина славился буйным нравом и патологической честностью. Если бы он только узнал, что его левый защитник стырил чемпионский кубок, а ему не сказал?! Поверьте, впредь дьяк служил бы делу православной церкви где-нибудь на Аляске, не ближе…
– Давайте говорить буду я, а вы меня поправлять, если собьюсь? Вот и отлично, начнём понемногу. Итак, во-первых, честно скажу вам в лицо – я не склонен считать вас закоренелым преступником. Вы – жертва обстоятельств… Волей рока вам пришлось играть в этот хоккей, который вы ненавидите всеми фибрами души. Каждый раз вы выходите на лёд, мысленно подсчитывая грехи и прощаясь с жизнью. Синяки, шишки, ушибы… в вашем гороскопе ось травматизма проходит через ваш позвоночник, но увы… Отец Кондрат в неизмеримой гордыне и похвальном честолюбии намерен получить чемпионский кубок любой ценой. Я думаю, именно это и толкнуло вас на преступление…
Груздев опустил голову, его плечи судорожно вздрагивали, а засаленная косица печально колыхалась в такт плохо скрываемым рыданиям. Нам доводилось видеть всякого дьяка, и в большинстве случаев его образ не был выписан медовой акварелью, но – плачущий дьяк… По-моему, даже Яга поверила, хотя уж она-то знает его как облупленного.
– Кубок стоял в шкафчике у Гороха. Имея свободный доступ в помещение, вы наверняка могли его видеть, тем более что сам государь не делал из этого тайны. Не хочу уточнять, какой именно бес толкнул вас под руку, но уверен, без вмешательства нечистого здесь не обошлось. Кубок вы беспрепятственно вынесли за территорию царского подворья, поставили у себя дома и, любуясь на него долгими зимними вечерами, наверняка страшно мучились угрызениями совести…
Гражданин Груздев изрыдал весь носовой платок, я было потянулся подать ему полотенце, но, встретившись взглядом с Ягой, передумал. У ног дьяка медленно накапывала лужа. Любопытный Митенька сунулся разок в двери, обомлел и ринулся на улицу сообщать всем православным о великом чуде – раскаявшемся Филимоне Митрофановиче…
Не буду утомлять себя пересказом каждой фразы в отдельности, главное, что «на двадцатой минуте нашего „задушевного разговора“ прощелыга, доносчик и скандалист раскололся, добровольно давая самые ценные показания». В целом мы всё рассчитали правильно, процентное расхождение в деталях было настолько ничтожным, что не заслуживало даже упоминания. Оказывается, Алекс Борр видел, как дьяк выбежал из царского кабинета, пряча что-то за пазухой. Что именно, он догадался быстро, благо город так «хранил тайну» – слепой заметит, глухой услышит, а иной и носом за версту учует! Австрийский дипломат пытался подкупить Груздева, но дьяк ни в какую не желал расставаться с краденым, хотя и прекрасно осознавал опасность последствий хранения такой вещи. Но покупатель не отступал, он привык добиваться своего любыми средствами. Замок на дьяковой избе вряд ли был произведением высокого кузнечного ремесла. По возвращении с очередного хоккейного матча Филимон Груздев увидел, что его ограбили.
Десять минут спустя я попросил Ягу снять заклятие. Тяжелый царский кубок гулко бухнулся на пол…
* * *
– Бабуля, я пошёл за Горохом.
– Ох соколик… Ты уж точно ли решил, что нам в это дело надо такую прорву народу заплетать? А ну как проболтается кто?!
– Кто мог, тот давно проболтался. Я уверен, что австрийца мы сможем взять только коллективными усилиями, а для этой цели понадобится много участников. Не сомневайтесь, всё получится…
Яга повздыхала лишний раз, но особо спорить не стала. Закончив запись допроса Груздева, я пришёл к однозначному выводу – такой опытный преступник, как Алекс Борр, никогда не даст нам повода для ареста. А значит, «повод» мы должны создать и предоставить сами, причём такой, чтобы он никак не мог отказаться…
– Митьку отправьте за Еремеевым! – прокричал я, уже застёгивая тулуп в сенях. – Полковник, как проснётся, пусть не уходит, ждёт меня. Запорожцев своих отправит назад, а сам ждёт. Я только туда-сюда, десять минут, обернусь быстро… Да, дьяка не выпускайте!
– Да уж не премину… – приложив руку к сердцу, ответила бабка. Пострадавший кот Васька возлежал в её комнате, утопая в подушках, как падишах, и держал на голове медную сковородку. Вроде бы от этого шишка у него между ушей существенно уменьшилась.
Погодка поутру была самая расчудесная, в голове роились мысли и строились заговоры. Солнышко золотило купола церквей, снег хрустел особенно музыкально, и душа даже требовала некоторой поэзии… Однако первый же встречный горожанин поставил меня, мягко говоря, в неловкое положение.
– Доброго здоровьичка, сыскной воевода.
– Спасибо.
– С прибавленьицем вас!
– Спасибо… не понял? С каким ещё прибавленьицем?
– Да уж с каким ни есть, а всё ж приятно!
Я пожал плечами и покрутил пальцем у виска. Следующий доброхот был ещё менее конкретен:
– А и с радостью вас, Никита Иванович!
– Чего именно меня «с радостью»?
Мужик оценил юмор, сделал вид, что погрозил мне пальцем, и, хохоча, двинулся по своим делам. На углу две кустодиевские молодухи с коромыслами при виде моих погон почему-то прыснули со смеху, отвернулись и шушукались так старательно, что в курсе был весь квартал:
– Ну вот и нашему участковому счастье сквозь тучки лучиком поманило. Уж я-то как за него переживала, ночей не спала, пирогов не ела, схудала пуда на два!
– А батюшка-то как меня красную да сытую увидал, за ремень схватился. Думал, я к милицейскому удовлетворению отношение имею. Рази ж нельзя так просто чужой радости от души посострадать?
– Можно, Семёновна, я и сама от рюмочки не откажусь.
По-моему, они вообще говорили о своём и тем не менее обо мне тоже!
– Чего расшумелись, ровно сороки брехливые? – прикрикнул на сплетниц юркий дед в причудливо вывороченном кожушке. – Не сметь поперёк улицы про дела сердешные сыскного воеводы языками молоть! Не ровён час, удачу спугнёте…
– Дедушка, – не выдержав, развернулся я. – А о чём это, собственно, речь?
– Ни о чём, Никита Иванович, ни о чём, родненький! – Дедок бегло огляделся по сторонам и бросился ко мне с объятиями. – Спаситель ты наш, до гробовой доски за тебя Христа-бога молить буду! Ить как уважил, как уважил… Почитай всё Лукошкино счастьем людским накрыл!
– Вас точно накрыло, гражданин, – попытался вырваться я. А со всех сторон по обеим улицам бежал возбуждённый народ, хохоча и бросая вверх шапки:
– Хватай его, братцы! На руках понесём героя народного! Да, православные, кто языком горазд, кто задним умом крепок, а участковый наш завсегда при любви человеческой будет! Качай его, братцы!
Мысли были ясными, но короткими. На два метра вверх и резко вниз с замирающим сердцем, кто их там разберёт, а вдруг не поймают?! Какая зараза там… о-о-й… чего-то обо мне… у-у-х… наговорила? Какая муха во…о-о-й! – о-обще, их всех сегодня поку… у-ух!.. сала? И главное, что за пошлые намёки? Мама-а-а!!!
– А ты куда шёл-то, сокол наш милицейский? – перекрывая восторженный рёв толпы, догадался проявить заботу дед.
– К Шму… ой! Спасибо, больше не кидайте меня, пожалуйста. Я, собственно, к Абраму Моисеевичу, по делу.
– Арестовывать? – радостно взвизгнул кто-то.
– Нет, по другому вопросу.
– Погром! – задушевно вскинулось уже несколько голосов.
– Ничего подобного! – строго откашлялся я. – С сугубо дружеским визитом.
– Всё ли поняли, дурни еловые?! – командирским тенором рявкнул дедок. – А ну, неси сей же миг Никиту Ивановича до двора Шмулинсонова. Уж, видно, пробил страшный час, сыскной воевода самолично на судью хоккейного грозой идёт. Кому жизнь дорога, под ногами не мешайси. Не то участковый вместе с головой шапку откусит!
– Э-э-э! Граждане, я… – Бесполезно орать, возмущаться, протестовать, доказывать иную точку зрения можно было бы сколько угодно, но зачем? Кому это надо? Мне?! Да пускай несут, ради бога! Хотелось бы только понять, с чем связан такой всплеск трудового энтузиазма? А пока впечатление такое, словно… упс! Словно весь город хранил страшную тайну, и, если горожане не могли поздравить меня в открытую, они изо всех сил делали это эзоповым языком. Значит, всё движется по плану, все вокруг знают о возвращении чемпионского кубка. Вот откуда все разговоры о счастье, о сердечной радости и о прибавлении в доме. Всю дорогу толпа под свист, пляс и балалайки скандировала хоккейные речёвки самых любимых команд:
Мы за думу дорогую
Всех отделаем всухую.
Это думский лозунг. Не знаю, кто придумал, но двусмысленны-ы-й… Впрочем, народу нравилось и вслед уж вторило разухабистое:
За ридну мати Украину
Насуваем шайб пид спину!
Похоже, запорожская команда с первой же игры завоевала симпатии многих фанатов. «Пид спину» – это куда же?! Хм… ну, не мне учить казачков тонкостям элитарной поэзии. Однако круче всех звучал боевой клич «Святых отцов»:
Перед матчем помолись
И всё будет… хо-ро-шо!!!
Поскольку в толпе были женщины и дети, ключевое слово стыдливо заменилось приемлемым эквивалентом. Это правильно, я уже дважды штрафовал команду отца Кондрата за нецензурные выражения по ходу игры.
…На этот раз Шмулинсон вышел к калиточке не просто так. В натруженных руках многогранного гробовщика судорожно подрагивал тяжёлый дрын…
* * *
– Ша, Никита Иванович, ви ещё молоды, а у меня уже нерви! За несколько последних дней милиция проявляет ко мне такое трогательное внимание, шо я начинаю впадать в подозрения – шо ви во мне нашли?! Арест, тюрьма, погром, може, до весны подышим друг на друга ровно?
– Абрам Моисеевич, прекратите сейчас же! – как-то подрастерялся я. – Что, участковый не имеет права просто так зайти в гости к хорошему человеку?
– Сара! – крикнул через плечо хозяин дома. – Ты слышала? Тогда помой уши и иди же сюда, господин участковый повторит для тебя специально. Он пришёл в гости! Он заглянул на огонёк, купив пряники детям и розу без шипов в твою новую вазу. Как, ты не веришь в сказки?! А я почти поверил…
– Гражданин Шмулинсон, мне необходимо срочно поговорить с находящимся у вас раввином.
– Дети! Держите меня хором, у меня подгибаются колени и резь в глазах… Шо я слышу? Вам нужен раввин?! Хвала Моисею и всем пророкам, наш добрый дядя участковый решил сделать себе обрезание! Готовьте Тору, ножи и горячую воду, такие праздники приходят в наш дом не чаще Всемирного потопа.
Я плюнул, отпихнул его дурацкую жердь в сторону и решительно направился к дверям.
– Чего ж мы молчим, православные? – глухо спросили из толпы.
– Нельзя, евреи – богоизбранный народ! – значимо ответил, похоже, всё тот же деловитый дедок.
– И за милицию родную не заступимся?!
– За неё, Царствие Небесное… – ещё раз выдал дед. Народ посовещался и решил по такому делу не искушать судьбу.
Шмулинсон, отбросив дрын, забежал вперёд, заискивающе распахивая передо мной дверь:
– Но ви ему скажите, шо я дрался, как лев! Шо ви прорвались с боем, а меня навеки растерзал ваш Митенька (дай бог ему всего, чего успеет). Ви меня понимаете? Как лев в бою, и с меня рыба-фиш в субботу!
Я одарил его долгим взглядом, молча шагнув внутрь. Попав в сени, взвизгнул и едва не выпрыгнул обратно – всё помещение было заставлено новенькими гробами самых траурных моделей. Кое-как сохранив милицейское достоинство, я прошёл в горницу. Большой стол, заваленный обрезками тканей, неновый манекен в углу, двое чернявых мальчишек на лавке и печальная женщина с библейскими глазами, напоёнными безысходной тоской по земле обетованной.
– Здравствуйте, граждане. Приношу свои извинения за вторжение, но мне срочно надо переговорить с вашим харьковским гостем.
Все трое молча повернулись в сторону маленькой комнатки слева, занавешивающая вход ткань словно колыхнулась.
– Выходите, ваше величество! – крикнул я. – Всё под контролем, дело почти раскрыто, но нам нужна ваша помощь.
– А… без меня никак? – глухо раздалось в ответ.
– В принципе справимся и своими силами, но под вашим чутким руководством операция по задержанию опасного преступника всегда обречена на успех!
Видимо, это его и добило – государь крайне падок на прямолинейную лесть. Горох царственно вышел из-за занавески, одетый в длинную просторную хламиду и в полосатом платке на непослушных русских кудрях. Если негра нарядить капитаном королевских мушкетёров, эффект будет примерно тот же. То есть еврей из Гороха ни-ка-кой…
– Корону хоть с собой захватили?
– А как же! – Государь сбегал обратно и вернулся, заботливо обтирая головной убор рукавом.
– Давайте возвращаться, – тихо попросил я. – То, что произошло, мне известно, злоумышленник нами найден, доказательства будут такие, что ни один европейский суд не найдёт смягчающих обстоятельств. Мы возьмём его завтра же.
– А невесты?
– Всё будет хорошо, Яга гарантировала. Но по плану действительно требуется ваше участие. Пойдёмте, хватит прятаться.
– Да с чего ты взял, что я прячусь тут?! – грозно сдвинул брови государь. – Отдых у меня! Имею право!
– Так вы идёте?
– Я ж тебе говорю, бестолочь участковая, отдых у меня! Но прервусь… ненадолго. Только чтоб тебя вразумить да в деле том точку поставить. Веди!
– Вы оденьтесь потеплее, мороз на улице.
Пока Горох собирался, я вышел из дому, поднял стонущего в сугробе Шмулинсона (он изображал героическую смерть от Митькиных лаптей) и тоже пригласил к нам в отделение. Народ постепенно расходился, так что мы добрались до наших ворот менее чем за час и без приключений. Правда, тот неуёмный дед… ну, кто лез ко мне обниматься, так и остался у Шмулинсонова двора с пятью-шестью не особо далёкими парнишками. Они шумно обсуждали еврейскую тему, и один раз на углу улицы я даже чуточку задержался послушать их вопли:
– А нас они и за людей не считают, мы для них – гои…
– Бей, ребята!!!
– Нельзя, из ихних сам Иисус Христос вышел…
– Назад, парни!
– Хотя он ить тока по матушке еврей, а по отцовству нет…
– Круши, молодцы!
– Но у них, евреев, родство-то по матери и считают…
– Осади, братишки! Дед! Чтоб тебя… дык чё нам делать-то?!
– А вот угостите кружечкой…
По-моему, так всё кабаком и закончилось. В отделении тоже была тишина. Стрельцы занимались службой согласно штатному расписанию. Запорожцев не видно, наверняка проспались и пошли по своим делам. Митька помахал мне рукой из конюшни, он чистил Сивку-бурку. Не считая умения летать под облаками, прыгать через крепостные стены – лошадь вполне заурядная. Кобыла, кстати, хотя в большинстве сказок – конь… На крылечке нас встретил сотник Еремеев, закутанного в платок государя сразу не признал, за что и схлопотал оплеуху. Я ещё попенял Гороху, чтоб руки не распускал, хорошо, что его в таком виде детишки снежками не обкидали. Баба Яга ждала всех за столом, накрытым в лучших традициях русского застолья – щи, домашнее жаркое в горшочках, холодец, селёдка, капуста квашеная, сало, водка. Логично, все голодные, все с морозу. Полковник Чорный сидел у печи, что-то почитывая из бабкиной Псалтыри. Рядышком притулился кот Васька, уже без бинтов, но всё с той же сковородкой на голове. А в углу бессознательно лежал дьяк Филимон, судорожно подёргивая задними конечностями. На лбу несчастного зрела здоровенная шишка, а весь пол вокруг усыпан осколками глиняного горшка…
– Аз воздам! – значимо заявила Яга. – Зато теперича у меня к нему претензий нет, квиты мы. Прошу к столу, гости дорогие! А там ужо и о делах наших грешных побеседуем…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:25 | Сообщение # 22

Княгиня де Веллар

* * *
После долгих споров согласие дали все. Или, вернее, наоборот, сначала со мной все согласились, а после этого ударились в диспут. Каждому была поставлена определённая задача, и основная сложность заключалась в том, чтобы поступательно убедить «заговорщиков» делать только своё дело и не лезть помогать остальным. Для этого первое задание дали Филимону Груздеву, после чего сразу же вытолкали его за дверь. Потом Шмулинсон, потом пан атаман, потом Еремеев и последним – царь. Но полную картину операции знали только я и Яга. Митьку вообще решили не посвящать, всё равно по ходу влезет и всё испортит. На прощание Горох по-братски меня обнял, по-матерински перекрестил и напомнил:
– Густую кашу ты заварил, друг участковый, ажно и половником не провернёшь… Ежели хоть на шаг малый ошибёшься, весь век расхлёбывать будешь. Колом да плахой тебе грозить не стану, но уволить могу, а то и звезду с погон снять. Уразумел?
– Естественно, – кивнул я. – А вот вы скажите: почему именно к Абраму Моисеевичу прятаться побежали? Могли бы, раз так припекло, в отделении отсидеться…
– В отделении у тебя пущай уголовники сидят, – вспыхнул самодержец, поправляя платок на голове. – А где бы меня, умник, бояре в первую очередь искать стали? В милиции твоей! Вот и решил у евреев спрята… тьфу! Погостить. И погостил, а прятаться мне не от кого, я ж царь!
– Понятно, – улыбнулись мы с Ягой. – Тогда вперёд и действуйте согласно утверждённому плану.
Когда дверь за государем захлопнулась, я нетерпеливо обернулся к нашему эксперту-криминалисту:
– Успели?
– А то! – гордо вскинула бровь бабка. – Каждому в воротник иголку заговорённую всунула, и не заметил никто. Теперича мы с тобой через то ушко игольное все слова да беседы ихние слушать сможем.
– Идея радиомаячков давно не нова, но почему-то мы ею раньше не пользовались. Вы уверены, что сработает как надо?
– Дык сей же час и проверим, – охотно предложила Яга. – Как думаешь, дьяк до царёва двора дошёл уже?
– Вряд ли, но лучше подключиться заранее.
Моя домохозяйка неспешно достала самый большой клубок шерстяных ниток, воткнула в него самую большую иглу с таким ушком, что у меня туда палец пролезет, и привычно-монотонной скороговоркой забубнила:
Как слухом земля полнится,
Так ветром слово тянется,
У людей простых мысли сходятся.
Вот и нам бы знать да разведывать,
Слыхом слыхивать да прослушивать,
Всё в уме держать не теряючи…
Я люблю её слушать. Вообще-то такие вещи записывать надо как представляющие фольклорную ценность. Мне самому всё время как-то некогда; Яге вроде без надобности, а серьёзных исследователей народной культуры в Лукошкине вообще нет. И зря… Народ у нас певучий, как зальются радужным многоголосьем – сидишь у окна весь в слезах и сердце от сладкой боли просто места себе не находит. Или частушку на улице услышишь… Я раньше даже арестовывал за особо выразительные, потом перестал – хоть и матерные в большинстве, а всё равно – поэзия! А порой и на простую речь так заслушаешься, словно кто в мороз узоры кисточкой по стеклу рисует – вроде и тайны особой нет, но красиво, и вдохновение какое-то нездешнее, от бога…
– Никитушка? – Яга за шиворот выхватила меня из лирического настроения. – Ты всё пишешь ли?
– Что пишу?
Бабка скорчила мне самую укоризненную рожу и покрутила пальцем у виска. Так, всё понял, виноват, одну минуточку, соберусь…
– Не удержалси, ибо слаба плоть человеческая! Грешен, вдругорядь украл кубок проклятущий… Нет сил моих соблазну этому дьявольскому противостоять! Научи, как быть? Ты, человек учёный, знаниями уваженный, умом не обиженный, – что присоветуешь? В милицию идтить, сдаваться, али евреям-ростовщикам кубок золотой сбагрить, либо царю тайком возвернуть… Вразуми, родимый!
– Да это же дьяк! – ахнул я, за что едва не получил подзатыльник. Яга сурово приложила палец к губам, призывая к молчанию. Я, каясь, повторил её жест…
– Царский кубок? – с едва уловимым акцентом ответил чей-то неприятный голос. Хоть убейте, не смогу выразительно объяснить, что мне не понравилось, но только нота диссонанса заметно резала слух. Может быть, дело в какой-то неуловимой брезгливости говорящего… – Что ж, я помогу вам. Идти в милицию не надо, ваш участковый грубый и ограниченный мужлан, он умеет только арестовывать. Возвратить украденное, конечно, можно, но кому? Русского короля второй день нет дома. Продать евреям? Хорошая мысль. В случае удачного торга вы получите… червонцев десять! В случае неудачи – всегда оправдаетесь перед любым европейским судом – все знают, что еврей-ростовщик никогда не заслуживает доверия.
– До гроба буду Господа молить за твою доброту! – проникновенно соврал дьяк. Кто не знает Филимона Митрофановича, поверит сразу, но мы-то на нём собаку съели. Хотя как-то странно звучит, да? – Тока с чего это всего десять червончиков?! Люди баяли, будто бы у Шмулинсона раввин гостит, аж из самого Харькову! Может, он и с полсотни отсыплет, кубок-то золотой да с каменьями.
– Раввин? – На этот раз молчание показалось более затянутым. – Евреи любят золото, может быть…
– Чего? Нешто ты, отец родной, ежи чего запродать хочешь? Так я мигом обернусь, тока…
– Может быть… – Голос перешёл на еле различимое бормотание, так что мы с бабкой оттопырили уши до последней возможности. – Это может сработать… Отдать им всё и обвинить… Никто же не будет всерьёз разбираться, тем более что… Значит, раввин?! Отлично, у людей такого ранга всегда есть деньги. Вы правы, мой друг, я тоже хотел бы кое-что продать. Нужда в свободных средствах, привычка к широкому образу жизни, но я привык всё делать сам. Мы пойдём вместе.
– Дык… как прикажешь, кормилец.
Мы с Ягой откинулись на лавке, вытирая пот со лба. Если бы дьяк хоть на мгновение потерял контроль и Алекс Борр уловил торжество в его голосе… вся операция пошла бы коту под хвост! Каким-то невероятным чудом гражданин Груздев овладел собой и достойно справился с поставленной задачей. Теперь только бы Шмулинсон с Горохом не подвели… На Абрама Моисеевича я как раз мог положиться, а вот царь – натура куда как более непредсказуемая…
– Чего ж он хочет, Никитушка?
– Последний штрих – обратить всё в очередной еврейско-масонский заговор, – внятно ответил я. – Он продаёт ростовщику казацкую булаву и кубок, а сам наверняка умывает руки. Ну, предварительно сообщив куда следует… Особых разбирательств действительно не было бы.
– А мы? – возмутилась бабка.
– Мы для него – ничто и звать нас никак! Мы всего лишь милиция, а он опытный дипломат, поднаторевший на липе и подтасовке. В одном им допущена серьёзная промашка – мы не просто милиция! За нами царь, еврей, полковник, запорожцы и стрельцы, а это уже совсем другой расклад… Переключайтесь на дом Шмулинсона!
* * *
Пока бабка перестраивала «средства индивидуального слежения», я сбегал на конюшню оторвать Митяя от расцеловывания Сивки-бурки. По-моему, он при виде этой красотки вообще ум потерял. Лошадь абсолютно белая, без единого серого пятнышка, вся из себя крепенькая такая, грива и хвост скорее каштановые, чем бурые, глаза лиловые, большущие, с ресницами по пять сантиметров. Митька у нас парень деревенский, для него лошадь – священное животное, как корова у индусов. А эта к тому же ещё и кокетничала с ним напропалую…
– Митька!
– Никита Иванович, – укоризненно обернулся он, обнимая новую подружку за шею. – Что ж вы без стука-то, невежливо будет…
– Можно подумать, у тебя здесь свидание назначено.
– Нет, ну… мы ж тут разговариваем вроде…
– Митя.
– А?
– Это лошадь, – на всякий случай напомнил я.
– Госпожа лошадушка! – поучительно ответствовал он, и кареглазая красавица одарила меня самым невинным взглядом. В другой ситуации я бы с ними обоими ещё как поспорил, но сегодня каждая минута на учёте.
– Значит, так, защитник прав животных, собирайся и дуй к Шмулинсонам. Там для тебя очередное спецзадание.
– А красу ненаглядную на кого ж оставить?
– Младший сотрудник Дмитрий Лобов! – рявкнул я, потому что уговаривать его – дело гиблое. – Встать смирно! Руки по швам! И слушать приказ непосредственного командования. Сию же минуту рысью выдвигайтесь к дому к Абрама Моисеевича и поступайте в личное распоряжение раввина из Харькова. Вопросы есть?
– Никак нет, батюшка сыскной воевода! – выгнув грудь, гаркнул он.
– Выполняйте!
– А… это, госпожа лошадушка как же?
– Я проконтролирую, – сквозь зубы пообещал я. Митя развернулся, стукнулся головой о косяк и рванул с места, на ходу застёгивая тулуп. Мне оставалось снисходительно улыбнуться, похлопывая лошадку по гриве. Сивка-бурка добродушнейше хмыкнула и…
Наверное, я сам виноват, не надо было так близко к ней подходить и гладить по холке тоже не надо. По крайней мере стоило бы проконсультироваться у Яги, так что на коварное животное я зла не держу. Даже наоборот, она наверняка хотела, как лучше… Короче, ни с того ни с сего, без малейшего повода с моей стороны Сивка-бурка повернула голову, и мою руку затянуло в её левое ухо! Честное слово! Я бы сам не поверил, если бы мне рассказали, но факт остаётся фактом – неведомая сила вроде мощнейшего пылесоса схватила меня и затащила в лошадиное ухо. Что там было и как, описать не могу, всё произошло темно и быстро. Меня почти в ту же секунду выбросило с правой стороны. После первого шока я бегло ощупал себя на предмет проверки целостности. Здесь наступил шок номер два – увидев, во что я теперь одет, мне захотелось плакать. Моя замечательная, разлюбимая милицейская форма исчезла неизвестно куда. Взамен меня щедро нарядило в праздничный кафтан самых павлиньих расцветок, бархатные штаны с люрексом, белые сапожки со скрипом и непрактичный пояс. А на голове высокая шапка с песцовой оторочкой. Иван-царевич, чтоб его! Разбираться с лошадью единолично я не рискнул и правильно сделал. Ну её, уж слишком заигрывающе она мне подмигивала… Встал на ноги и побежал жаловаться Яге. Она, как отхохоталась, обещала непременно помочь, но попозже, а сейчас, дескать, пора подслушивать героев следующего этапа нашей операции. Оказывается, Абрам Моисеевич идёт открывать ворота. Я послушно присел на лавочку и взялся за блокнот, изукрашенная бисерной вышивкой шапка тихо легла рядом…
– И шо угодно двум таким многозначительным людям от бедного иудея? – Спутать манеру речи нашего хоккейного судьи просто невозможно. Дьяк вклинился сразу, а вот Алекс Борр пока молчал. Может быть, почуял подвох?
Некоторое время прошло в ничего не значащей болтовне, дежурных упрёках по продаже Христа и сионских погромах, наконец перешли к делу:
– Таки ви зря сюда шли! Гробы почти не покупают, народу чихать на мои проблемы, никто не хочет умирать до весны. Деньги в рост берут тоже по весне, чтоб рассчитываться по урожаю. А где он, урожай? Все думают, шо долги еврею всегда можно погодить, и я забыл, когда ел настоящее коровье масло. Костюм-тройку никто не шьёт, были заказы от лавочников на жилетки, скока времени они могут нас кормить?! Нет, ви попали не туда…
– Дык что ж, христопродавец патлатый, так и не будешь золото покупать?! Кровопийца-а! Талмуд тебе в рыло!
– Ой, ну шо ви такое говорите? Пойдемте в дом, я ничего у вас не буду покупать, но почему бы мне не помочь вам с продажей?
– И какую же ты долю захочешь?
– Ви опять о деньгах и деньгах… Вировняйте дыхание, мы договоримся.
– Бабуля, они зашли в дом! – шёпотом напомнил я; наш эксперт-криминалист что-то мурлыкала себе под нос, увлеченно постукивая спицами. – Бабуль! Вам что, не интересно?
– Да не шипи ты, милой, они ж нас там всё одно не слышат, – нехотя откликнулась Яга. – Чего ж ради трёп всякий на уши вешать? И так понятно, справно наше дело ведут, хоть всех в штат зачисляй. А вот ужо когда государь наш вступит, сие любопытственно будет. Ты уж кликни тогда…
Дело меж тем развивалось, как планировали. Шмулинсон усадил гостей за стол, щедро предложив холодную мамалыгу и вчерашний чай. Потом долго описывал все беды еврейского народа и наконец попросил разрешения взглянуть на товар. Видимо, дьяк тут же поставил кубок. Абрам Моисеевич взял его, унес в соседнюю комнату, изобразил коммерческий спор с «харьковским раввином» и вынес какую-то сумму денег. Гражданин Груздев чуточку поскандалил, деланно повозмущался, но, естественно, взял. Австриец, все это время сидевший тише воды ниже травы, проявил себя, лишь когда дьяк, прощаясь, встал из-за стола.
– Господин ростовщик, вы не могли бы взглянуть ещё на одну вещь?
Судя по восхищенному вздоху Шмулинсона, золотая гетманская булава с каменьями действительно того стоила.
– Тридцать червонцев!
– Двести.
– Шо ви такое говорите?! Ви же режете меня без ножа на глазах у голодных детей и жены, которая давно забыла, шо такое новое платье! Пятьдесят, и это последняя цена!
– Двести. – Борр был непреклонен, наверняка он имел обширный опыт общения с ростовщиками и барыгами.
– Как такое возможно? Я не понесу много всякой ответственности, а вдруг она краденая?!
– А разве это хоть когда-нибудь интересовало ваш народ?
– О мой бедный, мой несчастный народ, измученный в рабстве Египта и утомлённый сорока годами прогулок в пустыне… Сто! Сто, и ни червонца больше!
– Деньги, – неожиданно согласился дипломат. Раздался грохот тяжёлых шагов вроде классической походки пушкинского командора. Потом долгая минута тишины. Вслед за ней ти-и-хий писк Филимона Груздева:
– Ить это ж… царь!
– Бабуля! Царь пришёл, вы просили разбудить! – громко напомнил я, но, прежде чем Яга оттопырила ухо, из иглы вырвался оглушительный Митькин рёв:
– Не двигаться, это арест! Все арестованы! Все, я сказал!
Далее четыре глухих удара. Четыре звука упавших на пол тел. Дьяк, Шмулинсон, Алекс Борр, кто же четвёртый?
– Ну вот, теперь и перед Никитой Ивановичем будет чем в отделении похвалиться. А раввин-то этот как на Гороха нашего похож… У-у, морда!
Мы с бабулей вытаращились друг на друга…
* * *
– Васенька, котик ты мой яхонтовый, пройдись-пробегись, а? Там ить Еремеев со стрельцами контролировать должен.
Кот открыл один глаз, оглядел Ягу с таким видом, словно она предложила ему измену Родине, и вновь задремал, демонстративно поправляя сковородку на голове.
– Что ж делать, Никитушка, – обернулась наш эксперт, – придётся тебе самому поспешать. На Сивку-бурку садись, она тебя вмиг к Шмулинсонову двору доставит!
– А с правопреемниками юридические вопросы утрясены? – поднимаясь, напомнил я. Бабка злобно выпустила из ноздри струйку пара… – Хорошо, еду. Э… минуточку, но не в таком же виде?!
– Да чем же тебе платье царское не к лицу? По мне, так и влюбиться можно, молодец молодцом!
– Не спорю, – охотно согласился я, – но там требуется присутствие очень недоброго молодца, то есть лейтенанта милиции. Вы меня понимаете?
– Охти ж мне, старой, забот на седую голову… – заворчала Яга, скидывая пуховый платок. – Ну пошли что ли, помогу тебе форму милицейскую вернуть.
– Бабуля, имейте в виду, я к ней в ухо больше не полезу.
– Полезешь, соколик, куда ж денешься…
Угу, деваться действительно некуда. Пришлось зажмуриться, сунуть руку и лезть. В другое ухо, естественно (переодевание осуществляется только таким способом). Я чудесам давно не удивляюсь – экстренно выработанная привычка самосохранения целостности психики. Современному человеку с трезвым взглядом на жизнь очень трудно самореализоваться в мире чародейства и колдовства. Приходится либо игнорировать, либо воспринимать как данность и ставить себе на службу. Я предпочитаю второй вариант…
– Форма не мятая, пуговки блестят, сапожки дёгтем натёртые, – пристально оглядела меня бабка, помогая подняться с пола. – Вона с рукавичек соломинки отряхни, портупейку поправь, да и в путь! Спаси уж там, кого успеешь…
Я вывел Сивку-бурку во двор. Восхищённые стрельцы помогли управиться с седлом, поддержали стремя и раскрыли ворота.
– Поехали! – крикнул я, подобрав поводья и тронув лошадиные бока каблуками. Не знаю, что навоображала о себе эта скотина, но тонкую стервозность своего нрава она продемонстрировала сразу же. Во-первых, в ворота она не пошла, ей это неинтересно – она их перепрыгнула! Может быть, кому-то это покажется весело, но лично мне прыжки на три метра вверх и приземление вниз счастья никак не добавили. Я клацнул зубами, едва не прикусив язык, а вдохновлённая кобыла двинула в галоп. Нет, пусти её по городу, мы бы весь народ потоптали на фиг… Лошадь была умной, подобные мысли ей в голову не приходили, она перемещалась длинными балетными прыжками совсем не в ту сторону, куда мне было надо. Я плюнул на горделивость посадки, на прямую спину и прижатые локти, бросил поводья, обхватив Сивку-бурку за шею и молясь не потерять фуражку. Ага… именно фуражка сразу же и слетела где-то в районе Колокольной площади…
– Гляньте, православные, милиция в небесах скачет! – Снизу, задрав головы и придерживая шапки, на меня откровенно любовался народ. – Безмерной отваги человек наш Никита Иванович! Я б так сигать не рискнул, у меня голова одна, и мозги в ей имеются…
Вот так или примерно так меня приветствовали в разных концах города. Отвечать «здрасьте» я не успевал, а госпожа лошадушка резвилась вовсю, упоённо катая меня туда-сюда.
– Лю-ди-и! Какое чудо великое в облаках образовалось – не иначе сам Егорий Победоносец на белом коне рыщет, дракона ищет! Вот тока чего верещит так жалобно, непонятно…
Я не верещал! Я пытался объяснить этой длинногривой дуре, что мы уже два раза пролетели мимо дома Абрама Моисеевича. А нам именно туда и надо! Бесполезно… Может быть, она застоялась без дела, может быть, ей в конюшне скучно, может, просто обрадовалась возможности показать себя во всей красе… не знаю. Пока ясно одно – мы прыгаем…
– Ой, мамочки! Чё деется, чё деется… Мне участковый при всех фуражку именную на маковку бросил! Отметил, стало быть… Мамань, а чё бы это значило? Да ну? Ой, маменька, какое ж мне счастье великое привали-ло-о-о… на сороковом году!
Я закусил губу и, рискуя жизнью, поймал болтающийся повод. Сивка-бурка изумлённо покосилась на меня фиолетовым глазом. Казалось, её дико удивило моё желание взять свою судьбу в свои же руки. Вроде как ей я не доверяю… В результате пятиминутной борьбы эта кобыла обиделась и, не споря ни на что, поставила меня на место. В смысле, вернула во двор родного отделения. Баба Яга снисходительно поглядывала на меня в окошечко:
– Накаталось, дитя малое?
– Бабуль, вы бы ещё не издевались… – устало огрызнулся я, на негнущихся ногах прошествовав в горницу.
– За стол садись, участковый, обед готов. Да, вот фуражечка твоя, стрельцы едва отобрали… – добродушно отмахнулась Яга. – За операцию не переживай, мне уж доклад сделали, что Еремеев Митеньку нашего вовремя к порядку призвал. Не успел молодец наш никого до смерти убить. Надавал без разбору всем четверым по загривкам и повязал старательно. Сейчас они все в тереме царском перед государем совет держат. Горох на тебя сердит дюже, и шишка у него на башке такая, что аж корона набекрень. Ты поговорил бы с Митенькой, чтоб поаккуратней как-то…
– Непременно, – честно пообещал я.
– Врёшь ведь…
– Вру.
– Да рази ж я без понятия, Никитушка… Сама знаю, сколько раз ты с балбесом энтим стоеросовым собеседования рассудительные проводил. Всё знаю, касатик, а только, видать, крест у нас такой… Видать, грешили много, вот нам Митю во искупление и дали. Есть-то будешь, а?
– Буду, – кивнул я.
– Вот и ладненько, давай-ка рученьки белые умой да к столу откушать пожалуй.
– Только вы связь не отключайте, сейчас самое интересное начнётся…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:25 | Сообщение # 23

Княгиня де Веллар

* * *
Не началось. В том плане, что скука была зелёная. Слушать совершенно нечего. Алекс Борр, как изворотливый дипломат и прожжённый лжец, легко отмазался ото всех обвинений. О кубке он, естественно, знать ничего не знает, впервые его увидел прямо сегодня в руках господина дьяка и настоятельно требовал сдать драгоценную посудину законному владельцу. К Шмулинсону зашёл из чистого любопытства, булаву нашёл на улице в сугробе, продавать не собирался, хотел лишь оценить и покорнейше просит вернуть её кому следует. От вознаграждения отказывается, ибо хороший поступок уже само по себе благо, и, значит, там, на небесах… Ну и так далее, в том же ключе, таким же текстом. В иное время царские палачи быстро бы выбили из завравшегося негодяя чистосердечное признание, но сейчас обстановка складывалась не в пользу государя.
Неизвестно каким образом в среде иностранных гостей начали муссироваться слухи о тайных подвалах, русских оргиях и четырёх исчезнувших принцессах. Объяснения типа «отдыхают в царском санатории как наиболее приглянувшиеся…» больше никого не убеждали. Образно выражаясь, фитиль уже подожжён и вставлен куда надо, нам остаётся считать секунды до взрыва. Меж тем припёртый к стене Горох проявил свои лучшие качества человека и государственного деятеля, высказав напоследок примерно следующее:
– Разные люди в страну нашу приезжают, и мы гостям добрым завсегда рады. Благодарность наша да поклон низкий купцам иноземным, людям учёным, строителям знатным, умельцам редким. Они сердцем чисты, и польза от их деяний великая! Но есть и те, что в доме чужом, хлебосольном, чёрный след за собой оставляют… От персоны своей ты, гость австрийский, всю вину отмёл, да ловко так, что комар носу не подточит. А только коли веры между людьми нет, то лучше бы по-хорошему расстаться. Гнать тебя не гоню, но и держать не стану. Завтра же письмо государю твоему отпишу, пущай он об дружбе соседской подумает…
Насупившись, Яга уставилась в окно. На улице темнело, план операции рушился, настроение катастрофически падало. Я, признаться, надеялся, что пойманный с поличным при попытке продажи гетманской булавы Алекс Борр вряд ли так уж будет отпираться и сам во всём сознается. Угу… а в результате мне ещё придётся приносить извинения за некорректное поведение нашего младшего сотрудника. Царь его простил, дьяку – привычно, австриец – полон высокомерия, а вот Абрам Моисеевич наверняка выставит солидный счёт «в связи с временной потерей трудоспособности»…
– Что теперь делать думаешь, Никитушка?
– Пойду ва-банк!
– Куды?! Ох, сокол, да надо ли так переживать-то… Ну, не сложилось, не сошлось, люди все свои – поймём, не осудим. Не бери греха на душу, не ходи!
– Бабушка, я имел в виду, что хочу нанести официальный визит подозреваемому, вынести ему новое обвинение и спровоцировать на попытку угроз работнику милиции, – терпеливо объяснил я.
– Да как же ты его, ужа скользкого, обвинять будешь? – засомневалась Яга. – Рази ж он тока от всех обвинений государевых утечь не сумел?..
– Есть одна зацепка – дуэль с господином Шпицрутенбергом. – Я встал, направляясь к вешалке. – Вы сами говорили, что имеете подозрение к его рапире, якобы там есть какой-то секрет. Потребую представить клинок и, если удастся найти что-то, дающее преимущество владельцу, то обвиню подонка в нарушении дуэльного кодекса.
– А ему и горя мало!
– Не скажите… Я пообещаю завтра же оповестить об этом всех иностранцев и восстановить против него общественное мнение.
– А ну как он и тебе железяку под ребро пустит?
– Очень надеюсь, что он попробует, – не очень уверенно ответил я. Яга покачала головой, но ничего более действенного тоже пока предложить не смогла. Поэтому только перекрестила меня на дорогу и напомнила:
– Долго не засиживайся там. Бумаги следствия до ума довести надо, чай, ведь дело закрывать можно. Хорошо ли, плохо ли, а кубок украденный нашли, червонцы дьяк принесёт, и булаву гетманскую запорожцам тоже в целости возвернули.
– Осталось доказать, что во всём этом виноват один конкретный человек, организовавший «отстрел невест» с целью крупного международного скандала.
– Одного не разберу, Никитушка, зачем же он австриячку ту, Лидию Адольфину, травил? Она ведь вроде как под его охраной была, он её сватать к Гороху привёз, за неё и ответ перед королём австрийским держать будет.
– Пока не знаю, – честно признал я. – Какие-то тайные причины, несомненно, есть, но какие именно? Вот, кстати, ещё один вопрос для протокола…
Направляясь в царский терем, я догадался взять охрану. Первоначально хотел позвать Митяя, но он пропадал на конюшне. Еремеев отбыл по служебным делам, из свободных от дежурства ребят по двору слонялся один Заикин. Особо привередничать не приходилось, надо брать что есть. О чём я впоследствии не пожалел, но об этом чуть позже…
– Заикин, пойдёте со мной.
– Ра-а-д ст-т-ы-а…раться! – разулыбался стрелец.
– Замечательно, – сдержанно похвалил я. – Нет, пищаль с собой брать не надо, бердыш тоже, ограничимся саблей. Мне нужно провести один короткий разговор с возможным обыском, будете присутствовать как свидетель.
– Ра-а-ад ст-т-ы-ара…
– Я понял, понял, спасибо. – Ничего, когда-нибудь и к нему привыкну. Парень-то он неплохой, старательный, а дефект речи… все мы не идеальны.
До царя добирались в санях, я всю дорогу молчал, а Заикин изо всех сил пытался рассказать мне очень смешной анекдот. Наверное, ему показалось, что у меня очень уж задумчивое выражение лица и стоит хоть чуточку поднять моё настроение. Я слышал тысячи анекдотов, есть люди, умеющие и не умеющие их рассказывать, но анекдот, рассказанный заикой, – это нечто! Суть я так и не понял, потому что довести до конца он не успел, и слава богу… Строжайшим образом запретив ему раскрывать рот, я доложил о цели визита государевым стрельцам и попросил двухминутную аудиенцию у Гороха. Тот принял нас сразу же:
– Арестовывать будем?
– Нет, пока нет. Но если у вас есть немного свободного времени, то не хотели бы вы поприсутствовать при маленьком обыске?
От радости государь высоко подпрыгнул, едва не уронив корону. Да-а… некоторым очень немного надо для счастья…
* * *
– Гражданин Алекс Борр…
– Чего надо, холоп? – медленно процедил невысокий, изящно сложенный мужчина лет тридцати пяти, одетый в свободный домашний халат и коротенький парик английского образца. Я смолчал, но наш стрелец, побагровев лицом, схватился за саблю:
– За-за-а-ру-у…
– Заикин Фёдор, – представил я, – а это – царь. Меня вы отлично знаете, так что особого смысла в церемониях не вижу.
– Чем обязан визиту русского государя? – по-прежнему игнорируя меня, поклонился этот мерзкий тип.
– С обыском мы, – важно пояснил Горох, одним величавым мановением впихивая хозяина комнаты внутрь. – И будь любезен, гость австрийский, отвечать на вопросы друга моего, сыскного воеводы. А не то заплечных дел мастера у тебя по-своему те же вопросы выспросят.
– Я обязан покориться вашему произволу?
– Какой произвол?! – искренне поразился царь. – Тебе, как человеку, свободу выбора дают – что хочешь, то и выбирай! Участковому здесь отвечать будешь али внизу на дыбе – воля твоя!
– Но… как посмотрит на это Европа?
– Далеко она, Европа-то… Но ты не горюй, ежели мы тут что важное найдём, то завтра всем послам, невестам да людям приезжим, иноземным, сообщим-покажем!
Пока Горох царственно-вежливо загонял негодяя в угол, я пытался попристальнее всмотреться в его лицо: очень тонкие губы, неприятно змеящиеся в разговоре острые глаза и… общее ощущение брезгливости. Это присутствовало даже тогда, при слежке через иглу, а сейчас становилось настолько явным, что хотелось плюнуть и уйти. О такого человека нельзя пачкать руки, их потом ничем не отмоешь…
– Ну что ж, Никита Иванович, спрашивай, чего хотел. – Государь возвысил голос, взывая к моим прямым обязанностям.
– Да, да, конечно… прошу прощения, – откашлялся я. – Гражданин посол, в каких отношениях вы были с госпожой Лидией Адольфиной Карпоффгаузен?
– Вам не кажется, что спрашивать подобное у мужчины неэтично? – снисходительно скривился дипломат.
– Я понимаю, Абрам Моисеевич тоже постоянно отвечает вопросом на вопрос. Это хорошая игра, развивает воображение и помогает уйти от ответственности, – улыбнулся я. – А теперь будьте добры отвечать на мои вопросы только «да» и «нет». Идёт?
– Не могу обещать, но если ваш мозг воспринимает только простейшие…
– Цыц! – рявкнул Горох так, что в комнате посла подпрыгнула кровать в углу. – Делай, что сказано, австрияк недоношенный, а не то я у тебя сам поспрашиваю! А ты, стрелец-молодец, сабельку назад сунь, не место здесь булатом махать!
– Но ить о-о-он… же хам…м…и-ит ве-е-дь… – едва не взвыл заикающийся еремеевец, однако ослушаться не посмел.
– Давайте ещё раз – «да» или «нет». Вы имели дуэль с герром Шпицрутенбергом Кнутом Гамсуновичем?
– Да.
– Вот видите, у вас получается, – похвалил я. – Продолжим. Причиной дуэли послужила госпожа Карпоффгаузен?
– Да.
– Вы дрались при секундантах?
– Нет.
– Но девушки, видевшие поединок, утверждают, что схватка была честной?
– Да. – Австриец наконец тоже позволил себе улыбочку, но, по-моему, у очковой змеи она симпатичнее.
– Дуэль велась холодным оружием?
– Да.
– Немецкий посол имел при себе тяжёлую шпагу, а вы дрались рапирой?
– Да.
– Отлично, я могу на неё взглянуть?
– Нет!
– Почему? – притворно удивился я. – Что такого неприличного в моей просьбе? В конце концов, это всего лишь рапира, а не фамильный самурайский меч.
– Я не могу… это невозможно… – Впервые на холёном лице иностранца проявилась слабая тень беспокойства. – В культурных странах Европы запрещено обнажать оружие перед лицом августейшей особы!
– Что ж мне, отвернуться, что ль?! – насмешливо фыркнул царь. – А ну, Заикин, подай-ка нам вон ту рапирку, в уголке прячущуюся.
Дипломат смотрел в пол, но жилы на его шее напряглись так, словно их натягивали лебёдкой.
– Странное оружие, – заметил я, кивая государю. – Сколько видел клинков, но такое… Вы обратили внимание, какая у неё длинная рукоять?
– И вправду, обе моих руки уложатся. С чего так, гость австрийский?
– Ваше величество, – опомнился прижатый к стенке злодей. – Моё оружие было куплено в Испании, и для местных мастеров подобная длина рукояти редкости не представляет. Они справедливо считают, что при длительной схватке рука может устать и ей понадобится помощь. К тому же из соображений баланса, устойчивости клинка и надёжности…
– А также как тайное преимущество в дуэли без секундантов, – тихо выдал я и нажал казавшуюся неприметной кнопочку под гардой. Лезвие мгновенно удлинилось на целую ладонь! При повторном нажатии рапира приняла прежние размеры. Наш эксперт-криминалист оказалась абсолютно права: банальный кнопочный нож преувеличенных размеров. Горох встал и взял коварное оружие из моих рук:
– Так вот, значит, как ты, дипломат учёный, с противником честным счёты сводишь… Вот почему Кнут Гамсунович с колотою раной лежит, а ты нам песни поёшь. Ну что ж… У нас на Руси дуэлей глупых нет, нам это дело без надобности. А вот Европа узнает пущай, как кое-кто с кодексом чести дуэльской да хитрой подлостью обман вершит! Завтра же всем гостям иноземным рапирку твою показать велю. Что ещё спросишь у него, участковый?
Я отрицательно покачал головой, на сегодня вполне достаточно. Теперь у дипломата шансов нет. Тайное преимущество в дуэли карается общественным презрением и позорной смертью от рук тех же секундантов. Он не может позволить, чтобы его обвинили по европейским законам. Выход один – устранить меня или… царя! Если мы хоть что-то, где-то и как-то спланировали правильно – этой ночью он выдаст себя с головой…
* * *
– Всё слышала, всё знаю, всё ведаю… – поклонилась мне Яга, когда я садился за стол в родном отделении. – Ты уж не серчай, Никитушка, а только я и тебе на воротник маячок наставить успела. Ты тока не вынай его пока, у тебя ночью дело опасное, риску полное, ежели что – кричи, я стрельцов на подмогу отправлю.
– Бабуля, дело как раз таки плёвое. – Я даже не стал искать эту иголку, шею не колет, и ладно. – Проблема лишь в том, чтобы как-то договориться с лошадью. Прыгает она великолепно, на пике высоты парит не хуже Пегаса, всё замечательно, но я не смогу ей объяснить, что мне нужен только царский двор. В прошлый раз эта скотина мотала меня по всему Лукошкину, я не имею права ставить сложную операцию в зависимость от её капризов.
– Не горюй, сыскной воевода, есть средство твому горю помочь. – Бабка сбегала в свою комнатку и торжественно вынесла мне тяжёлую ногайскую плеть!
– Только не это… Бабушка, вы саму кобылу в лицо видели?! Это же монстр-убийца! Один раз я её пришлёпну, и она меня где-нибудь на полюсе высадит. Причём в таком безлюдном месте, где и чукчи на собаках не встречаются!
– Слушай меня, сокол ясный, – твёрдым, но распевным голоском начала Яга. – Вот тебе, молодцу, нагайка заговорённая, самому Бове-королевичу в года давние отслужившая. Как почуешь, что не слышит тебя Сивка-бурка, так и бей её плетью промеж ушей!
– Спасибо за ценный совет, но вы не ответили… Я, значит, бью, а дальше что?
– Дальше – она под тобой, аки жена под мужем ходит!
– Не понял… – подозрительно сощурился я. – Вы на что это такое намекаете?
– Да тьфу на тебя, Никитушка, – покраснела бабка. – Вечно ты мои слова как-то не по-людски вывернешь. Послушлива она тебе станет, покорностью исполнится, ибо руку мужскую, твёрдую уважает. Ясно тебе?
– Я не могу бить животных.
– Чего?!
– Знаете, ещё поэт Сергей Есенин писал: «…и зверье, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове»!
– Ну, я старуха малограмотная, поэтов не читавшая… Не хочешь – не бери, – пожала плечами Яга. – Да тока не серчай, ежели не ты на ней, а она на тебе ездить станет!
…Митька тоже страшно возмущался, его, видите ли, не устраивало, что такую драгоценную лошадь намерены гонять ночью, по морозу, в нуждах следствия и на большую высоту. С высотой он перебрал, кстати… Гороховский терем имел четыре этажа, невесты жили на втором, гости, послы и прочие сопровождающие – на третьем, не Эльбрус, допрыгнет. Нашему младшему сотруднику я разрешил пойти со мной. Сколько он валялся в ногах, выпрашивая «дозволить ему принять муки адовы за-ради отделения любимого и великой вины во искупление», – говорить не хочется. В принципе, если делать нечего, пусть лучше идёт, там на месте я найду ему применение. На операцию пошли к полуночи. Раньше смысла нет, австриец ничего не станет предпринимать, пока не убедится, что весь терем спит.
– Ну, бог вам в помощь, – перекрестила нас заботливая бабка. – Я сама-то спать не лягу, буду думу думать. Сдаётся мне, прознала я, как невест царских от сна мёртвого пробудить. Но экспертиза нужна… Иди, Никитушка, вернёшься, мы и потолкуем.
– И вам удачи, бабушка, – улыбнулся я, развернул давно зевающего Митяя и направился на конюшню.
Пока мой сотрудник седлал Сивку-бурку, мне удалось быстро и кратко пояснить ей суть дела:
– Милая лошадка, я убедительно прошу вас не артачиться и скрупулезно выполнять все мои указания. За это вас будут кормить, поить, холить и лелеять, а по воскресеньям – стакан пива в ячмень!
Кобыла опустила ресницы и заинтересованно преклонила ко мне ухо.
– Если же вы не намерены честно служить в самой образцовой части по охране правопорядка в городе Лукошкине, то… – я достал из-за голенища данную Ягой плеть, – буду вынужден применить крайние меры. После чего вы считаетесь уволенной и всю жизнь пашете на какого-нибудь крестьянина в самом прямом смысле этого слова. Вопросы есть?
Сивка-бурка подобралась, выгнула шею дугой и, обдав меня ржаным фырканьем, всем видом показала готовность умереть в борьбе с преступностью.
– Отлично. Митя, прыгай сзади, поехали…
До Горохова подворья добрались минут за десять, двойная тяжесть не заставила нашу красавицу даже вспотеть. Мы не торопясь объехали высокий забор по кругу, пока не встали напротив той части терема, где квартировали иноземцы. Народ давно спал, царские стрельцы, предупреждённые о ночной операции, к нам и носу не совали, а маленькое окошечко в комнате Алекса Борра светилось оранжевым огоньком.
– Ить не спится же злодею преступному, знать, совесть нечиста… Чегой-то он там творит-то, Никита Иванович?
– Вот это, Митя, мы и должны выяснить. Лезть под окно, на третий этаж, по обледенелым брёвнам зимой – я не каскадёр. Но если правильно применить высокоэнергичную прыгучесть одной моей знакомой лошади, то вполне можем и подсмотреть.
– Логично, – умудрённо ввернул он и отошёл в сторону, с видом знатока прикидывая траекторию прыжка без разбега. Я ещё раз напомнил капризнице о неотвратимых последствиях, демонстративно взял в правую руку тяжёлую нагайку, понадёжнее уселся в седле и…
Сначала у меня было впечатление, будто она намерена вышибить мной это злосчастное окно. Мы отвернули в самый последний момент. Приземлился я через голову в сугроб. Пришлось сделать корректирующие уточнения, выковырять снег из ушей и попробовать ещё раз. Мы пролетели мимо окна со скоростью снаряда крейсера «Авроры». Я даже испугаться как следует не успел, возможно, единственно потому и не вылетел из седла. После очередной эмоциональной беседы, во время которой лошадка только зажмуривала глаза и пожимала плечами, я решился на третью попытку. Сивка-бурка взмыла вверх и красиво замерла в полуметре от окна секунд эдак на тридцать. Выше всяких похвал! Приземление, кстати, тоже на высшем уровне. Митяй плясал и подбрасывал шапку. Всё, что мне было нужно, я увидел. Арест будем производить завтра на рассвете. Всем спасибо, все свободны…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар

Послать сову

Лиственница, ус снежного барса, 12,5 дюймов

Дата: Воскресенье, 15 Янв 2012, 17:26 | Сообщение # 24

Княгиня де Веллар

* * *
– Тук, тук, тук!
– Кто… там?! – раздражённо донеслось из-за двери. Я его понимаю, кому понравится, когда тебя будят в пять утра. Ну ничего, мне ради него пришлось встать ещё раньше, а легли все поздно…
– Откройте, милиция! – Как долго я ждал этого момента, и с каким удовольствием я произносил эти вроде бы такие обычные слова.
– Но… на каком основании? Как вы смеете…
– Ломай дверь, молодцы! – радостно приказал царь. – Раз уж он человеческих слов не понимает…
– Со всем нашим усердием! – воодушевлёнными голосами подтвердили Митя с Еремеевым и, несмотря на то что в замочной скважине начал проворачиваться ключ, дружно сделали чёрное дело. В смысле, дверь они снесли. Прямо внутрь. Накрыв того, кто, собственно, и собирался нам её отпереть. Не успел – его проблемы…
– Вытащите, отряхните и поставьте на ноги, – вежливо попросил я.
– Тока не поцарапайте, Христа ради! – напомнила Баба Яга. – Он нам живёхонький нужен, без синяков да переломов. Охти ж… какие вы неаккуратистые, ладно хоть без переломов… вроде.
Алекса Борра извлекли из-под рухнувшей двери и с крайней осторожностью посадили на неубранную постель. Блёклые глазки австрийца метали робкие молнии, но в ночной рубашке с кружевами редко кто умудряется выглядеть грозно.
– Как посол великого государства, я требую…
– Митя, зачти гражданину его права.
– Щас! – Наш младший сотрудник почему-то начал закатывать рукава, и я вовремя спохватился:
– Тьфу, зараза! Как в голливудском боевике каком-то, ёлки-палки… Мы в России, в Лукошкине, у нас здесь всё по-другому. Значит, так, гражданин Алекс Борр, вы обвиняетесь в изготовлении и хранении ядовитых веществ с последующим использованием их посредством отравляющих яблок.
Горох удовлетворённо крякнул и торжествующе указал пальцем на тарелку с зелёными и красными яблоками, стоящую в углу подоконника.
– Это… самое глупое, бессмысленное и нелепое обвинение из всего, что я когда-либо слышал! – взорвался пойманный дипломат. – Где свидетели?! Где доказательства?
– Я – свидетель. Не далее как сегодняшней ночью я проезжал под вашим окном на своей сивой кобыле и отчётливо видел, как вы смешивали порошки в миске и окунали туда яблоки.
– Это грязная ложь! Моё окно находится на третьем этаже, и никакая лошадь на свете не сможет…
– У милиции свои секреты, – широко улыбнулся я. – Наши лошади могут всё, впрочем, в качестве экспертизы вам будет предоставлена возможность в этом убедиться.
– Всё равно, – упёрся австриец. – Я тоже знаю законы: у вас больше нет свидетелей, а ваше показание против моего ничего не доказывает.
– Правильно, поэтому мы и явились сюда с понятыми, чтобы при массовом скоплении народа произвести независимый следственный эксперимент. Съешьте яблоко!
– Что?! Вас ист дас?!! – Наглый Алекс Борр разом прикинулся совершенно ничего не понимающим иностранцем. Мы развели руками…
– А хотите, я его стукну? – предложил царь, и в принципе никто не был против. Кроме меня и лихорадочно ёрзающего по кровати дипломата.
– Стукнутый он нам не поможет. – Я шагнул к окошку и взял яблоки. – Вот и отлично, ровно четыре штуки, всё-таки выбор. С какого предпочтёте начать?
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! Может, у меня от яблок изжога?!
– А-а, так вы их у себя в качестве икебаны держите? Хорошо, мы не будем заставлять вас съесть сразу все, просто понадкусите. Если с вами ничего не случится – значит, Бога нет и я, как работник милиции, не прав.
– Я не хочу… Вы меня не заставите… Европейский суд будет суров к вашему произволу… – вжавшись спиной в стену, заверещал австриец, белый, как портянка.
Доказательств виновности этого человека хватило бы для самого привередливого прокурора. Требовался лишь последний штрих для того, чтобы он дал показания. Митька выступил вперёд вне плана… Или, правильнее, по плану… но не для всех.
– Никита Иванович, и вы, Бабуленька Ягуленька, также Фома, друг испытанный, ну и… царь-батюшка тоже, виноват я перед вами был. И чую, вину мою великую большой кровью смывать надобно… Не поминайте лихом!
– Митя, что за бред?! – старательно возмутился я. – И положи яблоко на место.
– А тока чтоб знали вы, никого роднее отделения нет для Митьки деревенского, беспутного. Маменьке сообщите, что да как… Поклон ей земной! Ну и могилку мою навещайте по святым праздникам…
– Митька-а-а!!! – хором взревели мы. Он клацнул зубами, зелёное яблоко горошинкой исчезло в огромной пасти, и только смачный чавк громом небесным рухнул на нас, доказывая, что всё происходит всерьёз. Затаив дыхание, все вытянули шеи… Алекс Борр бросился носом в подушки, пытаясь зарыться в них безвозвратно. Наш младший сотрудник бесконечно долгую минуту простоял не шевелясь, потом вздрогнул, лицо его исказилось судорогой, и Дмитрий Лобов, подобно мачтовой сосне, грохнулся об пол.
– Эй… – неуверенно позвал я, – не придуривайся, эй!
Нет ответа. Чёрное безмолвие, и мой проверенный двухметровый друг лежит ничком без признаков жизни. Только слышно тяжёлое дыхание присутствующих и хруст стискиваемых кулаков.
– Гражданин Алекс Борр, я обвиняю вас в отравлении польской принцессы Златки Збышковской, француженки Жозефины Бурбон, афроподданной Тамтамбы Мумумбы и вашей соотечественницы Лидии Адольфины Карпоффгаузен. Они пали жертвами таких же яблок, каким сейчас вы погубили самого молодого нашего сотрудника Митю. Вот бумага и карандаш, пишите, как всё было. Уговаривать не буду, в противном случае я просто уйду. Взгляните в глаза остальным и потом не говорите, что вас не предупреждали.
…Мгновением позже высокомерный австрийский дипломат лихорадочно строчил чистосердечные показания. Я был его единственной гарантией…
* * *
Подписанные и запротоколированные бумаги легли в мою планшетку. Дело можно было считать закрытым. Яга с интересом перебирала снадобья и порошки из секретной шкатулки Алекса Борра, начальник стрелецкой сотни рассказывал на ухо государю какой-то анекдот. В двери попробовал сунуться слуга австрийца, всё это время спавший на первом этаже с дворней. Его не пустили – господин занят, завтрак откушает где-нибудь ближе к обеду, в районе Магадана.
– Ну что ж, спасибо за содействие. Надеюсь, суд учтёт это как акт добровольного участия в судьбах безвинных девушек.
– Я обладаю статусом дипломатической неприкосновенности, – нервно напомнил австриец, косясь на неподвижно лежащего Митяя. Я проследил за его взглядом и хлопнул себя по лбу:
– Ох, блин горелый! Забыл ведь совсем… Митя, вставай, ты отлично справился!
Митяй открыл один глаз, подмигнул обалдевшему дипломату и ещё раз очень реалистично подрыгал ногами, демонстрируя судороги.
– Митя-я, я сказал, хватит! Все уже всё поняли, тебя оценили, государь плакал, не надо ломать комедию дальше.
– Он… жив?! – кое-как прохрипел?.. прошипел?.. (Я даже не найду подходящего слова!) Алекс Борр, казалось, зарубежного гостя вот-вот хватит удар.
– Передаю мою горячую благодарность от лица всего отделения. – Я торжественно протянул Митяю ладонь, удостоив парня командирским рукопожатием. – Система Станиславского без твоих сценических опытов была бы неполной.
– Но он же… он съел! Я не…
– Совсем плохо с головой у мужика… – сочувственно прогудел наш сотрудник, подбоченясь так, чтобы его молодецкий профиль повыигрышнее смотрелся на фоне бьющего в окно солнышка. – Нешто батюшка участковый позволил бы мне яблоко травленое есть?! Вона мне их полон карман свеженьких насували. Покуда ты, аспид, от своих же плодов злодейских нос воротил, я с безвредным фруктом на публику и вышел. А как играл, как играл… Ни скоморохи наши, ни театры заморские такой игры не дадут. У них стимула такого, как поимка иуды преступного, нет! А у меня-то и был…
– Достаточно, – прервал я. – Хорошо, что вы успели дать чистосердечные признания, которые так облегчают душу. Не грустите, гражданин Борр, мы были вынуждены пойти на эту маленькую хитрость.
– А-а-а-а!!! – с совершенно сумасшедшим воплем Алекс Борр вскочил с кровати и, как был, в одном нижнем белье бросился наутёк. Не знаю, куда он, собственно, собирался бежать, но на минутку все опешили, и это дало негодяю метров сто форы. Он, как большая моль, кинулся вниз по лестнице, распугивая своим визгом высунувшихся невест и царскую челядь.
– Не уйдёт ли, Никитушка? – не отрываясь от дел, ровным голосом уточнила Яга.
Я категорично помотал головой:
– На выходе из терема дежурят запорожцы. Полковник Чорный на коленях вымаливал разрешение участвовать в захвате дипломата. Да и потом, куда ему бежать без носков в такие морозы?
– И то верно, – задумчиво согласилась бабка, – так, может, выпить покуда по этому поводу…
Горох понял намёк правильно, сам куда-то слетал, вернувшись буквально через пару минут с запотевшей бутылкой под мышкой.
– Шампанское?! Это без меня, пока документы не подшиты, дело ещё не закрыто.
– Я тоже не буду, – печально выдохнул Митька, отворачиваясь от соблазна, – пущай уж без меня пьянка-гулянка идёт. Нам с участковым сперва-наперво обвиняемого сбёгшего изловить надо, пока он своим исподним всех собак в Лукошкине не пораспугал.
– И мне сейчас пить нельзя, – извинился сотник Еремеев. – Матч хоккейный сегодня, рука твёрдая нужна, глаз острый да голова холодная. Кубок ведь!
– Тогда и мне не наливай, – неожиданно объявил царь. – Там уж все иноземцы в трапезной собраны, буду речь держать, о делах дипломатии преступной ответствовать. Нехорошо, ежели перегаром на кого дохну…
– Это что ж, я одна, как дура, пьяная буду?! – сама себе под нос проворчала Яга, но бутылку государю не вернула. – С собой возьму, подружек соберу, в Светлое воскресенье сядем вечерком, пригубим помаленечку, песни попоём, а то и спляшем… Прав ты, Никитушка, пошли австрияка возвертать.
…На выходе с царского двора нас встретил полковник Чорный, под мышкой он держал сундучок с гетманской булавой.
– Доброго здоровьячка, пане участковий!
– И вам здравствуйте. Как прошла засада?
– Добре, зараз взялы ёго. Тилькы хлопци не разобрали сперва: чи девка в свитке белой, чи чоловик в шароварах бабьих… Ось воно на тий вулице и сгребли в охапку.
– А-а, спасибо, – поблагодарил я, – где они его держат?
– Держать? Та шо ж вин, така цаца, шоб ёго на руках держали? Учать ёго хлопци уму-розуму, по-казацки…
– Что?! – В голове мгновенно всплыли еремеевские рассказы о наказании воров на Сечи. – Вы с ума сошли, это же самосуд!!!
– Та тю на тэбэ! – широко улыбнулся пан атаман и спокойненько отправился куда шёл, на приём к царю.
Мы вчетвером наперегонки ринулись вниз по указанной улочке, туда, где уже собралась толпа народа. Успели вовремя… Когда посмотрели и разобрались, то ещё и хохотали с полчаса. Мстительные запорожцы, поймав похитителя гетманского подарка, засадили его в большущий мешок и подвесили на чьи-то ворота. Потом объяснили ситуацию любопытствующим лукошкинцам, и… каждый желающий мог прилюдно запустить в мешок снежком!
Руководил «казнью» всё тот же юродивый Гришенька:
– Навались, православные! Учи злодея отпетого, как чужое красть, чтоб знал супостат иноземный, как у людей добрых забаву отнимать! Мало ли не весь город покражами осиротил, чемпионат хоккейный без награды оставил. Из-за него Богоматерь слезами горючими обливалася… Впредь наука будет, знай, с кем на Святой Руси связываешься!
Дети кидали чаще, бабы и девки реже, но с прибаутками. Австриец в мешке бултыхался, как карась, грязно ругаясь по-немецки. Взрослые мужики только смеялись, беззлобно подначивая друг друга. Один широкоплечий дед с седой бородищей подмигнул мне, скатал снежок и ловко запустил в «жертву» народного гнева. На мгновение мне показалось, что я уже где-то видел эти добродушно-насмешливые глаза…
– Дед Мороз? – Он усмехнулся и погрозил мне пальцем, исчезая в толпе.
«Новый год на носу… – отвлечённо подумал я. – Вот и ещё одно дело останется в прошлом. Невест мы расколдуем, дипломата выдворим, царя женим, чемпионат выиграем. А там и до весны недалеко, может быть, Олёна даст о себе знать. Хорошо бы к лету съездить куда-нибудь на море, позагорать, отдохнуть всей опергруппой. Нашатались ведь…»
– Подвинься-ко, Никитушка, дай и мне на старости лет преступлению мелкую совершить – снежком в безобразника пульнуть!
– Да ради бога, – охотно подвинулся я.
* * *
– Я буду жаловаться! Я – посол и дипломат! Я – неприкосновенное лицо! Вы не имеете права! Это нарушение всех международных конвенций! Я требую, чтобы меня судил суд моей страны! Я не допущу издевательств над моей личностью! В моём лице вы оскорбляете великую державу, всю Австрию, всю Европу! Я категорически отказываюсь её целова-а-а-а-а… чмок!
– Вот и умничка. – Яга ласково погладила по голове вырывающегося Алекса Борра. – Глянь-кось, царь-батюшка, открывает глазоньки девица красная. Так я и думала, не работает волшебство иноземное у нас в Лукошкине. По-своему себя ведёт, не как положено. Яблоком травленым кого хошь погубить можно, а вон вишь, девки-то лишь в сон впали. И проснулись не от суженого-ряженого, а от губ слюнявственных своего же убивца! Чудные дела колдовство порой вытворяет… Сколь годов живу, всё не налюбуюся, как правда кривду в конце дела бьёт!
– Там ещё три осталось, мы уж не будем всех ждать. – Я повернулся к Гороху и напомнил: – Игра сегодня финальная, мои стрельцы против запорожцев. Еремеев в центре, Митька на воротах, ну очень не хочется опаздывать…
– Иди, иди уж, – завистливо отмахнулся государь, – вручи от меня кубок чемпионский. Да тока смотри, чтоб не подвели твои молодцы, на них вся держава смотрит!
– Хоккей в России больше, чем футбол, – сам себе сострил я. – Будем стараться!
Вечером всё Лукошкино праздновало победу. Команды сыграли вничью, и мы одолели их только на серии финальных буллитов. Казаки били первыми, храбрый Митька взял шайбу зубами и тут же разгрыз её, рыча, как белый медведь. А решающий удар в ворота противника нанёс… Фёдор Заикин! Его унесли на руках ликующие фанаты – в городе появился первый спортивный кумир. Через два дня запорожская делегация возвращалась к себе в Сечь. Полковник Чорный, сентиментально смахивая слезу, зазывал в гости. Я бы с удовольствием, но поближе к лету.

Горох женился! Честное слово, у меня бы от таких потрясений на всю жизнь желание пропало, а он – нет, покумекал денёк-другой и сделал выбор. Теперь у нас новая царица – Лидия Адольфина Карпоффгаузен, или, что правильнее, после крещения и венчания – Лидия Карповна. Я был даже рад, она неплохая девчонка, а её показания против Алекса Борра дали возможность отправить его в Австрию в кандалах. Оказывается, злодей тайно домогался её всю дорогу, но принцесса была непреклонна, из-за чего и вышел весь сыр-бор. Кстати, должен признать, что отравленные яблоки он умудрялся подсовывать несчастным невестам просто артистически! Ни одна так и не смогла толком вспомнить, как ей в руки попал зловредный фрукт, ароматный настолько, что удержаться и не откусить просто не было сил… Зная нашего олуха, действительно австриец подбросил ему идею еврейского погрома. А на Тамтамбу Мумумбу он наезжал исключительно потому, что подозревал её в тайном колдовстве вуду и не мог допустить укрепления отношений России и Африки. Сивка-бурка по-прежнему стоит у нас на милицейской конюшне, разборки с наследничками чинила сама Яга. Теперь они ещё и поставляют нам сено для госпожи лошадушки.
Митяй трудится во дворе, носясь взад-вперёд с деревянной лопатой. В окно мне хорошо виден его энтузиазм, а он, не зная, что за ним наблюдают, вполголоса орёт неприличные деревенские частушки. Жизнь течёт своим чередом, словно ничего такого и не было. Когда-нибудь я подошью свои служебные заметки в одну папочку и буду перелистывать скучными осенними вечерами. Может быть, даже надеясь, что когда-нибудь наши приключения станут легендой российского сыска, но до этого ещё так далеко…

P.S. Батюшка сыскной воевода, горе! Горе великое, беда неминучая, несчастье горькое, уж как и сказать, не ведаю, а тока не велите казнить, велите слово молвить!
– Молви, Митя, встань с пола и молви.
– Кощей сбежал!
…Я едва не поперхнулся горячим чаем. Приехали…

Тот, кто ищет, тот всегда найдет. Особенно если знает то, что он ищет...
Клан Веллар