Танец драконов. Искры над пеплом - Страница 3

[

]

Страница 3 из 3 « 1 2 3
Модератор форума: Хмурая_сова

Танец драконов. Искры над пеплом (Джордж Мартин)

Танец драконов. Искры над пеплом

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:12 | Сообщение # 31

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Тирион

— Я понял так, что ваш отряд — это братство, — сказал он, со вздохом глядя на удручающе высокую кипу пергаментов. — И это у вас называется братской любовью? Где доверие, где дружба, где крепкие узы, возникающие лишь между соратниками, вместе проливавшими кровь?

— Все в свое время, — ответил Бурый Бен Пламм.

— Когда подпишешь, — добавил Чернилка, востря перо.

— Если хочешь пролить кровь прямо сейчас, я тебе пособлю, — сказал Каспорио Коварный, взявшись за меч.

— Спасибо, не надо.

Чернилка вручил Тириону перо.

— Вот чернила — они волантинские и держатся вдвое дольше обычных мейстерских. Подписывай и передавай мне: я сделаю остальное.

— Может, я сначала все же прочту?

— Как хочешь. Они все одинаковые, кроме тех, что в самом низу, но о них в свой черед.

Еще бы. Большинство людей вступает в вольный отряд бесплатно, но он не принадлежит к большинству. Тирион обмакнул перо в чернила.

— Какую подпись предпочитаете: Йолло, Хугор Хилл?

— А ты что предпочтешь? — прищурился Бурый Бен. — Вернуть тебя наследникам Йеццана или голову тебе отрубить?

«Тирион из дома Ланнистеров», — смеясь, подписался карлик.

— Сколько тут… шестьдесят, пятьдесят? — спросил он, поворошив кипу. — Я думал, у Младших Сыновей бойцов около пятисот.

— Пятьсот тринадцать, — сказал Чернилка. — Когда внесем в списки тебя, будет пятьсот четырнадцать.

— Значит, расписку получает каждый десятый? Нечестно как-то. Я думал, вы все делите поровну. — Тирион подписал следующий лист.

— Делим, но не поровну, — хмыкнул Бен. — Наш отряд как большая семья…

— …а в семье, как известно, не без урода. — Тирион, расчеркнувшись, подвинул пергамент Чернилке. — Наших уродов мой лорд-отец держал в подземельях Утеса. — Тирион из дома Ланнистеров в очередной раз подписал обязательство выплатить подателю сего сто золотых драконов. Каждый росчерк пера делает его немного беднее… Впрочем, он и так нищий. Если он когда-нибудь и пожалеет об этих расписках, то не сегодня. Он подул на пергамент, передал его казначею, подписал следующий. И так далее, и так далее, и так далее. — В Вестеросе слово Ланнистера ценится на вес золота.

— Тут не Вестерос, — пожал плечами Чернилка. — За Узким морем слова пишут пером. — Пергаменты с подписью Тириона он посыпал песком, стряхивал и откладывал в сторону. — Долги, записанные в воздухе, легко забываются.

— К нам это не относится. — Тирион уже вошел в ритм. — Ланнистеры всегда платят свои долги.

— Слово наемника ничего не стоит, Ланнистер он или нет, — вставил Пламм.

«Твое уж точно не стоит… хвала богам».

— Я пока еще не наемник.

— Ждать недолго. Подпишешь все это и станешь им.

— Тороплюсь как могу. — Тирион сдерживал смех, чтобы не портить игру. Пламму это ужасно нравится, зачем же его огорчать. Пусть себе думает, что согнул карлика и поимел его в задницу, а карлик тем временем расплатится за стальные мечи пергаментными драконами. Если он будет жив, то вернется в Вестерос и завладеет всем золотом Бобрового Утеса, если нет, его новые братья могут этими расписками подтереться. Некоторые, чего доброго, явятся в Королевскую Гавань и попытаются предъявить их дражайшей сестрице… Обернуться бы тараканом и поглядеть на это из тростника на полу.

По мере убывания пергаментов сумма стала другой. Сто драконов предназначались сержантам — теперь Тирион обязался уплатить тысячу золотых.

— Что я буду делать в отряде? — спросил он, продолжая трудиться.

— Бококко в мальчики не годишься, больно уродлив, — сказал Каспорио. — Можешь поработать мишенью.

— Что ж, — не клюнул на удочку Тирион. — Маленький человечек с большим щитом может довести стрелков до безумия — мне сказал это кое-кто поумнее тебя.

— Будешь помогать Чернилке, — сказал Бурый Бен.

— Вот именно, — сказал казначей. — Вести книги, считать монету, составлять контракты и письма.

— Охотно. Книги я люблю.

— На что ты еще годен? — фыркнул Каспорио. — Не в бой же тебе идти.

— Когда-то я ведал всеми стоками в Бобровом Утесе. Прочистил даже те, что годами стояли забитые. — Еще дюжина расписок, и все, конец. — Может, мне заняться вашими девками? Им тоже не помешает…

— Держись от них подальше, — не принял шутки Бен Пламм. — У половины дурная болезнь, а болтать все горазды. Ты не первый раб, поступающий в наш отряд, но кричать об этом тоже не надо. Без крайней нужды не шляйся по лагерю, сиди в палатке и сри в ведро, а из лагеря без моего ведома вовсе не выходи. Если одеть тебя оруженосцем и выдать за Джорахова мальчика, кто-нибудь все равно догадается. Когда возьмем Миэрин и отправимся в Вестерос, можешь вырядиться в золото и багрянец, но до тех пор…

— Буду сидеть под камнем и помалкивать, слово даю.

«Тирион из дома Ланнистеров», — расписался он на последнем пергаменте. Остались три расписки, отличные от всех прочих. Две были именные, на тонком пергамине. Десять тысяч драконов Каспорио Коварному, столько же Чернилке, которого по-настоящему звали Тиберо Истарион.

— «Тиберо» звучит прямо-таки по-ланнистерски. Ты, случайно, не дальний родич?

— Кто знает. Я тоже плачу свои долги, казначею иначе нельзя. Подписывай.

Тирион подписал.

Расписка Бурого Бена заняла целый свиток. Сто тысяч драконов, пятьдесят хайд[3 - Хайда — надел земли площадью примерно 100 акров. — Примеч. пер.] пахотной земли, замок и лордство. М-да, у этого Пламма губа не дура. Не вознегодовать ли? Тебя дерут, а ты и не пикни. Пожаловаться на грабеж, отказаться подписывать, потом нехотя уступить… Надоело. Тирион подписал и вручил свиток Бену.

— Член у тебя, как у твоего предка. Считай, что обработал меня на совесть, лорд Пламм.

— Мне тоже было приятно. Сейчас запишем тебя в ряды — тащи книгу, Чернилка.

Книга была большая, на железных петлях. Записи на деревянных досках внутри велись больше века.

— Младшие Сыны числятся среди старейших вольных отрядов, — сказал Чернилка, переворачивая страницы. — Это четвертый том. Кто был каждый солдат, когда записался, где сражался, сколько служил и как умер — здесь обо всем сказано. Встречаются знаменитые имена, в том числе и вестеросские. Эйегор Риверс, Жгучий Клинок, прослужил у нас год, прежде чем основать Золотые Мечи. Блистающий Принц Эйерион Таргариен и Бродячий Волк Родрик Старк тоже были Младшими Сыновьями. Нет, не этими чернилами. Вот, возьми. — Чернилка раскупорил другой пузырек.

— Красные?

— Такая у нас традиция. Раньше кровью расписывались, но как чернила она никуда не годится.

— Ланнистеры уважают традиции. Дай мне свой нож.

Чернилка подал ему кинжал, Тирион уколол большой палец. До сих пор больно — удружил, Полумейстер. Выдавив в пузырек каплю крови, он очинил кинжалом новое перо и нацарапал большими буквами под скромной подписью сира Джораха: «Тирион из дома Ланнистеров, лорд Бобрового Утеса».

Ну вот и все. Он покачался на своем табурете.

— Больше ничего не требуется? Принести клятву, зарезать младенца, пососать капитану член?

— Соси что хочешь. — Чернилка посыпал страницу мелким песком. — Для большинства довольно и подписи, но к чему разочаровывать нового брата. Добро пожаловать в Младшие Сыновья, лорд Тирион.

«Лорд Тирион»… хорошо звучит. У Младших Сыновей репутация, возможно, не столь блестящая, как у Золотых Мечей, но и они одержали несколько славных побед.

— А другие лорды у вас служили?

— Безземельные, вроде тебя, — ответил Бен Пламм.

Тирион спрыгнул с табуретки.

— Мой прежний брат меня не устраивал, одна надежда на новых. Где можно получить оружие и доспехи?

— И верховую свинью заодно? — предложил Каспорио.

— Не знал, что твоя жена тоже здесь служит. Очень любезно, что ты предлагаешь ее, но я бы предпочел лошадь.

Брави побагровел, но Чернилка только посмеялся, а Бен снизошел до ухмылки.

— Своди его к повозкам, Чернилка, пусть выбирает. Девушке тоже подбери шлем, кольчугу — авось сойдет за мальчишку.

— Пожалуйте, лорд Тирион. — Казначей придержал входное полотнище. — К повозкам тебя сводит Снатч. Бери свою женщину и жди его возле кухни.

— Она не моя женщина. Сходи за ней сам: она только и делает, что спит или злобно на меня смотрит.

— Бей ее крепче и люби чаще, — посоветовал казначей. — Снатчу все равно, пойдет она или нет. Приходи, как получишь доспехи — я покажу тебе счетные книги.

Пенни спала в их палатке, свернувшись на тощем соломенном тюфяке под нечистыми простынями.

— Ты, Хугор? — моргнула она, когда он потрогал ее носком сапога.

— Выходит, со мной опять разговаривают? — Сколько же можно дуться из-за брошенных свиньи и собаки. Он ее вывел из рабства, нет бы спасибо сказать. — Вставай, всю войну проспишь.

— Мне грустно, — зевнула она. — И спать хочется.

Не заболела ли? Тирион встал на колени, пощупал ей лоб. То ли здесь жарко, то ли ее и впрямь лихорадит.

— Что-то ты бледная. — Даже бесстрашные Младшие Сыновья боятся сивой кобылы. Решив, что Пенни больна, они прогонят ее в мгновение ока. Могут их обоих наследникам Йеццана вернуть, несмотря ни на какие расписки. — Я расписался в их книге. По-старому, кровью. Теперь я наемник.

Пенни села, протирая глаза.

— Меня тоже запишут?

— Вряд ли. В некоторых отрядах служили женщины, но… нет, они все-таки не Младшие Дочери.

— Мы, — поправила девушка. — Ты теперь один из них и должен говорить «мы». Милку никто не видел, нет? Чернилка сказал, что поспрашивает. А Хрума?

Каспорио видел, кажется. Уверял, будто трое юнкайских охотников за рабами ходят по всем лагерям, ищут двух беглых карликов. У одного будто бы собачья голова на копье, но этакой новостью Пенни не поднимешь с постели.

— Нет, пока никто не видал. Пошли, найдем тебе какие-нибудь доспехи.

— Зачем это? — насторожилась она.

— Затем, что наш старый мастер над оружием не советовал мне выходить на бой голым. Притом я теперь наемник — мне нужен меч, чтобы кому-то его продать. — Он поднял Пенни на ноги и бросил ей кучу одежек. — Одевайся. Накинь плащ с капюшоном и голову пониже держи. Охотники за рабами, если они где-то близко, должны нас принять за мальчишек.

Сержант Снатч жевал кислолист у кухонной палатки.

— Слыхал, вы теперь за нас драться будете — в Миэрине, поди, со страху обоссались. Кто-нибудь из вас хоть раз убил человека?

— А то, — сказал Тирион. — Я бью людишек, как мух.

— Чем же это?

— Кинжалом, топором, острым словом. Из арбалета лучше всего выходит.

Снатч почесал щетину крюком.

— Да, арбалет — подлая штука. Скольких ты из него уложил?

— Девятерых. — В Тайвине как раз столько. Лорд Бобрового Утеса, Хранитель Запада, Щит Ланниспорта, десница короля, муж, брат и трижды отец.

— Девятерых… — Снатч плюнул красной жвачкой под ноги Тириону, выражая этим свое презрение к названному числу. Плевок угодил в колено. Сунув красными пальцами в рот еще два листка, сержант свистнул. — Кем, засранец, подь сюда! Проводи лорда Беса с его леди к повозкам, пусть Молоток им сыщет какое-нибудь железо.

— Так он пьяный, небось, валяется, Молоток.

— А ты пусти ему струю в нос, враз очухается. Карликов у нас тут сроду не было, зато мальчишек хоть отбавляй. Шлюхины дети, дурачки, что из дому бегают, оруженосцы, утешные. Может, и на бесенят что сгодится. В тех латах мелкие, конечно, и полегли, но ведь отважных бойцов этим не испугаешь. Девятерых, значит… эх. — Сержант потряс головой и ушел.

Шесть больших фургонов, где Младшие Сыновья держали свои доспехи, стояли посередине лагеря. Кем шел впереди, размахивая копьем, словно посохом.

— Как парень из Королевской Гавани очутился в вольном отряде? — спросил его Тирион.

— Почем ты знаешь, что я оттуда? — с подозрением прищурился Кем.

— Догадался. Тебя ум выдает — говорят ведь, что умней гаваньских нет никого на свете.

— Кто это говорит? Не слыхал.

— Ну что ты, это старая поговорка. Мой отец так говаривал. Знал ты лорда Тайвина, Кем?

— Десницу-то… Видел раз, как он въезжает на холм. Его люди ходили в красных плащах и с маленькими львами на шлемах. Шлемы красивые, а он человек дурной. Сперва разорил город, потом побил нас на Черноводной.

— Так ты там был?

— Был, со Станнисом. Лорд Тайвин и призрак Ренли ударили на нас с фланга. Я бросил копье и ходу, а хренов рыцарь на корабле говорит: где твое копье, парень, трусы нам тут не нужны. И отвалили, а меня бросили — нас тысячи таких было. После стало слышно, что твой отец шлет на Стену которых за Станниса воевали, вот я и дернул за море.

— Не скучаешь по Королевской Гавани?

— Скучаю. Друг у меня там остался, а брат, Кеннет, погиб на корабельном мосту.

— Многие там погибли. — Тирион поскреб ногтем зачесавшийся шрам.

— По еде тоже скучаю.

— По матушкиной стряпне?

— Ее бы и крысы не стали жрать, но была там одна харчевня — похлебку наливали такую густую, аж ложка стояла. Не пробовал случаем, Полумуж?

— Было дело. Певческий суп.

— Почему певческий?

— Такой вкусный, что петь охота.

— Певческий… Так и скажу, как приведется снова побывать на Блошином Конце. А тебе, Полумуж, чего не хватает?

«Джейме. Шаи. Тиши… жены, которую он едва знал».

— Вина, девок и денег. Денег особенно — на них можно купить и вина, и девок. — «А также мечей и Кемов, которые ими орудуют».

— А правда ли, что в Бобровом Утесе даже ночные горшки из чистого золота?

— Не всему верь, что слышишь. Особенно если это касается дома Ланнистеров.

— Говорят, Ланнистеры скользкие что твои змеи.

— Змеи? — засмеялся карлик. — Мой лорд-отец сейчас перевернулся в гробу. Мы львы — по крайней мере любим так себя называть. Хотя какая разница, на змею наступить или на львиный хвост — конец-то один.

Пресловутый Молоток оказался глыбой мяса с левой рукой вдвое толще правой.

— Пьет беспробудно, — сообщил Кем. — Бурый Бен терпит его, пока настоящий оружейник не подвернется. — Подручный Молотка, рыжий курчавый юнец, звался, конечно, Гвоздем. Молоток, как и предсказывал Кем, спал, но Гвоздь охотно позволил карликам порыться в доспехах.

— Большей частью это негодный хлам, — предупредил он, — но что найдете, все ваше.

Тирион только вздохнул, глянув на свалку в ближнем фургоне — ему вспомнились сверкающие мечи, копья и алебарды в оружейной Утеса.

— Быстро мы не управимся.

— Тут есть добрая сталь, только поискать надо, — пробасил кто-то. — Красотой не блещет, но меч остановит.

Из полумрака выступила фигура, с головы до ног облаченная в отрядную сталь. Поножи непарные, ворот ржавый, богатые наручи инкрустированы цветами из сплава золота с серебром. На правой руке стальная перчатка, на левой беспалая кольчужная рукавица, в соски рельефного панциря пропущены два кольца, один из украшающих шлем бараньих рогов отломан.

Рыцарь снял шлем, обнаружив побитое лицо Джораха Мормонта.

Экий бравый наемник, ничего похожего на раба, которого Тирион выпустил из клетки Йеццана. Синяки сходят, понемногу возвращая ему человеческий облик, но маска демона, которую работорговцы выжгли непокорному на щеке, не сойдет никогда. Сир Джорах и раньше не был красавцем, а теперь на него и вовсе страшно смотреть.

— Я на все готов, лишь бы превзойти тебя миловидностью, — ухмыльнулся карлик. — Ты, Пенни, поройся в том фургоне, а я начну с этого.

— Давай лучше вместе искать. — Девушка, хихикая, нахлобучила на себя ржавый полушлем. — Что, идет мне?

Ни дать ни взять, кухонный горшок.

— Это полушлем, а тебе нужен полный. — Тирион поменял один головной убор на другой.

— Этот слишком велик, — гулко пожаловалась Пенни из-под большого шлема. — Мне в нем ничего не видно. Чем плох полушлем?

— Он оставляет лицо открытым. Хотелось бы сохранить твой нос.

— Значит, он тебе нравится?

«О, боги великие». Тирион отошел и начал рыться в груде железа.

— А что еще во мне тебе нравится? — не унималась Пенни. Ее игривость не вызывала у Тириона ничего, кроме грусти.

— Все как есть, — ответил он в надежде положить конец этому разговору, — а в себе и подавно.

— Зачем нам доспехи? Мы комедианты и только делаем вид, что сражаемся.

— У тебя это хорошо выходит. — Тяжелую кольчугу будто молью побило — что это за моль, которая питается сталью? — В битве можно выжить, либо прикинувшись мертвым, либо в хороших доспехах. — На Зеленом Зубце он тоже дрался в сборных доспехах из запасов лорда Леффорда, и шлем на нем сильно напоминал помойное ведро, но здешний лом еще хуже. Все старое, помятое, того и гляди рассыплется. Что это, засохшая кровь или ржавчина? Тирион понюхал, но так и не понял.

— Вон арбалет, смотри, — показала Пенни.

— Ножной вороток не для меня, ноги коротковаты. Надо искать с ручным. — Ну их, эти арбалеты, слишком долго они заряжаются. А одного болта, даже если дожидаться врага в отхожей канаве, может и не хватить.

Он помахал булавой и отложил ее как слишком тяжелую. Забраковав по той же причине молот и с полдюжины длинных мечей, он наконец выкопал трехгранный кинжал, чуть тронутый ржавчиной. Нашлись к нему и ножны из кожи и дерева.

— Меч для маленьких? — пошутила Пенни.

— Нет, нож для больших. Вот, попробуй. — Тирион подал ей длинный меч.

— Тяжелый…

— Само собой, ведь сталь весит больше дерева, — но если рубануть таким по шее, голова в дыню не превратится. Этот, правда, для рубки голов не слишком хорош: дешевый клинок, щербатый.

— Я не хочу рубить ничьи головы.

— И не надо. Руби не выше колена: икры, поджилки, лодыжки — даже великан рухнет, если подсечь ему ноги, и будет не выше тебя, когда упадет.

Пенни сморщилась — того и гляди заплачет.

— Ночью мне снилось, что мой брат жив. Мы представляли перед каким-то знатным лордом на Милке и Хруме, и публика бросала нам розы…

Тирион дал ей пощечину. Несильную, больше напоказ, но слезы у нее мигом выступили.

— Сны — вещь хорошая, но, проснувшись, ты так и останешься беглой рабыней под стенами осажденного города. Зарезали твоих Хрума и Милку. Ищи себе доспехи и не скули, если жать будут. Представление окончено. Дерись, беги, обсирайся — что хочешь делай, только в доспехах.

Пенни потрогала щеку.

— Зря мы сбежали. Какие из нас наемники? А у Йеццана было не так уж и плохо. Нянюшка иногда лютовал, а сам Йеццан никогда. Мы были его любимцы, его…

— Рабы. Вот точное слово.

— Да, рабы, но не простые. Рабы-сокровища.

«Домашние зверюшки. Посланные любящим хозяином в яму на съедение львам».

Хотя она не так уж и неправа. Рабы Йеццана ели лучше многих крестьян в Семи Королевствах, и голодная смерть зимой им не грозила. Рабов, само собой, продают, покупают, бичуют, клеймят, используют для плотских утех и получения новых рабов. В этом смысле они не выше лошадей и собак, но с лошадьми и собаками почти всегда обращаются хорошо. Многие заявляют, что лучше умереть свободным, чем жить рабом, но это только слова. Когда доходит до дела, мало кто выбирает смерть, иначе откуда в мире столько рабов? Каждый из них в свое время выбрал не смерть, а рабство.

Себя Тирион тоже не исключал. Поначалу за его язык расплачивалась спина, но он быстро научился угождать и Нянюшке, и Йеццану. Джорах Мормонт продержался дольше, но в конце концов и он пришел бы к тому же.

Пенни же… что с нее взять. Она искала себе хозяина с тех самых пор, как ее брату Грошику сняли голову. Она хочет, чтобы кто-то о ней заботился и говорил ей, что делать.

Но говорить это ей в глаза было бы слишком жестоко.

— Любимчики Йеццана не ушли от сивой кобылы. Все умерли, Сласти первый. — Хозяин, по словам Бурого Бена, скончался в тот же день, как они сбежали. О судьбе его зверинца ни Бен, ни Каспорио ничего сказать не могли, но Тирион готов был врать напропалую, лишь бы Пенни наконец перестала ныть. — Хочешь быть рабыней? Прекрасно. После войны я продам тебя какому-нибудь доброму человеку и на вырученные деньги вернусь домой. Будешь снова ходить в красивом золотом ошейнике с колокольчиками, но для начала нужно остаться в живых: мертвую комедиантку никто не купит.

— Мертвых карликов тоже, — сказал Джорах Мормонт. — Мы все можем пойти на корм червям в скором времени. Всем ясно, что юнкайцы эту войну проиграли — всем, кроме самих юнкайцев. У Миэрина есть Безупречные, лучшая в мире пехота. И три дракона — будет три, когда королева вернется, а она вернется непременно. Должна. Возьмем теперь наше войско: штук сорок юнкайских лордиков с наспех обученными обезьянами. Рабы на ходулях, рабы в цепях… только слепых и параличных еще не хватает.

— А то я не знаю, — сказал Тирион. — Младшие Сыновья оказались на стороне проигравших и потому должны быстренько перебежать к победителям. Предоставь это мне.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:14 | Сообщение # 32

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Заговорщик

Двое заговорщиков, черная и белая тень, сошлись в оружейной на втором ярусе Великой Пирамиды, среди рядов копий, связок стрел и трофеев, взятых в давно забытых сражениях.

— Все произойдет этой ночью, — сказал Скахаз мо Кандак. Под его капюшоном виднелась бронзовая маска нетопыря-кровососа. — Мои люди будут на месте, пароль «Гролео».

— Гролео. — Подходит в самый раз. — Ты был тогда при дворе?

— Да, среди сорока других стражников. Мы ждали, что занимающее трон чучело отдаст нам приказ порубить на куски Красную Бороду и всех прочих, но так и не дождались. Будь здесь королева, посмели бы юнкайцы поднести ей голову одного из заложников?

— Мне показалось, что Гиздар был огорчен.

— Притворство. Его-то родичей ему вернули целехонькими. Юнкайцы разыгрывают перед нами фарс с благородным Гиздаром в заглавной роли. До Юрхаза им дела нет, они сами охотно затоптали бы старого дурака. Это лишь предлог для того, чтобы Гиздар истребил драконов.

Сир Барристан поразмыслил.

— Дерзнет ли он?

— Дерзнул же он дать яд своей королеве. Для виду он, конечно, помедлит, дав мудрым господам повод избавить его от командира Ворон-Буревестников и кровного всадника, а затем начнет действовать. Им нужно, чтобы драконов убили до прихода волантинского флота.

Да, все сходилось — но Барристану Селми все-таки было не по себе.

— Не бывать этому. — Эти драконы — дети его королевы; он не позволит, чтобы им причинили вред. — Начнем в час волка, самое темное время ночи, когда весь мир спит. — Эти самые слова сказал ему когда-то Тайвин Ланнистер под стенами Синего Дола. Лорд дал рыцарю сутки на то, чтобы спасти короля — если к рассвету их здесь не будет, он начнет штурм. Селми ушел в час волка и в тот же час вывел из города Эйериса. — Безупречные запрут ворота перед самым рассветом.

— Не лучше ли атаковать? Ударим на юнкайцев, пока они еще глаза не продрали.

— Нет. — Они уже не раз обсуждали это. — У нас с ними мир, скрепленный подписью и печатью ее величества, и первыми мы его не нарушим. Возьмем Гиздара, учредим совет, который будет править вместо него, а затем потребуем, чтобы юнкайцы вернули нам заложников и ушли. В случае отказа — тогда и только тогда — мы объявим, что мир утратил силу, и дадим им сражение. То, что ты предлагаешь, бесчестно.

— А ты со своим благородством попросту глуп. Время приспело, вольноотпущенники рвутся в бой.

В этом он прав. Саймон Исполосованный из Вольных Братьев и Моллоно Йос Доб из Крепких Щитов жаждут испытать себя в битве и смыть юнкайской кровью перенесенные ими страдания. Только Марслин из Детей Неопалимой разделяет сомнения старого рыцаря.

— Мы с тобой уже договорились, что поступим по-моему.

— Мы договаривались до того, как Гролео отсекли голову. У этих рабовладельцев нет чести.

— Она есть у нас.

Лысый проворчал что-то по-гискарски и сказал:

— Ладно… не нажить бы только хлопот с твоей честью. Что там с охраной Гискара?

— В часы сна его величество охраняют двое. Один у двери опочивальни, другой в алькове, внутри. Сегодня на карауле Храз и Стальная Шкура.

— Храз — это плохо, — заметил Лысый.

— До боя может и не дойти. Я поговорю с королем. Поняв, что мы не намерены его убивать, он прикажет телохранителям сдаться.

— А если не прикажет? Упускать его нельзя.

— Он от нас не уйдет. — Храза и тем более Стальной Шкуры Селми не опасался. Телохранители из бывших бойцов с арены неважные: свирепости, проворства и силы мало, чтобы охранять королей. На арену противники выходят под вой рогов и гром барабанов, а после боя победитель, перевязанный и напоенный маковым молоком, может пить, есть и распутничать до следующего сражения. Для рыцаря Королевской Гвардии бой никогда не кончается. Опасность подстерегает его как днем, так и ночью, и о приближении врага трубы не возвещают. Вассалы, слуги, друзья, братья, жены и сыновья — любой из них может таить нож под плащом и черный замысел в сердце. На каждый час открытого боя приходится десять тысяч часов наблюдения, ожидания, неусыпных бдений во мраке. Бойцам Гиздара новые обязанности скучны, а скука подтачивает внимание. — С Хразом я управлюсь, — заверил сир Барристан. — Позаботься, чтобы мне не пришлось отражать еще и Бронзовых Бестий.

— Не беспокойся. Мархаза мы закуем в цепи, не дав ему натворить бед. Я ведь говорил тебе, что Бестии слушаются только меня.

— У тебя и среди юнкайцев есть свои люди?

— Есть, а у Резнака их еще больше.

Резнаку доверять нельзя. Пахнет он сладко, а мыслит гадко.

— Надо освободить заложников, не то юнкайцы используют их против нас.

Скахаз фыркнул сквозь носовые отверстия.

— Легче сказать, чем сделать. Пусть рабовладельцы грозятся.

— А если дело не ограничится одними угрозами?

— Они так дороги тебе, старина? Евнух, дикарь и наемник?

«Герой, Чхого, Даарио».

— Чхого — кровный всадник королевы, кровь от крови ее. Переход через красную пустыню они совершили вместе. Герой — правая рука Серого Червя, а Даарио… — «Даарио она любит». Сир Барристан видел это в ее взгляде, слышал в ее голосе. — Даарио дорог не столько мне, сколько ее величеству. Его до?лжно спасти, пока Вороны-Буревестники не выкинули чего-нибудь без него. Это возможно: я однажды вывел отца королевы из Синего Дола, где он сидел у мятежного лорда в плену, но…

— К юнкайцам тебе нельзя, они тебя в лицо знают.

Лицо можно скрыть под маской, однако Лысый и тут прав.

Стар уже рыцарь для таких подвигов.

— Поэтому я и хочу, чтобы его спас кто-то другой. Тот, кто уже давно находится в лагере…

— Даарио кличет тебя сиром дедушкой, а меня наделил таким прозвищем, что и говорить неохота. Стал бы он рисковать ради нас своей шкурой, будь в заложниках мы?

— Кто его знает.

— Если нас возведут на костер, он подкинет сухих дровец — вот и вся его помощь. Пусть Вороны-Буревестники выберут себе капитана, который будет знать свое место. Никто не заплачет, когда в мире станет одним наемником меньше.

— Никто, кроме королевы.

— Если она, паче чаяния, вернется, то будет клясть юнкайцев, не нас. Наши руки чисты. А ты ее утешишь, расскажешь что-нибудь про старые времена, она это любит. Она, ясное дело, никогда не забудет своего бравого капитана, но если он умрет, нам всем будет лучше… и ей в том числе.

Ей — и Вестеросу. Капитана любит девочка-Дейенерис, не королева. Из-за любви принца Рейегара к леди Лианне погибли тысячи человек. Дейемон Черное Пламя поднял мятеж, когда его разлучили с возлюбленной, тоже звавшейся Дейенерис. Жгучий Клинок и Красный Ворон, оба любившие Ширу Морскую Звезду, залили кровью Семь Королевств. Принц Стрекоз отказался от короны ради Дженни из Старых Камней, и страна выплатила приданое трупами. Все три сына Эйегона Пятого женились по любви вопреки воле отца, и сей невероятный король, сам избравший себе королеву по зову сердца, потворствовал им. В итоге он вместо друзей нажил себе врагов, и это привело его к горестному, колдовскому, огненному концу в Летнем Замке.

Любовь Дейенерис к Даарио — это яд. Не столь быстрый, как тот, что был в саранче, но не менее смертоносный.

— Чхого и Герой также дороги сердцу ее величества.

— У нас заложники тоже есть, — напомнил Скахаз. — Если рабовладельцы убьют кого-то из наших, мы им ответим тем же.

Сир Барристан не сразу понял, о чем речь.

— Пажи королевы?!

— Заложники, — твердо повторил Лысый. — Гразхар и Квецца — родственники Зеленой Благодати. Мезарра из дома Мерреков, Кезмия из дома Палей, Аззак из Газинов, Бхаказ зо Лорак — родня самого Гиздара. Цхак, Кваццар, Ухлез, Хазкар, Дзахак, Йерицан — все они дети великих господ.

— Невинные дети. — Сир Барристан хорошо знал их всех. Мечтающий о славе Гразхар, застенчивая Мезарра, ленивец Миклаз, кокетка Кезмия, большеглазая, с ангельским голоском Квецца, танцор Дхаццар.

— Дети Гарпии. За кровь платят кровью.

— Так сказал юнкаец, принесший нам голову Гролео.

— Ну что ж, он был прав.

— Я не допущу этого.

— Какая польза от заложников, раз их пальцем тронуть нельзя?

— Можно обменять трех детей на Даарио, Героя и Чхого. Ее величество…

— Королевы здесь нет. Решать нам с тобой, и ты знаешь, что правда моя.

— У принца Рейегара было двое детей. Малютка Рейенис и грудной Эйегон. Когда Тайвин Ланнистер взял Королевскую Гавань, его люди убили обоих. Тела завернули в красные плащи и преподнесли в дар новому королю. — Что сказал Роберт, увидев их? Может быть, улыбнулся? Барристан Селми, тяжело раненный на Трезубце, не присутствовал тогда в тронном зале, но если бы он увидел, как Роберт улыбается над окровавленными телами детей Рейегара, короля бы ничто не спасло. — Детей я убивать не позволю. Смирись с этим, если хочешь, чтобы я тебе помогал.

— Упрямый ты старикан. Твои милые мальчики вырастут и станут Сынами Гарпии. Что сейчас их убить, что потом, невелика разница.

— Убивают за содеянное. Не за то, что кто-то может сделать со временем.

Лысый снял со стены топор, повертел в руках.

— По рукам. Гиздару и малолетним заложникам никакого вреда не чинить. Доволен, сир дедушка?

Селми чувствовал все, что угодно, кроме довольства.

— Хорошо. Не забудь же, в час волка.

— Кто-кто, а я не забуду, сир. — Сир Барристан не видел ухмылки под бронзовой маской, но знал, что она там есть. — Давно Кандак ждал этой ночи.

Рыцарь как раз этого и боялся. Если король Гиздар невиновен, они оба изменники, но он виновен, точно виновен. Селми сам слышал, как он предлагал королеве отравленную саранчу, как приказывал своим людям убить дракона. В случае промедления Гиздар умертвит двух других и откроет ворота врагам королевы. Выбора у них нет, но дело это, как ни крути, бесчестное.

Долгий день полз, как улитка.

Селми знал, что сейчас король с Резнаком, Мархазом зо Лораком, Галаццей Галар и другими миэринскими советниками решает, как ответить юнкайцам. Сира Барристана на совет больше не приглашали, и короля он не охранял. Утром он обошел пирамиду сверху донизу, проверяя посты, день провел со своими воспитанниками — сам взял меч и щит, чтобы преподать урок старшим.

Кое-кого из ребят готовили в бойцовые ямы, но пришла Дейенерис и освободила рабов. Эти еще до сира Барристана научились владеть мечом, копьем, топором. Некоторых уже можно посылать в бой. Тумко Лхо с островов Василиска, к примеру. Парень, черный как мейстерские чернила, рожден для меча — Селми не встречал таких со времен Джейме Ланнистера. Или кнутобоец Ларрак. Сир Барристан хотел, чтобы мальчик, как подобает рыцарю, освоил меч, булаву и копье, но с кнутом и трезубцем Ларраку не было равных. Селми полагал, что против одетого в доспехи врага такое оружие бесполезно, пока не увидел, как Ларрак валит других мальчишек, обвив их ноги бичом. Не рыцарь еще, но боец хоть куда.

Ларрак и Тумко у него лучшие. За ними, пожалуй, следует поставить лхазарянина, которого ребята зовут Красным Агнцем. Этот выезжает на одной злости, мастерства никакого. Три брата, гискарцы, проданные в рабство за долги своего отца, тоже сойдут.

Итого шестеро. Шесть из двадцати семи мальчиков. Селми надеялся, что их будет больше, но и шесть для начала неплохо. Остальные помладше и больше знакомы с ткацкими станками, плугами и ночными горшками, чем с мечом и щитом, но старательны и учатся быстро. Когда лучшие послужат немного в оруженосцах, у королевы будут еще шесть рыцарей. Что до тех, из кого рыцарей не получится, то не всем суждено быть воинами: свечники, трактирщики и оружейники тоже нужны. Это верно как для Миэрина, так и для Вестероса.

Глядя, как они бьются, Селми думал, не сделать ли Тумко и Ларрака рыцарями прямо сейчас… Да и Красного Агнца тоже. Только рыцарь может посвятить в рыцари, а он, если что-то пойдет не так, может наутро погибнуть или оказаться в темнице. Кто их тогда посвятит? С другой стороны, репутация молодого рыцаря во многом зависит от того, кто вручил ему шпоры. «Мало будет им чести, когда узнают, что посвятил их предатель, как бы самих в темницу не упекли. Они такого не заслужили, — решил сир Барристан. — Лучше тянуть лямку в оруженосцах, чем стать опороченным рыцарем».

Под вечер он собрал всех учеников в круг и стал рассказывать им, что значит быть рыцарем.

— Рыцаря делает не меч, а благородное сердце. Рыцарь без чести — обыкновенный мясник. Лучше умереть с честью, чем жить без нее. — Мальчишки смотрели удивленно, но ничего. Придет время — поймут.

Он снова поднялся к себе наверх. Миссандея читала, сидя среди книг и свитков.

— Ночью никуда не ходи, дитя, — предупредил рыцарь. — Оставайся здесь, что бы там ни происходило внизу.

— Ваша слуга поняла. Можно ли ей спросить…

— Лучше не надо. — Сир Барристан один вышел в висячий сад. «Нет, не создан я для таких дел», — думал он, глядя на город. Улицы наполняла тьма, на пирамидах зажигались огни. Заговоры, шепоты, увертки, секреты, обман… и как это его угораздило.

Мог бы уже и привыкнуть, конечно. В Красном Замке были свои тайны. Рейегар, к примеру, всегда больше доверял Эртуру Дейну, чем Селми. Он дал это понять в Харренхолле, в год ложной весны.

Сир Барристан не любил вспоминать об этом. Старый лорд Уэнт объявил турнир вскоре после того, как у него побывал брат, сир Освелл Уэнт из Королевской Гвардии. Варис нашептал королю Эйерису, что принц намерен занять отцовский престол и что турнир для Рейегара всего лишь предлог для встречи с возможно большим количеством лордов. Король, после Синего Дола носу не высовывавший из Красного Замка, вдруг пожелал ехать в Харренхолл вместе с принцем — с этого все и началось.

Если б Селми был лучшим рыцарем… Если б ссадил принца на последнем наезде, как многих других, королеву любви и красоты выбирал бы он.

Рейегар выбрал Лианну Старк из Винтерфелла; в случае победы Селми выбор был бы другим. Нет, не королева Рейелла — ее на турнире не было. И не принцесса Элия, хорошая, добрая женщина. Стань королевой турнира она, страна избежала бы многих бедствий, но Барристан выбрал бы ее юную фрейлину. Эшара Дейн недолго пробыла при дворе, однако все видели, что Элия рядом с ней просто серая мышка.

Даже после всех этих лет сир Барристан помнил улыбку Эшары и ее смех. Стоило лишь зажмуриться, чтобы увидеть волны ниспадающих на плечи темных волос и чарующие фиалковые глаза. У Дейенерис глаза такие же — порой ему кажется, что он видит перед собой дочь Эшары…

Но дочь Эшары родилась мертвой, а вскоре после этого прекрасная дама Барристана бросилась с башни. Что ее толкнуло — потеря ребенка или бесчестие, перенесенное в Харренхолле? Она так и не узнала, как любил ее сир Барристан, да он никогда бы и не признался. Рыцари Королевской Гвардии клянутся блюсти целомудрие. Признание ни к чему хорошему не привело бы, как не привело и молчание. Если бы Барристан ссадил Рейегара и короновал Эшару, она, возможно, обратила бы свой взор не на Старка, а на него.

Этого он никогда не узнает, но та неудача стала для него самой памятной из всех его поражений.

Под застланным тучами небом стояла гнетущая духота. Гроза будет… не ночью, так утром. Доживет ли он? Если у Гиздара есть свой Паук, можно считать себя покойником, но умрет он, как жил — с длинным мечом в руке.

Когда за парусами в заливе померкли последние отблески дня, сир Барристан кликнул слуг и велел им согреть воду для ванны. После возни с учениками он весь вспотел.

Вода, пока ее донесли, стала чуть теплой, но рыцарь отмылся на совесть и стал одеваться в белое. Чулки, подштанники, шелковый камзол, стеганый колет — все свежее, заново выбеленное. Следом настал черед доспехов, подаренных ему королевой. Золоченая кольчуга, гибкая, как хорошая кожа; финифтевый панцирь, твердый как лед и белый, как свежевыпавший снег. Белый кожаный пояс с золотыми застежками — меч на одном бедре, кинжал на другом — и, наконец, длинный плащ.

Шлем, сужавший поле зрения, он не стал надевать. Ночью в пирамиде темно, и враг может появиться откуда угодно. И еще эти драконьи крылья… они, конечно, красивы, но так и напрашиваются на топор или меч. Если Семеро будут милостивы, шлем пригодится ему на следующем турнире.

Облаченный и при оружии, он ждал, сидя в своей каморке. Во тьме перед ним всплывали лица королей, у которых он состоял на службе, и лица братьев по Королевской Гвардии. Многие ли из них пошли бы на то, что собирается сделать он? Нет, пожалуй. Кое-кто сразу бы зарубил Лысого как предателя. Полил дождь — тихий, как слезы королей, ушедших из этого мира.

Настала пора уходить.

Великая Пирамида Миэрина строилась в подражание Великой Пирамиде Гиса, колоссальному сооружению, на чьих руинах побывал Ломас Странник. У миэринской, как и у ее древней предшественницы, ставшей ныне обиталищем пауков и летучих мышей, тридцать три яруса: в Гисе это число священно. Сир Барристан в колышащемся белом плаще, начал свой долгий спуск — не по большой мраморной лестнице, а по черной, проложенной внутри толстых кирпичных стен.

Двенадцатью ярусами ниже его ждал Лысый все в той же маске нетопыря-кровососа. У шести Бронзовых Бестий, сопровождавших его, маски были одинаковые — саранча.

— Гролео, — сказал рыцарь.

— Гролео, — отозвался кто-то из насекомых.

— Если нужна еще саранча, у меня ее вдоволь, — сказал Лысый.

— Хватит и шестерых. Кто сторожит двери?

— Мои ребята, не беспокойся.

Сир Барристан стиснул запястье Скахаза.

— Если возможно, не проливай крови. Утром мы соберем совет и объясним городу, что заставило нас так поступить.

— Как скажешь. Удачи тебе, старик.

Бронзовые Бестии двинулись вниз вслед за рыцарем.

Королевские покои помещались в самом сердце пирамиды на семнадцатом и шестнадцатом ярусах. Ведущие туда двери, закрытые на цепь, охраняла еще пара Бронзовых Бестий — крыса и бык.

— Гролео, — сказал сир Барристан.

— Гролео, — откликнулся бык. — Третий чертог справа.

Крыса отомкнула цепь, и рыцарь со своей шестеркой вступил в коридор для слуг из красного и черного кирпича. Вызывая гулкое эхо, они миновали два чертога и вошли в третий.

У резных дверей в королевские покои стоял молодой боец с арены Стальная Шкура, не входивший пока в число первых. Древняя, зеленая с черным валирийская татуировка на его лбу и щеках должна была сделать его неуязвимым. Такие же знаки виднелись на груди и руках — остается посмотреть, отведут ли они топор или меч.

Стальная Шкура, поджарый юнец на фут выше Селми, и без них бы выглядел весьма грозно.

— Кто идет? — спросил он, загородив путь секирой. — А, старый сир…

— Я хотел бы поговорить с королем, если ему будет угодно меня принять.

— Поздно уже.

— Час поздний, это так, но и дело срочное.

— Ладно, спрошу. — Часовой постучал в дверь древком своей секиры. С той стороны открылся глазок и откликнулся детский голос. После кратких переговоров тяжелый засов сдвинули. — Пойдешь один, — сказал Стальная Шкура. — Бестии подождут здесь.

— Хорошо. — Селми обменялся кивками с одним из замаскированных стражей и прошел внутрь.

Королевские комнаты, огороженные со всех сторон кирпичными стенами восьмифутовой толщины, не имели окон, но были роскошны. Потолок поддерживали стропила черного дуба, пол устилали шелковые квартийские ковры. Бесценные поблекшие гобелены на стенах представляли сцены из истории Древнего Гиса; на самом большом заковывали в цепи побежденных в сражении валирийцев. Арку опочивальни охраняли статуи двух любовников из сандалового дерева, отполированные и натертые маслом. Сиру Барристану они показались мерзкими, хотя по замыслу ваятеля должны были возбуждать.

У жаровни, единственного источника света, стояли пажи королевы Драказ и Квецца.

— Миклаз пошел будить короля, — сказала девочка. — Не желаете ли вина, сир?

— Нет, спасибо.

— Присядьте, — предложил Драказ, подвинув скамейку.

— Я постою. — За аркой слышались голоса Миклаза и короля. Не в самом скором времени из спальни вышел зевающий во весь рот Гиздар зо Лорак, четырнадцатый носитель этого благородного имени. Он завязывал пояс зеленого атласного халата, шитого серебром и жемчугом, и был под ним был совершенно гол. Это хорошо. Голый человек чувствует свою уязвимость и менее склонен к героическим выходкам.

Женщина, выглядывающая из-за газового занавеса, тоже была нагая.

— Сир Барристан… Который теперь час? Вы пришли с новостями о моей королеве?

— Нет, ваше величество.

— Ваше великолепие, — со вздохом поправил король, — хотя в такой час больше подошло бы «ваша сонливость». — Гиздар подошел к буфету и обнаружил, что вина в кувшине осталось только на донышке. — Вина, Миклаз. Быстро.

— Да, ваше великолепие.

— Драказа тоже возьми. Налейте штоф борского золотого и штоф сладкого красного, а от нашей желтой мочи избавьте. И если я еще раз увижу, что вина нет, твой розовый задок мне ответит. Мне снилось, что Дейенерис нашли, — сказал король, когда мальчик умчался.

— Сны обманчивы, ваше величество.

— Ваша блистательность. Так что же привело вас ко мне, сир? Беспорядки в городе?

— В городе все спокойно.

— В самом деле? Что же тогда?

— Я пришел, чтобы задать вашему великолепию вопрос. Гарпия — это вы?

Гиздар выронил чашу.

— В уме ли вы, что являетесь ко мне среди ночи с таким вопросом? — Король, похоже, только теперь заметил на сире Барристане доспехи. — Как… как вы смеете…

— Яд — тоже ваших рук дело?

— Саранча? — попятился Гиздар. — Это всё дорнийцы со своим так называемым принцем. Спросите Резнака, если не верите мне.

— У вас есть какие-то доказательства?

— Будь они у меня, дорнийцев уже схватили бы. Думаю, их все же следует взять: Мархаз выжмет из них признание. Они в Дорне все отравители. Поклоняются ядовитым змеям, как сказал Резнак.

— Змей там едят. Это ваша арена и ваша ложа. Это вы распорядились положить в ней подушки, подать вино, фиги, дыни, медовую саранчу. Это вы предлагали ее величеству лакомое блюдо, а сами не ели.

— Острые пряности не для меня. Она была моей женой, моей королевой. Зачем мне было давать ей яд?

«Была». Думает, что ее нет в живых.

— На это может ответить только ваше великолепие. Возможно, чтобы взять себе другую женщину… вроде этой. — Сир Барристан кивнул на прозрачный занавес.

— Это просто рабыня! Наложница! Хорошо, я оговорился… Не рабыня, свободная женщина, обученная искусству любви. Даже королю иногда приходит нужда… Словом, сир, это не ваше дело. Я никогда бы не причинил зла Дейенерис.

— Вы уговаривали ее попробовать саранчу. Я сам слышал.

— Я думал, что ей понравится. — Гиздар сделал еще шаг назад. — Острое в сочетании со сладким…

— И с ядом. Вы приказывали своим людям на арене убить дракона.

— Он пожирал Барсену… сжигал всех, кто приближался к нему…

— Только тех, кто желал зла королеве. Сынов Гарпии. Ваших друзей.

— Они не друзья мне.

— Но когда вы попросили их прекратить убийства, они послушались. С чего бы вдруг?

На это у короля не нашлось ответа.

— Скажите, — напирал сир Барристан, — вы хоть немного любили ее? Или предметом вашего вожделения была только корона?

— Вожделения? — взвился Гиздар. — И вы еще смеете… Да, я вожделел корону, а она — своего наемника. Может, это ваш драгоценный капитан хотел отравить ее за то, что она его бросила. А если б и я отведал его саранчи — тем лучше.

— Даарио убивает сталью, не ядом. Так Гарпия — это вы? — Сир Барристан взялся за меч. — Скажите правду, и я обещаю вам быструю смерть.

— Вы слишком много берете на себя, сир. Довольно вопросов. Вы больше не служите у меня. Покиньте Миэрин немедленно, и я сохраню вам жизнь.

— Если Гарпия не вы, скажите мне, кто это. — Сир Барристан извлек меч из ножен, и тот вспыхнул рыжим пламенем при свете жаровни.

— Храз! — возопил Гиздар. — Храз!

Где-то слева открылась дверь: из-за гобелена вылез заспанный Храз с дотракийским аракхом. Оружие, которым сподручно рубить с седла, смертоносное для полуголых бойцов на арене, но коротковатое для ближнего боя, тем более если противник одет в броню.

— Я пришел за Гиздаром, — сказал рыцарь. — Брось меч, и ничего дурного с тобой не случится.

— Я съем твое сердце, старик, — засмеялся Храз. Одного роста с рыцарем, он был на пару стоунов тяжелее и лет на сорок моложе. На его бритой голове ото лба до затылка топорщился черно-рыжий гребень.

— Дерзни, — сказал Барристан Смелый, и Храз дерзнул.

Впервые за сутки Селми обрел уверенность. Именно для этого он и создан: смертельный танец, стальной перезвон, честный бой.

В проворстве Хразу не было равных. Аракх так и мелькал, целя в голову рыцаря с трех сторон разом: без шлема она была уязвимей всего.

Сир Барристан отступал, отражая удары спокойно, без суеты. Маленькие пажи смотрели на них огромными выпученными глазами. Храз, выругавшись, рубанул низко, но клинок только царапнул по стальному наручу. Ответный удар рыцаря ранил Храза в левое плечо, и желтая туника окрасилась кровью.

— В железо одеваются только трусы, — прорычал он. В бойцовых ямах доспехов не носят: туда приходят поглядеть на кровь, послушать предсмертные вопли.

— Трус скоро убьет тебя, сир. — Храз, хоть и не был рыцарем, сражался храбро и был достоин этого титула. С врагом в доспехах он не умел драться: в его глазах читалась растерянность и зарождался страх. Теперь он кидался на Селми с оглушительным криком, словно надеясь подсобить глоткой неудачливому клинку.

Сир Барристан отражал верхние удары и предоставлял доспехам отражать нижние. Его меч тем временем поранил щеку противника и рассек грудь. Совсем обезумев, Храз швырнул жаровню с горячими углями Селми под ноги. Рыцарь перескочил ее. Клинок Храза вновь скрежетнул по наручу.

— В яме я отсек бы тебе руку, старик.

— Мы не в яме.

— Скидывай свои латы!

— Сдавайся. Еще не поздно.

— Сдохни! — Аракх зацепился за гобелен и повис. Сиру Барристану только это и требовалось. Он полоснул Храза по животу, отбил освобожденный аракх и прикончил врага колющим выпадом в сердце. Внутренности бойца вывалились на ковер, как жирные угри.

Клинок в руке рыцаря стал красным наполовину. Раскиданные угольки понемногу прожигали ковер, Квецца плакала.

— Не бойся, дитя, — сказал рыцарь. — Я тебе ничего не сделаю, мне нужен только король.

Вытерев меч о занавесь, он вошел в спальню. Благородный Гиздар зо Лорак скулил, прячась за гобеленом.

— Пощади! Я не хочу умирать!

— Мало кто хочет, но когда-нибудь все мы умрем. — Рыцарь поднял Гиздара на ноги; Бестии должны были уже обезоружить Стальную Шкуру. — Побудете в тюрьме до возвращения королевы. Если ваша вина не будет доказана, вреда вам не причинят — порукой в том мое рыцарское слово. — Сир Барристан вывел Гиздара из спальни, чувствуя в голове странную легкость. Он был рыцарем Королевской Гвардии — кто он теперь?

Миклаз и Драказ, прижимая к груди штофы с вином, округлившимися глазами уставились на труп Храза. Квецца все еще плакала, Джезена, девочка постарше, утешала ее, другие дети стояли молча.

— Ваше великолепие, — выговорил Миклаз, — благородный Резнак мо Резнак просит вас незамедлительно выйти…

Он обращался к королю так, будто сира Барристана здесь не было и на полу не лежал залитый кровью мертвец. Скахаз должен был и Резнака взять под стражу — что у них там стряслось?

— Куда выйти? — спросил старый рыцарь. — О чем сенешаль просит его величество?

— В-выйти на террасу. — Миклаз точно впервые заметил Селми. — Они там, снаружи.

— Кто «они»?

— Д-драконы. Их кто-то выпустил, сир.

«Да помогут нам Семеро!» — подумал сир Барристан.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:15 | Сообщение # 33

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Укротитель драконов

Ночь кралась на своих медленных черных лапах. Час нетопыря… час угря… час привидений. Принц лежал в постели и грезил, не засыпая: в голове у него бурлили кровь и огонь.

Отчаявшись уснуть, Квентин Мартелл встал, вышел в горницу, налил себе в потемках вина. Сладкий напиток приятно лег на язык; он зажег свечку и снова наполнил чашу. Принц говорил себе, что вино его усыпит, и знал, что это неправда.

Поставив чашу, он поднес ладонь к пламени. Он вложил в это всю свою волю, но как только огонь лизнул руку, с криком отдернул ее.

— Квентин! Спятил ты, что ли?

Нет, ему просто страшно.

— Геррис?

— Услышал, как ты копошишься.

— Да… не спится.

— Разве бессонницу ожогами лечат? От нее помогают колыбельные и теплое молочко. А девушка из Храма Благодати и того лучше — могу привести.

— Какая там девушка. Шлюха.

— Их называют Благодатями, и они ходят в одеждах разного цвета. Те, что для любви, носят красное. — Геррис сел за стол с другой стороны. — Нашим септам стоило бы перенять у них опыт. Заметил ты, что у всех старых септ рожи как чернослив? Вот что целомудренная жизнь с ними делает.

С темной террасы слышался тихий шум.

— Дождь идет. Твои шлюхи все разбежались.

— Не скажи. У них там в садах беседочки, есть где укрыться. Те, кого не выбрали, маются в саду до восхода солнца, одинокие и заброшенные. Почему бы их не утешить?

— Я их должен утешать или они меня?

— Они тебя тоже, не без того.

— Такое утешение мне не требуется.

— Брось. Дейенерис Таргариен — не единственная женщина в мире. Девственником умереть хочешь?

Умирать Квентину не хотелось совсем. Ему хотелось целоваться с обеими сестрами Герриса, жениться на Гвинет Айронвуд, следить за ее расцветом, иметь от нее ребенка. Хотелось выезжать на турниры, охотиться, побывать у матери в Норвосе, прочесть книги, присланные отцом. Хотелось, чтобы Клотус, Вилл и мейстер Кеддери были живы.

— По-твоему, Дейенерис приятно будет услышать, что я валялся со шлюхой?

— Кто знает. Мужчинам нравятся непорочные, а женщина хочет, чтобы мужчина знал свое дело. Тут, как и в фехтовании, нужна выучка.

Стрела попала в цель. Квентин, прося руки Дейенерис, чувствовал себя незрелым юнцом. Королева ужасала его чуть ли не больше ее драконов: что, если он не сумеет ей угодить?

— У нее на то есть любовник, — сказал он. — Отец не для того меня сюда посылал, чтобы я ублажал ее в спальне. Ты знаешь, зачем мы здесь.

— Жениться на ней ты не можешь: она уже замужем.

— Она не любит Гиздара зо Лорака.

— Брак — одно дело, любовь — другое. Ты принц и должен понимать это лучше меня. Говорят, твой отец по любви женился: много ему было от этого радости?

Мало. Половину своей супружеской жизни родители провели врозь, половину в ссорах. Если послушать людей, это был единственный необдуманный поступок отца; единственный раз он позволил сердцу взять верх над головой и всю жизнь об этом жалел.

— Не у всех так бывает. Это мой долг, моя судьба. — Зачем Геррис, называющий себя его другом, так жестоко над ним насмехается? Квентина и без того одолевают сомнения. — Мое большое приключение.

— Большие приключения часто приводят к смерти.

Да… В сказках спутники героя иногда погибают, но с самим героем ничего не случается.

— Немного мужества, и все будет хорошо. Хочешь, чтобы Дорн меня помнил как неудачника?

— Дорн недолго нас будет помнить.

Квентин пососал обожженную ладонь.

— Эйегона и его сестер помнят. Драконов не так просто забыть. И Дейенерис тоже запомнят.

— Если она жива.

— Она жива. — «Должна быть жива». — Я найду ее. — Да, найдет и будет вознагражден таким же взглядом, какой она дарит наемнику.

— Верхом на драконе?

— Я езжу верхом с шести лет.

— Пару раз лошади тебя скидывали.

— И я тут же снова садился в седло.

— На этот раз тебя скинут с высоты тысячи футов. Кроме того, лошади не превращают наездников в головешки.

Как будто Квентин сам не знал всего этого.

— Ну, хватит. Я тебя не держу. Найди себе корабль и отправляйся домой. — Принц задул свечку и снова лег на пропотевшие простыни. Зря он не поцеловал одну из двойняшек Дринквотер… или их обеих. И в Норвос, на родину матери, зря не съездил: пусть бы знала, что сын ее не забыл.

Дождь стучал по кирпичам на террасе.

К часу волка он уже лил вовсю: скоро улицы Миэрина станут бурными реками. Трое дорнийцев в предрассветной прохладе позавтракали хлебом, сыром и фруктами, запивая еду козьим молоком. Геррис хотел налить себе вина, но Квентин не дал.

— Не надо сейчас. Потом хоть упейся.

— Надеюсь, что оно будет, это «потом».

— Так и знал, что дождь пойдет, — проворчал здоровяк, — всю ночь кости ломило. Драконы дождя не любят, вода с огнем плохо ладят. Разведешь, бывало, жаркий костер, а тут дождь — зальет дрова, огонь и погаснет.

— Драконы не из дерева сделаны, Арч, — хмыкнул Геррис.

— Смотря какие. Старый король Эйегон строил деревянных, чтобы нас покорить, но кончилось это плохо.

Безумства Эйегона Недостойного Квентина не касались, но сомнения и дурные предчувствия продолжали мучить его, а вымученное веселье друзей их только усиливало. Им его не понять. Если они дорнийцы, то он — сам Дорн. Когда он погибнет, о нем сложат песню.

— Пора, — сказал он и встал.

Сир Арчибальд допил молоко, вытер молочные усы.

— Пойду принесу скоморошьи наряды.

В узле, который дал им при второй встрече Принц-Оборванец, лежали три лоскутных плаща с капюшонами, три дубинки, три коротких меча и три бронзовые маски: бык, лев, обезьяна.

Все, чтобы нарядиться Бронзовыми Бестиями.

«Если пароль спросят, скажите «собака», — предупредил капитан.

«Уверен?» — спросил его Геррис.

«Головой могу поручиться».

«Не моей ли?» — спросил Квентин.

«И твоей тоже».

«Откуда знаешь пароль?»

«Нам встретились Бестии, и Мерис у них спросила. Не стоит принцу задавать такие вопросы, дорниец. У нас в Пентосе есть поговорка: не спрашивай, что пекарь в пирог положил, знай ешь».

«Знай ешь»… Что ж, и то верно.

— Быком буду я, — заявил Арч.

— Я — львом, — сказал Квентин.

— Стало быть, мне обезьяна. — Геррис прислонил маску к лицу. — Как они только в них дышат?

— Надевай. — Квентин был не расположен шутить.

В узле лежал и кнут — старая кожа, кнутовище из кости и меди, с вола шкуру можно спустить.

— А это зачем? — спросил Арч.

— Черного Дейенерис укрощала кнутом. — Квентин заткнул его за пояс. — Возьми и молот, Арч, — вдруг понадобится.

Ночью в Великую Пирамиду войти не просто. Двери от заката до рассвета запираются накрепко, у каждого входа и на нижней террасе поставлены часовые. Раньше это были Безупречные, теперь Бестии — на это Квентин и понадеялся.

Караулы сменялись на рассвете, до которого оставалось еще полчаса. Дорнийцы сошли вниз по черной лестнице. Кирпичи, серые в темноте, вспыхивали сотней оттенков при свете факела, который нес Геррис. Они никого не встретили, только их сапоги шаркали по истертым ступеням.

Мимо парадных ворот они прошли к боковому входу, выходящему в переулок. Им в прежние времена пользовались рабы, выполнявшие хозяйские поручения, теперь слуги и поставщики.

Прочные бронзовые ворота запирались на тяжелый железный засов, и охраняли их двое Бестий. При свете факела сверкали маски лиса и крысы. Квентин с Геррисом, оставив здоровяка в темноте, подошли к ним.

— Рано вы что-то, — сказал лис.

— Можем и уйти — стойте себе дальше, — ответил Квентин. По-гискарски он говорил с сильным акцентом, но половина Бестий — вольноотпущенники, и выговор у них не лучше, чем у него.

— Хрена с два, — возмутилась крыса.

— Пароль, — потребовал лис.

— Собака.

Часовые переглянулись. Неужели Крошке Мерис и Оборванцу назвали не тот пароль?

— Верно, — сказал лис, — собака. Занимайте пост.

Они ушли, и принц перевел дух. Ждать недолго: вскоре он и впрямь вздохнет полной грудью.

— Арч, — позвал он, — отпирай.

Здоровяк без труда снял тяжелый, но хорошо смазанный брус. Квентин открыл ворота, Геррис помахал факелом.

— Проезжайте. Скорее.

В пирамиду въехала запряженная мулом повозка с тушами двух барашков и разделанного на части бычка. За ней шли шестеро пеших: пятеро в плащах и масках Бронзовых Бестий, Крошка Мерис в своем первозданном виде.

— Где твой лорд? — спросил ее Квентин.

— Лорда у меня нет, — огрызнулась она, — но твой дружок принц ждет поблизости с полусотней людей, чтобы вывести вас с драконом из города, как обещано. Здесь внутри командует Кагго.

— Нешто дракон в ней поместится? — усомнился сир Арчибальд, смерив взглядом повозку.

— Должен — два быка помещаются. — Покрытое шрамами лицо Трупоруба скрывалось под маской кобры, но черный аракх на бедре его выдавал. — А эти двое, говорят, меньше черного.

— Потому что в яме сидят. — То же самое, если верить книгам, происходило и в Семи Королевствах. Ни один из взращенных в Драконьем Логове драконов не дорос до Вхагара или Мираксеса, не говоря уж о Черном Ужасе. — Цепи привезли?

— Да, под мясом, — сказала Мерис. — На десяток драконов хватит.

— Хорошо. — Квентин испытывал легкое головокружение. Действительность казалась ему то игрой, то кошмаром: будто открываешь дверь, за которой таятся ужас и смерть, и не можешь остановиться. Он вытер о штаны мокрые от пота ладони. — У ямы тоже стоят часовые.

— Знаем, — сказал Геррис.

— Будьте наготове.

— Мы и так наготове, — сказал здоровяк.

Желудок сводило, но Квентин не смел попроситься отойти по большой нужде.

— Ладно… Нам сюда. — Он редко когда чувствовал себя таким несмышленышем, но они все последовали за ним: Геррис, Арч, Кагго, Мерис и другие наемники. Двое вооружились арбалетами, взятыми из повозки.

Нижний ярус Великой Пирамиды за конюшней был настоящим лабиринтом, но Квентин побывал здесь с королевой и запомнил дорогу. Через три огромные кирпичные арки, по крутому откосу вниз и дальше — мимо темниц, пыточных камер и двух глубоких цистерн. Шаги звучали гулко, повозка с мясом ехала следом. Здоровяк светил снятым со стены факелом.

Вот и ржавые двери, запертые на цепь с висячим замком — каждое ее звено толщиной с человечью руку. При виде них Квентин усомнился в разумности своего замысла. Вон как их вспучило изнутри, железо полопалось, верхний угол левой створки оплавлен.

Здесь часовых было четверо: трое, в одинаковых масках саранчи, с длинными копьями, четвертый, сержант-василиск, с коротким мечом и кинжалом.

— Собака, — сказал Квентин. Сержант насторожился, и принц, мгновенно почуяв неладное, скомандовал: — Взять их!

Сержант в тот же миг схватился за меч, но здоровяк был проворнее. Он кинул факелом в ближнюю саранчу, сорвал со спины молот и обрушил острие на висок василиска, проломив тонкую бронзу и кость. Сержант рухнул на пол, содрогаясь всем телом.

Меч прилипшего к месту Квентина так и остался в ножнах. Он не сводил глаз с умирающего сержанта, а тени от догорающего на полу факела прыгали по стенам в чудовищной насмешке над последними корчами павшего. Копье часового отбил в сторону Геррис — наконечник, целивший в горло принца, лишь оцарапал львиную маску.

Когда саранча облепила Герриса, из мрака выскочили наемники. Геррис, проскочив под чьим-то копьем, вогнал меч под маску и глубже, в горло. Второй стражник упал с арбалетным болтом в груди, третий бросил копье и крикнул:

— Сдаюсь!

— Умереть надежнее, — сказал Кагго. Валирийская сталь аракха, без труда пройдя сквозь плоть и кость, снесла часовому голову. — Многовато шуму, — посетовал Кагго. — Разве глухой не услышал.

— Почему они не пропустили нас? — недоумевал Квентин. — Нам говорили, что пароль…

— Тебе говорили, что ты безумец, — напомнила Мерис. — Делай то, что задумал.

Драконы. Да. Они пришли за драконами. Кажется, его сейчас вырвет. Что он здесь делает? «Зачем все это, отец? Ради чего погибли в мгновение ока четверо человек?»

— Пламя и кровь, — пробормотал Квентин, — кровь и пламя. — Кровь собралась в лужу на кирпичном полу, пламя ожидало за дверью. — Цепь… У нас нет ключа.

— Есть. — Молот Арча грохнул по замку, высекая искры. С пятого удара он сбил замок вместе с цепью — теперь их, должно быть, слышала половина обитателей пирамиды.

— Повозку сюда. — Драконы будут послушнее, если их накормить — пусть полакомятся бараниной.

Арчибальд распахнул железные створки. Петли пронзительно взвизгнули на тот случай, если кто-то проспал сбитую цепь. Изнутри хлынул жар, пахнущий серой, пеплом, горелым мясом.

Кромешная тьма за дверями казалась живой, голодной. Что-то затаилось в ней, свернувшись тугими кольцами. «Воин, пошли мне мужества», — мысленно помолился Квентин. Он не хотел это делать, но другого выхода не было. Для того Дейенерис и показала ему драконов: хочет, чтобы он себя проявил.

Взяв поданный Геррисом факел, Квентин шагнул во тьму.

«Зеленый — Рейегаль, белый — Визерион, — напоминал он себе. — Назвать их по имени, говорить спокойно, но твердо. Укротить их, как Дейенерис укротила Дрогона на арене». Королева, одетая в тончайший шелк, ничего не боялась — не должен бояться и он. Раз она смогла, и он сможет. Главное — не показывать страха. Животные чуют страх, а драконы… Что он знает о них? Что о них знает любой, кого ни возьми? Они больше ста лет как исчезли.

Квентин медленно, водя факелом по сторонам, шел к краю ямы. Стены, пол, потолок вбирали в себя свет. «Да они же черные», — понял Квентин. Кирпич опален и крошится. С каждым шагом делалось жарче — принц стал потеть.

На него смотрели два глаза.

Бронзовые, как полированные щиты, они горели сквозь идущий из ноздрей дым. Свет факела упал на темно-зеленую чешую — таким бывает лесной мох в сумерки. Дракон открыл пасть, и склеп осветился. За рядом острых черных зубов тлело жерло в тысячу раз ярче факела. Длинная шея разматывалась, голова, больше конской, поднималась все выше — теперь бронзовые глаза смотрели на Квентина сверху.

— Рейегаль, — выдавил принц. Хорош укротитель — квакает, как лягушка. Лягуха и есть. — Мясо. Тащите его сюда.

Арч, услышав его, взял из повозки барашка и метнул в яму.

Рейегаль прямо в воздухе пронзил его огненным оранжево-желтым копьем с зелеными жилками. Барашек задымился, дракон поймал его на лету. Огненный ореол по-прежнему окружал его. Запахло паленой шерстью и серой — драконий запах.

— Я думал, их двое, — сказал здоровяк.

Да. Где же Визерион? Принц опустил факел. Зеленый дракон, мотая хвостом, терзал дымящуюся тушку. На шее у него стал виден толстый железный ошейник с оборванной цепью — остальные звенья, наполовину расплавленные, валялись на дне ямы среди горелых костей. В прошлый раз, вспомнил принц, Рейегаль был прикован к стене и к полу, а Визерион висел на потолке, как летучая мышь. Квентин поднял факел, задрал голову.

С потолка стекла струйка пепла — там двигалось что-то светлое. «Пещеру себе сделал, — понял Квентин, — вырыл в кирпиче нору». Стены фундамента Великой Пирамиды, несущие на себе эту махину, втрое толще крепостных стен всякого замка, но Визерион одолел эту толщу.

Теперь он проснулся и разворачивался в норе подобно белой змее. Пепел и кирпичная крошка сыпались градом. Вот шея, вот хвост, вот рогатая голова с глазами как золотистые угли. Вот крылья — они шуршат, расправляясь.

Кагго Трупоруб кричал что-то наемникам… Цепи велит доставать. Задумано было накормить драконов до отвала и надеть на сытых-неповоротливых цепи — так когда-то сделала королева. Хотя бы на одного, но желательно на обоих.

— Еще мяса, — сказал Квентин. — Быстро.

Змеи в Дорне, наевшись досыта, и впрямь еле движутся, но эти чудовища…

Визерион ринулся с потолка, топорща бледные крылья — у него на шее тоже болталась цепь. Из пасти стрельнуло золотое пламя с красно-оранжевыми прожилками, в воздух поднялось горячее облако пепла и серы.

Кто-то схватил Квентина за плечо, факел покатился по полу и упал в яму.

— Ничего не выйдет, Квент! — прокричала бронзовая обезьяна. — Видишь, какие дикие…

Дракон, ревя как сто львов, сел между ними и дверью. Оглядев всех пришельцев, он остановил взгляд на Мерис и стал принюхиваться. «Чует, что это женщина. Ищет свою мать, Дейенерис, не понимает, почему не пришла она».

— Визерион, — позвал, вырвавшись от Герриса, Квентин. Не ошибка ли? Нет, точно: белый — Визерион. Пальцы нашарили на поясе кнут. Черного Дейенерис укротила кнутом, он сделает то же самое.

Дракон, услышав свое имя, повернул голову. Теперь он смотрел на Квентина, и за его черными зубами мерцал бледный огонь.

— Лежать, — сказал Квентин и закашлялся.

Визерион, потеряв к нему интерес, пошел к двери. Оттуда пахло кровью, бараниной и говядиной, — а может быть, он просто хотел на волю.

Кагго требовал цепи, Мерис кричала, чтобы кто-то отошел в сторону. Дракон передвигался, как человек на четвереньках, — гораздо быстрее, чем представлял себе Квентин. Вот он взревел снова, а следом загремели цепи и загудела тетива арбалета.

— Нет! — завопил Квентин, но было поздно. Болт отскочил от шеи Визериона и улетел в темноту. За ним тянулся огненный, красный с золотом след — драконова кровь.

Достать другой болт дурак-арбалетчик не успел: драконьи зубы сомкнулись вокруг его шеи. Из пасти тигровой маски хлынуло пламя, глаза под ней лопнули, бронза начала плавиться. Визерион, оторвав клок мяса, уронил горящее тело на пол.

Другие наемники отступали — такого даже Крошка Мерис переварить не могла. Визерион, повертев головой между ними и добычей, оторвал у мертвеца ногу.

— Визерион! — крикнул Квентин уже громче, развернув кнут. Он сделает это. Он может. Для того отец и посылал его на другой край земли. — ВИЗЕРИОН! — Кнут щелкнул, в склепе раздалось эхо.

Дракон поднял голову, сощурил золотые глаза. Из ноздрей вились струйки дыма.

— Лежать! — Нельзя, чтобы он учуял страх. — Лежать! — Квентин хлестнул Визериона по морде. Тот зашипел.

Потом зашумели крылья, воздух наполнился пеплом, и чудовищный рев сотряс обугленный склеп. Геррис звал принца, здоровяк орал:

— Сзади, сзади!

Квентин обернулся, заслоняя согнутой рукой глаза от жгучего ветра. Рейегаль. Зеленого зовут Рейегаль.

Подняв кнут, он увидел, что ремень вспыхнул. Рука тоже горела… Он весь горел. «Надо же», — подумал Квентин — и зашелся в истошном крике.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:17 | Сообщение # 34

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Джон

— Предоставьте этих людей их собственной участи, — сказала королева Селиса.

Джон ждал от королевы чего-то подобного и все-таки был потрясен.

— Ваше величество, в Суровом Доме мрут от голода тысячами. Среди них много женщин…

— И детей тоже. Как это грустно. — Королева поцеловала дочь в щеку — не тронутую серой хворью, как невольно отметил Джон. — Нам жаль их, но это не должно влиять на наше суждение. Притом они слишком малы, чтобы стать солдатами в армии короля. Лучше всего для них будет, если они уйдут в свет.

Принцесса Ширен стояла рядом с матерью, Пестряк устроился на полу, поджав ноги. Сир Акселл Флорент возвышался за спиной королевы, Мелисандра Асшайская держалась ближе к огню, и рубин на ее горле пульсировал светом. У красной женщины была своя свита: оруженосец Деван Сиворт и два гвардейца, оставленные ей королем.

Защитники королевы, сверкая доспехами, выстроились вдоль стен: сир Малегорн, сир Бенетон, сир Нарберт, сир Патрек, сир Дорден, сир Брюс. При таком количестве кровожадных дикарей, наводнивших Черный Замок, Селиса не отпускала от себя своих рыцарей ни днем, ни ночью. «Никак, боится, что ее украдут? — взревел, услышав об этом, Тормунд. — Надеюсь, ты ей ничего не говорил про мой член, тут любая женщина напугается. А мне всегда хотелось усатенькую».

Теперь Тормунду будет не до смеха, но времени здесь терять больше нечего.

— Простите, что побеспокоил ваше величество. Этим займется Ночной Дозор.

— Вы все же намерены выступить в Суровый Дом, по глазам вижу. — Королева раздула ноздри. — Вопреки моему совету предоставить этих людей собственной участи вы продолжаете безумствовать. Не отрицайте!

— Я поступлю так, как сочту наилучшим. При всем уважении к вашему величеству, Стеной командую я.

— Отвечать перед королем тоже будете вы. И за это решение, и за все остальные. Раз вы глухи к голосу разума, поступайте как знаете.

— Кто возглавит этот поход, лорд Сноу? — осведомился сир Малегорн.

— Хотите предложить себя, сир?

— Поищите других дураков.

— Я поведу их! — вскочил, звеня колокольчиками, шут. — Мы войдем в море и снова выйдем на сушу. На дне морском мы оседлаем морских коньков, и русалки будут дуть в раковины, возвещая о нас, да-да-да!

Все, кроме Джона, засмеялись. Даже королева изволила улыбнуться.

— Отсиживаться за спинами братьев не в моих правилах — я возглавлю их сам.

— Нам остается лишь одобрить столь благородный порыв. — Королева поднесла к губам чашу с вином. — О вас, без сомнения, сложат трогательную песню, а у нас будет более разумный лорд-командующий. Поговорим теперь о другом. Будь так добр, Акселл, пригласи сюда короля одичалых.

— Слушаюсь, ваше величество. — Акселл вышел и миг спустя возвестил: — Геррик из дома Рыжебородых, король одичалых.

Высокий, длинноногий, плечистый Геррик получил, как видно, в подарок обноски короля Станниса. Одет в зеленый бархат и короткий плащ с горностаем, рыжая грива вымыта и расчесана, бородка подстрижена — ни дать ни взять южный лорд. Войди он в тронный зал Королевской Гавани, никто и ухом бы не повел.

— Мы признаем Геррика полноправным правителем, — молвила королева, — поскольку он происходит по прямой мужской линии от их великого короля Реймуна Рыжебородого. Узурпатор Манс-Разбойник, с другой стороны, был рожден от простой женщины и одного из братьев Ночного Дозора.

Геррик происходит не от Реймуна, а от его младшего брата. Да хоть бы и от Реймунова коня, вольный народ с правом рождения не считается. «Они ничего не знают, Игритт. Хуже того, не хотят знать».

— Геррик любезно согласился отдать руку своей старшей дочери моему дорогому Акселлу, дабы Владыка Света соединил их священными узами. Средняя его дочь в тот же день выйдет за сира Брюса Баклера, младшая — за сира Малегорна с Красного Пруда.

— Желаю вам счастья с вашими нареченными, сиры, — склонил голову Джон.

— На дне морском люди женятся на рыбах, — поведал Пестряк. — Да-да-да.

— Где три свадьбы, там и четыре, — продолжала Селиса. — Вель, думается мне, тоже пора пристроить. Я хочу выдать ее за моего верного рыцаря сира Патрека с Королевской Горы.

— Вель известно об этом, ваше величество? — спросил Джон. — В вольном народе невест принято похищать — так жених доказывает свою удаль, отвагу и хитрость. Если родственники девушки поймают его, то побьют, но еще хуже будет, если она сама сочтет его недостойным.

— Дикарский обычай, — бросил сир Акселл.

— Ни у одного мужчины еще не было повода усомниться в моей отваге, — хмыкнул сир Патрек, — а у женщины и подавно.

— Пришлите леди Вель ко мне, лорд Сноу, — поджала губы Селиса. — Я должна рассказать ей о долге благородной леди перед ее мужем.

«То-то будет весело». Знай королева, что Вель наговорила о Ширен, раздумала бы, пожалуй, выдавать ее за своего рыцаря.

— Как вашему величеству угодно, но если мне будет позволено…

— Мы вас более не удерживаем, лорд Сноу.

Джон преклонил колено и вышел.

Спускался он через две ступеньки, кивая часовым — их расставили на каждой площадке для защиты от свирепых дикарей, — но тут его окликнули сверху.

— Леди Мелисандра, — поднял голову Джон.

— Нам нужно поговорить.

«Нужно ли?»

— Меня ждут дела, миледи.

— Об этих делах я и желаю побеседовать. — Она стала спускаться, шурша алыми юбками по ступеням — казалось, будто она не идет, а плывет. — Где ваш лютоволк?

— Спит в моих комнатах. Ее величество не разрешает мне его приводить — говорит, что он пугает принцессу, а выпускать его я не решаюсь из-за Боррока с кабаном. — Как только вернется обоз, отбывший с кланом Тюленебоя в Зеленый Дозор, оборотень уедет в Каменную Дверь с Сореном Щитоломом. В ожидании этого Боррок поселился в одной из древних гробниц на кладбище замка; с мертвыми ему, похоже, приятнее, чем с живыми, а его вепрь может всласть порыться в могилах. — Этот зверь с быка ростом, и клыки у него как мечи. Призрак непременно на него кинется, и кто-то из них — или оба — не выйдет из схватки живым.

— Вам не о Борроке следует беспокоиться. Этот поход…

— Ваше слово могло бы переубедить королеву.

— Здесь Селиса права: предоставьте этих людей их участи. Несчастных уже не спасти. Ваши корабли…

— Их осталось шесть, больше половины флотилии.

— Ни один из них не вернется. Я видела это в огне.

— Ваш огонь зачастую лжет.

— Да, порой я могу ошибиться, однако…

— Девочка в сером на умирающей лошади. Кинжалы во тьме. Принц, рожденный среди дыма и соли. По мне, вы только и делаете, что ошибаетесь. Где Станнис, где моя сестра? Что случилось с Гремучей Рубашкой и его копьеносицами?

— Посмотрите на небо, лорд Сноу. Ответ придет оттуда. Как получите его, пошлите за мной. Зима почти настала, и я единственная ваша надежда.

— Надежда — для дураков.

Во дворе Джона ждал Кожаный.

— Торегг вернулся, — доложил он. — Его отец разместил своих людей в Дубовом Щите и будет здесь сегодня с восьмьюдесятью бойцами. Что сказала бородатая королева?

— Ее величество отказала нам в помощи.

— Не до того, да? Бороду выщипывать надо? Пес с ней, хватит и наших с Тормундовыми.

«Туда дойти хватит, а вот обратно…» С ними будут тысячи вольных людей, больных и голодных. Целая человеческая река, ползущая медленней, чем ледник. Упыри в лесу и в воде…

— Не знаю, хватит ли и сколько бы нам хватило, — сказал Джон. — Сто человек, двести, тысяча? — Маленький отряд быстрее доберется до Сурового Дома, но что толку в мечах, когда нечего есть? Люди Матери Кротихи уже за мертвецов принялись. Значит, надо грузить телеги, санки, брать ездовых животных — волов, лошадей, собак — и опять-таки ползти через лес с тяжелым обозом. — Надо подумать. Скажи всем командирам, чтобы собрались в Щитовом Чертоге к началу вечерней стражи — может, и Тормунд уже вернется. Где сейчас Торегг?

— У уродца, поди — положил глаз на одну из его кормилок.

На Вель он глаз положил. Ее сестра была королевой, почему бы и ей не стать? Тормунд сам бы объявил себя Королем за Стеной, да Манс его обошел. Может статься, и Торегг о том же мечтает — лучше уж он, чем Геррик Королевич.

— Ладно, с Тореггом после поговорю. — Джон взглянул на Стену. Тускло-белая, как и небо над ней. Зимнее небо. — Хоть бы опять вьюга не началась.

У оружейной ежились Малли с Блохой.

— Зашли бы внутрь от стужи, — сказал им Джон.

— Мы бы зашли, милорд, да волк ваш нынче не в настроении, — сказал Фульк-Блоха.

— Чуть клок из меня не вырвал, — подтвердил Малли.

— Призрак? — опешил Джон.

— Коли у вашей милости второго белого волка нет, то он. Никогда его таким не видел, как есть дикий зверь.

Часовые сказали правду: лютоволк метался из одного конца оружейной в другой.

— Тихо, Призрак. Сидеть. Тихо. — Джон протянул руку, и волк оскалился, вздыбив шерсть. Все из-за проклятого кабана — Призрак и здесь его чует.

— Сноу, Сноу, снег, снег! — орал ворон Мормонта, не менее взбудораженный.

Джон, отогнав его, велел Атласу разжечь огонь, а после сходить за Боуэном Муршем и Отеллом Ярвиком.

— И подогретого вина принеси.

— Три чаши, милорд?

— Шесть: тебе, Малли и Фульку тоже не мешает погреться.

Джон в который раз сверился с картами земель за Стеной. Самый быстрый путь к Суровому Дому — от Восточного Дозора, вдоль моря. Лес там редок, местность низменная, с солеными болотами, и снег вряд ли идет, скорее уж дождь. Великаны тоже в Восточном: может, кто и согласится помочь. Путь из Черного Замка, с другой стороны, ведет в самое сердце Зачарованного леса — если у Стены снег глубок, что же будет там?

Пришли лорд-стюард и первый строитель. Мурш шмыгал носом, Ярвик был хмур.

— Опять буря, — сказал он. — Как быть с работами? Мне нужно больше строителей.

— Используйте вольный народ, — посоветовал Джон.

— От них больше хлопот, чем пользы. Лентяи и неумехи. Работящие тоже попадаются, это так, но каменщиков или там кузнецов среди них не сыщешь. Разве что тяжести таскать, и то что-нибудь да напортят. Изволь тут возводить крепости из руин. Невозможное это дело, милорд, честно скажу — невозможное.

— Раз невозможное, пусть так и живут в руинах.

Лорд должен быть уверен, что советники говорят ему правду. Мурш и Ярвик, надо отдать им должное, лгать и пресмыкаться не станут, но и помощи от них мало. Джон заранее знал, что они ему скажут.

Особенно когда дело касается вольного народа, неприязнь к которому въелась в их плоть и кровь. Когда Джон выделил Каменную Дверь Сорену Щитолому, Ярвик заявил, что этот замок слишком уединенный. Как знать, что выкинет Сорен в пустынных холмах? По поводу передачи Тормунду Дубового Щита, а Морне Белой Маске — Врат Королевы Мурш заметил, что Черный Замок будет с двух сторон окружен врагами, которые легко отрежут его от прочих замков Стены. Или Боррока взять: в лесу у Каменной Двери полным-полно диких свиней — что, если оборотень соберет из них войско?

Джон спрашивал их, кого из вождей лучше поселить в Морозном Холме и Серебряном Инее. «У нас есть Брогг, Гэвин-Меняла, Великий Морж… Хауд Скиталец, по словам Тормунда, одиночка, но остаются еще Харл Охотник, Харл Красивый, Слепой Досс. У Игона Старого Отца свое небольшое племя, в основном родные дети и внуки — и восемнадцать жен, половину которых он взял в набегах. Кому отдадим?»

«Никому, — отрезал Мурш. — Дела этих вожаков мне хорошо известны — петлю им на шею пожаловать, а не замок».

«Верно, — поддержал его Ярвик. — Один другого хуже. Вы бы еще стаю волков привели, милорд, и спросили нас, которому горло подставить».

То же самое вышло с Суровым Домом. Пока Атлас разливал вино, Джон рассказывал о своей аудиенции у королевы. Ярвик осушал чашу за чашей, Мурш не пил вовсе.

— Устами ее величества глаголет мудрость, — сказал он, выслушав до конца. — Предоставьте их собственной участи.

— Другого совета, милорд, вы не можете предложить? Тормунд приведет восемьдесят бойцов — сколько из них взять с собой? Брать ли копьеносиц из Бочонка, обращаться ли к великанам? Если с нами пойдут женщины, людям Матери Кротихи будет спокойнее.

— Берите женщин. Берите великанов. Берите грудных младенцев. Это милорд желает услышать? — Боуэн Мурш потер шрам, полученный на Мосту Черепов. — Больше убитых, меньше лишних ртов.

— Пусть одичалые сами спасают своих, — присоединился к лорду-стюарду Ярвик. — Дорогу в Суровый Дом Тормунд знает. Послушать его, он одним членом побьет врага.

«Бесполезно, — понял Джон. — Безнадежно».

— Благодарю за совет, милорды.

Атлас помог им надеть плащи, Призрак принюхивался, ощетинившись и задрав хвост. Ночной Дозор нуждается в мудрости мейстера Эйемона, в учености Сэма Тарли, в мужестве Куорена Полурукого, в неуступчивости Старого Медведя, в добром сердце Донала Нойе. Вместо них всех у Дозора остались Ярвик и Мурш.

На дворе валил снег.

— Ветер с юга, — заметил Ярвик, — прямо на Стену метет.

И верно. Деревянные двери внизу уже завалило, лестницы до первой площадки не было видно.

— Сколько у нас человек в ледовых камерах? — спросил Джон.

— Четверо живых, двое мертвых, — ответил Мурш.

Джон совсем забыл про трупы, привезенные из рощи чардрев. Он надеялся узнать что-то новое об упырях, но мертвецы упорно не оживали.

— Надо их откопать.

— Сейчас пришлю десяток стюардов с лопатами.

— И Вун-Вуна позовите.

— Как скажете.

Десять стюардов и один великан быстро разгребли снег, но Джон опасался, что к утру двери опять занесет.

— Надо перевести узников в другое место.

— Карстарка тоже, милорд? — спросил Фульк-Блоха. — Не оставить ли его там до весны?

— Хорошо бы, но нет. — Криган Карстарк в последние дни выл по-волчьи и кидал в стражников, приносивших ему еду, замерзшими нечистотами — любить его сильнее за это не стали. — Посадите его в склеп под башней лорда-командующего. — Подвалы разрушенной башни остались нетронутыми, и там было все-таки теплей, чем в ледовой камере.

Криган лягался и пытался кусаться, но его все-таки одолели и потащили по глубокому снегу к новой тюрьме.

— Как быть с трупами? — осведомился Мурш после перевода живых.

— Пусть остаются во льду. — Завалит мертвецов снегом, и ладно. Когда-нибудь их придется сжечь, но пока они надежно закованы в железные цепи и притом мертвы, авось обойдется.

Тормунд прискакал как нельзя вовремя, после расчистки снега. С собой он привел только пятьдесят воинов вместо обещанных восьмидесяти, но ведь Краснобаем его прозвали не зря. Борода и усы у него обмерзли, он громко требовал эля и горячей еды.

Кто-то уже успел ему рассказать о Геррике Королевиче.

— Король одичалых? — гремел Тормунд — Король моей мохнатой задницы, вот он кто.

— Ну, держится он по-королевски, — поддразнил Джон.

— Хрен рыжий. Реймун Рыжебородый и его сыновья полегли на Длинном озере стараниями твоих проклятущих Старков и Пьяного Гиганта, только младший братец остался жив. За что его прозвали Красным Усом, по-твоему? В бой-то он летел первым, а потом барду, слагавшему песню об этой битве, понадобилась рифма для «труса». Но раз рыцарям королевы так понадобились Герриковы девчонки, то на здоровье.

— Девчонки, — крикнул ворон. — Девчонки.

— Умная птица, — расхохотался Тормунд. — Что возьмешь за него, Сноу? Я тебе сына отдал — мог бы и подарить.

— Подарил бы, да боюсь, что ты его съешь.

— Съешь, — заволновался и захлопал крыльями ворон. — Зерно?

— Надо потолковать о походе, — сказал Джон. — Хочу, чтобы в Щитовом Чертоге мы были с тобой заодно… — Малли, заглянув в дверь, доложил, что пришел Клидас с письмом. — Пусть оставит тебе, я после прочту.

— Да, милорд, только он сам не свой, Клидас-то… белый весь и трясется.

— Черные крылья, черные вести, — пробормотал Тормунд. — Так ведь у вас, поклонщиков, говорится?

— У нас много чего говорится. «Вылечишь простуду — наживешь лихорадку». Или, скажем, «не пей с дорнийцами в полнолуние».

— Моя бабуля говаривала, — внес свою лепту Малли, — что летняя дружба тает, а зимняя держится вечно.

— Ну, помудрствовали и хватит. Зови сюда Клидаса.

Малли не преувеличивал: пожилой стюард трясся и был очень бледен.

— Может быть, это и глупо, лорд-командующий, но я испугался. Видите?

«Бастарду», — значилось с внешней стороны свитка. Не «лорду Сноу», не «Джону Сноу», не «лорду-командующему» — просто «бастарду». Запечатывал письмо твердый розовый воск.

— Ты правильно сделал, что пришел сразу, Клидас. — «И боишься не зря». Джон взломал печать и прочел:

Твой лжекороль мертв, бастард. Его войско разбито после семи дней сражения. Его волшебный меч перешел ко мне. Скажи это его красной шлюхе.

Головы его друзей украсили стены Винтерфелла. Приезжай, бастард, и посмотри сам. Твой лжекороль лгал — лжешь и ты. Объявив всему миру, что сжег Короля за Стеной, ты послал его в Винтерфелл, чтобы украсть у меня жену.

Когда вернешь ее мне, сможешь его забрать. Я выставил Манса-Разбойника в клетке напоказ всему Северу. Для тепла ему сшили плащ из шкур шести баб, которые были с ним.

Вместе с моей женой ты пришлешь мне лжекоролеву, ее дочку, красную ведьму и принцессу одичалых. А еще маленького одичалого принца и моего Вонючку. Сделаешь это — не трону ни тебя, ни твоих ворон. Не сделаешь — съем твое бастардово сердце.

Рамси Болтон, законный лорд Винтерфелла.

— Сноу? — окликнул Тормунд. — Можно подумать, из этого пергамента только что вывалилась голова твоего отца.

Джон ответил не сразу.

— Проводи Клидаса, Малли. Темно уже, и дорожки скользкие. Ты, Атлас, тоже с ними иди. — Дождавшись, когда они вышли, Джон сунул письмо Тормунду. — На, читай.

— Грамотки Тормунд Громовой Кулак не выучился читать — у него поважней дела были. Все одно, ничего хорошего в них не пишут.

— Это верно, не пишут. — Черные крылья, черные вести… В старых поговорках мудрости больше, чем ему кажется. — Письмо от Рамси Сноу, сейчас я тебе прочту.

— Хар-р, — сказал, дослушав до конца, Тормунд. — Ну и дела. Нешто Манс взаправду у него в клетке сидит? Красная ведьма сожгла его на виду у сотен вольных людей.

«Она Гремучую Рубашку сожгла, — чуть было не сказал Джон. — Навела свои чары и обманула всех».

— «Посмотрите на небо», — сказала мне Мелисандра. Ворон… Она его видела. Когда получите свой ответ, пошлите за мной.

— Может, и врет, конечно, — поскреб бороду Тормунд. — Я бы тоже мог написать перышком на пергаменте, что член у меня длиной и толщиной с руку.

— У него Светозарный. Он знает, сколько женщин было с Мансом. — «И о самом Мансе знает». — Доля правды тут точно есть.

— Может, и так. Что делать будешь, ворона?

Джон согнул и разогнул пальцы. Ночной Дозор не принимает ничью сторону. То, что вы предлагаете, равносильно измене. Он вспомнил Робба со снежинками в волосах. Убей мальчика и дай мужчине родиться. Вспомнил Брана, лазившего по башням, как обезьянка. Вспомнил заливистый смех Рикона. Вспомнил, как Санса расчесывала Леди и мурлыкала песенку. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Вспомнил Арью с волосами как воронье гнездо. Ему сшили плащ из шкур шести баб. Ты вернешь мне жену… вернешь мне жену… вернешь мне жену.

— Придется, как видно, поменять план.

Джон проговорил с Тормундом часа два — за это время Фулька и Малли успели сменить Конь и Рори.

— За мной, — сказал он часовым. Призрак тоже собрался идти, но Джон его не пустил, боясь, что в Щитовом Чертоге будет и Боррок — только драки волка с вепрем ему еще не хватало.

Щитовой Чертог, одно из старейших зданий Черного Замка, представлял собой длинный зал из темного камня с дубовыми стропилами, покрытыми вековой копотью. Во дни расцвета Ночного Дозора на его стенах висели ряды ярко раскрашенных деревянных щитов: каждый рыцарь, вступая в братство, отказывался от прежнего герба и брал себе простой черный щит — как и теперь, впрочем.

Сотни рыцарей, сотни щитов. Орлы, ястребы, драконы, грифоны, солнца, олени, волки, мантикоры, быки, цветы и деревья, арфы, копья, крабы и кракены, львы красные, золотые и клетчатые, совы, агнцы, русалки и водяные, кони, звезды, люди с содранной кожей, горящие и повешенные, топоры, мечи, черепахи, единороги, медведи, гусиные перья, пауки, змеи и скорпионы, расписанные во все цвета радуги.

Когда рыцарь умирал, его щит уходил с ним в гробницу или на погребальный костер. Шли годы, шли века, и в Дозор вступало все меньше рыцарей. В один прекрасный день рыцарям Черного Замка стала не нужна отдельная трапезная, и Щитовой Чертог был заброшен — за последнюю сотню лет им пользовались лишь в редких случаях. В темном и грязном зале гуляли сквозняки, подвал кишел крысами, источенные червями стропила обросли паутиной, но поместиться здесь могли человек двести, а если потесниться, то вдвое больше.

Когда Джон и Тормунд вошли, по чертогу пронесся гул, будто осиное гнездо растревожили. Одичалых, судя по редким островкам черного, собралось впятеро больше, чем ворон. На стенах оставалось меньше дюжины щитов — облупленных, поблекших, с длинными трещинами, — но в железных гнездах горели факелы, а столы и скамьи Джон распорядился внести заранее. «Сидячие тебя слушают, — говорил ему когда-то мейстер Эйемон, — а стоячие сами норовят покричать».

Они с Тормундом поднялись на осевший помост в дальнем конце чертога. Джон воздел руки, но осиное гудение только усилилось; тишина настала, лишь когда Тормунд протрубил в рог.

— Я созвал вас, чтобы поговорить о спасении вольных людей из Сурового Дома, — начал Джон. — Они голодают и не могут уйти: в лесу, как нам пишут, бродит множество упырей. — Мурш и Ярвик сидели слева, Отелл со своими строителями, Боуэн с Виком-Строгалем, Лью-Левшой и Альфом из Грязей. Справа Джон видел Сорена Щитолома со скрещенными на груди руками. Чуть дальше перешептывались Гэвин-Меняла и Харл Красивый. Игона Старого Отца окружали жены, Хауд Скиталец был одинок. Боррок — к счастью, без вепря — прислонился к стенке в темном углу. — Корабли, которые я послал за Матерью Кротихой и ее последователями, попали в шторм, и половина из них погибла. Надо отправлять помощь сушей, иначе в Суровом Доме не останется ни единой живой души. — Два рыцаря королевы, сир Нарберт и сир Бенетон, стояли у самой двери, остальные явиться не соизволили. — Я надеялся сам возглавить этот поход и привести назад как можно больше вольных людей… — Внимание Джона привлек красный блик: леди Мелисандра присутствовала. — Однако новые обстоятельства препятствуют этому. Вас поведет Тормунд Великанья Смерть, которого все вы знаете. Я обещал дать ему столько людей, сколько он пожелает.

— А где будешь ты, ворона? — громовым голосом спросил Боррок. — В Черном Замке со своим белым псом?

— Нет. Я поеду на юг, — сказал Джон и прочитал во всеуслышание письмо Рамси Болтона.

Щитовой Чертог обезумел.

Все выкрикивали свое, вскакивали на ноги, потрясали кулаками — и скамейки не помогли. Мечи вынимались из ножен, топоры молотили по щитам. Джон взглянул на Тормунда, и тот снова протрубил в рог — вдвое дольше и громче, чем в первый раз.

— Ночной Дозор не принимает участия в войнах Семи Королевств, — заговорил Джон, дождавшись подобия тишины. — Нам невместно идти на Бастарда Болтонского, мстить за Станниса Баратеона, защищать его вдову с дочерью. Изверг, шьющий плащи из кожи женщин, поклялся съесть мое сердце, и я намерен притянуть его к ответу за эти слова — но не стану просить моих братьев нарушить обеты. Люди Ночного Дозора пойдут в Суровый Дом, я же отправлюсь в Винтерфелл один, если только… если кто-то из вас не захочет пойти со мной.

Он не обманулся в своих надеждах. Поднялся такой рев, что два старых щита упали со стен. Вперед выходили Сорен, Скиталец, Торегг, Брогг, Харл Охотник и Харл Красивый, Игон Старый Отец, Слепой Досс, даже Великий Морж. «Жди нас, бастард. Мы идем».

От Джона не укрылось, что Мурш и Ярвик незаметно покинули чертог вместе со своими людьми. Пусть их, это не важно. Никто не сможет сказать, что он заставил своих братьев нарушить присягу: клятвопреступление он совершит один.

Тормунд стукнул его по спине, ухмыляясь щербатым ртом от уха до уха.

— Хорошо сказано, ворона, а теперь подавай мед! Своих воинов полагается поить допьяна. Мы еще сделаем из тебя одичалого, хар-р!

— Сейчас велю подать эля, — рассеянно сказал Джон. Мелисандра тоже ушла, и рыцари королевы исчезли. Надо было сначала зайти к Селисе, сказать, что ее короля нет в живых. — Прошу меня извинить — напои их сам.

— Эта задача мне по плечу, ворона. Ступай.

Джон вышел из чертога с Конем и Рори. После королевы надо будет поговорить с Мелисандрой. Раз она разглядела в метели ворона, то и Рамси найдет. Думая об этом, он услыхал рев, сотрясший, казалось, самую Стену, а за ним леденящий кровь вопль.

— В башне Хардина кричат, милорд, — сказал Конь.

Вель? Нет, это не женский крик — так может кричать лишь мужчина в предсмертных муках. Джон пустился бежать.

— Не упыри ли? — спрашивал Рори.

Кто знает. Неужто трупы в ледовых камерах сумели освободиться?

Вопли смолкли, но Вун Вег Вун Дар Вун продолжал реветь. Великан размахивал чьим-то окровавленным телом, держа его за ногу, — так Арья в детстве мотала куклой, когда ее заставляли есть овощи. Правая рука мертвеца валялась на обагренном снегу.

— Брось его, Вун-Вун, — крикнул Джон. — Брось.

Великан, сам с ранами от меча на животе и руке, то ли не слышал, то ли не понимал. Он бил мертвым рыцарем о башню, пока не размозжил ему голову. Белый шерстяной плащ рыцаря был оторочен серебряной парчой и усеян синими звездами.

Из ближних домов и башен бежали люди — северяне, вольный народ, другие рыцари королевы.

— Оттесните их, — скомандовал Джон черным братьям. — Не пускайте сюда никого, особенно людей королевы.

Убитый, судя по эмблеме, при жизни звался сиром Патреком с Королевской Горы; как бы сиру Брюсу, сиру Малегорну или еще кому-то не вздумалось за него отомстить.

Вун-Вун, снова взревев, оторвал рыцарю другую руку — точно ребенок, обрывающий лепестки маргаритки.

— Кожаный, поговори с ним, успокой его. Он ведь понимает древний язык. Все остальные прочь! И уберите оружие, не пугайте его. — Разве они не видят, что Вун-Вун ранен? Только бы избежать новых жертв. Они не имеют понятия о силище великана. В темноте блеснула сталь, и Джон повернулся туда. — Уберите оружие, я сказал! Спрячь нож, Вик…

Нож Вика-Строгаля полоснул его по горлу. Джон успел отскочить, и клинок только оцарапал кожу.

— За что? — вскричал он, зажимая порез рукой.

— За Дозор. — Вик замахнулся снова, но Джон вывернул ему руку, и он уронил нож. Долговязый стюард попятился, выставив ладони вперед: я, мол, тут ни при чем.

Джон никак не мог извлечь Длинный Коготь из ножен — пальцы не слушались.

— За Дозор. — Боуэн Мурш, заливаясь слезами, вонзил свой кинжал и отвел руку, оставив клинок в животе.

Джон, упав на колени, выдернул нож. Рана дымилась на холоде.

— Призрак, — прошептал он, мучимый болью. Коли острым концом. Третий кинжал вошел в спину между лопаток, и Джон ничком повалился на снег. Четвертого кинжала он не ощутил — только холод.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:21 | Сообщение # 35

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Десница королевы

Дорнийский принц умирал три дня.

Последний вздох он испустил на хмуром рассвете, когда холодный дождь превратил в реки кирпичные улицы старого города. Ливень потушил пожары, но руины пирамиды Хазкаров еще дымились. Черная пирамида Йерицанов, где устроил себе логово Рейегаль, сидела в полутьме, как украшенная янтарями толстуха.

«Может, боги не так уж и глухи, — думал сир Барристан Селми, глядя на оранжевые огни. — Не будь дождя, весь Миэрин выгорел бы дотла».

Драконов он не видел и не ожидал, что увидит: не любят они, когда с неба льет. На востоке прорезалась красная черта, словно кровь выступила из раны. Даже при глубоких надрезах кровь часто приходит раньше, чем боль.

Каждое утро он стоял на вершине Великой Пирамиды и смотрел в небо, надеясь, что вместе с солнцем вернется и королева. «Она не покинет нас, не оставит свой народ», — говорил себе рыцарь под доносящиеся из ее покоев предсмертные хрипы принца.

Сир Барристан вошел внутрь, оставляя мокрые следы на коврах. Квентина Мартелла как принца и рыцаря по его приказу уложили на кровать Дейенерис. Это лишь справедливо, если он умрет на постели, в которую так стремился попасть. Подушки, простыни и перины были испорчены кровью и копотью, но сиру Барристану казалось, что Дейенерис его простит.

Миссандея не отходила от принца ни днем, ни ночью. Она давала ему воду и маковое молоко, когда он мог пить, вслушивалась в его неразборчивые слова, читала ему, когда он успокаивался, и спала тут же на стуле. Пажи королевы, которых рыцарь просил помочь, не смогли вынести вида страшных ожогов. Лазурные Благодати, за которыми посылали четыре раза, не пришли — быть может, сивая кобыла уже умчала их всех.

— Досточтимый сир, принцу уже не больно, — сказала девочка. — Дорнийские боги забрали его домой. Видите, он улыбается.

С чего она взяла? Губ у него больше нет. Лучше бы драконы пожрали его живьем, это было бы милосерднее. Недаром же в аду вечно пылает огонь.

— Накрой его.

Миссандея прикрыла лицо покойного простыней.

— Как с ним поступят, сир? Его дом так далеко отсюда.

— Я позабочусь, чтобы его доставили в Дорн. — Но как? В виде праха? Жечь его еще раз у Селми не поднималась рука. Надо будет очистить кости, скормив плоть насекомым. Молчаливые Сестры именно так и делают, но здесь другие обычаи. — Ложись в свою постель, дитя, и поспи.

— Вам бы тоже не мешало, сир, да простится вашей слуге ее дерзость. Вы ни одной ночи полностью не проспали.

«Да. С самого Трезубца, дитя». Великий мейстер Пицель говорил, что старики нуждаются в сне меньше, чем молодые, но дело не только в этом. В его возрасте засыпать страшновато: а ну как уже не проснешься. Многие были бы не против столь мирной смерти, но рыцарю Королевской Гвардии так умирать не годится.

— Ночь длится долго, а дел куда как много. Ступай же, дитя, отдохни. — «Если боги будут милостивы, драконы тебе не приснятся».

Он отвел простыню, чтобы еще раз взглянуть на то, что осталось от лица Квентина. Череп во многих места обнажился, глаза гноились. Напрасно он не остался в Дорне: не всем дано танцевать с драконами. Королеву вот и прикрыть некому. Может быть, она давно уже лежит в травах дотракийского моря и смотрит в небо невидящими глазами.

— Нет, — произнес вслух рыцарь, — Дейенерис жива. Я сам видел, как она улетала верхом на драконе. — Он повторял это себе сотню раз, но вера с каждым разом слабела. У нее вспыхнули волосы — это он тоже видел. А ее падение видели сотни людей, если их клятвы чего-то стоят.

В город понемногу прокрадывался день. Вскоре явился Скахаз — в черной юбке, наручах и рельефном панцире, как всегда. На сгибе руки он нес новую маску, волка с высунутым языком.

— Что, умер наконец дуралей?

— Принц Квентин скончался на рассвете. — Селми не удивился, что Скахаз уже знает: слухи в пирамиде распространяются быстро. — Совет уже в сборе?

— Ожидают только десницу.

«Я не десница! — хотелось крикнуть сиру Барристану. — Я простой рыцарь, телохранитель ее величества. Власть никогда меня не прельщала». Но когда королевы нет, а король в цепях, кто-то должен встать у кормила — либо он, либо Лысый, которому он не верит.

— От Зеленой Благодати что-нибудь слышно?

— Она еще не вернулась. — Скахаз противился ее отъезду, сама Галацца Галар тоже испытывала сомнения. Она соглашалась стать послом ради сохранения мира, но Гиздар зо Лорак, по ее словам, справился бы гораздо лучше. В конце концов сир Барристан ее уломал, и она поклялась сделать все, что сможет.

— Как дела в городе?

— Все ворота заперты, как ты приказал. Всех оставшихся внутри наемников и юнкайцев выставляем вон или под стражу берем. Многие затаились в пирамидах, можно не сомневаться. Безупречные стоят на стенах и башнях. На площади мокнут в своих токарах сотни две великих господ, требуя освободить Гиздара, убить меня и уничтожить драконов — кто-то сказал им, что у рыцарей это получается ловко. Из пирамиды Хазкаров все еще вытаскивают тела, Йерицаны и Ухлезы уступили свои жилища драконам.

Все это сир Барристан уже знал.

— Сколько убитых за ночь? — спросил он, боясь услышать ответ.

— Двадцать девять.

— Двадцать девять? — Он не думал, что все так плохо. Сыны Гарпии возобновили свою теневую войну: в первую ночь трое убитых, во вторую девять, но чтобы такой скачок?

— К полудню перевалит за тридцать. Чего ты так побледнел, старик? Думал, будет иначе? Сынки Гиздара снова вышли на улицу с ножами в руках. Убивают вольноотпущенников и лысых, как раньше. Один мой, из Бронзовых Бестий. Рядом с трупами рисуют мелом знак Гарпии — на стенах, на мостовой. Пишут еще «Смерть драконам», «Слава Гархазу», «Долой Дейенерис». Теперь-то уж дождь все смыл.

— Мы приняли решение о кровавой дани.

— Две тысячи девятьсот золотых с каждой пирамиды мы соберем, но Гарпию этим не остановишь. За кровь платят только кровью.

— Это по-твоему так. — Сейчас снова заведет речь о заложниках — будь его воля, он бы их всех перебил. — В сотый раз отвечаю: нет.

— Тоже мне десница, — пробурчал Скахаз. — Старая, сморщенная и хилая. Хоть бы Дейенерис поскорее вернулась. Твой совет тебя ждет, — напомнил он, надев свою волчью маску.

— Совет королевы. — Сделав эту поправку, сир Барристан сменил промокший плащ на сухой, пристегнул пояс и вместе с Лысым отправился вниз.

Просителей в зале с колоннами больше не принимали: сир Барристан считал, что не уполномочен это делать в отсутствие королевы, и Скахазу тоже не разрешал. Нелепые драконьи троны, поставленные Гиздаром, убрали, но скамью Дейенерис пока не вернули на место: вместо нее в середине зала стоял круглый стол с высокими стульями, за которым члены совета могли говорить на равных.

При виде сходящего по лестнице сира Барристана все поднялись. Детей Неопалимой представлял Марслин, Вольных Братьев — Саймон Исполосованный. Крепкие Щиты выбрали себе нового капитана, чернокожего летнийца по имени Таль Торак: прежнего, Моллоно Йос Доба, унесла сивая кобыла. От Безупречных в совете заседал Серый Червь с тремя своими сержантами в остроконечных бронзовых шапках. Вороны-Буревестники вместо отсутствующего Даарио Нахариса прислали двух ветеранов: лучника Джокина и сурового воина с топором, прозываемого Вдовец. Кхаласар почти весь ушел на поиски Дейенерис, но от имени немногих оставшихся в городе дотракийцев говорил кривоногий джакка-рхан Роммо.

За столом сидели также бойцы Гиздара: Гогор-Великан, Белакуо-Костолом, Камаррон Три Счета и Пятнистый Кот. Селми вопреки недовольству Скахаза настоял на том, чтобы их пригласили в совет: бойцовые рабы помогали Дейенерис при взятии города. Закоренелые убийцы, настоящие звери, они тем не менее хранили нерушимую верность и королю Гиздару, и его королеве.

Последним в чертог ввалился Силач Бельвас.

Смерть отметила его своей печатью. Он сильно исхудал; смуглая, испещренная шрамами кожа висела на нем, как одежда с чужого плеча, походка стала медленной и нетвердой, но старый рыцарь все равно порадовался, увидев его. Они с Бельвасом совершили вместе долгое путешествие, и сир Барристан знал, что в случае опасности может на него положиться.

— Бельвас. Мы рады, что ты вновь с нами.

— Здравствуй, Белобородый. Где же печенка с луком? Силач Бельвас не так силен, как бывало: ему надо есть, набираться сил. Силача испортили. Кто-то умрет за это.

«Умрет скорее всего не один, а многие».

— Садись же, дружище. — Бельвас сел, и сир Барристан сказал: — Нынче утром, на рассвете, скончался Квентин Мартелл.

— Объездчик драконов, — засмеялся Вдовец.

— Непроходимый дурак, — бросил Саймон.

«Нет… просто мальчик». Сиру Барристану помнились безумства собственной юности.

— Не будем говорить дурно о мертвых. Он сполна расплатился за то, что сделал.

— А другие дорнийцы? — спросил Таль Торак.

— Взяты под стражу. — Сопротивления они не оказывали. Арчибальд Айронвуд, когда пришли Бронзовые Бестии, прижимал покрытого ожогами принца к себе — его руки, которыми он сбивал с Квентина пламя, тоже сильно пострадали. Геррис Дринквотер, стоявший над ними с мечом, при виде Бестий сразу бросил оружие. — Они сидят в одной камере.

— На одной виселице их вздернуть за то, что драконов выпустили, — проворчал Саймон.

— Лучше открыть ямы и дать им мечи, — подал голос Пятнистый Кот. — Я убью обоих перед всем Миэрином.

— Ямы открывать не станем, — заявил Селми. — Кровь и шум притягивают драконов.

— Может, это и к лучшему? — сказал Марслин. — Вдруг черный тоже прилетит, а с ним королева.

Хорошо, если так. Без королевы Дрогон зальет город кровью и затопит огнем. Даже сидящие за этим столом неизбежно передерутся: вместе их держит одна только Дейенерис.

— Ее величество вернется, когда сочтет нужным, — сказал сир Барристан. — Мы согнали тысячу овец на Арену Дазнака, буйволов на Арену Грацца; на Золотой собраны звери, которых Гиздар зо Лорак припас для игр. — Оба дракона предпочитали баранину и подкрепляться летали к Дазнаку. Об охоте на людей, будь то в городе или за его стенами, пока не было слышно. Единственными, кого драконы убили после Гархаза, были обитатели пирамиды Хазкаров, имевшие глупость вступить в бой с Рейегалем. — Сейчас нас с вами ждут дела поважнее. Я послал Зеленую Благодать к юнкайцам договориться об освобождении наших заложников и к полудню жду ее обратно с ответом.

— Юнкайцев Вороны-Буревестники знают, — бросил Вдовец. — Языком они горазды работать. Наплетут Зеленой Благодати с три короба, но капитана не отдадут.

— Осмелюсь напомнить деснице, что в плену у мудрых господ остаются также наш Герой и Чхого, кровный всадник ее величества, — сказал Серый Червь.

— Кровь ее крови, — подхватил Роммо. — Его нужно освободить: честь кхаласара этого требует.

— Их всех освободят, — заверил сир Барристан, — но послушаем прежде, что скажет Зеленая Благодать.

— Ничего она не добьется. — Лысый грохнул кулаком по столу. — Хорошо еще, если не переметнется к юнкайцам. О чем она, собственно, должна с ними договориться?

— О выкупе, — сказал Селми. — За каждого заложника мы даем столько золота, сколько он весит.

— Мудрые мастера богаче ваших вестеросских лордов и в золоте не нуждаются, сир, — заметил Марслин.

— Зато их наемники до золота куда как охочи — отказав нам, юнкайцы рискуют с ними поссориться. — На мысль о выкупе Селми навела Миссандея, сам бы он не додумался. В Королевской Гавани подкупом ведал Мизинец, а врагов короны ссорил меж собой Варис; обязанности самого сира Барристана были намного проще. Миссандея в свои одиннадцать лет будет поумнее половины мужчин за этим столом. — Я просил Зеленую Благодать сделать это предложение в присутствии всех юнкайских военачальников, не иначе.

— Они все равно ей откажут, — сказал Саймон Исполосованный. — Потребуют, чтобы мы сперва истребили драконов и вернули на трон короля.

— Я молюсь, чтобы твои слова не сбылись. — «И очень боюсь, что сбудутся».

— Твои боги далеко и вряд ли услышат тебя, сир дедушка, — рассудил Вдовец. — Что будет, когда старуха вернется ни с чем?

— Кровь и огонь, — едва слышно промолвил Барристан Селми.

После долгого молчания Силач Бельвас похлопал себя по животу и сказал:

— Это будет получше печенки с луком.

— Собираешься нарушить Гиздаров мир, старина? — спросил Лысый, глядя на рыцаря сквозь прорези волчьей маски.

— Если нужда придет, — ответил Селми. Мальчик, которого принц некогда прозвал Барристаном Смелым, все еще жил в нем. — На вершине пирамиды, где раньше стояла гарпия, мы сложили костер. Сухие дрова, политые маслом и хорошо укрытые от дождя. Когда настанет время — молюсь, чтобы оно никогда не настало, — этот маяк будет зажжен и послужит сигналом к нашей атаке. На вылазку пойдут все солдаты, сколько есть в городе, поэтому вы должны быть наготове и днем, и ночью. Либо мы разгромим врага, либо погибнем сами. — Рыцарь сделал знак своим новым оруженосцам. — Я приготовил для вас карты, где отмечены вражеские позиции, их лагеря, осадные линии и требушеты. Увидев, что наша берет, наемники тут же бросят своих хозяев. Если у кого есть сомнения и вопросы, высказывайтесь: из-за стола мы должны выйти в полном единодушии.

— Распорядись, чтобы нам подали еду и питье, — предложил Саймон. — Мне сдается, это надолго.

Совещание заняло все утро и солидную долю дня. Капитаны препирались над картами, как рыбные торговки над свежим уловом. Слабые стороны, сильные стороны; как лучше использовать немногочисленных лучников; посылать на юнкайцев слонов или придержать их на будущее; кому доверят честь идти в первых рядах; где поставить кавалерию — в авангарде или на флангах.

Сир Барристан выслушал всех и каждого. Таль Торак предлагал сразу же после прорыва осады выступить на Юнкай: неприятель, опасаясь за свой Желтый Город, тут же снимется и пойдет следом. Пятнистый Кот хотел все решить поединком. Бельвас его поддерживал, но заявлял, что бойцом от Миэрина будет он, а не Кот. Камаррон Три Счета намеревался захватить стоящие на реке корабли, чтобы триста бойцов с арены могли зайти по Скахазадхану юнкайцам в тыл. Соглашаясь с тем, что Безупречные — цвет миэринского войска, все расходились в том, как разыграть этот козырь с наибольшей выгодой для себя. Вдовец видел в них железный кулак, дробящий юнкайскую оборону; Марслин полагал, что им место на флангах — тогда враг не сможет спутать ряды; Саймон предлагал разбить евнухов на три части и усилить ими три отряда вольноотпущенников. Его Вольные Братья, несмотря на всю отвагу и готовность сразиться, еще не бывали в бою и без такой подмоги стычку с матерыми наемниками вряд ли выдержат. Серый Червь сказал, что Безупречные подчинятся любому решению.

Когда согласие наконец было достигнуто, Саймон Исполосованный затронул последний вопрос.

— Я был в Юнкае рабом и видел, как мой хозяин заключал сделки с капитанами вольных отрядов. Наемников я хорошо изучил: биться с драконами они ни за какие деньги не станут. Поэтому я спрашиваю: будут ли драконы участвовать в битве, если она состоится?

На это сир Барристан мог бы, не колеблясь, ответить «да». Шум битвы и запах крови привлекут их на поле боя, как Дрогона — на Арену Дазнака, но отличат ли они одну сторону от другой? Сомнительно.

— Будет так, как судьбе угодно, — сказал старый рыцарь. — Возможно, одна лишь тень драконовых крыльев обратит врага в бегство. — Он поблагодарил членов совета и отпустил их.

Серый Червь задержался после ухода всех остальных.

— Ваши солдаты будут готовы, когда загорится маяк, но ведь деснице известно, что юнкайцы убьют заложников, как только мы атакуем.

— Я сделаю все, чтобы предотвратить это, друг. Кое-что уже придумал, но сейчас извини меня: я должен сообщить дорнийцам о смерти их принца.

— Ваш слуга повинуется, — с поклоном сказал Серый Червь.

Сир Барристан спустился в темницы с двумя новоиспеченными рыцарями. Горе и чувство вины способны довести мужчин до безумия, а Геррис Дринквотер и Арчибальд Айронвуд оба причастны к кончине своего друга. Туму и Красному Агнцу он, однако, велел дожидаться у двери камеры и вошел внутрь один.

Сир Арчибальд, здоровяк, выслушал его молча, глядя на свои забинтованные руки. Сир Геррис ударил кулаком по стене.

— Я говорил ему, что это вопиющая глупость. Умолял его вернуться домой. Всем было ясно, что вашей суке-королеве он ни к чему. Он проехал полмира, чтобы предложить ей свою любовь, свою верность, а она над ним насмеялась.

— Ничего подобного она не делала, — возразил сир Барристан. — Вы поняли бы это, если бы лучше знали ее.

— Она презрела его. Швырнула назад сердце, которое он принес ей в дар, и отправилась утешаться с наемником.

— Придержите-ка язык, сир. — Сиру Барристану Геррис не нравился; как смеет этот дорниец чернить Дейенерис? — В смерти принца Квентина повинен он сам и вы двое.

— В чем же мы виноваты, сир? Квентин был нашим другом, верно… и большим глупцом, хотя все мечтатели таковы… но в первую очередь он был нашим принцем. Мы обязаны были повиноваться ему.

С этим сир Барристан, всю свою жизнь повиновавшийся безумцам и пьяницам, не мог спорить.

— Вся беда в том, что он пришел слишком поздно.

— Он предлагал ей свое сердце, — повторил Геррис.

— Ей нужны не сердца, а мечи.

— К ее услугам были все копья Дорна.

— Возможно. — Никто больше сира Барристана не желал, чтобы Дейенерис отдала предпочтение дорнийскому принцу. — Но он опоздал, и все, что он сделал после, — перекупил наемников, выпустил на волю драконов… Это не просто безумие, это измена.

— Он сделал это из любви к королеве, — не уступал Геррис. — Хотел доказать, что достоин ее руки.

— Он сделал это из любви к Дорну, — резко оборвал старый рыцарь. — Принимаете меня за выжившего из ума старика? Я всю жизнь провел среди королей, королев и принцев. Солнечное Копье хочет поднять восстание против Железного Трона — не трудитесь отрицать! Доран Мартелл не тот человек, чтобы созывать копья без надежды на победу, и принца Квентина сюда привел долг. Долг, честь, стремление к славе, но уж никак не любовь. Он приехал не за Дейенерис, а за драконами.

— Вы не знали его, сир. Он…

— Он умер, Дринк, — перебил Айронвуд, поднявшись с тюфяка, на котором сидел. — Слова не вернут нам ни его, ни Вилла, ни Клотуса. — Заткнись лучше, пока я сам тебя не заткнул. Как вы намерены поступить с нами, сир?

— Скахаз Лысый требует вас повесить. Вы убили четверых его людей — двое из них были вольноотпущенники, пришедшие с ее величеством из самого Астапора.

Айронвуда это, похоже, не удивило.

— Бестии, да… Я убил только одного, с головой василиска, других перебили наемники — но вам это, разумеется, все равно.

— Мы защищали Квентина, — вмешался Дринквотер, — мы…

— Тихо, Дринк. Он все это знает. Вы не стали бы приходить, сир, если бы дали согласие на казнь, верно?

— Верно. — Не так уж он, оказывается, и туп, здоровяк. — Вы мне полезнее живые, чем мертвые. Если хорошо мне послужите, я посажу вас на корабль и отправлю домой, а заодно верну кости Квентина его лорду-отцу.

— Опять корабли, — скорчил гримасу сир Арчибальд. — Но Квента и впрямь нужно вернуть домой. Что вам от нас нужно, сир?

— Ваши мечи.

— Мечей у вас тысячи.

— Вольноотпущенники королевы не испытаны в боях, наемникам я не верю, Безупречные — храбрые солдаты, однако не рыцари. Расскажите, как вы пытались украсть драконов.

Дорнийцы переглянулись.

— Квентин сказал Принцу-Оборванцу, что способен их укротить, — начал Дринквотер. — Сказал, что в нем есть толика крови Таргариенов…

— Кровь дракона.

— Вот именно. С помощью наемников мы собирались заковать драконов в цепи и доставить на пристань.

— Оборванец приготовил для нас корабль, — продолжил Айрон вуд. — Большой, на котором могли уместиться оба дракона — на одном из них, впрочем, Квентин намеревался лететь. Но в их логове нам стало ясно, что ничего из этого не получится. Они совсем одичали, и повсюду валялись обрывки цепей со звеньями величиной с человеческую голову. Квент, да спасут его Семеро, чуть в штаны не наклал. Кагго и Мерис тоже это заметили, и тут один из их арбалетчиков выстрелил. Может, они с самого начала замышляли убить драконов, а нас использовали, чтобы добраться до них — кто его знает, этого Оборванца, — но стрелять, как ни крути, было глупо. Драконы и так волновались, а когда белый получил царапину, взбесились совсем.

— Сыны Ветра умчались мигом, — подхватил Геррис. — Квент кричал, охваченный пламенем, а их след простыл — всех, кроме мертвого арбалетчика.

— А ты чего ждал, Дринк? Кошка ловит мышей, свинья в грязи валяется, а наемник удирает как раз, когда нужен. Такая у них натура.

— И то правда, — согласился сир Барристан. — Что обещал им принц Квентин за помощь?

Дорнийцы молчали. Сир Арчибальд оглядывал голые стены темницы.

— Пентос, — сказал сир Барристан вместо них. — Говорите, не бойтесь: принцу Квентину уже ничем нельзя повредить.

— Точно, Пентос, — пробормотал сир Арчибальд. — Оба прин ца честь по чести написали так чернилами на пергаменте.

Сир Барристан усмотрел в этом добрый знак.

— У нас здесь сидят Сыны Ветра, мнимые дезертиры.

— Помню, — сказал Айронвуд. — Хангерфорд, Соломинка и прочие. Одни для наемников не так уж и плохи, других не мешало бы уморить. А что?

— Хочу отослать их назад к Оборванцу, а вместе с ними и вас. Среди многотысячного юнкайского войска вас никто не приметит. Скажете их капитану, что пришли от меня. Что я говорю голосом королевы. Что мы согласны уплатить назначенную им цену, если он приведет к нам наших заложников целыми и невредимыми.

— Не станет он этого делать, — покривился сир Арчибальд. — А нас Крошке Мерис отдаст.

— Почему не станет? Задача достаточно простая. — «Особенно по сравнению с кражей драконов». — Я когда-то вывел отца королевы из Синего Дола.

— Так то в Вестеросе.

— Не вижу, в чем разница.

— Арч и меча-то в руках не удержит.

— И не нужно. С вами, если я не слишком заблуждаюсь, пойдут наемники.

Геррис Дринквотер откинул со лба прядь выгоревших волос.

— Можно нам обсудить это между собой?

— Нет, — ответил Селми.

— Я согласен, — сказал сир Арчибальд, — мне лишь бы в треклятую лодку не лезть. Дринк тоже согласен, он просто не понял пока.

Это дело — по крайней мере первая его часть — улажено. Дед сира Барристана пришел бы в ужас: ведь эти дорнийцы — рыцари, хотя стальной стержень чувствуется лишь в одном Айрон вуде. В Дринквотере только и есть, что смазливая мордашка, язык без костей да пышная шевелюра.

Когда сир Барристан снова поднялся на самый верх пирамиды, тело принца уже убрали. Шестеро маленьких пажей сидели кружком на полу, крутили кинжал и срезали локон у того, на кого он указывал. Сир Барристан, когда еще жил в Колосьях, тоже играл в такую игру со своими кузенами и кузинами, только они к тому же и целовались.

— Бхаказ, будь любезен, принеси мне чашу вина. Вы, Гразхар и Аззак, станьте у двери. Зеленую Благодать, как придет, впустите немедленно, но больше никого не пускайте.

— Слушаюсь, лорд десница, — вскочил Аззак.

Сир Барристан вышел на террасу. Дождь перестал, но солнце, опускающееся в залив Работорговцев, по-прежнему скрывали серые тучи. Над обугленной пирамидой Хазкаров все еще поднимался дымок. Далеко на востоке, за стенами города, мелькали бледные крылья: Визерион. Охотится или просто летает. Любопытно, где теперь зеленый Рейегаль, оказавшийся намного опасней своего белого брата.

Принесшему вино Бхаказу велено было принести еще и воды. Неразбавленное вино усыпляет, а рыцарю нужен был ясный разум: вот-вот должна вернуться с переговоров Галацца Галар. Сгущались сумерки. Сир Барристан устал, и его снедали сомнения. Дорнийцы, Гиздар, Резнак, атака… правильно ли все это? Одобрила бы его Дейенерис? Нет, не создан он для таких вещей. Рыцари Королевской Гвардии порой бывали десницами — он читал о них в Белой Книге. Неужели они испытывали ту же растерянность, то же смятение, что и он?

— Лорд десница, — доложил Гразхар, держа в руке горящий фитиль, — пришла Зеленая Благодать.

— Проси. И зажги свечи.

Галаццу Галар сопровождали четыре Розовых Благодати; сир Барристан не уставал восхищаться ореолом мудрости и достоинства, окружавшим эту почтенную женщину. Лицо она прятала под мерцающей зеленой вуалью.

— Могу я присесть, лорд десница? Старым костям нужен отдых.

— Стул Зеленой Благодати, Гразхар. — Розовые Благодати стали позади старшей жрицы, потупив глаза и сцепив руки перед собой. — Что прикажете вам подать?

— В горле пересохло от разговоров… может быть, сок?

Кезмия принесла кубок с лимонным соком, подсластив его медом. Жрица откинула вуаль, и рыцарь вновь убедился, что она старше его лет на двадцать.

— Будь здесь королева, она непременно поблагодарила бы вас за все, что вы для нас делаете.

— Ее великолепие всегда была милостива ко мне. — Попив, жрица снова опустила вуаль. — Нет ли каких-нибудь вестей о ее судьбе?

— Пока нет, увы.

— Я молюсь за нее. Простите мою смелость, но судьба короля Гиздара меня тоже тревожит. Нельзя ли мне увидеться с ним?

— Скоро, думаю, будет можно. Даю вам слово, что ему не причинили никакого вреда.

— Отрадно слышать. Мудрые господа Юнкая спрашивали о нем. Вас, полагаю, не удивит их желание вновь увидеть его на троне.

— Он займет его, если будет доказано, что он не покушался на жизнь королевы. До того времени Миэрином будет править совет, набранный из верных сторонников ее величества. Прошу вас, станьте одной из них: нам всем есть чему поучиться у вашего добросердечия.

— Боюсь, вы льстите мне, лорд десница. Если вы и вправду такого высокого мнения обо мне, послушайтесь моего совета сейчас: освободите благородного Гиздара и верните ему его трон.

— Это вправе сделать лишь королева.

Зеленая Благодать вздохнула.

— Мир, которого мы добивались столь долго, трепещет, как лист на осеннем ветру. Ужасные времена. Смерть, прискакавшая на сивой кобыле из проклятого Астапора, разъезжает по нашим улицам. Драконы летают по небу и пожирают наших детей. Сотни людей отплывают, ища спасения в Юнкае, Толосе, Кварте. Пирамида Хазкаров сожжена, и многие отпрыски этого древнего рода лежат под руинами мертвые. Пирамиды Ухлезов и Йерицанов стали логовами чудовищ, а их хозяева — бездомными нищими. Утративший надежду народ ропщет на богов, посвящая ночи разврату, пьянству…

— Не забудьте и о резне. Сыны Гарпии убили тридцать человек прошлой ночью.

— Прискорбная весть. Вот вам еще одна причина освободить Гиздара зо Лорака, который однажды уже сумел прекратить убийства.

«Любопытно, как он это сумел, не будучи Гарпией?»

— Ее величество отдала Гиздару зо Лораку свою руку, сделала его своим королем и супругом, восстановила бои в ямах, как он просил. А он в благодарность поднес ей блюдо с отравленной саранчой.

— В благодарность он дал ей мир. Не швыряйтесь этим, молю вас. Мир — это драгоценность, не имеющая цены, а Гиздар происходит из рода Лораков и никогда бы не осквернил своих рук ядом. Он невиновен.

— Как вы можете это знать? — Может статься, ей известен подлинный отравитель.

— Боги Гиса мне сказали об этом.

— Мои боги молчат, все семеро. Передала ли ваша премудрость мое предложение?

— Всем лордам и капитанам Юнкая, как вы и наказывали… Но боюсь, что вам не понравится их ответ.

— Они отказали?

— Да. «Заложников нельзя выкупить никакими горами золота, — сказали они, — только кровь драконов вернет им свободу».

Сир Барристан хоть и надеялся на лучшее, ожидал чего-нибудь в этом роде.

— Вы не это желали бы услышать, я знаю… но их тоже можно понять. Юнкай боится этих исчадий ада не без причины. Наша история повествует о бедствиях, которые претерпевал Старый Гис от драконовластных лордов Валирии. Даже наша светлейшая Дейенерис, именующая себя Матерью Драконов, не избежала их злобы — мы все видели, как она превратилась в живой факел там, на арене…

— Королева…

— Королева мертва, да ниспошлют ей боги вечный покой. — За вуалью блеснули слезы. — Пусть умрут и ее драконы.

Не успел Селми найти достойный ответ, послышались тяжелые шаги, и к ним ворвался Скахаз мо Кандак с четырьмя Бестиями. Гразхара, пытавшегося заступить дорогу, Лысый отмел прочь одним махом.

— В чем дело? — поднялся с места сир Барристан.

— Требушеты, — гаркнул Лысый. — Все шесть.

— Это ответ Юнкая на ваше предложение, сир, — сказала Галацца Галар. — Я предупреждала, что он вам не понравится.

Итак, они выбирают войну. Сир Барристан испытал странное облегчение — в чем в чем, а в войне он смыслил.

— Если они надеются забросать нас камнями…

— Не камнями, нет, — произнесла старая жрица исполненным горя и страха голосом. — Трупами.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:24 | Сообщение # 36

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Дейенерис

Холм был каменным островком в море трав. Дени спускалась с него чуть не все утро и под конец совсем обессилела. Ее слегка лихорадило, руки покрылись царапинами, но ожоги, несмотря ни на что, все-таки подживали — лишь из глубоких трещин на ладонях еще сочилась сукровица.

Снизу холм казался особенно высоким. Дени нарекла его Драконьим Камнем в честь древней цитадели, где появилась на свет. У подножия он оброс колючими кустами и жесткой травой, выше торчали голые камни. В мелкой пещере посреди этой россыпи Дрогон устроил себе берлогу. Очутившись там, Дени поняла, что он поселился там уже довольно давно: все вокруг было черным, на полу валялись обугленные обломки костей. Всякому живому существу дорог его дом, и Дрогону тоже.

Два дня назад, в час заката, она углядела на юге узкую блестящую ленту воды. Ручеек мог вывести ее к большому ручью, ручей к речке, а все реки в этой части света впадают в Скахазадхан. Спустившись вниз по его течению, она окажется у залива Работорговцев.

С гораздо большей охотой она вернулась бы в Миэрин на драконе, но Дрогон ее желания не разделял.

Древние валирийцы управляли драконами с помощью чар и волшебных рогов, в распоряжении Дейенерис были только слово и кнут. Ей казалось, что она заново учится ездить верхом. Если хлестнуть Серебрянку по правому боку, она повернет налево, ибо первейший лошадиный инстинкт велит ей бежать от опасности. Если хлестнуть по правому боку Дрогона, он повернет направо, ибо первейший драконий инстинкт велит ему нападать. Порой он и вовсе летит куда вздумается, как его ни хлещи. Кнут скорее раздражает его, чем причиняет боль: чешуя у него сделалась тверже рога.

И как бы далеко Дрогон ни улетал, к ночи он всегда возвращается на свой Драконий Камень — к себе домой, а не к ней. Ей уже опостылела эта скала. Пора возвращаться в Миэрин, к мужу, к любовнику.

«Уходи, — сказала она себе. — Оглянешься назад — пропадешь».

Ее сопровождали воспоминания: вид на облака сверху, маленькие как муравьи кони, луна, до которой можно дотянуться рукой, ярко-синие реки. Суждено ли ей увидеть это опять? Суждено ли подняться в небо, где скорби этого мира не могут достать ее?

Будь что будет. Детские радости больше не для нее. Она взрослая женщина, королева, мужняя жена, матерь тысяч. Ее дети нуждаются в ней. Она, как и Дрогон, должна покориться бичу. Снова возложить на себя корону, сесть на тронную скамью черного дерева, вернуться к объятиям и прохладным поцелуям Гиздара.

Солнце припекало с самого утра, небо было безоблачным. Это к лучшему: лохмотья, в которые превратилась ее одежда, почти не греют. Одну сандалию она потеряла, улетая из Миэрина, другую бросила в драконьей пещере — лучше уж идти босиком, чем наполовину обутой. Токар и покрывала остались на арене, нижняя туника перепачкана потом, травой и грязью, подол Дени оторвала, чтобы перевязать себе колено. Вид у нее теперь, как у нищей оборванки, а ночи в дотракийском море холодные, хорошо еще, что днем жарко.

Как ни странно, она была счастлива здесь, в своем одиночестве. Охотно терпела боль, голод, ночную стужу ради полетов с Дрогоном — и охотно вынесла бы все это снова.

В пирамиде ее ждут Ирри и Чхику. И Миссандея, и маленькие пажи. Она поест и смоет многодневную грязь в пруду под хурмой.

На южном склоне холма она нашла дикий лук и какое-то растение с красноватыми листьями вроде капусты — съедобное, как показал опыт. Помимо этого и рыбки, пойманной как-то раз в мелком пруду, она питалась объедками от трапез Дрогона, обгладывая с костей горелое полусырое мясо. Долго на такой еде не протянешь. Спихнув ногой с вершины бараний череп, Дени посмотрела, как он скачет вниз, и решила отправиться следом.

Трава в степи ростом с Дени. Когда-то она ехала по этой траве на Серебрянке, во главе кхаласара, рядом со своим солнцем и звездами, теперь шла, похлопывая себя по бедру кнутом распорядителя игр. Кнут да изодранная туника — вот все, что она захватила из Миэрина.

Осень чувствовалась даже здесь, в дотракийском море. Травы, ярко-зеленые летом, желтели — скоро они побуреют, завянут, умрут.

Дейенерис Таргариен не была чужой в этой великой степи, простирающейся от Квохорского леса до Матери Гор и Чрева Мира. Впервые она увидела травяное море молодой женой кхала Дрого, на пути в Вейес Дотрак, где ее должны были представить старухам из дош кхалина. От ходящих волнами трав у нее перехватывало дыхание. Небо тогда было таким же синим, трава зеленела, и в сердце ее жила надежда. Сир Джорах, ворчливый старый медведь, оберегал ее; Ирри, Чхику и Дорея ухаживали за ней; ее солнце и звезды обнимал ее по ночам, и в ее чреве росло дитя. Рейего, так она хотела назвать его, а дош кхалин объявил его жеребцом, который покроет весь мир. Так счастлива она не была со времен полузабытого Браавоса.

Браавосский дом с красной дверью подарил ей счастье, красная пустыня все отняла. Ее солнце и звезды упал с коня, мейега Мирри Маз Дуур убила дитя у нее под сердцем, Дени собственными руками погасила жизнь в опустевшем теле своего кхала, и его великий кхаласар раскололся. Ко Поно сам назвал себя кхалом и увел многих воинов и многих рабов, ко Чхако сделал то же самое и увел еще больше людей. Маго, кровный всадник Дрого, изнасиловал и убил юную Ероих, которую Дейенерис спасла от него в свое время. Если бы не драконы, родившиеся на свет в пламени погребального костра Дрого, Дени доживала бы свой вдовий век среди старух дош кхалина.

Огонь спалил ее волосы, но тела не тронул — как тогда на костре, так и недавно на Арене Дазнака. Ей смутно помнились встающие на дыбы кони, опрокинутая тележка с дынями. Им вслед метнули копье и послали целый рой арбалетных болтов. Один из них задел щеку Дени, другие отскакивали от Дрогона, застревали между чешуйками, пробивали насквозь перепонки крыльев. При каждом попадании дракон корчился, а она отчаянно пыталась удержаться на нем. Раны его дымились, болты сгорали или сыпались вниз. Внизу кружились в безумном танце объятые пламенем люди. Женщина в зеленом токаре прикрывала собой плачущего ребенка — они лежали на кирпиче, и бегущие с арены топтали их.

Потом все это отошло, шум стал глохнуть, копья и стрелы больше не долетали до них. Дрогон поднимался все выше над пирамидами и аренами, ловя крыльями теплые потоки от разогретых кирпичей Миэрина. «Если я и упаду, оно того стоило», — подумала Дени.

Продырявленные крылья несли их на север, за реку. Облака летели мимо, словно знамена призрачной армии. Открылся залив со старой валирийской дорогой, теряющейся в песках на западе, — дорогой, ведущей к дому, — а потом под ними заволновалось море травы.

Теперь Дени казалось, что это было тысячу лет назад.

Солнце начинало припекать голову с не отросшими еще волосами.

— Шапку бы, — сказала вслух Дени. На Драконьем Камне она пробовала сплести головной убор из травы, как это делали дотракийки. «Давай еще раз, — говорила она себе, — ты от крови дракона и вполне способна сплести себе шапку», — но ничего у нее не вышло.

К середине дня она дошла до ручейка, который видела сверху. Он был не шире ее руки, сильно исхудавшей после дней на Драконьем Камне. Сложенные ковшиком ладони зачерпнули вместе с водой ил со дна. Дени, конечно, предпочла бы воду похолодней и почище, но желания — вещь опасная: еще немного, и начнешь желать, чтобы тебя спасли.

Она все еще надеялась, что ее ищут. Сир Барристан, например — первый рыцарь ее Королевской Гвардии, поклявшийся защищать ее, не щадя своей жизни. Или кровные всадники, хорошо знающие дотракийское море. Или муж, благородный Гиздар зо Лорак. Или Даарио… Дени представила, как он едет к ней через высокие травы, сверкая золотым зубом на солнце.

Но Даарио сидит в заложниках у юнкайцев вместе с Героем, Чхого, Гролео и тремя родичами Гиздара. Теперь их всех уже, конечно, освободили, однако…

Висят ли еще клинки капитана у нее над кроватью? «Девочек оставляю тебе, — сказал он. — Позаботься о них, любимая». Знают ли юнкайцы, как дорог ей капитан? Дени спросила об этом сира Барристана в тот день, когда взяли заложников. «Слышали, должно быть, — ответил он. — Сам же Нахарис мог похвалиться, что ваше величество… неравнодушны к нему. Скромность, да простятся мне эти слова, не входит в число его добродетелей. Он во всеуслышание превозносит свою… воинскую доблесть».

То есть свои постельные подвиги… Но не настолько же он глуп, чтобы хвастаться этим в стане врага? Впрочем, не важно — юнкайцы уже удалились восвояси. Для того она и пошла на все эти крайности: ради мира.

Дени оглянулась на Драконий Камень, торчащий бугром среди трав. Как он близко. Она идет уже много часов, а до холма все так же рукой подать. Еще не поздно вернуться туда. В прудике у пещеры водятся рыбки: одну она поймала в первый же день и еще наловит. А после охоты Дрогона ей достаются кости с остатками мяса.

«Нет. Оглянешься — пропадешь». Можно прожить долгие годы на опаленном солнцем холме, днем летать на Дрогоне, а вечером, когда травяное море делается из золотого оранжевым, глодать драконьи объедки, но не для такой жизни она рождена. Дени снова повернулась спиной к Драконьему Камню, стараясь не вспоминать, как поет ветер на его голой вершине, и пошла вдоль ручья. «Приведи меня к реке, — мысленно просила она, — об остальном я сама позабочусь».

Время тянулось медленно. Дени следовала извивам ручья, похлопывая себя кнутом по ноге. Она запрещала себе думать о том, как далек ее путь, как напекло голову солнце, о пустом животе. Шаг за шагом, шаг за шагом — что ей еще остается?

Стебли травы в ее море под ветром шептались на языке, внятном только богам. Ручеек журчал, спотыкаясь о камни, ил проступал между пальцами ног. Вокруг жужжали ленивые стрекозы, зеленые осы, кусачая мошкара, от которой Дени отмахивалась. Крыса, пьющая из ручья, улепетнула в траву. От щебета птиц в животе урчало, но без силков их было не поймать, а гнезда ей что-то не попадались. Раньше она мечтала летать по небу, теперь грезила о кучке птичьих яиц.

— Люди безумны, но боги еще безумнее, — со смехом сказала Дени, и трава шепотом согласилась с ней.

Трижды за день она видела Дрогона. Сначала высоко в облаках — посторонний принял бы его за орла, но Дени теперь узнавала его даже на таком расстоянии. Потом его крылья затмили солнце. В третий раз он пролетел прямо над ней. «Уж не на меня ли он охотится?» — подумала Дени, но дракон пролетел, не заметив ее, и пропал где-то на востоке. Вот и славно.

Вечер застал ее, можно сказать, врасплох. Она споткнулась о низкую каменную стену в тот самый миг, как солнце зашло за Драконий Камень. Раньше здесь был то ли храм, то ли усадьба деревенского лорда. Поблизости нашелся заброшенный колодец, в траве остались круги от глинобитных, давно слившихся с землей хижин. Дени насчитала восемь таких кругов — остальные, должно быть, уже заросли травой.

Две каменные стенки, сходясь под углом, давали некоторое укрытие. Дени нарвала травы и свила там себе гнездо. Она очень устала и набила свежие мозоли на ногах, в том числе на мизинцах — экая косолапая.

Она закрыла глаза, но сон не спешил к ней — уснуть мешали холодная ночь, жесткая земля и пустой желудок. Дени лежала и думала о Миэрине, о любимом Даарио, о муже Гиздаре, об Ирри, Чхику и Миссандее, о сире Барристане, Резнаке, Лысом. Они, верно, боятся за нее, думают, что дракон ее съел. Удержал ли Гиздар корону в ее отсутствие? Когда прилетел Дрогон, он кричал: «Убейте чудовище!» — и с упоением смотрел на арену. А Силача Бельваса выворачивало — яд, не иначе как яд. Саранча в меду. Гиздар предлагал это блюдо ей, но Бельвас умял всю миску. Она сделала Гиздара своим королем, приняла на свое ложе, открыла его бойцовые ямы — ему как будто незачем желать ее смерти, но кто же, если не он? Душистый сенешаль Резнак, юнкайцы, Сыны Гарпии?

Вдали завыл волк — ему, должно быть, так же голодно, как и ей, и грустно, и одиноко. Над степью взошла луна, и Дени наконец-то забылась.

Ей снилось, что она парит в небе, позабыв все свои беды и боли. Она кружилась, танцевала, смеялась, а звезды нашептывали ей тайное. «На юг, чтобы попасть на север, на восток, чтобы попасть на запад, назад, чтобы продвинуться вперед, пройти через тень, чтобы достичь света».

«Куэйта? — позвала Дени. — Где ты?» — И увидела маску, сотканную из звезд. «Помни, кто ты есть, Дейенерис, — произнес женский голос. — Драконы знают, а ты?»

Утром она проснулась одеревенелая. Муравьи ползали по ней и всю искусали — откуда они только взялись? Дени принялась стряхивать их с себя; даже в едва отросшей щетинке на голове кишели зловредные насекомые.

Муравейник располагался совсем близко, за стенкой. Как они умудрились перелезть? Для них эта полуразрушенная преграда должна быть чем-то вроде Вестеросской Стены. Брат Визерис так гордился этим грандиозным сооружением, будто сам его строил.

Он же рассказывал Дени о бедных рыцарях, ночевавших прямо в поле, у отмеченных живыми изгородями межей. Много бы она сейчас отдала за такую вот изгородь, предпочтительно без муравьев.

Солнце пока только прорезалось над краем земли, и горсточка ярких звезд еще светила на небе. Быть может, одна из них — это кхал Дрого. Он ездит по ночным землям на огненном жеребце и смотрит, улыбаясь, на Дени. Драконий Камень по-прежнему торчал совсем близко, хотя до него, наверное, теперь было несколько добрых лиг. Лечь бы еще и поспать, да нельзя, идти надо. По ручью, вниз по ручью.

Где же он? Должен быть на юге.

— Ты мой дружок, — произнесла она вслух. — С тобой я не заблужусь.

Она бы легла спать у самого ручейка, но по ночам туда приходят на водопой какие-то звери — Дени видела их следы. Волку или льву дичь вроде нее на один зуб, но они и такой не побрезгуют.

Повернувшись к югу, Дени стала считать шаги и на счет восемь вышла к ручью. Живот ответил спазмами на пару глотков воды, но лучше уж судороги, чем жажда, а есть здесь нечего, кроме разве что муравьев. Желтые слишком мелкие, но в траве встречаются и красные, покрупнее.

— Это ведь море, — сказала Дени, ковыляя по берегу. — В море должны быть крабы и рыба. — Кнут похлопывал по бедру в такт шагам. Ручеек выведет ее к дому.

Во второй половине дня перед ней вырос куст с твердыми зелеными ягодами. С подозрением надкусив одну, Дени ощутила терпкий знакомый вкус.

— В кхаласаре они служили приправой для мяса. — Ободренная звучанием собственного голоса, Дени стала рвать ягоды обеими руками и запихивать в рот.

Весь остаток дня ее тошнило зеленой слизью. Если она останется здесь, то умрет — может быть, уже умирает. Заберет ли ее лошадиный бог дотракийцев в свой звездный кхаласар, чтобы она разъезжала по небу вместе с Дрого? В Вестеросе покойников дома Таргариенов предавали огню, но здесь костер сложить некому. Она станет добычей волков, воронья и червей. Драконий Камень как будто стал меньше, и над его вершиной поднимался дымок — Дрогон вернулся с охоты.

К восходу луны понос и рвота совсем ее измотали. Чем больше пьешь, тем сильнее позывы, чем больше из тебя выливается, тем больше хочется пить. В конце концов она сомкнула веки, не зная, достанет ли у нее силы открыть их вновь.

Ей приснился покойный брат — такой же, как перед смертью: с опаленными волосами и черным лицом, изборожденным струями жидкого золота.

— Ты же умер, — сказала Дени.

Убит, ответил он. Губы у него не шевелились, но она явственно слышала каждое слово. Ты не скорбела по мне, сестра. Плохо умирать пешим.

— Раньше я любила тебя.

Да… раньше, сказал он с горечью, от которой ее проняла дрожь. Ты должна была стать моей женой и рожать детей с серебристыми волосами и фиолетовыми глазами, чтобы сохранить в чистоте кровь дракона. Я заботился о тебе, учил тебя, рассказывал о нашей родной стране. Кормил тебя на деньги, вырученные за корону нашей матери.

— Ты обижал меня и пугал.

Только когда ты будила дракона. Я любил тебя.

— Ты предатель. Ты продал меня.

Это ты предательница, пошедшая против родной крови. Твой муж-лошадник и его вонючие дикари надули меня. Обещали золотую корону, а дали вот что. Он тронул расплавленное золото, текущее по лицу, и палец его задымился.

— Ты получил бы свою корону. Мое солнце и звезды добыл бы ее для тебя, надо было лишь набраться терпения.

Терпения? Я ждал этого всю свою жизнь. Я был их королем, а они надо мной насмеялись.

— Надо было тебе остаться в Пентосе с магистром Иллирио. Кхал Дрого повез меня в дош кхалин, но ты не должен был ехать. Ты сам сделал свой выбор, и он оказался неверным.

Хочешь разбудить дракона, глупая потаскушка? Кхаласар Дрого был моим. Я купил у него все сто тысяч вопящих бродяг в обмен на твою невинность.

— Ты так ничего и не понял. Дотракийцы не покупают, не продают — они лишь дарят и принимают дары. Если бы ты подождал…

Я ждал. Ради короны, ради престола и ради тебя, а получил только котел с расплавленным золотом. Почему драконьи яйца отдали тебе, а не мне? Уж я научил бы этот мир уму-разуму.

Визерис захохотал, челюсть у него отвалилась, и жидкое золото хлынуло изо рта вместе с кровью.

Когда Дени очнулась от кровавого сна, уже светало, и трава тихо шелестела на утреннем ветерке. Надо еще поспать… Почему травяная подстилка мокрая, дождь прошел или она во сне обмаралась? Кровь… Она умирает? Дени взглянула на побледневший серпик луны и поняла, что это всего лишь месячные.

Не будь она так больна и напугана, это стало бы для нее облегчением. Вся дрожа, Дени вытерла внутреннюю сторону бедер пучком травы. Драконы не плачут. Это лунная кровь, но почему луна в первой четверти? Когда у нее было последнее кровотечение — в прошлое полнолуние, в позапрошлое? Нет, позапрошлое — слишком долго.

— Я от крови дракона, — сказала она траве.

Была, прошептала в ответ трава. Пока не посадила своих драконов на цепь.

— Дрогон убил девочку, совсем маленькую. Ее звали… — Дени не могла вспомнить как и заплакала бы, но все слезы у нее давно уже выжгло. — У меня такой никогда не будет, я — Матерь Драконов.

Ты обернулась против своих детей, сказала трава.

В животе словно клубок змей поселился, сбитые ноги болели. Дени зачерпнула в пригоршни илистую воду. К полудню она нагреется, а сейчас прохладная, хорошо умыться такой. Подол туники намок — у нее никогда еще не было таких обильных лунных кровотечений. Может, вода плохая? Если так, ей конец — без воды обходиться она не может.

— Иди, — приказала себе Дени. — Ручей выведет тебя к Скахазадхану, а там будет ждать Даарио. — Но все ее силы ушли на то, чтобы встать, и она просто стояла, щурясь на солнце.

Вот уже и позднее утро. Дени сделала шаг, другой и снова поплелась вдоль ручья.

День разгорался, солнце било в плохо защищенную коротким ежиком голову. Дени, сама того не заметив, вошла в ручей. Ил хорошо успокаивал покрытые мозолями ноги. По воде, по берегу, а идти надо. Ручей выведет к реке, река приведет домой… Нет, неправда.

Миэрин не был ей домом и никогда им не будет. Это город чужих людей и чужих богов. Там носят замысловатые прически и каемчатые токары, благодать достигается через блуд, резня считается высоким искусством, а собачье мясо — лакомством. Это город гарпии, а Дейенерис не гарпия.

Вот-вот, проворчала трава голосом Джораха Мормонта. Я предупреждал вас: бегите из этого города. Войну вам следует вести в Вестеросе, не здесь.

Он говорил тихо, но шел рядом с ней. Медведь, старый славный медведь, любивший и предавший ее. Она так по нему скучала. Увидеть бы снова его рубленое лицо, прижаться к его груди — но если повернуться к нему, он сразу исчезнет.

— Я просто грежу, сплю на ходу, — сказала она. — На самом деле я одинока и несчастна.

Несчастны, потому что замешкались в этом злом городе, ответил сир Джорах. Одиноки, потому что прогнали меня.

— Ты предал меня. Шпионил за мной ради золота.

Нет. Ради того, чтобы вернуться домой.

— Тебе нужен был не только дом, но и я. — Она видела это в его глазах.

Да, печально призналась трава.

— Ты целовал меня… целовал без моего позволения. Ты продавал меня врагу, но в твоих поцелуях чувствовалась любовь.

Я дал вам хороший совет. Приберегите мечи и копья для Вестероса, сказал я. Оставьте Миэрин миэринцам и ступайте на запад. Но вы не послушались.

— Я должна была взять Миэрин, чтобы мои дети не умерли с голоду во время похода. — Дени хорошо помнила след из мертвых тел, тянувшийся за ней в красной пустыне, и больше не желала такого видеть. — Без Миэрина я не прокормила бы их.

Вы его взяли, но не пошли дальше.

— Да. Чтобы стать королевой.

Вы — королева Вестероса.

— Но он так далеко. Я устала от войны, Джорах. Мне хотелось отдохнуть, хотелось смеяться, сажать деревья и видеть, как они подрастают. Я ведь совсем еще молода.

Нет. Вы от крови дракона. Шепот слабел, словно сир Джорах отставал понемногу. Драконы не сажают деревьев. Вспомните, кто вы и для чего созданы. Вспомните свой девиз.

— Пламя и кровь. — Сказав это, Дени споткнулась о камень и ушибла себе коленку. Сейчас медведь возьмет ее на руки и понесет… но его нет здесь, только трава качается. Ветер? Но и ветра тоже нет. Солнце палит, жужжит мошкара, пролетела над ручьем стрекоза. Непонятно, отчего трава шевелится.

Дени выковырнула из ила камень. С ее кулак будет — какое-никакое, а оружие. Краем правого глаза она уловила новое шевеление: трава клонилась, словно перед королем, но король из нее не вышел. Мир тих, зелен и пуст. Мир желт и близок к смерти. Надо идти дальше. Вдоль по ручью.

В траве послышался нежный звон.

Колокольчики. Ее солнце и звезды носил колокольчики в волосах. Когда солнце встанет на западе и опустится на востоке, когда высохнут моря и ветер унесет горы, как листья, когда она вновь зачнет и родит живое дитя, кхал Дрого вернется к ней… но ведь ничего этого не случилось. Колокольчики звенят в косах ее кровных всадников: Агго, Чхого, Ракхаро. Может быть, и Даарио с ними?

Из травы появился всадник с блестящей черной косой, медной кожей, глазами словно миндаль. Расписная безрукавка, пояс из медальонов, аракх на одном бедре и кнут на другом. На седле охотничий лук и полный колчан.

Одинокий всадник. Разведчик. Едет впереди кхаласара, отыскивает дичь и хорошие пастбища, высматривает врагов. Он может убить ее, взять силой, сделать своей рабыней. В лучшем случае она отправится в дош кхалин, к старухам, как положено всякой кхалиси после смерти ее кхала.

Но он не видит ее в траве — он смотрит в другую сторону. Дени тоже посмотрела туда и в доброй миле от них увидела летящую по небу тень. Всадник замер как завороженный, но испуганный конь заржал, и дотракиец, очнувшись, поскакал прочь.

Когда затих стук копыт, Дени подала голос. Она звала, пока не охрипла, и Дрогон слетел к ней, выдыхая дым из ноздрей. Она вспрыгнула ему на спину. От нее разило кровью, потом и страхом, но это уже не имело никакого значения.

— Чтобы продвинуться вперед, я должна вернуться назад. — Ее голые колени сжали шею дракона. Забыв в траве кнут, она с помощью одних рук и ног повернула Дрогона на северо-восток, откуда приехал разведчик. Дракон послушался вполне охотно — наверное, он чуял коня и всадника.

В считанные мгновения они обогнали скачущего внизу дотракийца. Трава по обе стороны была выжжена — Дрогон здесь уже пролетал. Следы его охоты пронизывали все травяное море.

Под ними возник огромный табун. Пасущие его всадники, с десяток или больше, тут же умчались. Лошади тоже понеслись, взрывая землю копытами, но спасения от летучего хищника не было. Дрогон дохнул огнем на отставшего жеребца. Несчастный конь, крича, продолжал бежать, но дракон сел на него и сломал ему спину. Дени, боясь упасть, изо всех сил цеплялась за шею охотника.

Добыча оказалась слишком тяжелой, и Дрогон принялся пожирать ее прямо здесь. Трава кругом горела, в воздухе стоял дым и пахло паленым волосом. Изголодавшаяся Дени слезла и тоже оторвала себе кусок мяса, пренебрегая ожогами. В Миэрине она вкушала фаршированные финики и ягненка в меду — что сказал бы ее благородный супруг, увидев сейчас свою королеву? Гиздар пришел бы в ужас, зато Даарио…

Даарио сам отхватил бы аракхом кусок конины и попировал бы с ней вместе.

Когда западный небосклон затек кровью, послышался конский топот. Дени поднялась, вытерла руки о тунику и стала рядом с драконом.

Там ее и нашел кхал Чхако, выехавший из дыма с полусотней своих воинов.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Арианна

Дата: Среда, 18 Дек 2013, 22:48 | Сообщение # 37

Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012

Эпилог

— Я не предатель, — провозгласил Рыцарь Гриффин-Руста. — Я человек короля Томмена и ваш.

С его плаща капало: вечером в Королевской Гавани пошел снег.

— Это лишь слова, сир, — сказал Киван Ланнистер, запахнувшись в собственный плащ, — а слова — ветер.

— Так позвольте мне доказать это своим мечом. — Борода и длинные волосы Роннета Коннингтона пламенели при свете факелов. — Пошлите меня воевать с дядей, и я привезу вам его голову вместе с головой лжедракона.

Копейщики Ланнистеров в багряных плащах и львиных шлемах выстроились у западной стены тронного зала, гвардейцы Тиреллов в зеленых плащах — у восточной, лицом к ним. Отсутствующие королевы Серсея и Маргери присутствовали незримо, словно призраки на пиру.

Позади стола, за которым заседал малый королевский совет, щетинился своими шипами и лезвиями Железный Трон — от одного этого Кивану кололо спину между лопатками. Когда-то там восседал израненный этими лезвиями король Эйерис, но теперь трон был пуст. Киван не стал звать на совет короля — пусть Томмен побудет с матерью. Одни Семеро знают, долго ли им осталось быть вместе: суд над Серсеей, где ее могут приговорить к смерти, уже недалек.

— С вашим дядюшкой и его ставленником мы разделаемся в должное время, — сказал Мейс Тирелл. Новый десница занимал дубовое кресло в виде руки, изготовленное в тот самый день, когда сир Киван уступил ему свою должность. — Вы останетесь здесь, пока мы не выступим, а тогда у вас будет случай доказать свою преданность.

— Проводите сира Роннета в его комнаты, — распорядился сир Киван. Подразумевалось, что там рыцарь и должен впредь находиться. Подозрения с него, несмотря на все его громкие заявления, никто не снимал: высадившихся на юге наемников возглавляет, судя по донесениям, его родич.

— На этом самом месте не так давно стоял его дядя, — заметил великий мейстер Пицель, когда Коннингтон удалился. — И обещал королю Эйерису голову Роберта Баратеона.

«Вот что значит дожить до глубокой старости: всё, что ты видишь и слышишь, напоминает тебе о событиях твоей молодости», — подумал сир Киван, а вслух спросил:

— Сколько солдат прибыло с сиром Роннетом в город?

— Двадцать, — ответил лорд Рендилл Тарли, — почти все из отряда Григора Клигана. Ваш племянник Джейме отдал их Коннингтону, чтобы избавиться от них, не иначе. Не пробыв и дня в Девичьем Пруду, один из них совершил убийство, а другой изнасиловал женщину — одного пришлось повесить, другого кастрировать. Будь моя воля, я бы их всех отправил в Ночной Дозор вместе с Коннингтоном. На Стене такому отребью самое место.

— Каков хозяин, таков и пес, — сказал Мейс Тирелл. — Черные плащи будут им в самую пору, согласен. В городскую стражу я таких не возьму. — Недавно он дал золотые плащи сотне своих хайгарденцев и никаких добавлений более не желал.

«Чем больше он получает, тем больше хочет». Сир Киван начинал понимать, почему Серсея так невзлюбила Тиреллов, но для открытой ссоры время было неподходящее. И Рендилл Тарли, и Мейс Тирелл привели в столицу свои войска, в то время как основные силы Ланнистеров таяли в речных землях.

— Люди Горы всегда слыли хорошими воинами, — заметил он примирительно, — а против наемников нам каждый меч пригодится. Если это вправду Золотые Мечи, как докладывают шептуны Квиберна…

— Как ни назови их, авантюристы останутся авантюристами, — прервал Рендилл Тарли.

— Возможно, — согласился сир Киван, — но чем дольше мы не обращаем на этих авантюристов внимания, тем сильнее они становятся. Мы приготовили карту, где отмечены все их передвижения. Прошу вас, великий мейстер.

Превосходная карта, начертанная рукой мастера на листе тончайшего пергамина, заняла весь стол заседаний.

— Вот и вот, — показывала покрытая старческими пятнами рука Пицеля. — Все побережье и острова. Тарт, Ступени, даже Эстермонт. А Коннингтон, как нам доносят, идет к Штормовому Пределу.

— Если это в самом деле Джон Коннингтон, — вставил Тарли.

— Штормовой Предел под силу взять разве Эйегону Завоевателю, — проворчал Тирелл. — А если он даже и отобьет его, то не у нас, а у Станниса. Перейдет замок от одного претендента к другому, нам-то какая печаль? Я верну его короне, как только моя дочь будет признана невиновной.

«Что ж ты раньше его не вернул?»

— Это так, милорд, но…

— Все обвинения против моей дочери — гнусная ложь! — снова перебил Тирелл. — Спрашиваю еще раз: какая нам надобность разыгрывать эту комедию? Пусть король Томмен объявит, что она невиновна, и делу конец.

«Если он это сделает, сплетни будут преследовать Маргери всю ее жизнь», — мысленно ответил Киван.

— Никто не сомневается в том, что ваша дочь невинна, милорд, — солгал он вслух, — но его святейшество желает, чтобы суд состоялся.

— Дожили, — фыркнул Тарли. — Короли и знатные лорды пляшут под чириканье воробьев.

— Нас со всех сторон окружают враги, лорд Тарли, — напомнил Киван. — Станнис на севере, Железные Люди на западе, наемное войско на юге. Если мы пойдем против верховного септона — иными словами, против богов, — самые улицы Королевской Гавани обагрятся кровью. Любой из возможных узурпаторов охотно примет к себе благочестивое воинство.

Мейса Тирелла это не убедило.

— Мои сыновья снова возьмут Щиты, как только Пакстер Редвин выметет железные ладьи с моря. Со Станнисом покончит снег вкупе с Болтоном, что же до Коннингтона…

— Если это он, — вставил Тарли.

— Что до Коннингтона, с какой нам стати его бояться? Он даже восстание Роберта в Каменной Септе не сумел подавить, да и Золотые Мечи никогда побед не одерживали. Примкнувшие к нему дураки весьма скоро раскаются в своей глупости.

Хотел бы сир Киван разделять уверенность Тирелла. Джона Коннингтона он в свое время знал — молодой гордец, самый упрямый из лордиков, окружавших Рейегара Таргариена. Надменный, но одаренный и полный рвения — за это да за военное мастерство Эйерис его и сделал десницей. Бездействие старого лорда Мерривезера позволило мятежу пустить корни и разрастись; король хотел, чтобы молодому и горячему Роберту противостоял столь же молодой и горячий военачальник. «Неосмотрительно, — сказал Тайвин Ланнистер, услышав в Бобровом Утесе о выборе короля. — Коннингтон слишком молод, слишком смел, слишком жаден до славы».

Колокольная битва доказала правоту Тайвина. Сир Киван думал, что после нее король Эйерис поневоле вернет брата на пост десницы, но Эйерис призвал лордов Челстеда и Россарта, поплатившись за это короной и жизнью. Давно это было — Джон Коннингтон, если это впрямь он, теперь другой человек. Старше, тверже, опытнее, опаснее.

— У Коннингтона, помимо Золотых Мечей, есть еще некий Таргариен.

— Самозванец, — заявил Рендилл Тарли.

— Возможно. — Киван был в этом самом зале, когда Тайвин сложил тела детей Рейегара в багряных плащах к подножию Железного Трона. В девочке все узнали принцессу Рейенис, на размозженном черепе мальчика уцелели лишь светлые прядки. Все только бросали взгляд и тут же отводили глаза. Тайвин сказал, что это принц Эйегон, и ему поверили на слово. — С востока, однако, приходят вести о другой Таргариен, в подлинности которой уж никак нельзя усомниться: о Дейенерис.

— Такая же сумасшедшая, как отец, — изрек Тирелл.

За ее отца дом Тиреллов, между прочим, стоял мало что до последнего, но и после победы Роберта.

— Сумасшедшая, нет ли, но к нам на запад с востока идет густой дым, которого, как известно, без огня не бывает.

— Драконы, — покивал Пицель. — О них и в Староместе рассказывают — рассказчиков слишком много, чтобы оставить их без внимания. Сребровласая королева с тремя драконами.

— Вот и пусть себе царствует над заливом Работорговцев, — буркнул Мейс.

— Согласен с вами, но эта девочка — прямой потомок Эйегона Завоевателя, и я не думаю, что она будет сидеть в Миэрине вечно. Если она высадится у нас и примкнет к лорду Коннингтону с его принцем, самозванец тот или нет… С Коннингтоном и его претендентом нужно расправиться еще до того, как Дейенерис Бурерожденная достигнет западных берегов.

— Именно этим, сир, я и намерен заняться, — скрестил руки Мейс Тирелл. — Сразу же после суда.

— Наемники дерутся за деньги, — молвил великий мейстер. — За приличную сумму золотом Золотые Мечи могут сдать нам и Коннингтона, и принца.

— Будь оно у нас, это золото, — подал голос сир Харис Свифт. — Увы, милорды, в нашей сокровищнице водятся лишь крысы да тараканы. Я вновь обратился к мирийским банкирам. Если они согласятся возместить наш долг Браавосу и открыть нам новый кредит, налоги увеличивать не придется, иначе же…

— Пентосские магистры тоже дают деньги в долг, — сказал сир Киван, — попытайте счастья у них. — На пентошийцев надежды еще меньше, чем на мирийцев, но надо испробовать все пути. Если не будет найден новый источник монеты или Железный банк не смягчится, долги короны, хочешь не хочешь, придется выплачивать золотом Ланнистеров. Повышать налоги, когда в Семи Королевствах вспыхивают все новые мятежи? Половина лордов сочтет это тиранией и перебежит к ближайшему узурпатору, лишь бы сберечь себе медный грош. — А если не выйдет, не миновать вам ехать в Браавос самолично.

— В самом деле? — испугался сир Харис.

— На то вы и мастер над монетой, — отрезал лорд Рендилл.

— Это так, милорд, — белый клок на подбородке сира Хариса затрясся в негодовании, — но позвольте вам напомнить, что эту кашу не я заварил. И не всем нам посчастливилось пополнить свои сундуки добычей от взятия Девичьего Пруда и Драконьего Камня.

— Что за гнусные намеки, Свифт! — вспылил Тирелл. — Никаких сокровищ на Драконьем Камне, могу вас заверить, не было. Люди моего сына обшарили весь остров до последнего дюйма — и хоть бы крупица золота, хоть бы один драгоценный камешек, не говоря уж о пресловутых драконьих яйцах.

Кивану Ланнистеру доводилось бывать на Драконьем Камне, и он сомневался, что Лорас Тирелл впрямь обыскал каждый дюйм этой древней твердыни. Крепость, в конце концов, строили валирийцы, чьи творения никогда не обходились без колдовства. Сир Лорас молод, склонен к поспешным суждениям и притом тяжело ранен, но не стоит сейчас говорить лорду Тиреллу о возможной оплошности его любимого сына.

— Богатства Драконьего Камня, если они существовали на деле, наверняка прибрал к рукам Станнис. Перейдем к другим вопросам, милорды: нам, ежели помните, предстоит судить за государственную измену двух королев. Моя племянница предпочла испытание поединком, где за нее выступит сир Роберт Сильный.

— Безмолвный гигант, — скривился лорд Рендилл, а лорд Тирелл осведомился:

— Скажите, сир, откуда он взялся? Почему о нем раньше никто не слышал? Он безмолвствует, не открывает лица, не снимает доспехов. Как знать, рыцарь ли он вообще?

«Как знать, живой ли он человек». Меррин Трант утверждает, что этот Роберт ничего не ест и не пьет, Борос Блаунт добавляет, что тот и по нужде никогда не ходит. Оно и понятно, мертвецу это незачем. Киван Ланнистер подозревал, кто этот белый рыцарь на самом деле, и Тирелл с Тарли, несомненно, разделяли его подозрения. Не надо Роберту пока поднимать забрала, что бы за ним не скрывалось: он — единственная надежда Серсеи, и остается молиться, чтобы в бою он оказался столь же грозен, каковым кажется с виду.

Мейс, однако, ничего не видит за опасностью, грозящей его собственной дочери.

— Его величество принял сира Роберта в Королевскую Гвардию, — напомнил ему сир Киван, — и Квиберн за него поручился. Он должен победить во что бы то ни стало, милорды. Если мою племянницу признают виновной в измене супругу и государству, законность рождения ее детей будет поставлена под сомнение, а когда Томмен перестанет быть королем, то и Маргери перестанет быть королевой. — Он дал Мейсу разжевать эту мысль и продолжил: — Серсея, какими бы ни были ее провинности, остается дочерью Утеса и моей родной кровью. Я не желаю, чтобы она погибла смертью изменницы, однако зубы ей все же вырвал. Вся ее стража заменена моими людьми, вместо прежних фрейлин ей прислуживают септа и три послушницы, выбранные верховным септоном. Голоса в правлении королевством и в воспитании Томмена она более не имеет. После суда я отошлю ее в Бобровый Утес, где она и останется. Ограничимся этим.

О том, что и так было ясно, он не стал поминать. Серсея упустила власть, став подмоченным товаром: все пекари, подмастерья, шлюхи и нищие от Блошиного Конца до Вонючей Канавы видели ее позор и любовались ее наготой. Ни одна королева после этого не может править страной. В золоте и шелках она была все равно что богиня, нагая стала обыкновенной стареющей женщиной с обвисшей грудью и следами родов на животе — все бабенки в толпе не преминули указать на это своим мужьям и любовникам. Впрочем, лучше жить опозоренной, чем умереть гордой.

— Больше она ничего не вытворит, — пообещал Киван Тиреллу. — Даю вам слово, милорд.

— Как скажете, — неохотно кивнул тот. — Моя Маргери хочет, чтобы ее судили служители Веры. Хочет, чтобы ее признали невиновной на глазах всего королевства.

«Если ты веришь в ее чистоту, зачем привел с собой войско?»

— Надеюсь, что это произойдет в самом скором времени. Что там у нас еще, великий мейстер?

Пицель сверился с документами.

— Дело о наследстве Росби. Поступило шесть прошений на этот счет…

— Росби можно отложить на потом. Что еще?

— Приготовления к встрече принцессы Мирцеллы.

— Вот что получается, когда связываешься с дорнийцами, — вмешался Тирелл. — Нельзя разве подобрать девочке лучшего жениха?

«Такого, как твой сын Уиллас? Ее изуродовал один дорниец, его искалечил другой?»

— Можно-то можно, — ответил сир Киван, — но дорнийцев лучше не обижать, у нас и без них довольно врагов. Худо нам будет, если Доран Мартелл примет сторону Коннингтона.

— А не поручить ли нашим дорнийским друзьям провести с ним переговоры? — хихикнул сир Харис. — Это помогло бы избежать кровопролития.

— Да… может быть, — устало проронил Киван. — Благодарю вас, милорды. Соберемся снова через пять дней, после суда над Серсеей.

— Будь по-вашему. Да придаст Воин сил сиру Роберту. — Мейс Тирелл едва кивнул лорду-регенту, но и на том спасибо.

Рендилл Тарли вышел со своим сюзереном, копейщики в зеленых плащах за ними. «Тарли всего опасней, — подумал сир Киван. — Узколобый, но проницательный и наделенный железной волей — лучшего солдата во всем Просторе не сыщется. Как бы переманить его на свою сторону?»

— Лорд Тирелл меня не любит, — пожаловался Пицель после ухода десницы. — Этот лунный чай… не надо было мне о нем говорить, но королева-мать приказала. Я спал бы крепче, если бы лорд-регент уделил мне пару своих гвардейцев.

— Лорд Тирелл может превратно это понять.

— Мне тоже охрана нужна, — сказал сир Харис. — Времена нынче смутные.

Да… Пицель не единственный, кого Мейс охотно вывел бы из совета. У него и в казначеи готов кандидат — родной дядя Гарт Тучный, лорд-сенешаль Хайгардена. Еще одного Тирелла им только и не хватает. Сир Харис — тесть Кивана, на Пицеля тоже можно положиться, но Тарли и Пакстер Редвин, лорд-адмирал — вассалы Хайгардена. Сейчас Редвин ведет свои корабли в обход Дорна, чтобы дать бой флоту Железных Людей, но по возращении его в Королевскую Гавань малый совет расколется надвое — трое за Ланнистеров, трое за Тиреллов.

Седьмой голос принадлежит дорнийке, сопровождающей Мирцеллу домой, — леди Ним. Если хоть половина сведений Квиберна достоверна, никакая она не леди. Побочная дочь Красного Змея с репутацией не лучше батюшкиной претендует на место в совете, которое столь недолго занимал принц Оберин. Тиреллу о ней сир Киван еще не сказал — страсть как недоволен будет десница. Мизинца бы сюда — Петир Бейлиш умел создавать золотых драконов прямо из воздуха.

— Наймите себе на службу людей Горы, — посоветовал сир Киван. — Рыжему Роннету они более не понадобятся. — Вряд ли Мейс так прямо станет убивать Пицеля или Свифта, но ежели этим мужам с охраной спокойнее, пусть у них будет охрана.

На внешнем дворе, словно зверь в клетке, металась и завывала снежная буря.

— Виданное ли дело, холод какой, — сказал сир Харис.

— Уйдем же с него поскорее. — Великий мейстер поплелся через двор в свои комнаты, двое других задержались на ступенях тронного зала.

— Не верю я, что с мирийскими банкирами у нас что-то выйдет, — сказал тестю Киван. — Приготовьтесь лучше к путешествию в Браавос.

Сира Хариса это отнюдь не порадовало.

— Хорошо… хотя, повторяю, эту кашу не я заварил.

— Верно, не вы. С Железным банком договаривалась Серсея. Желаете, чтобы я ее послал в Браавос?

— Ее величество… — заморгал Свифт.

— Успокойтесь, это всего лишь неудачная шутка. Идите к себе и погрейтесь — я сделаю то же самое. — Сир Киван натянул перчатки и сошел вниз. Ветер дул в лицо, хлопая плащом за плечами.

Сухой ров вокруг крепости Мейегора замело снегом, пики на дне блестели от изморози. В крепость можно было пройти только через подъемный мост, на дальнем конце которого всегда стоял один из рыцарей Королевской Гвардии. В эту ночь там нес караул сир Меррин Трант. После отъезда Бейлона Сванна в Дорн (где он и посейчас оставался, охотясь за Темной Звездой), ранения Лораса Тирелла и пропажи Джейме в Королевской Гавани остались всего четверо белых рыцарей. Осмунда Кеттлблэка сир Киван бросил в темницу вместе с братом Осфридом сразу же, как только Серсея призналась, что они оба были ее любовниками. Без него рыцарей стало трое: Трант, никчемный Борос Блаунт и Квиберново немое чудище.

Надо будет подобрать новых: Томмену нужны достойные рыцари. Раньше в Королевской Гвардии служили пожизненно, но Джоффри этот обычай поломал: отправил в отставку сира Барристана Селми, чтобы очистить место своему псу Сандору Клигану. Почему бы не воспользоваться этим прецедентом и не дать белый плащ Ланселю? Эта честь намного выше его Сынов Воина.

Киван повесил мокрый плащ, снял сапоги, велел слуге подложить дров в огонь.

— И подогретого вина мне спроворь, — добавил он, устраиваясь у очага.

Согревшись снаружи и изнутри, он почувствовал сонливость и больше не стал пить. Его день еще не окончен: надо прочесть донесения, написать письма, поужинать с Серсеей и королем. Племянница, хвала богам, стала куда как более кроткая после своей прогулки по городу. Прислуживающие ей послушницы говорят, что одну треть своего дневного времени она проводит с сыном, вторую в молитвах, а третью в ванне: моется по пять раз на дню, скребет себя щетками из конского волоса с крепким щелочным мылом.

Не отмыться ей больше, хоть кожу с себя сдери. Ребенком она была озорница, просто огонь, а как расцвела, ах… не было больше на свете такой красавицы. Если б Эйерис женил Рейегара на ней, можно было бы избежать многих бедствий. Серсея нарожала бы мужу львят с лиловыми глазками и серебристыми гривами, а он при такой жене на Лианну Старк и не глянул бы. Северянка тоже была хороша на свой дикий лад, но ни один факел не горит ярче восходящего солнца.

Э-э, что толку размышлять о проигранных битвах и дорогах, на которые вовремя не свернул. Такое занятие лишь дряхлым старикам впору. Рейегар женился на Элии Дорнийской, Лианна Старк умерла, Серсею взял в жены Роберт Баратеон, а дорога Кивана ведет в покои племянницы.

Нет причин чувствовать себя виноватым. Тайвин знает, что бесчестие на их дом навлекла его дочь, и не станет упрекать брата. Киван заботился единственно о добром имени дома Ланнистеров.

Брат в свое время сделал нечто похожее. После кончины матери их отец взял себе в любовницы пригожую дочь свечника. Знатные вдовцы и до него спали с простыми девками, но лорд Титос начал сажать эту женщину на высокое место рядом с собой, осыпал ее дарами и даже в делах с ней советовался. Не прошло и года, как она стала помыкать слугами, командовать домашними рыцарями и говорить от имени его милости, когда он прихварывал. Такую власть забрала, что в Ланниспорте появилась новая присказка: всякому просителю-де следует падать ниц и обращаться к ее коленям, поскольку ухо Титоса Ланнистера помещается промеж ног его леди. Драгоценности покойной на себя надевала, вот до чего дошло.

Но однажды у лорда-отца, когда он поднимался по крутой лестнице в ее спальню, приключился разрыв сердца, и судьба его наложницы круто переменилась. Все прихлебатели, именовавшие себя ее друзьями, тут же от нее отвернулись, когда Тайвин раздел женщину донага и прогнал по городу, как обычную шлюху. Ему и присниться тогда не могло, что его золотую дочурку ждет та же участь.

— Иного выхода не было, — проговорил Киван, глядя в пустую чашу.

Его святейшество следует ублажать. Томмену нужна поддержка духовенства в грядущих битвах, Серсея же… золотое дитя выросло в глупую, тщеславную, жадную женщину. Если б она осталась у власти, то погубила бы Томмена, как погубила Джоффри.

Усилившийся ветер тряс ставни. Ну что ж, пора встретиться с львицей в ее логове — хорошо, что когти у нее вырваны. Только Джейме… но не стоит пока забивать себе этим голову.

Киван надел старый дублет на случай, если ей снова вздумается облить его вином. Пояс с мечом он оставил на спинке стула: только рыцарям Королевской Гвардии разрешается иметь при себе оружие в присутствии короля.

Томмена и королеву-мать охранял сир Борос Блаунт в белом плаще, эмалевых латах и полушлеме. В последнее время он сильно отяжелел, и цвет лица у него был неважный. Стоял он, прислонившись к стене.

На стол накрывали три послушницы, чистенькие девочки хорошего рода от двенадцати до шестнадцати лет. В длинных белых рясках, одна невиннее другой; верховный септон не разрешает им служить королеве долее семи дней, чтобы Серсея их не испортила. Они заботятся о платье королевы, готовят ей ванну, наливают вино и меняют простыни. Одна всегда спит с королевой в одной постели, блюдя ее нравственность, две другие — в смежной комнате вместе с септой.

Рябая и долговязая словно журавль девица проводила сира Кивана к королеве.

— Дорогой дядя, — сказала Серсея, поцеловав его в щеку. — Как мило, что ты пришел поужинать с нами. — Одета скромно, как и подобает матроне: закрытое коричневое платье и зеленое покрывало, прячущее бритую голову. До своего покаяния она нахлобучила бы на лысину золотую корону. — Присаживайся. Хочешь вина?

— Одну чашу, больше не надо.

Конопатая послушница налила им подогретого с пряностями вина.

— Томмен говорит, что лорд Тирелл хочет отстроить Башню Десницы…

— Да. Вдвое выше той, что сожгла ты.

Серсея издала гортанный смешок.

— Длинные копья, высокие башни… Уж не намек ли это?

Киван не сдержал улыбки. Хорошо, что она не разучилась смеяться.

— Мне хорошо служат, — ответила она на вопрос о ее нуждах. — Девочки очень милы, добрые септы следят за тем, чтобы я молилась, но очень хотелось бы вернуть Таэну Мерривезер, когда моя невиновность будет доказана. Она привезет ко двору своего сына, и у Томмена будет товарищ.

Ничего крамольного в ее просьбе сир Киван не усмотрел. Он мог бы взять маленького Мерривезера себе в воспитанники, когда леди Таэна отправится с Серсеей в Бобровый Утес.

— Я пошлю за ней сразу же после суда, — пообещал он.

На первое подали говяжий суп с ячменем, затем перепелов и жареную щуку трех футов длиной — а также репу, грибы и горячий хлеб с маслом. Сир Борос пробовал каждое блюдо, которое ставили перед королем: весьма унизительно для белого рыцаря, но это, пожалуй, все, на что он способен. Разумная мера после того, что произошло с братом Томмена.

Давно уже сир Киван не видел мальчугана таким счастливым. Он без умолку болтал о своих котятах и скармливал им кусочки щуки со своей королевской тарелки.

— Ночью к моему окну приходил плохой кот, но сир Попрыгунчик зашипел на него, и он убежал.

— Плохой кот? — «Экий все же славный мальчонка».

— Старый черный зверюга с порванным ухом, — пояснила Серсея. — Злобная тварь: однажды он оцарапал Джоффри. — Она скорчила гримасу. — Кошки нужны, чтобы ловить в замке крыс, но этот и за воронами на вышке охотится.

— Скажу крысоловам, чтобы поставили ему западню. — Никогда еще племянница не была такой кроткой. Это к лучшему, а все-таки грустно. Огонь, пылавший в ней так ярко, угас.

— Что ж ты не спрашиваешь о брате? — поинтересовался сир Киван, они ждали на сладкое пирожные с кремом, любимый десерт короля.

Серсея вскинула голову, зеленые глаза засверкали.

— Джейме? А что, есть новости?

— Никаких. Думаю, тебе следует приготовиться…

— Он жив. Я чувствую. Мы пришли в этот мир вместе, дядя, и порознь из него не уйдем. Тирион — дело иное, его уход меня бы только порадовал. О нем тоже ничего не слышно, ведь так?

— Головы карликов нам последнее время не предлагали, верно.

Она кивнула.

— Можно тебя спросить, дядя?

— Изволь.

— Разве ты не собираешься привезти свою жену ко двору?

— Нет. — Дорна чувствует себя хорошо только дома, в кругу семьи. Обожает своих детей, мечтает о внуках, молится семь раз на дню, любит рукоделие и цветы. Поселить ее в Королевской Гавани — все равно, что бросить одного из котят Томмена в змеиное гнездо. — Моя леди-жена не любительница путешествий, она предпочитает жить в Ланниспорте.

— Приятно, когда женщина разумна и знает, где ее место.

Это Кивану не слишком понравилось.

— Что ты хочешь этим сказать?

— По-моему, я выразилась достаточно ясно.

Конопатая снова подлила Серсее вина. После пирожных с кремом сир Борос сопроводил короля вместе с его котятами в опочивальню, и пришло время поговорить о суде.

— Братья Осни не станут праздно смотреть, как его приговаривают к смерти, — предупредила Серсея.

— Им и не придется. Я взял обоих под стражу.

— Как так? За что?

— За преступную связь с королевой. Ты сама призналась его святейшеству, что спала с ними, — забыла?

— Нет, — покраснела она, — не забыла. Что с ними будет дальше?

— Стена, если признают себя виновными. В противном случае ими займется сир Роберт. Некоторых людей нельзя возносить высоко.

— Я ошиблась в них, — опустила глаза Серсея.

— И далеко не только в них, мне сдается.

— Милорд, миледи, прошу прощения, — прервала его круглолицая черненькая послушница, — но великий мейстер просит лорда-регента тотчас же прибыть к нему.

«Черные крылья, черные вести, — подумал сир Киван. — Штормовой Предел пал, или Болтон извещает о чем-то?»

— Может быть, это вести о Джейме, — заметила королева.

Узнать это можно было единственным способом. Сир Киван поднялся:

— Покорно прошу меня извинить. — Преклонив колено, он поцеловал племяннице руку. Этот поцелуй может стать для нее последним, если немой гигант подведет.

Посыльный, закутанный в меха мальчуган лет восьми-девяти, напоминал медвежонка. Трант держал его на мосту, не пуская в крепость.

— Ступай греться, малец, — сказал сир Киван, сунув ему монетку. — Дорогу в воронятник я знаю.

Метель наконец улеглась. Из-за рваных туч круглым снежным комом выглядывала луна. Замок казался чужим: у всех зданий и башен отросли ледяные зубы, знакомые дорожки спрятались под сугробами. Длиннющая сосулька разбилась у самых ног сира Кивана — каково-то сейчас на Стене?

Дверь ему отворила худенькая девочка-служанка в меховой мантии, слишком большой для нее. Лорд-регент потопал ногами, сбивая снег, и бросил ей плащ.

— Великий мейстер ожидает меня.

Девочка, молча кивнув, показала ему на лестницу.

Комнаты Пицеля помещались прямо под воронятником. Полки на стенах ломились под тяжестью зелий, свитков и книг, на стропилах висели травы. Сир Киван всегда находил, что у великого мейстера чересчур жарко топят, но сейчас там царил холод: огонь в очаге не горел, угли едва тлели.

В сумраке, который малочисленные свечи почти не рассеивали, выделялось приотворенное окно. На подоконнике сидел ворон, самый большой из виденных сиром Киваном — крупнее охотничьих ястребов в Бобровом Утесе, крупнее сов. Луна серебрила его оперение.

«Нет, дело тут не в луне. Он не черный, этот ворон. Он белый».

Белые вороны в отличие от своих черных сородичей писем не носят. Цитадель Староместа рассылает их лишь затем, чтобы оповестить о смене времен.

— Зима, — промолвил сир Киван. Слово повисло в воздухе белым облаком, и что-то ударило лорда-регента в грудь, словно великанский кулак. Кивана швырнуло на подоконник; ворон, взлетев, захлопал над его головой белыми крыльями. В груди торчал арбалетный болт, сидящий глубоко, по самое оперение. Точно так же умер и его брат. — Пицель, — прохрипел лорд-регент, — на помощь…

Великий мейстер сидел у стола, уронив голову на толстую раскрытую книгу в кожаном переплете. «Спит», — подумал Киван, но нет: на лысом пятнистом черепе зияла пробоина. Пергаментные страницы пятнала кровь, в лужицах свечного воска плавали мозги и осколки кости.

«Он просил об охране, — подумал Киван. — Зря я не дал ему людей». Неужели Серсея была права, и это дело рук карлика?

— Тирион? — позвал Киван. — Где ты?

— Далеко, — ответил чей-то знакомый голос.

Он стоял у книжных полок — пухлый, напудренный, в шелковых туфлях, с арбалетом в мягких руках.

— Варис?

— Если можете, простите меня, сир Киван, — сказал евнух, положив арбалет. — Я не держу на вас зла и сделал это лишь ради государства. Ради детей.

У Кивана тоже были дети. И жена… Дорна.

— Замок наводнен гвардейцами Ланнистеров, — проговорил он.

— В этой комнате их, к счастью, нет. Вы не заслуживаете такой участи, знаю. Умирать одному, в морозную зимнюю ночь… Но как прикажете быть, если хороший человек служит неправому делу? Вы угрожали погубить то, что столь успешно начала королева: замирились с Хайгарденом, обеспечили юному королю поддержку духовенства, хотели объединить всю страну под его рукой…

От дунувшего в окно ветра Кивана пробрала дрожь.

— Вам холодно, милорд? Простите великодушно. Великий мейстер перед смертью обделался — я бы задохнулся без притока свежего воздуха.

Киван уже не чувствовал ног.

— Арбалет я счел самым подходящим оружием, ведь у вас с братом так много общего. Ваша племянница подумает, что к вам подослали убийцу Тиреллы — а возможно, и без Беса не обошлось; Тиреллы заподозрят ее, еще кто-нибудь умудрится припутать дорнийцев. Раскол, подозрение, недоверие выбьют почву из-под ног короля-мальчика, Эйегон же тем временем поднимет знамя над Штормовым Пределом, и все лорды королевства сбегутся к нему.

— Эйегон? — Киван, не сразу понявший, о ком речь, вспомнил завернутого в багряный плащ младенца с размозженным черепом. — Но его нет в живых.

— Ошибаетесь. Эйегона готовили в правители еще до того, как он научился ходить. Он владеет всеми рыцарскими искусствами, хорошо читает и пишет, говорит на нескольких языках, знает историю и право, слагает стихи. Воспитательницасепта преподала ему правила Святой Веры. Выросший среди простых рыбаков, он умеет плавать, чинить сети, стряпать, перевязывать раны. Знает, что такое быть преследуемым, знает голод и страх. Томмену говорят, что он король по праву рождения; Эйегона учили, что быть королем — тяжкий долг, что на первом месте у государя стоит народ.

Киван хотел позвать стражу, жену, брата, но вместо слов изо рта потекла кровь.

— Простите, — заломил руки Варис. — Вы страдаете, а я разболтался, точно старуха. Потерпите, сейчас все кончится.

Кивана сковал холод, каждый вздох отзывался болью в груди. В ответ на свист евнуха по камню зашаркали чьи-то ноги. Бледный мальчик в лохмотьях встал за стулом Пицеля. Следом вошла девочка, открывшая Кивану дверь. Шестеро детей, мальчики и девочки, собрались вокруг лорда-регента с ножами в руках.

Подпись

Каждому воздастся по его вере. (с)

Береза и волос единорога 13 дюймов

Танец драконов. Искры над пеплом (Джордж Мартин)

Страница 3 из 3
«
1
2
3