III
      Долгая и счастливая жизнь       Пасмурный ветреный день. Мерный грохот прибоя. Крики чаек.
      Берег из острых камней. Уходящие ввысь отвесные стены.
      Азкабан.
      Рваный ритм сердца. Пересохшие губы. Последние секунды прошедших десяти лет.
      И внезапно – оглушающим грохотом, в висок, в душу, навылет! – скрип петель тяжёлой кованой двери.
      Вот и ты.
      Рывок к тебе. Вздох, всхлип. Сжать зубы. Не плакать, не плакать, не плакать!
      Летящие по ветру седые пряди. Тонкий ломаный абрис бледного лица. Страшная худоба. Глаза огромны. Не человек – ожившая кукла Пьерро.
      Старое, вытертое сукно сюртука. Серый воротничок. Потрёпанные туфли.
      Прижаться к тебе. Крепче, ещё крепче! Втиснуться лицом в судорожно ходящую грудь. Впитать тоскливый, сиротский запах тюрьмы.
      Мой родной...
      И услышать злой, хриплый шёпот:
      — Дура! Проклятая гриффиндорская дура!
      ***
      Десять лет.
      Десять лет я надеялась, что ты любишь меня.
      А ты меня ненавидел.
      ***
      Тогда, после судебного процесса, я уехала в США. В Англии мне больше не было места.
      Каким-то образом сумела поступить в Берклейский университет – мне нужен был диплом, чтобы получить хорошую должность. Окончив учёбу, перебралась в Чикаго. Жила на работе, возвращаясь в комнатку, которую снимала, уже глубокой ночью. Так было легче, не оставалось времени ни думать, ни вспоминать. Я почти ни с кем не общалась, да и на меня мало кто обращал внимание.
      Господи, благослови Америку. Здесь никого не волнует твоя жизнь, если ты исправно платишь налоги.
      Я говорила себе, что эти годы надо использовать с толком. По приговору Визенгамота у тебя отобрали всё имущество, а, стало быть, надо заработать на дом, да и просто накопить не мешало бы...
      Я писала тебе, но письма возвращались с пометкой, что заключённый Снейп лишён права переписки.
      Месяцы складывались в годы, и мне казалось, что я проживаю один огромный, скучный, пустой день. Мир утратил краски, сливаясь в монотонные будни разных оттенков серого...
      В городе ветров* расцветали сады и опадали листья, сыпал снег и звенела летняя жара, я трудилась над очередным проектом, сдавала его, бралась за следующий. Приходя к себе, без сил валилась на продавленный диван, привычно глотая снотворное, а утром снова шла на работу...
      Коллеги женились, разводились, рожали детей.
      Я ждала.
      Когда прошло девять с половиной лет, связалась с риэлтером и купила небольшой дом в Спринг Гроув**. Я обставляла его, уделяя внимание каждой мелочи, а душу выматывал тошнотворный страх. Захочешь ли ты тут жить? Будешь ли рад увидеть меня?
      Вот и выяснилось.
      Но всё же я привела тебя в этот дом. Ведь тебе больше некуда было идти...
      __________________________
      * Город ветров – неофициальное название Чикаго.
      ** Спринг Гроув – небольшой городок к северу от Чикаго.
      ***
      — Заходи. Сюда, направо. Ну вот, это твоя комната. Нравится?
      Ты молчал. А я изо всех сил старалась делать вид, что всё в порядке.
      — Вот новая волшебная палочка. А это кредитка, ты умеешь пользоваться...?
      Внезапно ты ожёг меня яростным взглядом.
      — Я ещё не совсем разложился!
      Я испуганно пролепетала:
      — Нет, ну что ты, конечно нет... Иди, переоденься. Ванна там, а здесь в шкафу – одежда...
      — Ну надо же, полный пансион.
      Ты издевательски поклонился. От твоей улыбки у меня похолодело сердце, – так мог бы улыбаться мертвец. Но я мужественно продолжила:
      — Я накрываю на стол. Приходи быстрей.
      ***
      — Что празднуем?
      Ты вошёл в гостиную небрежной походкой. Твоя новая одежда была в жутком беспорядке.
      — Ой, извини, я забыл, как завязывать галстук. Но ты же добрая – простишь.
      Ты оглядел ломящийся яствами стол и хищно улыбнулся. Потом неторопливо уселся и принялся накладывать себе на тарелку угощения, демонстративно игнорируя моё присутствие.
      Я молча смотрела на тебя. И это тот человек, из-за которого я сходила с ума? Неопрятный, развязный хам? Нет, нет. Это какой-то морок, это не может быть правдой. Тебе просто плохо сейчас, это пройдёт...
      — Ты сердишься на меня?
      — Разумеется, нет, дорогая. Смотри, какое уютное гнёздышко, – ты сжал вилку так, что побелели пальцы, а лицо вдруг превратилось в перекошенную маску. – Ты у нас такая благородная и заботливая. Подумай, благодаря тебе я не умер, какое несказанное счастье!
      Внезапно ты швырнул вилку на стол.
      — Вот только мне пришлось заплатить за твоё благодеяние десятью годами общения с дементорами! Ерунда какая, у меня ведь совсем нет тяжёлых воспоминаний! Валяй, продолжай. Что ещё ты придумала для меня? Не стесняйся, из тебя получилась достойная последовательница Дамблдора!
      — Не смей меня оскорблять! Я же люблю тебя!
      Меня заколотило. Ты молчал. И только уголок рта едва заметно дрожал от нервного тика.
      — Это заметно.
      И тут я взорвалась.
      — Да будь ты проклят! Не нравится, что остался жив? Так иди заавадься!
      Ты побелел.
      — Не смей.
      — Не сметь?! А! Оказывается только тебе можно спасать людей, когда они об этом не просят? Да я бы с радостью сдохла на твоей могиле, так нет! Тебе надо было взять с Поттера нерушимую клятву! Вот и получи в ответ! Может быть, поймёшь, каково мне тогда было!
      Ты изумлённо смотрел на меня. Долго молчал. Тянулись минуты, едва слышно тикали часы. Наконец ты невесело рассмеялся.
      — Чёрт, это же Гриффиндор. Я всё время забываю, что вашему идиотизму нет предела.
      И пояснил:
      — Я не стал брать с Поттера клятву. Он согласился на неё, и мы уже держались за руки, когда я передумал. Не смог подставить мальчишку.
      Я молчала, чувствуя, как под ногами разверзлась земля.
      — Так ты солгал мне?
      — Решил, что в первый момент это удержит тебя от необдуманных шагов, а потом всё уляжется. Поттер мог в любой момент рассказать тебе, как всё было на самом деле. Интересно, почему он этого не сделал?
      — И в самом деле, почему...
      — Так иди и выясни. А с меня хватит!
      Ты подхватил со стола бутылку и направился в свою комнату.
      — Северус!
      В ответ хлобыстнула дверь.
      ***
      Разумеется, я ничего не стала выяснять. Не сказал, не сумел, не смог... Какая теперь разница? А деньги? Наверное, он платил за право меня ненавидеть... Впрочем, это уже неважно. Нет клятвы – и слава богу, легче жить.
      И легче умереть.
      Ты запил. Не знаю, где ты взял столько огневиски, но, в конце концов, у тебя была кредитка, а поменять деньги в финансовом центре США – не проблема.
      Ты не прикасался к книгам, ни разу не спустился в лабораторию, которую я оборудовала для тебя в подвале, ты о ней и не знал, потому что отказался осмотреть дом. У тебя было другое занятие – беспробудное пьянство.
      Я пыталась это прекратить. Но в ответ получала издевательства и откровенное юродство. Это было страшно – видеть тебя таким. Я приходила в отчаяние и однажды просто попыталась отобрать у тебя бутылку. Ты вывернул мне руку и швырнул на пол.
      — Сиди смирно.
      И плотоядно оглядел с головы до ног.
      — Скажи, со сколькими мужиками ты спала, пока меня не было?
      Я похолодела и попыталась поправить задравшееся платье.
      — Ни с кем я не спала!
      — Да что ты говоришь...
      Твой сальный взгляд неторопливо скользил по моей фигуре, зубы обнажились в отвратительной ухмылке... На меня накатила волна ужаса.
      И вдруг ты окаменел.
      — Уходи.
      Я боялась пошевелиться.
      — Убирайся, я сказал!
      В твоём яростном крике звучал то ли гнев, то ли мольба... Я вскочила и бросилась вон.
      От пережитого страха бешено колотилось сердце.
      ***
      Но всё же я набралась смелости и попыталась снова. Ты молча выкинул меня за дверь и заперся. Я скорчилась на полу в коридоре, задыхаясь, захлёбываясь слезами. Что делать? Как помочь? Возможно ли вернуть тебя к жизни? Я кусала пальцы, мысли метались в голове словно звери, загнанные за охотничьи флажки.
      А в твоей комнате было тихо, как в склепе.
      ***
      Шли дни.
      Ничего не менялось.
      Тебя не было ни видно, ни слышно. Однажды меня посетила кошмарная мысль, что ты умер. И тогда я взломала дверь.
      В твоей комнате стоял кислый спитой дух. Под ногами валялись пустые бутылки и какой-то хлам. Ты спал, сидя в кресле.
      Я облегчённо вздохнула: живой... Взмахнула волшебной палочкой, и по комнате прошёл тихий вихрь, оставляя после себя чистоту и порядок. Приоткрыла окно – пусть выветрится. Подошла к тебе и забрала недопитую бутылку. И тут ты открыл глаза. Твой взгляд был злым и трезвым.
      — Отдай.
      Я попятилась к двери.
      — Северус, не надо.
      — Отдай, я сказал!
      — Пожалуйста, прекрати!
      Твоё лицо исказило бешенство.
      — Ты что, не слышала меня?
      — Я прошу тебя! Умоляю!
      Из твоей груди вырвался рык:
      — Никогда не смей брать пример с моей матери! Не умоляй! Лучше уйди или примени силу! Мне что, научить тебя?!
      Ты стремительно подлетел ко мне, и я испуганно зажмурилась, ожидая удара...
      ... но ничего не произошло.
      Я тихонько открыла глаза. Ты стоял рядом и смотрел на меня с ужасом и растерянностью. Потом провёл по своему лицу трясущейся рукой.
      — Господи...
      Вынул из моих ослабевших пальцев бутылку и отставил в сторону. Неловко обнял.
      — Прости... Слышишь, прости...
      Всю ночь мы, обнявшись, просидели в твоём кресле. Словно двое потерпевших кораблекрушение, чудом выбравшихся на незнакомый берег...
      ***
      Следующим вечером, явившись домой, я не нашла тебя. Дверь в твою комнату была распахнута, а сама комната пуста.
      — Северус!
      Какая жуть – кричать твоё имя в тишину тёмного дома...
      И вдруг снизу раздался грохот и взрыв отборной брани.
      О! Ты, оказывается, обнаружил лабораторию!
      Улыбаясь до ушей, я сбежала в подвал. И наткнулась на твой разгневанный взгляд.
      — Дурацкая планировка!
      Ой. Кажется, ты зацепил локтем шкаф. Я не учла, что ты намного выше меня, и места тебе нужно больше.
      — Давай вместе поправим.
      Насмешливое фырканье.
      — Обойдусь без сопливых.
      Ишь ты... Восторг бродил во мне, вскипая в крови, как шампанское. Хотелось запрыгать, словно маленькой девочке, получившей, наконец, долгожданный подарок.
      — Ладно, – покладисто сказала я, – тогда пойду приготовлю ужин.
      ***
      Жизнь потихоньку начала входить в колею. Ты много работал, терпеливо восстанавливая профессиональные навыки. В дом постоянно прилетали совы с большими пакетами из аптек или книжных магазинов. Иногда ты пропадал целыми днями неизвестно где, но я не спрашивала – ещё решишь, что пытаюсь тебя контролировать. Я отчаянно боялась разрушить тот хрупкий мир, который установился между нами.
      И всё же... Мне было этого мало. Я украдкой смотрела на тебя, волнуясь в твоём присутствии; томилась, но не смела переступить грань.
      День – врозь, а вечером мы ужинали, иногда в полном молчании, иногда перебрасываясь парой реплик. Господи, неужели ты не видишь во мне женщину? Должно быть, я сильно постарела. Я стала ловить себя на том, что торчу у зеркала и пытаюсь прихорошиться. А ты держался подчёркнуто отстранённо, и лишь иногда разговаривал свободно, ехидничал и шутил.
      Не знаю, сколько бы это продолжалось, если б однажды я не сорвалась.
      В тот вечер ты был в хорошем настроении, и с таким аппетитом поглощал еду, что я спросила:
      — Ну что, моя готовка так ужасна, как ты себе представлял?
      Ты отложил ложку и иронично поинтересовался:
      — Тебе сказать правду или приятно?
      Ты был такой... такой... И я не выдержала: поднялась, подошла вплотную...
      — Приятно.
      Ты поднял на меня глаза.
      — Ладно, если хочешь...
      Теплые сильные ладони обхватили меня за талию, ты усадил меня к себе на колени и принялся целовать...
      ***
      Ночные кошмары – это само собой. Если бы дело ограничивалось только ими... А больной желудок? А тахикардия, от которой ты задыхался и порой валился без сил? К зиме тебя сковал ревматизм. Двадцать лет войны и Азкабан даром не проходят... Я терпеливо массировала твоё тело, разминала каждый сустав, варила зелья и мази, а ты молча терпел боль и только однажды спросил:
      — Ты ещё не устала?
      Устала? Нет. Теперь, едва кончался рабочий день, я летела домой. Не в четыре стены, где можно поспать между работой, а домой. В уютный коттедж, озарённый теплом моей надежды...
      Всё проходит. Минуло время, болезнь отступила, и ты снова днями и ночами пропадал в лаборатории. Поток заказов рос, у тебя появились постоянные клиенты.
      Уже отшумела грозами весна, когда я почувствовала, что со мной что-то не так. В диагнозе не было сомнений: уже несколько месяцев я не принимала контрацептивы. Конечно, сначала надо было бы обсудить это с тобой, но, господи, мне почти тридцать! Ещё немного – и рожать будет поздно. А ты... Кто знает, как ты себя поведёшь? Захочешь ли ребёнка? И потом, вдруг не сегодня-завтра ты встретишь какую-нибудь женщину, от которой потеряешь голову? Тогда мне придётся отпустить тебя, а так у меня останется хоть что-то... Это были горькие мысли. Да, мы с тобой неплохо ладили, но выйти за тебя замуж ты не предлагал и ни разу не заикнулся о том, что я что-то для тебя значу.
      — Северус, я беременна.
      Ты замер. Тянулась минута за минутой – ты молчал.
      Я повернулась и вышла.
      ***
      — Собирайся, нас ждут.
      — Кто?
      — Священник, пастор... Чёрт, как он здесь называется?
      Я ошарашено хлопала глазами. Ты вздохнул и смущённо сказал:
      — Пусть уж лучше наш ребёнок носит имя преступника, чем будет незаконнорождённым...
      ***
      Я уже на девятом месяце. Странно, но живот вовсе не такой большой, как я ожидала. Впрочем, говорят, так всегда бывает, когда ждёшь мальчика...
      Но большой или маленький, какая разница? Ты всё равно запретил мне аппарировать и пользоваться портключами: на последнем месяце это опасно. Так что сегодня ты отправился на могилу Александра Одли один.
      Уже довольно поздно, одиннадцатый час. На улице сильный ветер и ледяной дождь пополам со снегом. Зимой в окрестностях Мичигана всегда стоит промозглая и сырая погода.
      Хлопает входная дверь. Торопливо поднимаюсь и спешу тебе навстречу.
      Ты топчешься маленькой прихожей, отряхивая одежду.
      — Привет, Гермиона.
      Снимаешь пальто, чмокаешь меня в нос и стремительно мчишься на кухню. Пыхтя, иду за тобой. Неугомонный... Куда же ты так быстро?
      Застаю тебя жующим хлеб и обшаривающим холодильник.
      — Сядь, я всё сделаю.
      Накрываю на стол, с тревогой поглядываю на тебя. Как ты? Визит на старое пепелище – это очень мучительно, по себе знаю. Но ты держишь себя в руках и, кажется, рад, что вернулся домой.
      — Как Англия?
      Пожимаешь плечами.
      — А что ей сделается? Стоит.
      Ты невероятно сильный человек.
      Подбираешь с тарелки остатки подливы, торопливо допиваешь чай.
      — Всё, я пошёл, мне надо ещё поработать.
      ...В гостиной горят все лампы. Ты устроился в одном из кресел у камина и, пододвинув журнальный столик, разложил на нём бумаги. После Азкабана ты на дух не переносишь тёмные и холодные помещения и всегда стараешься подобраться поближе к огню.
      За маленьким столиком неудобно. Ты низко склоняешься, погружённый в расчёт сложного зелья.
      Любуюсь тобой, слежу за стремительными росчерками пера.
      — Я люблю тебя.
      Рассеянный взгляд, мимолётная улыбка.
      — Я тебя тоже.
      Что? Чувствую, как беспорядочно затрепыхалось сердце.
      Ты кинул взгляд на часы.
      — Так, всё. Уже поздно, немедленно иди, ложись.
      — А...
      — А я закончу и приду.
      — Но ты сказал...
      Раздражённо:
      — Что сказал?
      — Что любишь меня...
      Недоумённо вздёргиваешь бровь.
      — Я всегда тебя любил. Неужели непонятно? – и выпроваживаешь меня вон.
      Иду в спальню, не чувствуя под собой ног. Ты любишь... Ты всегда... как... почему?... Я ничего не понимаю. Но мне и не хочется ничего понимать.
      В этот момент маленький Сашка ловко пинает меня под рёбра. Подожди, сыночек, подожди. Улыбаясь шалой улыбкой, сажусь на кровать и смотрю на дверь. Жду. Я нестерпимо хочу увидеть тебя. Теперь же. Немедленно. Мне необходимо почувствовать твоё тепло и крепость ласковых рук.
      Мирно тикают часы. За окном, склоняясь под ветром, поскрипывает дерево. Ты скоро придёшь, и я уютно устроюсь в твоих объятьях, зная, что имею на это право.
      Сейчас впервые в жизни я ничего не боюсь. Теперь я уверена: что бы ни случилось, мы с тобой проживём долгую и счастливую жизнь.