Час по полуночи, время не то, чтобы очень позднее, но вчера - это уже совсем вчера. Отсчёт пошёл. Пока я считают ступеньки вниз. Лестница разворачивается неспеша, но голова всё равно закружилась. Хорошо бы присесть, но что это изменит? Я не вернусь наверх. Нет, вернусь, конечно, под утро… Но это буду уже не совсем я. Интересно, когда они заметят? И заметят ли вообще? И будет ли что замечать? Возможно, я всё это навоображала, придумала. Возможно, я проснусь утром в собственной постели и с чувством страха, вперемешку со смущением, буду вспоминать случившееся, несбывшийся сон.
Мой путь долгий: из башни в подземелья - почти двадцать минут коридоров, поворотов, лестниц; успею и сейчас всё прокрутить в памяти.
Я спешу не на свидание, не на подвиг, не на разведку, не на встречу с судьбой. Я спешу предать. Как это случилось? С чего началось?

Пожалуй, когда я предала в первый раз моё полудетское убеждение в том, что люди равны. Что если двое человек в одних обстоятельствах совершили что-то хорошее, то конфеты - обоим, а если что-то дурное, то и в угол - обоих. Но с ним - всё иначе. Дело даже не в том, что он не любит сладкого, и в угол его ставить некому. Уже некому. Дело в том, что ему глубоко безразлично ваше одобрение или порицание. Ты чувствуешь это безразличие; и слова благодарности буквально рассыпаются на губах чем-то сухим и холодным, а потом ты пытаешься прохрустеть ими и давишься, будто песком. С порицанием ещё печальнее; этого мужчину как только не осуждали и не обсуждали. Кто гневно и красноречиво в лицо, кто шипел за спиной, подбирая слова пообиднее, награждая липкими прозвищами. Они, эти прозвища, словно противные слизни, заползают в твой мозг через уши, и стоит только произнести его имя – тут же начинают грызть изнутри, добавляясь к этому имени, выедая его, заменяя собой… Таким образом, ты вся в страстях и борениях, а его это не волнует. Сначала ты ненавидишь его за безразличие, а потом презираешь себя за ненависть. Я хотела разорвать этот порочный круг и предала в первый раз. Поставила его в стороне от остальных, будто его мысли не такие же – как их мысли, а его пути – не такие, как их пути. Он не стал выше или ниже, он стал для меня другим, особенным. И слова в его устах стали значить совсем иное… Но это я поняла, когда предала второй раз.
Лестницы кончились. Сейчас будет длинная галерея и три поворота: направо, налево и ещё раз направо.

Второе предательство. Оно совершалось так же неспеша, по чуть-чуть. Я всегда считала, что знания надо получать ради знаний. Что рано или поздно твой труд оценят должным образом, но лучшая награда – это само знание. Встроенное, применённое, полезное. С ним я утратила это убеждение, точнее предала его. Его предмет не казался мне .. ну.. привлекательным что ли. Чисто по-женски: получить диплом, чтобы стоять у разделочной доски, словно обычная домохозяйка? Нет, даже глубже! Стать дипломированной ведьмой, чтобы работать овощерезкой и блендером, словно простая маггла. Потому что на 70 % работа зельевара – это работа кухонного комбайна: нашинковать, растереть, почистить, смешать. И всё вручную! И палочка нужна в качестве половника! А как же исследования? Как же поиск, эксперимент, расчёты? Это магия, господа. Чтобы быть зельеваром – надо чувствовать, потому что учесть все переменные при составлении зелья не смог бы и самый совершенный компьютер. Зельеварение поддаётся расчётом и логике лишь отчасти, или надо выучить все эти переменные, что невозможно. Даже если у тебя не память, а министерское библиотечное хранилище. Но это я потом поняла, а пока мне отчаянно хотелось его одобрения. Его похвалы, его признания. Это превратилось для меня в манию, и, естественно, я потерпела полное фиаско. Ох, мои многофутовые эссе, стопки, нет, столпы из фолиантов дополнительной литературы. Я водружала их в библиотеке, в гостиной, а потом блуждала среди этой колоннады, и где-то там потеряла себя. К действительности меня вернула его реплика, сказанная по окончании выпускного экзамена. «Для вашего уровня - это предел», и «выше ожидаемого», единственная – среди остальных «превосходно». То есть всё, что я могу – для него не более чем…
Как у меня хватило сил совершить единственный разумный, в той ситуации, поступок? Милость Всевышнего, не иначе. Я ушла с головой в свою обиду и погрузилась в изучение некогда любимой трасфигурации. В пику ему, не достигшему в этой области феноменальных успехов.

Человеческое сердце, как известно, четырёхкамерное: два желудочка, два предсердия. В какой из этих камер хранится любовь? Сколько её помещается? От чего это зависит? Кому-то с широким сердцем удаётся любить всё человечество и соседей сверху; в придачу, кошку, собаку, мужчину. Моё сердце, похоже, оказалось как у рыбы - двухкамерным. Маленьким и тесным. Весь мир как-то удалось поместить в одной каморке, не иначе, попрыгав сверху и основательно придавив, от чего он сильно помялся, местами просто исказившись до неузнаваемости. Но с личными привязанностями фокус не удался. Больше одной страсти моему слабому сердечку прокормить не удалось, и оно сделало выбор. С присущей ему гриффиндорской жадностью. Песочница и Сахара, роса и Гольфстрим, бенгальский огонь и извержение Везувия. Моя первая влюблённость захлебнулась, перегорела, испарилась. Предала ли я первую любовь свою? Да. Одномоментно. Мы отмечали взятие вступительных экзаменов в Академии. Кто приступом, а кто измором. Я всё прекрасно понимала: и что огонёк, горящий в синих глазах Рона, зажгла не я, а скорее виски, полирнутое сверху сливочным пивом, и что моё влечение вызвано пустотой и тоской по другому огню, в других глазах. Чёрные угли его зрачков никогда не запылают для меня. Для меня они холодные, погасшие. Этому мужчине надо было иметь серые глаза, как пепел…
Брезгуйте любовными романами! Они формируют абсолютно бредовый образ дефлорации. Ну почему, проглотив их пяток штук для общего развития, я была уверена, что мой первый раз произойдёт только после свадьбы? В крайнем случае, по большой и всепоглощающей любви! А по мелкой пьянке не хотите? Я мечтала о нежном и опытном партнёре, воображая при этом, что и сама буду у него первой. Откуда возьмётся опыт, вопрос как-то не возникал, я же книжный ребёнок! Вот целуют меня страстно, раздевают медленно, любят красиво, а я вся такая: смесь восторга, желания и чего там полагается? Бабочек-звёздочек? В общем, всё прошло неплохо… Рон, слава Моргане, имел наглядные пособия в изучении этого деликатного вопроса. Имел в буквальном смысле. Так что справился с ситуацией на твёрдое «удовлетворительно». В смысле удовлетворил себя, и меня отчасти. Мы даже не проснулись вместе, а просто оделись и спустились вниз. На всё про всё – сорок минут. Праздник продолжался. Хотелось удавиться.

Три года я жила, пытаясь доказать себе, что это не агония, а необычайный прилив сил. Когда Минерва МакГоннагал позвала меня в Хогвартс, я уже имела достаточный вес в научных кругах и достаточный опыт в постели. Опыт, который убедил меня в том, что все мужчины – одинаковы, и ждать чудес не стоит, даже если ты волшебница.
Дальше калейдоскоп мелких отступлений от собственных принципов, барахтанье во лжи самой себе и тягучие вечера у камина. Я хотела его. Не его похвалы, признания и оценки. Я хотела его самого. За каким чёртом? А не знаю! Но, заявившись в замок в качестве преподавателя, я сначала хотела поразить его своими успехами там, где ему ничего не светило, и даже не могу сказать, о чём точно шла речь: о любви учеников, о трансфигурации, или о моей постели. И весь мой апломб разбился о стену его безразличия.

Поворот, за ним спуск в подземелья, освещаемый парочкой факелов. Почти у цели.
Насколько всё было бы проще, лет эдак триста-четыреста назад. За одни эти глазища, его б сожгли на площади, и мне сгореть. То ли в этом костре, то ли глядя на него.
Всё бы простила: неприязнь, раздражение, зависть. Хоть что-нибудь! Конечно, я пыталась вызвать в нём хоть какую- то реакцию. Ума хватило не выходить за рамки приличий, но вчера сорвалась. Повод? Да какой там повод! Баллы он в очередной раз снял. Не тем. Не за то. Нахамила, наговорила семь миль до небес и всё Запретным лесом. А он зыркнул и сказал: приходите вечером, обсудим. Не пришла, струсила. Весь день бегала от него по школе, а после ужина поняла, что больше не могу. От себя не убежишь. Вот я иду к нему. За собой.