"Кровь Заката" - Страница 2

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:17 | Сообщение # 16

Маг

2863 год от В.И.
7-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт
Его Высокопреосвященство Евгений Арцийский давно разменял седьмой десяток, но выглядел еще старше. Глядя на этого постоянно кашляющего сухонького, седого как лунь старика, невозможно было предположить, что он вот уже двадцать лет противостоит конклаву в Кантиске и Лумэнам в Арции. Евгений был стар и болен, но силы духа у него хватало на сотню здоровых. Разумеется, Шарль Тагэре видел кардинала и раньше, но никогда тот не удостаивал его беседой тет-а-тет. Новоиспеченный регент усмехнулся, вспомнив бесчисленные рассказы о выходках Евгения, снискавших ему любовь простонародья и ненависть лумэновцев. Его Высокопреосвященство славился тем, что всегда брал быка за рога.
– Шарло, – старик и не подумал начинать с благословения, – почему ты шарахаешься от короны, как старая дева от капрала?
– Потому что меня тошнит от Жана-Двоеженца. Этьен был слабым королем, но от этого Лумэн лучше не стал.
– Принимаю, – кивнул клирик, – Тагэре не желают ни в чем уподобляться Лумэнам. Гордыня, конечно, но гордости без гордыни не бывает, а чести не бывает без гордости. Ты хорошо устроился на своем севере…
– Хорошо? – Серые глаза широко раскрылись. – Ваше Преосвященство что-то имеет в виду, но я не понимаю…
– Я имею в виду то, что я сказал. Тагэре живет хорошо. Джакомо сидит тихо, как мышь под метлой, разбойники не разбойничают. Зато пахари пашут, пастухи пасут, а мастеровые мастерят. Благодать. Простонародье обожает своего герцога, а герцог пьет парное молоко из рук крестьянок, а самых хорошеньких еще и целует. У герцога четверо сыновей и две дочери… Почему бы тебе, Шарль Тагэре, со всей этой благодатью не отделиться от Арции? Ни Лумэнов тебе, ни короны, живи да радуйся. Торгуй хоть с атэвами, хоть с дарнийцами, жени сына на дочери Джакомо или сына Джакомо на своей Лауре, заключи вечный мир с Эскотой и Фронтерой.
– Вы шутите!
– Отчего же?
– Я – арциец…
– Ах, ты арциец?! Тогда и веди себя как арциец, а не, прости святой Эрасти, Святой Дух, да не тот, что в штанах у Фарбье, а настоящий. С крылышками.
– Ваше Высокопреосвященство!
– Не перебивай, – рявкнул кардинал и зашелся в приступе кашля.
Шарль терпеливо ждал, пока старик отдышится и утрет слезы.
– Ты молчи, – наконец сказал Евгений, – молчи и слушай. Умру, и никто тебе такого не скажет. Знаю, что ты рыцарь, у тебя честь, кровь и все такое прочее. Так вот, Шарль Тагэре, пришло время, когда тебе, вернее всего, о чести придется забыть. О чести в ее дурацком понимании. Твоей честью будет спасение Арции, а может, и не только Арции. Даже если тебя проклянут, даже если от тебя дети отвернутся и жена уйдет, ты должен выстоять. Не понимаешь? Вижу, что не понимаешь. Ты книги читаешь, песни слушаешь?
– Иногда… Когда время есть.
– А думать у тебя время есть?
– О чем вы, отче?
– Все о том же. Четыреста лет назад Арция была империей, а теперь королевство, да и то на ладан дышит. Благодатные земли тянулись от Последних гор до середины Сура, а теперь огрызок какой-то, а того, что за Проливом и за Лисьими горами, которые теперь Заклятыми зовут, словно бы и нет.
– Но ведь Церковь…
– Церковь-то Церковь. Но вот сама ли? Святой Престол захирел, кардиналы, кто с мирскими владыками мирскими делишками занят, а кто со Скорбящими да капустницами Проклятый знает чем. Архипастырь – пустое место, эрастианцы на ходу спят, Орест из дюзов не вылезает, зато Генриетта в конклав пролезла. Видел я ее, кошке ясно, в Архипастыри метит! Все грызутся со всеми, и чем дальше, тем хуже, словно ржа какая все ест. Что было – забыли, что будет, не знаем и знать не хотим, только настоящим и объедаемся. Дурные времена, Шарло, очень дурные. Я за тобой давно слежу. Ты, как атэвы говорят, лев в стае гиен. Падаль не жрешь, вшестером сзади на одного не нападешь… Только мало теперь просто чистым быть.
– И все-таки я не понимаю.
– И я не понимаю, – вздохнул клирик, – понимал бы, сказал. Только сдается мне, наступают предсказанные Эриком времена. Подумать страшно, если тот, кого назовут Последним из Королей, не сможет поднять меч, когда нужно будет. А ни Пьер, ни отродье Фарбье на это не способны. Что ты знаешь про Войну Оленя, кроме того, что она была?
– Про Войну Оленя, ну… То, что все знают.
– Нас заставили забыть правду, Шарло. Нас заставили перегрызться. То, чем владеют Скорбящие и циалианки, не от Творца, но сила у них есть, и немалая. Илларион тихо сидит, а по мне, уж лучше бы он интриговал и Жану хвост таскал, как недоброй памяти Доминик. Спокойнее было бы.
– Но разве плохо, что епископ занят только тем, для чего был создан орден?
– А ты знаешь, для чего он был создан? – Евгений ударил по столу сухоньким кулачком. – Я так не знаю! Но они стали тем, чем стали, и за все время лишь ты оказался им не по зубам. А ты и твои сыновья последние в династии, задумайся об этом. А теперь иди. Устал я…

2863 год от В.И.
20-й день месяца Медведя.
Арция. Фей-Вэйя
Агриппина вторую кварту смотрела на три свитка Откровений Блаженного Эрика и недоумевала. Первый, сделанный рукой Архипастыря Феликса, был самым коротким, второй, написанный изящным почерком с завитушками, чем-то напоминал первый, но был много пространнее и содержал уйму вещей и рассуждений, не имевших никакого отношения к первому. И наконец, третий, текст которого известен всем, чтящим Церковь Единую и Единственную. Он отличался от второго, до такой степени отличался, что Агриппина не поверила своим глазам, хоть и предполагала, что изначальный смысл со временем был слегка изменен. Самым же любопытным было, что первая запись практически полностью вошла в обе последующих, но, в зависимости от контекста, смысл ее полностью изменился.
Бланкиссима по-бабьи подперла кулаком щеку и задумалась. Что же случилось? Кто и почему около трехсот лет назад повсеместно заменил тексты, признанные каноническими? Новых пророчеств и откровений больше не было, а если и были, их сочли уместным выдать за старые. Все, что случилось до распада Арцийской империи, скрывал какой-то странный туман, словно бы в людской памяти оставили лишь то, что хотели оставить. Или не оставили, а вложили туда… Жадная до дел минувших, Агриппина давно поняла, что войны, перевороты, восстания не могут иметь одного объяснения, если даже рассорившиеся супруги имеют каждый свою правду.
Все, что произошло после того, как королева Гортензия с помощью любовника свергла своего супруга-мужеложца, было известно из многих источников. Каждый хронист высказывал свое мнение или же мнение своего сюзерена, и, прочитав десяток текстов, повествующих об одном и том же, можно было отыскать правду, пусть не ту, что была в душах почивших маршалов и королей, но правду событий. Если трое непредвзятых свидетелей утверждают, что некий сигнор погиб в битве, трудно доказать, что он был зарезан ночью неверной женой. Нет, с делами трехсотлетней давности Агриппина бы разобралась, но ее интересовали времена Блаженного Эрика, а о них было известно до безобразия мало.
Впрочем, в юности ей как раз казалось, что про Войну Оленя известно все. И в Комментариях , и в светских трактатах события описывались предельно просто и ясно. Это потом, заинтересовавшись подробностями, Агриппина поняла, что неизвестно практически ничего. Не уцелело ни одной подлинной хроники, все было позднейшими списками, которые чуть ли не слово в слово повторяли друг друга. Агриппине же необходимо было знать правду. Именно поэтому Генриетта и оказалась в Кантиске. В том, что в Мунте не было ничего ценного, толстуха убедилась при помощи своего брата. Добраться же до Эр-Атэва или Берега Бивней было куда труднее, чем до архива Его Святейшества, ну а Таяна, хоть и была рядом, считалась местом зловредным и проклятым. Узнай кто, что бланкиссима поглядывает за Заклятые горы, быть ей у Скорбящих. Агриппина все свои надежды возлагала на Кантиску, и они частично оправдались.
Итак, Архипастырь Феликс записал:
«Нужно ждать, – ждать, даже когда это будет казаться безумием. Ждать и помнить. В землю упали зерна. Им нужно время. Придет год Трех Звезд, и поднимет меч Последний из Королей. Голубая звезда канет в море, Алая вернется на небо, Темная не погаснет. Она зажжена Избранным, но озарит путь Последнему, предвещая победу. Не бойтесь Ночи, не бойтесь Дня. Тьма защитит от Тьмы, Свет от Света. Не плачьте об уходящих в бой».
Рядом совсем другим почерком было дописано несколько фраз, некоторые шли просто так, над другими была пометка АР.
Первый записал: «Она вернется, потому что любит, а он дождется, потому что поклялся», и еще:«Круг замкнется, дорога кончится там, где началась, но сначала прольются реки крови. Они согласны заплатить. Да смилуется над ними Великий Лебедь! «АР был многословнее, но понять, какое отношение имели его заметки к Эрику, Агриппина не могла. Разве что „природа тех, кого почитают сверхъестественными существами, может быть непонятна, но действуют они исходя из побуждений, единых для всех разумных и чувствующих созданий. Потому ТОТ всегда ищет обиженных и ненавидящих, добавляя в их мысли яд. Так было и так будет, когда вновь сойдутся дороги. Битву Великих предвосхитит война смертных“.
Война смертных? Уж не та ли, на пороге которой сейчас стояла Арция? Или же АР имел в виду закончившуюся или, вернее, замершую склоку между Арцией и Ифраной, тянувшуюся без малого полторы сотни лет…
Агриппина задумчиво вгляделась в следующий текст, он был лет на двадцать младше предыдущего и написан рукой Максимилиана, одного из самых великих Архипастырей, при котором тем не менее подняла голову таянская ересь. Максимилиан объединил сами Откровения с Комментариями и расширил их, почему-то исключив слова о той, кто вернется, и том, кто ее ждет. И наконец, последний вариант. То же самое, и вместе с тем совсем другое… И где-то среди всего этого укрыта истина, которую необходимо найти, чтобы спасти этот мир от гибели. Кто он, Последний из Королей? На чьей он стороне? Голубая и Алая звезды – это Амора и Волчья? Или это метафора? Темная звезда – Эстель Оскора, проклятье Арции? Она осветит путь Последнему, значит Последний – враг?! Имеет ли он какое-то отношение к «Последнему из Королей»? Или «темная» тут означает «неизвестная», «неожиданная», в старину эти слова часто были синонимами. Кто назван «Избранным»? Почему не следует бояться Ночи и как можно бояться Дня?! Тьмой всегда называли Антипода, а Творец отождествлялся со Светом… Что же все-таки имел в виду Блаженный?! И кем он был?
В житии говорится о некоем раскаявшемся эландском грешнике, чудом спасшемся во время бури, разорвавшем с еретиками-соплеменниками и удалившемся в озерную Пантану, где его и посетило Откровение. Ставший блаженным, Эрик пешком в рубище добрался до Кантиски и предстал перед очами Архипастыря, который, убедившись, что устами пришельца возглашена Воля Творца, записал его слова… Но как он убедился? И не был ли Эрик кораблем Вагана? Тем не менее два великих Архипастыря не усомнились в его словах, да и последующие трактователи не оспаривали сами Откровения, но только объясняли их иначе. Но вот откуда взялось дополнение про Пособника? Кто и зачем его вписал? И не потому ли прежние тексты исчезли, что кому-то было выгодно объединить оба пророчества?
Бланкиссима пошевелила губами, повторяя вслух страшные строки. «В смерти родится Он, смерть отметит Его и через смерти пройдет Он, пожиная смерть. Смерть очистит дорогу Его и возвеличит Его, в смерти и смертью возродится Он, тьма станет мечом Его и ересь крыльями Его, и пойдет он за звездой Тьмы, и откроет путь Заточенному, и будет править Его именем».
Почему Эрик не сказал о Пособнике? Почему кто-то вложил эти слова в его уста? Но ведь разгадка есть, должна быть!

2863 год от В.И.
Вечер 20-го дня месяца Медведя.
Арция. Мунт
Золотистый тигр лениво щурился с каминного экрана. Даже сами маркизы Мальвани не помнили, откуда на их гербе взялась огромная полосатая кошка, обитающая в джунглях на юго-востоке Хаона. В юности Шарло Тагэре любил поддразнивать Анрио Мальвани, выясняя, не тигру ли его семейство обязано вошедшими в поговорку воинскими талантами и почти нечеловеческой красотой. При этом Мальвани, которых в шутку часто называли полукоролями, не проявляли ни малейшей склонности к интригам, их дворец стоял у площади Ратуши, но они словно бы жили выше страстей, кипевших в столице. Если, разумеется, не шла речь о войне. Тут Мальвани равных не было, по крайней мере до недавнего времени, когда прежний маршал, носивший традиционное для этого семейства имя Сезар, не стал отличать лучшего друга своего сына Шарло Тагэре.
Из пяти молодых нобилей, состоящих аюдантами при персоне маршала, двое братьев ре Фло были истинными рыцарями, но вряд ли были способны вести за собой большую армию. Конрад Батар отличался умом и честолюбием, но не ощущалось в нем того скрытого огня, что делает из просто хорошего военачальника вождя. А вот Шарло и Анрио обладали таковым в избытке, и маршал Сезар сделал все, чтобы пламя разгорелось как следует, не превратившись при этом во всепожирающий пожар.
Именно Сезар Мальвани настоял, чтобы лейтенантом всей Ифраны назначили совсем еще молодого герцога Тагэре, который, в свою очередь, после неожиданной и странной гибели маршала добился назначения сына на место отца. Если Сезара Мальвани убили те, кто хотел заключить мир с Жозефом, для чего требовалось военное поражение, они просчитались. Да, Шарло и Анри были молоды, но ифранцам от этого легче не стало. Мир все же заключили, но не из-за того, что арцийцы стали проигрывать. Беда королевства была в том, что Пьер ничего не соображал, а всесильные Фарбье кормились из авирского корыта. Будь Тагэре или Мальвани почестолюбивее, они давным-давно смахнули бы с эрметной доски и Фарбье, и Лумэнов, но ни Шарло, ни Анри не рвались к трону. Тагэре укреплял северную границу, благо дел там хватало, а Мальвани держал в узде фронтерскую вольницу. Теперь же, когда сумасшествие короля заставило Генеральные Штаты вручить верховную власть регенту, предстояло вновь повернуться на юг.
Каонгцы опасности не представляли, предпочитая не воевать, а торговать, а вот с Жозефом нужно было что-то делать. Это понимал Шарль, и это понимал вызванный из Олецьки Анри Мальвани, назначенный маршалом Арции вместо лояльного Фарбье, но не преуспевшего в делах военных Конрада Батара. Шарль понимал, что честолюбию старого знакомого нанесен удар, но это было необходимо. К тому же первенство Анри было очевидно для всех. Одно то, что южной армией займется Мальвани, вызовет у Жозефа боль в животе, а не воевать было нельзя.
Разумеется, Шарло не собирался гнать время вспять и присоединять к метрополии отделившиеся четыреста лет назад провинции, но для прочного мира нужна была война. Южане должны понять, что Арция отнюдь не придаток Ифраны, которая может диктовать бывшей метрополии свою волю.
Для начала Шарло отменил все таможенные льготы для обнаглевших ифранских купцов, написал калифу Усману о желании торговать с Атэвом без посредников и обратился к союзу вольных дарнийских городов с предложением перевозить арцийские товары. Одновременно Тагэре потребовал пересмотра мирного договора с Ифраной, заключенного в ущерб интересам Арции. Земли, переданные Жозефу накануне заключения брака Пьера Шестого с Агнесой Саррижской, подлежали возвращению, а за пользование ими Ифране следовало выплатить круглую сумму. В противном случае регент обещал прибегнуть к аргументам, не являющимся дипломатическими.
Фарбье пробовали протестовать, но Шарль был непреклонен, тем паче и Генеральные Штаты, и большинство Совета нобилей, не говоря уж о Его Преосвященстве, были на его стороне. Даже бланкиссима, про которую Тагэре не слышал ни одного доброго слова, решительно поддержала регента, что, впрочем, не удивляло. От Солы Шарло знал о необъявленной войне Елены и Дианы. Это радовало, так как в противном случае от циалианок можно было ждать всяческого подвоха. Что ж, в Мунте все в порядке, теперь дело за Анри.
Хорошо хоть с ним можно не ходить вокруг да около. Для маршала, будь он хоть трижды регентом, он останется Шарло, так же как и маршал для регента всегда будет просто Анрио. И хвала святому Эрасти! Шарль еще раз подмигнул тигру с каминного экрана и налил себе вина. Эту комнату с золотистыми шпалерами он прекрасно помнил. Именно здесь сидели они с Раулем двенадцать лет назад накануне его ареста… Как давно это было!
– Ты опять пьешь без меня? – Анри вошел через дальнюю маленькую дверцу, которой, по идее, должны были пользоваться слуги.
– Сам виноват, незачем такое вино без присмотра оставлять, – засмеялся регент, – тебе налить?
– Разумеется… Никогда не доверял непьющим.
– Хуже их только те, кто пил да бросил, причем не по своей воле.
– Арде! Так что тебе от меня нужно, окромя вина и старой дружбы?
– Победа нужна, а лучше две или три, но малой кровью.
– Жозеф? Ох, соскучился я по нему!
– А я еще больше. Но шкуру с него, господин маршал, сдирать погоди…
– Нужна мне его шкура, у лишайного кота и то лучше, – засмеялся Мальвани и тут же посерьезнел. – То есть большой войны с захватом столицы и генеральным сражением не затевается?
– Нет, ты же видишь, в каком все состоянии.
– Да уж! Фарбье украли все, что можно, и что самое печальное, и то, что нельзя. Занимать, как я понимаю, ты не хочешь? У тех же дарнийцев?
– Нет. Долги платить надо. Иначе придется воевать с кредиторами, что нас не украсит.
– А то, что набрал Святой Дух, ты собираешься отдавать?
– Дарнийцам придется, нам их флот нужен, а Жозеф с его пиявками ни арга не получит. Что бы эти проглоты в нотации ни записали, это они нам должны, а не мы им. Анрио, ты сможешь взять Адану с суши?
– Смогу, – рассмеялся маршал. – Шарло, только я-то тебе тут зачем? Ты и сам ее в три дня раскатаешь.
– Мне надо сидеть в Мунте, по крайней мере пока. Я не могу быть сразу в двух местах. Да, ты видел сына Леона в деле?
– Рауля-маленького?
– Маленького, – подтвердил Шарло, – правда, он быка за рога свалит, но не это в нем главное. Я хочу сделать его капитаном Аданы.
– Он что-то понимает в морском деле?
– Не понимает, но парень может стать вождем, а с моряками он поладит. Я же его не в адмиралы прочу.
– Тебе виднее. А Батара куда?
– Пока будет здесь, а то совсем расстроится.
– Я бы на твоем месте ему не доверял. Видел я, как он с жезлом расставался.
– Нужно забывать об обидах, когда речь идет о главном. Он соображает хуже тебя, и армия от него не в восторге.
– Это для тебя главное – Арция, а для Батара – собственная персона. И персона эта сейчас очень обижена.
– Перетопчется, – махнул рукой Шарло.

2863 год от В.И.
Вечер 11-го дня месяца Влюбленных.
Эр-Атэв. Эр-Гидал
«Теперь, чадо, ты знаешь то же, что знаю я, – Никодим тяжело поднялся с высокого резного кресла, – остается узреть сами реликвии, следуй за мной».
Настоятель отпер дверь висящим у него на шее ключом и прошел в небольшую молельню, где, как и по всей Арции, в глаза верующим смотрели великомученик Эрасти и равноапостольная Циала, однако рука атэвского мастера здесь все же чувствовалась. Канонические изображения были обрамлены причудливым орнаментом из переплетающихся разно-цветных линий, в местах пересечений которых блестели драгоценные камни, по атэвскому обычаю не ограненные, а лишь отшлифованные. Настоящим был и черно-фиолетовый камень, украшавший кольцо святого. Никодим его коснулся, и тяжелая панель беззвучно и мягко отошла в сторону, открывая узкий проход.
Иоанн, сам не понимая, почему его сердце бьется так сильно, вступил на узкую лестницу. Они не взяли с собой ни фонаря, ни хотя бы свечи, но темно не было, казалось, светится сам серебристый камень, которым была облицована потайная лестница. Они долго спускались, преодолев несколько промежуточных дверей, которые настоятель открывал прикосновением руки, затем шли по тесному коридору, несколько раз заворачивающему под прямым углом. Иоанн догадался, что они сейчас находятся под большими поварнями, то есть в противоположной покоям настоятеля и главному иглецию части обители, где никому и в голову не придет искать тайное хранилище. Наконец ход расширился. Никодим и Иоанн стояли на небольшой площадке перед каменной дверью.
– Сыне, попробуй открыть.
Иоанн попробовал. Силой он отличался немалой, но даже самый сильный человек не в состоянии сдвинуть гору. Настоятель тонко улыбнулся и слегка толкнул монолит, с готовностью повернувшийся вокруг своей оси и открывший проход.
– Вот то, во имя и ради чего строилась наша обитель. Здесь хранятся изображения святого Эрасти и Циалы, а также гравюра, именуемая Пророчеством.

2864 год от В.И.
Вечер 15-го дня месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Королева Арции сорвала восковую печать и развернула письмо. Этого следовало ожидать. Жозеф устами Эркюля Саррижа требовал немедленно отозвать Мальвани из армии в Мунт, прекратить военные действия и отказаться от денежных притязаний. Агнеса несколько раз перечитала разбегающиеся строчки и задумалась. От нее требовали невозможного. Она сейчас значит даже меньше, чем до рождения Филиппа. Фарбье, все трое, по сути дела, сидят под домашним арестом, Батар смещен и засел в своем особняке, Пьер признан невменяемым, сыну всего несколько месяцев, и надо молить святую Циалу, чтобы Генеральные Штаты не подняли вопрос о законности его рождения. Все в руках Шарля Тагэре, а он не остановится, пока не добьется, чего хочет.
Отец пишет, чтобы она предложила регенту долю Фарбье, а если тот не согласится, то в два, а то и в три раза больше. Жозеф готов объявить о помолвке своей дочери Женевьевы и наследника Тагэре Филиппа. Святая Циала! В этой Арции всего много, только нобилям имен не хватает. Если не Филипп, то Рауль. Если не Рауль, то Шарль или Жан…
Агнеса вздохнула и задумалась, механически перекладывая с места на место черепаховые шпильки. Для любого члена семейства Фарбье предложение ифранского короля было бы счастьем, но Тагэре дважды Аррой, а Ифрана для него – враг. Шарло денег не возьмет, отец может этого не знать, но дядюшка Жозеф?! Или ему жадность так застит глаза, что он не может поверить, что кто-то по своей воле откажется от золота? Ну а ей-то что прикажете делать?! Ссора с регентом для нее равнозначна самоубийству.
Пока Шарль Тагэре с королевой неизменно предупредителен, а разговоры об отцовстве Фарбье им беспощадно пресекаются, но почему? Потому что он и вправду не желает короны, или все не так просто, и герцог что-то затевает. А может, она ему все-таки нравится? Вчера Шарль провел в обществе Агнесы целый вечер, расспрашивал про Ифрану, про детство, про то, как ей после Авиры показался Мунт. Разумеется, она лгала, не признаваться же в том, что Арция и арцийцы ей непонятны и неприятны. Она была и осталась чужой. Ее здесь не любят, даже прислуга и та за спиной называет ее авирской дыней, так почему она должна платить добром за зло и насмешки? Она не чувствует себя никоим образом им обязанной, если на то пошло, то у нее есть только один долг: перед самой собой.
Агнеса брала деньги, которые ей давал любовник, с легким сердцем. Она, убившая лучшие годы на дурачка мужа с его хомяками, имела право на достойные королевы туалеты и драгоценности. Королева и мать наследника должна и выглядеть соответствующе. Жан Фарбье это понял. За каждый заключенный договор или подписанный указ, на котором он зарабатывал, она получала четверть прибыли. У нее впервые в жизни появились собственные деньги, она только-только почувствовала себя хозяйкой своей жизни, и тут проклятый Пьер стал орать на каждом углу про каких-то кошек.
Сначала это удавалось скрывать, но кто-то из слуг донес Диане, которая ее ненавидит только за то, что она ифранка. И еще за Фарбье. Можно подумать, что он с его лысиной и утиным носом так уж ей нужен! Диана заявилась к Пьеру и вытянула у него все. Этому ничтожеству, оказывается, по ночам являются кошки, да не простые, а летучие.
Разумеется, Диана пустила это в ход. Не прошло и кварты, как собрались Генеральные Штаты и навязали им регента. Дурак Пьер этому только рад. Тагэре не мешает ему возиться с его драгоценными хомяками, да еще сласти приносит. И как ему не тошно возиться со слабоумным?! Добро бы король хоть для чего-то был нужен, так ведь нет, а регент все равно его навещает. Впрочем, навещает он и королеву.
Агнеса сама не понимала, что в Тагэре ее бесит сильнее: бескорыстие или вежливость. Она бы не отказалась от его любви, даже если бы знала, что он лжет и она ему для чего-то нужна, но герцог галантно подавал ей обернутую плащом руку, присылал цветы и фрукты и говорил об ифранской поэзии и оргондской живописи, в которых она ничего не понимала. И все же… Все же он жену в Мунт не взял, нет у него и любовницы, хотя дамы и девицы на него только что не вешаются. Так, может, ей стоит добавить в свое поведение перца? Она добилась дружбы и сочувствия, играя в слабую и одинокую, а теперь нужно показать южный темперамент. Сейчас Тагэре в армии у Мальвани. Он вернется через кварту, и она покажет ему письмо отца. Если его заинтересуют деньги или предложение Жозефа, все решится само собой, нет – она засмеется и скажет, что и воля отца не нарушена, и против их дружбы она не погрешила… А дальше… Королева очень надеялась на то, что после этого разговора ее дружба с регентом, мягко говоря, перейдет в другую стадию.

2864 год от В.И.
20-й день месяца Агнца.
Арция. Мунт
Мощные ворота открылись совершенно бесшумно, пропуская высокую гостью. В свое время бланкиссима Диана бывала в Замке Святого Духа довольно часто. Потом епископ Доминик был наказан за историю с Тагэре, а Жан Фарбье сговорился с ифранцами, и она вынужденно отдалилась от политики, хоть и продолжала наблюдать за происходящим, выжидая своего часа. Диана знала, что ее бывшему любовнику с новым преподобным договориться не удалось. Тот или был безумцем и фанатиком, или же играл, игру, в которой даже всесильный временщик казался мелочью.
Глава Тайной Канцелярии Арции барон Жиль Гарро в общении с Илларионом также не преуспел, хотя синяки и антонианцы согласно заключенной нотации числились союзниками. После нескольких неудачных попыток Жиль махнул рукой на оставленную синякам согласно договору жалкую судебную магию и пошел по тропинке, протоптанной Обеном Трюэлем. Диана знала, что Гарро предпочитал встречаться со своими прознатчиками за пределами замка, в который теперь доставляли только пойманных с поличным бражников, распевавших непристойные песни про королеву и Святого Духа.
В этом достойном деле Илларион синякам не помогал, но и не мешал. Он вообще ни во что, выходящее за рамки задач ордена, не вмешивался. Диану это пока устраивало, хоть и настораживало. Новый епископ был совсем из другого теста, нежели его предшественник. Доминик ел из рук тех, кому приходило в голову предложить преподобному кусок пожирнее, за что и поплатился. Илларион же прекрасно помнил, зачем Архипастырь Максимилиан в 2284 году добился передачи всех дел о Запретной магии в руки Церкви.
Да, сейчас Святой Престол ослабел, но зато орден силен, как никогда. Так зачем ему, епископу Иллариону, выполнять приказы какого-то временщика? Глава антонианцев кардинал Орест далеко не стар, Изье, вероятно, понимает, что Арция сейчас предел его возможностей. Он достаточно умен, чтобы не хватать больше, чем может проглотить, за что его и ценят. Диане не очень хотелось встречаться с Илларионом, но отказаться от приглашения было нельзя.
Его преподобие вышел встречать гостью, и Диана получила возможность рассмотреть антонианца вблизи. Что ж, при хорошем к нему отношении его можно назвать мужчиной в расцвете, он явно недурен собой, хоть и не годится в красавцы. Прямые темно-русые волосы еще не тронула седина, движения скупые и точные, а хищная худоба выдает в нем не аскета, умерщвляющего плоть, а воина, не дающего себе поблажки в тренировках. Если бы не его страшноватый титул, многие женщины сочли бы преподобного привлекательным и были бы жестоко разочарованы в лучших чувствах. Увы, епископ Илларион, урожденный Жорес Изье, никогда не интересовался женщинами.
Бланкиссима полагала, что именно это и определило судьбу будущего Скорбящего, в отличие от многих своих родичей почитавшего тягу к юношам греховной. Преступить же через себя, как сделал его отец, завести семью и окунуться в дворцовые интриги он тоже не хотел. Оставалась Церковь. Попав в нее, Жорес нашел себя. В двадцать пять он уже был доверенным секретарем Его Святейшества, в тридцать четыре его назначили расследовать историю с несостоявшимся покаянием Шарля Тагэре, последствием чего стала ссылка его преподобия Доминика и назначение Жореса-Иллариона на его место. Но чего ему нужно от нее?
Антонианцы и циалианки никогда не враждовали, но и союзниками их назвать было нельзя. Их объединяло разве что право на занятия магией и неприязнь к долгие годы главенствующим в Церкви эрастианцам. В глубине души Диана побаивалась, что епископ узнал, что она в своих заклятиях несколько перешла границу дозволенного. Но все оказалось гораздо проще и приятнее. Его преподобие пригласил ее осмотреть старинные фрески, найденные им под толстым слоем штукатурки. Диану никоим образом нельзя было обвинить ни в излишней чувствительности, ни в религиозном фанатизме, но, увидев обещанные изображения, она была потрясена.
К несчастью, сохранился лишь центральный триптих, изображающий Творца в трех его ипостасях Создателя, Судии и Заступника, части фресок «Великой Кары» и «Последнего Суда», полностью уцелел «Первый грех» и «Откровения», где заснувшему в пустыне праведному Амброзию открылся Свет Истины, каковую он, пробудившись, и понес к людям.
Илларион не торопился, дав гостье время прийти в себя. Наконец Диана с видимым усилием отвела взгляд от отрешенного лица Судии-Кастигатора и повернулась к епископу.
– Ваше преподобие, у меня нет слов…
– Вы согласны, что храм должен быть восстановлен?
– Безусловно, но…
– Я знаю, что недавно вы обновили росписи в главной базилике вашей обители. Конечно, никакой из ныне живущих художников не способен сотворить что-то подобное, но из того, что есть, вы нашли лучшее. Я хотел бы пригласить вашего художника восстановить недостающие фрагменты. Кроме того, эти фрески, хоть и великолепно сохранились, явно ровесники Мунта и святейшего Амброзия, теперь каноны несколько изменились. Храм необходимо дополнить изображениями наиболее чтимых святых Арции. Я рассчитываю на вашу помощь, бланкиссима.
– Ваше преподобие, Клемент будет здесь завтра же утром.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:18 | Сообщение # 17

Маг

2864 год от В.И.
8-й день месяца Лебедя.
Арция. Тагэре
Письмо было вежливым и коротким, а чего она ожидала? Их примирение было не более чем договором, ночь, которую Шарль провел в ее спальне перед отъездом в Мунт, не оставила никаких иллюзий. Он и впредь будет выполнять супружеские обязанности, а у нее будет звучать в ушах его голос, обращенный к другой. Шарль обещал, что не будет встречаться с Делией, разве что на семейных сборищах, и Эста не сомневалась, что он сдержит слово, но это было слабым утешением. Он даже не пытается пригласить ее в Мунт, пишет раз в кварту, ссылаясь на обилие дел, и в основном о том, что должно быть сделано. Точно так же он отдает распоряжения капитану замка и эркарду Эльты. Раньше Эста гордилась тем, что наряду с мужем участвовала в управлении Тагэре, теперь она поняла, как ошибалась. Ее знания и заботы не шли дальше замковых кладовых или, в лучшем случае, устройства Зимних Празднеств , а все держалось на плечах Шарля, который успевал, кажется, везде.
Герцогиня помимо воли почувствовала гордость за мужа и одновременно злость на него. Она помнила, какими унылыми показались ей северные земли, когда она приехала сюда из плодородной Фло. Заброшенные поля, ожидание набегов из Эскоты, лесные разбойники, воюющие с контрабандистами… Теперь Тагэре процветает. Если Шарль победит, то же будет и по всей Арции, но она-то останется не у дел! Ей думалось, что она умнее и сильнее, а оказалось, он просто позволял ей так считать. Чтобы она ему не мешала… Она чувствовала себя королевой севера, направляющей своего пусть смелого и любимого народом, но не такого уж и далекого мужа, а была такой же женой по необходимости, как и другие ноблески, выданные родителями за политических союзников.
Вот Анри Мальвани, тот свою Миранду любит, но он ее не только выбрал сам, но и от жениха увел. Маршал с женой частенько приезжали в Тагэре погостить. Они не выставляли свои чувства напоказ, но их взаимная привязанность была очевидной. Анри не брал Миранду только на войну, а вот она с Шарлем ездила лишь туда, где этикет требовал присутствия обоих. Если можно было без нее обойтись, Шарль обходился. Ну, неужели она и в самом деле ничего не стоит?! Эста решительно обмакнула перо в чернильницу и вывела: «Я не стану отвечать на ваше письмо, потому что оно ни о чем. Пока не поздно, нам нужно поговорить. И имейте в виду, если вы не приедете ко дню моих именин, то я приеду в Мунт…»

2864 год от В.И.
ночь с 23-го на 24-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Шарль провел больше суток в седле и буквально валился с ног от усталости, но был доволен. Анри в очередной раз доказал, что воевать с ним – дело бесполезное. Не сегодня-завтра Жозеф пришлет парламентеров, и к этому времени регент должен находиться в Мунте. Тагэре не хотелось уезжать из армии, но в его положении о собственных желаниях пришлось забыть. По дороге он то и дело проезжал через земли, прибранные к рукам кланом Фарбье, все больше уверяясь в том, что с этим кошачьим отродьем нужно что-то делать, и немедленно. Но сначала следовало выспаться, что оказалось не так-то просто. Не успел Шарль слезть с коня, как в него вцепился король, по обыкновению излагавший свои мысли таким образом, что понять его и на свежую-то голову было непросто.
– Если ты уйдешь, они вернутся, – ныло Его Величество, умоляюще глядя на регента, – они всегда возвращаются.
– Кто они? – безнадежно переспросил Шарль.
– Кошки, – прошептал, оглянувшись, король.
– Пьер, они ничего тебе не сделают. – Тагэре хотелось лишь одного: добраться до постели, лечь и хотя бы до утра забыть про Арцию, Ифрану, Святой Престол и все остальное, в том числе и про возомнившего себя хомяком короля, но пришлось брать того за руку и вести в его покои. Однако на этом дело не кончилось.
– Не уходи, – Пьер трясся как в лихорадке, – они меня задушат. Как Помпона.
– Я сейчас позову слугу, – вздохнул герцог.
– Он уснет, – заныл король, – они всегда засыпают, и тогда они придут и меня найдут…
– Но, Пьер («Проклятый, как же хочется спать»), тебя ведь не задушили, и не задушат. Потому что ты никакой не хомяк, а человек. Хомяки не разговаривают, они маленькие, в шерсти… Ты не похож на хомяка. Ну, в зеркало на себя посмотри. Дай мне своего, как его там? Сюсю? Вот он у меня в руке, видишь? Вот он в зеркале, а вот ты в зеркале…
– Они не будут смотреть в зеркало, – заявил король, – им все равно, что там. Они меня считают хомяком. И меня, и наследника.
– Пьер, ну давай поговорим завтра.
– А если меня задушат сегодня? – Король вцепился в рукав Шарля и не отпускал. Регент попытался собраться с мыслями, но третья бессонная ночь этому не способствовала. Пьер продолжал цепляться за него, голова гудела, а в глаза словно кто-то сыпанул горячего песка.
– Хорошо, – сдался Шарло, – давай ляжем в одной комнате. Если они придут, ты меня разбудишь.
– А ты проснешься? – заволновался король.
– Проснусь, – отрезал Шарло, хотя был уверен, что его не разбудят не то что какие-то несуществующие кошки, но и дюжина живых львов и тигров.
Наскоро соорудив себе из кресел некое подобие ложа, Тагэре сбросил сапоги, отстегнул и положил рядом с собой меч и, как был в дорожной одежде, улегся лицом к стене, накрывшись плащом. Может, король что-то и говорил, но регент заснул, едва лишь его голова коснулась подушки.
Проснулся Шарль так же внезапно, как и уснул. На башне пробило три оры с четвертью, можно было спать и спать. Герцог собрался было повернуться на другой бок и забыть обо всем хотя бы до рассвета, но что-то заставило его приподняться на локте и вглядеться в темноту. Он ничего не увидел, но возникла странная уверенность, что в комнате кто-то есть. Шарло нащупал меч и встал. Свечи отчего-то погасли, хотя воск был еще горячим. Вязкая тишина давила на уши, но Шарль Тагэре никогда не был суеверным. Предположить, что кто-то покушается на выжившего из ума короля, было глупо, а его самого проще отравить или пристрелить из-за угла. Шарло сносно видел в темноте, и глаза говорили ему, что все в порядке. Герцог тихо обошел опочивальню, касаясь рукой стен. Прятаться было негде, разве что за портьерами, но и там никого не оказалось. Лунные лучи ворвались в комнату, и Шарло окончательно убедился, что в комнате пусто.
Не обследованной оставалась лишь королевская кровать под балдахином. Тагэре, рискуя разбудить сюзерена, рывком отдернул полог и тут же их и увидел. Кошки! Хвостатые негодяйки расселись вокруг спрятавшегося под одеялами несчастного короля, и Шарлю показалось, что он слышит, как тот дрожит. Ну да нет худа без добра. По крайней мере, эти окаянные кошки существуют, раз он их тоже видит, а значит, Пьер не столь уж и безумен.
Герцог смотрел на взявшихся невесть откуда тварей, а твари, в свою очередь, таращились на него. Наконец одна, видимо главная, поднялась, выгнув спину горбом, медленно и с достоинством подошла к Шарлю и неторопливо потерлась ему о ноги, словно совершая некий торжественный ритуал. Это послужило сигналом. Кошки, соблюдая строгую очередность, подходили к Тагэре, свидетельствуя свое почтение. Наконец, последняя, шестая, привстав на задние лапы, ткнулась пушистой щекой в колени регента и вернулась к остальным.
Шарль буквально ошалел. Зверюги мало того, что никем не увиденные забрались в королевскую опочивальню и вусмерть застращали несчастного Пьера, но и невесть с чего воспылали любовью к нему, Шарлю Тагэре. Герцог переводил взгляд с сидящих рядком кошек на мягкий горб из одеял, под которым прятался владыка Арции, и не знал, что делать. Старшая кошка, вернее, кот (герцог был готов поклясться, что мерзавец ухмыляется!) взгромоздился на верхнее одеяло. И тут Шарло понял, что в этих кошках было неправильного. Они не отбрасывали тени!
Звери выглядели абсолютно реальными и живыми, он сам ощутил их тела, когда они путались у него в ногах, но они не были существами из плоти, а если и были, то все равно их переполняла магия. Но его-то они за что возлюбили? Геро?! Неужели она на прощанье наложила на него какое-то заклятье, превращающее всяческую нечисть в его друзей? Или причина в чем-то другом?
Тварь на короле завозилась и, как самый обычный наглый кот, принялась драть когтями одеяло, из-под которого долетел сдавленный всхлип. Дальше Шарль Тагэре действовал по наитию. Смеясь над самим собой, он негромко (хотя слуги, похоже, не слышат, что здесь творится; кстати, как вышло, что все спят, а он – нет?), чтоб не поднимать шума, скомандовал.
– А ну, кошки, ко мне.
Звери подошли. Так, роскошно. Они еще и человеческую речь понимают. Что ж, поговорим.
– Садитесь и слушайте.
Кошки сели.
– Оставьте его и мальчишку в покое, ясно? Они вам не мыши и не хомяки. Пьер, а ну вылезай. Вылезай, кому говорю…
Куча дернулась, но король не рискнул расстаться со спасительными одеялами. Шарль, злясь и смеясь, буквально вытряхнул Пьера из вороха тряпок.
– Сядь и смотри. Вот твои кошки. Они тебе ничего не сделают. Они маленькие, а ты большой. Погладь их.
– Нет! – Пьер в ужасе попытался вновь замотаться в одеяло, но Тагэре был неумолим. Он хорошенько тряхнул сюзерена, но потом устыдился своей жестокости и приобнял беднягу за плечи.
– Кошки, подходите по одной и знакомьтесь.
Те, хоть и не слишком охотно, повиновались. Шарль брал вялую влажную руку короля и по очереди клал на дергающиеся, словно от отвращения, спинки подходящих тварей. Когда знакомство было закончено, герцог облегченно махнул рукой.
– Так, замечательно, вы прелесть. Но сейчас все спать. Уходите, и чтоб вас тут больше не было.
Пять кошек юркнули куда-то вниз, Тагэре не успел заметить куда, но главный остался. Не обращая никакого внимания на короля, он прыгнул регенту на колени и, встав на задние лапы, ткнулся прохладным носом ему в лицо. Раскосые глаза с узкими зрачками глядели с неожиданной теплотой и грустью, словно бы жалея.
– Ты мне друг? – Нет, он решительно сошел с ума, разговаривает с какими-то странными тварями, когда впору орать со страху и сзывать Скорбящих со всего Мунта.
Кот в ответ еще раз коснулся мордой герцогского лица.
– Значит, друг. Тогда пригляди, чтоб тут было все в порядке, когда меня не будет, ладно? – И зачем он только это сказал? Глупости какие…
Кот медленно наклонил голову. Проклятый, у него еще и крылья, оказывается, как у летучей мыши. И как он сразу не заметил! Странный зверь, однако, не улетел, а так же, как и его прайд, просочился куда-то вниз и словно бы растворился в темноте…
Непонятно почему вздохнув, Шарль повернулся к Пьеру:
– Никому не говори, что тут было. Тебе не поверят! Они больше не придут, а если и придут, то тебя не тронут. Понял?
– Почему не говорить? – возмутился король. – Давай расскажем. Пусть все знают, что кошки с крыльями есть. А то мне не верили… И ты не верил. А теперь видел? Ведь видел?
– Видел, – устало подтвердил Шарль.
Ну как ему объяснишь, что, если он не хочет окончить свои дни под опекой циалианок, нужно молчать. Иначе короля точно признают безумным. А его или поощряющим безумие в корыстных целях, или же виновным в недозволенном колдовстве. Заодно и дела минувшие припомнят, вряд ли синяки поверили в то, что его спас святой Антоний… Но что с этим дурачком-то делать?
– Слушай, Пьер, – Тагэре говорил веско и серьезно, хотя ему безумно хотелось рассмеяться, – если ты будешь вспоминать о кошках, они снова придут. Они слышат, когда о них говорят, и потому появляются. Так что молчи, а если тебя спросят, тверди, что тебе снились страшные сны, но теперь все прошло. Уразумел?
– Да, – торжественно кивнул арцийский король.

2864 год от В.И.
24-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Барон Обен узнал о выздоровлении короля за завтраком. Толстяк пожал плечами и сообщил горячему пирогу с гусятиной и черносливом, что вообразивший себя хомяком Пьер ничуть не умнее Пьера, полагающего своим наследником отродье Святого Духа, а посему толку от его исцеления никакого. Спокойно позавтракав, мессир Трюэль оделся в новый костюм из светло-коричневого бархата и отправился во дворец, где узнал еще одну новость. В те мгновенья, когда барон доедал последний кусок пирога, Шарль Тагэре ставил в известность Совет нобилей о том, что Его Величество здоров, а посему в опеке над ним нет никакой нужды. Лично он, Шарль Тагэре, готов и дальше служить Арции в качестве советника, лейтенанта всей Ифраны или же наместника Севера, но…
Мысленно изругав себя за чревоугодие, Обен поднялся к Шарлю, который сосредоточенно что-то чертил на листе хаонгского пергамента. Напротив расположился Рауль Тарве, восторженно глядя на значки и стрелки, выходящие из-под пера Тагэре.
– Доброе утро, барон, – Шарль ослепительно улыбнулся, – у нас хорошие новости.
– Ну, хорошими их разве что пьяный павиан сочтет, – махнул рукой толстяк, – не знаю, исцелился ли Пьер, но вы точно с ума сошли. Зачем вы это сделали? Виконт, как я понимаю, нас не выдаст, а послушать ему полезно. Вы сами понимаете, что натворили?
– А как же иначе, – поднял брови Шарло, – я исполнил свой долг. Генеральные Штаты назначили меня регентом на то время, пока король находился в помраченном состоянии. Сегодня он во всеуслышанье объявил, что кошки ему приснились, что он человек и король Арции, а не хомяк. Разумеется, я не мог об этом умолчать на Совете нобилей. И, в конце концов, что это меняет? Я по-прежнему буду делать то, что должен.
– Если вам это позволят.
– Штаты согласятся, а нобили уже согласны. Пьер подпишет любой указ, если ему объяснить, зачем это требуется.
– Объяснить, – барон неприличным образом прыснул, – да скорее Жоресу Изье можно объяснить восемьдесят девять позиций Великого Наслаждения, ведомых хаонцам… Пьер подпишет все, что ему подсунут, а потому позвольте совет. Не уезжайте из Мунта и не оставляйте короля одного, раз уж вам так нравится его общество.
– Но это невозможно. Мы с Раулем должны быть в Адане. А я не могу показывать морякам ТАКОГО короля.
– Иногда, Тагэре, у вас бывают моменты просветления. Если вы понимаете, что Пьер «такой», какого Проклятого вы объявили его дееспособным?! Он же слабоумный, кем бы он себя ни считал.
– Вы правы, барон, и не правы одновременно. Его объявили невменяемым из-за этих фантомных кошек. Он признал, что это был сон, значит, его нужно либо признать вообще слабоумным, либо восстановить в правах.
– Золотые слова, – вздохнул Обен, – Генеральные Штаты можно собрать не раньше осени. Нужно поговорить с Евгением и габладором . С этой свистопляской нужно покончить раз и навсегда.
– Я собирался завтра выехать.
– Значит, не поедете. Вы хоть понимаете, что поставлено на карту? Сдается, что нет!

2864 год от В.И.
Вечер 28-го дня месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Пожилой, но все еще красивый менестрель отложил гитару и с шутливой галантностью поклонился хозяину таверны, поставившему перед ним вино и сыр. Мэтр Тома высоко ценил мастерство своего гостя и ничего не имел против того, чтобы навеки приютить его под крышей «Щедрого нобиля» в благодарность за песни. Анн был благодарен, но никак не мог навсегда распрощаться со своими странствиями, хотя всякий раз заверял трактирщика, что на старости лет с радостью примет его замечательное предложение. Старость, однако, никак не могла угнаться за шустрым певцом. Анн исчезал и появлялся, всякий раз привозя с собой новые песни. Дарнийские баллады о морском скитальце, от которых по спине бежали мурашки, страстные любовные серенады мирийцев, родившихся с солнцем в крови, томные ифранские, мрачноватые эскотские, разгульные оргондские песни – все, к чему прикасался менестрель, словно бы обретало новое рождение. Анн был находкой для любого трактира или корчмы, но он хранил верность «Щедрому нобилю», в котором его некогда приветили.
На этот раз певец порадовал собравшихся бархатными фронтерскими напевами, потом бережно убрал гитару в видавший виды чехол и принялся за трапезу. Завсегдатаи «Щедрого нобиля» знали, что заставить Анна петь тогда, когда он не хочет, невозможно, и постепенно вернулись к своим делам и разговорам. Сначала бард поглощал свой обед в сосредоточенном одиночестве, потом к нему подсел человек средних лет в запачканной красками блузе. Художник и менестрель всегда найдут, о чем поговорить, хотя разговор именно этих двоих многим показался бы странным, если не безумным. Впрочем, их никто не слушал, незачем было.
– Что случилось? – Безмятежное лицо Анна совершенно не сочеталось ни с его словами, ни с тоном, которым они были произнесены.
– Даже не знаю, что тебе сказать, – художник задумчиво уставился на свои руки, измазанные золотистой краской, – я не чувствую никакой магии, никакого зла, и вместе с тем ощущение, словно на моей спине лежит гора. Никогда с таким не сталкивался.
– Совсем не понимаешь, в чем дело?
– Совсем.
– Но хотя бы в чем причина? В людях, в поступках, в самом Замке?
– Люди там, сам понимаешь, обретаются не простые, но это люди. Со времен Куи они не слишком изменились, разве что стали еще хитрее. Замок… С этим сложнее. Он построен чуть ли не до Амброзия . Потом его несколько раз перестраивали. Камень, штукатурка, дерево – все несет на себе следы человеческих рук. Все, кроме этих пресловутых фресок.
– Ты хочешь сказать, что их создали при помощи магии?
– Я хочу сказать, что их вообще не создавали. Они просто появились, и все.
– «Отражение песни»?
– Не совсем, хотя принцип, похоже, тот же. Однако они не принадлежат Тарре. Стены, потолки, полы принадлежат, а они – нет. Кстати, замазали их с применением магии, и не слабой. Сколько лет продержалось!
– А то, что они открылись именно сейчас, случайность или же нет?
– Не знаю, – художник все не мог отвести взгляда от своих длинных пальцев, – я готов поклясться, что епископ именно тот, за кого он себя выдает, а остальная братия тем более. Ни Кристалл, ни наши артефакты не показывают ничего. Даже обычной в любом месте ерунды. Вообще ничего, а это значит…
– …что концы спрятаны так умело, что даже ты не можешь их найти. Если только мы не столкнулись с совершенно не понятной нам силой. Кстати, что мы знаем об этом так называемом Творце, кроме того, что написано в Книге Книг?
– Как можно знать о том, чего никогда не было? Когда ушли Светозарные, в душах стало пусто, вот люди и выдумали такого бога, который был им понятен. Ты об этом с нашим философом поговори. Он тебе много чего расскажет.
– Поговорю, все равно Корбута мне не миновать. А насчет Церкви Единой и Единственной… Раньше я об этом не задумывался, но уж больно быстро она подчинила всю Тарру.
– Не всю. Хаонцы, атэвы и гоблины до сих пор сами по себе.
– Но Арция-то сдалась сразу. И потом, ты же говоришь, что этот храм никто не строил.
– Храм-то как раз строили, но не расписывали.
– Ты-то сам ничего не чувствуешь, когда рисуешь?
– Чувствую. Огромное желание удрать подальше и еще большее – обрушить потолки. Будь это дерево, а не камень, я бы так и поступил. От этой тяжелой пустоты страшно становится.
– Хотел бы я знать, – раздельно проговорил бард, – такое место в Арции только одно или еще где-то есть? В той же Кантиске. И еще… Ты уверен, что эти фрески ровесники стен?
– Ты полагаешь?
– Я ничего не полагаю. Если все это старо как мир, то и пусть его, а если нет? Тебе много еще осталось?
– Начать и кончить. – Живописец улыбнулся. – Я едва ли двадцатую часть сделал… Быстрее не могу, да еще епископ все время над душой стоит. И Кристаллы там у каждого третьего. Так что рисую, как положено…
– Тебя не торопят? Помощников не навязывают?
– Нет. Илларион знает толк в живописи. Он готов ждать. Мне кажется, он одержим этим храмом. Умей он рисовать, он бы туда вообще никого бы не пустил, сам бы делал… Не знаю, может, епископ безумен, хотя по виду и не скажешь, но я боюсь и его, и храма, и даже того, что делаю сам.
– Тебе очень не хочется туда возвращаться?
– Очень.
– Значит, не возвращайся.

2864 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Меньше всего на свете Шарлю хотелось разговаривать с Агнесой, но королева настаивала, и отказаться было невежливо. Тагэре вздохнул. Каждая встреча превращалась в пытку, главным образом из-за благовоний, которыми нещадно поливала себя ифранка. Густой, сладкий аромат вызывал у Шарля не просто отвращение, а чувство, близкое к тошноте. Всякий раз, покинув Ее Величество, регент подолгу простаивал у открытого окна. Не столь уж чистый столичный воздух после аудиенций, казалось, обретал эльтскую свежесть. Впрочем, Агнеса и без благовоний была невозможна. Большой ценитель женщин, Шарло всерьез полагал, что столько царки не бывает. В том смысле, что лично он, Шарль Тагэре, не в состоянии напиться до такого состояния, чтобы прельститься прелестями Ее Величества. Ифранка же явно пыталась его соблазнить и делала это так топорно, что это понимали все, от Обена и Мальвани до последнего поваренка.
Бойкие на язык столичные жители уже полгода распевали песню о некоем красавчике, у которого болит живот от дынь. Шарло прекрасно понимал, о чем идет речь, но Агнеса была слишком глупа и высокомерна, чтобы слушать голос улицы.
Проклятый, опять ему целый вечер обонять этот ужас. Натереть нос чесноком, что ли, как это делают атэвы во время моровых поветрий? Герцог невольно хмыкнул, представив себя благоухающим, словно фронтерская колбаса.
– Что с тобой? – Рауль Тарве что-то читал, но это ему не мешало замечать все.
– Вот подумал, может, чесноком занюхивать…
– Не поможет, – покачал головой Рауль, – против этой дряни никакой чеснок не выдержит. Лучше просто не дыши.
Тагэре схватил со стола яблоко и со смехом запустил в племянника, который умудрился поймать фрукт на острие ножа для разрезания страниц.
– Если не можешь не дышать, попробуй уговорить ее помыться, хотя… – Тарве с сомнением покачал головой, – если смоется краска, будет еще хуже. Так что терпи. Или знаешь что? Спроси у Святого Духа, может, у него какое-то средство есть?
– Ты – зараза, – проникновенно сообщил родственнику Шарло. Тарве не стал спорить и вернулся к своей книге, а мысли герцога свернули к другой женщине. Так отвечать ему на ультиматум жены или нет? Он сам не понимал, почему так мучительно не хотел ее приезда, хотя и скучал по детям. Наверное, все дело во лжи. Регент все время на виду, значит, придется разыгрывать счастливого отца и супруга, а потом Обен без всякой задней мысли отпишет об этом сестрице. Та, разумеется, покажет письмо Соле… Нет, нельзя допустить, чтобы Эста перебралась в Мунт.
Выходит, ехать в Эльту? Но Трюэль не советует покидать столицу до созыва Генеральных Штатов. Может, он и прав, хотя летом заговоры составляют редко, летом одни воюют, а другие разъезжаются по имениям. Мальвани загнал Жозефа в границы столетней давности, предварительное перемирие подписано, да и внутри страны тихо. Лучше все-таки съездить… Взять Рауля, и вперед. К осени он как раз вернется. Один.
– Монсигнор, – кругленькая камеристка (худощавая черноглазая и чернокудрая Агнеса окружала себя исключительно бесцветными толстушками) присела в реверансе, – Ее Величество ждет вас в своем кабинете.
– Я к услугам Ее Величества, – заверил Шарло и, скорчив зверскую рожу ухмыльнувшемуся Тарве, последовал за посланницей.
Увы, все оказалось еще хуже, чем он думал, так как благоухала не только королева, но и ее апартаменты. Казалось, проклятый аромат источали сами стены. Сжав зубы, Тагэре отвесил изысканный поклон и сел поближе к приоткрытому окну. Честный сам с собой, Шарло понимал, что несправедлив к Агнесе, которая видела в жизни мало хорошего и отнюдь не была такой уж уродливой. Дело было в нем, вернее, в Соле, в ее пахнущих полынной горечью и осенними кострами волосах, в нежных губах, не знавших ядовито-красных опиатов.
Тагэре прекрасно понимал, что охапки алых роз в золоченых вазах, розовый атлас, мирийские жемчуга, даже ненавистный аромат – все это для него. К несчастью, то, что делала Агнеса, стараясь его завлечь, действовало с точностью до наоборот. Будь она к нему равнодушна, он, возможно, заметил бы и роскошные волосы, и большие темные глаза, и белые зубы… Увы. В жизни Шарло был охотником, а не дичью, его раздражали женщины, назойливо пытающиеся его заполучить и подчинить. Скорее всего и с Эстой у него все пошло прахом именно поэтому. Агнеса же и вовсе вызывала одно глухое раздражение, но Шарль мужественно выслушал ее неуклюжую речь и с готовностью взял письмо Саррижа.
Это действительно было забавно. Ифранский король предлагал его купить. И заплатить готов был дорого. Бедные Фарбье небось думали, что сдирают с авирского скряги неплохие деньги, а тот, оказывается, готов отдать и больше. Сказать им, что ли? Пусть Святой Дух побесится…
Выходка ифранского монарха не вызвала у Шарля ни удивления, ни злости. Скряга, который, наверное, и молится-то деньгам, должен поступать именно так. Регент аккуратно положил листок на стол и поблагодарил королеву за столь дружественный шаг. Та в ответ как-то странно засмеялась.

– Что ж, монсигнор, я не нарушила волю отца и против нашей дружбы не погрешила. Мы ведь друзья, не правда ли, Шарль?
Такой вопрос подразумевал только один ответ. Пришлось подтвердить, что он и Агнеса, безусловно, друзья. Дальше все пошло как по-писаному. Королева еще раз засмеялась, показывая белоснежные зубы, заметила, что друзьям в такую жару не грех выпить по стаканчику охлажденного вина, не дожидаясь ответа, вышла и вернулась с подносом. Шарль, стараясь дышать пореже, разлил вино и поднял высокий узкий бокал с дежурными словами о красоте хозяйки. Агнеса вспыхнула, что ее отнюдь не украсило, и выпила до дна; герцогу осталось последовать примеру королевы. Вино было хорошим, разве что слегка терпким, и Шарль, уступая невысказанному желанию собеседницы, налил еще.
Он понимал, чего она от него ждет, более того, с точки зрения здравого смысла он должен был это сделать. В конце концов, в его жизни было множество женщин, без которых он вполне мог обойтись, а Агнеса была матерью наследника. Их союз означал мир, к которому он так стремился, и цена этого мира была до смешного мала. Ночь или две в кварту, а возможно, и реже. Сола для него все равно потеряна, жизнь с Эстой напоминала плохо склеенные черепки. Случайные подруги, в объятиях которых он топил свое одиночество, вряд ли станут упрекать, но Шарль Тагэре не мог себя заставить поцеловать эту раздушенную ифранку с черным пушком над верхней губой и голодными глазами. Не мог, и все. Может быть, потому, что ни разу в своей жизни не желал от женщин ничего, кроме их самих, а этот союз, по крайней мере с его стороны, был сделкой.
Шарль лихорадочно прикидывал пути к отступлению, но Агнеса явно истолковала его молчание превратно. Она встала, нарочито медленно прошла к окну и задернула отвратительные оранжевые шторы. Вернулась назад, совершенно не к месту очередной раз засмеялась и глупо тряхнула головой, от чего высокий черепаховый гребень, поддерживающий волосы, выпал, и на костлявые плечи королевы выплеснулась густая, блестящая волна.
Это было красиво, но перед глазами Шарло встала другая женщина, локонами которой он так любил играть. Королева подошла поближе, принеся с собой облако сладкого аромата, и герцог, не выдержав, вскочил. Агнеса расценила его жест по-своему и буквально свалилась ему на грудь.
Если б он не подхватил ее, она бы упала, но несчастная дура, которую он готов был придушить, увидела в этом то, что хотела увидеть. Карминно-красные губы оказались у самого лица герцога, она шумно вздохнула и прижалась к нему всем телом. Несчастный Тагэре вздрогнул, как вздрагивает человек, нечаянно наступивший босой ногой на лягушку. В затуманенных глазах королевы читалось только одно: «Я твоя. Возьми меня!»
Шарло понимал, что уйти сейчас значит нажить себе смертельного врага, но остаться он не мог. Даже ради мира в Арции! Отвращение буквально захлестнуло его, но он все же сумел проявить деликатность, высвобождаясь из ненавистных объятий.
– Шарло… – Королева кокетливо смотрела на него, надув губки, словно маленькая девочка. Красная краска размазалась и растеклась, и Тагэре подумал, что и его лицо и воротник в предательских карминных пятнах. Захотелось немедленно вытереться, но он боялся оскорбить ее еще сильнее.
– Агнеса («Только бы придать голосу побольше мягкости и убедительности»), мне нужно идти. Королева Арции не может позволить себе то же, что обычная женщина.
– Шарло («Проклятый! Ну и голосок! Как у сержанта на плацу»)… Шарло, я не отпущу тебя. Я беру грех на себя…
Агнеса явно вознамерилась вновь в него вцепиться, и он, прекрасно понимая, что сжигает за собой все мосты, резко отступил назад и склонился в официальном поклоне:
– Сигнора, я не считаю себя вправе занимать место Святого Духа.
Утром Агнеса узнала, что регент и виконт Тарве ускакали в Эльту.

2864 год от В.И.
1-й день месяца Дракона.
Арция. Мунт
День начался просто ужасно. Глупый слуга не закрыл как следует клетку, и Дуся убежал. Беглеца искали семь человек во главе с королем и нашли только к вечеру, когда Его Величество впал в отчаянье и вновь принялся говорить про каких-то кошек, которые обманули и его, и Шарло. Дуся оказался в королевском кабинете. Бедняжка забился в самый дальний угол и совсем потерял голову от страха. Пьер попробовал взять своего питомца, но тот громко пискнул и впился хозяину в палец. Пошла кровь. Пьер вне себя от боли и обиды, высоко подняв окровавленный палец, заливался слезами, но не подпускал к себе спехом вызванного медикуса. Тот, разумеется, собрался налить ему на руку пахучую гадость, от которой щиплет. Так уже было, и не раз. Больше они его не обманут!
Воспользовавшись суматохой, виновник несчастья вновь скрылся за позолоченной гнутой ножкой бюро. Слуги, переглядываясь друг с другом, из последних сил сохраняли невозмутимость.
– Что здесь происходит? – низкий резкий голос принадлежал королеве.
– Ваше Величество, – с чувством произнес медикус, – Его Величество укусил хомяк, я должен обработать ранку, но Его Величество мне не позволяет.
– Какие глупости, – пожала плечами королева и повернулась к слугам, – выйдите все вон. К тебе, Варше, это не относится.
Слуги поспешно ретировались. Связываться с ифранкой, да еще в отсутствие регента, не хотелось, а Агнеса подошла к супругу и властно потребовала:
– А ну замолчите и давайте руку!
– Не дам, – глотая слезы, взвизгнул король, – не смей меня трогать. Шарло! Где Шарло?!
– Шарло уехал, – отрезала королева, – и велел вам меня слушаться. Давайте руку!
– Неправда. – Лицо короля сначала залила бледность, а потом оно покрылось красными пятнами. – Шарло не мог… Он обещал… Кошки…
– Не сметь говорить о кошках. – Агнеса нагнулась к Пьеру и тихо прошипела ему в лицо: – Еще одно слово про этих тварей, и я выброшу всех твоих мышей. Всех до единой! Понял? Руку!
Король всхлипнул, но послушался.
– Обработайте ему рану и уходите, – велела ифранка медикусу. – А вы не вздумайте дергаться и кричать.
Врач торопливо сделал свое дело и пуганым зайцем метнулся за порог. Ее Величество проводила его взглядом и повернулась к супругу:
– Где эта мышь, которая вас укусила?
– Под… под столом.
– Варше, – бросила Агнеса, – немедленно найдите эту гадость и уничтожьте. Она может быть больной.
– Нет! – закричал король. – Дуся не виноват! Он потерялся. Он испугался, он меня не узнал… Я не дам!
– Да кто вас спросит.
– Шарло…
– Шарло уехал, забудьте о нем. Если вы хотите оставить при себе своих мышей, вы должны забыть слова «Шарло» и «кошки». С сегодняшнего дня у вас будут другие слуги во главе с Варше, и вы будете говорить только то, что скажу вам я и дядя Жан. Понятно?
Король судорожно выдохнул:
– А малышоночки?
– Пока вы будете меня слушать, можете оставить их у себя. Для начала подпишите несколько бумаг, после чего забирайте свою мышь и уходите. Когда вы понадобитесь, за вами придут.
Король облегченно вздохнул и, старательно высунув кончик языка, нарисовал на пергаментах свою подпись. На какое-то время малышоночки спасены. А к осени вернется большой кузен и защитит его и от дяди Жана, и от жены. Шарло обещал вернуться, значит, вернется. Он всегда говорит правду, а пока надо быть послушным, очень послушным.

2864 год от В.И.
7-й день месяца Дракона.
Арция. Тагэре
Каштаны и клены уступили место соснам и березам, а красный кирпич – серому камню. Чем ближе была Эльта, тем резче менялось настроение у Шарля. То он дурачился, разгонял Пепла и заставлял его с ходу брать препятствия, то подолгу смотрел в небо, непонятно чему улыбаясь, а потом улыбка исчезала, и на лице читалась лишь плохо скрываемая досада или тоска. Рауль Тарве смотрел на герцога с пониманием. Тагэре был рад вырваться из Мунта, но дома его ждали не самые веселые разговоры… Виконт видел письмо Эстелы, и оно ему очень не понравилось. Не хотел бы он, чтобы жена когда-нибудь поставила такие условия ему, хотя этого вряд ли стоит опасаться. Хвала великомученику Эрасти, Магда напрочь лишена амбиций и властности. Именно мягкость и женственность и привлекли его в старшей дочери графа Ландея, а Эста… Вот уж нашла коса на камень! Рауль всегда думал о жене Шарля как о сестре, хоть она и приходилась ему теткой, да и сам Шарло для него очень быстро стал старшим другом, а никак не сановным родичем.
Тарве знал и о сцене в королевской спальне, и об ультиматуме, предъявленном Эстелой. Шарль прав, эти две женщины должны быть разделены реками и лесами, иначе войны не миновать, причем войны женской, а хуже этого может быть лишь моровое поветрие. Рауль улыбнулся, вспоминая учение безумного Баадука. Что ж, атэвские мужчины защитили себя, по крайней мере, от ловушек вроде той, в которую угодил Шарло.
– Что смеешься? – Оказывается, не только он наблюдал за герцогом, но и герцог за ним.
– Про атэвов подумал, – честно признался виконт.
– Мудрые люди, – кивнул Шарло.
– Наверное, это от жары.
– Ну, не знаю… Лично я от жары тупею. Проклятый, хорошо-то как!
Пробивавшиеся сквозь сплетенные ветви солнечные лучи словно бы запутались в светлых волосах герцога. На дорогу, возмущенно пискнув, шлепнулся желторотый скворчонок, и Шарль, со смехом придержав коня, дождался, пока несмышленыш упорхнет в кусты. Остро и радостно запахло водяникой, и дорога побежала вдоль берега широкой, медленной реки, на поверхности которой белели водяные лилии. Крупные стрекозы то и дело присаживались на широкие кожистые листья и вновь взлетали. Пахнущий медом и речной свежестью ветер шевелил осоку и камыши, за рекой сгребали сено, люди и лошади казались игрушечными, а белые цветы и важно рассевшаяся на плавучем листе лягушка большими и значимыми.
Пройдет много лет, но Рауль Тарве не забудет ни эту сонную реку, ни людей на дальнем берегу, ни солнечные блики на золотистой дремотной воде…

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:18 | Сообщение # 18

Маг

Проклятый
Он сам не знал, что ждал от этого разговора. Прошло около тридцати лет. Анхель собрал-таки свою империю, доказав, что во многом был прав. Арция процветала, народ императора, по крайней мере, не ненавидел и не презирал. Голод и разруха первых лет отступили. Да, рая на земле не вышло, но и ада не было. Любой владыка мог гордиться такой державой, хотя на самом Анхеле грязи и крови было предостаточно, в том числе и его, Эрасти, крови. Впрочем, Церна не собирался мстить. Он давно перешел ту грань, за которой старые обиды не имеют значения. Что значит существование какой-то империи, пусть и могущественной, в сравнении с судьбой всего мира?
Эрасти не собирался ворошить прошлое. От бывшего друга ему было нужно совсем иное. Анхель никогда не был ни дураком, ни трусом. Он должен понять, что за угроза нависла над Таррой. Да, сейчас она еще далека, но император создавал империю не на год и не на век, а на тысячелетие, уж об этом-то Эрасти осведомлен. Анхель вложил в это дело все свои силы, пожертвовал, чем можно и чем нельзя. Так пусть защищает свое детище, а с ним вместе и весь мир. Церна долго думал, с чего начать, чтобы Анхель понял и поверил. Пожалуй, лучше всего с пророчества умирающего монаха. Это докажет Анхелю, что перед ним не сумасшедший. Но сначала придется доказать, что он это он. Тот самый Эрасти Церна, который был ему больше чем братом, а не его сын или просто кто-то невероятно похожий…
Он знал, что его объявили святым. Это было бы забавно и трогательно, если бы за канонизацией не стоял человек, пославший его на смерть и получивший в доказательство отрубленные руки. Анхель научился извлекать выгоду из всего, даже из памяти друга. Живой Эрасти ему мешал, святой Эрасти, наоборот, был весьма полезен. Что ж, раз его объявили святым, он им будет. Он явится лучшему другу и поведает тому о грядущем Конце Света.
Император, особенно такой, как Анхель, может многое. Предусмотрительность и ум властителя Арции должны послужить всей Тарре. Эрасти был уверен, что поступает правильно, но святым он все же не был. Он ошибся в своих расчетах. Анхель не смог понять ничего, кроме того, что перед ним его бывший друг, избежавший смерти. Даже теперь Эрасти с ужасом вспоминает ту встречу.
Это случилось ночью с одиннадцатого на двенадцатый день месяца Зеркала. Было ясно и холодно, высоко в небе сияла Ангеза, звезда, которой он отныне клялся. Он спокойно шел по улицам спящего Мунта. Городская стража не бездельничала, просто она не могла его увидеть. Впервые за все эти годы он вернулся в город своей победы и своего разочарования и долго бродил по улицам, вспоминая себя прежнего. Было хорошо за полночь, когда он наконец вошел во дворец. Почуяли его разве что горгульи на крыше да атэвские каменные львы, но для них он был хозяином, а не врагом.
Императора стерегли хорошо, очень хорошо, по крайней мере по людским меркам. Да и по магическим тоже. Эрасти невольно хмыкнул, увидев чуть ли не дюжину магов в лиловых одеяниях и с Кристаллами. Никакая людская волшба не осталась бы незамеченной, но цепная собака учует вора, но не ветер. Он мог уничтожить всех стражей, но зачем? Наследство Ангеса было неисчерпаемо, но Эрасти не намеревался тратить впустую доставшуюся ему мощь, и не потому, что так советовал Ларэн. Отдав Черное Кольцо, эльф стал много слабее своего ученика. Церна знал это, но ему и в голову не приходило воспользоваться этим обстоятельством. Сила ему дана для спасения Арции и не может быть использована ни на что другое!
Где искать Анхеля, он знал. Тот всегда любил жить высоко, и массивная угловая башня, без сомнения, была выстроена по приказу императора и для императора. Эрасти бесшумно поднялся вверх по узкой витой лестнице, мимоходом усыпив нескольких стражников. Он не опасался, что Анхель позовет на помощь, скорее не хотел, чтоб их разговор был кем-нибудь подслушан. На самой верхней площадке никого не было. Это показалось странным, но не более того. Дверь была закрыта изнутри, но двери люди предпочитают делать из досок, и еще не выросло дерево, не подвластное эльфийской магии. Белый дубец не помыслил ослушаться, и Эрасти тенью ветра скользнул в покои друга.
Вкусы Анхеля изменились мало. Мало золота, много стали. Приемная, стены которой завешаны роскошным оружием, из нее две двери: закрытая, очевидно в спальню, и распахнутая, в кабинет. Император сидел за столом и что-то писал, склонив поседевшую голову. Он ничего не чувствовал и ни о чем не догадывался. Странно, Эрасти и не думал, что эта встреча так его взволнует.
Рядом со столом стояло глубокое обтянутое кожей кресло… Такое же было во дворце Пурины, в той самой комнате, где они в последний раз выясняли отношения. Он тогда сидел на ручке и, чтобы не смотреть Анхелю в глаза, вертел подаренное тем кольцо, странным образом похожее на Кольцо Ларэна. Черный камень и сталь! Вот и говори после этого о случайностях, хотя что может быть общего у простенького таянского мориона и Черного камня, найденного Ангесом на тропах, доступных лишь богам.
Анхель наконец отложил перо и поднял голову. Годы, хоть и не прошли мимо императора Арции, не были к нему строги. Он по-прежнему напоминал добрый двуручный меч. В каждой черточке сурового узкого лица читались сила и непреклонность, а руки, как и тридцать лет назад, могли гнуть подковы и завязывать узлом железные прутья. Император решительно отодвинул написанное, и тут Эрасти его окликнул. Анхель вздрогнул и оглянулся. Церна, в глубине души обругав себя последними словами, коснулся рукой лица, позволив себя увидеть. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он вообще никогда не поднимался в эту башню!
Лицо Анхеля побледнело. Он вскочил, выставив в странном, выспренном жесте руку, словно плохой актер, пытающийся изобразить ужас или раскаянье.
– Я знал, что ты придешь за мной! Всегда знал… Я не мог иначе…
– Анхель, – Эрасти шагнул к нему, – успокойся! Нам нужно поговорить.
– Уходи, – налитые кровью глаза императора были безумными, – уходи… Я еще не готов отвечать. Я еще не сделал все, что нужно. Дай мне довести свое дело до конца! У вас в преисподней много времени.
– Да послушай же ты! – не выдержав, заорал Церна. – Ты мне нужен здесь и живым.
– Уходи! Во имя Творца! Я изгоняю тебя. – Он, никогда ни во что не веривший, кроме своего меча, торопливо пытался сотворить знак, отвращающий зло. Знак, по словам Ларэна, бывший не более чем изменившимся призывом милости Арцея, бога, бросившего этот мир, но оставившего в нем свое имя. И Эрасти неожиданно для себя самого рассмеялся. Это было глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Но еще более глупым было то, что, когда Анхель, лицо которого из белого внезапно стало багровым, рухнул на пол, он не смог его удержать. Не смог, хотя овладел искусством целительства и не раз возвращал уходящих от самой Грани. Но здесь, глядя на лежащего у его ног императора Арции Анхеля, он растерялся.
Все, что он познал за эти годы, что, казалось, накрепко срослось с его сутью, куда-то исчезло, и Эрасти вновь стал человеком, немеющим перед ликом смерти. Он стоял, не в силах отвести глаз от поверженного гиганта, пока сзади не раздался шорох и тихий голос не окликнул: «Анхель!» Церна резко оглянулся: в дверном проеме стояла юная женщина в розовой шелковой рубашке, поверх которой была накинута атэвская шаль. Так он встретил Циалу…

2866 год от В.И.
22-й день месяца Влюбленных.
Арция. Мунт
Барон Обен был зол, как сто тысяч злобных демонов. Вообще-то после отъезда Шарля Тагэре злость и недоумение стали обычными спутниками барона, который не мог равнодушно смотреть на выходки захватившей власть ифранской бабы и ее разлюбезных Фарбье со чады и домочадцы, с которыми королева спуталась крепче прежнего. Жан умудрился хапнуть даже маршальский жезл, хотя полководец из него, что из Обена канатоходец. Оставалось благодарить Проклятого, что у Святого Духа всего два брата, а не восемь, впрочем, каждый стоил троих. Вконец затюканный Пьер чего только не наподписывал, а им все мало! К несчастью для Арции, урок явно пошел ифранке и ее любовнику впрок. Они ни на мгновение не оставляют короля одного и умудрились так запугать беднягу, что он открывает рот только по их приказу.
Все, что сделано Шарлем, отменено и загублено, вокруг трона опять вьются ифранцы и эскотские нобили, арцийцам же, если это люди, а не тараканы, наверх не пробиться. Страна разваливается, как подгнившая халупа. Даже честные люди берутся за арбалеты и идут на большую дорогу, так как разбой оказался чуть ли не единственным ремеслом, которым можно прокормить семью. Сам барон, правду сказать, с голоду не умирал, но ему нравилось жить в сильной стране, над королем которой не тянет издеваться. Сейчас же даже исполнять свой долг по ловле оскорбивших величество Обен был не в состоянии, так как сам это величество не ставил ни в грош. Да и не было в Арции человека, не смеявшегося над слабоумным подкаблучником, его якобы наследником и согрешившей со Святым Духом ифранской стервой, от которой все дружно плевались.
Если ничего не произойдет, вспыхнет бунт, его подавят, но через некоторое время вспыхнет еще один и еще… Рано или поздно те, кто огнем и мечом защищают негодную корону, получат за это или арбалетный болт в спину, или, если попадутся в руки бунтовщикам, кое-что похуже.
Обен хотел жить. Он мечтал об обеспеченной и спокойной старости с мягкой постелью, полными сундуками, вкусной едой и умными разговорами о делах минувших, а сейчас до этого было далеко. Мало того, что ифранская дура и кошкин сын привели страну на грань гражданской войны, они вознамерились убить Тагэре! Этого им точно не простят, а вместе с ними утонут все, кого держат за слуг Лумэнов, что бы те при этом ни думали.
О том, что затеяли Агнеса с Фарбье, барон узнал от одного из своих многочисленных прознатчиков из числа дворцовых слуг, которых командор Мунта давно и щедро подкармливал. Якобы глуховатый и туповатый старый истопник услышал, как временщик отдавал странное приказание одному из командиров эскотских наемников, ошивающихся при дворе. Старик передал разговор почти слово в слово, и Обен понял, что те должны перебить некий отряд на дороге между Лагой и Мунтом.
Эскотец со своими головорезами исчез, и тут же Агнеса сменила гнев на милость и позволила дурачку Пьеру написать письмо, слезно умоляющее Шарля Тагэре приехать в Мунт, где его другу вовсе худо и одиноко. От себя же ифранка дописала, что разрешила Пьеру встречу, так как он вновь находится на грани помешательства.
Сопоставив полученные сведения, Обен сообразил, что приглашение – приманка и что Тагэре в пути поджидает банда разбойников. Ничего более умного Агнеса и ее «Святой Дух» не придумали. Барон так и не понял, как в прошлый раз полубольному Шарлю удалось вырваться из ловушки, но Фарбье, видно, об этом забыл. Самоуверенные уроды! Обен нахмурился, затем махнул рукой и отправился обедать.
Перекусив всего ничего – полпирога да утку, и то сказать, от таких новостей кусок в горло не пойдет, Трюэль, вздохнув, уселся за слишком маленький и изящный для такой туши письменный стол и написал виконту Тарве. Рауль его не выдаст ни нарочно, ни нечаянно. Барон нюхом чуял, что, случись что с Шарлем, сворачивать голову Лумэнам будет не кто иной, как его старший племянник. В парне уже сейчас чувствовались немалая воля и ум, да и бойцом Рауль был отменным. Чего один только последний турнир стоил! Барон Обен Трюэль расплылся в непроизвольной улыбке, вспомнив рожи Агнесиных любимчиков, выбитых из седла копьем виконта. Да, Рауль именно тот, кто нужен и ему, и Арции.
Шарль, говорят, стал каким-то осенним, погас, хотя делает то и так, как нужно. Может, болен, но скрывает? Если так пойдет, то через несколько лет партии Тагэре будет нужен новый вождь. Конечно, у герцога славные сыновья, по крайней мере двое старших. Из среднего еще непонятно, что выйдет, а младший – калека, его можно со счетов сбросить. Но Филипп и Эдмон еще мальчишки. Рядом с отцом они на высоте, а сами пока мало что соображают. Если брать сторону Тагэре в той игре, которая закручивается, нужно ставить на молодого Рауля, а сейчас великолепный повод завоевать его расположение. И в конце концов, он, барон Трюэль, не хочет, чтоб Шарло убили. Можете его назвать старым толстым дураком, но ему жаль красивого и грустного герцога…
Обен отбросил последние сомнения и старательно вывел левой рукой:
«Сигнор Тарве. Пишет вам человек, отягощенный многими годами и грехами, главные из которых чревоугодие, любопытство и болтливость. Здоровье у меня тем не менее отменное, и, если не произойдет со мной какой нежданной беды, я надеюсь прожить еще долго и дожить до спокойных времен при сильном, молодом и умном короле. Пока же страну наводняют разбойники, особенно бесчинствующие на Лесном тракте между Мунтом и Лагой.
Не поверите, но эти наглецы вооружились, как воины, и нападают даже на крупные отряды. Однако, думаю, скоро им не поздоровится, так как в день святого Орельена из города исчез со своими людьми один из самых опытных, хитрых и жестоких эскотских капитанов. До меня дошло, что накануне он имел длительную беседу с маршалом, так что весьма вероятно, что он отправился очистить Лесной тракт от вооруженных людей, представляющих угрозу трону.
Радует также, что Ее Величество ныне в мире и согласии с Его Величеством, который с нетерпением ожидает приезда своего доброго друга Шарля Тагэре. Ее Величество, видимо, смирилась с этой дружбой, так как собственноручно написала по просьбе своего супруга приглашение нашему дорогому герцогу, которого здесь, безусловно, встретит с тем же радушием, что и в прошлые годы.
Вот и все наши новости. Как видите, дорогой виконт, в Мунте мало что меняется. Надеюсь, что когда вы закончите со своими делами, то найдете время разделить с болтливым стариком один из его скромных ужинов. В прошлый раз мы ели запеченную в белом вине форель, на этот раз я намерен вас угостить парной телятиной со сливками и зелеными орехами из провинции Эж.
Прощайте, дорогой Тарве. Я надеюсь, что вы по-прежнему являетесь самым удачливым охотником севера, и жду от вас обещанной дичи».
Это письмо, даже попади оно в дурные руки, ничего не скажет о том, кем оно написано. А Рауль, осведомленный о гастрономических изысках сигнора Обена, догадается тотчас, у мальчика очень живой ум.

2866 год от В.И.
1-й день месяца Лебедя.
Арция. Лесной тракт
Обстоятельность, неторопливость и еще раз обстоятельность – вот что было девизом достопочтенного Флоримона ре Гога. Именно поэтому ему, не отличающемуся ни богатырской силой, ни лихостью, удалось сколотить и удержать в руках отряд молодцев, известный по обе стороны эскотской границы. Люди Флоримона всегда имели деньги и не имели неприятностей. Вояки накрепко уверовали в счастливую звезду своего худосочного предводителя и с готовностью отправились вместе с ним на службу королеве Агнесе, а вернее, Жану Фарбье.
Посланник временщика разыскал ре Гога через трактирщика приграничной деревни, снабжавшего банду Флоримона элем и новостями. Разбойничий вожак пришел на встречу, выслушал предложение и сделал вывод, что это именно то, что нужно. Жизнь разбойника опасна, недаром сказано, что как веревочке ни виться, рано или поздно она совьется в петлю. Достаточно эскотским и фронтерским баронам прекратить грызню и заняться очисткой Приграничья от рыцарей большой дороги, и разбойникам при всей их тороватости не продержаться и года. Достаточно вспомнить Тагэре! А тут вольготная жизнь в столице, денежки из казны, прощение старых провинностей. Разумеется, Флоримон понимал, что это не за красивые глаза и что им придется выполнять довольно-таки скользкие поручения, но это его не смущало. Он был мужчиной обстоятельным и дальновидным и не сомневался, что справится. Так и вышло.
«Святой Дух», даром что кошачье отродье, оценил таланты Гога, и новая жизнь потекла как по маслу. Не прошло и полугода, как привыкшие спать на земле у костра молодцы превратились в заправских горожан. Толстопузый Жак заделался щеголем и юбочником, в Люсьене проснулась страсть к петушиным боям, а Ноэль и Тома стали копить деньги – один на трактир, другой на лавчонку заморских товаров. Но все они были готовы собраться по первому слову своего вожака, так как понимали, что за сытую, вольготную жизнь нужно платить.
Поручение, полученное Флоримоном на прошлой кварте, было шестым по счету и самым сложным. Впрочем, денег за него обещали столько, что ре Гог даже засомневался, не ослышался ли он. Двести ауров каждому, за полученную в деле рану еще по пятьдесят, а за тяжелую аж сотня. Если кого убьют, его деньги на усмотрение вожака, а сам Флоримон унес из дворца две тысячи, и еще столько же его ждет в случае удачи. За такие деньги эскотец убил бы самого святого Эрасти, не то что герцога Тагэре. Однако даром ничего не дается, наемник понимал, что добыча им выпала непростая, к тому же провернуть дельце нужно так, чтобы комар носа не подточил.
Все должно быть списано на разбойников. Придется оставить в живых нескольких свидетелей нападения, которые подтвердят, что всему виной грабители с большой дороги. Лучше всего, если герцог будет убит шальной стрелой. Ни в коем случае не должны догадаться, кто был истинной целью нападающих, а поэтому вещи убитых нужно всучить известным скупщикам краденого, чтобы ищейки Обена или Гарро их обнаружили. Сами же убийцы должны исчезнуть, якобы со страху, когда поймут, на кого напали.
Флоримон думал два дня и, кажется, не упустил ничего. Только бы Тагэре проехал именно там, где его ждали. Ему сказали, что с герцогом будет не более двух дюжин воинов. У ре Гога было раз в шесть больше. Исход очевиден, но предусмотрительный Флоримон не успокоился, пока не облазил дорогу между Лагой и Мунтом вдоль и поперек, выбрав четыре подходящих для засады места. Главное, чтобы отряд задержался в пути до вечера, это можно сделать, обрушив, на выбор, один из четырех мостиков через речонки с топкими берегами. Люди ре Гога без возражений принялись подпиливать опоры. Они достаточно знали своего вожака, чтоб понять: он ничего не делает зря, и лучше потратить полдня на грязную работу, чем сложить голову или упустить добычу.
Убедившись, что все в порядке, Флоримон приказал разбить лагерь. Кто его знает, сколько им предстоит ждать, не сидеть же под открытым небом и без горячей пищи. Все, что от него зависело, охотник сделал, теперь дело было за добычей.

2866 год от В.И.
16-й день месяца Лебедя.
Арция. Северный тракт
Пепел недовольно фыркнул, отчего-то жеребец терпеть не мог запаха цветущей таволги, а вот Шарль Тагэре, напротив, его очень любил. Он вообще любил запахи лесных и полевых трав и ненавидел южные благовония, которыми поливали себя знатные дамы. Он не переносил Агнесу и любил Солу… Как давно это было, а он ничего не забыл. Ничего! Хоть и старался. Бедная девочка, каково-то ей сейчас в ее монастыре.
Больше Шарль ее не видел. Сола решила, что так лучше, возможно, она права. В монастырях с прошлым расстаются быстро, туда и уходят-то те, кому есть чего забывать. Молитвы, посты, опять молитвы, короткий сон, ранние службы… Смерть при жизни. Может быть, Сола теперь счастлива и спокойна. Если б не боязнь расшевелить ее горе, он бы навещал ее, а так… Зачем бередить чужие раны, которые, вполне возможно, затянулись. Не ее вина, что ему по-прежнему больно. Но как все же пахнет таволга! А может быть, все дело в предстоящей схватке? Такое с ним и раньше бывало. Перед боем краски становились ярче, запахи острее, звуки громче и четче.
Проклятый! Как же давно он не дрался по-настоящему! В последний раз он схватился с эскотскими разбойниками, посмевшими вторгнуться в Тагэре. Было это как раз после его поездки в Фей-Вэйю. Он был почти благодарен незадачливым головорезам, так как поход притупил боль потери. Странно, как ему тогда все удавалось. Тагэре была очищена в считанные кварты, но он пошел дальше. Разбойники буянили в Арции с негласного соизволения эскотского короля, пришлось показать Джакомо, что, если он не приструнит своих землячков, его собственные подданные будут себя чувствовать очень неуютно.
Шарль улыбнулся, вспомнив свой неожиданный поход через покрытый снегом перевал и захват крепости Ксеты, в которой приходили в себя потрепанные душегубы, каковых он с надлежащим эскортом препроводил к королю с заверениями, что и впредь будет помогать северному соседу бороться с разбойничьей напастью. Загнанный в угол Джакомо был вынужден публично повесить пленников Шарля, после чего в Приграничье воцарилась божья благодать. Шарль же вернулся в Эльту, где его и его воинов встретили по-королевски. А потом были бесконечные разговоры с тестем и зятьями о короне, примирение с женой, от которого легче не стало, неудачное регентство, рождение мертвой и, видимо, последней дочери, а теперь вот это…
Он не собирался принимать приглашение Пьера, и не потому, что боялся ловушки, а потому что до кома в горле не хотел в Мунт. Эстела на сей раз была с ним согласна, но по прямо противоположной причине: она увидела в королевском письме западню. А потом в Эльту прискакал, загнав коня, Рауль, получивший предупреждение о заговоре. И тут Шарля понесло. Он немедленно отписал Его Величеству, что выезжает. Его немало позабавило озадаченное выражение на лицах жены и Рауля. Кажется, он им сказал, что тот, кто предупрежден, вооружен и что будет весьма занятно поймать охотника.
Рауль был не из тех, кому нужно объяснять дважды. Темные глаза виконта нехорошо вспыхнули. Если удастся прихватить засаду и заставить вожаков признаться, кто их послал, это повод для ответного удара! Повод, который признает убедительным даже Церковь, тем паче Евгений, вопреки чаяньям Агнесы, умирать не собирается.
Шарль пожал плечами, Рауль был прав, но для себя он пока еще ничего не решил. Герцогу было жаль Пьера, он не собирался вытаскивать из-под несчастного короля трон, но то, что творилось в Арции, иначе, чем агонией, назвать было нельзя. Имея в руках серьезные козыри против Агнесы и Фарбье, можно попробовать их утихомирить с помощью того же Евгения. Как бы то ни было, сначала нужно поймать убийц. Это обещало хорошую драку, а возможность подразнить судьбу для Шарля оставалась единственным глотком свободы.
Он наотрез отказался от того, чтобы впереди небольшого эскорта в его доспехах ехал двойник. Его слишком многие знают, причем не только в лицо, но и посадку, и привычки. Герцог ездит только на сером в яблоках Пепле, которому следовало родиться не конем, а тигром. Жеребец не позволит сесть на себя никому, кроме хозяина. Если среди убийц, а в таком деле без разведчиков не обойтись, найдется кто-то, знающий Шарля Тагэре, его не провести. Тем паче, властитель Эльты надевает шлем лишь перед боем, значит, двойник должен ехать с непокрытой головой и быть как две капли воды похож на Тагэре, а такого не найдешь. У нападающих не должно возникнуть ни малейшего сомнения в том, что им противостоит горстка ничего не подозревающих, хоть и очень хороших воинов.
Шарль согласился лишь надеть латы. Впрочем, можно было обойтись и без этого. Отчего-то Тагэре не сомневался, что на этот раз ему ничего не грозит и что их затея увенчается успехом.
Кавалькада подвигалась вперед не быстро, но и не медленно, а сзади и сбоку по лесной тропе пробирался отряд Рауля в две сотни клинков. Виконту было труднее, он не мог идти открыто. К счастью, собаки из Фло славились своим чутьем, равно как и разведчики, вышколенные Старым Медведем. Этой ночью на постоялый двор в деревушке в полдиа от Лаги пробрался один из людей Тарве, передавший, что они нашли в лесу потайной лагерь и видели чужих разведчиков на краю деревни.
Шарля сразу же затопила странная легкость, которую он испытывал перед хорошо подготовленным сражением. Однако все еще молодое лицо герцога осталось бесстрастным, только на мгновенье неистово вспыхнули серые глаза. Спутники вряд ли заметили в его поведении какую-то перемену. Утром герцог долго умывался у колодца, перешучивался с воинами, щедро расплатился с глядевшим на него с обожанием хозяином. Выехали как обычно, но в полувесе от деревни пришлось застрять на несколько ор – ночью обрушился подгнивший мостик через речку Кицу, и крестьяне из окрестных сел как раз его чинили.
Воины принялись им помогать, но все равно пришлось задержаться. Герцог засмеялся и решил заехать в видневшуюся за полем деревушку пообедать, так что выехали ближе к вечеру. Мостик был в порядке, впереди виднелся лес, до схватки оставалось всего ничего. Все чувства Шарля были обострены до предела, он сам не понимал, как это ему удалось, но он словно бы почувствовал выпущенную в него стрелу и успел поднять коня на дыбы, с удовлетворением наблюдая, как на дорогу спереди и сзади отряда валятся подрубленные деревья. Началось! Началось, Проклятый побери!
Шарль никогда не получал удовольствия от охоты, но сейчас его охватило какое-то отчаянное бешенство, словно он выпил лишнего. Убить наемного убийцу дело благое, их много, и они напали первыми. Это не бессловесная добыча, а матерые хищники-людоеды. И поделом! Они выбрали свою судьбу. Шарль Тагэре рассмеялся, словно не было страшных и пустых последних лет, в этот миг он был свободен и молод.
Первые выстрелы были самыми опасными, но пропали впустую. Готовившийся к этому мгновенью с утра оруженосец быстро надел на голову сигнора шлем атэвской работы, а вроде бы ничего не подозревавшие воины схватились за мечи и арбалеты. Они не стали бестолково топтаться на дороге, а сразу же развернули коней в сторону леса.

2866 год от В.И.
Вечер 16-го дня месяца Лебедя.
Арция. Лесной тракт
Рауль Тарве безумно боялся. Боялся, что разбойники или разгадают их замысел, или в последний момент струсят и передумают, а для виконта эта стычка была дверью в большую войну, которая сметет с тела Арции лумэновскую плесень.
С того самого мгновенья, как отряд Шарля Тагэре перешел через починенный мостик и углубился в лес, любимый внук старого Этьена дрожал от охотничьего азарта, как хорошая гончая. Когда же слева раздался голос неуместной в густом лесу кампанки , Рауль почувствовал себя заново родившимся. Виконт с дружинниками, стараясь не шуметь, двинулись к тропе. Тарве знал, что с другой стороны подходит его родич и тезка с эльтскими стрелками. Нет сомнений в том, что они одолеют разбойников и возьмут пленных, но все равно нужно спешить. Первой жертвой Рауля оказался худой рыжеволосый разбойник, якобы охранявший лошадей. Бедняга сидел под кустом лещины, яростно воюя с комарами и напрочь забыв о том, что случаются враги и покрупнее. Его можно было брать голыми руками, но Тарве от избытка чувств все-таки слегка придушил пленника и, поручив его вместе с захваченными конями заботам десятку возмущенных такой несправедливостью воинов, устремился вперед. Как бы ни был Шарло готов к бою, ему и его людям сейчас несладко. Не стоило все же так отделяться от дороги, эскотские наемники не рыси и не волки, а люди, они бы их не учуяли, можно было и поближе подойти. Несмотря на то что отряд шел быстро и тихо, Раулю казалось, что они не успевают и к тому же шумят, как стадо кабанов. Да еще ветер дует от них, а не к ним! Две десятинки затянулись до бесконечности, а потом он услышал возмущенное конское ржанье, звон металла, а затем и чью-то отборную брань. Успели!
В придорожных кустах вовсю кипел бой. По тропе металось десятка два лошадей, чьи всадники предпочли сражаться пешими. Люди Шарло группами по несколько человек умело отбивались от наседавших на них воинов в зеленых и коричневых туниках, надетых поверх легких доспехов. Тарве увидел Шарля, прислонившегося спиной к здоровенному ясеню. У ног герцога валялась пара бандитов, но сам он, похоже, был в порядке. Рауль испустил боевой кошачий вопль, обозначая свое присутствие, и бросился вперед. Они наступали четырьмя сужающимися кольцами, рубя тех, кто попроще, и стараясь взять живьем тех, кто хоть как-то походил на вожака. Эскотцы хорошо подготовились к схватке на дороге, но вот прикрыть спину они и не подумали, оказавшись, как это часто бывает с бандитами, излишне самоуверенными.

2866 год от В.И.
Вечер 16-го дня месяца Лебедя.
Арция. Лесной тракт
Флоримон участия в драке не принимал, он был неплохим стрелком и отличным наездником, но на свой счет не обольщался. Схватка с Тагэре и его воинами была не для него. Ре Гог с арбалетом остался на маленькой, заросшей таволгой прогалине, откуда было удобно наблюдать за происходящим. Ребята все сделали правильно, подрубленные деревья упали так, как было задумано, в воздухе засвистели стрелы… И все равно зря он в это впутался, ведь слышал же он еще в родных горах про этого треклятого герцога, который то ли чужие мысли слышит, то ли нюх у него волчий. Когда года три назад Тагэре взялся за «вольных людей», добывавших себе пропитание в Арции кинжалом и арбалетом, от них мокрое место осталось. Понятно, что Фарбье красавчика Шарло терпеть не может и за его голову готов золотые горы отвалить, но золото покойникам без надобности!
Разбойничий вожак видел, как герцог резко поднял на дыбы коня, одновременно заставив его шагнуть назад. Стрелы просвистели под бьющими воздух копытами, а Тагэре, в руке которого оказался меч, а на голове шлем, пустил жеребца в просвет между кустами. В ближнем бою герцог стоил десятка людей Флоримона, а стрелять в густом лесу получается плохо. Или плюнуть на все и расстрелять и своих, и чужих? Нельзя! Ребята идут за ним потому, что он их ни разу не подвел, а покажи он, что люди для него грязь, которой он, не задумываясь, жертвует, его власти конец. Но что же все-таки делать? Драка шла по обеим сторонам тракта. Люди Тагэре доказали, что их просто так не возьмешь. Обычные разбойники, нарвавшись на такую добычу, бросаются наутек, и Флоримон счел уместным поступить так же.
В конце концов, даже убей он сейчас герцога, никто не поверит, что это дело рук подавшихся в леса мелких нобилей и беглых крестьян, а «Святой Дух» ему настрого приказал, чтоб все было чисто. Так он ему и скажет, что, выбирая между убийством и тайной, пришлось выбрать тайну. А дальше пусть достает у хаонгцев яд и травит красавчика на каком-нибудь приеме, а потом сваливает на обманутого мужа или брошенную любовницу, а с него, Флоримона, хватит!

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:18 | Сообщение # 19

Маг

Ре Гог подозвал маявшегося рядом Жака и велел трубить отход. Толстопузый поднял рог и… свалился с арбалетным болтом в горле. Флоримон мгновенье промешкал, не зная, то ли бежать к нему, то ли в кусты, а потом стало поздно. Кто-то со страшной силой обхватил эскотца сзади, и тот, задыхаясь, прохрипел: «Сдаюсь!»

2866 год от В.И.
Вечер 16-го дня месяца Лебедя.
Арция. Лесной тракт
К нападающим присоединился широкоплечий воин в очень неплохом доспехе, видимо, почитавшийся у разбойников первым бойцом. Шарля это вполне устраивало. Пока все складывалось отлично. Им удалось смешаться с нападающими, лишив их возможности стрелять, а дальше все пошло как по-писаному. Разбойники, еще не зная, что окружены, бросались на воинов Тагэре. Оружием они владели неплохо, их было больше в несколько раз, и они горели желанием заработать свои ауры.
Эскотцы всегда были очень неплохими воинами и честными наемниками, до конца отрабатывающими полученные деньги. В свое время Шарло не раз и не два дрался с северными соседями и знал их привычки. Ничего нового! Герцог немного волновался за Пепла, которого пришлось покинуть, но не за себя и не за исход боя. Спину ему прикрывал толстенный ствол, а лицом к лицу с Шарлем Тагэре справиться было ох как непросто. Уложив умелым ударом похожего на кабана разбойника с секирой, Шарло повернулся к шустрому коротышке с мечом и, не тронув суетящегося противника, со всей силы рубанул атэвским клинком по его мечу. Стальной обломок отлетел в одну сторону, а бандит, все еще сжимающий рукоять, в другую. Герцог засмеялся, чуть ли не с нетерпением ожидая очередного нападения. Рауль, надо полагать, уже поблизости и вот-вот замкнет кольцо, а пока можно и гусей подразнить.
Гуси оказались с секирами, но щитом Шарло всегда владел мастерски. Герцог предугадывал движения своих противников, не просто принимая их удары на щит, но в последний момент слегка отдергивая его назад, от чего размах терял силу. Тагэре то подавался вперед, то пятился, причем с такой быстротой, что уследить за ним и тем более упредить было невозможно. Затем он и вовсе увернулся от удара, лезвие секиры рассекло пустой воздух, и воин, не удержавшись на ногах, с грохотом свалился на землю. В образовавшуюся брешь устремился воин с мечом, но Шарло с такой силой отразил щитом его удар, что рукоять выскользнула из онемевшей руки, а разбойник, ошалело тряся головой, отступил.
И в это время из зарослей с шумом вывалились воины ре Фло.

2866 год от В.И.
Вечер 16-го дня месяца Лебедя.
Арция. Северный тракт
Флоримон ре Гог был человеком умным, а умный человек умеет проигрывать. Эскотец не собирался умирать во имя Жана Фарбье, тем паче что относиться к «Святому Духу» еще хуже арцийцы просто не смогут. Стоя перед Тагэре и Тарве, Флоримон говорил правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Он был опытным разбойником и хорошим вожаком и прекрасно понимал, что на этих людей ни запирательства, ни показное раскаянье не подействуют. Зато слегка ироничная откровенность человека, которому терять нечего, может смягчить его участь, а повешенным Флоримону быть не хотелось. Его расчет оказался верным. Герцог внимательно выслушал сказанное и велел отвести разбойников в город, где и запереть под надежной охраной как ценных свидетелей. Флоримон понимал, что оказался между молотом и наковальней, но надеялся, что людям Тагэре он нужен живым и они постараются, чтобы с ним ничего не случилось.
Вожак бандитов был прав. Для виконта Тарве жизнь Флоримона была едва ли не дороже его собственной. Едва дождавшись, когда наемника уведут, Рауль повернулся к Шарло, блестя темными глазами:
– Теперь они попались!
– Пожалуй, – кивнул герцог. Угар битвы миновал, и Шарло почувствовал, что устал, в горле пересохло, да и шею здорово натерло. Миг свободы и полета прошел, все вернулось на круги своя. Он – владетельный герцог, бросивший вызов короне. Признания главаря наемников обратно не вколотишь. Агнеса и Фарбье решились на убийство и были пойманы с поличным. Теперь у недовольных есть право на ответный удар, и они ударят, а вождем восставших будет он, Шарль Тагэре. Так нужно и потому, что он «дважды Волинг», и потому, что Арция на краю пропасти. Он еще сможет удержать в узде своих сторонников, если те забудут, что воюют с такими же арцийцами, как они сами; другие же вряд ли смогут вовремя остановиться. Кровь опьяняет, а победа опьяняет дважды…
Ты долго тянул, Шарль Тагэре, слишком долго, нужно было сделать первый шаг двадцать лет назад, и тогда все было бы иначе. Может быть, они бы с Солой и не встретились, а если б и встретились, все могло кончиться по-другому. А теперь все запуталось, как космы безумной старухи, которая их не расчесывает годами.
– Шарло, – виконт Тарве с беспокойством смотрел на него, – ты не ранен?
– Нет, – улыбнулся Тагэре своей знаменитой улыбкой, – шею немного натер, это да, а так ничего… А ты?
– Да что мне сделается, – отмахнулся Рауль, – а ведь здорово получилось?
– Здорово, – согласился Шарло, – а теперь куда?
– Домой, конечно. То есть во Фло. Там как раз гости, именины у Изабель.
– И кто там?
– Да весь Север. Потом, кое-кто из Приграничья, ну, старые друзья отца и деда…
– Короче, мы едем на совет заговорщиков.
– Каких заговорщиков? – возмутился Рауль. – Просто наши друзья исключительно порядочные люди и противники «Святого Духа». Кто ж виноват, что Лумэнов терпеть не могут?
– Пожалуй, никто, – подумав, согласился Тагэре, – но Пьера я трогать не позволю.
– Да кому он нужен?! Он будет рад-радешенек, если его с его хомяками оставят в покое. А ты, если хочешь, можешь по вечерам приходить к нему в ладушки играть.
– Змеюка, – Тагэре не смог сдержать улыбки, – что ж, поехали…

2866 год от В.И.
22-й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Воробьи и голуби самозабвенно разгребали кухонные отбросы на заднем дворе королевской резиденции. Кроме них да кота, обожравшегося и обленившегося до такой степени, что ему было не до охоты, здесь никого не было. Человек в неприметном темном одеянии вышел из-за большой поварни и, подойдя, казалось, к глухой стене, нажал на один из кирпичей. В стене открылся узенький проход, которым пришелец не замедлил воспользоваться. Он не первый раз поднимался этой винтовой лестницей и научился обходиться без света. За все неудобства ему заплатят, и заплатят щедро. Наверху была небольшая площадка с одинокой тяжелой скамейкой. Человек уселся и приготовился ждать. Иногда его принимали сразу, иногда приходилось ждать ору, а то и две. К этому он тоже привык.
На сей раз ждать пришло недолго, видимо, Агнесе и Фарбье было не до того, чтоб выдерживать характер. Дверца приоткрылась, и человек в незаметном темном платье шагнул в обтянутую розовым шелком комнату в угловой башенке. Королева сидела за небольшой конторкой, инкрустированной перламутром. «Святой Дух» стоял рядом, нервно теребя рыцарскую цепь. Яркий предвечерний свет заливал комнату, подчеркивая желтоватую бледность Агнесы и темные круги под глазами ее любовника.
– Тебе удалось проникнуть во Фло, Габриэль? – Как бы ни относиться к временщику, он никогда не ходил вокруг да около.
– Да, хотя это было непросто.
– Кто там?
– Все.
– Все? Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что там собрались все, кого сейчас нет в Мунте. Тагэре, Фло, Бэрроты, Шады, ну, и нобили помельче, которые держатся за хвост лошади этих сигноров. Хуже времени для того, чтобы напасть на Тагэре, выбрать было нельзя.
– Что ты имеешь в виду?! – Фарбье был слишком ошарашен, чтобы скрывать свои чувства.
– То, что любители серебра съехались на именины старшей дочери Рауля Тарве. Уж не знаю, что они привезли девчушке в подарок, – Габриэль, как и все хорошие прознатчики, мог позволить себе говорить с хозяевами без подобострастия, – но сами они подарок получили. Да какой!
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что во Фло при мне привезли какого-то разбойника, который имел наглость, во-первых, напасть на Шарля Тагэре, во-вторых, попасться, в-третьих, спасая свою шкуру, заявить, что он выполнял приказ королевы и монсигнора…
– Что?! – И без того бледная королева стала какой-то синюшной. – Что ты сказал, мерзавец?!
– Я не скажу ни слова, пока сигнора не успокоится и не возьмет свои слова назад.
– Ее Величество хотела узнать, что еще сказал пойманный мерзавец, – в устах Фарбье это прозвучало как извинение. По крайней мере, Габриэль решил, что это можно расценить именно так.
– Этот мерзавец, – прознатчик подчеркнул слово «мерзавец», – сказал, что ему велели убить герцога Шарля Тагэре, устроив все так, как будто это дело рук разбойников. Мерзавец, конечно, лгал, но собравшиеся сделали вид, что ему поверили.
– И что?
– К замку Фло спешно стягиваются войска. Думаю, их соберется не менее пяти тысяч.
Фарбье смерил Габриэля многозначительным взглядом, но тот сохранял полную невозмутимость. Жан вздохнул и протянул ему небольшой, но тяжелый кошелек.
– Возьми. Ты еще понадобишься. Будь здесь через два дня.
– Я счастлив служить сигнору. Увы, когда я не вижу перед собой денег, мне трудно сосредоточиться. – Габриэль поклонился с неожиданным изяществом и вышел.
Теперь предстояло посетить барона Трюэля и рассказать толстяку то, что он рассказал королеве и Фарбье, и еще то, что он увидел во дворце.
Габриэль отнюдь не считал себя двурушником. Мириец по происхождению, авантюрист по складу характера и бывший вор и шулер, он уже несколько лет преданно служил толстому командору, спасшему его правую руку от топора палача. А то, что Обен позволял ему оставлять королевское вознаграждение и при этом добавлял от себя пару-другую ауров, лишь укрепляло в правильности сделанного выбора. К тому же вынужденный в юности покинуть Мирию, Габриэль уже давно считал Арцию своей родиной и не терпел высокомерную и визгливую Агнесу и братцев Фарбье.
По мнению бывшего вора, являвшегося большим поборником чистоты крови, на арцийском троне мог сидеть лишь настоящий Волинг, каковым являлся Шарль Тагэре. Мириец знал от своих мунтских приятелей, как герцог вел себя на эшафоте. Вряд ли, бросая смертельный вызов синяку, Шарло думал, что навеки покоряет сердца честных воров и разбойников, но это было именно так.
Габриэль был редкостным счастливчиком, жившим в ладу с самим собой, ибо делал то, что ему нравилось, для человека, который ему нравился, во имя дела, которому он симпатизировал, и к тому же за очень хорошие деньги.

Эстель Оскора
Я все-таки вспомнила, что случилось с Анхелем, когда тому было около пятидесяти. Возник заговор, который возглавил сын бывшей подруги императора, утверждавшей, что это ребенок Анхеля. Сам он это отрицал, заговор быстро подавили, зачинщик погиб, что сталось с женщиной, было неясно. И еще менее ясно, чем это могло мне пригодиться. История то ли с бастардом, то ли нет никоим образом не объясняла слова, сказанные принесенным в жертву клириком, говорившем о первом и последнем грехах.
Я не столь уж и хорошо знала Книгу Книг, но про первый грех, совершенный людьми, за что их навеки лишили полного счастья и изгнали с райского пастбища в открытый всем бурям мир, не слышал только глухой. Сыр-бор разгорелся из-за того, что подруга первого человека, желая ему понравиться, украсила свои волосы розами с запретного куста. Своего она добилась, но какой ценой! Умом эта сказка не блистала. Представить себе Высшую Силу с замашками скаредного горожанина я не могла, даже когда была человеком, чего уж говорить обо мне теперешней!
Книгу Книг явно писали в мире без богов и без высоких чудес, настолько небожители в ней походили на людей, причем далеко не лучших. Капризные, обидчивые, подозрительные, мелочные и мстительные, они только и делали, что устраивали никому не нужные испытания, наказывали за малейшие провинности и тут же прощали настоящие преступления, если преступник догадывался попросить прощения не у тех, кого он погубил, а у Творца и его слуг. Но среди кучи словесной шелухи порой прорывались вещи, весьма похожие на пророчества. Так, например, утверждалось, что мир людей будет существовать между Первым грехом и Последним и что после совершения оного земля будет отдана на семь месяцев, семь дней и семь часов Антиподу , после чего наступит Конец Света с последующим загробным судом.
Я даже припомнила мутноватые, но страшные строки: «И свершится Последний Грех, и отвернет Творец лицо свое от Тарры и предаст ее Антиподу. И назовет Антипод Свет тьмой, а тьму Светом и совратит он всех, в ком есть хоть след следа порока, и станет мир прибежищем мора, блуда, глада и войн, и все будут истреблять всех и пожирать трупы, подобно псам. И вскипят моря, и оживут древние чудища, и разверзнутся небеса, и вступит в мир сам Антипод и утвердит царствие свое. Но сие противно воле Творца. И явится тогда Тарре Кастигатор, и будет плавиться под его стопами земля, и кипеть воды, и пылать ветер. И дотла выжжет он царствие Антиподово, и не останется ни людей, ни тварей, ни растений, ибо все они будут осквернены дыханием Антипода, но души праведные спасены будут и приняты в лоно Калватора, дабы вечно возносить хвалу Творцу. И силе Его, и гневу Его и милосердию Его!»
Однако Книга Книг замалчивала, когда и как будет свершен этот грех, а вот в словах умирающего монашка, похоже, скрывался ответ.

2866 год от В.И.
1-й день месяца Собаки.
Арция. Кер-Оноре
Лумэновцы сидели за баррикадами, и выкурить их оттуда малой кровью было весьма трудно. Шарль Тагэре и не собирался этого делать, хотя людей у него хватало. Герцог мог привести под этот городишко в срединной Арции не семь, а двадцать семь тысяч человек, а при необходимости и еще больше, но счел это излишним. Ему не нужна большая война. Нельзя уподобляться собакам, рвущим друг друга на куски из-за брошенной кости, когда справа засел волк, а слева медведь.
Мальвани предлагал разбить королевские войска в генеральном сражении, и Шарло не сомневался, что им это по силам, но сколько при этом поляжет людей! Фарбье и Агнеса обдирали Арцию как могли, но наемникам платили щедро. Конечно, если битвы не избежать, он ее даст, но сначала попробует решить дело малой кровью здесь, в Кер-Оноре.
Тарве получил сведения о том, что именно этот городок Фарбье и союзные ему нобили избрали местом большого сбора. Сюда же должны были подойти отряды наемников. Нападения они не ждали, полагая (не без помощи командора Обена), что Тагэре точно так же собирают свои силы во Фло, где сейчас находится Мальвани, и что все решится в генеральном сражении.
Это было правдой, но не всей. Мальвани действительно готовил армию к войне. В лагере уже находилось тысяч двадцать. Ждали подхода северных нобилей, в этой суматохе исчезновение стрелков Тарве прошло незамеченным. Зато о появлении вблизи Кер-Оноре семи тысяч Шарля Тагэре Фарбье узнали вовремя и успели построить баррикады. Жан полагал, что, пока Тагэре будет их штурмовать, подойдут подкрепления и герцог окажется между двух огней.
План был вполне разумен, только вот Шарло не собирался раз за разом кидаться на баррикады, ему нужно было лишь вызвать у лумэновцев уверенность, что он поступит именно так. Герцог постарался на совесть. Утром глазам Фарбье предстало весьма живописное зрелище. На ветру гордо трепетали стяги, во все стороны скакали аюданты и оруженосцы, сам Тагэре в роскошном плаще с геральдическими нарциссами на виду у всех горячил Пепла, в нетерпении роющего копытами землю. Стороннему наблюдателю и в голову не могло прийти, что все решится мечами относительно небольшого, но отборного отряда виконта Тарве, пробирающегося обширными садами, прилегающими к городку с запада.
Раулю предстояло выйти лумэновцам в тыл и отрезать вождей от войска. Тагэре знал, что и Жан Фарбье, и несчастный Пьер сейчас в Кер-Оноре. Захватить их – значит выиграть войну малой кровью. Что он будет делать дальше, Шарло не загадывал, хотя понимал, что мало ему не покажется. Фарбье и Агнесу ни нобили, ни жители Мунта просто так не отпустят, с Пьером и нынешним принцем Гаэльзским тоже придется что-то решать, и, уж конечно, начнутся очередные споры с нобилями (в первую очередь с тестем), которые будут загонять его на трон. Из всех друзей и соратников его понимал разве что Анри. Мальвани давно известны как своей воистину королевской знатностью, так и нежеланием становиться чем-то иным, чем они являются по рождению. Но даже Анри и тот говорит, что без головы государство в такое время долго не протянет. В случае победы ему все равно придется выбирать между короной и регентством, причем регентством, мало чем отличающимся от королевской власти…
Шарль в красивом панцире с богатой насечкой (насколько удобнее и легче его обычные доспехи!) и в шлеме с плюмажем подскакал к первой баррикаде, чтобы засевшие там лучники увидели в нем цель, но не так близко, чтобы стрелы могли причинить заметный вред. Пусть видят, что он тут, что он на взводе и вскоре сорвется в атаку. Шарло не сомневался, что за ним наблюдают и что Фарбье приказал взять его живым или мертвым и при всей своей скупости назначил за его голову хорошую награду. Что ж, пусть ждут.
Подъехал Рауль-старший, тоже в шикарном плаще с медведем. Запела труба, засуетились воины в ярких туниках, надетых поверх доспехов. Нападающие, не скрываясь, готовились к атаке, осажденные с нетерпением ждали ее начала, чтобы поставить зарвавшихся выскочек на место.
Тарве появится еще не скоро. Сначала лумэновцы должны увязнуть во фронтальной стычке и даже думать забыть о том, что у них за спиной. Дав противнику полную возможность налюбоваться собственной персоной, Шарло картинно послал рыцарей в атаку.

2866 год от В.И.
1-й день месяца Собаки.
Арция. Кер-Оноре
Плети настурций, украшенных яркими цветами, перевешивались через забор. Пчелы, готовясь к не столь уже и далекой зимовке, торопливо собирали нектар с поздних цветов, где-то неподалеку квохтала курица, возвещая миру о снесении очередного яйца.
– Вот ведь дура, – с чувством сказал Рауль Тарве, – молчала бы, авось с цыпленком бы осталась, а так заберут.
– Что-то ты не похож на человека, способного что-то делать втихаря, – откликнулся виконт Иданнэ, наклоняя растущую у обочины багровую мальву. – Не пахнет…
– Если тебе нужно, чтоб пахла, ступай к Агнесе. А что до «втихаря», то что мы, по-твоему, сейчас делаем?
– Отечество спасаем, – фыркнул Иданнэ. – Долго нам еще эту птицу слушать?
– Ору, самое малое…
– Неужели они и впрямь решат, что Шарло спятил?
– Батар бы не решил, а «Святой Дух» запросто. – Рауль опустился на жесткую осеннюю траву. Курица замолчала, пчелы продолжали свою работу, дорогу важно пересекла большая пегая свинья. В дремотном покое позднего лета с трудом верилось, что скоро придется идти в бой.

2866 год от В.И.
1-й день месяца Собаки.
Арция. Кер-Оноре
Артур Гартаж с неудовольствием рассматривал физиономию Жана Фарбье. Гартажи традиционно стояли на стороне Лумэнов, с которыми были связаны родственными узами, но всему есть предел. Артур имел возможность наблюдать вблизи Шарло Тагэре в дни его недолгого регентства, а потом Фарбье с Агнесой во всей их красе. Временщик и чужеземка, которым плевать, что будет с оказавшейся в их руках страной!
Гартаж был арцийским графом, а не ифранским приживальщиком. Точно так же думали его деверь барон Эж и молодые Крэсси. Конечно, неприятно понимать, что знамя, за которым шли ты и твой отец с дедом, завело в лужу, но сидеть в этой луже, воображая себя капитаном корабля, еще хуже. Артур долго думал, откликаться или нет на королевское письмо, но все же пришел с частью своих людей в Кер-Оноре и не жалел об этом. Увидев вблизи короля и его приближенных, граф окончательно понял, что с Лумэнами пора кончать. Шарль Тагэре думает об Арции, он человек благородный и совершенно не мстительный. И он дважды Волинг, признать его первенство не счел зазорным даже Мальвани.
Артур Гартаж принял решение, но он был не из тех, кто действует исподтишка. Граф ждал назначенного на 3-й день месяца Собаки большого совета, чтобы высказать в лицо Фарбье (принимать в расчет безумного Пьера просто глупо) все, что он думает, и объявить о своем переходе на сторону Тагэре. Он не сомневался, что Эж, Крэсси и еще пять или шесть фамилий его поддержат, а потом… Потом начнется война арцийцев против вцепившихся в трон узурпаторов, опирающихся на наемников. Артур хорошо продумал свою речь, но она не понадобилась. Разведчики донесли о приближении с востока войск Тагэре. Наемники и согнанные жители городка принялись сооружать баррикады, а Жан разливался соловьем о своих великих воинских замыслах.
Еще год назад Артур отвел бы Фарбье в сторону и посоветовал ему смотреть не вперед, а назад. Шарло не мог быть глупее кошкиного сына, если его заметили, значит, он того хотел. Гартаж был уверен, что им подстроят какую-то каверзу, но молчал, потому что… Да потому что, Проклятый побери, был на стороне Шарло! Вот и сейчас, сидя в боевом облачении (требование Фарбье, хотя сему великому воителю и в голову не пришло показаться на баррикадах, обороняемых наемниками) между бароном Эжем и Робером Крэсси, слушая глупости, изливающиеся изо рта Жана Лумэна, и созерцая плаксивую физиономию Его Величества, Артур прикидывал, когда Тагэре надоест валять дурака перед баррикадами и что же герцог приготовил на самом деле. Скорее всего, удар в обход.
Хорошо бы это словоблудие наконец прекратилось! Надо съездить на западную окраину и посмотреть, что там. Если туда и в самом деле вышли люди Тагэре, придется действовать немедленно. Лицо короля стало совсем уж творожным, и Его Величество громким шепотом объявил «дяде Жану» неприличную причину, по которой должен выйти. Фарбье скривился, но кивнул, и Пьер трусцой выбежал вон в сопровождении носатого слуги. «Святой Дух» сделал вид, что ничего не произошло, и начал развивать очередной блистательный план. Артур понял, что с него хватит. Сейчас он встанет и скажет, что…
Граф Гартаж не смог встать. Так же, как и другие. Бывают такие сны, во время которых люди перестают владеть собственными телами, словно бы их кости и мышцы превращаются в жалкие тряпки. Неимоверным усилием воли Артур повернул голову и увидел искаженное мукой и ужасом лицо Робера. В глазах мутилось, по спине тек холодный пот, но Артур все же сумел подняться и, держась за стену, потащился к выходу. Каждый шаг казался последним, но Гартаж заставлял себя сделать следующий, и еще один, и еще…

2866 год от В.И.
1-й день месяца Собаки.
Арция. Кер-Оноре
Этот шум не походил на уже поднадоевший лязг шутовского сражения. Далекий и неясный, почти заглушенный лошадиным ржанием, взаимными оскорблениями и свистом стрел, он донесся не с баррикад, а из города. Шарло его разобрал только потому, что ждал, и кивнул Раулю ре Фло.
– Наши!
– Ты уверен?
– Да, тем более время.
Тагэре не ошибся, это стало ясно почти сразу же. На крайней баррикаде колыхнулось, а потом и вовсе упало знамя с желтыми нарциссами, и раздался пронзительный радостный вопль. Началась какая-то суета. Бочонки с землей, загруженные в телеги, перегородившие проходы между насыпями из камней и набитых землей корзин, полетели вниз, а потом со скрипом подались и сами повозки. Улицы шли вниз, и сооружения на колесах сначала медленно, а потом быстрее покатились к центру Кер-Оноре, освобождая проходы. Шарло засмеялся и, опустив на всякий случай забрало – не хватало получить шальную стрелу в глаз, – дал шпоры Пеплу. Жеребец, порядком подуставший от бессмысленного гарцевания, ринулся вперед, молнией пролетел между опустевшими баррикадами и ворвался в городок. За спиной Шарло слышал топот других коней, но оглядываться было некогда. Бой шел где-то поблизости. Пепел перепрыгнул какой-то столб, валявшийся поперек дороги, и вылетел на маленькую площадь, на которой шла драка. На битву сие действо явно не тянуло.
Несколько кучек воинов в полосатых эскотских плащах и красных туниках вяло отмахивались мечами от эльтских стрелков. Судя по всему, сражения не получится, все свелось к мелким уличным стычкам, ну и ладно! Можно подумать, он хотел чего-то другого. А ведь хотел! Помахать мечом на старости лет, как тогда на Лесном тракте, испытать вновь опьянение боем, бросить на весы жизнь… Какое там! Ты сделал все, чтобы обойтись малой кровью, у тебя получилось, ну и радуйся. Шарло остановил Пепла и обернулся к подскакавшему Раулю:
– Похоже, собака сдохла еще до рождения.

2866 год от В.И.
1-й день месяца Собаки.
Арция. Кер-Оноре
Погибших было на удивление мало, едва ли более сотни, и это казалось чудом. Фарбье не предполагал, что его ударят с тыла. Неудивительно, что именно «Святой Дух» и его сторонники горой стояли за позорный мир с Ифраной. Одни, потому что взяли деньги у Жозефа, другие, потому что боялись, но из собравшихся в Кер-Оноре по-настоящему воевать умели разве что граф Гартаж и несколько баронов, а полководцев и вовсе не было. Конечно, подоспей ифранские наемники, видевшие Тагэре в деле, они вряд ли бы поверили, что герцог станет тупо переть на баррикады, оставляя у их подножия раненых и убитых. Шарло всегда берег людей и был знаменит неожиданными и непредсказуемыми действиями. Ифранцы это знали, Фарбье – нет, что его и подвело.
И все же бой был хорош, Рауль получил истинное наслаждение, выйдя в тыл этим индюкам. Даже жаль, что все так быстро кончилось. Непонятно только, чего это Шарло такой хмурый, все прошло лучше не придумаешь.
Виконт Тарве подъехал к герцогу, задумчиво теребящему золотую рыцарскую цепь. Тагэре быстро повернулся.
– Рауль, ты знаешь, кто погиб?
– Откуда? – Тарве пожал плечами – Хотя «погиб» – это громко сказано, убитых всего ничего. Я проехался по городу, прибрано, как в праздник.
– Ты знаешь, кто именно убит? – В голосе Тагэре зазвучал металл.
– Да говорю тебе, что не знаю, – начал закипать Рауль, – а что случилось? А, понял… Пленные говорят, с ними был твой прекрасный Пьер, но он вроде как на улицу носа не казал, так что если поискать…
– Уже ищут. Рауль, скажи честно, это ты приказал всех перебить?
– Да кого «всех»?! – Тарве уже ничего не понимал. – Кто погиб в драке, тот погиб, но это слезы. А пленных никто не убивал.
– Точно?
– Прикажешь поклясться?
– Да нет, – махнул рукой Шарль, – я тебе верю, не хватало еще друг другу врать… Но вообще-то дело плохо. Убиты все пятеро.
– Кто?! – Рауль ошалело уставился на Шарля, и тот вздохнул с видимым облегчением.
– Прости, теперь вижу, что не ты. Жан Фарбье, герцог Лагский, оба Стэнье, Артур Гартаж.
– Все?!
– И вдобавок Лиффо?, Пер, Эж и человек двенадцать их сторонников. Я не верю, что они убиты в битве. И никто не поверит. Всего погибло не больше сотни, и среди них пятеро наших злейших врагов. Они, как ты понимаешь, отнюдь не сражались в первых рядах. У всех у них есть родичи и прихвостни, а у Гартажа даже друзья. Нам не отмыться, не стоит и пробовать.
– Мы были готовы к войне.
– Да, но мы защищались. А теперь для всех мы убийцы. Да, некоторых покойников, мягко говоря, в Арции недолюбливали, но от этого не легче. Ну что там, Жанно?
– Монсигнор, – молодой нобиль не скрывал радости, – мы нашли Пьера. Он жив.
– Где он?
– В одном доме. Спрятался, его ранили стрелой.
– Кто ранил?! Серьезно?
– Царапина! Шальная стрела… Монсигнор, он зовет вас и боится выходить.
Это была истинная правда. Пьер Шестой, по своему обыкновению, забился в угол комнаты. Стрела, наудачу выпущенная кем-то из лучников, ранила его в ногу, но кость задета не была. Тем не менее король был испуган, и от этого страха в нем проснулась воинственность. Пьер нелепо и неумело махал чужим мечом и кричал, что не выйдет, пока за ним не придет Шарло.
Рауль с брезгливой усмешкой наблюдал, как Тагэре успокаивал дрожащего человека, который в свои сорок лет оставался семилетним ребенком. Сам Рауль с удовольствием возился со своими дочерьми и малолетними кузенами, но вид великовозрастного дядечки, размазывающего по обрюзгшим щекам слезы, вызывал у виконта мучительную неловкость. А вот Шарло, похоже, это не бесило, Тагэре очень быстро успокоил Пьера и занялся его ногой. Король попробовал раскапризничаться, но Тагэре на него прикрикнул, и бедняга застыл, закрыв глаза и приоткрыв рот. Раулю ужасно не хотелось помогать обрабатывать рану, но герцог справился сам.
Когда Пьер открыл глаза, Шарло улыбнулся и попытался уговорить его лечь отдохнуть. Не тут-то было. Король выплеснул на Тагэре целый поток упреков, главные из которых сводились к тому, что его оставили одного, ему было страшно… И вообще, почему это Шарля не было так долго?! По мнению Рауля, самое время было объяснить этому коронованному недоразумению, что во всем виноваты Агнеса и Фарбье, но Шарло отчего-то этого не сделал, а сказал, что у него были важные дела. Хорошо хоть обещал больше не бросать сюзерена на произвол судьбы.
– Ну и что ты думаешь делать? – поинтересовался Рауль, когда Пьер наконец уснул.
– Сегодня ничего, а завтра возьму его в Мунт. Пусть Генеральные Штаты услышат, что он хочет остаться со мной, а там посмотрим…

2866 год от В.И.
9-й день месяца Собаки.
Арция. Мунт
На этот раз Тагэре попросил аудиенции сам. На душе было мерзко и неуютно, но он пришел не за утешением и не за отпущением грехов, а за советом. Евгений принял его сразу, хоть и был болен, впрочем, здоровым арцийского кардинала не помнил никто. И тем не менее старик не сдавался, напоминая Шарлю искореженные ветрами северные сосны, веками цепляющиеся за голые скалы. Герцог очень надеялся, что Евгений протянет еще лет десять, и с удовольствием отметил, что тот явно не намерен сдаваться ни годам, ни одолевающим его болячкам.
Старик встретил герцога хмурым вопросом:
– Кто прикончил Жана? Рауль?
– Нет. В этом я уверен. Слово Тагэре.
– Плохо, – отрезал Евгений и, махнув рукой, зашелся в кашле. – Прошу прощения. Значит, Фарбье и иже с ним убил неизвестно кто.
– Да.
– Проклятый! – Его Преосвященство хрустнул пальцами. – Слово Тагэре – это слово Тагэре. Я верю, что твои люди эту мразь не тронули. Но тогда кто? Сама Агнеса? Братцы Жана, а то и его сынок? Что скажешь? «Святой Дух» в последнее время даже своих достал, а так… И от него отделались, и тебя грязью облили. Родичи убитых вас с Тарве вряд ли простят. Что скажешь?
– Нет, – покачал головой Шарло. – Вы не видели трупы, а я видел. Жан – ничтожество, но другие были воинами, они бы защищались до последнего. Я уж не говорю про Гартажа, тот мало кому уступит. Но доспехи не помяты, на каждом лишь одна рана, но смертельная… Впечатление, что их убили в поединке, причем чуть ли не первым выпадом.
– Ты бы мог это сделать?
– Пожалуй… Я, Тарве, еще Мальвани, но он во Фло… С другими Гартаж справился бы. Но мы с Тарве этого не делали. И еще. Если Агнеса или Жиль Фарбье подослали убийц, они должны были разгадать наш маневр и заранее подготовиться к поражению.
– Ты прав. Это не они, хоть они это наверняка используют. Кто же? Жозеф?
– Пауку выгодна междоусобица, это так. Но Анри Мальвани в Ифране ему не нужен, а убийство Фарбье – это назначение нового маршала, и кто им будет, даже вороне ясно.
– Ты прав, я надеялся найти другой ответ, но он, похоже, единственный. И не смотри на меня так, тебе его знать не обязательно! Скажи лучше, что делать собираешься?
– Я надеялся на ваш совет.
– А своей головой думать не пробовал?
– Пытался, – улыбнулся герцог. – Я решил вернуться в Эльту. Если я сейчас стану регентом или, того хуже, наследником престола, на меня всех собак повесят. А я не хочу воевать с родичами убитых. Мы собирались одним ударом покончить с Фарбье и договориться с остальными. Не вышло. Войны я не хочу, а она будет, если я воспользуюсь этими смертями. Послезавтра собираются Штаты, нужно, чтобы они, пока я здесь, приняли нужные нотации, а Пьер их подписал.
– Что ж, – Евгений раздумчиво поправил наперсный знак, – голова у тебя хоть и красивая, но не для красоты. Я бы посоветовал тебе то же самое. Сейчас действительно лучше уйти. Хорошо бы развести Пьера с ифранкой, но после этих убийств не стоит, и так вой поднимется. Будем надеяться на лучшее, на то, что нотации и королевские указы на какое-то время сдержат эту свору, но я в это не очень верю. Думаю, через несколько лет все начнется заново, так что от войны да от короны не зарекайся…

2866 год от В.И.
12-й день месяца Собаки.
Арция. Мунт
Агнеса узнала о смерти Фарбье сразу же по возвращении из храма, на который она пожертвовала немалую сумму. Вообще-то королева о спасении короны думала больше, чем о спасении души, но ненавидящая ее Диана принимала большое участие в начинании епископа Иллариона, и королева, боясь сговора между бланкиссимой и Его Преподобием, постаралась разрушить возможный союз с помощью золота. Удалось ли ей это, было неясно. Илларион оставался непроницаемым и холодным, как морской огурец, но королеве хотелось думать, что ауры потрачены не зря. Тем не менее, расставшись с епископом, она испытала изрядное облегчение, а вернувшись во дворец, обнаружила вошедшего через потайной вход Габриэля. Мириец изысканно поклонился Ее Величеству и сообщил о смерти монсигнора Фарбье и пленении короля. Отпустив прознатчика, Агнеса сначала в бешенстве швырнула в стену расшитую нарциссами подушку, а потом задумалась.
То, что победил Тагэре, которого она ненавидела, было плохо, но смерть единственного любовника королеву отнюдь не опечалила. Скорее наоборот. Она вернулась к Жану в тот же день, в который ее отверг герцог, и поняла, что Фарбье стал ей противен. Он был ей нужен, без него она ничего не могла, и вместе с тем ее бесила самоуверенность любовника. Вдобавок физиономия Жана напоминала всем и каждому, кто отец Филиппа. Теперь «Святой Дух» перестанет мозолить людям глаза, а она свободна от мелочной опеки и к тому же осталась единоличной хозяйкой золота Жана, с помощью которого можно купить целую армию и большинство Генеральных Штатов.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:19 | Сообщение # 20

Маг

Только бы Тагэре не поставил вопрос о престолонаследии и разводе! Нет. Не посмеет! Герцог запятнан убийством, ему нужно, чтоб улеглись страсти. Что ж, она пока тоже помолчит. Жаль, заодно не прихлопнули Пьера, она бы стала королевой-матерью… Нет, пожалуй, рановато. Встань сейчас вопрос о короне, Диана и Евгений подняли бы вой о происхождении наследника. Эти двое в убийстве не замешаны, им можно. Что же делать?
Вошедшая камеристка посмотрела на госпожу с сочувствием. Толстая дура! Но вообще-то она права. Королева притворится, что убита горем, не будет нигде показываться, распустит слух, что, когда сын подрастет, она вступит в сестринство. Пусть думают, что без Жана она растерялась и сдалась. Тогда ее наверняка не тронут. Как удачно, что она передала Иллариону деньги именно сегодня. Она скажет, что ее посетило предчувствие… Надо написать, и понежнее, родственникам всех погибших, особенно Гартажам. Ей нужны сторонники среди арцийцев. А хорошо смеется тот, кто смеется последним.

2866 год от В.И.
13-й день месяца Собаки.
Арция. Мунт
Несмотря на отвратительное настроение, не покидавшее виконта Тарве после того, как Шарль рассказал ему об убийстве, он не смог сдержать улыбку при виде истерики, которую закатил Пьер Генеральным Штатам. Королю показалось, что его хотят разлучить с его драгоценным Шарло и отдать жене и Фарбье, что вызвало череду диких воплей, перемежаемых судорожными рыданиями. О смерти «Святого Духа» король не знал, а узнав, безумно обрадовался, выплеснув на выборных и нобилей целую гору жалоб на почившего временщика, утеснявшего Его Величество и покушавшегося на жизнь хомяков. Даже самый ярый противник Тагэре не смог бы усомниться ни в безумии и недееспособности монарха, ни в том, что бедняга хочет видеть рядом с собой герцога Тагэре и никого иного.
Кто-то из выборных воспользовался этим, чтобы поднять вопрос о наследовании, но Тагэре заявил, что пока говорить об этом рано, тем паче он старше короля. В этом был свой смысл. Старший сын Шарло, похожий на отца как две капли воды, если не считать глаз, которые у Филиппа были голубыми, обещал со временем стать дельным человеком, но пока ему лишь тринадцать. Что ж, если Шарль Тагэре отказывается от титула наследника в пользу сына, его можно понять, но если он согласен терпеть на троне потомка «Святого Духа», то… То на троне будет потомок «Святого Духа», потому что Шарля легче убить, чем заставить пойти против своей совести.
Идя на заседание, Тарве уже знал, что герцог откажется. Виконт понимал, что после проклятого убийства это единственный выход, если они, конечно, не хотят объявлять войну родственникам погибших. И все же было жаль упущенной победы. Уломать Шарло, победить в бою, потеряв всего тридцать восемь человек, пленить короля и все потерять! Правду говорят, что задешево дорогую вещь не купишь! Анри был прав, настаивая на большом сражении…
Рауль вздрогнул, услышав собственное имя. Оказывается, Пьер все же уразумел, чего от него хотели Шарль и Евгений, а Генеральные Штаты поняли, что у них есть шанс приструнить ифранцев. Действия Тагэре были признаны необходимыми и обоснованными во имя освобождения короля из рук Фарбье, который был объявлен изменником. Над Пьером устанавливалась совместная опека старейшины Совета нобилей и, для приличия, жены, которая, говорят, совсем плоха. Шарло становился протектором северных провинций, а Рауль получал пост, о котором мечтал. Теперь он был капитаном Аданы.

Проклятый
Он никогда не думал, что можно так любить. Темноволосая тарскийка захватила его полностью, а ведь сначала она ему даже не понравилась. Он взял ее с собой только потому, что девчонка смертельно испугалась, что ее застанут в спальне мертвого Анхеля. Причем было непонятно, чего она боялась больше – того, что ее сочтут убийцей императора или же его любовницей. За то, чтобы незаметно выбраться из ловушки и добраться до своих покоев, она была готова душу продать.
Эрасти не мог воскресить Анхеля, но помочь Циале ему было по силам, и он провел тарскийку мимо спящей стражи и ничего не подозревающих придворных. У своей двери девушка настолько осмелела, что спросила его, не маг ли он, и он признался, что да, маг. Она на мгновенье задумалась и юркнула к себе, а он забыл о ней на целых три года, промелькнувших как миг.
Сначала он пытался объяснить людям, что ждет их внуков, если они и впредь будут жить лишь днем сегодняшним, потом увидел, что это бесполезно. Теперь он лучше понимал Анхеля, строившего свою империю мечом и золотом, а не уговорами. Да, у него появились сторонники, но это были или сумасшедшие, или авантюристы, желавшие выловить в мутной воде побольше рыбы. Тем не менее Церковь его заметила и даже прокляла. И вовсе не потому, что поверила, что он прислужник Антипода. Иерархам не давал покоя пример Баадука, объединившего атэвские племена и лишившего Церковь надежды принять в свое лоно суриан со всеми их богатствами. В Эрасти конклав увидел еще одного соперника, собравшегося перегнать паству со всей шерстью и потрохами на свое пастбище.
Кантиска подготовилась к войне по всем правилам, но все церковные магики, вместе взятые, не смогли одолеть его одного. При желании Эрасти мог их уничтожить, но он не собирался ни ниспровергать Церковь, ни окружать свое имя ужасом. Нападающие лишились своих артефактов, без которых они мало что могли, а заодно и одежды. Зрелище превращения осанистых самоуверенных волшебников в кучку дрожащих голых мужиков неопределенного возраста было весьма забавным. Он долго смеялся, вспоминая эту каверзу. Тогда он еще мог смеяться. Потом против него бросили армию, и это было уже совсем глупо. Эрасти просто не дал им дойти до лагеря, в котором собрались его сторонники, спустив на наступающих полчища мух и комаров.
Затем он снова и снова пытался объяснить человечеству, что его ждет. Это было мучительно трудно, и он пришел к мысли, что правду людям не проглотить, их нужно кормить сказками в стиле Книги Книг, где за туманными намеками прячутся древние страхи и чаяния, живущие чуть ли не в каждой душе. Если взывать не к разуму и совести, а к этим чувствам, людей можно заставить что-то делать или, наоборот, чего-то избегать. И он решил стать легендой. Сначала это было весело… Он творил чудеса, иногда смешные, иногда страшные, его слова, обращенные к его последователям, стали путаными и неясными, зато теперь они разлетались со скоростью зимней лихорадки .
Проклятия Церкви с новой силой обрушились на его сторонников, но это лишь подливало масла в огонь. Все шло к тому, что в один прекрасный день он откроется людям как святой Эрасти. Он даже придумал, как это сделать, и все подготовил. Но тут к нему провели женщину, которая утверждала, что знает его. В первые мгновения он ее не узнал. Она была хороша, но отнюдь не той красотой, которая всегда его привлекала. Он спросил, как ее зовут и чего она хочет.
Она назвала свое имя. Циала. Это ему ничего не сказало, и тогда гостья, смело глянув ему в глаза, добавила: «Вспомни смерть Анхеля». И он вспомнил.

2869 год от В.И.
Вечер 10-го дня месяца Волка.
Арция. Эльта
Рауль впервые видел этот высокий, похожий на башню утес с моря. Эльтова скала дала название городу, в котором осели жители Эланда и Гверганды, не пожелавшие искать счастья за морями или в метрополии. Четыреста лет назад море медленно, но верно стало пожирать сушу, стало ясно, что Эландский полуостров и Побережье до Зимней гряды обречены. Правивший тогда Этьен Четвертый предложил эландцам и жителям Гверганды на выбор любые свободные земли, а калиф Вахид – Берег Бивней, некогда захваченный атэвами у черных племен. Именно туда и увели свои корабли последние паладины Зеленого храма, предпочтя союз с язычниками обществу изрядно усилившихся антонианцев.
Странный союз извечных врагов, ставших после Войны Оленя союзниками, оказался на удивление крепким. Вот уже три сотни лет Берег Бивней, превратившийся в настоящий бич для флотилий ортодоксов , сторожит южные моря от чужаков. На север потомки эландцев отчего-то смотреть избегали, редко заходя дальше Мирии, где продавали заморские диковины арцийским купцам. Болтали, что эландцы окончательно погрязли в ереси, то ли вновь вернувшись к своим старым богам, то ли вовсе вбили себе в голову, что их дело дождаться своего сгинувшего за Запретной чертой вождя. В последнее Рауль Тарве, впрочем, верил с трудом. Клирики обожают обвинять в ереси всех, кто не желает платить церковную долю, которая, останься маринеры в лоне Церкви, была бы очень велика. Однако ни черных жемчугов, ни белого золота, ни перьев сиреневых птиц и коралловых ветвей, не говоря уж о китовом усе и изумрудах Дальнего Сура, церковники не видели, вот и злились. Ну и Проклятый с ними.
Рауль сам не понял, почему вдруг ему на ум пришли дела давно минувших дней, наверное, из-за встречавшей корабли похожей на башню скалы. Жители Эльты утверждали, что в новолуние там происходит что-то странное и лучше туда не соваться. Иногда на вершине утеса видели костер, не гаснувший даже в бурю. Кто-то заметил возле него две тени, кто-то слышал немыслимой красоты пение, а городской дурачок Кристиан Капустные Уши клялся, что на вершину скалы спускался сам Антипод в виде черного коня. Как бы то ни было, эльтцы старались смотреть на каменную башню пореже и, несмотря на все усилия своего герцога, наотрез отказывались ставить там маяк.
Последнее обстоятельство доставляло немало неудобств морякам, но Эльта была непреклонна. Скала стоит не для того, чтоб на нее залезали людишки и что-то там строили. Это особое место, и лучше не тревожить обитающие там силы. Вечная человеческая надежда на то, что спящее лихо не проснется, если ходить на цыпочках! Рауль Тарве на жизнь смотрел иначе. Лучше не уповать на то, что пронесет, а идти навстречу опасности с мечом в руке.
– Сигнор Тарве, что прикажете просигналить капитану порта?
Рауль, словно проснувшись, с удивлением взглянул на ожидавшего ответа моряка. Проклятый, надо же так замечтаться!
– Передайте, что эскадра Аданы под командованием виконта Тарве прибыла в распоряжение его светлости герцога Тагэре.
Для капитана порта этого достаточно. Все остальное он сначала расскажет Шарло. Тарве следил за удаляющейся шлюпкой. Четверть оры туда, четверть обратно, десятинка на берегу… Проволочек не будет, его в Эльте знает каждая собака. Проклятый! Как же все-таки удачно вышло. Правду говорят, что удачи растут из неудач, потому что больше им не из чего расти.
Когда же он в последний раз был в Эльте? Неужели прошло четыре года?! Да, именно так, и годы эти были достаточно мерзкими. Собственно говоря, от Арции остался только север до Фло и Койлы, Мальвани и, с некоторой натяжкой, Гартаж и Босха, нобили которых хоть и поддерживают Лумэнов, но имеют и свою голову на плечах. Все остальное постепенно превратилось в придаток Ифраны, где хозяйничают эскотские наемники, недобитые Фарбье, и, разумеется, Ее Величество. Опекаемый супругой король тише воды ниже травы, зато и в селах, и в городах, не говоря уж о баронских замках, медленно и уверенно зреет бунт. Не понимать это могли лишь законченные бестолочи, к каковым, без сомнения, принадлежали Ее Величество и прочая шатия, живущая лишь сегодняшним днем.
Во всех своих неудачах эта свора винила Тагэре, но у них пока хватало ума держаться от севера подальше. Зато с Аданой они решили покончить. Для начала королева пожелала сместить Рауля и назначить вместо него одного из Фарбье. К сожалению, родич «Святого Духа» лично в Адану не явился, прислав туда аюданта с королевским указом, каковой и был оглашен перед гарнизоном и моряками. Бедный малый храбрился изо всех сил, но было видно, что вернуться живым не чает. Однако все обошлось. Рауль улыбнулся, вспомнив сцену на Якорной площади, когда он заявил, что готов сложить с себя капитанские полномочия, если на то будет воля Аданы, на службе у которой он себя полагает.
То, что началось, описанию не поддавалось. Всю ночь гарнизонные офицеры и капитаны в присутствии толпы добровольных помощников составляли ответ Агнесе, в котором подробно излагалось их видение ее родословной и пребывания в Арции, а также высказывались пожелания определенных новшеств в личной жизни Ее Величества. Утром аюдант ускакал в Мунт, провожаемый издевательским улюлюканьем. Но Тарве прекрасно понимал, что этим дело не кончится.
Взять Адану с берега не так уж и трудно. Мальвани это, по крайней мере, делал. Конечно, под зиму Агнеса и иже с ней вряд ли рискнут затевать кампанию, но летом схватки не избежать. Тарве решил, воспользовавшись последними погожими днями, увести корабли в Эльту, с тем чтобы по весне вернуться с подмогой.
Нравится Шарло это или нет, но на этот раз воевать придется по-настоящему. Чтобы в Арции наступил мир, нужна война…

2870 год от В.И.
Вечер 20-го дня месяца Копьеносца.
Арция. Мунт
Трудно было найти двоих столь несхожих и внешне и внутренне людей, как кардинал Арции и командор Мунта, однако Евгений и Обен неплохо ладили. Обен частенько исповедовался Его Преосвященству, тщательно перечисляя свои прегрешения. Особенно рьяно толстый барон каялся в своем любопытстве, подробно расписывая, какие неприглядные тайны ему удалось разузнать. Евгений сурово отчитывал грешника и отпускал, наложив на него суровую епитимью, в основном ущемляющую кулинарные запросы Обена. Правда, тот с помощью своих многочисленных поваров умело выходил из положения, но это Его Высокопреосвященства не касалось.
Приближенные Евгения знали, что после длиннющих исповедей Трюэля кардинал очень устает и надолго уходит к себе отдыхать. Как-то один молодой и ретивый клирик предложил Его Высокопреосвященству взять обжору-командора на себя, но Евгений, раздраженный тем, что ему намекнули на его старость и болезнь, решительно отказался, и Обен по-прежнему получал отпущение только у кардинала.
Близились зимние праздники, и богобоязненный барон вновь явился каяться. Отпустив грешника с миром, Евгений, как всегда, заперся у себя, но не лег, а взялся за перо. Он знал, что рано или поздно напишет такое письмо, и вот это время пришло.
Кардинал решительно вывел на бумаге: «Протектору Севера. Наступило время, когда я со всей ответственностью утверждаю, что промедление смерти подобно. Если Арция потеряет следующую весну, осени у нее уже может не быть…»

2870 год от В.И.
Вечер 12-го дня месяца Медведя.
Арция. Тагэре
Крупный орел сделал несколько кругов над замком и, величаво взмахивая крыльями, поплыл в сторону Эльты. Шарло проводил взглядом редкую даже в этих краях птицу. При желании это можно считать хорошей приметой. Хотя будь вместо орла в небе стая крыс на земле, споткнись под ним на мосту конь или случись еще какая гадость, это бы ничего не изменило. Тянуть дальше было нельзя. Агнеса вконец распоясалась, и ее нужно остановить. Правда, севернее Фло ифранка и ее наемники не совались, зато в серединной Арции творили все, что хотели.
Шарль уже перестал считать письма и грамоты от нобилей, купеческих старшин, эркардов и просто отчаявшихся людей, а количество крестьян, бегущих с благодатных прильюферских черноземов на север стало угрожающим. Тагэре понимал, что так дальше продолжаться не может и что именно ему предстоит схватиться с людьми, ведущими себя на собственной земле хуже захватчиков. Оставалось решить, когда и как начинать. На первый вопрос ответил кардинал Евгений, а на второй Рауль Тарве, заявившийся по осени в Эльту с целой флотилией. Похождения племянника вызвали у Шарло белую зависть и тоску по собственной разухабистой молодости. Хотя войны на его век тоже хватит, только вот испытывать от этого радость он теперь вряд ли сможет. Филипп и Эдмон радуются, что едут с отцом, а он с удовольствием избавил бы их от участия в войне арцийцев с арцийцами.
Герцог вздохнул. Сколько ни смотри на небо, приходится вернуться на землю. Все готово, ждут лишь его. Две тысячи человек погружены на корабли, которые с приливом снимутся с якоря. Он же, как и положено сюзерену, последнюю ночь перед походом провел в своем доме. Так повелось с незапамятных времен, сам Шарло не слишком-то чтил обычаи, но людям это было важно.
Что ж, он сделал все, как надо. Проследил за погрузкой и, оставив на всякий случай в Эльте Тарве, вернулся в замок. Остался на ночь в спальне Эсты, сказал что-то умное младшим сыновьям, поцеловал дочерей, преклонил колена в замковом иглеции, выпил принесенного престарелым капитаном замка вина и в полном одиночестве поднялся на башню. Это тоже было традицией.
Шарло в последний раз обвел взглядом вьющуюся вдоль реки дорогу, юную зелень кустов, кладбище с тонущей в черемуховой пене часовней, лес, на опушке которого он должен был встретиться с Солой… Вот и все. Теперь нужно спуститься во двор, где уже выстроились все домочадцы, вскочить на коня и, больше не оглядываясь (дурная примета), в сопровождении аюдантов, оруженосцев и нескольких приближенных выехать из ворот.
Герцог Тагэре легко сбежал по ступенькам и вскочил в седло. Пепел был готов пуститься в путь немедленно, но у моста вышла какая-то заминка, и Шарль все же обернулся к вышедшей на крыльцо семье.
Эстела, чью зрелую красоту подчеркивал отделанный куницей золотистый плащ, стояла впереди, чуть сзади дочери и сыновья: Марта, Лаура, Жоффруа, Александр… Младший, как всегда, позади. Никто не думал, что он выживет, а он выжил. Чужой в собственной семье даже внешне. Странное дело, все – и девчонки, и старшие сыновья удались в Тагэре – крупные, светловолосые, только глаза у кого материнские, у кого дедовы, а Сандер словно подменыш, а вот глаза серые, совсем как у Шарло, и смотрит так, как не смотрят в восемь лет.
– Александр, – Шарль сам удивился своему порыву, – иди сюда.
Мальчик вздрогнул, словно не поверил, что его зовут, но подбежал сразу же. Шарль склонился с седла и, наверное, в первый раз поцеловал сына в лоб.
– Сандер, запомни. Не Арция для Тагэре, а Тагэре для Арции. – Проклятый, ну зачем он это говорит?
– Я понял. – Мальчик взглянул в отцовские глаза, отражение его собственных. Странно, похоже, малыш действительно понял. Надо побольше с ним бывать. Вот он вернется… Шарль выпрямился, помахал всем рукой и тронул коня.
– Что он тебе сказал? – крупный жизнерадостный Жоффруа ткнул братишку кулаком в бок.
– Сказал, что не Арция для Тагэре, а Тагэре для Арции.
– А… – протянул Жоффруа, – а я думал, он тебе что-то привезти обещал.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Qui tollis peccata mundi

Я знаю, что меня сломает ваша сила.
Я знаю, что меня ждет страшная могила,
Вы одолеете меня, я сознаюсь…
Но все-таки я бьюсь, я бьюсь!
Э. Ростан

2870 год от В.И
Вечер 19-го дня месяца Влюбленных.
Арция. Адана
Короткое злое ржание разорвало тишину, и Шарль Тагэре невольно улыбнулся. Пепел явно не доверял ни шатким сходням, ни конюхам. Герцог не сомневался, что сводить упрямца на землю предстоит ему, но сначала пусть попробуют управиться сами. Иногда это забавно.
Проклятый, какая жара! Если так пойдет до самого Мунта, легче сразу удавиться, а ведь еще лишь начало лета. Пепел снова заржал. Вообще-то жеребец был прекрасно выезжен, но нахал не хуже красивой женщины понимал, когда и с кем можно капризничать.
– Что смеешься? – Рауль Тарве в белой полотняной рубашке походил на поселянина, а не на рыцаря.
– Да вот пришло в голову, что лошади, как женщины.
– Ну, не скажи, – засмеялся Рауль, – Агнеса, та больше на сумасшедшую козу смахивает.
– Ну, я же сказал «женщины», а не Агнеса, – пожал плечами Тагэре.
– Она, кстати, нам здорово помогла. Назначила маршалом очередного «Святого Духа».
– А Конрад?
– Опять погнали. Из-за тебя, между прочим. Агнеса решила, что Батар не устоит перед твоим обаянием и юношескими воспоминаниями.
– Ну и дура, – припечатал Шарло, срывая огромный лист лопуха, которым и принялся обмахиваться, – Конрад хоть чего-то от старого Мальвани набрался, а меня любит, как Агнеса Миранду.
– Да, с этим нам повезло… Хотя их тоже можно понять, когда на одного семеро приходится, можно и Фарбье маршалом поставить.
– Лучше уж сразу Пьеровых хомяков. Проклятый, и как только дамы с этими веерами управляются! Стану королем, заведу себе опахальщиков, как в Атэве.
– А куда ты их зимой девать будешь?
– Зимой, – задумался Шарло, – зимой не знаю… Может, дорожки в снегу будут протаптывать. – И прервал сам себя. – Тоже мне вояки, с одной лошадью справиться не могут. – Тагэре засмеялся и пошел к кораблю вызволять запарившегося конюха. Пепел, увидев хозяина, не то чтобы совсем успокоился, но позволил свести себя на берег. Сходни вдруг оказались устойчивыми, а вода внизу и люди на берегу не такими уж и противными. Тагэре потрепал скакуна по лоснящейся шее. Отчего-то очень захотелось проехаться в одиночку вдоль берега, не видя пусть знакомых и дорогих, но внезапно надоевших лиц.
Море лениво лизало неостывший с вечера песок. Ночь обещала быть жаркой и душной, но все же была добрее раскаленного дня. Шарль сам оседлал жеребца, получая удовольствие от привычных неторопливых движений, и вскочил в седло. Тарве было дернулся за ним, но герцог махнул рукой, мол, наблюдай за разгрузкой, и поехал вдоль берега в сторону высокого мыса.
Пепел тихо брел по колено в почти пресной воде, лениво помахивая хвостом. Обоих, всадника и коня, окружала тяжелая беззвездная ночь, отрезая и от прошлого, и от настоящего. Наедине с затопившей все сущее тьмой герцог чувствовал себя свободным и сильным, словно сам был частью этой странной ночи. Они обогнули похожий на притаившуюся кошку мыс, пора было возвращаться, иначе Тарве вообразит Проклятый знает что и бросится на поиски. Шарло не хотелось, чтобы кто-то, пусть и из лучших побуждений, разрушил странное наваждение. Иногда одиночество – это свобода, по крайней мере другой свободы герцог Тагэре не знал уже давно.
Порыв прохладного ветра, неожиданный в вязкой жаркой тьме, как крик в ночи, взъерошил волосы, пелена туч развалилась на две части, словно разрубленная атэвским клинком перина, обнажив звездные россыпи. Над головой тревожно мерцала Ангеза, такой яркой герцог ее еще не видел. Он вообще не видел, чтоб звезды сияли столь неистово, а вдобавок и море начало светиться серебром, превратив ночь в сумерки. Свежий ветер приятно холодил лицо, играл гривой коня, манил смутными видениями невиданных стран и городов, гор, выдыхающих огонь, белокрылых парусников, взлетающих на пенные гребни. Сердце Шарля забилось, как в юности перед боем. Он всматривался в серебряный горизонт, сам не понимая, чего ждет.
Герцог ждал, но первым учуял гостя Пепел. Испуганно захрапев, жеребец попробовал развернуться и броситься назад; Шарлю не сразу удалось с ним справиться.
– Он боится Гиба, но тут уж ничего не сделаешь.
Тагэре показалось, что он бредит наяву, но перед ним, словно бы из ниоткуда, возник всадник. Огромный вороной конь рыл копытами воду, словно обычный песок. Света было довольно, и Шарло прекрасно видел бледное правильное лицо, сильные руки, небрежно перебирающие конскую гриву, странную цепь с зелеными, светящимися, словно кошачьи глаза, камнями. Тагэре никогда в жизни не встречал этого человека, если это, конечно, был человек, и вместе с тем ему казалось, что он знает его всю жизнь. Шарль сам не понял, как с его губ сорвался вопрос. Один-единственный.
– Что я должен сделать, монсигнор?
Красивые губы тронула улыбка.
– Ты должен только то, что ты должен, Шарль-Аларик Тагэре из рода Арроев. Твоя совесть и твоя кровь всегда при тебе, они подскажут. Я уверен в тебе… Мы уверены… Но одну вещь ты должен узнать. Идет не просто война. От того, кто победит, зависит, быть или не быть не только Арции, но и Тарре. Тебе выпала непростая судьба, Шарло. В юности многие мечтают удержать плечом небо, но это слишком тяжелая ноша… Я хотел бы сказать тебе больше, но и сам не знаю, кто и из какого окна бросит нож. Будь осторожен, если сможешь, конечно.
– Монсигнор, – Шарль с неожиданной болью вгляделся в огромные голубые глаза, – я и понимаю, и нет. Война с Лумэнами не первая, чем же она так важна?
– Внутри каждого мира спрятана его гибель, и разбудить ее может то, что кажется обыденным, – пожал плечами ночной всадник, и Тагэре почти равнодушно отметил, что на вороном нет ни седла, ни узды. – Знаешь притчу о войне, разгоревшейся из-за пролитой торговцем капли меда? Такой вот каплей стало то, что некогда сотворил первый из Лумэнов. Он думал, что действует сам, и, собственно говоря, так оно и было…
Не понимаешь? Наши поступки – это наши поступки, но они падают на общие весы. Когда их набирается достаточно, в игру вступают другие силы, и уже их победы и поражения становятся ступенями для других… Я не знаю, где кончается эта лестница и где начинается. Тарру создали и владели ею великие. Они нынче мертвы или почти мертвы, но и до них было что-то. Надо полагать, с гибелью и этого мира, и других что-нибудь да останется, но я не хочу такого конца. Самое странное, что все в руках смертных. Все решается их выбором, а не волей высших сил, хотя тот, кто сдвинул камень, вызвавший обвал, может никогда не узнать о том, что сотворил.
– Похожее говорят в Книге Книг. О Последнем Грехе и Искуплении…
– Это так и не так, Шарло. – Незнакомец снова улыбнулся, хоть и с горечью, и внезапно лихо тряхнул головой, отбрасывая седую прядь, падающую на лоб. – Церковь пугает грехами и карой за них, заставляет чувствовать вину безвинных, а виноватых чуть ли не гордиться своими делами. Самый страшный удар Тарре нанесла Циала, а ее объявили святой. Антоний предал родных, а это зовут подвигом. Восславленным предательствам и оправданной злобе в Книге Книг просто числа нет… Не повторяй чужих слов, Шарло, и не верь им.
– Не буду. – Простые слова герцога прозвучали как клятва, и его неимоверный собеседник это понял.
– Оставайся сам собой и береги себя и тех, кого любишь. Выстоять против подлости трудно, иногда легче умереть, чем убивать других. А иногда нужно убить одного, чтобы спасти многих. Тут никто не советчик. За Лумэнами стоит беда. Если победишь ты, к ним придет помощь, но и тебя одного не оставят. Но поражение Тагэре будет началом конца для всех. Как щель в плотине в канун дождей. А теперь прощай, и да хранят тебя Великие Братья!
Шарло так и не понял, куда и как он исчез. Просто вороной сделал огромный прыжок, потом еще один, взмыл на дыбы в прощальном приветствии и скрылся в сомкнувшейся тьме. Серебряное свечение погасло, звезды вновь скрылись за облачным одеялом, а на смену прохладному ветру пришла липкая стоячая жара. Тагэре глубоко вздохнул, пытаясь унять отчаянно колотящееся сердце. Кем был его странный собеседник? Богом? Призраком? Кем-то из героев полузабытых легенд? Но он БЫЛ, он приходил именно к нему, чтобы предупредить о том, о чем Шарль Тагэре и так смутно догадывался. Встреча с Геро, которая тоже помянула Великих Братьев, а теперь этот всадник… Судьба смотрит ему в глаза и ждет. Но чего?.. Шарль Тагэре слегка сжал коленями бока Пепла, и конь послушно пошел назад. Что бы то ни было, а ему пора возвращаться и готовиться к бою. Свою войну он должен выиграть.

2870 год от В.И.
Ночь с 19-го на 20-й день месяца Влюбленных.
Эландское море
Скачи, Гиб, скачи! Ветер в лицо – то, что нужно, чтобы чувствовать себя живым, чтобы забыть о боли, об одиночестве, о том, что свалилось на твои плечи, и что, кроме тебя, никто не сделает. У каждого свой бой, и тебе еще жить и ждать. Ждать и жить, как бы больно и страшно ни было.
Он черпает силы в своей боли, потому что больше неоткуда, как бы его ни соблазняли живым теплом. Потому что, раз зачерпнув, не остановиться. Он жив вопреки всему, не потому что не хочет умирать, а потому что не имеет права. Смерть, небытие – это избавление, покой, вечная мечта моряка о пристани, но он должен терпеть и ждать урочного часа. Чтобы не дать вернуться тому, другому, заблудившемуся между бытием и небытием, для которого жить – значит пить чужие жизни. Так не даст же он ему этого! Он уничтожит это создание и освободится сам. А пока он жив своей болью, своей памятью, своей любовью и тем, что боги когда-то назвали волей, опрометчиво наделив ею и смертных. И правильно назвали. Он по-прежнему повелевает собой, а значит, ни соблазн свободы, ни соблазн забвенья не собьют его с избранной дороги, как никакие посулы и угрозы не превратят Шарля Тагэре во второго Фарбье. Жизнь он скорее всего потеряет, но не самого себя и не честь.
Он хотел видеть этого человека, мучительно, неистово. Он должен был понять, кто остался у Арции и кого спасла Геро. Слов, даже слов лучшего из друзей, было мало, и он решился на эту безумную встречу. И правильно сделал, хоть и не мог открыть прапраправнуку Ри всей правды. И не потому, что тот не понял бы или не поверил, а потому, что не стоит надевать доспехи на того, кто должен переплыть реку. Шарль Тагэре теперь знает то, что нужно, а остальное ему подскажет совесть. Станет ли он Последним из Королей или же это участь кого-то из его потомства, но ждать осталось недолго!
Там, на грани были и небыли, колокольчики рока звенят сильнее, чем в мире людей, где чувства и мысли глушат их, как пенье птиц глушит звук падающих капель. Серое море опустело, и на Арцию упала мгла забвения. Она росла, эта мгла, и сомкнулась с туманом Вархи. Волки чуют лесной пожар задолго до людей, прозревающих лишь при виде дыма над ближней рощей. Но Тарра уже тлеет. Он знает, что уже началось, и возврата нет. Давно знает. Он понял это раньше, чем почувствовал возвращение Геро, раньше, чем Роман вернулся от Вархи.
Эмзар из последних сил держит в узде забытое в Арции лихо, а еретики таянцы, истекая кровью, прикрывают проклявших их. И они будут держаться, пока не придет время и в месте, что пока неведомо даже Великому Дракону, не сойдутся дороги всех, смертных и бессмертных, защищающих и рвущихся к горлу этого мира, присвоивших себе право судить и посмевших оспаривать приговор.
И чем ближе последняя встреча, чем туже связан узел судеб, тем больше он может. Он встретит неизбежное с мечом в руке. Но до этого еще нужно дожить, так как проиграть войну можно даже не начав. Сегодня он исчерпал себя до дна, но это не страшно, нет муки, которую нельзя перенести, если знаешь, что поставлено на кон. И поэтому он раз за разом будет возвращаться, какой бы болью это ни грозило. Его теперешней силы хватит, чтобы ее превозмочь и сделать хоть что-то для тех, чья битва уже началась.
Скачи, Гиб, скачи! Твой бег – это жизнь, это свобода, это надежда!

2870 год от В.И.
Утро 27-го дня месяца Влюбленных.
Тон Нуэрж
За ночь зной не спал, и солнце взошло в сероватой пыльной дымке, предвещая душный и долгий день. У реки звенели удилами кони, где-то коротко, словно прочищая горло, вскрикнула труба, в лагере топали и гремели доспехами латники. Люди сетовали на жару, подсмеивались над ифранской бабой, возомнившей себя Проклятый знает кем, ее полоумным муженьком и недоношенным сыном. Кто-то выпрашивал новый ремень взамен лопнувшего, кто-то в последний раз проходился точильным камнем по и так безупречному клинку. Многие что-то дожевывали или, наоборот, только собирались завтракать. Все было так буднично, что Эдмону Тагэре не верилось, что через ору или две эти люди пойдут в бой, от которого зависит судьба Арции. Юноше даже стало немного обидно, он-то ждал сражения с нетерпением, ночью не сомкнул глаз, придумывая, что и как говорить, чтобы никто не догадался, что это его первая битва, а его никто и ни о чем не спрашивал.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:19 | Сообщение # 21

Маг

Все занимались своими привычными делами.
Эдмон напустил на себя самый равнодушный вид из всех возможных и повернулся к худенькому Луи ре Тину, своему аюданту и приятелю.
– Ты немного бледен, плохо спал?
– Спал? – Луи от удивления заморгал большими светло-карими глазами. – Разве в такую ночь можно спать?! Я писал стихи.
– А я, представь себе, спал как убитый, – соврал Эдмон и милостиво добавил: – Прочтешь?
– Не… не сейчас, – замялся ре Тин, – это я… на случай, если меня убьют. Для Беаты. Ты ей передашь?
– С чего это ты вообразил, что тебя убьют? – Природная жизнерадостность второго сына Шарля взяла свое. – Мы победим, это же ясно. Мальвани не проиграл еще ни одного сражения, да и отец тоже.
– Я не сомневаюсь, что мы победим, – Луи казался растерянным, – но не все вернутся, и я предчувствую, что…
– А вот этого не надо, – стройный золотоволосый юноша подошел тихо, как кот, – братец, я бы на твоем месте задал этому меланхолику хорошую трепку. Ничего нет гаже, чем ныть перед битвой, от этого голова болит!
– Филипп, – с обожанием воскликнул Эдмон, глядя на старшего брата, уже побывавшего в нескольких стычках, – ты откуда? Вы же…
– Мы подошли ночью, – ответил Филипп, – ладно, бросай своего поэта, не до него, отец ждет.
– И меня?! – выдохнул Эдмон.
– И тебя, хотя не знаю, зачем ты там понадобился. Давай шевелись, все уже собрались.
Они действительно пришли предпоследними. Герцог слегка наклонил голову в ответ на приветствие и больше на своих сыновей не смотрел. Отец был таким, как всегда, спокойным и сильным в своих простых доспехах без насечек и позолоты, впрочем, в стане Тагэре красивость никогда не была в чести. На севере упрямо придерживались взгляда, высказанного четыре сотни лет назад каким-то менестрелем, заметившим, что лучшее украшение доспехов – это мужество их хозяина.
Эдмон стоял рядом с Филиппом и Раулем и с замиранием сердца слушал герцога, четко и коротко объяснявшего каждому его задачу. Все было ужасно просто и понятно, хотя сам Эдмон никогда бы до этого не додумался. Шарль Тагэре не намеревался устраивать бойню. И не только потому, что всегда ненавидел гражданскую войну, но и потому, что человек, защищая свою жизнь, дерется яростно и отчаянно. Если же у него есть возможность удрать или положить оружие и уйти живым и здоровым, то он уйдет. Если верит слову противника и если не защищает что-то более дорогое, чем жизнь. Тагэре надеялся, что желающих умирать за чужеземную королеву и ее бастарда не так уж много, ополченцы, согнанные чуть ли не силком, больше всего хотят вернуться домой, а арцийцы не любят ифранцев и эскотцев.
На сей раз Тагэре не собирался окружать противника, но несколькими мощными ударами расколоть армию Агнесы на куски и заставить одних сдаться, а других удирать в разных направлениях.
– И последнее. – Тагэре по очереди взглянул в глаза своим военачальникам. – Хорошо бы, чтобы вы и сами поняли, и своим объяснили. Простых солдат следует щадить. В войне виновны Лумэны и их прихвостни. С ними у нас будет особый разговор.
– Короче, агнцев не трогать, а козлищ за рога и в стойло, – весело кивнул Рауль ре Фло, – и правильно. Ополченцы нам еще пригодятся, когда за Жозефа возьмемся.
– Арде, – поднял очи горе Анри Мальвани, – но сначала гадюка, а потом паук. Что ж, мне пора. – Маршал встал из-за стола, и мальчик лет десяти с таким же точеным лицом подал ему шлем. Видимо, Мальвани решил взять в битву своего единственного сына.
Следом поднялись и другие офицеры. Эдмон думал, что он, как и Филипп, останется при кузене Тарве, но отец решил иначе.
– Эдмон, – герцог внимательно посмотрел на среднего сына, – будешь со мной. Твое дело держаться за моей спиной и не терять головы. С этого все начинают. Если ты сегодня никого не убьешь, не беда. В том, что арцийцы колотят друг друга, нет ничего хорошего. И вообще, если мы не разобьем эту, с позволенья сказать, армию за ору, грош нам цена.

2870 год от В.И.
27-й день месяца Влюбленных
Арция. Тон Нуэрж
Пьер был вне себя. Сколько можно! Его вытащили из постели, не дав ни проснуться, ни позавтракать, посадили в противную громыхающую карету и куда-то везли целую кварту. Не было ни настоящих обедов, ни ужинов, отвратительно пахло лошадьми и пылью, на пирог с вареньем, который он все же успел взять с собой, все время садились жирные, синие мухи. Было жарко, а его заставили надеть кусачую шерстяную куртку, а на нее еще и кирасу, которая терла на плечах и под которой чесалось. Его Величество был совершенно уверен, что глупые и безответственные люди, оставшиеся в Мунте, забудут нарезать хомякам свежих огурцов и поменять опилки. Он хотел все сделать сам, раз уж надо уезжать, но Поль не позволил и даже вытащил его из комнаты за плечо, которое с тех пор болит. Этот Поль еще хуже Жана, тот хотя бы понимал, что малышоночков нельзя надолго оставлять…
Выходка Поля послужила последней каплей, и Пьер решил бежать. Он должен вернуться в Мунт, оставить хомякам корму на кварту и убедиться, что все в порядке. Да, он так и сделает, а потом возьмет Сюсю, Лапу и Бела… Да, и Коко, разумеется! И уедет к Шарло. Агнеса с Полем говорили, что кузен вернулся, вот и хорошо. Он будет жить с Шарло, который его любит и которого даже кошки слушаются. Они запрутся от жены в замке, и все будет хорошо. Если Шарло попросить, он даже наследника к себе возьмет. Тот тоже любит хомяков и боится Агнесу и Поля.
Бежать Пьер собрался ночью. Пусть все думают, что он спит, но сначала нужно, чтобы им были довольны, и Его Величество старательно делал и говорил все, что ему велели. Даже надел тяжелый шлем, в котором было ужасно жарко и неудобно. Но в шлемах были все, и это было некрасиво, они стали походить на каких-то ящериц. Особенно Поль, у которого доспехи были зелеными, но он всегда был самым противным из всех, даже противнее дяди Жана, которого убил Шарло. И правильно сделал. Жан первый начал, он всегда был злым и никого не любил. Так ему и надо. Если Шарль и с Агнесой, и с Полем что-то сделает, он, Пьер, ничего против иметь не будет, а хомяков Шарло никогда не обидит.
Король сидел в красивой, но душной палатке и ждал ночи, чтобы убежать. Никого не было, потому что все воевали. Пьер видел, как они уходили. Его вместе с наследником заставили стоять с поднятой рукой, пока мимо шли солдаты. Он хотел им помахать, но Поль запретил, хотя это было очень глупо. Когда кто-то куда-то уходит, ему машут вслед, и рука так меньше устает… Интересно, они уже кончили или еще воюют? Король приподнял полог палатки. Никого нет, воюют, наверное. Когда Агнеса воюет, она всегда приходит очень поздно и еще более злая, чем обычно. Еще заставит его что-то подписывать, как в прошлый раз. Хорошо, кардинал тогда сказал, что он сделал плохо для Шарло, и дал ему другую бумагу. Жалко, Евгений с ними не поехал, но он может не слушаться Агнесу и потому остался в Мунте. Нужно было его попросить покормить хотя бы Сюсю, он бы не забыл, хоть и старый.
Король вернулся на свое место и задумался. Вдалеке что-то шумело, и это была битва. Пьер прекрасно помнил эти звуки, страшные и грубые, словно множество людей вдруг превратились в двух огромных собак, которые рвут друг друга на куски. Его Величество от страха и отвращения вздрогнул, люди не должны быть собаками, особенно злыми. Война – это плохо, Шарло не любит войну, и он тоже не любит. А жена любит, потому что может надевать на себя доспехи и ходить вместе с рыцарями. Служанки говорят, что она на них вешается и подстилается. Пьер не понимал, как это. Агнеса была большой, чтобы висеть на ком-то, ей пришлось бы поджать ноги, да и зачем ей это нужно? А подстилаться в жестких доспехах и того глупее. Он однажды спросил об этом Поля, и тот сначала очень громко и долго смеялся, а потом кричал, чтоб он не смел повторять такие вещи. А зачем тогда смеялся, если ему это не понравилось? Но он его больше ни о чем и не спрашивал, раз он такой. Это Шарлю можно говорить все. Тот если не поймет, всегда спросит и никогда не станет злиться. И почему его только жена и Поль не любят? Глупость какая…
Пьер еще немного посидел, прислушиваясь к шуму, а потом выглянул из палатки. Люди в кирасах и красных плащах, обычно стоящие у входа, оживленно махали руками и вглядывались вдаль. Разговаривать с ними было бесполезно, уж это-то король знал. Они были злыми и глупыми и ничего не могли сказать или сделать без жены или Поля. Пьер еще немного на них посмотрел, а потом его осенило. Они все были тут, потому что тут был вход, значит, сзади их нет. Король нерешительно тронул рукоять меча, который на него надели утром. Меч был острый, они несколько раз говорили ему, чтоб он его не вынимал, так как можно порезаться. Значит, им можно будет проткнуть тряпку, из которой сделана палатка. Решено, он не будет ждать до вечера. Когда о нем вспомнят, он будет уже далеко. И вообще, зачем ему идти в Мунт, ведь Агнеса приехала сюда воевать с Шарлем, значит, он рядом! Он его найдет, а потом они вместе убегут от Агнесы и запрутся в Речном Замке…

2870 год от В.И.
27-й день месяца Влюбленных.
Арция. Тон Нуэрж
– Все, – Шарло с наслаждением стащил с головы шлем, сунул оруженосцу и подставил лицо слабенькому ветру, – летом я больше не воюю. Хватит с меня!
– С Лумэнов, похоже, тоже, – хихикнул Рауль Тарве, поглаживая своего иноходца, – такого даже у вас с Мальвани еще не было. Чтоб за пол-оры разгромить целую армию.
– Жара, – засмеялся Тагэре, – мы же северяне, больше просто бы не выдержали, спеклись бы в доспехах, как черепахи. Не ел, кстати? Зверюгу запекают на углях прямо в ее панцире. На Берегу Бивней это весьма уважают.
– Я сейчас и от чего попроще не отказался бы. – Рауль задумчиво потер висок. – А ведьма эта опять вывернулась, надо бы догнать…
– Надо бы, – согласился Шарль, – но вряд ли получится. Иданнэ, впрочем, пробует. Ладно, поехали к Мальвани. Он хотя бы возле речки устроился.
Несмотря на то что жители города Мунта преподнесли ему белого скакуна-четырехлетку, герцог остался верен своему серому в яблоках. Пеплу тоже было жарко, и он ретиво поддержал намерения хозяина перебраться поближе к речке. Свита, оживленно переговариваясь и пересмеиваясь, двинулась следом. В самом деле, бой был таким стремительным и коротким, что никто не успел не только устать, но хотя бы избыть то напряжение, которое всегда охватывает перед схваткой.
Тагэре, Тарве и Мальвани атаковали клиньями, буквально разодрав армию Агнесы на три неравные части, причем таким образом, что ополченцы, оказавшиеся отрезанными от наемников и баронских дружин, немедленно побросали оружие, тем паче герольды Тагэре перед битвой обещали сдавшимся полное прощение. Половина королевских гвардейцев пошла еще дальше, повернув копья против эскотцев и лумэновцев. В это время Мальвани и Тагэре, ненадолго соединившиеся в центре, резко повернули один на север, а другой на юг, вынуждая ифранцев улепетывать к границе, а эскотских наемников и вконец ошалевших арцийцев вырываться из якобы окружения мелкими отрядами, тут же попадавшими под обстрел конных арбалетчиков Тарве, чьей задачей было не позволить беглецам объединиться.
Не прошло и оры, как от двадцатитысячной армии осталось одно воспоминание да куча брошенного оружия.
Эдмон все еще следовал за отцом, с трепетом ожидая, когда тот скажет ему хоть что-нибудь. Все сражение для юноши слилось в какое-то странное мелькание цветных пятен, из которых внезапно вырывалась то оскаленная лошадиная голова, то валящаяся под копыта красно-желтая сигна, то залитое кровью страшное лицо. Все промелькнуло стремительно и неправдоподобно, как во сне. Эдмон старательно направлял коня в гущу сражения, стараясь одновременно прикрывать спину отцу, как будто тот в этом нуждался, и приглядывать за оруженосцем, вздымавшим отцовскую сигну. Про себя юноша представлял, как Алан падает раненый и он подхватывает древко из слабеющих рук. На то, что он спасет самого герцога, воображения Эдмона явно не хватало. Отец казался существом бессмертным и неуязвимым.
Тагэре, наверное, почувствовал взгляд сына и оглянулся, весело сверкнув серыми глазами. Эдмон решился было заговорить, но ему помешал пронзительный вопль, раздавшийся из запыленных кустов.
– Шарло! Это ты?! Я тут! Как хорошо! А она нас не найдет? Ой! Ай!!! Шарло!!!
Эдмон оторопело наблюдал, как отец, давясь от смеха, спрыгнул с Пепла. Невозмутимый Рауль последовал за ним, к таинственным кустам бежали еще двое или трое рыцарей, но их помощь не понадобилась. Ветки несчастного боярышника расступились, и на дороге показался герцог, в руку которого вцепилась самая нелепая фигура из всех, которые Эдмон когда-либо видел.
– Господа, – с нарочитой строгостью провозгласил Шарло Тагэре, хотя глаза его лучились весельем, – поприветствуем Его Королевское Величество.

2870 год от В.И.
Вечер 27-го дня месяца Влюбленных.
Арция. Северный тракт
Агнеса Саррижская не знала атэвскую поэзию, но ее чувства вполне соответствовали стихам великого Сами Абдедина об умирающей змее, с ненавистью грызущей подкову раздавившего ее коня. И что толку, что ей и ее приближенным удалось бежать. Армии больше не было. Короны, владений, власти – тоже. Все досталось Шарлю Тагэре. Уставшие кони медленно плелись среди высоких деревьев, тяжело поводя боками. Сзади жалобно всхлипнул Филипп, и королева хмуро оборотилась на Жиля Фарбье, везшего в седле единокровного брата.
– Он устал, сигнора, – пожал плечами сын Жана, – как и мы все.
Они, видите ли, устали! Эти мужчины, проигравшие битву, изволили устать! Да на что они вообще годны?! Они обещали ей победу, а на деле… На деле даже не удосужились узнать, что Тагэре и Мальвани сговорились и ударят одновременно, причем отнюдь не оттуда, откуда их ждали. А теперь они разводят руками и, гремя своими железяками, с умным видом говорят, что на Тагэре сработала внезапность, позиция была неудобной, Мальвани непревзойденный стратег, а ополченцы всегда ненадежны. Можно подумать, раньше всего этого не было!
Маркиза давно следовало казнить, она язык сломала, объясняя это Полю. Казнить и конфисковать его владения и его сокровища. Мальвани всегда был врагом, а врагов казнят. Или хотя бы убирают втихую, чтобы их проклятые таланты не стояли на дороге. Нужно было делать хоть что-то, а не сидеть в Мунте, ожидая, пока рак на горе свистнет. Вот и дождались!
Агнеса со злостью оглядела своих спутников. Усталые, потные, запыленные, они ничем не напоминали тех блестящих нобилей, которые утром говорили ей пустые выспренные слова. Да и она сама… Страшно представить, на кого она похожа после нескольких ор скачки по жаре на чужой лошади. У них даже не было времени забрать из своих палаток самое ценное. Проклятый! Они же забыли Пьера. Теперь он наверняка в руках у Тагэре, и, надо думать, Евгений выудит у него отречение, а то и требование о разводе. А у нее нет даже зеркала и гребня. Хорошо хоть она перед боем надела лучшие драгоценности, да и господа рыцари обвешались цепочками и перстнями, не мужчины, а какие-то Звездные Дерева! Хватит, чтоб добраться до Эскоты и снарядить гонцов к Жозефу и Джакомо.
– Вы что-то сказали, Агнеса? – подозрительно осведомился Поль Фарбье. Бездельник, мог бы и не подчеркивать при всех их близость.
– Сказала, герцог, – она старалась говорить надменно, и это ей удалось лишь потому, что она не видела себя со стороны – с лоснящимся лицом, темно-синими потеками под глазами и вздувшимся в углублении между носом и щекой гнойником.
Фарбье наклонил голову, то ли почтительно, то ли издевательски: «Простите, Ваше Величество, но я не расслышал».
– Мы едем в Эскоту, – бросила королева, борясь с искушением провести рукой по лицу, чтобы хотя бы на ощупь оценить причиненный скачкой и жарой ущерб, – там мы соберем новую армию.
– Эскотцы берут дорого, тем более за безнадежное дело, – буркнул Поль, – а у нас нечем платить.
– Найдется, – отрезала Агнеса, – они берут не только деньги.

2870 год от В.И.
Вечер 8-го дня месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Они были смешными и трогательными, эти горожане, расхаживающие по Мунту с оружием в руках. Почтенные упитанные отцы семейств натянули на себя кирасы и шлемы и вооружились алебардами и кинжалами, а некоторые щеголяли прицепленными к поясу мечами, от видавших виды ржавых железяк до великолепного оружия, которое молило небеса о другом хозяине. Бойкие подмастерья тоже вооружились кто во что горазд, и Шарль подумал, что те же мясники могли бы стать неплохими вояками, возьмись они за привычные топоры, но вот с мечами и пиками они вряд ли на что-то годятся. Да, появись в городе Агнеса со своими эскотскими головорезами, почтенным горожанам пришлось бы солоно. Мунт вообще не принадлежал к тем городам, которые можно оборонять от жестокого и хорошо вооруженного врага. Лишенная какой бы то ни было природной защиты, разделенная на-двое широкой рекой, прожорливая и безалаберная, столица была идеальной добычей для жадных наемников.
Но возомнившим себя вояками горожанам повезло. В город входили войска Тагэре, и город ждали не грабежи, а пирушки. Все были рады и довольны, кроме Шарля, которого окончательно и бесповоротно загнали в угол. Пьер при всех кричал, что не хочет править и боится жены, которая его сажает на хлеб и воду и разлучила с его обожаемыми хомяками и еще более обожаемым Шарло. Отцепить от себя всхлипывающего короля Тагэре удалось с большим трудом, только заверив его, что они больше не расстанутся, немедленно поедут в Мунт, разыщут всех хомяков и запрутся от Агнесы в замке посредине реки. От последнего Шарль пытался сюзерена отговорить. Речной Замок, хоть и считался одной из королевских резиденций, заодно являлся и самой надежной тюрьмой для знатных узников, столь опасных, что их не рисковали держать где бы то ни было еще. Увы! Пьер уперся. Хомяки и Речной Замок! Вот были условия, на которых он соглашался отпустить руку кузена. И происходило сие безобразие на глазах всего войска.
Теперь Пьер трусил на смирной лошадке рядом с герцогом и продолжал ныть о хомяках, обижающей его жене и необходимости спрятаться. Жители доброго города Мунта, высыпавшие на улицы, видели, что их незадачливый король прямо-таки оторваться не может от своего якобы победителя. Когда же к встречающим присоединились глава мунтского ополчения достопочтенный мэтр Жарвье и Его Преосвященство кардинал Евгений, король и вовсе разбушевался. Оторвавшись наконец от Шарля, он переключил внимание на Евгения и завел свою волынку о хомяках, жене и кузене.
Кардинал был человеком в политике не новым и быстренько уточнил, хочет ли Его Величество и дальше сидеть на троне или же уступает сие нудное и неприятное занятие кузену Шарлю. Вопрос был задан таким образом, что подразумевалось: отказ от трона означает возвращение к любезным сердцу Его Величества хомякам, сон до обеда, много всяких вкусностей и полную свободу от злой жены. Простодушный Пьер угодил в нехитрую ловушку всеми четырьмя лапками, радостно подтвердив, что именно этого он и хочет. Евгений веско заявил, что принимает первичное устное отречение Его Величества в пользу герцога Тагэре, причем полагает сей шаг законным, мудрым и обоснованным.
Шарль про себя помянул Проклятого, но протестовать не посмел. После драки кулаками не машут, а перед смертью, как известно, не надышишься. Герцог поймал на себе умный и сочувствующий взгляд Евгения. Старик явно все понимает, но для него интересы того, что он полагает делом, явно выше желаний одного человека, из последних сил уворачивающегося от короны, в то время как для других трон является пределом мечтаний.
Мэтр Жарвье, гордо ехавший рядом с Тагэре, засвидетельствовал слова Его Высокопреосвященства и от себя добавил, что Генеральные Штаты собрались еще утром и ожидают Его Светлость. Что ж, Шарло всегда принадлежал к тем людям, которые стараются поскорее покончить с самым неприятным, если уж без этого не обойтись. Неким лучом света в кромешной тоске, обуявшей герцога, оказался барон Обен. Неугомонный толстяк жизнерадостно приветствовал победителя, заметив, что ему будет гораздо приятнее пить старое атэвское с Тагэре, нежели жевать отвратительные сладкие ягоды, которыми его угощала Агнеса, после которых в зубах застревают противные маленькие косточки и ощущение, словно ты ненароком слопал какой-то крем, которым себя мажут престарелые красотки.
Шарль усмехнулся и пообещал барону столько вина, сколько в него влезет.
– Да ну? – восхитился Обен. – Вы рискуете. Хотя, если я не выпью ваше вино, вы рискуете еще больше.
– Почему? – поднял бровь Шарло, предвкушая очередную шуточку.
– Да потому, – веско сказал матерый бражник, – что вы похожи на сынка промотавшегося нобиля, который, чтоб покрыть отцовские долги да наскрести дюжине сестричек на приданое, женится на богатой старухе, а после этого начинает пить. Так вот, спиться я тебе не дам, – заявил Обен, неожиданно переходя на «ты», за что Шарло чуть не облобызал старого греховодника, – я сам все выпью!
Шарло невольно хмыкнул, и барон довольно улыбнулся.
– Вот так-то лучше. И вообще все не так уж и плохо, в конце концов, моя богоданная сестрица передает, что за вас будут молиться.
Тагэре промолчал, но по сердцу словно бы скользнул солнечный зайчик. Неужели барон и ЭТО знает? Да нет, откуда… Скорее всего попробовал неудачно пошутить, а на самом деле… На самом деле, если за него молится Сола, он должен выдержать.
И он выдержал. Не прошло и оры, как Шарль Тагэре, одетый в алое, как истый Волинг, но в темно-синем плаще с серебряным нарциссами, стоял и слушал мэтра габладора. Господа выборные умудрились состряпать неописуемую речь, но никакие словесные завитушки не могли скрыть главного. Это был приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.
Шарло сам не понимал, почему он, согласившись взвалить на себя все королевские заботы, до последнего отказывался от короны и откуда взялся в нем этот стойкий ужас перед титулом. В сущности, регент при безумном короле тот же король, а ведь поди ж ты. Но теперь они его сломали. Сейчас габладор окончит читать свой кошмарный свиток, и его сменит старейшина Совета нобилей, потом выпустят несчастного Пьера, а последний гвоздь в его, Шарля, гроб вколотит Книгой Книг Его Преосвященство. Пьер отрекся, его сына все держат за бастарда, каковым тот и является, Фарбье ненавидят, да к тому же их сигны прямо-таки истоптаны кошками. Все правильно. Наследник он, а потом – Филипп. Но, Проклятый, отчего же так страшно?!
Габладор закончил, но Тагэре, погруженный в свои мысли, этого и не заметил. К счастью, внимательно следившие за чтением выборные вскочили с мест и завопили нечто одобрительное. Герцог вздрогнул и вернулся с небес на землю. Нужно было что-то отвечать. Шарло подошел к краю возвышения. Он привык, что на него смотрит множество глаз, да и Генеральные Штаты были ему не в новинку, но сердце отчего-то сжалось. Впереди он увидел старейшину Совета нобилей графа Койлу со свитком еще более толстым, чем у габладора, бледное, опухшее лицо Пьера и седую голову Его Высокопреосвященства. Они ждали его слова, без этого не обойтись. Проклятый. Почему люди так много говорят именно тогда, когда все ясно?!
– Ваше Высокопреосвященство! Ваше Величество! Сигноры! Почтенные выборные! – «Кажется, назвал всех и в должном порядке». – Я благодарю вас за оказанное мне доверие. Клянусь сделать все, что в моих силах! Тагэре для Арции, а не Арция для Тагэре!
Восторженный рев господ гласных заставил Шарля замолчать, в общем гуде он различил чей-то выкрик: «Это вам не ублюдок!» И тут он вдруг понял, что сейчас сделает. Неуверенность исчезла. Шарль вскинул руку повелительным жестом, и все замолчали.
– Жизнь моя принадлежит Арции, но честь я не отдам никому. Нет и не может быть правды в том, чтобы надевать чужую корону. Пока жив помазанник божий, завладевший троном будет узурпатором, кто бы его на трон ни возвел и что бы он ни обещал себе и другим. Я готов наследовать Его Величеству Пьеру Шестому, я готов стать ему опорой в государственных делах, я готов, если это будет угодно, стать регентом Арции. Но я не могу принять корону при живом короле!
Ваше Величество, принимаете ли вы мою службу? Принимаете ли вы мою службу, сигноры и господа выборные? Благословляете ли вы меня на это, Ваше Высокопреосвященство? Вот я перед вами. Вы знаете про меня все, если б можно было читать в душе, я охотно бы распахнул ее перед вами. Мне нечего скрывать!..
Шарль стремительно выхватил меч и, опустившись на одно колено, протянул его на вытянутых руках вперед, словно бы вручая всем, кто находился в Львином зале.
Началось нечто невообразимое. Выборные орали и топали ногами в каком-то экстазе. Несколько уважаемых горожан вытирали слезы, старик Койла смотрел на Тагэре в каком-то немом восторге. Испуганный Пьер, видимо, по подсказке кардинала, по-заячьи выскочил вперед и торопливо толкнул меч обратно Шарлю. Крики стали вовсе нестерпимыми. И только толстяк Обен, сидевший на удобном, хоть и не очень заметном месте, прошептал себе под нос: «Проклятый! Надо же быть таким дураком!»

2870 год от В.И.
8-й день месяца Зеркала.
Арция. Мунт
Поэты не зря наперебой воспевали арцийскую осень. Синь небес и золото могучих каштанов и буков отдавали воистину императорской пышностью, но Конраду Батару было не до красот. С точки зрения бывшего маршала Арции, а ныне вышедшего в отставку командора, главным достоинством «вечера года» в здешних краях являлось отсутствие дождей. В эту пору путешествовать было легко и приятно, пыль, жара, мухи и комары, столь портящие жизнь летом, исчезали, а будущие холода еще лишь угадывались в выпадающем по утрам инее да в том, что вода в родниках и колодцах начинала ломить зубы. Если уезжать, то сейчас!
Батар задумчиво прошелся по прибранным комнатам своего пусть не самого роскошного в Мунте, но любимого особняка. Если повезет, он еще сюда вернется. В большом зале, со стен которого смотрели суровые лица вельмож с крылатым змеем на груди, Конрад задержался подольше. Постоял перед зеркалом. Нет, он все правильно решил. За полгода он состарился на десять лет, а любимый оргондский пояс перестал сходиться на невесть откуда взявшемся пузе. Если так и дальше пойдет… Конечно, можно жениться и уехать в свои владения или же помириться со старыми друзьями, тем паче лично он с ними и не ссорился. Да, при Лумэнах маршалом был он, а при Тагэре – Мальвани, но Шарло с Анри всегда были выше должностей и званий, они могли себе это позволить. Дважды Аррой и полукороль! Для них титулы ничто, им не понять, как это больно – отдавать маршальский жезл!
Да, эти двое ему обрадуются, только вот он их видеть не может! Особенно герцога, над которым не властны ни годы, ни старое атэвское. Он недавно видел Тагэре, возвращающегося с какой-то пирушки, устроенной в его честь молодыми офицерами. Сам Конрад после ночи возлияний давно уже напоминал квашню с перекисшим тестом, а Шарло был свеж и весел.
Если бы Конраду сказали, что он ненавидит регента, потому что завидует, Батар бы смертельно оскорбился. Ему казалось, что в нем говорит чувство справедливости. Почему одним все, а другим – ничего?! Ведь когда они начинали под крылом старого Мальвани, они были равны. Все пятеро! Отчего же его стрела уже упала, а их даже еще не на излете?! Можно подумать, он не смог бы разбить Жозефа, если б ему дали такую возможность! Но Фарбье и Агнеса требовали от маршала Арции совсем другого. Шарль же отстранил его, даже не извинившись. Просто отправил на фронтерскую границу отгонять «усатых». И это с его умом и с его опытом! Да и потом, когда вернулась ифранка со своим Фарбье… Эти ослы решили, что он ненадежен, потому что начинал с Тагэре! Глупцы. Именно поэтому он никогда бы не пошел под начало к Шарлю! А тот тоже хорош. Даже не вспомнил о нем, хотя знал, что Лумэны его отстранили именно из-за близости к нему и Мальвани. Мог бы хоть чем-то да отдарить!
Агнеса вообразила, что с Тагэре справится сотня разбойников, а дурак Жан – что сможет совладать с человеком, которого старый маршал в двадцать пять сделал лейтенантом всей Ифраны. И где они теперь? Жан кормит червей, а Агнеса сидит у эскотских приграничных нобилей и выклянчивает у Джакомо войска! Так им и надо.
Батар раздраженно фыркнул, словно в происшедшем были виноваты его предки, отвернулся от портретов и уставился в окно, за которым буйствовал ясный осенний день. Теперь Агнеса, надо полагать, поняла свою ошибку. А не поняла, так поймет! Малыш Рауль расколотит ее эскотцев и остатки преданных Фарбье нобилей еще до холодов. Шарло с Анри даже не соизволили отбыть в Приграничье лично, отправили туда сынка Леона. Носятся с молокососом, как Пьер со своими хомяками! Им и в голову не пришло попросить возглавить северную армию его, Конрада Батара. Он бы, разумеется, отказался, но все равно… Они его не держат ни за врага, ни за предателя, значит, просто считают бесполезным. Для них Рауль Тарве умнее и талантливее, а мальчишке просто везет.
Еще немного, и они сделают его вице-маршалом, а потом, чего доброго, и маршалом! При живом Конраде Батаре! А Шарло нацепит на себя корону. Пьер не жилец, это ясно. Если не обожрется до смерти своих слив, то ему помогут. Тагэре станет королем, а он? Тот же Евгений смотрит на него, графа Батара, как на пустое место, словно его не существует. Он ушел, и всех это устроило, бывший маршал, он никому не нужен и не интересен. Что ж, он докажет всем, как они ошибаются! Сначала Агнесе, а потом и этим баловням судьбы. Они у него отняли все – славу, честь, даже Миранду, но в Книге Книг недаром сказано, что то, что было вверху, канет на дно, и что розы пышны и горделивы, но их срезает нож садовника, а скромные бархатники цветут столько, сколько им отмерено.
Конрад Батар решительно затворил окно и поднялся в свой кабинет. Он уедет ночью. Хотя нет. Это может выглядеть подозрительно, а в таких делах лучше не давать повода раньше времени. Тагэре-то плевать, где он и что с ним, но вот Обен и Евгений, эти не только в облаках летают, но и по земле ходят, а нюх у обоих, как у своры гончих. Лучше уехать завтра днем. Не поздно, но и не рано, со слугами и обозом, якобы в имение, а от Лаги повернуть на север, даже не на север, а на восток. Спешить ему особенно некуда. Пусть малыш Рауль повыдергает из хвоста у Агнесы последние перья…

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:20 | Сообщение # 22

Маг

2870 год от В.И.
5-й день месяца Волка.
Мирия. Кер-Эрасти
С утра зарядил дождь, и не какой-нибудь моросящий, а настоящий ливень, так что о горной охоте пришлось забыть самое малое на кварту. Для герцога Мирии Энрике Кэрны это означало не только плен в четырех стенах, но и неизбежную встречу с бланкиссимой Дафной, которая намеревалась проведать годовалую дочь герцога. Узнав об этом из надежных источников в лице кормилицы маленькой Даро, Энрике постарался избежать общества ненавистной капустницы, но увы. Окаянный дождь спутал все планы герцога. Дафне никакое ненастье не помеха, супруга же во время утренней трапезы не оставила ему никакого пути к отступлению.
Глядя на изможденную женщину с фанатично горящими черными глазами, Энрике с болью вспоминал прелестное порывистое создание, любовь к которому заставила наследника престола пойти против родительской воли. Ему прочили в жены племянницу ифранского короля Агнесу, а он воспылал страстью к дочери незначительного Жоана Саринского. Эвфразии было пятнадцать, и ее хрупкая расцветающая красота сразила герцога наповал. Родители согласия не давали, и Энрике, которому в те поры море было по колено, решился на тайное венчание. Епископ Мирийский и Саринский отказался выполнить требование наследника, и влюбленные бросились в ноги бланкиссиме мирийской. Та помогла, кто же знал, чем эта помощь обернется.
Впрочем, одной беды Энрике все же избежал. То, что творила его несостоявшаяся невеста в Арции, заставило легкомысленных и веселых мирийцев благословлять своего сюзерена, избавившего их от ифранской ведьмы. И все бы было ничего, если бы не Эвфразия, полностью попавшая под влияние своей наставницы и шестнадцатый год замаливающая несуществующие грехи. Религиозность жены сначала умиляла, потом раздражала и, наконец, стала пугать. Когда-то веселая и ласковая Эвфразия все больше и больше утопала в постах и покаяниях. Циалианский монастырь, выросший недалеко от Кер-Эрасти, словно бы высасывал из нее радость, и виной тому была похожая на бледную камбалу Дафна, полностью подмявшая под себя герцогиню. Сначала герцог пробовал бороться, потом махнул рукой, ища забвения в государственных делах и срывая зло на ни в чем не повинных горных козах.
В начале их супружества Энрике хотелось продлить до бесконечности каждое мгновение, проведенное с Эвфразией, теперь ежедневные свидания за трапезой стали для него пыткой. Он перестал быть хозяином в собственном доме, перестал понимать жену и хотел лишь одного, чтобы его оставили в покое. А потом появилась Рената, веселая, отважная, все понимающая. Между ними еще ничего не было, но оба чувствовали, к чему все идет. Сегодняшняя охота обещала стать последней каплей, и вот сначала дождь, а потом – Дафна.
Герцог с тоской поцеловал кольцо на широкой шершавой лапе капустницы (воистину циалианка была прямо-таки обречена на целомудрие!) и приготовился выслушать очередное нравоучение, как вдруг подоспело спасение в лице графа Альды, попросившего о срочной аудиенции. Дело было действительно важным, и герцог удалился, благословляя добряка Педро. Однако не прошло и оры, как в кабинет монсигнора с белым от ужаса лицом без стука вбежал учитель наследника.
– Что случилось, отец Пабло?
– Монсигнор!.. Сигнор Рафаэль…
– Что? – вскочил Энрике.
– Монсигнор наследник поссорился с бланкиссимой и кричит, что убьет ее.
Не дослушав, герцог бросился к двери, про себя восхищаясь родимым детищем, высказавшим вслух сокровенную мечту отца. Увиденная в приемной жены сцена пролила на душу властителя Мирии бальзам. Ненавистная капустница застыла посреди оранжевой лужи, возникшей на мозаичном полу. Облепленная мокрой, липкой одеждой, Дафна, как никогда, напоминала камбалу под померанцевым соусом. Сходство дополнял запах, видимо, восьмилетний Рито запустил в свою врагиню кувшином с оранжадом. Эвфразия от ужаса лишилась чувств, вокруг нее хлопотали две взволнованные камеристки, а побледневший от ярости виновник переполоха сжимал в руке охотничий кинжал. Пожалев в глубине души о том, что приходится смирять порывы, идущие от чистого сердца, герцог решительно взял сына за руку и увел. Тот покорно последовал за отцом. Следовало отчитать разбуянившегося наследника, но Энрике вспомнил, на что походила ненавистная Дафна, и неожиданно для самого себя расхохотался. Кэрна-младший глянул на отца с недоумением и упреком и молча сунул кинжал в ножны.
– Ты хоть понимаешь, что натворил? – насилу отсмеявшись, вопросил герцог.
– Понимаю, – тряхнул кудрями Рито, – но я все равно ее убью!

2870 год от В.И.
12-й день месяца Звездного Вихря.
Арция. Мунт
Веверлей рыл копытами землю, выражая нетерпение. Его оседлали уже давно, а хозяина все еще не было. Наконец Анри Мальвани появился, разумеется, не забыв о лакомстве для своего любимца. Миранда, вышедшая проводить мужа, протянула ему руку, но тот, смеясь, наклонился и поцеловал ее в губы.
– Можно подумать, ты меня на войну провожаешь.
– На войну тебя, пожалуй, проводишь, – она засмеялась, поудобнее перехватив концы теплой шали, – на войну ты удираешь или по ночам, или вокруг шум, гам, аюданты, нобили, толком и не попрощаться… Хорошо, что все кончилось.
– Не совсем еще, Агнеса сама не успокоится. До свиданья, дорогая. К вечеру вернусь.
Белый атэвский конь, изящно перебирая ногами, вышел на площадь, явно гордясь красавцем-седоком. До дворца добраться можно было и пешком, но маршал Арции не желал получить нагоняй от Старого Медведя, которого не то чтобы боялся, но по привычке уважал. Этьену летом сравнялось семьдесят, и он стал еще упрямее, чем был в пору юности своих сыновей, вместе с которыми страстно познавали жизнь Шарло Тагэре, Конрад Батар и он, Анрио Мальвани. Юношеская дружба оказалась прочной, только Конрад пошел своей дорогой. Первым и даже вторым он быть не мог, а остаться просто другом не захотел. Анри покоробило, что Батар уехал чуть ли не тайком. Скорее всего подался в свои земли. И все равно плохо вышло. Нужно будет в праздник его навестить… Впрочем, нет. Ему из-за Миранды неудобно, а вот братцы Фло вполне могли бы съездить. Война зимой сама собой затихнет, тем паче трепки, заданной Раулем, Агнесе хватит до весны.
Мальвани относился к выходкам королевы, как к плохой погоде осенью. Пока пора дождей не закончится, они будут лить. Пока Агнеса на свободе и хоть кому-то интересна, она будет вредить Тагэре и Арции. Будь она мужчиной, было бы легче, но бороться с женщиной всегда неприятно и унизительно. А уж для Шарля и тем более. Ненависть королевы выросла из попытки любви, она об этом уже забыла, а он – нет.
Анри спрыгнул с Веверлея у парадного крыльца чуть ли не в объятия барона Обена.
– Доброе утро, маркиз, – толстяк, жизнерадостно осклабившись, протягивал ему красную лапищу. От барона вкусно пахло вином, пряностями и дымком кедровых поленьев.
– Рад вас видеть, Обен. Вы всегда все знаете. Что за спешка?
– Агнеса просит о перемирии на время праздников.
– Зачем? – маршал недоуменно пожал плечами. – Зимой все равно никто воевать не собирался. Если они нападут, другое дело, но начинать кампанию… Не понимаю.
– И я не понимаю. И не люблю, когда чего-нибудь не понимаю. О, приветствую вас, сигноры…
Разговор стал всеобщим. В зале Совета нобилей было людно и весело, до праздников оставалось всего ничего, и собравшиеся уже предвкушали застолья, охоту, поездки друг к другу, объявленные помолвки. Анри сия чаша пока еще миновала, его сын и три дочери до ярмарки женихов и невест не доросли, а вот Шарло придется ухо востро держать. Маршал кивнул Раулю и Леону и подошел к Старому Медведю, восседавшему рядом с графом Койлой, старейшиной Совета.
– Ну что, сынок, – сверкнул глазами неукротимый Этьен, – просьба о перемирии – это почти признание поражения.
– Не всегда, – Анри покачал головой, – иногда это какая-нибудь каверза или кратковременная необходимость – похоронить убитых, подтянуть резервы и так далее.
– Глупости, – махнул рукой ре Фло, – ифранка выдохлась. Ее муженек при всем честном народе отрекся, сын признан незаконным, Жозеф денег не дает, в Арции ее терпеть не могут, а Джакомо она на дух не нужна. Сейчас о перемирии просит, а весной о мире заговорит. Чего башкой киваешь?
– Потому что не знаю, что ответить. Вроде вы, сигнор, все правильно сказали, но вы Агнесу мало знаете. Такую легче убить, чем заставить отступиться.
– А ты слыхал, что Конрад у нее?
– Нет, – Анри непроизвольно потер висок, – как его туда занесло?
– А очень просто, – рявкнул Этьен, – тварь завистливая! И еще за моим столом сидел! Зависть его и сожрала, вот и поставил на дохлую лошадь. А пригляделся, чай не совсем дурак, и понял, что натворил. Вот и пытается всех помирить, чтоб ему хоть командорство вернули.
– Ну, это-то ему зачем?! Батар хороший военачальник, его хоть Жозеф, хоть Джакомо с руками и ногами оторвут.
– Хороший, говоришь? Но ты-то получше будешь.
– Пожалуй, – честно признал Анри. – И уж точно Конрад хуже, чем Шарло, но все равно свое дело он понимает.
Старый Медведь ответить не успел. Вошли регент, кардинал и король с блаженной улыбкой на округлившемся лице. Евгений шаркал, опираясь на руку Тагэре, но взгляд клирика был острым, и выглядел старик вполне сносно. Шарль подвел его к зеленому креслу, выждал, пока тот устроится поудобнее, и только тогда занял свое место и обвел глазами присутствующих. Шумок затих, словно перепуганная кошка за дверь скользнула.
Регент неожиданно для всех и скорее всего для себя самого улыбнулся, в ответ получив волну таких же улыбок.
– Мои сигноры, я не думал, что мы еще раз соберемся до праздников. Вижу, многие уже покинули Мунт, желая присоединиться к своим подданным, а многие наверняка собираются в дорогу. Наш разговор будет кратким. Агнеса Саррижская просит о перемирии до конца месяца Вепря, и я не вижу причин отказать ей в ее просьбе. Тем не менее вопросы заключения мира может единолично решать король, но не регент. Я жду вашего совета.
– А чего советовать, – подал с места голос граф Дворга, – мы и так не собирались их трогать, пусть празднуют на здоровье. Да и мы тоже.
Одобрительный гул прервал речь графа, по всему, нобили не видели в перемирии никакой беды. Старейшина Совета огляделся и, скорее для порядка, спросил:
– Имеет ли кто-то из сигноров что-то против?
Анри переглянулся с Обеном. Им затея Агнесы не нравилась, но ни единого довода против не было. Обен был слишком осторожен, чтобы вслух заявить о своих сомнениях, а Мальвани, напротив, отнюдь не желал прослыть осторожным, к тому же его слова могли бы отнести за счет ссоры с подавшимся к Агнесе Батаром. Конец колебаниям маркиза положил Старый Медведь, шумно пригласивший всех, кто пожелает, сразу же после праздника во Фло на большую охоту. Этьен с присущей ему прямотой отсоветовал думать накануне большого застолья о такой дряни, как ифранка, дабы не портить аппетит. Кардинал, тонко улыбнувшись, посоветовал все же не слишком предаваться греху чревоугодия и заметил, что милосердие к проигравшим является одной из главных добродетелей, но что весной Агнесе все равно придется или признать свое поражение, или вступить в еще одну войну. Койла предложил совместить заключение перемирия с ультиматумом, предлагающим мятежной королеве сдаться до начала месяца Агнца, на чем и порешили.
Шарль поднялся и собрался было выйти, но Старый Медведь его задержал.
– Монсигнор!
– Сигнор Этьен, не унижайте меня таким обращением.
– Не унижать, говоришь? Изволь тогда провести праздники у меня. Сколько ты не был во Фло?
– Три года.
– Вот и поехали, пока время есть. И Филиппа с Эдмоном возьми.
Шарло намек понял. Эстела с младшими детьми в Тагэре, и он может отправиться только с двумя сыновьями. Эсте не придется встречаться с Делией, а приличия будут соблюдены. Да и габладор и глава мунтского ополчения будут счастливы провести кварту в гнезде самого ре Фло да еще в обществе регента.
– Конечно, я поеду, – заверил тестя Тагэре и тут же почувствовал ощутимый тычок в бок. Обернувшись, Шарль столкнулся с расстроенным взглядом короля.
– Шарло, не верь ей. Она врет. Она всегда добрая, когда чего-то хочет. А потом нам всем будет плохо. Не делай так, как она хочет.
– Не бойся, Пьер. – Шарль оглянулся и, увидев, что большинство нобилей разошлось, приобнял короля за плечи. – Она тебе ничего больше не сделает.
– Не сделает, – согласился король, – я же теперь живу в замке посреди реки. Если она придет, я подниму мост. Она может сделать плохое тебе, а я этого не хочу.
– Пьер, МНЕ она уж точно ничего не сделает.
– Сделает, – упрямо повторил король, – она злая, а ты добрый. Ты не понимаешь.

2870 год от В.И.
14-й день месяца Звездного Вихря.
Арция. Мунт
Виконт Тарве дождался, пока тень от башни достигла плиты с изображением свернувшейся клубком кошки, и только после этого вложил меч в ножны. День выдался студеным, деревья и стены покрывал ослепительный иней, но разгоряченному Раулю было жарко. Конечно, после вчерашнего можно было себя и пожалеть, но Тарве во всем брал пример с Шарля Тагэре. Герцог мог пропустить утреннюю тренировку только ради настоящего боя или какого-нибудь неотложного дела, к каковым желание поспать подольше после пирушки ну никак не относилось. Филипп, тот, наверное, и сейчас дрыхнет как сурок. Тарве улыбнулся, вспоминая красавца кузена, о котором вздыхает та половина женщин Мунта, которая не вздыхает по его отцу, Филипп же готов платить взаимностью всем красоткам от четырнадцати до сорока.
Дед хочет, чтобы наследник Шарло женился на Изабель. С точки зрения интересов семьи это правильно, но Изо совсем ребенок, а Филипп еще не скоро перебесится и сможет выбрать из многих одну. Так что пусть идет, как идет… Хотя спорить с дедом хуже, чем быка за рога удерживать. Он и поездку-то эту затеял, чтобы сладить сговор. Рауль, хоть и был тогда маленьким, помнил, как после возвращения Шарло и Эстелы из Мунта дед при всем честном народе встал и поднял кубок за жениха и невесту. Тарве готов был поклясться, что для Тагэре это было полной неожиданностью, но после совместного путешествия и такого тоста он мог либо опозорить Эсту, либо преклонить колени перед ее отцом. Та-то была влюблена как кошка, даже он в свои двенадцать это понял. Дед был в восторге от того, что своего добился, всем казалось, что уж кто-кто, а Шарло и Эста друг на друга наглядеться не могут, а на двенадцатом году супружества все пошло прахом.
Рауль не сомневался, что у Шарля с Делией ничего не было, просто Эста любила Шарля сильнее, чем он ее, вот и вообразила невесть что. Людям свойственно искать причину чужой нелюбви не в себе, а в сопернике. Как бы то ни было, он Изо такой судьбы не желает. Да и не создана она, чтобы быть королевой, это уже сейчас видно, так что деда придется малость остудить… А может, ну его?! Просто взять да и не поехать и Филиппа не пустить, уж он-то точно не горит желанием оказаться в праздники под присмотром старших родственников. Что бы такое придумать?
– И долго ты собираешься так стоять?
– Шарло!
– Если уж ты тут и с мечом, грех не воспользоваться. Или устал?
– Что ты!
– Врешь, наверное. Ладно, передохни чуток, а потом я тебе погоняю. О чем думал?
– О деде.
– Не хочешь во Фло?
– А как ты догадался?
– А я тоже не хочу. Можешь смеяться, но меня Пьер из колеи выбил. Но я теперь себе не хозяин, придется-таки убить парочку ни в чем не повинных кабанов.
– Думаешь, Агнеса затеяла какую-то каверзу?
– Наверняка. Зачем просить о перемирии, если не собираться его нарушить. А может, не она, а Зенон или Жозеф. Мальвани остается в Мунте, если что, даст Пауку по лапам. А ты поедешь в Гаэльзу, фронтерцев пугать. Что смеешься?
– Я как раз пытался что-то придумать, чтобы и деда не сердить, и к нему не ехать. Филиппа со мной отпустишь?
– Считаешь, рано ему жениться? Я тоже так думаю. Отправляйтесь. Этьена я беру на себя.

2870 год от В.И.
29-й день месяца Звездного Вихря.
Арция. Пантана
Зима превратила и без того дивные строения в оживший сон. Солнечные лучи играли в тысячах бриллиантиков, рассыпанных на нетронутом снегу. Серебряные ветви старой ивы обнимали сверкающие плечи мраморной девушки, выходящей из черной незамерзающей воды. Красногрудые снегири, копошащиеся среди ветвей, казались то ли кусочками утренней зари, то ли странными зимними яблоками.
Снегири, синицы и белки, вот и все. Когда-то тут жили, чувствовали, любили, ненавидели, а сейчас осталась лишь память, мираж, тень былого… Еще стоят причудливые дворцы и изысканные скульптуры, еще деревья, кусты, ручьи и озера помнят заклятья хозяев и ждут их, но не дождутся. Пройдет еще лет двести или триста, и дикая природа возьмет свое, первыми позабудут травы, затем деревья и наконец камни…
– Ты тут? – тихонько произнес стройный мужчина в белом плаще.
– Да. – Ветви ивы расступились, пропустив высокого человека с отрешенным прекрасным лицом.
– Зря ты пришел. Прошлое затягивает.
– Я его не боюсь. Моя беда со мной, но она никому не мешает. Что случилось?
– Не знаю. Какой-то странный звон. Очень далеко, на севере. Я еду.
– Мы едем.

2870 год от В.И.
29-й день месяца Звездного Вихря.
Арция. Мунт
Повар превзошел сам себя. Баранья нога, натертая мирийскими специями, была достойна богов, но Обен оттолкнул ее, словно кусок подгоревшей конины. Он сам не мог понять, что ему не нравится. В Мунте спокойно, никаких подозрительных чужаков. Народ уже празднует и немножко дерется. Пара пьяных дураков утонула в Льюфере, сгорела таверна «Лошадиный глаз», известный вор Жмаэль Заячья Губа забрался в особняк Бэрротов и утащил атэвское оружие. Короче, тишина и благость. Тихо и на южной границе. Жозеф то ли холода боится, то ли тоже празднует. Мальвани выставил усиленные дозоры, а его людям можно верить даже в праздники. Рауль с Филиппом ускакали в Гаэльзу, если Джакомо и Агнеса попробуют что-то учинить, мало им не покажется. Рауль уже сейчас немногим уступает Шарлю и Анрио, а рвения у него по молодости и вовсе пруд пруди. Обен Трюэль старательно придумывал всевозможные неприятности, которые могли случиться, и отбрасывал их одну за другой по причине невозможности. Все было до неприличия благополучным.
Неужели все дело в том, что Тагэре вместе со Старым Медведем ускакал во Фло? Но что могло грозить Шарло в двух шагах от его любезной Эльты, в землях, всегда державших сторону Тагэре? Да и не один он там! С ним тысячи три нобилей, рыцарей и воинов. Конечно, от стрелы в спину и яда в бокале толпа не спасет, но в берлоге Фло такое вряд ли случится. Неужели он на старости лет совсем спятил и, как безумная мамаша, хочет, чтобы все детки были в куче и на глазах? Шарло Тагэре способен позаботиться не только о себе, но и о других, с ним, в конце концов, братцы Фло и Старый Медведь, так какого Проклятого!
Барон некоторое время с отвращением рассматривал остывающее мясо, а затем затряс колокольчик и проревел вбежавшему камердинеру:
– Разыщи мне Габриэля!!!

2870 год от В.И.
9-й день месяца Вепря.
Замок Ланже
Эдмону Тагэре было скучно. Дед третий день развлекал нобилей пирами и воспоминаниями о прежних деньках. Может быть, габладору и этому смешному мунтцу, которого с трудом уговорили снять так полюбившийся ему шлем, это и было интересно, но Эдмон-то слышал дедовы побасенки раз сто, а смотреть на дедовых гостей, угощающихся в замке Ланже, ему и вовсе надоело. Столько не едят! Однако северные нобили и столичные гости, похоже, и не собирались прекращать бесконечное застолье. Из тех, кто выехал во Фло, до Ланже добралась едва ли половина, остальные, хорошенько погуляв у Старого Медведя, разъехались по своим владениям. Отец тоже собрался в Эльту, и тут за ним увязалась целая стая. Эдмон любил деда, но тот мог бы и дома остаться! В который раз Эдмон пожалел, что не поехал с Филиппом и Раулем в Гаэльзу. Вот так всегда. Чтобы делать что-то интересное – маленький, чтобы сидеть за одним столом с нудными стариками – большой. Филипп старше всего на два с половиной года, и ничего. Себя бы в шестнадцать вспомнили…
Юноша с тоской посмотрел на лежащий перед ним кусок кабаньего мяса. Хоть бы охоту, что ли, затеяли. Да нет, об охоте на две кварты придется забыть. Пролить кровь в дни равно-апостольной – дурная примета. Отчего-то в это время положено сидеть дома с родственниками, есть и спать.
– Эдмон, – голос отца вывел юношу из раздраженных раздумий о глупости зимних празднеств.
– Отец?
– Тебе, я вижу, скучно?
– Нет, но…
– Скучно, мне тоже скучно, но я хозяин. Ты здешние места хорошо помнишь?
– Конечно! Что я…
– Завтра мы выезжаем, даже если придется их из-за стола за ноги вытаскивать. А тут, как назло, разъезд Клода-Лошака застрял в Груоке. Должны были вернуться утром, но, видать, загуляли.
– Да, – жизнерадостно подтвердил Эдмон, – я знаю, у Клода в Груоке вдова есть, он всем про нее рассказывает.
– А ты больше слушай про вдовушек, – притворно нахмурился Шарло. – Короче, возьми десятка два латников и тащи этого обжору сюда. Они за фуражом посланы были, а не, – герцог задумался, – скажем, за грушами. Короче, бери ноги в руки. Можете заночевать в Груоке, но чтоб к полудню тут были, и сразу же выходим. Ужинать будем в Эльте.
Эдмон чуть не завизжал от радости, но сдержался и даже поклонился и, пробормотав «слушаюсь, монсигнор», выскочил из зала.
– Как посоленный, – беззлобно проворчал Старый Медведь, – давно его нужно было куда-то послать, а то извертелся весь.
– Думаешь, ему интересно в сотый раз слушать, как у тебя копье на охоте сломалось и ты на кабана с мечом пошел? – шепнул Шарло. – Мне и то надоело.
– Тебе простительно, – заржал Старый Медведь, – ты на двадцать лет дольше слушаешь… Так вот, дорогие гости. Обложили мы эту свиньищу, все как положено….

2870 год от В.И.
9-й день месяца Вепря.
Арция. Груока
Вторую кварту с моря дул влажный ветер, казавшийся ледяным, но на деле принесший оттепель. Снег намок, осел и начал отливать синим. Тяжелые слоистые облака, казалось, лежали на голове, делая и без того короткий зимний день еще короче. Когда они спустились с холма, Эдмон оглянулся на Ланже, над главной башней которого реяло отцовское знамя, и отчего-то захотел повернуть, но быстро подавил этот порыв. Еще не хватало! Так он еще десять лет будет слушать дедовы побасенки. Большое дело пригнать назад в замок пять десятков подгулявших стражников! Какими бы пьяными те ни были, слово отца для них закон. И ведь он никогда ничего для этого специально не делал, так же как и Анри Мальвани. Интересно, что в Мунте? Неужели Жозеф и в самом деле рискнет напасть? Вряд ли. Отец считает его трусом, но трусом умным и хитрым, такой никогда не подставит собственное брюхо. А жаль, война с Ифраной – это то, что делает рыцаря рыцарем. Интересно, если с Лумэнами будет покончено весной, когда отец с Анри возьмутся за Ифрану? Летом или год подождут?
– Монсигнор!
Эдмон, словно проснувшись, уставился на рыжего сержанта.
– Что случилось?
– На дороге что-то неладно. Мародеры, похоже…
Бедняга Клод не загулял у подружки. Он честно пытался защитить фураж и лошадей, но силы оказались неравны. Обозников просто расстреляли из арбалетов и бросили на дороге. Несколько человек, не погибших сразу, пытались обороняться, но их задавили числом. Судя по следам, мародеров было человек сорок, и они совсем не таились. Видимо, по случаю праздников. То ли полагали, что пропавших не хватятся до завтра, то ли были малость подгулявшими и оттого наглыми. Как бы то ни было, убийцы, прихватив все подчистую, отправились прямо по эльтской дороге. Небо было чистым, и следы тяжело нагруженных саней четко виднелись на утоптанном снегу. Эдмон прикинул, что разбойники опередили их не больше чем на пару ор, и сержант с этим согласился.
Вообще-то бросаться в погоню не следовало. Лучше всего было выслать разведчиков, проверить, не болтается ли в округе еще кто-нибудь, и отправить гонцов в Ланже, но Эдмон этого делать не стал. Разбойников не так уж и много, они явно не ожидают подвоха, и, в конце концов, ему уже давно пора попробовать на вкус настоящего боя. Отец был на полтора года младше, а уже участвовал в осаде Магженты, да и братец Филипп третий год при Рауле, а он чем хуже? И потом, Тагэре гордились тем, что на их землях добрые люди были в безопасности под охраной мечей своих сюзеренов, а тут прямо в разгар зимних праздников в сердце Севера какие-то мародеры грабят герцогский обоз! Эдмон не сомневался, что не пройдет и двух ор, как с негодяями будет покончено, а потом… Потом он упросит отца отпустить его с Филиппом и Раулем в Гаэльзу и дальше, к фронтерской границе.

2870 год от В.И.
Ночь с 9-го на 10-й день месяца Вепря.
Эр-Атэв, Эр-Иссар
Причудливая вязь звезд начертала на темно-синей эмали мудрость Баадука, недоступную разуму смертных. Калиф Усман задумчиво тронул бровь кончиком пера. Воистину ночь дарована людям для раздумий, любви и разговоров о тайном, а день для всего остального, не столь возвышенного и потаенного, но необходимого. Жара спала, легкий ветер доносил ропот моря и дыхание роз. В эту ночь под полной луной зарождались сотня сотен новых жизней, что прочертят небо бытия подобно падающим звездам, прилетев из тьмы и канув в вечность. Смуглая рука потянулась к изящной песочнице, и золотистая струйка полилась на свиток с новыми газеллами, ведь благодатная ночь еще создана для стихов и песен, вянущих под беспощадным солнцем, подобно ночным цветам. Однако владыка атэвов не мог себе позволить тратить благодатные часы лишь на возвышенное. Нежный звон колокольчика, малиновый занавес раздвинулся, и перед калифом простерся подобный бледной жабе евнух.
– Приведи почтеннейшего Абуну, Малик, и проследи, чтобы то, что должно быть закрытым, было закрыто.
Евнух, пятясь, вышел, калиф вновь придвинул к себе свиток и чернильницу и углубился в чтение, время от времени касаясь остро отточенным пером хаонгской бумаги. Казалось, Усман полностью отдался этому занятию, однако застать его врасплох было не легче, чем кошку. Когда пухлая рука Малика коснулась занавеса, калиф стоял у окна, равнодушно глядя на звездное небо.
– Да пребудут ночи владыки владык исполненными соловьиных песен и аромата роз. Тот, кого повелитель пожелал видеть, тут.
– Пусть войдет, и горе тебе, если твое любопытство окажется длиннее твоего разума.
Евнух тенью скользнул за порог, и в комнату вступил высокий старик с непокрытой головой , чьи седины соперничали белизной с одеянием.
– Приветствую тебя, почтеннейший, – в голосе Усмана не было и намека на прежние лень и высокомерие.
– Да продлит Баадук дни повелителя. Ты звал, и я пришел.
– Абуна, твоя мудрость может сравниться лишь с твоей смелостью. Ты знаешь, зачем я оторвал тебя от созерцания звезд?
– Проследить путь мысли калифа труднее, чем след рыбы в воде и птицы в небе, я могу лишь догадываться. Лев Атэва хочет знать о волках Арции.
– Ты не ошибся. Но я хочу большего. Я хуже тебя понимаю язык звезд и не столь хорошо помню слова древних, но во мне течет кровь Майхуба. Будет то, что будет, но я должен знать, мой ли сын протянет руку названному «Последним из Королей»?
– Мой мозг и мое сердце открыты для повелителя, и он видит, что я не могу сказать больше, чем скажу. Звезды лишь предполагают, но не приказывают, и судьба каждого человека подобна дикой кобылице, иного она несет, не разбирая дороги, иному покоряется… Небо и земля ополчились на тех, в ком течет кровь сгинувшего дея Арраджа. Каждый новый день бросает горсть песка во вьюки верблюдов их судьбы. Мне не дано знать, дойдет ли их караван до благодатного оазиса или последний дромадер упадет со сломанным хребтом, придавив собой наездника. Звезды сулят владыкам Севера войны, предательства, распри и ненависть. Нет испытания и искушения, которое бы отвратило от них свое мерзкое лицо, но и их звезды стоят высоко.
– Значит, – перебил ученого калиф, – их бой не безнадежен?
– Победа над своей бедой предвещает победу над всеми бедами, – склонил голову старый астролог.

2870 год от В.И.
Ночь с 9-го на 10-й день месяца Вепря.
Арция. Замок Ланже
Темно-синее небо с острыми стальными звездами, тяжелый снег внизу… Он сам не знал, зачем поднялся на башню. Внизу пировали гости, им было весело. Какое там весело, они были просто в восторге. Каждый по-своему, но в восторге. Этьен своего добился. Он умрет или тестем короля, или дедом. Рауль с Леоном… Ну, у братцев все просто. Отец всегда прав, а если отец не прав, тогда прав Шарль Тагэре. Теперь же, когда они со Старым Медведем перестали спорить, его сыновья пребывают в состоянии любви ко всему сущему и полном душевном согласии. Мунтские гости счастливы, потому что в гостях у самого регента и наследника, а местные нобили рады, что он не променял их на столичных хлыщей. Кажется, он угодил всем, аж противно… Интересно, видны ли из Фей-Вэйи звезды? То есть не из Фей-Вэйи, а из кельи Солы. Может быть, она тоже смотрит на небо, хотя вряд ли… Сейчас ей не до небес, ежегодный съезд сестринства, а Сола состоит при особе свихнувшейся Виргинии. Пока капустницы не разлетятся, ей и вздохнуть некогда будет.
Тот человек на коне говорил, что Циала была злом, и Шарль ему верил. Не мог не верить. То заклятье, которое погубило Солу, родилось в ордене, и не только оно одно. Если б он мог вырвать ее из рук Церкви, но это невозможно, да и сам он не свободен. У него нет выбора, вернее, он его уже сделал окончательно и бесповоротно.
Становилось холодно, но герцогу не хотелось спускаться в жаркий, пропахший вином и жареным мясом зал. Ему вообще не хотелось никого видеть, впрочем, его желания никто не спрашивал. Слово «должен» для Шарля Тагэре давно заменило слово «хочу». Это Филипп с Эдмоном пока не понимают, что быть Тагэре – это не иметь права быть собой и при этом (извольте-ка это совместить!) никогда себя не предавать… Шарло невесело ухмыльнулся. Воистину, зимняя ночь располагает либо к пьянству, либо к философии. Впрочем, завтра он уже будет дома. Дома? А есть ли у него дом? Тагэре и Эльта – его владения, но дом – это то, куда хочешь вернуться. Он не хочет возвращаться.
Глаза регента Арции бездумно шарили по снежной поверхности. Стоявшие на других башнях дозорные, видимо, в эту ночь предпочли бы оказаться среди пирующих. Их не занимали вопросы о тщете бытия, поэтому первым всадника увидел Шарль. Кто-то нещадно гнал коня от леса к замку. Это было странным. Гонец? Но гонец мог прискакать либо из Мунта, либо из Фло, на худой конец из Эльты, но никак не со стороны тихой лесной дороги, где до самой Агаи нет ничего, кроме небольших деревень, видящих десятый сон.
Никакие предчувствия герцога не посетили, ему просто стало любопытно. Ночной гость отвлекал от дурацких мыслей и давал право не присоединяться к пирующим. Шарло успел к воротам, как раз когда стражники выясняли, кого принес Проклятый. Видимо, ответы их устроили. Заскрипели петли, дернулись и нехотя полезли вверх прутья органки , пропуская кое-как одетого всадника на дрожащем взмыленном коне. Шарль его не знал, но часовые сразу же назвали имя. Ги скоро год как служил в замке и был одним из тех, кого взял с собой Эдмон. Но в каком же он был виде!

2870 год от В.И.
10-й день месяца Вепря.
Тагэре
Габриэль не понимал беспокойства барона, но приказ есть приказ. Хоть и неохота было выезжать в канун праздников из Мунта, где мириец присмотрел себе симпатичную мещаночку, но он был слишком многим обязан Обену. Взявшись же за что бы то ни было, Габриэль все делал на совесть и, хоть и полагал поездку зряшной, покрывал за день не меньше полутора диа и через полторы кварты был в двух весах от Ланже, куда, как он выяснил в пути, занесло герцога Тагэре. Ехал прознатчик не скрываясь. В Арции было тихо, да и не боялся он разбойников. Он вообще мало чего боялся и поэтому, налетев на вооруженный до зубов разъезд, скорее удивился, чем испугался. Его заметили с холма, дорога вилась среди заснеженных полей, сверху было все как на ладони. До леса было слишком далеко, а драться бесполезно, да и глупо.
Габриэль немного подумал и, решив, что это скорей всего люди Тагэре, которым надоело пировать, в ответ на недвусмысленный жест начальника остановил коня. Поджидая стражников, мириец прикидывал, говорить ли о цели своего путешествия или же притвориться обывателем, едущим в Эльту по неотложному делу, но судьба преподнесла ему сюрприз.
Разъездом командовал Гийом, который не раз провожал его сначала к Фарбье, а затем и к Агнесе, а под светло-серыми зимними плащами виднелись алые лумэновские туники. Ничего не понимая, но стараясь выглядеть всезнающим и спокойным, прознатчик поздоровался так, словно был ужасно рад встрече. Самое удивительное, что Гийом отнюдь не удивился, увидев его, а лишь обронил, что он приехал вовремя, Ее Величество как раз ждет важных известий и весьма взволнована. Новости из Мунта ее немного развлекут. Тревожась все сильнее, Габриэль пошутил, что, хоть и надеялся на встречу, до конца в нее все-таки не верил.
– Мы сами не верим, – охотно откликнулся Гийом, – тут уж или в стремя ногой, или в пень головой. Маршал клянется, что все сойдет гладко, но я бы пока «виват» не кричал. Ваш конь устал, садитесь на запасного. Я провожу вас, тем более с этой стороны вряд ли можно ждать неожиданностей.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:20 | Сообщение # 23

Маг

Габриэль молча перебрался на приведенного ему коня. Происходящее нравилось ему все меньше, но он слишком хорошо знал свое ремесло, чтобы это показывать. Лошади бежали крупной рысью, Гийом выспрашивал о том, что творится в Мунте, мириец отвечал. При известии о том, что Мальвани даже в праздники высылает разъезды, причем не только на юг, лицо сигуранта Агнесы скривилось.
– Что поделаешь, – вздохнул Габриэль, – маршал не любит праздновать.
– Да, это мы не учли.
Прознатчик промолчал, делая вид, что ему что-то попало в глаз. Гийом любил поговорить, что, с точки зрения мирийца, было величайшим благом. Сообщенные лумэновцем сведения были бесценны, но бесполезны. Как противозачаточное зелье, доставшееся готовой вот-вот разродиться девице.
В голове Габриэля билась одна-единственная мысль. Обен был прав! Он опять оказался прав, но от этого было не легче. Показался лагерь, укрытый между двумя перелесками, и лазутчику Обена стало страшно. Это была армия. Не менее десяти тысяч человек. Эскотцы, фронтерцы и арцийцы из числа сторонников Агнесы и родичей погибших при Кер-Оноре. В мглистом свете зимнего утра палатки и флагштоки казались призраками, мириец дорого бы дал, чтобы они растаяли с первыми лучами солнца, но этого не происходило, да и не могло произойти.
Королевская палатка стояла в окружении целого леса сигн. Прознатчик узнал белого оленя Стэнье, борзую Тартю, орлиную лапу Гартажей и три звезды Крэсси, не говоря о полном собрании застиранных кошачьих тряпок и королевском штандарте, хотя законный обладатель его мирно спал в Речном Замке. Но из множества цветных полотнищ Габриэль видел только одно. Ветер лениво трепыхал полотнище, и фантастический змей словно бы шевелил крыльями. Батар! А у Тагэре от силы две тысячи человек, правда, Ланже неплохая крепость, а привести подмогу из Эльты и Тагэре дело пары дней. Но неужели герцог до сих пор ничего не знает?! А откуда ему знать?! Ведь перемирие… Откуда же они пришли? Наверняка из Эскоты через перевал и дальше Старым трактом… Как же их не заметили? Магия? Лень? Предательство? Или просто несчастливое стечение обстоятельств?
Обен, какой же ты умница, но почему ты не оказался еще умнее?! Почему ты послал его вдогонку за Шарло Тагэре, а не по следам беглого маршала?! Конрад привык бить наверняка, он долго ждал и, похоже, дождался. Как же не вовремя! Ну да еще не вечер. Сейчас главное ускользнуть из лагеря. До Ланже не больше четырех вес, он успеет предупредить. Агнеса, похоже, подошла не раньше вчерашнего вечера, вряд ли они сразу рванутся на приступ. Скорее всего попробуют перехватить герцога в пути. Проклятый, хоть бы Дыня отказалась его принять… От Гийома он отвяжется запросто, подвоха от него не ждут, как же, свой, проверенный, семь лет проверяли, ни разу не солгал.
– Ее Величество примет вас прямо сейчас.
Так. Этого еще не хватало! При всем честном народе, значит, она уже ничего не скрывает и ничего не боится. Это глупость или уверенность? Если с ней Батар, уверенность. Вот уж кого нужно повесить вверх ногами. Мразь злокозненная!
Габриэль картинно рухнул на колени перед королевой, успев заметить, что та немного пополнела, нос у нее красный от мороза, а волосы под шлемом тщательно уложены. Вообще-то, не считая замерзшего носа, королева выглядела неплохо, но лазутчик был слишком пристрастен.
– Сигноры, – ну, конечно, усы растут, говорит басом, так теперь еще и доспехи нацепила, – разрешите представить человека, хранившего нам верность семь лет и не раз рисковавшего жизнью. Сегодня Мы производим его в рыцари и жалуем ему одно из северных баронств. А сейчас он расскажет о последних событиях в Мунте.
Так, шкуру неубитого волка они уже поделили. Значит, он будет арцийским бароном? Всю жизнь мечтал!
– Ваше Величество, эта награда не по мне. Я плебей, и не мне равняться с нобилями. Разрешите мне служить вам так же, как и раньше.
– Встань, Габриэль. – Не иначе начиталась старых хроник, говорит как по-писаному. Иволгу из себя корчит, Дыня перезрелая! – Благородство не всегда сопутствует знатности. – Точно начиталась! Он даже помнит этот свиток. – Ты заслужил титул и владения. Тем более твоя старая служба сегодня кончается. Мы больше не изгнанники, нуждающиеся в услугах лазутчика. Мы покончим с Тагэре. Наш супруг займет свое законное место, мы же будем его неустанно опекать до его кончины. Мы молим Творца и святую Циалу, чтобы они отдалили ее елико возможно.
«Как же, поверил! Ждите. Ты всегда ненавидела Пьера, если кто его и любит, это Шарло…»
– Ваше Величество, тогда позвольте мне первому пойти в бой с вашей лентой на рукаве, – кажется, в таких случаях говорят что-то похожее…
– Вы опоздали, барон Ланже, – милостиво улыбнулась королева, – бой уже идет. Мы ждем лишь знака, чтобы замкнуть кольцо. Но мы не отпускаем вас от своей особы. Пусть свою преданность доказывают молодые, а вы ее уже доказали. – Агнеса протянула ему руку с широким костлявым запястьем, которую никакие перстни и притирания не могли сделать соблазнительной, и мириец, ничего не чувствуя, коснулся ее побледневшими губами. Со стороны это выглядело совершенно верноподданнически, но прознатчик, впервые за двенадцать лет беспорочной службы, не подумал, на кого он похож. С трудом справившись с охватившей его паникой, он отошел на указанное место. Бой идет? С кем? Что там, за лесом? И, Проклятый, сколько же их здесь?!
Но школа барона Обена все же сказалась. Габриэль жадно поглощал сведения, хотя половина из них и казалась раскаленными угольями. К королеве подъезжали гонцы, она говорила с нобилями, подошел маршал Батар, длиннолицый, надменный… Королева, жеманясь, оперлась на его руку. С ними все понятно, будь они прокляты во веки веков. Еще один гонец. От барона Лиффо, если он не ошибается… Они таки выманили Шарло в поле!
Подонки! Мало того, что перемирие нарушили, еще и в цвета Тагэре переоделись. И бога предали, и честь, ну да что им до этого, лишь бы по их вышло! А может, убить Батара? И королеву заодно? Нет, не выйдет. Они в доспехах, а вокруг толпа охранников. Да и не поможет это. Худшее уже случилось. Шарль Тагэре попал в западню, остается надеяться лишь на его меч и на то, что он не растеряется. В конце концов, это его земля. Он ее лучше знает. Только бы он догадался прорываться к лесу.
Сейчас он сцепился с арьергардом, как понял Габриэль. Их тысячи две, детки погибших в Кер-Оноре. Мстители, Проклятый их побери. А Агнеса выжидает, пока появится старик ре Фло. Ей, вернее Батару, нужно, чтоб не ушел никто. Но Мальвани и Филиппа с Тарве они не получат, даже если случится худшее. Габриэль мысленно себя оборвал. Нельзя заранее никого оплакивать. Тем паче Шарло Тагэре. Он всегда был умнее Батара, даже с поправкой на его подлость!

2870 год от В.И.
10-й день месяца Вепря.
Тагэре
Заговорщиков выдал ветер, принесший отдаленный сигнал. Герцог его узнал и усмехнулся, хотя это и была смерть, а может быть, именно поэтому. Они все-таки заманили его в западню, заманили тогда, когда он ожидал этого менее всего. Победители великодушны, они не могли не заключить перемирие, а о том, что Старый Медведь потащит всех в гости, догадался бы любой, кто знал Этьена ре Фло, а Конрад Батар знал. Друг детства, вице-маршал Арции, всю жизнь мечтавший стать первым, но так и оставшийся третьим. Сегодня он станет вторым, если они не вырвутся.
Проклятый, как же все просто. Напасть на разъезд, подождать, пока Шарль очертя голову кинется на выручку, натравить на него родичей погибших в Кер-Оноре, дать увязнуть в бою и замкнуть кольцо. Для мальчишек он – убийца, что им перемирие, заключенное с Агнесой! Они считают себя судьями. Как просто втравить молодость в драку, нужно лишь вовремя шепнуть нужные слова…
Молодостью всегда жертвуют, она тот хворост, который бросают в болото, чтобы перейти через него. И ведь ничего не исправишь. Остается только ждать Этьена. Старик ничего не поймет и с ходу угодит в капкан. Его пропустят, ведь это входит в планы Батара. Погибнуть должны все, не только Тагэре, но и ре Фло и пришедшие с ними нобили. Даже смешной габладор и глава столичного ополчения в своем нелепом шлеме.
Как только Этьен увязнет, ловушка захлопнется и начнется избиение. Но Конрад все же третий, а не первый! Только бы старик прорвался, а дальше не его дело. Шарль Тагэре сумеет вывести своих. И Анри бы сумел, а возможно, и малыш Рауль. А вот Леон с Этьеном слишком рыцари, они смогут лишь красиво умереть. Что ж, будем драться и ждать, ждать и драться, Конрад обязательно кого-то пошлет во Фло, чтобы выманить сюда всех, кого можно и нельзя…
Рыцарь в золоченых дарнийских доспехах горделиво вышел вперед, и Шарло узнал сигну. Золотое дерево на зеленом поле. Барон Лиффо, сын одного из убитых в Кер-Оноре. Надо полагать, вознамерился отплатить убийце своей рукой.
Проклятый, какой дурак! Он же ничего не умеет, ничегошеньки. Шарло легко отвел меч противника в сторону. Следующий удар герцога был бы смертельным, но Тагэре отступил. Парень не понял, что был на волосок от смерти, и опять полез вперед. Отец слишком рано погиб, чтобы обучить сына хоть чему-то, хотя Лиффо, помнится, никогда не был в числе лучших. Опять нарывается, прости господи! Так легко убить, но… Рука не поднимается, зачем ему еще и эта смерть! А барончик еще и вояк своих остановил, своей рукой хочет….великий воитель!
Шарль отбил бездарный выпад. Еще один. И еще! Мальчишка махал мечом, как палкой. Даже хуже. Если с ним ничего не делать, у него рука через десятинку онемеет. Один удар глупее другого. Заговорить с ним? Хотя он вряд ли способен слышать, ишь как распетушился, но не убивать же его. Оглушить, что ли… Попробовал достать снизу, да знает ли он вообще, как это делается?! И еще что-то кричит, сам себя подбадривает. Тагэре перебросил меч в левую и перехватил правой руку юного барона.
– Уймись, парень, и без тебя тошно!
– Убийца, – взвизгнул мальчишка.
В конце концов, в бою все равны. Полез – сам виноват, и все равно… Как же зовут этого осла? Они же с Филиппом одногодки, а этот, кажется, еще и последний в роду. Тагэре с силой отшвырнул от себя юношу. Тот грохнулся на спину и задергал руками и ногами, как пытающаяся перевернуться черепаха. Латы мешали, но ярость и молодость взяли свое. Еще больше освирепев от унижения, барончик бросился вперед, Тагэре, чертыхнувшись, приготовился отбить выпад, но мальчишка поскользнулся и сам насадил себя на меч, который Шарло не успел отвести.

2870 год от В.И.
10-й день месяца Вепря.
Тагэре
Старый Медведь не мудрствовал лукаво. В таких делах все решают внезапность и сила удара. Те, кто заманили Шарло в ловушку, не думали, что к нему подоспеет помощь, да еще так скоро. Даже заслонов со стороны дороги не выставили, одно слово, щенки бесхвостые! Глядя из-под латной рукавицы на кипящий впереди бой, Этьен наспех просчитывал ситуацию. Понятно! Шарло вцепился в холм перед озером, а эти недоноски пытаются его оттуда скинуть. Их больше раза в три, небось уже руки потирают. Ну, сейчас он им задаст! Сначала вызволим Шарло, ну а потом развернемся и покажем этим предателям, где раки зимуют. Оттепель стоит вторую кварту. Загнать мерзавцев на лед, пускай поплавают!
Ре Фло был почти доволен тем, что случилось. Теперь даже Шарль и тот не заикнется о всяких там перемириях и прощениях. Давить, и вся недолга, одна беда – Эдмон! Вспомнив о внуке, Этьен помрачнел. Шарло-то он вытащит, но вот что с мальчишкой?! Если с ним, не приведи святой Эрасти, что-то произошло, он этим пащенкам самолично головы поотворачивает, ну да будем надеяться на лучшее. Не попав в хорошую передрягу, настоящим рыцарем не станешь. Скорей всего Эдмон уже с отцом и Раулем, а те за ним присмотрят.
Оторвав взгляд от свалки, Старый Медведь с удовлетворением оглядел своих молодцев, выстроившихся клином.
– Отец, – Леон уже опустил забрало, – все готово.
– Вижу.
Сердце старого вояки билось сильно и ровно. Не было ни сомнений, ни неуверенности в себе. Впереди еще один бой. Еще одна победа. Не такая впечатляющая, как при Эдане или Тон Нуэрж, но необходимая и, возможно, последняя в этой войне. Этьен ре Фло махнул рукой в стальной рукавице, и клин, состоящий из пяти десятков рыцарей, острием которого были сам Старый Медведь и следующий за ним как пришитый Леон, врезался в строй невесть откуда взявшихся в сердце Тагэре лумэновцев. Знаменитая секира ре Фло взлетела, обрушилась на шлем какого-то незадачливого вояки и вновь поднялась, обагренная первой кровью. Громко и грозно провыли боевые трубы. Противник, застигнутый врасплох, заметался по равнине, но Старый Медведь рвался только к одной цели – невысокому холму, над которым реяло знамя с серебряными нарциссами.

2870 год от В.И.
10-й день месяца Вепря.
Тагэре
Ветер принес зов трубы. Этьен! Сколько понадобится ему, чтоб пробиться? Пол-оры? Не больше. Рука затекла, ну да ничего, продержимся. Шарль уже не смотрел, с кем дерется, было не до жалости. Он убивал как можно проще и быстрее. За спиной слышались шум, вскрики, звуки падения. Может, Рауль и не был великим стратегом, но в здешней своре равного противника ему не находилось. Равных-то не было, но как же их было много! Что ж, Шарло Тагэре, теперь ты знаешь, что чувствует медведь, когда его рвет стая гончих. А это еще что такое? Шарль даже не увидел, а почувствовал кого-то сбоку, молниеносно нанес удар и, даже не оглянувшись на того, кого убил, повернулся еще к двоим.
Трубы Фло запели ближе. Кажется, все случится намного быстрее! Или щенки выдохлись, или им велено пропустить старика ре Фло… Да нет, вряд ли. Батар умен. Он никогда не назовет кошку кошкой. Просто придет на помощь несчастным детям, атакованным армией Тагэре. Ничего, сейчас они развернутся и ударят со всей силы в сторону от дороги. Даже если там засада, тем, в лесу, не успеть замкнуть кольцо. Батар наверняка решил, что они станут добивать нахалов, а не бросятся наутек. Фло не отступают. Тагэре тем более. Но сейчас отступление – это единственный выход. От бешеной собаки можно лишь бежать. Ни Тагэре, ни даже Ланже с ходу не взять. Вряд ли Агнеса собрала больше десяти тысяч, у нее просто денег не найдется, а на обещания клюнет разве что самое отребье.
Шарль продолжал рубить направо и налево, прислушиваясь к приближающемуся лязгу и топоту. Он еще никогда не уступал Лумэнам в битвах, он бы выстоял и сейчас. Вдруг что-то липкое и бестелесное словно спеленало его ноги. Затем холод рванулся вверх, к руке, к сердцу… Шарль Тагэре неуклюже повернулся, открываясь перед противником, еще одним сынком погибшего в Кер-Оноре, и тот возможности не упустил… Это был барон Эж. Сигна – две гончие, бегущие по алому полю…
Так вот как были убиты Жан Фарбье и остальные! Мальчишки ни при чем, хотя те, кто выживут, будут хвастать, что отомстили за отцов. Но Этьен их не выпустит… Несчастные дураки, нарушившие перемирие. У них и жен-то еще нет, а они уже мертвецы. Или вот-вот ими будут.
Боли Шарло не чувствовал, смертельные раны редко болят. И слов, срывающихся с перекошенного рта торжествующего барончика, сразившего самого Шарля Тагэре, он не слышал, хотя и догадывался, что тот кричал. Шарло оставался в полном сознании. Если б рядом были свои, он бы успел сказать то важное, что могло помочь тем, кто оставался, но единственным другом в этом аду был Рауль ре Фло, которого теперь наверняка убьют в спину. Если уже не убили. А враги не поймут, не захотят понять, не позволит глупость и гордость. Им хочется считать себя победителями, а не куклами в руках бледного зла.
Шарль Тагэре Аррой, герцог Эльты, регент Арции и наследник престола, умер молча. Его последняя мысль была не о похоронившей себя в монастыре Соланж и не о семье. Шарло мысленно выкрикнул совсем другое имя, имя, которого в Арции не называли много лет. Умирая, он звал Геро, женщину-кошку, спасшую его в юности. Звал, потому что в последние свои мгновенья увидел наползающее на Арцию зло, от которого уже не мог никого защитить.

Эстель Оскора
Не знаю, что на меня нашло, но я не могла больше здесь оставаться. Солнышко светило, бабочки летали, цветочки пахли, Эрасти сидел, обхватив колени руками, и смотрел в небо, меня же охватило какое-то неистовое бешенство. Я возненавидела и этот сад, и могущественного мага, изображающего из себя раздавленную жабу. Все! Хватит! Я возвращаюсь, и будь что будет, но сначала я выскажу Эрасти все, что думаю.
Он повернулся ко мне без особого желания, но на этот раз мне не было дела до его высоких чувств.

Проклятый
Геро что-то сказала, и он с усилием вернулся в настоящее. Странно, такой он ее не видел. В серых глазах не было ни сочувствия, ни понимания, только ярость и боль.
– Что с тобой? – Он попытался взять ее за руку, но женщина с неожиданной злостью ее отдернула.
– Ничего, кроме того, что я чуть не превратилась в такую же самовлюбленную бестолочь, как и ты!
– Геро…
– Я уже и сама не знаю, сколько лет как Геро. Правда, не знаю, потому что, пока я прыгала вокруг тебя, в мире, который ты поклялся защищать, прошло Проклятый… Тьфу ты… Прошло неизвестно сколько лет. Когда ты соизволишь забыть о своей утрате, в Арции и спасать-то нечего будет.
Он словно бы во сне слушал ее злые, резкие слова и постепенно начинал понимать и то, о чем она говорит, и то, что она права. Во всем права!
– Ах, тебя предал друг! – Лицо Геро было белым от бешенства. – Тебя предала подруга! А ты сам?! Разве ты не предал Ларэна? Не отдай он тебе Кольца, он, может быть, и справился бы с этой тварью из моря. Он понадеялся на тебя, а ты все забыл ради этой… Циалы! Правильно она сделала, что тебя бросила!
– Геро!
– Не хочешь, не слушай. Сад большой. Я за тобой по кустам гоняться не буду. Мне пора возвращаться. Сделаю, что могу. Мне до тебя далеко, но мне не наплевать, что там происходит. Ты думаешь, ты один способен любить? Да что ты знаешь о любви?! Что ты сделал во имя своей любви? Носился с ничтожной бабенкой, во всем ей потакал, хотя мог взнуздать ее, она бы и пикнуть не смела, а потом не дал ей самую главную цацку. И в придачу забыл о том, ради чего ты должен был жить. Пока я тебя не знала, я злилась на Рене, который бросил все и ушел с Залиэлью. Он меня любил и лгал, что вернется, но любовь не превратила его в ничтожество. Он себя не предал, а значит, и меня. Я его любила таким, как он есть, не требовала от него стать другим, но и сама другой не становилась. Я знала, куда и зачем он уходит, и я его не удерживала. Это был его долг. Это была его судьба. А твоя судьба в чем? Сидеть под деревом и рыдать о несбывшемся?! И кто ты после этого?! Скажи мне, кто?! А, что с тобой говорить, – она махнула рукой, – ты не только не маг, ты даже и на человека-то не тянешь. Так, существо без костей… Прощай.
Она повернулась и пошла, почти побежала среди цветущих кустов. Он молча смотрел на качающиеся ветви, сомкнувшиеся за ее спиной, а потом вскочил и бросился следом.

2870 год от В.И.
Ночь с 10-го на 11-й день месяца Вепря.
Арция. Мунт
Анри Мальвани разбудил далекий детский плач. Младенцев в доме не было уже лет восемь, и маршалу сначала подумалось, что ему все приснилось, однако плач продолжался, захлебывающийся и безнадежный. Анри приподнялся на локте, пытаясь понять, какая ора. Камин уж не светился, дрова прогорели до конца. Стояла какая-то особо вязкая тьма, дом спал, спали люди и вещи, рядом тихо дышала Миранда, а со стороны окна неслись и неслись приглушенные двойными зимними рамами прерывистые судорожные звуки. Неужели кому-то пришло в голову в такой холод бросить ребенка прямо на площади Ратуши?! Анри, чтоб не тревожить жену, перескочил через спинку кровати и стремительно, но совершенно бесшумно оделся. Пытаться что-то разглядеть сквозь замерзшее стекло не имело смысла, и маршал, накинув подбитый мехом плащ, вышел на улицу. Лицо обожгло холодом. Вечером шел снег, но теперь облака разошлись. Полнолуние было всего два дня назад, и пустынную площадь заливали потоки серебряного света. Похоже, с той поры, как прекратился снегопад, по пушистому белому ковру не прошел ни один человек.
Анри глядел на окружившее его белое безлюдье и вдруг почувствовал себя бессмертным и бесконечно, невероятно одиноким. Захотелось поднять голову к черному небу и завыть протяжно, по-волчьи, призывая навеки ушедшее, утопая в волнах лунного света, как в омуте. Он не понимал, что с ним происходит, просто сердце, которое так часто называли тигриным, рвалось от дикой, древней боли, не доступной ни людям, ни зверям. На грешную землю маршала вернул новый отчаянный вопль. Не смягченный хаонгскими стеклами, он уже не казался детским криком. Где-то поблизости плакала кошка. Анри облегченно вздохнул, но на звук все же пошел. Нельзя сказать, чтоб маршал Арции был в восторге от мелких родичей своего геральдического покровителя, но, если просят о помощи, спаси, даже если это кошка или воробей, тем паче он все равно проснулся и вышел на мороз.
Мальвани перешел через площадь, обогнул ратушу и оказался на улице Святого Мишеля, дальним концом упиравшейся в Замок Святого Духа, а ближним во дворец Анхеля. Здесь был главный вход в Ратушу, перед которым высилась колонна, увенчанная гербом славного города Мунта . В вышине расправляли заиндевевшие крылья Орел и Ворон, а у подножия колонны сидело несколько кошек – темные хищные тени на белом снегу. Вскинув острые морды к черному, как и они сами, небу, твари тянули свою извечную песню, похожую то на плач, то на издевательства.
Анри с удивлением смотрел на столь неестественное по зиме сборище. Кошачьими песнями в месяце Агнца никого не удивишь, но зимой, да еще после снегопада, когда с ходу промочишь нежные лапки… Внезапно одна морда обернулась к маркизу, затем другая, третья. Звери оставили Коронный Столб и двинулись к гостю, а из их глоток вновь вырвался душераздирающий вопль. Сам не понимая, что делает, маршал Арции присел на корточки и протянул руку, под которой тут же оказалась лоснящаяся спинка, кошки с воплями кружили возле него, задирали морды к луне, припадали передними лапами к снегу и орали что-то безнадежное. Словно оплакивают кого, подумал Анри, не отрывая взгляда от загадочных хищников. Он не заметил, сколько просидел с ними, но луна теперь висела прямо над колонной, и каменный ворон на ее фоне казался живым. Внезапно кошки замолкли, прижав уши, и стремительно кинулись в тень. Кто-то шел к ним, Анри явственно услышал скрип снега. Странное дело, его самого звери не испугались. Мальвани легко поднялся, положив руку на эфес меча, и как раз вовремя, из-за колонны вышла высокая тень в остроконечном капюшоне. Клирик! Или одет как клирик. Но, похоже, один. Что ж, посмотрим, кому еще не спится.
Маршал шагнул вперед, фигура в капюшоне остановилась, словно приглядываясь, а потом двинулась к нему. Проклятый! Не может быть! Епископ Илларион. В такую ночь, один, здесь? Хотя почему бы Его Преподобию не прийти туда же, куда принесло маршала Арции.
– Монсигнор Мальвани… – Так, он его тоже узнал. – Вы? Здесь? В такую пору?
– Так же как и вы, Ваше Преподобие, – поклонился маршал, – впрочем, моему появлению есть весьма прозаическое объяснение. Мне показалось, что я слышу детский плач. Я решил, что к Ратуше подбросили младенца, но, видимо, ошибся. – Анри сам не понял, почему не сказал про кошек. Сейчас Илларион увидит их следы и, смеясь, заметит, что младенец, видимо, был с хвостом и о четырех ногах. Анри глянул вниз и не поверил своим глазам. На снегу были только человеческие следы. Его и епископа.

2870 год от В.И.
11-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Их заперли отдельно от других. Наверное, потому, что они были самой ценной добычей. Эдмон граф Рунский, второй сын герцога Тагэре, старый Этьен ре Фло, его старший сын Леон, несчастный габладор с белым творожистым лицом, глава мунтского ополчения мэтр Жарвье, так и не расставшийся со своим шлемом, и двое нобилей, внук и наследник графа Койлы виконт Иданский и барон Валлок, огромный и грузный, как чинтский бык. Они молчали, частично от усталости и отчаянья, частично потому, что в подвале пригородной харчевни, куда их втолкнули, расположилось полдюжины эскотцев.
Старый Медведь в иссеченных доспехах кое-как пристроил разболевшуюся ногу на кипу веревок и, насупясь, смотрел в угол, где не было ничего, кроме крысиной норы, обитатели которой, похоже, не спешили познакомиться с захватчиками их вотчины. Леон сидел рядом с отцом, и на его резковатом лице не читалось ничего, кроме бесконечной усталости. Габладор пытался молиться, Жарвье Эдмон не видел, его загораживали какие-то бочонки, Иданнэ и Валлок сидели, откинув головы назад, то ли спали, то ли делали вид.
Время шло медленно, пламя стоящих перед стражниками свечей словно бы замерло, Эдмон бездумно следил за желтеньким слабым огоньком. О смерти отца он уже знал, но не верил. Нет, умом он понимал все, но в шестнадцать лет больше доверяют сердцу, а сердце отчаянно противилось самой мысли о том, что герцог мог умереть. В подвале было сыро и холодно, сваленные в кучу вещи в полутьме казались скарбом какого-то сумасшедшего колдуна. В углах пряталась темнота, Эдмон никогда не боялся ночи, но сейчас ему было не по себе, да и холод давал себя знать все сильнее и сильнее.
Если так пойдет и дальше, утром они все будут стучать зубами, пусть и не от страха. Так вот какие они, плен и поражение! Холод, пыль и пустота в душе. Ни отчаянья, ни ярости, ничего, даже страха и того нет. Если так просидеть всю ночь, к утру перестанешь понимать, на каком ты свете. Сколько же времени прошло? Свечка сгорела едва ли на треть. Эскотец в полосатом плаще с ненавистью посмотрел на Эдмона, наверное, тоже замерз. Но сторожей через ору-другую сменят. Может быть, если закрыть глаза, время пойдет быстрее? Эдмон попробовал. Лучше не стало, но он стоически боролся с желанием посмотреть, сколько же осталось от проклятой свечки. Вроде бы такой хватает на ору с четвертью.
Потом раздался какой-то шум, дверь с треском распахнулось, вошли эскотцы и с ними длинный и тощий клирик-никодимианец, похожий со своей тонзурой, обрамленной длинными сероватыми космами, на облетевший одуванчик. Полосатики принялись деловито сгребать к стенке всяческое старье, освобождая место. Затем втащили плетенный из ивняка стул. Клирик немедленно уселся, торопливо раскрыл потрепанную Книгу Книг и уткнулся в нее унылым грушевидным носом. Вряд ли в скачущей полутьме он мог разобрать хоть слово, скорее всего просто прятал взгляд. Один из стражников, рыжий румяный детина лет тридцати, случайно попавшийся на глаза Эдмону, торопливо отвернулся. Наверное, это что-то значило, но странная летаргия, охватившая юношу после боя, помешала ему задуматься и о том, что тут делает клирик, и зачем разгребли вековой хлам. На лестнице опять зашумели, и Эдмон почти с раздражением посмотрел на входящих.
Это были эскотские латники, тащившие чье-то неподвижное тело, которое они почти бросили на грязный пол и тут же вернулись за вторым. Так вот зачем понадобился клирик, невиданная роскошь после учиненной бойни! Эскотцы, освободившись от своей ноши, торопливо вышли. Последний обернулся, воткнул в груду мусора факел и захлопнул тяжелую дверь. Клирик, не поднимая глаз, шевелил губами. Молился. Стражники, словно съежившиеся, совсем вжались в стену. Было так тихо, что шевельнулись обитатели крысиной норы.
Эдмон понимал, что нужно встать и подойти к убитым, но продолжал неподвижно сидеть на своем бочонке, и, похоже, не он один. Первым опомнился Иданнэ. Стройный и гибкий, как все в этом роду, он, несмотря на мучившую его рану, грациозно поднялся со своего непрезентабельного седалища и подошел к распростертым на полу телам. Эдмон видел, как виконт молча встал на колени и попытался положить руки мертвеца вдоль тела, как того требовал обряд. Словно проснувшийся, клирик вскочил и принялся бестолково помогать.
– Эдмон, – голос Старого Медведя доносился словно бы издалека, – это они?
Юноша покорно встал и подошел. Иданнэ и клирик отодвинулись, освобождая место. Первым лежал Рауль, чуть дальше – отец. На его лице застыло то непроницаемое выражение, которое чужому показалось бы высокомерным. Убийцы наверняка видели в нем гордость и вызов. Что ж, это хорошо, пусть запомнят его непобежденным, но Эдмон прекрасно знал, что это маска. Маска, которая надевалась, когда отец узнавал что-то особенно неприятное. Конечно, он не боялся, хоть и понимал, что его ждет, что их всех ждет…
Эдмон не мог отвести взгляда от слегка нахмуренных темных бровей, от золотистых прядок, падавших на лоб. Ран и синяков на лице не было, единственная рана от меча барона Эжа была в груди. Эдмон слышал, что говорили эскотцы. Он вырос на севере и понимал их грубое наречие. Никто из них не верил, что барончик победил Тагэре в честном бою. Суеверные по натуре, полосатики предполагали какую-то колдовскую каверзу, возможно, так оно и было.
Юноша вздохнул. Как бы то ни было, отец уже мертв, и погиб он сражаясь. Им же еще предстоит умереть. Агнеса озаботилась предупредить их о завтрашней казни. Видимо, чтобы сломать. Для того же сюда принесли и тела отца и Рауля, рядом с которыми сейчас сидят Этьен и Леон. Таков обычай. Ночь рядом с покойным проводят лишь самые близкие, правда, проводить их самих, похоже, будет некому. Казнь и плен – самое страшное, что может произойти с человеком. Эдмону хотелось верить, что он выдержит, но ему было страшно. Очень страшно. В бою, когда рядом, словно призраки, мелькают люди и лошади, кто-то кричит, кто-то ругается, кто-то и вовсе орет какую-то дикую песню, все иначе. Но пройти со связанными руками сквозь строй торжествующих врагов, выслушать то, что они называют приговором, присутствовать при собственном отпевании, а затем ждать, когда дойдет очередь и до тебя… Только бы не сломаться!
Чем же их убьют, мечом или топором? Свяжут? Как же это унизительно! А если нет? Хватит ли у него мужества ждать смерти с открытыми глазами и свободными руками и не уподобиться пойманному кролику или петуху, который бьется в руках у кухарки. Спастись нельзя. Броситься на палача, вырвать оружие, попробовать убить Батара? Не выйдет.
Отец или Рауль, те еще могли бы попытаться, а его остановит первый воин, и будет это выглядеть просто жалко и смешно. Не отвагой, а трусостью. Если бы еще дед, Леон и виконт не были ранены. А так только он, из-за которого все и произошло, не получил ни одной царапины. Как в насмешку. В носу подозрительно защипало. Этого еще не хватало! Только бы не завтра! Выдержать несколько ор. А потом все. Конец. Он не знал, что такое смерть, но умирать не хотел. Отчаянно, по-детски, хоть и понимал, что это неизбежно.
Раньше, в своих мечтах он иногда пытался представить себя на месте отца. Как он говорит «нет» на эшафоте, как скачет в бой с мечом, как отбивается один от десятка на узкой лесной тропе. Но он не хотел, чтобы мечты воплотились таким страшным образом! Не хотел и не хочет! Неужели все? Дед спокоен, и Леон тоже. Зато габладор буквально повис на бедном клирике. Этот точно будет кричать и просить помилования. Он уже обвинил во всем деда, словно его кто-то заставлял ехать во Фло. Эдмон вновь посмотрел на отца. Если бы тот не погиб, он бы что-нибудь придумал. Но герцог Тагэре уже никого и никогда не спасет.
Хорошо, что Филипп не поехал с ними, Филипп и Рауль в Гаэльзе, там их не достанут, да и матушка, будем надеяться, в безопасности. И Жоффруа с Сандером. Братишке теперь будет еще хуже, он плохо сходится с людьми, но они дружили, хоть он и старше на восемь лет. Если есть какая-то справедливость, пусть те годы, которые не дожил он, доживет Сандер. Если бы еще он мог отдать ему свое здоровье и избавить от горба! Почему мы, уходя, не может оставить то, чем владеем, самым дорогим? И все же как это, умирать? Что чувствовал отец? Дед сказал, что и он, и Рауль умерли сразу и что от таких ран не мучаются. Похоже, он считает, что герцог бросился на меч врага сам, понимая, что спасения нет, и не желая сдаваться, но Эдмон отчего-то думает, что Старый Медведь ошибается.
Юноша продолжал смотреть перед собой, постепенно проваливаясь в серебристый туман. Юность и усталость брали свое. Эдмон не думал, что заснет, но все-таки заснул.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:21 | Сообщение # 24

Маг

2870 год от В.И.
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Вепря.
Эр-Атэв. Эр-Гидал
Последние полтора года это могло случиться в любое мгновенье, Иоанн знал о болезни владыки больше, чем кто бы то ни было, и все равно почувствовал себя ужасно одиноким. Смерть Никодима окончательно отделяла его от всех остальных. С настоятелем он мог говорить о доверенной ему тайне, теперь он остался один. Потом он, так же, как некогда покойный владыка, присмотрит кого-то более молодого и сильного, кто будет в состоянии нести это знание. Если только встречать предсказанные времена не выпадет именно ему, Иоанну, с нынешней ночи настоятелю обители Святого Эрасти Гидалского.
Завтра владыку Никодима с должными почестями упокоят на монастырском кладбище, а ему предстоит путешествие в Эр-Иссар. Так уж повелось, что наследники калифа Майхуба и святого Иоахиммиуса обмениваются клятвами. Если умрет Усман, его преемник прискачет в пустыню Гидал, дабы преклонить колени перед Вечноцветущим Посохом, когда же смерть посещает обитель, новый настоятель именем святого Эрасти клянется соблюдать договор потомку Майхуба Великого, держа в руках его саблю.
Общая тайна связала закоренелых язычников и эрастианских клириков, тайна, важнее которой нет и не может быть в Благодатных землях, ибо он, Иоанн, почитает таковыми все земли, населенные людьми.
Гидалская обитель не подчинилась решению Великого конклава, когда Архипастырь Марциал отлучил и проклял всех, не принадлежащих Церкви Единой и Единственной. Тогда в Эр-Гидал прибыл легат Архипастыря и потребовал у братии покинуть пустыню и вернуть реликвию Иоахиммиуса в Кантиску, но владыка Арсений ответил, что воля и клятва святого Иоахиммиуса для обители превыше решения князей Церкви. Арсению пригрозили отлучением, но настоятель выстоял, и посланец Марциала уехал ни с чем, если не считать полудюжины монахов, побоявшихся покинуть лоно Церкви Единой и Единственной. Кто знает, привел бы Архипастырь угрозу в жизнь или же нет, но вмешался калиф. Владыка атэвов недвусмысленно дал понять хансирским властителям, что любые враждебные действия против обители калифат воспримет как объявление войны.
Ни Ифрана, ни Оргонда, ни Арция не стремились к схватке с атэвами, и обитель оставили в покое. Трижды предпринимали попытки вернуть реликвию в Кантиску, и трижды настоятели отвечали отказом. Паломники по-прежнему пересекают море, дабы узреть Вечноцветущий Посох и облобызать икону святого Эрасти Гидалского, столь непохожую на прочие его изображения. Возможно, придется говорить с легатом Архипастыря и ему. И он тоже скажет «нет», так как знает: Посох не единственная реликвия, доверенная обители, и то, что хранится в заветном тайнике, не должно вернуться в Арцию раньше назначенного времени.
Иоанн вздохнул. Он не хотел и не искал такой судьбы, когда в поисках истинной веры пришел сюда, но он пронесет свою ношу столько, сколько сможет. Никодим не исключал, что предсказанное Эриком случится уже на его, Иоанна, веку, значит, нужно быть готовым, знать бы еще к чему. Владыка распахнул окно, и прохладный влажный ветер освежил разгоряченное лицо. Зима в Атэве, как ранняя осень в его родной Пантане. Увидит ли он ее хоть когда-нибудь? Вряд ли, разве что ему выпадет все же встречать Вернувшихся. Подумать только, ведь когда-то и он считал Эстель Оскору опасностью, а Рене Сгинувшего распутником и еретиком. Правда, святой Циале он не молился никогда, а святые сестры… Именно благодаря одной из них в душу Иоанна и заползло сомнение, в конце концов приведшее его сюда.
Владыка Иоанн, настоятель обители Святого Эрасти Гидалского, стоял у окна и слушал влажный зимний ветер. Он не хотел битвы, но и не боялся ее.

Песня гор
Огромная луна касалась вершин заснеженных елей. Таких высоких он не видел даже в эскотских горах. Далеко внизу бесновался не смиренный зимой поток, а дальше виднелась череда гор. Неужели он все-таки уснул?! Уснул в свою последнюю ночь у гроба отца?! Или, наоборот, кошмарным сном были проигранная битва, плен, гибель близких, а явью эти невозмутимые горы, несущаяся среди ледяных наплывов река, синие тени на опаловом снегу… Он был жив и свободен, и он был совершенно один. Где-то далеко завыл волк, качнулась ветка, в лунных лучах бриллиантовой пылью взметнулось и опало снежное облачко. Эдмон зачем-то коснулся шершавого холодного ствола, затем поднес пальцы к глазам. Он не понимал, как оказался здесь, но ему было удивительно спокойно.
Прямо по краю заснеженного обрыва вилась тропинка, и юноша медленно пошел по ней, вдыхая пьянящий морозный воздух. Волки продолжали свою песню, под ногами поскрипывал снег, шумела река, и эти звуки складывались в мелодию, отрешенную и прекрасную, как сама зима. Песня гор становилась все громче и отчетливей, словно за стеной заиндевевших стволов кто-то перебирал серебряные струны. Это было бы похоже на гитару, но вряд ли родился менестрель, способный так сыграть.
Теперь Эдмон не сомневался, что спит, и мучительно не хотел просыпаться. Тропинка резко свернула в сторону, уводя от пропасти, и юноша вышел на поляну, посреди которой плясал костер. Оранжевое пламя лизало сухие еловые ветви, бросая теплые отблески на человека с гитарой. Тагэре затаил дыхание, опасаясь прервать песню, но тот, у костра, его все-таки услышал и прижал струны ладонью, обрывая мелодию.
– Я рад, что ты пришел, Эдмон, подходи и садись.
Голос незнакомца негромкий, но звонкий, казалось, вбирал в себя все мелодии этой безумной ночи. Юноша не мог ни удивляться, ни противиться обаянию странного гитариста, знавшего его имя. А тот ждал, глядя прямо в душу огромными синими глазами. Эдмон видел подобные лица на старых фресках, изображавших святых и вестников , но ночной гитарист не походил ни на первых, ни на вторых. Он был одет как арцийский воин, но у его пояса висел легкий меч, подобного которому не создали бы даже атэвы. Эдмон молча сел напротив, не решаясь заговорить.
– Ты хочешь спросить о многом, – улыбнулся незнакомец, – и в первую очередь, кто я, снюсь я тебе или нет и откуда я тебя знаю.
– И еще, что с нами случилось на самом деле.
– А разве ты не помнишь?
– Значит, все правда. Отец мертв, утром меня казнят, а это мой последний сон.
– Это так и не так. – Тонкие пальцы коснулись руки Эдмона, и тот почувствовал их живое тепло. – Смерти нет, это просто злая выдумка, дружок. Есть Вечность, есть миры, по которым мы блуждаем, выполняя предназначенное. Завтра ты покинешь один из них, только и всего. Для тех, кто останется, ты уйдешь навсегда. Они это назовут смертью, но ты о них даже не вспомнишь…
– Но это не так, – Эдмон умоляюще взглянул в совершенное лицо, – это не может быть так. Я люблю Тарру, я… Отец не мог все и всех забыть и уйти. И я не смогу. И что будет без него с Арцией и с Сандером…
– Вот ты какой, Эдмон Тагэре, – гитарист вздохнул, – жаль, что мы ошиблись, решив, что старик имел в виду тебя. Что ж, если любишь, то вечно пребудешь с этим миром и в этом мире. Обещаю тебе, что я не оставлю твоего брата, а мы не оставим Арцию.
– Мы?
– Да, мы. Твой отец сделал то, что мог, и большего бы не сделал никто. А теперь начинается наша песня. Не оплакивай его, у него была красивая жизнь, а смерть его искупила чужое зло.
– Я не понимаю, монсигнор.
– Называй меня Рамиэрль.
– Ты… Ты не святой, но ты и не человек.
– Да, не человек, но в тебе есть капля той же крови, что и во мне. Потому я и говорю с тобой в этом месте. Ничего не бойся. Ты выдержишь.
– Рамиэрль, во имя Эрасти, о каком зле ты говоришь? Что с отцом? Могу я с ним хотя бы проститься? Он умер или нет? И откуда ты знаешь, что я выдержу? Я… Я не хочу умирать… Я боюсь испугаться.
– Ты выдержишь, Эдмон. – Рамиэрль отложил гитару и гибким движением опустился у ног юноши, взяв его ладони в свои и глядя ему в глаза. – Я помогу тебе, но ты и так бы выдержал. Я чувствую это. Ты догонишь отца, вы еще вернетесь в Арцию. Иными, в иное время и тогда, когда это будет нужнее всего. А теперь должны спеть другие. Те, кто останется.
Верь мне, и все будет хорошо. Все встретятся и будут счастливы. Клянусь Звездным Лебедем. Завтра я буду с тобой, ты этого не почувствуешь, наш разговор для тебя станет сном, но я буду рядом. И не будет ни боли, ни страха. В наших жилах течет Кровь Звезд, я не могу тебе солгать. Ты мне веришь, Эдмон Тагэре?
– Верю.

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Навязчивый рев труб ворвался в предутренний сон, к счастью, не самый приятный. Люсьен Крэсси предпочел бы его не видеть, хоть и пробуждение было довольно мерзким. И не потому, что левый бок, по которому вчера кто-то здорово врезал, припух и посинел, а выпитая фронтерская царка явно была не из лучших. Похмелье и боль воин переживет. Не было чувства победы. Отомстив Тагэре таким образом, они оказались ничем не лучше покойного герцога, хладнокровно перебившего пленных. Даже хуже, так как Тагэре не нарушал освященного Церковью перемирия.
Святой Эрасти, как же они вчера дрались! Если б не численный перевес и растерянность и отчаянье, вызванные гибелью вождей, Агнеса вряд ли бы победила. Интересно, что она затеяла? Эскотцы болтали, что она собирается казнить пленников, ну да это вряд ли. Старик и мальчишка без Шарля ничего не решают, тем паче старший сын герцога жив и свободен, равно как и внук Старого Медведя, да и деньги, чтобы расплатиться с эскотцами, где-то нужно брать, а за Этьена и Рауля заплатят немало.
Проклятый бок! И проклятые фронтерцы со своим зельем, вот уж воистину дурной народишко, только и умеют, что продавать да продаваться, а как речь доходит до чего дельного, так и нет их. Эскотцы, те хоть свои деньги отрабатывают честно, а «усатые» хороши только вшестером сзади на одного. Как вчера. Крэсси поморщился. Вот что не давало ему покоя. Вчерашний бой не был боем! Это было убийство. За братьев он, может, и отплатил, но сам замарался. Те же самые Фло и Тагэре теперь имеют право мстить ему. Как убийце, не как воину. Выходит, арцийские нобили так и будут истреблять друг друга из-за угла, на радость Жозефу и Джакомо?
Люсьен кое-как прицарапал всклокоченную шевелюру и провел рукой по щеке. Бриться или ну его? Все равно вечером в поход. Чем скорее взять Мунт, тем лучше. А еще Мальвани с Тарве… Этих со счетов не сбросишь, тут драться придется всерьез. Последнее немного подняло настроение, вчера они отплатили за Кер-Оноре, но чья возьмет, все же решится в честном бою. Барон вздохнул во всю свою немалую грудь и поморщился от боли, да, панцирь надевать и думать нечего. Дай бог стеганую нижнюю куртку натянуть. Ну да до свадьбы заживет.
Хлопнула дверь. Кого это принесло, хоть бы не от маршала! Батар не на шутку бесил Крэсси. Его ночное появление у Агнесы, перешептывания, значительное холеное лицо… Говорят, он начинал с Тагэре и ре Фло, а Тагэре его попросил из маршалов, вот он и переметнулся. Пошлятина какая…
– Люсьен…
Слава Эрасти, это Эжен. Граф мог бы и поменьше щеголять своими тряпками и манерами, но в целом был очень славным парнем. По крайней мере, вел себя с Люсьеном и другими подчиненными ему нобилями не как начальник, а как почти приятель. Впрочем, веди он себя иначе, и его, и Агнесу послали бы к Проклятому. Они пришли отомстить убийце, а не сажать на трон кошачьего сына.
Эжен Гартаж, как всегда, был одет с иголочки и чисто выбрит, но что-то в его бледном и бесстрастном лице настораживало. Что-то было не так! Гартаж посмотрел на Люсьена невидящими глазами, а потом, не поздоровавшись, что было немыслимо, выпалил:
– Крэсси, вы вчера пили царку с фронтерцами…
– Да.
– Вы выпили все?
– Нет, – удивился Крэсси, – ее много не выпьешь.
– Я буду вам весьма признателен за угощение.
– Да, пожалуйста, – пожал плечами Люсьен, – наливайте да пейте. Только я не припомню, чтобы вы с утра пили, тем более такую похабень.
– А я не припомню такого похабного утра, дорогой барон, – попытался изобразить улыбку Гартаж. – Я только что пытался говорить с маршалом, но он не пожелал меня принять.
– Вы имели в виду поход на Мунт? Надо бы поторопиться…
– Нет, Люсьен, я имел в виду казнь…

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Эдмон старался смотреть только вперед и слегка вверх, хотя мучительно хотелось оглянуться и рассмотреть тех, кто сзади. Спереди мир загораживала спина Старого Медведя, по бокам шли эскотцы в полосатых плащах и глупых плоских шапочках.
Страшно Эдмону не было, куда-то делись и боль, и отчаянье. Как ни странно, он даже выспался. Юноше было стыдно, что он умудрился уснуть у тела отца, он не помнил, как это случилось, но он уснул и, кажется, видел во сне что-то очень хорошее. По крайней мере, он пришел в себя со странным ощущением покоя и уверенности в себе и в том, что он выдержит. Он сын Шарля Тагэре, и он покажет, что это значит. А вот о товарищах по несчастью он беспокоился.
Дед и Леон едва держались на ногах, а по тому, с каким шумом Старый Медведь выдыхал воздух, юноша понял, что тот на грани срыва. Габладор озирался безумными глазами и трясся всем телом, пытаясь объяснить облезлому клирику, что ни в чем не виноват и хочет говорить с Ее Величеством. Нобили молчали, но смешной толстый мэтр Жанвье не выдержал и велел трусу заткнуться, пригрозив рассказать, что из всех пленных именно габладор больше всех кричал и о «Святом Духе», и об «ифранской дыне». Габладор перестал выть. Ору или две не происходило ничего, если не считать принесенного эскотцами завтрака, к которому никто не притронулся. Потом кто-то из сторожей, переглянувшись со своими товарищами, поставил на перевернутый бочонок флягу, барон Валлок выпил прямо из горлышка и протянул мэтру Жанвье. Они молча передавали флягу по кругу, последним был он, Эдмон, принявший ее из рук Старого Медведя. Юноша отхлебнул пахнувшего можжевельником напитка, у него перехватило дыхание, но он все же проглотил, даже не закашлявшись, и вернул флягу владельцу, который поклонился ему и тоже выпил.
Наверное, нужно было что-то сказать, но тут распахнулась дверь, и вошел младший брат Жана Фарбье и с ним еще один клирик, похожий на испуганного хомяка. Им предложили приготовиться к исповеди, но Иданнэ сказал, что святой Эрасти его поймет без посредников. Дед и Леон угрюмо кивнули, а потом Эдмон услышал свой голос, говоривший, что убитых в спину не исповедуют. И все равно пришлось ждать, пока оба священника, толстый и тонкий, выслушают Жарвье и габладора и прочитают молитвы. Эдмон не сразу понял, что их заставили присутствовать на собственной панихиде, но отчего-то это его не испугало и даже не взволновало. Юноша, не отрываясь, смотрел на лицо отца и словно бы слышал его голос. «Что бы ни случилось, не опускай головы. Ты сам себе самый строгий судья. Если ты себя не осуждаешь, тебя не осудит никто». Потом наступило время причащаться, Эдмон получил свой глоток красного атэвского, и их наконец вывели на улицу.
Отчего-то ему казалось, что все еще ночь, но уже давно рассвело, хотя день и был серый. Заревели трубы, и ударил барабан, пленников провели через лагерь к площадке между кое-как обитым красным сукном возвышением, где толпились люди в нарядных плащах и доспехах, и эшафотом, отличавшимся от почетного помоста лишь отсутствием обивки и плахой, у которой стояли два человека в масках. Габладор жалко хрюкнул, и Жарвье усталым голосом вновь посоветовал ему заткнуться. Эскотцы отступили к краю площадки, и Эдмон встал в первом ряду, плечом к плечу с дедом и Леоном. Смотреть в пол или оглядываться он не собирался, оставалось смотреть вперед. И Эдмон Тагэре посмотрел.
Перед ним стоял разряженный в красное и желтое мальчик. Малышу было лет восемь, он был худенький и нескладный, как кузнечик, и ему было очень страшно. Эдмон, сам не понимая, что делает, ободряюще улыбнулся, вызвав в ответ робкую, удивленную улыбку. Мальчик даже чуть подался вперед, но потом вздрогнул и оглянулся. Эдмон невольно проследил за ним взглядом и увидел носатую даму в красном. Агнеса! А мальчишка, стало быть, принц Гаэльзский! Ифранка что-то шепнула сыну, тот скривился, собираясь заплакать, но сдержался и только часто-часто захлопал ресницами. Эдмон вспомнил, что сын Агнесы всего на полгода младше Сандера, но того в последний раз видели плачущим года четыре назад, у принца же глаза, похоже, вечно на мокром месте. Королева властно, хоть и несильно подтолкнула мальчика вперед. Тот послушно прошел шага три и остановился, вытянув руки по бокам и набирая в грудь воздуха, словно собираясь прочитать сонет о Звездном Древе . Затем угловатым заученным жестом выставил вперед руку, срывающимся голосом произнес «в-вы„, остановился, еще раз прошептал «вы“ и внезапно залился воющим, истеричным плачем.

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Зачем, ну зачем она это творит! Маршал Батар с тоской глядел в спину королеве. Агнеса пыталась заставить воющего сына произнести приговор. Дура! Причем дура безнадежная! Воистину, нет ничего хуже короны на бабьей голове. Место бабы куриное. Как только начнет смотреть орлицей, нужно сворачивать шею без всякой жалости, иначе всем худо станет. Он выиграл для нее сражение, уничтожил самого главного и самого страшного врага, теперь следовало развить и закрепить успех, а она что удумала! Месть – это, конечно, хорошо, но в свое время. Завтра с ними не будет половины союзников-арцийцев, а северяне, и так обожавшие своего герцога, сделают из него второго Эрасти. Народу можно показывать лишь сломленного врага, жалкого, мерзкого, униженного и унижающегося. Только тогда казнь пойдет на пользу победителям, а кто скажет, что Старый Медведь или этот белобрысый мальчишка сломлены?!
И потом, потерять три дня? Да какое там три, четыре. После казни все налижутся и завтра раньше полудня глаз не разлепят. Он и сам бы дорого дал, чтобы ничего не видеть, а подлая ифранка вытащила его вперед. Теперь в глазах армии он такой же убийца и клятвопреступник, как и эта волосатая баба, с которой еще придется провести ночь. Без этого нельзя, иначе она вовсе от рук отобьется. Придется напиться, потому что дотронуться до нее на трезвую голову он теперь не сможет…
То есть выступят они не раньше послезавтрашнего утра, время в любом случае будет упущено. И еще вопрос, отважится ли Жозеф зимой ударить по Арции. Мальвани не поехал с Шарлем, как он, Батар, на это надеялся. Удар был хорош, но Анри и сын Леона уцелели. И Филипп Тагэре, из которого начнут лепить короля сразу же, как узнают об эльтской резне.
Ведь говорил же он этой, прости господи, королеве, что нужно немедленно идти на Мунт. Пока там пьют и празднуют и не ждут подвоха. Город нельзя защищать, его даже Анри не оборонит, а если одновременно двинутся Джакомо и Жозеф, победа обеспечена. Другое дело, что за помощь придется платить, но Арция все еще велика, куда больше, чем нужно для спокойной жизни. Пускай Жозеф и фронтерцы возятся с бунтовщиками из Эстре, а Джакомо с северянами, Лумэнихе и ее маршалу хватит и Средней Арции. Проклятый, только бы не показать, как она ему противна с этими своими красными тряпками! А мальчишка опять ревет… Похоже, это надолго. Она еще и смешной себя выставляет.
Что же теперь делать? Остановиться нельзя. Слабость. Продолжать? Да, и быстрее! Без приговоров и барабанного боя по законам военного времени, как он и предлагал, когда понял, что отговорить жаждущую крови ведьму от казни не удастся. Он язык сломал, убеждая ее оставить в живых хотя бы Эдмона и старика Фло. Как заложников. В такой войне никогда нельзя забывать о собственной безопасности, особенно если придется схлестнуться с Мальвани. Джакомо и фронтерцы обещали подмогу, если им удастся задуманное. Оно удалось, хоть и не совсем. Что ж, будем искать в плохом хорошее. Неожиданности скорее всего не будет, но, может быть, Анри и Рауль потеряют голову, узнав, что произошло. Когда погиб маршал Сезар, его сын с пятью сотнями бросился на целую армию, если б не Тагэре, Анри бы уже не было. Сейчас Мальвани старше на двадцать лет, но люди с годами меняются меньше, чем кажется. Анри нужно вывести из себя, чтобы он наделал глупостей, так что эта ведьма, возможно, не так уж и не права со своей местью. Остается утешаться этим, так как унять ифранскую дурищу невозможно.

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Агнеса в первый раз была довольна, что Пьер остался в Мунте. Окажись этот дурак здесь, он бросился бы со всеми обниматься, а Эдмон в придачу так похож на отца, да и сам герцог… Можно было только догадываться, что устроит король, увидев голову своего драгоценного Шарло. После этого изображать, что все сделано по приказу и во имя спасения Его Величества, было бы невозможно. Ей казалось, что она все продумала. Филипп всегда был таким послушным. Она давно заставляла его заучивать нужные слова и произносить по ее знаку. Конечно, он еще ни разу не бывал на поле битвы и не видел убитых. Тут она не рассчитала, сын боялся крови, порезав руку, он падал в обморок. И еще этот Тагэре… Надо же такому случиться! Проклятая семейка, они всех с ума сводят.
Когда Эдмон улыбнулся Филиппу, тот чуть не бросился к нему, она едва успела его удержать. Как бы Филипп ни был мал, он все же понимал, что должен сказать что-то нехорошее тем людям, которые стоят перед ним. И он не хотел этого делать. Агнеса это поняла совершенно четко, и это повергло ее в ту самую дикую ярость, которая однажды так испугала Жана Фарбье. Королева чувствовала, что еще немного, и она сорвется при всех этих вооруженных мужчинах, которые должны добыть корону для ее сына, а вернее, для нее.
Чем она хуже королевы Гортензии, к слову сказать, ее соотечественницы, избавившейся от своего никчемного супруга? Правда, золотоволосую Тену называли не ифранской дыней, а оргондской иволгой, ей сочувствовали, за ней шел цвет рыцарства, но не в этом суть. Двенадцать лет трон Арции занимала чужеземка, правящая от имени малолетнего сына. Значит, сможет и она! Она не повторит прежних ошибок, ей не нужны ни друзья, ни возлюбленные, а только подданные. Ей не нужна армия, набранная из арцийцев, во главе с очередным Мальвани или Фло, куда удобнее наемники, а чем с ними расплатиться, найдется. После сегодняшней казни многие земли останутся без хозяев, а их семьи, как семьи изменников, по коронному праву лишаются наследства. Она подарит эти земли тем, кто ей верен, и эскотским вождям и, опираясь на них, приведет страну к покорности, но сначала нужно покончить с этим.
Святая Циала, но что же такое творится с Филиппом?!

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Мальчонка продолжал реветь, несмотря на все угрозы матери. Совсем хлюпик, не знай Старый Медведь, чей он сын, можно было б согласиться, что это Пьерово отродье, только хомяка в кармане недостает. Этьен судорожно сжал кулаки за спиной. Главное, не подать виду, как ему плохо и, Проклятый побери, страшно, потому что всегда страшно умирать побежденным. Зачем, ну зачем его понесло во Фло, да и других за собой потянул! Если б не его фанаберия, все бы были в Мунте и были живы. Он, как медведь, ухнул с головой в вырытую для него яму и утянул туда же самых дорогих. Оба сына, Шарло и Эдмон…
Прости, святая Циала, но он любит второго сына Шарло сильнее, чем старшего, потому и настоял на его поездке. А малыш держится молодцом. Сам-то он чуть в голос не взвыл, увидев Шарло и Рауля, но те хотя бы погибли в бою, их уже не опозоришь. Проклятье, как же нога болит. Не хватало, чтоб его, Этьена ре Фло, волокли на эшафот, как какого-то кабана, а самому ему, похоже, не взобраться, да еще со связанными руками.
Только бы Анри после всего не потерял голову, тогда он справится и с Батаром, и с Жозефом, и с этой сукой. Эста с малышами в безопасности, она не покинет замок, а его не возьмешь и за год, да и нету у ифранки этого года. Филипп с Раулем… Будем надеяться на лучшее, у старшего внука голова на плечах есть, а вот у него скоро не будет. Вообще-то семь десятков не так уж и мало, да и жизнь, в общем-то, удалась, но умирать от руки этих уродов, почти добившись заветной цели…
Проклятая нога, как бы рана не открылась. Этого еще не хватало, а стерва-то своего хомячонка вроде успокоила. Неужто она его и дальше будет трясти! Увела бы, право слово, и так всем ясно, что он, как папагалло заморский, чужие слова повторяет. Да и то не по делу. Нет, не уводит.
С закипающей яростью Этьен ре Фло воззрился на худенького, разодетого в пух и прах мальчонку, в диадеме из золотых нарциссов на тоненьких мышиного цвета волосиках. Лицо мальчика покрывали красные пятна, нос и глаза распухли, он судорожно, по-лягушачьи раскрывал рот, силясь что-то сказать. Это было бы смешно, если бы после его слов пять десятков человек не должны были расстаться с жизнью.
Принц Гаэльзский наконец собрался с силами и пискнул: «Тагэре – это бешедые с… пс… Тагэре – это бешеддые… СПЫ» – и замолчал, озираясь, как затравленный крольчонок. И тут Старый Медведь не выдержал и голосом, от которого по-прежнему приседали кони, рявкнул: «Не вали свои грехи на ребенка… ифранская». На плечо старику легла чья-то рука. Эдмон! Выходит, он освободился?! Внук что-то прошептал, похоже, просил успокоиться, но Этьен уже не владел собой. К ним уже бежали воины в полосатом, и Старый Медведь с ревом: «Смотрите, черти, как умирают ре Фло» – рванулся вперед.

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Эдмон не мог видеть лица деда, так как стоял сзади, но хорошо себе его представлял. Старый Медведь, даже связанный, даже безоружный, все равно был страшен. Когда дед злился, выдержать его взгляд могли лишь отец и Рауль. Агнесе и Батару это явно было не дано. Королева опустила глаза, Батар отвернулся. На мгновение все стихло, над эльтской долиной повисла жуткая тишина. Затем ифранка сжала кулаки и провизжала какой-то приказ. Арцийцы замешкались, но с десяток эскотцев рванулись к деду. И тут Эдмона словно бы что-то толкнуло в спину. Он прыгнул вперед, и «полосатые» растерянно остановились, чуть не налетев на юношу, не зная, кого хватать первым. А Эдмон обернулся к деду и коснулся его плеча: «Прости, но право Тагэре умирать первыми!»
Дед шумно втянул в себя воздух, и в его глазах, Эдмон мог поклясться, сверкнула неистовая гордость и благодарность, а второй сын Шарля Тагэре пошел прямо на эскотцев, и те расступились, давая дорогу. Юноша так и не понял, когда и каким образом он освободил руки, но веревок не было. Отступили и боль, и усталость. Его захватила и понесла какая-то странная сила. Это было дико, невероятно, нелепо, но он словно бы командовал собственной казнью. С гордо поднятой головой Эдмон шел мимо угрюмых арцийцев и оторопелых эскотцев, даже не глядя на них, шел так, словно бы их и вовсе не было.
Он не заметил, как дед тяжело бухнулся на больное колено, как рыцарь, приветствующий своего сюзерена, и как его примеру последовали все пленные, держащиеся на ногах, и даже кое-кто из лумэновцев. Преклонение перед кровью истинных Волингов было сильнее и вражды, и боязни. То, что Эдмон Тагэре, граф Рунский сейчас умрет, знали все, но никому бы сейчас не пришло в голову назвать его пленником или побежденным. Да и сам он об этом не думал. Эдмон не замечал ни палачей в масках, ни Батара, ни королевы, разве что ее несчастного сына, а на высокий эшафот поднялся легко и грациозно, как на крыльях, даже ни разу не поскользнувшись на узких влажных ступенях. Ему не было страшно, наоборот, все его существо затопили радость и уверенность в будущей победе, которая вырастет из поражения, и в том, что смерти, собственно говоря, и нет, а есть лишь дверь в иные миры, сверкающие и великолепные. Но войти в нее можно лишь с чистой совестью и высоко поднятой головой. Он не понимал, откуда к нему пришло это знание. Он просто знал, и все.
На самом верху Эдмон Тагэре оглянулся. Ставшее вдруг небывало острым зрение выхватило из череды пленных деда и дядю Леона. Как же им объяснить то, что знает он?!
Бледный как полотно клирик забормотал какие-то слова и осекся, пораженный восторгом, бьющим из глаз юноши, а Эдмон быстро приложился губами к Знаку служителя и обернулся к толпе.
– Люди! Смерти нет! Если не боишься, если веришь в то, за чем шел, если на тебе нет грязи, ты свободен от Смерти! – Звонкий юношеский голос разнесся над замолкшим белоснежным полем, рванулся к низким облакам, полностью заполнив огромное продрогшее пространство. Такого просто не могло быть, но Эдмона Тагэре слышала замершая Эльта, и в отчаявшихся сердцах вспыхивала надежда, его слова звенели и на дальнем конце альбинского луга, где стонали и метались в горячке раненые, и у окраины Груокского леса. Все другие звуки словно бы померкли и растаяли, уступив небо и землю сыну Шарля Тагэре. – Мы уходим туда, где нас ждут, не надо о нас жалеть! Жалейте Арцию! Жалейте себя! Вы ошиблись тропой и идете в трясину. Уходите! Уходите, пока не поздно. Тем, кто ошибся, не мстят. Агнеса и Батар лгали и лгут. На них кровь и грязь! Они не любят Арцию! Они никого не любят. И они проиграют! Зло всегда проигрывает. Не прощайте злу! Не оплакивайте добро! И не мстите ради мести! Мы еще встретимся после боя великого и вечного. А сейчас у каждого своя битва. Арде!
Эдмон дерзко улыбнулся вздрогнувшему палачу и шагнул к плахе.

2870 год от В.И.
12-й день месяца Вепря.
Арция. Эльта
Барон Люсьен Крэсси не хотел смотреть и все же не мог оторвать взгляд от сколоченного наспех эшафота. Не было ни радости, ни хотя бы удовлетворения. Да, он отомстил за братьев, но как и кому?! И, главное, кто воспользуется плодами победы?! Странное дело, чем дольше Люсьен смотрел, как умирали Тагэре и ре Фло, тем больше верил, что тогда, в Кер-Оноре, произошло чудовищное недоразумение. Такие враги не бьют в спину. А этот мальчик! Как святой со старинной иконы! Крэсси успел повидать всякое, но про такое только в Книге Книг найти можно! Да и старик ре Фло… Люсьен представил на его месте сначала себя, а потом тех, вместе с кем он оказался. Половина, если не больше, ползали бы по земле, прося пощады. Но разве Тагэре кого-то казнил? Крэсси лихорадочно вспоминал и не мог вспомнить ничего подобного!
Покушения на Шарля давно перестали считать, но герцог эльтский по обвинению в государственной измене и покушении на персону регента не наказал никого, хотя мог бы! Никого! А у Тон Ноарж всех, положивших оружие, и вовсе отпустили на все четыре стороны. Фарбье, конечно, тряханули, не без этого, но ведь то, что эта семейка обожрала Арцию не хуже саранчи, знали все!
Вся жизнь Люсьена прошла в баронском замке на границе с Фронтерой. Он остался с матерью, когда старшие братья решили попытать счастья в войне, уже тогда прозванной войной нарциссов, и откликнулись на призыв королевы. Потом они погибли. Все трое. Были убиты, и виновен в этом был Шарль Тагэре. Так говорили, и он поверил и верил до этого проклятого дня. А теперь не верит, хотя за утраченную убежденность в своей правоте готов отдать душу Проклятому. Не верит, что у убийцы может быть такой сын. Не верит, что маршал Батар и чужеземная королева хотят добра Арции. Не верит, что братья погибли по вине покойного герцога. Но во имя святого Эрасти, по чьей же?! По чьей?! Не будь убийства в Кер-Оноре, здесь, под Эльтой не было бы ни одного арцийца, не считать же арцийцами живоглотов, жрущих ифранские отруби!
Барон Крэсси смотрел и словно впервые видел носатую королеву, полосатых эскотцев, уцелевших Фарбье, а перед глазами вновь и вновь вставали старик в изломанных доспехах и золотоволосый мальчишка, похожий на божьего вестника.
Палачи продолжали делать свое дело, но как-то лихорадочно и торопливо. Небо словно бы стало еще ниже. Неужели кто-то сейчас смотрит ОТТУДА на происходящее?! Люсьен редко задумывался о жизни и смерти, а церковные обряды соблюдал только потому, что его приучили еще в детстве, но сегодня из головы не выходило «да не откроет никто дверь клятвопреступнику, не подаст ему воды, не преломит с ним хлеб». Выходит, он, Люсьен Крэсси, теперь изгой, предатель, ударивший в спину тех, кто, будучи в силе, дал передышку тем, кого считал слабее. Передышку во имя святой Циалы. В Войну Оленя святая вмешалась и покарала нечестивцев. Неужели она промолчит, когда оскорбили ее самое?! Или то, что говорят про Войну Оленя клирики, – ложь, победу добыли мечи, а капустницы потом ее украли?!
Сзади кто-то не то простонал, не то выругался. Крэсси обернулся. Граф Гартаж! Видать, и ему невесело. Проклятый! Когда же конец?! Дождаться, уйти и выпить. Какое выпить?! Напиться. До потери сознания! И пусть ему завтра что-то посмеют сказать. Но что это?! Неужели еще не все? Даже Батар недоволен… Проклятый!
– Барон…
Крэсси вздрогнул и обернулся, столкнувшись взглядом с Гартажем. Граф был бледен, как жабье брюхо, но по-прежнему вежлив.
– Дорогой барон, – повторил он, сглотнув, и с трудом закончил: – Я не ослышался? Она действительно это сказала?

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:21 | Сообщение # 25

Маг

Крэсси угрюмо кивнул. Эскотцы в двусине-серо-зеленых плащах двинулись от эшафота. Их пики украшали человеческие головы, и первой была голова Шарля Тагэре, отрубленная уже после смерти и увенчанная шутовской короной из соломы. Крэсси молча смотрел на жуткую процессию, двигавшуюся к воротам Эльты. Королеве было мало убить, она хотела большего. Люсьен молча следил, как головы Шарля, его родичей и сторонников были прибиты к воротам родного города герцога. Видать, это дело для эскотцев было новым и не самым приятным, потому что голова Леона ре Фло дважды выпадала из рук молодого воина, чье лицо отдавало той же сероватой зеленью, что и полосы его плаща. Два клирика, толстый и тощий, суетливо творили молитву, но никому из них и в голову не пришло возопить, что сотворить подобное впору лишь язычникам. Когда дело было сделано, исполнившие приказ эскотцы, по своему обычаю, плюнули на ладони и отерли их о свои проклятые плащи. Крэсси трясло как в лихорадке, а потом, потом он услышал Гартажа. Голос графа был по-прежнему хриплым, но звучал раздельно и властно, отнюдь не как у придворного шаркуна.
– Шарлю Тагэре слава в вечности!
Люсьен даже не понял, как в руке его оказался меч. Отдавая последние почести тому, кого еще утром он считал смертельным врагом, барон не колебался. Он просто не мог иначе, и еще больше не мог оставаться с Агнесой и Батаром.

2870 год от В.И.
Ночь с 12-го на 13-й день месяца Звездного Вихря.
Тагэре
Это был странный костер. Языки пламени старательно обходили тянущиеся к ним молодые можжевеловые ветки, а дым отчего-то тянуло не вверх, а вбок, в глубину леса, где он рассеивался мутноватым горьким облаком. У огня грелись двое. Один, повыше, что-то помешал в висящем над огнем котелке, плеснул из него в оплетенную корой кружку, которую и протянул товарищу, очень бледному молодому человеку с невероятно красивым лицом и страдальчески изломанными бровями. Тот взял, но неудачно, едва не расплескав горячую жидкость.
– Осторожней!
– И почему мы вечно призываем к осторожности задним числом!
– Не злись. Ты и так сделал, что мог, и даже больше.
– Прости. – Красавец отпил из кружки и поставил ее на слежавшуюся хвою. – Проклятье, руки до сих пор дрожат.
– Хорошо, что ты вообще жив. – Первый поворошил поленья, его грубоватое лицо и неопрятная одежда странным образом контрастировали с негромким мелодичным голосом и аристократическими руками. – Сначала эта ночная затея, без которой можно было обойтись, потом дневное представление.
– Ты же сам не веришь в то, что говоришь, – укоризненно покачал золотой головой первый, – как я мог оставить мальчика наедине со смертью? Я же обещал… Я не мог их спасти, но хоть что-то сделать был должен.
– Ничего себе «хоть что-то». Ты превратил разгром почти в победу, а мальчик умер счастливым и чуть ли не святым, да и другие…
– Да, но умер, а я ему лгал. Клялся Звездным Лебедем… Тебе ли не знать, что смерть есть, и никто не знает, что за ее чертой. Единожды ушедшие не встречаются, как бы они ни любили… Я еще заплачу за эту ложь, брат!
– Если на то пошло, ты уже за нее заплатил. Так, значит, мы ошибались и «Последний» – это не Эдмон?
– Гороскоп говорил, что он МОГ стать «Последним из Королей», так же как и его отец, но возможность не всегда становится реальностью. Я говорил с ним только раз, да и то не совсем с ним. Это страшная потеря… Он даже на грани смерти думал не о себе, а об Арции, об отце, о брате-калеке.
– И ты, разумеется, ему обещал все, что можно и нельзя.
– Обещал, – золотоволосый гордо вскинул голову, – и, клянусь Кровью Звезд, исполню все, что можно исполнить по эту сторону бытия. Но сначала мы едем в Гаэльзу.
– Когда?
– Думаю, через ору или две.
– Ты сошел с ума!
– Разве? – Красавец удивленно поднял брови. – Впрочем, даже если и так, это ничего не меняет. Нужно спешить.
– После того, что ты натворил, ты и в седло-то не сядешь, – коренастый с сомнением посмотрел на собеседника.
– Сяду. Как сказал наш общий друг, мы сами не знаем, что можем выдержать, а ему, как ты понимаешь, виднее.
– Да, – эхом ответил тот, – виднее. Что ж, каждый из нас тянет свою беду и при этом улыбается, но я о другом. Разумно ли ехать прямо сейчас? Пару дней время терпит, а ты сейчас даже маску удержать не можешь.
– Нет, – упрямо покачал золотой головой первый, – не терпит. Поедем лесом, завтра к вечеру я уже буду в порядке. Ты разве не понял, что пошло в ход?
– С трудом. Вернее, я понял, ЧТО, но не понял, КАК и ОТКУДА.
– И я тоже. Эта Сила должна быть спеленута в Вархе, а она начала просачиваться и через старые преграды, и через новые. Пока это капли, но не ждать же, когда капли станут рекой. Поэтому со здешними делами нужно кончать немедленно. Весной мы должны быть в Корбуте.
– И все равно это не повод убивать себя.
– Не повод. Но это повод поторопиться.

2870 год от В.И.
15-й день месяца Вепря.
Арция. Северный тракт
Габриэль наскоро перекусил и выпил вина в харчевне с дурацкой вывеской, изображавшей какого-то зеленого зверя с крыльями. Впрочем, прознатчику сейчас показалось бы уродливым даже творение Суона эль Триго . Ждать, пока конь отдохнет, было некогда, и Габриэль пятый раз с приплатой менял заморенных лошадей на отдохнувших. Возможно, торопиться и не стоило. Он и так опередил всех, кого можно и нельзя. Барон Обен всяко узнает об эльтской резне первым, но бывшему вору нужно было залатать образовавшуюся в душе прореху, и он дрался с судьбой за каждую ору, вытесняя усталостью и возней с лошадьми все другие мысли.
Прошло два дня, но перед глазами Габриэля все еще стояла тоненькая юношеская фигурка, облитая внезапно хлынувшим сквозь прореху в облаках солнечным светом. Те, кто стоял ближе, клялись, что, когда палач опустил топор, в небо взмыл лебедь. В это прознатчик барона Обена не верил. Какие лебеди в месяце Вепря?! Просто мальчик умер так, что из этой смерти не могла не родиться песня. И песня эта будет оружием в войне, которая по-настоящему начнется только сейчас, в войне, где пленных не берут и в плен не сдаются.
Проклятый, если бы он приехал на две оры раньше, он успел бы остановить Шарля Тагэре, но в жизни нет ничего гаже пресловутого «бы»! Он опоздал тогда, когда промедление было смерти подобно, и, словно в отместку, загоняет лошадей и себя, когда можно и не спешить. Хотя что это с ним?! Как можно не спешить, когда на весы брошена судьба Мунта и Арции! Со смертью Шарля и Эдмона ни жизнь, ни война не кончаются. А потому, Габриэль, поторопись. Ты везешь дурные вести, но лучше их привезешь ты, чем эскотские головорезы.
– Ваша лошадь оседлана, сударь, – похожий на барсука трактирщик угодливо поклонился, – с вас двенадцать аргов.
– Я хорошо разбираюсь в лошадях, мошенник. – Габриэль вытащил кошелек и отсчитал деньги. – Вот тебе девять, и благодари судьбу за выгодную сделку. Мой чалый куда лучше твоего гнедого.
– Но!..
– Бери, я сказал, – сверкнул глазами мириец, и трактирщик уступил, тем более проезжий был прав.
Оседланный гнедой взял с места сильной рысью, и вскоре городишко со своими домами, заборами и зеленой вывеской остался позади. Вновь замелькали перелески, косогоры, деревеньки, бело-серые унылые поля. Переезжая какую-то речушку, Габриэль, неожиданно для самого себя, свернул к проруби, где жители ближайшей деревеньки поили скотину. Сунув руку в карман, плут, игрок и циник вытащил кошелек, данный ему Агнесой. Там еще оставались деньги, но прознатчик, сморщившись, словно держал в руке не просто дохлую, но полуразложившуюся крысу, зашвырнул его вместе с аурами в темную зимнюю воду, следом полетела золотая рыцарская цепь.
Было пасмурно, над придорожными тополями кружили вороны, из-за леса доносился звон колокола, и тянуло дымом. До Мунта оставалось не больше шести диа.

2870 год от В.И.
Вечер 18-го дня месяца Вепря.
Фей-Вэйя
День окончания празднеств святой равноапостольной Циалы был самым хлопотным в году. В эту пору в Фей-Вэйю съезжались все значительные лица ордена, их нужно было принять, разместить, узнать, что знают они, и скрыть от них собственные знания. Агриппина, похоже, начинала готовиться к новому празднику на следующий день после разъезда гостей, но зато, по крайней мере на памяти Солы, ни разу не допустила промаха. Вот и на этот раз обитель прямо-таки сияла, а сама бланкиссима в новом белом платье и покрывале дружелюбно приветствовала сестер, невольно вызывая у них ответную улыбку. Впрочем, Соланж было не до наблюдений. Как и всегда, на нее свалилась Виргиния. Утром бланкиссима подчинила тело Ее Иносенсии сознанию Солы. Это уже не вызывало у сестры Анастазии, третий год носившей звание необланкиссимы, такого трепета, как раньше. Да и само заклятие теперь казалось весьма простым. Она вообще быстро училась, на лету схватывая то, что ей показывала наставница. Мозг Солы был готов на все, лишь бы не вспоминать пережитое и не видеть по ночам Шарля, который сейчас где-то воевал. Неуемные родичи все же заставили герцога подняться против Лумэнов, впрочем, к этому дело шло давно. Агриппина не была удивлена, она явно была на стороне Тагэре, и ее длинные рассуждения на сей счет всякий раз наполняли сердце Солы неизбывной болью.
Герцог со своей войной о ней, конечно же, давно позабыл, а вот она не могла. Она помнила каждую проведенную с ним минуту, каждое слово, каждый поцелуй. И, чтобы заставить проклятую память отступить, училась тому, что ей было ненужно и неинтересно. Училась магии, порой доводя себя до истощения. Бланкиссима частенько бранила ее, а иногда отбирала свитки с магическими текстами, но дело все равно подвигалось. Уже теперь Сола знала и умела не меньше пресловутой Дианы, которая мнила себя первой заклинательницей ордена. Более того, Анастазия с легкостью распутала ее заклятие, та даже и не заметила. Причем распутала, одновременно удерживая тело Виргинии, которая сегодня была какой-то особенно отяжелевшей.
Агриппина хорошо ухаживала за Предстоятельницей. Но в понимании «хорошо ухаживать» у толстой бланкиссимы на первом месте стояло вкусно и обильно кормить, а чревоугодие, похоже, осталось единственным грехом, на который была способна потерявшая разум Предстоятельница. Неудивительно, что Виргиния догнала и перегнала Агриппину, впрочем, она по-прежнему оставалась красивой и молодой. Сола заставила Ее Иносенсию слегка приподнять края платья, чтобы не мешали подниматься по лестнице. Сама она, как и всегда, следовала сзади. К этому уже привыкли. Сола тоже привыкла видеть непроницаемые лица и лицемерные улыбки. Привыкла выслушивать завуалированные доносы друг на друга и спрятанное под показное благочестие злословие. Хотя эскотская бланкиссима, похоже, искренне верует, да и настоятельница Лорийской обители тоже.
А вот в Тагэре нет никого из сестер. После того как Аквилину, пойманную с поличным за составлением письма о количестве воинов и состоянии укреплений замка, с позором выдворили, герцогиня отказалась принять у себя новую наперсницу, и Архипастырь с этим смирился. Видимо, с подачи кардинала Евгения, ведущего с Дианой войну не на жизнь, а на смерть. Старый эрастианец на пути орденов прямо стеной стоит, пока он жив, Арция останется государством светским, а циалианки и антонианцы будут не более чем смиренными слугами божьими, но никак ни светскими владыками.
Соле нравился Евгений, которого она видела во время не столь уж давней поездки в Мунт. Сухонький, желчный, седой, он буквально лучился энергией и, несмотря на донимавший его, особенно зимой, кашель, давал фору многим сорокалетним. С ней, может быть потому, что она не думала о возвышении ордена, у старика сложились добрые отношения. С Агриппиной он тоже частенько говорил, а вот Генриетту и Диану откровенно ненавидел. Увы, Фей-Вэйю глава арцийской Церкви не жалует, Сола была бы рада видеть его почаще. Хотя вряд ли ей пришлось бы общаться со стариком. Ее наверняка опять заставили бы водить на поводке растолстевшую Виргинию.
Теперь было самое трудное. Трапеза. Довольно равнодушная ко всему, при виде и запахе еды Ее Иносенсия преображалась. Соле приходилось тратить немало усилий, чтобы гости не увидели, как Предстоятельница, чавкая, пожирает изысканные блюда. Нет, обошлось! Похоже, есть Предстоятельница не хотела, наверное, Агриппина загодя накормила ее до отвала. Соле даже пришлось принудить Виргинию пригубить рубинового вина и отломить и изящно отправить в рот кусочек рогалика.
После трапезы следовал большой прием. Предстоятельница грузно опустилась в кресло. Сола стала сзади. Теперь несколько ор можно будет отдохнуть. Сытая Виргиния обычно спокойно сидела в кресле, глядя прямо перед собой. Нужно было лишь не позволить ей уснуть. Хуже было с собственными ногами, но Соланж уже давно с разрешения бланкиссимы использовала магию для снятия усталости. Другое дело, что исцелить себя самое считалось невозможным, у нее же это выходило легче легкого.
Соланж стояла, пытаясь понять, что же рассказывает мирийская бланкиссима о правящем доме этого островного государства. Кажется, герцогиня дала обет посвятить дочь Церкви. Сола помнила, как бланкиссима что-то говорила о крови Кэрна, но это ее не очень интересовало. Жаркая Мирия далеко за Жасминным проливом, ей не увидеть. Зато во дворе что-то происходило. Кажется, кто-то приехал. Но кто, вроде бы все в сборе?
Сола со своего возвышения видела, как Агриппина торопливо вышла, может быть, барон Обен опять прислал сестре гонца. Хотя от него вроде бы уже приезжали прошлой ночью. Матушка говорила, что в Мунте тревожно, как бы не начались беспорядки…
Странное, ни на что не похожее ощущение чуть не свалило Солу с ног. Иногда человек, облитый водой, не сразу понимает, горячая ли она или очень холодная, так и она застыла, пронзенная острой болью, которая почти сразу же отпустила. Осталось только непонимание происходящего, словно бы она видела со стороны и зал, заполненный сестрами и стоящими у стен рыцарями, держащими свои шлемы с белым плюмажем на согнутых руках, и высокое белое кресло, в котором сидела очень полная и очень красивая женщина в белом с распущенными волосами, увенчанными сияющими Рубинами. Видела она и другую женщину, тоненькую, в белом покрывале, стоящую за креслом. Потом в глаза Солы словно бы бросился сноп ярких, как от шутовского хаонгского огня, искр, и все встало на свои места. Она стояла за креслом Предстоятельницы, но больше не чувствовала ее. Мирийская бланкиссима, широкая и плоская, с маленькими рыбьими глазками и рыбьим же ртом, уже сказала все, что хотела, и ждала вопросов. Сола попробовала ответить, но словно бы наткнулась на холодную, упругую стену, отшвырнувшую ее назад.
Это было ужасно неприятно, к тому же сразу же затылок сдавила тяжелая, ноющая боль. Сола сцепила зубы и снова потянулась к Виргинии. То же самое! Почему у нее не получается, ведь это не первый раз? И тут в нависшей тишине раздался показавшийся очень громким голос Генриетты:
– Ее Иносенсии плохо!
Сола бросилась вперед и успела первой коснуться теплой безвольной руки. Виргиния была мертва. Вернее, мертвым было ее тело, потому что сама Ее Иносенсия прекратила бренное существование много лет назад. Сола испуганно отступила и безвольно опустила руки, когда сестры высшей степени посвящения заняли положенные им испокон века места вокруг мертвой Предстоятельницы.
Вернулась Агриппина, и Солу поразило ее расстроенное лицо. Наверное, ей уже сказали, хотя она не видела, чтоб кто-то успел покинуть зал Оленя. Матушка сразу же прошла к креслу, ее появление приняли с облегчением. Еще бы, именно ей придется заниматься бренным телом мертвой Предстоятельницы, пока остальные будут делить Рубины. Однако, отдав появившимся словно из ниоткуда сестрам Цецилии и Леокадии распоряжения, бланкиссима Агриппина отошла от этикета. Подняв короткопалую пухлую ладонь, она призвала к тишине, и все замолчали. Агриппину ценили, а столь вопиющее нарушение ритуала могло быть связано лишь с чем-то весьма значительным.
– Возлюбленные сестры, – грудной голос бланкиссимы был, пожалуй, единственной красотой этой женщины, – мы понесли тяжелую утрату. Никогда еще не случалось, чтобы Ее Иносенсия отходила в дни именин святой равноапостольной Циалы при всех нас. Видимо, Виргиния, как никто, была любезна нашей небесной покровительнице. Теперь по уставу ордена мы должны назвать имя ее преемницы , благо святой было угодно в этот день собрать нас всех в Фей-Вэйе. Но сначала, как мне кажется, вам следует узнать новости, которые касаются всех и, соответственно, ордена. Спасать заблудшие души нам приходится на земле, а на земле идет война.

Проклятый
Нет сна, который не кончается либо смертью, либо пробуждением, нет похмелья, которое не проходит… Он действительно чуть не загубил все, чуть не зачеркнул и свою собственную жизнь, и жизнь Ларэна, и жизни тысяч и тысяч живых существ, оказавшихся заложниками его проклятой любви. И о чем он только думал раньше?! О чем, о чем… О Циале, о себе, о чем угодно, только не о том, о чем должен. «Четыре шага до Последнего Греха, и первый сделал ты…» Как же они не поняли, ведь разгадка лежала на поверхности! Ну, хорошо, для него тогда все было слишком близким, он не мог думать об Анхеле спокойно и старался вообще о нем не думать, но Залиэль и Ларэн?! Они должны были догадаться! Или эльфы все же слишком далеки от людей… Впрочем, теперь это неважно. Главное, остановить Герику, она не должна вырваться из башни, еще не время! Как он мог дать ей уйти! Хотя после того, что она ему наговорила…
На правду не обижаются, так, кажется, говорят нудные умники. «Слово правды возносит праведных и ниспровергает грешных», написано в Книге Книг. Вранье все это, куда ближе к истине атэвы: «Большая правда один раз великая радость и девять раз по девять великая боль». Но великая боль может разбудить даже мертвого. Или почти мертвого. Он еще не скоро забудет, если забудет, но он проснулся.
Лунный Волк! Что же случилось с Геро, если она так на него набросилась, она, жалевшая и понимавшая его лучше, чем он сам себя понимал. Женщина что-то почувствовала. Магический удар? Проклятье? Призыв? Смерть любимого существа? Только не это! Если ее возлюбленный… Он даже не удосужился запомнить его имя! Как же, это у него любовь, а у других так… Хотя она во имя любви сделала куда больше, чем он. Только бы ее друг не погиб, пока он купался в своей беде, это было бы слишком страшно. Нет, не похоже… Конечно же, нет! Почувствуй она его смерть, она бы не стала рваться назад, горе навалилось бы, как глыба, лишило бы сил, света, воздуха. Но он-то не почувствовал смерти Ции! Впрочем, это-то как раз объяснимо. Циа не любила, а значит, вряд ли в свой последний миг вспомнила о нем. Нет, друг Геро жив, не могут же на их головы свалиться все беды, что-то да можно обойти стороной, отвести, предотвратить. Тем паче, он теперь знает, что именно.
Только бы догнать Геро, неужели она его настолько опередила?!

2870 год от В.И.
Вечер 18-го дня месяца Вепря.
Фей-Вэйя
«…а весной их головы выставят на Новом мосту…» Агриппина рассказывала что-то еще, но Сола уже не слышала. Жизнь потеряла последний смысл. Шарля нет и не будет, его все-таки добили… Руками были Лумэны, но толкнули его в огонь амбиции ре Фло и злоба Елены и Дианы. Циалианская сестра не молилась, не плакала, не кричала. Она не упала в обморок и никого не прокляла, просто для нее все было кончено. Орущие воробьи на подоконнике, сверкающие морозные узоры, лица сестер и рыцарей, ничего этого не было, все стало тленом, прахом, небылью. Только одна неизбывная боль. Шарль… Шарло, ее герцог, первая и последняя любовь. Они его убили, а она жива… Вернее, все наоборот, он наконец-то обрел счастье и покой, а умерла она. Она мертва и находится среди мертвецов, которые изображают из себя живых – суетятся, пыжатся, куда-то лезут, чего-то добиваются… Кому все это нужно, если Шарля больше нет и никогда не будет?!
Сола смотрела и не видела ни как ушли в Тайную комнату Высшие сестры, ни как стекал песок в часах. С падением последней песчинки громко ударил колокол, и пронзительный звон словно бы втолкнул женщину в реальный мир. Соланж-Анастазия, вздрогнув, заняла причитающееся ей место во втором ряду. Распахнулись двери, и Избирающие чередой потянулись в зал Оленя. Последней вернулась Агриппина. Она была спокойна. Конечно, она расстроена, но не более того. Да, бланкиссиме нравился Шарло, очень нравился, но она не любила его. И не знала. Разве кто-нибудь из них, в том числе и жена, понимал его? Разве он рассказывал им о своих снах, о своих страхах, разве он им пел, разве он их любил?! А они окружили его, как волка, и погнали на красные лоскутки, через которые он не смог прыгнуть! И только она одна знает, как он не хотел, как ему было одиноко и больно…
Агриппина пожалеет о нем какое-то время, покудахчет, не зная, что будет ходить в зимних подкованных сапогах по обнаженному чужому сердцу. А потом вздохнет и предложит поужинать и заговорит о какой-то ерунде вроде того, чем они займутся при новой Предстоятельнице… Нет, Сола не перенесет такого. Зачем ей жизнь без Шарля? Раньше она хотя бы знала, что он есть. Что он иногда смотрит на те же звезды, что и она, а она пусть и не может его коснуться, но может видеть его во сне… Она думала, самое страшное – это разлука. И это так, Смерть тоже разлука… Что ж, завтра сестра Анастазия тайно покинет Фей-Вэйю. Агриппина наверняка примет свою настойку и будет спать, а у ворот она скажет… Найдет, чего сказать, пусть ее ложь выплывает, это не будет иметь никакого значения. Она увидит Новый мост и простится с Шарло, а потом… Потом она убьет Диану и Агнесу, а если удастся, и Фарбье. Убьет их и умрет сама. И все будет кончено. Пусть Генриетта с Агриппиной спасают Арцию от Проклятого, она здесь больше ни при чем. Если этот мир допустил гибель Шарля, пусть он летит в тартарары, это только справедливо, он не заслуживает снисхождения и защиты, по крайней мере от нее. Анастазия, да какая, к Проклятому, Анастазия, Соланж Ноар, Сола проклинает Тарру и всех живущих. Будь он проклят, этот мир!
Святая Циала! Что они все от нее хотят?!
С трудом сдержав себя (надо дотерпеть до ночи, еще не хватало, чтоб ее сочли больной и приставили к ней ночную сиделку), Сола подняла глаза на обращавшуюся к ней сестру. Это была Корнелия, бланкиссима Оргонды, маленькая и бледная, как моль, но с неожиданно низким, почти мужским голосом. Корнелия была самой старшей из собравшихся, и по традиции именно она должна была приветствовать новую Предстоятельницу, но при чем здесь она, Сола?!
– Волею девяти из собравшихся здесь тринадцати старших дочерей равноапостольной Циалы Предстоятельницей ордена нашего избрана сестра Анастазия, многие годы с кротостью и любовию ухаживавшая за Ее Иносенсией, ныне принявшей чашу родниковой воды из рук Пресветлой Циалы. Две сестры возжелали отдать Рубины сестре Генриетте, одна – нашей арцийской сестре, и еще одна бланкиссиме Елене. Призываю в свидетели духовную мать нашу, что все сделано и сказано от сердца. Арде!
– Арде, – склонили головы сестры.
В первое мгновение Сола поняла лишь одно. Ее теперь не оставят одну, и она не сможет уйти и проститься с Шарлем. Она молча смотрела на знакомые, но ненужные ей лица. Зачем?! Во имя Проклятого, зачем они это сделали?! Ей не нужны эти проклятые камни, ей вообще ничего не нужно. Как же она их всех ненавидит. Именно их игры довели Шарля до гибели, их и его жены, да еще злоба Агнесы и ее любовников. Агриппина смотрит сочувственно, но что она может понять?! Ничегошеньки, она просто боится, что ей будет тяжело… Но почему? Почему именно она и именно сегодня?! Генриетта, Диана и Елена готовы ее убить… Нет, не ее, а друг друга. Им она не соперница… Выбрать Предстоятельницей сиделку безумной Виргинии!
Бланкиссима Раулина из Дарнии и бланкиссима Килина из Фронтеры подошли к ней с двух сторон и, взяв под руки, вывели в центр зала Оленя. Агриппина сняла с Солы покрывало, и иссиня-черные волосы с двумя белоснежными прядями у висков рассыпались по плечам. Седые пряди были единственным напоминанием о том, что сестре Анастазии уже тридцать пять… Вошла дрожащая от ярости Генриетта, перед которой рыцарь Оленя нес раскрытый ларец из белого корбутского дубца. Как же на этот раз все было просто. Драгоценности были на умершей, и не нужно было совершать сложнейших ритуалов, чтобы открыть ларец.
Теперь покойную Предстоятельницу украсит точное подобие главной циалианской реликвии, только вместо Рубинов будут темно-лиловые траурные аметисты. Придет время, и такие же лиловые камни украсят и Солу, но сейчас ей придется надеть Рубины Циалы, Рубины, о которых мечтали все собравшиеся здесь женщины, отказавшиеся от дома и любви. Кроме нее и, быть может, Агриппины.
Не дойдя шага до новой Предстоятельницы, Белый рыцарь опустился на колени. Сола стояла как изваяние, когда настоятельница Фей-Вэйи надевала на нее драгоценности, показавшиеся ей тяжелыми и холодными, как сосульки. Она не мешала бланкиссиме, но и не помогала. Генриетта была выше Солы, и, чтобы вдеть ей в уши серьги и возложить на голову диадему, ей пришлось склониться. Сола мимоходом пожалела Агриппину, вложившую всю душу в избрание Генриетты, ну да ничего, после ее смерти они своего добьются, а она не собирается жить без Шарля. Ей не нужны ни камни Циалы, ни орден. Ей вообще ничего не нужно. Разве что… разве что сначала она покончит с убийцами! Теперь у нее есть возможность!

2870 год от В.И.
Вечер 18-го дня месяца Вепря.
Арция. Гаэльза
Ветер к ночи прямо-таки с цепи сорвался. Рауль Тарве подошел к окну и вгляделся в беснующуюся белую муть. Ничего. Только вьюга и ветер… Виконт вздохнул и вернулся к нещадно дымящему камину. Спать не хотелось… Говорят, ночное ненастье отнимает мужество у самых стойких, раньше ему это казалось ерундой. Рауль никогда не был суеверным, никогда не забивал себе голову тем, что не в силах понять, а к тому, что не в его власти изменить, относился воистину философски. Он был готов всю жизнь воевать с Лумэнами, но бурю, сколько бы она ни длилась, следует переждать, по возможности используя передышку для отдыха. В свои тридцать три виконт не боялся ни Творца, ни Антипода, не говоря уж о людях, но последние два дня ему было не по себе. Рауль со злостью уселся за стол и принялся просматривать лежащие грудой свитки, время от времени делая пометки остро отточенным пером. Ничего срочного и важного там не было, но не смотреть же всю ночь в огонь или в снежное месиво… Ему все же удалось отвлечься, он всегда мог взнуздать самого себя, возможно, поэтому за ним шли другие, а сам он шел за Тагэре. И не потому, что, победив, муж Эстелы не забудет тех, кто ему помогал, а потому, что верил Шарлю и верил в Шарля. У Арции должен наконец появиться достойный король, который найдет управу и на Жозефа с Джакомо, и на капустниц… Но для этого нужно выиграть войну.
Рауль как раз прикидывал, сколько и каких стрел следует заказать в Аэне, когда в дверь постучали и заспанный (уж этому-то буря не мешала) оруженосец сообщил, что прибыл гонец. Виконт кивнул и, подойдя к камину, плеснул в кубок вина. Человеку, преодолевшему в такую погоду даже несколько вес, обязательно нужно выпить, какие бы новости он ни привез. Рауль сам не понимал почему, но появление гонца его не удивило. Он подспудно ждал вестей, и вестей черных.
Дверь распахнулось, навязчиво скрипнув, и в комнату шагнул хрупкий большеглазый юноша с обожженным ледяным ветром лицом. Рауль знал его – Луи ре Тин, аюдант и приятель Эдмона, пишущий странные вирши о всяческих заоблачных высях и златокудрых девах. Кузен вечно защищал поэта от насмешек более приземленных товарищей. Странно, юный Луи меньше всего подходил к роли гонца.
– Заходи, дружок. – Что бы тот ни привез, он заслуживает благодарности. – Садись у огня и выпей.
– Сигнор…
– Пей, я сказал. Расскажешь потом.
Юноша сморгнул длинными ресницами и послушно осушил кружку вина, которое отчего-то на него не подействовало.
– Поставь на каминную полку. Ну, что случилось, я тебя слушаю.
– Сигнор. – Карие глаза смотрели печально и строго, так в шестнадцать лет не смотрят, если только… Если только не взглянуть в глаза чему-то запредельно страшному. – Сигнор… На нас напали люди Лумэнов. У самой Эльты… Они были в наших цветах, мы ничего не заподозрили до последнего. Монсигнор погиб. И сигнор Рауль тоже, – Луи говорил тихо, четко и бесстрастно, словно читал похоронную молитву, – сигнор Этьен был взят в плен и казнен сразу после битвы. Вместе с ним убили вашего батюшку и Эдмона Тагэре.
– Когда это было? – Неужели у него, Рауля Тарве дрожат руки? Да, действительно, значит, за спину их! И спокойно!
– Восемь дней назад…
– Что с ними сделали?
– Отрубили головы. И живым, и мертвым… Агнеса велела надеть на голову монсигнора корону из соломы и прибить над воротами Эльты вместе с головами Эдмона и сигнора Этьена.
– Ты видел это?
– Нет, сигнор…. Только казнь. Я не стал дожидаться. Они перекрывали дороги, а я должен был успеть…
– Ты правильно сделал, – ответил Рауль.
А ведь он знал! Знал все те дни, которые отважный мальчишка пробирался сквозь заносы…. И как ему только удалось проехать, да еще так быстро?! Что ж, Рауль Тарве, придется тебе теперь жить без Шарля Тагэре. Герцога больше нет. Нет и твоих отца, деда, дяди Рауля, в честь которого тебя назвали, и еще многих и многих… Больше никто не будет шутить, что не знает, который из сыновей Шарля лучше, Филипп или Эдмон, и что Ифрану следует завоевать хотя бы потому, что оба должны стать королями… Жоффруа и Сандер мальчишки, так что у Арции остался лишь Филипп. И он, Рауль Тарве, вернее Рауль ре Фло, граф и владетельный сигнор, потерявший в один миг и отца, и деда, и обожаемого старшего друга.
– Ты правильно сделал, – повторил граф ре Фло, – а теперь иди и отдохни. Я хочу остаться один.
Юноша вновь взглянул на него познавшими Вечность глазами и вышел. Ре Фло схватил пергаменты, которые только что просматривал, и зашвырнул в камин. Надо что-то делать! Их не вернешь, но Агнеса свое получит. Агнеса и ее ублюдок! Филипп будет править Арцией назло всем! Он, Рауль, сделает парня королем, или его собственную голову прибьют рядом с головой Шарло. Нет! Никаких «или»! Он победит и вот тогда оплачет погибших, а сейчас за дело!
Граф поправил на шее рыцарскую цепь и задумался. Пригласить Филиппа к себе или пройти к нему? Пожалуй, так будет лучше. Однако решение оказалось ошибочным. Кузен был не один. Старший сын Шарля Тагэре в полной мере унаследовал отцовскую красоту и обаяние и использовал их весьма старательно. Вот и сейчас у него оказалась какая-то девица, о чем Филипп жизнерадостно сообщил из-за закрытой двери. Вот уж кого не тревожили всякие предчувствия! Раулю стало жаль мальчишку, для которого отец погибнет только сейчас, но щадить его он не собирался. Король должен быть королем, а не обложенным ватой заморским молочным орехом.
– Филипп, – голос графа ре Фло был спокоен, – немедленно выпроваживай свою подружку. Я сейчас спущусь к лейтенантам, отдам распоряжения и вернусь. И чтоб тут никого не было.
– Ладно, – не стал спорить кузен, – никого не будет.
Паршивец сдержал слово, он не только выставил свою красотку, но и успел одеться и даже пригладить буйные золотые кудри. На безмятежной физиономии застыло радостное любопытство, и у Рауля сжалось сердце.
– Ты сядь.
– Зачем?
– Не спорь, а садись. Твой отец погиб. Мой тоже. И дед, и Эдмон…
– Как? Я не… Этого не может быть! Не может… – Филипп, вскочив, бросился к двери, но Рауль легко удержал его за плечо, хоть и был ниже почти на полголовы.
– «Как»? – Ре Фло скрипнул зубами. – Разумеется, их ударили в спину…. Но я теперь граф ре Фло, а ты герцог Тагэре и будущий король. Так что без глупостей!
– Хорошо, – Филипп Тагэре сверкнул голубыми глазами, – глупостей не будет. Я готов. Что я должен делать? И… Рауль, где их похоронили?
– Их не похоронили, это сделаем мы.
– Ты не договариваешь…
– А ты хочешь знать все? Что ж, твое право… Им отрубили головы, Филипп, отрубили и прибили над воротами Эльты.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:23 | Сообщение # 26

Маг

– Я понял. – Больше кузен не сказал ничего, но Раулю стало ясно, что тот не остановится, пока по земле ходит хотя бы один Лумэн.

2870 год от В.И.
21-й день месяца Вепря.
Арция. Мунт
Барон Обен, кряхтя, слез с коня. В последние годы подобные упражнения давались ему все с большим трудом, но остатки дворянской гордости мешали толстяку перебраться в портшез. Во дворе особняка Мальвани, как всегда, было многолюдно и шумно. Трюэль отер платком вспотевшие лицо и шею и велел подбежавшему аюданту немедленно проводить его к маршалу.
Анри сидел на подоконнике и что-то чертил в большой переплетенной в сафьян тетради, которую держал прямо на коленях. В комнате были и немалых размеров круглый стол, и конторка красного дерева, но Мальвани отчего-то предпочел согнуться в три погибели на неудобной узкой доске. Этого Обен понять не мог, равно как и то, как Анрио, вопреки годам и непоседливой и бурной жизни, умудрялся оставаться молодым… Нет, барон не завидовал, он вполне был доволен и своим положением, и своим уютным домом, в котором служили лучшие повара Арции, но маркиз его удивлял. Впрочем, толстый командор всегда симпатизировал этой фамилии, которую уже несколько веков называли полукоролями.
Анри оторвался от своей тетрадки и выжидательно взглянул на капитана городской стражи большими светлыми глазами.
– Чем обязан, барон?
– А вам не пришло в голову, что я заглянул просто так, по дружбе?
– Что по дружбе, допускаю. – Мальвани спрыгнул с подоконника, подошел к двери и, крикнув дежурному аюданту, чтобы тот принес вина и «чего-нибудь еще», от души тряханул красную лапищу Обена. – Давайте сядем. Судя по всему, разговор будет не из простых. «Просто так» вы никогда не появляетесь…
– Угадал, – кивнул барон, – Анри, пришли вести, гаже не придумаешь. Не представлял, что такое может случиться, но оно случилось.
Анри Мальвани молчал, ждал продолжения. На точеном лице не дрогнул ни один мускул, только глаза стали словно бы темнее.
– Короче. Батару и Агнесе удалось застать врасплох Тагэре. Все погибли.
– Все? – в ставшем вдруг хрипловатым голосе не было недоверия, маршал просто уточнял.
– Когда я говорю «все», я подразумеваю вождей. Шарль Тагэре и Рауль-старший погибли в бою. Старый Медведь, Леон и Эдмон были захвачены в плен и казнены, а вернее убиты после битвы. Их головы Агнеса велела для начала прибить на стенах Эльты, но потом выставит на Новом мосту через Льюферу. Если, конечно, сюда доберется. Еще казнены сорок два рыцаря, если желаете, могу назвать всех.
– Нет, это ждет. – За что Трюэль любил Мальвани, так это за его способность мгновенно оценить положение. Маркиз не пытался найти виноватого, он искал выход. – Раз вы пришли ко мне, Обен, значит, вы что-то хотите мне предложить. Я не верю, что вы ограничитесь лишь тем, что сообщили о поражении.
– Вы правы, – кивнул Обен, – мне очень неприятно, но…
– Не продолжайте, – узкая ладонь накрыла руку барона. – Вы хотите, чтоб я ушел из города и увел своих людей до того, как сюда войдут наемники Агнесы. Будьте спокойны, мы уйдем этой же ночью. Я не собираюсь превращать Мунт в поле боя и давать эскотцам и фронтерцам повод к грабежам. Если они начнут буянить, сами или с попустительства этой змеи, мы не виноваты. Да и силы дробить нельзя. Шарль и Эдмон погибли. Что ж, значит, корону получит Филипп. Я иду к нему.
– Одно удовольствие иметь с вами дело. – Аюдант наконец принес вино, и барон подождал, пока Анри наполнит кубки. – Что ж, вечная память…. Жаль, что я принес такую весть.
– Было б много хуже, если б ее принесли Лумэны. Мне нужно говорить, как я ценю вашу помощь?
– Благодарность Мальвани стоит дорого, сигнор, – толстяк церемонно наклонил голову, – но любезности могут и подождать. Я постараюсь сообщать вам самые свежие новости и впредь. Надеюсь, они будут не столь плачевны. С Филиппом сейчас виконт Тарве, которого теперь, видимо, следует называть графом ре Фло?
– Да, – наклонил голову Анри, – это счастье, что Шарль отправил их в Гаэльзу. Не хотел вас спрашивать, но как вышло, что они попали в ловушку? Это ведь была ловушка, не правда ли?
– Разумеется. – Барон сердито оттолкнул недопитый кубок, что для него было делом немыслимым, особенно с учетом того, что в доме Мальвани подавали лишь старое атэвское. – Якобы мародеры напали на отряд фуражиров. Разъезд, которым командовал Эдмон, погнался за ними и попал в засаду. Шарль с Раулем, разумеется, бросились на выручку, и тут им в спину ударили люди в их же ливреях. Маскарад придумала Агнеса, но взялись за него дети погибших в Кер-Оноре. Затем сообщили Старому Медведю, тот к ним проломился, и тут Агнеса с Батаром и эскотцами замкнули кольцо. Шарль и Рауль к этому времени были уже мертвы.
– Можно подумать, вы при этом присутствовали.
– Не я, другой. Но этому человеку можно верить. Увы, маршал, даже ваш предок в таком положении и тот бы не смог ничего поделать.
– Где сейчас Агнеса? – Имя Конрада Батара Мальвани не произнес, видимо, не таким уж он был железным.
– Пока не знаю, но узнаю. Может быть, даже этой ночью. К вам придет человек. Его зовут Габриэль. Можете ему доверять так же, как мне. Нет, больше! У него особый счет к Лумэнам…
– Странно, барон… – Мальвани внимательно посмотрел в заплывшие глазки Обена. – Вы всегда старались остаться в стороне, выжидая, чья возьмет. Не спорю, у вас были свои пристрастия, и нам вы несколько раз очень помогли. Но вы всегда делали все, чтобы вас никоим образом не связывали с Тагэре. А сейчас, когда мы почти проиграли, вы чуть ли не открыто встаете на нашу сторону. Почему?
– Вам, маркиз, я отвечу, – вскинул голову Обен, – но, умоляю вас, никому не передавайте мои слова, иначе моя репутация погибла. Я любил Шарля Тагэре, и, можете смеяться, я люблю Арцию, и мне не безразлично, как и при ком будут жить мои внуки. Я ответил на ваш вопрос?
– Да, – просто сказал Мальвани, – я так и думал. У меня будет к вам просьба, барон. Раньше я с ней обращался к Шарло или Раулю, но теперь…. Если я не вернусь, если мы проиграем, приглядите за Мирандой и Сезаром. На ЭТУ войну ему еще рано.
– Благодарю за доверие, – Обен сглотнул и, деланно хохотнув, взялся за свой кубок, – можете быть спокойны. Обещаю, что меня они, как минимум, переживут. Но не злоупотребляйте моим терпением, видеть ифранку и ее свору в Мунте мне не хочется, так что вам следует поспешить. И, если позволите, один совет… Их убили предательски, так что с этими, как бы выразились наши атэвские друзья, детьми шакала церемониться не стоит. Против них все средства хороши.
– Не спорю, – кивнул Сезар, – судя по всему, какое-то средство у вас есть?
– Да, – веско сказал Обен, – если вы возьмете грех на душу.
– Возьму.

2870 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Вепря.
Фей-Вэйя
Ее Иносенсия молча сидела в малом кабинете Виргинии. У нее не было сил ни раздеться, ни лечь, ни даже налить себе воды, но дикая усталость не притупила боли, напротив. Уж лучше бы Шарль умер в ее объятьях, а она бы ушла вслед за ним, чем эта ужасная смерть… Она не видела, еще не видела насажанных на пики голов, но проклятое воображение рисовало грязные воды Льюферы, вопящих торговцев на мосту, ободранных городских ворон…. Если бы она тогда дождалась, Шарль был бы жив, а их первенцу шел бы восьмой год, а теперь даже месть и та будет запоздалой.
Тонкие пальцы Солы бездумно шарили по мозаичному орнаменту на крышке бюро, повторяя очертания прихотливых растений и птиц. Один лепесток оказался чуть вдавленным, наверное, перламутровая раковина, из которой он был сделан, оказалась тоньше других. Сола равнодушно провела пальцем по выбоинке и вздрогнула от неожиданности, когда панель, щелкнув, отскочила в сторону, открыв потайной ящичек, в котором оказались изящный флакончик и оправленная в сиреневый сафьян тетрадка. Видимо, когда-то эти вещи принадлежали Виргинии. Что ж, хороший тайник. Жаль, у Соланж Ноар нет ни писем, ни медальонов с портретами, ни пряди волос, которые она могла бы иногда вынимать из укрытия и рассматривать, оплакивая прошлое. От ее любви не осталось ничего, кроме памяти и боли, но память и боль не запрешь в потайной ящик, они всегда с тобой…
Сола вздохнула. Что же делать с этим наследством? Сжечь? Виргиния своим безумием давным-давно искупила былые грехи, сколько бы их у нее ни было. Лучше смерть, какой бы страшной она ни была, чем такая жизнь. Наверное, не стоит тревожить покойную, вдруг там ее дневник, ее сокровенные мысли и чувства, которыми она не могла ни с кем поделиться, но которые требовалось выплеснуть? И что в этом изящном флаконе? Благовония? Лекарство? Яд? Если яд, то он может пригодиться и Соле…. Когда она сделает то, что должна, лучше принять смерть от Агва Закта или лицерриниума . Может быть, Виргиния что-то об этом пишет, а заснуть она все равно не заснет…
Сола открыла тетрадь. Слава cвятой Циале, это не дневник, по крайней мере в том смысле, в каком она боялась. Это было что-то вроде рабочих записей, возможно, именно их так долго искала и не нашла Агриппина. И то сказать, пальцы наставницы были слишком грубыми и толстыми, чтобы даже случайно обнаружить тайник.
Почерк у Виргинии был разборчивый, и Соланж быстро пролистывала страницу за страницей. Безусловно, там попадались любопытнейшие наблюдения и заклятия, но Сола не собиралась ни заниматься магией, ни разбираться со старинными артефактами. Ей нужно было лишь узнать о содержимом флакончика, иначе придется подвергнуть опасности одну из бесчисленных монастырских кошек, вертящихся около кухни.
Женщина пропустила пару заметок, в которых шла речь о какой-то утраченной Вещи, а потом ее глаза резанули знакомые слова. Заклятие Нежизни! То самое! Да, Виргиния его знала. Агриппина как-то рассказала, что Ее Иносенсия когда-то согрешила и замела следы таким страшным образом… Сола, сама не зная почему, стала слово за словом разбирать записи Виргинии, словно разговаривая с подругой по несчастью.
Сначала Предстоятельница подробно описала известный Соланж обряд, но затем…. Зря Сола решила, что ее больше ничего не может потрясти. 26-го дня месяца Лебедя 2859 года Предстоятельница писала:
«…похоже, это единственный способ для женщины, не обладающей изначальным магическим даром, обрести его подобие или же многократно увеличить уже имеющийся. Причем каждое новое подобное заклятие заметно усиливает предыдущее. Лучше всего его применять, когда плоду около пяти месяцев. Думаю, женщине одаренной достаточно одного раза, но я лишь на четвертый смогла добиться нужного результата. Вызывает удивление и побочный эффект продления молодости. Я до конца не поняла, в чем суть этого феномена, но, похоже, он сказывается на обоих партнерах. Во всяком случае, мой неподражаемый Лионель тому живое доказательство, он уже сейчас выглядит моложе своего младшего брата… Впрочем, я не намерена, подобно Диане, делать нашу связь достоянием всех и каждого. К счастью, Агриппине можно доверять, хотя она не одобряет того, что я делаю. Впрочем, с ее внешностью довольно трудно вообразить себя на моем месте, не прельщать же рыцарей обещанием вечной молодости, для этого им пришлось бы слишком много рассказать…»
Буквы прыгали и расплывались перед глазами, Соле казалось, что они кривляются и корчат рожи, словно маленькие зловредные демоны. Святая Циала! Как же так?! За что?! Сотворенное ею в склепе заклятие не превращало ее в ядовитое чудовище! Напротив, оно продлевало ее молодость и продлило бы молодость Шарля. Виргиния четырежды убивала своих нерожденных детей и в пятьдесят четыре выглядела тридцатилетней. Ей самой сейчас тридцать пять, но она выглядит младше сестры Георгии, хотя той всего лишь двадцать семь! Она оттолкнула Шарля, а их любовь им ничем не грозила! И Агриппина об этом знала! Но почему, почему бланкиссима солгала ей? Зачем она сказала, что заклятие превращает решившуюся на него женщину в орудие смерти? Хотя это-то как раз объяснимо. Глупая толстуха боялась, что ее девочка может попасться с каким-нибудь рыцарем и погубить свою душу, и соврала, как любящая бабушка врет внуку, что, полезь он купаться в реку, его утащит водяной. А она поверила. Какая же она была дура, и как часто благие намерения оборачиваются бедой…

2865 год от В.И.
1-й день месяца Сирены.
Арция. Гаэльзский тракт
Очередной приступ кашля вывел кардинала Евгения из себя. Как не вовремя! Не хватало только простудиться! Ему с его легкими сейчас не трястись бы в возке среди пурги, а сидеть в своем дворце и пить настойку алтеи да держать ноги над паром. Но нельзя. Кардинал отбросил испачканный платок, тут же подобострастно подобранный Жаном Тонро. Отчего-то старик терпеть не мог этого молодого, но уже полного и плешивого клирика со сладким лицом и умильными умными глазками. Его бы воля, он бы сплавил Жана, несмотря на его очевидные достоинства, в отдаленную обитель. Таких нельзя принимать в лоно Церкви, хитрые, липкие, как след улитки, они не мытьем, так катаньем пролезают наверх. Им и на Творца и его святых, и на земные страдания наплевать, предадут и продадут, и все с улыбками да с изречениями из Книги Книг. Евгений ненавидел таких, но отделаться от Жана не мог – тот каким-то образом умудрился расположить к себе Архипастыря, который, по мнению Евгения, хоть и был немногим старше его самого, явно обнаруживал все признаки старческого слабоумия.
В свою безумную поездку кардинал Арцийский взял Тонро по одной-единственной причине. Уж если тебе навязали сволочь, то пусть эта сволочь будет на глазах. Теперь, глядя на скукожившегося, несмотря на добротную шерстяную одежду, дебелого монаха, Евгений мстительно подумал, что так ему и надо. Пускай потрясется от холода и страха, ему полезно. Но где, Проклятый их побери, эти мальчишки?! В этой воющей круговерти скорее волки найдут тебя, чем ты отыщешь хоть кого-то. И все равно старик был уверен в своей правоте, даже если это его последняя поездка. Евгений и так ждал слишком долго, но теперь промедление для Арции было бы смерти подобно.
Возок резко остановился. Его Высокопреосвященство успел ухватиться за край скамьи, но Жан изо всех сил впечатался своей противной физиономией в ребро дорожного сундука, изрядно порадовав кардинальскую душу, тем паче других поводов для радости не было. Возница сбился с дороги и зацепился за спрятавшийся под снегом изрядный пень, окованное медью дерево не выдержало, и теперь нужно было или оставлять стоивший немалых денег и, главное, очень удобный возок в поле, или попытаться его починить, а это требовало времени.
Высказав недотепе вознице, а также сидевшему рядом с ним несчастному секретарю с покрасневшим носом все, что он думает о различных пнях, как древесных, так и двуногих, кардинал задумался. Вьюга и не думала затихать, холод постепенно начинал пробирать до костей, говорить можно было, только крича в ухо собеседнику. Оставаться здесь было безумием, двигаться куда-то – тем более. Положение казалось безвыходным, но Творец, которого Евгений никогда не обременял пустячными просьбами, полагая, что служение Ему предусматривает умение выпутываться из неприятностей собственными силами, на сей раз помог.
Из слегка притихшей метели появились двое всадников. Они были запорошены снегом, от лошадей валил пар, но у них можно было узнать дорогу. Впрочем, удачи, как и неудачи, не любят ходить в одиночку. Всадники, разузнав, кто перед ними, представились. Это были гонцы маршала Мальвани, направляющиеся в распоряжение Рауля ре Фло. Оказалось, что до Кер-Оноре, где расположились Тагэре, не более трех вес.
То, что случилось дальше, повергло сопровождающих Его Преосвященство клириков в ужас. Один из всадников, повыше ростом и со шрамом на щеке, предложил взять с собой кого-то из путников, дабы потом те могли привести подмогу, так как они сами, к сожалению, будут вынуждены немедленно вернуться к маршалу. Это было разумное предложение, но то, что отмочил кардинал Арцийский, не лезло ни в какие ворота. Старик решительно заявил, что отправляется сам, а вторым может быть кто угодно, хоть бы и дурак возница. Воин кивнул и протянул руку. Старый клирик с неожиданной ловкостью пристроился позади всадника, обхватив его за пояс, тот тронул поводья, и путники скрылись в ревущем буране.
Как ни странно, дорога оказалась не столь уж и тяжелой. Конь шел на удивление плавно, лицо кардинала было защищено спиной всадника, чья сигна – странный белый цветок в скрещении солнечных лучей – ничего тому не говорила, впрочем, знать всех дворян Арции Евгений не мог, тем паче вряд ли представитель заметной фамилии станет гонцом, хоть бы и у маршала. Его Высокопреосвященству было тепло и уютно, много уютнее, чем в обитом простеганными атласными одеялами и обогреваемом жаровнями возке, даже кашель отпустил. Кардинал попытался запоминать дорогу, но, не видя ничего, кроме мерцающей белой стены (то ли вьюга еще больше освирепела, то ли кони бежали куда быстрее, чем казалось), невольно задумался о том, что с попущения Творца творится в Арции.
Проклятая ифранка! Евгению никогда не доводилось сталкиваться ни с последователями Баадука, ни с таянскими, прости господи, еретиками и сквернавцами, но жестокости Агнесы, величавшей себя праведной дочерью Церкви Единой и Единственной, хватило бы на сотню язычников. Додуматься отдавать собственные деревни на разграбление наемникам. Нет бы вытряхнуть из своих закромов и закромов своих драгоценных Фарбье хотя бы часть украденного или потребовать у папы или дядюшки Жозефа оплатить ее долги. А те вполне бы могли раскошелиться, как-никак арцийская королева для процветания Ифраны сделала немало, уж куда больше, чем для подобравшей такое сокровище Арции. Дура так и не поняла, что могла стать великой королевой великой страны, и стала жадным и глупым вассалом коронованного ифранского неряхи. Ею же детей скоро пугать начнут.
Евгений понимал, что Агнеса на эскотских пиках долго не усидит, а ее сынок, с которого она сдувает пылинки и который, похоже, до сих пор не знает, с какой стороны на лошадь садятся, тем паче. Он – бастард. Это знают все, а на троне Волингов бастардам не сиживать, так как это предвещает возвращение Проклятого и конец света. Люди хорошо помнят пророчество времен Циалы: «Стены Мунта возопят, когда коснется их кошачья лапа, камни дворца обличат ублюдка, из грязи он поднимется, оставшись грязью, и скроется в грязи, оставив след кровавый и зловонный, но по следу его пройдет Проклятый».
Через пророчество Лумэнихе не прыгнуть. Наследником безумного Пьера все равно станет семя Тагэре или, если Агнеса добьется своего и все сыновья Шарля погибнут, Мальвани или Бэрроты. На худой конец, королем назовут кого-то из иностранных принцев, но не бастарда. Иначе в городе вспыхнет бунт, причем самый страшный из всех возможных, где религиозный фанатизм смешается со страхом перед пророчеством и ненавистью к чужакам. Это нужно предотвратить. И потому он, кардинал Евгений, в свои семьдесят три трясется за спиной какого-то третьеразрядного дворянчика, разыскивая Филиппа Тагэре.

2870 год от В.И.
1-й день месяца Сирены.
Арция. Кер-Оноре
Рауль задумчиво покрутил графское кольцо, пальцы у него были заметно тоньше, чем у деда, но отдать перстень Старого Медведя в переделку казалось недавнему виконту кощунством. Он так и не поблагодарил мальчишку-пажа за то, что тот каким-то чудом вызволил у палачей дедово кольцо и графскую цепь Эдмона. Луи исчез, оставив спасенные им вещи на пороге комнаты Рауля, и никто из воинов и слуг не видел, как он уезжал.
Ладно, хватит сидеть и вспоминать то, что лучше до поры до времени выбросить из головы, хоть это и кажется невозможным. Граф встал, накинул подбитый медведем плащ и вышел из уютного эркардского домика прямо в метель. На дворе, несмотря на непогоду, было людно. Суетились возчики, пробегали аюданты, а во двор как раз въезжало двое всадников. Нет, приехавших было четверо. Первый легко спрыгнул с коня и помог сойти сидящему за ним сухонькому старику в зеленом. Ре Фло не поверил своим глазам, а старик, наскоро благословив присутствующих, мелким, но быстрым шагом подошел к нему и вопросил, есть ли в этом доме чем промочить горло.
Больше сомнений не было. О пристрастии Его Высокопреосвященства к подогретому вину знала вся Арция. Спутник кардинала, жилистый пожилой монах, с неодобрением глядя на Евгения, пробормотал что-то о горячей ванне для ног, но был остановлен взглядом, от которого даже закоренелый еретик и тот провалился бы сквозь землю, а Его Преосвященство, подобрав полы одеяния, с достоинством проследовал в дом.
Прибежал взволнованный эркард, на лице которого читалось неподдельное облегчение. Он симпатизировал Тагэре, но карты разложились не в их пользу, и добряк изрядно побаивался за себя, свое семейство и свое барахлишко. Одно дело оказывать покровительство сыновьям проигравших, и совсем другое – первому клирику Арции. Евгений смерил эркарда цепким колючим взглядом, но благословил, плохо скрыв усмешку, а затем сразу же перешел к делу.
– Как вы думаете, зачем я, прости святой Эрасти, как очумелый бросился в эдакие погоды за вами?
Ре Фло промолчал. Едва увидев старика, он сразу же принялся гадать, что означает его появление, но ничего путного в голову так и не пришло. Евгений это увидел, и во все еще ясных глазах мелькнула озорная улыбка, впрочем, тут же погасшая.
– Я все знаю и, святой Эрасти свидетель, оплакиваю потерю не меньше вас. Но сначала нужно спасти земное, а потом предаваться печалям. Вы, вижу, это понимаете. Где сын Тагэре?
– За ним уже послали.
– Пошлите заодно за моими монахами, они застряли в нескольких весах…
– Уже сделано, Ваше Преосвященство.
– Да, я мог бы и сам догадаться. О, вот и Филипп. Иди сюда, благословлю. Вылитый отец, надеюсь, и душой тоже. Хорошим королем будет, если научится сам себя на цепи держать. Шарло-то умел. Ладно, чадо, – кардинал словно бы свысока глядел на вспыхнувшего Филиппа, хотя тот мог бы поднять старика одной рукой, – что-нибудь красное у тебя найдется?
– Красное?
– Не могу же я произвести миропомазание Волинга, одетого во что попало…
– Так…
– Да, – жестко отчеканил старик, – время шуток миновало. Властию, данной мне Святым Престолом, я, кардинал Арции Евгений, намерен не позднее чем через ору помазать на царствование сына и наследника герцога Тагэре. Пьер в присутствии многих свидетелей, среди которых был и я, отрекся в пользу Шарля, а отречение обратной силы не имеет…

2871 год от В.И.
1-й день месяца Сирены.
Эр-Атэв. Эр-Иссар
Пышнотелый человек с гладкими щеками, вызвавший у Иоанна смутное отвращение, распахнул узорчатую дверцу, и настоятель оказался в райских кущах. К небесам взлетали жемчужные фонтаны, а цветы, несмотря на то, что здесь называли зимой, соперничали яркостью с птицами, висящими в невесомых позолоченных клетках на ветвях деревьев. Иоанн с неожиданной робостью ступил на усыпанную белой мраморной крошкой тропинку. Он не был ни трусом, ни завистником, ни сребролюбцем, но эта прихотливая роскошь слишком отличалась от суровой выжженной пустыни, к которой привыкли его глаза.
Почему-то калиф Усман решил принять его именно в саду. Уж не собирается ли хитрый язычник поделиться с ним какой-нибудь из своих бесчисленных жен? Никодим говорил, что Усман отличается склонностью к философии и своеобразным шуткам. Клирик неспешно шел среди прохладных гротов и ажурных беседок, мысленно готовясь к встрече. Иоанн знал, что владыке атэвов около сорока и он нарушил неписаный обычай майхубитов, оставив своему брату Али не только жизнь, но и мужественность. Это говорило в его пользу, впрочем, и Али в долгу не остался, его верность царственному родичу не поколебали даже воинские удачи. «Копье Атэва» – вот как прозвали полководца хаонгские императоры. Сам же Усман, похоже, предпочитал коню и сабле старинные свитки. Некоторые почитали это слабостью, но Никодим полагал, что Эр-Атэв сейчас в такой силе, что его властелин может позволить себе некоторые чудачества, которые скорее всего не более чем парчовый халат на стальном панцире.
Белая дорожка резко свернула в заросли вьющихся золотистых роз и вывела к бассейну с проточной водой. Там Иоанн и нашел калифа. Усман развалился на диване, поигрывая кистями синего пояса. Рядом лежали раскрытая книга и серебряная корзинка с кормом для рыб. Неподалеку по изумрудной лужайке взапуски с белым жеребенком бегали двое мальчиков. Старшему было лет десять, младшему не больше шести.
Увидев гостя, калиф жестом указал Иоанну на второе ложе. Клирик присел на самый краешек, вызвав на губах повелителя еретиков тонкую улыбку.
– Итак, – голос у Усмана был приятный, а язык арцийцев он знал отменно, так же, впрочем, как и хаонгский, – тот, кто был до тебя, ушел к своему богу, и теперь страж Истины ты, именуемый Иоанном. Готов ли ты к тому, что должен?
Иоанн замешкался, но калиф, похоже, ответа не ждал.
– Сейчас сюда придут мои сыновья. В Эр-Гидале живут дольше, чем в Эр-Иссаре. Когда я обниму луноволосую девственницу, ты еще будешь стоять на коленях перед разрисованными досками. Я хочу, чтоб мои сыновья запомнили тебя, а ты – их.
Калиф что-то крикнул, и невидимый доселе служитель тенью скользнул к играющим мальчиком.
– Вижу, ты полагаешь их слишком юными, но душа входит в тело с первым криком. Они еще не мужчины, но я вижу, кто есть кто, и, когда придет время, назову имя наследника. Узнай же и ты того, кто исполнит клятву. Вот они, пастырь хансиров. Принц Наджед, сын моей первой жены, и принц Яфе, чью мать я нашел среди роз.
Наджед был не просто красивым мальчиком, он был истинным принцем. Похоже, его воспитатели не зря ели свой хлеб. Иоанн с изумлением слушал слова десятилетнего ребенка, более приличествующие пожилому вельможе.
– Мои зрачки – цветы, по которым ступают ноги твоего гостя, о мой отец и повелитель. Этот хансир драгоценен, о Лев Атэва, потому что на него упал твой алмазный взор, обращающий все в золото.
Усман, ничего не ответив, повернулся ко второму сыну. Яфе, смуглый и кудрявый, с любопытством воззрился на клирика, а потом коснулся своей кажущейся игрушечной сабли: «Мой клинок – твой клинок по слову Майхуба!»
Что-то еле ощутимое дрогнуло в уголках темных глаз калифа, когда он отпускал сыновей.
– Атэвы не забудут своей клятвы.

2870 год от В.И.
Вечер 1-го дня месяца Сирены.
Арция. Кер-Оноре
– Кузен…
Знакомый голос вывел Рауля из задумчивости, и граф встал с кресла, приветствуя новоиспеченного монарха. Правду сказать, он мог этого не делать, но ему захотелось поддразнить Филиппа и заодно проверить, как он относится к своему новому титулу. Оказалось, правильно относится.
– Рауль, – в голубых глазах юноши взметнулась злость, смешанная со смехом, – прекрати издеваться!
– Я не издеваюсь, – улыбнулся ре Фло, – а приветствую короля…
– В таком случае я приветствую короля над королем, и хватит об этом. Что будем делать, а, кузен?
– Что? – Рауль тронул темную бровь. – Вообще-то у нас выбор небогатый. Или идти им наперерез, или ждать, когда они соизволят до нас добраться, одновременно укрепляя все, что можно укрепить. Большинство, наверное, так и поступило, но не твой отец…
– Но их больше.
– Больше, – не стал спорить Рауль, – поэтому они и не будут нас ждать. И к тому же не забывай, что в войске Агнесы половина наемников, да и она сама Арцию терпеть не может.
– Не понял… – Король улыбнулся, словно бы извиняясь за свою глупость.
– И неудивительно, ты еще не видел настоящих мародеров. Наемников еще может сдержать сильный человек, преданный своей стране, а для Агнесы арцийские крестьяне – грязь, она и пальцем не пошевелит, чтобы их защитить. Значит, те бросятся за помощью к местным нобилям, причем не к тем, кто идет с Лумэнами.
– И они нас поддержат?
– Очень даже может быть. И уж точно они не поддержат ифранку. Даже если их силком погонят, толку никакого не будет. Мальвани тоже так считает.
– Анри?!
– Да, пока ты готовился к обряду, я поговорил с его гонцом, который и привез Евгения. Он должен был немедленно возвращаться. Вот письмо. Я не вскрывал.
– Рауль!
– Ты король, Филипп. Анри – маршал Арции. Я всего лишь граф ре Фло, ты должен к этому привыкнуть. Промедление часто смерти подобно, но на сей раз ора или две ни нас, ни Арцию не погубят. Ломай печать!

Король рывком сорвал печати с арцийскими нарциссами и великим тигром Мальвани, и две головы, темная и золотистая, склонились над посланием. Маршал был верен себе, вглядываясь в четкие строки, Рауль, как наяву, видел правильное лицо маркиза и слышал его спокойный сильный голос.
«Ваше Величество! Надеюсь, что таинство миропомазания уже свершилось, и я могу и должен обращаться к вам именно так. Примите мои соболезнования в связи с гибелью вашего отца и засвидетельствуйте мое сочувствие графу ре Фло, который, я надеюсь, находится рядом с вами. Видит святой Эрасти, погибшие были для меня больше чем друзьями. Я оплакиваю их вместе с вами, но их кровь и Арция требуют не слез, но действий. Узурпаторы, запятнавшие себя святотатством, не вправе победить, это попрало бы само понятие справедливости.
Ваше Величество! Узнав о несчастии из достоверного источника, я счел правильным оставить Мунт, так как город не приспособлен для обороны, а его жители слишком драгоценны, чтобы делать их заложниками гражданской войны. Я вывел вверенный мне гарнизон, оставив столицу на попечении городской стражи, возглавляемой бароном Трюэлем. Первоначально в мои планы входило идти на соединение с вами, но я узнал, что в направлении Мунта движется шеститысячная армия Поля Фарбье, и я счел правильным пойти ей навстречу. Я знаю Фарбье, он смелее своего покойного брата, но, если не произойдет ничего непредвиденного, я надеюсь разбить его, обезопасив тем самым Мунт от сторонников Лумэнов, по крайней мере, до генерального сражения, каковое неизбежно.
Полагаю, битва между мной и Фарбье состоится возле замка Ирми, где я надеюсь их остановить. Если удача будет на моей стороне, я двинусь наперерез армии Агнесы, которая, и по имеющимся сведениям, и по логике развития событий, должна пойти на соединение с Фарбье, после чего либо овладеет столицей, либо, что было бы правильнее с военной точки зрения, повернет на Гаэльзу, дабы покончить с возглавляемой вами армией. Я не намерен позволить ифранской клятвопреступнице исполнить задуманное и думаю перехватить ее у деревни Беток, что в Доадских холмах. Я надеюсь быть там раньше ифранки, дабы должным образом подготовить встречу. После эльтского предательства нет средства, которое было бы предосудительным по отношению к этой женщине и ее сторонникам.
Если Вашему Величеству будет угодно принять мой совет, то неожиданное появление вашей армии вблизи Бетока значительно улучшит наше положение. Однако такое перемещение имеет и свои трудности. Вам после переправы через Вигму придется идти по следам армии Лумэнов. Мы будем разделены сорокатысячной армией противника, и нам будет трудно координировать свои действия. Тем не менее ваше появление в нужное время в нужном месте могло бы стать решающим.
Вот то, что я имел сообщить вам. Еще раз примите мои заверения в преданности и соболезнования по поводу постигшей всех нас утраты.
Жизнь – Арции, душу – другу, честь – никому.
Маркиз Анри-Мишель-Аннибал ре Мальвани».
– Вот все и прояснилось, кузен. Мы пойдем к Бетоку, и пусть Антипод хранит ифранку и ее гаденыша.
– Да, – кивнул Рауль, – Мальвани принял решение, и оно единственно верное.
– Хотел бы я знать, – задумчиво пробормотал король, – кто сообщил о беде. Его Высокопреосвященство все узнал от маршала, а маршал откуда? Похоже, у него оказался свой Луи…
– Скорее у Обена, иначе Мальвани не упомянул бы его имени, а толстяк, – Рауль вздохнул, – толстяк всегда любил Шарля. Дважды он его спасал, третий раз не получилось…
– Агнеса заплатит за все, – молодой король говорил спокойно, но от этого его слова казались лишь более вескими, – но сначала нам нужно победить.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:24 | Сообщение # 27

Маг

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Jus talionis

И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили его – не тебя!
Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал
По оскалу забрал – это смерти оскал!
Ложь и зло – посмотри, как их лица грубы.
И всегда позади воронье и гробы.
В. Высоцкий

2870 год от В.И.
11-й день месяца Сирены.
Арция. Доада
Маршал Мальвани предпочитал ехать в середине войска, то ли желал находиться среди своих людей, то ли беспокоился о нескольких закрытых белым полотном телегах, которые везли мохноногие приземистые лошадки. Иногда Анри все же выезжал вперед, тогда его место занимал младший брат, такой же невозмутимо-красивый, но в зеленом эрастианском облачении. Что подвигло блестящего гвардейца Жоржа Мальвани десять лет назад принять постриг, не знал никто, но он это сделал и, похоже, отнюдь не раскаивался. Сан, впрочем, не мешал красавцу клирику лихо управляться с атэвским скакуном, а из-под облачения выглядывали рыцарские латы.
Кардинал Евгений, спешно собираясь в Гаэльзу, неожиданно для всех возвел Жоржа в сан епископа, поручив ему сопровождать воинство Анри. Присутствующие при этом клирики сразу же прониклись подобострастным вниманием к брату маршала. Было известно, что Евгений долгие годы не может выбрать себе преемника, и тут в самый неожиданный момент ему на глаза попался Жорж. Если победят Тагэре и новый епископ останется жив, возможно, в один прекрасный момент он станет кардиналом. Это следовало учесть, и свидетели возвышения Мальвани-младшего рассыпались в благословениях и напутствиях. О чем думал сам Жорж, оставалось неясным, он проявлял обычную для своего семейства доброжелательную сдержанность, становясь по мере необходимости в большей степени рыцарем, нежели монахом.
Братья часто о чем-то разговаривали, поглядывая на странные телеги, но о чем – не слышал никто. Армия шла быстро, пусть она не была столь уж большой, но Анри был уверен в каждом человеке, пошедшем за ним. Мальвани ничего не скрыл, рассказав и о гибели Шарля, и о том, как это произошло. Потом маршал предложил всем, кто хочет уйти, уйти немедленно, получив свои деньги. Деньги, к слову сказать, были из Малве, и солдаты это знали. Ушли немногие, остальные проводили их угрюмым взглядом, а потом какой-то молодой нобиль вдруг взял да и стянул волосы на затылке синей лентой. Оказалось, в Мирии так поступают родственники убитых, объявляя кровную месть. Вскоре вся молодежь щеголяла конскими хвостами. Ветераны были более сдержанны, но и их мысли и намерения были очевидны. Армия шла мстить, и мстить жестоко. Даже неизбежные бивуачные шутки и то вертелись вокруг того, что и как сделают с «лумэновскими ублюдками». Когда же разведчики доложили, что армия Фарбье находится в полутора диа пути, люди и вовсе замолчали, но по нехорошему блеску в их глазах было ясно, что, если Мальвани понадобятся пленные, маршалу придется очень постараться, чтобы заполучить кого-нибудь живьем.

2870 год от В.И.
11-й день месяца Сирены.
Арция. Доада
Разведчики были не нужны. Путь Агнесы и ее наемников можно было проследить по сожженным деревням. Ифранские родственнички не спешили помочь воинствующей королеве аурами, и она расплачивалась с эскотцами и фронтерцами натурой. На землях сторонников Тагэре грабили явно, если же приходилось идти по местам, почитающимся лумэновскими, иноземные вояки творили то же самое, но под покровом ночи. Королева же никаких бесчинств, разумеется, «не замечала».
Один из мелкопоместных нобилей, успевший увести людей и скотину в овраги, так что все остались живы, хоть и без крова над головой, видел войско Агнесы совсем близко, оно было сыто, хорошо вооружено и весело. Арцийцев не так уж и много, все больше наемники, но, видать, умелые. Парень прикинул, что их никак не меньше сорока тысяч.
Впрочем, лучшего вербовщика, чем Агнеса, у Тагэре не было и быть не могло. Ненависть к чужеземке захлестывала Арцию, и людей у молодого короля прибавлялось не по дням, а по часам.
Филипп Тагэре ехал впереди своего войска под королевской консигной, но рядом вздымались орифламма Тагэре и личная сигна молодого монарха – белый сокол в кольце, образованном путами для лошади. Рядом горделиво выступал рыжий иноходец Рауля ре Фло.
Когда армия подошла к Доадским холмам, она насчитывала около двенадцати тысяч человек, из которых к бывалым воинам можно было отнести едва ли половину. Именно здесь Филиппа разыскали посланцы Мальвани. Их было двое – коренастый неразговорчивый крепыш с неожиданно красивыми аристократическими руками и молодой светловолосый нобиль со звонким голосом и шрамом через все лицо. Письмо, запечатанное личной печатью маркиза, лаконично сообщало о победе и о том, что податель сего проведет их через холмы в обход армии Агнесы. Меченый, представившийся Раймоном ре Феррье, охотно, хоть и лаконично, рассказал о том, что маршал сотворил с Фарбье.
Мальвани славился умением выбирать позиции, не подкачал он и теперь. Центр армии прикрыл дорогу на Мунт, левый фланг защищал Яблочный тракт, а правый – дорогу к замку Ирми в том месте, где она пересекала обрывистую речонку Масту. Дальше все было просто. Фарбье следовало бы двадцать раз подумать, прежде чем связываться с Мальвани, но тот каким-то непостижимым образом уверовал, что у маршала не более трех тысяч человек, остальные же, узнав о гибели Тагэре, разбежались. Братец канцлера поверил и бросился вперед, атаковав центр и правый фланг, где командовал епископ Доадский.
Мальвани-младший ловко разыграл отступление, заманив лумэновцев к обрыву, стремительно перестроился, охватив нападавших с двух сторон, и спихнул вниз, после чего лучники буквально расстреляли корячившихся на льду вояк. Разделавшись со своей частью работы, Жорж развернулся и ударил с фланга по самому Фарбье, пытающемуся прорвать центр армии Мальвани. Фарбье слишком поздно понял, что оказался в положении собаки, гнавшейся за котом, а нарвавшейся на рысь. Правда, держался подлец стойко и до последнего, а вот граф Орельен Тартю, подвизавшейся на левом фланге, решил удрать, и Мальвани счел уместным его выпустить, хоть и изрядно потрепав. Маршал полагал, что было бы неплохо с тех, кто потрусливее, сбить спесь, а тех, кто понаглее, разозлить.
В этом смысле Тартю, за которым числился один-единственный подвиг, а именно женитьба на дочке могущественного Жана Фарбье, был незаменим. Трус милостью божьей, причем склонный превозносить свои заслуги и винить в неудачах всех, кроме себя, несомненно, добавит в медовое настроение Лумэнихи изрядную толику дегтя. Поэтому Анри скрепя сердце его отпустил – отпустил, несмотря на то что Тартю присутствовал при убийстве Эдмона и Этьена ре Фло, отпустил, как отпустил бы бешеную собаку, которая бежит в сторону вражеского лагеря. Собаку, укус которой несет страх и неуверенность в себе. Зато остальные ответили за все. Солдаты Мальвани пленных не брали, разве что тех, кто познатнее. Этих, в том числе и Поля Фарбье, Мальвани взял с собой.
– Хорошее начало, – на лице молодого короля мелькнула тень его прежней улыбки, – надеюсь, продолжение будет не хуже. Вы говорите, через холмы есть проход?
– Да, если двинуться сейчас, мы выйдем туда, куда Агнеса подойдет только к вечеру второго дня. Маршал уже там.
– А она не может свернуть на другую дорогу?
– Исключено, монсигнор, – поклонился меченый – здесь только одна дорога, а по лесу ей не пройти.
– Но почему бы ей не воспользоваться той дорогой, о которой говорите вы?
– Да кто ей ее покажет, от ифранки все как от чумы бегут. А тропа эта лесная, старая, ее только старики и помнят. Но пройти можно.
И они прошли. Дорога оказалась достаточно удобной и должна была вывести к широкому полю между деревушками Беток и Кру. Рауль попробовал мысленно нарисовать тропу на карте, но у него ничего не вышло. Похоже, клирики, составлявшие описание здешних земель, на деле сидели на каком-нибудь постоялом дворе, довольствуясь лишь тем, что им рассказывали. Как бы то ни было, тропа существовала, и двенадцатитысячная армия решительно ступила под сплетенные ветви.
К ночи повалил снег. Идущей вкруговую по пустым полям армии Агнесы пришлось тяжко, но армию Филиппа прикрывали то стволы деревьев, то склоны холмов. Лошади шли весело и бойко, ветер был настолько любезен, что дул идущим в спину, и Рауль решил, что это, равно как и отыскавшийся в лесистых холмах проход, хорошее предзнаменование. Их проводник молча ехал на своей короткохвостой лошади рядом с предводителями. На расспросы он отвечал быстро, но коротко, и вскоре ре Фло оставил его в покое. Свое дело делает, и отлично, а лезть в чужую душу… Шрам на лице совсем свежий, кто знает, что заставляет парня отмалчиваться.

2871 год от В.И.
Утро 8-го дня месяца Агнца.
Деревня Беток
Всю ночь рядом выла собака, воины пытались ее подстрелить или хотя бы прогнать, но в снежной замети можно было потерять отряд солдат, а не то что свихнувшуюся псину. А может, никакой собаки и не было, и это выли привидения, выпущенные из преисподней, чтобы напомнить клятвопреступникам об их грехе. Принц Гаэльзский до утра пролежал с открытыми глазами, закрывшись с головой одеялом. В той же комнате на другой кровати должна была спать матушка, но в эту ночь она не пришла.
Филипп знал, что за дверью стоят вооруженные мужчины, но все равно ему было очень страшно. Принц понимал, что врагов-людей можно не бояться, но вот то, что выло и плакало за окном, заставляло дрожать от ужаса. Кормилица рассказывала ему о Хозяине Тьмы, который уносит к Проклятому детей, которые не слушаются или чьи родители согрешили. Филипп всегда слушал матушку, но вот она сама… Принц слышал, как воины говорили, что грех нарушать освященное Церковью перемирие, а матушка сказала, что это ее дело и что она скорее отдаст всю Арцию Проклятому, чем корону – Тагэре.
Филипп старательно заучил то, что ему велели, а потом, хотя ему было очень страшно, не закрыл глаза и смотрел, как одни люди вели других со связанными за спиной руками. Двое пытались вырваться, один упал на колени, но все остальные… Мальчик чувствовал, что они презирают и ненавидят и матушку, и сигнора маршала, и его самого. Только высокий золотоволосый юноша в синем улыбнулся ему, и принцу ужасно захотелось с ним познакомиться. Но матушка его не пустила. Она сказала, что это враг, и приказала выйти вперед и сказать то, чему его научили, но он запутался.
А улыбавшегося ему юношу убили, хотя сигнор маршал просил этого не делать. И он тоже пробовал просить, но матушка велела сказать, что «Тагэре – это бешеные псы, и всех их нужно уничтожить». Он и сказал, только у него отчего-то не вышло слово «псы», а получилось «спы».
А потом огромный старик в грязных доспехах и без плаща крикнул что-то, что Филипп не понял, а лицо мамы стало красным, как ее платье. Воины бросились вперед, юноша в синем попытался заслонить старика, но тот вырвался. «Смотри, сука, как умирают ре Фло» – вот что он крикнул. И мама очень рассердилась, когда он потом спросил ее, что это значит. Старик, который был страшным, хотя у него были связаны руки, вышел вперед, а светловолосый тронул его за плечо и сказал, что… Что Тагэре даже умирают первыми. А страшный вдруг ему поклонился. И не только он, но и другие пленники, и даже некоторые из воинов.
И тут толстый сигнор, который стоял рядом с маршалом, вдруг плюнул под ноги и ушел, и за ним ушли и другие нобили, и вместо них встали эскотцы в полосатых плащах. Кто-то из связанных крикнул, что не поймешь, кто чей матрас, и мама закричала, чтобы скорей кончали. Люди в масках стояли и ждали. А он так хотел, чтобы пленников развязали и отпустили домой. Но матушка сжала его руку так, что потом долго болело, и он сказал, как его научили: «Смерть изменникам», а потом закрыл глаза и вдруг услышал, как с ними говорит божий вестник. А когда открыл, увидел тело и окровавленную голову, которую держал человек в маске. И тогда ему стало плохо. Он не помнил, как его унесли. Вечером матушка пришла сказать, что она недовольна. А он спросил ее, они теперь клятвопреступники или нет. Она рассердилась еще больше, и он понял, что клятвопреступники. Значит, за ним придет Хозяин Тьмы и заберет к Проклятому… Он, наверное, уже тут.
Скрипнула дверь, и мальчик сжался в комок под одеялом, но это была матушка. Филипп не хотел, чтобы она поняла, что он не спит, и старательно закрыл глаза. Но матушка не стала поднимать одеяло, а постояла на пороге и вышла. А тот, за окном, все еще выл…

2871 год от В.И.
Утро 8-го дня месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Погода была отвратительная. Буран, возможно, последний в этом году, смешал серое небо с промерзшей землей. Недавняя оттепель, когда стаял почти весь снег, сменилась сначала заморозком, а теперь вот этим снегопадом. Рауль ре Фло, то и дело стряхивая с плаща снег, старательно вглядывался в воющее месиво. Хорошо хоть ветер в спину. Если так и дальше пойдет, лучники Тагэре получат заметное преимущество. Интересно, хватит ли у Агнесы и Батара ума переждать ненастье, или они с ходу бросятся в бой. Лично он, Рауль, готов воевать хоть с кем, лишь бы не с ветром, но Агнеса ослеплена яростью, она полагает, что возьмет несмышленыша Филиппа и его строптивого кузена чуть ли не голыми руками. Правду сказать, у змеищи есть основания для самоуверенности. Лумэнов больше раза в два, они уничтожили главного соперника, осталось лишь добить потрясенного врага. Правда, Анри у Масты показал, что Тагэре так просто не сломать, но потеря шести тысяч для пятидесятитысячного войска не смертельна.
Ну да ничего. У Кантиски в свое время было еще хуже. И лично он, Рауль ре Фло, не верит, что все решилось вмешательством святой Циалы и крылатых вестников, это потом наплели, чтобы не благодарить Рене Сгинувшего. Интересно, кстати, чего клирики так на него взъелись и как было все на самом деле… Проклятый, ну и мысли лезут в голову! Нет бы о деле думать.
Только бы выдержал Филипп. За Мальвани можно быть спокойным. Маршал обороняет центральный лагерь, ему самому достался правый фланг, а Филиппу – левый. Вообще-то, будущему королю следовало стоять в центре, но осуществить план Мальвани может только он сам. Маркиз взял на себя самое трудное, хотя в этом бою трудным будет, похоже, все.
Странно, Мальвани со слов какого-то Габриэля рассказал, что Луи ре Тин был убит при неуклюжей попытке защитить своего друга и господина. Граф прекрасно знал, как во время боя видят то, чего на самом деле нет, и, наоборот, не замечают действительно случившегося. Да и кто мог так походить на Луи, чтобы он, Рауль, так обознался? Нет, это был ре Тин, и спасибо ему за то, что он сделал. Как бы то ни было, в том, что они пришли вовремя, есть и заслуга мальчишки пажа…
Особо злобный порыв ветра забрался-таки под плащ, и Рауль сквозь зубы выругался. Дурак! Не ругаться надо, а благословлять хоть Творца, хоть Проклятого за эту метель.
Анри Мальвани, нежданно появившийся из снежных хлопьев, словно бы сошел с парадного портрета. Он был озабочен, но не более того. Что же он все-таки задумал? Даже им с Филиппом не сказал, видно, что-то вовсе немыслимое, с Мальвани станется. Они пожали друг другу руки.
– Я все помню, маршал, – Рауль со скрытой надеждой глянул на друга отца и Шарля, – мы не подведем.
– Этого мало. – Маркиз помолчал, видимо, подбирая слова. – Второй частью сражения придется командовать тебе.
– Мне?
– Тебе, Рауль. – Анри внимательно рассматривал свою латную перчатку. – Если мне удастся сделать то, что задумано, мы наверняка победим. Другое дело, что мне этого не увидеть. Молчи. Молчи и слушай. Они постараются прорвать центр…

2871 год от В.И.
Утро 8-го дня месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Доспехи при всей их красоте оказались тяжелыми и неуютными, но Агнеса терпела. Королева-воительница должна напутствовать свою армию в бой, а потом встречать победителей. Придется потерпеть, тем паче доспехи ей шли куда больше придворных платьев. Правда, мастер, взявшийся их делать, поставил вопрос ребром: это нужно для сражения или для красоты? Сражаться Агнеса не собиралась, не умела, учиться было уже поздно, да и не хотелось ей. Бой – это для мужчин, дело женщин заставить их воевать за нужное дело, а не из глупых фанаберий. Поняв, что от него требуется, оружейник изготовил доспехи, выгодно подчеркнувшие все, что в Агнесе было красивым. Теперь, верхом на белом коне, в алом, расшитом золотом плаще и в шлеме с алым же плюмажем, королева казалась почти красавицей. Глянув на себя утром в зеркало, она даже пожалела, что сегодня все кончится. Ей понравилось воевать, это было отнюдь не столь сложно и страшно, как пытался убедить Жан Фарбье. Он и до сих пор бегал бы от Шарля Тагэре, а вот они с Батаром придумали, как одним махом избавиться и от соперника, и от его прихвостней.
И, между прочим, крови пролилось не так уж и много. В сражениях ее было бы куда больше. А вот как расплатиться с эскотцами и фронтерцами, пришло в голову именно ей. Конрад талдычит, что это возмутит крестьян, ну и что?! Пускай возмущаются хоть до посинения. В Ифране о том, что скажут крестьяне, думать не принято. Крестьянин должен копаться на своих грядках и платить положенное сигнору, чтобы тот, в свою очередь, платил королю. И все. Может, еще прикажете спрашивать мнение коровы, хочет ли она давать молоко и кому?
Агнеса поправила на груди золотую королевскую цепь с нарциссами и повернулась к сыну. Мальчик, наряженный в такие же красивые доспехи, как и она сама, явно боялся, глаза у него были на мокром месте, и только страх перед матерью мешал ему разрыдаться в голос.
– Ваше Величество, – вошедший маршал учтиво поклонился. Об их отношениях знали все, но Конрад продолжал на людях разыгрывать почтительность. – Погода, к сожалению, нам не благоприятствует. Очень сильный ветер, и к тому же снегопад. Думаю, стоит отложить наступление до его окончания.
– Ну, нет, – вскинула подбородок королева. – Мы не намерены ждать. Победа всегда на стороне нападающих.
– Не всегда, Ваше Величество, – маршал старался говорить спокойно, но на его скулах заиграли желваки, – один раз нам повезло, не спорю, но Тагэре не ждал нападения, ведь было перемирие. А у Масты…
– Маста – это недоразумение, – нахмурилась Агнеса, – никто не ожидал, что Мальвани собрал столько людей. Но сегодня перевес на нашей стороне.
– Анри при всем своем преимуществе не нападал, а ждал нападения…
– А что об этом думают эскотцы?
– Эскотцы получают свою плату, и…
– Хватит! Мы не желаем больше слышать ни про изменника Мальвани, ни про проволочки. Начинайте.
– Как скажете. Вы намерены следить за сражением?
– Разумеется.
– Тогда я посоветовал бы вам сменить плащ. Слишком сильный ветер, а принцу вообще не стоит выходить на улицу.
Агнеса хотела было возразить, но передумала. Здравый смысл у нее был, причем истинно женский. Она понимала, что с покрасневшим носом, потекшей краской и намокшими от снега перьями на шлеме не произведет нужного впечатления, что до принца, то Филипп и так простужен…
– Хорошо, – королева наклонила голову, – мы останемся в палатке. Каждую десятинку мы ждем доклада. Сколько времени займет сражение?
– Трудно сказать, Ваше Величество. Мальвани…
– Мы сказали, что не желаем слышать об этом изменнике! Разве что когда нам доложат, что он взят в плен или убит.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Анри Мальвани ничего и никогда не боялся, в том числе и смерти, но умирать ему не хотелось. Впрочем, маршалу казалось, что их безумная затея увенчается успехом, а за это можно и жизнью заплатить. В конце концов, из пятерых аюдантов отца уцелели лишь он и невидимый за снежной стеной Батар. Отчего-то это обстоятельство наполняло душу Анри уверенностью в том, что ему удастся отплатить за Шарло и братьев Фло. Когда же у самого лагеря из вьюги вынырнула армия молодого короля, Анри и вовсе уверовал в победу. Мальчишки (хотя какой Рауль, к Проклятому, мальчишка, они с Шарлем в тридцать три давно командовали армиями) не потеряли голову ни от страха, ни от ярости. Другое дело, что все-гда теплые голубые глаза Филиппа словно бы подернулись льдом, а над высоким лбом Рауля появилась белая прядь. Их боль – это их боль, но она не должна мешать воевать.
Мальвани вздохнул и прикрыл глаза, старательно припоминая каждый бугорок поля, на котором решится все. Случись еще одно поражение, и Тагэре не подняться, по крайней мере в ближайшие лет пять. Но они победят, ведь даже ветер, возмущенный предательством, на их стороне. Анри прикрыл глаза, мысленно представляя себе всю свою армию.
Небольшие отряды стрелков и спешенных рыцарей за укреплениями в центре, конные стрелки в авангарде, два кавалерийских отряда на флангах, половина стрелков и конницы до поры до времени укрыта в лесу. Отряд эльтских стрелков Дени Гретье ночью перешел через все еще замерзшую речку и развернулся в тылу левого фланга противника, который, похоже, излишними умствованиями себя не утруждал, да и зачем им при таком-то перевесе? Построились в три линии, и всего делов-то. Впереди стрелки и спешенные рыцари, потом силком согнанное ополчение, в котором лично он, Анри Мальвани, на месте Агнесы не был бы уверен, и сзади королевские рыцари, пешие и конные стрелки и отряд тяжеловооруженной наемной пехоты. На флангах, разумеется, конные баронские дружины. Просто и незатейливо, как дубина. И так же опасно. Они же оказались в положении Алана, схватившегося с Губером . Что ж, поскольку лоб в лоб шансов нет, придется потанцевать…

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Снегопад прекратился неожиданно, и ветер, неистовый и по-прежнему «играющий» на стороне Тагэре, отогнал тяжеленные серые тучи на северо-запад. Яркий весенний свет залил поле между деревушками Беток и Кру, на котором восемьдесят тысяч человек собрались убивать друг друга.
Рауль ре Фло вздохнул с облегчением. Вьюга сослужила хорошую службу, когда они пробирались между холмами на встречу с Мальвани и когда выстраивались в боевой порядок, но умирать под ясным небом все же приятнее. Лучники и арбалетчики, начавшие свою дуэль с самого утра, продолжали осыпать вражеские войска стрелами, но ветер сводил все усилия лумэновцев на нет. Что ж, стрелки потрудились достаточно, пора пустить кавалерию. Рауль предпочел бы, чтоб командование боем взял на себя маршал, но тот в не терпящих возражения словах сказал, что он лишь начнет, а середина и конец боя – дело Рауля. Что же задумал Анри? Неужели придется оплакивать еще и его?!
– Сигнор… – Рауль порадовался, что гонцом, принесшим приказ об атаке, оказался их проводник. – Маршал говорит: пора.
– А Филипп?
– Там начнут одновременно с нами.
– Хорошо, пора так пора. – Рауль привстал на стременах и оглядел своих людей. – Арцийцы, – внук Старого Медведя и не ожидал, что звук его голоса разнесется в морозном воздухе так далеко, – говорить долго я не стану. Мы сейчас пойдем вперед. Многие не вернутся, но к вечеру ни одного лумэновского ублюдка здесь быть не должно. Всем следовать за мной и делать, как я. Пока я впереди – наступаем, если я сверну в сторону или отступлю, значит, так надо. Арция и Тагэре! Смерть ифранке!
Ответный рев свидетельствовал, что воины его поняли. Рауль оглянулся и столкнулся глазами с меченым.
– Раймон, вы остаетесь с нами?
– Да, я знаю тот лес, а вы – нет.
– Это хорошо. Я могу доверить вам сигну? Она должна следовать за мной, где бы я ни был.
– Конечно, монсигнор, – меченый кивнул, – я не отстану от вас, можете быть спокойны. – Раймон намотал на запястье поводья и неожиданно грациозно принял у вспыхнувшего пажа сигну ре Фло со вставшим на дыбы медведем.
Рауль одобрительно кивнул и бросил: «Вперед!»
Лавина всадников понеслась, словно бы гонимая летящим вместе с ними ветром. Если бы не это обстоятельство, многие не достигли бы вражеских позиций, но, к счастью для Тагэре, ветер проявлял редкостное постоянство, старательно отбрасывая стрелы противника. Рауль вел своих людей по широкой дуге, целясь лумэновцам во фланг, но те успели развернуться. Навстречу галопом летело вражеское войско. Эскотцы! Эскотцы, и с ними Эдвар Фарбье, еще один братец «Святого Духа»! Проклятый, помоги нам хоть ты, если Творец отступился от этой земли!
В ушах бился конный топот и многоголосый клич: «Арция и Тагэре!» Голос Рауля сливался с воем его людей. «Арция и Тагэре», – выбивали копыта по промерзшей земле, «Арция и Тагэре», – свистел ветер.
Стук копыт усиливался по мере сближения. Рауль уже разбирал возгласы людей Фарбье: «Свет и сила!» – и клич эскотцев: «Победа! Победа!» Всадники столкнулись с такой силой, что, ошеломленные, на мгновение замерли, но лишь на мгновение. Завязалась ожесточенная рубка. Все, и люди, и встающие на дыбы и крушащие противников подкованными копытами кони, словно бы обезумели. Рауль заметил на земле распростертого человека, но не успел даже понять, жив он или мертв, друг или враг. Отражая щитом нацеленное на него копье, граф отвлекся, а его конь в прыжке ударил лежащего и понесся вперед. Раймон следовал за вождем как пришитый, успевая одновременно отражать атаки, и алый стяг с медведем гордо реял над головой хозяина.
Сквозь адский грохот иногда прорывался чей-то одинокий клич или заливистое ржанье, тенями пролетали всадники, ноги лошадей топтали живых и мертвых. Кто-то с безумной силой размахивал мечом, под кем-то упала лошадь, всадник, успевший вскочить на ноги, попытался схватить лошадь Рауля за узду, но ре Фло, наклонясь вперед, полоснул лумэновца мечом и, не оглядываясь, схватился с двумя эскотцами. Что-то рухнуло за его плечом, но знамя продолжало развеваться на ветру. Видимо, это Раймон свалил какого-то рыцаря.
Лумэновцев было больше, много больше, но чья возьмет, было не ясно. Рауль приметил знатного эскотца в ярком плаще. Цвета серый, синий, снова синий и зеленый – цвета убийц! Этот будет последним! Граф бросил жеребца вперед и вбок, и тот, сбив плечом подвернувшегося недотепу, вынес Рауля к намеченной жертве. Эскотец с кем-то рубился, но с предавшими кодекс Розы особый разговор. Удар пришелся в спину, и наемник, даже не поняв, что умирает, припал к шее коня. Рауль обернулся, чтобы убедиться: Раймон следует за ним, и крикнул:
– Прорываемся к лесу!
Меченый кивнул, его конь извернулся с кошачьей ловкостью, заодно расчистив место жеребцу ре Фло, Рауль выхватил рог и затрубил.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Хвала святому Эрасти, эта ведьма засела в палатке, не хватало еще, чтоб она околачивалась тут вместе со своим крольчонком и лезла не в свое дело. Спору нет, одним махом отделаться от основных врагов всегда заманчиво, а победителей не судят. Тагэре давно было пора поставить на место, но вот Крэсси взял да и ушел, и если бы только он…
Если ничего не предпринять, из убитого герцога скоро сделают мученика и святого почище Эрасти. Будь у ифранской ведьмы на плечах голова, она бы вела себя иначе, а она захмелела от крови, как бракованная гончая. Натравить на Тагэре молодых ослов, жаждущих мести, было хорошей идеей, но затем… Прилюдно убивать старика и мальчишку не стоило. А те еще умерли, как герои баллад, наверняка менестрели уже настрочили всяческой слезливой дури, которую потом из крестьянских голов вилами не выцарапаешь… Проклятый, да что ж там происходит-то?!
Батар с детства завидовал многому и многим, в том числе и тем, кто хорошо видит. Неглупый человек, опытный военачальник и умелый боец, он был близорук. Это было неудобно и унизительно, особенно в юности, когда Шарло и Анри, видящие не хуже морских орлов, по доброте душевной подсказывали приятелю, что и где происходит. Шарло вообще мог бы поменьше лезть ко всем со своей помощью, глядишь, жив бы остался и других с собой не утянул…
Маршал (да уж, дожили, на одну страну два короля, два маршала, две правды…) поплотнее закутался в плащ и собрался было наорать на аюданта. Просто так, чтоб сорвать настроение, но из кипящего котла вынырнула фигура в шлеме с обрубленными перьями и тяжелым галопом направилась к командному пункту.
– Мессир Фарбье, – вполголоса, словно бы про себя пробормотал аюдант, получив в ответ ожидаемое «без тебя вижу».
Командующий левым флангом, на ходу поднимая забрало, подскакал к маршалу и с ходу потребовал вина.
– Что там? – нетерпеливо бросил Батар, пока герцог пил.
– Сам Проклятый ногу сломит. Одно точно. Против нас Рауль ре Фло.
– Внучек? Не может такого быть, ему здесь взяться неоткуда. Просто консигну его взяли.
– Я его видел сам, – бросил Фарбье, – правда, издали, и что-то не хотелось мне после всего сходиться с ним поближе… Шарло его слишком хорошо обучил.
– Как он сюда попал?!
– Чего об этом думать. Ре Фло здесь, значит, маленький Тагэре тоже. Так что все в сборе…
– Ты его тоже видел?
– Нет, пока…. И желанием не горю. Мы сейчас на опушке леса крутимся. Что дальше?
– А какого беса вас туда занесло?
– Какого? Они хотели нас обойти, я не дал, столкнулись лоб в лоб. Рауль дрался как демон, да оно и понятно после такого… Нас больше раза в три, но еще вопрос был кто кого, да еще при эдаком ветре… Вот ведь зараза…
– Дальше.
– Они вдруг отошли. Да диковинно как-то, к лесу. Хотя к лагерю-то, пожалуй, им не пробиться было, а по собственным следам идти дело тухлое… Мы за ними, но куда там, они, видать, эти леса вдоль и поперек облазили, нашли какой-то проход в буреломе. Видел бы ты эту опушку, прямо форт какой-то! Рауль не дурак, лучников поставил, его оттуда не выкурить…
– Потери у тебя большие?
– Терпимые.
– Тогда вот что! Оставь стрелков приглядывать за Раулем, а сам попробуй зайти в тыл их лагеря.
– Понял, не дурак… Но и Мальвани не дурак.
– Я тебе помогу.
Фарбье спорить не стал, выпил еще вина, взял у оруженосца шлем и поскакал к своим. Конрад Батар посмотрел ему вслед. Что ж, пока слева все не так уж плохо. Правый фланг беспокоил маршала куда сильнее. Там баронская конница попала под удар всадников Мальвани, который умудрился посадить сзади латников лучников. Вдобавок Тагэре каким-то образом провели своих стрелков в тыл развесившим уши баронам. Те шарахнулись вбок и при этом смяли ополченцев, готовящихся наступать в центре. Впрочем, эти ослы с удовольствием смялись, умирать за Лумэнов их явно не тянет. Пока они перестраивались, конные стрелки Тагэре, прикрытые щитом ветра, бросились вперед по всему центру. Это было дьявольски похоже на разведку боем, но Батар был вынужден двинуть им навстречу рыцарей первой линии. Противники боя не приняли, отступив за вогнутую дугу укреплений. Нужно быть сумасшедшим, чтобы так укрепить свой центр, или они в этой буре перепутали стороны света, а потом было некогда исправлять ошибку? Очень даже может быть…
Похоже, центр Тагэре уязвимее флангов, значит, нужно бить туда. Надо захватить лагерь, а оттуда ударить в стороны, по лесу их никак не обойти. Снег, бурелом…. Только прорыв! Рассечь надвое и добивать поодиночке. Людей хватит и на это, и на то, чтоб сковывать Рауля и… кто у них там слева? Ко-гда Батар двинул туда подкрепление, Тагэре отошли, заманив преследующих на рогатки, за которыми насмерть встали спешившиеся рыцари. Там видели королевскую сигну, значит, Филипп… Разумеется, если Фарбье и вправду видел Рауля, хотя кошкин сын обычно отвечает за свои слова.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:24 | Сообщение # 28

Маг

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Отходить не хотелось, но пришлось. Король понимал, что пока ему и до Анри и до Рауля ой как далеко. Значит, нужно слушаться. А приказ гласил: бить баронскую конницу, пока к ней не пришло подкрепление, а затем отступать за рогатки и держаться, держаться, держаться… И Филипп подчинился, хотя душа его рвалась вперед, туда, где за живой стеной прятались убийцы отца и брата. Месть пьянила, как хорошее вино, но Тагэре сдержал себя и первым подал пример, повернув коня. Бароны, изрядно получившие по ушам, затоптались на месте, но подкрепление из королевских рыцарей и наемников, не мудрствуя лукаво, бросилось за отступающими. К счастью, ветер помог сидящим за спинами конников лучникам держать лумэновцев на расстоянии. Филипп отступал за предусмотрительно поднятые оставшимися в тылу воинами пики с вымпелами, указывающие проходы между рогатками, слева же их прикрывал лес, угрюмый и неприступный со своими колючими спутанными кустами и вывороченными и переломанными во время недавней бури деревьями.
Тагэре как раз успел спешиться и поручить своего коня мальчишке пажу, когда преследователи налетели на первую линию рогаток. И время для короля остановилось. Он знал лишь одно: справа идет бой, все решается там, ему же нужно продержаться, не дав лумэновцам прорваться к центральным укреплениям в обход. Пусть лезут в лоб. Он прикрывает Мальвани и, прикрывая его, защищает всю Арцию. Это сейчас главное, ни месть, ни собственная жизнь не имеют значения. Выстоять, а потом посмотрим.
Они словно бы вросли в эти пригорки у кромки сумрачного леса. Земля была пропитана кровью, перед рогатками громоздились валы из убитых людей и коней. Первые атакующие отошли, видимо, конница понадобилась Батару в другом месте, теперь на них гнали ополченцев. Если бы Филипп Тагэре имел время остановиться, задуматься, посмотреть в глаза тем, кого он убивал, возможно, он бы и дрогнул. Потому что эти люди не были врагами, они не хотели умирать за Лумэнов. Но уйти с вербовщиком было меньшим злом в сравнении с сожженным домом и убитыми детьми. Война еще могла пощадить, Агнеса и ее наемники – никогда. И арцийские крестьяне и ремесленники перли на рогатки, на мечи и копья бывалых воинов, для которых убить врага не значило стать убийцей, а было всего лишь привычной работой.
Пламя гасят песком. Отряд Тагэре гасили ополченцами, но Филипп и его люди стояли. Меч становился все тяжелее и тяжелее, он поднимался и падал, потом снова поднимался, затем Филипп переложил его в левую, благословляя отца, выучившего его драться обеими руками. Он ни о чем не думал, не вспоминал, не молил о помощи молчащее небо. Просто выбирал из лезущей на него толпы того, кого проще всего убить именно ему, и, убивая, намечал следующего. Это было как во сне, как во время тренировки на выносливость. Жертвы были неумелыми, но их было слишком много… Слишком!

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Мальвани не сомневался, кто командует войсками Агнесы. Конрад Батар, сосед по владениям, приятель и соперник детских игр, а теперь враг не на жизнь, а на смерть. Конрад всегда был умен, смел и бешено горд. Ему, Анри Мальвани, не было зазорным признать первенство Шарло, а вот для Батара Тагэре, выбивший его из седла на турнире да еще на глазах Миранды, превратился в злейшего врага. Миранда стала женой Анри, но, странное дело, Батар винил в этом не девушку и не бывшего приятеля, а Шарля. Эта ненависть росла и доросла до подлости.
Анри понимал, что битва будет страшной. Лумэны сильнее, они опьянены победами, Тагэре меньше, но их ведет месть, а что ведет его, маршала Мальвани, полукороля, как его все чаще и чаще называют? Почему он не только не раздумывая согласился на предложение толстяка Обена, но и взял на себя исполнение всей безумной затеи? Он был в безопасности, когда Шарло, Рауль и Леон умирали под низким зимним небом, сражаясь, как простые воины. Теперь же он словно становился с ними спина к спине в этом последнем бою, словно бы искупал слабость и вину, которой не было, как говорил ум, но которая рвала на куски его сердце. Внешне маршал был спокоен, как ледяная глыба. Из своего укрытия он видел укрепленный лагерь, по-особому укрепленный, но об этом пока никто не знал. Видел он и себя, сидящего на известном всем воинам Арции белом Веверлее. Как все же хорошо иметь брата, похожего на тебя как две капли воды, хоть и ударившегося в эрастианство! Жорж в маршальских доспехах с геральдическим тигром на щите был великолепен.
Ветер продолжал относить стрелы лумэновцев, и всадник на белом коне мог гарцевать прямо на виду у противника. Батар не усомнится в том, кто перед ним, ему в голову не придет. Так…. Кончили стрелять, и правильно, толку от их стрел чуть. Пошли вперед по всей дуге. Ну, братишка, давай! Вперед, отражай атаку, яростно, неистово, оголяя при этом фланги. Ты потерял голову после смерти друзей, тебе море по колено, ты думаешь только о мести, каждый латник, прущий на тебя, – убийца Шарло. Ты забыл, что ты маршал, ты – мститель, который хочет убивать… Молодец, Жоржи! Молодец! Дерись как безумный, не смотри на тех, что слева и справа! Ты не можешь заметить ловушку, потому что тебе слишком больно! Батар знает, не может не знать, что сейчас испытывает маршал Арции, он поверит.
Поверил!!! Проклятый побери, поверил!!! Бросил в бой резервы. Правильно, если можно прорвать центр, зачем возиться с обходами, тем паче Рауля и Филиппа он ценит меньше, чем его. Он уже в том возрасте, когда молодежь кажется глупой. Батару нужна голова маршала, тогда он сможет называться первым воином Арции. Но сначала нужно прорвать оборону. Замечательно, Конрад! Браво! Ты сделал то, что нужно! Бросил свою кавалерию двумя клиньями в центр, чтобы ворваться в лагерь сразу с двух сторон. А твой одуревший от горя соперник снял с флангов почти всех…. Но те, кто строил лагерь, оказались поумнее маршала, под углом к первой расположена вторая линия укреплений. Плохоньких, конечно. Разве по такой-то погоде да на скорую руку что-то соорудишь, но все ж таки…. Так, замечательно. И всего замечательнее, что среди атакующих люди Фарбье и Тартю. Повезло! Вот это повезло!
Ну, Конрад, что ты медлишь, ведь вторая линия тоже почти не защищена. Этот Мальвани точно с ума сошел! Пользуйся, возьми его в оборот, и ты останешься единственным из «тигриной пятерки» , а значит, будешь первым. Так, атака по всему фронту, чего и следовало ожидать… Но ты опоздал, Батар. До маршала начинает доходить, что клинья за его спиной вот-вот сомкнутся. Тигра так просто не поймать. Он перестраивается, он это всегда умел, и рвется из ставшего ловушкой собственного лагеря, а на его плечах туда врываются люди Батара. Сопротивление Мальвани сломлено, Тагэре бегут. Бегут от Лумэнов в прямом смысле этого слова. В брошенный лагерь с трех сторон стремительно вливаются красно-золотые волны… Центр рассечен, остается перестроиться и добить фланги, которые вместо того, чтобы отступить, вцепились в свои пригорки насмерть. Молодость, отсутствие опыта, непонимание, что красиво умереть – это все же умереть, а полчаса трусости может спасти и жизнь, и войну… Батар, ты ведь не юнец, тебе жизнь давно дороже чести, а цель оправдает любые средства. Так добей же сыновей Шарло и Леона. Добей в спину со стороны бывшего лагеря, и ты будешь спокоен, мстить будет некому. А Мальвани ты еще догонишь… Да, да, именно так! Стягивай в центр, кого можешь, нужно разделить кузенов понадежнее. Сейчас тут соберется тьма лумэновцев, и, надо полагать, в лицо они друг друга не знают. Счет идет на тысячи. Четырьмя сотнями больше, четырьмя меньше…
Четыреста мечей. Как раз столько, сколько нужно. Подлость, конечно, но о благородстве на этой войне, похоже, придется забыть. Благородство привело Шарля Тагэре на ворота его родного города… Анри никогда не был мстительным человеком, но за Эльту он напоит змею ее собственным ядом. Маркиз накинул на плечи алый плащ с ненавистными золотыми нарциссами и взял щит, на котором стараниями барона Обена была довольно удачно изображена сигна младшего Фарбье.
Левофланговая конница баронов, которые не ушли от Агнесы после убийства, входила в лагерь. Что ж, они свое получат. Сначала псы, потом хозяева. Анри тронул коня.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Орельен Тартю не блистал ни умом, ни храбростью. Единственным его достижением была женитьба на Анжелике Фарбье, не отличавшейся особой красотой, но принесшей Орельену немалое приданое. Воевать Тартю не любил, но к походу присоединился, потому что с проигрышем Агнесы терял все, кроме нелюбимой властной жены. Ему обещали, что устранение Тагэре не его забота, а не пнуть мертвого льва значило выказать себя перед всемогущими родичами в невыгодном свете. И граф, скрепя сердце, поехал воевать. В стычке у Эльты он и его люди участия, к вящей радости Орельена, не принимали. Батар считал Тартю левреткой, а чтоб затравить Тагэре, были нужны волкодавы.
Муж Анжелики с удовольствием отсиделся за чужими спинами. Дело сладилось, когда же дошло до поздравлений Ее Величеству и насмешек над убитыми, Тартю явил прыть необычайную, после чего несколько нобилей, впрочем, ночью исчезнувших из лагеря, перестали подавать ему руку. Сам же Орельен получил милость, к которой совершенно не стремился, а именно – ему поручили командовать отрядом фронтерских наемников, чей вожак был убит Старым Медведем. Увы, граф Гартаж, приглядывавший за фронтерцами от имени королевы, увел своих людей, на прощание отдав салют мертвой голове Шарля Тагэре. Его не останавливали, это было чревато дракой в стане победителей на глазах жителей Эльты, а добычей Гартаж был опасной.
Орельен с готовностью занял место графа, благо оно было всего через две сигны от короля, но за все приходится расплачиваться. Фронтерцев отправили на Мунт вместе с Фарбье. Чертов родственник потащил Тартю с собой, и в результате он лишь чудом вырвался из ловушки. Потом пришлось долго врать и изворачиваться, превознося собственную храбрость, мощь и хитрость Мальвани и отмечая ошибки шурина, теперь, надо полагать, уже покойного. И опять он перестарался и получил под начало еще тысячу воинов, с которыми нужно было что-то делать. Орельен ужасно не хотел складывать голову за что бы то ни было, но при этом понимал, что в поднявшейся кутерьме отсидеться не удастся. Самым разумным казалось придерживаться середины. По крайней мере, в сражениях. Лезть вперед – себе дороже, прятаться в кустах – тоже нельзя: когда будут делить все вкусное, это припомнят, да и мерзавец Мальвани славится умением обходить противника, а ну как стоящие сзади окажутся передовыми?! В центре же проще всего, к тому же можно надеяться, что противник изрядно уменьшит количество тех, что спереди. А над теми, кто сзади, всегда можно посмеяться. И Тартю постарался устроиться во второй линии.
Сначала ему везло. Фронтерцы не принимали участия в атаке, взламывавшей в лоб оборону Мальвани, Батар бросил их в бой, лишь убедившись, что маршал непростительно оголил фланги своей и без того невыгодной позиции. Все шло хорошо, фронтерцы, люди графа и переданные им конники легко прошли обе линии бестолково сработанных укреплений и ворвались в лагерь. Там уже распоряжались люди Эдвара Фарбье. Орельен перевел дух и как раз прикидывал, как будет сетовать на опередившего его родича, не давшего поквитаться с «этим глупцом Мальвани», когда латник в красном плаще неожиданно ударил одного из фронтерцев. Орельен было решил, что вышла какая-то ошибка, но рядом с графом упал, пронзенный стрелой, еще один конник. И еще, и еще…
Люди Фарбье били наверняка, и Тартю стало страшно. Сзади напирали лезущие через первый вал солдаты, развернуться было негде, и, диким голосом проорав «Измена!», Орельен дал шпоры коню. Тот отчаянно прыгнул вперед, сбив своего же, а за графом с тем же криком бросились другие. Внутри лагеря хозяйничали люди с теми же сигнами, что и напавшие на Тартю между укреплениями. Какой-то дюжий фронтерец с воплем «Зрайдник» рубанул сзади высокого нобиля в красном и упал, пронзенный копьем его оруженосца. Два приятеля убитого, взревев, бросились на убийцу, завопив: «Фронтерцы изменили!», «Смерть усатым!» . Завязалась всеобщая свалка.
Тартю вертелся как уж на сковородке, изо всех сил оберегая свою драгоценную голову. Он уже не понимал, ни на каком он свете, ни кто с кем дерется. Все рубили всех, слышались проклятия и вопли. В двойном загоне оказалось слишком много людей, а нелепые укрепления мешали развернуться и понять, что происходит. Вопль «измена» катился все дальше. Орельен совсем обезумел, когда под копыта его коня свалился нобиль, сочинивший презабавные вирши, посвященные смерти Тагэре. Зарубивший его рыцарь с золотыми нарциссами уже бился с другим воином, с удивительной ловкостью орудуя тяжелым мечом, Тартю попробовал было ретироваться от опасного всадника, но тот покончил со своим противником и заметил Орельена.
– Тварь! – Этот голос граф узнал даже в горячке боя, он и раньше-то порядком боялся Анри Мальвани, но встретиться с маршалом вот так, среди кровавой круговерти… Тартю попробовал увернуться, но куда там! Удар Мальвани был точен. Будь Орельен воином, он бы избрал себе именно такую смерть. Мгновенную и от руки человека, ставшего после смерти Шарля Тагэре первым мечом Арции. Но Орельен умер, как жил, – труся, хоть судьбе и было угодно подарить ему смерть рыцаря.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
С той самой минуты, как Анри изо всей силы ударил копьем мчащегося на него коня и тот упал, судорожно вытянув голову с окровавленными раздутыми ноздрями, в маркиза, казалось, вселился демон. Он поспевал всюду. Несколько раз его узнавали, но нобили, понявшие, кто перед ними, уже никому не могли рассказать о своем открытии. Мальвани дрался, как тигр со своего герба, вкладывая в каждый удар все отчаянье и горечь, которые грызли его два последних проклятых месяца. При этом маршал тщательно оберегал свою красивую голову. Затея с лжеизменой была хороша, но это было только началом дьявольского плана, придуманного старым лисом Обеном, плана, который предстояло осуществить полукоролю Мальвани и бывшему вору Габриэлю.
Гнедой встал на дыбы перед спешившимся рыцарем с секирой, казавшимся скалой меж бушующих волн. Маршал дернул за повод, направляя коня в сторону, и нанес удар мечом. Кровь плеснула на конский бок, а Мальвани уже пробивался вперед, к месту, у которого ему предстояло упасть. Какой-то фронтерец замахнулся мечом, и Анри упредил удар. Фронтерцы носят кирасы и шлемы, но руки их защищают лишь кожаные доспехи. Отсеченная рука, все еще сжимающая оружие, свалилась под ноги обезумевшей лошади, а маркиз уже схватился со здоровенным эскотским вождем. Анри был весь перепачкан конским потом и кровью противников, шлем был помят, но пока ему отчаянно везло, да и как же иначе, ведь он не имел права умирать, прежде чем не свершится задуманное.
Батар наконец понял, что в лагере творится что-то не то. Поддельные плащи и сигны были хороши для первого случая, но, похоже, лумэновцы догадались, что им дали сожрать то же блюдо, что они приготовили для Шарля Тагэре. Следовавший за Мальвани как пришитый оруженосец поднес к губам рог и протрубил сигнал. Люди маркиза, услышав его, резко развернулись. Дело сделано, теперь оставшиеся в живых могут прорываться к своим. Возможно, с полсотни из четырехсот и уцелеет. Пусть им повезет…
Мальвани не стал срывать чужой плащ, он все еще был ему нужен. Послав коня вбок в каком-то кошачьем прыжке, он очутился в месте, где сходились две изгороди, и, картинно схватившись за грудь, изображая несуществующую рану, скатился на землю и укрылся между двух сходившихся здесь плетней. Бой продолжался, в трех шагах от затаившегося маршала умирали его люди, а он лежал на ледяной земле, жадно ловя доносящиеся звуки. Так…. Все стихло. Те, кто мог вырваться, вырвались. Кто не смог, погибли, хотя каждый унес с собой, самое малое, четырех врагов, не считая тех, кто в общей свалке перебил друг друга. Теперь победители немного передохнут, перестроятся, подождут резервов, а они не могут не подойти на такой-то шум…
Анри ждал. Постепенно его начинал донимать холод, отогнанный горячкой боя. Маркиз пытался шевелить плечами и руками, но это помогало мало. Звуки, доносившиеся из лагеря, отчетливо давали понять, что наступила короткая передышка. Может быть, сейчас? Проклятый холод. Нет! Что-то подсказывало Анри, что еще не время. Если он выживет, хотя этого просто быть не может, то всю последующую жизнь будет ходить в меховом плаще и пить горячее вино. Сколько он тут лежит? День? Месяц? Год? Наконец-то!
Сигнал «готовность» к атаке означал, что в лагере собрались все, кто мог, и сейчас спешно строятся в боевой порядок, чтобы ринуться на левое крыло, обороняемое Раулем. Что ж, пора. Анри Мальвани вытащил огненный камень и приложил его к промасленной веревке, протянутой в специальном желобке и тщательно укрытой от снега и ветра. Теперь ждать… Ждать, пока адское зелье, уцелевшее с незапамятных времен и найденное бароном Обеном, превратит лагерь в преисподнюю. Четыреста лет Арция не слышала взрывов, порох проклят, и все, кто прикасается к нему, тоже. Ну и что! Если такова цена справедливости, маркиз Мальвани ее заплатит. Вечное проклятие для него – это победа сына Шарло. Анри не считал грехом то, что он делает. Против предателей и убийц, нарушивших перемирие, заключенное именем святой, хороши любые средства, а запрет на «адское зелье»… Мальвани сильно подозревал, что Церкви были не нужны сильные армии в руках светских. Вот и все.
Скорбящие как-то научились взрывать порох на расстоянии и этим вышибли его из рук всех остальных. Творец тут был ни при чем, Анри вообще сомневался, интересует ли Небо, что происходит на грешной земле, иначе как оно допустило то, что случилось с Шарло и Эдмоном, как оно допускает «черную» болезнь или засухи, убивающие голодной смертью целые провинции… Проклятый! Почему так тихо? Неужели они сделали что-то не так? Или зелье за века растеряло свои свойства? И ведь не проверишь. Только ждать. Ждать и, если ничего не получится, сделать то, на чем он настаивал с самого начала, проползти по узкой, изогнутой под прямым углом канаве и поджечь порох вручную. Это смерть, но мгновенная, а дело будет сделано! Маршал понимал, что уцелеть в сердце разбуженного им ада удастся вряд ли. Анри и Габриэль вдвоем начиняли наспех обшитые досками старые подвалы порохом и железным ломом, который разлетится от взрыва, калеча тех, кого помилует огонь. Тайну знали трое. Это и так было слишком много. Узнай антонианцы о том, что задумано, проклятья не избежать всей армии Тагэре до последней лошади. Впрочем, победителей судят редко. Если они победят, Обен придумает, что говорить.
Маршал усмехнулся, вспомнив о своем товарище, точно так же лежащем в кое-как сооруженном убежище в сотне шагов отсюда. Два забитых адским зельем подвала, по подвалу на человека. Чтобы посеять панику среди лумэновцев, хватит и одного взрыва, но Анрио отчего-то казалось, что повезет или обоим, или же никому. Хотя «повезет» означало лишь успешное исполнение их безумного замысла. В то, что им с Габриэлем удастся уцелеть, верилось с трудом.
Мальвани принадлежал к тем, кто любит определенность. Быстрая смерть лучше медленной и мучительной, и уж тем более быть мертвым проще, чем жить калекой. Но Обен заставил их обоих поклясться, что сначала они подожгут эту дурацкую веревку, а слово Мальвани есть слово Мальвани. Веревка, разумеется, погасла, но нужно подождать еще немного. Что сейчас делает мириец? Ждет? Или ползет по узкому переходу навстречу смерти? Анри заставил себя успокоиться и начал считать до трехсот.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
«Могло быть и хуже, могло быть и хуже», – повторял про себя Батар, прикидывая, стоит ли ему лично принимать участие в бою. Пожалуй, что и нет. Фарбье куда больше годится для того, чтоб греметь железом, а его дело – думать.
Если б не убийство Шарля и Рауля, Анрио вряд ли позволил бы себя втянуть в идиотскую фронтовую схватку, он бы извернулся и ушел или учинил какую-то каверзу… Хотя… Неужели Тагэре пошли на то, чтобы переодеться в лумэновцев и, ударив им в спину, спровоцировать драку своих со своими? Нет, на такое они не способны. Скорее всего уроды фронтерцы ошиблись и налетели на людей Фарбье или, вернее, на эскотцев, которые с большого ума могли вырядиться и в синее. Есть у них такой клан, а уж упрямства у них, как у мулов. После боя надо провести расследование и виновных повесить.
В армии, особенно когда она побеждает, должна быть дисциплина. Агнеса не понимает, что она завоевывает не чужую страну, а собственную, а в своей стране долго на копьях не усидишь, людей нужно приручить. Решено, с завтрашнего дня наемники перестанут грабить. Хватит с них сегодняшней добычи. Сейчас Фарбье развернет своих и ударит по Тагэре. Ре Фло, тот наверняка отойдет лесом и соединится с остатками людей Мальвани. Сколько их там? Тысяч шесть-семь от силы. Это не армия, а вот с Филиппом надо кончать.
Что-то долго с ним возятся. С ополченцами все ясно, они должны были только измотать противника и не дать повернуть на помощь центру, но теперь за дело взялись королевские солдаты и те баронские дружинники, которые начинали это дело. Не новички, а толку – чуть. Тагэре стоит, как стоял. Говорят, людьми, потерявшими близких, порой овладевает безумие. Может, Филипп из таких? Но он ведь там не один, его люди тоже дерутся как бешеные. Ну, ничего, сейчас и на них управа найдется. Фарбье наверняка уже перестроился и выводит войска из лагеря.
– Сигнор маршал! – Молоденький аюдант был явно взволнован.
– Что случилось? Кто тебя послал?
– Сигнор Дворга. В нашем тылу Тагэре. Ударили в спину тем, кто штурмует рогатки.
– Проклятый! – Батар топнул ногой в железном сапоге обо все еще мерзлую, несмотря на слепящее солнце, землю. Этого еще не хватало.
Похоже, отряд Тагэре во время утренней атаки проскочил так далеко, что не смог вернутся к своим, а сейчас, воспользовавшись ситуацией, ударил в спину. Что ж, они свое получат. И Батар бросил в бой конников графа р'Изье. Это был последний кавалерийский резерв, но дело того стоило.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Вихрь огня взметнулся над лагерем, и в то же мгновение рявкнул гром. Рауль вздрогнул, хотя в глубине души ожидал чего-то подобного. Так вот, значит, что приберег для лумэновцев маршал! И вот почему он передал командование ему. Про?клятое зелье! Что ж, спасибо, Анри Мальвани, ты ушел последним из четверых друзей, отомстив за отцов и дав сыновьям возможность победить. Вечная тебе память! Ре Фло судорожно сглотнул, заставляя отступить неуместные слезы, и в то же мгновенье справа расцвел еще один багровый цветок. Кто ж был вторым?! Сейчас это неважно.
Услужливое воображение нарисовало, что сейчас творится в лагере. Конечно, погибли не все, но столпившиеся между пылающих загородок и плетней в кучу люди на обезумевших лошадях охвачены паникой, и этим нужно воспользоваться. Рауль коротко протрубил и, кивнув Раймону, все еще сжимавшему медвежью сигну, бросился вперед. Этот бой будет настоящим, до победного конца. Они или погибнут, или победят, но лучше все-таки победить. Они победят, Проклятый побери! Иначе просто быть не может.
Конница вылетела из леса, Раулю показалось, что деревья сами раздвинули ветви, пропуская всадников. И тех, кто укрылись в лесу после боя, и тех, кто с утра изнывали в ожидании своей очереди. Зазвенела под копытами промерзшая земля, дрогнули прихваченные морозом прошлогодние травы, окрашенные весенним солнцем в золото и бронзу.
Атака была яростной, неожиданной и молчаливой. Только грохот копыт да свист ветра нарушали тишину. Ни криков, ни рева труб. Сначала доскакать до цели. Тем, в лагере, не до того, чтобы оглядываться по сторонам, да и близко он, этот лагерь, но все равно… Рядом с Раулем, отставая на полкорпуса, несся Раймон, трепетала над головой дедовская сигна. Прежде времени свалилась на плечи хозяина ноша главы дома, но он понесет ее с той же честью, что отец, дед, дядя… Впереди вырос частокол. В нем есть несколько проходов. Где же они? Не нужно! Колья, перевитые гибкими ивовыми прутьями, странным образом валились на землю на пути отряда, в заграждении возникла огромная прореха. Откуда? Как? Некогда об этом думать! Вперед!
Конь Рауля перелетел через узкую траншею, рядом мелькнула другая тень. Раймон! Молодец, нельзя его потом отпускать. Анри погиб, у парня теперь нет хозяина… Если выживет, если они оба выживут…
Проклятый, какой дым… Что-то продолжает гореть. Боевой конь отпрянул, оскользнувшись на том, что еще недавно было всадником. Пожар в доме для сумасшедших меньшее зло в сравнении со взрывом среди готовых к атаке воинов. А, вы уже оправились, схватились за мечи? Тем лучше!
Рауль и его люди шли вперед, вырубая все, что попадалось им по пути. Здесь не было места ни жалости, ни сомнениям. Врагов, пусть растерянных, пусть изрядно потрепанных, все равно было много, куда больше, чем людей Рауля, но ре Фло, развернув своих полукругом, уверенно теснил лумэновцев все дальше и дальше от их исходных позиций.
Вот оно! Звон трубы и крик «Арция и Тагэре!». Люди Мальвани, те, кто участвовал в маскарадной атаке, и свежие конные стрелки. Все, как договаривались. Теперь Фарбье не вырваться. Ты получишь свое, мерзавец… Жаль, с ними нет Батара и ифранки, но придет и их черед. Рауль рвался к Фарбье, который, надо отдать ему справедливость, головы не потерял. Кошачий герцог как бешеный крутился на своем коне, отбиваясь от наседавших на него воинов. Вырваться он не мог, за его спиной все явственней слышался клич людей Мальвани.
Он ищет смерти, вдруг осенило Рауля, смерти, потому что боится плена. Правильно, что боится. И громко заорал своим: «Взять живым! Слышите, Проклятый вас побери! Только живым!»

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Они дрались по щиколотку в грязи, причем грязь эта, несмотря на то, что солнце к полудню стало припекать изрядно и немного отогрело промерзшую землю, была замешана не столько на воде, сколько на крови. Доспехи и мечи стали тяжелее в несколько раз, чем были утром, но Филипп Тагэре не отступил ни на шаг. На смену нелепым ополченцам пришли матерые вояки, но и им не удалось сломить молодого короля. Отправляясь в бой, Филипп приказал закрепить на своем шлеме корону – тоненький золотой обруч. И он сражался, как истый король и как настоящий Тагэре. Впрочем, ему было не до того, как он выглядит, что о нем подумают и будут ли петь о его подвигах менестрели. Он должен был выстоять, все остальное не имело значения.
Филипп слышал донесшийся со стороны лагеря грохот, но словно бы в полусне. Он не только не испугался, но даже не задумался, что бы это могло быть. Ему было не до этого. До безумия уставший, подчиненный одной-единственной цели – продержаться, король и не заметил, что наступление лумэновцев начало захлебываться. Давление ослабевало, правда, рывками. Противник то пер вперед с прежней яростью, то начинал топтаться на месте, но Тагэре был так измотан, что использовал передышки, чтобы перевести дух, думать о том, почему так случилось, было некогда. Он сорвал голос и оглох от грохота и воплей, к тому же один из противников таки умудрился рубануть его по шлему. Стальной гребень выдержал, но в ушах все равно звенело, и Тагэре не сразу удалось понять, чего от него хочет граф Шада, размахивающий руками с проворством ветряной мельницы. Губы графа двигались, похоже, он не просто говорил, но орал, однако король ничего не слышал. Испугавшись, что оглох, Филипп сдернул спасший его шлем… Нет, похоже, все в порядке. Проклятый! Неужели!
Спереди, прорываясь сквозь лязг и грохот, неслось «Арция и Тагэре!». Так вот почему ослаб натиск! Впрочем, ненадолго. Эскотцы и фронтерцы снова двинулись на рогатки, но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб понять: их к этому вынудили. Теперь перед Филиппом были не уверенные в себе бойцы, добывающие победу, а солдаты разбитой армии, прорывающиеся из окружения в ужасе от того, что их ждет. Король кивнул подскочившему оруженосцу, торопливо отпил из протянутой кем-то фляги то ли воды, то ли чего покрепче, и, опустив забрало, тяжело ступая, пошел к тем, кто уже схватился с очумевшими лумэновцами. И вновь опускались и поднимались мечи, кричали люди и кони, чавкала под ногами раскисшая от талой воды и крови земля, а с неба смотрело равнодушное и великое солнце, даруя свет и тепло и победителям, и побежденным.

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:24 | Сообщение # 29

Маг

Филипп не понял, сколько продолжалась последняя схватка, но вряд ли долго. Он отбивал чужие удары и наносил свои. Рядом падали люди, их место заступали другие, но враги умирали чаще. Наконец, высокий эскотец в красно-зелено-черном плаще внезапно отступил на шаг и, бросив меч на землю, скрестил руки на груди. Это словно бы послужило сигналом, лумэновцы один за другим опускали оружие.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Это было поражение. Даже не поражение, а разгром. Конрад Батар это видел совершенно ясно, хотя на левом фланге и в бывшем лагере еще продолжался бой, а справа осталось несколько полков, сохранивших относительный порядок. Маршал понимал, что нужно бежать, уводя с собой тех, кто может сидеть в седле. И лучше всего на северо-восток, к эскотской границе. Тем, кто сейчас дерется в окружении, не помочь. Если кто и вырвется, то догонит. Но уходить нужно, пока бой еще идет, пока та часть конницы ре Фло с лучниками за спиной (надо же такое удумать!), что вышла в тыл бедолагам, штурмовавшим рогатки, связана сопротивлением эскотцев, иначе…
Батару даже думать не хотелось о том, что будет, если он попадет в плен к Анри. Проклятый, с собой еще придется тащить ифранскую ослицу с ее слюнявым отпрыском. А без нее никак! Он поставил не на ту карту и потерял все. Его земли рядом с землями Мальвани, туда не вернуться, равно как и в Мунт. До Ифраны далеко, а Агнеса дружна с эскотскими вожаками, ее примут, а с ней и ее свиту, и ее любовника. Главное, уйти.
На длинном лице маршала не было ни тени неуверенности или сомнения. Он подозвал аюданта и велел всем, кто может сидеть верхом и держать оружие, собираться у командного пункта. В последний раз глянув налево, где все еще шел бой, Конрад махнул рукой и направился к королевской палатке.

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Склонившееся над ним лицо было неимоверно прекрасно. Тонкие черты, огромные скорбные глаза, золотые локоны. Анри и не представлял, что человек может быть столь совершенен, или над ним склонился вестник божий? Но тогда почему он в разорванной боевой тунике, из-под которой виднеется кольчуга? Маршал попробовал что-то сказать, но ему не удалось даже разжать губ. Впрочем, склонившийся над ним все понял, и маркиз почувствовал у своих губ фляжку. Вкуса он не ощутил, однако дикий, спеленавший его тело холод стал отступать, а потом перед глазами Анри поплыли окрашенные закатом облака, похожие на играющих коней… Летние облака, ранней весной, которую и весной-то еще не назовешь, таких не бывает. Облачные кони неслись все быстрей и быстрей, их сходство с бегущими лошадьми становилось все заметнее… Нет, это действительно мчит по малахитовому лугу вольный табун, ветер рвет серебристые и черные гривы, дикие жеребцы от избытка бушующей в них жизни вскидываются на дыбы, оглашая воздух радостным ржаньем… Ржанье… Веверлей! Где Веверлей?!
– Ваш конь жив, монсигнор.
Чей это голос, он вроде бы его уже слышал.
– Ваш конь жив, и ваш брат тоже…. Все в порядке.
Анри с усилием открыл глаза. Над ним склонился кто-то знакомый. Русые волосы, уродливый шрам на щеке, серые глаза в светлых же, хоть и длинных ресницах. Обычные глаза северянина…
– Вы? Я забыл имя…
– Раймон, монсигнор… Раймон ре Феррье…
– Что с Филиппом? И что со мной?
– Его Величество цел и невредим, граф ре Фло тоже. А вы ранены. Нога.
– Что там? – Анри попытался поднять голову, но ему удалось увидеть лишь меховой плащ, а пошевелить рукой он не мог.
– Я остановил кровь, было плохо, но… Вы скоро сядете в седло, монсигнор…
– Ты умеешь утешать, – глаза маршала встретились с глазами Раймона, – сяду в седло… Ходить, стало быть, мне не придется. Что там, говори. Кричать не стану…
– Вам оторвало ногу, монсигнор, ниже колена. Но рана чистая, заживет скоро…
– Это у нас семейное, – Анри сумел улыбнуться бескровными губами, – мой предок потерял ногу у Кантиски, его тоже звали Анри, хорошо, я назвал сына Сезаром… – Наверное, он представлял собой жалкое зрелище, потому что губы Раймона как-то подозрительно дрогнули, но он быстро, хоть и натянуто улыбнулся.
– Чудо, что вы вообще уцелели в этом пекле…
– Наверное. Что ж, я соглашался платить и дороже. Но как тебе удалось остановить кровь?
– Не знаю. – Меченый виновато улыбнулся. – У нас в роду иногда получались странные вещи… Я очень испугался, когда вас увидел, не знал, что делать, захотел помочь… А потом у меня в глазах потемнело, а кровь остановилась.
– Ты мне дал что-то выпить?
– Да, – удивился воин, – царку, у какого-то дохлого фронтерца нашел, уж больно вы замерзли. Почему вы спрашиваете?
– Хотел понять, когда бредил, а когда нет… Странно, я ни боли не чувствую, ни холода. Неужели от царки?

2871 год от В.И.
8-й день месяца Агнца.
Арция. Поле у деревни Беток
Светлые кудри молодого короля потемнели и прилипли к высокому лбу, губы запеклись и потрескались, а глаза, раньше веселые и ласковые, обжигали зимним холодом. Рауль шел справа от кузена чуть сзади, но Филипп Тагэре о нем не думал. Его занимали пленники, сгрудившиеся на краю поля под охраной эльтских стрелков. Филипп молча обошел понурых сигноров, подолгу задерживая взгляд на каждом, и мало у кого хватало сил выдержать этот взгляд. Некоторые порывались что-то сказать, но Тагэре останавливал их презрительным жестом и шел дальше. За владетельными сигнорами стояли командиры наемников и прочая мелкая сошка, но она победителя не интересовала. Такие всегда были и всегда будут…. Пусть выкупают себя из плена или… переходят на службу к тому, кто сильней. Наемники – они и есть наемники, а пришедшие под знамена своего сигнора крестьяне и вовсе ни при чем, кроме доверенных слуг, разумеется, но с блюдолизами мы еще разберемся.
– Гастон… – Румяный нобиль подбежал немедля. – Этих возьмешь на себя.
Гастон согласно кивнул.
– Разберешься с ними, но не сегодня. А сейчас мне нужен палач. А лучше три…
– Здесь? – в небольших глазках нового виконта Иданнэ мелькнуло недоумение.
– Здесь, – ледяным тоном подтвердил Филипп, – и немедленно. Тарж большой город, там должна быть и стража, и палачи.
– Но…
– Тебя не спрашивают. Исполняй…
Гастон убежал, а Филипп молча подошел к стволу не пережившего зимние бури дуба и, так и не сказав ни слова, сел, глядя прямо перед собой. Месяц Агнца известен непостоянством. Еще ночью бушевала метель, а сейчас солнце печет совсем по-весеннему, небо синее до неистовства, а на блестящих красных прутьях, которыми поросли берега ручья, где воины поят коней, чуть ли не на глазах раскрываются серебристые пушистые шарики.
Филипп ждал. Рауль немного подумал и присел рядом с королем. Граф ре Фло понимал, что задумал кузен. Око за око. Голову за голову. Зимой плакали женщины Тагэре, весна принесла слезы женам Лумэнов. Все правильно, но ни Шарля с Эдмоном, ни отца это не вернет. А Агнеса со своим щенком, которого она искупала в крови, удрала. Батар ушел умело, заплатив за свою жизнь чужими. Зимой слишком многие решили, что с Тагэре покончено, и бросились в объятия Лумэнов. Не повезло, но не его, Рауля ре Фло, дело жалеть тех, кто спутался с убийцами, против которых любые средства хороши. Это же он повторял себе, когда после битвы смотрел на развороченный лагерь, в первый раз в жизни соглашаясь с тем, что объявившие порох адским зельем клирики были не так уж и не правы. Разорванные на куски, обезображенные, обожженные трупы людей и лошадей, умирающие, которым не помог бы и святой Эрасти, удушливая, кислая вонь, исходящая из двух обугленных ям… Отчего-то больше всего запомнился мертвый фронтерец в ярко-желтых шароварах. То, что было выше пояса, куда-то делось, вытекшая кровь уже начинала густеть, а на дорогом солнечном сукне сидела, расправив крылышки, первая весенняя бабочка. Он долго этого не забудет, но такова цена победы. Если бы не Анри Мальвани и его безымянный помощник, они с Филиппом вряд ли сидели бы здесь и ждали, пока из соседнего городка привезут палачей… Мазилы рисуют победу в виде прекрасной девы, венчающей победителей гвоздиками, а на деле она ходит в маске палача и оставляет кровавые следы…
Когда все закончится, нужно навестить Эстелу, может быть, она придет в себя. Филипп – король, как она и хотела… Он не видел Эсту почти год, неужели она даже теперь не простила? Или, наоборот, обвиняет себя во всем, ведь Шарло не хотел короны. Она так и не поняла, что Шарль Тагэре заявил о своих правах не потому, что на него насели жена и тесть с племянником, а потому, что Пьер, вернее те, кто правил его именем, губили Арцию. Это был его выбор, и герцог отнюдь не искал смерти, как болтали некоторые. Он ее не боялся, но и не искал, просто выполнял то, что считал своим долгом.
Но разве это объяснишь женщине, которая сначала казнила других, а теперь себя, да если б только себя! Хорошо бы увезти Эсту с детьми во Фло, но там Делия, а этим двоим под одной кровлей не жить… Что ж, он попробует забрать мальчишек. Жоффруа нужна мужская рука, а Сандеру… Бедняге где угодно будет лучше, чем дома. Рауль обычно не задумывался над тем, что его не касалось, но то, как в общем-то добрая и справедливая Эстела относилась к сыну-калеке, пугало. Ладно, Изо и Жаклин девочки славные, сына Шарло они не обидят. Даже если Эста будет против, он малыша все равно увезет… Малыша? Забавно, он думает об Эстеле как о сестре, а о ее младших детях как о племянниках, а на деле-то они ему кузены…
– Рауль, – король внимательно вглядывался вдаль, – похоже, едут!
Гастон Иданнэ не оплошал. В Тарже действительно был палач, правда один. Зато у него имелся ученик и помощник, намеревавшийся после Светлого Рассвета отправиться в соседний городок Фортальзу и зажить своим мастерством. Заплечных дел мастера, узнав о предстоящей работе, для порядка посетовали на то, что не знали заранее, но собрались споро. Рауль с невольной дрожью (что поделать, страх перед змеями и палачами ведом даже воинам) оглядел две закутанных в красное фигуры, сидевшие на передке чистенькой тележки, запряженной жизнерадостным пегим мерином.
Король молча смотрел на подъезжающих, и Рауль в который раз подивился сходству отца и сына. Только никогда в глазах Шарло Тагэре не было такого холода. Впрочем, ему не довелось в один день потерять отца и брата, не считая других родичей и друзей. Повозка остановилась в трех десятках ланов, и люди в красном, довольно ловко спрыгнув на землю, замерли в почтительном ожидании. Король махнул рукой, и палачи подошли поближе.
– Вам доводилось казнить топором? – Голубые и холодные, как вечерний лед, глаза остановились на том, кто был пониже, но пошире в плечах, угадав в нем мастера.
– Мне – да, – согласно наклонил голову палач, – хоть и нечасто. А ему, – кивок в сторону помощника, – нет. Головы ведь нобилям рубят, а у нас все больше простолюдины.
– Справитесь.
Король не спрашивал, но палач счел свои долгом ответить:
– Должны. За себя я ручаюсь, а его я сам на бойне учил.
– За работу вам заплатят, а то, что найдете, – ваше. Тот холмик сгодится?
– Почему нет, – пожал плечищами палач, – нам сгодится, а им и подавно.
– Тогда готовьтесь. Время уже позднее, нужно успеть до темноты.
Люди в красном не стали мешкать, и мерин, весело потряхивая гривкой, потрусил в направлении холма.
– Филипп, – Рауль тронул кузена за плечо, – я так понимаю, что Фарбье?
– Все, – коротко бросил король.
– Все? – Графу показалось, что он ослышался.
– Все, начиная с баронов, – уточнил Филипп, – остальные подождут…
Рауль не стал спорить. По большому счету кузен был прав. Великодушие Шарля не спасло, наоборот! Те, кто стоит тут, первыми пролили кровь, первыми нарушили мир, ударили в спину, преступив все законы рыцарской чести, и еще поглумились над противниками. Как погибшими, так и живыми. Все правильно. Их не оправдывает ни безумие короля, ни бегство Агнесы.
А что же он сам, Рауль ре Фло, который сейчас, надо смотреть правде в глаза, пока куда больший король, чем сын Шарло? Лумэны еще долго не оправятся, Филипп же слишком молод и знает это. Он послушает кузена, и это не от слабости. Просто Анри Мальвани сейчас не в счет, и он, Рауль, стал первым. До эльтского побоища он сам слушал Шарля и деда, а Эдмон и Филипп – его. Сейчас в Арции нет более значимого человека, и захоти он… Нет! На троне Волингов может быть только Волинг, а настоящих Волингов в Арции лишь трое. Филипп, Жоффруа и Александр. Ре Фло мог надеть корону на Тагэре, но не на себя, но сейчас он является королем короля. Так, может, остановить казнь? Спасти хотя бы часть тех людей, которые перешучивались или отводили глаза, когда палачи рубили голову его отцу и деду? Возможно, кто-то из них тоже думал, не остановить ли казнь. Хотя какие глупости! Это могла сделать лишь Агнеса, а королева была бы более счастлива, лишь заполучив Шарло живым, но этого, слава Эрасти, не случилось. А остальные что? Могли либо бежать, либо умереть рядом с Эдмоном Тагэре. Конечно, после казни можно было уйти. Некоторые действительно ушли, а те, кто остались, сами выбрали свою судьбу, и пусть им. И все же… Все же, останься Шарло жив, он бы помиловал. Да, но будь отец жив, сын вряд ли смотрел бы таким холодным темным взглядом…

2871 год от В.И.
10-й день месяца Агнца.
Арция. Дервня Беток
Сквозь сон он услышал шум. Кто-то возился у его изголовья, Анри открыл глаза и столкнулся взглядом с королем.
– Ваше Величество… – Маршал был старше на тридцать лет и в свое время катал маленьких Филиппа и Эдмона на отце Веверлея, но Мальвани не был бы Мальвани, поведи он себя иначе.
– Сигнор Анри, зачем вы так? – Филипп присел рядом с маршалом. – Не надо… Только не вы.
– Хорошо, Филипп, – согласился Анри, – что там?
– Там? – Король словно бы не понял, но потом изобразил улыбку и заговорил ровным голосом: – Мы потеряли девять тысяч, они – двадцать, если не больше. Армии Лумэнов не существует. Но Агнеса бежала.
– А мальчик?
– Разумеется, она его прихватила. С ней Батар и тысячи три эскотцев.
– Если ей не помогут Жозеф с Джакомо, то это действительно все. Батар и сынок Фарбье согласятся сдаться, если им дадут гарантии…
– А вот этого не будет, – глаза Филиппа вспыхнули, – я не дам клятву, потому что я не клятвопреступник. А прощенья им не будет.
– Что ты сбираешься делать?
– Вернусь в Мунт. Рауль говорит, так надо.
– Он прав, – подтвердил Анри, – ты пока просто победитель, но король – нечто большее. Ифранка подождет, она сейчас не опасна, а ты должен собрать Генеральные Штаты…
– Да. Я уже послал за матушкой и братьями. Жоффруа теперь герцог Ларрэн и мой наследник.
– А Александр?
– Герцог ре Эстре, но он посвятит себя Церкви.
– Ты уверен? – Соболиные брови маршала поднялись вверх.
– Но он же калека…
– Я тоже теперь калека, но я не буду искать утешения у клириков. Я знаю, что думает Эстела, но Шарло был другого мнения. Пусть мальчик сам решит, кем ему быть. Ему и так тяжело, не отбирай у него еще и право выбора.
– Отец думал иначе? Но он ничего такого не говорил.
– Он вообще мало говорил, Филипп, но я знаю. Да, Александр родился не таким, как все, но он Тагэре, а Тагэре сами решают, как им жить.
– Я понял, – молодой король был серьезен, – Рауль хочет забрать братьев во Фло, я думал отпустить только Жоффруа, поедут оба. А я завтра возвращаюсь в Мунт и хочу взять вас с собой.
– Спасибо.
– Вам можно?
– Да, медикусы ничего не понимают, но я почти здоров. Только, – Анри попытался улыбнуться, – без ноги, но, как сказал нашедший меня воин, скоро сяду на коня. Мне бы хотелось чем-то отплатить ему за спасение.
– Я бы тоже хотел его видеть, – вздохнул король, – он заслуживает награды, но он исчез…
– Его право.
– Конечно. Так вы едете?
– Да… Филипп, ты ведь пришел ко мне не только из вежливости или чтобы узнать, выдержу ли я дорогу?
– Да. Я пришел сказать… Сказать, что вы отныне герцог, а звание маршала Арции ваше пожизненно.
– Спасибо, но маршал Арции прежде всего воин.
– Тогда вы сами назовете своего преемника. Когда вам станет тяжело сидеть в седле.
– Скорее всего это будет Рауль ре Фло. Но ты думал не об этом.
– Монсигнор Анри… Я… – Король посмотрел в светлые глаза маршала и отчеканил: – Я приказал казнить всех знатных пленников, в том числе и тех, которых захватили вы. Я должен был это сделать! Должен!
– А я, – Анри накрыл руку короля своей, – переоделся в тряпки Лумэнов и ударил им в спину.
– Их головы будут выставлены там же, где были головы отца, Эдмона, деда… Анри, я… – Филипп вдруг вздрогнул всем телом и разрыдался, совсем по-детски закрыв лицо руками.
Анри, несмотря на пронзившую все его тело боль, рывком сел и прижал сына Шарло к себе. В конце концов, тому было всего девятнадцать, и он еще мог плакать. Именно сейчас, когда сделано то, что должно, он на краткие мгновения может стать мальчишкой, оплакивающим отца и брата… Не пройдет и оры, и он с каменным лицом прикажет седлать коней, а сейчас на руках отцовского друга прощается и с прошлой жизнью, и с юностью, которая для короля Арции Филиппа Тагэре закончилась в тот миг, когда в его дверь постучался кузен ре Фло.
– Все пройдет, Филипп, – тихо повторял герцог Мальвани, гладя золотистые волосы юноши. – Все проходит, и это пройдет…

Эстель Оскора
Сад закончился, и я бежала по высокой зеленой траве, окропленной золотом одуванчиков. Впереди маячила белая стена, в которой была калитка. Сколько же времени потрачено впустую! Мне было страшно даже подумать, что успели натворить в Арции циалианки и эти сине-скорбящие! Зря меня сюда понесло, я вытянула такую же пустышку, как и Роман, и, как и он, потеряла время… Стена была совсем рядом, когда кто-то крикнул мне «остановись», и я остановилась, с удивлением обернувшись. Это был Эрасти, и вместе с тем это был кто-то совсем другой. Изменилось все – и выражение лица, и голос, и осанка. ЭТОТ имел право приказывать.
«Остановись», – повторил Эрасти. У меня не было ни малейшего желания ослушаться, но и оставаться в саду я не собиралась. Если он собрался идти со мной, а похоже на то, наши шансы резко возрастут, а если он решит остаться, что ж… Его выбор.
– Геро, – он положил мне руки на плечи, – я должен тебе очень многое рассказать. Нет, – он кривовато улыбнулся, – не о ней. С этим не то чтобы покончено, но заперто, и ключ выброшен. Тебе нельзя сейчас возвращаться. И мне нельзя, если мы действительно хотим спасти Тарру…

2871 год от В.И.
9-й день месяца Иноходца.
Арция. Тагэре
Клирик с красивым и строгим лицом в последний раз провозгласил: «Да не коснется ушедших в садах горних, в садах пышных скорбь земная и тоска человеческая» – и замковый иглеций наполнили звуки органа. Маленький лысый брат Валериан был музыкантом от бога, и он очень любил Шарля и Эдмона. Говорят, есть боль, которую не выразить словами. Валериану повезло, он мог излить свои чувства в звуках. Маленький смешной эрастианец, узнав о беде, заперся у себя. Его никто не видел почти два месяца. Когда монах вновь появился, он был бледен, будто побеленная стенка, одежда болталась на нем, как на вешалке, но на лице застыло выражение отрешенного покоя. Свою боль ему удалось излить в реквиеме.
Эстеле Тагэре казалось, что музыкант подслушал то, что творилось в ее собственной душе, подслушал и выплеснул в переполненный иглеций. Здание было немалым, но оно не вместило и сотой доли тех, кто пришел проститься с Шарлем и Эдмоном. Дворы замка и все подходы к нему были запружены людьми. Воины, оборонявшие Тагэре, воины, пришедшие с Бетокского поля с Филиппом и Раулем, нобили с севера, жители Эльты, окрестные крестьяне… Мало кого провожают столько и таких несхожих людей, и уж совсем немного тех, кого оплакивают искренне.
Вдовствующая герцогиня стояла вместе с уцелевшими детьми. Сегодня она хоронила мужа и сына, через кварту бросит серебряные монеты в открытые могилы отца и братьев. Тагэре и ре Фло все-таки победили. Ее старший сын – король Арции, как она когда-то хотела. Как же она мечтала об этом! Направлять красавца Филиппа, подыскать ему достойную жену, стать истинной хозяйкой Мунта, вытравив саму память об ифранской мерзавке. Сколько раз она представляла, что Шарля смертельно ранят в битве, он перед смертью во всем признается, просит прощения, и она прощает. И начинается новая жизнь, жизнь королевы-матери…
Святой Эрасти! Как часто то, о чем мы мечтаем, на поверку оказывается кошмаром. Ей казалось, что она ненавидит и презирает Шарля, терпит его лишь из долга и ради детей, а их примирение было обусловлено политической необходимостью и просьбой отца. Она думала, что это договор – она забывает о Делии, он соглашается принять корону. Как же она была глупа. Шарль думал не о ней, а об Арции. Она не знала, любил ли он ее хоть когда-нибудь, а вот она больше лгать себе не могла. Она любила мужа и всегда будет любить, потому-то сначала не видела его измен, а потом не смогла простить. А теперь прощать некого. Там, куда он ушел, земные голоса не слышны.
Завтра она с детьми выедет во Фло и увидит Делию. Ей придется стоять в иглеции рядом с ней, ведь в глазах других они – женщины клана Тагэре – Фло, потерявшие мужей. Но почему, почему ее ненависть не умерла вместе с Шарло?! Да потому, что она ВИДЕЛА и СЛЫШАЛА, каким он был с другой. Это была именно любовь, а не приступ похоти, как она пыталась себе внушить. Для Шарля она была лишь хорошенькой влюбленной в него девочкой, которая скорее всего станет его женой, потому что так нужно. Он ничего не имел против, тем паче властители не могут себе позволить брака по любви. Только по расчету. А для души и тела всегда будут фаворитки. Она же так хотела большего, что убедила себя самое в его любви, а Шарль… По-своему он был привязан к ней, она ему нравилась, но никогда он не был с ней таким, как с Делией. И это особенно оскорбляло. Что он в ней нашел? Пустышка, кокетка, не красивее и не моложе ее и к тому же жена родича и лучшего друга!
Если Шарль решился нанести оскорбление Раулю, значит, эта любовь была не просто «сильна, как смерть», как поют менестрели, а сильнее чувства дружбы и чести, что Шарло ценил много дороже собственной жизни… Если бы его избранница была достойна его, если б только Эстела могла понять, что в ней было такого, чего не было в ней самой, она бы еще могла простить. Оплакать кровавыми слезами, но простить, так как в глубине души всегда была справедливой, но, отдав свою душу пустенькой вертлявой Делии, Шарль оскорбил саму Любовь. Любовь, которая пережила его самого, так же, как и ненависть. И поэтому Эстела ре Фло не поедет завтра во Фло, сказавшись больной. Филипп и Рауль справятся сами, а видеть Делию выше ее сил. Пусть она предает отца и братьев, это лучше, чем не совладать с собой на глазах у тысяч людей.
Вдовствующая герцогиня Тагэре вздрогнула от внезапно наступившей пронзительной тишины. Служба кончилась, и все смотрели только на нее. Эста медленно, словно во сне, прошла к стоящим у возвышения гробам, накрытым синими знаменами. Магики постарались, Шарль и Эдмон казались спящими. Высокие воротники скрывали раны на шее. Эстела медленно коснулась губами ледяных губ мужа, поцеловала сына в лоб и кивнула стоящим наготове воинам, сноровисто поднявшим гробы на плечи.
Процессия медленно поползла в подземный иглеций, где покоились останки прежних властителей Тагэре и ее умершие дети. Шестеро из двенадцати. Но все они умерли в младенчестве, только Эдмон, красивый, добрый, веселый, никогда ничем не болевший, принял смерть под топором палача. А его горбатый брат жив и здоров. Монах сказал, что его жизнь – это чужая смерть, что он проклят еще в материнском чреве. И это так и было. Этот ребенок – несчастье их рода, который переживет их всех. Она должна была от него избавиться, но не сделала этого, потому что хотела привязать к себе Шарля. Его рождение – это смерть, именно так сказал монах, а его жизнь – это смерть за смертью. Святая Циала, неужели это правда?! Неужели она родила пособника Проклятого?!
Нет, не может быть! Просто она не любит младшего сына, не любит, потому что, пока она, беременная, лежала в своих покоях, Делия увела у нее Шарло. Потому что, видя Александра, она вспоминает весь тот ужас, который пережила… Все осуждают ее, считают дурной матерью, но разве они знают?! Шарль велел прогнать клирика, не поверил ему. А она, Эстела Тагэре, урожденная ре Фло, разве она не верит?! И не потому ли их спасла та женщина-кошка, что они были избраны зачать Пособника? Теперь только она знает тайну. Шарль и Рауль мертвы, а о Геро никто не слышал. Она исчезла. Шарль сказал, что ей принадлежит его жизнь и кровь, понимал ли он сам, ЧТО говорит и кто она была? Ведьма? Или нечто большее… Темная Звезда с колоды сестры, которую та потом так и не смогла отыскать.
– Матушка, осторожнее, – Филипп почтительно протягивал ей руку, – здесь слишком круто. – Эстела сжала губы и, старательно отогнав неуместные в храме мысли, ступила на узкую ступеньку.

2871 год от В.И.
9-й день месяца Иноходца.
Ифрана. Авира
Короля Жозефа мало кто любил, и бланкиссима Елена не была исключением. Видимых причин у нее для этого вроде бы не было, но Елена, хоть и отказавшаяся ради неба (или не неба) от того, что составляет смысл существования любой женщины, не перестала быть таковой. Ей была неприятна скупость Жозефа, его заношенные рубашки, стоптанные сапоги, сальные волосы, сухой неприятный голос. Король Ифраны был отменным союзником, но удивительно неприятным человеком, и Елена всякий раз удивлялась, до какой степени второе перечеркивает первое. Жозеф ни разу ее не подвел, правда, это было ему невыгодно, но это на небе ценят мысли и чувства, а на грешной земле пока главенствуют поступки. Жозеф делал то, что было нужно Елене, но после встреч с ним циалианку всегда тянуло искупаться.
Женщина вздохнула и взяла надушенный носовой платок, единственное спасение при длительной беседе со скопидомом-королем, экономящим даже на мыле и воде для собственной персоны. Впрочем, новости, которые сообщил Жозеф, пахли куда хуже его самого. О том, что старший сын убитого герцога Тагэре при живом Пьере Лумэне был миропомазан, Елена уже знала, но она была уверена, что Агнеса с Батаром пусть не сразу, но справятся с девятнадцатилетним щенком, у которого нет ни войск, ни денег. Оказалось, она или переоценила Агнесу, или недооценила Тагэре и его проклятого кузена, к несчастью, избежавшего судьбы родичей. А кардинал Евгений, похоже, вообразил себя бессмертным. Пойти при живом монархе на помазание его соперника!
Четыреста лет кардиналы ничего не предпринимали без решения конклава, приказания Его Святейшества и совета с бланкиссимой, а Евгений с ходу переступил все границы. Или он все же советовался с Дианой или Генриеттой, а ее прознатчики это проглядели. Вполне может быть…
Да и с Мальвани мерзко получилось, маршал, конечно, отличный полководец, но он не бог. Кто бы мог представить, что он справится с войском, вдвое превышающим его собственное, а он справился. Агнеса с Батаром наголову разбиты. Хорошо хоть дуре вместе с сыном и, скажем, маршалом, удалось бежать во Фронтеру и дальше в Эскоту, но большинство ее сторонников или убиты, или казнены после сражения. Агнеса оказалась столь недальновидна, что расплачивалась с фронтерскими и эскотскими наемниками, отдавая им на разграбление деревни, по которым проходила ее армия. Арция поставляла фураж Лумэнам и ополченцев Тагэре, от одной разоренной деревни к другой пополнявшему свои силы. Казнь знатных пленников и вождей наемников, захваченных на поле боя, арцийцы восприняли как справедливое возмездие, а все еще сильные на севере Арции эрастианцы во главе с Евгением объявили это богоугодным делом.
Войска нового короля, не встречая никакого сопротивления, заняли Эльту. Филипп снял со стен головы своего отца, брата и дяди и заменил их головами казненных лумэновцев, а мерзавка Диана торжественно объявила, что наконец-то на троне настоящий арциец и настоящий воин. Молодой Тагэре хорош как бог, его обожает вся страна, и что с этим делать, никому неизвестно.
– О чем вы задумались, голубица? – скрипучий тенор мог принадлежать только Жозефу, что подтвердил и нос бланкиссимы. Женщина улыбнулась одними губами.
– Разумеется, Ваше Величество, я думаю об Арции.
– О ней сейчас думают все. – Жозеф уселся в кресло и протянул руку к лежащим на столе фруктам. Скупой до неприличия, король никогда не упускал случая подкрепиться за чужой счет, даже если это была такая мелочь, как фрукты или орешки.
– И что же о ней думает Его Величество? – Елена была вежлива и доброжелательна, хотя к горлу подползала тошнота.
– Племянница – дура, – изрек король, бросая на стол черенок от яблока, – я не дам ей денег.
– Она вам написала?
– Разумеется. Джакомо, вернее, его нобили готовы спутаться с ней еще раз, но за деньги. У границы земли дружественных лордов, грабить их нельзя, а ждать они не хотят. И правильно делают, живыми выйдет едва ли треть…
– Вы отказали?
– Я не сказал ни «да», ни «нет», – хмыкнул Жозеф, – но она должна понять…
– Агнеса не всегда бывает понятлива, – возразила Елена, умолчав, что в данном случае королева скорее всего поймет, так как знает, что у ее дядюшки в наводнение воды не допросишься.
– Это ее дело. И Джакомо, если он готов раскошелиться, но я бы на его месте притих.
– То есть?
– Я не намерен сейчас лезть в Арцию, – изрек Его Величество, ковыряя в зубах. – Филиппу дел и дома хватит, он, хоть и Тагэре, вряд ли захочет сразу же отвоевывать Сарриж, а там посмотрим… Бросать деньги на ветер я не намерен. Если они имели глупость продуть при таком преимуществе, то теперь и подавно в лужу сядут. Да и Мальвани, говорят, вот-вот в армию вернется, а я с ним дела иметь не желаю! Странно он как-то Батара уделал, нужно разобраться. А пока я не пойму что и как, будет мир.
– Мир? – Елене показалось, что она ослышалась.
– Мир, – буркнул король, – если Филипп подпишет нотацию, я ему даже отступного дам, а там поглядим…
– А Агнеса?
– Если у нее что-то получится, я согласен с ней разговаривать, но не раньше, чем она будет в Мунте, а Тагэре на плахе. Я воевать не намерен, значит, будет мир, даже если за него придется платить золотом.
– Возможно, вы и правы, – пожала плечиками Елена. Лично ее мир не устраивал, потому что в Арции заправляла Диана, хотя… Нужно посмотреть, поладит ли красавчик король с этой кошкой. Если да, то Тагэре на троне делать нечего. Нет – она поддержит Жозефа в его небывалом миролюбии, знать бы еще, откуда оно у него…

))

Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов

Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:25 | Сообщение # 30

Маг

2871 год от В.И.
Ночь с 16-го на 17-й день месяца Иноходца.
Арция. Тагэре
Валериану не в первый раз снились мелодии, вот и теперь щемящий напев подхватил и понес его, как поток подхватывает сломанную ветку. Череда рыдающих звуков рвалась к высокому безлунному небу, сливаясь с зовом возвращающихся птичьих стай. Когда растаял последний дрожащий аккорд, музыкант вздрогнул и проснулся. Это нужно было записать, и немедленно! Валериан вскочил и, не одеваясь, бросился к высокой конторке, подаренной ему покойным герцогом. Лихорадочно выводя нотные знаки, музыкант продолжал слышать разлитую в воздухе музыку, словно бы рожденную древним замком. То, что выходило из-под пера Валериана, отнюдь не походило на заупокойную службу, полную смирения и надежд на награду, ожидавшую ушедшего в Вечности. Это был плач земного по навеки утраченному. Наверное, собратья осудили бы лысого органиста за кощунство и нарушение канонов, но он не думал об этом. Всей душой преданный музыке и Тагэре, Валериан старательно ловил бушующую внутри него мелодию. «Плач весенней ночи» – так он это назовет. Ее никто не услышит, кроме тех, кто достоин и кто сможет понять! Лихорадочно засыпая песком лист хаонгской бумаги (еще одна память о монсигноре), Валериан уже понимал, что не удержится и немедленно отправится в иглеций. И хорошо, что стоит глубокая ночь, его никто не потревожит, разве что стражники на башнях, ну да они вряд ли станут прислушиваться.
Маленький музыкант, кое-как натянув шерстяное одеяние, выскочил на улицу и посеменил к иглецию, не замечая ни холода, ни луж, оставшихся после недавнего дождя. Храм встретил запахом курений и белых траурных гиацинтов, которые, чудо из чудес, до сих пор не увяли. У икон слабо мерцали лампадки. Валериан вытащил ключ, намереваясь отомкнуть маленькую резную дверцу, чтобы по узкой витой лесенке подняться на хоры к органу, но замер, не донеся ключ до скважины. В иглеции кто-то был, чуткий слух музыканта уловил легкий шорох на пределе человеческого слуха, да и это странное ощущение, возникающее в темных помещениях, когда в них присутствует кто-то невидимый! Эрастианец с досадой поморщился: надо же, как не вовремя! Кто бы это мог быть? Шорох повторился, но как будто не с той стороны, где раньше. Валериан старательно пригляделся и различил неподвижный силуэт в дальней части храма. Вот оно что! Младший сын погибшего герцога. Надо думать, пришел проведать отца и брата.
Клирик всегда жалел маленького калеку, в свое время он сам немало претерпел от сверстников за свой смешной рост и нашел успокоение только в музыке. Кстати, Александр, даром что ему девять лет, чувствует гармонию куда лучше старших братьев и сестер. Надо предложить Ее Светлости свои услуги, он даст мальчику несколько уроков, может быть, он тоже сможет топить свое несчастье в звуках органа. В любом случае Сандер не помешает, а он и виду не покажет, что заметил маленького герцога. Захочет – подойдет, не захочет – выскользнет из иглеция и отправится к себе.
Музыкант решительно повернул ключ и поднялся к органу, а через мгновение забыл обо всем, кроме родившейся во сне мелодии. Он сыграл ее четырежды, всякий раз что-то меняя, и понял, что она не нуждается в исправлении. Только откинувшись на спинку высокого резного стула, Валериан понял, что рядом с ним кто-то стоит, и обернулся. Так и есть. Горевшие на нотоносце свечи осветили серьезное детское лицо.
– Монсигнору не спится? – улыбнулся Валериан.
– Нет, – просто сказал Сандер, – я уже был здесь, когда вы вошли, но не хотел вам мешать.
– Тебе понравилось?
– Очень, – опустил темные ресницы мальчик, – мне кажется, что я всегда знал эту песню…
– Странно, у меня такое же чувство.
– Святой отец, вы не можете сыграть ее еще раз?
Разумеется, он мог, что и проделал с видимым наслаждением.
– Александр, что вы делаете здесь в такое позднее время? – Герцогиня подошла совсем тихо, и они, захваченные музыкой, ее не услышали.
– Моя сигнора, – Валериан неуклюже и торопливо вскочил, зацепив рукавом ноты, – простите, я вас не заметил!
– Ничего страшного, святой отец, можете продолжать ваши занятия. Александр, разве вы не видите, что мешаете отцу Валериану. Немедленно возвращайтесь к себе, я поговорю с вами завтра.
– Но, – запротестовал музыкант, – уверяю вас, Ваша Светлость, монсигнор мне не мешает, напротив, он очень тонко чувствует музыку.
– В любом случае ему никто не разрешал по ночам выходить из спальни, – холодно прервала герцогиня. – Александр, вы слышали? Немедленно идите домой. Отец Валериан, всем очень понравился написанный вами реквием. Разумеется, я и мой сын поблагодарим вас особо, но я с удовольствием говорю вам об этом сейчас. А теперь можете возвращаться к своим занятиям.
– Благодарю сигнору, – маленький эрастианец поднялся, – но я уже закончил. С разрешения сигноры я могу проводить монсигнора Александра.
– Если пожелаете, – обронила Эстела Тагэре и, придерживая тяжелую юбку, первой спустилась вниз.
Герцогиня пожелала остаться в храме, а клирик и мальчик вышли на улицу. В лицо пахнуло мокрой землей, в свете звезд блеснули огромные лужи. Они уже заворачивали за угол, когда Валериану показалось, что сзади мелькнула и рванулась куда-то вбок и вверх огромная, похожая на гигантского коня тень. Музыкант резко обернулся и столкнулся взглядом с сыном герцога.
– Святой отец, вы видели?
– Не знаю, может быть, мне показалось…
– Это был отец. Он приходил попрощаться, и он был в иглеции, когда я пришел.
Валериан промолчал. Церковь учила, что такого не может быть, но маленький клирик, хоть и боялся признаться в этом даже себе, был согласен с Александром. Во время заупокойной службы ему самому несколько раз казалось, что в иглеции находится кто-то одновременно близкий и далекий, не такой, как остальные. Встав от органа, он даже посмотрел вниз, пытаясь с помощью глаз остудить расходившееся воображение. Ничего особенного он, разумеется, не заметил, если не считать обернувшегося на его взгляд стройного седого нобиля в темно-синем плаще. Валериану стало стыдно своего любопытства, и он поспешно отступил к органу, а теперь вот и мальчик почуял что-то необычное… Сегодня новолуние, с похорон минула ровно кварта. Неужели ночную песню ему подарил покойный герцог?

2871 год от В.И.
Вечер 19-го дня месяца Иноходца.
Фей-Вэйя
Шарля похоронили. В Тагэре, в фамильном склепе. Его провожали жена и половина Арции, а она была здесь, в Фей-Вэйе. Она могла бы поехать, ее бы не выгнали, и не только потому, что Филипп теперь король и ему нужна поддержка сестринства или хотя бы лояльность. Девять лет назад сестра Анастазия стала в старинном замке своей, ее полюбили, никого не удивил бы ее приезд. Напротив! О них с Шарлем так никто и не узнал, а она не проводила его в последний путь, не взглянула… Неужели она боится себя выдать? Сколько лет прошло, она теперь совсем другая.
Соланж подошла к зеркалу, откуда на нее смотрело отрешенное бледное лицо, лицо мученицы, пророчицы, но не живой женщины. Странно, ей совсем не нужны эти камни, от которых все сходят с ума, может, поэтому они ей и достались. Судьба любит дарить одним то, за что другие готовы отдать душу, и отбирать то, за что и жизни не жаль… Нет, она правильно сделала, что не поехала, она не вынесла бы.
Филипп, говорят, одно лицо с отцом, как и погибший Эдмон. А самый младший? Тот, который живет потому, что она, Соланж Ноар, в припадке безумия убила своего ребенка. Младший Тагэре даже больше ее сын, чем Эстелы, почему же она не хочет его узнать?
Ее Иносенсия вздохнула и отошла от зеркала к окну, за которым буйствовал яблоневый сад. Когда она в последний раз видела Шарло, стояла поздняя осень, они обнимались среди искореженных черных стволов, ее ноги насквозь промокли, но она не чувствовала холода, а сейчас на дворе раннее лето, отчего же так зябко? Ведь все в прошлом, а ей в этой жизни осталось лишь несколько дел, которые она должна сделать.
Предстоятельница улыбнулась, и хорошо, что этого никто не видел, так как вид улыбающейся статуи вызовет ужас в сердце самого отважного человека. Сола, сестра Анастазия, Ее Иносенсия расчесала волосы, заколола на затылке и еще раз взглянула в зеркало. Вспоминал ли о ней Шарло в свои последние мгновенья? Вряд ли. В бою воинам не до воспоминаний, а погиб он сражаясь. Валентин сказал, что они с Раулем ре Фло отбивались спина к спине. С ними долго, очень долго ничего не могли сделать, а потом герцог, наверное, устал и оступился. Его убили сразу. Одним ударом. Рауль продержался еще немного, но один он был обречен.
Сола вспомнила Рауля ре Фло, мужа красотки Делии, единственного из этой семейки, кто ей по-настоящему нравился. Они с Шарлем ушли вместе, как уходят настоящие соратники и друзья или счастливые возлюбленные. А она осталась. Но почему, почему Шарло ошибся?! Что-то ей было непонятно. Оступиться могут все. Герцог уже не был юношей, он мог устать, поскользнуться в крови, просто промахнуться и пропустить удар. То, что он был непревзойденным бойцом, не означало, что он был бессмертным, и зачем ей знать, как он умирал, если ничего нельзя изменить.
Женщина вскинула тонкие руки к вискам, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Что-то здесь не так, что-то она должна понять. Поговорить с Валентином? Стоп, при чем здесь старик?! Он давно не покидал Фей-Вэйю, откуда же он знает, что Шарло споткнулся? Ее Иносенсия, больше не владея собой, вышла, почти выбежала из комнаты и, скользнув лунным лучом по прохладным коридорам, спустилась к старому рыцарю. Валентин сидел в глубоком кресле. Перед ним на столе стоял кубок, куча каких-то баночек с настойками и декоктами, валялись несколько книг, бумага и перо. При виде Предстоятельницы он попробовал встать, но Сола, положив ему руку на плечо, велела оставаться в кресле, а сама села рядом.
– Мне нужно поговорить с вами, сударь.
– Ваша Иносенсия…
– Я знаю, что вы скажете, но не будем терять времени. Откуда вы узнали, как убили герцога Тагэре?
– Откуда? – В глазах рыцаря мелькнуло недоумение. – Мулан рассказал. Он был там вместе с Дорже.
– Как они там оказались? – Сола почувствовала, что сейчас упадет, и торопливо присела на кровать Валентина, напрочь забыв об этикете.
– Дорже выполнял приказ бланкиссимы Генриетты, Мулан его сопровождал.
– А теперь, сигнор Валентин, – услышь Сола себя со стороны, она бы не узнала собственного голоса, – скажите, как могло случиться, что Шарля Тагэре убили раньше, чем Рауля ре Фло? Ведь он был сильнее.
– Меня это самого удивило. – Старик закашлялся, и Соле пришлось ждать целую бесконечность, пока он пил воду, пока обтирал губы чистым полотенцем. – Ре Фло был прекрасным воином, но с Тагэре не мог сравниться никто. Может быть, лет через десять герцог и начал бы сдавать, но не раньше.
– И все-таки он упал…
– И все-таки он упал, – эхом откликнулся Валентин. – Вы полагаете, что Мулан лжет? Я знаю, что вы его не любите.
– Скажите, сигнор, – Сола ответила вопросом на вопрос, – можно ли победить заведомо сильнейшего соперника иначе, чем задавив его числом, вымотав или ударив в спину? Я не воин, но я хочу знать.
Валентин вздохнул и задумался. Видно было, что ему неприятен этот разговор, но старый рыцарь всегда был честен.
– Я не могу быть ни в чем уверен, но, говорят, Алан Аламский, первый из рыцарей Оленя, вместе с титулом Белого Паладина получил у Ее Иносенсии талисман, который помогал ему в поединках. Именно так он победил мирийского герцога, после чего Мирия стала вернейшим оплотом ордена.
– Что это за талисман?
– Помилуйте, Ваша Иносенсия, я даже не знаю, существует ли он.
– Вы воин, вы должны знать.
– Я знаю только то, что Белый Паладин никогда не проигрывает поединков. Но я в юности часто тренировался с Арманом Гулимским, которого теперь сменил Лионэль Дорже. Он не был великим бойцом, хоть и побеждал великих. В открытых поединках, при свидетелях. Как? Почему его противники начинали ошибаться? Рядовые рыцари шепчутся о талисмане Ролана, но никто ничего не знает, а многие, в том числе и я, не хотим знать. Кому понравится, что святое дело отстаивают нечестно. – Старик замолчал, думая о чем-то своем, но Сола и так узнала все, что хотела.
Она помнила Мулана, тот был красив и честолюбив. В свое время он ее испугал, и Агриппина сплавила рыцаря к Генриетте. В Кантиске он стал правой рукой Дорже, но, насколько понимала Сола, быть чьей-то рукой Мулану не слишком-то и хотелось. В свое время этот рыцарь поступил с ней подло, но он свое получил, и потом… Если б не его письмо, в ее жизни не было бы Шарля. Соланж Ноар не держала на рыцаря зла, а Ее Иносенсия собиралась использовать его в своих целях.
Предстоятельница тепло попрощалась с Валентином, на прощанье поцеловав его в лоб: пусть забудет этот разговор. У Солы не хватило бы сил выбить у человека память о каком-то важном событии, но заставлять забыть то, что в глубине души человек и сам рад не знать, она научилась. Теперь Валентин никому ничего не расскажет, если его не спросят. А кому придет на ум расспрашивать старика, которому, Сола ясно видела, осталось не больше полугода…

Эстель Оскора
Сначала я не поняла его. Остаться? Почему?! Любоваться на цветущую сирень, когда каждый день здесь – это несколько лет горя во внешнем мире. Каюсь, я согласилась выслушать Эрасти только потому, что надеялась увести его с собой, но прав оказался он, а не я. Меня извиняло лишь то, что я была куда менее умелым магом, чем он, да и знала намного меньше, Залиэль не пожелала нас просветить, а возможно, и сама не все понимала. Эрасти о многом догадался, лишь поговорив со мной. Что ж, хотя бы на это я сгодилась.
Мы сидели на золотой от одуванчиков траве под ясным весенним солнцем и говорили о гибели миров, проклятиях и грехах. Это было дико, нелепо и неестественно, как нелепы и неестественны ночные страхи, вытащенные на яркий свет. Но все, что говорил Проклятый, к несчастью, было правдой. У нас не оставалось другого выхода, кроме как подчиниться обстоятельствам. Мы с Эрасти оказались эдаким «засадным полком», удар которого в нужном месте и в нужное время решает исход битвы, и мы не имели права на ошибку.
То, что мы оба в Башне, для наших врагов секретом не являлось. Распутав «кокон», внутри которого ройгианцы упрятали Проклятого, я расписалась в своем присутствии. Надо полагать, «бледные» почуяли исчезновение своего заклятия и ждут нас снаружи. Если б Эрасти сразу же пошел за мной, у нас еще был бы шанс опередить их, да и то вряд ли. Время внутри и снаружи Сада Адены текло с разной скоростью. Во внешнем мире прошло тысяча пятьсот тридцать два года, а здесь всего лишь год. Не нужно обладать великим умом, чтобы сообразить, что здешний день примерно равен четырем внешним годам, а здешняя ора, соответственно, вмещает два месяца. Мы в любом случае имели шансы на «теплую» встречу у порога Башни. Да, скорее всего Эстель Оскора и Проклятый справились бы с «бледными», сколько бы их ни собралось, но при этом подняли бы на уши всех магов Тарры, а на это мы пойти не могли.
Нашей целью был не Ройгу и его прихвостни, а сидевшая в Сером море тварь. Кстати говоря, Эрасти полагал, что она давным-давно перебралась поближе и обозначила свое высокое присутствие в Арции исправлением пророчества Эрика, усилением циалианок и Скорбящих и прочими прелестями. Если Эрасти правильно сложил «два» и «два», то нам предстояло ни много ни мало, как для начала остановить пришествие Антипода (разумеется, несколько не в том виде, в каком его обещали клирики), а затем и последующий конец света. Мы не имели права на ошибку.

2871 год от В.И.
6-й день месяца Медведя.
Святой город Кантиска
Кардинал Евгений спокойно выдержал взгляд присутствующих. Он знал их всех как облупленных. Величавая внешность и показное благочестие не могли обмануть старого эрастианца. Здесь все лгали всем и все боялись всех. Он знал, о чем его спросят. Можно было ограничиться письмом и сослаться на болезни, но Евгений не хотел подчеркивать свои немощи. К тому же для клирика он далеко не стар. Архипастырю без малого восемьдесят, а мирийцу Эпоминонду и вовсе девяносто шесть. К тому же важно, чтобы о бетокском деле рассказал именно он. Евгения немного беспокоил Илларион, приехавший вместе с ним. С одной стороны, про?клятое зелье к антонианцам не имело никакого отношения, те ловили другую дичь, с другой же… Евгений не понимал Иллариона, а потому недолюбливал, хотя между ними никогда не было ссор. Антонианец не лез ни в политику, ни в дела церковные, самозабвенно преследуя даже тень недозволенного колдовства. В Арции, надо полагать, не осталось не то что беспечатных волшебников, но даже ни одной деревенской ведьмы или знахарки. Евгений в глубине души полагал, что это чересчур. Не все могут заплатить члену гильдии, а жить и не болеть хочется всем, но Илларион намеков не понимал, а воевать еще и с ним у Евгения не было ни сил, ни желания. Ну и Проклятый с этим магоборцем, но сюда-то его зачем принесло?
Конклав собрался, чтобы разобраться с взорвавшимся во время сражения порохом. Такого не было уже почти триста лет, и отцам Церкви хотелось знать, откуда появилось адское зелье и кто его применил. Впрочем, барон Обен, проговоривший с Его Преосвященством три оры, ответил на все вопросы, которые могут и не могут быть заданы. Возможно, перед ликом святителя Эрасти Евгений и не рискнул бы повторять слова барона, но его братья во храме святыми не являлись, и Евгений не колебался. Он слишком любил Арцию и ненавидел Лумэнов.
– Ваше Святейшество, – кардинал говорил тихо, но конклав был наслышан о болезни Евгения, – почтеннейшие братья! Мне больно говорить о том, что воля Церкви нашей Единой и Единственной нарушена именно в Арции, но, к счастью, виновны в этом не арцийцы. Ибо Агнеса не является арцийкой ни по рождению, ни душой. Моя вина, моя тяжкая вина, что я не настоял на разводе королевской четы. Есть неопровержимые доказательства, что ребенок, именуемый принцем Гаэльзским, рожден от прелюбодейной связи Агнесы и первого из ее любовников герцога Фарбье. Агнеса также повинна в покушениях на герцога Тагэре и его родных и в конечном счете в его убийстве. Однако все это – дела мирские, и говорю я об этом лишь потому, что взрывы у деревни Беток – еще одно звено в цепи преступлений Агнесы.
– Каковые тому имеются доказательства? – с достоинством произнес Архипастырь.
Ну, уж доказательств у Евгения было в избытке.
– Известно, что перед убийством герцога Тагэре Агнеса Саррижская прилюдно посвятила в рыцари некоего Габриэля, долгое время бывшего ее лазутчиком. Этот Габриэль, мириец по происхождению, до того как поступил на службу Агнесе, был вором, контрабандистом и шулером. Достойные доверия свидетели, а именно граф Эжен Гартаж и барон Люсьен Крэсси, покинувшие стан Лумэнов после казни, а вернее убийства, подтверждают, что Габриэль был полностью предан Агнесе и к тому же щедро ею награжден. После казни мириец исчез и был найден мертвым в лагере у деревни Беток, причем не вызывает сомнения, что порох взорвал именно он. То, что Мальвани выберет именно эти холмы для обороны, можно было предположить заранее, тем более что армией Лумэнов командовал Конрад Батар, знавший маршала с юности. Видимо, Габриэль получил приказ уничтожить Тагэре, но просчитался во времени. Когда он подорвал порох, лагерь был захвачен войсками Лумэнов. Ибо недаром сказано о роющих ямы на дорогах ближних своих.
– Я бы хотел узнать мнение нашего достойного собрата Иллариона, – подал голос кардинал Оргондский.
Илларион коснулся губами наперсного знака и спокойно сказал:
– Я не вижу ничего, что противоречило бы словам Его Высокопреосвященства. Без сомнения, порох взорвал упомянутый Габриэль, который долгие годы состоял на службе у Агнесы Саррижской. Этот прискорбный случай говорит о том, что нет такого зла, которое можно почитать избытым.

2871 год от В.И.
17-й день месяца Медведя.
Арция. Фей-Вэйя
Граф Мулан волновался, хоть и не подавал виду. В свое время ему очень нравилась синеглазая сестра, но она его оттолкнула. Более того, Анастазия предпочла пуститься в путь в одиночестве, отвергнув его помощь, хотя он никогда бы не решился поднять руку на любимицу бланкиссимы Агриппины. Мулан, как никто другой, понимал, у кого реальная власть над орденом, и как бы ни была хороша Анастазия, он не стал бы рисковать. А теперь недоступная красавица стала Предстоятельницей и хочет его видеть. Зачем?
Мулан всю жизнь хотел быть первым, но судьба играла против него. Для начала он не родился старшим сыном, потом ему не удалось жениться на дочке Жана Фарбье (последнее, впрочем, не беда, Фарбье проиграли, и что б он стал делать с честолюбивой коротконогой Анжеликой?). В ордене его дела сначала пошли хорошо, но потом эта история с письмом, из-за которой он оказался на обочине. Только-только ему удалось приблизиться к Генриетте и Дорже, как Предстоятельницей стала его врагиня. Неужели придется расстаться с орденом? Но куда он пойдет? Ему тридцать три, и он умеет только воевать. Даже не воевать, а сражаться в поединках и задирать других. Домой? Только не это! В Ифрану? Тоже не сахар…
– Вас ждут, дорогой брат, – молоденькая послушница, смущаясь, открыла дверь. Вот эта точно не ледышка, ну да сейчас не до нее… А Анастазия стала еще красивее. Неужели она всю жизнь будет мстить ему даже не за поступки, а за мысли?
– Садитесь, сигнор, – в мелодичном голосе Ее Иносенсии не было ни гнева, ни привета, только равнодушие. Она выждала, пока Мулан сядет, придержав ножны и расправив короткий белый плащ. – Что вы знаете об убийстве рыцарем Дорже герцога Тагэре?
Сказать, что она его удивила, значило ничего не сказать. Она не могла этого знать, но знает же! Говорить? Дорже не простит, да и показать, что ему известна тайна Паладина, нельзя. От всего отказаться? Но Анастазия, похоже, знает все и поймает его на лжи. Она жила у Тагэре, похоже, там ее любили. Скорее всего она сожалеет о герцоге. И Мулан рискнул.
– Ваша Иносенсия, я ничего не знаю и могу лишь догадываться.
– Догадки такого человека, как вы, равносильны доказательствам. Я слушаю.
– Ваша Иносенсия! – Неужели он нашел верный тон? – Я уверен, что Шарль Тагэре погиб, потому что против него использовали талисман, который… – Как же назвать покойную Предстоятельницу? – Который… сигнора Виргиния передала Дорже, назвав его своим Паладином.
– Что это за талисман? – Сола говорила по-прежнему спокойно. – Ее Иносенсия умерла слишком внезапно и многие тайны унесла с собой.
– Я не знаю точно. Говорят, только Ее Иносенсия может его надеть на шею избранному ею рыцарю, и при этом она должна быть в Рубинах Циалы…
– Об этом потом. Сперва я хочу услышать, как погиб Тагэре.
– Сначала я должен рассказать о том, что было раньше. Однажды, когда было очень жарко, сигнор Дорже расстегнул ворот рубахи, и я увидел там вместо Знака или Звезды белый камень размером с голубиное яйцо на цепочке из светлого металла. Думаю, что это не серебро и не сталь.
– Что вы еще знаете?
– Догадываюсь.
– Хорошо, догадываетесь.
– Я был рядом с сигнором Дорже.
– Кстати, как вы там оказались?
– Сигнор Дорже вызвал меня и велел отправляться с ним. Он ничего не объяснял, но перед этим он побывал у бланкиссимы Генриетты.
– И вы поехали?
– Да. Мы приехали утром и укрылись в лесу. На дороге еще никого не было. Потом подошли люди Лумэнов и встали так, что я понял, они кого-то ждут.
– Вы к ним не подъезжали?
– Нет, Ваша Иносенсия, мы прятались. Затем появились первые всадники Тагэре, рассказывать подробности?
– Не нужно. Только про герцога.
– Мы подождали, пока бой не превратился в бойню. Видит святая Циала, если б я был один, я бы… – Мулан запнулся, словно подбирая слова, впрочем, он действительно их подбирал. От того, угадает ли он, зависит все его будущее. – Ваша Иносенсия! – Голос графа обрел твердость. – Даже если б я был вынужден покинуть орден, я бы постарался пробиться на помощь Тагэре… Я подумал, что Дорже думает так же, потому что он велел прикрывать ему спину и сказал, что мы идем искать герцога. И мы пошли, рубя и Лумэнов и Тагэре, если они нам мешали. Тагэре не были легкой добычей. За одного они брали троих. Но, похоже, Агнеса была готова положить половину своих, лишь бы уничтожить герцога. Наверное, она была по-своему права…
– Вы отвлеклись, граф.
– Простите. Мы нашли его в самой гуще. Он дрался спина к спине с Раулем ре Фло, на них напирала целая толпа, но они могли сражаться и сражаться. Я не понимал, чего ждет Дорже, вчетвером мы могли бы попробовать пробиться. Потом я услышал трубу. Это был сигнал Тагэре. Рыцари во главе со стариком ре Фло прорывались на помощь герцогу. Тогда казалось, что они смогут… Я случайно взглянул на Дорже, у него было такое лицо, словно он или молится, или, простите меня, творит заклинание… И тут Тагэре пошатнулся и упал на одно колено, выронив меч. Его убили сразу. Дорже улыбнулся и сказал, что нам больше нечего здесь делать. Я шел за ним, как пьяный, и только потом понял, что меня тоже зацепила волшба…
– Вам ведь не понравилось, что сделал Дорже?
– Нет!
– Что ж, значит, если с Дорже что-то случится, вы жалеть не станете?
– Ваша Иносенсия…
– Я подумала, что из вас был бы куда лучший Белый Паладин, – заметила Ее Иносенсия, задумчиво коснувшись рубинового кольца.

2871 год от В.И.
24-й день месяца Влюбленных.
Арция. Мунт
Дверь наконец приоткрылась. Рыжая собака с длинными висячими ушами, пролежавшая на пороге целое утро, немедленно воспользовалась ситуацией, змеей скользнув мимо слуги с подносом, и с радостным повизгиваньем ткнулась мокрым носом в хозяйские колени. Анри Мальвани рассеянно погладил Сигнора. Пес в полном восторге перевернулся на спину, скорчив умильную физиономию, и маршал, засмеявшись, почесал любимцу пузо.
– Не стоит закрывать двери, Селестин, – он все равно своего дождется…
– Но сигнора…
– Сигнору я беру на себя. А друзей держать на пороге негоже.
– Воистину. – Громкий голос мог принадлежать только Раулю ре Фло. Сын Леона был в запыленной дорожной одежде, глаза его запали, а брился он никак не позже, чем два дня назад, но Мальвани сразу понял. Победа. Полная и окончательная.
– Селестин, приготовь графу все, что нужно, – ты ведь так и не обзавелся домом в Мунте?
– Нет, – покачал головой Рауль. – Некогда было.
– Вижу, сначала ко мне, а во дворец – потом. Спасибо.
– Должен же я где-то переодеться, – улыбнулся ре Фло. – Во дворец я успею, а оруженосца с донесением я отправил.
– Тогда пей и рассказывай. Они успели объединиться?
– Нет. Жиль Фарбье наскреб тысяч пять эскотцев и лумэновского отребья. Он собирался соединиться с Агнесой и Батаром, я перехватил его у Кер-Мари. Я повторил ваш с Тагэре трюк, помните, при осаде Маэллы, когда туда шли подкрепления?
– Давно было, – улыбнулся Анри, – мы с Шарло были младше тебя. Это было нашим первым делом. Значит, ты помнил, а Фарбье забыл?
– Или не знал, – хмыкнул Рауль. – Кошачье отродье не любит вспоминать про чужие победы, Жиль не был исключением.
– Не был? – переспросил Мальвани. – Он погиб в бою или позже?
– В бою. Я убил его своей рукой. Мог взять в плен, но не взял.
– Атэвы говорят, смерть в бою возносит воина на небо.
– Воина, но не предателя.
– Да, – маршал подлил себе вина, – у атэвов есть страшный обычай. Вернее, он казался мне страшным. Раньше. Предателей там разрывают на куски. Лошадьми. Даже калиф и тот не вправе помиловать или простить. Только тот, кто был предан.
– А если тот убит?
– Тогда никто не вправе, ни сыновья, ни братья, ни отец. Ну, а про мать и говорить нечего, женщины там ничто…
– Значит, Фарбье и иже с ним должны благодарить судьбу, что они не в Атэве родились.
– Пожалуй. А что ты сделал с Батаром?
– Мы его прижали к реке.
– К Фоде? Или Мансу?
– К Фоде, недалеко от Геммской излучины.
– Тяжелая позиция, трудно вывернуться.
– Он и не вывернулся. Мы пошли на них вниз по склону холма.
– Им не пришло в голову расступиться и попробовать скинуть вас в реку?
– Нет. Похоже, у них в головах мало что осталось. Центр мы уничтожили сразу, а фланги как-то сами рассеялись.
– А Батар и Агнеса?
– В трех диа от Мунта. С причитающейся их положению охраной.
– Ты их взял на поле битвы?
– Нет, они, как всегда, удрали. Болтались какое-то время по Геммской долине, пытались пробраться в Эскоту. А потом один из эскотских нобилей решил проявить лояльность. Их привезли ночью и, надо ж такому случиться, именно тогда, когда я наконец решил выспаться.
– Как они?
– А как ты думаешь? Ифранка задирает голову, но с отчаянья, мальчишка ревет, Батар молчит. А как и что тут?
– Тут? Готовимся к коронации.
– Пьер будет?
– С Пьером плохо. Бедняга не понимает, что Шарло мертв, все время просится к нему. Филипп был в Речном Замке…
– И там что-то случилось?
– Пьер обознался. Принял Филиппа за Шарля, бросился к нему, а потом как завопит: «Не тот! Не тот!», в угол забился… Плачет, просит его не убивать, Филипп едва ноги оттуда унес. Куда уж такого на люди пускать. Если честно, всем не по себе стало.
– А как Духов Замок?
– Как всегда.
– Неужели Иллариону и вправду нет ни до чего дела?
– Проклятый его знает, – сверкнул глазами маршал, напомнив себя прежнего, – молчит, как камбала на сковородке. А что у него в душе, и есть ли она, душа эта…. Давай лучше о другом, хоть о погоде, что ли.
– Вы-то сами как?
– Я? А что мне теперь сделается, – маршал махнул рукой, – как сказал Раймон, так и вышло. Верхом уже езжу, на земле пока хуже, но тоже ничего.
– Где этот Меченый, кстати? Я бы хотел взять его к себе, если вы не возражаете.
– Думаешь, я не искал? – Мальвани махнул рукой. – Как сквозь землю провалился. Не знаю, кто он, и не хочу знать. Он меня спас, мне этого достаточно…

))