Энн Райс Вампир Лестат - Страница 2

[

]

Страница 2 из 4 « 1 2 3 4 »
Модератор форума: Хмурая_сова

Пабы Хогсмита » Паб "ТРИ МЕТЛЫ" » ВОЛШЕБНАЯ БИБЛИОТЕКА » Энн Райс Вампир Лестат

Энн Райс Вампир Лестат

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:39 | Сообщение # 16

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Проснулся я от озноба.
Подняв глаза, я увидел неземного очарования юношу, почти мальчика, который ходил из угла в угол комнаты.
Конечно же, это была Габриэль.

Глава 6

Она мерила шагами комнату, и от нее исходило ощущение неистовой силы, бушующей страсти, но в то же время двигалась она чрезвычайно грациозно. Габриэль ударяла ногой по все еще тлеющим поленьям, наблюдая, как от удара на миг вспыхивает пламя, после чего поленья снова превращаются в почерневшие головешки. Теперь я мог снова видеть небо. У нас оставалось не более часа.
- И все-таки, кто же они такие? - спросила она. Габриэль остановилась прямо надо мной, широко расставив ноги и воздев к небу изящные руки. - Почему называют нас нечестивыми отступниками и богохульниками?
- Я рассказал тебе все, что знаю, - ответил я. - До этой ночи я понятия не имел, что у них вообще есть лица, руки, ноги и голоса.
Я поднялся с пола и отряхнул одежду.
- Они проклинали нас за то, что мы осмелились войти под своды храма, - сказала она. - Ты видел те образы, которые они нам посылали? Они никак не могут понять, каким образом нам это удалось. Сами они никогда не осмелятся совершить что-либо подобное.
Я впервые видел ее дрожащей. Были и другие признаки ее встревоженного состояния: то, как подрагивала кожа вокруг глаз, то, как она снова и снова нервно отбрасывала назад липнувшие ко лбу пряди волос.
- Габриэль, - начал я, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия и уверенности, - сейчас самое главное выбраться отсюда. Нам неизвестно, когда просыпаются эти существа и как скоро после захода солнца они сюда вернутся. Необходимо найти другое укрытие.
- А подземный склеп?
- Еще худшая западня, чем эта. Если им удастся сломать ворота. - Я взглянул на небо и направился к камню, закрывающему проход. - Пошли.
- Но куда же мы пойдем? - спросила она. Впервые за эту ночь она показалась мне хрупкой и беззащитной.
- В деревню, расположенную к востоку отсюда. Уверен, что сейчас самым безопасным укрытием для нас будет деревенская церковь.
- И ты сделаешь это? Войдешь в церковь?
- Конечно, сделаю. Ведь ты же сама только что сказала, что эти чудовища никогда не осмелятся вторгнуться туда А склепы под алтарем такие же глубокие и темные, как любые другие могилы.
- Но Лестат! Прятаться под самым алтарем?!
- Матушка, вы меня удивляете! Я убивал свои жертвы под сводами собора Нотр-Дам!
И тут в голову мне пришла еще одна идея. Я подошел к сундуку Магнуса и стал перебирать сокровища. Наконец я нашел то, что искал, - жемчужные и изумрудные четки с прикрепленными к ним маленькими распятиями.
Она стояла с белым, искаженным лицом, не сводя с меня пристального взгляда.
- Вот, возьми, - сказал я, протягивая ей изумрудные четки. - Надень их на себя. Если нам все же придется столкнуться с этими тварями еще раз, покажи им четки. Если я не ошибаюсь, они непременно убегут от одного их вида.
- А что будет, если нам не удастся найти безопасное укрытие внутри церкви?
- Откуда мне знать? Мы вернемся сюда.
Она смотрела на бледнеющие за окном звезды и явно колебалась. Я чувствовал, как от нее исходят волны охватывающего ее страха. Она совсем недавно пересекла черту, прошла сквозь завесу, за которой ее ждала вечность, и вот снова оказалась в опасности.
Я быстро подошел и поцеловал ее, потом взял у нее четки и опустил их в карман ее камзола.
- Изумруды символизируют вечную жизнь, матушка, - сказал я.
Габриэль вновь стала похожей на совсем юного мальчика. В отблесках догорающего огня четко вырисовывались линии ее щек и рта.
- Значит, я была права, - прошептала она, - ты никого и ничего не боишься.
- А если и так, что из того? - спросил я, пожимая плечами, и потянул ее за руку к проходу. - Это нас должны бояться. Всегда помни об этом.

***

Когда мы подошли к конюшням, я увидел, что мальчишка принял поистине ужасную смерть. Его скрюченное, переломанное тело валялось на усыпанном соломой полу, брошенное туда каким-то неведомым великаном. Затылок был разбит. И будто в насмешку над юношей, а быть может, и надо мной тоже они нарядили его в бархатный сюртук, какие носят только господа. Красный бархат... именно эти слова она прошептала в тот момент, когда они совершали свое чудовищное преступление. Тогда как я наблюдал только смерть. Я с отвращением отвернулся и обнаружил, что конюшня пуста - все лошади исчезли.
- Они дорого за это заплатят! - в гневе воскликнул я.
Я взял ее за руку, но Габриэль никак не могла оторвать взгляд от тела бедняги, словно оно притягивало ее против воли. Наконец она посмотрела в мою сторону.
- Я замерзла, - шепотом призналась она. - Я слабею, и ноги мои подкашиваются. Мне необходимо, очень нужно оказаться там, где совершенно темно. Я чувствую, что это так.
Я быстро повел ее через ближайший холм в сторону дороги.

***

Стоит ли говорить, что на церковном кладбище мы не встретили ни одного воющего и вопящего монстра. Впрочем, на этот счет я и не сомневался. Уже много лет старые могилы никто не разрывал и не беспокоил.
Габриэль больше не спорила со мной и не заговаривала на эту тему.
Я почти на руках донес ее до боковой двери и сломал замок.
- Я совсем закоченела, и у меня болят глаза, - едва слышно шептала она. - Куда-нибудь... где темно...
Но, когда я готов был переступить порог, она вдруг остановила меня.
- А что, если они были правы и нам запрещено входить в Божий храм?
- Сущая чепуха и бред, - ответил я. - В Божьем храме нет никакого Бога.
- Не говори так... - со стоном взмолилась она.
Я провел ее через ризницу, и мы подошли к алтарю. Она закрыла руками лицо, а когда отняла ладони, то взгляд ее был устремлен прямо на висевшее над дарохранительницей распятие. Она вдруг вскрикнула и едва не задохнулась. Но испугало ее не распятие. Повернувшись ко мне, она заслонилась руками от витражных окон. Лучи восходящего солнца, которые я даже не ощущал, уже сжигали ее.
Я подхватил ее на руки. Необходимо было найти какой-нибудь старый склеп, в котором давно никого не хоронили. Я бросился к алтарю Пресвятой Девы, где надписи показались мне почти стертыми. Встав на колени, я стал торопливо царапать ногтями землю вокруг одной из плит, пока наконец мне не удалось поднять камень. Под ним открылась глубокая черная яма могилы, в которой находился один-единственный полуразвалившийся гроб.
Втащив Габриэль следом за собой в могилу, я поставил на место плиту.
Нас окружила чернильно-черная тьма, гроб подо мной треснул, и я ткнулся рукой в рассыпающийся от времени череп. В грудь мне уперлись острые кости.
- Да... подальше от света... - словно в состоянии транса прошептала Габриэль.
- Мы в безопасности, - шепнул я в ответ.
Отшвырнув в сторону кости, я расчистил место и уложил ее на ложе из полусгнивших досок и праха, который был слишком стар, чтобы сохранять запах человеческого тлена.
Сам я не в силах был заснуть еще в течение часа или даже больше.
Меня не покидали мысли о бедном мальчике, которого жестоко убили и бросили, нарядив в изящный сюртук из красного бархата. Я уже видел этот сюртук, вот только никак не мог вспомнить где. Быть может, это один из моих сюртуков? Неужели им удалось проникнуть в башню? Нет, совершенно невозможно. Они не могли туда войти. Или они каким-то образом раздобыли точно такой же, как и у меня, сюртук? Столько трудов, чтобы поиздеваться надо мной? Едва ли. И вообще, как такие существа могли сделать это? И все же... сюртук... Что-то такое с ним...

Глава 7

Когда я открыл глаза, то услышал чудесное, нежное пение. И, как это часто бывает, прекрасная музыка заставила меня мысленно перенестись во времена детства, когда зимними вечерами мы всей семьей отправлялись в деревенскую церковь. Мы часами стояли в свете сотен горящих свечей, вдыхая тяжелый и чувственный запах ладана и глядя на священника, который шел во главе процессии, высоко подняв перед собой дароносицу.
Я вспоминал спрятанный под толстым стеклом лик Господа в сиянии золота и драгоценных камней и вышитый покров над ним, который опасно нависал и клонился в сторону, в то время как одетые в кружевные стихари мальчики несли образ, стараясь изо всех сил держать его как можно прямее.
Слова старого гимна, исполняемого во время тысяч и тысяч последующих богослужений, навсегда врезались в мою память:
О Salutas Hostia
Quae each pandis ostium
Bella premunt hostilia,
Da robur, fer auxillium...
Я лежал среди человеческих останков, высыпавшихся из развалившегося старого гроба, под плитой из белого мрамора в алтаре бокового придела храма; рядом, тесно прижавшись ко мне всем телом, по-прежнему крепко спала Габриэль... И до меня медленно начало доходить, что в эти минуты над моей головой сотни людей поют именно этот гимн.
В храме полно народа! И мы не сможем выбраться из проклятой могилы до тех пор, пока все молящиеся не уйдут!
Я чувствовал, что вокруг меня в темноте копошатся какие-то существа, ощущал запах разрушающегося скелета, на котором лежал. Чувствовал запах земли, ее сырость и исходящий от нее жгучий холод.
Обнимавшие меня руки Габриэль походили на руки мертвеца, а на ее совершенно белом лице отсутствовало всякое выражение.
Я старался лежать неподвижно и ни о чем не думать.
Я слышал дыхание сотен, может быть, даже целой тысячи людей наверху. Они запели следующий гимн.
Что там дальше? Литания и благодарственные молитвы? Мысли мои были мрачны как никогда. Именно этой ночью мне крайне необходимо было выбраться отсюда как можно быстрее, и у меня совсем не было времени на воспоминания и мечты. Перед моими глазами вновь возник сюртук из красного бархата, а вместе с ним появилось странное беспокойство и меня пронзила острая боль.
Неожиданно Габриэль открыла глаза. Конечно, в кромешной тьме я не мог этого видеть, но сразу же почувствовал, что она просыпается и тело ее постепенно оживает.
Не успев даже пошевелиться, она в тревоге застыла. Я приложил к ее губам руку.
- Лежи тихо, - шепнул я, чувствуя, что она напряглась от ужаса.
Наверное, Габриэль вспомнились все кошмары прошедшей ночи, и теперь ей казалось, что она обречена вечно лежать в черной могиле рядом с полурассыпавшимся скелетом и никогда не сможет поднять закрывающую яму плиту.
- Мы в храме, - шепнул я. - И мы в безопасности. Пение продолжалось. "Tantum ergo Sacramentum, Veneremur cernui..."
- Нет, там идет богослужение, - в ужасе выдохнула она.
Она старалась лежать тихо, но это оказалось выше ее сил, и мне пришлось крепко схватить ее за руки.
- Мы должны выбраться отсюда! - твердила она. - Лестат, перед алтарем совершается святое причастие! Во имя Господа!
Деревянные обломки гроба скрипели и ударялись о камни, и мне пришлось навалиться на нее и своим телом крепко прижать к дну могилы.
- Ты слышала, что я сказал? Сейчас надо лежать тихо. Нам остается только ждать. У нас нет другого выбора.
Однако ее панический ужас начинал передаваться и мне. Я чувствовал, как под моими коленями с хрустом ломаются старые кости, обонял запах тлена. Казалось, отвратительная вонь разложения проникает сквозь стены могилы, и я знал, что не смогу долго выдержать это вынужденное затворничество.
- Мы не можем... - задыхаясь шептала она, - не можем здесь оставаться. Я должна выйти отсюда! - Она едва не плакала. - Лестат, я не могу!
Она стала ощупывать руками стены и плиту над головой, время от времени вскрикивая от ужаса.
Песнопения наверху смолкли. Сейчас священник поднимется по ступеням алтаря и возьмет в руки дароносицу, а потом обернется к пастве и благословит всех присутствующих. Габриэль, конечно, тоже знала это. Я чувствовал, что она практически утратила способность мыслить здраво и могла лишь биться и извиваться подо мной, едва не сбрасывая меня в сторону.
- Ну хорошо, слушай, - не в силах больше удерживать ее, свистящим шепотом заговорил я. - Сейчас мы выйдем отсюда. Но сделаем это так, как и положено настоящим вампирам. Ты понимаешь меня? В храме около тысячи человек, и мы должны перепугать их до смерти. Я подниму плиту, и мы появимся вместе. Но когда это произойдет, ты должна выглядеть как можно более ужасающе, хорошо бы еще и жутко орать при этом. Тогда, вместо того чтобы наброситься на нас и потащить в тюрьму, они отпрянут и таким образом освободят нам путь к выходу.
Не удостоив меня даже ответом, она продолжала биться, пятками кроша в труху старое дерево.
Я встал и мощным ударом обеих рук вытолкнул наверх мраморную плиту, а следом выскочил сам - именно так, как и собирался: с жутким выражением лица и взметнувшимся над головой, словно крылья, плащом.
В ярком сиянии множества свечей я оказался как раз в том месте, где стоял хор, и постарался издать самый ужасающий крик, на какой только оказался способен.
Сотни людей одновременно вскочили на ноги, и из сотен ртов вырвался единый вопль.
Издав еще один крик, я схватил за руку Габриэль и, перепрыгнув через ограждение престола, бросился вместе с ней прямо в толпу. В то время как я тащил ее за собой по боковому приделу, она дико визжала, подняв над головой руку, согнутую наподобие звериной лапы. Вокруг нас началась страшная паника - все, и мужчины, и женщины, кричали, вопили, пятились, прижимая к себе и стараясь укрыть детей.
Тяжелые двери сразу же распахнулись, и мы оказались на свежем воздухе, под черным, усыпанным звездами, небом. Толкнув Габриэль вперед, я обернулся и издал еще один ужасный вопль. Толпа верующих, увидев мои поднятые вверх и протянутые к ним руки с длинными когтями, словно обезумела и в страхе застыла на месте. Опасаясь, что кто-то все же очнется и бросится следом за нами, я вытащил из карманов полные пригоршни золотых монет и швырнул их на мраморные плиты пола.
- Дьявол бросает деньги! - взвизгнул кто-то.
Мы помчались через церковное кладбище и начинавшееся за ним поле.
Не прошло и минуты, как мы уже оказались в густом лесу, и я почувствовал запах конюшни, доносящийся из-за деревьев, - там стоял чей-то большой дом.
Я замер, прислушался, от напряжения согнувшись почти вдвое, и ощутил присутствие лошадей. Мы помчались на глухой стук копыт о деревянный настил.
Перепрыгнув вместе с Габриэль через невысокое ограждение, я дернул дверь конюшни и сорвал ее с петель. Как раз в этот момент красавец мерин сломал стенку своего стойла и вылетел нам навстречу. Мы вскочили на его спину - Габриэль устроилась впереди, а я обхватил ее сзади рукой и крепко прижал к себе.
Всадив пятки в бока мерина, я направил его галопом через лес на юг, в сторону Парижа.

Глава 8

По пути я попытался составить хоть какой-то план действий, хотя совершенно не представлял себе, что следует делать дальше.
Я не видел абсолютно никакой возможности избежать встречи с отвратительными чудовищами. Впереди нас ждала битва. Ситуация мало чем отличалась от той, когда я направлялся в горы, чтобы сразиться с волками, не имея ничего, кроме клокочущей в душе ярости и воли к победе.
Едва достигнув тесного скопления крестьянских домиков в районе Монмартра, буквально на доли секунды мы почувствовали присутствие тварей и услышали слабые отголоски их ропота. Это эхо вызывало во мне столь же неприятное ощущение, как и нездоровые, ядовитые испарения.
Чтобы как следует подготовиться к битве, нам с Габриэль необходимо было срочно подкрепиться.
Мы остановились возле одного из крестьянских домов, прокрались через сад к задней двери и вошли.
Внутри мы обнаружили мужчину и женщину, дремлющих возле пустого очага.
Когда все было закончено, мы вместе вышли в небольшой огород и остановились, глядя в серое небо и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Никаких признаков присутствия тварей. Вокруг стояла полная тишина. Мы ощущали только приятное тепло разливающейся по нашим телам крови и приближение дождя, которым грозили сгущающиеся в небе тучи.
Я мысленно отдал приказ мерину подойти и, собрав поводья, повернулся к Габриэль.
- Думаю, нам ничего не остается, кроме как отправиться в Париж, - сообщил я. - И если они встанут на нашем пути, мы встретимся с ними лицом к лицу. Но прежде чем они появятся и вновь начнут против нас войну, мне необходимо успеть кое-что сделать. Я должен позаботиться о Ники. Мне надо поговорить с Роже.
- Тебе не кажется, что сейчас не время заниматься этой присущей смертным ерундой? - спросила она.
Ее светлые волосы и одежда по-прежнему были испачканы могильной грязью, и сейчас она походила на ангела, вывалянного в помоях.
- Я не позволю им помешать мне выполнить то, что я задумал, - сказал я.
Она в ответ глубоко вздохнула.
- Ты хочешь привести их прямо к своему любимому месье Роже?
Сама мысль об этом привела меня в ужас. С неба упали первые капли дождя, и, несмотря на выпитую кровь, мне вдруг стало очень холодно. Еще немного - и начнется настоящий ливень.
- Хорошо, - кивнул я, - мы все равно не сможем что-либо сделать, пока все не закончится. Вскочив на коня, я подал ей руку.
- Обиды и оскорбления только подталкивают тебя к действию... - промолвила она, продолжая изучать меня внимательным взглядом. - Все, что они сделают или попытаются сделать, придаст тебе еще больше сил.
- Глупость, присущая только смертным! - ответил я. - Поехали.
- Лестат, - вновь заговорила она, и голос ее при этом звучал очень ровно и спокойно, - помнишь, убив твоего конюшего, они надели на него дворянский сюртук? Ты рассмотрел этот сюртук? Ты когда-нибудь видел его раньше?
Снова этот проклятый сюртук из красного бархата!...
- Лично я уже видела его, - продолжала она. - Я часами смотрела на него, лежа в своей кровати в парижском доме. Это сюртук Никола де Ленфена!
Не говоря ни слова, я долго смотрел на нее, но совершенно ее не видел. Во мне безмолвно кипела ярость. Да, именно ярость, ибо пока еще я не видел причин для печали и горя. Так, во всяком случае, я в тот момент думал. Потом мои мысли смешались.
Я подозревал, что она до сих пор не знает всю силу наших страстей, не понимает, что они способны полностью парализовать нас. Мне показалось, что губы мои шевельнулись... но с них не слетело ни звука.
- Вряд ли они убили его, Лестат, - промолвила она.
Я вновь попытался заговорить, спросить ее, почему она так решила, но не смог. Я лишь стоял и всматривался в пространство.
- Я почти уверена, что он жив, - сказала она, - и что он - их пленник. Иначе они бы оставили его тело и не стали возиться с мальчишкой.
- Возможно, ты права, а возможно, и нет. - Я сумел наконец, хотя и с трудом, выдавить из себя несколько слов.
- Камзол должен был послужить предупреждением.
У меня не было больше сил выносить все это.
- Я отправляюсь за ними, - сообщил я. - Может быть, тебе стоит вернуться в башню? Если я потерплю поражение...
- Я не собираюсь покидать тебя ни при каких обстоятельствах, - перебила она меня.

***

Когда мы добрались до бульвара Тамплиеров, дождь уже лил вовсю и мокрая мостовая отражала свет тысяч фонарей.
В голове моей созрел определенный план действий, хотя возник он скорее интуитивно, чем в результате здравых размышлений. Я был как никогда готов к бою. Но прежде нам необходимо было выяснить ситуацию. Сколько их? Что им на самом деле нужно? Хотели они схватить и уничтожить нас или намеревались лишь нагнать страху и заставить нас убраться отсюда? Я вынужден был подавить ярость, напоминая себе, что они совершенно по-детски полны предрассудков, что их очень легко запугать и разогнать.
Едва мы подъехали к высоким старинным домам возле собора Нотр-Дам, я услышал их присутствие. Они были совсем рядом. Я чувствовал исходящую от них вибрацию и видел мгновенные вспышки серебристого свечения.
Габриэль выпрямилась и положила левую руку мне на грудь, а правой взялась за рукоять своей шпаги.
Мы свернули в извилистую аллею и поехали наугад в полной темноте. Тишину нарушал лишь громкий цокот железных конских подков, и я изо всех сил старался, чтобы эти звуки не лишили меня присутствия духа.
Кажется, мы увидели их одновременно.
Габриэль прижалась спиной ко мне, а я с трудом подавил вскрик, чтобы они не подумали, будто я испугался.
По обе стороны узкого проезда высоко над нашими головами возникли белые лица. Они прятались за навесами крыш, и на фоне темного неба сквозь серебряные струи дождя видно было слабое свечение.
Я дал шпоры коню, и он понесся вперед, громко стуча и царапая подковами мостовую. Они, словно крысы, помчались по крышам, так тонко и тихо завывая на ходу, что обычные смертные не могли их услышать.
Габриэль вскрикнула. Впереди мы увидели белые тени, скользящие вниз по стенам, а сзади раздался тихий топот ног по мостовой.
- Вперед! - крикнул я, вытаскивая из ножен шпагу и направляя коня прямо на две фигуры, одетые в лохмотья. - Прочь с дороги, мерзавцы!
Из-под копыт раздались жуткие вопли.
И снова передо мной на мгновение возникли отвратительные лица. Потом те твари, что оставались наверху, исчезли, а те, что были позади, казалось, обессилили. Мы еще быстрее помчались вперед, расстояние между нами и нашими преследователями увеличивалось, и наконец мы вылетели на совершенно пустую в этот час Пляс-де-Грев.
Но вскоре существа появились вновь и стали собираться по краям площади. На этот раз мне удалось расслышать их мысли. Один спрашивал, каковы же все-таки наши возможности и почему они должны нас бояться, а другой призывал всех подойти к нам поближе.
Габриэль схватилась за шпагу и посмотрела в их сторону. По-видимому, от нее исходила достаточно мощная сила, ибо я увидел, как твари резко отпрянули назад.
- Стой! - едва слышно воскликнула она. - Держи их на расстоянии! Они испугались.
Я услышал, как она выругалась, и понял почему. Из тени собора выскочили по меньшей мере шестеро демонов и бросились к нам. Лохмотья едва прикрывали тонкие белые тела, волосы развевались на бегу, и до нас явственно доносился их ужасающий вой. Они подбадривали остальных, и злоба окружающих нас существ росла на глазах.
Конь встал на дыбы и едва не сбросил меня на землю. В то время как я мысленно отдавал ему приказ двигаться вперед, твари с не меньшей силой приказывали животному оставаться на месте.
Схватив в охапку Габриэль, я соскользнул вместе с ней со спины коня, и мы со всех ног помчались к дверям Нотр-Дам.
Мысленно я слышал их душераздирающие вопли, вой и угрозы:
- Вы не смеете! Вы не смеете!
Их злоба, словно жар из печи, буквально обжигала нас, все ближе раздавался громкий топот ног, и я видел руки, тянущиеся к нам и пытающиеся схватить меня за плащ, отобрать у меня шпагу.
Я был уверен, что единственное наше спасение - собор. Собрав все силы, я буквально швырнул Габриэль вперед, и мы вместе перескочили через порог, растянувшись на каменных плитах пола.
Крики, вопли... ужасные проклятия... Сначала они звучали откуда-то сверху, а потом стали раздаваться отовсюду, словно толпа чудовищ была рассеяна во все стороны мощным пушечным выстрелом.
С громким хохотом я поднялся на ноги. Однако не стоило оставаться у самых дверей ради того, чтобы услышать еще что-нибудь. Это было опасно. Габриэль уже была на ногах и тащила меня за руку. Мы вместе побежали в темную глубину собора, одну за другой минуя арки одного из нефов, пока наконец не оказались возле ризницы, где дымно горели свечи. Отыскав в тени свободное место, мы одновременно упали на колени.
- Совсем как та проклятая стая волков... - прошептал я. - Они напали на нас из засады.
- Тс-с-с... Помолчи немного, - шепнула в ответ Габриэль, еще теснее прижимаясь ко мне. - Не то мое бессмертное сердце просто разорвется.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:40 | Сообщение # 17

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Глава 9

Прошло довольно много времени, и вдруг я почувствовал, что она вся напряглась. Взгляд ее был устремлен в сторону площади.
- Не дума о Никола, - сказала она. - Они ждут и слушают. Им известно все, о чем мы думаем.
- А о чем думают они? - шепотом спросил я. - Какие мысли бродят в их головах?
Я почувствовал, как она старается сосредоточиться.
Прижав ее к себе, я всматривался в серебряное свечение за дверями собора. Теперь я тоже мог их слышать, но это был лишь слабый гул голосов всех, кто собрался к тому времени на площади.
Я смотрел на дождь, и меня вдруг охватило странное чувство полного умиротворения. Оно было почти физически ощутимым. Я неожиданно подумал, что нам следует уступить, что дальнейшее сопротивление не более чем глупость с нашей стороны. Если мы выйдем сейчас на площадь и отдадим себя в их руки, все вопросы решатся сами собой. Они не станут больше мучить Никола, который находится в их власти, не будут рвать его на части.
Я вдруг ясно увидел перед собой Никола и то, что они творили с ним. На нем были только бриджи и отделанная кружевами рубашка - сюртук они отобрали. Я слышал, как страшно он кричал, когда твари выкручивали ему руки. "Нет!" - невольно вскрикнул я и тут же зажал руками рот, чтобы меня не услышал никто из смертных.
Габриэль коснулась пальцами моих губ.
- Ничего они с ним не делали, - сказала она. - Все это только угрозы. Не думай о нем.
- Значит, он пока еще жив?! - шепотом воскликнул я.
- Во всяком случае, они хотят, чтобы мы этому верили. Слушай!
И снова меня охватило чувство умиротворения, которое было ничем иным, как приглашением существ присоединиться к ним. Послышались голоса:
- Выходите из храма! Подчинитесь нам, и мы вас примем. Мы не причиним вам никакого вреда. Вам следует только выйти.
Обернувшись в сторону дверей, я вскочил на ноги. Взволнованная Габриэль встала рядом со мной и сделала мне предупреждающий знак рукой. Казалось, она боялась даже заговорить. Так мы и стояли, глядя на сияющий за распахнутыми дверями серебристый свет.
- Вы нас обманываете! - ответил я мысленно. - У вас нет над нами абсолютно никакой власти. - Сквозь открытые двери нас окатила волна презрения и враждебности. - Вы хотите, чтобы мы сдались? Но если мы сделаем это, где гарантия, что мы не станем вашими пленниками? Почему мы должны выходить отсюда? Здесь, внутри храма, мы в полной безопасности и легко можем укрыться в каком-нибудь склепе глубоко под землей. Мы можем поохотиться на верующих и напиться крови где-нибудь в часовне или темной нише так, что этого никто не заметит, а потом отправить свои жертвы умирать в полнейшем неведении на улицах города. И что сможете сделать нам вы, вы, которые не осмеливаетесь даже переступить этот порог? К тому же мы не верим, что Никола у вас. Докажите это! Покажите его нам! Пусть он подойдет к дверям и поговорит с нами.
Габриэль, казалось, была в полном замешательстве. Она пристально вглядывалась в меня, отчаянно стараясь выяснить, что именно я сказал. И она отчетливо слышала их, в то время как я, посылая им импульсы, был не в состоянии прочесть их мысли.
Мне показалось, что пульсация ослабла, хотя и не прекратилась совсем.
Она продолжалась, словно они не слышали моего ответа, и в моем восприятии больше походила на глухое жужжание. Они вновь предлагали перемирие и на этот раз, кажется, говорили о каком-то похищении, в котором с удовольствием приняли бы участие, и о том, что это помогло бы решить все проблемы. Их речи казались восхитительно красивыми.
- Вы просто жалкие трусы, - со вздохом сказал я и вслух, так чтобы Габриэль могла меня слышать, повторил:
- Пусть Никола придет в храм.
Гул голосов стих. Я внимательно прислушивался, но вокруг стало совершенно тихо, словно все они куда-то ушли, оставив буквально одного или двоих. Потом до меня слабо донесся шум спора или ссоры.
Габриэль прищурилась.
Тишина. Мы ощущали только присутствие смертных, которые, сгибаясь от ветра, шли по Пляс-де-Грев. Мне и в голову не приходило, что существа могут уйти. Что же нам теперь делать, как спасти Ники?
Я заморгал глазами, чувствуя себя совершенно вымотанным и усталым, едва не впадая в отчаяние. Это меня смутило. Как же так, думал я, никогда прежде я не знал, что такое отчаяние и растерянность. Они были свойственны другим, но не мне. Я всегда боролся, при любых обстоятельствах и несмотря ни на что. Всегда! Гнев и усталость заставили меня вновь вспомнить о Магнусе. Я видел, как корчился он в огне, видел его искаженное лицо в последние мгновения перед тем, как пламя полностью поглотило его и он исчез. Было ли это отчаяние?
Мысли и воспоминания парализовали меня. Я опять почувствовал тот же ужас, который испытал тогда, в момент его гибели. И у меня возникло вдруг странное ощущение, что кто-то другой говорит со мной о Магнусе и что именно поэтому я вспомнил о нем сейчас.
- Слишком умно... - прошептала Габриэль.
- Не слушай, - сказал я. - Каким-то образом им удается проделывать всевозможные трюки с нашими мыслями.
Тут я взглянул в сторону дверей и увидел появившуюся в них маленькую фигурку. Это был даже не мужчина, а юноша.
Как бы мне хотелось, чтобы это был Никола, но в первую же секунду я понял, что это не он. Вновь прибывший был намного ниже Никола, но при этом более коренаст и массивен по фигуре. К тому же он явно не был обычным человеком.
Габриэль удивленно вскрикнула и пробормотала что-то вроде молитвы.
Одежда этого существа совершенно не походила на ту, которую носили в наше время. На нем было нечто, напоминающее подпоясанную ремнем тунику с длинными, свисающими по бокам рукавами, а великолепной формы ноги обтягивали чулки. Он был одет примерно так же, как Магнус, и на какое-то мгновение мне вдруг показалось, что Магнус непостижимым образом вернулся.
Глупая мысль. Как я уже сказал, это был совершенный юноша с длинными вьющимися волосами. Абсолютно не колеблясь, он спокойно пересек полосу серебряного света и вошел в собор. Потом на секунду, словно в нерешительности, остановился, глядя куда-то вверх, и двинулся вдоль нефа по направлению к нам. Шел он совершенно бесшумно - создавалось впечатление, что ноги его вообще не касаются каменных плит пола.
Когда он прошел в боковой алтарь, в мерцающем сиянии свечей стало видно, что его некогда красивая, сшитая из черного бархата одежда изъедена временем и испачкана прилипшими к ней комьями грязи. Однако его сияющее белизной лицо было прекрасно, он казался воплощением самого бога, Купидоном с картины Караваджо, соблазнительным и одновременно эфемерным, с золотисто-каштановыми волосами и карими глазами.
Не сводя с него взгляда, я крепче прижал к себе Габриэль. Манера его поведения поражала меня и совершенно сбивала с толку. Оказавшись прямо перед нами, это странное существо окинуло нас долгим взглядом. Казалось, он внимательно изучает каждую черточку наших лиц. Потом он перевел взгляд на алтарь и, протянув руку, нежно коснулся его поверхности, продолжая пристально всматриваться в изображения святых и распятие. В конце концов он снова повернулся к нам.
Он был теперь всего в нескольких ярдах от нас, и постепенно заинтересованность на его лице сменилась выражением величайшего высокомерия. Когда он заговорил, я вновь услышал голос, который неоднократно слышал и раньше. Голос этот призывал нас покориться, сдаться, мягко и ласково убеждал нас в том, что все мы - он, я, Габриэль, которую он, правда, не называл по имени, - должны любить друг друга.
В том, как юноша, стоя прямо перед нами, мысленно посылал нам свои призывы, было что-то наивное.
Я, однако, стойко сопротивлялся его воздействию, изо всех сил стараясь, чтобы глаза мои стали совершенно непроницаемыми, воздвигая глухую стену между ним и своими мыслями. И в то же время я не мог не ощущать его обаяния, меня тянуло к нему, хотелось подчиниться, упасть в его объятия и последовать за ним, куда бы он меня ни повел. В сравнении с этим все мои прежние привязанности и пристрастия казались абсолютно ничем. Он был для меня не меньшей загадкой, чем когда-то Магнус. К тому же он был красив, необычайно красив, и в нем чувствовалась сложность и глубина натуры, чего совершенно не было в Магнусе.
Меня мучило сознание собственного бессмертия. "Приди ко мне! Иди за мной! Ибо только я и мне подобные способны навсегда избавить тебя от ощущения одиночества, причиняющего страдания!" Он произнес эти слова так невыразимо печально, что у меня комок застрял в горле. Однако я продолжал изо всех сил противостоять его воздействию.
- Мы с ней всегда вместе, - возразил я, еще крепче прижимая к себе Габриэль.
"Где Никола?" - мысленно задал я ему вопрос и сконцентрировал все свои мысли именно на этом, не позволяя себе реагировать ни на что из того, что видел и слышал.
Совсем по-человечески он облизнул губы. Потом, не говоря ни слова, приблизился к нам и остановился не более чем в двух футах, поочередно переводя взгляд с меня на Габриэль и обратно. Когда он снова заговорил, голос его не имел ничего общего с человеческим.
- Магнус... - Он произнес это имя необычайно ласково и нежно. - Ты говоришь, он вошел в огонь?
- Я не говорил ничего подобного, - ответил я, хотя понимал, что он имеет в виду те мысли, которые крутились в моей голове всего лишь минуту назад. - Но это действительно так. Он вошел в огонь.
Я не видел никаких причин скрывать это от кого бы то ни было.
Я постарался проникнуть в его мысли. Он, конечно же, это почувствовал и нарисовал передо мной такие картины, от которых у меня перехватило дыхание.
Я и сам не знал, что именно увидел в те короткие мгновения. Рай и ад, а быть может, оба они, слитые воедино... вампиры, пьющие кровь из трепещущих райских цветов, свисающих с ветвей деревьев...
Эти видения вызывали во мне отвращение. Я чувствовал себя так, как будто хитрый дьявол проник в мои тайные мысли и мечты.
Внезапно он перестал посылать мне ужасные картины и из-под полуопущенных ресниц посмотрел на меня даже с некоторым уважением. Мое отвращение его обескуражило. Он никак не рассчитывал на подобную реакцию. Он не ожидал от меня... чего?.. Такой силы?
Да, именно так. И в следующую минуту он дал мне это понять - вежливо и учтиво.
Я тоже проявил учтивость по отношению к нему. Позволил увидеть нас с Магнусом в башне и услышать последние слова Магнуса, перед тем как он вошел в бушующее пламя. Таким образом, я рассказал ему все.
В ответ он лишь кивнул, но о себе не поведал ничего. Однако я видел, что последние слова Магнуса произвели на него впечатление: выражение его лица несколько изменилось, словно лоб вдруг разгладился и кожа на щеках туго натянулась.
К моему удивлению, он отвернулся и посмотрел в сторону главного алтаря. Потом скользнул мимо нас и повернулся к нам спиной, как будто совершенно забыв о нашем существовании и абсолютно не опасаясь каких-либо действий с нашей стороны.
Он медленно двинулся вперед по главному нефу, но походка его при этом ничем не напоминала человеческую. Держась в тени, он так быстро перемещался с одного места на другое, что казалось, будто он на миг исчезает, а затем появляется снова. Он ни разу не вышел на свет, и стоило только кому-либо из заполняющих собор верующих взглянуть в его сторону, как он тут же испарялся.
Меня восхищало его мастерство. Желая выяснить, могу ли я двигаться так же, я последовал за ним. Габриэль молча пошла со мной.
Оказалось, что это гораздо проще, чем нам казалось. Он же, в свою очередь, был буквально поражен, увидев нас рядом с собой.
От потрясения он на секунду потерял контроль над собой, и это позволило мне увидеть, в чем именно состоит его слабость - в гордыне. То, что мы смогли незамеченными подобраться к нему так близко и при этом с легкостью скрывали свои мысли, задело и оскорбило его.
Хуже того. Едва он понял, что я догадался о его чувствах, - а я открыл ему это буквально на долю секунды, - он пришел в ужасную ярость. От него исходил испепеляющий жар, хотя на самом деле жаром это назвать было нельзя.
Габриэль бросила на него презрительный взгляд. Она смотрела горящими глазами, и на какое-то время между ними возник контакт, к которому мне не было доступа. Юноша, казалось, был озадачен.
Однако в тот момент он был занят совсем другими проблемами, и я постарался понять, в чем именно они состоят. Он внимательно оглядывал верующих, убранство алтаря и смотрящие на него отовсюду образы Всевышнего и Девы Марии. В ту минуту он казался истинным богом, а на его совершенно невинном и очень белом лице плясали отблески света.
Он вдруг скользнул рукой под мой сюртук и обнял меня. Его прикосновение было столь странно соблазнительным, а красота лица настолько восхитительной, что я не в силах был отодвинуться от него. Другой рукой он обнял Габриэль, и при виде этих двух стоящих рядом ангелов я едва не обезумел.
- Вы должны пойти со мной, - сказал он.
- Куда? Зачем? - спросила Габриэль.
Я вдруг ощутил сильное давление. Он пытался увести меня против моей воли, но ему это не удавалось. Я буквально прирос к каменному полу. Я заметил, что при взгляде на него лицо Габриэль затвердело. И вновь юноша пришел в сильное смущение. Мысли его путались, и он не в силах был скрыть это от нас.
Так, значит, он недооценил не только наши моральные, но и физические силы. Интересно...
- Вы должны сейчас же пойти со мной, - повторил он, усилием воли пытаясь заставить меня подчиниться. Я чувствовал его психологическое давление так явно, что ошибиться не мог. - Если вы выйдете, мои приверженцы не причинят вам никакого вреда.
- Ты лжешь, - ответил я. - Ты отослал своих последователей и теперь торопишься выбраться отсюда, пока они не вернулись, потому что не хочешь, чтобы они видели, как ты выходишь из собора, не хочешь, чтобы они узнали, что ты был в храме.
И снова Габриэль презрительно усмехнулась.
Упершись рукой ему в грудь, я попытался оттолкнуть его. Он обладал не меньшей силой, чем Магнус. Однако я не позволил себе испугаться.
- Почему ты не хочешь, чтобы они это увидели? - глядя ему прямо в глаза, шепотом спросил я.
И вдруг в нем произошла такая разительная и отвратительная перемена, что у меня невольно перехватило дыхание. Ангельское выражение лица исчезло, глаза широко раскрылись, рот решительно сжался. Все тело странным образом изогнулось, и чувствовалось, что он с трудом удерживается от того, чтобы заскрипеть зубами и сжать кулаки.
Габриэль отпрянула, а я не выдержал и расхохотался. Это было одновременно и очень страшно, и очень смешно.
Не знаю, что это было, возможно, просто иллюзия, но видение быстро исчезло, и он вновь стал прежним. Его лицо даже приняло величественное и высокомерное выражение. Он устремил на меня поток своих мыслей, сообщая мне, что я оказался гораздо сильнее, чем он ожидал. Но если остальные увидят его выходящим из храма, это может их испугать, а потому мы должны поторопиться.
- И снова ложь, - шепнула Габриэль.
Я понимал, что гордыня не позволит ему простить нам все, что произошло. И да поможет Бог Никола, если нам не удастся перехитрить этого демона!
Обернувшись к Габриэль, я схватил ее за руку, и мы помчались по главному проходу к дверям. Габриэль с белым напряженным лицом вопросительно посматривала то на юношу, то на меня.
- Спокойно, - прошептал я.
Оглянувшись, я увидел его далеко позади. Он стоял спиной к алтарю и широко раскрытыми глазами смотрел нам вслед. В это мгновение он показался мне похожим на ужасное, отвратительное привидение.
Добежав до притвора, я напряг всю волю и стал звать остальных, вслух повторяя для Габриэль все, что говорил им. Я предлагал им вернуться и войти в собор, если они того хотят, потому что их предводитель стоит сейчас возле самого алтаря и остается при этом целым и невредимым.
Я все громче и громче произносил слова, одновременно посылая мысленные импульсы. Габриэль тоже присоединилась ко мне и стала звать существ вместе со мной.
Я чувствовал, как юноша приближается ко мне со стороны алтаря, - и вдруг он куда-то исчез. Я никак не мог понять, куда же он делся.
Совершенно неожиданно он возник совсем рядом, сбил с ног Габриэль и вцепился в меня железной хваткой, пытаясь оторвать от пола и вышвырнуть за дверь.
Я отчаянно сопротивлялся. В полном отчаянии я пытался вспомнить все, что мне было известно о Магнусе, мысленно сравнивая его походку с манерой передвижения этого странного существа, и наконец с силой отбросил его, но не так, как в подобной ситуации я поступил бы со смертным. Вместо того чтобы бросить на пол, я подкинул его в воздух.
Как я и рассчитывал, он проделал в полете несколько сальто и врезался в стену.
По рядам верующих пронесся ропот. Они видели какое-то движение и слышали шум. Но юноша тем временем снова исчез, а мы с Габриэль стояли в тени и потому ничем не отличались от других людей в соборе.
Я отодвинул с дороги Габриэль. В ту же секунду он опять возник и устремился прямо на меня. Но я сумел предугадать его намерения и отступил на шаг в сторону, ставя подножку.

Он распластался на полу футах в двадцати от нас и уставился на меня с некоторым благоговением, словно увидел вдруг божество. Карие глаза его были необыкновенно большими, золотисто-каштановые волосы растрепались. Несмотря на совершенно невинное выражение его лица, я ощущал устремленный на меня поток мысленных приказов. Он говорил о том, что я слабое, глупое, несовершенное создание и его сторонники, которые вернутся совсем скоро, разорвут меня на части. А моего любимчика смертного поджарят на медленном огне.
Я рассмеялся про себя. Все это выглядело не менее смешно и нелепо, чем драка в старинной комедии.
Габриэль лишь переводила взгляд с одного из нас на другого.
Я вновь мысленно обратился к остальным, и на этот раз мне ответили, стали задавать множество вопросов.
- Войдите в собор, - снова и снова повторял я, в то время как юноша вскочил на ноги и в дикой, ослепляющей ярости бросился на меня.
Габриэль и я схватили его одновременно и держали так крепко, что он не мог даже пошевелиться.
Следующий момент был для меня одним из самых ужасных. Я увидел, что он пытается вонзить мне в шею клыки. Они угрожающе торчали из его оскаленного рта, а округлившиеся глаза существа были совершенно пусты. Я с силой отпихнул его от себя, и юноша исчез.
А все остальные подходили все ближе и ближе.
- Посмотрите, ваш предводитель сейчас в соборе! - крикнул я. - И любой из вас может войти сюда безбоязненно, ни с кем ничего плохого не случится.
Слишком поздно услышал я предостерегающее восклицание Габриэль. Словно из-под земли он возник прямо передо мной, и я получил страшный удар в челюсть, от которого голова моя дернулась назад и вверх, и я на мгновение увидел верхние своды собора. Прежде чем я успел оправиться, он ударил меня снова, на этот раз в грудь, и я вылетел через двери собора прямо на вымощенную камнем площадь.

ЧАСТЬ IV

ДЕТИ ТЬМЫ

Глава 1

Я не видел перед собой ничего, кроме пелены дождя, но явственно ощущал их присутствие совсем рядом. А юноша отдавал приказания.
- Они не обладают большой властью, - мысленно говорил он им таким тоном, как будто перед ним стояли неразумные дети. - Хватайте их'
- Лестат, не сопротивляйся, это бесполезно, - шепнула мне Габриэль
Я понимал, что она права. Но я никогда в жизни ни перед кем не склонял головы. Схватив Габриэль за руку, я потащил ее за собой, и мы побежали мимо собора в сторону моста.
Мы лавировали между людьми в мокрых плащах и забрызганными грязью экипажами, но существа преследовали нас буквально по пятам, двигаясь так быстро, что люди их просто не замечали. Я чувствовал, что твари почти не испытывают страха перед нами.
В одной из темных улочек на левом берегу Сены все было кончено.
Словно демоны-херувимы, они возникали повсюду, вверху и внизу, спереди и сзади я видел их белые лица. Я попытался вытащить шпагу, но враги повисли у меня на руках.
- Будь что будет, - услышал я рядом голос Габриэль.
Я крепко держался за рукоять шпаги, но чувствовал, что меня отрывают от земли. То же произошло и с Габриэль.
Перед моим мысленным взором мелькали страшные картины, и я догадался, куда нас тащат. Кладбище Невинных мучеников находилось всего в нескольких десятках шагов. Я уже различал отблески костров, которые жгли каждую ночь среди открытых могил, считая, что таким образом можно избавиться от зловония.
Обхватив Габриэль за шею, я кричал, что не в силах вынести этого ужасного запаха, однако они увлекали нас все дальше и дальше сквозь тьму, потом через ворота кладбища и мимо склепов из белоснежного мрамора.
- Уверен, вам тоже все это не нравится! - кричал я, пытаясь вырваться из их рук. - Так почему же вы продолжаете жить среди мертвецов, в то время как созданы для того, чтобы питаться живыми.
Внезапно я почувствовал себя так плохо, что не в силах был ни морально, ни физически сопротивляться. Вокруг нас повсюду валялись разлагающиеся трупы, отвратительный запах доносился даже из очень богатых склепов.
К тому моменту, когда мы достигли самого темного угла кладбища и оказались в одном из огромных склепов, я успел убедиться, что они не меньше меня ненавидят эту вонь. Я чувствовал их отвращение, несмотря на то что они дышали полной грудью и, казалось, насыщались мерзкими запахами. Габриэль вцепилась мне в шею и дрожала с головы до ног.
Мы вошли в еще какую-то дверь и при тусклом свете факелов стали спускаться вниз по выбитым в земле ступеням.
Запах становился все сильнее. Казалось, он исходит от черных и грязных стен. Меня затошнило, и я вынужден был наклониться и выплюнуть скопившуюся во рту кровавую слюну, которая тут же впиталась в землю. Мы быстро двигались дальше.
- Как можно жить среди этих могил? - в ярости воскликнул я. - Ну скажите, почему вы по собственной воле готовы жить в таком аду?
- Заткнись! - прошипела, подскакивая ко мне, одна из женщин с темными глазами и растрепанными, как у ведьмы, волосами. - Заткнись, богохульник! Проклятый нечестивец!
- Не поминай понапрасну дьявола, дорогуша! - насмешливо шепнул я. - Не то он обойдется с тобой еще хуже, чем Всевышний!
Она было засмеялась, но тут же смолкла, словно вспомнив вдруг, что смеяться запрещено. Я подумал, что наше маленькое сборище обещает быть довольно веселым и забавным.
Мерцание огней, шарканье босых ног по грязи, грязные лохмотья, задевающие меня по лицу... На мгновение из темноты выступил ухмыляющийся череп, потом я увидел еще один, еще... в одном из углублений в стене их была целая гора...
Я попытался вырваться, задел ногой другую кучу, и по ступеням с грохотом покатились кости. Вампиры вцепились в нас еще крепче, стараясь при этом поднять нас повыше. Мы двигались мимо полуразложившихся трупов, приставленных к стенам, как статуи, мимо скелетов, едва прикрытых истлевшим тряпьем.
- Все это чересчур мерзко, - сквозь зубы проговорил я.
Наконец мы достигли последних ступеней, и теперь нас тащили по каким-то огромным катакомбам. Откуда-то доносились глухие звуки литавр.
Впереди ярко горели факелы, и сквозь мрачный вой мы услышали в отдалении чьи-то полные боли и ужаса вопли. Но кроме этих непонятных криков мое внимание привлекло что-то еще.
Несмотря на сильную вонь, я явственно ощущал поблизости запах смертного человека. Это был Никола! Он был жив, и я мог слышать поток его тревожных, спутанных мыслей. Это был несомненно его запах, но я чувствовал, что с Ники что-то не так. В его голове царил полный хаос.
Мне трудно было определить, слышала ли его Габриэль.
Внезапно нас обоих швырнули на грязную землю. Все отступили назад, оставив нас лежать посередине.
Я поднялся и помог встать Габриэль. Мы находились в огромном помещении со сводчатым потолком, едва освещенном тремя факелами. Державшие их в руках вампиры образовали треугольник, в центре которого стояли мы с Габриэль.
В дальнем конце помещения возвышалось что-то большое и темное. Чувствовался запах дерева и смолы, сырости и гниющей материи, запах живого человека. Никола там!
Выбившиеся из-под ленты волосы Габриэль рассыпались и укрыли ей плечи. Прильнув ко мне, она внимательно и настороженно, но в то же время спокойно оглядывалась вокруг.
Окружавшие нас вампиры взвыли с новой силой, однако громче всех звучали уже слышанные нами прежде голоса иных существ, доносящиеся откуда-то глубоко из-под земли.
Я догадался, что это кричат запертые в гробах вампиры, жаждущие крови и молящие о прощении и освобождении или даже о самом адском огне. Слушать их вопли было совершенно невыносимо.
Я не мог прочитать мысли Ники. Его разум источал только легкий шум, и понять что-либо было невозможно. Что с ним? Быть может, он спит? Или впал в безумие?
Громкий грохот литавр слышался теперь совсем рядом. Но еще громче были душераздирающие вопли, лишенные какого-либо смысла или выражения. Те, что стояли вокруг нас, перестали выть, однако литавры гремели, причем мне казалось, что звук их раздается прямо у меня в голове.
С трудом удерживаясь от того, чтобы зажать руками уши, я огляделся.
Нас окружал по меньшей мере десяток существ. Среди них были молодые и старые, мужчины и женщины, один даже совсем еще мальчик. Все они кутались в грязные лохмотья, но то были остатки обычной человеческой одежды. Босые ноги и спутанные волосы также были неимоверно грязны. Присутствовала среди них и та женщина, с которой я разговаривал. Ее прекрасную фигуру скрывали замызганные тряпки, а устремленные на нас темные глаза блестели, словно бриллианты в грязи. За спинами этого своего рода авангарда стояли еще двое. Они-то и били в литавры.
Я мысленно молил Бога, чтобы он дал мне силы. Стараясь не заострять внимание на мыслях о Никола, я тем не менее пытался услышать его и безмолвно давал торжественную клятву: я вытащу всех нас отсюда, хотя и не знаю пока, как именно!
Грохот литавр начал стихать, ритм замедлился, и у меня появилось доселе незнакомое мне ощущение страха, от которого перехватывало горло. Один из тех, что держали факелы, приблизился.
Он едва не обжег меня пламенем, и я почувствовал, как замерли в ожидании остальные. Я почти физически ощущал их возбуждение.
С выражением вызова на лице я швырнул факел на землю.
Своим поступком я застал их врасплох, и все они вдруг замерли. Возбуждение куда-то улетучилось, точнее, существа стали несколько спокойнее и серьезнее.
Литавры настойчиво гремели, но твари, похоже, совсем не замечали их звона. Они пристально разглядывали пряжки на наших башмаках, наши волосы и лица, причем с таким угрожающим и одновременно горестным видом, словно умирали от голода. Молоденький мальчик с выражением страдания на лице протянул руку и хотел коснуться Габриэль.
- Прочь! - прошипел я, и он покорно отскочил, на ходу подхватив с земли факел.
Теперь у меня не оставалось сомнений в том, что мы вызываем у них зависть и любопытство. Это было нашим основным преимуществом и могло стать главным козырем в игре.
Медленно обводя взглядом толпу этих тварей, я принялся неторопливо стряхивать грязь с сюртука и бриджей, потом разгладил плащ и расправил плечи. Приведя в порядок волосы, я встал, сложил на груди руки и осмотрелся вокруг, являя собой воплощение гордости и достоинства.
Габриэль едва заметно улыбнулась. Собранная и настороженная, она стояла, крепко сжимая рукоять шпаги.
Наши действия вызвали всеобщее изумление. Темноглазая женщина смотрела на нас как завороженная. Я подмигнул ей и мысленно сказал, что, встань она хотя бы на полчасика под чистые струи водопада, она была бы просто восхитительна. Она отступила на пару шагов и сжала на груди остатки платья. Интересно... Нет, это действительно интересно...
- Я хочу выслушать объяснения! - произнес я, глядя на них так, словно видел перед собой нечто из ряда вон выходящее.
Своим поведением я снова вызвал слабую улыбку на лице Габриэль.
- Кем вы себя вообразили? - сурово продолжал я. - Трясущими цепями привидениями, которые охотятся на людей на кладбищах и обитают в старинных замках?
Они начали переглядываться - было видно, что чувствовали они себя не в своей тарелке. Литавры смолкли.
- В детстве няня пугала меня рассказами о таких демонах, - сказал я. - Она говорила, что в любой момент они могут с воплями выскочить из хранящихся в нашем доме доспехов и утащить меня с собой. Так вы их изображаете?
Я топнул ногой и подался вперед. Они с визгом попятились от меня.
Только темноглазая женщина не сдвинулась с места.
Я тихо рассмеялся.
- А ведь ваши тела совсем не отличаются от наших... или я ошибаюсь? - медленно промолвил я. - Они такие же гладкие, без единого изъяна. В ваших глазах я вижу отражение собственной власти. Весьма странно...
Я чувствовал их смущение. Вой за стенами тоже стал тише, словно пленники могил, забыв о боли, прислушивались к моим словам.
- Неужели вам доставляет удовольствие жить в такой грязи и вони? - спросил я. - Именно поэтому вы так живете?
Страх... и зависть... Они никак не могли понять, каким образом нам удалось избежать их участи.
- Наш вождь - сатана, - коротко ответила темноглазая женщина. Манера ее речи свидетельствовала о том, что при жизни она, должно быть, пользовалась уважением. - Как нам и положено, мы служим сатане.
- Почему? - вежливо поинтересовался я.
Ответом мне было лишь напряженное молчание.
Я ощутил слабые импульсы, исходящие от Никола. Они не были направлены на кого-либо конкретно и свидетельствовали лишь о волнении, возбуждении. Быть может, он просто услышал мой голос?
- Своим неповиновением ты навлечешь на всех нас гнев Господен, - произнес самый молодой из них, совсем еще мальчик, которому в момент перерождения было, должно быть, не более шестнадцати лет. - Вы погрязли в тщеславии и пороке и пренебрегаете Путем Тьмы. Живете среди смертных. Посещаете места, где царит свет.
- Но почему вы сами не делаете этого? - удивился я. - Или вы рассчитываете вознестись на Небеса на белых крыльях, когда закончится время вашего покаяния? Это вам пообещал сатана? Спасение души? На вашем месте я не стал бы полагаться на его слово.
- За свои грехи вы будете сброшены на самое дно адской бездны! - выкрикнула одна из них, миниатюрная женщина, скорее, впрочем, похожая на ведьму. - Вы больше не будете творить зло на Земле!
- И когда же нас туда сбросят? - поинтересовался я. - Вот уже полгода я есть то, что я есть. Ни Бог, ни сатана меня ни разу не побеспокоили. Неприятности мне доставляли только вы.
На какое-то время они застыли словно парализованные. Почему Господь не поразил нас насмерть, когда мы осмелились войти в храм? Как удалось нам стать такими, какие мы есть? Именно эти вопросы вертелись у них в головах.
Вполне возможно, что в тот момент я легко мог нагнать на них страху и одержать победу. Но как же быть с Ники? Если бы только я мог прочесть мысли Ники, я, быть может, увидел бы, что находится за этой грудой полусгнившего черного тряпья.
Я не сводил взгляда с вампиров.
Дрова... смола... там, несомненно, был погребальный костер. И еще эти чертовы факелы.
Темноглазая женщина подошла ближе и попыталась вмешаться в беседу. В ней не осталось злости, и чувствовалось, что она очень заинтересовалась. Но мальчик в ярости оттолкнул ее. Он придвинулся ко мне почти вплотную, и я ощутил его дыхание на своем лице.
- Ублюдок! - выкрикнул он. - Тебя создал этот изгой Магнус! Он бросил вызов нашему обществу, бросил вызов Пути Тьмы! А ты из тщеславия опрометчиво передал Темный Дар этой женщине! Точно так же, как получил его сам!
- Если вас не накажет сатана, - вновь заговорила миниатюрная женщина, - мы сделаем это сами. Это наше право и наш долг!
Мальчик указал на скрытый пока погребальный костер и сделал знак остальным отойти в сторону.
Часто и громко вновь зазвучали литавры. Круг расступился, и факельщики подошли ближе к костру.
Из толпы вышли двое и сорвали драпировку - гигантские куски черной саржи. Взметнулись и тут же осели клубы пыли.
Погребальный костер был огромен - ничуть не меньше того, который поглотил Магнуса.
На самом верху этого костра в грубо сколоченной деревянной клетке, привалившись к прутьям, стоял на коленях Никола. Он смотрел на нас невидящим взглядом, и ни в лице его, ни в мыслях я не нашел ни одного намека на то, что он нас узнал.
Вампиры еще выше подняли факелы, чтобы нам было лучше видно. И я почувствовал, что в них снова растет возбуждение, подобное тому, которое они испытывали в первые минуты нашего пребывания в этом подземелье.
Габриэль сжала мою руку, призывая к спокойствию. На ее лице не дрогнул ни один мускул.
На горле у Ники я заметил голубоватые отметины. Кружева на его рубашке были такими же грязными, как и лохмотья вампиров, штаны были измяты и порваны. Все тело его покрывали раны и царапины, и он потерял столько крови, что я удивлялся, как он еще жив.
В сердце мое медленно заползал страх, но я понимал, что именно этого они и добиваются. А потому постарался спрятать его как можно глубже.
Клетка - ерунда. Я сломаю ее без труда. И у них всего три факела. Вопрос лишь в том, как и когда это сделать. Мы не можем погибнуть так глупо! Нет, только не это!
Я без всякого выражения смотрел на Никола, равнодушно оглядывал связки хвороста и поленья дров. Меня охватывала рвущаяся наружу ярость. На лице Габриэль застыла маска ненависти.
Казалось, они почувствовали наше негодование и сначала отодвинулись было от нас, но потом снова смущенно и неуверенно начали подступать поближе.
Однако одновременно происходило что-то еще. Круг вокруг нас стал сжиматься.
- Идет их предводитель, - дотрагиваясь до моей руки, шепнула Габриэль.
Где-то открылась дверь. Грохот литавр стал громче, а умоляющие о прощении и освобождении крики за стеной - еще настойчивее. Окружающие нас вампиры неистово завопили. Я изо всех сил удерживался, чтобы не зажать руками уши.
Внутренний голос убеждал меня ни в коем случае не смотреть на предводителя. Однако я не в силах был сопротивляться своему желанию и медленно повернул голову, чтобы встретиться с ним взглядом и вновь испытать на себе его власть.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:42 | Сообщение # 18

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Глава 2

Он шел со стороны погребального костра к центру круга. Рядом с ним шагала женщина-вампир, которую до сих пор мы не видели. При взгляде на него я испытал тот же шок, что и тогда, когда он появился в соборе Нотр-Дам.
В большей степени, чем его несомненная красота, меня поразило выражение абсолютной невинности на его лице. Он двигался так легко и стремительно, что казалось, будто вообще не касается ногами пола. Огромные глаза были устремлены прямо на нас, а волосы, несмотря на покрывавший их слой пыли, источали красноватый блеск.
Я попытался проникнуть в его разум, чтобы понять, почему столь, я бы сказал, возвышенное существо обречено быть предводителем мрачных призраков, в то время как у него есть возможность путешествовать по всему миру. Я постарался вновь осознать то, что почти осознал в тот момент, когда мы стояли с ним лицом к лицу возле алтаря. Если я сумею понять его, мне, возможно, удастся одержать над ним победу. А я непременно должен выиграть эту битву.
Мне показалось, что он молча мне отвечает. На его невинном лице промелькнуло выражение, похожее на мгновенный отблеск райской красоты в бездне ада. Словно дьявол после своего падения сумел сохранить ангельский лик.
Однако я чувствовал: что-то не так. Предводитель хранил молчание. Литавры оглушительно гремели, но я явственно ощущал всеобщую неуверенность и растерянность. Темноглазая женщина не выла так, как это делали другие, а вскоре и все прочие замолкли.
Появившаяся вместе с предводителем женщина вдруг расхохоталась. Она представляла собой весьма странное существо и была одета, как прежде могли одеваться королевы: на ней были лохмотья когда-то великолепного платья с богато украшенным поясом.
Все общество, если, конечно, его можно было так назвать, пришло в недоумение. Один из тех, кто бил в литавры, застыл на месте.
А похожая на королеву женщина хохотала все громче и громче. Сквозь завесу грязных спутанных волос блестели ее белые зубы.
Совершенно очевидно, что когда-то она была очень привлекательной. Но не присущее смертным старение испортило ее внешность. Искаженный гримасой рот, дико смотрящие прямо перед собой глаза делали ее похожей на умалишенную. Неожиданно тело ее странно выгнулось, точно так же, как тело Магнуса, когда он плясал вокруг своего погребального костра.
- Ну разве я вас не предупреждала? - вопила она. - Разве не говорила я вам?
За ее спиной в клетке шевельнулся Никола. Я чувствовал, что смех вызывает у него раздражение. Однако он продолжал смотреть прямо на меня, и лицо его, несмотря на искаженные черты, по-прежнему отражало свойственную ему чувствительность и эмоциональность. Страх в его душе боролся с гневом, смешанным с любопытством и отчаянием.
Золотоволосый предводитель не сводил взгляда с королевы вампиров, и лицо его ничего не выражало. Мальчик с факелом выскочил вперед и заорал на женщину, приказывая ей замолчать. Несмотря на грязные лохмотья, он выглядел в этот момент едва ли не царственно.
Женщина повернулась к нему спиной и посмотрела прямо на нас. Когда она заговорила, голос ее, перемежаемый приступами смеха, звучал так хрипло, что трудно было определить, кому он принадлежит - мужчине или женщине.
- Тысячу раз говорила я вам, но вы не хотели меня слушать, - твердила она, дрожа так, что даже лохмотья на ее теле колыхались. - Вы называли меня бродячей Кассандрой, вечной мученицей, уставшей от слишком долгого существования на этой земле. Теперь вы видите, что все до единого мои предсказания были верны!
Предводитель, казалось, не обратил на нее никакого внимания.
- И должен был появиться сей великолепный шевалье, - продолжала она, приблизившись к нам почти вплотную, - чтобы раз и навсегда доказать вам это.
Она с шумом втянула в себя воздух и застыла на месте. И в тот момент, когда она стала вдруг совершенно спокойной, она превратилась в настоящую красавицу. Мне неудержимо захотелось расчесать ее волосы, вымыть их собственными руками, одеть ее по современной моде и взглянуть на нее в зеркале своего времени. Мысль о том, чтобы смыть с нее отвратительную грязь, буквально завладела моим разумом.
Пристально глядя на меня, она уловила мысленные видения, и лицо ее стало еще более привлекательным. Однако безумная веселость постепенно возвращалась к ней и искажала ее черты.
- Накажите их! - кричал мальчик. - Пусть сатана станет им судьей! Зажигайте огонь!
Никто, однако, не двинулся с места.
Не раскрывая рта, женщина напевала какую-то странную мелодию и, похоже, что-то бормотала про себя. Предводитель по-прежнему смотрел, не произнося ни слова.
Мальчик в ярости подскочил к нам и поднял руки, похожие на звериные лапы с длинными когтями.
Я выхватил у него из рук факел и сильно ударил в грудь, отчего мальчишка пролетел через весь круг и растянулся на полу, врезавшись в сложенные возле костра связки хвороста. Швырнув факел в грязь, я затоптал его.
Королева вампиров визгливо расхохоталась, тем самым приведя в ужас всех остальных. Однако на лице предводителя не дрогнул ни один мускул.
- Я не собираюсь ждать здесь суда сатаны! - крикнул я, обводя всех взглядом. - Если, конечно, сам сатана сюда не явится.
- Так! Скажи им все, мой мальчик! - с торжеством воскликнула женщина. - И заставь ответить тебе!
Мальчишка уже снова был на ногах.
- Ваши преступления известны! - злобно крикнул он, вновь входя в круг.
Он был в ярости, и от него исходило ощущение силы и власти. Я наконец понял, насколько трудно судить о существах по тому внешнему облику смертных, которым каждый из них обладал. Этот мальчик мог быть древним старцем, миниатюрная старушка - юной девушкой, а юный предводитель - самым старым из всех.
- Взгляните на него! - вновь заговорил мальчик, подходя к нам. Глаза его воодушевленно горели, он снова чувствовал внимание к себе со стороны общества. - И вспомните, что этого демона никак нельзя назвать новообращенным. Его не приглашали ни сюда, ни куда-либо еще, а сам он не просил, чтобы его приняли. Он не давал обетов сатане. Он не отдавал ему душу на смертном одре, на самом деле он и не умирал! - Голос его звенел все громче и громче. - Он даже не был погребен! И не восставал из могилы, как все Дети Тьмы! Нет! Вместо этого он осмеливается бродить по свету в облике обыкновенного смертного! И как обыкновенный смертный проворачивает свои делишки в самом центре Парижа!
Ответом на его слова были громкие вопли, раздавшиеся за стенами подземелья. Однако вампиры, стоящие вокруг, молча выдержали его взгляд. От возбуждения у мальчика даже дрожала челюсть.
Воздев руки кверху, он издал протяжный вой. Лицо его исказилось от ярости. Но поддержали эту страсть лишь один или двое из вампиров.
Королева вампиров буквально затряслась от хохота и взглянула на меня с совершенно безумной улыбкой. Но мальчишка не отступал.
- Он любит греться у камина, а ведь это строжайше запрещено! - вопил он, дрожа и топая ногами. - Он ищет плотских удовольствий, вместе со смертными слушает музыку и танцует!
- Заткнись! - рявкнул я, хотя, по правде говоря, мне хотелось дослушать его до конца.
Он подался вперед, едва не ткнув меня в лицо пальцем.
- Никакие ритуалы уже не помогут ему очиститься! - кричал он. - Слишком поздно давать обеты и просить благословения Тьмы!
- Давать обеты Тьме? Просить у Тьмы благословения? - Я обернулся к королеве вампиров. - Что вы на это скажете? Ведь вы примерно одного возраста с Магнусом... он был таким же старым, когда шагнул в огонь. Почему же вы столько времени все это терпите?
Глаза ее, пылающие, как два уголька, закатились, и она опять громко расхохоталась.
- Я никогда не причиню тебе зла, мой мальчик, - сказала она, - ни одному из вас. - Она ласково взглянула на Габриэль. - Вы стоите сейчас на Пути Дьявола, и вас ждет множество приключений. Какое право имею я вмешиваться в то, что случится с вами за те века, которые вам отпущены?
Путь Дьявола... Это были первые слова из всех, что я здесь услышал, которые нашли отклик в моей душе. От одного вида этой женщины мне становилось легче на душе. В своем роде она была точной копией Магнуса.
- Да, я действительно так же стара, как и твой учитель, - с легкой и мимолетной улыбкой, на секунду обнажившей ее белоснежные, касающиеся нижней губы клыки, ответила она и оглянулась на предводителя, смотрящего на нее по-прежнему без всякого интереса. - Я была здесь, была членом этого общества, когда Магнус украл наши секреты... О, он был очень ловок, этот алхимик Магнус!... Такого мастерства, с каким он пил кровь, обеспечивающую ему вечную жизнь, в Мире Тьмы никто и никогда прежде не видел! С тех пор прошло триста лет, и вот теперь он передал свой Темный Дар тебе, мой мальчик!
Ее лицо вновь превратилось в насмешливую маску из старинной комедии и стало похожим на лицо Магнуса.
- Покажи мне силу и власть, которые он подарил тебе, мой мальчик. Известно ли тебе, что значит, когда такой могущественный вампир, как Магнус, никому прежде не передававший свой Темный Дар, превращает тебя в себе подобного? Здесь это строго запрещено, дитя мое. Никто из тех, кто достиг подобного возраста, не имеет права передавать свой Дар. Ибо тот, кого он произведет, может с легкостью стать гораздо более могущественным, чем наш милостивый предводитель и все наше общество вместе взятое.
- Прекрати этот бессмысленный и вредный бред! - выкрикнул мальчик.
Однако все остальные слушали ее очень внимательно. Темноглазая женщина подошла ближе, чтобы получше разглядеть королеву, совершенно забыв о том, что она должна ненавидеть нас и бояться.
- Ты сказала более чем достаточно! - снова вмешался мальчик. - Ты ненормальная, все вы, старики, сумасшедшие! Вам давно пора умереть! Говорю тебе, эти отступники должны быть наказаны! Как только они будут уничтожены у всех на глазах, все вновь придет в норму и порядок будет восстановлен.
И, кипя от ярости, он опять обернулся к остальным.
- Повторяю вам: все вы злобными демонами ходите по земле, ибо так угодно Богу, и во славу Его вы должны заставлять смертных страдать. А если отступите, то будете уничтожены и брошены на самое дно адской бездны, ибо души ваши прокляты и бессмертие даровано вам лишь ценой мучений и страданий.
Снова раздался вой, свидетельствующий о всеобщей растерянности.
- Ну вот, наконец-то! - воскликнул я. - Да это целая философия! И вся эта философия полностью основана на лжи. А вы так запуганы, что готовы по собственной воле жить в этом аду! И давно уже в нем живете, скованные по рукам и ногам не хуже самого последнего смертного! И вы хотите наказать нас только за то, что мы не следуем вашему примеру?! Лучше уж вы последуйте нашему!
Одни вампиры молча уставились на нас, другие возбужденно переговаривались между собой. Время от времени они бросали взгляды на своего предводителя и на королеву.
Предводитель по-прежнему молчал.
Мальчик вновь призвал всех к порядку и потребовал внимания.
- Мало того, что он оскверняет святые места, - кричал он, - мало того, что ведет себя как простой смертный! Сегодня ночью в одной из деревень недалеко от Парижа он привел в ужас всех верующих, собравшихся в церкви. Весь Париж теперь говорит об этом кошмаре, о вампирах, выскочивших из могил под самым алтарем. Говорят о нем и этой женщине, над которой он без разрешения и соблюдения ритуалов произвел Обряд Тьмы! Точно такой же, какой был произведен над ним самим.
Послышались вздохи, глухой ропот и шум. А старая королева издала одобрительный вопль.
- Это очень тяжкие преступления, - продолжал вопить мальчишка. - Говорю вам, они не должны уйти отсюда безнаказанными! А кто из вас не знает, как он насмехался над всеми на сцене бульварного театрика, которым сам же и владеет, как какой-нибудь смертный? Там перед тысячами парижан он щеголял мастерством и умением, присущими только Детям Тьмы! Ради собственного развлечения и на потеху толпы он раскрыл секреты, которые мы тщательно хранили в течение многих веков.
Склонив голову набок и потирая руки, старая королева вопросительно смотрела на меня.
- Это все правда, мой мальчик? - спросила она. - Ты действительно сидел в ложе в "Опера"? Стоял перед огнями рампы "Комеди Франсез"? Танцевал с королем и королевой на балу в Тюильри? Ты и эта красавица, которую ты так великолепно создал, делали все это? Правда ли, что вы катались по бульварам в золоченой карете?
Она долго смеялась, медленно обводя взглядом окружающих, и из глаз ее струились лучи мягкого света, с помощью которых она заставляла вампиров подчиняться.
- Ах! Какое пышное великолепие и какое достоинство! - продолжала она. - А теперь расскажи мне, что произошло в соборе, когда вы туда вошли?
- Абсолютно ничего, мадам, - ответил я.
- Величайшие преступления! - в безмерном гневе вопил мальчик-вампир. - Этого вполне достаточно, чтобы против нас поднялся весь город, если не все королевство! И это после того, как мы веками тихо и незаметно охотились, держали в руках великий город, давая повод лишь для смутных слухов и разговоров украдкой о величии нашей власти! Мы - призрачные охотники! Мы - дети ночи! И мы должны давать людям повод для страха и поддерживать ужас, а не вести себя как разбушевавшиеся демоны!
- Нет, это поистине грандиозно и слишком великолепно! - закатив глаза, воскликнула старая королева. - Лежа на каменном ложе, я видела сны о том, что представляет собой мир смертных, существующий над моей головой. Из своей могилы я прислушивалась к их голосам, к новой для меня музыке, и она звучала для меня как колыбельная песня. Я представляла себе фантастические перемены, произошедшие в этом мире, смелость и отвагу его обитателей. И хотя его ослепительный блеск навсегда от меня закрыт, я мечтала о том, что появится кто-то, у кого хватит сил, чтобы путешествовать по этому миру без страха, кто не побоится пройти Путем Дьявола через самое его сердце.
Сероглазый мальчик был уже вне себя.
- Пора вершить правосудие! - воскликнул он, сверкая глазами и глядя на предводителя. - Немедленно зажигайте костер!
Но когда мальчик потянулся к ближайшему факелу, королева подчеркнутым движением отступила, освобождая мне путь. Я стремительно бросился на мальчишку, выхватил факел и подбросил юного вампира к самому потолку так, что он полетел вверх тормашками, а затем рухнул вниз головой на пол. Факел я втоптал в грязь.
Однако нужно было сделать еще кое-что. Общество пришло в волнение, вокруг царил хаос. Кто-то бросился на помощь мальчику, другие взволнованно переговаривались между собой. Лишь предводитель стоял неподвижно, точно во сне.
Воспользовавшись мгновением, я рванулся вперед, быстро взобрался на костер и выломал переднюю стенку маленькой деревянной клетки.
Никола был похож на живой труп. Глаза его остекленели, а рот непрерывно подергивался, не то улыбаясь мне с другой стороны могилы, не то выражая ненависть и презрение. Я буквально выволок его из клетки и стащил вниз, на грязный пол. Никола дрожал как в лихорадке, вырывался из моих рук, пытался оттолкнуть меня и едва слышно ругался на чем свет стоит. Я не обращал на это никакого внимания, точнее, старался сделать вид, что ничего не происходит.
Старая королева следила за нами, как завороженная. Бросив взгляд на Габриэль, я не увидел на ее лице и тени страха. Тогда, вытащив из жилетного кармана жемчужные четки, я встряхнул их, так чтобы распятие оказалось внизу, и надел на шею Никола. Он какое-то мгновение пристально смотрел на маленькое распятие и вдруг расхохотался. В его смехе металлом звенели презрение и злоба. Это были совсем иного рода звуки, чем те, которые могли издавать вампиры. В его эхом отдающемся от стен смехе остро ощущалось биение человеческой крови, полнота и насыщенность человеческой жизни. Он неожиданно разрумянился, от него исходило тепло - он был единственным человеком среди нас, словно ребенок среди фарфоровых кукол.
Общество пришло в неописуемое волнение. Оба потухших факела продолжали валяться в грязи. Никто не протянул к ним руку.
- Теперь, по вашим же законам, вы не можете причинить ему вред, - сказал я. - Однако божественную защиту подарил ему вампир. Как же это понимать, растолкуйте!
Говоря, я продолжал тащить Ники вперед, пока наконец Габриэль не заключила его в свои объятия.
Он не сопротивлялся, но смотрел на нее, не узнавая, и даже коснулся пальцами ее лица. Она отвела их в сторону, как руки ребенка, и продолжала внимательно следить взглядом за мной и предводителем.
- Если вашему предводителю нечего вам сказать, то говорить буду я, - вновь обратился я к ним. - Идите и вымойтесь в водах Сены, а потом оденьтесь, как подобает людям, если еще помните, как это делается. После того, не привлекая к себе излишнего внимания, живите среди людей. Ведь именно в этом и состоит ваше предназначение.
Поверженный мною мальчик, оттолкнув тех, кто помог ему встать на ноги, пошатываясь вновь вышел на середину круга.
- Арман! - умоляющим тоном обратился он к молча стоящему предводителю. - Призови всех к порядку! Арман! Скорее! Спаси всех нас!
- Какого, скажите мне, дьявола вам даны красота, проворство и ловкость, способность видеть то, чего не видят другие, и умение очаровать кого угодно?
Все глаза были устремлены на меня, и только сероглазый мальчик без устали, но тщетно продолжал выкрикивать одно и то же имя:
- Арман!
- Вы напрасно растрачиваете свой Дар! - говорил я. - Хуже того, вы лишаете всякого смысла свое бессмертие! Ничто в мире, кроме, пожалуй, жизни самих смертных, не может быть более нелепым и противоестественным, чем пребывание в плену предрассудков собственного прошлого.
Наступила абсолютная тишина. Я мог слышать слабое дыхание Никола. Я ощущал исходящее от него тепло. Чувствовал, как притупленный интерес к происходящему борется в его душе с самой смертью.
- Разве нет у вас хитрости и смекалки? - звенящим в полной тишине голосом спрашивал я. - Разве вы лишены умения и мастерства? Как я, сирота, смог обнаружить и использовать огромное количество возможностей, в то время как вы, заботливо опекаемые столь злобными родителями, - я кивнул в сторону предводителя и дрожащего от ярости сероглазого мальчика, - способны лишь ползать, как слепые кроты под землей?
- Разгневанный сатана своей властью швырнет тебя в самую бездну ада! - собрав последние силы, выкрикнул мальчик.
- Ты все время твердишь об этом, - ответил я, - но, как видишь, ничего подобного не происходит. И все тому свидетели!
Вампиры согласно зашумели.
- Если ты действительно веришь, что это должно случиться, зачем тогда нужно было притаскивать нас сюда?
Голоса в мою поддержку зазвучали громче.
Я взглянул на маленькую, безнадежно поникшую фигурку предводителя, и следом за мной все головы повернулись в его сторону. Даже безумная королева вампиров остановила на нем свой взгляд.
- Все кончено... - прозвучал вдруг в наступившей тишине его голос.
Даже те, кто корчился в муках за стенами этого зала, не проронили ни звука.
- Уходите! Уходите все! Это конец! - снова послышался его голос.
- Нет, Арман! Нет! - молил его мальчик.
Однако все остальные, закрыв лица руками и что-то шепча, уже пятились и уходили. Литавры были отброшены в сторону, а единственный оставшийся факел горел на стене.
Я не сводил взгляда с предводителя, понимая, что его слова вовсе не означают, что нас освободят.
После того как он силой выпроводил мальчика следом за другими вампирами и возле него осталась только королева, он повернулся и пристально взглянул на меня.

Глава 3

Огромное пустое помещение с невероятно высоким сводчатым потолком, тускло освещенное единственным факелом, где остались стоять посередине только двое вампиров, показалось мне еще более ужасным и отвратительным.
Уйдут ли вампиры с кладбища, размышлял я про себя, или будут в нерешительности топтаться у подножия лестницы? Позволят ли мне увести отсюда Никола? Мальчик, конечно, будет где-то поблизости, но он слаб, а королева не станет ничего предпринимать. Значит, реальную угрозу представляет только предводитель. Однако я не должен торопиться и действовать опрометчиво.
- Арман, - как можно более уважительно обратился я к нему. - Могу я называть тебя так? - Я подошел ближе, внимательно следя за выражением его лица. - Ты, несомненно, главный среди них. А потому именно ты можешь все нам объяснить.
За этими словами мне, разумеется, было трудно скрыть свои истинные мысли. Я обращался к нему, прося разъяснить, почему он, который, судя по всему, был почти одного возраста со старой королевой, довел вампиров до такого состояния, поверг в такие глубины, которые оказались за пределами их понимания. Я вновь мысленно увидел его стоящим перед алтарем Нотр-Дам, вспомнил неземное выражение его лица. И я вдруг сумел взглянуть на него словно изнутри, узреть, какими возможностями обладает это древнее существо, до сих пор продолжающее стоять молча.
Думаю, в тот момент я искал в нем хоть что-либо человеческое. Нечто такое, что вековая мудрость заставит его проявить. И во мне тоже заговорил смертный, тот самый чувствительный молодой человек, который, увидев в своем воображении картины хаоса, плакал в деревенском кабачке.
- Что все это значит, Арман?
Мне показалось, в карих глазах что-то дрогнуло. Однако в следующую секунду лицо его стремительно преобразилось, и на нем появилось выражение такой ярости, что я невольно отпрянул.
Я не мог поверить собственным ощущениям. Те изменения, которые происходили с ним в Нотр-Дам, были сущим пустяком в сравнении с тем, что произошло сейчас. Подобного воплощения ненависти и злобы мне еще не приходилось видеть. Даже Габриэль предпочла отойти подальше. Подняв правую руку, она заслонила Ники, а я продолжал пятиться, пока наконец не оказался рядом с ними и не коснулся руки Габриэль.
Но каким-то чудесным образом гнев его испарился так же быстро, как и возник, и он вновь превратился в очаровательного смертного юношу.
По лицу королевы промелькнула слабая улыбка, и она провела белоснежными, с длинными когтями руками по волосам.
- Ты обращаешься ко мне за разъяснениями? - спросил предводитель.
Он обвел взглядом Габриэль и поникшего на ее плече Никола, а потом снова повернулся ко мне.
- Я мог бы говорить до скончания века, - сказал он, - и все равно не сумел бы объяснить тебе, что именно ты разрушил.
Вроде бы старая королева насмешливо хихикнула, но я был слишком занят предводителем. Меня поражал контраст между мягкостью его голоса и тем гневом, который кипел у него внутри.
- От начала мира существовали наши секреты и таинства, - снова заговорил он. Стоя в центре огромного помещения с безвольно опущенными руками, он казался особенно маленьким. Складывалось впечатление, что его голос звучал сам по себе. - Со времен седой старины такие, как мы, держали в плену города, охотились на людей и делали их своими жертвами, как велели нам Бог и дьявол. Мы - избранники сатаны! Тот, кто хотел попасть в наши ряды, должен был сначала совершить множество преступлений и тем самым доказать, что достоин Темного Дара бессмертия.
Он подошел ко мне чуть ближе, и в глазах его искрами рассыпался свет факела.
- Для своих близких они были мертвы, - продолжал он, - а небольшая примесь нашей крови помогала им перенести ужас пребывания в гробу, пока они ожидали нашего прихода. Тогда, и только тогда, получали они Темный Дар, после чего их вновь оставляли в могиле, до тех пор пока жажда не придавала им сил и не заставляла сломать стены темницы и восстать.
Голос его зазвучал громче, стал более гулким.
- В своих мрачных темницах они познавали смерть, - говорил он. - К моменту своего перерождения, к той минуте, когда они взламывали гробы и удерживающие их железные решетки, они понимали, что такое смерть и что такое власть. Но горе тем, кто оказывался слабым и не в силах был выйти на свободу. Тем, кто своим воем заставлял смертных на следующий день - ибо никто не осмелится прийти на кладбище ночью - прибегать на могилы. К таким мы не проявляли милосердия.
Но те, которые восставали и получали возможность странствовать по земле, испытанные и прошедшие процедуру очищения, становились Детьми Тьмы. Они никогда не получали кровь наших древнейших патриархов, но только кровь совсем молодых, чтобы набраться мудрости лишь со временем и научиться правильно использовать Темный Дар к тому моменту, когда обретут достаточную силу. Только тогда на них начинали распространяться Законы Тьмы и их обязывали подчиняться. Законы требовали, чтобы мы жили среди мертвых, ибо сами мертвы, и чтобы всегда возвращались в свои могилы или в такие же, как наши; чтобы избегали появляться в местах света. А свои жертвы мы должны были увлекать в сторону, подальше от остальных людей, дабы они приняли смерть в каком-нибудь неосвященном, населенном призраками месте. Мы обязаны были всегда почитать Власть Бога, распятие и Святое причастие. И никогда, никогда не должны были входить в Божий храм! В противном случае Бог лишит нас нашей власти, низвергнет в адскую бездну, где мы будем обречены испытывать вечные муки и гореть в адском пламени.
Он на минуту умолк и впервые взглянул на королеву. Не могу утверждать с уверенностью, но мне показалось, что выражение ее лица вывело его из себя.
- Ты пренебрежительно относишься к такого рода вещам, - обратился он к ней. - Магнус тоже презирал эти законы. - Он начал дрожать. - Такова была природа его безумия, такова же природа и твоего. Но вы просто не способны понять наши таинства! Вы разрушаете их с такой же легкостью, как разбиваете стеклянный сосуд, но не потому, что обладаете особой властью, а только лишь по собственному невежеству. Вы только и можете разрушать, но ни на что другое не способны!
Он отвернулся, словно раздумывая, стоит ли продолжать, и окинул взглядом огромный склеп.
До меня донеслось тихое пение королевы вампиров.
Едва слышно, почти про себя, бормоча что-то, она принялась раскачиваться взад и вперед. Голова ее склонилась набок, а глаза были мечтательно прикрыты. В эти мгновения она выглядела очень красивой.
- И теперь для моих детей все кончено, - прошептал предводитель. - Все окончательно и безвозвратно разрушено, ибо ныне они знают, что могут перестать следовать нашим Великим Законам. Могут забыть обо всем, что связывало нас и давало нам силы вынести собственное существование, смириться с сознанием того, что наши души навсегда прокляты. Они забудут о тех секретах и таинствах, которые защищали нас и обеспечивали безопасность.
Он опять взглянул на меня.
- А ты просишь меня объяснить то, что и без того ясно! - воскликнул он. - Ты! Для которого наши таинственные обряды не более чем способ удовлетворения собственной бесстыдной алчности! Ты наделил Темным Даром чрево, давшее тебе жизнь! А почему тогда не его, этого чертова фигляра, на которого ты издали едва ли не молился каждую ночь?
- Ну разве я не говорила тебе? - почти пропела королева. - Разве мы сами не знали об этом всегда? Нам не следовало бояться ни распятия, ни святой воды, ни даже Святого причастия!... - Она несколько раз повторила эти слова на разные мотивы, а потом добавила:
- А старинные обряды, курение фимиама, обеты и клятвы, даваемые шепотом, когда нам казалось, что мы видим во тьме самого Властителя Зла...
- Замолчи! - прервал ее предводитель.
Похоже, он готов был совсем по-человечески зажать руками уши. В этот момент он казался маленьким растерянным мальчиком. Господи! Какими же разными могут быть бессмертные тела - тюрьмы наших душ! И какими же разными масками могут быть бессмертные лица, совершенно не отражающие нашего истинного существа!
Он снова пристально смотрел на меня. Я даже подумал, что сейчас увижу еще одно ужасное перевоплощение и на меня обрушится поток вышедшей из-под контроля злобы, а потому весь напрягся в ожидании.
Но он лишь обратил ко мне безмолвные мольбы.
Почему все это произошло? Он попытался повторить вопрос вслух, но усилия, прилагаемые им в попытках подавить бушующую внутри ярость, почти лишили его способности говорить, как будто у него вдруг пересохло в горле.
- Ты должен мне объяснить! Почему именно ты? Ты, обладающий могуществом десяти вампиров и отвагой целого полчища дьяволов, ты, носящийся по миру в богато украшенной одежде и кожаных башмаках! Ты, Лелио, актер бульварного театра, вовлекший нас в величайшую драму! Скажи мне! Скажи мне, почему?!
- Это все Магнус... Это его сила и ум... - с печальной улыбкой произнесла нараспев старая королева.
- Нет! - покачал он головой. - Говорю же, он вообще ни с чем не считается! Он не признает никаких ограничений, не знает никаких рамок! Но почему?
Он придвинулся еще ближе, причем не подошел, а просто стал отчетливее виден, словно призрак, который приобрел вдруг более резкие очертания.
- Почему ты? - вновь обратился он ко мне. - Ты, который свободно разгуливает по улицам, с легкостью входит в дома, обращается к людям по именам! Они причесывают тебя, шьют для тебя одежду! Ты сидишь вместе с ними за столом! И в то же время ты обманываешь, предаешь их, пьешь кровь всего лишь в нескольких шагах от того места, где они веселятся и танцуют! Ты избегаешь бывать на кладбищах и выскакиваешь из склепов прямо возле церковного алтаря! Почему именно ты? Ты, беспечный и нахальный, невежественный и высокомерный! Это ты мне должен давать объяснения! Отвечай!
Сердце мое бешено колотилось. Мне вдруг стало жарко, и кровь бросилась мне в лицо. Нет, я его ни капельки не боялся. Напротив, я был невероятно зол, хотя сам не мог объяснить причину своего поистине нечеловеческого гнева.
Его разум... а я-то хотел проникнуть в его разум! И вот, пожалуйста, мне пришлось выслушать полный предрассудков абсурд! Арман отнюдь не обладал, как я прежде думал, возвышенной душой и разбирался во всем ничуть не лучше своих подданных. Он не верил этому бреду - он в него уверовал! А это в тысячу раз хуже!
Наконец-то я ясно понял, что он собой представляет. Он не был ни демоном, ни ангелом. Он просто был достаточно чувствительной натурой, навсегда оставшейся в тех далеких временах, когда считалось, что солнце движется по огромному небесному куполу, а звезды есть не что иное как воплощение богов и богинь на ночном небе. Это было время, когда человек воспринимался как центр Вселенной, когда существовали ответы на все вопросы. Именно таким он и был: дитя старины, эпохи пляшущих под луной ведьм и сражающихся с драконами рыцарей.
Бедное потерянное дитя, вынужденное скитаться во тьме катакомб огромного города в век, понять который было выше его сил. Возможно, внешний облик гораздо больше соответствовал его внутреннему миру, чем я полагал прежде.
Однако у меня не было возможности скорбеть об участи этого прелестного юноши. Те, кто рыдал сейчас за стенами склепа, были обречены на страдания по его приказу. А тех, кого выгнал отсюда, он может с таким же успехом призвать обратно.
Я должен был придумать такой ответ на его вопрос, чтобы он меня понял и принял. И одной правды здесь недостаточно. Ее следует облечь в поэтическую оболочку, высказать в той манере, которая была свойственна мыслителям древности, жившим в эпоху, предшествующую веку разума.
- Ты хочешь услышать мой ответ? - как можно мягче обратился я к нему, пытаясь собраться с мыслями и чувствуя безмолвное предостережение Габриэль и страх Ники. - Я не занимаюсь мистификациями и не любитель философствовать. Но то, что произошло здесь, и без того достаточно ясно.
Он со странно серьезным выражением пристально смотрел на меня.
- Если ты так боишься Бога, - продолжал я, - значит, тебе известно учение Церкви. Ты знаешь, что добродетель в разные времена могла принимать самые различные формы и для каждого времени были свои святые.
От использованных мною слов у него явно потеплело на душе, и он слушал меня очень внимательно.
- В древние времена, - говорил я, - были мученики, способные охладить или потушить пламя, которое должно было сжечь их, и таинственным образом возносившиеся по зову Господа на Небеса. Но мир изменился, а потому другими стали и святые. Кто они в наше время, как не благочестивые монахини и монахи? Они строят приюты и больницы, но уже не призывают на землю ангелов, дабы те указали путь войску или укротили дикого зверя.
Выражение его лица не изменилось, однако я упорно продолжал:
- Совершенно очевидно, что то же самое происходит и со злом. Оно тоже меняет свои формы. Многие ли сейчас верят в сверхъестественную силу распятия, так испугавшего твоих подданных? Неужели ты думаешь, что живущие там, наверху, смертные по-прежнему только и говорят между собой о рае и аде? Нет, они обсуждают проблемы философии и науки. Их совершенно не беспокоит, что какое-то там белолицее существо бродит в темноте ночи по кладбищу. Убийств происходит так много, что это их уже не волнует, - одним меньше или одним больше. Какой же в таком случае интерес вы можете представлять для Бога или дьявола, даже для человека?
До меня донесся смех королевы вампиров.
Однако Арман хранил молчание и не двигался.
- Они собираются забрать у вас ваши исконные земли, - промолвил я. - Кладбище, на котором вы сейчас обитаете, скоро перенесут за пределы Парижа. В сей безбожный век даже останки предков не значат для них ровным счетом ничего.
Этого он уже не в силах был вынести, и лицо его исказилось.
- Уничтожат кладбище Невинных мучеников?! - прошептал он. - Ты лжешь!...
- Я никогда не лгу, - ничуть не смущаясь, ответил я. - Во всяком случае тем, кого не люблю. Парижане не хотят больше терпеть у себя под боком отвратительный запах и дышать гнилым воздухом. Символы мертвых не имеют для людей такого значения, какое придаете им вы. Пройдет несколько лет - и на этом месте появятся новые дома, улицы и рыночные площади. Рационализм и практичность - вот символы восемнадцатого века.
- Замолчи!... - прошептал он. - Кладбище Невинных мучеников существует столько же, сколько существую я сам!
Его юное личико напряглось.
И только королева оставалась невозмутимой.
- Неужели ты не понимаешь? - спокойно продолжал я. - Сейчас совсем другое время. Новый век требует новой разновидности зла. И это новое зло - я! - Я на секунду остановился, пристально глядя на него. - Я вампир нового века!
Он не мог предвидеть такого поворота событий. И впервые за все это время я заметил в его глазах проблеск мучительного понимания, проблеск настоящего страха.
Я сделал успокаивающий жест.
- Что же касается сегодняшнего происшествия в церкви, - осторожно начал я, - согласен, оно было глупым. А мое выступление на сцене театра и того хуже. Признаю, это были грубейшие ошибки. Но ты знаешь, что не они стали причиной твоего враждебного отношения ко мне. Забудь о них на минуту и постарайся увидеть мою красоту и власть. Постарайся понять, какое зло я собой представляю. Я странствую по миру в облике обыкновенного смертного - самый худший из демонов, чудовище, ничем не отличающееся от любого другого обитателя этого мира.
Королева вампиров хрипло засмеялась. Я отчетливо ощущал исходящую от нее симпатию, в то время как он источал лишь боль.
- Подумай об этом, Арман! - мягко, но настойчиво продолжал я. - Почему смерть должна прятаться в тени? Почему должна ждать у ворот? Нет такой спальни и такого бального зала, куда я не мог бы войти. Смерть на фоне теплого сияния пламени камина! Смерть, крадущаяся на цыпочках по коридору! И все это - я! Ты говоришь о Темном Даре? Но ведь его-то я и использую!
Я - Господин Смерть, одетый в кружева и шелк! И прихожу затем, чтобы погасить свечу жизни! Я - червоточина в самой сердцевине розового цветка!
Никола слабо застонал.
Мне показалось, что я услышал также и вздох Армана.
- Нет такого места, где они могут от меня спрятаться, - говорил я, - утратившие веру в Бога, слабые существа, намеревающиеся уничтожить кладбище Невинных мучеников. И нет таких запоров, которые могли бы меня удержать!
Он по-прежнему молча смотрел на меня и казался очень печальным и спокойным. В его слегка потемневших глазах не было и следа злобы или ярости.
- Это, конечно, великолепная миссия, - после долгого молчания наконец заговорил он, - жить среди людей и безжалостно их уничтожать. Но ты так ничего и не понял.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

Что-то правил GolDiVampire - Среда, 09 Май 2012, 00:43

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:44 | Сообщение # 19

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

- О чем ты? - спросил я.
- Ты не сможешь вынести это. Ты не выживешь среди людей!
- Но я же жив. Старинные таинства уступили место новым. И кто знает, что случится потом? В тебе не осталось поэзии. Поэзия в том, что представляю собой я!
- У тебя не хватит сил. Ты даже не понимаешь, о чем сейчас говоришь. Ведь ты появился совсем недавно и еще слишком молод.
- И все-таки он достаточно силен, этот почти ребенок, - задумчиво произнесла королева. - И его прекрасная спутница тоже. Эти двое способны мыслить очень здраво.
- Вы не можете жить среди людей! - настаивал на своем Арман.
Его лицо на мгновение вспыхнуло, но я знал, что он мне больше не враг. Скорее, он походил на старшего по возрасту, проявляющего ко мне интерес и стремящегося высказать нелицеприятную правду. И в то же время он напоминал ребенка, с мольбой обращавшегося ко мне за разъяснениями. В этом соединении взрослого и ребенка, умоляющего меня выслушать все, что он хочет сказать, и состояла его главная сущность.
- Но почему? Говорю тебе, я принадлежу к обществу людей. Именно их кровь делает меня бессмертным!
- О да, бессмертным! Но ты не имеешь даже слабого представления о том, что это такое! Для тебя это пока всего лишь слово. Вспомни и попытайся вдуматься в судьбу своего создателя. Почему Магнус шагнул в пламя? Для нас это как прописная истина, а ты не догадываешься о ней. Если ты станешь жить среди людей, то со временем просто сойдешь с ума. Невероятно тяжело видеть, как стареют и умирают люди, как возникают и рушатся целые королевства, страшно терять все, что ты понимал и любил! Кто, скажи, способен такое вынести? Со временем ты неизбежно превратишься в беснующегося от отчаяния безумца. Твое бессмертие служит тебе защитой и спасением! Как ты не понимаешь, что это вечный порядок вещей, изменить который никто не в силах?!
Осознав, какое слово только что произнес - "спасение", он вдруг замолк, а слово эхом отозвалось в пустом помещении и заставило Армана произнести его еще раз, теперь уже едва слышно.
- Арман, - мягко обратилась к нему королева, - всем нам хорошо известно, что безумие может поразить даже самого старшего из нас, независимо от того, следует он древним законам или пренебрегает ими. - Она взмахнула белоснежными руками с длинными ногтями, словно собираясь напасть на него, и расхохоталась, встретив в ответ его холодный взгляд. - Ведь я в не меньшей степени, чем ты, почитала старинные законы и следовала им и тем не менее все равно потеряла разум. Разве я не права? Может быть, именно поэтому я и соблюдала правила так строго?!
Не желая соглашаться с ней, он сердито покачал головой. Разве сам он не служит вечным доказательством того, что все должно быть именно так, как говорит он?
Королева приблизилась вплотную ко мне и, взяв за руку, развернула к себе лицом.
- Неужели Магнус ничего не сказал тебе, сынок? - спросила она.
Я ощущал исходящую от нее невероятную силу и властность.
- Пока все остальные оставались в этом священном месте, я одна отправилась через заснеженные поля, чтобы отыскать Магнуса, - продолжала королева. - Моя сила теперь так велика, что кажется, будто у меня могут вырастать крылья. Я добралась до окна его комнаты, и потом мы долго гуляли под прикрытием зубчатой стены, где нас не мог видеть никто, кроме сиявших высоко в небе звезд.
Она придвинулась ко мне еще ближе и сильно сжала мою руку.
- Магнусу было известно очень и очень многое, - снова заговорила она. - И если ты действительно силен, вовсе не безумие становится твоим главным врагом. Вампир, покинувший общество себе подобных ради того, чтобы жить среди людей, заглядывает в лицо аду задолго до того, когда он может потерять разум. Он неизбежно начинает испытывать любовь к смертным! Приходит к пониманию самой сути любви.
- Отпусти меня, позволь уйти, - тихо попросил я ее. Не знаю, что удерживало меня больше - ее рука или пристальный взгляд.
- С течением времени он познает людей в такой степени, в какой они сами себя не знают, - бесстрашно и неумолимо продолжала королева. - И наконец наступает момент, когда вампир больше не в силах отнимать у них жизнь и причинять страдания, и тогда только безумие или собственная смерть способны избавить его от боли и мучений. Вот что рассказал мне Магнус о судьбе старых вампиров, и именно это в полной мере пришлось испытать ему в конце жизни.
Она наконец выпустила мою руку и мгновенно оказалась очень далеко от меня.
- Я не верю ни одному твоему слову, - свистящим шепотом произнес я. - Магнус? Любил людей?
- Конечно, не веришь, - с улыбкой печального клоуна ответила она.
Арман тоже смотрел на нее непонимающим взглядом.
- Сейчас мои слова ничего для тебя не значат, - вновь обратилась ко мне королева, - но у тебя впереди вечность, чтобы постичь их смысл.
Она в который уже раз расхохоталась, и ее воющий смех эхом отразился от потолка и стен, за которыми ему вторили вопли пленников. Запрокинув голову, она все смеялась и смеялась...
Арман в ужасе не сводил с нее глаз: создавалось впечатление, что этот смех он воспринимал как струящийся изнутри нее свет.
- Нет, все это ложь, ужасная ложь! - воскликнул я, трепеща всем сердцем, - Все эти выдумки о любви, сама концепция любви не более чем плод воображения и проявление глупости смертных!
Прижав пальцы к вискам, я пытался унять пульсирующую в голове страшную боль, от которой мутилось в глазах. Перед моим мысленным взором отчетливо возникла темница Магнуса, где приняли смерть многие люди, обреченные умирать в сыром вонючем склепе среди разлагающихся трупов тех, кто был приговорен к казни до них.
Арман смотрел на меня так, будто я причинял ему муки точно так же, как мучил его не стихающий, звучащий то громче, то тише смех старой королевы. Словно собираясь коснуться меня, Арман протянул руку, но не осмелился до меня дотронуться.
Я вновь вспомнил восторг и боль, которые мне пришлось пережить за последние месяцы, и неожиданно почувствовал, что вот-вот закричу, как уже кричал когда-то на сцене театра Рено. Сила моих ощущений вызывала ужас, и я мог лишь бормотать что-то нечленораздельное, издавать какие-то бессмысленные звуки.
- Лестат! - услышал я шепот Габриэль.
- Любовь к смертным? - бормотал я, глядя на старую королеву и неожиданно для себя испытывая ужас при виде ее торчащих точно пики вокруг сверкающих глаз ресниц и кожи, напоминающей оживший мрамор. - Любовь к смертным? И на это вам понадобилось триста лет? - Я бросил взгляд на Габриэль. - С самой первой ночи, прижимая их к себе, я любил их! Любил, когда пил их кровь и отнимал у них жизнь! Боже мой! Да разве не в этом состоит сама сущность Темного Дара?
Так же как и в тот вечер в театре, голос мой становился громоподобным:
- Кто же вы такие, если вы их не любите? Что вы за подлые существа, если обыкновенная способность чувствовать является для вас пределом мудрости?
Я попятился и оглядел огромную могилу и свод сырой земли над нашими головами. Мне вдруг показалось, что я вижу все не наяву, что это лишь галлюцинация.
- Господи! Да неужели Обряды Тьмы лишили вас разума? - обратился я к ним. - Все эти ваши ритуалы и то, как вы заключаете в могилы новообращенных? Или вы были чудовищами еще при жизни? Как можем мы, все мы, не любить смертных?
Никакого ответа... Только бессмысленные вопли голодных за стенами... Никакого ответа... Лишь доносящееся до меня слабое биение сердца Никола.
- Что ж, как бы то ни было, послушайте, что я вам скажу, - снова заговорил я, указывая пальцем на Армана и старую королеву. - В обмен на Дар я не обещал продать свою душу дьяволу. А когда я создал эту женщину, мною двигало лишь желание спасти ее от могильных червей, которые пожирают лежащие вокруг вас трупы. Если любовь к смертным и есть тот ад, о котором вы говорили, то я уже давно нахожусь в преисподней. Я встретился со своей судьбой! Позвольте мне остаться с ней наедине, и покончим на этом!
Голос мой вдруг прервался, во рту пересохло. Я нервно провел руками по волосам. Арман приближался ко мне, и мне казалось, что от него исходит какое-то сияние. На его прекрасном и невинном лице застыло выражение благоговейного страха.
- Мертвецы... мертвецы... - повторил я. - Не приближайтесь ко мне! Вы рассуждаете о безумии и любви в этом отвратительном месте! А старое чудовище Магнус запирал людей в своей темнице! О какой любви здесь можно говорить? О той, которую испытывают мальчишки к бабочкам, когда отрывают у них крылья?
- Нет, мой мальчик, - ничуть не смущенная моими словами, возразила королева вампиров, - тебе только кажется, что ты все понял, а на самом деле это не так. - Она тихонько рассмеялась. - Ты только жалеешь их, не более. И себя тоже, потому что не можешь быть одновременно человеком и не человеком.
- Сплошная ложь, - ответил я, подходя к Габриэль и обнимая ее за талию.
- Ты непременно придешь к пониманию сущности любви, - продолжала старая королева, - когда действительно станешь порочным и злобным существом. Все дело в твоем бессмертии, дитя мое. В способности глубоко и полно осознать, что это такое.
Она воздела руки к потолку и завыла.
- Ну и черт с вами! - крикнул я, хватая Габриэль и Ники и таща их к выходу из склепа. - Вы уже давно находитесь в аду, и я собираюсь вас в нем и оставить!
За моей спиной издевательски звучал безумный смех старой королевы.
Подобно Орфею, я остановился и посмотрел назад.
- Скорее, Лестат, - услышал я шепот Никола.
Габриэль отчаянно подавала мне знаки, что пора бежать.
Арман не сдвинулся с места, рядом с ним хохотала безумная королева...
- Прощай, храбрый мальчик! - крикнула она мне вслед. - Смело лети вперед по Пути Дьявола! Следуй Путем Дьявола как можно дольше!

***

Выскочив из склепа, мы увидели столпившееся под проливным холодным дождем общество. Совершенно сбитые с толку, они завороженно смотрели, как мы промчались по кладбищу Невинных мучеников и выбежали на заполненные людьми парижские улицы.
Через несколько минут мы уже бешено неслись в краденом экипаже прочь из Парижа.

***

Я безжалостно гнал лошадей вперед, чувствуя себя при этом настолько по-человечески усталым, что сама мысль о моих сверхъестественных возможностях казалась не более чем фантазией. Буквально за каждым поворотом дороги я ожидал снова увидеть окружающих нас грязных, одетых в лохмотья демонов.
И все же в одном из придорожных кабачков я успел раздобыть еду и питье для Никола и одеяла, чтобы укрыть его от холода.
Он потерял сознание задолго до того, как мы добрались до башни. Я на руках отнес его вверх по лестнице и оставил в комнате, где сначала держал меня Магнус.
Горло его было по-прежнему исцарапано и распухло от укусов. Он спал очень крепко, и тем не менее, укладывая его на постель из соломы, я отчетливо ощущал его страстную жажду, такую же, какую испытывал сам, когда Магнус впервые напился моей крови.
Ну что ж, когда он проснется, его ждет достаточное количество вина и еды. Я был уверен, хотя не знал, на чем моя уверенность основана, что он не умрет.
Я не представлял себе, что будет происходить с ним при дневном свете. Однако, оставаясь взаперти, он по крайней мере будет в безопасности. К тому же независимо от того, кем он был для меня и кем станет в будущем, я не мог позволить, чтобы кто-либо из смертных бродил по моему убежищу, пока я сплю.
Я не в силах был размышлять и едва не засыпал на ходу - точь-в-точь простой смертный.
Глядя на Ники, я слышал отголоски его снов - ему снился кошмар, пережитый им на кладбище Невинных мучеников. В комнату вошла Габриэль. Она только что похоронила беднягу конюшего и сейчас была похожа на запыленного ангела, но волосы ее, прямые и забрызганные грязью, по-прежнему мягко светились.
Она тоже долго смотрела на Ники, потом потащила меня за руку из комнаты, а после того как я запер дверь, увлекла вниз по лестнице в подземный склеп. Едва мы туда вошли, она обняла меня и прильнула ко мне всем телом, будто сама в изнеможении готова была вот-вот упасть в обморок.
- Послушай, - наконец заговорила она, отодвигаясь и беря в руки мое лицо, - как только проснемся, мы увезем его из Франции. Никто и никогда не поверит его безумным рассказам.
Я ничего не ответил. Я не понимал ее истинных намерений, не улавливал ход ее мыслей. В голове у меня все плыло и кружилось.
- Ты можешь обмануть его, так же как обманул актеров театра Рено, - продолжала она, - Можешь отправить его в Новый Свет.
- Спи, - прошептал я, с закрытыми глазами целуя ее в полуоткрытые губы и крепко прижимая к себе.
Перед моим мысленным взором вновь возник склеп, и я снова услышал их голоса. Нет, это никогда не кончится!
- После его отъезда, - спокойно промолвила она, - мы поговорим об остальных. Быть может, нам стоит на время уехать из Парижа вдвоем...
Выпустив ее из рук, я отвернулся и отошел к саркофагу, прислонился к холодной каменной крышке и замер. Впервые за всю бессмертную жизнь мне захотелось оказаться в тишине могилы и осознать, что я не всесилен.
Мне показалось, что она сказала еще что-то... "Не делай этого..."

Глава 4

Я проснулся от громких криков. Он колотил руками в дубовую дверь и проклинал меня на чем свет стоит за то, что я его запер. От стука и воплей сотрясались стены башни, и даже сквозь каменные стены я чувствовал его запах. О, этот сочный запах живой человеческой плоти и крови! Его плоти и крови!
Она спокойно спала.
"Не делай этого!"
Симфония зла и безумия, проникающая сквозь стены, голос разума, силящийся обуздать ужасные видения и муку, облечь их в слова...
Едва ступив на лестницу, я оказался в водовороте криков и человеческого запаха...
На меня потоком хлынули и другие связанные с ним запахи: ароматы деревянных досок стола, красного вина и дыма от очага.
- Лестат! Ты слышишь меня, Лестат?! - И снова громоподобный стук в дверь.
Мне вдруг вспомнилась старая, слышанная мною в детстве сказка: великан почувствовал запах человека в своем жилище. Я вновь ощутил детский ужас при мысли о том, что великан вот-вот обнаружит человека. Я слышал, как он крадется следом за жертвой. И эта жертва - я!
Только теперь я уже больше не человек.
Едкий запах дыма и пульсирующей человеческой крови...
- Это проклятое место, Лестат! Ты слышишь меня? Это такое же проклятое место, как поляна ведьм!
Смутные воспоминания о наших тайнах, нашей любви, обо всем, что происходило с нами и о чем знали только мы двое... разве можно забыть о наших танцах на поляне ведьм? Разве можно отречься от всего, что было между нами?
Увезти его из Франции? Отправить в Новый Свет? А что потом? Всю жизнь он обречен быть одним из надоедливых и мало кому интересных людей, которые утверждают, что видели привидения, без конца о них говорят и которым никто не верит! Безумие будет усиливаться, пока наконец он не превратится в полоумного шута, одного из тех, кого не трогают даже воры и разбойники. Он будет играть на своей скрипке на потеху толпы где-нибудь на грязных улочках Порт-о-Пренс.
"Обмани его, - сказала она. - Никто и никогда не поверит его безумным рассказам!"
Но ведь ему известно, где находится наше убежище, матушка. Ему известны наши имена и имена наших близких. Он знает о нас слишком много. И он ни за что не согласится спокойно, без шума отправиться в другую страну. А они могут последовать за ним. Они никогда не оставят его в покое и не позволят ему жить. Кто они?
В ураганном потоке криков Никола я поднялся по лестнице и выглянул в небольшое зарешеченное окошко на простирающееся передо мной поле. Они будут возвращаться снова и снова. Они должны прийти. Поначалу я был совершенно один, потом рядом появилась она, а теперь у меня есть еще и они!
Но в чем же все-таки дело? В том, что он сам этого хочет? В том, что кричит и ругается только потому, что я отказываюсь дать ему силу и могущество?
Или в том, что я просто ищу удобный для себя выход из положения? Пытаюсь найти оправдание тому, что собираюсь взять его с собой, превратить в себе подобного, тому, что я хотел этого с самого начала? Никола, мой любимый Ники! Тебя ждет вечность! И огромное количество удовольствий и преимуществ, которые подарит тебе привилегия быть мертвым!
Я продолжал подниматься по лестнице. Я жаждал его! Пусть кричит себе сколько угодно! В душе у меня все ликовало и пело, и причиной тому была моя беспредельная жажда!
Крики его превратились в нечленораздельные проклятия, глухие отголоски его страданий, которые я мог ощущать и без слов. В срывающихся с губ звуках было столько же восхитительной чувственности, сколько и в медленном потоке пульсирующей в его сердце крови.
Как только я вставил в замок ключ, он замолчал и словно втянул в себя мысли, как будто маленькая раковина способна всосать и спрятать в своих извилинах целый океан.
Я жаждал увидеть в комнате человека, а не существо, человека, которого я болезненно любил, которого ждал все эти месяцы, к которому испытывал беспредельную страсть. Я жаждал увидеть смертного, который сам не знал, о чем говорил, не сводя с меня горящего взгляда.
- Все эти твои разговоры о добродетели, - тихим и каким-то булькающим голосом заговорил он, - твои разговоры о добре и зле, о том, что хорошо и что плохо, о смерти... да-да, о смерти... об ужасной трагедии...
Слова, порожденные бушующим потоком ненависти, похожие на распускающиеся цветы, один за другим раскрывающие свои лепестки.
- ... И ты поделился им с ней... сын милорда дарит свой Темный Дар жене милорда... Те, кто живут в замке, могут безнаказанно владеть Темным Даром! Их не потащат на поляну ведьм, где у основания обуглившегося шеста собирается в лужицы человеческий жир... Зато можно убить старуху, которая не в силах больше шить, или деревенского дурачка, не способного пахать в поле! А что же он дарит нам, этот господский сынок, убийца волков, рыдавший на поляне ведьм? Несколько королевских монет! Нам и этого более чем достаточно!
Он буквально содрогался от гнева. Рубашка намокла от пота, сквозь разорванные кружева просвечивало загорелое тело. Вид прекрасного, мускулистого, достойного рук ваятеля тела со светлыми розоватыми сосками на смуглой коже заворожил меня.
- Эта власть... - почти бессвязно выкрикивал он слова, словно не замечая моего присутствия и не интересуясь, есть я вообще или нет, - эта власть, делающая бессмысленной всякую ложь... темная власть абсолютно над всем... правда, уничтожающая...
Нет, это слишком сильно сказано. Правды не существует.
Все вино было выпито, пища съедена. Его тонкие и длинные руки напряглись, мускулы затвердели. Он готов был драться... но с кем и ради чего? Темные волосы его выбились из-под ленты, а огромные глаза сверкали.
Внезапно он отпрянул и вжался в стену, будто надеясь проникнуть сквозь нее и таким образом убежать от меня. Видимо, ему вспомнился парализующий ужас и одновременно восторг, испытанные им в те минуты, когда вампиры пили его кровь. Однако он тут же снова бросился вперед, раскинув руки, чтобы удержать равновесие, и хватаясь ими за воздух.
Он вдруг замолчал, и в лице его что-то дрогнуло.
- Как мог ты скрыть это от меня?!
Я поймал его мысли о древних магических обрядах, о таинственных легендах, о каком-то неизведанном мире, где обитают призрачные существа. Он, как и я, был отравлен запретным знанием, которое лишает смысла все естественное и обыденное. И уже нет никакого чуда, никакой загадки в падающих с деревьев листьях, в солнечном свете, позолотившем сад.
Нет!

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:44 | Сообщение # 20

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Исходящий от него запах походил на фимиам, на теплое и дымное сияние церковных свечей. Под кожей его обнаженной груди билось сердце. Гладкий плоский живот блестел от пота, оставившего пятна на широком кожаном ремне. Его кровь была такой насыщенной! Мне вдруг стало тяжело дышать.
А ведь и мы должны дышать. Мы дышим, способны ощущать вкус и запах, испытывать жажду.
- Ты ничего не понял.
Боже, неужели это говорю я, Лестат? Казалось, что вместо меня говорит какой-то другой демон, чей голос не более чем имитация человеческого голоса.
- Ты не правильно оценил все, что тебе пришлось увидеть и услышать.
- Я поделился бы с тобой абсолютно всем, что имею! - с вновь возрастающим гневом воскликнул он, подаваясь вперед. - Это ты так ничего и не смог понять, - уже шепотом добавил он.
- Беги! Спасай свою жизнь! Живи так, как тебе хочется!
- Ну разве это не подтверждение всего? Доказательство существования чистого и возвышенного зла!
В глазах его зажегся огонь торжества. Он неожиданно протянул руку и дотронулся до моего лица
- Прекрати насмехаться надо мной! - вскричал я и ударил его так сильно, что он упал навзничь и удивленно замолк. - Когда это было предложено мне, я сказал: "Нет!" Клянусь тебе, я сказал: "Нет!" До самого последнего вздоха я продолжал твердить: "Нет!"
- Ты всегда был глупцом, - ответил он, несколько успокаиваясь. - Я всегда говорил тебе это. - Его трясло, и ярость постепенно уступала место отчаянию. Он поднял было руки, но тут же опустил. - Ты верил в то, что не имело никакого значения, - продолжал он уже совсем мягко. - Но было нечто такое, чего ты не сумел увидеть. Я не верю, что ты не знаешь, чем именно обладаешь сейчас.
И он залился слезами.
Лицо его сморщилось, и я услышал не высказанные им вслух слова любви.
На меня вдруг нашло удивительное спокойствие. Я ощутил безграничную власть над ним и понял, что он тоже сознает это. Однако ощущение власти было согрето безмерной любовью к нему и в конце концов привело к тому, что мы крепко сжали друг друга в объятиях, которые вскоре превратились в нечто совсем иное.
Мы снова очутились за кулисами театра, потом в нашей деревне в Оверни. Неожиданно я ощутил не только пульсацию его крови, но и охвативший его ужас. Он отступил на шаг, и этого хватило, чтобы при виде растерянного выражения его лица в груди у меня вспыхнуло пламя.
Он показался мне в тот момент маленьким и хрупким. И в то же время он никогда не был столь сильным и соблазнительным для меня.
Пока я приближался к нему, лицо его утратило всякое выражение, а глаза стали на удивление прозрачными. Разум его открывался мне навстречу, как совсем недавно открывался разум Габриэль, и передо мной промелькнули картины нашей с ним совместной жизни. Вот мы сидим в маленькой комнатке в мансарде и, глядя на заснеженные крыши, разговариваем, разговариваем... Вот бродим по улочкам Парижа, заглядывая в каждый попадающийся на пути кабачок, идем, опустив головы и сопротивляясь дождю и ветру, а перед нами простирается целая вечность, отпущенная нам, чтобы повзрослеть и состариться, но, несмотря на нищету, нас переполняет радость от сознания того, что мы вечны, что будем жить всегда, - удивительная иллюзия, свойственная только смертным... Однако видения быстро исчезли, и я увидел странно мерцающее лицо Ники.
- Иди ко мне, Ники, - прошептал я, призывно протягивая к нему руки. - Если ты хочешь получить это, ты должен подойти...

***

Я видел птицу, выпорхнувшую из клетки и летящую над открытым морем. Но что-то ужасное было в этой птице и в бескрайних волнах, над которыми она парила. Она поднималась все выше и выше в небо, и небо сначала стало серебристым, а потом померкло и потемнело. Это всего лишь темнота ночи, и бояться нечего, абсолютно нечего. Благословенная тьма. Но темнота постепенно и неумолимо окутывала мир, в котором не было ничего и никого, кроме крошечной птички, крики которой уносил ветер. Она летела над огромной пустыней, называемой миром... пустые клетки, пустое море, голый песок...
Все, чем я любовался, что любил слушать, к чему с волнением прикасался руками, исчезло, а быть может, не существовало вовсе. А птичка кругами скользила все выше и выше мимо меня, точнее, мимо абсолютной пустоты, и ее крошечный темный глаз охватывал взглядом весь пейзаж, мир, у которого не было ни прошлого, ни будущего.
Я кричал, но изо рта не вырывалось ни звука. Мой рот был полон крови, и каждый глоток проходил через горло и падал в бездну неутолимой жажды. Да, теперь я понимаю, понимаю, как ужасна, невыносима тьма. Я не знал! Не мог этого знать! А птица все летела над пустынным берегом и беспредельным, совершенно гладким морем. Господи! Пусть кошмар наконец закончится! Это было страшнее, чем мои видения в кабачке, ужаснее, чем беспомощно бьющаяся на снегу лошадь! Но кровь есть кровь, и на самом кончике моего языка билось самое сладкое из всех сердце.
Ну вот, любовь моя, вот и настал этот момент. Я могу сейчас проглотить последний миг твоей жизни, последнее биение сердца и ввергнуть тебя в бездну забвения, где уже ничего нельзя ни понять, ни простить. Но могу и вернуть обратно, сделать себе подобным.
Я оттолкнул его. Потом прижал к себе, как разбитую куклу. Однако видение не исчезало.
Руки его соскользнули с моей шеи, глаза закатились, а лицо покрылось холодным потом. Потом язык его высунулся изо рта и стал лихорадочно лизать рану, которую я сделал для него на своем горле. Да, он был совершенно готов.
Пожалуйста, пусть прекратится это видение! Пусть прекратится полет птицы, поднимающейся все выше и выше над лишенным красок пейзажем, пусть смолкнут ее крики, слишком слабые на фоне воющего ветра! Любая боль - ничто в сравнении с этой тьмой! Я не хочу... не хочу...
Видение рассеивалось. Постепенно, очень медленно, но все же исчезало...
Наконец все закончилось. Так же как и в прошлый раз, меня окутала тишина. Полная тишина. Он уже существовал отдельно от меня. Я держал его слегка на расстоянии, а он едва стоял на ногах и прижимал руки ко рту, из которого струйками стекала по подбородку кровь. Несмотря на наполняющую его алую влагу, в горле у него пересохло, и оттуда вырывались лишь хриплые звуки.
И тут позади него сквозь завесу воспоминаний о свинцовом море и летящей над ним одинокой птице я увидел ее. Она стояла в проеме двери, словно Дева Мария с рассыпавшимися по плечам, золотыми волосами и печальным выражением на прекрасном лице.
- Это катастрофа, мой мальчик...

***

К полуночи стало очевидным, что он не желает говорить, не реагирует на мой голос и по своей воле не сделает ни одного движения. Спокойно и совершенно безучастно он следовал за нами туда, куда мы его вели. Если процесс физической смерти и причинял ему боль, он ничем ее не выдавал. Если обретенная им способность видеть все совершенно по-новому и доставляла ему удовольствие, он никак его не выражал. Даже жажда, казалось, не способна была заставить его действовать.
Габриэль, много часов молча следившая за ним, в конце концов не выдержала и взяла его под свою опеку: вымыла и причесала, надела на него новую одежду. Она выбрала черный сюртук - едва ли не единственную темную вещь в моем гардеробе - и очень скромно отделанную рубашку. В этом наряде Ники выглядел довольно странно и был похож на юного клерка, чересчур серьезного и немного наивного.
Я наблюдал за ними в тишине склепа и убедился, что они прекрасно слышат мысли друг друга. За все это время она не сказала ему ни слова, и тем не менее он шел туда, куда она ему велела, и делал то, что она просила его сделать. Завершив его туалет, она усадила Никола на скамью возле камина.
- А теперь, - обратилась она ко мне, - он должен отправиться на охоту.
Ей достаточно было только взглянуть на него, и он, не поднимая глаз, подскочил как пружина.
Я был настолько поражен этим, что лишился дара речи и мог только молча смотреть им вслед, когда они уходили. Я услышал звук их шагов по каменным ступеням, потом осторожно, чтобы они не заметили, прокрался до самых ворот и, прижавшись лицом к железным прутьям, уставился на двух злобных и коварных призраков, двигающихся через поле.
Пустота ночи окутала меня холодом, и избавить от него не мог даже яркий огонь в камине, к которому я в конце концов вернулся.
Вокруг меня царила пустота. И тишина, та самая тишина, говорил я себе, о которой я совсем недавно мечтал, чтобы отдохнуть и побыть наедине со своими мыслями после тяжелейшей и отвратительной схватки в Париже. Но в этой тишине, словно голодный зверь, терзало душу и грызло мои внутренности сознание того, что отныне я не в силах буду выносить его присутствие рядом.

Глава 5

Проснувшись с наступлением вечера, я уже твердо знал, что должен сделать. Мог я или не мог отныне выносить присутствие Никола, не имело никакого значения. То, что произошло с ним, произошло по моей вине, и я обязан был так или иначе вывести его из состояния ступора.
Охота ничуть его не изменила, хотя, судя по всему, он подстерег не одну жертву и вволю напился крови. Теперь моей задачей было постараться скрыть то отвращение, которое я к нему испытывал, отвезти его в Париж и найти там ту единственную вещь, которая способна была привести его в чувство.
Единственной вещью, которую он любил при жизни, была скрипка. А вдруг она и сейчас заставит его очнуться? Когда я вложу инструмент ему в руки, у Ники, возможно, появится желание вновь сыграть на ней. Но теперь он будет играть совсем по-другому, с новым мастерством, и, быть может, все изменится, холод в моем сердце постепенно растает.

***

Как только Габриэль проснулась, я рассказал ей, что собираюсь сделать.
- Но как же быть с остальными? - спросила она. - Тебе нельзя ехать в Париж одному.
- Нет, я все-таки поеду, - настаивал я. - Ты должна остаться с ним, потому что нужна ему. Если эти паразиты появятся здесь, они легко выманят его из башни. К тому же я хочу выяснить, что происходит в склепах Невинных мучеников. Необходимо знать, действительно ли мы получили хотя бы временную передышку.
- И все же мне не нравится, что ты едешь один, - покачала она головой. - Знаешь, если бы не моя уверенность в том, что мы должны обязательно еще раз встретиться с их предводителем и о многом расспросить его и старую королеву, я настояла бы, чтобы сегодня же вечером уехать из Парижа.
- Но чему они могут нас научить? - холодно спросил я. - Тому, что Солнце вращается вокруг Земли и что Земля плоская?
Однако я тут же устыдился резкости своих слов.
Одну загадку они, возможно, все-таки смогут мне объяснить: почему созданные мною вампиры способны слышать друг друга, в то время как сам я лишен такой возможности? Хотя в тот момент я был так поглощен чувством отвращения к Ники, что был не в состоянии думать о чем-либо другом.
Я смотрел на нее и думал о чудесном превращении, произошедшем с нею благодаря волшебной силе Обрядов Тьмы. Они возвратили ей былую красоту и вновь сделали ее богиней моего детства. Но перерождение Ники больше походило на смерть.
Даже если она и не могла прочесть мои мысли, сердцем она прекрасно сумела понять мое состояние.
Мы обнялись.
- Будь осторожен, - сказала она на прощание.

***

Мне обязательно нужно было проникнуть в его квартиру, чтобы отыскать там скрипку. Кроме того, оставался еще бедняга Роже. Я должен был придумать для него какие-то объяснения, наговорить ему кучу небылиц. К тому же идея отъезда из Парижа захватывала меня все больше и больше, а следовательно, необходимо было подготовиться и успеть сделать еще очень многое.
В течение нескольких часов, однако, я делал все, что мне хотелось, притворяясь, что нет ни кладбища Невинных мучеников, ни общества вампиров в его подземных склепах, что Ники все еще жив и находится в безопасности. Я охотился в Тюильри, на бульварах и воображал, что весь Париж принадлежит мне.
Однако я все время прислушивался, нет ли кого поблизости, и не переставал думать о старой королеве. Я обнаружил их присутствие, когда меньше всего этого ожидал, - на бульваре Тамплиеров, возле театра Рено.
Странно, что вампиры осмелились появиться в местах света, как они называли их. Однако я твердо знал, что несколько из них прячутся позади театра. На этот раз от них исходила не злоба, а только отчаянное возбуждение. Почувствовав, что я совсем рядом, они пришли в неописуемое волнение.
Потом я увидел лицо темноглазой женщины-вампира со спутанными, как у ведьмы, волосами. Она выглядывала из аллеи, на которую выходила задняя дверь театра, и манила меня рукой.
Несколько минут я скакал взад и вперед по аллее. На бульваре царила обычная для весеннего вечера суета: один за другим катились экипажи, между которыми сновали толпы пешеходов; двери ярко освещенных театров были распахнуты настежь, приглашая на представления публику, а прямо на тротуарах выступали сотни уличных музыкантов, жонглеров и акробатов. Стоит ли мне покинуть все это ради разговора со столь странными существами? Я прислушался. Их было четверо. Они были в ужасе. И они ждали меня с отчаянной надеждой.
Ладно. Я повернул лошадь и въехал в темную аллею. Они с нетерпением поджидали меня чуть дальше, сбившись в кучку возле каменной стены.
Больше всего меня удивило присутствие среди них сероглазого мальчика. На лице его было написано недоумение. За спиной у него стоял высокий худой мужчина-вампир, к которому прижималась миловидная женщина, - оба были замотаны в лохмотья и походили на прокаженных. Заговорила со мной та самая темноглазая красотка, которая смеялась на ступенях лестницы, ведущей в подземный склеп кладбища Невинных мучеников.
- Ты должен помочь нам! - шепотом воскликнула она.
- Разве? - откликнулся я, пытаясь успокоить кобылу, которой явно было не по душе их общество. - И с какой это стати я должен вам помогать?
- Он уничтожает нашу общину, - ответила она.
- Уничтожает всех нас... - не глядя на меня, произнес мальчик.
Он стоял, упершись взглядом в камни мостовой, и я сумел поймать и увидеть те мысленные картины, которые он мне посылал: горящий посреди склепа погребальный костер и Арман, силой заставляющий своих подданных бросаться в огонь.
Я постарался избавиться от видения, но теперь все они посылали мне страшные образы. Темноглазая женщина пристально смотрела мне прямо в глаза, заставляя меня увидеть все еще яснее: Арман, размахивающий обугленным куском бревна, подталкивающий им в огонь своих вампиров и бьющий тех, кто пытался выскочить обратно.
- Господи! - воскликнул я. - Но ведь вас же было не меньше дюжины! Неужели вы не могли оказать сопротивление?
- Мы вступили в борьбу и потому сейчас находимся здесь, - ответила женщина. - Он сжег сразу шестерых, остальным удалось сбежать. Мы были в ужасе и днем укрывались в самых немыслимых местах. Нам никогда не приходилось делать это раньше. Мы спали только в своих могилах. Не знали, что будет с нами дальше. А когда проснулись, он был уже там. Ему удалось уничтожить еще двоих. Остались только мы. Он вскрыл даже самые глубокие склепы и сжег тех, которые были обречены страдать там от голода. Завалил землей проходы к постоянному месту нашего сбора.
Мальчик медленно поднял голову.
- Это ты во всем виноват, - сказал он. - Это ты привел всех нас к гибели.
Женщина выступила вперед.
- Ты обязан нам помочь, - вновь заговорила она. - Ты должен создать новое общество и научить нас жить так, как живешь ты.
- А что с великой старой королевой? - спросил я.
- С нее все и началось, - сердито буркнул мальчик. - Она сама бросилась в костер. Сказала, что хочет присоединиться к Магнусу и отправляется к нему. Она смеялась. Вот после этого он и загнал остальных в огонь, тогда как мы убежали.
Я опустил голову. Все. Она ушла. Ее больше нет! И с нею ушло все, что она видела и знала. Остался лишь невежественный мальчишка. Озлобленный, жаждущий мести ребенок, безоговорочно верящий в то, что она сама считала не правильным и ошибочным.
- Ты не можешь не помочь нам, - промолвила темноглазая женщина. - Понимаешь, как глава нашего общества он имеет право уничтожать всех, кто слаб и не способен выжить самостоятельно.
- Он не мог допустить, чтобы в обществе воцарился хаос, - вступила в разговор стоящая позади мальчика другая женщина-вампир. - Утратив веру в Путь Тьмы, мы можем совершить множество грубых ошибок и привлечь к себе излишнее внимание смертных. Но если ты поможешь нам создать новое общество и научишь жить по новым законам...
- Мы самые сильные из нашего братства, и если мы сумеем отражать его атаки достаточно долго и докажем, что способны жить без него, то со временем он, возможно, оставит нас в покое, - постарался объяснить мужчина.
- Он уничтожит нас, - бормотал мальчик, - он никогда от нас не отстанет. Дождется того момента, когда мы разделимся...
- Он не настолько всесилен, чтобы его нельзя было победить, - возразил мужчина. - И не забудь: он потерял всякую уверенность в себе.
- А у тебя есть башня, совершенно безопасное место... - с отчаянием в голосе начал мальчик.
- Нет, туда я не могу вас взять, - перебил я его. - Вы должны сами выиграть эту битву.
- Но ведь ты можешь стать нашим вождем и учителем... - сказал мужчина.
- Вы совершенно не нуждаетесь во мне, - возразил ему я. - Чему вы сумели научиться на моем примере? Что вы узнали из моего вчерашнего рассказа?
- Мы гораздо больше узнали из того, что ты рассказал ему потом, - ответила темноглазая женщина. - Мы слышали, как ты говорил ему о новом виде зла, о том зле, которое присуще этому веку и которому суждено присутствовать среди людей в прекрасном человеческом облике.
- Ну так и примите этот облик, - рявкнул я. - Возьмите одежду ваших жертв и деньги, которые лежат в их карманах. И тогда вы, как и я, сможете спокойно существовать в этом мире. Со временем вы достаточно разбогатеете, чтобы приобрести для себя собственную крепость, свое тайное убежище. И перестанете быть нищими попрошайками-призраками.
Они слушали меня очень внимательно, хотя на их лицах было по-прежнему написано отчаяние.
- Но как же быть с нашей кожей, с нашими голосами?.. - спросила темноглазая.
- Вы вполне можете одурачить смертных. Это очень легко. Требуется лишь немного умения и сноровки.
- С чего же нам начать? - вяло и без всякого интереса пробормотал мальчик. Создавалось впечатление, что он пошел на встречу со мной против воли. - Какой облик нам лучше всего принять?
- Выберите сами, - пожал плечами я. - Оглянитесь вокруг. Можете изображать из себя цыган - это проще всего. А еще лучше - притворитесь бродячими комедиантами.
Я оглянулся на ярко освещенный бульвар.
- Да, комедиантами! - восхищенно воскликнула темноглазая красотка.
- Вы можете стать уличными актерами, акробатами. Вы, конечно, уже видели их там, на бульварах. Скройте под гримом свою белую кожу, а ваша экстравагантная внешность, необычные жесты и выражения лиц будут казаться вполне естественными, и никто ничего не заподозрит. Лучшего способа всех обмануть вы не придумаете. Выступая на бульварах, вы получите возможность видеть множество самых разных людей, будете наблюдать за ними и научитесь у них всему необходимому.
Она рассмеялась и обернулась к остальным. Мужчина задумался, женщина тоже размышляла с мечтательным выражением лица, а мальчик явно был в нерешительности.
- С вашими способностями вы легко можете прикинуться фокусниками и акробатами, - сказал я. - Это не составит для вас никакого труда. Ваши представления увидят тысячи людей, но никто не догадается, кто вы такие на самом деле.
- Насколько нам известно, с тобой самим на сцене театра произошло кое-что другое, - ледяным тоном ответил мальчик. - Ты привел всех в неописуемый ужас.
- Потому что я этого хотел, - промолвил я, при одном воспоминании о том вечере чувствуя в душе боль. - В этом и состояла моя проблема. Но если захочу, я могу обмануть кого угодно. И вы тоже.
Я вытащил из кармана полную горсть золотых монет и отдал темноглазой женщине. Осторожно, словно они были раскаленными углями, она взяла монеты обеими руками. Когда же она подняла на меня глаза, я увидел в них отражение того, что произошло на сцене театра Рено, увидел себя, стоящего перед огнями рампы и демонстрирующего свое ужасное искусство, заставившее зрителей в панике бежать из зала.
Но при этом я сумел прочесть в ее мыслях кое-что еще. Она знала, что театр сейчас пуст, что я отправил труппу за пределы Франции.
Чувствуя внутри мучительную боль, я размышлял над этой идеей. Интересно, заметили ли они, как тяжело было в тот момент у меня на душе? Хотя... даже если и заметили...
- Пожалуйста... - умоляюще обратилась ко мне красотка, холодными белыми пальцами дотрагиваясь до моей руки. - Позволь нам укрыться в твоем театре! Пожалуйста!
Она оглянулась на заднюю дверь театра.
Позволить им войти? Позволить плясать на моей могиле?!
В театре наверняка остались старые костюмы, украшения и другие вещи актеров. У них более чем достаточно денег, чтобы купить себе все новое. Но там оставались баночки с красками и еще многое, многое другое, очень ценное, однако брошенное в суете поспешного отъезда.
Я буквально оцепенел, у меня не было сил думать, не было никакого желания заново переживать все, что происходило со мной в этом театре.
- Хорошо, - произнес я наконец, глядя в сторону и делая вид, что какая-то мелочь привлекла мое внимание. - Если хотите, можете пойти в театр. Я предоставляю в ваше распоряжение все, что в нем есть.
Женщина подошла ближе и неожиданно прижалась губами к моей руке.
- Мы никогда этого не забудем, - сказала она - Меня зовут Элени, мальчика - Лоран, а эти двое - она указала на мужчину и вторую женщину, - Феликс и Эжени. И если Арман попытается причинить тебе зло, мы все встанем на твою сторону.
- Надеюсь, у вас все будет хорошо, - ответил я и неожиданно поймал себя на том, что действительно хочу этого.
Я вдруг подумал, что, несмотря на всю приверженность Пути Тьмы и Законам Тьмы, едва ли кто-либо из них по собственной воле оказался в тех кошмарных обстоятельствах, в которых все мы сейчас пребывали. Как бы то ни было, все мы теперь - Дети Тьмы.
- Будьте, однако, очень осторожны, - вновь обратился я к ним. - Никогда не убивайте своих жертв рядом с театром. Ведите себя с умом и заботьтесь о полной безопасности своего убежища.

***

Когда я въехал на мост, который вел на Иль-Сен-Луи, пробило три часа. Я потерял достаточно много времени и теперь должен был найти скрипку.
Однако, подойдя к дому Никола на набережной, я почувствовал смутное беспокойство. Что-то было не так. Шторы со всех окон были сняты, а внутри было совсем светло, словно там горели тысячи свечей. Более чем странно. Роже не мог успеть завладеть квартирой. Прошло слишком мало времени, чтобы утверждать, что с Ники стряслась беда.
Я стремительно поднялся на крышу и спустился с другой стороны дома, чтобы заглянуть в окно, выходящее во двор.
Повсюду горели свечи - в настенных и настольных канделябрах, даже на рояле и бюро, укрепленные растекшимся воском. В комнате царил страшный беспорядок.
Все книги были сброшены с полок, некоторые даже разорваны. Листы с нотами валялись на ковре. Картины и рисунки вместе с монетами, ключами и множеством других мелочей были раскиданы на столах.
Быть может, весь этот беспорядок учинили демоны, когда захватили в плен Ники? Но кто в таком случае зажег свечи? Я ничего не понимал.
Я прислушался. Никого. Или мне только казалось, что в квартире никого нет? И вдруг я услышал... нет, не мысли, а какие-то тихие звуки. Прикрыв глаза и сконцентрировав все свое внимание, я услышал шелест перевертываемых страниц, потом звук падения какого-то предмета. Снова шорох старинного пергамента... и книга снова падает на пол.
Почти бесшумно я поднял оконную раму. Звуки были по-прежнему едва слышны, но я не чувствовал запаха человеческого присутствия и не мог уловить ни одной мысли.
Однако запах все же ощущался, причем гораздо более сильный, чем застарелый запах табака и воска. Это был запах вампиров, принесенный с кладбища.
В прихожей тоже горели свечи. И в спальне, где все было перевернуто вверх дном: сваленные горой, раскрытые и разорванные книги, изодранное в клочья постельное белье, брошенные кое-как картины... Из шкафов было вытащено абсолютно все, ящики комода выдвинуты...
Скрипки нигде не было видно.
Шелест быстро перевертываемых страниц доносился из соседней комнаты.
Кто бы там ни находился, - а я уже догадывался, кто именно явился гостем, - он не обращал никакого внимания на мое присутствие. Даже не остановился ни на секунду, чтобы передохнуть.
Пройдя дальше, я остановился в дверях библиотеки и увидел его прямо перед собой. Он был полностью поглощен своим занятием.
Конечно же, это был Арман. Однако я никак не ожидал встретить его именно здесь.
Растопленный воск капал с мраморного бюста Цезаря и стекал по ярко раскрашенному глобусу. На ковре горами лежали книги. На месте оставались лишь те, что стояли на самой верхней полке в том углу, где находился сейчас он. Одетый в старые лохмотья, с покрытыми слоем пыли волосами он, не видя меня, перелистывал страницу за страницей, быстро пробегая глазами по строчкам и шевеля губами. Он вдруг напомнил мне насекомое, увлеченно поедающее зеленый лист.
Выглядел он действительно ужасно. Создавалось впечатление, что он и в самом деле высасывает из книг все, что только можно.
Отбросив ту, которую держал в руках, он взял другую книгу, открыл ее и принялся поглощать так же, как предыдущую, с невероятной скоростью водя пальцами по строчкам.
И тут до меня дошло, что точно таким же образом он изучал буквально все содержимое квартиры - постельное белье, сорванные с окон шторы, снятые с мест картины и книги, содержимое шкафов, бюро и комода. Но самое большое количество знаний он получал, конечно же, из сваленных теперь на полу книг - от "Войны с галлами" Цезаря до самых современных английских романов.
Но не это произвело на меня самое страшное впечатление, а тот беспорядок и хаос, который он оставлял за собой, отсутствие с его стороны всякого уважения к тому, чем он уже воспользовался.
И полное отсутствие интереса ко мне.
Покончив с последней книгой, он отшвырнул ее в сторону и перешел к изучению старых газет, сложенных на нижней полке.
Словно зачарованный, не сводя глаз с маленькой грязной фигурки, я попятился вон из комнаты. Несмотря на грязь, волосы его излучали сияние, а глаза сверкали огнем.
Среди горящих свечей и ярких красок обстановки квартиры этот грязный беспризорник казался совершенно чужеродным, существом ниоткуда, обитателем потустороннего мира. И тем не менее его красота приковывала к себе внимание. Чтобы подчеркнуть ее, он не нуждался ни в игре теней и света в соборе Нотр-Дам, ни в ярких факелах, освещавших подземный склеп. Но сейчас я видел в нем невероятную жестокую силу, которой не замечал прежде.
Я не знал, что и думать. Он казался мне одновременно и опасным, и неотразимым. Я готов был смотреть и смотреть на него без конца, но инстинкт самосохранения настойчиво шептал мне прямо в ухо: "Беги! Оставь его здесь, если он этого хочет! Какое значение имеет теперь все это?"
Скрипка! Я старался заставить себя думать только о скрипке. Я не в силах был видеть движения его рук, пальцы, бегающие по страницам, напряженный взгляд.
Наконец я нашел в себе мужество отвернуться и вышел в гостиную. Руки у меня тряслись. Сама мысль о том, что он находится сейчас здесь, в этой квартире, рядом со мной, была невыносима. Я обыскал все углы, но нигде не мог найти проклятую скрипку. Куда же Ники ее задевал?! Я не мог сосредоточиться.
Шелест переворачиваемых страниц, похрустывание бумаги, шуршание падающей на пол газеты...
Надо немедленно возвращаться в башню!
Я хотел было незаметно проскользнуть мимо библиотеки, но меня буквально пригвоздил к месту его безмолвный призыв. В горле у меня мгновенно пересохло, я обернулся и встретился с ним взглядом.
- Ты любишь их, своих бессловесных детей? А они любят тебя? - Слова его прозвучали и тут же рассеялись, как бескрайнее эхо.
Кровь бросилась мне в лицо. От одного его вида я покрылся холодным потом.
Словно привидение среди руин, он стоял в центре комнаты, а повсюду в беспорядке валялись книги. Он был посланцем того самого дьявола, в которого так верил и которому поклонялся. И в то же время он был удивительно юн и красив.
- Вот видишь, любовь не предусмотрена Законами Тьмы, они признают только безмолвие и забвение. - Голос его казался сейчас чище и нежнее, гулкое эхо исчезло. - Мы всегда говорили, что дьяволу не угодно, чтобы старейшины общества и их недостаточно опытные и юные собратья искали утешения друг у друга. Все должны служить и поклоняться только сатане.
Я жадно ловил каждое его слово. Они проникали в самые тайники моей души, волновали меня и возбуждали любопытство. Однако я не хотел, чтобы он это заметил, а потому довольно сердито произнес:
- Чего ты от меня хочешь?
Мне было трудно говорить. В этот момент я боялся его сильнее, чем когда-либо прежде во время наших споров и сражений. А я ненавижу тех, кто заставляет меня испытывать страх, кому известно то, что я сам хочу знать, тех, кто таким образом имеет надо мной власть.
- Похоже, ты и читать-то не умеешь, - заметил он. - А твоего творца, этого отступника Магнуса, твое невежество что, совсем не волновало? Неужели он не научил тебя даже самым простым вещам?
Пока он говорил, выражение его лица совершенно не менялось.
- Неужели так было всегда? Неужели тебя никто и никогда не пытался научить хоть чему-нибудь?
- Ты просто читаешь мои мысли... - ответил я, не в силах прийти в себя от страха.
Перед моими глазами мелькали картины монастыря, в котором я учился, когда был совсем мальчиком, длинные ряды стеллажей с книгами, которые не мог прочесть, сидящую к нам спиной, склонившуюся над книгой Габриэль...
- Прекрати! - прошептал я.
Мне показалось, что прошло много времени, прежде чем он заговорил снова, на этот раз мысленно:
"Ты никогда не будешь доволен теми, кого создал. В мире безмолвия и забвения отчуждение и обиды только усиливаются".
Я пытался заставить себя уйти и не мог. Я молча смотрел на него и слушал.
"Ты нуждаешься во мне, а я в тебе, и во всем мире только мы с тобой действительно стоим друг друга. Неужели ты даже этого не можешь понять?"
Он произносил слова без всякого выражения, и они сливались в моей голове в один монотонный гул, словно без конца звучащая скрипичная струна.
- Это просто безумие какое-то, - прошептал я, вспоминая все, что он говорил мне, в чем меня обвинял, вспоминая то, что рассказали мне другие вампиры о том, как он заставлял всходить на костер своих подданных.
- Разве? Тогда отправляйся к остальным, к тем, кто молчит. Но не надейся, они тебе ничего не скажут.
- Ты лжешь... - попытался возразить я.
- И со временем их независимость будет только укрепляться. Кстати, запомни: если я тебе понадоблюсь, ты всегда сможешь найти меня. В конце концов, куда мне идти? И что делать? Фактически ты превратил меня в сироту.
- Я не совершал ничего подобного...
- Это твоих рук дело! - ответил он. - Да, в этом твоя вина. Ты все разрушил. - Странно, но в голосе его не было гнева. - Но я буду ждать тебя. Буду ждать, когда ты придешь, чтобы задать вопросы, ответ на которые известен только мне.
Я смотрел на него очень долго. Не знаю, сколько времени на самом деле прошло. Казалось, я не в силах был сдвинуться с места и не мог видеть вокруг ничего и никого, кроме него. Меня охватило всепоглощающее чувство умиротворения, как и тогда, в соборе Нотр-Дам. Я вновь оказался под воздействием его чар. Свет в комнате был чересчур ярким. Вокруг не осталось ничего, кроме ослепительного сияния, окружающего Армана. Мы будто приближались друг к другу, хотя на самом деле никто из нас не двигался. Словно неведомая сила неумолимо притягивала меня к нему.
Наконец я повернулся и выбежал из комнаты, спотыкаясь на каждом шагу и едва не падая. Промчавшись по коридору, я выбрался через окно и почти мгновенно оказался на крыше.
Я с бешеной скоростью гнал лошадь через Иль-де-ля-Сите, и сердце мое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Лишь когда Париж остался позади, я немного успокоился.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:47 | Сообщение # 21

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

***

Звон колоколов ада.
На фоне светлеющего утреннего неба передо мной возник черный силуэт башни. Мое маленькое общество уже улеглось на покой в подземном склепе.
Я не стал открывать саркофаги, чтобы посмотреть на них, хотя мне очень хотелось увидеть Габриэль, коснуться ее руки.
В полном одиночестве я стал подниматься на зубчатую стену, откуда так любил наслаждаться чудесным сиянием начинающегося рассвета, который мне уже никогда не суждено увидеть до конца. Я слышал собственную музыку - звон колоколов ада...
И вдруг до меня донеслись иные звуки. Я услышал их еще на лестнице и удивился тому, что они сумели долететь до моих ушей Впечатление было такое, будто очень далеко кто-то тихо пел нежную песенку.
Однажды, много лет назад, мне довелось услышать, как пел шедший по дороге на север деревенский мальчишка. Он не подозревал, что кто-то может его услышать, и воображал, будто он совершенно один на огромном пространстве. Быть может, поэтому его необыкновенно сильный и чистый голос обрел поистине неземную красоту. Я не помню слов, но они тогда не имели никакого значения.
Именно этот голос доносился до меня и сейчас. Одинокий голос, вобравший в себя все звуки мира и звавший издалека.
Меня снова охватил страх. И все же я открыл дверь в конце лестницы и вышел на каменную крышу. Меня шелком окутал утренний ветерок, над головой сонно мерцали последние звезды. Небо казалось скорее не куполом, а бесконечным туманом, клубящимся в вышине. И звезды постепенно тонули в этом тумане, поднимались все выше, делались меньше и меньше.
Далекий голос зазвучал громче, пронзительнее, как будто его обладатель стоял на вершине высокой горы, и я вдруг почувствовал в груди такую острую боль, что невольно прижал к сердцу руку.
"Приди ко мне! Я готов простить тебе все, если только ты придешь ко мне! Я никогда еще не чувствовал себя таким одиноким!" Подобно тому как луч света распекает тьму, этот пронзительный голос резал на части мою душу.
При звуках песни меня охватило ощущение беспредельной силы, и передо мной открылись безграничные возможности воплощения всех моих надежд и ожиданий. И я увидел Армана, одиноко стоящего в проеме распахнутых дверей Нотр-Дам. Время и пространство не более чем иллюзия. В бледном сиянии он стоял перед главным алтарем - тонкая фигурка в царственных лохмотьях, мерцающая и постепенно тающая, - в глазах его не было ничего, кроме бесконечного терпения. И не было больше склепа в недрах кладбища Невинных мучеников. Не было уродливо-комического, закутанного в грязные тряпки призрака, в сиянии свечей сидевшего в библиотеке Ники, отшвыривающего от себя прочитанные наспех книги - пустые скорлупки.
Опустившись на колени, я прислонился головой к холодному зубцу каменной стены. Я видел, как постепенно растворяется в небе призрачная луна, но в это мгновение ее, наверное, коснулись солнечные лучи, потому что я вдруг почувствовал, что она обжигает меня, и невольно закрыл глаза.
Однако я продолжал пребывать в состоянии эйфории, даже экстаза. Удивительный голос разрывал на части мою душу, проникал в самые тайные ее глубины, затрагивал наиболее сокровенные струны. Мне казалось, что отныне я в состоянии понять и оценить величие Законов Тьмы и для этого мне не требуется поток текущей по жилам крови.
Мне хотелось снова спросить его, что ему нужно. О каком прощении можно говорить, если совсем недавно мы были заклятыми врагами? Я хотел напомнить ему, что он уничтожил собственных подданных и совершал злодеяния, о которых страшно даже думать.
Но, как и прежде, я был не в силах высказать ему свои упреки, просто не находил слов. Теперь, однако, я был уверен в том, что, если осмелюсь хотя бы попытаться сделать это, ощущение блаженства исчезнет навсегда, а муки и страдания, которые я испытаю, не пойдут ни в какое сравнение с жаждой крови.
По-прежнему не двигаясь, я оставался во власти странных ощущений... передо мной возникали видения, и в голову приходили мысли, в действительности мне не принадлежавшие.
Я видел себя спускающимся в подземелье и берущим на руки безжизненные тела тех, кого любил и кого сам превратил в чудовищ. Я видел, как несу их вверх по лестнице и, совершенно беспомощных, оставляю на крыше под немилосердными лучами восходящего солнца. Напрасно предупреждающе звонят колокола ада. Солнце уничтожает их, превращает в пепел.
Но разум мой с отвращением отверг эти видения, и душа содрогнулась от разочарования.
- Дитя, по-прежнему неразумное дитя... - прошептал я, испытывая боль от постигшего меня разочарования, от упущенных возможностей. - Как мог ты подумать, что я способен совершить что-либо подобное?
Голос постепенно отдалялся и наконец совсем затих. Меня охватило всепоглощающее чувство собственного одиночества. Мне казалось, что с меня сорваны все покровы и отныне я навсегда обречен чувствовать себя таким же обнаженным и несчастным, как сейчас.
Где-то вдалеке я ощутил мощное содрогание, словно дух, заставлявший звучать этот голос, вынужден был свернуться тугой спиралью, как огромный язык великана.
- Какое вероломство! - воскликнул я вслух. - И какая горькая ошибка! Как смеешь ты утверждать, что испытываешь страстное желание заполучить меня?!
Но он исчез. Пропал. И я вдруг отчаянно захотел, чтобы он вернулся обратно, даже если мне придется вступить с ним в схватку. Мне захотелось вновь испытать ощущение всемогущества, столь яркое и великолепное.
И опять перед моими глазами возникло лицо Армана - такое, каким я увидел его в соборе Нотр-Дам, - по-детски юное и восхитительно прекрасное, как лица святых на полотнах старого да Винчи. Меня охватило предчувствие чего-то ужасного и при этом неизбежного.

Глава 6

Как только Габриэль проснулась, я увел ее подальше от Ники. Мы отыскали спокойное место в самой гуще леса, и я рассказал ей обо всем, что произошло прошлой ночью, о том, что сказал мне и что предложил Арман. Смущаясь, с трудом подбирая слова, я говорил с ней о невозможности мысленного общения между нами и о том, каким образом я узнал, что мы не в силах что-либо изменить.
- Мы должны немедленно уехать из Парижа, - наконец промолвил я. - Он слишком опасен для нас. А тем, кому я отдал в распоряжение свой театр, не известно ничего, кроме того, что они узнали от него. Пусть остаются и хозяйничают в Париже, а мы, как сказала королева, отправимся по Пути Дьявола.
Я ожидал, что она рассердится и станет проклинать Армана, но, к моему удивлению, за все время моего рассказа Габриэль оставалась совершенно спокойной.
- Лестат, - ответила она наконец, - мы пока еще не получили ответа на многие вопросы. Я хочу знать, когда и как возникло это общество и что именно известно Арману о нас.
- Матушка, я предпочитаю держаться от них подальше. Меня совершенно не интересует история возникновения этой компании. Вполне возможно, что она неизвестна даже ему самому.
- Понимаю тебя, Лестат, поверь, я все хорошо понимаю, - спокойно возразила она. - Когда все необходимое будет сказано и сделано, эти существа будут интересовать меня меньше, чем ветки на деревьях в лесу или далекие звезды. Я с большим удовольствием стану изучать направление ветров или рисунок прожилок на листьях...
- Вот именно.
- Но мы не должны торопиться. Сейчас для нас важнее держаться вместе. Все вместе мы отправимся в город и потихоньку станем готовиться к отъезду. И все вместе попытаемся привести в исполнение твой план - с помощью скрипки попробуем вывести Никола из нынешнего состояния.
Мне очень хотелось расспросить ее о Ники, узнать, что стоит за его молчанием, что она сама об этом знает и думает. Но слова не шли из моего вдруг пересохшего горла. Я хорошо помнил ее чувства: "Это катастрофа, мой мальчик!"
Она обняла меня и повела назад в башню.
- Мне нет нужды читать твои мысли, - говорила она, - чтобы понять, что у тебя на сердце. Давай отвезем его в Париж. Давай попробуем найти Страдивари. - Она приподнялась на цыпочки и поцеловала меня. - Еще до того как это случилось, мы уже шли по Пути Дьявола и очень скоро вернемся на него вновь.
Заставить Никола поехать в Париж было не труднее, чем в любое другое место. Словно мрачный призрак, он сел на коня и поскакал рядом с нами - живыми казались только его волосы и черный плащ, развевавшиеся на ветру.
Когда мы начали свою охоту на Иль-де-ля-Сите, я вдруг почувствовал, что не в силах смотреть, как он убивает своих жертв.
Он двигался, словно сомнамбула, очень медленно и совершенно бесстрастно, и при взгляде на него я терял всякую надежду. Я опасался, что он останется таким навсегда и станет нашим вечным спутником, молчаливым и больше похожим на оживший труп.
Мне вдруг пришла в голову и другая мысль. Теперь нас стало трое - настоящее общество. Если бы только мне удалось привести его в чувство...
Однако прежде всего мне необходимо нанести визит Роже. И говорить с ним я должен был один на один. Оставив своих спутников в нескольких шагах от дома адвоката, я постучал в дверь, внутренне готовясь к самому трудному и отвратительному представлению в своей жизни.
Должен сказать, что вскоре я получил еще один урок: убедился в готовности смертных поверить чему угодно, лишь бы увериться в том, что им ничего не грозит. Увидев меня, Роже был вне себя от радости. Ему доставило огромное удовольствие "видеть меня в добром здравии" и узнать, что я по-прежнему нуждаюсь в его услугах. Прежде чем я успел сказать ему, что именно мне от него нужно, он уже согласно кивал головой.
Этот урок я запомнил навсегда и с тех пор никогда не забывал об особенностях мировосприятия смертных. Даже когда в доме беснуется злобное привидение, когда оно швыряет тяжелые оловянные сковороды, заливает водой подушки, заставляет часы бить в неподходящее время, смертные скорее предпочтут поверить "естественному объяснению" происходящего, каким бы абсурдным и глупым оно ни казалось, чем совершенно очевидному, но сверхъестественному.
К тому же с первой минуты я понял, что он считает, будто мы с Габриэль исчезли из дома, воспользовавшись дверью для слуг, - как же мы не подумали об этом раньше! Мне осталось лишь пробормотать что-то невразумительное по поводу искореженного канделябра - нечто вроде того, что при виде умирающей матери я потерял голову от горя и отчаяния. Он, конечно же, прекрасно понимал мое состояние...
Что же касается причины нашего исчезновения... ну... в общем... Габриэль настаивала на том, чтобы я увез ее в монастырь, где она обретет уединение... там она сейчас и находится.
- Ах, месье, ее выздоровление - настоящее чудо! - говорил я. - Если бы вы только могли ее видеть... впрочем, теперь все позади... Мы немедленно отправляемся в Италию вместе с Никола де Ленфеном, и потому нам срочно нужны деньги, аккредитивы и все такое, а также дорожный экипаж, причем очень большой дорожный экипаж, и шестерка лучших лошадей. Вы должны позаботиться об этом. Вам следует приготовить все к концу пятницы. Кроме того, напишите моему отцу и сообщите, что мы увозим матушку в Италию. Надеюсь, у отца все в порядке?
- О да, конечно! Я сообщал ему только самые утешительные...
- Очень разумно с вашей стороны. Я знал, что могу полностью вам доверять. Что бы я без вас делал?! А как насчет этих рубинов? Вы можете немедленно обратить их в деньги? И вот, у меня есть еще несколько испанских монет, кажется, они старинные.
Он, словно сумасшедший, все записывал. Если у него и были какие-то сомнения и подозрения, то теперь от них не осталось и следа - они растаяли в тепле моих самых обаятельных улыбок. Он был несказанно рад быть для меня полезным.
- Помещение принадлежащего мне театра на бульваре Тамплиеров должно оставаться свободным, - продолжал я. - Кроме того, вы и дальше будете вести все мои дела здесь.
Театр на бульваре Тамплиеров будет служить убежищем для отчаявшейся компании оборванцев-вампиров, если, конечно, Арман еще не успел найти их там и сжечь, как старые костюмы. Это я выясню в самое ближайшее время.
Насвистывая что-то веселенькое, как самый обыкновенный человек, я сбежал по ступеням, радуясь тому, что весьма неприятная задача наконец-то выполнена. Но на улице я не обнаружил ни Ники, ни Габриэль.
Застыв на месте, я лихорадочно оглядывался вокруг.
Я увидел наконец Габриэль - она как будто материализовалась из воздуха почти рядом со мной, и в ту же секунду я услышал ее голос:
- Лестат, он исчез! Пропал!
В первый момент я буквально лишился дара речи, а потом не смог придумать ничего умнее, кроме как спросить:
- Что значит пропал?
Но думал я в ту минуту совсем о другом. Если прежде я сомневался в том, что люблю его, то теперь от моих сомнений не осталось и следа. До сих пор я лгал себе.
- Не успела я отвернуться, как он тут же сбежал, просто испарился! - объясняла мне Габриэль, и в голосе ее звучали одновременно горечь и гнев.
- Ты не слышала каких-нибудь других...
- Нет, ничего. Все произошло так быстро.
- Но по своей ли воле он исчез? А что, если его похитили?..
- Если бы его похитил Арман, я непременно почувствовала бы его страх, - возразила она.
- А разве способен он испытывать страх? Может ли он вообще что-либо чувствовать?
Я был очень зол, и вместе с тем мне было отчаянно страшно. Я сжал кулаки. Ники растворился где-то в непроглядной тьме, окружавшей нас со всех сторон! Должно быть, у меня непроизвольно вырвался вскрик или жест отчаяния.
- Послушай, - снова заговорила Габриэль, - он постоянно думал только о двух вещах...
- О каких именно? Расскажи!
- О погребальном костре в подземном склепе кладбища Невинных мучеников, на котором его чуть не сожгли, и о маленьком театре, о сцене, об огнях рампы...
- Театр Рено!
***

Мы были похожи на двух архангелов. Не прошло и четверти часа, а мы уже пробирались сквозь шумные толпы людей, заполнивших бульвар, и вскоре оказались перед задней дверью театра, ведущей на сцену.
Все афишные доски были сорваны, а замки сломаны. Но я нигде не ощущал присутствия Элени и остальных вампиров. Мы тихо вошли внутрь и направились за кулисы. Никого...
А вдруг Арман все же сумел вернуть домой своих подданных? В таком случае вина ляжет на мои плечи, потому что я не захотел принять их под свое покровительство.
Никого и ничего, кроме сваленных в беспорядке декораций, нарисованных картин дня и ночи, гор и равнин... и распахнутые настежь двери гримерных - тесных комнатушек, в которых то тут, то там мы ловили взглядом отражение в зеркалах света, проникающего сквозь оставленную нами открытой дверь на улицу.
Габриэль вдруг сжала мою руку и жестом указала в сторону кулис. По выражению ее лица я понял, что она почувствовала не присутствие других вампиров, нет... Там был Ники!
Я подошел к боковому краю сцены. Бархатный занавес был полностью раздвинут, и в оркестровой яме я отчетливо увидел его темную фигуру. Он сидел на своем обычном месте, сложив и зажав коленями руки. Он смотрел прямо на меня, но ничего не видел. Взгляд его по-прежнему оставался отсутствующим.
Неожиданно на память мне пришли слова, сказанные Габриэль в первый же вечер после ее перерождения. О том, что она не в силах избавиться от ощущения, что умерла и отныне не может никоим образом влиять на события, происходящие в мире смертных.
Никола казался почти прозрачным и совершенно безжизненным. Он был похож на бессловесный и лишенный всякого выражения призрак, какие обычно передвигаются по мрачному, населенному привидениями дому, сливаясь со старой, покрытой толстым слоем пыли мебелью. Видеть его таким было для меня страшнее всего.
Я внимательно осмотрелся в поисках скрипки, но ее нигде не было - ни на полу, ни на стуле возле Никола. И тогда я подумал, что, может быть, еще не все потеряно.
- Стой здесь и следи за ним, - шепнул я Габриэль.
У меня самого перехватило дыхание, когда я окинул взглядом темный зал театра и вдохнул до боли знакомые запахи. Почему, ну почему ты привел нас сюда, Ники? В это полное призрачных воспоминаний место?! А впрочем, разве имею я право задавать тебе эти вопросы? Ведь и сам я вернулся сюда!
Я зажег найденную в гримерной примадонны свечу. Повсюду валялись открытые баночки с гримом, а на крючках остались висеть старые костюмы. Во всех комнатах я видел разбросанную одежду, забытые расчески и щетки для волос, увядшие и засохшие цветы в вазах, рассыпанную по полу пудру.
Я опять вспомнил об Элени и остальных и почувствовал в воздухе слабый запах кладбища Невинных мучеников. Лишь теперь я заметил оставшиеся на усыпанном пудрой полу отчетливые следы босых ног. Да, они были здесь и даже зажигали свечи, потому что запах воска был совсем свежим.
Они, однако, не входили в гримерную, которую мы делили с Ники и где проводили много времени перед выходом на сцену. Она оставалась запертой. Взломав замок и распахнув дверь, я испытал страшное потрясение. Комната выглядела точно такой же, какой я ее оставил!
В ней царили чистота и порядок, даже зеркало было отполировано до блеска. Все мои вещи лежали точно в таком же порядке, как и тогда, когда я был здесь в последний раз. На крючке висел старый сюртук, в котором я приехал из провинции и который давно уже не носил, на полу стояли сморщившиеся от времени башмаки, а все баночки с гримом были расставлены в идеальном порядке на столике рядом с натянутым на деревянную болванку театральным париком, небольшой стопкой писем от Габриэль и вырезок с рецензиями на наши спектакли из французских и английских газет. Осталась даже наполовину опорожненная бутылка вина с высохшей пробкой.
А в темноте под мраморной столешницей, наполовину прикрытый смятым черным сюртуком, лежал блестящий футляр от скрипки. Тот самый футляр, который мы привезли с собой из дома и который все время был с нами. Но внутри него должна лежать новая скрипка, та самая, которую я купил Ники в подарок уже потом, на "королевские деньги", - скрипка Страдивари.
Я наклонился и поднял крышку. Да, это была она. Среди множества забытых и никому не нужных вещей лежал изящный, поблескивающий темным лаком великолепный инструмент.
Интересно, подумал я, если бы Элени и остальные вошли в эту комнату, взяли бы они ее? Сумели бы понять, на что способна эта скрипка?
Поставив на минуту свечу, я осторожно взял инструмент в руки и подтянул струны - так, как тысячи раз на моих глазах делал это Никола. Вместе со скрипкой я вернулся на сцену, наклонился и с помощью свечи один за другим зажег длинный ряд огней рампы.
Габриэль бесстрастно следила за моими действиями, потом подошла и стала мне помогать. Она зажгла все свечи на сцене и за кулисами.
Мне показалось, что Ники встрепенулся, но, возможно, все дело было лишь в игре света и теней на его профиле, в контрасте сияния огней на сцене и темноты зала. Складки черного бархата словно ожили, а маленькие зеркала, укрепленные по всей длине барьера на балконе, ярко засияли собственным светом.
Как необычайно прекрасен был маленький театр, наш театр, служивший нам при жизни преддверием всего остального мира. И в конце концов ставший преддверием ада.
Наконец я остановился у края сцены и обвел взглядом зал: позолоченные перила, новую люстру, свисающую с потолка, арку с укрепленными на ней масками Трагедии и Комедии, соединенными так, что они напоминали голову двуликого божества.
Пустой зал показался мне вдруг очень маленьким, но не было в Париже театра просторнее и грандиознее, когда его заполняли зрители.
Снаружи доносился грохот проезжающих по бульвару экипажей, то тут, то там возникающие на фоне общего шума голоса людей. Должно быть, в этот момент промчалась тяжелая карета, потому что в маленьком театре все задрожало - пламя свечей, отраженное во множестве блестящих поверхностей, складки тяжелого, раздвинутого в стороны бархатного занавеса, задник сцены с нарисованным на нем прекрасным садом и плывущими по небу облаками.
Я прошел мимо Ники, который даже не взглянул в мою сторону, спустился по ступенькам со сцены в оркестровую яму и, приблизившись к Никола, протянул ему скрипку.
Габриэль стояла в одной из боковых кулис и с холодным терпением наблюдала за нами. Она облокотилась на стропила и казалась мне сейчас странным незнакомцем с копной прекрасных длинных волос.
Перегнувшись через плечо Ники, я положил скрипку ему на колени и почувствовал, как он глубоко вздохнул и прислонился ко мне головой. Медленно, очень медленно он взялся левой рукой за скрипку, а в правой зажал смычок.
Опустившись на колени, я взял его за плечи и поцеловал в щеку. Никакого намека на человеческий запах и человеческое тепло. Лишь холодная скульптурная копия моего Никола.
- Сыграй на ней, - прошептал я. - Сыграй здесь, сейчас, сыграй для нас!
Он медленно повернул голову и впервые за все время, прошедшее после совершенного над ним Обряда Тьмы, посмотрел мне прямо в глаза. Но с губ его слетел лишь какой-то тихий звук, словно он не в силах был говорить. Облизав языком пересохшие губы, он все же заговорил, но так тихо, что я едва мог расслышать его слова:
- Инструмент дьявола...
- Что ж, - ответил я, - можешь думать так, если хочешь. Но только играй.
Он погладил струны и постучал кончиками пальцев по полированному дереву. Потом очень медленно и осторожно подтянул колки, настраивая инструмент, и на лице его появилось напряженное, сосредоточенное выражение, как будто он делал это впервые в жизни.
Где-то на бульваре весело смеялись дети. Стук деревянных колес по камням мостовой казался необычайно резким и еще больше усиливал напряжение.
Никола на мгновение прижался ухом к скрипке, но мне показалось, что он сидел не двигаясь целую вечность, пока наконец не встал во весь рост. Я вышел из оркестровой ямы и направился в зал. Остановившись в проходе, я обернулся и посмотрел на четко вырисовывающийся на фоне ярко освещенной сцены темный силуэт Ники.
Повернувшись лицом к залу, как всегда во время своих сольных выступлений, он поднял к подбородку скрипку. И вдруг едва уловимым движением взмахнул смычком и опустил его на струны.
Пронзительные звуки разорвали тишину и взмыли ввысь, проникая в самые потаенные уголки души. Они звучали то резко, то протяжно, наполнялись какой-то мрачной красотой, суровым очарованием, словно на хрупкой скрипке играл величайший чародей и волшебник... Безумный поток мелодии заполнил зал.
Казалось, музыка завладела всем моим телом, она пронизывала меня до костей.
Я не видел движения его пальцев, не видел, как скользит смычок, я мог видеть только мучительный изгиб его тела, которое музыка заставляла то резко наклоняться вперед, то откидываться назад.
Музыка звучала все пронзительнее, темп становился все быстрее и быстрее, и в то же время каждый звук ее был само совершенство. Легкость и виртуозность исполнения выходили далеко за пределы человеческих возможностей. Скрипка не просто пела, она разговаривала... Рассказывала историю жизни.
Она то жаловалась и плакала, то предсказывала грядущие кошмары, исполняя завораживающий танцевальный ритм и с еще большей силой швыряя Ники то в одну, то в другую сторону. Волосы его растрепались и сверкали в свете огней рампы, на лбу выступил кровавый пот. Я явственно ощущал запах его крови.
Я невольно попятился и рухнул на одну из скамей, сжимаясь от страха точно так же, как когда-то в этом зале пятились от меня и сжимались от страха смертные.
Не знаю почему, но я был твердо уверен в том, что скрипка рассказывала обо всем, что произошло с Ники. Она распространяла вокруг себя темноту и была воплощением самой сущности тьмы. Красота ее была сродни сиянию углей, достаточному лишь для того, чтобы продемонстрировать и подчеркнуть окружающий мрак.
Я видел, что под безжалостным натиском музыки Габриэль с трудом удерживает себя в руках. Лицо ее сморщилось, как от боли, волосы в беспорядке рассыпались и напоминали львиную гриву. Крепко сжав руками голову и закрыв глаза, она застыла на месте.
Однако до меня донеслись вдруг и другие звуки... они были здесь, в театре. Они вошли через заднюю дверь и теперь приближались к нам.
Музыка достигла невообразимых вершин, на мгновение задохнулась, замерла, потом зазвучала вновь. Сочетание чувства, чистого разума и фантастического мастерства вывело ее за грань возможного. И тем не менее она продолжала и продолжала звучать.
Из-за занавеса медленно выходили они. Сначала я увидел стройную фигуру Элени, за ней шел Лоран, а следом - Феликс и Эжени. Они выглядели как самые настоящие уличные акробаты. Мужчины были одеты в белые рейтузы и короткие курточки из свалявшейся шерсти, женщины - в длинные шаровары, плиссированные юбочки и балетные туфельки. На безупречно чистых белоснежных лицах яркими пятнами выделялись красные румяна, а удивительный, свойственный только вампирам блеск глаз оттеняла черная краска для век.
Как притягиваемые магнитом, они приближались к Ники. В слепящем сиянии свечей на сцене их красота становилась еще более яркой, волосы блестели. Они двигались по-кошачьи изящно и бесшумно, ни на секунду не отрывая от Ники горящих восхищением глаз.
Ники медленно повернул в их сторону искаженное мукой лицо, и пение скрипки превратилось в отчаянную мольбу, звуки взметнулись ввысь, то стихая и дрожа, то превращаясь в оглушительно ревущий океан.
Элени как завороженная в ужасе смотрела на него широко открытыми глазами. Потом вдруг трагическим жестом медленно подняла к голове руки, тело ее напряглось, а шея вытянулась. Вторая женщина сделала пируэт и замерла с высоко поднятым коленом и вытянутым носком, словно собираясь сделать первый шаг в танце. И только высокому мужчине удалось точно попасть в ритм музыки Ники - он неожиданно резко вскинул и повернул вбок голову, а потом, как огромная марионетка, управляемая спускавшимися сверху веревочками, стал выполнять поистине фантастические движения руками и ногами.
Остальным тоже приходилось видеть представления театра марионеток на бульваре. Взглянув на собрата, они все вдруг принялись механически двигаться, судорожно вскидывая руки и ноги, а лица их при этом оставались совершенно бесстрастными.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:48 | Сообщение # 22

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Меня охватило щемящее чувство восторга - я вдруг оказался подхваченным теплым порывом ветра. Слушая восхитительную музыку, глядя, как они прыгают и кружатся, высоко выбрасывая вверх ноги, повинуясь каждому движению управляющего ими с помощью невидимых веревок кукольника, я не мог удержаться от мучительно-восторженного стона.
Однако что-то вдруг изменилось. Теперь он играл только для них, в то время как они в свою очередь танцевали для него.
Он подошел к сцене, перепрыгнул через дымные огни рампы и оказался среди них. Лучи яркого света скользили по поверхности скрипки, по его блестящему от пота лицу.
В мелодии, которую играл он теперь, слышалась горькая насмешка, и одновременно она звучала на удивление сказочно и красиво.
Вокруг него с криками плясали и судорожно дергались марионетки. Они вскидывали вверх руки с растопыренными пальцами, прыгали, кружились и вертелись, качая головами, и вдруг... сломались, неподвижно застыли. В тот же момент мелодия Ники наполнилась печалью и болью, а вампиры медленно закружились в новом танце, и каждое их движение выражало душераздирающе трагическую безысходность.
У меня создалось впечатление, что всеми ими руководит один разум, что они подчиняются не только звукам музыки, но и ходу мыслей Ники. Он уже танцевал вместе с ними, все резче и резче ударяя по струнам, и стал вдруг похож на деревенского музыканта, играющего на празднике возле огромного костра, в то время как вампиры разбились на пары и превратились во влюбленных поселян. Позы их становились все откровеннее, мелькали юбки женщин и ноги мужчин, когда они наклонялись, чтобы подхватить на руки своих возлюбленных.
Застыв на месте, я наблюдал эту картину: пляшущие невиданный танец сверхъестественные существа и чудовище-скрипач, чьи нечеловечески медленные движения и грация просто завораживали. А музыка огнем поглощала нас всех.
Теперь она кричала от ужаса и боли, протестовала против всего, что произошло. И лица танцующих мучительно исказились, стали похожими на маску Трагедии, смотрящую на них сверху. Я понял, что если тотчас же не отвернусь от них, то не удержусь и разрыдаюсь.
Я не мог больше ни видеть, ни слышать это. Тело Ники резко наклонялось то назад, то вперед, словно скрипка превратилась вдруг в дикого зверя, которого он не в силах был укротить. Он резко и быстро ударял смычком по струнам.
Танцоры кружились вокруг него, а когда он вдруг резко вскинул над головой руки с зажатой в них скрипкой, сомкнулись теснее и сжали его в объятиях.
Ники разразился громким пронзительным смехом, от которого сотрясалось все его тело, но смех быстро смолк. Ники опустил голову, пристально посмотрел на меня и вдруг оглушительно выкрикнул:
- Я представляю вам Театр вампиров! Театр вампиров! Величайшее и лучшее представление на бульварах!
Все удивленно уставились на него. Но в следующую секунду как один дружно зааплодировали и закричали. Они взлетали в воздух, кувыркались и визжали от восторга, потом бросились обнимать и целовать Ники. Они танцевали вокруг него по кругу и заставляли его кружиться. Смех стал еще громче, когда он в свою очередь кинулся обнимать их и отвечать на их поцелуи, а они розово-красными языками слизывали кровавый пот с его лица.
- Театр вампиров! - Теперь уже они выкрикивали эти слова для всего мира и кланялись несуществующим зрителям. Кланялись огням рампы, а потом подпрыгивали, взлетая к самому потолку и с грохотом приземляясь обратно на дрожащие доски сцены.
Последние звуки музыки растворились в воздухе, уступив место какофонии визга, топота и смеха.
Я не помню, как повернулся и выбежал из зала, как поднялся по ступенькам на сцену и промчался мимо них. Но, должно быть, я это сделал.
Ибо я вдруг обнаружил, что сижу на узком столике в своей гримерной, прижавшись спиной к стене в углу, подтянув к подбородку колени, и приникаю головой к холодной поверхности зеркала. Рядом со мной стояла Габриэль.
Я тяжело дышал, и хриплый звук собственного дыхания раздражал меня. На глаза мне попались знакомые вещи - парик, который я носил на сцене, палитра для смешивания грима, - и они вызвали у меня в душе бурю эмоций. Я буквально задыхался и не в силах был думать о чем-либо.
В проеме двери возникла фигура Ники. С удивительной для нас с Габриэль силой он отодвинул ее в сторону, подошел ко мне почти вплотную и ткнул в меня пальцем.
- Ну и как тебе все это понравилось, мой господин и покровитель? - выпалил он почти скороговоркой, так, что слова едва ли не сливались в единый поток. - Разве тебе не доставило удовольствие столь великолепное совершенство? Ужель ты не преподнесешь Театру вампиров немного золота и монет, которых, насколько мне известно, у тебя несметное количество? Как это ты говорил: "Новое зло, червоточина в самой сердцевине розового цветка, смерть в гуще жизни..."?
После долгого молчания он, казалось, никак не мог остановиться, и, даже когда наконец замолчал, с губ его продолжали слетать бессвязные, нечленораздельные звуки. Выражение его измученного лица было напряженным, а капли кровавого пота испачкали воротник рубашки. За его спиной простодушно рассмеялись остальные, все, кроме Элени, которая напряженно всматривалась в наши лица, изо всех сил пытаясь понять, что именно происходит между нами.
Он придвинулся еще ближе, с полунасмешливой-полузлобной улыбкой тыкая пальцем мне в грудь.
- Ну же, отвечай! Разве не величайшего гения видишь ты сейчас перед собой? - И на этот раз он ударил пальцем в грудь себя. - Они будут приходить на наши представления и наполнят наши сундуки золотыми монетами. И никогда не догадаются, кого именно приютили эти стены, что пышным цветом расцвело почти в самом центре Парижа! В темных уголках мы будем пить их кровь, а они будут аплодировать нам, стоя перед ярко освещенной сценой...
Мальчик-вампир засмеялся, слабо звякнул бубен, тихо запела женщина, мужчина с хохотом пустился по кругу, изображая какой-то невероятный танец среди полусгнившего хлама.
Нависшая надо мной фигура Ники не позволяла мне хорошо видеть происходящее, я не мог отыскать взглядом Элени.
- Величественное, восхитительное зло! - продолжал он голосом, полным злобы и ненависти, протягивая ко мне больше похожие на звериные лапы руки, которые готовы были в любой момент разорвать меня на куски. - Здесь, в самом центре цивилизации, служить Властелину Тьмы! Служить так, как никто и никогда не служил ему прежде! Вот для чего ты сохранил театр! Только благодаря твоему любезному покровительству смогла родиться столь грандиозная идея!
- Все это глупости и пустяки, - ответил я. - Красиво, хитро, но не более.
Я произнес эти слова очень тихо, но тем не менее они заставили всех замолчать, в том числе и Ники. Первое потрясение прошло и уступило место иным, не менее болезненным чувствам, сдерживать которые, однако, мне было значительно легче.
В наступившей тишине слышался только шум, доносящийся с бульвара. Ники смотрел на меня, и в глазах отражалась переполняющая его злоба.
- Ты обманщик, презренный лгун, - наконец произнес он.
- Во всем этом нет никакого величия, - ответил я, - ничего возвышенного. Одурачивать глупых и беспомощных смертных, насмехаться над ними, а потом, выйдя отсюда, все тем же старым и примитивным способом отнимать у них жизнь, убивать одного за другим все с той же неизбежной жестокостью только ради того, чтобы продлить собственное убогое существование! Человек тоже способен убить другого человека. Что ж, играй на своей скрипке, танцуй, если тебе угодно, показывай то, за что тебе заплатят, если это поможет тебе занять время и пережить вечность. Это действительно красиво и хитро! Небольшая роща посреди бескрайнего Сада Зла.
- Подлый обманщик, - процедил он сквозь зубы. - Ты просто юродивый, вот ты кто! Ты, кто владел тайнами Тьмы, которые превыше всего и которые делают все остальное бессмысленным, что сделал ты с ними? Как воспользовался ими, когда после смерти Магнуса остался единовластным хозяином башни? Ты не придумал ничего лучше, кроме как попытаться жить, изображая из себя приличного человека! Добродетельного человека!
Он стоял так близко, что брызги его слюны летели на мое лицо.
- Покровитель искусства! - с издевкой продолжал он. - Благодетель, рассылающий подарки семье и всем нам!
Он сделал шаг назад, по-прежнему глядя на меня с нескрываемым презрением.
- Что ж, мы примем от тебя в дар этот маленький театр, который ты покрыл позолотой и обил бархатом. И он станет служить силам Тьмы и дьяволу гораздо лучше, чем когда-либо служили им члены древней общины вампиров. - Он оглянулся на Элени и остальных. - Мы станем насмехаться над всем, что только есть на земле святого. Заставим людей поступать еще более вульгарно и глупо. Заставим их удивляться. Будем обманом завлекать и совращать. Но прежде всего, мы будем процветать и становиться сильнее не только благодаря их крови, но и с помощью их золота. И станем самыми могущественными в мире.
- Да, - подхватил стоящий позади него мальчик, - мы станем непобедимыми. - Он смотрел на Никола взглядом безумного фанатика. - Обретем высокое положение в их обществе, и имена наши станут известны всем.
- Мы обретем власть, - добавила женщина, - и будем пристально изучать их, постигать их недостатки и завоевывать преимущество, чтобы иметь возможность в случае необходимости уничтожить людей наверняка и разработать для этого наилучшие методы.
- Я хочу получить в свое распоряжение этот театр, - вновь заговорил Никола. - Получить его от тебя. Мне нужна твоя помощь и деньги, чтобы открыть его вновь. А мои помощники уже здесь, они ждут моих распоряжений и готовы слушаться меня во всем.
- Если тебе так хочется, ты его получишь, - ответил я. - Он твой, если только это поможет мне навсегда избавиться от твоей злобы, от твоего безумия и от тебя самого.
Я слез со стола и направился к выходу. Я шел прямо на него, и мне показалось, что он собирается преградить мне путь. Однако случилось непредвиденное. Когда я понял, что он не желает уступить дорогу, во мне поднялся вдруг такой гнев, который невольно, невидимым кулаком выплеснулся наружу. Я увидел, что Никола неожиданно попятился, как будто я и вправду ударил его, и с силой врезался спиной в стену.
Путь был свободен, и я знал, что Габриэль ждет только моего знака, чтобы последовать за мной. Но я не ушел. Оглянувшись, я увидел, что Ники все еще стоит прислонившись к стене, не в состоянии отойти от нее, даже пошевелиться. И сила ненависти, горящей в его устремленном на меня взгляде, была ничуть не меньшей, чем сила той любви, что когда-то связывала нас.
Но я хотел понять, хотел точно знать, что же все-таки произошло. Я подошел к нему снова, и на этот раз неистовая злоба исходила от меня, а мои руки были похожи, скорее, на звериные лапы. Я чувствовал, что он боится; всех их, кроме Элени, переполнял страх.
Когда я подошел совсем близко и встретился с ним взглядом, мне показалось, что он уже знает, о чем я хочу спросить его.
- Все это сплошное недоразумение, любовь моя, - сказал он ядовито. Глаза его блестели словно от слез, а на лице вновь выступил кровавый пот. - Разве ты не понял, что я играл на скрипке, чтобы причинить боль другим, разозлить их и обрести для себя безопасный остров, на который не распространяется их власть? Они должны были наблюдать, как я погибаю, и не иметь возможности что-либо сделать.
Я молчал в ожидании продолжения.
- Когда мы решили сбежать в Париж, я думал, что мы будем умирать здесь от голода, будем опускаться все ниже и ниже. Вот чего хотел я в отличие от того, чего от меня ожидали. Все хотели, чтобы я, любимый сын, прославился и добился многого. Я же думал, что мы опустимся на самое дно и погибнем. Мы практически были обречены.
- О Ники... - прошептал я.
- Но ты не захотел сдаваться, Лестат, - продолжал он, и брови его удивленно приподнялись. - Тебя не могли остановить ни голод, ни холод. Ты победил и добился успеха. - Голос его вновь стал хриплым от ярости. - Ты не спился и не погиб в чреве Парижа. Ты все поставил с ног на голову, все перевернул вверх дном! Всякий раз, когда мы, казалось, должны были погибнуть, ты находил выход и умудрялся отыскать источник богатства и изобилия. Твоему энтузиазму не было конца, ты страстно брался за любое дело и всегда излучал свет. Только свет! Но чем больше было в тебе света, тем глубже я погружался во тьму. Каждый твой успех, каждая удача, обеспечивавшая нам процветание, порождали во мне мрак и отчаяние, рвали на куски мое сердце! И наконец, эта волшебная сила! Страшнейшая ирония судьбы заключена в том, что, получив этот волшебный дар, ты всячески оберегал от него меня! А что делал сам?! Использовал великую сатанинскую силу и власть только для того, чтобы играть роль добродетельного человека!
Я обернулся и увидел, что все вампиры в ожидании стоят в темноте, а чуть подальше, за их спинами, ждет Габриэль. Блики света промелькнули на ее белой руке, когда она призывно взмахнула ею, показывая, что нам пора уходить.
Ники крепко взял меня за плечи, и от его прикосновения повеяло ненавистью. Отвратительное, должен сказать, ощущение, когда тебя касается тот, кто с такой силой тебя ненавидит.
- Подобно безмозглому солнечному лучу ты разогнал и уничтожил летучих мышей, составлявших древнюю общину! - прошептал он. - И ради чего? Смешно сказать: исполненное света чудовище, убивающее всех и вся!
Развернувшись, я с такой силой ударил его, что он отлетел в дальний угол гримерной, задев по пути рукой зеркало, и стукнулся головой о противоположную стену.
Какое-то время он неподвижно лежал на куче тряпья, но постепенно пришел в себя, в глазах вновь появилось осмысленное выражение, а губы медленно сложились в улыбку. Он не торопясь выпрямился и с достоинством, присущим полному негодования смертному, расправил плащ и пригладил волосы.
Он почти в точности повторил мои движения в подземном склепе, после того как похитители швырнули меня в грязь.
Сохраняя на лице маску негодования и достоинства, с самой отвратительной улыбкой из всех, какие мне когда-либо приходилось видеть, он вышел вперед.
- Я презираю тебя, - сказал он. - Но я создан тобой, ты дал мне силу и власть, и в отличие от тебя я знаю, как ими пользоваться. И теперь я оказался именно там, где всегда хотел добиться успеха. В Мире Тьмы мы с тобой отныне равны. И ты отдашь мне театр, потому что обязан это сделать: ты у меня в долгу. Кроме того, ты ведь у нас любишь делать подарки - великий благодетель, осыпающий золотыми монетами голодных детей! А после этого я никогда больше даже не взгляну в твою сторону - я не нуждаюсь в твоем свете.
Он обошел меня стороной и протянул руки к остальным.
- Вперед, мои дорогие! Нас ждут впереди пьесы, которые мы должны написать, и дело, которым мы станем заниматься с удовольствием! Вам придется многому у меня научиться. Я знаю, что в действительности представляют собой смертные. Мы должны создать поистине прекрасное, неповторимое искусство Мира Тьмы. Мы создадим общество, которое не будет идти ни в какое сравнение со всеми остальными. Совершим то, что еще никогда и никто не совершал.
Все в страхе и замешательстве смотрели на меня. Момент был чрезвычайно напряженным, и в полной тишине я услышал собственный глубокий вздох. Поле моего зрения вдруг расширилось, и я увидел всех нас на сцене, кулисы по краям, высокие стропила, утопающие во тьме, декорации и дымные огни рампы. При виде погруженного во тьму театра я вдруг вспомнил все, что здесь произошло. Я осознал связь между случившимися кошмарами и понял, что это конец.
- Театр вампиров... - прошептал я. - Мы и здесь совершили наш Обряд Тьмы.
Никто не осмелился мне ответить. Никола лишь улыбнулся.
Я повернулся, чтобы уйти, и поднял руку, как бы приказывая им остаться с ним. Я попрощался с ними навсегда.

***

Не успели мы отъехать от ярко освещенного бульвара, как я резко остановился. В голову мне приходили мысли одна кошмарнее другой: я представлял себе, что Арман придет, чтобы уничтожить Ники, что вновь обретенные собратья, устав от его сумасшедших выходок, бросят Никола и уйдут, что однажды рассвет застанет его бредущим по улице не в силах найти себе укрытие от солнца... У меня перехватило дыхание, и я с тоской устремил взгляд в небо.
Габриэль обняла меня, и я зарылся лицом в ее волосы. Кожа ее лица и губы были прохладными и бархатистыми. Я вдруг почувствовал, что буквально утопаю в ее великой любви, поистине нечеловеческой, ничего общего не имеющей со смертной плотью и сердцами людей.
Я схватил ее в объятия и поднял на руки. В густой темноте мы напоминали высеченных из единого монолита любовников, которые не представляли себе жизни друг без друга и совершенно забыли, что когда-то существовали по отдельности.
- Он сам сделал свой выбор, сынок, - сказала она. - Что сделано, то сделано, и теперь ты от него освободился.
- Как вы можете говорить так, матушка?! - прошептал я. - Ведь он ничего не знал! Он до сих пор не знает...
- Отпусти его, Лестат, - ответила она, - они позаботятся о нем.
- Но я теперь должен найти этого демона, Армана! - устало промолвил я. - Я заставлю его держаться от театра как можно дальше. Пусть он навсегда оставит их в покое.

***

Когда на следующий вечер я приехал в Париж, то узнал, что Никола уже успел побывать у Роже.
Он появился за час до моего прихода и бешено заколотил кулаками в дверь. Стоя в темноте, он кричал, требуя документы на театр и деньги, которые, как он утверждал, я ему обещал. Он угрожал Роже и его семье. Велел Роже написать в Лондон Рено и приказать ему вместе с труппой немедленно вернуться обратно, потому что дома их ждет новый театр. Когда Роже отказался, он потребовал дать ему адрес Рено и сам начал рыться в ящиках стола адвоката.
Услышав обо всем этом, я пришел в холодное бешенство. Значит, этот неоперившийся еще птенец, этот новоиспеченный демон решил превратить их всех в вампиров. Поистине безрассудное, безумное чудовище!
Нет, я не должен допустить, чтобы это случилось.
Я приказал Роже послать в Лондон курьера с сообщением о том, что Никола де Ленфен лишился рассудка и что актерам запрещено возвращаться в Париж.
После этого я отправился в театр на бульваре, где нашел Никола на репетиции. Он был по-прежнему слишком возбужден и производил впечатление безумца. Он вновь был одет очень красиво и элегантно, и на нем были те драгоценности, которые он носил еще в те времена, когда был любимым сыном своего отца, но галстук на шее висел криво, чулки на ногах сморщились, а спутанные волосы выглядели не лучше, чем прическа узника Бастилии, лет двадцать не имевшего возможности взглянуть на себя в зеркало.
В присутствии Элени и остальных я заявил, что он не получит от меня ничего, если не пообещает, что ни один актер, ни одна актриса в Париже никогда не будут убиты, похищены или обольщены обществом; что Рено и его труппа ни сейчас, ни когда-либо впоследствии не переступят порог Театра вампиров; что мэтру Роже, которому предстоит вести финансовые дела театра, не будет причинен даже малейший вред.
Он рассмеялся мне в лицо и стал, как и прежде, издеваться надо мной. Однако Элени успокоила его и заставила замолчать. Услышав о том, что он намеревался совершить, она пришла в ужас. Именно она пообещала выполнить все мои требования и заставила дать такое же обещание остальных. Она быстро заговорила с Никола на непонятном мне древнем языке, чем-то припугнула его, отчего он пришел в замешательство и наконец уступил.

***

Именно Элени я в конце концов поручил вести все дела в театре и вместе с Роже подсчитывать выручку и решать другие финансовые вопросы. Она получила от меня полную свободу действий.
Прежде чем уйти в тот вечер из театра, я спросил у Элени, что ей известно об Армане. Габриэль присутствовала при нашем разговоре. Мы стояли на улице возле задней двери театра.
- Он наблюдает за нами, - ответила она. - Иногда позволяет нам его увидеть. - Меня очень смущает удивительно печальное выражение ее лица. - Но одному Богу известно, что он сделает, - добавила она со страхом, - когда узнает, что в действительности здесь происходит.

ЧАСТЬ V

ВАМПИР АРМАН

Глава 1

Весенний дождь. Светлый дождь, насытивший каждый зеленый листочек на деревьях, умывший все парижские мостовые. Казалось, поток дождевых струй пронизывал светом непроглядную тьму.
Бал в Пале-Рояле.
Король и королева танцевали на балу вместе со всеми. В темных уголках дворца затевались новые интриги. Кому какое дело до всего этого? Государства возникают и рушатся. Лишь бы не сгорели и остались в целости и сохранности хранящиеся в Лувре полотна великих художников.
Я вновь оказался среди моря смертных. Свежие лица с румянцем на щеках, горы напудренных волос над женскими головками, забитыми всяческими женскими глупостями, - некоторые прически украшают миниатюрные трехмачтовые корабли, деревья и птицы. Океан лент и драгоценностей. Гордо выпятившие грудь мужчины, разодетые, как боевые петухи, в атласных и шелковых плащах, похожих на павлиньи перья. От блеска бриллиантов больно глазам.
Время от времени я кожей ощущаю чьи-то голоса, слышу смех, тихие непристойные смешки, меня ослепляет сияние свечей и оглушает сотрясающая стены музыка.
В распахнутые двери врываются потоки дождя.
Запах смертных понемногу разогревает мой аппетит. Белоснежные плечи, белоснежные шеи, отбивающие вечный ритм здоровые, сильные сердца... Какие они все разные, эти разодетые в нарядные туалеты дети... Под прекрасного качества шенилью, под кружевами и вышивкой скрываются поистине первобытное варварство и жестокость; уставшие от высоких каблуков ноги нестерпимо болят; маски на лицах напоминают струпья на коже возле глаз.
Все дышат одним и тем же воздухом, он вылетает из уст одного и тут же попадает в уста другому. Все поглощают одну и ту же музыку, один и тот же свет, одно и то же быстротекущее мгновение.
Время от времени кто-то останавливает на мне взгляд, в котором явственно читается ожидание. Моя слишком белая кожа поначалу приводит их в недоумение, но ведь и сами они часто пускают себе кровь, чтобы сохранить нежную бледность собственной кожи. (Позвольте мне, господа, подержать для вас тазик во время этой процедуры. А потом выпить его содержимое). Тогда как на мои глаза среди сияния драгоценных камней никто не обращает внимания.
И тем не менее меня со всех сторон окружают голоса. Я чувствую их запах... О! У каждого свой неповторимый аромат! И я словно слышу их призывы, как будто они манят меня отовсюду, словно чувствуют, кто я, и испытывают ко мне страстное желание.
На каком-то древнем, неведомом языке они призывают смерть, жаждут ее, когда она проходит по залу. Но разве они знают и понимают правду? Конечно же нет! Весь ужас в том, что я и сам ее не знаю! Да и кто я такой, чтобы нести в себе эту тайну, быть голодным настолько, чтобы поделиться ею с кем-либо? Какое имею право украсть вот эту стройную женщину и высосать кровь прямо из мягкой и нежной округлости ее маленькой груди?
А музыка все продолжала звучать. Это была музыка смертных. Краски перед глазами вдруг вспыхнули ярче, словно готовые вот-вот растаять. Голод мой усиливался. Он перестал быть просто отвлеченной мыслью. Он заставлял вибрировать мои вены. Кому-то суждено умереть. Не пройдет и минуты, как чья-то кровь окажется выпитой до последней капли. Я больше не в силах был думать об этом, знать, что это должно случиться, представлять сомкнувшиеся на горле пальцы, явственно ощущать пульсацию крови в венах, теплую плоть... Дайте же, дайте мне ее! Где? Где она?! Это мое тело! Это моя кровь!
Воспользуйся своей властью, Лестат! Усилием воли протяни, как змея, свой язык, чтобы отыскать и одним резким движением вырвать нужное тебе сердце!
Пухлые маленькие ручки, которые так хочется пожимать, мужские лица, украшенные коротко подстриженными светлыми бородками, подрагивающие под моими пальцами мускулы... у вас нет ни одного шанса...
И вдруг под восхитительными нарядами и украшениями моим глазам открылась невероятная картина разложения - я увидел скелеты.
Голые черепа под изысканными и вычурными париками, два пустых черных отверстия, смотрящие на меня поверх веера... Зал был полон скелетов, слоняющихся в ожидании звона колоколов. Все выглядело точно так же, как в зале театра Рено, когда я смотрел со сцены на пришедшую в ужас после моего выступления публику.
Мне необходимо выйти отсюда. Это и есть смерть, и я могу убежать от нее, если сумею отсюда выбраться. Но я оказался в плену у смертных, тесным кольцом окружавших меня со всех сторон, как будто это ужасное место было не чем иным, как ловушкой для вампиров. Если я сейчас брошусь бежать, то приведу в ужас остальных и вызову панику. А потому я начал как можно осторожнее пробираться к выходу.
У дальней стены я краем глаза заметил призрачную фигуру, одетую в атлас, шелк и кружева. Арман!
Арман! Если он и звал меня, я не слышал его призывов. Если он в тот момент приветствовал меня, я этого не ощущал. Он просто стоял и смотрел на меня - а я видел сияние бриллиантов и изящные кружева с фестонами. Он был словно видение, словно Золушка, появившаяся на балу, словно Спящая Красавица, открывшая глаза среди пыли и смахивающая ее одним движением теплой и нежной руки. При виде этой поистине неземной красоты я едва не задохнулся.
Несмотря на вполне обычный для смертных наряд, Арман выглядел тем не менее существом совершенно сверхъестественным: ослепительно чистое лицо, темные бездонные глаза, абсолютно непроницаемые, время от времени вспыхивающие пламенем, словно приоткрывающие врата в ад. Когда он заговорил, голос его был очень тихим, почти умоляющим и в то же время дразнящим, заставляющим меня сосредоточенно прислушиваться к его словам.
- Ты искал меня всю ночь, - сказал он, - и вот я здесь. Я ждал тебя. Ждал тебя все это время.
Я стоял и смотрел на него не в силах отвести взгляд. И тогда в голову мне вдруг пришла мысль, что никогда, сколько бы ни пришлось скитаться по этой земле, я не найду более полного и очевидного воплощения кошмара, который мы собой представляем, чем это поистине прекрасное существо.
В сравнении со всеми окружающими внешне он казался поразительно невинным и простодушным.
Но при взгляде на него я видел перед собой подземные склепы и слышал звуки литавр. Я видел незнакомые мне места, освещенные факелами, слышал таинственные песнопения, чувствовал, как моего лица касается жар огня. Но эти видения исходили не от него. Скорее, они возникали из глубин моей собственной души.
Никола никогда так не притягивал меня к себе, не казался столь привлекательным. И никогда Габриэль не заставляла меня в такой степени чувствовать себя ее преданным рабом.
Господи, вот она, истинная любовь! Вот он, зов истинной страсти! Все, что я чувствовал до сих пор, было лишь слабой тенью моего нынешнего душевного восторга.
Мне показалось, что он послал мне мысленный импульс, говоря о том, что с моей стороны было неразумно думать, что все могло быть иначе.
- Кто может любить нас с тобой так, как только мы способны любить друг друга? - прошептал он, и мне показалось, что его губы дрогнули.
На него обращали внимание абсолютно все. Я видел, как люди, проходя мимо него, замедляли шаги и окидывали его с ног до головы пристальными взглядами. Когда он опускал голову, падающий под другим углом свет делал его еще прекраснее.
Я двинулся по направлению к нему. В какой-то момент мне показалось, что он поднял правую руку и поманил меня за собой, но в следующий миг я подумал, что ошибся. Он повернулся, и я увидел впереди стройную фигуру мальчика с тонкой талией и прямыми плечами, с тугими бедрами, скрытыми под шелковыми чулками. Возле самой двери мальчик обернулся и снова жестом поманил меня за собой.
В голову мне приходили безумные мысли. Я шел за ним, и мне казалось, что прежде ничего не происходило. Как будто не было подземного склепа у Невинных мучеников, и не был этот мальчик ужасным демоном, пришедшим из далеких веков...
Мы сами были пределом своих желаний, и это спасало нас, а передо мной не простирался неведомый ужас моего вечного бессмертия... Мы плыли по волнам спокойного моря, видели вдали знакомые маяки... и для нас настало наконец время заключить друг друга в объятия.
Мы были одни в холодной и пустой комнате. Звуки далекого бала сюда почти не проникали. От недавно выпитой крови тело его было теплым, и я отчетливо слышал мощные удары его сильного сердца. Он еще теснее прижал меня к себе. За высокими окнами мелькали огни проезжающих мимо экипажей, и беспрестанно доносящиеся до нас с улицы тихие звуки давали ощущение безопасности и уюта, обещали все, что только может обещать Париж.
Я никогда не умирал. Жизнь начиналась сначала. Я протянул руки и прижал его к себе, слушая, как бьется его сердце. Я звал своего Никола, обращался к нему, чтобы предупредить о том, что все мы обречены. Капля за каплей из нас уходила жизнь, перед моими глазами стояли цветущие в саду яблони, и мне казалось, что я схожу с ума.
- Успокойся, успокойся, мой дорогой, - тихо шептал он мне, - нет ничего, кроме мира, покоя и наших сомкнутых рук.
- Тебе ведь известно, что для меня это было проклятой случайностью, - неожиданно заговорил я. - Я стал демоном против своего желания. Я все время плачу, словно потерявшийся ребенок. Я хочу вернуться домой.
- Да, да, конечно, - шептал он.
Вкус его губ был вкусом крови, но это была не человеческая кровь. Она была тем эликсиром, который дал мне Магнус, и я готов был отпрянуть от Армана. В тот момент я еще мог уйти. Я получил еще один шанс. Колесо сделало полный оборот.
Я кричал, что не стану пить, ни за что не стану пить, и вдруг почувствовал, как два горячих острых клыка с силой вонзились мне в шею и проникли в самые глубины моей души.
Я не в силах был пошевелиться. Все происходило точно так же, как и в ту ночь. Восторг, который я испытывал, был в тысячи раз сильнее, чем тот, который охватывал меня всякий раз, когда я держал в своих объятиях смертного. Я понимал, что он делает. Он насыщался мной! Опустошал меня!
Чувствуя, что он по-прежнему прижимает меня к себе, я опустился на колени. Из раны на шее неудержимым потоком хлестала кровь.
- Дьявол! - хотел было крикнуть я, но прошло какое-то время, прежде чем мне удалось произнести это слово. Тело мое было словно парализовано. - Дьявол! - снова прорычал я и, воспользовавшись замешательством Армана, отшвырнул его от себя.
Он рухнул на пол почти без сознания.
В ту же секунду я навалился на него, распахнул французское окно и выволок Армана в темноту ночи.
Пятки его царапали по камням, лицо превратилось в ужасную маску ярости. Потом я, крепко держа его за правую руку, принялся вертеть Армана из стороны в сторону, так что голова его запрокинулась и он не мог ни увидеть, ни догадаться, куда я его тащу, ни уцепиться за что-нибудь. Все это время я свободной рукой продолжал колотить его, пока кровь не хлынула у него из ушей, из глаз и носа.
Я волок его подальше от дворцовых огней. Он отбивался, стараясь освободиться, и заявлял, что непременно меня убьет, потому что теперь получил мою силу. Он выпил ее вместе с моей кровью, и в соединении с его собственной силой она сделает его непобедимым.
Совершенно обезумев, я схватил его за шею и прижал головой к дорожке. Я давил, душил до тех пор, пока из его разинутого рта крупными сгустками не потекла кровь.
Он не мог даже кричать. Колени мои буквально впились ему в грудь. Крепко сдавленная моими пальцами шея распухла, он вертел головой, а кровь все продолжала с булькающими звуками вырываться из его рта. Глаза его становились все больше и больше, но уже ничего не видели. Наконец, когда я почувствовал, что он ослабел и обмяк под моими руками, я отпустил его.
Однако потом вновь принялся избивать его и в конце концов вытащил шпагу, чтобы рассечь ему голову.
Пусть так и живет, если сможет. Пусть остается в таком виде бессмертным, если ему это удастся. Я уже замахнулся было шпагой, но в этот момент взгляд мой упал на его лицо. Струи дождя стекали по его щекам. Полуживой, не в состоянии даже молить меня о милосердии, не в силах пошевелиться, он пристально смотрел на меня.
Я ждал. Я хотел, чтобы он умолял меня. Я жаждал вновь услышать его коварный и обольстительный голос, который всего лишь на одно волшебное мгновение заставил меня поверить в то, что я снова жив, свободен и достоин уважения. Проклятый, непростительный обман. Ложь, которую я отныне не смогу забыть. Я жаждал, чтобы мой гнев преследовал его даже за порогом могилы.
Но он продолжал молчать.
И в это мгновение полного поражения и падения к нему вдруг вернулась его неземная красота.
Он лежал на посыпанной камнями дорожке всего в нескольких шагах от оживленной улицы, откуда доносился стук деревянных колес по мостовой и цокот лошадиных копыт, и был в эти минуты похож на искалеченного ребенка.
Но в этом ребенке были заложены вековое зло и вековые знания, и с его губ сейчас не слетали бесчестные обманы и мольбы. От него исходило ощущение того, что он есть на самом деле. Древнее, очень древнее зло, чьи глаза воочию видели те мрачные времена, о которых я мог только мечтать.
Я отпустил его, поднялся и вложил шпагу в ножны.
Потом отошел от него на несколько шагов и буквально рухнул на каменную скамью.
Вдалеке я заметил фигурки людей, занятых починкой сломанного французского окна во дворце.
Он лежал неподвижно. Вокруг царила темнота. Я смотрел на него совершенно равнодушно.
Лицо его непроизвольно оказалось повернутым ко мне. Спутанные, локонами вьющиеся волосы слиплись от крови. С закрытыми глазами и раскинутыми в стороны руками он казался забытым и брошенным порождением времени и сверхъестественной случайности, таким же несчастным, как и я сам.
Что сделало его таким, какой он есть? Мог ли он, такой юный и наивный, много веков назад хотя бы догадываться о значении принимаемого им решения? Не говоря уже об обетах или клятвах стать таким существом!
Я встал и медленно подошел к нему, а потом долго всматривался в него и в кровь, впитавшуюся в кружева рубашки и пятнами засохшую на лице.
Мне почудилось, что он вздохнул, что я услышал его отрывистое дыхание.
Глаза его по-прежнему оставались закрытыми, и любому из смертных, наверное, показалось бы, что его лицо лишено всякого выражения. Но я отчетливо ощущал его печаль. Я почувствовал, как она велика, хотя мне совсем этого не хотелось. И на какое-то мгновение я ясно понял, какая пропасть разделяет нас, лежит между его попыткой одержать надо мной верх и моим желанием всего лишь защитить себя самого.
В отчаянии он предпринял попытку покорить то, что даже не в силах был понять.
А я импульсивно, без всякого труда отразил нападение и поставил Армана на место.
Ко мне вновь вернулась боль, связанная с Никола, я вспомнил слова Габриэль по поводу брошенных им мне в лицо обвинений. Мой гнев не шел ни в какое сравнение с горем и отчаянием, которые испытывал он.
Возможно, именно по этой причине я наклонился и поднял Армана с земли. А быть может, я сделал это потому, что он был на редкость красив и казался таким потерянным, ведь в конце концов мы были с ним одного поля ягоды.
Вполне естественно, что один из ему подобных должен увести его оттуда, где рано или поздно его могут обнаружить смертные.
Он не сопротивлялся. Не прошло и минуты, как он уже стоял на ногах. Потом он, шатаясь, оперся на меня, я обнял его за плечи, чтобы помочь удержать равновесие, и мы медленно пошли прочь от Пале-Рояля в сторону улицы Сент-Оноре.
Я едва обращал внимание на проходящих мимо людей, но сразу же заметил стоящую в тени деревьев фигуру, от которой не исходило и намека на человеческий запах. Я догадался, что Габриэль ждет меня там уже довольно давно.
Она молча и неуверенно сделала несколько шагов вперед, и лицо ее исказилось при виде пятен крови на кружевах и царапин на белой коже Армана. Она протянула руки, чтобы помочь мне вести его, хотя едва ли понимала, что от нее требуется.
Где-то далеко в погруженном во тьму парке были остальные. Я явственно ощутил их присутствие задолго до того, как их увидел. Ники тоже был среди них.
Так же как и Габриэль, их привлек сюда шум, а может быть, какие-то непонятные, неизвестные мне мысленные призывы. Они просто стояли и смотрели нам вслед.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:49 | Сообщение # 23

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Глава 2

Мы довели Армана до платных конюшен, и там я посадил его на свою кобылу. Он был так слаб, что, казалось, вот-вот упадет с нее, поэтому я сел позади него, и все трое мы выехали из города. Всю дорогу я размышлял о том, что должен теперь делать. Могу ли я позволить ему войти в свое убежище?
Габриэль не возражала, но время от времени поглядывала в его сторону. Арман же за все время не произнес ни слова. Он сидел впереди меня, погрузившись в свои мысли, маленький и легкий, как ребенок. Однако он не был ребенком.
Конечно же, он всегда знал, где находится башня, и я задумался, что мешало ему проникнуть в нее. Неужели решетки были для него непреодолимой преградой? Теперь же я сам собирался пустить его внутрь. Но почему молчит Габриэль? Мы давно ожидали этой встречи, жаждали встретиться с ним, но она, конечно, знала, что он со мной сделал.
Мы подъехали к башне, спешились, и он пошел впереди меня. Когда я подошел к воротам, он уже ждал возле них. Доставая ключ, я думал о том, каких клятв и обещаний должен от него потребовать, прежде чем позволить ему войти в дом. Значат ли что-нибудь для таких, как он, созданий мрака законы гостеприимства?
В его огромных карих глазах застыло безразличное, почти сонное выражение, свидетельствующее о признании им полного крушения всех его надежд. Он долго смотрел на меня, а потом вдруг протянул руку и крепко обхватил пальцами один из прутьев в центре решетки. Застыв от удивления, я беспомощно наблюдал, как с громким скрежетом решетка выползает из своего каменного основания. Однако он быстро взял себя в руки и ограничился тем, что слегка погнул прутья. Он уже доказал, что хотел: при желании он в любой момент мог проникнуть в башню.
Я осмотрел погнутые прутья. Да, я победил его. Но мог ли я сделать то, что он только что сотворил? Не уверен. Как же я могу определить его силу, власть и возможности, если не знаю своих собственных?
- Пошли, - нетерпеливо произнесла Габриэль и первой стала спускаться по каменной лестнице в склеп.
Там было, как всегда, очень холодно - теплый весенний воздух не проникал в подземелье. Пока я зажигал свечи, она разожгла огонь в старинном камине. Он сидел на каменной скамье и наблюдал за нами. Я видел, как действует на него исходящее от огня тепло: он дышал теперь как-то по-иному, и тело его словно увеличилось в размерах.
Он оглядывался вокруг, как будто впитывая в себя свет. Взгляд его прояснился.
Трудно переоценить значение тепла для вампиров. Однако члены старинного общества начисто его отрицали.
Присев на другую скамью, я попытался увидеть все окружающее его глазами.
Все это время Габриэль оставалась стоять, но теперь она подошла к нему ближе. Потом достала платок и коснулась его лица.
Он смотрел на нее с тем же выражением, с каким смотрел на огонь в камине, на пламя свечей, на пляшущие по сводам потолка тени. Казалось, происходящее почти не интересует его.
Меня потрясло еще одно открытие: синяки и царапины на его лице почти исчезли, кости срослись, лицо вновь приняло прежние очертания. Осталась только большая, чем обычно, бледность от потери крови.
Сердце мое непроизвольно вздрогнуло, совсем как тогда, когда я слушал его голос на зубчатой стене башни.
Я вспомнил о боли, которую испытал во дворце, когда этот подлый обманщик вонзил мне в шею острые клыки.
Я ненавидел его всеми силами своей души.
И в то же время я не мог отвести от него взгляд. Габриэль причесала его и смыла с его рук кровь. Пока она делала это, он казался совершенно беспомощным. А на ее лице было написано искреннее любопытство; чувствовалось, что она жаждет быть рядом с ним, прикасаться к нему, исследовать каждую черточку его лица, каждый сантиметр тела. Она походила на ангела, на посланца небес. В мерцающем сиянии свечей они пристально смотрели друг на друга.
Он вновь повернулся к огню, слегка наклонился вперед, и взгляд его перестал быть равнодушным. В эти минуты он был почти похож на обыкновенного человека. Почти...
- Что ты собираешься теперь делать? - спросил я вслух, чтобы меня могла слышать и Габриэль. - Останешься ли в Париже и позволишь ли Элени и остальным спокойно заниматься тем, чем они хотят?
Он не ответил, продолжая пристально всматриваться во все, что его окружало. Взгляд его остановился на саркофагах. Трех саркофагах...
- Тебе, конечно, известно, кем они стали, - продолжал я. - Так ты покидаешь Париж или остаешься?
Мне показалось, что ему хочется вновь объяснить мне значение того, что я сделал с ним и остальными, но он тут же отказался от этой мысли. На мгновение лицо его сморщилось. Оно стало грустным, печальным и почти по-человечески страдальческим. Сколько же ему все-таки лет, подумал я. Как давно живет на земле человек, выглядящий так, как выглядит сейчас он?
Он слышал меня, но не захотел ответить. Потом взглянул на стоявшую возле камина Габриэль, вновь перевел взгляд на меня и безмолвно заговорил:
- Люби меня! Ты разрушил и уничтожил абсолютно все. Но если ты полюбишь меня, это можно восстановить, создать заново, на этот раз в другом виде. Люби меня!
Красноречивость и силу его мольбы невозможно передать словами.
- Что мне сделать, чтобы заставить тебя полюбить меня? - шептал он. - Что я могу дать тебе? Поведать тебе обо всем, что я видел? Открыть секрет нашего могущества? Тайну собственного существования?
Мне показалось, что я совершу святотатство, если сейчас отвечу ему. И так же, как в ту ночь на стене, я едва не разрыдался. Его безмолвный голос был удивительно чист, и в нем так явственно отражались его чувства, как если бы он на самом деле высказывал их вслух.
Я вдруг подумал, что он разговаривает со мной так, как, наверное, разговаривали бы, существуй они в действительности, ангелы. То же самое я думал, когда слушал его возле алтаря собора Нотр-Дам.
От неуместных мыслей меня отвлекло осознание того, что он находится сейчас рядом со мной. Он обнял меня и прижался лбом к моему лицу. И вновь я услышал его молчаливое обращение ко мне, но теперь оно звучало не так соблазнительно и искушающе, как в Пале-Рояле. Я вновь слышал голос, зовущий меня с расстояния многих миль, говорящий мне о существовании вещей, которые способны понять только мы двое и постичь которые не дано смертным. Он говорил, что, если я доверюсь ему, открою ему секреты и поделюсь своим могуществом, он отдаст мне все, чем владеет сам. Сам того не желая, он пытался меня уничтожить, но не сделал этого и потому полюбил еще сильнее.
Его предложение было одновременно и мучительным и соблазнительным. Однако я чувствовал, что оно таит в себе опасность. Именно это слово - "опасность" - невольно пришло мне в тот момент на ум.
Не знаю, что видела и слышала Габриэль. Не знаю, о чем она тогда думала.
Инстинктивно я избегал встречаться взглядом с Арманом. В эти минуты мне больше всего хотелось взглянуть ему в глаза, понять, что у него на уме, но я твердо знал, что не должен этого делать. Перед моим взором вновь возникли скелеты на кладбище Невинных мучеников, отблески адских костров, которые я видел в Пале-Рояле. И никакой бархат, никакие кружева восемнадцатого века не в силах были возвратить ему человеческое лицо.
Мне не удалось скрыть свои мысли, и мне было больно оттого, что я не мог ничего объяснить Габриэль.
Невозможность мысленного общения с нею, разделяющее нас безмолвие были особенно невыносимыми.
Только с ним я мог беседовать подобным образом, только с ним мог видеть одни и те же сны. Благоговейный страх заставлял меня цепляться за него, и вопреки собственным сомнениям и желаниям я был не в силах отпустить его.
- Да, - шептал он, - уезжай из Парижа. Но только возьми меня с собой. Я не знаю, как мне теперь жить. Со всех сторон меня окружает ужас, повсюду мне видятся только кошмары. Пожалуйста...
- Нет! - услышал я собственный голос.
- Неужели я для тебя ничего не значу?
Он повернулся к Габриэль. Ее лицо мучительно исказилось. Не знаю, что творилось в тот момент в ее душе, но я вдруг с болью понял, что он обращается к ней и при этом не позволяет мне услышать их разговор. Каков будет ее ответ?
- Неужели во всем мире вы никого не уважаете и вам не дорог никто, кроме вас самих? - Теперь уже он обращался к нам обоим.
- Сегодня ночью я мог тебя уничтожить, - ответил я. - И только уважение удержало меня от этого шага.
- Нет, - он совсем по-человечески покачал головой, - ты никогда не смог бы убить меня.
Я улыбнулся. Возможно, он был совершенно прав. И в то же время мы уничтожали его, но совершенно другим способом.
- Да, - подтвердил он, - это правда. Вы меня убиваете. Помогите мне, - прошептал он. - Подарите всего лишь несколько коротких лет из той вечности, что ждет впереди вас обоих. Умоляю вас! Это все, о чем я прошу.
- Нет, - снова ответил я.
Он сидел на скамье всего в футе от меня и смотрел мне прямо в глаза. И вдруг лицо его стало мрачнеть и быстро меняться, морщась и искажаясь от ярости. Создавалось впечатление, что он вообще лишен плоти и только усилием воли заставляет себя казаться столь очаровательным и красивым. А когда воля его слабеет, он тает, словно восковая кукла.
Однако он снова - почти мгновенно - вернул себе прежний вид. "Галлюцинация" исчезла.
Он встал и попятился от меня, пока не уперся спиной в камин.
Исходящая от него мощная воля была почти осязаемой. Глаза его словно жили сами по себе, не принадлежа ни ему, ни кому бы то ни было еще на земле. Пылающий за спиной огонь создавал нечто вроде нимба над его головой.
- Я проклинаю тебя! - прошептал он.
Я почувствовал укол страха.
- Я проклинаю тебя! - снова повторил он, подходя ко мне ближе. - Что ж, люби смертных и живи так, как тебе хочется, беспечно и бездумно, с любовью ко всему и жаждой получить все на свете. Но настанет час, когда спасти тебя сможет только любовь тебе подобного. - Он бросил взгляд на Габриэль. - Я не имею в виду таких, как она, детей.
Эти слова произвели на меня столь сильное впечатление, что я не сумел его скрыть. Я почти непроизвольно вскочил со скамьи и бросился к Габриэль.
- Я пришел к тебе не с пустыми руками, - сознательно понизив голос, настойчиво продолжал он. - Я пришел не как нищий, которому нечего предложить взамен. Посмотри на меня. Неужели ты не нуждаешься в том, что видишь во мне, ведь я тот, у кого достаточно силы и могущества, чтобы помочь тебе преодолеть все испытания и преграды, которые ждут впереди?
Он сверкнул глазами в сторону Габриэль и на какое-то мгновение задержал взгляд, словно устанавливая с ней невидимую связь. И вдруг я заметил, как она вся напряглась и задрожала.
- Оставь ее! - крикнул я.
- Ты не знаешь, о чем я говорил с ней, - сказал он. - Я не пытаюсь обидеть ее. Но скажи, что со своей любовью к смертным успел ты сделать?
Я знал, что, если не остановлю его, он совершит нечто ужасное, причинит боль мне или Габриэль. Ему было известно все, что случилось с Ники. В этом я был уверен. И если я в самой глубине души хотел покончить с Ники, он непременно узнал и об этом. Зачем я позволил ему войти сюда? Почему не подумал о том, что он способен на многое?
- Неужели ты не понимаешь, что это не более чем жалкая пародия? - продолжал он все так же тихо и мягко. - Каждый раз смерть и последующее пробуждение будут опустошать человеческую душу. И тогда одни будут вечно ненавидеть тебя за то, что ты отнял у них жизнь, а другие ударятся в крайности, которые ты так презираешь. Кто-то станет безумствовать и неистовствовать, а кто-то превратится в неподвластное тебе чудовище. Иные позавидуют твоему превосходству, а иные просто отдалятся, начисто исключат тебя из своего разума - Он бросил взгляд на Габриэль и едва заметно улыбнулся. - Между тобой и ними всегда будет существовать непроницаемая завеса. Ты можешь создать целый легион и все равно будешь обречен на вечное и полное одиночество!
- Я не желаю тебя слушать. Все это не имеет никакого значения.
Я заметил, что Габриэль переменилась в лице. Теперь она смотрела на него с нескрываемой ненавистью.
Он горько усмехнулся, хотя едва ли можно было назвать это смехом.
- Возлюбленные с человеческими лицами, - насмешливо произнес он. - Разве ты не понимаешь, что жестоко ошибаешься? Один люто тебя ненавидит, а другая... что ж, другая, напившись темной крови, стала еще холоднее, чем была. Или я не прав? Но даже у нее, такой сильной и хладнокровной, бывают моменты, когда она страшится своего бессмертия. А кого она может винить в том, что произошло с ней?
- Ты просто глупец! - прошептала Габриэль.
- Ты пытался уберечь скрипача. Но тебе и в голову не приходило спасти ее!
- Замолчи! - воскликнул я. - Или я тебя возненавижу! Ты этого добиваешься''
- Но я лишь говорю правду, и ты это знаешь. А что никому из вас никогда не доведется узнать, так это всю глубину обиды и ненависти, которые каждый из вас испытывает! Глубину страданий! И глубину любви!
Он замолчал, а я не мог ничего ему ответить. Он делал сейчас именно то, чего я так боялся. А я не знал, как защитить себя.
- Если сейчас ты уйдешь от меня вместе с ней, тебе придется совершить это снова, - продолжал он. - Никола тебе не получить никогда, а она уже давно мечтает от тебя освободиться и ищет способы, как это сделать. В отличие от нее ты никогда не сможешь жить один.
Я не мог ничего ему ответить, но заметил, как сузились глаза Габриэль и как жестко сжались ее губы.
- А это значит, что придет время, когда ты станешь искать других смертных, - снова заговорил Арман, - в надежде на то, что Обряд Тьмы поможет тебе обрести любовь, которой ты так жаждешь. И из этих новообращенных, непредсказуемых в своих мыслях и поступках детей ты надеешься построить для себя крепость, чтобы спастись от времени? Что ж, хорошо, если такая крепость устоит хотя бы в течение полувека. Предупреждаю: защититься от времени ты сможешь только с помощью таких же сильных и наделенных мудростью существ, как ты сам.
Крепость для защиты от времени... При всем моем невежестве эти слова произвели на меня впечатление.
Дремавший в душе страх вновь проснулся и стал еще сильнее.
На какой-то миг он отдалился от меня. На фоне пылающего в камине огня он казался невероятно красивым: темные пряди сверкающих волос слегка касались гладкого и совершенно чистого лба, а на губах играла почти счастливая и поистине неземная улыбка.
- Если мы не будем придерживаться древних обычаев, разве сможем мы обрести друг друга? - спросил он. - Кто еще сумеет разделить твои страдания? Кто еще способен понять, что творилось в твоей голове в тот вечер, когда ты стоял на сцене своего маленького театра и нагонял ужас на тех, кого так любил?
- Не смей говорить со мной об этом! - прошептал я, чувствуя, что его слова, голос и глаза лишают меня воли и неудержимо влекут к себе. Я был близок к экстазу, который испытывал в ту ночь на сцене. Всеми силами я тянулся к Габриэль, обращался к ней за помощью.
- Кто еще способен понять, о чем ты думал, когда мои неверные подданные бесновались под музыку твоего обожаемого скрипача и устроили это ужасное представление на бульваре? - снова спросил он.
Я молчал.
- Театр вампиров... - Губы его растянулись в печальной улыбке. - Понимает ли она иронию и жестокость этих слов? Знает ли, что ты чувствовал, когда совсем еще юным стоял на сцене и слушал восторженные крики публики, которая приветствовала тебя? Когда время было твоим другом, а не врагом, как сейчас. Что ты испытывал, когда за кулисами, стоило тебе протянуть руки, и все твои друзья, маленькая семья, тотчас бросались в твои объятия и прижимались к тебе со всех сторон?..
- Остановись, прошу, замолчи!
- Способен ли кто-либо еще оценить твою душу?
Колдовство! Чародейство! Пользовался ли им кто-либо с большим умением и искусством? В действительности за безудержным потоком его слов скрывалось нечто совсем другое. "Приди ко мне, и я стану солнцем, вокруг которого ты будешь вечно вращаться, мои лучи осветят, откроют те тайны, которые ты не желаешь открывать никому. И тогда я, обладающий возможностями и властью, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия, завладею тобой и уничтожу тебя!"
- Я уже спрашивал, чего ты от меня хочешь? - обратился я к нему. - Что тебе нужно от меня на самом деле?
- Мне нужны вы, - ответил он. - Ты и она! Я хочу, чтобы на дорогах судьбы нас стало трое!
- А не того ли, чтобы мы сдались и подчинились тебе?
Я покачал головой. Лицо Габриэль выражало настороженность и отвращение. Арман уже не сердился и не кипел от злобы. И все же он вновь произнес:
- Я проклинаю тебя!
Его сказанные обманчиво спокойным тоном слова прозвучали для меня как торжественная клятва.
- Я предложил тебе свои услуги в тот момент, когда ты оказался сильнее меня, - сказал он. - Вспомни об этом, когда твои собственные Дети Тьмы нанесут тебе удар в спину, когда они восстанут против тебя. Вспомни обо мне!
Его слова потрясли меня. Потрясение было гораздо более сильным, чем то, которое я испытал в минуты ужасного прощания с Никола в театре Рено. Я ни секунды не боялся в подземном склепе кладбища Невинных мучеников, но испытывал страх здесь, в этой комнате, с той самой минуты, как мы сюда вошли.
В нем снова закипал гнев, на этот раз слишком сильный, чтобы он мог его скрыть.
Он опустил голову и отвернулся. Прижав руки к груди и став вдруг каким-то очень маленьким, он стоял лицом к огню и изобретал угрозы одну страшнее другой, придумывая, как бы причинить мне боль посильнее. Хотя ни одна из угроз так и не сорвалась с его губ, я слышал их все до единой.
Буквально на долю секунды что-то отвлекло мое внимание. Быть может, мигнуло пламя свечи, а может, я сам моргнул. Как бы то ни было, но он исчез. Точнее, попытался исчезнуть. Я успел заметить лишь темную тень, удаляющуюся от камина.
- Нет! - громко крикнул я, устремляясь за кем-то почти невидимым, и в следующую секунду уже держал его в своих объятиях, а он снова обрел плоть.
Он умел двигаться очень быстро, но я оказался еще проворнее, и вот мы стояли лицом к лицу возле самой двери склепа. Я снова и снова повторял свое "нет", отказываясь его отпустить.
- Нет, только не так! Ты не можешь уйти вот так! Мы не должны расстаться с ненавистью в душе, только не это!
Неожиданно я как будто совершенно лишился воли. Я мог лишь обнимать его и прижимать к себе так крепко, что он не мог не только вырваться, но даже пошевелиться.
Мне было совершенно все равно, кто он на самом деле и что сделал со мной в тот проклятый момент, когда бессовестно меня обманул; я уже не помнил о том, что он хотел подчинить меня своей воле; мне не было никакого дела до того, что я навсегда перестал быть смертным человеком.
Я хотел только одного: чтобы он остался. Кем бы он ни был, я жаждал жить рядом с ним и знал, что все сказанное им было правдой. И в то же время так, как хочет он, не может быть никогда. Он никогда не получит над нами власть. Он не сможет разлучить нас с Габриэль.
Хотел бы я знать, понимает ли он сам, чего от нас просит? Возможно ли, что он верит всему, о чем говорит?
Не спрашивая на то его согласия, я молча довел Армана обратно до скамьи возле камина. Меня вновь охватило ощущение опасности, страшной опасности. Но это не имело значения. Он должен остаться здесь, с нами.
Габриэль ходила из угла в угол и что-то бормотала себе под нос. Плащ свешивался с ее плеча, и казалось, что она совершенно забыла о нашем присутствии.
Арман внимательно наблюдал за ней. Наконец она резко обернулась и обратилась к нему.
- Ты приходишь и говоришь: возьмите меня с собой. Ты говоришь: любите меня. Намекаешь на то, что тебе известно очень многое, в том числе и древние секреты. Но не даешь в результате ничего, кроме обмана и лжи.
- Я продемонстрировал вам свои возможности, чтобы вы смогли понять, - тихо ответил он.
- Нет, ты проделывал свои трюки, чтобы понять самому, - возразила она. - Ты посылал нам видения и картины, причем по-детски примитивные. Ты только этим и занимался. Возвышенными иллюзиями соблазнял Лестата во дворце, но только лишь затем, чтобы напасть на него. А здесь, в башне, когда мы получили передышку в нашей борьбе, что сделал ты? Попытался поссорить нас с Лестатом, посеять между нами раздор...
- Да, признаю, я действительно соблазнял Лестата иллюзиями, - перебил он Габриэль, - но все, что я говорил здесь, правда. Ты уже сейчас презираешь своего сына за его любовь к смертным, за то, что он испытывает потребность постоянно быть рядом с ними, за привязанность к скрипачу и уступки его желаниям. Ведь ты же знала, что Темный Дар сведет Никола с ума и в конце концов уничтожит! И ты действительно жаждешь освободиться от всех до единого Детей Тьмы! От меня тебе не удастся это скрыть.
- Да ты просто глуп! - ответила она. - Ты видишь, но не способен понять то, что видишь. Сколько лет ты успел прожить в своей смертной жизни? Ты хоть что-нибудь о них помнишь? Ты не способен оценить всю глубину моей любви к сыну. Я любила его так, как никого и никогда на свете. В моем одиночестве сын для меня - все! Как же ты не смог постичь то, что увидел?
- Нет, это ты не способна понять, - вновь возразил ей Арман. - Если бы ты когда-нибудь испытывала истинную любовь и привязанность к кому-либо, то признала бы, что твои чувства к сыну ровным счетом ничего не стоят.
- Все это пустые разговоры... - вмешался я.
- Нет, - решительно и без всяких колебаний перебила Габриэль. - Нас с сыном связывает слишком многое. Я прожила на свете пятьдесят лет и за все это время не встретила никого, кроме моего сына, кто обладал бы такой же сильной волей, как у меня. А то, что нас с ним разделяет, мы всегда можем устранить, уничтожить все разногласия. Но как можем мы принять тебя в семью и сделать одним из нас, если ты используешь наши мелкие несогласия, чтобы разжечь между нами огонь вражды? И, что еще важнее, кем ты себя вообразил, кто ты такой, чтобы быть уверенным в том, что мы захотим тебя принять?
- Мои наставления - вот в чем вы сейчас нуждаетесь, - промолвил он. - Ваш путь только начинается, и у вас недостаточно веры, чтобы крепко стоять на ногах, следуя по этому пути. Вы не сможете выжить без чьей-либо помощи...
- Миллионы живут без веры и без чужих наставлений. Это ты не в состоянии обойтись без них, - возразила она.
Я почувствовал исходящие от него боль и страдание. Но она ровным, лишенным выражения голосом продолжала говорить:
- Я, например, хочу знать, почему на земле существует красота? Почему природа продолжает создавать все новые и новые ее формы? Какая связь между грозой и теми чувствами, которые она в нас вызывает? Если Бог не существует, если все эти понятия не объединены в одну метафорическую систему, почему же тогда они продолжают обладать властью над нами? Лестат называет все это Садом Зла, но для меня этого недостаточно. И я должна признаться тебе, что мое маниакальное любопытство, назови его как угодно, способно отвлечь меня от моих жертв - от смертных. Оно заставляет меня удаляться на природу, подальше от всего, что создано людьми. И я допускаю, что когда-нибудь оно может заставить меня покинуть собственного сына, потому что он чересчур привязан ко всему человеческому.
Она подошла к Арману и, прищурившись, пристально взглянула ему в глаза. В этот момент ничто не напоминало в ней женщину.
- Это тот светильник, который помогает мне видеть Путь Дьявола, - продолжала она. - А что освещает этот путь для тебя? Чему ты действительно успел научиться, кроме поклонения дьяволу и своих предрассудков? Что тебе известно о нас и о том, как мы появились? Расскажи, и, возможно, это будет действительно чем-то заслуживающим внимания. А быть может, не будет стоить ничего.
Он буквально лишился дара речи и не в силах был скрыть свое изумление.
Он смотрел на нее с искренним смущением, а потом поднялся со скамьи и отошел в сторону, явно стараясь избежать встречи с нею лицом к лицу и уставившись перед собой невидящим взглядом. Он явно был повержен и совершенно пал духом.
Наступила полная тишина. И в этот момент мне вдруг отчаянно захотелось выступить в его защиту. Габриэль высказывала не приукрашенную правду о тех вещах, которые интересовали ее. Сколько я ее помню, она поступала так всегда, и всегда в ее манере так говорить было что-то пренебрежительное, отчасти жестокое.
Она предложила ему поставить себя на ее место и подняться до ее уровня. И он оказался униженным и загнанным в угол. Его полная беспомощность начинала меня тревожить. Я видел, что ему не оправиться от ее нападения.
Он повернулся и направился к скамье, как будто собираясь сесть на нее, потом снова повернулся и пошел к саркофагам, потом к стене... Казалось, их твердые поверхности отталкивают его, вызывают у него неприязнь, словно его воля натыкается на них в том невидимом пространстве, в котором он сейчас блуждает.
Он вышел из комнаты и стал подниматься по узкой лестнице, потом развернулся и двинулся обратно.
Его мысли были наглухо закрыты от нас, а быть может, что еще хуже, он вообще лишился способности думать.
Перед его глазами мелькали лишь простейшие картины и образы - отражение того, что он когда-либо видел: обитая железом дверь, свечи, огонь. Перед ним воскресали парижские улицы, торговцы и мальчишки-газетчики, проносящиеся мимо кабриолеты; он слышал отдаленные звуки музыки и ужасную какофонию слов и фраз из тех книг, которые ему пришлось прочитать совсем недавно.
Я больше не мог выносить все это, но Габриэль молча сделала мне знак, чтобы я оставался на месте.
Что-то возникало в старинном склепе, что-то происходило в самой его атмосфере.
Что-то явно менялось. Таяли свечи, огонь в камине трещал, и алые языки лизали почерневшие камни на задней стенке. Внизу, в других склепах, забегали крысы.
Арман стоял в проеме одной из арок, и казалось, что он стоит там уже много часов, хотя на самом деле это было не так. Габриэль застыла в дальнем углу комнаты, лицо ее было холодным и сосредоточенным, а глаза сияли как никогда и казались маленькими звездами.
Арман собирался говорить с нами, но он не намерен был давать какие-либо объяснения. Тому, что он готов был нам рассказать, нельзя было даже придумать название. Мы как будто вскрыли его душу, и теперь образы лились из него потоком крови.
Арман стоял, обхватив себя руками, и походил сейчас на маленького мальчика. И я понял, что тогда чувствовал. Это было поистине чудовищное единение, невероятная близость с другим существом, близость, которая заставляет даже восхитительные моменты убийства казаться далекими, туманными и вполне управляемыми. Он весь раскрылся нам навстречу и не в силах был больше сдерживать рвущийся наружу поток картин и образов, заставляющих его древний внутренний голос звучать нежно, просительно, даже заискивающе.
Может быть, в этом и состояла та опасность, которую я чувствовал все это время, может быть, это и было источником, причиной моего страха? Но, даже сознавая это, я сдался и уступил, мне вдруг подумалось, что все великие уроки в своей жизни я усваивал только благодаря полному отказу от страха. И вновь страх раскалывал мою скорлупу, чтобы в моей жизни появилось что-то новое.
Никогда, ни в моей смертной, ни в бессмертной жизни, мне не угрожали единение и близость, подобные этим.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:49 | Сообщение # 24

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Глава 3

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ АРМАНА

Комната исчезла. Стены будто растворились. Появились всадники. Черная туча росла на горизонте. Вопли ужаса. Золотоволосый ребенок в грубой крестьянской одежде все бежит и бежит вперед. Вокруг него уже целая орда всадников, они хватают его, мальчик вырывается, отбивается, но его уже перебрасывают поперек седла, и всадник уносится к самому краю света. Этим ребенком был Арман.
Все происходило в степях южной России, но Арман тогда не знал, что это Россия. Он знал лишь маму, отца, то, что на свете существуют Бог и дьявол, что есть церковь. Однако ему не было известно ни имя его родины, ни название родного языка, ни то, что похитившие его всадники - татары. Не мог он знать и того, что уже никогда больше не придется ему увидеть тех, кого он любил.
Тьма, корабль плывет по волнующемуся морю, ребенок страдает от непрекращающейся тошноты, он охвачен отчаянием и ужасом. И вот на горизонте возникает невероятное скопление величественных зданий Константинополя эпохи заката Византийской империи с ее фантастическим скоплением народов и крупнейшими рынками рабов. Невероятное смешение языков, угрозы, высказываемые на международном языке жестов, и вокруг - одни только враги, которых не умилостивить и от которых не укрыться нигде.
Пройдут годы и годы его жизни после смерти, прежде чем Арман найдет в себе силы вернуться в то ужасное время и дать окружающим имена, вспомнить о византийских судебных чиновниках, которые обязательно кастрировали бы его; о непременно сделавших бы то же самое сыновьях ислама - смотрителях гаремов; о гордых воинах властителей Египта мамелюках, которые обязательно взяли бы его с собой в Каир, будь он выше и сильнее; о нарядных и сладкоголосых венецианцах в коротких бархатных камзолах и туго обтягивающих ноги рейтузах - эти люди произвели на него неизгладимое впечатление. Но они, христиане, при том что он сам был христианином, лишь с улыбкой переглядывались между собой, когда рассматривали его, а он безмолвно стоял, не в силах умолять и уже ни на что не надеясь.
Я видел лежащую перед ним водную гладь Эгейского и Адриатического морей. Его снова безудержно тошнило, он молил о смерти и в душе дал себе клятву, что не будет жить.
Потом над блестящей поверхностью лагуны поднялись венецианские дворцы, построенные в марокканском стиле. Его привели в дом с огромным количеством комнат, с дюжинами и дюжинами потайных ходов и секретных помещений. Солнечный свет с трудом проникал сюда сквозь зарешеченные окна. Его окружили другие мальчики, говорящие на певучем и мягком языке, который назывался венецианским диалектом. Потом были угрозы и уговоры. От него требовали, чтобы, забыв о своих страхах и предрассудках, он совершил то, что считал грехом. Совершил его вместе со многими и многими незнакомцами, появлявшимися в этом освещенном факелами царстве мрамора, где в каждой комнате перед ним возникали все новые картины теплоты и нежности, рано или поздно уступающие место невыразимому и жестокому желанию. Каждый раз все завершалось одним и тем же ритуалом.
Наконец однажды вечером, после того как он в течение многих дней отказывался подчиниться и потому уже едва не умирал от голода и ни с кем не разговаривал, его снова втолкнули в одну из комнат. Он был грязен и почти ослеп, попав после многих дней заточения в темноте на яркий свет, а перед ним стоял человек в костюме из красного бархата, с тонким и почти светящимся лицом. Человек протянул руку и нежно коснулся его холодными пальцами, а потом Арман словно сквозь сон увидел, как из руки в руку перешли несколько монет, и у него не было сил даже заплакать. Это была очень большая сумма. Его продали. Это лицо... оно было таким гладким, что его легко можно было принять за маску.
В последний момент он все же разрыдался. Он плакал и говорил, что будет слушаться, что не станет больше сопротивляться, умолял сказать, куда его ведут, и вновь клялся, что станет послушным... Когда его тащили вниз по лестнице к темной, пахнущей водорослями воде, он снова почувствовал нежное и одновременно твердое прикосновение холодных пальцев нового господина. И вдруг к его шее прижались мягкие губы, и этот поцелуй, против которого невозможно было устоять, обещал, что ему никто больше не причинит вреда.
О, сколько любви, бесконечной любви было в этом поцелуе вампира! Она окутывала Армана и очищала его, в ней была заключена вся вселенная. Его посадили в гондолу, и лодка огромным зловещим жуком понеслась по узким каналам к другому огромному дому.
Он опьянел от удовольствия, от прикосновения белых с шелковистой кожей рук, причесывающих его волосы, от голоса, шепчущего ему, что он очень красив, от лица, которое то искажалось от переполняющих его обладателя эмоций, то прояснялось и почти светилось, как будто было вылеплено из алебастра и украшено бриллиантами. Иногда оно походило на пруд, в котором отражается лунный свет. Коснись его кончиком пальца, и поверхность оживает, но уже через секунду вновь становится спокойной и гладкой.
Он пьянел по утрам от воспоминаний об этих поцелуях, когда в одиночестве бродил по дому, открывая одну за другой двери, за которыми видел множество книг, географических карт, скульптур из гранита и мрамора, или когда другие ученики Мастера, обнаружив его в одной из комнат, спокойно отводили его на рабочее место и терпеливо объясняли, что он должен делать, показывали, как смешивать краски и добиваться чистоты цвета с помощью яичного желтка, как покрывать поверхность дерева лаком. Они брали его с собой на леса, где осторожными мазками касались самых краев огромной картины, изображающей небо, облака и ангелов на их фоне. Они объясняли ему, что прекрасных лиц, рук и крыльев этих ангелов может касаться только кисть Мастера.
Он пьянел от удовольствия, когда вместе со всеми сидел за длинным столом и наслаждался вкусом блюд, которые ему не приходилось пробовать в своей жизни, и чудесным вином, какого до этого никогда не пил.
Он засыпал лишь затем, чтобы проснуться в сумерках и увидеть возле огромной кровати Мастера, невообразимо красивого в своем костюме из красного бархата, с густыми светлыми волосами, сияющими в отблесках света, и полными счастья, сверкающими кобальтовыми глазами. И поцелуи, от которых можно было умереть...
- О да... я никогда не разлучусь с тобой... да, да... ничего не бойся...
- Скоро, уже совсем скоро, мой дорогой, мы воистину соединимся... скоро...
Факелы ярко освещают весь дом. Мастер с кистью в руке стоит на лесах...
- Встань там, на свету, не шевелись...
И долгие часы он стоит, застыв в одной позе, а перед рассветом видит лицо ангела, так напоминающее его собственное. Потом улыбающийся Мастер уходит по бесконечному коридору.
- Нет, Мастер, пожалуйста, не уходите, не оставляйте меня, возьмите меня с собой...
И снова день. Он идет с полными денег, настоящего золота, карманами, и перед ним открываются великолепие и роскошь Венеции с темно-зеленой водой ее каналов в окружении роскошных дворцов. Рядом с ним рука об руку идут другие ученики. Пахнущий свежестью воздух на площади Сан-Марко и высокий свод голубого неба - это было похоже на сны, которые он видел в детстве. Наступают сумерки, и во дворец приходит Мастер. Он стоит с кистью в руке, склонившись над небольшой панелью, а его ученики с благоговением и едва ли не с ужасом завороженно следят за его работой. Мастер поднимает голову, видит его, откладывает в сторону кисть и уводит Армана из огромной мастерской, в которой до полуночи будут трудиться другие ученики. Они снова одни в спальне, и его лицо в руках Мастера, и тайный поцелуй, о котором не должен знать никто...
Сколько прошло времени? Два года? Или три? Нет слов, чтобы описать то счастливое время: военные корабли, покидающие порт, чтобы принять участие в морских сражениях; рвущиеся ввысь песнопения перед византийскими алтарями; возвышенные и сказочные представления с адскими пропастями и скачущими дьяволами, разыгрываемые на подмостках церквей и во дворце; сверкающие мозаики на стенах Сан-Марко и Сан-Дзаниполо; Дворец дожей; великие художники, гуляющие по улицам города: Джамбоно, Уччелло, Виварини и Беллини; бесконечные праздничные карнавалы и процессии - и каждый вечер часы, проведенные наедине с Мастером, в то время как все остальные спят, надежно запертые под замком. Кисть Мастера быстрыми мазками касается панели, словно он не пишет, а лишь расчищает картину - солнце, небо и простирающееся под крыльями ангела море.
И ужасные, но неизбежные моменты, когда Мастер вдруг вскакивает с мучительным криком, расшвыривает вокруг баночки с красками и прижимает руки к глазам, словно готов вырвать их навсегда.
- Почему, почему я не вижу? Почему я не способен видеть лучше, чем смертные?!
Он прижимается к Мастеру в ожидании восхитительного поцелуя. Мрачная тайна... секрет, который нельзя открыть никому... Перед рассветом Мастер неслышно выскальзывает за дверь.
- Мастер, позвольте мне пойти с вами!
- Скоро, мой дорогой, моя любовь, мой малыш, когда ты немного подрастешь и станешь достаточно сильным, когда избавишься от всех своих изъянов. А теперь иди и познай все доступные тебе развлечения, познай любовь женщин и любовь мужчин, пока у тебя еще есть время. Забудь о тех горестях, которые пришлось тебе испытать в борделе, и наслаждайся всем, что ждет тебя впереди.
Редкую ночь он не видел Мастера возле себя перед рассветом. Мастер возвращался порозовевший, с потеплевшей кожей, чтобы обнять Армана и дать ему силы на целый день, помочь пережить долгие часы до следующего восторженного поцелуя в сумерках.
Арман научился читать и писать. Он относил готовые картины в соборы и часовни богатых дворцов, собирал с заказчиков плату и торговался о ценах на краски и масло. Отчитывал слуг, если кровати не были убраны или еда не была приготовлена вовремя. Его любили все ученики, и он плакал каждый раз, когда провожал тех, кто закончил учебу, к новому месту их службы. Пока Мастер рисовал, он читал ему стихи и даже научился играть на лютне и петь.
В печальные дни, когда Мастер надолго покидал Венецию, он вел все его дела в доме, тщательно скрывая свои страдания от других и зная, что им придет конец только тогда, когда вернется Мастер. Это случилось однажды перед рассветом, когда вся Венеция была погружена в сон...
- Вот и наступил этот момент, моя радость. Настало время тебе прийти ко мне и стать таким же, как я. Этого ты всегда хотел?
- Да.
- Тайно пить кровь злодеев, которая поможет тебе процветать вечно, как делаю это я? Обещаешь ты до скончания мира хранить наш секрет?
- Я даю обет, клянусь, подчиняюсь вам во всем! Я... я хочу всегда быть с вами, мой Мастер, мой Господин... Ведь только вам я обязан всем, что имею и что я есть. Никогда и ничего не желал я больше, чем этого!
Мастер указал кистью на картину, которая простиралась до самого потолка.
- Ты больше никогда не увидишь иного солнца, кроме этого. Но миллионы ночей станут твоими, и ты узришь свет, который недоступен никому из смертных. Словно Прометей, ты украдешь его у далеких звезд - вечный и бесконечный свет, который поможет тебе постичь все тайны мира.
Сколько месяцев прошло с тех пор? Времени, когда он купался во власти Темного Дара...
Они вели ночную жизнь, вместе путешествуя по сумеречным улицам и каналам, - его больше не пугали таящиеся в темноте опасности, он сам превратился в такую опасность. Он испытал древний восторг убийства, но никогда жертвой его не становилась невинная душа. Нет, это всегда был злодей, преступник, какой-нибудь очередной Тифон - убийца собственного брата. Они отыскивали его в темных лабиринтах улиц и нападали на свою жертву, вместе с кровью впитывая в себя порочность. Это был настоящий совместный пир, от которого оба приходили в восторг, который был сродни экстазу. И Мастер всегда указывал ему верную дорогу.
А потом они писали картины, и Арман наслаждался обретенным мастерством. Иногда казалось, что кисть движется сама по себе по покрытой лаком поверхности, и они оба яростно трудились над триптихом, а смертные ученики в это время спокойно спали среди баночек с краской и бутылок с вином. И только одно омрачало это безоблачное счастье: то, что иногда Мастер, как и прежде, покидал его, уезжал из Венеции. Его отсутствие казалось всем бесконечным.
А для Армана расставание стало еще более мучительным.
Ужасно, что приходилось в одиночку охотиться, а потом лежать в глубоком подземелье и ждать. Ужасно не слышать звонкого смеха Мастера и биения рядом его сердца.
- Но куда же ты уезжаешь? Почему я не могу поехать вместе с тобой? - умоляющим голосом спрашивал его Арман.
Разве не были они связаны одной тайной? Почему он не хотел объяснить ему и эту загадку?
- Нет, любовь моя. Ты еще не готов нести это бремя. Как и тысячу лет до того, оно останется лежать только на моих плечах. Когда-нибудь ты станешь помогать мне в том, что я должен делать, но только тогда, когда будешь действительно готов обрести знания и докажешь, что на самом деле хочешь все узнать. Когда станешь настолько сильным, чтобы быть уверенным, что никто и никогда не заставит тебя открыть эту тайну, если ты сам того не пожелаешь. А до тех пор... пойми... у меня нет другого выбора. Я должен покидать тебя. Я обязан позаботиться о Тех, Кого Следует Оберегать.
Те, Кого Следует Оберегать...
Арман долго размышлял, эти слова пугали его. Но хуже всего то, что они разлучали его с Мастером. Он переставал бояться этих слов, только когда Мастер возвращался и снова был рядом.
- Те, Кого Следует Оберегать, пребывают в мире... или в безмолвии, - обычно говорил он, скидывая плащ из красного бархата. - Большего нам знать не дано.
И вновь они выслеживали злодеев на улицах Венеции, вновь пировали вместе.
Сколько человеческих жизней могло все это длиться? Быть может, тысячу?
Но прошло, наверное, всего лишь полгода, прежде чем однажды ночью в глубоком подземелье возле самой воды он увидел возле своего гроба Мастера.
- Вставай, Арман! Нам надо бежать. Они пришли.
- Кто они, Мастер? Те, Кого Следует Оберегать?
- Нет, мой дорогой. Это не они - другие. Скорее, нам следует поторопиться!
- Но что могут они нам сделать? Почему мы должны бежать?
Белые лица за окнами. Сильные удары в дверь. Дребезжат стекла. Мастер оглядывается вокруг, смотрит на свои картины. Запах дыма. Запах горящей смолы. Они появились снизу. Они спускались сверху.
- Беги! Нет времени, чтобы пытаться хоть что-то спасти!
Оба мчатся вверх по лестнице, на крышу.
Черные фигуры, лица которых скрыты под капюшонами, швыряют горящие факелы в открытые двери. Внизу, в комнатах, бушует огонь, вырывается из окон, охватывает лестницу. Все картины в огне.
- На крышу, Арман! Скорее!
Существа в темных одеждах, очень похожие на них. И еще такие же, и еще... Мастер раскидывает их в стороны, прокладывая путь по лестнице наверх, они ударяются о стены и потолок, слышится хруст ломающихся костей.
- Отступник! Еретик! - ревут незнакомые голоса.
Чьи-то руки хватают и крепко держат Армана. Он видит Мастера на самом верху лестницы, тот обернулся и смотрит на него.
- Арман! Положись на свои силы! Скорее!
Но они толпой возникают за спиной Мастера, они окружают его. На место каждого, кого он сбрасывает вниз, встают еще трое. И вот уже не менее пятидесяти пылающих факелов сразу впиваются в красный бархат плаща и светлые волосы Мастера. Огонь с ревом взвивается к самому потолку и поглощает Мастера, превращая его в живой факел. Но и теперь пылающими руками он продолжает защищаться, отражает нападение, а они все швыряют и швыряют к его ногам горящие факелы.
Однако самого Армана потащили вниз по лестнице, прочь из охваченного пожаром дома, откуда доносились вопли смертных учеников Мастера. Потом с криками и воем его бросили в ужасный трюм корабля, который был еще страшнее, чем корабль работорговцев, и они поплыли прочь из Венеции, в открытое море, над которым раскинулся черный шатер ночного неба.
- Отступник! Отступник! - Горит погребальный костер, а вокруг него суетятся темные фигуры, и в небо летят крики:
- В костер! В костер!
"Нет, пожалуйста, не делайте это со мной! Нет!"
Ошеломленно застыв, он наблюдал, как к костру тащат учеников Мастера, его смертных братьев, единственных братьев, и не мог удержаться от горестного вопля, когда увидел, как их одного за другим швыряют в огонь.
- Нет!... Перестаньте! Они ни в чем не виноваты! Ради самого Господа остановитесь!...
Он, не переставая, кричал и плакал, но теперь пришла и его очередь. Он отчаянно сопротивлялся, а они подбрасывали его все выше и выше, и он вот-вот должен был упасть прямо в середину костра.
- Мастер! Помогите мне! Мастер!
Но все слова исчезли, и остался только протяжный горестный вопль.
Его избивают... он кричит... он сходит с ума...
И все же его вытащили оттуда. Вернули к жизни. Он остался лежать на земле, глядя в далекое небо. Ему казалось, что языки пламени лижут звезды, но он был далеко и даже не чувствовал жара. Он чувствовал запах обгоревшей одежды и опаленных волос. Лицо и руки нестерпимо болели, все тело кровоточило, он с трудом мог пошевелить губами...
- ... Все творения твоего господина уничтожены, все, что он из тщеславия и гордыни создал с помощью своего Темного Дара в мире смертных, - все образы ангелов и святых и портреты живущих ныне людей. Хочешь ли и ты быть уничтоженным? Или будешь служить сатане? Выбирай! Ты успел на себе испытать, что такое огонь, и костер по-прежнему ждет тебя, жаждет объять твое тело! Тебя ждет ад! Ты сделал свой выбор?
- Да...
- Служить сатане так, как это положено...
- Да.
- Все в этом мире лишь суета и тщеславие... И ты никогда не воспользуешься своим Темным Даром, чтобы потешить гордыню смертных... не будешь рисовать... сочинять музыку... декламировать стихи ради развлечения смертных... отныне и навсегда будешь служить только сатане и пользоваться Темным Даром лишь затем, чтобы соблазнять, приводить в ужас и разрушать... только разрушать...
- Да!...
- Всего себя посвящу моему единственному господину - сатане, только ему одному, сатане, отныне и навсегда... служить моему истинному господину во тьме, терпеть боль и страдания, отдать ему свой разум и сердце...
- Да...
- Не иметь никаких тайн от братьев моих в сатане, поведать им обо всем, что мне известно об отступнике и его деяниях...
Тишина.
- Поведать все, что тебе известно об отступнике и его деяниях, дитя! Не забывай, костер ждет тебя!
- Я не понимаю, о чем вы...
- Те, Кого Следует Оберегать... Расскажи о них!
- Рассказать о чем? Я ничего не знаю. Я знаю только, что не хочу больше страдать. Мне очень страшно.
- Правду и только правду, Дитя Тьмы! Где они? Где сейчас Те, Кого Следует Оберегать?
- Я не знаю! Если это в ваших силах, вы можете сами прочесть все в моей голове! Мне нечего рассказать вам!
- Но кто они, поведай нам, кто они? Неужели он тебе ничего не говорил о них? Кто такие Те, Кого Следует Оберегать?
Так, значит, они тоже ничего не знают о них?! "Когда ты станешь настолько сильным, чтобы быть уверенным, что никто и никогда не заставит тебя открыть эту тайну, если ты сам того не пожелаешь". Мастер поступил очень мудро.
- Что означают эти слова? Кто они? Мы должны узнать ответ!
- Уверяю вас, мне это неизвестно! Клянусь вам собственным страхом, потому что, кроме него, у меня ничего больше нет! Я не знаю!
Одно за другим возникают перед ним белые лица. Холодные губы крепко прижимаются к нему в сладких поцелуях. Руки гладят его, и из запястий капает кровь. Они хотят через кровь узнать правду. Но какое это сейчас имеет значение? Кровь - всего лишь кровь.
- Отныне ты дитя дьявола!
- Да.
- Ты не должен оплакивать своего прежнего господина - Мариуса. Мариус сейчас в аду, и иного он не заслуживает. А теперь пей кровь, которая излечит тебя и возродит к новой жизни, а потом вставай и танцуй во славу твоего нового мастера - сатаны! И тогда ты станешь поистине бессмертным!
- Да. - Он поднял голову, и кровь обожгла ему язык, наполнила его мучительным томлением. - О, пожалуйста...
Вокруг него звучали непонятные латинские слова, слышался звон литавр. Они были удовлетворены. Они убедились, что он сказал правду. Они не станут его убивать, и восторг при этой мысли лишал Армана способности размышлять, заглушал боль,
- Вставай, новообращенный, и присоединяйся к сонму Детей Тьмы!
- Да, я повинуюсь.
К нему тянутся их белые руки. Трубы и лютни заглушают грохот литавр, звуки арф гипнотизируют. Он оказывается в центре движущегося круга. Головы всех закрыты капюшонами, черные лохмотья развеваются, когда его новые собратья высоко выбрасывают ноги и низко склоняют спины.
Потом они расцепляют руки и начинают кружиться на месте, высоко подпрыгивают в воздух и вновь кружатся и кружатся. Несмотря на то что губы их сомкнуты, он слышит пение, оно становится все громче и громче...
Кольцо вокруг него движется все быстрее, пение, скорее напоминающее однообразный вибрирующий звук, кажется, никогда не закончится, они не произносят ни слова, и в то же время создается впечатление, что они говорят что-то, высказывают свои мысли. Громкое пение похоже на стон, который вот-вот может превратиться в оглушительный крик.
Он вместе с ними поет песню без слов, крутится на одном месте, пока у него не начинает кружиться голова, потом выпрыгивает высоко вверх. Руки гладят его, губы целуют, они крутят его и передают друг другу по кругу, кто-то выкрикивает латинские слова, ему отвечает другой голос, следующий кричит еще громче, ему опять вторит кто-то...
Он летит, и его больше ничто не связывает ни с землей, ни с ужасными воспоминаниями о смерти Мастера и гибели его картин, гибели тех смертных, которых он любил. Его обдувает ветер, лицо обдает жаром. Но пение так прекрасно, и неважно, что он не в силах понять ни слова, что он не умеет молиться сатане, не знает, как следует в него веровать и как возносить ему молитвы. Никому ведь не известно, что он не знает этого, все поют единым хором, произносят какие-то заклинания, выкрикивают непонятные слова, кружатся, подпрыгивают, низко склоняются то вперед, то назад, запрокидывают головы, и в глазах их отражаются отблески обжигающего их пламени...
- Да! ДА!!! - кричит кто-то.
Музыка звучит все громче и громче. Бубны и литавры отбивают какой-то бешеный, дикий ритм, им вторят голоса, и все наконец сливается в едином неистовом и варварском мотиве. Вампиры с воем вскидывают руки; мелькающие в отсветах костра, судорожно дергающиеся фигуры движутся вокруг него, глухо ударяя пятками о землю. Это было поистине празднество бесов в аду. Оно приводило его в ужас и одновременно неудержимо притягивало, приглашало принять участие. И когда их руки схватили и закружили его, он принялся скакать и топать вместе со всеми, охваченный болью, завертелся в едином безумном танце, извиваясь и громко крича.
К рассвету он пребывал в полнейшем исступлении, и обретенные им новые братья, поглаживая, целуя и лаская, повели его вниз по ступеням лестницы в самые недра земли.
В последующие месяцы Арман не раз предавался мечтам о том, что Мастер не погиб в огне.
Ему снилось, что Мастер пылающей кометой свалился с крыши в спасительные воды канала. Что он выжил, а потом далеко в горах Северной Италии залечил свои раны. Ему снилось, что Мастер зовет его к себе, что он пребывает в обители Тех, Кого Следует Оберегать.
Иногда в своих снах он видел Мастера таким же могучим и прекрасным, как и прежде, буквально окутанным красотой. А иногда видел его сгоревшим до черноты, искалеченным, съежившимся, с огромными желто-золотистыми глазами, по-прежнему сияющими, и густыми светлыми волосами. Он видел, как обессиленный, с изуродованным телом Мастер ползает по земле и зовет Армана, умоляет его о помощи. А из видневшейся позади обители Тех, Кого Следует Оберегать, доносится запах ладана, обещающий чудеса древней магии, появление невиданной холодной красоты, лежащей вне пределов понятий добра и зла.
Но все эти видения были лишь плодом его воображения. Разве не говорил ему Мастер, что огонь и солнечный свет способны полностью уничтожить их? А ведь он своими глазами видел, как пламя охватило Мастера с ног до головы. Верить в реальность этих снов все равно что мечтать о возвращении к смертной жизни.
Глядя широко раскрытыми глазами на луну и звезды, на спокойную гладь моря, он ни на что больше не надеялся, не испытывал ни радости, ни горя. Все это мог дать ему только Мастер, но Мастера больше не было рядом.
- Я теперь дитя дьявола, - твердил он сам себе.
Он утратил всю свою волю и все желания, и впереди его не ждало ничего, кроме темного братства и способности убивать - теперь уже не только злодеев, но и совершенно невинных людей. Убийство превыше всего!
В огромном помещении римских катакомб, которое занимало общество, он преклонил колени перед Сантино, предводителем, который с распростертыми объятиями встретил его у подножия лестницы. Великий предводитель принял посвящение Тьме еще во времена Черной смерти. Он рассказал Арману о видении, посетившем его в самом разгаре эпидемии чумы 1349 года, когда ему было сказано, что Темное Братство само по себе должно превратиться в Черную смерть, вызывать у людей необъяснимый ужас, тревожить их и заставлять сомневаться в возможности милосердного вмешательства Господа.
Рассказывая историю вампиров, Сантино привел Армана в святая святых их убежища, где повсюду лежали человеческие черепа.
- Подобно волкам, мы существовали всегда, с истоков бытия человечества. И высшего совершенства мы достигли здесь, в Риме, где наше общество стало мрачной тенью римской церкви.
Арман уже знаком с основными обрядами, ему известны все запреты, а теперь ему предстояло узнать Великие Законы.
Первый: каждое общество должно иметь своего предводителя, и только он имеет право совершать Обряд Тьмы над смертными. Он должен следить, чтобы все ритуалы исполнялись как положено.
Второй: никогда обладателем Темного Дара не может стать урод или калека, ребенок или тот, кто не в состоянии выжить самостоятельно даже с помощью Темных Сил. Тот, кто получает Темный Дар, непременно должен быть очень красив, дабы совершением Обряда Тьмы еще сильнее оскорбить Господа.
Третий: магический обряд не должен совершать никто из старых вампиров, дабы кровь новообращенного не обрела чрезмерную силу. Мастерство и мудрость вампиров со временем возрастают, и потому с кровью старых вампиров может быть передано слишком много могущества и знаний. Раны и ожоги, в случае если не приводят к немедленной смерти, после излечения делают Детей Сатаны еще сильнее. Однако сатана охраняет своих последователей от чрезмерной власти стариков - все они без исключения рано или поздно сходят с ума.
В связи с этим Арман должен обратить внимание на то, что среди членов общества нет никого старше трехсотлетнего возраста. Никто из ныне живущих не помнит, каким было первое римское общество. Дьявол часто призывает к себе вампиров.
Арману необходимо также понять, что последствия Обряда Тьмы непредсказуемы, даже если его совершает очень молодой вампир и при этом тщательно соблюдает все необходимые ритуалы. По никому не известным причинам одни заново рожденные для Тьмы смертные становятся могущественными и сильными, как титаны, а другие больше напоминают ходячих покойников. Вот почему следует с особой тщательностью подходить к выбору смертных, здесь требуется великое мастерство. Чересчур страстные натуры с несгибаемой волей не подходят на роль будущих Детей Сатаны, равно как и те, которые напрочь лишены страстей.
Четвертый: никогда вампир не должен уничтожать другого вампира. Право распоряжаться их жизнью и смертью имеет только предводитель общества. В его власти также посылать слишком старых и лишившихся разума в огонь, если они не могут больше служить сатане как положено. Он обязан уничтожать и тех вампиров, которые были созданы не по правилам или неудачно. Обязан уничтожать тех, кто получил настолько серьезные раны, что не может выжить самостоятельно. И, наконец, обязан находить и уничтожать всех отступников и всех, кто осмелился нарушить законы.
Пятый: ни один вампир никогда не должен раскрывать перед смертным свою истинную сущность, а если это произойдет, он не может позволить смертному остаться в живых. Ни один вампир не имеет права рассказывать кому-либо из смертных историю вампиров, а если такое случится, смертный не должен оставаться в живых. Ни один вампир не имеет права записывать историю вампиров или доверять бумаге какие-либо истинные факты и знания, дабы это не мог прочесть кто-либо из смертных и поверить в то, что это действительно правда. Имена вампиров не могут быть открыты смертным, кроме как написанными на камнях гробниц. И никогда не должен вампир открывать смертным место тайного убежища другого вампира.
Таковы Великие Законы, которые должны соблюдаться всеми вампирами без исключения. И только при этом условии может благополучно существовать Великое Общество Бессмертных.
И все же Арману следует знать и о том, что испокон веков существовали легенды о древних вампирах, обладающих невероятным могуществом и не признающих никаких авторитетов. Они не склонялись даже перед самим дьяволом. Эти вампиры жили тысячи лет. Иногда их так и называют - Дети Тысячелетий. На севере Европы рассказывают легенды о Миле, который обитает в густых лесах Англии и Шотландии, а в Малой Азии - легенды о Пандоре. Ходят слухи, что в Египте до сих пор иногда встречают героя древних легенд - вампира Рамзеса.
Во всех частях света можно услышать такие легенды. И вполне возможно принять их за абсолютную выдумку, если бы не одно обстоятельство. Древний еретик Мариус был найден Детьми Тьмы в Венеции и понес заслуженное наказание. Легенда о Мариусе оказалась правдивой. Но Мариуса больше нет.
Арман ничего не ответил. Он не стал рассказывать Сантино о своих снах. Да и, по правде говоря, воспоминания об этих снах потускнели в его душе, так же как и краски на картинах Мариуса. Арман больше не хранил их ни в уме, ни в сердце, дабы никто не смог обнаружить их, если бы захотел туда заглянуть.
Когда Сантино заговорил о Тех, Кого Следует Оберегать, Арман снова поклялся, что не знает даже значения этих слов. Не знали его ни Сантино, ни кто-либо еще из известных Сантино вампиров.
Тайна умерла. Умерла вместе с Мариусом. А потому следует придать забвению эту древнюю и никому теперь не нужную загадку. Сатана - единственный наш Господин и Учитель. Только поклоняясь сатане, мы все поймем и все узнаем.
Арман завоевал расположение Сантино. Он выучил все законы, в совершенстве освоил ритуальные песнопения, обряды и молитвы. Он стал свидетелем грандиознейших шабашей. Он учился у наиболее могущественных, искусных и прекрасных вампиров, каких только ему приходилось встречать. Он сам стал таким знающим и умелым, что получил должность миссионера, призванного собирать в общины разбросанных по всему миру странствующих Детей Тьмы. Ему доверяли руководить во время шабашей и следить за правильностью исполнения Обрядов Тьмы, когда в них появлялась необходимость.
В Испании, Германии и во Франции он обучал других вампиров Темным Молитвам и Ритуалам Тьмы, он познал степень их жестокости и степень их стойкости и способности к выживанию. В обществе вампиров, в те минуты, когда он сидел в их окружении и чувствовал, что его собственная сила помогает им объединиться и найти покой, он ощущал, как в душе его бушует мрачное пламя.
В искусстве убивать ему не было равных среди Детей Тьмы. Он научился находить и приманивать к себе тех, кто действительно хотел умереть. Ему достаточно было приблизиться к человеческому жилищу и послать мысленный призыв, и жертва тут же оказывалась перед ним.
Молодые и старые, больные и калеки, негодяи и добропорядочные горожане, красивые и уроды - жертвами его становились все. Он убивал всех без разбора. При необходимости мысленно посылал им туманные видения, но никогда не приближался к ним сам и не заключал их в объятия. Напротив, влекомые необъяснимой, но безудержной силой, они бросались обнимать его. И только в те минуты, когда он ощущал прикосновение теплой человеческой плоти, когда приоткрывал губы и чувствовал пульсацию льющейся крови, он переставал страдать от горя и забывал о своих несчастьях.
В такие лучшие для него моменты ему казалось, что он идет путем чистой одухотворенности, что он свободен от всех пороков и соблазнов мира, за исключением чувственного восторга, который испытывает в минуты убийства.
В этом акте духовность соединялась с чувственностью, и, по его мнению, духовность побеждала. Для него это было нечто вроде Святого причастия, вкушения крови Детей Христа, служащего постижению сущности самой жизни в те краткие доли секунды, которые несут в себе смерть. И в эти минуты духовно равными ему были только христианские святые.
Но ему приходилось видеть, как уходят его величайшие спутники, как уничтожают себя, лишаются ума. Он был свидетелем неизбежного распада обществ, наблюдал, как бессмертие разрушает наиболее выдающихся Детей Тьмы. Иногда вдруг попадал во власть суеверного страха, и ему казалось, что его наказание состоит именно в том, что бессмертие никогда не разрушит его самого.
Быть может, ему суждено стать одним из древнейших вампиров - Детей Тысячелетий? Можно ли верить в правдивость существующих и поныне легенд?
Время от времени какой-нибудь странствующий вампир рассказывал о том, что легендарную Пандору видели в далеком городе под названием Москва или что Миль по-прежнему обитает на туманных берегах Альбиона. Странники упоминали даже о Мариусе - о том, что его видели в Египте или в Греции. Правда, ни один из них не мог похвастать тем, что видел кого-либо из древних своими глазами. На самом деле они ничего толком не знали. Это были не более чем давно всем известные сказки.
Они не доставляли удовольствия, но и нельзя сказать, чтобы расстраивали преданного служителя сатаны. Он продолжал ревностно исполнять все законы и обряды Пути Тьмы.
Но в течение долгих веков полного повиновения Арман глубоко в душе хранил две тайны. Они принадлежали только ему, и никому другому, они были его собственностью даже в большей степени, чем тот гроб, в котором он скрывался от света дня, и те несколько амулетов, которые носил на себе.
Первая состояла в том, что, несмотря на вечное мучительное одиночество и долгие поиски среди братьев и сестер тех, от общения с которыми он получал удовольствие, сам он никогда не совершал Обряд Тьмы. Такого подарка сатана не видел от него никогда, и он не хотел становиться творцом Детей Тьмы.
Вторая тайна, которую он никогда не открывал своим подданным ради их же спокойствия, заключалась во все возрастающей степени его отчаяния, в том, что он давно уже утратил всякую надежду.
Он давно ничего не жаждал, никого и ничего не любил, ни во что не верил и не испытывал ни малейшего удовольствия от своего с каждым часом возрастающего и внушающего всем благоговейный ужас могущества. Он существовал в абсолютной пустоте, за исключением наступающих каждую ночь его вечной жизни моментов убийства. Эту тайну он будет хранить до тех пор, пока вампиры будут в нем нуждаться и пока он будет оставаться предводителем их общества, потому что страх, который испытывает он, способен привести их в ужас.
И вот теперь со всем этим покончено. Великий круг замкнулся. Он давно чувствовал, что крут сужается, хотя и не отдавал себе в этом отчета.
Нарядно одетые путешественники принесли ему вести из Рима, причем вести эти были отнюдь не новы и известны многим, кроме него. Они рассказали, что Сантино покинул своих подданных. Некоторые говорили, что он лишился рассудка и скрылся где-то в сельской местности, другие - что он шагнул в костер, третьи утверждали, что его поглотил "мир", что он был похищен и неизвестно куда увезен смертными в большой черной карете.
- Мы либо идем в огонь, либо становимся легендой, - сказал ему тогда тот, кто принес эту весть.
Потом до Армана доходили слухи о царящем в Риме хаосе, о множестве претендентов на главенство в обществе, которые, надев черные капюшоны, вступали в борьбу между собой. И вдруг все словно куда-то исчезли.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

Что-то правил GolDiVampire - Среда, 09 Май 2012, 00:50

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:51 | Сообщение # 25

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

С 1700 года он не получал из Италии ни одного известия. Около полувека Арман не находил в себе сил и не видел достаточной стойкости духа в тех, кто его окружал, чтобы устроить настоящий шабаш. И все это время он не переставая думал о старом Мастере, видел во сне Мариуса, одетого в нарядный костюм из красного бархата, вспоминал полный его прекрасных картин дворец в Венеции - и ему становилось страшно.
Потом появился новый вампир. Взволнованные подданные примчались в подземелье под кладбищем Невинных мучеников, чтобы рассказать ему о новом вампире, который носит подбитый мехом плащ из красного бархата, безбоязненно входит в храмы, убивает тех, на ком есть распятие, и посещает места света. Красный бархат!... Он понимал, что это всего лишь совпадение, и тем не менее едва не лишился рассудка. Ему казалось, что это нанесенное лично ему оскорбление, и мысли об этом вампире причиняли Арману невыносимую боль.
Потом появилась женщина. Созданная новым вампиром красавица с волосами, напоминающими львиную гриву, и такая же сильная, как ее сын.
Вот тогда он и вышел из подземного склепа во главе членов общества вампиров, чтобы уничтожить нас так же, как когда-то, много веков назад, в Венеции существа в черных капюшонах уничтожили Мастера и разрушили его жизнь.
Но он потерпел поражение. Он надел на себя украшенную кружевами и расшитую золотом одежду. Его карманы были набиты монетами. Разум наполнился образами и картинами из тысяч прочитанных книг. Он был до глубины души потрясен тем, что ему пришлось увидеть в местах света, в огромном городе, который называется Париж, и в ушах его вновь звучали слова, которые когда-то шептал ему Мастер: "Ты больше никогда не увидишь иного солнца, кроме этого. Но миллионы ночей станут твоими, и ты узришь свет, который недоступен никому из смертных. Словно Прометей, ты украдешь его у далеких звезд - вечный и бесконечный свет, который поможет тебе постичь все тайны мира".
- Я так и не сумел постичь обещанное, - сказал Арман. - Земля словно отказалась от меня. А вы, Лестат и Габриэль, напоминаете мне те образы, которые лазурью, кармином и золотом рисовал мой старый Мастер.
Он продолжал неподвижно стоять в проеме двери, обхватив себя руками и глядя прямо на нас. И я услышал безмолвно обращенный к нам вопрос:
"Что можете вы узнать от меня? Что я могу вам дать? Все мы изгнанники Бога. И передо мной не простирается Путь Дьявола, и не звучат в моих ушах колокола ада!"

Глава 4

Прошел час. Быть может, больше. Все это время Арман продолжал сидеть возле камина. С лица его давно исчезли следы нашей драки. В своей неподвижности он казался хрупким, как пустая скорлупа.
Сидящая чуть наискось против него Габриэль тоже не сводила глаз с огня. Она не проронила ни слова, и ее задумчивое лицо выглядело изможденным и усталым. Я не мог понять, о чем она думает, и это причиняло мне боль.
А сам я думал о Мариусе. Мариус... Мариус... вампир, рисовавший картины в мире живых и отражавший в них жизнь этого мира. Триптихи, портреты, фрески на стенах его дворца...
И никто в этом реальном мире никогда и ни в чем не заподозрил его, на него не устраивали охоту и его не изгоняли из общества. Но свора демонов в черных капюшонах пришла, чтобы сжечь его картины. Те, кто, так же как и он, были наделены Темным Даром. Интересно, называл ли сам он этот дар Темным? Они пришли и заявили, что он не имеет права жить и творить среди смертных.
Перед моими глазами возникла маленькая сцена театра Рено, и я увидел, как стою и пою на этой сцене, а потом пение перерастает в оглушительный рев. Никола назвал мое пение "великолепным". А я ответил ему, что все это ничтожно и не более чем пустяк. И этим своим ответом словно влепил ему пощечину. В своем воображении я услышал то, что он тогда не произнес: "Позволь мне получить то, во что я могу верить. Сам ты не сделаешь это никогда".
Триптихи Мариуса украшают соборы и монастырские часовни, дома богатых людей в Венеции и Падуе. Вампиры никогда бы не осмелились войти в эти святые места, чтобы сорвать их со стен. А потому они должны висеть там и поныне. Они существуют где-то, и, возможно, на них даже стоит его подпись. Изображения выписаны до мельчайших деталей - это поистине шедевры, созданные вампиром, окружавшим себя смертными учениками и осмелившимся иметь юного любовника, кровь которого он, быть может, понемногу пил, прежде чем в одиночестве отправиться на охоту.
Я вспомнил ночь в деревенском кабачке, когда мне вдруг открылась вся бессмысленность жизни, и беспредельное отчаяние, пронизывавшее весь рассказ Армана о его жизни, показалось мне бездонным океаном, в котором я мог утонуть. Это было намного страшнее, чем рухнувшие опоры разума Ники. Три века абсолютной тьмы и безнадежной пустоты...
Если этот сидящий у камина прелестный ребенок с золотисто-каштановыми волосами заговорит вновь, из уст его может политься чернильная чернота, способная затопить весь мир.
Да, именно так и могло бы случиться, если бы не тот, кто сыграл решающую роль в его судьбе, венецианский художник, еретик, осмелившийся придать великое значение тому, что он изображал на своих картинах, - а в его намерениях я не сомневался, - которого существа нам подобные, избранники сатаны, превратили в пылающий живой факел.
Видела ли Габриэль во время рассказа Армана эти картины так же отчетливо, как видел их я? Стояли ли они перед ее глазами так же, как и перед моими?
Мариус каким-то образом проник в мою душу и отныне останется там навсегда, равно как и демоны в черных капюшонах, которые превратили великие картины в ничто.
Чувствуя в груди тупую боль, я размышлял над тем, что рассказывали странствующие вампиры: что Мариус жив и что его видели в Египте и Греции.
Мне очень хотелось спросить у Армана, возможно ли, что это было правдой... Но мне показалось, что такой вопрос будет бестактным с моей стороны.
- Старая легенда... - прошептал он словно про себя и медленно, не отрывая взгляда от огня, продолжил:
- Легенда, пришедшая из древности задолго до того, как они разрушили нашу жизнь.
- А если это не так? - отозвался я, в то время как перед моими глазами проходили видения: я вновь видел множество картин на стенах. - Быть может, Мариус жив.
- Мы можем казаться как чудом, так и ужасом, - тихо промолвил он, - это зависит от того, как нас хотят воспринимать. И когда о нас узнают впервые - будь тому причиной темная кровь, наши обещания или наш приход, - становится возможным все. Но на самом деле это не так. Очень скоро реальный мир сводит чудо на нет, и на другое чудо уже не остается надежды. Я хочу сказать, ты начинаешь привыкать к новым ограничениям и уже эти ограничения определяют в дальнейшем все. Вот почему говорят, что Мариус продолжает жить. Все вампиры продолжают где-то существовать - вот во что тебе хочется верить.
В римском обществе не осталось никого из тех, с кем я проводил ночи в давние времена. Вполне возможно, что нет больше и самого общества. С тех пор как до нас доходили хоть какие-то вести оттуда, прошло много лет. Но ведь они по-прежнему где-то существуют, не так ли? В конце концов, мы не можем умереть. Впрочем, теперь все это уже не важно, - со вздохом закончил он.
Намного важнее и гораздо ужаснее было нечто другое, что повергло Армана в глубочайшую бездну отчаяния. И это нечто привело к тому, что, несмотря на жесточайшую жажду, потерю большого количества крови во время нашей с ним драки, несмотря на то что все его тело горело в процессе залечивания нанесенных ему ран, он не испытывал никакого желания выйти наверх и отправиться на охоту. Он предпочитал страдать от жажды и сжигающего тело жара. Он предпочитал быть в нашем обществе.
Хотя он уже предвидел наш ответ и знал, что не сможет и дальше оставаться с нами.
Нам с Габриэль не нужно было ничего говорить, чтобы он понял это. Нам не было необходимости даже мысленно возвращаться к решению этого вопроса. Он знал это так же, как предвидит будущее Господь Бог, потому что сам является его творцом и держит будущее в своих руках.
Невыносимая, мучительная боль! Я заметил, что лицо Габриэль тоже выражает глубочайшую печаль.
- Ты знаешь, я всей душой хочу, чтобы ты отправился вместе с нами, - заговорил я, удивляясь силе собственных чувств. - Но это будет поистине катастрофой для всех нас.
Он никак не отреагировал. Он это знал. Габриэль тоже молчала.
- Я не могу не думать о Мариусе, - признался я.
- Знаю. Но ты почему-то совершенно не думаешь о Тех, Кого Следует Оберегать, и мне это кажется очень странным.
- Это не более чем еще одна легенда из тысяч ей подобных, - ответил я. - Я думаю о Мариусе. Я всегда становлюсь рабом своих привязанностей и навязчивых идей. Это ужасно, что меня так притягивает к себе личность Мариуса, ужасно, что меня так заинтересовал только он один.
- Неважно. Если тебе хочется, думай о нем: "Я отдаю, но это не означает, что сам я теряю".
- Если кто-то так откровенно высказывает собственную боль, следует с уважением отнестись ко всем участникам трагедии. Необходимо постараться понять. Но такие отчаяние и беспомощность находятся за пределами моего понимания. Вот почему я думаю о Мариусе. Его я понимаю. А тебя - нет.
- Почему?
Я молчал. Но разве он не заслужил того, чтобы знать правду?
- Я всегда был бунтарем по натуре, - сказал я. - А ты всегда становился рабом обстоятельств.
- Я был предводителем своего общества!
- Нет, ты был сначала рабом Мариуса, а потом рабом Детей Тьмы. Ты попал под обаяние одного и долго жил под влиянием других. И сейчас ты страдаешь прежде всего от отсутствия чьего бы то ни было влияния. Я содрогаюсь при мысли о том, что ты заставил меня на какое-то время стать совсем не таким, каков я есть на самом деле, чтобы понять все это.
- Ничего страшного, - ответил он, по-прежнему глядя в огонь. - Ты придаешь всему слишком большое значение. Своим рассказом я вовсе не пытался что-либо тебе объяснить. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты в мыслях своих или на словах демонстрировал уважение ко мне, понимание или благодарность. Все мы знаем, что ответ, который ты мне дал, слишком важен, чтобы придавать значение той форме, в которой он выражен, и нам троим известно, что решение окончательно. Одного я никак не могу осмыслить: почему? Неужели я настолько отличаюсь от вас, что меня совершенно невозможно понять? Почему я не могу поехать вместе с вами? Если вы возьмете меня с собой, я сделаю все, что вы захотите. Я буду подчиняться вам во всем.
И вновь я вспомнил о Мариусе и его баночках с темперой на яичном желтке.
- Как мог ты поверить хотя бы единому их слову, после того как они сожгли картины? - спросил я. - Как мог ты отдать себя в их руки?
Я почувствовал его возбуждение и поднимающийся гнев.
Выражение лица Габриэль призывало меня к осторожности, но я не увидел в нем страха.
- А ты? Во что верил ты, когда стоял на сцене театра и смотрел, как публика с воплями пытается выбраться из зала? Именно так рассказывали мне мои подданные: вампир, приводящий в неописуемый ужас зрителей, которые кричат и выбегают на бульвар Тамплиеров. Ты верил в то, что уже не принадлежишь к породе смертных. Знал, что ты больше не один из них. И для этого тебе не потребовалось вмешательство банды демонов в черных капюшонах. Ты знал это и без них. Точно так же не был смертным и Мариус. И я тоже.
- Ну, это совсем другое дело.
- Нет, не другое. Именно поэтому ты презираешь актеров Театра вампиров, которые в эти самые минуты разыгрывают свои маленькие драмы, чтобы вытрясти из карманов прогуливающейся по бульварам публики золотые монеты. Ты не хочешь обманывать и вводить в заблуждение, как это делал Мариус. И это еще в большей степени отдаляет тебя от людей. Ты хочешь прикидываться смертным, но необходимость обмана сердит тебя и заставляет убивать.
- В те минуты на сцене, - возразил ему я, - я выражал свою истинную сущность. Я не обманывал, а поступал как раз наоборот. Мне хотелось каким-то образом продемонстрировать чудовищность собственной натуры в надежде, что это поможет мне вновь вернуться к моим смертным собратьям. Пусть лучше они в страхе убегут, чем не заметят моего существования, думал я тогда. Пусть лучше знают, что я монстр, чем я вечно буду скитаться по миру, никому не известный и не признанный теми, на кого готов был молиться.
- Но из этого ничего хорошего не вышло.
- Не вышло. То, что делал Мариус, гораздо лучше. Он никого не обманывал.
- Конечно же, обманывал. Он одурачил всех!
- Ничего подобного! Он просто нашел способ, позволяющий делать вид, что он живет как обычный смертный. Способ жить вместе со смертными. Он убивал только злодеев и рисовал, как делают это смертные. Когда ты рассказывал о нем, ты заставил меня видеть перед собой ангелов, голубое небо и облака. Он создавал то, что несло в себе доброе начало. И я вижу в нем только мудрость и полное отсутствие тщеславия. Ему не было нужды раскрывать свою истинную сущность. Он прожил тысячу лет и все это время больше верил небесным видениям, которые изображал на своих картинах, чем себе самому.
Арман явно смутился.
- Кого сейчас интересуют дьяволы, рисовавшие ангелов?
- Это всего лишь метафоры, - ответил я. - И на самом деле все это имеет значение! Если ты хочешь возродиться и вновь увидеть перед собой Путь Дьявола, это имеет значение! Существует множество способов нашего существования. Если бы я только мог имитировать жизнь, найти путь...
- То, что ты говоришь, мне непонятно и мало меня интересует. Бог давно от нас отказался.
Габриэль бросила на него быстрый взгляд.
- Ты веришь в Бога? - спросила она.
- Да, я всегда верил только в Бога. Это сатана, наш господин, не больше чем выдумка. И выдуманный господин предал меня.
- Тогда ты действительно проклят! - воскликнул я. - Ибо тебе прекрасно известно, что твое вступление в братство Детей Тьмы было бегством от греха, который на самом деле грехом не был.
Арман вскипел от гнева.
- Ты отчаянно жаждешь того, что никогда не можешь иметь, - возразил он, и голос его неожиданно зазвенел. - Ты смог провести Габриэль и Никола через барьеры, отделявшие их от тебя, но сам никогда не вернешься обратно.
- Почему же ты не в состоянии сделать выводы из собственного рассказа? - спросил я. - Или ты не в силах простить Мариуса за то, что он не предупредил тебя об их существовании и позволил тебе попасть в их руки? И теперь не желаешь принять от Мариуса ничего, даже намека на то, как тебе жить дальше? Я, конечно, не Мариус, но хочу сказать вот что: с того момента как я ступил на Путь Дьявола, я слышал только лишь об одном вампире старше меня по возрасту, который мог бы меня чему-то научить. И этот вампир - Мариус, твой Мастер из Венеции. И сейчас он разговаривает со мной. Он учит меня бессмертию.
- Ты смеешься надо мной!
- Нет, это не насмешка. А твое сердце разрывается при мысли о том, чего у тебя уже не будет - нового объекта для поклонения, другого источника воздействия и влияния на тебя.
Ответом мне было молчание.
- Мы не можем стать для тебя еще одним Мариусом, - снова заговорил я, - или мрачным господином Сантино. Мы не художники, наделенные способностью широкого видения мира, чтобы вести тебя вперед. И не злобные предводители общества, уверенные в своем праве обрекать на гибель тысячи себе подобных. А именно такая власть, великое господство и уверенность в своем праве наставлять других нужны тебе сейчас.
Я невольно вскочил на ноги, подошел поближе к камину и посмотрел на Армана сверху вниз.
Краешком глаза я увидел, что Габриэль едва заметно кивнула мне в знак одобрения и на секунду прикрыла глаза, словно позволив себе наконец вздохнуть с облегчением.
Арман сидел совершенно неподвижно.
- Ты должен пройти через эту пустоту и отыскать то, что заставит тебя продолжать жить. Если же ты пойдешь с нами, то мы помешаем тебе сделать это, а ты погубишь нас.
- Но как же мне пережить все это? - Он поднял на меня полные страдания глаза, и брови его в мучительном раздумье сошлись на переносице. - С чего начать? Вы ходите по земле словно посланники самого Бога! Но для меня реальный мир, мир, в котором жил Мариус, недосягаем. Я никогда в нем не жил. Я бьюсь о стекло, не зная, как проникнуть на другую сторону.
- В этом я не могу тебе помочь.
- Тебе необходимо узнать нынешний век, - вмешалась Габриэль.
Слова ее, сказанные очень спокойным тоном, тем не менее прозвучали как приказание.
Он обернулся в ее сторону.
- Тебе нужно понять, в какое время мы живем, - продолжала она. - С помощью литературы, музыки, искусства вообще. Ты сам сказал, что вышел из-под земли. Так научись теперь жить на ней.
Он молчал. В моем сознании вспыхнули вдруг видения: квартира Ники, в которой все перевернуто вверх дном, кучами сваленная на полу мировая цивилизация.
- А есть ли для этого лучшее место, чем бульвар и театр на нем, которые поистине являются центром жизни и отражением всего, что происходит на свете? - спросила Габриэль.
Он хмуро покачал головой, отказываясь от ее предложения. Но она настойчиво продолжала:
- Ты обладаешь даром предводителя общества, и твои подданные все еще там.
Он издал не то вздох, не то вскрик отчаяния.
- Никола не имеет никакого опыта, - настаивала Габриэль, - он может многое рассказать им о жизни за пределами театра, но не может по-настоящему управлять. Эта женщина, Элени, очень умна, но она с удовольствием уступит тебе место.
- Что для меня в их играх? - прошептал он.
- Это способ существования, - ответила Габриэль. - И это все, что для тебя сейчас важно и нужно тебе.
- Театр вампиров! Я скорее предпочту огонь!
- Подумай хорошенько. Ты не станешь отрицать, что в этом есть своя прелесть и даже совершенство. Все мы не более чем иллюзорные образы тех, кого называют смертными, а театр - иллюзорное воспроизведение того, что называют реальной жизнью.
- Это так отвратительно для меня, - ответил он. - Лестат совершенно справедливо назвал сие пустячной мелочью. Так, кажется?
- Это касалось только Никола, потому что Никола выдумал какую-то поистине фантастическую философию, - покачала головой она. - А ты не должен ничего изобретать, ты просто должен жить так, как жил, когда был учеником Мариуса. Живи и познавай этот век. К тому же Лестат не верит в то, что зло имеет свою цену. А ты веришь. Я знаю, что веришь.
- Я сам есть зло, - с неким подобием улыбки ответил Арман, и мне показалось, что он готов расхохотаться. - Так что это не вопрос веры или неверия. Но неужели ты думаешь, что после трехвекового следования по пути, освященному духовностью, я смогу свернуть на дорогу сластолюбия и разврата. Мы были святыми проповедниками зла! И я не хочу становиться обыкновенным злом!
- Так сделай его необыкновенным! - Габриэль уже проявляла явное нетерпение. - Если ты - зло, то скажи мне, как сластолюбие и разврат могут быть твоими врагами? Разве не подстерегают на каждом шагу человечество искушения мирские, плотские и сатанинские?
Он покачал головой, словно желая сказать, что его это мало волнует.
- Тебя больше волнует духовность, чем зло? - спросил я, пристально глядя ему в глаза.
- Да, - не задумываясь ответил он.
- Но разве ты не знаешь, что духовным и возвышенным может быть даже цвет вина в бокале? - продолжал я. - Выражение лица, звуки скрипки... С таким же успехом духовным может быть и парижский театр. Ведь все в нем создается теми, кто обладает духовностью и через нее воспринимает видения и образы, которые затем воспроизводит на сцене.
Что-то в нем дрогнуло, но он тут же взял себя в руки.
- Силой своей чувственности ты должен обольщать, соблазнять публику, - вновь заговорила Габриэль. - Во имя Бога и во имя дьявола пользуйся всеми возможностями театра так, как сочтешь нужным.
- Разве не были духовными творения твоего Мастера? - спросил я. При мысли о нем и его картинах по телу моему разлилось тепло. - Мог ли кто-либо, глядя на великие произведения того времени, сказать, что они лишены духовности?
- Я и сам задавал себе этот вопрос, - отозвался Арман, - множество раз. Чего в них было больше - духовного или плотского? Становился ли ангел, изображенный на картине, чем-то материальным, или, напротив, трансформировалась материя?
- Независимо от того, что с тобой сделали впоследствии, ты никогда не сомневался в величайшей ценности его работ, - сказал я. - Я уверен в этом. Материальное и в самом деле трансформировалось. Его материальные творения переставали быть просто живописью, они становились магией, точно так же как во время убийства кровь перестает быть просто кровью и становится самой жизнью.
Взгляд его затуманился, но я не уловил каких-либо исходящих от него образов. Какой бы дорогой ни возвращался он в прошлое, он шел по этому пути в полном одиночестве.
- В театре, как и в живописи, - говорила Габриэль, - духовное и плотское существуют рядом. Все мы по натуре склонные к чувствительности демоны. Вот что следует тебе понять и что послужит тебе ключом к дальнейшей жизни.
Он на мгновение прикрыл глаза, словно желая скрыть от нас свои чувства.
- Иди к ним и вслушайся в музыку, которую исполняет Ники, - убеждала Габриэль. - Твори вместе с ними в Театре вампиров. Ты должен уйти от того, что разрушало тебя, к тому, что заставит тебя испытывать удовлетворение. В противном случае у тебя не останется никакой надежды.
Не знаю, стоило ли ей говорить с ним так резко и откровенно.
Однако он вдруг кивнул головой, и губы его сжались в горькой усмешке.
- Важно только понять вот что, - тихо продолжала она, - ты всегда бросаешься в крайности.
Он смотрел на нее непонимающим взглядом. Возможно, до него просто не доходил смысл ее последних слов. Мне же показалось, что она чересчур жестоко поступает с ним, говоря столь горькую правду. Он, однако, ничего не возразил. Лишь его лицо стало вдруг задумчивым и гладким, как у ребенка.
Он долго сидел, молча глядя на огонь, потом заговорил снова:
- Но зачем вам вообще уезжать? У вас теперь не осталось здесь врагов. Никто не собирается воевать с вами и изгонять вас отсюда. Почему вы не можете управлять этим маленьким обществом вместе со мной?
Означали ли его слова, что он согласен присоединиться к остальным и стать членом маленькой труппы театра на бульваре?
Он больше не спорил со мной. Только спрашивал, почему я не могу создать эту... как я назвал ее?.. имитацию жизни там же, на бульваре, если уж мне это так необходимо.
Однако, задавая этот вопрос, он едва ли рассчитывал получить мое согласие. Он отлично знал, что я не в состоянии видеть этот театр, не в силах видеть Никола. Даже сама идея исходила не от меня, предложение было сделано ему Габриэль. Он понимал и то, что настаивать и уговаривать нас уже поздно и бесполезно.
- Мы не можем жить среди нам подобных, Арман, - в конце концов ответила за меня Габриэль.
Это был наиболее правдивый и точный ответ, подумал я, удивляясь тому, что сам не осмелился высказать его вслух.
- Путь Дьявола - вот что нам нужно, - сказала Габриэль. - И нам вполне достаточно друг друга. Возможно, когда-нибудь, через много-много лет, после того как мы побываем во множестве мест и увидим тысячи вещей, мы возвратимся сюда. И тогда соберемся вместе и побеседуем так же, как этой ночью.
Казалось, он отнесся к ее словам довольно спокойно, однако узнать, о чем он думает, было теперь невозможно.
Мы долго сидели молча. Не знаю, сколько времени мы провели в полной тишине.
Я старался не думать больше ни о Мариусе, ни о Ники. У меня уже не было ощущения грозящей мне опасности, но я испытывал страх перед близкой разлукой, которая, я был уверен, будет горькой и печальной. К тому же меня мучила вина за то, что, получив в подарок от этого юноши удивительную повесть его жизни, я слишком мало смог дать ему взамен.
Тягостное молчание прервала наконец Габриэль. Она поднялась со своего места и подошла к скамье, на которой он сидел.
- Арман, мы уезжаем. Если это будет зависеть от меня, то уже завтра к полуночи мы будем очень далеко от Парижа.
Он смотрел на нее спокойно и обреченно. Понять, какое решение он в конце концов принял, было невозможно.
- Даже если ты не захочешь присоединиться к остальным в театре, прими от нас хотя бы то немногое, что мы в состоянии тебе дать. У моего сына достаточно денег, чтобы облегчить тебе вступление в этот совершенно новый для тебя мир.
- Ты можешь жить в башне, сделать ее своим убежищем, - добавил я. - Пользуйся ею столько, сколько сам захочешь. Магнус считал, что это вполне безопасное место.
После минутного размышления он кивнул с угрюмой вежливостью, но не произнес ни слова.
- Позволь Лестату дать тебе достаточно золота, чтобы ты мог жить как настоящий джентльмен, - продолжала Габриэль. - Все, что мы попросим у тебя взамен, это оставить в покое бывших членов твоего общества, если ты не захочешь вновь стать их предводителем.
Он вновь пристально посмотрел на огонь, и его спокойное лицо стало невероятно красивым. Потом молча кивнул. Но этот жест означал лишь то, что он слышал обращенные к нему слова, но отнюдь не значил обещание чего-либо.
- Если ты не пойдешь к ним, - медленно заговорил я, - то, по крайней мере, не причиняй им вреда. Не причиняй вреда Никола.
После этих слов выражение его лица слегка изменилось. Мне показалось, что на губах его промелькнула слабая улыбка. В обращенных ко мне глазах я прочел презрение.
Я отвернулся, но этот взгляд нанес мне сокрушительный удар.
- Я не хочу, чтобы ему причиняли боль, - повторил я напряженным шепотом.
- Не правда. Ты хочешь, чтобы его уничтожили, - так же шепотом ответил он. - Чтобы тебе больше не пришлось ни бояться, ни страдать из-за него.
Презрение на его лице было теперь совершенно очевидным.
- Арман, - вмешалась в разговор Габриэль, - он не представляет никакой опасности. Эта женщина вполне сможет держать его в руках. Но он может научить всех вас очень многому, что касается нынешних времен, если, конечно, вы прислушаетесь к тому, что он будет говорить.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Лицо Армана вновь стало нежным и красивым.
И вдруг он с необычайной галантностью взял руку Габриэль и крепко сжал ее. Оба они встали, он отпустил ее руку, отступил на шаг и расправил плечи. Потом посмотрел на нас обоих.
- Я пойду к ним, - голос его звучал мягко. - И возьму то золото, которое вы мне предлагаете. Я найду себе убежище в этой башне. Я научусь всему, что сможет мне дать ваш обожаемый птенчик. Но я поступаю так только потому, что все это плавает на поверхности огромной бездны, в которую я погружаюсь. Однако я не утону, а сначала пойму и постигну все до конца. Я не оставлю вам в распоряжение вечность без... без последней битвы.
Я пристально всматривался в него, но не смог уловить ни одной мысли, способной прояснить смысл этих слов.
- Возможно, что по прошествии многих лет ко мне вновь вернутся желания, аппетит и даже страсть. Быть может, когда мы встретимся в другом веке, эти понятия перестанут быть для меня абстрактными. Я стану таким же бодрым, как вы, вместо того чтобы быть слабым отражением вашей энергии. И тогда мы обсудим все проблемы бессмертия и великой мудрости. Тогда поговорим о покорности и мщении. А сейчас достаточно того, что я признаюсь в своем желании встретиться с вами снова. Я искренне хочу, чтобы в будущем пути наши непременно пересеклись. И только по этой причине я сделаю то, о чем вы меня просите, но чего на самом деле не хотите: я пощажу вашего злосчастного Никола.
У меня вырвался громкий вздох облегчения. Однако меня тревожил новый тон его слов - они звучали очень мощно и уверенно. Со мной говорил сейчас новый вождь общества, несомненно обладающий могуществом и силой воли. Не оставалось никаких сомнений в том, что он способен выжить в любых обстоятельствах, как бы ни рыдала, ни разрывалась от горя его осиротевшая душа.
И вдруг на лице его стала медленно появляться такая восхитительная и одновременно печальная улыбка, что оно сделалось поистине прекрасным. Он вновь превратился в святого с полотен да Винчи, точнее, в маленького бога кисти Караваджо. На мгновение мне показалось, что он вообще не способен причинить кому-либо вред и не может представлять ни для кого опасность. Он был сияющим воплощением всей доброты и мудрости мира.
- Помни мои предостережения, - сказал он, - и забудь о моих проклятиях.
Мы с Габриэль кивнули одновременно.
- А если я буду вам нужен, - продолжал Арман, - вы всегда найдете меня здесь.
И тут Габриэль сделала поистине удивительную вещь: она обняла и поцеловала его. Я последовал ее примеру.
Он был таким нежным и трогательным в наших объятиях... Мысленно он дал нам понять, что уходит к своему обществу и что завтра вечером мы сможем найти его там.
В следующее мгновение он исчез. Мы с Габриэль снова остались одни, словно его никогда и не было рядом с нами. В башне стояла абсолютная тишина. Слышался только шум ветра в лесу за ее стенами.
Я поднялся наверх, подошел к распахнутым настежь воротам и долго смотрел на простирающиеся передо мной погруженные в спокойствие поля.
Я любил его. И это чувство было для меня таким же недоступным для понимания, как и он сам. И в то же время я был рад, что все закончилось. Рад, что мы можем продолжать спокойно жить. Я долго стоял, прислонившись к прутьям решетки и глядя на далекий лес и на окутанное туманом сияние городских огней, отражающееся в опускающихся все ниже и ниже облаках.
И охватившая меня печаль была связана не только с его уходом, но и с Ники, и с Парижем, и со мной самим...
Глава 5

Вернувшись в склеп, я увидел, что Габриэль вновь растапливает остатками дров камин. Она медленными, усталыми движениями подбрасывала поленья, и на ее лице играли красные отсветы пламени, искрами отражающиеся в глазах.
Я тихо опустился на скамью и стал наблюдать за нею, за красными языками пламени, взлетающими на фоне почерневших камней.
- Дал ли он тебе то, чего ты ожидала? - спросил я.
- В некотором роде да, - ответила она. Отложив в сторону кочергу, она села напротив меня и оперлась руками о скамью, так что ее волосы волнами рассыпались по плечам. - Хочу тебе сказать, что меня совершенно не волнует, встречу ли я когда-либо еще кого-то из нам подобных, - холодно заговорила она. - Хватит с меня легенд, проклятий и печалей. Я устала от невыносимой человечности, которая больше всего удивила меня во всем том, что мне пришлось узнать о вампирах. Я снова готова к жизни в этом мире, Лестат, так же как и в ту ночь, когда умерла.
- Но как же Мариус?! - взволнованно воскликнул я. - Матушка, ведь на свете существуют очень древние вампиры, которые совсем по-другому пользуются своим бессмертием!
- Ты в этом так уверен? Лестат, воображение заводит тебя слишком далеко. История Мариуса больше походит на сказку.
- Нет, ты не права.
- Значит, этот сиротка-демон сумел обмануть не только таких же, как он сам, сельских чумазых дьяволов, но и бывшего лорда, чуть ли не само божество! Уверяю тебя, любой деревенский мальчишка, проводящий время в мечтах возле кухонного очага, умеет рассказывать сказки ничуть не хуже.
- Матушка, но он не мог выдумать Мариуса. Возможно, что мое воображение развито чересчур сильно, но он-то почти совершенно лишен его. Я уверен, он видел все своими глазами!...
- Об этом я как-то не подумала, - ответила она с легкой улыбкой. - Но он вполне мог позаимствовать историю Мариуса из тех древних легенд и сказок, которые слышал когда-то...
- Нет, Мариус действительно существовал, как продолжает существовать и поныне. И он такой не один, есть другие, похожие на него. Есть Дети Тысячелетий, которые поступили с обретенными ими способностями гораздо мудрее и лучше, чем Дети Тьмы.
- Лестат, сейчас самое главное, чтобы мы сумели как следует воспользоваться своим даром, - сказала она. - Что я прежде всего узнала от Армана, так это то, что все бессмертные воспринимают смерть как нечто очень соблазнительное, чему они не в силах сопротивляться. И что им никак не удается подавить в себе стремление к смерти и собственную человечность. И вот теперь в своих странствиях по миру я хочу воспользоваться полученными знаниями как щитом. Я говорю сейчас не о постоянно изменяющемся суетном мире, которого так боятся и который вечно считают опасным эти существа, а о том мире, который вечно остается неизменным.
Отбросив назад волосы, она снова стала смотреть на огонь.
- Я мечтаю о покрытых снегом горах, - тихо промолвила она, - о бескрайних пустынях и непроходимых джунглях, об обширных лесах на севере Америки, куда, как говорят, не ступала нога белого человека. - Она перевела взгляд на меня, и лицо ее слегка смягчилось. - Подумай об этом. Нет такого места, куда бы мы не могли отправиться. И если Дети Тысячелетий действительно существуют, то, быть может, они обитают именно там. Вдали от суетного мира людей.
- Но если это так, как же удается им выжить? - спросил я, видя перед своими глазами тот мир, к которому привык, мир, наполненный людьми и всем тем, что сделано их руками. - Ведь человек служит для нас источником питания и жизни.
- О, в этих лесах бьется множество других сердец, - мечтательно ответила она. - И в них течет кровь, которую может взять тот, кому она необходима... Теперь мне по силам сделать то, что делал когда-то ты. Теперь я сама могла бы сразиться с волками... - Голос ее затих, и она глубоко задумалась. - Самое главное, Лестат, - после долгого молчания вновь заговорила она, - это то, что мы отныне можем делать все, что только пожелаем. Мы абсолютно свободны!
- Я был свободен и прежде, - сказал я. - Меня мало заботило, о чем собирался поведать нам Арман. Но Мариус! Я уверен, что Мариус жив. Я это чувствую. Я чувствовал это еще тогда, когда Арман рассказывал нам свою историю. А Мариусу известно так много! Речь не о том, что он знает о нас с тобой или о Тех, Кого Следует Оберегать, нет, но он знает все о жизни вообще и о том, как преодолевать время.
- Что ж, если тебе это так необходимо, пусть он будет для тебя святым покровителем.
Ее слова меня рассердили, и я замолчал. Откровенно говоря, все эти разговоры о джунглях и густых лесах пугали меня. На память пришли слова, сказанные Арманом, когда он пытался поссорить и разлучить нас с Габриэль. Уже тогда, когда я слушал его тщательно обдуманные речи, я не сомневался, что вскоре непременно их вспомню. Итак, подумал я, подобно смертным, все мы отличаемся друг от друга, и вполне возможно, что наши разногласия проявляются в более сильной форме, так же как наши страсть и любовь.
- Есть, правда, одна деталь, один намек... - глядя в огонь, произнесла Габриэль. - Мелочь, которая делает возможной правдивость рассказа о Мариусе.
- Таких намеков и мелочей тысячи, - возразил я.
- Помнишь, он сказал, что Мариус всегда убивал только злодеев? - продолжала она. - И он назвал злодея Тифоном, убийцей собственного брата.
- Я думал, что он говорит о Каине, убившем Авеля, - ответил я. - Именно Каина я видел перед собой, когда слушал его рассказ об этом, хотя он назвал другое имя.
- Именно об этом я и говорю. Арман и сам не понимал, о каком Тифоне идет речь, он только повторил имя. Но я знаю, о ком он на самом деле говорил.
- Расскажи мне.
- Это персонаж мифов Древней Греции и Рима. Здесь имелась в виду история египетского бога Осириса, убитого своим братом Тифоном, который хотел стать царем Подземного мира. Арман, конечно же, мог прочесть об этом у Плутарха, но он явно не знаком с древним мудрецом.
- Теперь ты понимаешь, что Мариус действительно существует? Утверждая, что тот жил уже целое тысячелетие, Арман говорил правду.
- Все может быть, Лестат, все может быть...
- Матушка, расскажи мне еще раз, расскажи эту египетскую сказку!
- Лестат, у тебя впереди еще много лет, чтобы самому прочитать обо всем. - Она поднялась и наклонилась, чтобы меня поцеловать. Как всегда, перед рассветом она двигалась медленнее, чем обычно, и была очень холодной. - Что же касается меня, то я навсегда покончила с книгами. Я читала их тогда, когда больше ничего не могла делать. - Она взяла мои руки в свои. - Пообещай мне, что завтра же мы отправимся в путь. И что мы не увидим предместий Парижа до тех пор, пока не объедем весь свет и не побываем на другой стороне земли.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

Что-то правил GolDiVampire - Среда, 09 Май 2012, 00:52

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:53 | Сообщение # 26

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

- Мы сделаем так, как ты захочешь.
Она обратила лицо к звездам.
- Но куда ты идешь? - спросил я, следуя за ней и видя, что она открывает ворота и направляется к росшим неподалеку деревьям.
- Я хочу проверить, смогу ли я спать просто в земле, - ответила она, оглядываясь на меня через плечо. - Если завтра я не проснусь, ты будешь знать, что у меня ничего не вышло.
- Но это же чистейшей воды безумие! - воскликнул я, приходя в ужас от самой идеи.
Она продолжала идти вперед, а затем под сенью толстых вековых дубов встала на колени и принялась руками раскапывать скрытую под опавшими листьями мокрую землю. Зрелище было поистине ужасным: прекрасная колдунья с белокурыми волосами, словно дикий зверь, бешено царапающая ногтями землю.
Поднявшись с коленей, она на прощанье послала мне воздушный поцелуй. Потом, собрав всю свою волю, она спустилась в яму, и земля поглотила ее. Я остался один и, не веря своим глазам, смотрел на то место, где она только что стояла. Земля сомкнулась, и листья легли таким ровным слоем, как будто их вообще никто не тревожил.
Я пошел прочь от леса. Я направлялся на юг от башни. Все убыстряя и убыстряя шаг, я принялся что-то тихо напевать себе под нос, возможно, это была мелодия, которую исполняли скрипки на балу в Пале-Рояле.
При мысли о том, что мы действительно покидаем Париж, а значит, и Никола, и Детей Тьмы, и их предводителя, о том, что многие годы не суждено мне видеть ничего, что было бы мне знакомо, меня вновь охватила тоска. И, несмотря на все свое желание быть свободным, я едва не заплакал.
Оказалось, однако, что, сам того не сознавая, я шел с определенной целью. Примерно за полчаса или около того до рассвета я обнаружил, что нахожусь возле развалин старинного постоялого двора на почтовой дороге. Эта своего рода застава неподалеку от заброшенной деревни давно уже развалилась, и только крепко сложенные, намертво скрепленные раствором стены остались стоять, почти не тронутые временем.
Достав острый кинжал, я принялся высекать в мягком камне надпись:
"МАРИУС, ОДИН ИЗ ДРЕВНИХ! ЛЕСТАТ ИЩЕТ ТЕБЯ! СЕЙЧАС МАЙ 1780 ГОДА, И Я ОТПРАВЛЯЮСЬ К ЮГУ ОТ ПАРИЖА, В СТОРОНУ ЛИОНА. ПОЖАЛУЙСТА, ОТЗОВИСЬ!"
Отойдя на несколько шагов, я подумал о том, что совершил величайшую глупость. Упомянув имя одного из бессмертных и написав его на камне, я нарушил Законы Тьмы. Однако мысль об этом почему-то доставляла мне несказанное удовольствие. В конце концов, я никогда не любил законы.

ЧАСТЬ VI

ПУТЕМ ДЬЯВОЛА ОТ ПАРИЖА ДО КАИРА

Глава 1

В последний раз в восемнадцатом веке мы видели Армана стоящим вместе с Элени, Никола и остальными актерами-вампирами перед дверью театра Рено. Они смотрели вслед нашему экипажу, выезжающему на бульвар и вливающемуся в общий поток оживленного движения.
Чуть раньше я застал его в своей гримерной, где он вел какой-то странный разговор с Никола, причем Ники, как всегда, горячился, и его высказывания были полны горького сарказма. Арман был в парике и темно-красном сюртуке, и мне показалось, что он уже успел обрести какое-то новое достоинство, словно с каждой минутой, прожитой после гибели прежнего общества, он становился все сильнее и могущественнее.
В эти последние проведенные вместе и поистине ужасные для меня мгновения мы с Ники не нашли, что сказать друг другу. Арман же с благодарностью принял от меня ключи от башни и значительную сумму денег вместе с заверениями в том, что в случае необходимости он всегда может получить у Роже столько золота, сколько нужно.
Мысли его были полностью закрыты от меня, но он снова пообещал, что никогда не причинит зла Никола. Когда мы наконец попрощались, я был уверен, что Ники сумеет выжить в этом обществе и что мы с Арманом отныне стали друзьями.
К концу первой же ночи, как и намеревались, мы были уже далеко от Парижа. В последовавшие за этим месяцы мы побывали в Лионе, Турине, Вене, потом отправились в Прагу, Лейпциг, Санкт-Петербург и снова на юг - в Италию, где застряли на многие годы.
В конце концов мы добрались сначала до Сицилии, после чего поехали на север - в Грецию и Турцию, а потом снова на юг - через древние города Малой Азии в Каир. Там мы на какое-то время остановились.
Везде, где мы бывали, я оставлял на стенах послания Мариусу.
Иногда это было всего лишь несколько строк, нацарапанных лезвием ножа. В других местах я проводил многие часы, выбивая долотом на камне свои сообщения. И повсюду я указывал свое имя, дату и следующий пункт нашего путешествия, и каждое послание заканчивал одними и теми же словами: "МАРИУС, ОТЗОВИСЬ!"
Что касается старинных обществ, мы встречали их повсюду, но с первого же взгляда было совершенно ясно, что старые законы и порядки нарушаются везде без исключения. Редко где им следовали больше чем трое или четверо вампиров, досконально помнивших прежние ритуалы. Как только они понимали, что нас не интересуют ни сами они, ни то, чем они занимаются, они оставляли нас в покое.
Гораздо интереснее было встречать отдельных обманщиков в обществе смертных - одиноких вампиров, которые вели собственную тайную жизнь и не хуже нас умели притворяться обыкновенными смертными. Правда, нам ни разу не удалось подойти к таким существам достаточно близко. При виде нас они обращались в бегство, так же, наверное, как убегали от членов старинных обществ. В их глазах я не видел ничего, кроме страха, и потому даже не пытался их преследовать.
И все же мне, как ни странно, было приятно думать, что я не первый аристократ-демон, который запросто посещает балы и бродит по комнатам в поисках своей очередной жертвы, - этакий смертоносный джентльмен, истинное воплощение представителя нашего племени, который вскоре станет героем прозы, поэзии и дешевых изданий "романов ужасов". Было очень много других мне подобных.
Однако нам предстояло встретить на своем пути и более странных созданий тьмы. В Греции, например, мы обнаружили демонов, которые не знали своего происхождения, иногда нам попадались безумцы, не умевшие ни мыслить, ни говорить. Они нападали на нас, словно мы были обыкновенными смертными, и с воплями бежали прочь, стоило нам произнести молитву.
Вампиры Стамбула обитали в домах, спрятавшись за высокими стенами и крепкими воротами, оборудовали для себя могилы в собственных садах. Они одевались так, как это было принято в их краях среди смертных, и в тех же развевающихся широких одеждах охотились на ночных улицах.
Но даже они приходили в ужас, видя, как я спокойно живу среди французов и венецианцев, разъезжаю в экипажах, присутствую на приемах в европейских посольствах и домах их служащих. Они выкрикивали вслед нам угрозы, но, стоило нам повернуться к ним лицом, в панике мчались прочь, чтобы затем появиться и преследовать нас снова.
Призраки, обитавшие в мавзолеях мамелюков, были злобными и отвратительными. Ими управляли вожди с глубоко посаженными, ввалившимися глазами, которые жили в развалинах Коптского монастыря. Эти вожди заставляли их ревностно следовать древним законам и исполнять полные восточной магии ритуалы, во время которых они взывали ко множеству демонов и злых духов с очень странными именами. Несмотря на весьма злобные угрозы в наш адрес, они старались держаться от нас подальше, хотя наши имена были им хорошо известны.
За долгие годы мы не узнали от этих существ ничего нового. Откровенно говоря, меня это ничуть не удивило.
Хотя многие демоны, жившие в разных местах, слышали легенды о Мариусе и других древнейших вампирах, никому и никогда не приходилось с ними встречаться. Для них даже Арман превратился в легендарную личность, и они часто задавали мне вопрос: "Неужели вы видели Армана своими глазами?" Нигде мне не встретился по-настоящему древний вампир. Ни один из тех, кого я видел, не был действительно притягательной личностью, обладающей великой мудростью или необычайными способностями. Никого нельзя было назвать поистине неординарным существом, в ком Темный Дар произвел интересующие меня заметные перемены.
В сравнении с ними Арман был поистине божеством Тьмы. Равно как и мы с Габриэль.
Однако я забегаю вперед.
Еще почти в самом начале, только-только приехав в Италию, мы получили достаточно полное и доставившее нам удовольствие представление о древних ритуалах. Члены римского общества встретили нас с распростертыми объятиями.
- Милости просим на наш шабаш, - говорили они. - Приходите в наши катакомбы и присоединяйтесь к нам в пении гимнов.
Они прекрасно знали, что мы стали виновниками уничтожения парижского общества, что мы одолели великого обладателя всех тайн Тьмы Армана. Но они были далеки от того, чтобы относиться к нам с презрением. Напротив, они не понимали, почему Арман отказался воспользоваться своей властью и почему его общество не претерпело со временем никаких перемен.
Ибо даже здесь, где ритуалы исполнялись с таким мастерством и чувственностью, что у меня перехватывало дыхание, вампиры, постоянно сталкивающиеся с людьми, не имели ничего против, если в силу обстоятельств им приходилось выдавать себя за смертных. То же самое можно сказать о двух вампирах, встреченных нами в Венеции, и еще о многих, с которыми позже мы столкнулись во Флоренции.
Одетые в черное, они смешивались с толпой в опере или в темных коридорах больших особняков во время даваемых там балов и банкетов, иногда даже посещали переполненные людьми скромные таверны и кабачки, чтобы поглазеть на смертных, сидя с ними буквально бок о бок. В тех краях, как нигде больше, они любили одеваться по моде того времени, в которое родились, и зачастую, когда сами того хотели, выглядели по-королевски нарядно, надев на себя множество драгоценностей и других украшений.
Однако они по-прежнему спали в своих зловонных могилах и с воплями убегали от любого проявления или знака божественной власти. И по-прежнему до самозабвения предавались ритуалам своих великолепных и одновременно жутких шабашей.
В сравнении с ними парижские вампиры были гораздо более примитивны, грубы и по-детски наивны. Мне кажется, однако, что именно развращенность парижан, их любовь к мирским развлечениям заставили Армана и его подданных держаться как можно дальше от общества смертных.
Чем более светским становился Париж, тем крепче цеплялись вампиры за магию старинных обрядов. Итальянские же собратья существовали среди людей глубоко верующих, жизнь которых строго регламентировалась обрядами Римско-католической церкви и которые почитали зло в не меньшей степени, чем церковные законы. Однако в целом образ жизни демонов значительно отличался от того, которому следовали в Италии смертные, а потому итальянские вампиры существовали как бы в двух разных мирах. В ответ на мой вопрос, верят ли они в старинные обряды, они лишь пожали плечами. Шабаши доставляли им огромное удовольствие. Разве нам с Габриэль они не нравятся? Ведь мы тоже в конце концов приняли в них участие.
- Приходите к нам, когда захотите, в любое время, - говорили нам римские вампиры.
Что же касается парижского Театра вампиров, вызвавшего в нашей среде по всему миру самый настоящий скандал, что ж, они поверят в реальность его существования только после того, как увидят его своими глазами. Вампиры, выступающие на сцене, вампиры, своими трюками и способностью к перевоплощению доводящие до исступления толпы смертных... это так по-парижски, говорили они. И при этом смеялись.
Все это время я, конечно же, получал самые полные сведения о театре. Еще прежде, чем мы достигли Санкт-Петербурга, я получил от Роже обширнейший и подробнейший отчет о "хитростях" новой труппы.
"Они ведут себя как огромные деревянные куклы, - писал Роже. - К их щиколоткам, запястьям и макушкам со стропил спускаются золотые нити, которые создают впечатление, что, когда они исполняют свои восхитительные танцы, ими кто-то управляет. На их белых щеках горят красные пятна румян, а огромные глаза похожи на стеклянные бусины. Трудно даже поверить, что можно достичь подобного совершенства в изображении неживых существ.
Еще одной достопримечательностью театра является прекрасный оркестр. Музыканты, чьи лица неподвижны и раскрашены точно так же, как и лица актеров, изображают механических кукол. Они похожи на игрушечных музыкантов на шарнирах, которых можно купить в лавке и которые, стоит только повернуть ключ, начинают играть на своих крошечных инструментах, бить в миниатюрные барабаны и дуть в такие же трубы, но при этом звучит настоящая музыка.
Их представления настолько великолепны, что в публике нередко возникают горячие споры по поводу того, куклы это или все же живые люди. Некоторые утверждают, что все они сделаны из дерева, а их голоса мы слышим благодаря чревовещанию.
Что же касается самих пьес, то они весьма необычны и могли бы производить довольно тягостное впечатление, если бы не были созданы столь талантливо и великолепно.
Самой большой популярностью пользуется драма, в которой призрак-вампир поднимается из могилы прямо через люк в полу сцены. Это существо со спутанной копной волос и длинными когтями поистине ужасно. И подумать только! Он тут же влюбляется в огромную деревянную куклу, даже не догадываясь о том, что она неживая. Не в силах напиться крови из ее деревянного горла, вампир вскоре погибает, и в ту же минуту оказывается, что сделанная из дерева марионетка на самом деле живая женщина. В финале она со злобной улыбкой пляшет над телом поверженного демона.
Уверяю вас, когда я смотрю эту пьесу, кровь стынет у меня в жилах. Однако зрители просто ревут от восторга и бешено аплодируют.
В другой небольшой сценке танцоры-марионетки встают в круг возле девушки и уговаривают ее позволить опутать себя золотыми нитями, словно она тоже марионетка. Печальный результат их действий заключается в том, что в конце концов девушку заставляют танцевать до тех пор, пока жизнь не покинет ее тело. Красноречивыми жестами она умоляет освободить ее, однако актеры только смеются и прыгают вокруг, пока девушка окончательно не угасает.
Музыка божественна. Она напоминает о цыганах, играющих на деревенских ярмарках. Руководит оркестром месье Ленфен. Именно его игра на скрипке чаще всего служит причиной высоких цен на билеты.
Как ваш адвокат я хочу дать вам совет: потребуйте себе часть прибыли, которую приносит столь замечательный театр. Очереди на каждое его представление выстраиваются по всей длине бульвара".
Письма Роже всегда выбивали меня из колеи. Они заставляли трепетать мое сердце, и часто я думал: а чего же я на самом деле ожидал от труппы? Почему их предприимчивость и фантазия так меня удивляют? В конце концов, на такого рода вещи способен любой из нас.
К тому времени, когда я обосновался в Венеции, где прожил довольно долго в тщетных поисках картин, написанных Мариусом, я успел получить весточки и от самой Элени. Письма ее были написаны с исключительным мастерством, присущим вампирам.
Она писала, что их театр стал самым любимым местом ночных развлечений в Париже. Со всей Европы стекались к ним в театр "актеры" в надежде быть принятыми в труппу. А потому труппа выросла теперь до двадцати "актеров", и такое количество было более чем достаточным даже для столь огромного города, как Париж.
"Мы принимаем в труппу только самых умных и действительно обладающих выдающимися способностями, - сообщала Элени, - но превыше всего, как вы понимаете, мы ценим осторожность и тайну. Нам не нужны скандалы".
Что же касается нашего "Дорогого Скрипача", то о нем Элени писала с большой симпатией, утверждая, что он является их главным вдохновителем, что он пишет поистине гениальные пьесы, черпая сюжеты для них из прочитанных когда-то книг.
"Но вне работы он бывает иногда просто невыносим. Приходится постоянно следить за ним, дабы он в огромных количествах не пополнял наши ряды. Он совершенно неразборчив в своих аппетитах. А иногда говорит незнакомцам такие ужасные вещи, что только здравый смысл, к счастью, мешает им поверить его рассказам".
Иными словами, Никола пытается создать новых вампиров и не желает соблюдать осторожность во время охоты.
"Откровенно говоря, его может усмирить только Наш Старший Друг, - речь, конечно же, шла об Армане, - лишь на него мы главным образом и можем положиться. Он добивается этого с помощью самых страшных угроз. Однако и они не всегда оказывают влияние на Скрипача. Он часто говорит о старинных обрядах, ритуальных кострах и переходе в иную форму существования.
Нельзя сказать, однако, что мы не любим его. Хотя ради вас мы заботились бы о нем в любом случае. А Наш Старший Друг проявляет к нему поистине исключительное внимание. И все же, должна вам признаться, в старые времена такие, как он, долго не жили.
Что же касается Нашего Старшего Друга, думаю, вы его сейчас едва ли узнаете. У подножия вашей башни он построил для себя огромный особняк и живет в нем в окружении прекрасных картин и книг, больше похожий на ученого джентльмена, которому почти нет дела до окружающего реального мира.
Каждый вечер тем не менее он подъезжает к театру в своем черном экипаже и смотрит каждое наше представление, сидя за занавеской в собственной ложе.
После спектакля он неизменно приходит к нам за кулисы, чтобы уладить наши споры, дать указания, как он делал это всегда, и пригрозить в очередной раз нашему Божественному Скрипачу. Но сам он никогда не выходит на сцену и не принял участия ни в одном из наших представлений. Именно он набирает новичков в труппу. Как я уже говорила, претенденты приезжают отовсюду. Нам нет необходимости их искать. Они сами стучатся в нашу дверь...
Возвращайтесь, - писала она в заключение, - мы покажемся вам намного более интересными личностями, чем прежде. У нас имеются кое-какие темные чудеса, о которых я не решаюсь рассказать вам в письме. В истории нам подобных мы поистине произвели переворот и сияем, словно звезды. И мы не могли выбрать лучшего момента во всей истории этого великого города, чтобы проявить маленькие чудеса собственной изобретательности. Но только благодаря вам мы так великолепно сейчас живем. Почему вы покинули нас? Вернитесь домой!"
Я хранил эти письма так же бережно, как письма своих братьев из Оверни. В своем воображении я ясно видел актеров-марионеток. Отчетливо слышал плач скрипки Никола. Представлял себе, как подъезжает к театру в черном экипаже Арман и проходит в свою ложу. В довольно туманных и необычных выражениях я даже описал все это в своих посланиях Мариусу, лихорадочно работая в темноте долотом, пока все смертные спали.
Однако мне не было пути обратно в Париж независимо от того, насколько я чувствовал себя одиноким. Моим возлюбленным и учителем стал для меня окружающий мир. Я был буквально заворожен соборами и замками, музеями и дворцами, встречавшимися во время путешествия. Везде, где бы я ни был, я старался вникнуть в самую суть общества смертных. Я впитывал в себя их сплетни и развлечения, литературу и музыку, архитектуру и живопись.
Перечисление того, что я изучал, что пытался понять и постичь, заняло бы целые тома. Я был очарован пением цыганских скрипок и мастерством уличных кукольников, звуками высочайших сопрано в золоченых залах оперных театров и в церковных хорах. Я бывал в борделях и игорных домах, посещал портовые кабачки, где пили и дрались матросы. Повсюду я читал местные газеты и торчал в тавернах, заказывая еду, к которой даже не притрагивался, только лишь затем, чтобы она стояла передо мной для отвода глаз и таким образом давала мне возможность посидеть рядом со смертными. Я настойчиво вступал с ними в разговоры и заказывал для них бесчисленное количество вина, вдыхал дым их сигарет и сигар, позволял этим смертным запахам впитываться в мою одежду и волосы.
А в те часы, когда не бродил по улицам, я странствовал по другому царству - царству книг, которое все долгие годы моей смертной жизни дома принадлежало исключительно Габриэль.
Еще до приезда в Италию я в достаточной степени выучил латынь и теперь мог читать классиков. В старинном венецианском дворце, ставшем местом моего обитания, я собрал огромную библиотеку и часто ночи напролет просиживал за чтением.
Конечно же, первое, что меня заворожило, это легенда об Осирисе, которая возвращала меня к истории жизни Армана и загадочным словам, сказанным Мариусом. Я просмотрел все версии этой легенды, и то, что я прочел, потрясло меня до глубины души.
Легенда повествует о древнем царе Осирисе, человеке, наделенном величайшими добродетелями, который отвратил египтян от каннибализма и научил их выращивать посевы и делать вино. Его брат Тифон уничтожил его - и каким же образом?! Он обманом уговорил Осириса лечь в ящик, сделанный точно по его мерке, а потом наглухо заколотил крышку. Затем Тифон бросил ящик с Осирисом в реку. Когда верная жена Осириса Исида нашла ящик с телом мужа, Тифон снова напал на брата и на этот раз расчленил его тело. Впоследствии были найдены все части тела Осириса, кроме одной.
Так почему же Мариус вспомнил именно об этом мифе? И разве случайно пришла мне на ум мысль о том, что все вампиры спят в гробах, которые не что иное, как сделанные по их размерам ящики? В таких гробах спали даже несчастные и нищие обитатели кладбища Невинных мучеников. Магнус тоже говорил мне, что я должен спать в том саркофаге, который он мне оставил, или в ином, похожем на тот. Что же касается ненайденной части тела Осириса, что ж, только одна часть нашего тела не подвергается воздействию Темного Дара... Мы можем говорить, слышать и видеть, способны ощущать вкус, дышать, двигаться так же, как смертные, но утрачиваем способность к размножению. Этой возможности лишен был и Осирис. Вот почему он стал царем подземного мира мертвых.
Был ли он одновременно и божеством вампиров?
Меня потрясло еще одно. Осирис также был у египтян и богом вина, тем, кого позднее греки называли Дионисом. А Дионис являлся также "темным божеством" театра, дьявольским божеством, о котором давным-давно рассказывал мне Ники. И теперь наш театр в Париже полон вампиров. Нет, это уже слишком!
Я едва дождался Габриэль, чтобы поделиться с нею своим открытием.
Однако она отнеслась к нему совершенно равнодушно, сказав, что существуют сотни подобных древних мифов.
- Осирис был богом плодородия, - заявила она, - хорошим богом в представлении египтян. Какое отношение все это может иметь к нам? - Она бросила взгляд на лежащие передо мной книги. - Тебе еще многому придется научиться, сынок. Множество древних богов были убиты, расчленены и оплаканы их богинями. Прочти мифы об Актеоне и Адонисе. Древние обожали такого рода истории.
И она ушла. Я остался один в освещенной свечами библиотеке и долго сидел среди своих книг, опершись локтями о стол.
Я размышлял о приснившейся Арману обители Тех, Кого Следует Оберегать, скрытой высоко в горах. Было ли все это магией, корнями уходящей во времена древних египтян? Как могли Дети Тьмы забыть об этом? Вполне возможно, что и венецианский Мастер считал миф об убийце собственного брата Тифоне не более чем вымыслом.
Взяв в руки долото, я вышел на улицу и на камнях, которые были гораздо древнее нас с Мариусом, выбил свои вопросы к нему. Мариус стал для меня настолько реальным, что мы с ним уже беседовали точно так же, как когда-то я вел долгие разговоры с Ники. Мариусу я поверял свои восторги, возбуждение и нетерпение, смущение и замешательство, вызванные загадками и чудесами окружающего меня мира.
По мере того как углублялось мое образование и расширялся круг исследований, я постепенно начал понимать истинное значение понятия вечности. В мире смертных я был совершенно одинок, и послания к Мариусу не могли избавить меня от ощущения чудовищности собственной натуры, мучившего меня еще очень давно, в первые ночи, проведенные мною в Париже. В конце концов, ведь Мариуса не было рядом.
Не было рядом и Габриэль.
Не успело наше путешествие начаться, а предсказания Армана уже частично сбылись.
Еще до того как мы покинули Францию, Габриэль пару раз прерывала наше путешествие и исчезала на несколько ночей. В Вене ее не было дома по две недели, а к тому моменту, как я обосновался в венецианском доме, у нее вошло в привычку пропадать месяцами. Во время моей первой поездки в Рим она пропала на полгода. А после того как она бросила меня в Неаполе, я вернулся в Венецию один, со злости решив предоставить ей возможность самостоятельно добираться домой. Что, впрочем, она и сделала.
Нужно ли говорить, что ее неудержимо влекли густые леса, высочайшие горы и необитаемые острова?
Каждый раз она возвращалась в совершенно растерзанном виде: туфли ее разваливались, одежда была порвана, а волосы свисали безнадежно спутанными локонами. Она выглядела не менее устрашающе, чем члены старинного парижского общества, обитавшего на кладбище Невинных мучеников. Она бесцельно бродила в таком ужасном виде по комнатам дворца, вглядываясь в трещины на штукатурке или в отблески света на изгибах выдуваемого вручную оконного стекла.
- Зачем бессмертным читать газеты и жить во дворцах? - спрашивала она. - Зачем носить в карманах золотые монеты? С какой стати они должны писать письма своей давно покинутой семье?
Быстрым шепотом она восторженно рассказывала о скалах, на которые взбиралась, снежных лавинах, вместе с которыми кубарем скатывалась вниз, об открытых ею пещерах, наполненных таинственными письменами и древними ископаемыми.
Позже она вновь исчезала так же тихо, как и появлялась, а я оставался ждать, горько вздыхая и сердясь, чтобы потом, когда она вновь вернется, осыпать ее упреками и высказать все свои обиды.
Однажды, во время нашего первого визита в Верону, она удивила и испугала меня на одной из темных улиц.
- Твой отец все еще жив? - спросила она.
До этого ее не было около двух месяцев. Я очень страдал в ее отсутствие, и вот теперь она задала мне вопрос, как если бы для нее это действительно имело значение. Однако когда я ответил ей, что он жив, но очень серьезно болен, она меня даже не услышала. Я постарался объяснить ей, что во Франции дела действительно обстоят неважно. Никто уже не сомневается, что вот-вот грянет революция. Но она лишь покачала головой и отмахнулась.
- Не думай о них больше, - сказала она, - забудь.
И снова исчезла.
Но в том-то и дело, что я не хотел о них забывать. Я постоянно требовал, чтобы Роже сообщал мне сведения о моей семье. По этой причине я писал ему гораздо чаще, чем в театр Элени. Я получал портреты своих племянников и племянниц, а в ответ посылал во Францию подарки для них отовсюду, где только бывал. И, как любого смертного француза, меня пугала сама мысль о грозящей революции.
В конце концов, по мере того как отсутствие Габриэль становилось все более и более продолжительным, а напряжение между нами после ее возвращения все возрастало, я стал часто ссориться с ней.
- Время отберет у нас семью, - говорил я. - Время уничтожит ту Францию, которую мы знали. Так почему же я должен отказываться от всего этого, пока оно еще у меня есть? Они нужны мне! Уверяю тебя, они для меня означают жизнь!
Но это была только половина горькой правды. Так же, как остальных, я потерял и Габриэль. Она должна была догадаться, о чем я говорю, должна была услышать в моих словах упрек прежде всего самой себе.
Мои высказывания вызвали в ее душе печаль и нежность по отношению ко мне. Она позволяла мне переодеть ее в чистое платье, причесать ее волосы, а после мы вместе отправлялись на охоту и подолгу беседовали. Иногда она даже соглашалась пойти со мной в казино или в оперу. В общем, на какое-то время она вновь становилась настоящей прекрасной леди.
Такие моменты продолжали связывать нас друг с другом. Они поддерживали нашу веру в то, что мы по-прежнему остаемся маленьким обществом, парой любовников, правящих миром смертных.
Сидя у очага на какой-нибудь загородной вилле или на козлах экипажа, уносящего нас в темноту, в то время как я умело правил лошадьми, гуляя рядышком по ночному лесу, мы обсуждали интересующие нас проблемы и обменивались впечатлениями.
Мы даже вместе обследовали дома, населенные призраками, - это был новый способ времяпрепровождения, который возбуждающе действовал на нас обоих. Иногда, услышав о появлении где-либо нового призрака, Габриэль специально прерывала свои похождения, чтобы уговорить меня отправиться туда и посмотреть.
Конечно же, в большинстве случаев мы никого не обнаруживали в тех пустых домах, о которых говорили, будто они служат пристанищем привидений. А те несчастные, кого считали одержимыми дьяволом, чаще всего оказывались обыкновенными безумцами.
Но бывали случаи, когда мы видели пролетающее видение или становились свидетелями весьма странных событий и явлений: беспричинно падали или висели в воздухе предметы, ревели и рычали одержимые дьяволом дети, холодные порывы ветра тушили свечи в запертых комнатах.
Но толком что-либо узнать нам не удавалось. Мы видели не больше того, что уже давно было описано сотнями ученых.
В конце концов для нас это стало просто игрой. И сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что мы бродили по этим домам только потому, что это позволяло нам быть вместе, дарило множество радостных минут, которых в противном случае мы были бы лишены.
Однако частые исчезновения Габриэль были не единственной причиной разрушения нашей привязанности друг к другу. Наши отношения портились еще из-за того, как она вела себя в те часы, когда мы были вместе, из-за тех безумных идей, которые она высказывала.
Она сохранила привычку прямо и откровенно высказывать все, что было у нее на уме, и даже немного больше.
Однажды ночью она появилась после месячного отсутствия в нашем доме во Флоренции на виа Гибеллина и заговорила буквально с порога:
- Знаешь, ночным существам пора уже иметь своего вождя. Причем не полного предрассудков блюстителя древних ритуалов, а великого царя Темных Сил, способного объединить нас на новых началах и принципах.
- На каких началах и принципах? - спросил я, но она, словно не слыша моего вопроса, продолжала:
- Понимаешь, речь идет не просто о тайном и отвратительном по своей сути убийстве смертных, но о чем-то грандиозном - вроде, например, Вавилонской башни, которая была поистине величайшим творением до того момента, когда была разрушена гневом Божьим. Я говорю о великом властителе, обитающем в сатанинском дворце и посылающем своих подданных во все концы мира, с тем чтобы они наставляли брата идти против брата, побуждали матерей убивать собственных детей, чтобы предавали огню величайшие и совершенные творения человечества, опустошали землю, обрекая на голодную смерть всех - и злодеев и невинных. Страдания и хаос должны царить повсюду, следует уничтожать силы добра и тем самым повергать в отчаяние смертных. Вот тогда можно действительно гордиться тем, что ты есть зло. Именно в этом и состоит предназначение дьявола и его подданных. Ты же сам говорил мне, что мы с тобой не более чем экзотические персонажи в Саду Зла. А мир людей ничуть не отличается от того, о котором я много лет назад, живя в Оверни, читала в книгах.
Мне очень не нравился этот разговор, и тем не менее я был рад, что она сейчас рядом, что у меня есть возможность поговорить с кем-нибудь, кроме несчастного смертного, что я не остаюсь наедине с письмами из дома.
- А как же тогда быть с твоими эстетическими потребностями? - спросил я. - Ведь ты же сама говорила Арману, что хочешь знать, почему существует красота и почему она до сих пор так сильно на нас воздействует.
Она пожала плечами:
- Когда рухнет человеческий мир, красота станет властвовать над всем. Там, где когда-то были улицы, вновь вырастут деревья, цветы покроют прекрасным ковром луга, которые возникнут на месте теперешних болот и грязных лачуг. В том и будет состоять цель властителя-сатаны: увидеть, как дикие травы и густые леса скроют последние следы больших городов, как во всем мире не останется больше ничего.
- Но почему ты называешь сие делом сатаны? Почему бы просто не назвать это хаосом?
- Потому что именно так назвали бы это люди. Сатана придуман ими, не так ли? Сатанинским они называют поведение всех, кто преступает придуманные ими законы и нарушает привычный для них уклад жизни.
- Я не понимаю тебя.
- Что ж, пошевели своими сверхъестественными мозгами, голубоглазенький мой, - ответила она, - мой золотоволосый сынок, мой прекрасный убийца Волков. Вполне возможно, что, как сказал Арман, весь мир создан Богом.
- Это открытие ты и сделала в лесу? Об этом тебе рассказали листья деревьев?
Она расхохоталась мне в лицо.
- Конечно, Бог не обязательно существо антропоморфное, - сказала она. - Или, как мы в своем беспредельном эгоизме сентиментально называем это, "благопристойная личность". Но все же, вполне возможно, Бог существует. А сатана - изобретение человека, имя, придуманное им для той силы, которая пытается сокрушить цивилизованный ход вещей. Первый, кто придумал законы, будь то Моисей или египетский царь Осирис, этот создатель законодательства одновременно создал и сатану. И этот сатана - любой, кто побуждает тебя нарушить законы. А потому мы - истинные дети сатаны, ибо не признаем законов, защищающих интересы человечества. Так почему бы нам действительно все не разрушить? Почему не разжечь пламя зла, которое поглотит цивилизацию на земле?
Я был слишком потрясен, чтобы ответить.
- Не беспокойся, - рассмеялась она, - я не стану этого делать. Но мне хотелось бы знать, что может произойти через несколько десятилетий. Возможно, найдется тот, кто захочет совершить что-либо подобное.
- Надеюсь, что нет. И позволь сказать тебе вот что: если один из нас отважится на такое, начнется война.
- Почему? Его все поддержат.
- Я - нет! Я буду бороться против него.
- Лестат, ты бываешь смешон.
- Все это сущая ерунда.
- Ерунда? - Она отвернулась от окна и вновь посмотрела на меня. Кровь бросилась ей в лицо. - Уничтожение всех городов мира? Я еще могу понять, что ты называл ерундой Театр вампиров, но сейчас ты противоречишь сам себе.
- А тебе разве не кажется ерундой уничтожать что-либо только ради самого уничтожения?
- Ты просто невозможен, - фыркнула она - Когда-нибудь в далеком будущем такой вождь вполне может появиться. Он вновь повергнет человека в наготу и страх, из которых тот вышел, и нам не составит никакого труда добывать себе пропитание, как, впрочем, это было всегда. Тогда весь мир превратится в сплошной Сад Зла, как ты его называешь.
- Я надеюсь, кто-нибудь попытается это сделать. И тогда я восстану против него, сделаю все, чтобы одержать над ним победу. Если мне удастся спасти мир от этого зла, то, возможно, я сам смогу обрести спасение и вновь стать добродетельным в собственных глазах.
Вне себя от гнева я встал и вышел во двор.
Она следовала за мной по пятам.
- Ты высказал сейчас очень важный аргумент в пользу существования зла, издавна принятый в христианском мире, - говорила она. - Оно затем и существует, чтобы мы могли бороться против него и тем самым совершать добрые поступки.
- Как это мрачно и ужасно звучит, - ответил я.
- Чего я никак не могу понять в тебе, - продолжила Габриэль, - так это твоей непоколебимой приверженности собственным устаревшим понятиям о добродетели. Ты изо всех сил цепляешься за них, и в то же время ты так великолепен в своей новой ипостаси. Когда ты охотишься, ты подобен темному ангелу. Ты убиваешь без всякой жалости. Ночи напролет пируешь над телами своих жертв, если пожелаешь.
- Что ты хочешь этим сказать? - Я холодно посмотрел на Габриэль. - Что я не умею делать плохо то, что на самом деле плохо?
Она рассмеялась.
- В молодости я был прекрасным стрелком, - промолвил я, - и был неплохим актером, когда играл на сцене. А теперь я стал хорошим вампиром. В том смысле, который мы вкладываем в слово "хороший".
Она ушла, а я лежал на каменных плитах двора и смотрел на далекие звезды, думая о тех картинах и скульптурах, которые успел увидеть в одной только Флоренции. Я сознавал, что мне не нравятся те места, где растут лишь деревья, и что нет для меня музыки прекраснее, чем звучание человеческих голосов. Но какое значение, в конце концов, имеет то, что я думаю и чувствую?
Однако она не всегда наносила мне столь сокрушительные удары своей более чем странной философией. Иногда она возвращалась, чтобы рассказать мне о том, что полезного ей удалось узнать.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:56 | Сообщение # 27

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Она была гораздо смелее и предприимчивее меня. Она многому меня научила.
Еще перед нашим отъездом из Франции она заявила, что мы вполне могли бы спать прямо в земле. Гробы и могилы не имеют никакого значения. Часто перед закатом она появлялась прямо из-под земли, даже не успев как следует проснуться.
Те смертные, кому выпадает несчастье обнаружить нас при дневном свете, говорила она, обречены, если только они немедленно не подвергнут нас воздействию солнечных лучей. Однажды она спала в глубоком подвале одного из заброшенных домов недалеко от Палермо, а когда проснулась, то лицо и руки ее горели, а рядом лежал мертвец, который, очевидно, имел несчастье потревожить ее покой.
- Он был задушен, - сказала она, - и мои пальцы все еще сжимали его горло. А руки и лицо у меня горели из-за того, что сквозь неплотно прикрытую дверь проникал свет.
- А что, если бы человек пришел не один? - спросил я, в душе восхищаясь ею.
Она лишь покачала головой и пожала плечами. Она теперь всегда спала прямо в земле, не пользуясь ни склепами, ни гробами. Никто ее больше не тревожил. И она не беспокоилась по этому поводу.
Я никогда не говорил ей этого, но мне всегда казалось, что сон в гробу или склепе наполнен определенным очарованием. Было так романтично внезапно подняться из могилы. Я в отличие от нее всегда поступал наоборот. Где бы я ни был, я всегда заказывал для себя гробы по своему вкусу и никогда не спал на кладбищах или в соборных склепах, как это было принято, а только в укромных уголках внутри дома.
Должен сказать, что иногда она все же довольно терпеливо выслушивала мои рассказы о величайших произведениях искусства, которыми я любовался в музеях Ватикана, о хоре, певшем в одном из соборов, о тех снах, которые я видел в последние часы, перед тем как проснуться, и которые были навеяны, скорее всего, мыслями проходивших мимо людей. Хотя иногда мне кажется, что она только делала вид, что слушает. Кто знает? А потом без каких бы то ни было объяснений она снова надолго исчезала. А я опять в одиночестве бродил по улицам, разговаривая вслух с Мариусом и выцарапывая на камнях длинные послания к нему. Иногда я проводил за этим занятием всю ночь.
Чего я хотел от нее? Чтобы она была более человечной и похожей на меня? Я не мог не вспоминать предсказания Армана. Но почему она совершенно о них не думала? Ведь она должна была понимать, что происходит, что мы все больше и больше отдаляемся друг от друга, что сердце мое разрывается от горя, но гордость не позволяет мне сказать ей об этом.
Пойми же, Габриэль, я не в силах вынести одиночество! Останься со мной!
К концу нашего пребывания в Италии я научился играть со смертными в одну довольно забавную, но опасную игру. Встретив человека - будь то мужчина или женщина, - короче, какого-нибудь понравившегося мне смертного, я начинал следить за ним. Это могло продолжаться неделю, месяц, иногда даже дольше. Я буквально влюблялся в него. Я воображал, что мы подружились, представлял себе наши разговоры, а иногда даже интимные отношения, которым не суждено было когда-либо стать реальностью. В какой-то волшебный момент я вдруг мысленно обращался к нему: "Так ты догадываешься, кто я на самом деле?" - и это человеческое существо, охваченное возвышенным душевным порывом, отвечало: "Да, догадываюсь, но все понимаю".
Глупость, конечно. Похоже на сказку, в которой принцесса самозабвенно влюбляется в заколдованного принца, и после этого чары исчезают, а он из чудовища вновь превращается в себя самого. Но только в моей мрачной сказке я в буквальном смысле слова проникаю в самую душу моего возлюбленного существа. Мы становимся с ним одним целым, и я вновь обретаю тело из плоти и крови.
Прекрасная мечта. Однако я вспомнил предсказание Армана о том, что однажды те же причины, что и прежде, вынудят меня вновь совершить Обряд Тьмы. И я решительно отказался от своей игры. Я продолжал охотиться как обычно, но с большей жестокостью и исполненный яростного желания отомстить. И жертвами моими становились не только злодеи.
Во время остановки в Афинах я нацарапал для Мариуса очередное послание:
"Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ СУЩЕСТВУЮ, Я БОЛЬШЕ НЕ ПЫТАЮСЬ НАЙТИ ИСТИНУ. Я ПРОСТО В НЕЕ НЕ ВЕРЮ. Я НЕ РАССЧИТЫВАЮ УЗНАТЬ ОТ ТЕБЯ ДРЕВНИЕ ТАЙНЫ, В ЧЕМ БЫ ОНИ НИ ЗАКЛЮЧАЛИСЬ, НО ВСЕ ЖЕ ПРОДОЛЖАЮ КОЕ ВО ЧТО ВЕРИТЬ. ВОЗМОЖНО, В КРАСОТУ МИРА, ПО КОТОРОМУ ПУТЕШЕСТВУЮ, ИЛИ В САМУ ВОЛЮ К ЖИЗНИ. Я СЛИШКОМ РАНО ПОЛУЧИЛ ЭТОТ ДАР. ДЛЯ ЭТОГО НЕ БЫЛО ДОСТАТОЧНЫХ ОСНОВАНИЙ. И ТОЛЬКО В ВОЗРАСТЕ ТРИДЦАТИ СМЕРТНЫХ ЛЕТ Я ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ МНОГИЕ ИЗ НАС НАПРАСНО РАСТРАЧИВАЮТ ЕГО И ТЕРЯЮТ. И ВСЕ ЖЕ Я ПРОДОЛЖАЮ ЖИТЬ. Я ИЩУ ТЕБЯ".
Не могу сказать точно, сколько еще времени я провел в Европе и Азии. Потому что, хоть я и страдал от одиночества, мне нравилось вести такую жизнь, я к ней привык. Было множество новых городов, а значит, новых жертв, новых языков, которые я изучал, и была новая музыка, которую я с наслаждением слушал. Стараясь не обращать внимания на мучающую меня боль, я полностью отдался во власть жизни и поставил перед собой новую цель. Теперь я решил побывать во всех городах мира, повидать даже далекие столицы Китая и Индии. Я думал о том, что самые простые предметы могут показаться мне там чужими и незнакомыми, а разум обитателей неведомых стран я стану воспринимать как разум жителей иных миров.
Из Стамбула мы отправились на юг, и, как только достигли Малой Азии, Габриэль пришла в такое восхищение от новых стран, что практически все время где-то пропадала.
А тем временем во Франции события принимали поистине ужасный оборот. Это касалось не только мира смертных, по которому я так страдал, но и Театра вампиров.

Глава 3

Еще до того, как я покинул Грецию, английские и французские путешественники рассказывали мне о том, что происходит у меня на родине, и эти новости чрезвычайно тревожили меня. А в Анкаре в гостинице для европейцев меня ждала целая пачка писем.
Роже перевел все мои деньги за пределы Франции и поместил их в зарубежные банки. "Даже не мечтайте вернуться сейчас в Париж, - писал он. - Я посоветовал вашим братьям и отцу тщательно избегать каких-либо споров и разногласий. Сейчас не время, и сторонникам монархии приходится туго".
Элени в свойственной только ей манере писала о том же.
"Публике очень нравится видеть на сцене одураченных аристократов. Наша пьеса о неуклюжей королеве-марионетке, которую безжалостно топчут ее же безмозглые солдаты, которыми она пыталась командовать, вызывает у зрителей громкий хохот и вопли удовольствия.
Еще один любимый объект насмешек - священники. В другой нашей пьесе самодовольный монах приходит, чтобы упрекнуть танцовщиц-марионеток в недостойном поведении и сделать им строгий выговор. Но увы, их хозяин, который на самом деле не кто иной, как дьявол с красными рогами, превращает несчастного монаха в оборотня, и тот заканчивает свои дни в золотой клетке, куда посадили его танцовщицы, под градом насмешек.
Все это - плоды труда нашего Божественного Скрипача, однако, должна вам сказать, мы вынуждены ни на минуту не спускать с него глаз. Чтобы заставить его писать, нам приходится привязывать его к стулу. Мы ставим перед ним чернильницу и вкладываем в руку перо, а если он совершенно не в состоянии писать, мы делаем это под его диктовку.
Он останавливает на улице прохожих и обращается к ним с рассказами о том, что в мире существуют такие ужасы, о которых люди понятия не имеют. Уверяю вас, что он давно погубил бы нас всех, не будь парижане столь заняты чтением памфлетов, обличающих королеву Марию-Антуанетту.
Наш Старший Друг с каждой ночью становится все более сердитым".
Стоит ли говорить, что я тут же написал ей ответное письмо, в котором умолял их быть с Ники как можно более терпеливыми и помочь ему пережить столь тяжелые для него первые годы. "На него, несомненно, еще можно повлиять, - писал я и впервые за все время задал вопрос:
- Смогу ли сам я чем-то помочь, если вернусь сейчас в Париж?" Я долго смотрел на последние строчки письма, прежде чем поставить свою подпись, потом быстро запечатал конверт и отнес его на почту.
Как мог я вернуться? Несмотря на одиночество, я не в силах был даже думать о возвращении и о том, чтобы снова увидеть свой маленький театр. Да и какая польза будет от меня Никола, даже если я окажусь рядом? Провидческие слова Армана по-прежнему звучали у меня в ушах.
По правде говоря, где бы я ни был, Арман и Ники всегда были рядом со мной. Я ни на секунду не мог забыть мрачные предостережения и предсказания Армана, так же как и насмешливое лицо Ники в тот момент, когда я понял, что любовь обернулась лютой ненавистью.
Никогда еще я не нуждался в Габриэль так, как сейчас. Но она давно уже отправилась вперед. Время от времени я вспоминал, как чудесно все было до нашего отъезда из Парижа, но теперь я от нее ничего уже не ожидал.
В Дамаске меня ждал ответ от Элени.
"Он презирает и ненавидит вас еще больше, чем всегда. В ответ на наши уговоры поехать к вам он только неистово хохочет. Я пишу об этом вовсе не затем, чтобы расстроить вас, но затем, чтобы вы знали, что мы делаем все возможное, чтобы уберечь этого малого ребенка, который никогда не должен был родиться для Тьмы. Новые возможности оказались для него чересчур тяжким бременем, а способность к иному видению вещей ослепляет его и сводит с ума. Нечто подобное нам уже не раз приходилось наблюдать прежде.
И все же в этом месяце он написал величайшую свою пьесу. Танцоры-марионетки - на этот раз они работают без веревок - в расцвете молодости гибнут от какой-то эпидемии и оказываются погребенными под могильными камнями, украшенными венками из цветов. Священник читает над ними погребальные молитвы и уходит. Но тут на кладбище появляется чародей со скрипкой. И его музыка заставляет их подняться из могил. Одетые во все черное вампиры выходят из-под земли и весело пляшут под пение скрипки, а чародей-скрипач ведет их за собой в сторону Парижа - прекрасно нарисованной картины на заднике сцены. Публика буквально ревет от восторга. Уверяю вас, мы можем пить кровь своих жертв прямо на сцене, а публика решит, что это всего лишь иллюзия и театральный трюк и будет весело смеяться и аплодировать".
Кроме того, было еще и очень тревожное послание от Роже.
Он писал, что Париж охвачен революционным безумием, что короля Людовика заставили признать Национальную Ассамблею. Люди всех сословий как никогда тесно объединились в борьбе против него. Роже послал помощника на юг, чтобы тот повидал мою семью, своими глазами взглянул на обстановку в тех местах и определил, насколько сильны там революционные настроения.
Я немедленно ответил на оба письма, чувствуя себя чрезвычайно обеспокоенным и совершенно беспомощным.
После того как я отправил весь свой багаж в Каир, меня вдруг охватил страх при мысли о том, что все, что имело для меня ценность и от чего зависела моя жизнь, находится в страшной опасности. Однако внешне я ничуть не изменился и успешно продолжал играть роль благородного путешествующего джентльмена. Хотя внутри демон-охотник, гроза узких ночных улочек, чувствовал себя безнадежно потерянным.
Я, конечно же, уговаривал сам себя, доказывая необходимость этой поездки на юг, в Египет, в страну пышного древнего великолепия и вечных ценностей. Я говорил себе, что Египет настолько заворожит и очарует меня, что поможет забыть о происходящем в Париже.
Однако в голову мне пришла еще одна связанная с этой поездкой мысль: Египет, как ни одна другая страна на свете, был местом, где смерть пользовалась любовью и почитанием.
Наконец из глубин Аравийской пустыни, словно бесплотный дух, появилась Габриэль, и мы отплыли вместе.
Нам понадобился почти месяц, чтобы добраться до Каира, а в гостинице для европейцев вместе с багажом меня ждала странная посылка.
Я мгновенно узнал почерк Элени, но никак не мог понять, почему она прислала мне эту посылку. Примерно четверть часа я сидел, тупо на нее уставившись, и в голове у меня была абсолютная пустота.
От Роже не было ни слова.
Почему Роже не написал мне? Что в этой посылке? Почему она здесь? Отрывочные мысли крутились у меня в мозгу.
Наконец до меня дошло, что я вот уже час сижу в комнате, заваленной всякого рода чемоданами и пакетами, не спуская глаз с посылки, и что Габриэль, у которой, видимо, еще не возникло желание в очередной раз исчезнуть, пристально смотрит на меня.
- Пожалуйста, оставь меня одного, - прошептал я.
- Хорошо. Если ты так хочешь... - ответила она.
Мне было очень важно вскрыть посылку, вскрыть и узнать, что в ней находится. Но мне вдруг показалось важным и другое: представить себе, что эта унылая комната - та самая комната в маленьком деревенском кабачке в Оверни.
- Я видел тебя во сне, - вслух произнес я, глядя на посылку. - Мне снилось, что мы вместе путешествуем по миру, только ты и я, и что мы оба сильны, чисты и безмятежны. Мне снилось, что мы пьем кровь только негодяев и преступников, как делал это Мариус, а когда оглядываемся вокруг себя, то испытываем печаль и благоговейный страх перед тайнами, которые открылись нам и которыми мы владеем. Но мы полны сил. Мы собираемся жить вечно. И мы беседовали с тобой, наши "разговоры" продолжались, и не было им конца.
Я хотел сказать еще что-то, но горло перехватило, разум мой отказывался произносить слова. Я протянул руку и взял письмо, соскользнувшее с отполированного дерева.
"Как я и опасалась, все закончилось наихудшим образом. Наш Старший Друг, выведенный из себя выходками Нашего Скрипача, в конце концов посадил его под замок в вашем собственном жилище. В камеру ему была дана скрипка, но Скрипачу отрубили руки.
Вы же знаете, что, когда речь идет о таких, как мы, восстановление конечностей не представляет проблемы. Однако в данном случае Наш Старший Друг спрятал конечности, о которых я вам говорила, и приказал на пять ночей лишить нашего раненого пропитания.
В конце концов, после того как вся труппа обратилась к Нашему Старшему Другу, умоляя его возвратить Н. все, что ему принадлежит, просьба была исполнена.
Однако Н., обезумевший от голода и боли - подобные испытания способны полностью изменить какой угодно характер, - погрузился в непроницаемое молчание и оставался в таком состоянии довольно-таки долгое время.
Наконец он пришел к нам и заговорил только лишь затем, чтобы сообщить, что, как положено смертному, он привел в порядок все свои дела. Для нас приготовлены несколько новых, только что им написанных пьес. А мы в свою очередь должны все вместе подготовить для него где-нибудь за городом настоящий древний шабаш и непременно с ритуальным костром. Если же мы этого не сделаем, он превратит в свой погребальный костер весь театр.
Наш Старший Друг скрепя сердце согласился исполнить его просьбу. Уверяю вас, такого шабаша вам никогда не приходилось видеть. Когда мы встали в ритуальный круг и запели со всем доступным нам артистизмом древние гимны, то в своих париках и черных гофрированных танцевальных костюмах вампиров выглядели истинными посланцами ада.
- Нам следовало бы сделать это на бульваре, - сказал он. - Да, вот еще. Пошлите это моему создателю.
И с этими словами он вложил в мои руки скрипку. Мы начали танец, призванный помочь в достижении положенного состояния исступления, и я уверена, что никто из нас никогда прежде не был так тронут и не испытывал такого ужаса, такого горя и печали. Он вошел в огонь.
Понимаю, как подействует на вас эта новость. Но поверьте, что мы действительно сделали все, что было в наших силах, чтобы предотвратить это печальное событие. Наш Старший Друг был вне себя от горя. Думаю, вам также следует знать, что по возвращении в Париж мы обнаружили, что Н. распорядился о том, чтобы отныне театр официально носил название "Театр вампиров". К моменту нашего приезда эти слова уже были написаны на фасаде. А поскольку героями лучших пьес всегда были вампиры, оборотни и другие не менее сверхъестественные существа, публика считает новое название очень даже удачным, и никому в голову не приходит его изменить. Оно как нельзя лучше подходит для современного Парижа".
Когда много часов спустя я вышел на улицу, то увидел прячущегося в тени прекрасного бледного призрака - некое подобие юного французского путешественника, одетого в испачканную землей белую рубашку и коричневые кожаные башмаки. Лицо его скрывала надвинутая на глаза соломенная шляпа с широкими полями.
Я, конечно же, сразу узнал ее и вспомнил, что когда-то мы с нею очень любили друг друга, но на какое-то мгновение мне показалось, что я ее почти совсем не знаю или не в силах поверить, что это действительно она.
По-моему, я хотел сказать ей что-то обидное, чтобы ранить и оттолкнуть ее от себя. Но она приблизилась и пошла рядом со мной, и я промолчал. Я просто дал ей письмо, чтобы ничего не объяснять. Она прочла его и обняла меня, совсем как когда-то очень давно, и мы зашагали рядом по темным улицам.
Запах смерти и очагов, песка и верблюжьего навоза... Запахи Египта... Запахи страны, в которой ничего не менялось на протяжении вот уже шести тысячелетий.
- Могу я что-нибудь для тебя сделать, дорогой? - шепотом спросила она.
- Нет, ничего, - ответил я.
Я один виноват во всем. Я соблазнил его, сделал тем, кем он стал, а потом бросил там одного. Я заставил его свернуть с пути, который лежал перед ним, и тем самым изменил всю его жизнь. И во тьме неизвестности, лишенный собственной человеческой судьбы, он пришел к такому концу.
Позже она стояла и молча наблюдала, как я царапаю на стене древнего храма очередное послание Мариусу. Я рассказал ему о смерти Никола, скрипача из Театра вампиров, и старался при этом проникнуть в камень так же глубоко, как мастера Древнего Египта. Эпитафия Ники, веха на пути к забвению, которую никогда и никто не сможет прочесть.
Мне казалось странным видеть ее рядом с собой. Странно было, что она проводит возле меня час за часом.
- Ведь ты не собираешься вернуться во Францию? - спросила она наконец. - Ты не захочешь поехать туда из-за того, что он сделал?
- Ты говоришь о руках? О том, что он отрубил ему руки?
Она взглянула на меня, и лицо ее сделалось вдруг совершенно гладким, словно какое-то сильное потрясение лишило его всякого выражения. Но ведь она знала. Она читала письмо. Что же ее так потрясло? Быть может, тон, каким были сказаны мои слова?
- Ты думала, что я вернусь туда ради мести?
Она неуверенно кивнула. Она не хотела подсказывать мне эту мысль.
- Но как я могу? - сказал я. - Это будет чистейшим лицемерием. Ведь я оставил Ники на их попечение, предоставив им полную свободу действий.
Описать почти неуловимые изменения, происходившие с ее лицом, невозможно. Мне не нравилось видеть, что она столь сильно переживает. Это было так не похоже на нее.
- Тебе не кажется, что этот маленький демон действительно хотел помочь ему, когда... отрубил ему руки? Мне кажется, ему было очень нелегко принять такое решение, а ведь он мог поступить гораздо проще: ему ничего не стоило сразу сжечь Ники.
Она кивнула, но выглядела при этом очень несчастной и одновременно, как ни странно, была поистине прекрасна.
- Откровенно говоря, я тоже так считаю, - ответила она, - но я не думала, что ты согласишься со мной.
- О, я вполне законченное чудовище, чтобы понять это, - усмехнулся я. - Ты помнишь, что ты говорила мне много лет назад, еще до того, как мы сбежали из дома? Ты сказала мне это в тот день, когда он поднялся к нам вместе с торговцами, чтобы вручить мне красный плащ. Рассказала, что отец Ники так рассердился на него за то, что его сын стал играть на скрипке, что пообещал переломать ему руки. Тебе не кажется, что рано или поздно судьба все равно настигает нас? Не кажется ли тебе, что, даже будучи бессмертными, мы следуем тем путем, который был предначертан нам в смертной жизни? Ты только представь себе: предводитель общества отрубает ему руки!
В последующие ночи было ясно, что она не собирается оставлять меня одного. Я чувствовал, что из-за смерти Ники она готова следовать за мной куда угодно. Но то, что мы находились в Египте, тоже сыграло свою роль. Как никогда прежде, она была в восторге от древних памятников и руин.
Возможно, для того чтобы заслужить ее любовь, человечество должно было погибнуть шесть тысячелетий назад. Хорошо бы сказать ей об этом и тем самым слегка ее поддразнить, подумал я, но мысль промелькнула и тут же исчезла. Эти горы были достаточно древними, чтобы понравиться ей, а воды Нила с незапамятных времен текли в воображении человека.
Мы вместе поднимались на пирамиды, взбирались в объятия гигантских сфинксов. Пристально вглядывались в надписи на уцелевших фрагментах древних камней. Изучали мумии, которые можно было купить за гроши у местных воришек, старинные украшения, осколки глиняных и стеклянных сосудов. Опускали руки в воды Нила и смотрели, как пробегают между пальцами струи, вместе охотились на узких улочках Каира. Мы посещали бордели, где, удобно устроившись на мягких подушках, наблюдали, как танцуют юноши, и наслаждались звуками эротически возбуждающей музыки, которая на какое-то время заглушала даже постоянно звучащее в моей голове пение скрипки.
Иногда я вдруг вскакивал и тоже принимался исполнять какой-то дикий танец под экзотическую музыку, стараясь подражать изящным и полным гибкости движениям танцоров. Завывание рожков и пение лютней заставляли меня забыть обо всем на свете.
Габриэль спокойно сидела, улыбаясь мне из-под припорошенных землей полей соломенной шляпы. Мы практически не разговаривали друг с другом. По-прежнему сопровождая меня по ночам в моих блужданиях по Каиру, она оставалась не более чем холодной и жестокой красавицей с необыкновенно бледным лицом и испачканными землей щеками. В подпоясанном широким кожаным ремнем сюртуке, с заплетенными сзади в косу волосами, она двигалась с поистине королевским достоинством и характерной для вампиров легкостью и грацией. В темноте я видел, как светится кожа ее изящно очерченных скул и неясно розовеют нежные губы. Она была так прекрасна, и я с болью сознавал, что пройдет немного времени, и она вновь неизбежно исчезнет.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:57 | Сообщение # 28

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Однако она оставалась со мной даже тогда, когда я снял для себя небольшой, но богато украшенный дом, некогда принадлежавший одному из мамелюков, с прекрасными изразцовыми полами и изысканными, великолепной работы балдахинами, свисающими с потолков. Она даже помогала мне сажать бугенвилии, пальмы и другие тропические растения, пока мы не превратили двор в маленький уголок цветущих джунглей. По собственной инициативе она принесла клетки с яркими и нарядными канарейками, попугаями и зябликами.
Габриэль сочувственно кивала, когда я жаловался на отсутствие писем из Парижа и говорил, что неизвестность буквально сводит меня с ума, что я с нетерпением жду хоть каких-нибудь вестей из Франции.
Почему Роже мне не пишет? Неужели Париж охвачен восстанием и безумием? Я надеялся, что страшные события в любом случае не коснутся моей живущей в провинции семьи. Но что, если беда случилась с самим Роже? Почему от него нет писем?
Она уговаривала меня отправиться вместе с ней вверх по реке. И хотя я с волнением ждал хоть каких-нибудь писем или новостей от английских путешественников, я согласился. Мне было приятно, что она позвала меня с собой. В конце концов она заботилась обо мне, пусть даже по-своему.
Я понимал, что только ради меня она переодевается в чистое белоснежное белье и свежие сюртуки; ради того чтобы доставить мне удовольствие, тщательно расчесывает свои длинные прекрасные волосы.
Но все это не имело значения. Я тонул, погружался в пустоту и отчетливо сознавал это. Я странствовал по миру словно в тумане и воспринимал все происходящее как сон.
Мне казалось совершенно естественным, что вокруг себя я вижу пейзаж, остающийся неизменным в течение многих тысяч лет, с той поры, когда древние художники высекали свои рисунки на камнях пирамид египетских фараонов. Я не считал удивительным, что точно так же, как и тогда, растут вокруг пальмы, что крестьяне тем же способом, что и в древности, достают из реки воду и так же поят ею коров.
Передо мной открывалась картина мира у самых его истоков.
Интересно, бродил ли когда-нибудь по этому песку Мариус?
Мы осматривали гигантский храм Рамзеса, стены которого были сплошь испещрены миллионами миниатюрных изображений. Я не переставал думать об Осирисе, но нарисованные на камне фигуры были мне незнакомы. Мы изучали руины Луксора. Лежали рядом в лодке и смотрели на звезды.
На обратном пути в Каир мы любовались статуями-колоссами Мемнона, и Габриэль шепотом рассказывала мне, что точно так же, как мы сейчас, много веков назад римские императоры специально приходили сюда, чтобы насладиться этим великолепием.
- Статуи считались древними уже во времена Цезаря, - рассказывала она, пока мы двигались сквозь холодные пески на верблюдах.
Ночь была необычно тихой, и на фоне иссиня-голубого неба мы могли отчетливо видеть темные силуэты гигантских статуй. Несмотря на то что соленые ветры и солнце начисто уничтожили их лица, казалось, что эти немые свидетели прошедших эпох пристально вглядываются вперед. Их неподвижность одновременно и пугала меня и вызывала в душе печаль.
В голове у меня крутились те же мысли, что и тогда, когда я стоял перед пирамидами. Древние боги, древние тайны... По спине у меня пробежал холодок. Однако теперь эти статуи всего-навсего древние стражи, безликие правители вечности и разрушения.
"Мариус, - шептал я про себя, - видел ли ты все это? Способен ли кто-либо из нас просуществовать столь долго?"
Мои размышления были прерваны Габриэль. Она захотела спешиться и остаток пути пройти пешком. Я с удовольствием с ней согласился, однако не знал, как управлять огромными, вонючими и упрямыми верблюдами, как заставить их встать на колени.
Она прекрасно справилась с этой задачей, и мы пошли по песку, оставив верблюдов ждать нас на месте.
- Отправляйся вместе со мной в глубь африканских джунглей, - предложила она с необыкновенно печальным и мягким выражением лица.
Я промолчал. Что-то в ее поведении меня встревожило. Во всяком случае, мне следовало бы насторожиться.
Следовало услышать предупреждающий гул, похожий на утренний перезвон колоколов ада.
Мне вовсе не хотелось углубляться в джунгли Африки. И она это хорошо знала. Я был вне себя от волнения в ожидании новостей из Франции, обещанных Роже сведений о судьбе моей семьи. К тому же я планировал посетить крупнейшие города Востока, проехать через Индию и Китай, побывать в Японии.
- Ты должен знать, что я понимаю, какой путь ты для себя избрал, уважаю и ценю настойчивость, с которой ты ему следуешь
- То же самое могу сказать тебе я.
Она остановилась.
Мы почти вплотную подошли к статуям, во всяком случае насколько это было вообще возможно. И, возможно, единственное, что мешало им оказывать на меня подавляющее воздействие, было отсутствие каких-либо предметов, с которыми их можно было бы сравнить. Небо над головой было таким же огромным, как они, пески - бескрайними, а вечно сияющие над головой звезды - бесчисленными и необычайно яркими.
- Лестат, - медленно, взвешивая каждое слово, вновь заговорила она, - я прошу тебя хотя бы раз попытаться увидеть мир так, как вижу его я.
Луна ярко освещала ее фигуру, но широкополая шляпа почти полностью скрывала ее маленькое треугольное личико.
- Забудь о доме в Каире, - продолжала она, внезапно понизив голос, словно тем самым желая подчеркнуть важность своих слов. - Откажись от всех ценностей, от одежды, от всего того, что связывает тебя с цивилизацией. Отправляйся со мной на юг, вверх по реке в самое сердце Африки. Последуй моему примеру.
Я по-прежнему молчал, но чувствовал, как сильно колотится сердце.
Тихо, едва слышно, она заговорила о том, что мы сможем увидеть неизвестные миру африканские племена, сразиться голыми руками с крокодилами и львами и, возможно, отыскать самый исток Нила.
Меня охватила дрожь. Показалось вдруг, что в ночной тьме завыли ледяные ветры. И некуда было от них скрыться.
"Ты хочешь сказать, что покинешь меня навсегда, если я не соглашусь? Я правильно тебя понял?"
Я не мог отвести взгляд от статуй, которые вызывали во мне ужас, и мне показалось, что я произнес вслух:
- Значит, вот как все заканчивается...
Вот, значит, в чем причина ее присутствия рядом со мной, вот почему она оказывала мне все эти знаки внимания, и только поэтому мы с ней сейчас вместе! Ее забота не имела ничего общего с тем, что Ники канул в вечность. Сейчас ее волновала совсем другая разлука, предстоящая в скором времени.
Словно споря в душе сама с собой и решая, как лучше вести разговор дальше, она тряхнула головой. Потом приглушенным голосом стала описывать мне прелесть душных тропических ночей, гораздо более влажных и нежных, чем здесь.
- Иди со мной, Лестат, - сказала она. - Днем я сплю в песке, а ночью буквально летаю, как если бы у меня и в самом деле выросли крылья. Я не нуждаюсь в имени. Не оставляю следов. Я хочу проникнуть в самое сердце Африки. И превращусь в богиню для своих будущих жертв.
Она подошла ближе, обняла меня за плечи и прижалась губами к моей щеке. Я отчетливо видел, как из-под полей шляпы сверкают ее глаза. Лунный свет ярко озарял ее рот.
Я вздохнул и покачал головой.
- Я не могу, и тебе это отлично известно, - ответил я. - Я точно так же не в силах сделать это, как ты не в силах остаться со мной.
Всю обратную дорогу до Каира я размышлял о том, что произошло и что почувствовал я в эти тяжелые минуты. О том, что знал и о чем промолчал, когда мы стояли перед статуями-колоссами.
Она была для меня уже навсегда потеряна! Причем давно, много лет назад. Я отчетливо понял это в тот момент, когда вышел из комнаты, где оплакивал Ники, и увидел ее ждущей меня на улице.
В той или иной форме все это было высказано давным-давно в подземном склепе башни. Она не могла дать мне то, в чем я так нуждался. И не в моих силах было превратить ее в ту, кем она никогда не сможет стать. Но поистине ужасно то, что ей от меня тоже ничего не было нужно!
Она звала меня за собой только потому, что считала себя обязанной сделать это. Быть может, к этому еще примешивались жалость и печаль. На самом же деле единственным, чего она жаждала, была свобода.
Она оставалась со мной и после возвращения в город, но все время молчала и ничего не делала.
А я все глубже и глубже погружался в пустоту, онемевший, ошеломленный, зная, что в самое ближайшее время меня ожидает еще один страшный удар. Я понимал это настолько ясно, что меня охватывал ужас. Она вот-вот скажет мне последнее "прости", и я не в силах это предотвратить. Когда же я потеряю над собой контроль? Когда не смогу сдержать слезы?
Только не сейчас!
Едва мы зажгли все лампы в нашем маленьком доме, меня охватило буйство красок. Персидские ковры с великолепными цветочными орнаментами, балдахины с вплетенными в ткань миллионами крошечных зеркал, сверкающие перья трепещущих крыльями птиц...
Я искал письмо от Роже, но его не было, и внезапно меня охватил гнев. Он обязан был написать мне хоть что-нибудь. Мне необходимо было знать, что происходит в Париже! Однако гнев быстро сменился страхом.
- Что же, черт возьми, творится во Франции? - пробормотал я. - Я должен найти других европейцев, лучше всего англичан, потому что они всегда хорошо осведомлены, у них всегда есть информация. Куда бы они ни направлялись, они повсюду таскают с собой любимый индийский чай и лондонскую "Таймс".
То, что она стояла при этом совершенно спокойно, приводило меня в бешенство. Мне казалось, в комнате происходит что-то странное - я вновь ощутил те же напряжение и неприязнь, которые почувствовал в подземном склепе, перед тем как Арман начал свой длинный рассказ.
Но она просто собиралась покинуть меня навсегда. Готова была ускользнуть в вечность. И неизвестно, сумеем ли мы когда-нибудь разыскать друг друга!
- Вот черт! - вырвалось у меня. - Я ожидал найти здесь письмо! И слуг нет. Они не знали точно, когда мы вернемся.
Мне хотелось послать кого-нибудь за музыкантами. Я только что насытился, согрелся и вдруг подумал, что мне хочется танцевать.
Неожиданно она шевельнулась и направилась прямиком во двор.
Я увидел, как она наклонилась, потом опустилась на колени около пруда. Затем приподняла плитки, которыми был вымощен двор, вытащила пакет и, стряхнув с него песок, принесла мне.
Еще до того как она вынесла его на свет, я понял, что он от Роже. Значит, письмо пришло до нашего путешествия в верховья Нила, а она его просто спрятала!
- Зачем ты это сделала?
Я был вне себя от ярости. Выхватив пакет у нее из рук, я швырнул его на стол.
В эти минуты я ненавидел ее так, как никогда прежде...
- Почему ты спрятала его от меня?
- Потому что хотела получить еще один шанс! - прошептала она. Подбородок у нее задрожал, губы искривились, а по щекам потекли кровавые слезы. - Но ты все равно сделал свой выбор!
Я разорвал бумагу. Оттуда выпали вырезки из английских газет и письмо. Дрожащими руками развернув листок, я начал читать:
"Монсеньер, как вы уже, наверное, знаете, 14 июля толпы парижан осадили Бастилию. В городе царит хаос. Восстания происходят по всей Франции. Многие месяцы я безуспешно пытался связаться с вашей семьей, чтобы, если это будет возможно, вывезти их из страны в безопасное место.
Однако в прошедший понедельник до меня дошли известия, что крестьяне и арендаторы подняли мятеж против вашего отца и напали на замок. Ваши братья, их жены и дети, а также все, кто осмелился защищать замок, были жестоко убиты. Спастись посчастливилось только вашему отцу.
Преданным слугам удалось спрятать его на время осады, а позже переправить на побережье. В настоящий момент он находится в Новом Орлеане - бывшей французской колонии в Луизиане. И он умоляет вас помочь ему. Он совершенно убит горем и окружен чужими людьми. Он умоляет вас приехать".
В письме было что-то еще - извинения, заверения, какие-то подробности, частности... Но все это не имело никакого значения.
Опустив письмо, я долго сидел, тупо глядя на стол и круг света от лампы.
- Не езди к нему! - услышал я голос Габриэль, но он показался мне слабым и едва уловимым в наступившей тишине, которая, напротив, превратилась в сплошной горестный вопль.
- Не езди к нему, - повторила она.
Из глаз ее струились слезы, и красноватые полоски на щеках казались нарисованными гримом, как у клоуна.
- Убирайся, - прошептал я. Слово вылетело, но голос мой не в силах был умолкнуть. - Убирайся! - повторил я. И опять не смог замолчать. Почти против воли я еще раз крикнул, теперь уже с нескрываемой и безграничной злобой:
- УБИРАЙСЯ!!!

Глава 4

Мне снилась моя семья. Мы обнимали друг друга. Даже Габриэль в бархатном платье была здесь. Замок был сожжен дотла. Все присланные мною сокровища либо расплавились, либо превратились в пепел. Все всегда возвращается в прах. Как там говорится: прах к праху и пепел к пеплу?
Впрочем, неважно. Я вернулся и превратил всех родных в вампиров. И теперь мы стали семьей де Лионкуров - белолицые красавицы и красавцы, включая даже младенца, над которым склонилась мать, держа в руках извивающуюся серую крысу и собираясь накормить ею ребенка.
Мы со смехом целовались и бродили по сгоревшим черным развалинам - мои белолицые братья, их белолицые жены, похожие на призраков дети, стайкой охотящиеся за жертвами. А мой слепой отец, совсем как в библейской легенде, вдруг вскочил с криком:
- Я ПРОЗРЕЛ!
Мой старший брат крепко меня обнял. Нарядно одетый, он выглядел просто великолепно. Я никогда не видел его таким прекрасным, а благодаря крови вампира лицо его приобрело открытое и одухотворенное выражение.
- Ты знаешь, это просто чудо, что ты приехал и преподнес всем нам Темный Подарок! - И он весело рассмеялся.
- Темный Дар, дорогой, Темный Дар, - поправила его жена.
- Потому что если бы ты не совершил свои обряды, - продолжил брат, - все мы просто погибли бы.

Глава 5

Дом опустел. Багаж уже был отправлен. Через два дня корабль покинет Александрию. Со мной остался только один саквояж. На борту корабля сыну маркиза положено время от времени менять костюмы. И, конечно же, со мной была скрипка.
Габриэль стояла возле арки, ведущей в сад, - изящная, длинноногая и прекрасная в своем белоснежном платье из хлопка и неизменной шляпе на распущенных волосах.
Интересно, эти удивительные длинные волосы были распущены ради меня?
Мое горе становилось все более глубоким. Оно, словно морской прилив, постепенно вбирало в себя все потери, выпавшие мне как в смертной, так и в бессмертной жизни.
Позже горе ушло, но ощущение того, что я тону, вернулось вновь. Я чувствовал себя словно во сне, по которому плыл не по своей воле и которому не было конца.
Мне вдруг пришло в голову, что волосы ее можно сравнить с золотым дождем и что поистине, когда смотришь на того, кого любишь, все поэтические образы мира обретают смысл.
- Скажите, что вам еще нужно от меня, матушка? - спросил я, обратив вдруг внимание на то, что комната вновь приобрела цивилизованный вид: стол, лампа, стул...
Все мои ярко раскрашенные птички исчезли - должно быть, их отнесли на базар, чтобы продать. И серые африканские попугаи, способные прожить дольше, чем люди, - тоже. А Ники прожил всего тридцать лет.
- Вам нужны деньги?
Щеки ее вспыхнули, стремительно меняя цвет от голубого к фиолетовому. На какое-то мгновение мне показалась, будто в ней промелькнуло что-то человеческое. Как будто мы вновь стояли в ее комнате с сырыми стенами, множеством книг и ярко горящим в камине огнем. А была ли она человечной тогда?
Она наклонила голову, и поля шляпы полностью скрыли от меня ее лицо.
- Но куда же ты направишься? - неожиданно спросила она.
- В маленький домик на Рю-Дюмейн в старом французском городе, который называется Новый Орлеан, - холодно и резко ответил я. - А что я буду делать, после того как он умрет и навсегда обретет покой, не имею ни малейшего представления.
- Ты не можешь так думать и поступать! - воскликнула она.
- У меня уже заказан билет на ближайший корабль из Александрии. Я отправлюсь в Неаполь, потом в Барселону. Из Лиссабона отплыву в Новый Свет.
Лицо ее сделалось уже, черты лица стали резкими. Губы дрогнули, но с них не сорвалось ни слова. И вдруг я увидел, что к глазам ее подступили слезы, и почувствовал, что она хочет меня обнять или хотя бы прикоснуться ко мне. Но я отвернулся, сделав вид, что занят чем-то лежащим на столе, и стиснул кулаки, чтобы унять дрожь. Как хорошо, подумал вдруг я, что Ники унес с собой в небытие свои руки. Если бы он это не сделал, мне пришлось бы ехать за ними во Францию, прежде чем я смог бы продолжить свой путь.
- Не может быть, чтобы ты ехал к нему! - прошептала она.
К нему?! Как она смеет! Ведь он же мой отец!
- Какой смысл говорить об этом сейчас? Я уже еду! - ответил я.
Она лишь отрицательно качнула головой и подошла к столу. Походка ее была еще более легкой и неслышной, чем у Армана.
- Кто-нибудь из нам подобных отваживался совершать столь далекое путешествие и пересекать океане - спросила она.
- Мне об этом ничего не известно. В Риме говорили, что нет.
- А вдруг это вообще невозможно? Пересечь океан.
- Возможно. И ты это знаешь.
Ведь прежде мы переплывали моря в обитых пробкой гробах. И горе тому, кто посмеет меня потревожить.
Она подошла еще ближе и взглянула на меня сверху вниз. Она не в силах была и дальше скрывать боль, исказившую прекрасные черты ее лица. И несмотря на это, она казалась мне восхитительной. Почему прежде я одевал ее во все эти бальные платья, шляпы с перьями и заставлял носить драгоценности?!
- Ты знаешь, как связаться со мной, - снова заговорил я. Тон мой, однако, не был уверенным, и в голосе звучала горечь. - Вот адреса моих банков в Лондоне и Риме. Эти банки существуют на земле столько же, сколько и вампиры, наверное. Они и впредь останутся на своих местах. Впрочем, тебе это и так известно...
- Замолчи! - тихо вскрикнула она. - Не смей больше говорить со мной об этом.
Какая ложь и какое притворство! Она всегда ненавидела такого рода разговоры и никогда не заговаривала на подобные темы сама. Даже в самых фантастических снах мне не могло присниться, что когда-нибудь все будет происходить именно так - что мне придется холодным тоном говорить ей столь неприятные вещи и ей придется плакать. Мне казалось, что при известии о том, что она уходит, я буду дико вопить от боли, со слезами брошусь к ее ногам.
Мы долго смотрели друг на друга. Я видел, что глаза ее полны слез, а губы вздрагивают.
И в конце концов я потерял всякий контроль над собой.
Вскочив, я бросился к ней и обхватил руками ее хрупкое тело. Я не хотел ее отпускать от себя, как бы она ни боролась. Мы буквально слились в безмолвном крике и никак не могли оторваться друг от друга. Но я чувствовал, что она не подчинится, что она не растаяла в моих объятиях.
В конце концов она слегка отстранилась и стала гладить меня по голове обеими руками, потом наклонилась, поцеловала меня в губы и молча отошла.
- Вот и все, мой дорогой, - сказала она.
Я покачал головой. У меня на душе было столько невысказанных слов! Но они не были ей нужны, она никогда не нуждалась в моих словах.
Медленно и плавно, грациозно покачивая бедрами, она подошла к двери, которая выходила в сад, и посмотрела сначала на сияющие высоко в небе звезды, потом на меня.
- Ты должен пообещать мне кое-что, - промолвила она наконец.
Я видел перед собой благородного молодого француза, который с грацией, свойственной только арабам, спокойно передвигался по узким улочкам и темным закоулкам сотен городов и бесстрашно посещал такие места, где только отъявленные бандиты могли чувствовать себя в относительной безопасности.
- Хорошо, - ответил я, хотя дух мой был совершенно сломлен и никакого желания продолжать разговор не было.
Краски померкли. Ночь не казалась мне ни холодной, ни жаркой. Мне хотелось сейчас, чтобы она поскорее ушла, однако я не мог даже представить, что будет со мной, когда это действительно случится.
- Пообещай мне, что ни при каких обстоятельствах не попытаешься покончить со всем этим, предварительно не повидавшись со мной, не подождав, пока мы снова сможем быть вместе.
В первый момент я был настолько удивлен, что даже не нашелся, что ответить.
- Я никогда не решусь покончить с собой, - наконец ответил я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше презрения. - А потому с легкостью могу дать тебе такое обещание. Но почему бы и тебе не пообещать мне кое-что? Например, что ты скажешь мне, куда направишься отсюда и где я смогу тебя найти... что не исчезнешь бесследно, как если бы ты оказалась плодом моего воображения...
Я замолчал, почувствовав в собственном голосе просительные и даже истерические нотки. Я не мог представить ее пишущей письмо и отправляющей его по почте, да и вообще делающей что-то такое, что свойственно обыкновенным смертным.
- Надеюсь, ты правильно оценил себя и свои силы, - сказала она.
- Я уже ни во что не верю, матушка, - произнес я. - Когда-то давно вы сказали Арману, что верите, будто бескрайние леса и джунгли дадут вам ответы на все вопросы, что звезды смогут наконец открыть вам истинную правду. А я не верю ни во что. И это делает меня гораздо более сильным, чем вы думаете.
- Тогда почему же мне так за тебя страшно? - чуть слышно спросила она. Лишь по движению губ я смог понять смысл ее вопроса.
- Вы чувствуете, насколько я одинок и как страдаю от того, что фактически выброшен из жизни. Как горько мне сознавать, что я есть не что иное, как зло, что я не заслуживаю любви и в то же время так в ней нуждаюсь. Я ужасаюсь при мысли о том, что не имею права раскрыть себя перед кем-либо из смертных. Но все это не сможет остановить меня, матушка. У меня достаточно сил, чтобы вынести все это. Как вы сами сказали, я очень хорошо умею быть тем, кто я есть на самом деле. Время от времени я очень страдаю, только и всего.
- Я люблю тебя, сынок, - сказала она.
Я хотел напомнить ей о так и не данных мне обещаниях, об агентах в Риме, которым она должна писать. Я хотел сказать что-то...
- Сдержи свое слово, - вновь попросила она.
И я вдруг отчетливо понял, что это наши последние проведенные вместе мгновения. Я знал это, но уже не мог ничего изменить.
- Габриэль! - тихо позвал я ее.
Но она исчезла.
Комната, сад и все вокруг погрузились в спокойствие и тишину.
Открыв глаза почти перед самым рассветом, я увидел, что лежу на полу в доме. Я плакал и, должно быть, уснул.
Я понимал, что должен отправляться в Александрию, что мне необходимо до восхода солнца успеть уйти как можно дальше и зарыться где-нибудь глубоко в песок. Мне будет так приятно спать в песчаной почве. Я заметил, что ворота сада распахнуты настежь и ни одна дверь не заперта.
Но я не мог заставить себя пошевелиться. Я с каким-то холодным спокойствием представлял себе, что разыскиваю ее по всему Каиру. Слышал, как зову ее и умоляю вернуться. Мне даже на миг показалось, что все это было на самом деле. Что я, совершенно забыв о гордости, бросился за ней следом, пытался рассказать ей что-то о предначертаниях судьбы, о том, что мне было суждено потерять ее, так же как Ники суждено было потерять свои руки. Что я уверял ее в том, что мы должны каким-то образом изменить судьбу и в конце концов одержать победу.
Бессмысленные мечты. Я не побежал за ней. Я отправился на охоту в одиночестве, а потом вернулся обратно. Сейчас она уже за много миль от Каира. Словно крошечная песчинка, подхваченная порывом ветра, она исчезла навсегда.
Прошло много времени, прежде чем я заставил себя повернуть голову. Небо над садом и далекими крышами уже заалело. Всходило солнце, и вместе с ним город окутывало тепло. Сотни голосов проснувшихся в этот ранний час жителей Каира раздавались на его извилистых узких улочках, звуки исходили и от пробуждающихся деревьев, песка, травы.
Напряженно вслушиваясь в шум утреннего города и следя за ползущим по крыше лучом света, я не сразу почувствовал близкое присутствие смертного.
Он стоял возле самых ворот сада и всматривался в мое неподвижно лежащее посреди пустого дома тело. Это был молодой и довольно симпатичный на вид европеец со светлыми волосами, одетый на арабский манер. Он, естественно, был удивлен, увидев ранним утром на полу покинутого хозяевами дома своего собрата-европейца.
Солнце уже начинало жечь мне глаза, кожа вокруг них горела, но я продолжал следить, как он входит через распахнутые ворота в парк и приближается ко мне. В белоснежной одежде и арабском головном уборе он был похож на привидение в белой простыне.
Я понимал, что должен бежать, что должен немедленно укрыться от солнца. Шансов на то, чтобы попасть в подвал под домом, уже не было. В мое убежище проник смертный. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы убить его и таким образом избавиться от несчастного глупца.
Но я продолжал лежать неподвижно. А он подходил все ближе и ближе, и на фоне совсем светлого неба фигура его казалась темной.
- Месье, - услышал я участливый шепот, совсем как шепот той женщины в соборе Нотр-Дам, которая хотела мне помочь, перед тем как я убил ее и ее невинного ребенка - Месье, что с вами? Могу я вам чем-нибудь помочь?
Лицо молодого человека было загорелым, а из-под арабского убора на меня смотрели совсем такие же, как и у меня самого, серые глаза в обрамлении золотистых ресниц.
Я вдруг осознал, что, сам того не желая, вскакиваю на ноги, что губы мои кривятся, обнажая острые зубы, и из горла вырывается звериное рычание. Молодой человек в ужасе смотрел на меня.
- Гляди! - рявкнул я, демонстрируя свои длинные клыки. - Видишь?!
Я рванулся к нему, схватил его руку и прижал ладонью к своему лицу.
- Ты думал, что я человек? - кричал я, обхватывая его и отрывая от пола, в то время как он безуспешно пытался ударить или оттолкнуть меня. - Ты думал, что я такой же, как ты?
Рот его сначала беззвучно раскрылся, потом я услышал душераздирающий вопль.
Я швырнул его высоко вверх, через сад, и его тело исчезло за одной из сияющих крыш.
В небе уже вовсю горел рассветный пожар.
Через ворота сада я выскочил на улицу, потом долго бежал под какими-то арками, мчался по незнакомым улочкам, распахивая одним ударом преграждавшие мне путь ворота и двери и расталкивая попадавшихся под руку смертных.
Я проламывал даже стены, и пыль забивала мне нос, мешая дышать, но я мчался все дальше по грязным и вонючим проулкам. И все время меня буквально по пятам преследовал свет.
Найдя наконец сгоревший дотла дом с обрушившимися решетками вокруг, я влетел туда и стал зарываться в садовую землю, пока не почувствовал, что больше не в силах шевелить руками.
Я окунулся в холод и темноту.
Я был в безопасности.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:58 | Сообщение # 29

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

Глава 6

Я умирал. А может быть, мне это только казалось. Я не знал, сколько прошло ночей. Мне необходимо было подняться и добраться до Александрии. Я должен был переплыть море. Но это означало, что надо двигаться, поворачиваться в земле и отдаться на милость невыносимой жажды. Нет, я ей не поддамся.
Жажда возникла. Жажда продолжалась. Она пытала меня как огнем. Мой мозг умирал от жажды, мое сердце - тоже, оно билось все громче и громче и, казалось, готово было выскочить из груди. Но я все равно не сдавался.
Возможно, удары моего сердца были слышны даже смертным на поверхности земли. Иногда я видел людей - как вспышки пламени на фоне тьмы, иногда слышал их голоса, бормочущие что-то на чужом языке. Но чаще всего перед моими глазами была только тьма. Я слышал только тьму.
Казалось, я сам превратился в жажду, я видел только красные сны, мною овладевали только красные мечты, и постепенно я начал осознавать, что слишком ослаб и едва ли смогу самостоятельно проделать путь наверх сквозь тяжелые песчаные комья. Я слишком ослаб, чтобы вновь запустить колесо жизни.
Да, это так. Я не мог подняться, даже если бы захотел. Я вообще не мог шевелиться. Но я дышал. Продолжал жить. Но жил и дышал я совсем не так, как делают это смертные. Гулкие удары сердца эхом отдавались у меня в ушах.
Но все-таки я не умирал. Я просто был чересчур истощен. Так же как обреченные на муки несчастные за стенами кладбища Невинных мучеников. Истинное воплощение страданий, которые поджидают нас повсюду, но при этом невидимое, никем не признаваемое и не отмеченное, а потому совершенно бесполезное.
На руках у меня выросли длинные когти, кожа сморщилась и приросла к костям, глаза выпирали из ввалившихся глазниц. Самое интересное, что в таком виде мы можем существовать вечно, даже если не пьем кровь, не желая предаваться этому поистине восхитительному и - роковому удовольствию. Мы все равно существуем. Это можно было бы назвать интересным, если бы не муки, которые испытываем мы при каждом ударе сердца.
И если бы я мог перестать думать о том, что Никола де Ленфена больше нет. Как нет моих братьев. Нет больше легкого вкуса вина и грома аплодисментов.
"Не кажется ли тебе, что то, что мы делаем, добродетельно уже потому, что мы несем людям счастье?"
"Добродетельно? О чем ты говоришь? Добродетельно?!"
"О том, что это добродетельно потому, что несет в себе крупицы добра. Боже мой! Да если во всем мире ничто не имеет смысла, добродетель все равно может существовать. В том, что мы едим, пьем, смеемся, в том, что мы вместе наконец!..."
Смех... Эта безумная музыка... Грохот, диссонанс, бесконечное пронзительное воплощение в звуках бессмысленности существования мира...
Я не понимал, то ли сплю, то ли бодрствую. Уверен я был лишь в одном: в том, что я чудовище, монстр. И только потому, что я лежу сейчас в земле и испытываю страшные муки, несколько человек остаются невредимыми и продолжают странствовать по земле.
Габриэль, должно быть, уже в джунглях Африки.
Время от времени на руинах появляются смертные. Чаще всего здесь прячутся воры. Они чересчур много болтают на своем непонятном наречии. Все, что мне необходимо сделать, это заставить себя уйти еще глубже в песок, отстраниться от самого песка, который меня со всех сторон окружает, и тогда я перестану их слышать.
Неужели я действительно оказался в ловушке?
Сверху доносится запах крови.
А вдруг они - моя последняя надежда? Эти двое, расположившиеся на ночлег в заброшенном саду. Вдруг именно их кровь заставит меня подняться, заставит шевелиться и работать ужасными на вид, похожими на звериные лапы руками?
Но при виде меня они умрут от страха, и я даже не успею напиться их крови. Какой позор! Ведь, по слухам, я всегда был прекрасным юным дьяволом. Но только не сейчас.
Иногда мне казалось, что я вновь разговариваю с Ники.
"Теперь я не чувствую боли, и меня не мучает сознание собственной греховности", - говорит он.
"А что вообще ты чувствуешь? - спрашиваю я. - Или твоя свобода и состоит в отсутствии способности чувствовать? Ни горя, ни жажды, ни радости, ни восторга?"
В такие минуты мне казалось примечательным, что наше понятие о небесах всегда связано с восторгом. Небесные радости! А понятие ада всегда тесно ассоциируется с болью. Адское пламя! Следовательно, полное отсутствие каких-либо чувств вовсе не означает нечто очень хорошее?
Может, хватит думать об этом, Лестат? Или ты действительно готов терпеть поистине адские муки от нестерпимой жажды, только бы не умереть и не впасть в полное бесчувствие? По крайней мере, ты испытываешь желание напиться крови - горячей, доставляющей истинное наслаждение каждой клеточке твоего тела! Кровь!
Сколько еще эти смертные собираются пробыть здесь, в моем заброшенном саду? Ночь? Или две? Я оставил скрипку в том доме, где жил. Я должен забрать ее и подарить какому-нибудь юному смертному музыканту, кому-то, кто...
Благословенная тишина! Слышится только пение скрипки. Белые пальцы Ники прижимаются к струнам, смычок скользит и блестит в лучах света, а на белых лицах бессмертных марионеток застыло выражение не то восторга, не то безразличия... Кажется, с тех пор прошло целое столетие. Парижане поймали бы его. Ему не следовало самому входить в тот костер. Возможно, они поймали бы и меня, хотя едва ли.
Нет, для меня нет и не будет на этой земле поляны ведьм.
Он продолжает жить в моем сердце. Какая благочестивая человеческая фраза! А какова эта жизнь? Я сам не рад, что живу. Что же означает: жить в чьем-либо сердце? Ничего. Во всяком случае, мне так кажется. Ведь на самом деле тебя там нет.
В саду бегают кошки. Я чувствую запах кошачьей крови.
Нет уж, спасибо! Уж лучше я буду страдать от жажды и в конце концов превращусь в пустую зубастую скорлупу!
Глава 7

В ночной тишине послышался звук. Что-то он мне напоминал...
Детство... Улица нашей деревни... Итальянские комедианты идут по главной улице, объявляя о представлении, которое будет дано вечером с платформы их раскрашенного вагончика. Их шествие сопровождается медленными ударами в большой барабан, и грохот его разносится далеко по округе. Это тот самый барабан, в который бил я, проходя по улицам города в те счастливые дни, когда сбежал из дома и присоединился к труппе.
Однако эти звуки были гораздо громче. Они больше походили на пушечную канонаду, эхом разносящуюся по дорогам и горным тропам. Они заставили меня затрепетать. Я открыл глаза. Вокруг была кромешная тьма, а звуки все приближались.
Их ритм совпадал с ритмом шагов. Или с ритмом биения сердца? Они заполнили все вокруг.
Грохот, казавшийся мне зловещим, раздавался совсем близко. Однако в глубине души я сознавал, что на самом деле никакого грохота нет, что ни один смертный не может слышать эти звуки, что они вовсе не заставляют дрожать фарфор и стекла в домах и разбегаться в страхе окрестных котов.
Египет погружен в тишину. Она царит в пустыне по обоим берегам великой реки. Не слышно было ни блеяния овец, ни мычания коров, ни тихого плача женщины.
И все же звуки буквально оглушали меня.
На миг мне стало страшно. Вытянувшись, насколько это было возможно в моем земляном убежище, я начал лихорадочно скрести пальцами почву, чтобы выбраться на воздух. Ослепший и совершенно невесомый, я постепенно выплывал наверх и вдруг почувствовал, что мне трудно дышать. Я не в силах был даже крикнуть, а мне казалось, что своим криком я мог бы сокрушить окна во всей округе, вдребезги разбить хрустальные бокалы, все до единого стеклянные предметы.
Звуки становились все оглушительнее. Я попытался перевернуться и глотнуть хоть немного воздуха, но не смог.
И тут мне почудилось, что ко мне приближается какая-то фигура. Я увидел во тьме красноватое сияние.
Так вот откуда возникли эти звуки! Это существо было столь сильным и могущественным, что даже замершие в тишине деревья, цветы и окружающий воздух чувствовали его мощь. Его величие признавали все подземные существа, от него разбегались в стороны все твари на земле.
Быть может, это сама смерть?
А что если она каким-то чудом есть существо живое, эта Смерть, и готова принять нас в свои объятия? Что если она вовсе не вампир, а само воплощение небес?
Вместе с ней мы возносимся к звездам, пролетаем мимо ангелов и святых, минуем свет и попадаем в благословенную тьму, в бездну, переставая существовать. Вечное забвение дарует нам отпущение всех грехов.
Самоуничтожение Ники становится крошечной точкой постепенно рассеивающегося света. Смерть моих братьев растворяется в великом спокойствии неизбежности.
Я скреб руками землю, колотил по ней кулаками, но был чересчур слаб. Во рту я чувствовал привкус песка и грязи. Я знал, что должен подняться, и доносящиеся до меня звуки приказывали мне сделать это.
Они казались мне грохотом артиллерийской канонады, выстрелами пушек.
Теперь я был совершенно уверен, что они обращены именно ко мне. Они лучами света пронизывают все вокруг. Я не мог больше лежать - я просто обязан был откликнуться.
Мысленно я посылал отчаянные призывы. Сообщал, что нахожусь совсем рядом. Губы меня не слушались, изо рта вырывалось лишь тяжелое дыхание. А звук все разрастался, проникал в каждую клеточку моего тела. Земля вокруг дрожала.
Чем бы или кем бы оно ни было, существо уже вошло в развалины сгоревшего дома.
Дверь с грохотом вылетела, словно ее петли были укреплены не в железе, а в глине. Глаза у меня были закрыты, но я видел происходящее мысленным зрением. Я видел, как он идет через сад под сенью оливковых деревьев.
Как сумасшедший работая руками, я вновь стал выцарапываться наверх, на открытый воздух. И тут услышал еще какой-то звук - монотонный, тихий и очень знакомый. Я понял, что кто-то роет землю сверху.
Что-то мягкое, бархатистое коснулось моего лица. Я увидел над головой сверкающее звездами небо, по которому лоскутками вуали проплывали облака. Никогда еще такое знакомое небо не казалось мне поистине благословенными небесами.
Легкие мои наполнились чистым воздухом.
Я не мог сдержать восторженный стон. Нет, это был даже не восторг... Видеть свет, дышать... это поистине чудо. И барабанный грохот, от которого закладывало уши, казался мне лучшей в мире музыкой, сопровождающей чудесные ощущения.
А надо мной склонился тот, кто искал меня и кто создавал весь этот шум.
Звуки затихли и превратились в подобие слабого отголоска скрипичной струны. Незнакомец стоял совершенно неподвижно, опустив руки вдоль тела, и тем не менее я поднимался, как будто кто-то тащил меня вверх.
Наконец он протянул руки, чтобы обхватить меня, и я увидел лицо, красота которого была поистине за пределами возможного.
Кому из нам подобных могло принадлежать такое лицо? Что мы могли знать о терпении, добродетели, сострадании? Он не мог быть одним из нас! И все же он им был! У него была такая же, как у меня, сверхъестественная кровь и плоть. Переливающиеся радугой глаза, вбирающие свет буквально отовсюду, были окружены короткими и тонкими ресницами, похожими на золотые нити.
И это существо, этот могущественный вампир держал меня в своих объятиях и смотрел мне прямо в глаза. Мне в голову пришла мысль о том, что я наконец-то узнал секрет бессмертия.
- Тогда открой его мне, - прошептал он и вдруг улыбнулся. В этот момент он был чистейшим воплощением человеческой любви.
- Господи, помоги мне! Да разверзнется подо мной адская бездна! - услышал я собственный голос. Я не в силах был смотреть на подобную красоту.
Я увидел свои костлявые руки, кисти которых больше напоминали птичьи лапы. Столь отвратительное существо, каким был в эти минуты я, не имело права на существование. Опустив глаза, я взглянул на похожие на палки ноги. Одежда на мне висела. Я не мог ни стоять, ни двигаться, и внезапно воспоминание о восхитительном вкусе струящейся по губам крови буквально захлестнуло меня.
Словно в тумане видел я перед собой его бархатный костюм. Плащ, спускающийся до самой земли, крепко сжимающие меня руки в темно-красных перчатках. Его густые светлые волосы волнами спускались почти до плеч, и спутанные локоны обрамляли лицо. Голубые глаза под густыми золотыми бровями могли бы казаться слишком глубоко посаженными, если бы не были такими большими и не светились добротой. Мягкий голос выдавал переполняющие его чувства.
Этот человек в момент обретения бессмертия был в самом расцвете лет. Правильные черты лица, чуть впалые щеки, довольно крупный чувственный рот... На всем лежала печать спокойствия и доброты.
- Пей, - произнес он, чуть приподнимая брови и медленно выговаривая это слово, сложив губы будто для поцелуя.
Точно так же, как когда-то давным-давно Магнус, он поднял руку и расстегнул на шее плащ. Под прозрачной сверхъестественно белой кожей я увидел пульсирующую темно-красную вену. И вновь в ушах у меня раздались невероятно мощные звуки, которые буквально оторвали меня от земли и заставили прижаться к вене.
Кровь была подобна свету, она хлынула в меня как жидкий огонь. Такова наша кровь.
С неизвестно откуда взявшейся силой я вцепился руками в его плечи, приник лицом к прохладной белой коже. Струившаяся по жилам кровь воспламеняла каждую клеточку моего существа. В течение скольких веков очищалась эта кровь, накапливала в себе мощь?
Словно сквозь грохот водопада, я вновь услышал его голос:
- Пей, мой мальчик. Пей, мой израненный малыш.
Я чувствовал, как вздымается его грудь, как трепещет от волнения тело, и вскоре мы слились с ним воедино.
- Мариус... - вроде бы прошептал я.
И он ответил мне:
- Да.

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

GolDiVampire

Дата: Среда, 09 Май 2012, 00:59 | Сообщение # 30

Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014

ЧАСТЬ VII

ДРЕВНЯЯ МАГИЯ, ДРЕВНИЕ ТАЙНЫ

Глава 1

Я проснулся на корабле. До меня доносилось поскрипывание бортов, я чувствовал запах моря. Ощущал запах крови тех, кто управлял кораблем. Точнее, это была галера, потому что я явственно слышал размеренные удары весел о воду и хлопанье на ветру огромных парусов.
Я не в силах был открыть глаза, не мог заставить себя пошевелиться. И тем не менее я был спокоен. Меня не мучила жажда. Иными словами, я испытывал удивительное чувство умиротворения. Тело мое было теплым, словно я только что насытился, и было так приятно лежать здесь, наслаждаться убаюкивающим покачиванием на волнах и грезить наяву.
Постепенно в голове у меня стало проясняться.
Я понимал, что мы движемся с большой скоростью по спокойной воде. Догадывался, что солнце только что зашло. Вечернее небо медленно темнело, ветер стихал. Отчетливо слышимые всплески весел, равномерно ударяющихся о воду, действовали успокаивающе.
Мои глаза открылись.
Я уже не лежал в гробу. Я вышел из каюты на корме судна и остановился на палубе.
Вдыхая полной грудью соленый морской воздух, я всматривался в удивительной красоты синеву вечернего неба и видел мириады рассыпанных по ней звезд. С земли звезды воспринимаются совсем по-другому и никогда не кажутся такими близкими.
По обе стороны от нас тянулись горы, отвесные скалы сияли тысячами крошечных огоньков. Воздух наполняли запахи зелени, цветов и земли.
Не слишком большая по размерам и юркая галера стремительно неслась к узкому проходу между виднеющимися впереди скалами.
Я чувствовал себя как никогда сильным и способен был рассуждать вполне здраво. На мгновение я испытал соблазн попытаться выяснить, каким образом я очутился на борту галеры и по какому морю - Эгейскому или Адриатическому - мы сейчас плывем. Мне захотелось узнать, когда мы покинули Каир и действительно ли произошло все то, о чем я сейчас вспоминал.
Однако эти мысли быстро исчезли. Я с благодарностью воспринимал то, что происходило сейчас.
На капитанском мостике перед грот-мачтой я увидел Мариуса.
Подойдя ближе к мостику, я остановился и посмотрел вверх.
На нем был тот же, что и в Каире, длинный бархатный плащ. Ветер отбрасывал назад и трепал его густые светлые волосы. Крепко держась левой рукой за перила ограждения, он не отрываясь смотрел вперед, туда, где на мелководье угрожающе возвышались над водой острые скалы.
Меня неудержимо влекло к нему, и чувство умиротворения охватывало меня все больше.
Во всем его облике чувствовалось величие, но отнюдь не отталкивающее высокомерие. Отсутствовала и надменность, которая могла бы испугать. Он был полон спокойного благородства. Пристально глядящие вперед глаза были слегка расширены, мягко изогнутый рот, как и при первой нашей встрече, свидетельствовал о бесконечной доброте.
Лицо его было чересчур гладким, да кожа блестела, как блестит обычно новая ткань, образовавшаяся на месте шрама. Встретив его на темной улице, можно было испугаться. Лицо его даже слегка светилось. Но выражение его было слишком теплым и человечным, оно настолько искрилось добротой, что любой невольно почувствовал бы к нему расположение.
Арман напоминал мне богов кисти Караваджо, Габриэль была похожа на мраморного архангела у входа в храм.
Но тот, кто стоял сейчас наверху, был поистине бессмертным человеком.
И этот бессмертный человек, вытянув правую руку, молча и безошибочно вел корабль через рифы, преграждающие путь к проходу между скалами.
Вода вокруг нас сияла, словно расплавленный металл, становясь то лазурной, то серебряной, то вдруг совершенно черной. Там, где волны бились о скалы, в воздух взлетали мириады капелек морской пены.
Я подошел еще ближе и почти бесшумно поднялся по трапу на мостик.
Ни на секунду не отрывая взгляд от воды, Мариус протянул левую руку и взял ею мою.
Он слегка сжал мои пальцы, и я почувствовал исходящее от него тепло. Но сейчас было не время для разговоров. Удивительно, как он вообще сумел заметить меня.
Он чуть свел брови и прищурил глаза. Словно услышав его команду, гребцы снизили темп.
Я был потрясен и заворожен увиденным. Усилив собственную концентрацию, я ощутил излучаемую им мощь, пульсирующую в такт биению его сердца.
Нас окружали скалы, у подножия которых тянулись узкие полоски песчаных пляжей, и повсюду я чувствовал присутствие смертных. Я видел, как с факелами в руках они собираются у оконечности мыса или бегут к самой кромке воды. Они всматривались в вечернюю полутьму, стараясь разглядеть огни нашей галеры, и я слышал их мысли так же отчетливо, как если бы они высказывали их вслух. Они думали по-гречески, и, хотя язык не был мне знаком, содержание их мысленных посланий было для меня совершенно ясным.
"Наш господин едет! Идите все сюда и смотрите: едет наш господин!" При этом само слово "господин" приобретало в их понимании некий сверхъестественный смысл. Со всех окрестных берегов, перерастая в единый хор, слышался их возбужденный шепот, исполненный восторженного почитания.
Я слушал затаив дыхание. И вспоминал о том человеке в Каире, которого я привел в неописуемый ужас, о панике, вызванной моим выступлением на сцене театра Рено. За исключением этих двух позорных для меня происшествий, последние десять лет я странствовал по миру совершенно незаметно для смертных. А эти люди, крестьяне в темных одеждах, собравшиеся посмотреть, как проплывает мимо галера, знали, кто такой Мариус. Или, во всяком случае, догадывались. Насколько я мог судить, они ни разу не произнесли греческий эквивалент слова "вампир".
Пляжи остались позади. Справа и слева от нас были лишь крутые скалы. Гребцы едва касались веслами воды, и корабль легко скользил сам по себе. Высокие каменные стены закрывали от наших глаз небо.
Через несколько минут перед нами открылся сверкающий серебром обширный залив, образованный высокой и совершенно отвесной скалой, по обе стороны от которой крыльями отходили более низкие и пологие горы. Скала была так высока, что ее вершину я разглядеть не смог.
По мере того как мы приближались к берегу, галера постепенно замедляла ход, одновременно поворачивая чуть в сторону. Вскоре я увидел неясные очертания древней каменной набережной, сплошь покрытой сверкающим мхом. Гребцы подняли весла вертикально вверх.
Мариус стоял совершенно спокойно, одной рукой чуть сжимая мою ладонь, а другой указывая на темную набережную, мокрые камни которой отражали свет галерных огней.
Когда мы оказались не более чем в пяти или шести дюймах от стенки набережной, что, по моему мнению, было весьма опасным расстоянием для корабля таких размеров, я почувствовал, что галера внезапно встала.
Мариус крепче взял меня за руку, и мы вместе прошли по палубе и взобрались на борт. Темноволосый слуга приблизился к Мариусу и вложил ему в руку мешок. Затем мы с Мариусом с легкостью и совершенно бесшумно перепрыгнули с галеры на набережную.
Оглянувшись, я заметил, что галера слегка качнулась. Весла вновь опустились на воду, и через несколько секунд судно уже стремительно неслось по направлению к дальнему концу залива, где сверкали огни маленького городка.
Мы с Мариусом остались стоять в темноте в полном одиночестве. Когда галера превратилась в крошечную точку на поблескивающей глади воды, он указал мне на выбитые прямо в скале ступени узкой лестницы.
- Иди первым, Лестат, - сказал он.
Мне было приятно подниматься по лестнице. Доставляло удовольствие быстро двигаться вверх по грубо высеченным каменным ступеням, следуя крутым поворотам, чувствовать, как усиливается ветер, и видеть далеко внизу застывшую поверхность воды, такую неподвижную, что казалось, будто кто-то внезапно остановил волны.
Мариус отставал от меня на несколько ступеней. И снова я слышал и ощущал исходящую от него мощную пульсацию. У меня было такое чувство, что вибрирует мое собственное тело.
Примерно на середине подъема ступени исчезли, и далее мы пошли по тропинке, которая была, пожалуй, чересчур узкой даже для горных козлов. Кое-где валуны и выступы горных пород образовывали нечто вроде барьера, предохраняющего нас от падения в море, но по большей части тропинка была всего лишь выступом на поверхности совершенно отвесной скалы. По мере того как мы поднимались все выше и выше, мне становилось все страшнее смотреть вниз.
Один раз, ухватившись рукой за ветку, я позволил себе оглянуться и увидел твердой походкой приближающегося ко мне Мариуса. Мешок был перекинут у него через плечо, правая рука свободно опущена. Залив, бухта и городок вдали казались игрушечными или созданными детской рукой из осколка зеркала, песка и крошечных кусочков дерева. Отсюда был виден даже участок расположенного за горами открытого моря с разбросанными по его неподвижной поверхности темными силуэтами островков. Мариус с улыбкой подождал, а потом тихо произнес:
- Надо идти.
Словно зачарованный, я двинулся вперед и больше ни разу не остановился, пока не достиг самого верха. Наконец я перелез через последнее скопление заросших сорняками камней и встал посреди мягкой травы. Впереди виднелись еще более высокие скалы и горы, а на их фоне, выросший из недр этих гор, стоял огромный дом, больше походящий на крепость. Все его окна были освещены. Огни горели и на его башнях.
Мариус обнял меня за плечи, и мы направились к дому.
Когда мы остановились перед запертой дверью, я почувствовал, что объятия Мариуса слегка ослабли. Потом услышал звук открывающегося изнутри засова. Дверь распахнулась, и Мариус снова крепко обнял меня. Он ввел меня в широкий проход, который вполне сносно освещался двумя факелами.
Я чувствовал себя несколько озадаченным и потрясенным, потому что никого вокруг не увидел, а ведь кто-то должен был отодвинуть засов. Мариус обернулся и посмотрел на дверь, которая тут же захлопнулась.
- Задвинь засов, - сказал он.
Я удивился, что он не сделал это мысленно, как раньше, однако немедленно исполнил его приказание.
- Так намного легче, - сказал Мариус, и на его лице промелькнуло озорное выражение. - Я провожу тебя в твою комнату, где ты будешь спать в полнейшей безопасности. Ты можешь прийти ко мне в любое время, когда сам того захочешь.
Я не слышал и не видел признаков присутствия в доме кого-либо еще. Но был уверен, что здесь есть люди. То тут, то там я чувствовал запах смертных. К тому же все огни были зажжены совсем недавно.
Направо вела небольшая лестница. Когда мы поднялись по ней и вошли в предназначенную для меня комнату, я остановился пораженный.
Это была огромная зала, одна стена которой выходила на огражденную каменную террасу, нависающую над морем.
Оглянувшись, я увидел, что Мариус исчез. Исчез и мешок. Но на стоящем в центре комнаты большом каменном столе лежала скрипка Ники, а рядом с ней стоял саквояж с моими личными вещами.
При виде скрипки меня охватили и печаль, и радость. Я уже боялся, что потерял ее навсегда.
В комнате были еще две каменные скамьи, а на подставке горела масляная лампа. В дальнем конце я увидел в нише массивную двухстворчатую дверь.
Открыв ее, я обнаружил небольшой проход, который сворачивал в сторону под прямым углом. За поворотом стоял саркофаг с гладкой крышкой. Он был выполнен из диорита, который, насколько мне известно, является одним из наиболее твердых минералов на земле. Крышка оказалась невероятно тяжелой, а когда я заглянул под нее, то увидел, что она окантована железом и запирается на засов.
На дне самого саркофага лежали несколько блестящих предметов. Когда я взял их в руки и на них попал луч света из соседней комнаты, они засияли магическим блеском.
Среди них была золотая маска, соединенная с капюшоном, собранным из множества пластин кованого золота. Черты лица на маске были отлиты с большой тщательностью, губы сомкнуты, а узкие глазные щели открыты. Сама маска была очень тяжелой, а капюшон, напротив, - легким и очень гибким, подвижным. Присмотревшись, я увидел, что все пластины соединяются между собой тонкими золотыми нитями. Были там и перчатки, сплошь покрытые тончайшими золотыми пластинами. И наконец, внутри саркофага лежало большое одеяло из красной шерсти, тоже с одной стороны расшитое золотыми пластинами.
Я догадался, что если я надену маску и перчатки и закутаюсь в одеяло, то буду полностью защищен от света, в случае если кому-нибудь придет в голову открыть крышку саркофага во время моего сна.
Хотя мне казалось совершенно невероятным, чтобы кто-либо смог проникнуть сюда и открыть саркофаг. Дверь, ведущая в этот Г-образный проход, тоже была обита железом и снабжена железным засовом.
Однако все эти предметы были полны таинственного очарования. Мне доставляло удовольствие прикасаться к ним и представлять себя в них спящим. А маска напоминала мне греческие маски Комедии и Трагедии.
Эти прекрасные вещи были вполне достойны находиться в захоронении древнего царя.
С большой неохотой я положил их обратно.
Вернувшись в комнату, я снял одежду, которая оставалась на мне в течение всех ночей, проведенных под землей в Каире, и надел чистую. Стоя в этом принадлежащем вечности доме, я чувствовал всю абсурдность своего наряда. На мне были сиреневый сюртук с перламутровыми пуговицами, украшенная кружевами рубашка и атласные башмаки с бриллиантовыми пряжками. Но другого костюма у меня не было. Как любой добропорядочный джентльмен восемнадцатого века, я черной лентой перевязал волосы и отправился на поиски хозяина дома.

Глава 2

Весь дом ярко освещался факелами. Двери были распахнуты. Окна ничем не закрыты, так как смотрели либо на море, либо прямо в небо. Спустившись по небольшой лестнице, я вдруг осознал, что впервые за все время моих странствий оказался в действительно совершенно безопасном убежище бессмертного существа. Здесь было поистине все, что могло потребоваться бессмертному, все, что ему хотелось иметь.
В коридорах на подставках стояли великолепные греческие сосуды, а ниши украшали вывезенные с Востока огромные бронзовые статуи. Возле каждого окна и на открытых террасах цвели прекрасные экзотические растения. Мраморные полы повсюду покрывали восхитительные ковры из Персии, Индии и Китая.
Мне встретились огромные чучела диких зверей. Здесь были бурый медведь, лев, тигр, даже слон, стоящий в отдельной просторной комнате, ящерицы, по размерам похожие на драконов, сидящие на засохших ветвях хищные птицы сами походили на ветви деревьев.
Но больше всего меня поразило, что все стены от пола до потолка украшали яркие, великолепно написанные фрески.
В одной из комнат была изображена залитая солнцем пустыня, по которой, выписанный до мельчайших деталей, двигался караван верблюдов вместе с одетыми в тюрбаны людьми. В другой передо мной ожили джунгли, наполненные тропическими цветами и лианами. Каждый листик был как настоящий.
Иллюзия реальности была столь полной, что в первый момент я буквально опешил. Зрелище оказалось столь увлекательным, что я не мог отвести взгляд и чем пристальнее вглядывался, тем больше видел.
Повсюду были изображены разного рода существа - насекомые, птицы, земляные черви. Миллионы точных деталей в конце концов создали у меня впечатление, что я нахожусь в совершенно ином пространстве и времени и оказался внутри чего-то гораздо большего, чем обычная картина. Но в то же время это было совершенно плоское настенное изображение.
У меня закружилась голова. Куда бы я ни повернулся, повсюду я видел все новые и новые картины. Названия некоторых цветов и оттенков я даже не знал.
Что же касается стиля, в котором были написаны картины, то он одновременно и восхищал и ставил в тупик. Техника письма была совершенно реалистической, с использованием классических пропорций и тех приемов, которые можно увидеть в произведениях всех представителей позднего Ренессанса: да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, а также в работах художников более позднего времени, к примеру Ватто или Фрагонара. Очень эффектно использовался свет. Казалось, что нарисованные существа действительно дышат.
Но в отношении деталей нельзя было говорить о реалистичности или пропорциях. Слишком много было обезьян в джунглях, слишком много жуков на листьях... На картине, изображающей летнее небо, в воздухе летали тысячи насекомых.
Я попал в просторную галерею, с обеих стен которой на меня смотрели портреты множества мужчин и женщин. Я едва не вскрикнул. Здесь были представители всех эпох - бедуины и греки, египтяне и римляне, рыцари в доспехах, крестьяне и короли. Здесь были люди эпохи Ренессанса в коротких колетах и леггинсах, сам Король-Солнце в массивном завитом парике и даже мои современники.
И опять же детали создавали впечатление, будто все это существует только в моем воображении: капельки воды, застывшие на плаще, полураздавленный лакированным башмаком паук...
Я засмеялся, но вовсе не потому, что мне стало весело, а от переполнявшего меня восторга. Я смеялся и никак не мог остановиться.
Мне пришлось усилием воли заставить себя выйти из галереи, и помогло мне в этом, пожалуй, лишь одно: я увидел ярко освещенную библиотеку.
Множество стеллажей с книгами, свернутыми в рулоны рукописями, огромные блестящие глобусы на деревянных подставках, бюсты древнегреческих богов и богинь, множество развернутых карт...
На столах стопками лежали газеты на всех языках мира. И повсюду было множество удивительных и любопытных предметов: ископаемые останки, мумифицированные руки, экзотические раковины... Здесь имелись букеты засушенных цветов, статуэтки, фрагменты старинных скульптур, глиняные сосуды, украшенные египетскими рисунками и иероглифами.
В центре комнаты между столами и стеклянными футлярами были расставлены удобные стулья со скамеечками для ног, возле каждого горели масляные лампы или канделябры со свечами.
Здесь были созданы все условия для приятного времяпрепровождения, для долгих часов отдыха, и все убранство комнаты носило на себе отпечаток человечности. Знания человечества, созданные людьми произведения искусства, даже стулья, на которых, вполне возможно, когда-то сидели смертные...
Я провел в библиотеке довольно много времени, просматривая греческие и латинские названия книг и чувствуя опьянение, как в те времена, когда я, будучи еще смертным, вливал в себя изрядное количество вина.
Однако мне необходимо было разыскать Мариуса. Я покинул библиотеку, спустился по небольшой лестнице, прошел по живописной галерее и оказался в еще более просторной и тоже ярко освещенной комнате.
Еще издалека я почувствовал запах цветов и услышал пение птиц. И наконец очутился среди множества самых разных по размеру клеток. Здесь были не только разнообразные птицы, но и обезьяны, бабуины. Пока я проходил по комнате, все они яростно бесновались в своих маленьких тюрьмах.
Рядом с клетками в горшках росли всевозможные растения: папоротники и банановые деревья, махровые розы, жасмин, луноцвет и множество других прекрасных ночных растений. Здесь были пурпурные и белоснежные орхидеи, медоносы, привлекающие к себе и заманивающие в ловушку насекомых, миниатюрные деревья, ветви которых сгибались под тяжестью персиков, лимонов и груш.
Из этого рая я сразу же попал в галерею скульптуры, которая ничуть не уступала галереям и музеям Ватикана. В соседних помещениях я успел заметить великое множество картин, предметов мебели, привезенных с Востока, механических игрушек и забав.
Теперь я, конечно же, не стоял подолгу возле каждого увиденного предмета. Для того чтобы внимательно рассмотреть все, что здесь находилось, понадобилась бы целая жизнь. Я поспешил дальше.
Я не знал, куда именно иду, но понял, что мне сознательно было позволено увидеть все эти сокровища.
И наконец до меня донесся звук, безошибочно свидетельствующий о присутствии Мариуса, - глухие и ритмичные удары сердца, которые я уже слышал в Каире. Я двинулся прямо на этот гул.

Глава 3

Я оказался в ярко освещенном салоне восемнадцатого века. Каменные стены покрывали великолепные панели из розового дерева и высокие зеркала в рамах. Здесь стояли раскрашенные сундуки, обитые тканью стулья и фарфоровые часы. На стенах висели яркие пейзажи. В шкафах со стеклянными дверцами я увидел книги, на маленьком столике возле парчовых кресел с широкими подлокотниками лежала свежая газета.
Высокие и узкие французские окна выходили на каменную террасу, где буйно цвели источающие тонкий аромат белые лилии и красные розы.
Там, опершись о каменную балюстраду, спиной ко мне стоял джентльмен восемнадцатого века.
Он обернулся и жестом пригласил меня выйти на террасу. Это был Мариус.
Он был одет почти так же, как и я. Хотя сюртук на нем был фиолетовым, кружева - валенсийскими, а не брюссельскими, костюм его очень походил на мой. Блестящие волосы были свободно завязаны сзади темной лентой, совсем как у меня. В отличие от Армана он не казался неземным, скорее он воплощал в себе нечто сверхъестественное - существо с удивительно белой кожей и при этом совершенное, которое, однако, было тесно связано со всеми окружающими его предметами: с одеждой, которая была на нем, с каменной балюстрадой, на которой лежала его рука, даже с этим самым моментом, когда по небу проплывает облачко, на миг закрывая половинку луны.
Я наслаждался этими минутами, сознанием того, что я и в самом деле нахожусь здесь, рядом с ним, и что мы будем беседовать. Так же как и на корабле, я способен был рассуждать вполне здраво. Я совершенно не чувствовал жажды. И понимал, что это его кровь поддерживает мои силы. Мне вспомнились все старые тайны, и я не мог не думать о них. Что если Те, Кого Следует Оберегать, тоже где-то здесь? Узнаю ли я о них?
Я подошел к парапету, встал рядом с Мариусом и взглянул на море. Его глаза были устремлены на небольшой остров, расположенный примерно в полумиле от берега. Он прислушивался к чему-то, чего я слышать не мог. Его профиль, освещенный падающим через открытую дверь светом, казался пугающе окаменевшим.
Вдруг он обернулся ко мне, и его приветливое, но чересчур гладкое лицо словно на секунду ожило. Потом он обнял меня и повел обратно в комнату.
Его походка ничем не отличалась от походки обыкновенного смертного. Он ступал легко, но твердо, и каждое его движение было совершенно предсказуемым.
Он подвел меня к двум креслам с подлокотниками, стоявшим друг против друга, и мы сели. Мы находились примерно в центре комнаты. Справа от меня была терраса. Висящая под потолком люстра и не менее дюжины укрепленных на стенных панелях канделябров ярко освещали все помещение.
Вся обстановка в комнате была простой и естественной. Мариус удобно устроился в обитом парчой кресле, обхватив пальцами подлокотники.
Когда он улыбался, он выглядел очень человечным. Пока на лице его оставалась улыбка, оно казалось оживленным и выразительным.
Я не мог заставить себя отвести от него пристальный взгляд.
На лице его появилось немного озорное выражение.
Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.
- Что для тебя будет легче? - спросил он. - Если я объясню, почему привез тебя сюда, или если ты расскажешь, почему искал и зачем хотел видеть меня?
- О! Первое для меня будет гораздо проще! - ответил я. - Говори лучше ты.
Он мягко и одобрительно рассмеялся.
- Ты действительно замечательное существо, - начал он. - И я не ожидал, что ты так скоро спрячешься под землю. Большинство из нас переживают первую смерть гораздо позднее - лет через сто или даже двести.
- Первую смерть? Ты хочешь сказать, что это вполне нормально - уйти под землю так, как сделал это я?
- Среди тех, кто выживает, это вполне нормальное явление. Мы умираем. И поднимаемся вновь. Те, кто хотя бы на какое-то время не скрывается под землей, как правило, долго не живут.
Я был изумлен, но понимал, что его слова содержат зерно истины. В голову мне пришла вдруг ужасная мысль: если бы Ники ушел под землю, вместо того чтобы шагнуть в огонь... Но я не мог сейчас думать о Ники. Если я стану о нем думать, у меня тут же возникнет бесчисленное множество вопросов, на которые не может быть ответов. Что, если Ники продолжает и сейчас где-то существовать? Может, он просто перестал быть? Могут ли мои братья находиться сейчас где-либо? Они тоже просто перестали быть?
- Но в случае с тобой мне, наверное, не стоило слишком удивляться, - продолжал Мариус, словно не услышав мои мысли или не желая на них реагировать. - Ты потерял слишком многое из того, что имело для тебя большую ценность. За короткий срок ты узнал чересчур много и слишком многому научился.
- Откуда тебе известно все, что происходило со мной?
Он снова улыбнулся и, казалось, даже готов был рассмеяться. Его простота в общении и доброжелательность удивляли меня. Речь его была живой и понятной. Он говорил как хорошо образованный француз.
- Надеюсь, что я не испугал тебя?
- Не думаю, что это входило в твои намерения, - ответил я.
- Конечно же нет, - тут же откликнулся он, сделав быстрый жест рукой. - Но твое самообладание несколько удивляет меня. А в ответ на твой вопрос скажу, что знаю все, что происходит с нам подобными по всему миру. И, честно говоря, не всегда понимаю, каким образом и почему мне все это становится известным. Эта способность, как и все другие, усиливается с возрастом, однако с трудом поддается контролю и весьма неустойчива. Бывают моменты, когда я могу слышать, что происходит с нам подобными в Париже или Риме. А когда кто-нибудь зовет меня, как делал это ты, я способен услышать зов с невероятно большого расстояния. И, как ты уже убедился, я с легкостью могу найти источник зовущего меня голоса.
Но я получаю информацию и другими путями. Я знаю о тех сообщениях, которые ты оставлял для меня по всей Европе, потому что сам их читал. Кроме того, я слышал о тебе от других. Иногда мы с тобой оказывались совсем рядом - гораздо ближе, чем ты мог предположить, и тогда я читал твои мысли. Как ты понимаешь, я и сейчас слышу все, о чем ты думаешь. Однако предпочитаю общение с помощью обычной речи.
- Почему? - спросил я. - Мне казалось, что старейшие из нас вполне способны обходиться без слов.
- Мысли не отличаются точностью и не поддаются контролю, - ответил он. - Если я открою перед тобой свой разум, я не буду знать, что именно ты сумеешь там прочесть. А когда я читаю твои мысли, я могу ошибиться и не правильно истолковать то, что увижу и услышу. Поэтому я предпочитаю разговаривать и таким образом использовать свои умственные способности. Мне нравится слышать звучание речи и с ее помощью вступать в необходимые для меня отношения с другими. Мне нравится, когда меня слушают. К тому же я не люблю без предупреждения проникать в чужой разум. Если говорить откровенно, я считаю, что речь - это поистине величайший дар, которым в равной степени владеют как смертные, так и бессмертные.
Я не знал, что ответить. В его словах был заключен огромный смысл. Однако я вновь покачал головой.
- А твои манеры?.. - промолвил я. - Ты двигаешься совсем не так, как Арман или Магнус, совсем не так, как, по-моему, должны вести себя древнейшие из нас...
- Ты хочешь сказать, как фантом? А почему я должен вести себя таким образом?
Он снова мягко и завораживающе рассмеялся. Потом слегка откинулся в кресле и поставил на сиденье согнутую в колене ногу, совсем как делают это смертные.
- Конечно, было время, когда все это казалось мне чрезвычайно интересным, - продолжил он. - Скользить, почти не переставляя ноги, принимать такие позы, которые для любого смертного либо весьма неудобны, либо просто невозможны. Перелетать на небольшие расстояния и приземляться совершенно бесшумно. Одним усилием воли и желания передвигать с места на место предметы. Но в конце концов все это надоедает и начинает казаться грубым. Человеческие движения необыкновенно элегантны. Плоть обладает мудростью, равно как и то, каким образом делает человек то или иное дело. Мне нравится звук моих шагов по земле, ощущение находящихся у меня в руках предметов. К тому же полеты, пусть даже на очень короткие расстояния, и передвижение предметов усилием воли - занятия довольно утомительные. Я могу все это совершать, но только в случае крайней необходимости, потому что мне гораздо проще делать все своими руками.
Его слова привели меня в восторг, и я даже не попытался его скрыть.
- Взяв чрезвычайно высокую ноту, певец способен разбить стеклянный сосуд, однако человеку гораздо проще разбить чашку, просто уронив ее на пол.
На этот раз я не мог удержаться от смеха.
Я уже начал привыкать к тому, что лицо его временами оживляется, а в следующий момент может превратиться в бесстрастную маску, и к тому, что глаза его постоянно светятся живым блеском. Он производил впечатление неизменно уравновешенного и открытого человека - ошеломляюще прекрасного и все на свете знающего и понимающего.
Однако я никак не мог избавиться от ощущения присутствия какой-то опасности, сознания того, что рядом со мной находится нечто пока сдерживаемое, но чрезвычайно могущественное и угрожающе сильное.
Меня вдруг охватило необъяснимое волнение. Я почувствовал себя подавленным, и мне захотелось плакать.
Он наклонился и пальцами дотронулся до моей руки. От его прикосновения по телу у меня пробежала дрожь. Оно соединило нас. И хотя его кожа была шелковистой, как и у всех вампиров, она казалась менее мягкой. Впечатление было такое, как будто меня коснулась каменная рука в шелковой перчатке.
- Я привез тебя сюда, потому что хочу рассказать тебе все, что мне известно, - сказал он. - Хочу поделиться всеми секретами, которыми владею сам. По некоторым причинам ты чрезвычайно заинтересовал меня.
Я сидел как завороженный и чувствовал возможное приближение всепоглощающей любви.
- Однако хочу предупредить тебя, - продолжал он, - в этом есть определенная опасность. Я не знаю ответа на самые главные вопросы. Не смогу сказать тебе, кто создал мир и откуда появились люди. Не смогу объяснить, почему существуем мы. Я только могу рассказать намного больше того, что успели до сих пор поведать тебе другие. Могу показать тебе Тех, Кого Следует Оберегать, и рассказать все, что мне о них известно. Я постараюсь объяснить те причины, по которым, как я считаю, мне удалось прожить так долго. Эти знания способны в определенной степени изменить тебя. Собственно, изменения, мне кажется, происходят благодаря любым знаниям...

Подпись

Entre l'amour et la mort (с)

Драконово дерево и лёгочная вена летучей мыши, 13 дюймов

Пабы Хогсмита » Паб "ТРИ МЕТЛЫ" » ВОЛШЕБНАЯ БИБЛИОТЕКА » Энн Райс Вампир Лестат

Страница 2 из 4
«
1
2
3
4
»