|
Фрея |
Дата: Понедельник, 09 Июл 2012, 20:12 | Сообщение # 2 |
Маркиза Ванадис-Штерн
Новые награды:
Сообщений: 445
Магическая сила:
| По словам миссис Хадсон, прошло уже три дня. Он третьи сутки пребывал за гранью сознания, и только сейчас ей пришло в голову послать за мной. Чудо, что Холмс не умер за это время от обезвоживания. Я догадывался, по какой причине миссис Хадсон медлила. Вероятно, она догадывалась, чего мне будет стоить привести его в чувства. Здоровье, разум, даже мой брак, что всё это для меня в сравнении с его жизнью? Миссис Хадсон сказала, что никогда еще не видела Холмса таким, и если она права, то его жизнь снова висит на волоске.
Он не подавал признаков жизни. Несмотря на то, что Холмс лежал лицом к двери, даже веки его остались неподвижными, когда я вошел в комнату. Я наполнил стакан водой, а затем прижал его к сухим губам, и Холмс выпил все без каких-либо возражений – заведомо плохой признак. Если бы у него остались хоть какие-то силы, он сопротивлялся бы мне, по крайней мере, словесно. Предчувствия не обманули миссис Хадсон. Эта покорность – определённо что-то новое. Я почти с облегчением ощутил, как Холмс напрягся и дернул ногами, когда я лег лицом к нему и обнял. Его тело на мгновение застыло в моих руках, и, наконец, раздалось хриплое:
— Подите вон.
Меня задело, что Холмс не обратился ко мне по имени. С учётом происходящего, его холодность не стала для меня сюрпризом, но вот это безымянное «подите вон» задело и пребольно. Он даже не желал назвать меня по имени. Но и эта боль моя ничтожна, по сравнению с той, что сейчас терзает Холмса.
— Нет, — я прижал его крепче.
Он тяжело, рвано, в ритме стаккато, дышал через нос, напряжённый, словно натянутая струна. Пару раз дыхание вырывалось сквозь плотно сжатые губы, и, казалось, в этот момент его сопротивление слабеет.
— Да, — прозвучало властно, произнесенное почти узнаваемым командным тоном. Это восклицание почти вышибло из него дух, и Холмсу пришлось несколько ослабить давление.
Я сильнее прижался к нему, зарываясь лицом в волосы, затем немного отстранился.
— Нет, — прошептал я не менее решительно.
Холмс задрожал еще сильнее и постепенно начал расслабляться. Хотя я пробыл в доме не более получаса, я молился о том, чтобы мне хватило сил и терпения пережить происходящее, так как, похоже, это надолго. Наконец Холмс смирился с неизбежным и затих.
Одной рукой он приобнял меня за талию, а другой вцепился в мой жилет. На пару минут дыхание Шерлока сбилось на тяжёлые и порывистые всхлипы, а потом стало более мерным.
Холмс лежал неподвижно, словно был один в постели, но все же я мог сказать, что сейчас, закрыв глаза, он смотрел на своих внутренних демонов, вместо того чтобы разглядывать демонов, витавших в воздухе. Все же, какой-никакой прогресс.
Я хотел, очень хотел, чтобы он поговорил со мной, но это было слишком эгоистично с моей стороны. Если бы я смог взять на себя хоть часть его бремени, но так его агония вырвется наружу, и разговоры о происходящем лишь усугубят припадок. К тому же, Холмс бы никогда не пожертвовал своей гордостью ради облегчения страданий. Он сам себе вредил, но и я страдал от сходного порока и не мне быть ему судьёй.
Лучшее что я мог сделать – держать его в объятиях, словно якорь держит судно в бушующем море, дать возможность почувствовать близкую пристань, вытянуть из Ада, в который он заключил себя сам. Иногда мне кажется, что это куда больше похоже на жестокость чем на милосердие, потому что таким образом я его держал в этом, не лучшем из миров.
Серый дневной свет просачивался сквозь плотно задернутые гардины. Вывод напрашивался сам собой: мы лежим так уже пару часов. Хотя я не мог с точностью утверждать, годы ли прошли, а может, минуты? Я старался не задумываться, все равно не в моих силах что-то изменить. Единственное, что я мог, это не упиваться своим сочувствием, а мысленно разделить с Холмсом его страдания. Возможно, глупое воображение сыграло со мной злую шутку, но я надеялся хоть таким образом быть полезным моему другу, не причиняя Холмсу боль.
Тусклое декабрьское солнце клонилось к закату, дыхание Холмса стало спокойным и поверхностным, и он задремал. Ни о каком режиме дня не могло быть и речи, сейчас я измерял время, проведённое здесь, периодами сна и бодрствования Шерлока. Чудо, что он вообще смог заснуть. Я уже подумывал, как бы выскользнуть из его объятий, не потревожив, но, увы, тот всегда спал весьма чутко, за исключением тех случаев, когда был совершенно измотан. И в этот раз он вцепился в меня, комкая в руках ткань жилета и визитки. Холмс уткнулся лицом мне в грудь. Возможно, так он не позволил мне заглянуть в его глаза, а возможно, боялся увидеть что-то в моих. Однако я предпочёл истолковать этот жест иначе: «Не оставляйте меня одного».
Я долго думал, как лучше обозначить свои намерения, и лишь спустя долгое время удалось подобрать слова, чтобы начать разговор. В этот момент, в тишине комнаты, слова разрушили бы что-то сакральное. Но выбирать пришлось из двух зол, и я выбрал меньшее.
— Холмс, — сказал я как можно мягче, — отпустите меня на пару минут. Я вернусь, обещаю.
Никакой реакции в ответ, а я так надеялся. Впрочем, высвободиться удалось без труда, Холмс больше меня не удерживал.
Его просьба настигла меня уже у двери.
— Уотсон, — голос был сиплым от долгого молчания и жажды, — подайте несессер. Там, на каминной полке.
Я колебался. Холмс прекрасно знал, что я на дух не переношу эту отраву, невзирая на то, что она куда мягче, чем яд, источаемый его собственным разумом.
— Холмс…
Думаете, он посмотрел на меня? И в его взгляде был гнев, разочарование, отвращение? Нет. Он не смотрел на меня вообще. Холмс просто перекатился на другой бок и свернулся клубком.
Я медлил. Из всех его просьб ни одна не вызывала у меня такого отвращения, как эта. Но я повиновался, как, впрочем, и всегда. Я прикасался к футляру с таким омерзением, будто вновь стал армейским хирургом и держал в руках отрезанную разлагающуюся конечность. Положил сумку у кровати и вышел.
Отлучился ненадолго, только и успел, что справить естественную нужду, а после попросить миссис Хадсон приготовить чай и сэндвичи. Но я надеялся, что этого достаточно, чтобы Холмс сделал инъекцию и убрал несессер. По правде говоря, игла из вены не торчала, когда я вернулся, но шприц валялся на покрывале, рукав задрался, а крошечная капелька крови, словно метка, указывала на место укола. Я хотел было разозлиться, мне это почти удалось, но одного взгляда на его лицо оказалось достаточно, чтобы злость испарилась. Холмс открыл глаза; судя по его взгляду, он блуждал где-то далеко, не в сладком мире наркотического тумана, а по темным закоулкам своей боли. Я прибрался и положил несессер на тумбочку, затем сел рядом и прижал свой носовой платок к крошечной ранке на руке.
Холмс не шевельнулся. Я стал расправлять рукав его рубашки и чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда Шерлок заговорил.
— Почему, Уотсон?
Я понятия не имел, о чем шла речь. Это «почему» равно могло относиться к метафизическому вопросу о несправедливости бытия или к конкретному «почему». Почему я уходил пару минут назад, почему это происходит именно с ним, с Шерлоком Холмсом, почему я снова пришёл на помощь к такому как он, «ничтожному негодяю»? Неважно, кто и насколько хорошо знал Шерлока, в такие моменты понять ход его мыслей было просто невозможно. Кто знает, какими путями блуждало его сознание, в какую пропасть заглядывало оно; разум обычного человека никогда не отправится туда, даже если его владелец пожелает того. Я мог лишь выдавить в ответ:
—Я здесь, рядом с вами, — и мягко сжать его руку, отчаянно надеясь, что этого достаточно.
— Так почему вы считаете, что я нуждаюсь в вашей помощи? Даже боюсь вообразить… — он глумливо выдернул свою руку.
Я вздохнул, зная, что последует дальше. Ненавижу кокаин. По многим причинам. Самое ужасное, что под его воздействием Холмсу становится абсолютно наплевать на чувства других, даже на мои. Особенно на мои.
Если он пребывает в таком желчном настроении, а это всегда выясняется внезапно, лучшей защитой в подобном случае является нападение, и столь же внезапное. Непростая тактика. Максимально открыться, когда темнота овладевает им, а в следующее мгновение стать холодным, отстраненным, недоступным, точно мы два полюса одного магнита. Это настоящий подвиг. И мне не стыдно признаться, что я способен на него не всякий раз. Хотелось бы мне научиться в такие моменты не обращать внимания на его слова, не принимать их так близко к сердцу. Но я не собираюсь просить прощения за то, что неспособен ожесточиться.
— Что вы тут делаете, Уотсон? — ещё одной отличительной чертой Холмса в такие моменты была манера издевательски растягивать слова. – Я не просил вас приезжать, напротив, я приказал вам убираться.
— Я здесь как ваш друг и личный врач, — я застегнул манжет его рубашки, чтобы отвлечься, и набрал в грудь воздуха, борясь с раздражением. Пройдет еще четверть часа, действие препарата начнет слабеть, и Холмс придет в более спокойное расположение духа.
— Я в ваших услугах не нуждаюсь. У меня достаточно проблем и без вашего участия. Если мне хочется лежать и страдать, это мое личное дело, и вас оно никоим образом не касается. Конечно, я понимаю, что вам нужна иллюзия причастности, однако я в вас не нуждаюсь. Возвращайтесь домой, к жене.
Последнее высказывание меня разозлило.
— Мэри прекрасно понимает, почему я пришел к вам.
Я-то полагал себя образцом сдержанности, но на самом деле мои эмоции взяли вверх, и фраза вышла весьма двусмысленной. Чем Холмс не преминул воспользоваться, дабы уколоть меня.
— Да неужели? Правда?
Его речь прервала миссис Хадсон, постучав в дверь. Даже в таком состоянии он бы не позволил себе заговорить о глубоко личном в ее присутствии. Хорошо, что именно она закрыла за собой дверь. Я не уверен, хватило ли бы у меня мужества снова запереть себя в этой темнице. Только не с воинственно настроенным Холмсом.
— Мы оба прекрасно знаем, чем заканчиваются такие ссоры. Я прошу вас поесть, вы отказываетесь, я настаиваю, вы еще больше упираетесь, я приказываю, вы меня оскорбляете, а в результате мы все равно едим, но в плохом настроении. Давайте хоть раз минуем этап борьбы и перекусим, в относительно приятной компании друг друга?
— Вы что, в самом деле думаете, что я могу посчитать вашу компанию приятной? Вне зависимости от того, ругаемся мы или нет? — спросил Шерлок намного спокойнее. Очевидно, наркотическая дымка стала рассеиваться. На следующую пару часов он уйдет в себя и будет капризничать, но не станет проявлять агрессию. С этим я мог смириться. Мне просто не оставалось ничего другого.
— Вы-то можете быть приятным в общении, когда хотите.
Только в наркотическом угаре Холмс становился падок на лесть, в остальное время он ценил искренность и прямоту. Таким образом, смошенничать мне удавалось далеко не всегда.
— А если сейчас я не могу быть приятной компанией, а вы не хотите, то давайте закончим на этом наш спор, и вы просто съедите что-нибудь. Уже счастье.
Добавив в чай сахар по его вкусу, я сунул стакан в одну его руку, а в другую - сэндвич. На мгновение он уставился на подношение, а потом положил бутерброд обратно на поднос. Меня же окинул взглядом, каким обычно поглядывают шкодливые дети. Что-то вроде: «Ну вот, я сделал, что вы хотели. То есть сделал лишь наполовину, но либо это, либо вообще ничего!»
Если бы он действительно был ребенком, я не преминул бы принять вызов. Но сейчас я должен был действовать не как педагог, а как врач: не воспитывать, а напоить. Поэтому парировать этот выпад не оставалось ни сил, ни необходимости.
Сейчас, когда он слегка приободрился под воздействием кокаина, можно было и обсудить происшедшее.
— Холмс, вы бы не хотели…
— Тут нечего обсуждать, — произнес сыщик категорично, — я получил сообщение от одной молодой особы. Ее отца должны были повесить. И повесили, за дело. Вульгарный и неинтересный случай.
Судя по тону, он говорил правду. Если дело, за которое Холмс брался, впоследствии оказывалось банальным и скучным, то это всегда усугубляло его уныние, а судьба девушки, страдающей от разочарования, одиночества и подвергнутой всеобщему остракизму, и вовсе могла погрузить сыщика в депрессию. Даже если клиента и не удалось оправдать, вины Холмса в этом не было. Взрывной по характеру, тот периодически страдал от меланхолии, но только что-то более личное могло стать причиной такой подавленности, которую он испытывал сейчас. Без сомнения, так плохо ему еще не было.
— Я тут подумал… — мне не стоило вообще поднимать эту тему, но слово не воробей. — Три дня назад мы отмечали годовщину моей свадьбы.
— И вы злитесь, что я вас не поздравил?
— Нет.
Холмс окинул меня издевательским взглядом поверх чайной чашки:
— Вынужден вас разочаровать, доктор. Мир вращается не только вокруг вас. Мой мир не вращается вокруг вас.
— Я даже и мысли такой не допускал, — ответил я сквозь зубы, скрывая гнев.
Без сомнения, он хотел меня взбесить. Только заботиться о нем не значит поддаваться на провокации. Он злобно посмотрел на меня, поставил чашку на прикроватную тумбочку, демонстративно растянулся на постели, словно меня здесь уже и не было.
— Хо-о-лмс, — несомненно, в моем обращении сквозила усталость, — хотя бы допейте чай.
— Убирайтесь, Уотсон.
— Допейте, или я впридачу заставлю вас съесть сэндвич.
— Заставите? — он повернулся ко мне. — Каким способом?
— Если будет нужно, я запихну еду вам в глотку, — моему терпению пришел конец. — Допейте чай, Холмс.
Все произошло слишком быстро. Он вцепился в мои запястья бульдожьей хваткой и, опрокинув меня на матрас, оказался сверху.
— Неужели, Уотсон? Заставите? — Холмс хрипло рассмеялся. — До сих пор я позволял вам считать, что, даже несмотря на ваш переезд, эта квартира по-прежнему остаётся вашим домом. Но я не стану поощрять ваши заблуждения относительно того, кто в этом доме настоящий хозяин. Вы не заставите меня делать здесь что-то против моей воли силой или обманом. Только не вы, интеллектуально несостоятельный калека! Вы значите для меня не больше, чем вешалка. А, нет, постойте. Буду справедлив: докучливая вешалка, которая платила половину арендной платы.
Шерлок Холмс прекрасно знал, в чём заключаются мои слабые стороны. Но я все эти годы предпочитал себя обманывать, каждый раз считая, что Холмс просто неверно истолковал мои внутренние колебания. Какая беспечность! Даже в таком состоянии, накачанный кокаином, Холмс видел меня насквозь, все мои болевые точки, на которые он так легко мог надавить. Он играл со мной, словно кот с мышкой, наслаждаясь тем, как я бегаю по лабиринту собственных страстей, из которого нет выхода.
А еще Холмс прекрасно знал, когда следует остановиться, в противном случае игра переставала быть игрой.
В этот раз он почти перешёл черту. Шерлок выпустил мои запястья и отстранился. Он, пошатываясь, сидел и смотрел на меня, стараясь ничем не выдать свой страх.
Я смежил веки и три раза глубоко вздохнул, а затем занял такое положение, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Тёмная сторона этого человека порой толкала его на поступки, достойные всеобщего презрения, но я знал, что его собственная совесть - самый жестокий палач. И потому положил руку ему на затылок и сказал слова, в которых он так отчаянно нуждался.
— Я люблю вас.
Он попытался отвернуться, чтобы я не заметил, как дрожат его губы. Но я не позволил, и ему пришлось встретиться со мной взглядом. Расшаркиваний с извинениями ждать не стоит, да я уже и не надеюсь, смиренно принимая его таким. А потом мы соприкоснулись лбами, и на краткий миг он решился разделить со мной спокойствие и умиротворение. В данных обстоятельствах это был лучший из способов попросить прощения.
Прошла пара секунд, и Холмс отстранился. Мы сидели рядом на кровати. Он допил свой чай, и — чудо чудное — даже съел половинку сэндвича. По-прежнему, молча. Когда Шерлок растянулся на постели и посмотрел прямо на меня, я поверил, что он пришел в себя. Пришлось отставить пустую чашку и прилечь рядом.
— Чувствую себя так, будто в этом мире не осталось ничего хорошего. Ничего светлого. Ничего святого. И не было никогда, и никогда не будет. Ради чего влачить существование в таком мире?
Вряд ли банальности или философские рассуждения были бы сейчас уместны. Я подумал пару минут и, наконец, выдавил:
— Завтра вы будете думать иначе.
— Полагаете?
— Утро вечера мудренее, — я поцеловал его в лоб.
— Возможно, — прошептал он.
А потом повернулся, прижавшись лбом к моей груди. Наши колени соприкоснулись, и я почувствовал прикосновение его ладоней, зажатых между нашими телами. Я обнимал Холмса, пока затухали последние лучи заходящего солнца, пока луна поднималась на небосвод. Его дыхание постепенно выровнялось, и он провалился в глубокий сон. Я продолжал обнимать его, даже одолеваемый беспокойной дремой.
И проснулся спустя пару часов, чувствуя тяжесть прижимавшегося ко мне мужского тела и тепло ловких рук, избавлявших меня от одежды.
Если бы он осмелился на подобное несколько часов назад, я бы без долгих размышлений отказал. Страсть, порождённая смесью кокаина, ревности и желания отомстить за моё отсутствие, вот что это было бы тогда.
Сейчас всё по-другому. Он отчаянно боролся с собой единственным доступным способом. Я не стану уходить от ответственности и утверждать, что не мог отвергнуть его притязания. Если бы я и в этот раз отказал, то, вероятнее всего, он уже через неделю пришел бы в себя. Но в этом случае благородство заключалось в том, чтобы не рисковать.
Он мой, и я не собираюсь стоять в стороне и наблюдать за его падением.
Не знаю почему, но его пальцы дрожали, пока он боролся с моими пуговицами. Холмс замешкался, желая удостовериться, что и я разделяю его желание, и только когда я избавился от брюк, он начал расстегивать свои. Всячески стараясь доставить мне удовольствие, Холмс в кои то веки вёл себя как настоящий любовник. Игра в кошки-мышки сменилась другой игрой. Шерлок щекотал носом мою шею, ласкал нервными пальцами моё тело, но молчал и даже не пытался поцеловать. А главное, пытался забыть, что в его объятиях именно я.
Это низводило наше занятие любовью до банального полового акта. Любая проститутка мужского пола сделала бы для него то же самое. Должен сказать, что мне так тоже было легче. Можно было не вспоминать, что на безымянном пальце левой руки, сжимающей простыни, красуется золотой ободок, надетый далеко не Шерлоком Холмсом. Не важно, чем считать эту встречу, не важно, что будет после неё, я готов стать для Шерлока подстилкой тогда, когда это нужно. Ни о каком наслаждении и речи не идёт. Забота о нём — смысл моей жизни, и потому я буду хоть проституткой, хоть кем. Всё, что Шерлок пожелает. Пусть Холмс не причинял мне физической боли, но никогда прежде не заботился о моём удовольствии. Видите ли, он совокуплялся со мной в надежде забыться. Я понимал это и принимал, где-то даже радовался. Если бы мой оргазм мог стать тем самым глотком воды из Леты, то Холмс уже давно бы захлебнулся.
Каждый раз он надеялся утопить своих демонов, и каждый раз эти надежды шли прахом.
Вот и теперь он, как всегда, кончил в меня, как всегда, резко втянул воздух, как всегда, полузастонал–полувсхлипнул. Всё как всегда. Затем скатился с меня, отвернулся и сжался в комок. Я повернулся и обнял его, прекращая всяческие попытки вырваться, вынуждая затихнуть. И это тоже не было насилием над его волей. Дать мне несколько мгновений, чтобы почувствовать, как он сам отчаянно нуждается во мне, — такова цена, которую Холмс платил за моё тело.
Как я упоминал ранее, наше ритуальное совокупление не укротило тьму, но своё дело сделало. Оно высвободило боль, подчинило себе время, перенеся нас в час поэтов, любимый теми за беспроглядную темноту, предшествующую рассвету.
Когда Холмс погружен в депрессию, боль маскируется под невыносимую чёрствость. Секс словно срывал повязку, присохшую к ране, вынуждая ее снова кровоточить, позволяя начаться процессу истинного выздоровления. Холмс, — я знаю, — безумно счастлив, что шрамы, остающиеся внутри него, невидимы, но мне порой хочется, чтобы окружающие хотя бы представляли, чего стоит ему просто продолжать своё существование.
Наконец Холмс успокоился и замер, подрагивая в моих руках. Он мог сколько угодно спорить, но его душа и сердце страдали столь сильно, что эта боль разрушала тело. Наши руки переплелись в попытке выстоять в смертельной битве с тьмой, что одолевала его. В этой битве победа любого из нас была общей победой. Холмса колотило так, что его грудная клетка буквально ходила ходуном, и, изредка, несмотря на то, что он изо всех сил старался сдержаться, у него вырывались рыдания.
Как бы я хотел ему сказать, что не стану презирать его за слабость. Жаль, что я прежде помалкивал о том, как в Индии, страдая от жесточайших приступов лихорадки, чувствовал на губах соль собственных слез. Что толку исповедоваться сейчас? Если Холмсу случалось вот так расклеиваться, он проклинал себя за каждую пролитую слезинку. Неважно, насколько велика была его потребность выплакаться, неважно, что любой человек на его месте позволил бы себе это не раздумывая и не стесняясь, неважно, что я думал по этому поводу — Холмс не прислушался бы к моим словам. Он предпочитал бороться с собой, и, в конечном итоге, не слёзы, а немая истерика оставляли его измученным. Дрожь всего тела, хрипы, а в результате — пара слезинок, скатившихся из-под его ресниц. Не более.
На этот раз его страдания длились всю ночь и не прекратились даже с наступлением рассвета. Всё это время я обнимал его.
Лондон уже начал просыпаться, и звуки города просачивались сквозь окно, когда Холмс затих и откинулся назад на меня.
Мы долго молчали, слышалось только, как он шумно дышит ртом.
— Уотсон, — скрипуче прокаркал он, — расскажите что-нибудь.
Необычная просьба для такого момента; впрочем, обычных просьб, свойственных таким моментам, не существовало. Как только самое плохое оставалось позади, Холмс становился таким же непредсказуемым, как и в своем нормальном состоянии.
— О чём?
— О чём-нибудь, чего я не знаю. Что отвлекло бы меня. Нечто новое.
Я встал, разминая затёкшие плечи, и налил нам по стакану воды.
— Пейте, только не спешите, а то вас вырвет.
Он выполнил мою просьбу, и мы снова улеглись. Я натянул покрывало, и Холмс в предвкушении замер, прижавшись к моей руке. Сил выдумывать что-либо не осталось, и я рассказал историю, которую знал практически наизусть.
— В юности мой отец приобрел своеобразную репутацию в Инвернессе. Пока он был молод моложе, чем вы или я при нашем знакомстве — слыл заядлым дуэлянтом. Хотя, стоит заметить, он никогда не дрался без причины. Любимец женщин. Но осторожный и везучий. Не проиграл ни одного поединка, не скомпрометировал ни одну свою даму.
— Знакомая ситуация, — сонно пробормотал Холмс.
Я скосил взгляд – он лежал, закрыв глаза.
— Наверное, — я слегка улыбнулся. – И, при всех его скромных финансовых возможностях, — денег хватало только на текущие нужды — он был вхож в любой дом. Даже те, кто не испытывал к нему симпатии, отзывались о моём отце вполне терпимо. Милый молодой прохвост. Что тут ещё сказать? Не богатый, не перспективный, далеко не Аполлон, он, к всеобщему удивлению, завоевал сердце первой красавицы в городе. В придачу, та оказалась баснословно богата и на удивление добра и мила.
— Речь о вашей матери, — в полусне прошептал Холмс.
— Да, — согласился я. –— Никто не знает наверняка, как он добился её расположения. Случилось это не вдруг. Родственники и знакомые строили кучу предположений, но единственное, что я слышал от матери: он покорил её своим взглядом, и она считала, что мой отец — не худшая партия.
Я ожидал, что он как-то прокомментирует, но Шерлок молчал. Пока он пребывал в объятьях Морфея, я рассказывал о волевой и умной женщине, своей бабушке, о рыжеволосых близнецах-проказниках, моих дяде и тете. Я, наконец, в подробностях поведал о судьбе своего разорившегося старшего брата, об одной сестре, которая умерла в детстве от скарлатины, и о судьбе другой, чье рождение стоило жизни нашей матери. Мы жили в крошечной квартирке в Лондоне, я учился на врача и единственный не отвернулся от младшей сестры после ее падения. Я говорил о себе, о любовниках, которых позабыл, и о событиях, которые, напротив, не смогу забыть. Пёстрая лента моей жизни протянулась сквозь ночь и связала нас до утра. Я заснул на середине предложения, пытаясь рассказать о том, когда впервые понял, что люблю его.
Я проснулся после полудня. Один. Одежда лежала аккуратной стопкой в изножии кровати.
Я оделся и тихо вышел в гостиную. Холмс, безупречно одетый, холодный и отстранённый, сидел в кресле. Тьма этой ночи залегла тенью под его глазами. И больше никаких признаков депрессии.
— Отведайте баранины, Уотсон. Она и хлеб должны быть ещё тёплыми, — предложил он, уткнувшись в газету. — Прошу прощения, но я не могу к вам присоединиться. Нельзя надолго оставлять Лондон без присмотра, иначе Лондон выкидывает такое, что нельзя игнорировать.
Честно говоря, я слишком проголодался, чтобы обращать внимание на выкрутасы Лондона. К тому же, вряд ли городские новости удержали бы Холмса от разговора со мной, если бы он хотел поговорить. Я от души наслаждался бараниной, поскольку нормально ел почти сутки назад. Закончив, я хотел было занять второе кресло перед камином, но Холмс остановил мой порыв.
— Полагаю, вам пора идти, мой дорогой друг. Я и так отнял у вас слишком много времени.
Его настойчивость застала меня врасплох. Меланхолия ещё не покинула моего друга окончательно, и Холмс не мог хладнокровно принять ни наше расставание, ни то, что оно собой символизировало. Впрочем, я мог рассчитывать на его признательность. Воспитание и благородство не позволили бы Холмсу умалить значение того, что я сделал для него этой ночью. И потому, как начал я понимать, он предпочел не разрываться между добротой и жестокостью, и единственное, что ему пришло на ум – просто быть самим собой.
— Вы уверены, что не…
— Абсолютно уверен, — махнул он рукой, по-прежнему не отрывая взгляда от газеты. — Надеюсь вскоре увидеться с вами опять, доктор… При более благоприятных и занимательных обстоятельствах, естественно.
И всё. Я заколебался, раздумывая, достаточно ли он пришел в себя, но потом решил: раз уж он настаивает, то худшее уже миновало. Я потянулся к дверной ручке, когда он окликнул меня.
— Уотсон, — я повернулся, и он насмешливо заметил, — мои наилучшие пожелания вашей жене.
А затем добавил искренне, будто превозмогая себя:
— Спасибо вам, мой дорогой Уотсон.
Он, наконец, осмелился посмотреть мне в глаза и коротко кивнул. В его взгляде явственно читалось: «Вы и так всё прекрасно понимаете, Уотсон. Слова не нужны, потому что вы уже знаете их»
Я кивнул в ответ, спустился по лестнице, и покинул дом на Бейкер-стрит.
Что-то правил Фрея - Четверг, 12 Июл 2012, 22:55 |
|
| |
]
