|
ТОММИНОКЕРЫ
|
|
|
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:14 | Сообщение # 2 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| КНИГА ПЕРВАЯ
Мы встретили Гарри Трумэна, когда он прогуливался возле Статуи Свободы.
Мы спросили:
— Что вы можете сказать по поводу войны?
Он ответил:
— Это отличный выход из положения.
Мы спросили:
— А как насчет атомной бомбы? Не сожалеете ли вы об этом?
Он ответил:
— Передайте мне вон ту бутылку и займитесь лучше своими собственными проблемами.
«Вниз по течению». Властелины Дождя.
1. АНДЕРСОН СПОТЫКАЕТСЯ
Один какой-нибудь пустячный гвоздик может подорвать основы царствования — таков вкратце смысл катехизиса. Все в нашей жизни в конце концов можно свести к этому принципу — так или почти так думала в свое время Роберта Андерсон. То же самое можно сказать про случайность... но можно сказать и про судьбу. Судьба буквально подставила Андерсон ножку, и это произошло в маленьком городишке Хейвене, штат Мэн, 21 июня 1988 года. Андерсон споткнулась, и в этом корень всех проблем; остальные события — не более чем история.
Тот памятный полдень, как и многие предыдущие, Андерсон встретила с Питером, престарелой собакой редкой породы бигль, ослепшей к этому времени на один глаз. Питера в 1976 году подарил ей Джим Гарднер. За год до этого Андерсон окончила колледж и успела почти два месяца прожить в Хейвене в усадьбе своего дяди. Только после того как Гард подарил ей собаку, она поняла, насколько одинока была до сих пор. Сперва Питер был щенком, как и любой пес, и Андерсон иногда с трудом верилось, что сейчас он глубокий старик — по человечьим меркам ему стукнуло по меньшей мере восемьдесят четыре года. Жизнь пса клонилась к закату, да и его хозяйки тоже. 1976 год давно миновал. Когда вам двадцать пять, вы можете позволить себе думать, что старость никогда не подкрадется к вам. Но вдруг, проснувшись однажды утром, вы обнаружите, что вашей собаке восемьдесят четыре года, а вам самой — тридцать семь, и это, конечно же, застает вас врасплох.
Андерсон как раз намеревалась выбрать подходящее местечко, чтобы при случае нарубить дров. У нее уже было полторы вязанки, но опыт подсказывал, что на зиму их нужно как минимум три. Она сожгла немало дров с тех славных пор, когда юный Питер любил пробовать их крепость на зуб, но деревьев вокруг совсем не поубавилось. Имение (так спустя тринадцать лет со дня смерти его бывшего владельца Френка Гаррика назвали это место горожане) не казалось особенно обширным, но большая его часть поросла густым лесом, в зарослях которого вполне можно было заблудиться.
На самом деле Андерсон вовсе не требовалось искать какого-нибудь специального местечка для вырубки. Просто день выдался солнечным и теплым, что всегда особенно приятно после затяжных весенних дождей, а в саду благодаря все тем же дождям царила непролазная грязь; да и время приступать к новой книге еще не пришло. Поэтому она убрала печатную машинку и отправилась в маленькое путешествие, прихватив с собой одряхлевшего одноглазого Питера.
Позади фермы тянулась старая разбитая дорога, и наша героиня прошла по ней почти милю, прежде чем свернуть влево. В руках она несла сверток (бутерброд и книгу для себя, собачью галету для Питера, а также моток оранжевой тесьмы, которой она намеревалась обвязать те деревья, которым в сентябре предстоит быть срубленными) и флягу. В кармане у нее лежал компас. Ей всего однажды пришлось заблудиться в поместье, однако этого хватило, чтобы приучить ее к осторожности. Андерсон провела тогда ужасную ночь в лесу, взбешенная самой мыслью о том, что умудрилась заблудиться в собственных владениях, и уверенная в надвигающейся смерти, поскольку одному Джиму было известно, где она может находиться, а на его внезапный приезд рассчитывать не приходилось. Наутро Питер вывел ее к ручью, а ручей привел их к дому. Она заблудилась всего в двух милях от своего обиталища! Сейчас-то, конечно, она ориентировалась в лесу достаточно хорошо, чтобы найти обратную дорогу, но, выходя из дому, всегда брала с собой компас.
Около трех часов она решила, что пора сделать привал. Кстати, здесь же ей подвернулось и подходящее дерево — она сможет срубить его в сентябре и с помощью маленького трактора отвезти домой, а потом уж распилить на части. Да и вообще для одного дня она прошла достаточно.
— Что ты об этом думаешь, Пит?
Пит отрывисто гавкнул, и Андерсон печально взглянула на пса. Он сильно сдал за последнее время, совсем не бегал за птицами или белками, а мысль о Пите, преследующем оленя, была попросту нелепой. Ей не раз придется останавливаться на обратном пути, чтобы дать ему передохнуть... А ведь еще недавно он мчался далеко впереди нее, оглашая лес звонким лаем! Ей представился тот день, когда Пит покинет ее. Боже, прошу тебя, пусть это случится не этим летом! Не этой осенью и не зимой, Господи! Если бы тебе было под силу, чтобы этого не случилось никогда! Увы, Господи...
Ведь без Питера ей будет так одиноко! У нее останется только Джим, который не навещал ее вот уже три года. Все еще друг, но...
— Рада, что ты согласен со мной, дружище Пит, — с этими словами она обвязала приглянувшееся ей дерево тесьмой. — Твой вкус всегда был безупречен.
Питер был старым, но совсем не глупым псом, прекрасно знающим, чего от него ждут, поэтому он вильнул хвостом и залаял.
— Служи! — приказала она. Пит слегка оторвал от земли передние лапы, стараясь удержать равновесие. Обычно это умиляло Андерсон, но сегодня «служба» Питера явилась лишним подтверждением ее недавних мыслей.
— Хватит, Пит.
Пес мгновенно опустил лапы на землю, смешно шевельнув носом.
— Давай-ка возвращаться.
Она протянула ему собачью галету. Питер попытался схватить ее зубами и промахнулся. Овладев наконец пищей, он стал медленно работать челюстями.
— Все? — поинтересовалась Андерсон. — Тогда пошли.
Она когда-то уже бывала здесь — давно, когда ферма Гаррика еще не стала фермой Андерсон, и узнала это место. Ну конечно же, вот и могучая ель! Она без труда доберется сюда на тракторе.
Пит свернул влево, и ей пришлось последовать его примеру. Внезапно ее ботинок зацепился за что-то... она споткнулась... Обнаружив себя на земле, Андерсон запоздало ойкнула. При падении она умудрилась оцарапать щеку острой веткой, и сейчас из раны сочилась кровь. На глаза навернулись слезы.
Питер, увидев хозяйку лежащей на земле, вернулся и ткнулся ей в лицо шершавым носом.
— О Боже, отойди, от тебя смердит!
Питер завилял хвостом. Андерсон села. Проведя рукой по левой щеке, она обнаружила на пальцах кровь и выругалась.
— Очень мило, — с этими словами она поискала причину своего падения, ожидая увидеть корень дерева или булыжник.
То, что она увидела, блеснуло подобно металлу.
Она коснулась странного предмета пальцем, смахивая хвою.
— Что это? — спросила она Питера.
Пес обнюхал предмет, а потом вдруг словно взбесился. Он отскочил от находки на пару шагов, сел на землю и протяжно завыл.
— В чем дело? — сердито прикрикнула Андерсон, но собака не унималась. Андерсон подползла поближе к странному предмету, стараясь получше рассмотреть его.
Предмет на три дюйма выступал из земли — немудрено, что она споткнулась! Первой ее мыслью было, что поселенцы, пришедшие на эту землю в двадцатых-тридцатых годах, помечали таким образом места своего пребывания.
Металлический бидон, — подумала она. — Из тех, в которых носят суп. Потом до нее дошло, что никто не стал бы изготовлять бидон из какого-то сверхпрочного металла. Этот же предмет был прочным, как скала. Она не оставила на нем ни малейшей вмятины. Может быть, это часть какого-нибудь снаряжения лесорубов?
Заинтригованная, она придвинулась ближе, не замечая при этом, что Питер вскочил, отбежал еще на несколько шагов и вновь уселся.
Металл потемнел от времени и утратил свойственный железу блеск. Да и на бидон при более тщательном рассмотрении он походил мало — всего четверть фута высотой. Андерсон вновь коснулась пальцем его верхушки и внезапно ощутила слабую вибрацию.
Она убрала палец и озадаченно взглянула на странный предмет.
Вновь коснулась.
Ничего. Никакого эффекта.
Она попыталась высвободить предмет из земли. Черт, он не поддается! Он упирается! — или это ей только кажется? Позже она расскажет Джиму Гарднеру, как за столько лет не замечала этой штуковины, трижды в день проходя мимо нее.
Она разгребла пальцами землю — лесная земля всегда очень мягка, а тут еще и дожди помогли. Однако странный предмет словно продолжал врастать в землю. Андерсон встала на колени и изо всех сил потянула его. Без изменений.
Она заработала руками, как бульдозером, — и вот перед ней шесть дюймов темного металла... десять... целый фут...
Это машина, или грузовик, или прицеп, — внезапно пришло ей в голову? Но почему именно здесь?
Впрочем, ничего удивительного. Ей уже приходилось находить в лесу достаточно странные вещи — бочки пива, бронзовые подсвечники, всякую всячину. Почему бы и этому предмету не оказаться каким-нибудь рефрижератором? Все может быть!
Однако крепко же он врос в землю! Пальцы ее наткнулись на камень, однако предмет, казалось, врос и в него, уходя далеко вниз.
Питер взвизгнул.
Взглянув на собаку, Андерсон встала. Колени ныли. Она стряхнула приставшую к одежде хвою и взглянула на часы. О, она потратила на свои раскопки уйму времени — больше часа! Уже четверть пятого!
— Пошли, Пит, — позвала она. — Хватит заниматься ерундой.
Питер вновь взвизгнул, не трогаясь с места. Внезапно Андерсон увидела, что его бьет дрожь, как при лихорадке. Она никогда не слыхала до сих пор, что у собак бывает лихорадка, но решила, что у старых животных все возможно. На мгновение заколебавшись, она отбросила сомнения и подошла к псу. Присев перед ним на корточки, она взяла его морду в ладони, ощущая, как собака дрожит.
— Что с тобой, мальчик? — прошептала она, хотя ответ был вполне ясен. Здоровый глаз Питера неотрывно смотрел на предмет, торчащий из земли у нее за спиной. Потом собака перевела взгляд на хозяйку, словно говоря: «Нужно быстро сматывать удочки, Бобби! Эта штука нравится мне почти так же, как твоя сестра!»
— Ладно, — с трудом проронила Андерсон.
Питеру оно не нравится. Мне тоже.
— Пошли, — она решительно шагнула на тропинку. Питер с готовностью последовал за ней.
Они уже были на тропинке, когда Андерсон, как жена Лота, оглянулась. Ей удалось заметить две вещи. Во-первых, предмет вовсе не врос в землю, как ей сперва показалось. Он просто выступал из нее, вот и все. Во-вторых, он напоминал тарелку — не ту тарелку, с которой едят, а плоскую металлическую тарелку или...
Питер залаял.
— Хорошо, — кивнула Андерсон. — Я слышу тебя. Пошли.
Пошли... и пусть все это катится к...
Она шла по тропинке за Питером, наслаждаясь мягкими лучами летнего солнышка. Ведь это первый по-настоящему летний денек, разве не так? День летнего солнцестояния. Самый длинный день в году. Она отогнала муху и улыбнулась. Летом в Хейвене хорошо. Самое лучшее времечко. Да и вообще Хейвен — лучшее место на земном шаре. Когда-то Андерсон верила, что проведет здесь только некоторое время, необходимое, чтобы отойти от юношеских потрясений, от своей сестры и внезапного ничем не мотивированного ухода (Анна называла это капитуляцией) из колледжа, но некоторое время обратилось сперва пятью, потом десятью годами, те в свою очередь затянулись до тринадцати — и так далее. Питер состарился здесь, а в ее черных как смоль волосах начала поблескивать седина.
Ей пришло в голову, что она могла бы провести в Хейвене всю оставшуюся жизнь, лишь посещая раз в два-три года своего нью-йоркского издателя. Город поглотил меня. Это место поглотило меня. Эта земля поглотила меня. И это вовсе не самое плохое. Во всяком случае, не хуже многого другого.
Похоже на тарелку. На металлическую тарелку.
Сорвав ветку, она отогнала ею назойливую муху. Муха кружила вокруг головы... а в голове, подобно мухе, неотвязно крутилась мысль, которую она также не могла отогнать от себя.
Проклятая штука на мгновение завибрировала под моими пальцами. Я чувствовала это. А потом вибрация прекратилась. Что в земле может вибрировать подобным образом? Трудно сказать. Возможно...
Возможно, это была вибрация на уровне психики. Андерсон не слишком верила в подобные штучки, но никакого другого объяснения не было. По-видимому, ее мозг послал ей какой-то подсознательный сигнал, который выразился в тактильном ощущении. Питер, конечно, тоже почувствовал что-то в этом роде, ведь старый бигль не захотел подходить к предмету.
Забыть.
И она забыла.
Но ненадолго.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:15 | Сообщение # 3 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| Ночью поднялся сильный ветер, и вышедшая на крыльцо покурить Андерсон прислушивалась к его шуму и свисту. Раньше — еще год назад — Питер обязательно присоединился бы к ней, но сейчас он не тронулся с места, свернувшись калачиком на своей подстилке.
Андерсон обнаружила, что все еще думает, думает о прощальном взгляде, брошенном на торчащую из земли тарелку. Позже, вспоминая об этом моменте, она почти верила, что именно тогда, прикуривая сигарету, она и решила, что должна выкопать ее и рассмотреть... хотя вряд ли осознавала это.
Мысли ее крутились вокруг находки. Наверняка часть какой-то конструкции. Не машина, конечно, хотя слегка напоминает часть мотора. И потом вибрация... Она должна быть на уровне психики. Она...
Внезапно ее обожгла мысль: там кто-то похоронен. Неужели на этом месте когда-то давно разыгралась кровавая драма? Кто стал ее жертвой? Какие-нибудь бедолаги, отправившиеся на прогулку в лес, или охотники, или...
Вибрация. Это, наверное, зов человеческих останков.
Пойдем, Бобби, не будь идиоткой!
По телу ее пробежала дрожь. Она услышала смех Анны и ее голос: Ты такая же ненормальная, как дядя Френк, Бобби; вот к чему может привести отшельничество, когда все общество состоит из какой-то вонючей собаки. Верно. Это комплекс отшельника. Если не совсем здоров — приглашаю докторов...
Ей внезапно захотелось обсудить происшедшее с Джимом Гарднером, и она вошла в дом с твердым намерением немедленно позвонить ему. Однако, начав набирать номер, Андерсон вдруг вспомнила, что Джима наверняка нет дома. Для этих чертовых поэтов лето — любимая пора. Он, конечно же, валяется сейчас на пляже где-нибудь на побережье. Значит, не судьба.
Андерсон положила трубку и обратила свой взгляд к стоящему слева книжному шкафу. Вряд ли он мог служить украшением гостиной в приличном доме. Две нижние полки завалены старыми журналами, на остальных фантастические книги смешались с реалистической прозой, ранние вестерны Брайена Гарфильда мирно соседствовали с «Исследованиями западных территорий» Хьюберта Хэмптона. Поэзия Льюиса л'Амора лежала рядом с великолепными рассказами Ричарда Мариуса. «Кровопийцы» и «Негодяи» Джея Нэша и детективы Рэя Хогана, Арчи Джоселина, Макса Бранда, Эрнста Хейкокса, ну и, конечно же, излюбленная Зейн Грэй.
На верхней полке лежали ее собственные книги, ровно тринадцать штук. Двенадцать из них — вестерны, начиная с «Висячего города», изданного в 1975 году, и заканчивая «Долгой дорогой назад», датированной 1987 годом. В сентябре выйдет новая книга — «Каньон Массэйкр». Да, вся ее писательская карьера связана с этим местом. Вся... кроме самой первой книги.
Ее она и достала из шкафа, удивленно соображая, что как минимум лет пять не прикасалась к ней. Как быстро летит время!
Эта книга отличалась от остальных. Сборник стихов, юношеская проба пера. «Посвящается Джеймсу Гарднеру». Человеку, которому она собиралась позвонить. Второму из трех любовников в ее жизни и единственному, который мог довести ее до оргазма. Хотя, конечно, это не имеет никакого значения. Или почти никакого. Или ей кажется, что никакого. Или ей кажется, что ей кажется. Или что-то еще в этом роде. Все равно это давно в прошлом.
Захлопнув книгу, она небрежно бросила ее назад на полку. Плохие стихи. Только одно стихотворение получилось удачным. Оно было написано в марте 1967 года, через месяц после того как ее дедушка скончался от рака. Остальные стихи просто бездарны. Конечно, она талантливый писатель, но талант ее проявился в прозе, а не в поэзии.
Когда-то, только переехав в Хейвен, она послала Шерри Фендерсон пространное письмо, а в ответ получила открытку с двумя фразами: Пожалуйста, не пиши мне больше. Я тебя не знаю. Вместо подписи — буква Ш. Она как раз рыдала над этой открыткой, когда появился Джим. Стоит ли плакать из-за какой-то глупой бабы? — спросил он ее. — Чего еще можно ждать от женщины, от которой за версту разит «Шанелью N5»?
Ей повезло — она прекрасная поэтесса, — всхлипывала Андерсон.
Джим сделал безразличный жест. От этого она не станет умнее. Пойми правильно, Бобби. Если ты намерена поступать так, как тебе нравится, то научись не плакать по всякому поводу. Меня тошнит от твоих дурацких слез. Я знаю слабых людей, и могу сказать тебе, что ты не слабая. Зачем же казаться такой, какой ты не являешься на самом деле? Зачем стараться походить на твою сестру? Ее здесь нет, и она — не ты, и не смей мне больше ни слова говорить о ней. Перестань ныть и успокойся.
Она вспомнила, как изумленно смотрела тогда на него.
Существует огромная разница между мотивами твоих поступков и отношением к ним окружающих, — сказал он. — Дай Шерри время. Дай время и себе самой. И не зацикливайся на своих переживаниях. Это вредно. Хватит реветь, как корова.
Она ненавидела его, обожала его, ей было нужно от него все — и одновременно ничего. Но он был прав, и она понимала это.
Так что, — продолжил он, — малютка пойдет со своим мальчиком в постель, или малютка предпочитает еще немного поплакать над этой дурацкой открыткой?
Малютка предпочла постель. Она не могла сейчас вспомнить, хотелось ли ей тогда ложиться с ним в постель, но она сделала это. И это успокоило ее.
Это было почти в самом конце.
Она вспоминала — да, это был почти конец. Вскоре Джим собрался жениться, но и без этого они пришли к логическому завершению. Джим был слабым, и он сломался.
Чепуха, — подытожила она и дала сама себе старый добрый совет: Ну и черт с ним!
Давать советы легче, чем следовать им. В эту ночь Андерсон долго не могла заснуть. Страницу за страницей перелистывала она в уме прошлое. Но все же сон потихоньку сморил ее...
Разбудил ее Питер. Он выл, не просыпаясь.
Встревоженная Андерсон вскочила с постели. Питер и раньше не слишком спокойно спал, но прежде он никогда во сне не выл. Звук напоминал плач младенца, которому приснился кошмар.
Она вошла в гостиную, ступая на носках, и тихо подкралась к Питеру, лежащему на коврике у камина.
— Пит, — прошептала она. — Эй, Пит, прекрати!..
Она погладила собаку. При ее прикосновении Питер оскалился и зарычал, обнажив редкие оставшиеся зубы. Потом он открыл глаза — больной и здоровый — и как будто пришел в себя, потому что сделал неуверенную попытку вильнуть хвостом.
— С тобой все в порядке? — спросила Андерсон.
Питер лизнул ее руку.
— Тогда спи. И не вой больше.
Питер лег поудобнее и закрыл глаза. Встревоженная Андерсон встала перед ним на колени.
Он думает об этой штуке.
Подождав немного, она вновь легла в постель. Когда наконец ей удалось заснуть, ей приснился странный сон. Она блуждала в темноте... но не искала ничего конкретного, а как будто убегала от чего-то. Она была в лесу, ее лицо и руки царапали ветки, иногда она спотыкалась о торчащие из земли корни деревьев. А потом недалеко от нее вспыхнул ужасный зеленый свет, похожий на дьявольский огонь.
Бобби Андерсон почувствовала, что у нее выпадают зубы.
Ей было совсем не больно. Некоторые зубы падали на землю, другие оставались во рту, на языке или под ним. Один зуб упал на блузку, другой попал за воротник, и она кожей ощущала его...
Свет. Зеленый свет. Свет...
...в нем было что-то ужасное.
Этот свет напоминал внезапно поднявшийся ветер, предвещающий перемену погоды. Но Андерсон знала, что это было больше, чем просто что-то ужасное. Она схватила часы и поднесла их к глазам. Боже! Она проспала без малого двенадцать часов...
Андерсон медленно направилась в гостиную и там увидела Питера, лежащего на боку с откинутой головой, вываленным языком и вытянутыми лапами.
Умер, — подумала она. — Питер умер. Умер во сне.
Она подошла к собаке, заранее поеживаясь от необходимости прикасаться к окоченевшему телу, как вдруг Питер издал сдавленный звук. Андерсон остолбенела от неожиданности. Она окликнула собаку по имени, и Питер залаял в ответ, словно удивляясь, как это он так долго спал.
— Да, дружок, сони мы с тобой, — улыбнулась она.
Питер встал, потягиваясь, сперва на передние, потом на задние лапы. Оглянувшись по сторонам, он направился к двери. Андерсон открыла ее. Питер замер на мгновение, как бы решая, стоит ли мокнуть под дождем, потом вышел и направился по своим делам.
Стоя посреди гостиной, Андерсон думала: почему она вдруг решила, что пес умер. Что с ней случилось? Потом она поплелась на кухню, чтобы приготовить поесть... если можно считать завтраком прием пищи в три часа дня.
По дороге она завернула в ванную. Разглядывая себя в висящее там зеркало, она увидела женщину лет сорока. Седеющие волосы, серо-голубые глаза.
Она попыталась улыбнуться. Ну, зубы пока еще все при ней. Этому способствует и ее любимая зубная паста. Как бы удостоверяясь в их наличии, она провела по ним пальцем.
Но все-таки что-то не так.
Сырость.
Ее одежда насквозь отсырела.
Бобби Андерсон торопливо переоделась в сухое, и мысли о ночном кошмаре сменились заботой о позднем завтраке.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:15 | Сообщение # 4 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 2. АНДЕРСОН КОПАЕТ
Три следующих дня непрестанно лил дождь. Андерсон бесцельно бродила вокруг дома, прогулялась с Питером в поселок за несрочными покупками, выпила пинту пива, а также успела переслушать почти все свои старые пластинки. Изнывая от скуки, она на третий день расчехлила пишущую машинку, думая, что, возможно, начнет новую книгу. Замысел этой книги возник в ее голове давно, но она до сих пор не «созрела» для того, чтобы приступить к работе. Может быть, вид машинки хоть немного подстегнет ее!
Питеру тоже было скучно, и он развлекался тем, что частенько скреб лапой дверь, чтобы его выпустили во двор, но тут же возвращался обратно. Через полчаса церемония повторялась.
Барометр падает, — думала Андерсон. — Все дело в этом. Поэтому мы оба скучаем.
Она села за машинку, пытаясь настроиться на книгу. Бесполезно! Ее пальцы бессмысленно стучали по клавишам, заполняя чистый лист фантастическим набором букв, цифр и знаков препинания. Она выдернула испорченный лист, в раздражении скомкала его и отшвырнула прочь.
Едва позавтракав, она позвонила в университет, на факультет английской литературы. Джим там уже не преподавал восемь лет, но на факультете у него оставалось много друзей, и они знали, где его можно найти.
Трубку сняла Мюриел, секретарша декана. Джим Гарднер, поведала она Андерсон, читает сейчас лекции в Бостоне.
— Значит, он вернется... когда? Четвертого июля?
— Ну, этого я точно не знаю, Бобби, — улыбнулась в трубку Мюриел. — Ты ведь знаешь Джима. Последнюю лекцию он прочтет тридцатого июня. Это все, что я могу тебе сообщить.
Поблагодарив ее, Андерсон повесила трубку. Она представила себе Мюриел — высокую, рыжеволосую, настоящую ирландку. Интересно, спит ли она с Джимом? Очень даже может быть. Андерсон почувствовала укол ревности, но не слишком сильный. Мюриел — отличная деваха. Разговор с Мюриел немного поднял ей настроение: о ней помнят, она, хоть и условно, не выпала из сферы человеческих взаимоотношений.
Зачем ей был нужен Джим? Во время разговора с Мюриел она наконец сумела это для себя сформулировать. Все дело в ее находке. Ей нужно посоветоваться с ним не насчет писания, а насчет копания. Она просто не хочет делать это сама.
— Я никому ничего не должна, Пит, — сидя в кресле, обратилась она к собаке. Питер внимательно взглянул на нее, как бы говоря: «А что ты тогда хочешь, малышка?» Андерсон выпрямилась, как бы впервые за последние дни увидев Питера по-настоящему. Питер тут же перевел взгляд на кончик своего хвоста. На мгновение ей показалось, что с псом что-то происходит... что он изменился, но она не могла понять, как именно.
Ей вспомнилось, как недавно ей померещился голос сестры Анны: Ты такая же ненормальная, как дядя Френк, Бобби. Что ж... возможно.
И она углубилась в изучение старой брошюры, изданной университетом штата Небраска по вопросам причин гражданской войны. Там, снаружи, продолжал лить дождь.
На следующий день небо слегка прояснилось. Выглянуло солнышко, но на дворе было все еще слишком свежо. Андерсон немного побродила вокруг дома, а в голове ее, как назойливая муха, жужжала одна и та же мысль: нужно пойти в лес и выкопать это. Она гнала ее от себя, но желание выяснить, что это за предмет, только возрастало.
В десять они с Питером позавтракали (Питер ел с большим аппетитом, чем обычно, и Андерсон приписала это прекратившемуся дождю), и только после завтрака она решила умыться.
Выходя из дому, Бобби нацепила на голову старую ковбойскую шляпу. Следующий час она провела в саду, исправляя нанесенный дождем ущерб. Она подвязала горошек и с удовлетворением подумала, что дядя Френк похвалил бы ее.
Освободилась она к одиннадцати. И лишь теперь направилась в сарай, где из-под груды хлама вытащила старую кирку и небольшую лопатку. Закрыв дверь сарая, она направилась к калитке.
Питер направился следом за ней.
— Нет, Питер, — Андерсон указала рукой в сторону дома.
Питер замер, ошеломленный, потом сделал нерешительный шаг в ее сторону.
— Нет, Питер.
Собака поняла и, понурив голову, побрела к дому. Андерсон стало жалко Питера, но она еще помнила реакцию Питера на тарелку в земле. Не стоит брать его с собой. Помедлив секунду, она проследила, как пес взобрался по ступенькам, открыл лапой дверь и вошел в дом.
Она подумала: Что-то в нем изменилось... что-то изменилось. Что именно? Она не знала. Но на мгновение, как вспышка, в голове промелькнул ее сон: ядовито-зеленые огни и зубы, без всякой боли выпадающие из десен.
Потом видение улетучилось, и она направилась к месту своей находки. Мокрая трава неприятно чавкала у нее под ногами.
В три часа дня, когда она в полудремотном состоянии рыла землю, ее вернул к действительности все тот же Питер.
Питер выл.
От звука его голоса по спине Андерсон поползли мурашки. Она отбросила лопату и обернулась, потом приблизилась к загадочному предмету. Это была не тарелка, не ящик — она не могла определить, что же это такое. Ей вспомнилось, как в прошлый раз она будто потеряла чувство времени. Сейчас она потеряла не только чувство времени, но и, казалось, саму себя. Будто бы все это происходит не с ней, а она лишь наблюдает за происходящим со стороны.
Питер все выл, подняв морду к небу, протяжно, жалобно, безысходно.
— Прекрати сейчас же, Питер! — прикрикнула на него Андерсон, и собака, слава Богу, умолкла. Потому что еще немного — и Бобби мчалась бы отсюда без оглядки.
Теперь она должна решиться приблизиться к предмету. Андерсон шагнула — и вскрикнула от неожиданности: кто-то дотронулся до ее спины. Питер коротко взлаял, как бы отвечая, и вновь воцарилась тишина.
Андерсон поискала глазами, что же коснулось ее, и вдруг вспомнила: блуза! Ее собственная блуза, небрежно брошенная на куст. Когда же она сняла ее? Прошедшие четыре часа оставили в памяти лишь фрагменты, и она не могла бы подробно сказать, как провела их.
Ею внезапно овладело чувство, которое можно было бы назвать смесью священного восторга со священным ужасом. Во всяком случае, оно было могучим, не просто сильным, а могучим.
Лопата и кирка валялись на земле. Подняв лопату, Андерсон принялась ритмичными движениями углублять выкопанную ею яму, которая была уже не менее четырех футов глубиной. Серый металлический предмет, выступающий из земли на три дюйма, являлся, очевидно, верхушкой какого-то гигантского предмета. Серый металл... какой-то предмет...
С трудом разогнув спину, женщина медленно приблизилась к предмету и протянула руку. Питер взвыл, и по ее спине опять побежали мурашки.
— Питер, ради всего святого, ЗАТКНИСЬ!
Она прикрикнула на собаку с несвойственной ей яростью — ну сколько же можно выть?!
Оказавшись в непосредственной близости от своей находки, она моментально забыла о Питере и нанесенной ему обиде. Несколько мгновений она заинтересованно изучала предмет, потом нерешительно коснулась его рукой. И вновь это странное ощущение вибрации — появилось и исчезло. Ей пришла в голову мысль о глухо рокочущем моторе, приводящем в действие гигантскую машину. Металл был невероятно гладким на ощупь — он так и просился в руки.
Она постучала по странному предмету кулаком. Раздался глухой звук, как будто внутри таился огромный колодец. Помедлив, она извлекла из кармана отвертку и, в душе чувствуя себя вандалом, начала царапать ею по металлу. Ни царапинки.
Ей бросились вдруг в глаза две вещи, хотя это могло быть и оптическим обманом. Первая: металлический предмет теперь выступает из земли несколько больше, чем прежде, причем его основание шире, чем верхушка. Второе: его верхушка, кажется, немного искривлена. Оба эти момента — если, конечно, это не галлюцинация — являлись одновременно странными и захватывающими, пугающими и невозможными... они не подчинялись законам логики.
Андерсон пробежала пальцами по металлической поверхности, затем сделала шаг назад. Какого черта она занимается здесь всякой ерундой?
Тебе лучше позвать кого-нибудь, Бобби. Прямо сейчас.
Я позвоню Джиму. Когда он вернется.
Отличная мысль — позвонить поэту! Будь серьезнее, Бобби. Позвони в полицию.
Нет. Сперва я хочу поговорить с Джимом. Хочу, чтобы он увидел это. Хочу обсудить с ним это. А пока я еще немного покопаю.
Это может быть опасно.
Да. Не только может быть — уже стало опасным. Разве она не чувствует? И разве Питер не сигнализирует ей об этом? И еще кое-что... Сегодня утром, сойдя с тропинки, она нашла птенца — чуть не наступила на него. Судя по запаху, животное было мертво минимум два дня, но на трупике и над ним не было ни единой мухи. С таким Андерсон еще не сталкивалась. Ей не удалось обнаружить ничего, что могло бы убить птичку, но причиной вполне могла бы быть и эта торчащая из земли штука. Хотя птенец, безусловно, мог просто отравиться и прилететь сюда умирать.
Иди домой.
Она отошла от странного предмета и направилась к тропинке, где ее радостным лаем приветствовал Питер. Еще год назад он, несомненно, сперва придирчиво обнюхал бы ее, но теперь он просто приветствовал ее.
— Глупая ты собака, — сказала Андерсон. — Я ведь велела тебе оставаться дома.
Но в душе она была рада псу. Если бы не он, она могла бы до позднего вечера работать, не разгибаясь... Тогда бы ей пришлось возвращаться домой в темноте, что вовсе не радовало.
Стоя на тропинке, она оглянулась. Отсюда странный предмет был хорошо виден. Он отчетливо выступал из земли. Впечатление, что предмет — лишь верхушка чего-то огромного, скрытого под землей, усилилось.
Тарелка — вот что я подумала, когда в первый раз попыталась расчистить землю вокруг него пальцами. Стальная тарелка, а не обеденная, — подумала я тогда, хотя больше всего это напоминало именно обеденную тарелку. Или блюдце.
Чертово летающее блюдце.
Вернувшись домой и наспех приняв душ, она заторопилась готовить ужин. Усталость была слишком велика, и она просто отрезала себе кусок бифштекса, бросив остаток — больше половины — в тарелку Питеру. Поев, она поудобнее устроилась в кресле. Читать не хотелось. На столе лежал ее блокнот. Раскрыв его на чистой странице, Андерсон принялась по памяти рисовать свою находку.
Еще с детства в ней обнаружились способности художника, хотя их нельзя было бы назвать талантом. Она быстро и точно могла сделать набросок по памяти. Этот же рисунок шел очень медленно, но причиной этому могла служить только ее неимоверная усталость. К тому же Питер все время подталкивал ее головой под локоть, требуя ласки.
Андерсон потрепала пса по загривку, не отрываясь от рисунка. Краем глаза она увидела, что Питер проковылял через комнату и, открыв носом дверь, приступил к знаменитому собачьему ритуалу, который можно было бы назвать «задирание лапы на избранный объект». Поднимая лапу, Питер внезапно потерял равновесие и чуть не упал. Андерсон грустно вздохнула: до этого года Питер никогда не потерял бы равновесия. Ей внезапно вспомнилось телевизионное шоу с Фредом Астором и Джинджер Роджерс, когда они, постаревшие и одряхлевшие, пытались исполнить один из танцев времен их молодости.
Собака повторила попытку, на сей раз более удачно. Когда бигль уже опускал лапу, он случайно задел дверцу ящика, и та раскрылась. На землю вывалились два журнала и письмо. Вставать, чтобы поднять их, Андерсон не хотелось. Вздохнув еще раз по поводу бренности всего живого, она вновь попыталась сосредоточиться на рисунке. Что ж, получилось хоть и не слишком аккуратно, зато похоже. Во всяком случае сосна и странный предмет под ней были вполне узнаваемы.
Обведя рисунок рамочкой, она бессознательно принялась как бы дорисовывать вокруг рамочки куб. Странный предмет, заключенный в кубе. Кривизна его верхушки на рисунке была хорошо видна, но вот была ли она на самом деле?
Да. А то, что она назвала металлической тарелкой, на самом деле не что иное, как корпус. Зеркально гладкий металлический корпус какого-то механизма.
Твои мозги плохо работают, Бобби... и ты знаешь об этом, верно?
Входная дверь захлопнулась, и стоящий на крыльце Питер принялся скрести ее лапой, чтобы его впустили в дом. Андерсон направилась к двери, все еще рассматривая свой рисунок. Питер вошел в дом и тут же направился на кухню, как бы надеясь обнаружить в своей миске какой-нибудь не замеченный ранее кусок.
Андерсон подняла журналы и письмо, которое оказалось на самом деле не письмом, а счетом за электроэнергию. Счет навел ее на мысль о Джиме Гарднере. Она положила почту на стол в прихожей, вернулась в кресло, перевернула в блокноте страничку и быстро начала копировать свой рисунок...
Потом ее вдруг осенила мысль. Она быстрым шагом вышла в прихожую, выдвинула ящик стола и принялась разыскивать что-то среди груды всякого ненужного хлама. То, что она искала, лежало на самом дне ящика — компас с прикрепленным к нему обломком желтого карандаша.
Потом, сидя в кресле, она в третий раз попыталась воспроизвести свой рисунок. Ей не нравилось некоторое несоответствие в нем пропорций предмета по отношению к окружающим деревьям. Наконец она наложила компас на рисунок и обвела вокруг него карандашом, заключая рисунок в кольцо. Внезапно ее губы пересохли от волнения.
Ей каким-то образом удалось заключить в кольцо только сам странный предмет, как бы оторвав его от земли, а ведь диаметр окружности был никак не менее трех ярдов!
Компас упал на пол, а Андерсон почувствовала, что сердце ее учащенно забилось в груди.
Когда солнце село, Андерсон устроилась на заднем крыльце дома, глядя поверх верхушек растущих в саду деревьев на чернеющий вдалеке лес и прислушиваясь к голосам, звучащим в ее голове.
Когда-то, еще студенткой колледжа, она посещала семинар по психологии. Тогда-то она и узнала, что почти все впечатлительные люди слышат голоса. Не мысленные, а самые реальные голоса, звучащие в их головах; голоса столь же ясно и отчетливо различаемые, как и голос диктора по радио. Учитель объяснял, что они возникают в правом полушарии головного мозга, которое тесно связано со зрением и телепатией.
Летающих блюдец не бывает.
Да что ты? И кто же это сказал тебе?
Например, Воздушные Силы. Еще двадцать лет назад они доказали, что летающих блюдец не может быть. Не может быть на девяносто семь процентов, а три оставшихся процента — почти наверняка оптические атмосферные эффекты, связанные с электричеством. Возможно, отражение солнечных лучей или что-то в этом роде. Нравится тебе такое объяснение?
Голос звучал поразительно ясно — голос доктора Клингермана, который вел этот семинар. И звучащий в голосе энтузиазм был вполне присущ старине Клинги, как они его между собой называли. Андерсон улыбнулась и закурила сигарету. Сегодня она многовато курит, но ведь и происходящие с ней вещи случаются не каждый день!
В тысяча девятьсот сорок седьмом году капитан авиации Мантелл на большой высоте столкнулся с летающим блюдцем — или ему показалось, что предмет был летающим блюдцем. Его самолет потерял управление и разбился. Мантелл погиб. Причиной его гибели стали солнечные отблески, а не летающие блюдца, Бобби.
Так что же за предмет скрывается под землей?
Голос лектора пропал. Он не знал ответа. Вместо него возник голос Анны, в третий раз за последнее время рассказывающий Андерсон о ее сходстве с дядей Френком. Может, она все же в чем-то права?
Нет. Анна всегда считала, что ее сестра ведет неправильный образ жизни, и Андерсон никогда не удавалось ее разубедить. Просто их мнения ни в чем не совпадали.
Андерсон встала и вошла в дом. В прошлый раз, когда она обнаружила в лесу эту штуку, она проспала двенадцать часов. Интересно, повторится ли сегодня этот «сонный марафон»? Она устала, и для отдыха ей нужно никак не меньше двенадцати часов.
Не трогай это, Бобби. Это опасно.
А я и не трогаю, — подумала она, снимая рубашку. — Пока не трогаю.
Большинство людей, ведущих затворнический образ жизни, сталкиваются, как ей было известно, с одной и той же проблемой: с этими чертовыми голосами, рождающимися в правом полушарии. Чем дольше ты живешь один, тем яснее и громче они говорят. И вот они уже начинают управлять тобой вне зависимости от твоих желаний. Они пугают тебя, и минутами тебе кажется, что ты на грани помешательства.
Это вполне в духе Анны, — подумала Бобби, ныряя в постель. Бра над кроватью освещало комнату мягким светом, отчего вокруг становилось необыкновенно уютно, но Андерсон тут же погасила его: у нее не было сил даже читать.
Она подложила руки под голову и стала смотреть в потолок.
Нет, ты не сумасшедшая, Бобби, — думала она. — Ты сильная, и ты не сойдешь с ума.
Более того. Она твердо знала: здесь, в Хейвене, она гораздо нормальнее, чем была в Кливленде или Юте. Вот те несколько лет, прожитые в Юте вместе с сестрой Анной, могли свести с ума кого угодно. То, что Анна называла нормальностью, было на самом деле постоянной зависимостью от внешних обстоятельств, и личность Бобби постоянно подавлялась этой зависимостью.
Видишь ли, Анна, Бобби не поедет в Стиксвилль, потому что она сошла с ума; Бобби приедет сюда и сразу же станет нормальной. Как ты не можешь понять, Анна, что самое ненормальное — это ограничение возможностей? Ненормально жить только по законам логики, забыв о чувствах. Понимаешь, о чем я? Нет? Конечно, тебе этого не понять. Ты не понимала и никогда не поймешь, так что уходи, Анна. Оставайся в своей Юте и продолжай скрипеть зубами во сне, пока они не превратятся в пыль, но перестань тревожить меня, даже мысленно.
Предмет, найденный в лесу, мог бы быть космическим кораблем.
Точно. Сердце подсказывает верно. Конечно, это корабль, который давным-давно приземлился на нашей планете, может быть, миллионы лет назад.
О Боже!
Она лежала в постели, закинув руки за голову. Внешне она была спокойна, хотя сердце ее колотилось быстро-быстро.
Потом возник новый голос, голос покойного дедушки, и он повторял слова, сказанные раньше Анной:
Оставь это, Бобби. Это опасно.
Мгновенная вибрация. Ее первое впечатление от гладкой металлической поверхности. Реакция Питера. Потеря чувства времени. Мертвый птенец, пахнущий дохлятиной, но тем не менее не привлекающий к себе мух.
Да, это корабль. Я уверена в этом, потому что, как бы дико оно не звучало, в этом есть своя логика.
Вновь голос дедушки, тихий и спокойный, но исключающий всякие возражения, единственный способный в детстве заставить замолчать Анну.
После того, как ты нашла это, Бобби, может случиться все, что угодно. Ты сама суешь голову в петлю.
Нет! Я не согласна!
Сейчас спорить с дедушкой было легко: ведь он уже шестнадцать лет лежит в могиле. И все же его голос преследовал Андерсон до тех пор, пока она, обессиленная, не уснула.
Не трогай это, Бобби. Это опасно.
И тебе это тоже отлично известно.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:16 | Сообщение # 5 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 3. ПИТЕР ВИДИТ СВЕТ
Ей уже приходило в голову, что с Питером происходит что-то странное, но до сих пор она не могла сказать определенно, что именно. Когда Андерсон проснулась на следующее утро (вопреки ожиданиям, в девять часов, как обычно), она почти сразу же увидела это.
Она накладывала еду в его миску. Как обычно, Питер сразу пришел на знакомый звук и с жадностью накинулся на завтрак. Вылизав миску дочиста, он вильнул хвостом. Андерсон смотрела на собаку, не видя ее, а в голове у нее вновь звучал голос покойного дедушки, предупреждающего ее об опасности.
Миллионы живущих в этой стране одиноких людей при встрече с подобной опасностью бросились бы наутек, — думала Андерсон. — А сколько таких людей во всем мире? Но разве это опасность? Особенно в сравнении с раком?
Ноги ее внезапно подкосились, как будто из них вытекли все силы. Она ощупью добралась до кухонной табуретки и почти упала на нее, глядя на морду собаки.
Катаракта, закрывавшая весь левый глаз Питера, наполовину исчезла.
— Ничем не могу помочь, — сказал ей тогда ветеринар.
Они с Питером больше часа сидели в крошечной смотровой комнате, вся обстановка которой состояла из табуретки и стола для осмотра. Доктор Этеридж только что закончил осмотр глаза Питера.
— Понимаю вашу озабоченность, но ничем не могу помочь, — повторил он. — Катаракта приобрела необратимую форму. Слезай, Питер.
Питер соскочил со стола и подбежал к хозяйке.
Боже, как давно это было!..
...Андерсон погладила пса по голове и, внимательно глядя на воображаемого Этериджа, подумала: Видишь? Но вслух она этого не сказала. Их взгляды на мгновение встретились, и врач отвел глаза. Я видел, но никогда не признаю этого. Боже, как этот врач отличался от дока Даггетта!
Даггетт дважды в год осматривал Питера на протяжении первых десяти лет его жизни, и от его цепкого взгляда не могло ускользнуть ничего необычного в состоянии здоровья собаки. Осмотрев своего четвероногого пациента, он сдвигал на кончик носа очки, потирал переносицу и произносил что-нибудь вроде: Мы должны понять, что с ним происходит, Роберта. Это серьезно. С годами собаки, как это ни странно, не становятся моложе, и Питер здесь не исключение. Обычно Андерсон немедленно отвечала, что на ее Питере годы пока не сказываются. И вдруг, когда ей так был нужен умный ветеринар, доктор Даггетт передал всю свою частную практику Этериджу, который был хоть и приятным человеком, но чужаком в этих краях, и переехал во Флориду. Этеридж осматривал Питера даже чаще, чем Даггетт, — в прошлом году целых четыре раза, — потому что в старости Питер стал очень болезненным. Но Этериджу было далеко до его предшественника...
Питер внезапно отрывисто гавкнул, встряхнул головой, и в его здоровом красноватом правом глазу промелькнуло нечто, чему Бобби сперва не могла дать характеристики, но это нечто напугало ее. Она могла признать возможность того, что найденный ею предмет — не что иное, как летающая тарелка; могла поверить, что загадочная вибрация этого предмета явилась причиной гибели птенца, причем даже мухи не захотели подлететь к его трупику; могла поверить во внезапно исчезающую катаракту, даже в то, что у Питера наступила вторая молодость.
Во все, что угодно.
Но видеть беспричинную ненависть в глазах ее любимой старой собаки — для Бобби Андерсон это было невыносимо... бррр...
К вечеру темные тучи с запада затянули небо, и вдалеке послышались раскаты грома. Вновь собирался дождь. Нужно выпустить Питера по нужде, — подумала Андерсон. Позже, когда разразится гроза, он и носа не высунет из дому. Старый бигль с детства боялся грома.
Позже, сидя в кресле, она бесцельно перелистывала страницы, пытаясь сосредоточиться на содержании статьи в журнале. Гром приближался. С каждым его новым раскатом Питер подползал к креслу немного ближе, и на морде его было написано смущение. Я, конечно, знаю, что гром не убьет меня, я знаю это, но все-таки лучше я подползу поближе к тебе, хорошо? Ты ведь не против, Бобби?
Гроза разыгралась по-настоящему только к девяти часам. Андерсон пришло в голову, что выражение «разверзлись хляби небесные» очень точно характеризует то, что происходит за окном. Внезапно мощный раскат грома прогремел где-то совсем рядом, и оконные стекла задрожали. Небо разрезала сине-белая молния. Было слышно, как ветер гнет деревья в саду.
Питер страдальческими глазами смотрел на хозяйку.
— Ладно, трусишка, — улыбнулась она. — Иди сюда.
Питера не нужно было приглашать дважды. Он запрыгнул на колени к Бобби и свернулся в клубок. Теперь он меньше боялся грома и только вздрагивал при очередной канонаде. Его запах — специфический аромат бигля — щекотал Андерсон ноздри.
Ветер усиливался. Свет в доме замигал. Это был сигнал с подстанции. Сейчас его выключат, — подумала Андерсон. Она отложила журнал и обняла лежащую на коленях собаку. В отличие от своего любимца, Бобби любила грозу: она всегда поражалась силам разбушевавшейся стихии. Ей нравился вид и звук этой стихии. Ей казалось, что природа дает силы и ей самой. Все ее чувства в такие моменты обострялись, как бы впитывая энергию.
Ей вспомнился давний разговор с Джимом Гарднером. Гарднер хранил как сувенир стальную пластинку, однажды чуть не стоившую ему жизни. Было ему тогда семнадцать лет. В пластинку ударила молния, и у юноши случился шок от сильнейшего электрического разряда. Казалось, он сошел с ума. В голове у него в течение недели звучала какая-то музыка. На четвертый день к ней присоединилась «морзянка». Голова раскалывалась. Благодаря отчаянным усилиям врачей на пятый день все эти звуки начали утихать, а на восьмой пропали совершенно.
Если бы подобную историю рассказал кто-нибудь другой, Андерсон недоверчиво посмеялась бы, но Джим... Он никогда не обманывал ее — достаточно было взглянуть ему в глаза.
Очень сильная гроза.
Молния, вспыхнув, осветила двор перед домом. За ней последовал раскат грома, и Питер от неожиданности спрыгнул с колен. Молния погасла, одновременно с ней погас свет. Собака и хозяйка оказались в кромешной темноте.
Андерсон принялась было нащупывать свечку — и вдруг ее рука замерла.
На дальней стене возникло зеленое пятно, не более двух дюймов в диаметре. Оно двигалось влево, затем вправо. Исчезло на мгновение — и вновь возникло. Дежа вю, — промелькнуло в сознании Андерсон. Потом ей вспомнилась «война миров». Марсиане, направившие зеленый смертоносный луч на Хаммерсмит.
Она повернулась к Питеру, почти уверенная в том, что увидит сейчас. Источником луча был глаз Питера. Его левый глаз. Луч, как огни святого Эльма, прорезал темноту комнаты.
Нет... только не глаз... не этот глаз. Может, это — одно из свойств катаракты?.. того, что осталось от катаракты?... Вся левая сторона морды Питера была освещена этим убийственным зеленым светом, делая его похожим на монстра из комиксов.
Первым ее порывом было убежать от Питера, соскочить со стула и мчаться неведомо куда...
...Но, несмотря ни на что, это ведь был Питер! Питер, смерть которого не за горами. Если она бросит его, это будет самым ужасным предательством по отношению к старому псу.
В черном небе гремел гром. На этот раз подпрыгнули оба — и Питер, и Андерсон. Дождь со страшной силой забарабанил по крыше. Андерсон вновь взглянула на дальнюю стену, на блуждающее по ней зеленое пятно. Ей вспомнилось, с каким удовольствием она пускала в детстве, лежа в постели, «солнечных зайчиков» с помощью зеркала.
Бобби, что эта штука с тобой делает?
Зеленый свет вырывался из глаза Питера, бесследно уничтожая остатки катаракты. Сжирая ее. Она вновь оглянулась, и ей стоило огромных усилий не отдернуть руку, которую Питер внезапно лизнул.
В эту ночь Бобби Андерсон забылась на удивление тяжелым сном.
4. РАСКОПКИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Когда Андерсон наконец проснулась, было почти десять часов утра. Во всем доме горел свет: когда гроза окончилась, подстанция вновь включила подачу электроэнергии. Андерсон в одних носках обошла все комнаты, щелкая выключателями, после чего выглянула в окно. Питер гулял на лужайке. Женщина подозвала его и пытливо заглянула в глаза. Ей вспомнился весь ужас прошедшей ночи, но он отступил перед светом летнего солнечного утра. Любой мог бы испугаться, увидев такое в темноте, когда на улице бушует гроза.
Интересно, что бы сказал Этеридж?
Нет, новый ветеринар ей явно не нравился. Он не шел ни в какое сравнение со старым доком Даггеттом. Он утверждает, что катаракта имеет необратимый характер!
Катаракта, излучающая зеленый свет... как бы ему это понравилось?
Поставив перед Питером миску, Андерсон остановилась, ожидая, пока в колонке нагреется вода. Черт, с каждым разом приходится ждать все дольше и дольше! Колонка совсем износилась. Андерсон уже давно намеревалась ее заменить, но останавливалась перед необходимостью встречаться при этом с неприятным человечком по имени Делберт Чайлз, местным заготовщиком, который раздевает Андерсон взглядом и пристает с дурацкими расспросами, пишет ли она «свою очередную книжонку». Чайлз любит рассуждать на тему о том, каким прекрасным писателем мог бы стать он сам, если бы не его «непоседливая натура». В последний раз она прибегала к его услугам позапрошлой зимой, когда колонка вдруг перестала работать. Исправив неполадки, он пригласил Андерсон «прошвырнуться вечерком». Андерсон вежливо отказалась, и Чайлз с важным видом изрек: «Вы даже не знаете, как много теряете». Потеряю больше, если соглашусь, — чуть не слетело с ее языка, но вслух она не сказала ничего: как бы он ни был противен ей, все же приходится иногда прибегать к его помощи.
Ты должна предпринять какие-нибудь меры по отношению к этой колонке, Бобби, — говорил ей голос, принадлежащий кому-то неведомому. Голос пришельца в ее мозгу? Может, все же позвать полицейских? Можно, — иронически заметил голос. — Все, что тебе нужно сделать для этого...
Но тут вода наконец закипела, и Андерсон забыла о колонке. Она умылась и присела на край табуретки, ожидая, когда Питер доест свой завтрак, чтобы вымыть его миску. Да, в последние дни его аппетит стал гораздо лучше.
Интересно, не выросли ли у него новые зубы?
Обратите внимание, Ватсон, — зазвучал внезапно в ее голове голос Шерлока Холмса в исполнении Бэзила Ратбока. — Глаза светятся. Нет... не глаза — светится катаракта. А Андерсон не придает этому никакого значения, хотя должна была бы. Теоретически можно предположить, что происходит процесс исцеления. Верно? И что свет появляется тогда, когда катаракта исчезает. Ах, Ватсон, в этом предположении есть свои опасные моменты, потому что...
Андерсон не понравилось то, что вещал голос. Она попыталась отогнать его от себя, вновь следуя старому доброму совету: Пусть все идет к черту!
На этот раз помогло.
Ненадолго.
Андерсон захотелось выйти и покопать еще немного.
Ее внутреннему «я» эта идея не нравилась.
Ее внутреннее «я» считало эту идею безумием.
Оставь это в покое, Бобби. Это опасно.
Верно.
И, кстати, ты разве не видишь, что эта штука делает с тобой?
Ничего она не видела. Но ведь не все можно увидеть. Не виден вред, причиняемый легкими сигаретами; вот почему люди курят. Подобных примеров множество.
Она хочет пойти и покопать еще немного — и точка.
И никакое внутреннее «я» не может ее остановить. Это желание родилось где-то на более глубоком уровне, на уровне безусловных рефлексов. В голове стучало: Иди же, Бобби, иди и копай, копай и выясни, что это, ведь ты хочешь знать, что это, так что копай, пока не увидишь, копай, копай, копай...
Она отогнала чертов голос от себя, но через четверть часа с удивлением обнаружила, что вновь слышит его, как будто это говорит дельфийский оракул.
Ты должна кому-нибудь рассказать о своей находке.
Кому? Полиции? Ха-ха! Обойдутся. Нет, не им...
А кому?
Она медленно прохаживалась по саду.
Кому-нибудь, чье мнение ты ценишь, — подытожил ее мозг.
В голове тут же возник приглушенный саркастический смешок Анны, как будто все, что произойдет потом, было ей заранее известно... но смех, вопреки ожиданиям, прозвучал тише, чем обычно. Как и большинство представителей своего поколения, Андерсон не слишком верила в чужие авторитеты. Это началось у нее в двенадцать лет, когда она еще жила в Юте. Она тогда сидела на диване в гостиной между Анной с одной стороны и матерью с другой; она жевала гамбургер и смотрела по телевизору, как далласская полиция ведет под конвоем Ли Харви Освальда. Полицейских было много. Наверное, слишком много, потому что в телевизоре внезапно замелькали кадры: какой-то человек на глазах у всех этих полицейских — у всех этих авторитетных людей — убил Освальда. Да, ничего не скажешь, далласская полиция исполнила свой долг по охране Джона Ф. Кеннеди и Ли Харви Освальда... Через два года после этих событий началась война во Вьетнаме. Потом нефтяное эмбарго, инцидент в посольстве в Тегеране... Все это никак не вязалось со здравым смыслом.
Я расскажу обо всем Джиму Гарднеру. Когда он вернется. Он сможет дать мне верный совет. Он найдет выход.
Голос Анны: Отлично. Ты ждешь совета от глупца.
Он не глупец. Он только немного странный.
Да-да, человека, которого в прошлом году арестовали за участие в демонстрации и при обыске обнаружили в кармане игрушку сорок пятого калибра, можно назвать немного странным.
Заткнись, Анна!
Чтобы отвлечься, она занялась прополкой. Все утро она ожесточенно выпалывала сорняки, пока рубашка насквозь не пропиталась потом.
Перед обедом она решила прилечь, но так и не смогла уснуть. Странный неведомый голос стучал в висках: Иди и копай, Бобби, все прекрасно, иди и копай...
Наконец она встала, взяла в сарае кирку и лопату и решительным шагом направилась в сторону леса. Дойдя до края поля, она оглянулась. Питер бродил по лужайке. Он внимательно смотрел ей вслед, но не сделал ни малейшей попытки догнать хозяйку.
Андерсон это не удивило.
Двадцать минут спустя она стояла перед своей находкой, рассматривая выкопанную накануне яму. Разбросанная вокруг земля была темно-коричневой и сырой после ночного ливня.
Внезапно под ногой что-то зашуршало, подобно газете. Но это была не газета, это был мертвый воробей. В двадцати футах от него валялась дохлая ворона, лапки которой комично раскинулись в стороны, как у убитой птички из мультфильма. Андерсон, замерев, огляделась вокруг и увидела тушки трех других птичек: еще одной вороны, зимородка и красногрудого дятла. Никаких следов. Только смерть. И ни одной мухи вокруг.
Взяв в руки лопату, она приблизилась к выступающему из земли предмету.
Так что же ты такое?
Она дотронулась до предмета рукой. Вибрация пробежала через все ее тело и исчезла.
Странно. Андерсон совсем не слышала привычного лесного шума... ни пения птиц, ни шороха шагов животных, встревоженных приближением человека. Она принюхалась: запах торфяной почвы, сосновой хвои, коры и растений.
Голос где-то внутри нее — очень, очень глубоко внутри, — вскрикнул от ужаса.
Что-то происходит, Бобби, что-то происходит прямо СЕЙЧАС. Беги отсюда, Бобби, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА...
Ее руки сжимали рукоять лопаты. Она смотрела на предмет. Да, именно таким он и изображен на ее рисунке: серый выступающий кусочек чего-то гигантского, сокрытого в земле.
Внезапно голос внутри нее оборвался, и Бобби облегченно вздохнула. На нее сошло умиротворение. Мертвые животные... отсутствие пения птиц... все это мелочи, чепуха, не стоящая внимания. Сейчас она продолжит раскопки, выкопает эту штуку и тогда увидит, что же это такое. Потому что все остальное...
— Все прекрасно, — сказала себе Бобби Андерсон и принялась копать.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:18 | Сообщение # 6 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 5. ПАДЕНИЕ ГАРДНЕРА
В то время как Бобби Андерсон проделывала свои штучки с компасом и размышляла о всякой всячине, Джим Гарднер занимался единственным делом, на которое был сейчас способен. Происходило это в Бостоне на традиционных поэтических чтениях, которые прошли вполне нормально. Двадцать шестого июня был выходной. И именно в этот день Гарднер споткнулся, хотя то, что произошло, к несчастью, не очень соответствовало привычному значению слова споткнулся. Это ничем не походило на ситуацию, когда спотыкаешься ногой о камень на прогулке. Это было настоящее падение, напоминающее долгий полет с лестницы. С лестницы? Да он почти что скатился с лица земли!
Падение началось в его гостиничном номере. Закончиться ему было суждено на пляже в Аркадии, штат Нью-Хэмпшир, спустя восемь дней.
Бобби хотелось продолжать раскопки (хотя она не могла не видеть, что вокруг творятся странные вещи — взять, например, катаракту ее бигля). Гард, проснувшись утром двадцать шестого июня, больше всего на свете хотел выпить.
Он знал, что на свете нет термина «чуть-чуть алкоголик». Ты либо закладываешь за галстук, либо нет. В последнее время он не выпивал, и это было хорошо, но иногда с ним случались долгие периоды запоя. Бывало, целые месяцы. Однажды, в один из таких периодов, он попал на студенческий митинг и, прорвавшись на трибуну, сообщил ошеломленной аудитории:
— Привет, меня зовут Джим, и я алкоголик.
Но когда запой бывал преодолен, то Джим уже не чувствовал себя алкоголиком. Он мог выпить — но ни в коем случае не напиться. Только один коктейль в день, и тот не ранее пяти часов вечера.
Но потом наступало утро, подобное сегодняшнему, когда с самого момента пробуждения он мечтал выпить все спиртное в мире. Это напоминало настоящую жажду, явление физического порядка. Хорошо, если это случалось в месте подобном Бостону, потому что здесь легко было найти себе компанию. Ничего, через три-четыре дня все пройдет.
Как обычно.
Он подождет. Он пересидит это время в своей комнате, будет смотреть бесконечные мультфильмы по кабельному телевидению, а потом обсуждать их с прислугой. Прошло восемь лет с тех пор, как он покинул службу в Мэнском университете и стал Свободным Художником, и с тех пор бартер в его жизни приобрел гораздо большее значение, чем деньги.
Он сочинял поэмы за еду; однажды ему привезли три мешка отличной картошки за сонет, посвященный именинам жены фермера. Они с Бобби умирали от смеха, читая этот сонет. Прочитанный вслух, он был не хуже пушкинского «Письма Татьяны».
В другой раз маленькое издательство в Западном Миноте согласилось опубликовать сборник его стихов (это случилось в 1983 году — он хорошо запомнил дату, потому что это был его последний напечатанный сборник), и в качестве задатка ему прислали полвагона дров.
Гарднер принял их.
— Ты не должен был соглашаться меньше чем за три вагона, — говорила ему той ночью Бобби, когда они сидели у камина, каждый с сигаретой в руке, а на улице завывал ветер. — Ведь это хорошие стихи. По крайней мере, большинство из них.
— Знаю, — ответил Гарднер. — Но если бы не эти дрова, я бы замерз. Полвагона позволят мне как-нибудь дотянуть до весны. — Он подмигнул ей. — Кроме того, издатель — уроженец Коннектикута. Это вполне в стиле тамошних жителей.
Она раздраженно топнула ногой.
— Ты шутишь?
— Нисколько.
Она рассмеялась, и он звучно поцеловал ее, а позже затащил в постель, и они всю ночь проспали в обнимку. Он вспомнил, как вдруг проснулся тогда и, прислушиваясь к завываниям ветра и сжимая ее в объятиях, подумал: как хорошо было бы, если бы так продолжалось вечно! Но этому не суждено было случиться. В системе мироздания не наблюдалось ничего вечного, да и само слово «вечность» было глупым и надуманным.
Наутро Бобби, как это частенько случалось, предложила ему деньги, и Гарднера, как всегда, это разозлило. Он был вынужден брать их у нее, хотя на душе у него при этом скребли все кошки мира.
— Знаешь, как называются те, кто берет деньги после проведенной в одной постели ночи? — спросил он.
Она замерла.
— Ты что, считаешь меня шлюхой?
— А себя, очевидно, твоим сутенером, — улыбнулся он.
— Ты намерен завтракать, Гард, или портить мне нервы?
— А как насчет того, чтобы совместить это?
— Нет, — отрезала она, и Гард увидел, что она не на шутку рассержена. Я ведь только шучу, как она не понимает? — думал он, — ведь она всегда отлично понимала, когда я шучу. Хотя, конечно, она ведь не знала сейчас, что он шутит; да и шутил ли он? Он действительно хотел побольнее уколоть ее за то, что она унижает его своей готовностью помогать ему. Он сам имеет право выбирать, как ему жить, и никто не должен вмешиваться в это.
Конечно, он не хотел, чтобы Бобби уезжала. С ней было хорошо в постели, но это не являлось главным. Главным являлось то, что Бобби была хорошим другом. С друзьями легко разбежаться, гораздо труднее их находить.
Бежишь от друзей? Или прогоняешь их от себя? Зачем, Гард?
— Я хочу завтракать, — отступил он, — и прошу прощения за мои слова.
— Все в порядке, — ответила она, отвернувшись так быстро, что он не успел увидеть ее лица. Но ее голос при этом дрожал, как будто она едва сдерживала поток слез. — Больше я никогда не буду предлагать денег гордым янки.
Что ж, он и сам не хотел бы брать у нее деньги. Никогда.
Другое дело «Поэтический марафон по Новой Англии».
Там ему платили деньги. Три сотни вперед и три сотни по окончании турне. Хотя дело было, конечно, не только в плате. Еще ему выдали ЧЕК.
Наличные деньги позволяли вовсю сорить ими, пользуясь каждой возможностью. Заказывать еду в номер, стричься у гостиничного парикмахера, если таковой имелся, покупать новые туфли взамен растоптанных, смотреть бесконечные видеофильмы... Но ЧЕК — он значил нечто большее. Он вселял УВЕРЕННОСТЬ.
Бобби Андерсон пыталась выкопать странный предмет из земли.
Джим Гарднер с «Марафоном» путешествовал по Новой Англии.
Занятия разные, результат один и тот же.
Сидя в баре с Роном Каммингсом, своим менеджером, и попивая виски, Джим думал, мог ли бы он преодолеть в себе это огромное желание напиться.
Рон Каммингс был хорошим, серьезным поэтом, которому повезло: деньги сыпались на него отовсюду. «Я богат, как Медичи», — любил говаривать он. Его семья почти девятьсот лет занималась текстильной промышленностью, и сейчас владела большей частью текстильных предприятий Нью-Хэмпшира.
Родственники считали Рона сумасшедшим, но именно потому что Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был сумасшедшим (то есть интересовался текстильной промышленностью), они позволяли Рону заниматься тем, чем он хочет. Он писал стихи, читал их, почти постоянно бывал пьян. Это был моложавый мужчина с лицом телегероя.
Гарднер никогда не видел, чтобы Рон что-нибудь ел, кроме соленых орешков и рыбных крекеров. Еще одной особенностью Рона было то, что его совершенно не тревожили проблемы собственного пьянства.
Выпив по нескольку порций виски, Рон и Джим вышли на улицу с намерением найти кэб.
По небу, приближаясь к ним, ползла черная туча. Сейчас она подхватит меня и унесет с собой, подумал Гарднер.
Хотя, конечно, не в страну Оз.
Невдалеке показался кэб. Они подозвали его. Водитель поинтересовался, куда они хотят ехать.
— В страну Оз, — прошептал Гарднер.
Рон хихикнул:
— Он имеет в виду какое-нибудь местечко, где можно выпить и потанцевать. Что бы вы нам посоветовали?
— Что-нибудь придумаем, — ухмыльнулся водитель.
Гарднер ухватился рукой за плечо Рона и воскликнул:
— Буря, скоро грянет буря!
— Ничего, я скоро догоню тебя по количеству выпитого, — усмехнулся Рон.
Проснувшись на следующее утро, Гарднер обнаружил себя лежащим в ванне, наполненной холодной водой. На нем был его лучший костюм. Некоторое время он с недоумением рассматривал свои побелевшие пальцы. Они напоминали рыбьи плавники. Вероятно, он киснет в ванне уже давно, решил он. Вряд ли, когда он набирал воду, он сразу предпочел холодную. Но вспомнить, как это происходило на самом деле, он не смог.
В шкафчике ему удалось разыскать полупустую бутылку бурбона, источавшую пленительный аромат. Не стоило бы этого делать, — промелькнуло у него в голове, а губы уже тянулись к горлышку бутылки. Он выпил. Потом отпил еще глоток.
Когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что стоит в спальне с трубкой в руке. Куда это он хотел звонить? Ах, да! Каммингсу.
Голос приятеля был не лучше его собственного.
— Ну, и что же мы с тобой натворили? — хрипло спросил Гарднер.
— Натворили? — повторил за ним Каммингс, и в трубке воцарилась тишина. Думает, — решил Гарднер. Подождав, он хотел было окликнуть приятеля, но тут Рон наконец отозвался:
— Ничего не натворили.
Гарднер немного расслабился.
— Мы натворили черт — знает — что с моей головой, — прибавил Рон. — Бо-о-же, как она болит!
— Ты уверен, что ничего? Совсем ничего?
Он думал о Норе.
Застрелил свою жену, да? — внезапно возникла мысль в его голове.
— Ну-у-у... — протянул Каммингс и вдруг замолчал.
Гарднер стиснул трубку в кулаке.
— Ну что?
Свет в комнате внезапно показался ему слишком ярким, как солнце вчера днем на пляже.
Ты что-то сделал. Ты сделал какую-то глупость. Что-то безумное. Что-то ужасное. Когда ты научишься себя контролировать? Да и научишься ли?
— Так что же случилось? — еще раз спросил он Рона. — Что я натворил?
— Ты поспорил с какими-то ребятами в прелестном местечке под названием «Каменная Земля», — сказал Каммингс и издал легкий смешок. — О! Боже, как трудно смеяться, когда раскалывается голова! Ты помнишь эту забегаловку и этих ребят, Джеймс, мой мальчик?
Джим ответил, что не помнит. Зато он помнил какое-то другое место под названием «Братья Смит». Дело близилось к закату, это было... когда же? в восемь тридцать? в без четверти девять? — через пять часов после того, как они с Ронни начали вчера пить. Он помнил раскаты грома, помнил начало грозы — и все. Провал.
— Ты так яростно с ними спорил, с этими ребятами...
— О Чернобыле? — перебил его Джим.
— Так ты помнишь!
— Если бы я мог все вспомнить сам, я бы не стал тебя расспрашивать.
— Гард, с тобой все в порядке? — встревожился Рон. — Твой голос звучит как-то не так.
Да? Ты прав, Рон, меня закрутил циклон. Он продолжает играть мною, и никто не знает, когда же наступит конец.
— Все в порядке.
— Отлично. Один человек очень рад это услышать.
— Ты, что ли?
— А кто же? Да, так ты спорил с ними о Чернобыле и кричал, что тебе жаль этих ребят, потому что они за пять лет все умрут от лейкемии. Ты кричал, что атомную электростанцию в Арканзасе давно нужно стереть с лица земли. Мне насилу удалось усадить тебя в кэб. Я довел тебя до дверей твоего номера и оставил на всякий случай в шкафу бутылку. Ты уверял, что с тобой полный порядок. Ты намеревался принять ванну и потом позвонить какому-то парню по имени Бобби.
— Это не парень, а девушка, — растерянно поправил его Гарднер. Он потер рукой шею и задумался.
— Все в порядке?
— Вполне. Не о чем беспокоиться.
Он положил трубку, и тут его пронзила странная, нелогичная, почти абсурдная мысль: Бобби попала в беду.
Он медленно подошел к стулу и сел на него верхом. Идиот! Он рассуждает о Чернобыле! Почему на земле столько идиотов?
Беги отсюда, Гард, — промелькнуло у него в голове. — Черт с ним, с марафоном! Черт с Лучшей Подругой Поэзии шлюхой Мак-Кадл! Беги отсюда сейчас же, пока не случилось ничего непоправимого. Потому что, если ты останешься здесь, что-нибудь ужасное обязательно случится. Здесь везде кровь, даже на луне.
Нет! Пусть он будет проклят, если убежит отсюда и вернется в Мэн с этой болтающейся между ногами штукой. Только не он!
И потом, здесь эта шлюха.
Ее зовут Патриция Мак-Кадл, и Гард никогда еще в своей жизни не встречал шлюху такого высокого класса.
У нее был контракт, основу которого составлял тезис: нет игры — нет денег.
— Боже! — прошептал Гарднер и закрыл глаза руками. Он попытался прогнать головную боль, отлично зная, что существует только одно лекарство, но это лекарство одновременно является и отравой.
Он знал также, что все это очень плохо. Что его опять закручивает циклон.
Джим Гарднер входил в состояние свободного падения.
Патриция Мак-Кадл была звездой их поэтического марафона. Ее ноги были длинными, но излишне мускулистыми, нос — аристократическим, но несколько длинноватым, чтобы считаться привлекательным. Однажды Гард мысленно попытался поцеловать ее и ужаснулся: она могла бы проткнуть ему носом щеку. Ее лицо было удлиненной формы, с короткими ресничками над серыми, как дождливое небо, глазами. Любимые духи — «Мэйфлауэр».
В программу поэтического марафона она была включена в 1988 году, когда один из шести поэтов, намеревавшихся принять участие в поездке, повесился на галстуке в собственном сортире.
У Патриции было двенадцать публикаций, и ее стихи нравились публике. В марафоне она увидела отличный способ рекламирования себя и вскоре сумела возглавить это предприятие.
Она перепробовала в качестве участников марафона многих поэтов и менее чем за тридцать шесть часов до его начала пригласила наконец Джима Гарднера.
— Ты все еще пьешь, Джимми? — спросила она его при встрече. Джимми — он ненавидел, когда его так называли. Большинство людей звали его Джим. Джим — это было нормально. И редко кто называл его Гард — кроме него самого... и Бобби Андерсон.
— Пью помаленьку, — ответил он. — Но не очень много.
— В это нелегко поверить, — холодно возразила она.
— Ты всегда была недоверчивой, Патти, — заметил он, зная, что она не любит, когда ее так называют, еще больше, чем он имя Джимми. Ее пуританская кровь восставала против подобной фамильярности.
— Ты спросила просто из любопытства, или же у тебя есть какое-нибудь предложение?
Конечно, он знал, и она знала, что он знал, что они могут прийти к соглашению, но соглашение это вылилось в несколько странную форму.
Это был не брачный контракт, но нечто в этом роде. Джим хотел приобрести к зиме неновую, но хорошо работающую печку, Патриция Мак-Кадл хотела приобрести себе поэта. Боясь, что он нарушит их устное соглашение, в тот же день она прикатила к нему из Дерри с контрактом, отпечатанным в трех экземплярах, и нотариусом. Гард был несколько удивлен, что она не притащила с собой и второго нотариуса на случай, если первый, к примеру, подвернет ногу.
Шутки в сторону. Он никак не мог сейчас разорвать этот чертов контракт, потому что тогда ему не видать печки, как своих ушей. Более того, эта стерва потащит его в суд и заставит платить не менее тысячи долларов в качестве возмещения убытков, потому что в контракте было записано однозначно, что он должен принимать участие в марафоне тридцать (30) дней.
И потом, она обязательно будет преследовать его. Самой ей будет казаться, что причиной этому принципы, но на самом деле все это будет из-за того, что он однажды назвал ее Патти.
Ее муж умер десять лет назад, завещав ей кучу денег. Получив деньги, она быстро стала известной покровительницей искусств и настоящей деловой женщиной. Почему одни поэты всю жизнь проводят в безвестности, а другие, как из рога изобилия, получают все мыслимые и немыслимые призы и награды? Потому что над этими другими простирается длань такой вот Патриции Мак-Кадл.
Если он разозлит ее, она может причинить ему много неприятностей. И тогда, какие бы прекрасные стихи он не написал, они так и останутся неопубликованными.
Так что потерпи, дружок, — подумал он. Потом заказал себе в номер бутылку «Джонни Уокера» (о, этот могущественный, благословенный ЧЕК!) и повторил вслух:
— Нужно потерпеть — и точка.
И все же мысли его возвращались к Бобби. Хорошо было бы позвонить ей и сказать: Меня почти засосал циклон, Бобби, но я вовремя ухватился за спасательный круг. Повезло, верно?
Ну и заткнись теперь. Ты сам кузнец своего счастья. Если бы ты был сильным, Гард, то удача сопутствовала бы тебе. А так ты имеешь то, что имеешь.
Джим заглянул в шкаф и поискал глазами, что можно было бы надеть взамен испорченного выходного костюма, и выбрал потертые джинсы, легкую летнюю рубашку и белые носки. Одевшись, он откусил кусочек лежащего на столе несвежего сэндвича и отправился в ванную на поиски аспирина. Найдя наконец упаковку, он проглотил сразу несколько таблеток. Посмотрел на бутылку. Отвел взгляд. Пульсирующая боль в висках не утихала. Джим сел у окна с блокнотом в руках и принялся обдумывать, что будет читать сегодня вечером.
Сейчас все его стихи казались ему бездарными. Голова, не переставая, болела. Он вспомнил, что однажды говорил ему доктор: Время от времени у тебя будут жуткие головные боли, сынок. Но когда они возникнут, все равно благодари Господа за то, что остался жив.
Трудно благодарить Господа, когда так адски болит затылок.
Он отложил блокнот в сторону и прикрыл глаза.
Я больше не перенесу этого.
Перенесешь.
Не перенесу. Здесь все в крови, даже луна. Я чувствую это, я почти вижу это.
Не болтай чепухи! Возьми себя в руки!
— Я постараюсь, — прошептал он, не открывая глаз, и сам не заметил, как через пятнадцать минут уже крепко спал, посапывая носом. Он уснул сидя в кресле.
Перед выходом на сцену он, как всегда, немного волновался и, когда пришла его очередь, чувствовал себя сперва как человек, страдающий раздвоением личности, однако через несколько мгновений пришел в себя.
Аудитория сегодня была больше, чем обычно: в зале находилось порядка ста человек. Множество глаз, которые, казалось, пожирали его. На память пришла цитата из старины Т. Рекса: «Девочка, ты полюбила вампира, и сейчас я ВЫПЬЮ ТВОЮ КРОВЬ!»
Начинай, Гард! Не заставляй их ждать.
Голос Бобби, прозвучавший в его голове, успокоил его.
Зал был ярко освещен. Он увидел Патрицию Мак-Кадл. На ней было маленькое черное платье, стоившее никак не меньше трехсот долларов. Она строго смотрела перед собой, чинно сложив руки на коленях. Гард подумал: Она видит, что происходит, и ей все это не нравится. Ты только посмотри! Она ждет моего провала!
Сукин сын, ты не заслуживаешь ничего другого, после того как посмел назвать меня Патти! Давай же, Гарднер! Три сотни, которые я уже заплатила тебе, — вполне сносная плата за эксклюзивное удовольствие видеть, как все эти люди тебя освищут. Давай, начинай!
В зале пронесся легкий гул. Пауза затягивалась. Он, крепко стиснув зубы, стоял на помосте, с легким удивлением рассматривая зрителей. И вдруг, вместо того, чтобы слышать Бобби, Гарднер увидел ее.
Бобби находилась в Хейвене. Он увидел ее сидящей в кресле, одетой в шорты и футболку. У ног ее спал Питер. Она держала в руках книгу, но не читала ее, устремив свой взгляд в окно, в темноту, погруженная в собственные мысли.
Он даже каким-то образом знал, о чем она сейчас думает. О чем-то, что находится в лесу. О чем-то... что она нашла в лесу. Да, Бобби была сейчас у себя дома, пытаясь разобраться, что же такое она нашла и почему так устала. Она не думала о Джеймсе Эрике Гарднере, известном поэте.
И тут в голове его с бешеной скоростью закрутилась, повторяясь, одна и та же мысль, как вспышка огня в ночи: Бобби в беде! Бобби ДЕЙСТВИТЕЛЬНО В БЕДЕ!
Щелчок — и картинка в голове изменилась. Теперь Бобби была в подвале дома, доставшегося ей по наследству от дяди. Она склонилась над каким-то механизмом... Было темно, Гард не смог разглядеть, что именно она делает. Но она определенно что-то делает, потому что из-под ее пальцев вылетают голубые искры... Механизм был чем-то знаком Гарднеру, но...
Потом он услышал нечто еще более удивительное, чем голубые искры. Это был Питер. Питер выл. Бобби не обращала на это внимания, что было непохоже на нее. Она была целиком поглощена своим занятием...
Шум в зале нарастал, и видение исчезло.
Он мутным взглядом окинул лица зрителей. Многие из них выглядели встревоженными. Он что, боится их? Боится? Но почему?
Только Патриция Мак-Кадл никак не выказывала волнения. Напротив, она смотрела на него со странно спокойным удовлетворением, и это подтолкнуло его.
Гарднер внезапно обратился к аудитории, удивляясь в душе, как естественно и обыденно звучит его голос.
— Простите меня. Сегодня я хотел бы прочесть вам совершенно новые стихи, но все никак не мог решиться. — Пауза. Улыбки. Чей-то смешок, в котором явно прозвучала симпатия к нему. Тень гнева на лице Патриции Мак-Кадл.
— Собственно, — продолжал он, — это не совсем так. Просто я решал: стоит или не стоит читать эти стихи вам, но потом сделал выбор в вашу пользу...
Еще чей-то смешок, другой, третий. Атмосфера разрядилась. Щеки Патти покраснели, как помидор, и она так стиснула пальцы рук, что они побелели.
Не смотри на нее, Гард! Ты думаешь, что победил ее, и ты прав. Она повержена. И все же не смотри на нее. Она тебе этого не забудет.
И не простит.
Но все это будет когда-нибудь потом. Сейчас же он открыл рукопись своих стихов. Глаза его наткнулись на посвящение: Бобби, которая должна первой прочесть их.
«Лейтон-стрит» — так назывались эти стихи. Это была улица в Юте, где она выросла, улица, где произошло становление ее как писательницы — простого автора простых рассказов. Гард знал, что она способна на большее, но для этого ей нужно было бы покинуть Лейтон-стрит. На Лейтон-стрит она потеряла горячо любимого отца и не менее горячо любимую мать. На Лейтон-стрит она страдала от бессонницы, засыпая иногда в классе после мучительной ночи, когда ей ни на минуту не удавалось сомкнуть глаз. На Лейтон-стрит над ней был постоянный гнет тирании сестры Анны...
Анна.
Более, чем что-либо другое, Анна олицетворяла собой Лейтон-стрит.
Анна была тормозом для стремлений и возможностей Бобби.
Что ж, — подумал Гард. — Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал читать «Лейтон-стрит» — спокойно, неторопливо, как если бы он не стоял на сцене, а сидел в уютном кресле у себя дома.
Произведение было написано белым стихом. Верлибром.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:18 | Сообщение # 7 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| Эта улица начинается там, где кончается жизнь.
Дети, живущие на ней, одеты в перелицованные тряпки.
Но, как и все дети в мире,
Они играют в «салочки» и «прятки».
Их беда только в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Проходят дни, зима сменяет лето.
По радио они слышат про космические полеты и птеродактилей,
Но им так и не суждено увидеть самим, что же это такое.
Ведь их беда в том, что
Они никогда не увидят ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Они вырастут, состарятся, и когда
Подойдут к последнему порогу,
За которым только вечность,
Они скажут:
Я так и не увидел ничего,
кроме Лейтон-стрит...
Он не пытался «играть» свои стихи, он просто как бы пересказывал их. Большинство из тех, кто сегодня вечером пришел послушать поэтов, дружно пришло к единому мнению, что чтение Гарднера было самым лучшим. А многие утверждали после, что ничего более прекрасного им никогда не доводилось слышать.
Поскольку это было в жизни Джима Гарднера последнее публичное выступление, это было особенно приятно.
Он читал около двадцати минут, и, когда закончил, в зале воцарилась тишина. Ему пришло вдруг в голову, что ничего более бездарного он еще не писал.
Внезапно кто-то в заднем ряду вскочил на ноги и восторженно зааплодировал. Девушка в середине зала подхватила аплодисменты, что-то выкрикивая при этом. Через секунду весь зал стоял на ногах и ожесточенно хлопал. Гарднер ловил потрясенные взгляды собратьев по перу.
Но встали и аплодировали, как он успел заметить, не все. Патриция Мак-Кадл продолжала сидеть с прямой спиной, крепко вцепившись руками в сумочку. Губы ее были сжаты. Рот, казалось, стал совсем бескровным. Что, Патти, съела? — злорадно думал Гард. — Это в твоем контракте предусмотрено не было?
— Спасибо, — кланяясь, бормотал он, беспомощно теребя в руках рукопись, и быстро сбежал с помоста, заняв свое место рядом с Роном Каммингсом.
— Боже, — прошептал Гарднеру Рон, не прекращая аплодировать. — Мой Бог!
— Прекрати хлопать, болван, — прошипел Гарднер.
— Черт меня побери! Я не знаю, когда ты написал эту вещь, но это великолепно! — сказал Каммингс. — И я ставлю тебе выпивку по этому поводу.
— Сегодня я не пью ничего крепче содовой, — ответил Гарднер, хорошо зная, что лжет. Головная боль уже прошла. Успех совершенно исцелил его, довершив начатое аспирином.
Аплодисменты постепенно стихли. На лице Патриции Мак-Кадл застыло выражение, постепенно становившееся все кислее и кислее.
После удачно окончившегося вечера поэты дружной толпой спустились в бар. Опьяненный успехом, Джим подсел к стойке. Возле него очутился бармен.
— Я думаю, вы превосходно читали сегодня, мистер Гарднер.
Гард в задумчивости крутил в руках рюмку. «Лейтон-стрит» посвящалось Бобби Андерсон, и этот парень за стойкой почему-то напомнил ему Бобби, такую, какая она впервые появилась в университете.
— Спасибо.
— Думаю, вам нужно быть поосторожнее со спиртным. Это может погубить ваш талант.
— Не переживайте, дружище. Я в полном порядке, — Джим выпил рюмку водки и отошел от стойки.
Проходя через зал, он увидел Патрицию Мак-Кадл. Заметив, что он смотрит на нее, она отвернулась, сердитая и высокомерная. В ее голубых глазах блеснули стальные огоньки. Поцелуй меня в зад, фригидная сука, — злорадно подумал он и шутливо отсалютовал ей рюмкой.
— Только тоник, да? Это что, тоник?
Возле него, как чертик из коробочки, возник Рон Каммингс. Он улыбался дьявольской ухмылкой.
— Отстань, — слишком громко сказал ему Гарднер, и сидящие вокруг люди стали оглядываться на них.
— Гард, старина...
— Я все отлично знаю, и перестань следить за мной, — проворчал он, чувствуя, что голова его постепенно тяжелеет. Это не было похоже на обещанную ему доктором головную боль: ощущение рождалось не в самой голове, а где-то гораздо глубже. И оно нисколько не мешало.
Напротив, это было довольно приятно.
— Ты добился своего, — Каммингс кивком указал на Мак-Кадл. — Она вне себя от гнева. Она с удовольствием выкинула бы тебя из группы, Джим. Не давай ей повода.
— Черт с ней.
Кто-то окликнул Каммингса, и он отошел. Гарднер проводил его взглядом и вдруг рассмеялся. Слезы, вызванные неудержимым хохотом, градом покатились по его щекам. Люди вновь начали оглядываться на него. Какой-то мужчина, с интересом глядя на него, выпил залпом рюмку водки, поперхнулся и теперь безуспешно пытался откашляться.
Понемногу Гард начал брать себя в руки. Из соседнего помещения доносилась громкая музыка, там собрались наиболее интересные люди, присутствующие на сегодняшнем вечере. Прихватив блюдо с крошечными бутербродиками-канапе, Джим направился туда. Проходя через зал, он никак не мог преодолеть в себе ощущение, что дура Мак-Кадл, сидящая за одним столиком с их беднягой конферансье, обсуждает сейчас его. Как, вы не знаете? Но это чистейшая правда: он ударил ее. Прямо по лицу. Она сказала, что не станет обращаться в суд. Кто знает, верное ли это решение? С тех пор он больше не бил женщин, — во всяком случае, до сих пор. Но он вполне может проделать что-нибудь подобное сегодня вечером, ведь он мастер на всякие эксцентрические выходки. И потом, вы же видите, он не способен контролировать себя во время выпивки...
Следи за собой, Гард, — услышал он голос, похожий на голос Бобби, второй раз за сегодняшний вечер. Не показывай всем, что болен паранойей. Не давай им повода к сплетням.
Стоя уже в дверном проеме, он оглянулся.
Они смотрели прямо на него.
В нем вскипала волна гнева... но он усилием воли заставил себя улыбнуться им и поднял бокал, как бы намереваясь произнести тост в их честь.
Беги отсюда, Гард. Это может плохо кончиться. Ты выпил.
Не переживай, я контролирую себя. Она просто хочет, чтобы я исчез, и поэтому так смотрит на меня. Вдобавок эта дрянь рассказывает обо мне всякую чепуху: что я ударил свою жену, что меня арестовали на демонстрации с пистолетом в кармане... Но я спокоен. Нет проблем, детка. Я как раз собираюсь умыться, выпить кофе и отправиться домой. Нет проблем.
И хотя он на самом деле не пошел умываться, не заказал кофе и не отправился домой, в ближайший час с ним все было в порядке. Он, по меткому выражению бывшей жены, «держался молодцом».
Он прислушивался к спокойным, интеллигентным разговорам окружающих. В последнее время у него редко выдавались подобные минуты. Вот уже восемь лет его жизнь идет хуже некуда, а последние три года — просто сплошной кошмар. За это время он разучился нормально общаться с людьми и стал непереносим даже для тех, кто давно знал его, особенно когда выпивал несколько больше меры.
Но сегодня другое дело. Он не позволит себе поддаться дурному настроению. Выпил он или нет, все равно он в состоянии контролировать себя. За окном свистел ветер.
Кто-то обратился к нему, приглашая принять участие в беседе. Гарднер ощутил благодарность, смешанную с раздражением. Это было нелогично, но это было. Поэтому он предпочел вернуться в общий зал и в буфете заказал себе очередной бокал. Все, что последовало за этим, казалось, было спровоцировано каким-то дьяволом с совершенно извращенным чувством юмора.
У другого конца буфетной стойки сгрудились люди — три мужчины и три женщины. Они беседовали о чем-то. Среди них были и Патриция Мак-Кадл с беднягой конферансье. Мужчина, говоривший сейчас что-то, напоминал разукрашенную лавку на колесах. Рядом с ним стояла его жена. Она была недурна собой, в глазах ее светилась наивность. Гарднер понял вдруг одну вещь: хоть он и алкаш, но все еще не утратил природной наблюдательности. Женщина с наивным взглядом была твердо убеждена, что все, что говорит или делает ее супруг, не может вызывать и тени сомнения. В то же время она явно переживала из-за того, что он несколько перепил, и пыталась увести мужа, но не знала, как это сделать.
Гарднер внимательно посмотрел на них и подумал, что они, вероятно, женаты около восьми месяцев. Может, конечно, и год, но восемь месяцев подходило к ним лучше.
Одежда говорившего выдавала его принадлежность к Государственной газовой компании. Этой компании принадлежал завод, находившийся в резервации, заселенной ирокезами, и энергетик говорил сейчас об этом с такой гордостью, будто в этом была его заслуга. Наверняка мелкий чиновник, — подумал Гарднер. Завод производил какую-то радиоактивную продукцию, и недавно там случился выброс.
Слушатели с большим вниманием следили за рассказом мужчины. Ха-ха, Красный Киловатт — друг Поэзии! Такой же друг, как сам Гарднер — друг Нейтронной Бомбы. Вот жена энергетика — она скорее была похожа на друга Поэзии.
Отлично понимая, что совершает громадную ошибку, Гарднер решил вмешаться в разговор. Знаете ли вы, о чем говорите? — пульсировало у него в мозгу. Он мог бы привести тысячу логических аргументов против заводов, имеющих дело с ядерным топливом, но самым лучшим доводом для него была боль, возникшая в сердце.
Знаете ли вы, о чем говорите? Думаете ли вы о возможных последствиях? Разве вы не помните, что произошло в России два года назад? Их трагедия отзовется даже в следующем столетии. Боже! Да лучше всю жизнь провести в темноте, чем пользуясь электроэнергией, способной на такой взрыв. Боже! БОЖЕ! А эти болваны слушают сказки какого-то идиота, будто он святой!
Третьему мужчине в этой группе было на вид около пятидесяти, и он напоминал декана колледжа. Он хотел знать о возможностях различных организаций протеста и фамильярно называл говорящего — Тед.
Тед-Энергетик говорил, что нам всем не стоит беспокоиться. Федеральные власти не позволят всяким там болтунам лишить величайшую страну энергии. Группы протеста создаются, но тут же распадаются, — говорил он, — и не представляют собой реальной силы. Все рассмеялись, кроме жены Теда-Энергетика. Она лишь слегка улыбнулась.
Гарднер ответил тем же. Лишь в глазах его сверкала сталь.
Тед-Энергетик заговорил более экспансивно. Он вещал, что пришло время показать арабам раз и навсегда, что Америка и американцы не нуждаются в них. Он говорил, что даже наиболее современные генераторы, работающие на угольном топливе, — это вчерашний день. Он говорил о величии и могуществе солнечной энергии...
В голове у Гарднера стучало и звенело. Он с удивлением обнаружил, что сильно сжал бокал и стекло вот-вот хрустнет. Гарднер немного ослабил хватку, а Тед-Энергетик объяснял, что ядерная энергия — это реальная альтернатива.
— Благодарение небу, перспектива Чернобыля для Америки невозможна, — говорил он. — Там умерло тридцать два человека. Это, безусловно, ужасно, но при авиакатастрофе, которая произошла месяц назад, погибло что-то около ста девяноста человек. Слышали ли вы когда-нибудь правительственные отчеты о количестве погибших в авиакатастрофах? Смерть тридцати двух, ужасная сама по себе, все же далека от Армагеддона!
Он любовался собой и звуками своего голоса.
Гард больше не мог видеть в нем человека. Из воротника белой рубашки торчала голова волка. Его жена напоминала теперь испуганного кролика, красными глазками глядящего через стекла очков.
Гард моргнул — и они вновь стали людьми.
— Эти протестующие никак не могут уразуметь, что на их протесты никто не обращает никакого внимания, — торжествующе закончил Тед-Энергетик и оглянулся по сторонам, ожидая поддержки от слушателей. — За тридцать лет мирного развития ядерной энергии для Соединенных Штатов не было и не будет никакой опасности. — Он гордо поднял подбородок и чокнулся бокалом со всеми присутствующими.
— Уверен, что это необходимо знать всем, — сказал мужчина, похожий на декана колледжа. — И теперь моя жена и я, мы думаем...
— А знаете ли вы, что Мария Кюри умерла от радиационного отравления? — задумчиво спросил Гарднер. Головы присутствующих повернулись к нему. — Да-да. От лейкемии, вызванной облучением гамма-лучами. Это был первый случай подобной смерти, но, к несчастью, не последний. Она проводила исследования, которые потом погубили ее.
Гарднер оглядел внезапно ставшую безмолвной комнату.
— Ее записи хранятся в специальном контейнере, — продолжил он. — В контейнере в Париже. Они излучают радиационные лучи. К ним нельзя дотрагиваться, потому что дотронувшийся до них может умереть.
Патриция Мак-Кадл следила за ним взглядом. Остальные сгрудились у буфетной стойки.
— Пятого октября 1966 года, — говорил тем временем Гарднер, — произошла авария на ядерном реакторе Энрико Ферми в Мичигане.
— Но там ничего не случилось! — вмешался Энергетик, потирая руки и всем своим видом как бы говоря: Вот видите?!
— Почти ничего. То есть никто не погиб. Реакция самопроизвольно прекратилась. Никто не знает почему. Один из работавших там членов комиссии по расследованию причин даже позволил себе пошутить: «Эти ребята чуть было не стерли с лица земли Детройт».
Он умолк.
— О, мистер Гарднер! Но это...
Гарднер предостерегающе поднял руку:
— Если изучить данные по количеству раковых заболеваний в районах локализации ядерных объектов, то выяснится, что количество их во много раз превышает норму.
— Это не совсем верно, и потом...
— Пожалуйста, позвольте мне закончить. Не думаю, что нужны еще какие-нибудь дополнительные факты, но все же дайте мне закончить. Задолго до Чернобыля у русских уже была одна авария с реактором в местечке Киштим. Но тогдашний премьер Хрущев не допустил огласки случившегося. Мадам Кюри сказала бы, что это была хорошая мысль для своего времени. Это напоминало взрыв карточного домика, а люди... что ж, они были просто марионетками в чьей-то плохой пьесе. А потом шел дождь. Шел долгий дождь. Как будто в небе появился вулкан, извергающий воду вместо лавы. Последствия аварии устранялись почти год. Я видел фотографии. Я не умею читать по-русски, но я просил четырех или пятерых самых разных людей прочесть мне, и прочитанное совпадало. Звучало оно как плохая этническая шутка. Представьте себе, что вы едете по одному из шумных шоссе и вдруг видите примерно такую табличку: «ЗАКРОЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВСЕ ОКНА, ВЫКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯЦИОННУЮ СИСТЕМУ И ПОЕЗЖАЙТЕ ТАК БЫСТРО, КАК ЭТО ТОЛЬКО ВОЗМОЖНО, БЛИЖАЙШИЕ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ».
— Чепуха! — громко заявил Тед-Энергетик.
— Фотографии были представлены независимым информационным агентством, — как бы не слыша его, продолжал Гард. — Если этот парень всего лишь лжец, это можно было бы пережить. Но он и люди, подобные ему, делают кое-что похуже. Они, как попугаи, рассказывают публике, что сигареты не только изредка способствуют возникновению рака легких, но содержат в себе также море витамина С и уберегают вас от простуды.
— Вы утверждаете...
— Тридцать два человека, погибших в Чернобыле, — это то, что нам сообщили. Что ж, возможно, их было только тридцать два. У нас есть фотографии, сделанные американскими врачами, которые говорят, что по минимальным подсчетам таких людей не менее двухсот, хотя официальные источники по-прежнему твердят о тридцати двух. Эта болезнь не всегда убивает сразу. Вот что ужасно. Смерть приходит тремя разными путями. Первый путь — гибель непосредственно в момент выброса, второй, наиболее частый, — смерть в результате лейкемии. Третий, самый популярный из всех, — заболевания раком в возрасте сорока лет и после. Рак легких, рак печени, рак желудка, меланома — рак кожи — иными словами, поражаются практически все органы. А хуже всего то, что начинаются необратимые процессы в мозгу...
— Прекратите, прошу вас, прекратите! — крикнула жена Теда. В ее голове звучали истерические нотки.
— Я бы прекратил, если бы мог, моя милая, — вежливо ответил он. — Но я не могу. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году на одном из американских реакторов проводились учения на случай неполадки, аналогичной чернобыльской. Количество жертв при этом...
— Заткнись, Гарднер, — громко сказала Патти. — Ты пьян.
Он не обратил на нее внимания, не сводя глаз с жены Энергетика.
— Во время этих учений было установлено, что реактор, расположенный в середине штата Пенсильвания, при взрыве в состоянии уничтожить сорок пять тысяч человек, почти семьдесят процентов жителей штата, а также нанести ущерб на сумму не менее двадцати миллионов долларов.
— Болван! — крикнул кто-то. — Ты когда-нибудь заткнешься?
— Нет, — ответил Гарднер, по-прежнему глядя в упор на женщину, которая, казалась, была загипнотизирована им. — Если умножить на пять — а мощность чернобыльского реактора была как раз в пять раз выше, — то получаем соответственно двести двадцать пять тысяч погибших и ущерб на сумму восемьдесят пять миллионов долларов, — он поднес ко рту стоящий на стойке стакан и выпил два больших глотка водки. — Итак, — подытожил он, — мы говорим о почти четверти миллиона погибших, что-то около двухсот двадцати четырех тысяч, если быть точным. — Он подмигнул Теду-Энергетику, закусившему нижнюю губу. — Трудно не замечать такое количество покойников, верно?
— Все эти люди погибли исключительно в твоем воображении, — сердито возразил Тед-Энергетик.
— Тед... — нервно сказала его жена, чье лицо заливал теперь густой румянец.
— И ты думаешь, что я буду выслушивать твои бредни? — не обращая на нее внимания, Тед напирал на Гарднера, и вот они уже стояли почти вплотную друг к другу. — А?
— В Чернобыле погибли дети, — сказал Гарднер. — Неужели вы этого не понимаете? Одни из них успели дожить до десяти лет, другие все еще находились в утробе матери. А те, кто выжил тогда, медленно умирают сейчас, пока мы здесь стоим с рюмками и стаканами в руках. Некоторые из них так и не научатся читать. Большинство никогда не сможет поцеловать девушку. И все это происходит именно сейчас, когда мы с вами здесь пьем и развлекаемся.
— Они убили своих собственных детей.
Гард вновь посмотрел на жену Теда, и его голос стал нарастать, как снежный ком.
— Мы уже сталкивались с Хиросимой и Нагасаки, с нашими собственными Тринити и Бикини. Они убили своих собственных детей! Разве ты не понял, что я сказал? Детям, погибшим в Припяти, было очень мало лет! Они убили ДЕТЕЙ!! Просто детей!..
Жена Теда отступила на шаг. Ее губы дрожали, глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит.
— Нам всем известно, что мистер Гарднер — хороший поэт, — сказал Тед-Энергетик, обнимая свою жену за плечи. Подобным движением ковбой похлопывает по спине теленка. — Но он не слишком информирован насчет ядерной энергии. Мы не можем на самом деле знать, что случилось или не случилось в Киштиме, не можем реально оценивать цифры потерь русских в Чернобыле...
— Закрой свою пасть! — рявкнул Гарднер. — Ты отлично знаешь, о чем я говорю! Твоей компании очень выгодно скрывать все это: количество раковых заболеваний в районах вокруг АЭС, уровень загрязнения воды радиоактивными отходами, а, между прочим, люди пьют эту воду, купаются в ней, готовят еду, стирают одежду. Ты все это знаешь. Ты и всякие другие частные, муниципальные, государственные и федеральные энергетические компании Америки.
— Замолчи, Гарднер, — прервала его Мак-Кадл, делая шаг вперед. Она повернулась к группе и подарила ей обворожительную улыбку. — Он просто слегка...
— Тед, ты знал все это? — внезапно спросила жена Энергетика.
— Конечно, мне встречались некоторые данные, но...
Он внезапно замолчал, и до слуха присутствующих доносилось только его хриплое дыхание. Это было не слишком много... но этого было достаточно. Внезапно все поняли, что внутренне он сломался. Это был краткий момент триумфа Гарднера.
Воцарилась тишина. Жена Теда отодвинулась от мужа. Он вздрогнул. Сейчас он сам напоминал Гарднеру затравленного кролика.
— О, мы имеем самую различную информацию, — криво ухмыльнулся он. — Большая часть ее — не что иное, как русская пропаганда. Люди, подобные этому идиоту, рады поверить и разнести ее по всему свету. Все, что мы знаем точно, — это то, что Чернобыль был не несчастным случаем, а попыткой заставить нас...
— О Боже! Сейчас ты начнешь рассказывать нам, что и в могиле можно жить! — возразил Гарднер. — Тебе не приходилось видеть фотографии ребят, которые в антирадиационных костюмах работают на АЭС в Харрисбурге? Заметь, смена у них не превышает пятнадцати минут. Дело в том, что такой костюм, если дольше находиться в нем в очаге заражения, начинает пропускать радиоактивные частицы, и человек облучается.
— Все, что ты говоришь, — не более чем пропаганда! — заверещал Тед. — Русские любят народ так же, как и ты! Ты поешь под их дудку! Сколько они тебе платят?
— Кто это тут ревет, как самолет при взлете? — насмешливо поинтересовался Гарднер. Он приблизился к Теду еще на шаг. — Тебе, конечно, кажется, что атомные реакторы гораздо привлекательнее, чем Джейн Фонда?
— Если хочешь, — да, что-то вроде этого.
— Прошу вас, друзья мои, — вмешалась встревоженная жена декана. — Мы можем спорить, но не нужно так кричать! Ведь, прежде всего, мы — интеллигентные люди...
— Некоторым лучше бы не вмешиваться, — перебил ее Гард, и она замолчала, отпрянув. Ее муж недружелюбно смотрел на поэта поверх стекол очков, как будто старался запомнить Гарда на всю жизнь. — Что вы будете делать, когда ваш дом охвачен пламенем, а вы — единственная из всей семьи, кто проснулся в полночь и понял, что случилось? Вы будете пытаться всех спасти или же начнете всплескивать руками, рассуждая о том, что вы — интеллигентный человек?
— Мне просто кажется, что все это зашло слишком далеко и...
— Да уж неблизко! Я тоже так думаю. — Гард посмотрел на миссис Тед. Она отскочила в сторону, держась за руку своего мужа. Гард подумал: Интересно, что заставляет ее в таком страхе отскакивать от меня?
Насмешливый внутренний голос тут же услужливо подсказал ему ответ: Ведь ты когда-то уже ударил свою жену, верно? Вот она и боится.
— Вы собираетесь иметь детей? — почти ласково спросил он у нее. Если так, я хочу надеяться, во имя семейного счастья вас и вашего мужа, что вы живете на достаточно безопасном расстоянии от какого-нибудь реактора... ведь это, как вы уже знаете, небезвредно.
Она плакала.
Она плакала, но он уже не мог остановиться.
— Кроме того, учтите, что если ваш муженек предложит вам поездку куда-нибудь вроде Мехико, хочу предостеречь вас: не пейте воду. А лучше откажитесь от поездки под предлогом... — Гарднер улыбнулся, сперва ей, потом Теду, — ...ну, например, под предлогом головной боли.
— Заткнись, — вне себя закричал Тед. Его жена только стонала.
— Верно, — поддержал его бармен. — Я тоже думаю, что вам лучше заткнуться, мистер Гарднер.
Гард внимательно обвел глазами всех собравшихся:
— Заткнуться! Конечно, легко заткнуться, и пусть все рушится! И скоро вокруг будут лежать горы трупов! Заткнуться! Вот о чем мечтают все эти ребята: чтобы мы заткнулись! А если мы не заткнемся сами, то нам помогут, как помогли Карен Силквуд...
— Успокойся, Гарднер, — прошептала Патриция Мак-Кадл. В ее голосе звучало настоящее отчаяние.
Он опять обратился к жене Теда, чьи щеки были мокрыми от слез:
— Кроме того, вас может подстерегать СДС — синдром детской смерти. Такое тоже бывает в районах вблизи реакторов. Врожденные аномалии, вроде синдрома Дауна, — другими словами, монголоидизм — и...
— Я прошу вас покинуть мой бар, — сказал ему бармен.
— Обойдешься, — коротко отрезал Гард и вновь повернулся к мистеру и миссис Тед. Его голос шел как бы из глубины организма. Он как бы слышал и видел всю сцену со стороны. На контрольной панели вспыхивали красные огоньки.
— Тед здесь лгал о том, как это здорово и безопасно, и вы все поверили ему... но факт остается фактом: то, что произошло в Чернобыле, выбросило в атмосферу нашей планеты гораздо больше вредных веществ, чем все ракеты Тринити вместе взятые.
— В Чернобыле случился пожар...
— Но его вот уже много дней не могут потушить. Сколько еще он будет гореть? Никто не знает, — верно, Тед?
Он указал стаканом в сторону Теда. Все они теперь были так же растеряны, как миссис Тед.
— И все это может произойти опять. Возможно, в штате Вашингтон. Ведь построенный там реактор мало чем отличается от того, что был в Киштиме. Чья очередь? Калифорнии? Польши? Или это случится здесь, в Массачусетсе, если дать волю парням вроде Теда? Стоит только одному идиоту нажать не ту кнопку и все может взлететь на воздух.
Патриция Мак-Кадл побелела как стена... только ее глаза сверкали. Миссис Тед переводила взгляд с мужа на Гарднера, как будто они были двумя собаками, собирающимися затеять драку. Почувствовав ее взгляд, Тед положил ей на плечо руку. По-видимому, он имеет инструкции, как обращаться с психами вроде меня, — подумал Гарднер. — Такие Теды всегда хорошо обучены.
Но все это потом. Сейчас он скажет им еще кое-что на прощанье.
— Боже, как я устал от парней вроде вас!.. — И он повернулся к жене Теда:
— Помните! Лейкемия! Дети! Дети всегда погибают первыми.
— Тед? — простонала она. — Он ведь врет? То есть... — Она закрыла лицо платком, и оттуда послышались какие-то хрюкающие звуки.
— Прекратите, — в голосе Теда послышались молящие нотки. — Мы поговорим с вами об этом потом, если вы хотите, но прекратите издеваться над моей женой.
— Я и хочу, чтобы над ней прекратили издеваться, — возразил Гард. — Но она слишком многого не знает. Того, что должна знать. Особенно учитывая, за кого вышла замуж.
Он с улыбкой на лице вновь повернулся к женщине. Та вся дрожала, как лист на ветру.
— Возьмите себя в руки. И помните, что пожары типа чернобыльского горят долго, а потушить их очень трудно. Держитесь подальше от реакторов. И так уже на восточном побережье Штатов исчезает слишком много плутония...
Внезапно бармен схватил его за плечи. Стакан вылетел из рук Гарднера, упал на пол и разлетелся на мелкие кусочки. Громким хорошо поставленным голосом бармен приговаривал:
— Я тебя вышвырну отсюда, грязная свинья!
Этот тезис был встречен бурными аплодисментами собравшихся. Позади них какая-то женщина в экстазе завопила:
— Вон отсюда! Вон отсюда, ублюдок! Я больше никогда не хочу тебя видеть!
Этот искаженный истерикой голос принадлежал Патриции Мак-Кадл. Бармен отпустил Гарда, и тот оглянулся. Лицо Патти было перекошено злобой.
— Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего! — шипела она. — Ты всего лишь безмозглый, опустившийся пьяница, лишенный человеческих чувств. И я вышвырну тебя. Ты знаешь, я могу это сделать!
— Послушай, Патти, о чем ты говоришь? Неужели наш контракт?..
Рон Каммингс, уже давно прислушивающийся к разговору, весело рассмеялся. Патриция Мак-Кадл размахивала рукой перед глазами Гарда.
Голосом, в котором прозвучало скрытое торжество, она громко и внятно, так что было слышно во всех уголках зала, произнесла:
— Да и чего можно ждать от человека, который ударил свою собственную жену?
Оглянувшись по сторонам, Гарднер увидел Рона.
— Прости, дружище, — с этими словами он взял из его руки бокал и быстрым жестом выплеснул содержимое в лицо Патриции Мак-Кадл.
— Мой привет тебе, дорогая, — спокойно произнес Гард и направился к двери. Это был, по его мнению, самый достойный выход при создавшихся обстоятельствах.
— Эй! Ты!
Гарднер оглянулся на голос и получил пощечину от Теда. В углу комнаты рыдала потрясенная Патриция. От удара Гард едва устоял на ногах.
— У моей жены там, в ванной, истерика, и в этом виноват ты! Я убью тебя, болван!
Дикая ярость овладела Гардом. В ответный удар он вложил всю свою силу. Тед отлетел к стене, взывая о помощи.
Гард хотел повторить удар, но тут его сзади схватили чьи-то руки. Это был Рон. Внешне он был совершенно спокоен, но в лице его было нечто пугающее Гарда. Жалость? Сострадание?
Гард обмяк. В комнате было тихо, и только Тед, вытирая окровавленное лицо, сопел в углу.
— Патриция Мак-Кадл сейчас по телефону вызывает полицию, — сказал Рон. — Полагаю, они не заставят себя долго ждать. Ты должен исчезнуть отсюда, Джим. Беги. Беги в Мэн. Я позвоню тебе.
Тед-Энергетик сделал попытку вновь броситься на Гарднера. Двое ребят — один из них был бармен — удержали его за руки.
— Прощайте, — обратился Гарднер к собравшимся. — Спасибо за прекрасно проведенное время.
Он направился к двери, но вдруг вернулся:
— Если вы забудете все, что я говорил, то помните хотя бы об одном: лейкемия! Лейкемия и дети! Помните...
Но вряд ли они будут это помнить. Он читал это на их лицах.
Гард еще раз кивнул всем, прошел мимо бармена и вышел. Больше он не оглядывался. Открыв входную дверь, он шагнул в ночь. Ему больше, чем когда-либо в жизни, хотелось выпить, и он понимал, что должен найти выпивку, потому что иначе задохнется, как рыба, выброшенная на берег.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:19 | Сообщение # 8 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 6. ГАРДНЕР НА КАМНЯХ
Спустя несколько дней, утром четвертого июля, Гарднер проснулся на скалистом берегу Атлантики, неподалеку от Восхитительного Парка Аркадия в Аркадия-Бич, штат Нью-Хэмпшир. Вряд ли он мог сказать, где находится. Он едва мог вспомнить свое имя и осознавал только, что ночью едва не замерз.
Он лежал на боку, и его ноги свисали почти к самой воде. Гард подумал, что, засыпая, наверное, лежал выше, но во сне сполз со скалы... а потом начался прилив. Если бы он проснулся получасом позже, то легко мог очнуться на дне океана.
Один ботинок смыло водой, второй размок и стал совершенно бесформенным. Гарднер подбросил его ногой и отшвырнул в сторону, безучастно глядя, как тот скрывается в зеленой пучине. Хоть чем-нибудь подкормлю рыбок, — подумалось ему.
Он сел.
Виски пронзила такая нестерпимая боль, что на мгновение Гарднер потерял сознание. Почему он не умер во сне? Тогда не пришлось бы, проснувшись, терпеть эти пытки...
Постепенно боль притупилась, и к нему вернулось ощущение реальности. Теперь он мог оценить, насколько жалко выглядит. Когда же это с ним началось? Вчера?
Никак нет, дружок. Не вчера. У тебя был настоящий запой. Чертовски мерзкая штука.
В животе урчало и бурлило. Он оглянулся по сторонам — слева валялась пустая бутылка.
Боже, как ужасно болит все тело!
Почесав давно немытой правой рукой нос, Гарднер увидел на ней следы крови. У него шла носом кровь во сне. Подобного не случалось с тех пор, как ему стукнуло семнадцать. Теперь, вследствие неуемного пьянства, кровотечение повторилось.
Гарднер ощущал дикую слабость — гудела голова, бурлил желудок, ныли все мышцы. Все вместе эти явления можно было бы назвать похмельным синдромом. Однажды он уже допился до такого состояния — в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Тогда он женился, а его преподавательская карьера закончилась. И тогда же оборвалась жизнь Норы. Нет, она умерла после... Тогда, допившись до бесчувствия, он ее ударил...
Но сейчас ему было, пожалуй, еще хуже.
Гарднер взглянул вниз, на воду. Набегающие волны омывали его ноги.
Ударил свою жену... вот силач, а?
Пытаясь облегчить пульсирующую боль, Гарднер закрыл глаза и вновь открыл их.
Возьми и прыгни, — тихо нашептывал ему внутренний голос. — И ты навсегда избавишься от этого кошмара. Все сочтут это несчастным случаем. Потом, как гласит великий закон Кармы, придет твое новое рождение... Прыгай, Гард! Давай же, освободись! Прыгай!
Он стоял на скале, глядя на воду. Только один шаг — и все закончится. Это могло бы произойти и во сне.
Нет еще, не пора. Сперва нужно поговорить с Бобби.
Та часть его самого, которая все еще хотела жить, крепко уцепилась за эту мысль: поговорить с Бобби. Бобби — это время в его жизни, когда все было хорошо. Бобби живет в своем Хейвене, пишет свои вестерны. Она все еще умница, все еще его друг, а может, и возлюбленная. Его последний друг.
Сперва нужно поговорить с Бобби, хорошо?
Зачем?! Зачем беспокоить ее? Да она вызовет полицию, увидев тебя в таком виде! Оставь ее в покое! Прыгай — и дело с концом.
Он подошел ближе к обрыву, почти решившись. Остановился. Закрыл глаза. Приготовился.
Внезапно, как прозрение, на него снизошло нечто, могущее называться полетом интуиции. Он почувствовал, что Бобби необходимо поговорить с ним больше всего на свете. Это не было фантазией. Она действительно в беде. В большой беде.
Он открыл глаза и огляделся вокруг как человек, пробудившийся от глубокого сна. Он должен найти телефон и позвонить ей. Он должен сказать: «Привет, Бобби! Я вновь родился на свет!» Он скажет ей: «Я не знаю, где я, Бобби, но мчусь к тебе, и никто не остановит меня». Он скажет: «Эй, Бобби, как дела?», и, когда она ответит, что все в порядке, а потом спросит, как дела у него, Гарда, он скажет ей, что у него тоже все отлично, он пишет новые стихи, частенько наезжает в Вермонт и встречается там с друзьями. И только потом он подойдет к обрыву и прыгнет, не раньше. Океан существует на свете около биллиона лет. Пять минут для него — не время. Он вполне может подождать.
Но только не лги ей, слышишь? Обещай это, Гард. Не болтай и не лги. Ведь ты ей друг — так не уподобляйся примеру ее мерзавки сестры.
Сколько всяких обещаний давал он в своей жизни? Бог знает. Но это обещание он выполнит, можете быть спокойны.
Тогда иди, — прозвучало в его мозгу, и он медленно побрел вниз, к пляжу, думая, что все же лучше вот так идти, чем кончать жизнь самоубийством. Он брел, а утреннее солнце осветило восток ярко-алым светом, и Атлантика перед ним засияла, заиграла всеми возможными красками. Его тело отбрасывало длинную тень впереди него, а на берегу какой-то паренек в джинсах и выгоревшей футболке распутывал сети для моллюсков.
Странно: его саквояж после всех приключений не пропал; он лежал на берегу, расстегнутый, похожий, с точки зрения Гарднера, на огромную уродливую пасть, собирающуюся кусаться. Гард подобрал саквояж и заглянул в него. Все исчезло. Он прощупал дно. Двадцать долларов, спрятанные под подкладкой, тоже исчезли. Обретя надежду, он тут же ее теряет.
Гарднер поддел саквояж ногой. Его записные книжки, все три, валялись поодаль. Одна из них раскрылась на странице с телефонными номерами, и ветер шелестел страницами.
Мальчик с сетями приближался к нему... но он был еще далеко.
Осторожничает, на случай если я заподозрю его в воровстве, — подумал Гард. — Мерзкий мальчишка.
— Это ваши вещи? — спросил мальчик. На его футболке была полустертая надпись «ЖЕРТВА ШКОЛЬНЫХ ЗАВТРАКОВ».
— Да, — ответил Гарднер. Он нагнулся и поднял одну из записных книжек, подумал немного и положил ее там, где она перед этим лежала.
Мальчик подал ему две других. Что ему сказать? Не беспокойся, парень? Плохие стихи, парень?
— Спасибо, — вместо этого сказал он.
— Не за что. — Мальчик держал саквояж таким образом, чтобы Гарду было удобнее сложить в него записные книжки. — Странно, что вообще хоть что-то осталось. В этих местах полно мелких воришек. Особенно летом. Я думаю, все дело в парке.
Мальчик повел рукой, и Гарднер увидел очертания парка на фоне неба.
— Где я? — спросил он, и на мгновение ему показалось, что мальчик сейчас ответит: «А где вы думаете, вы находитесь?»
— В Аркадия-Бич. — Мальчик смотрел на него полуизумленно, полуиспуганно. — Вы, наверное, вчера здорово поддали, мистер.
— Вчера, сегодня и всегда, и там они, и тут, — продекламировал Гарднер, с удивлением прислушиваясь к звукам собственного голоса, — лишь ты заснешь, как со двора в дом призраки придут.
Мальчик удивленно взглянул на Гарда... и вдруг прочитал куплет, который Гарду еще не доводилось слышать:
Я лучше не дождусь утра, по лестнице спущусь,
как и другая детвора, я призраков боюсь.
Гарднер улыбнулся... но улыбка сменилась вдруг гримасой боли:
— Откуда ты знаешь эту считалочку, парень?
— От мамы. Она рассказывала ее, когда я был совсем маленьким.
— Мне тоже рассказывала о призраках мама, — сказал Гарднер, — но я никогда не слышал этой части.
Мальчик пожал плечами, как будто утратив всякий интерес к разговору.
— Мама знала много всяких стишков.
Он отряхнул Гарднера сзади:
— Как вы себя чувствуете?
— Парень, — с чувством заявил Гарднер, пользуясь словами Эда Вандерса и Тули Капферберга, я чувствую себя, как игрушка-самоделка.
— Вы выглядите так, будто пьете без перерыва уже давно.
— Да? И откуда же тебе это известно?
— От мамы. Она после пьянки всегда выглядела так, будто призраки долго мяли и трепали ее.
— Она пила?
— Да. Погибла в автомобильной катастрофе.
Мальчик всем своим видом показывал, что больше не настроен говорить об этом: он смотрел в небо, как бы разыскивая там что-то. Гарднер тоже поднял глаза. В небе кружила чайка. Он переводил взгляд с чайки на мальчика, испытывая при этом странное чувство. Все происходящее было как бы пророчеством. Мальчик знал считалочку про вымышленных призраков. Сколько детей в мире знают ее? И кто, как этот мальчик, сочетает в себе два момента:
а) знает считалочку и б) потерял мать из-за пьянства?
Порывшись в кармане, мальчик достал старый рыболовный крючок. Счастливы молодые, — подумал Гард и улыбнулся.
— Вы, наверное, праздновали Четвертое?
— Праздновал... что?
— Четвертое июля, конечно!
Двадцать шестое июня было... он попытался произвести обратный отсчет дням. Боже правый! Восемь дней выпали из жизни! Что он мог натворить за это время? А может... Может, он кого-нибудь ударил? Кого же? Он не знает. Лучше поскорее найти телефон, позвонить Бобби и покончить со всем этим, пока он не начал вспоминать.
— Мистер, где вы так поцарапали лицо?
— Это шрам. Заработал, когда катался на коньках.
— Вы могли остаться без глаза.
— Да, могло быть хуже. Ты не знаешь, где здесь есть телефон-автомат?
Мальчик указал рукой куда-то вдаль — там виднелись невысокие постройки. Черт, до них было не меньше мили. Песок, песок, песок... Как в пустыне. Гарднер помедлил немного, собираясь с мыслями. Что же эти постройки напоминают?
— Так это, кажется, Альгамбра?
— Да, именно она.
— Спасибо, — сказал Гард и тронулся с места.
— Мистер?..
Он обернулся.
— А разве вы не заберете этот последний блокнот? — Мальчик указал на третью записную книжку, смытую прибоем. — Его можно просушить.
Гарднер отрицательно покачал головой.
— Парень, — сказал он, — я не в состоянии просушить даже себя.
— Вы уверены, что я не могу вам чем-нибудь помочь?
Гарднер, улыбаясь, вновь покачал головой.
— Береги себя, ладно? Осторожней в море.
— Знаю. Мама всегда так говорила, пока... ну вы уже знаете...
— Да. Как тебя зовут?
— Джек. А вас?
— Гард.
— Счастливого Четвертого июля, Гард!
— Счастливого Четвертого июля, Джек. И берегись призраков.
— Приходящих со двора, — мальчик кивнул и грустно посмотрел вслед Гарду, как будто знал что-то очень важное и печальное.
Гарднер шел к Альгамбре, а она все не приближалась... Голова гудела от боли; сердце, казалось, выскочит сейчас из груди.
Помедленнее, или ты заработаешь сердечный приступ. Или инфаркт. Или и то, и другое.
Он несколько замедлил шаг... Боже, какой абсурд! Он планирует, что сделает через пятнадцать минут, а ведь простейший, элементарнейший приступ — и все будет кончено! Нужно постараться успокоиться.
Гарднер вновь пошел вперед, а пульсирующая боль в висках постепенно становилась звенящими в голове строками считалочки:
Вчера, сегодня и всегда,
И там они, и тут —
Лишь ты уснешь как со двора
В дом призраки придут.
И нам не охнуть, не вздохнуть,
Не бросить, не начать —
Поскольку призраки уже
В дверь начали стучать
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:20 | Сообщение # 9 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| Он остановился. Что значит весь этот бред про призраков?
Вместо ответа в глубине его сознания родился голос, который гулко прошептал: Бобби в беде.
Гарднер пошел, сначала медленно... потом все быстрее. Он почти бежал. Как и другая детвора, — думал он, — я призраков боюсь.
Он взбежал по гранитной лестнице, ведущей к отелю, зажимая рукой нос, из которого вдруг снова хлынула кровь.
Гарднер пробыл в холле отеля не более одиннадцати секунд, но этого вполне хватило, чтобы клерк увидел, что он разут. Клерк кивнул швейцару, и тот, не обращая внимания на протестующие вопли Гарда, выволок его на улицу.
Они должны были пропустить меня, даже если на мне нет ботинок, — негодовал Гард. — Черт побери, я должен обуться!
Увидев себя в зеркале двери, он остался крайне недоволен своим видом. Он явно не вписывался в окружающий мир, где мужчины были джентльменами, а женщины — красавицами. Он же напоминал нищего.
Гард спросил у прохожего, где здесь ближайший телефон-автомат. Ему указали на бензоколонку. Проклиная все на свете, он направился к ней, а в голове у него все стучали незатейливые рифмы. Вчера, сегодня и всегда, и там они, и тут — лишь ты уснешь, как со двора в дом призраки придут.
Он вспомнил, что рассказывала о призраках его мать. Он не мог вспомнить точно ее слова, но у него с детства осталась убежденность, что призраки огромного роста, приходят, когда всходит луна, и прячутся в ночных тенях. А разве ему, долго не засыпавшему, в детстве не мерещились эти призраки, вырастающие из ночных теней?
Гарднер бессознательно поежился.
Он подошел к колонке. Автомат стоял прямо перед ней. Гарднер вошел в кабину, снял трубку и набрал ноль. Голос робота попросил его назвать номер кредитной кар-точки или повторить набор нуля, чтобы связаться с оператором. Гарднер вновь набрал ноль.
— Привет, с праздником, это Элейн, — прозвучал веселый голосок. — Чем могу помочь?
— Привет, Элейн! Я хотел бы, чтобы вы соединили меня с одним абонентом, сказав ему, что это звонит Джим Гарднер. Нет, погодите, не так. Скажите ей просто, что звонит Гард.
Он назвал номер и стал ждать. В небе сияло солнце. На горизонте плыли облака.
Я собираюсь разбудить тебя, Бобби... — думал он. — Собираюсь разбудить, но это только сегодня. Больше этого не повторится. Я обещаю тебе это.
— Ваш абонент не отвечает, — раздался голос оператора. — Может, попытаемся еще раз позвонить попозже?
— Да, возможно. Вы очень милы.
— Спасибо, Гард.
Он убрал трубку от уха. На мгновение ему показалось, что ее голос похож на голос Бобби...
Элейн. Элейн. Не Бобби. Но...
Она назвала его Гард. На свете только Бобби называла...
Но ты же сам попросил ее сказать, что это звонит Гард!
Что ж. Вполне приемлемое объяснение.
Бобби в беде.
Почему ты так решил? Бобби сказала бы, что тебе мерещится невесть что. Ее телефон не отвечает? Да она просто могла уехать куда-нибудь на праздники, вот и все.
Да. Конечно. Она вполне могла уехать, например, к своей милой сестричке.
Но ему никак не удавалось отогнать от себя эту назойливую мысль: Бобби в беде.
Интуиция превратилась в уверенность. И чепуха это или нет, он должен убедиться сам.
— Наверное, призраки утащили ее, — вслух сказал он и затем рассмеялся — сухим, коротким смешком. Он сходит с ума — значит, все идет как надо.
7. ГАРДНЕР ПРИБЫВАЕТ
Шшшшшшшшшшшш...
Вот он наконец и добрался!
Было семь часов утра, когда Гард наконец прибыл к домику Бобби — или, как называли это место старожилы, — берлоге старого Гаррика. Он остановился перед калиткой, чтобы перевести дыхание. Без обуви, без денег — нелегко же было попасть сюда! Вот и почтовый ящик, и дверца его, как всегда, приоткрыта. Бобби и Джо Паульсон, почтальон, всегда оставляют ее приоткрытой, чтобы Питеру было удобнее открывать и закрывать его лапой. Вот асфальтированная стоянка. Пикап на месте, зачехленный на случай дождя. А вот и сам дом. Сквозь шторы из далекого окна пробивался свет. Здесь Бобби любит читать, свернувшись калачиком в кресле.
Кажется, все в порядке, кроме одной детали. Пять лет назад — даже три года — Питер сразу учуял бы любого пришедшего сюда и облаял. Но Питер постарел. Да и не он один.
Отсюда жилище Бобби напоминало пасторальную картинку из вестерна. От него веяло миром и спокойствием — тем, чего так не хватало в последние годы самому Гарду. Дом человека, живущего в мире с самим собой. Дом умной, достойной счастья женщины. Такой дом простоит века.
И в то же время что-то было не так.
Он стоял у калитки, как пришелец из темноты,
(но я не пришелец, я — друг, ее друг, друг Бобби... разве не так?)
и внезапно в нем возникло дикое, необъяснимое желание: исчезнуть отсюда. Просто удрать. Потому что он внезапно понял, что если войдет в дом, то проблемы Бобби станут его проблемами.
(Призраки, Гард, здесь призраки!)
Он вздрогнул.
(вчера, сегодня и всегда, и там они, и тут, лишь ты заснешь — и к Бобби в дом все призраки придут, и я не знаю, как спасти)
Хватит!
(ее от этих лап, поскольку у меня запой и сам я глуп и слаб)
Он облизнул губы, пытаясь убедить себя, что они пересохли.
Беги отсюда, Гард! Здесь кровь даже на луне!
Где-то глубоко в груди шевелился страх, но он должен убедиться, что с Бобби, его единственным настоящим другом, все в порядке. Внешне все здесь выглядело мило и спокойно, но что-то, что пугает его... оно затаилось там, внутри. Затаилось и ждет. Что-то опасное, страшное, демоническое...
(призраки)
Но что бы там ни пряталось, там была и Бобби. Он не может, пройдя такой длинный и тяжелый путь, струсить и убежать в последнюю минуту. Поэтому Гарднер, отбросив сомнения, открыл калитку и ступил на дорожку, ведущую к дому. Под ногами поскрипывал гравий.
Внезапно входная дверь слегка приоткрылась. Его сердце замерло в груди, и он подумал: Это один из них, один из призраков, он собирается выйти, схватить меня и съесть.
При этой мысли у него едва не подкосились ноги.
Силуэт в дверном проеме был тонким, слишком тонким для Бобби, которая всегда имела крепкую округлую фигуру. Но голос... здесь было невозможно ошибиться: это говорила Бобби Андерсон, и Гард слегка расслабился, потому что в ее голосе было больше страха, чем только что в самом Гарде.
— Кто это? Кто здесь?
— Это Гард, Бобби.
Наступила долгая пауза. Потом послышались осторожные шаги.
— Это действительно ты, Гард? — в голосе звучало изумление.
— Да. — И, идя к двери, он задал вопрос, который намеревался задать после своего неудачного самоубийства:
— Бобби, с тобой все в порядке?
Узнав ее голос, Гард все еще не мог отчетливо рассмотреть ее: солнце било прямо в газа. Он удивился, почему не появляется Питер.
— У меня все хорошо, — сказала Бобби, как будто она всегда выглядела такой болезненно истощенной, как будто в ее голове всегда звучал страх, когда кто-нибудь стучал к ней в дверь.
Она медленно спускалась по ступенькам. Только теперь Гарднер смог хорошо рассмотреть ее. И это зрелище до глубины души потрясло его.
Бобби улыбалась ему, радуясь его приезду. Джинсы болтались на ней, как и рубашка; на лице были следы грязи; глаза запали; волосы поседели и поредели; кожа пожелтела и истончилась. Вместо аккуратной прически на голове громоздилось нечто напоминающее воронье гнездо. Змейка на ее джинсах была полурасстегнута. От нее дурно пахло и... словом, это была она и не она.
Внезапно в памяти Гарднера всплыло фото Карен Карпентер, сделанное перед смертью от болезни, диагноз которой звучал как «нервная анорексия». На фотографии была изображена женщина уже мертвая, но все еще живая, женщина с оскаленными в улыбке зубами и сверкающими глазами. Именно так выглядела сейчас Бобби.
По-видимому, она потеряла не более двадцати фунтов — если бы она потеряла больше, то не смогла бы просто стоять на ногах, — но Гарду вначале показалось, что вес ее уменьшился фунтов на тридцать, не меньше.
— Отлично! — восклицал этот грязный, вонючий, оборванный скелет, который, по-видимому, и был Бобби, во всяком случае, судя по голосу. — Как я рада видеть тебя, дружище!
— Бобби... Бобби... Боже, что...
Бобби протягивала Гарду руку для рукопожатия. Рука ее дрожала, и Гарднер заметил, какая она худая, хрупкая и беспомощная, рука Бобби Андерсон.
— О, я о многом расскажу... много работы было сделано, — проквакала Бобби дрожащим голоском. — Многое сделано, еще больше нужно сделать но я стараюсь, стараюсь, ты сам это увидишь...
— Бобби, что...
— Отлично, у меня все отлично, — повторила Бобби и качнулась, наполовину бессознательно, упав Гарднеру в объятия. Она попыталась сказать что-нибудь еще, но из ее горла вырвался только хрип, и она потеряла сознание.
Подхватив ее на руки, Гарднер еще раз удивился, какой легкой она стала. Да, она явно похудела на тридцать фунтов. Он сознался себе, что потрясен и унижен: Это была вовсе не Бобби. Это был он сам. Он сам после запоя.
С Бобби на руках он вошел в дом.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:20 | Сообщение # 10 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 8. ПЕРЕМЕНЫ
Он положил Бобби на кушетку и быстро направился к телефону. Ей срочно нужен врач. Ее состояние напоминало помешательство, хотя Бобби Андерсон была последним человеком в мире, о ком можно было бы подумать, что он сойдет с ума.
Бобби что-то прошептала с кушетки. Сперва Гарднер не разобрал, что именно: голос Бобби напоминал тихое бульканье.
— Что, Бобби?
— Не звони никому, — повторила Бобби. На этот раз она немного повысила голос, хотя это, казалось, совсем обессилило ее. Только глаза сверкали, как голубые бриллианты или сапфиры.
— Не звони... Гард, никому!
Она в изнеможении откинулась на кушетку. Гарднер повесил трубку и подошел к ней, весьма встревоженный. Бобби нуждалась в докторе, это было очевидно, и Гарднер намеревался пригласить его... но слова Бобби показались ему сейчас более важными.
— Я останусь с тобой, — дотронулся он до ее руки, — если тебя это беспокоит. Но все же тебе нужно...
Андерсон покачала головой в немом отказе:
— Просто поспать... — прошептала она. — Спать... и утром поесть. Но главное — спать. Дня три... или четыре...
Гарднер, глядя на нее, вновь испытал потрясение. Он попытался совместить то, что она сказала, с тем, как она выглядела.
— Что же с тобой произошло? — Он знал, что Бобби любила и умела готовить, и ее мечта о завтраке — нет, это никак не вязалось с его прежними представлении о Бобби Андерсон.
— Ничего, — сказала Бобби. — Ерунда.
Глаза ее закрылись. Из уголка рта потянулась ниточка слюны, но она втянула ее назад. Гарднер посмотрел на выражение ее лица, и оно ему не понравилось... даже немного испугало. Это было выражение Анны. Старое и нудное. Но когда Бобби вновь открыла глаза, это выражение исчезло. Перед ним лежала Бобби Андерсон... и она нуждалась в помощи.
— Я собираюсь позвонить твоему врачу, — вставая, сказал Гарднер. — Ты выглядишь больной, Боб...
Бобби протянула руку и тронула его за плечо в то самое время, когда он попытался набрать номер. Она проделала это с необъяснимой силой. Он оглянулся и увидел, что взгляд ее стал ясный и разумный, как всегда.
— Если ты позвонишь кому-нибудь, — отчетливо сказала она, — мы перестанем быть друзьями, Гард. Любой твой звонок оборвет все нити, связывающие нас. Ты никогда не переступишь порог моего дома. Его двери будут закрыты для тебя.
Гарднер в безмолвном ужасе смотрел на нее. Теперь она уже не казалась помешанной... все что угодно, только не это.
— Бобби, ты...
Не понимаешь, что говоришь? Она все отлично понимала, и в этом был весь трагизм положения. Если он вызовет врача, она разорвет их дружбу. За все эти годы он хорошо изучил ее. Кроме того, в глазах Бобби Андерсон было кое-что еще: уверенность в том, что их дружба — это то последнее, что он, Гард, согласился бы потерять.
Будет ли иметь для тебя значение, если я скажу, что ты похожа сейчас на свою сестру, Бобби?
Нет. По ее лицу он увидел, что это не имело бы никакого значения.
— ...не знаешь, как плохо выглядишь, — робко закончил он.
— Конечно, нет, — с загадочной улыбкой согласилась с ним Бобби. — У меня есть одна мысль по этому поводу. Твое лицо... оно лучше любого зеркала. Но, Гард, единственное, в чем я нуждаюсь, — это сон. Сон и... — Ее глаза вновь закрылись, но она с видимым усилием открыла их, — завтрак, — закончила она. Сон и завтрак.
— Бобби, тебе нужно не это.
— Нет. — Бобби рукой все еще держалась за плечо Гарднера. — Мне нужен ты. Я звала тебя. Мысленно. И ты услышал, ведь правда?
— Да, — Гарднер зябко поежился. — Думаю, что да.
— Гард... — Голос Бобби стих. Гард ждал, а мысль его бешено работала. Бобби нужен врач... но то, что она сказала об их дружбе, если он куда-нибудь позвонит...
Она подтянула к себе его руку и легонько поцеловала ее. Он, потрясенный, смотрел ей в глаза. Но ничего не мог там рассмотреть.
— Подожди до завтра, — попросила Бобби. — Если завтра мне не станет лучше... в тысячу раз лучше... Тогда я соглашусь. Хорошо?
— Бобби...
— Хорошо? — Она крепко стиснула его руку.
— Ну... я думаю...
— Обещай мне.
— Обещаю.
Возможно, — прибавил про себя Гард. — Если тебе действительно станет лучше. Если сегодня ночью к тебе не придет смерть.
Глупо. Опасно, непонятно... но прежде всего — глупо.
— Хорошо, — вслух сказал он. — Хорошо, договорились.
Краска отхлынула от ее щек. Казалось, она получила все, что хотела.
— Спи, Бобби. — Он сядет и будет наблюдать за переменами. Конечно, он устал, но сейчас он выпьет кофе и будет сидеть возле нее всю ночь. Бывали ведь ночи, когда она просиживала возле него.
— Теперь спи.
Он тихонько снял ее руку со своего плеча.
Ее глаза закрылись, потом медленно открылись — в последний раз. Она улыбнулась светлой и безмятежной улыбкой, как будто вновь настала пора их любви. У нее была власть над ним.
— Как... как в старые добрые времена, Гард.
— Да, Бобби. Как в старые добрые времена.
— Я... люблю тебя...
— Я тоже люблю тебя. Спи.
Ее дыхание стало ровнее. Гарднер сидел возле нее — три минуты, пять — и смотрел на улыбку мадонны, которая, чем глубже она засыпала, тем становилась менее отчетлива. Потом, очень медленно, она вновь открыла глаза.
— Невероятно, — прошептала она.
— Что? — Гарднер весь подался вперед. Он не был уверен, правильно ли расслышал.
— Что это такое... что оно может сделать... что оно сделает...
Она разговаривает во сне, — понял Гарднер и ощутил беспокойство. Нечто странное было в лице Бобби. Не на нем, а в нем, как будто странность возникла под кожей.
— Ты найдешь это... Думаю, это было для тебя, Гард...
— Что было?
— Осмотрись вокруг, — голос Бобби дрожал. — Ты увидишь. Мы закончим раскопки вместе. Ты увидишь, что это решает... все... проблемы... все проблемы...
Гарднер склонился над ней, чтобы не пропустить ни слова:
— О чем ты, Бобби?
— Осмотрись вокруг, — повторила Бобби и утихла.
Она спала.
Гарднер почти решился позвонить. Но что-то в последний момент удержало его. Вместо этого он уселся в кресло-качалку и попытался понять, что все это может значить.
Он чувствовал нереальность всего происходящего.
Невероятно... что это такое... что оно может сделать...
Он немного посидит возле нее и подумает. Потом он сварит себе крепкий кофе и выпьет шесть таблеток аспирина. Это поможет ему сохранить бодрость.
...что оно сделает...
Гарднер прикрыл глаза и задремал. Это не страшно. Он может немного вздремнуть, он никогда не засыпал надолго в положении сидя. И потом в любой момент может появиться Питер; он увидит своего старого друга Гарда, запрыгает от радости и принесет свой мячик. Так было всегда. Питер был лучшим будильником, если вдруг заснешь. Да и потом, ведь он только вздремнет на пять минут, не более.
Ты обнаружишь это. Я думаю, что это как раз для тебя, Гард...
Он закрыл глаза, и им овладела дрема, которая быстро перешла в сон, такой глубокий, что он напоминал кому.
Шшшшшшшшшшшш...
Он смотрит на свои лыжи, загипнотизированный их скоростью. Но он не понимает, что находится под гипнозом, пока чей-то голос слева не произносит: «Одна вещь, которую вы, ублюдки, никак не можете усвоить — это то, что в нашем ядерном развитии мы никогда не остановимся».
На Теде были поношенные джинсы и теплый свитер. Он ехал на лыжах хорошо и быстро. Сам же Гарднер полностью вышел из-под контроля.
— Сейчас ты врежешься, — прозвучал вдруг чей-то голос. Это бармен. Его губы растянулись в улыбке. Но в этой улыбке — яд, которым можно и отравиться...
— Я умер, когда случилась авария на реакторе, — сообщает он.
— Нет, — шепчет Гарднер. Это... это то, чего он всегда боялся. Самое страшное из всего возможного.
— Да, — насмешливо говорит мертвец, а они все мчатся с горы, приближаясь к деревьям. — Я пригласил тебя в мой дом, поил и кормил тебя, а ты отплатил мне, убив меня пьяным аргументом.
— Пожалуйста... я...
— Что ты? Что ты? — голос слева. Рисунок на свитере Теда начал исчезать. Вместо него вдруг проявились желтые символы радиационной тревоги. — Ты — ничто, вот в чем дело! С чего ты взял, что в один прекрасный день произойдет этот выброс?
— Ты убил меня, — вновь появился справа бармен, — но ты поплатишься за это. Ты погибнешь, Гард.
— Ты что думаешь, это произошло с нами по милости волшебника страны Оз? — добавил Тед. Внезапно его губы задрожали. На одном глазу начала появляться катаракта. Гарднер с ужасом увидел, что Тед постепенно превращается в человека больного радиационной болезнью в последней стадии.
Символы радиационной тревоги на свитере Теда почернели.
— Ты подохнешь, болван, — вопил бармен, — подохнешь!
Гард дрожал от ужаса.
Внезапно он почувствовал, что скользит на лыжах с обрыва. Вслед ему неслись слова:
— Тебе никогда не остановить нас! Никто не сможет нас остановить! Вы потеряли возможность контролировать нас! Потеряли еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году. А к тысяча девятьсот шестьдесят пятому году мы достаточно окрепли. Скоро произойдет взрыв!
— Нет... нет...
— Ты забрался слишком высоко, а те, кто оказывается слишком высоко, падают и ударяются больнее других, — издевался бармен. — Смерть большинства приведет к гибели всех. Ты умрешь... умрешь... умрешь!
Как это верно! Он попытался свернуть с лыжни. Впереди показалась большая старая ель. Тед и бармен исчезли, и он подумал: Бобби, может, это были призраки?
Вокруг ели возник красноватый ореол... и вдруг он начал сверкать и загорелся. Беспомощно летя прямо на дерево, Гард увидел, что оно увеличивается в размерах и как бы направляется ему навстречу, намереваясь поглотить его, и он услышал завывание ветра и...
...ему показалось, что он проснулся, хотя на самом деле он крепко спал. Просто один сон сменился другим. Вот и все.
В этом новом сне ему снилось происшествие во время лыжной прогулки. Проснувшись во сне, он обнаружил себя сидящим в кресле-качалке в комнате Бобби. Он подумал: Я должен выпить кофе и принять аспирин. По-моему, я уже собирался раньше это сделать.
Он собрался вставать, и тут Бобби открыла глаза. Теперь он точно знал, что все это ему снится, потому что глаза Бобби сверкали зеленым светом. Гарднеру вспомнился выдуманный космический дождь из комиксов с цветными иллюстрациями. Но свет из глаз Бобби был каким-то другим, похожим, скорее, на огни святого Эльма в жаркую ночь.
Бобби медленно села и оглянулась по сторонам... перевела взгляд на Гарднера. Он попытался сказать ей: нет... Пожалуйста, не направляй этот свет на меня.
Но он не смог вымолвить ни слова и, когда встретился с ее взглядом, увидел, что ее глаза горят — яркие, как бриллианты, как солнечные лучи. Он попытался заслонить лицо руками, но руки вдруг стали слишком тяжелыми. Жжет, — думал он, — жжет... Эти ожоги не пройдут никогда. Это радиоактивные ожоги. Они станут только хуже... и хуже...
Он услышал голос бармена из предыдущего сна, и в нем звучал триумф: Я знал, что ты умрешь, Гарднер!
Свет коснулся его... омыл с ног до головы. Даже с закрытыми глазами он видел, что свет ярко-зеленого цвета. Ярко-зеленый цвет не бывает ни теплым, ни холодным. Он никакой. За исключением...
Его горло.
Его горло больше не болело.
Он ясно и безошибочно чувствовал это.
И еще он слышал: ...это больше не повторится! НИКОГДА!
И тут зеленый свет исчез.
Гарднер открыл глаза... сделал он это с опаской.
Бобби с закрытыми глазами лежала на кушетке. Она глубоко спала. Что же означает вся эта история со светом из глаз? Боже правый!
Он вновь сел в кресло-качалку. Прошло. Никакой боли. Страх тоже немного поутих.
Кофе и аспирин, — подумал он. — Ты собирался встать и выпить кофе и аспирин, помнишь?
Конечно, — подумал он, устраиваясь в кресле поудобнее и закрывая глаза. — Но никто не пьет кофе и аспирин во сне. Я сделаю это, когда проснусь.
Гард, ты проснулся.
Но этого, конечно же, не может быть. В реальной жизни люди не излучают зеленый свет из глаз, свет, от которого болит горло и возникают ожоги. Во сне — да, но в жизни — нет.
Он ощупал руками лицо и шею. Дальше он — во сне или наяву — ничего не помнил.
Когда Гарднер проснулся, из западного окна струился яркий свет. Его спина ужасно ныла, шея затекла от неудобного положения, в котором он спал. Давно рассвело. Шел девятый час.
Он посмотрел на Бобби, и его пронизал страх: на мгновение ему показалось, что Бобби умерла. Потом он понял, что просто она очень крепко спит. Любой мог бы ошибиться. Грудь Бобби медленно вздымалась и опускалась, но паузы между вдохом и выдохом составляли, как прикинул Гарднер, не менее десяти секунд. Шесть вдохов в минуту.
И все же она выглядела лучше. Не намного, но все-таки лучше.
Хотелось бы и мне выглядеть сегодня лучше, — подумал он и направился в ванную бриться.
В зеркале он увидел, что ночью у него опять шла носом кровь, и смыл ее следы горячей водой.
Он включил воду в ванной, помня, как трудно приходилось здесь с неисправной колонкой, и с удивлением отдернул руку: из крана лился кипяток. Наверное, Бобби решилась наконец починить ее.
В аптечке, висящей здесь же, в ванной, он нашел начатый пузырек валиума, на этикетке которого было написано его имя. Наверное, срок годности уже вышел, — подумал он. Почти полный. А чего он, собственно говоря, ожидал? Бобби могла принимать все что угодно, только не валиум.
Гарднер тоже, естественно, не собирался сейчас его пить. Ему было нужно то, что находилось позади пузырька, если оно еще...
Ура! Повезло!
В дальнем уголке аптечки лежала упаковка бритвенных лезвий. Он с грустью посмотрел на свою давно не бритую щетину и приступил к ее уничтожению.
После бритья он почувствовал себя лучше. Теперь он намеревался пойти в сарай и посмотреть, какую же колонку приобрела Бобби: слишком уж хорошо и быстро нагревалась вода для просто отремонтированной. Еще нужно было посмотреть, как Бобби спит.
Идя через кухню, он и в самом деле ощутил, что ему вполне хорошо. Шея и спина после ночи тоже перестали болеть. А ведь ты никогда не спал раньше сидя, парень, верно? В твоем стиле скорее спать на краю обрыва.
Войдя в сарай и поискав ощупью выключатель, он зажег свет и стал изучать колонку. Та же самая. Рядом с ней он увидел крышку и открыл ее. Странно. Погреб. Раньше его здесь не было.
По ступенькам он спустился в погреб. Здесь, на удивление, совсем не пахло сыростью.
Она выглядела вчера совершенно опустошенной. Она не могла вспомнить, когда в последний раз спала. Не удивительно. Сколько же времени ей понадобилось, чтобы выкопать этот погреб? Да и не могла она сделать это сама.
Но Гарднер был уверен, что это была работа Бобби и никого другого.
В погребе было убрано, чисто и на удивление светло. Это место не походило на погреб в привычном понимании. Скорее уж оно напоминало рабочее место женщины со странными склонностями к выбору рабочих мест.
Здесь стоял стол — абсолютно новый стол! — на котором возвышалась настольная лампа. На столе были разбросаны какие-то инструменты, болтики, гвозди — всякая всячина.
О, да стол-то не один! От одного конца погреба до другого вплотную друг к другу стояли столы, составляя единый необыкновенно длинный стол. И на всех этих столах валялись инструменты, гвозди, кофейные банки, полные шурупов... множество другого хлама.
И потом здесь были батарейки.
Под столом их стояла целая коробка: одновольтовые, двухвольтовые, десятивольтовые, еще какие-то... Это стоит не меньше двух сотен долларов, — подумал Гарднер, — а может, и больше. Какого черта?..
Он обошел столы кругом. Похоже, из всех этих деталей Бобби намеревалась собрать что-то цельное... но что? На дальнем столе стояла коробочка с восемнадцатью различными кнопками на передней панели. Квадратная такая коробочка. Возле каждой кнопки была приклеена табличка с названием популярной песни: «Падают капли дождя», «Нью-Йорк» и другие. Лежащая рядом инструкция гласила, что это самый лучший в мире дверной звонок (сделан в Тайване).
Странно, зачем он мог понадобиться Бобби. Но это еще не все. Бобби явно пыталась модифицировать звонок. Из него торчали провода: четыре совсем тонких, два потолще. Они соединяли звонок и радио.
Помешательство. Она страдает странной формой помешательства. Психиатру это понравилось бы.
Он увидел еще кое-что. Кондиционер. Бобби уже давно намеревалась приобрести его.
И наконец приобрела.
Она помешалась на домашних усовершенствованиях.
Гарднер поискал глазами счетчик электроэнергии. Занимаясь всем этим, Бобби должна была расходовать ее в невероятных количествах. Найдя его, он прикоснулся к нему рукой. Он казался таким же, как прежде, но на самом деле изменился. Он был горячим как дьявол. Гарднер открыл дверцу, чтобы посмотреть, что же там так раскалилось...
И тут на самом деле почувствовал приближающийся конец света.
Из счетчика торчали провода, но они никуда не вели. Они замыкались друг на друга.
Гарднер нерешительно протянул руку, чтобы потрогать эти провода, и вдруг его рука наткнулась на какой-то невидимый барьер, который мягко отбросил ее.
Но здесь ничего не было. Никаких барьеров.
Он недоуменно рассматривал собственную руку. Пальцы дрожали.
Причина, наверное, в силовом поле. О Боже, я попал в научно-фантастический рассказ времен тысяча девятьсот сорок седьмого года. Кто же автор рассказа? Вирджил Финли? Ганс Бок?
Его рука затряслась сильнее. Он быстро прикрыл дверцу и поторопился вылезти из погреба, но все же успел заметить, что из-под дверцы заструился ярко-белый свет, который потом стал ярко-зеленым.
Гарднеру никогда так еще не хотелось выпить, как теперь.
Выпивку он нашел на кухне.
Бобби пила мало, но держала в доме большой запас спиртного: джин, виски, бурбон, водку. Гарднер откупорил бутылку бурбона, налил себе в пластиковый стакан и выпил.
Следи за каждым своим шагом, Гард. Иначе быть беде.
Андерсон все еще спала. Гарднер решил разбудить ее в половине одиннадцатого, если к этому часу она не проснется сама. Посмотрев на часы, он удивился: было только двадцать минут десятого. Ему казалось, что он провел в погребе гораздо больше времени.
В голову опять лезли мысли о погребе и о том, что он там увидел. Гард отогнал их. Но они не хотели уходить. Тогда Гард сердито приказал себе не думать об этом, до тех пор пока Бобби не проснется и не объяснит ему, что же происходит.
Внезапно его прошиб пот.
Слева от крыльца в саду стоял мини-трактор. Ничего необычного в этом не было. Бобби всегда оставляла его там, если не предвиделся дождь. Но даже с расстоянии двадцати футов Гарднер увидел, что Андерсон сотворила что-то радикальное с мотором трактора.
Нет. Хватит. Забудь об этом, иди домой, Гард.
Этот голос, ясный, полный панического страха, ничем не походил на привычные голоса, звучащие в голове Гарда. Возможно, Гарднер подчинился бы, но... Вчера мысль о Бобби удержала его от самоубийства. Теперь он просто обязан сделать что-нибудь, чтобы ей помочь. У китайцев есть одна верная поговорка: «Если вы сохранили жизнь, вы в ответе за нее». Но какую помощь он может оказать Бобби? Может быть, он сможет помочь ей, если попытается понять, что же происходит вокруг?
Он допил бурбон, поставил на крыльцо пустую бутылку и направился к трактору.
Как и из звонка, из мотора торчало множество различных проводков... может, Бобби хотела установить на него радар? Или просто посмеяться над ним, Гардом?
С одной стороны мотора лежала майонезная банка. В ней была жидкость, окрашенная слишком ярко, чтобы быть соляркой. Трубочка, торчащая из банки, была подведена к мотору. Гард попытался понять, куда ведут многочисленные провода, и не смог: они опутывали весь мотор, образуя абсолютно бессмысленные соединения... во всяком случае, таких соединений Гарднеру видеть еще не приходилось.
Он взглянул на панель регулировки, и его буквально подбросило на месте, а глаза расширились до такой степени, что, казалось, сейчас выскочат из орбит.
Гарднер достаточно часто имел дело с этим трактором, чтобы помнить, что прежде там всегда были следующие надписи:
1 3
н 4
2 р
Теперь здесь появилось кое-что новое, что было невозможно понять:
1 3 вверх
н 4
2 р
В это невозможно поверить, верно?
Не знаю.
Подумай, Гард: летающие тракторы? Да ты что?!
Заткнись!
Ты веришь, что тракторы могут летать?
Заткнись, говорю тебе!
Он вновь стоял посреди кухни, глядя на шкафчик, где, как он знал, лежала бутылка водки. Он боролся с собой, отводил от шкафчика глаза, и у него получилось: он сумел удержать себя от намерения напиться.
Опустошенный, он побрел в гостиную. Бобби переменила положение и теперь дышала несколько более быстро. Первые признаки приближающегося пробуждения. Гарднер взглянул на часы: почти десять. Он подошел к книжному шкафу, стоящему возле письменного стола, в надежде найти что-нибудь почитать, пока она проснется окончательно.
На столе возле старой пишущей машинки он увидел нечто, что поразило его, пожалуй, больше всего. Поразило настолько, что все остальные перемены — например, рулоны бумаги для компьютера на стене, под столом и возле пишущей машинки — он отметил почти механически.
СОЛДАТЫ-БУЙВОЛЫ
Рассказ Роберты Андерсон
Ниже Гарднер увидел свое собственное имя — или, во всяком случае, прозвище, которое знали только он и Бобби:
Гарду, который всегда здесь, когда я нуждаюсь в нем.
Он взял рукопись и начал читать
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:21 | Сообщение # 11 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| «В дни, когда Канзас еще не обагрился кровью, там все еще были буйволы — любимцы бедняков, индейцев и белокожих, потому что в их шкурах, как в гробах, хоронили людей.
«Попробовав один раз вкус мяса буйвола, вы больше никогда не сможете есть говядину», — говаривали в старые времена, и этому можно верить, потому что охотники на буйволов, «солдаты-буйволы», сохранили память обо всем этом: о запахе буйволов и вкусе их мяса. Да и сами они пахли, как буйволы, потому что многие носили ремни из кожи буйволов и такие же галстуки и перчатки, чтобы уберечь руки от жаркого солнца прерий. В ушах и в носу они носили зубы буйволов, ножны их кинжалов делались из рогов буйволов, а талисманом их был пенис буйвола как гарантия удачи и неиссякаемой потенции.
За стадами буйволов следовали духи, а стада эти покрывали прерии, как тучи, застилающие небо в дождливую погоду; тучи остались, а большие стада исчезли... как и охотники на них, «солдаты-буйволы», сумасшедшие, не знающие страха люди, приходящие неведомо откуда и уходящие неведомо куда, люди в мокасинах из кожи буйволов и носящие кости буйволов на шее; они исчезли еще до того, как вся страна обагрилась кровью.
Как-то двадцать четвертого августа тысяча восемьсот сорок восьмого года, в полдень, Роберт Ауэлл, который спустя пятнадцать лет умрет в Геттисбурге, сделал привал возле маленького ручейка в Небраске, в местности известной под названием Страна Горных Песков. Ручеек был мал, но течение в нем было чрезвычайно сильным...»
Гарднер успел прочитать около сорока страниц рассказа, когда вдруг услышал сонный голос Бобби:
— Гард? Гард, ты здесь?
— Я здесь, Бобби, — сказал он и встал, жалея, что не может дочитать и узнать, чем окончится рассказ. Но он еще успеет сделать это... Поверить в то, что Бобби написала четырехсотстраничный рассказ, было легче, чем во все остальное, что он сегодня увидел. Но как она могла сделать это за три недели, с тех пор как он видел ее в последний раз? Рассказ, безусловно, — лучшее, что она когда-либо написала. Нет, это невозможно. Проще поверить, что сам он сошел с ума.
Если бы он только мог!..
9. АНДЕРСОН РАССКАЗЫВАЕТ СКАЗКИ
Бобби, кряхтя как старуха, медленно оторвалась от кушетки.
— Бобби... — начал Гарднер.
— Боже, я проспала все на свете, — зевнула Андерсон, — и я изменила... ну, неважно. Сколько же я проспала?
Гарднер взглянул на часы.
— Около четырнадцати часов. Бобби, твоя новая книга...
— Не сейчас. Я вернусь, и ты мне скажешь о ней, — и с этими словами она медленно направилась в ванную, на ходу расстегивая блузу. Гарднеру еще раз со всей очевидностью бросилось в глаза, как сильно Бобби потеряла в весе.
Она вдруг остановилась, как бы зная, что он смотрит на нее, и, не оглядываясь, сказала:
— Я все смогу тебе объяснить, будь уверен.
— Сможешь? — тупо переспросил Гарднер.
Андерсон была в ванной довольно долго, гораздо дольше, чем можно было бы ожидать. Гард прислушался — вода не бежала. Он начал беспокоиться. Бобби выглядела немного лучше, когда проснулась, но лучше ли ей было на самом деле? Он тихо подошел к двери ванной, решив, что только послушает. Если он услышит нормальные для умывающегося человека звуки, то пойдет и приготовит кофе и, возможно, сварит пару яиц. Если же не услышит ничего...
Дверь ванной была неплотно прикрыта, и он увидел, что Бобби стоит у зеркала, в котором не так давно сам Гарднер созерцал себя. В одной руке она держала зубную пасту, в другой щетку... но тюбик все еще был закрыт. Она, как загипнотизированная, смотрела на себя в зеркало. Ее губы были приоткрыты, словно она оскалилась.
Заметив в зеркале какое-то движение, Бобби оглянулась:
— Гард, как тебе кажется, с моими зубами все в порядке?
Гарднер присмотрелся. Зубы выглядели как всегда, хотя он, по правде говоря, не мог вспомнить, обращал ли когда-нибудь на них внимание. В памяти опять всплыло ужасное фото Карен Карпентер.
— Конечно. — Он старался не выдать своим видом, как неприятно поразила его ее худоба. — Думаю, да. — Он улыбнулся. — Никаких проблем.
Андерсон попыталась улыбнуться в ответ, но результат был несколько гротескного характера. Она надавила пальцем на один из зубов.
— Он атаеха, кога я елаю ак?
— Что?
— Он шатается, когда я делаю так?
— Нет. Во всяком случае, я этого не вижу. А в чем дело?
— Просто мне как-то снился один сон, и там... — Она оглядела себя. — Выйди отсюда, Гард. Я не одета.
Не переживай, Бобби. Я не собираюсь изнасиловать скелет.
— Извини, — сказал вслух он. — Дверь была открыта. Я думал, ты уже вышла.
Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
Из-за двери раздался ее голос:
— Я знаю, что тебя удивляет.
Он ничего не сказал ей, молча стоял. Но у него появилось ощущение, что она знала — знала, — что он все еще здесь. Как будто она могла видеть сквозь дверь.
— Тебе кажется, что я сошла с ума.
— Нет, — запротестовал он, — нет, Бобби...
— Я так же разумна, как и ты, — из-за двери продолжила Андерсон. — Просто я устала, как лошадь, и голодна, как собака, и очень похудела... но я в здравом уме, Гард. Думаю, ты сегодня уже не раз задумывался, не сходишь ли ты сам с ума. Ответ один: и ты, и я — мы оба вполне нормальны.
— Бобби, что здесь происходит? — Вопрос прозвучал как беспомощный крик.
— Погоди, вот я сейчас приму душ, а ты тем временем приготовишь нам завтрак. И я все тебе расскажу.
— Ты говоришь правду?
— Да.
— Ладно, Бобби.
— Я рада, что ты здесь, Гард, — сказала она. — Раз или два у меня было плохое предчувствие. Как будто бы у тебя что-то было не в порядке.
Гарднер вытер тыльной стороной ладони внезапно выступивший на лбу пот.
— Я приготовлю завтрак, — пробормотал он.
— Спасибо, Гард.
И он, как слепой, почти ощупью побрел на кухню.
Почти дойдя до кухни, он вернулся к двери ванной, потому что ему в голову пришла вдруг одна мысль:
— Где Питер, Бобби?
— Что? — спросила она, не расслышав вопроса из-за шума воды.
— Я спросил, где Питер? — повторил он, повысив голос.
— Умер, — после паузы ответила Бобби. — Я очень плакала, Гард. Но он был... ты знаешь...
— Старым, — прошептал Гарднер, и, сообразив, что она опять не услышит, повторил громко:
— Он был очень старым, так?
— Да, — отозвалась Андерсон сквозь шум воды.
Гарднер еще мгновение постоял у двери. Странно, но он был совершенно уверен, что Бобби солгала насчет того, что Питер умер.
Гард сварил восемь яиц и поджарил в гриле бекон. Он заметил, что в кухне появилась микроволновая печь, а также прибавилось количество дополнительных светильников: там, где готовят еду, над плитой и обеденным столом...
Он сварил кофе, черный и крепкий, и уже почти все поставил на стол, когда из ванной появилась Бобби, свежая и бодрая. Ее волосы были замотаны полотенцем.
— А гренки? — спросила она.
— Сама делай свои дурацкие гренки, — ворчливо сказал Гарднер. — Я приехал сюда не для того, чтобы готовить тебе завтрак.
Андерсон замерла:
— Ты прибыл сюда... Вчера? Под дождем?
— Да.
— Да что же это происходит?! Мюриел сказала, что ты освободишься не раньше тридцатого июня.
— Ты звонила Мюриел? Когда?
Андерсон махнула рукой, как будто это не имело никакого значения. Она вновь спросила:
— Что случилось?
Гарднер хотел было рассказать ей, но что-то сдержало его. Зачем, собственно, это нужно Бобби? Чем она поможет? Нет, не сейчас... возможно, позднее...
Возможно.
— Потом, — сказал он. — Я хочу знать, что происходит здесь.
— Сперва завтрак, — улыбнулась Андерсон, — потом остальное.
Бобби ела так жадно, будто уже очень давно не видела ни крошки. Она не проявляла ни малейших признаков депрессии. Доев, она обтерла салфеткой губы:
— Отлично, Гард.
— В Португалии лучшей похвалой повару считается отрыжка у клиента.
— А что они там, в Португалии, делают после сытного завтрака? Ложатся отдохнуть?
Она откинулась на спинку стула. Полотенце сползло с ее волос, и Гард едва подавил в себе бешеное желание схватить ее и утащить в постель. Слегка улыбнувшись, он сказал:
— Очень рад, что ты довольна.
Он бросил ей пачку «Кэмела». Она достала сигарету и вернула ему пачку со словами, что вряд ли осилит ее.
Когда она докуривала свою сигарету, он успел выкурить четыре.
Ты осмотрелся, — начала Андерсон. — Я знаю, ты ходил и смотрел. Теперь ты понимаешь, как я чувствовала себя, когда нашла в лесу эту штуку.
— Какую штуку?
— Если я скажу тебе это сразу, ты решишь, что я сошла с ума. Позже я покажу тебе ее, а сейчас нам лучше просто поговорить. Расскажи, что ты увидел. Какие нашел перемены?
Гарднер обдумывал, с чего же начать расспросы. Бобби, безусловно, знала, что он успел увидеть многое в ее доме. Неожиданно для себя он сказал:
— Странно, что ты нашла время для новой книги. Большой книги. Я прочел немного, пока ты спала. Это лучшее, что ты когда-либо написала... хотя ты всегда писала неплохо.
Андерсон кивнула, польщенная:
— Спасибо. Я тоже так думаю.
— Сколько же ты писала ее?
— Не помню точно. Возможно, дня три. Во всяком случае, не больше недели. Большую часть — во сне.
Гард улыбнулся.
— Ты ведь знаешь, что я не шучу, — сказала Андерсон.
Гарднер перестал улыбаться.
— Бобби, это невозможно.
— Если ты действительно так считаешь, ты недооцениваешь мою пишущую машинку. Разве ты не видел рулоны бумаги, ящики с батарейками, а?
— Бобби...
— Просто я сделала одно приспособление, для которого скупила все батарейки в округе. Слава богу, во время раскопок у меня было достаточно времени, чтобы придумывать всякую всячину. Кстати, колонка работает по тому же принципу. Да и все остальное тоже.
— Во время каких раскопок? Той штуки в лесу, которую ты хочешь показать мне?
— Да. Но это потом. Да, так вот, я купила множество батареек и сделала одно приспособление, которое... Ну, проще показать тебе его. Иди в комнату, сядь и смотри.
— Хорошо, — обескураженный Гарднер встал. — А ты?
— Я останусь здесь, — улыбнулась Бобби.
Гард шел и думал, что все услышанное не подчиняется никаким законам логики. Пишущие машинки не могут сами писать книги. Бобби может говорить все что угодно, она может даже верить сама в то, что говорит, но так не бывает.
— Ты готов, Гард? — послышался голос Бобби.
Одновременно с ее словами рулон с бумагой для компьютера начал опускаться. Гард увидел, что к машинке присоединены четыре проводка: красный, синий, желтый и зеленый.
— Заряди, пожалуйста, лист, — крикнула Андерсон. — Ну, не дура ли я? Забыть о такой мелочи! Они не стали помогать мне в этом, и я чуть не сошла с ума, пока не нашла решение. Мне подсказал эту мысль рулончик туалетной бумаги... Гард, да заряжай же!
Нет. Я должен бежать отсюда, и чем скорее, тем лучше. И потом должен напиться до чертиков, чтобы забыть все это. Меня даже не интересует, кто эти «они».
Но вместо того чтобы бежать, он зарядил лист в машинку, а сердце его билось все быстрее и быстрее.
— Порядок, — крикнул он. — Мне нужно сделать еще что-нибудь?
Правда, он не видел никакого выключателя, да и не очень-то ему хотелось бы что-нибудь здесь включать.
— Не нужно! — крикнула в ответ она, и Гарднер услышал щелчок. Из машинки полились струи зеленого света. Свет растекался между клавишами. Внезапно клавиши начали сами собой опускаться и подыматься, как клавиатура в механическом пианино. Каретка стронулась с места, и на листе возникли буквы:
Мой папа лежит глубоко под землей
Динь. Звяк.
Каретка вернулась в исходное положение.
Нет-нет, я ничего не видел. Невозможно поверить в то, что я вижу нечто подобное.
Эти алмазы были когда-то его глазами.
Свет, как туман, обволакивал клавиатуру.
Динь! Звяк!
Мое пиво — лучшее в стране пиво
Машинка как будто набирала скорость. Теперь она трещала без умолку. Все это, безусловно, какой-то ловкий трюк, выдуманный Бобби во время одного из приступов безумия — созидательного безумия.
Никаких трюков, Гард!
Каретка замерла, как бы наблюдая за его реакцией, и затарахтела вновь.
Я делаю это из кухни. Моим приспособлением можно управлять с помощью мысли. Эта штука воспринимает мои мысли с расстояния до пяти миль. Если я отойду дальше, в ее работе начинаются перебои, а свыше десяти миль она совсем перестает работать.
Так что я не сидела за машинкой, когда писала свою книгу. Этот чертов старый «ундервуд» два или три дня работал без остановки, Гард, а я все это время была в лесу, работая в одном месте, или рыла погреб. Но, как я уже сказала тебе, большую часть времени я спала. Это забавно... если бы кто-нибудь рассказал мне, что подобное приспособление существует, я никогда не смогла бы поверить, что оно будет работать на меня. Машинка печатает буквы, потому что я ясно вижу напечатанные на бумаге слова. Это не похоже на диктовку, Гард, это скорее управление машинкой с помощью подсознания; скорее сон, чем работа... но то, что получается в результате, это не сон. Это машина мечты. Они сделали мне космически щедрый подарок. Ты прав, «Солдаты-Буйволы» — моя лучшая книга. Представляешь каким был бы результат, если бы этой машинкой владел Ф. Скотт Фицджеральд? Или Хемингуэй? Фолкнер? Сэлинджер?
Машинка замерла. Гарднер прочел все напечатанное. Его взгляд задержался на первой строчке. И все же это какой-то трюк.
Машинка заработала:
Никаких трюков!
Он внезапно подумал:
Ты можешь читать мои мысли, Бобби?
Да. Но только немного.
Никогда еще в нем не было так сильно ощущение нереальности происходящего. Его глаза механически скользили по строчкам. Наконец он нашел то, что искал: Это был с их стороны космически щедрый подарок...
А раньше Бобби сказала: Они подсказали мне решение...
Глядя, как завороженный, на машинку, которая все еще светилась ярко-зеленым светом, Гарднер подумал: Бобби, кто такие «они»?
Клавиши вновь застучали, лист бумаги сдвинулся, и Гарднер прочитал хорошо знакомый ему детский куплет:
Вчера, сегодня и всегда
И там они, и тут —
Лишь ты уснешь как со двора
В дом призраки придут.
Джим Гарднер пронзительно вскрикнул.
Его руки наконец перестали трястись, и он смог взять чашку кофе и сделать глоток. Бобби, перетащившая его на кухню, следила за каждым его движением, и глаза ее странно блестели.
— Мне очень жаль, что все произошло именно так, — сказала она наконец, — но я бы не смогла этого предотвратить. Я говорила тебе, что это машинка мечты, но она же — и машинка подсознания. Ты все время думаешь о том, что этот дом населен... ну, ты назвал бы это монстрами... а я бы сказала — образами. Простыми, как детские мечты, но живыми. — И она с нажимом повторила:
— Живыми.
Какое-то время в кухне царила тишина, и только за окном пели птицы.
— Я могла бы предусмотреть твою реакцию и заранее посвятить тебя в некоторые детали, — продолжала она, — но не уверена, что смогла бы ясно объяснить тебе все это. Ты спросил меня, кто такие «они», и из моего подсознания выскочили стишки о призраках. А печатная машинка тут же восприняла их.
— Допустим, — кивнул Гарднер, хотя все это по-прежнему было непонятно, — но кто же они, кроме того, что их можно назвать призраками? Тролли? Гоблины? Грем...
— Я просила тебя осмотреться вокруг, чтобы ты понял, насколько они могущественны, — торжественно сказала Андерсон, — и насколько велики перемены здесь.
— Ну, это-то я понял, — сказал Гарднер, и в уголках его рта заиграла улыбка. — Еще несколько таких же «могущественных» перемен — и смирительная рубашка будет на мне отлично смотреться.
— Те, кого ты называешь призраками, пришли из космоса, — сказала Андерсон, — и, как мне кажется, сейчас ты в состоянии это осмыслить.
Во рту у Гарда пересохло, и он нервно облизнул губы.
— Они здесь, вокруг нас? — спросил он и услышал собственный голос как бы издалека. Внезапно ему стало страшно — страшно настолько, что он не смог бы заставить себя оглянуться. Он будто оказался в центральном эпизоде сериала «Звездные войны».
— Я думаю, что они — во всяком случае, в физическом понимании — давно мертвы, — тихо сказала Андерсон. — Они умерли задолго до появления на Земле первого человека. Но это как... как Карузо: он давно умер, а голос его, записанный на пластинки и пленки, будет жить вечно!
— Бобби, — с чувством сказал Гарднер, — расскажи мне, что произошло. Я хочу услышать историю от начала до конца. Можешь это сделать?
— Не уверена, — сказала она с улыбкой, — но постараюсь.
Андерсон говорила долго. Когда она закончила рассказ, был полдень. Все это время Гарднер сидел за столом и курил, встав только один раз, чтобы сходить в ванную за аспирином.
Андерсон начала с рассказа о прогулке в лесу и своей находке — она сразу поняла, что нашла нечто исключительно важное, — но внезапно перескочила назад и принялась рассказывать о Питере. Она намеренно не упомянула о мертвом птенце, об исчезнувшей катаракте Питера. Она только сказала, что, вернувшись после целого дня работы возле странного предмета, обнаружила Питера на крыльце мертвым.
— Это было похоже, как будто он спал, — сказала Андерсон, и в ее голосе прозвучала фальшивая нотка. Гард, хорошо знавший Бобби и ее неумение лгать, внимательно посмотрел на нее... и тут же перевел взгляд на свои руки. Андерсон тихо плакала.
Через несколько минут Гарднер спросил:
— Что было потом?
— Потом ты пришел, когда я позвала тебя, — Андерсон уже улыбалась.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Питер умер двадцать восьмого июня, — сказала Андерсон. Она никогда не имела возможности попрактиковаться во лжи, но у нее это прозвучало почти натурально. — Этот последний день я помню совершенно отчетливо, — она открыто и честно улыбнулась Гарднеру.
Но это ее высказывание тоже было ложью: последний день, который она помнила отчетливо, был накануне, двадцать седьмого июня. Именно тогда она начала копать. Это напоминало сказку, но она действительно не смогла бы последовательно вспомнить, что и когда делала потом. И еще она не могла сказать Гарду правду о Питере. Не сейчас. Они подсказывали ей это, но она и сама знала, что пока нельзя.
Они также говорили ей, что нужно очень внимательно посмотреть на Джима Гарднера. Конечно, не слишком долго: он скоро станет членом их команды. Да. И это будет отлично, потому что, если Андерсон и любила кого-нибудь, то этим человеком был именно Джим Гарднер.
Бобби, кто такие «они»?
Призраки. Это словечко не хуже любого другого, верно? Конечно. Даже лучше многих других.
Ей не хотелось лгать Гарду, это было нелегко. Но скоро он сам все узнает... все поймет... Гард... он... он...
Когда он увидит корабль. Когда он почувствует корабль.
— Неважно, верю я или не верю. Думаю, меня скоро заставят во все это поверить.
— Чем скорее переступишь через понятие невозможного, тем будет лучше.
— Интересно! Ситуация по меньшей мере странная. Если я не верю в очевидность увиденного и почувствованного, то я сумасшедший. Если же верю — то сумасшедший вдвойне.
— Ты не сумасшедший, Гард, — мягко возразила Андерсон и положила свою ладонь на его. Он выдернул свою и отодвинулся. Теперь он был готов рассказать ей то, что собирался:
— Вчера утром я намеревался убить себя, — медленно сказал он. — И если бы я не почувствовал нечто, говорившее мне, что ты попала в беду, сейчас я лежал бы на дне океана и кормил собой рыб.
Андерсон пристально взглянула на него:
— Ты это серьезно? О Боже!
— Да. В тот момент это казалось единственным достойным выходом из сложившейся ситуации.
— Глупости.
— Я говорю серьезно. Потом появилась эта мысль. Мысль, что ты попала в беду. Я никак не мог дозвониться тебе. Тебя здесь не было.
— Наверное, я была в лесу, — задумчиво сказала Андерсон. — И тогда ты примчался сюда. — Она поднесла его руку ко рту и нежно поцеловала. — Если это не означало чего-нибудь еще, то оно, во всяком случае, спасло тебя от смерти, болван.
— Как всегда, я в восторге от твоих комплиментов.
— Если ты когда-нибудь совершишь это, то я на твоем надгробном камне вырублю это слово — «болван», — и, будь уверен, его смогут прочесть даже через столетие.
— Что ж, благодарю, — насмешливо возразил Гард, — но, к твоему огорчению, некоторое время этого не случится. Потому что оно еще не прошло.
— Что?
— Чувство, что ты попала в беду.
Она смотрела в сторону, пытаясь выдернуть руку из его руки.
— Посмотри на меня, Бобби, черт побери!
Через силу она взглянула на него, но он видел, насколько ей это было трудно.
— Все, что я увидел здесь, безусловно, здорово, но почему же меня не покидает ощущение, что ты попала в беду?
— Не знаю, — тихо ответила она и начала мыть посуду.
— Конечно, я работала, пока не обессиливала вконец, — говорила Андерсон. Сейчас она стояла к нему спиной, и ему казалось, что ей это нравится. В горячей воде звенела посуда. — Понимаешь, Гард, мне было важно понять, что же это такое.
— Понимаю, — сказал он и подумал: Она не говорит мне правду или, во всяком случае, говорит не всю правду, хотя я не думаю, что сама она осознает это. Остается только один вопрос: что нам сейчас делать?
— Не знаю, — она оглянулась по сторонам. Увидев удивленные поднятые брови Гарднера, поспешно добавила:
— Ты что же думаешь, у меня есть готовый ответ? Ничего подобного. У меня есть только несколько идей, вот и все. Возможно, даже не слишком удачных. Думаю, сперва нужно, чтобы ты взглянул на эту штуку, и потом... ну...
Гарднер долго смотрел на нее. Бобби больше не отводила взгляд. Но что-то во всем этом было не то. Фальшь в голосе Бобби, когда она говорила о Питере. Может, слезы и были настоящими, но этот тон... в нем было что-то неправильное, нечестное.
— Ладно. Пойдем смотреть твой корабль в земле.
— Но сперва неплохо было бы перекусить, — капризно сказала Андерсон.
— Ты опять голодна?
— Конечно. А ты нет?
— О Боже, конечно, нет!
— Тогда я перекушу за нас обоих, — сообщила Андерсон и как сказала, так и сделала.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:22 | Сообщение # 12 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 10. ГАРДНЕР РЕШАЕТСЯ
— О Боже! — с таким возгласом Гарднер рухнул на еще сырую землю, ощутив тоскливую тяжесть в желудке. — О Боже! — повторил он слабым голосом. Это было все, на что сейчас оказался способен.
Они находились на краю вырытой Андерсон ямы. Бобби постаралась на славу: сейчас яма была двести футов длиной и не менее двадцати глубиной. Из нее, напоминая гигантское стальное блюдце, выглядывал металлический корпус корабля.
— О Боже! — в третий раз возгласил Гарднер. — Ты только посмотри на эту штуку!
— Я достаточно смотрела на нее, — на губах Бобби блуждала слабая улыбка. — Вот уже неделю я смотрю на нее. И это помогает решить множество проблем, Гард.
Взгляд Андерсон нельзя было назвать просто отсутствующим. Глаза ее напоминали пустые окна.
— Что ты имеешь в виду? — ошеломлено спросил Гард.
— А? — Андерсон встрепенулась, будто проснувшись.
— Что ты имеешь в виду?
— Тебя, Гард. И меня. Но я думаю... думаю, что в основном тебя. Подойди поближе и посмотри сам.
Андерсон быстро спустилась в яму, но вдруг обнаружила, что Гард не идет за нею. Она оглянулась и увидела Гарда, застывшего на краю ямы.
— Эта штука не укусит тебя, — заметила Андерсон.
— Да? А что же она со мной сделает, Бобби?
— Ничего! Они мертвы! Когда-то твои призраки были вполне реальными, но они давно умерли, а этот корабль находится здесь не менее пятидесяти миллионов лет. Он врос в землю! Он никогда не сможет сдвинуться с места! Тебе нечего бояться.
— Ты не пыталась проникнуть внутрь? — Гарднер не двигался с места.
— Нет. Вход — я чувствую, что он здесь есть, — все еще находится под землей. Но это не имеет никакого значения. Они мертвы. Гард. Мертвы.
— Они мертвы, ты не пыталась проникнуть внутрь корабля, но ты изобретаешь всякую всячину не хуже Эдисона и при этом способна читать мысли. Поэтому я повторяю: что эта штука собирается сделать со мной?
И тут она произнесла свою самую большую ложь. Она сказала:
— Ничего, чего бы ты не хотел.
После этого она направилась к кораблю, не обращая больше внимания на Гарднера.
Помедлив немного, Гарднер последовал ее примеру.
Да, теперь он отчетливо видел, что это корабль. Летающая тарелка. Летающее блюдце. О, как много всякой ерунды прочел он в свое время о летающих тарелках! В статьях, исследованиях и художественных произведениях было все: от полного их отрицания до воспевания попыток контакта с другими цивилизациями.
И вот он видит чудо своими собственными глазами. Прошли века, но для предмета в земле они пролетели, как миг.
Он повернулся к Андерсон.
— Оно настоящее? — Во взгляде его читалась мольба.
— Настоящее. Коснись его рукой. — Она постучала пальцем по корпусу. Раздался глухой звук. Гарднер было протянул руку, но тут же отдернул ее.
На лице Андерсон тенью мелькнуло раздражение.
— Говорю тебе, Гард: никто тебя не укусит.
— И никто не причинит мне никакого вреда?
— Абсолютно.
Он верил и не верил.
Скажи, Бобби, а тебе хотелось работать до полного изнеможения? Тебе хотелось похудеть настолько, чтобы напоминать дистрофика? Как ты думаешь, ты в состоянии принимать решения или чья-то рука направляет тебя? Почему ты солгала насчет Питера? Почему в этом лесу не слышно пения птиц?
— Давай же, — нетерпеливо прервала его размышления Бобби. — Нам еще предстоит поговорить и подумать об этом, а сейчас коснись его...
— Ты так настаиваешь, как будто это имеет для тебя огромное значение.
Она сердито топнула ногой.
— Хорошо, — сдался Гард. — Хорошо, Бобби.
Он осторожно, как когда-то Бобби в первый раз, дотронулся до гладкой металлической поверхности. Бобби замерла в напряженном ожидании: что же произойдет?
Произошло одновременно несколько событий.
Во-первых, в руке Гарднера возникло ощущение вибрации — возникло и пропало. Как только оно пропало, в голове Гарднера зазвучала музыка, такая громкая, что напоминала скорее крики, а не музыку. Как будто в нем был стереоусилитель и кто-то включил его.
Он открыл рот, чтобы сказать что-то... но тут все исчезло. Странно: песню, которая только что звучала в его голове, Гард знал еще со школьной скамьи. Итак, вибрация... музыка... Все это продолжалось не более двенадцати секунд. А потом из его носа хлынула кровь.
Гарднер боковым зрением заметил, что Андерсон отступила назад, заломив руки в инстинктивно-оборонительном жесте. Теперь в глазах ее были только страх и боль.
И наконец у него совершенно перестала болеть голова.
Если бы только не хлеставшая из носа кровь!
— Вот, возьми скорее! Боже, Гард, что с тобой?
— Все будет хорошо, — он взял протянутый ею носовой платок, зажал им нос и запрокинул голову назад. Во рту ощущался соленый вкус крови.
— Бывало и похуже...
Правда, подумал он, обычно кровотечение у него заканчивалось скорее.
— Гард, поверь, я не предполагала, что может случиться что-нибудь в этом роде. Ты веришь мне?
— Конечно. — Гард не знал, чего именно ожидала Бобби... но верил, что явно не этого. — Ты слышала музыку?
— Не очень отчетливо. Я слышала ее эхо из твоей головы.
— Ты и это можешь?
— Да, — смущенно улыбнулась Бобби. — Когда рядом есть люди, я могу...
— Но это невозможно! — говоря это, Гарднер убрал платок от лица и рассматривал его. Кровотечение почти прекратилось.
— Это возможно и необходимо, — сердито возразила Андерсон. — Если я не буду способна на это, то мне никогда не удастся покинуть этот чертов дом. И не спрашивай меня, я все равно не сумею всего тебе объяснить. Давай лучше вернемся домой.
В моей голове тарелка, Бобби. — Он почти был готов произнести это вслух, но по некоторым соображениям не решился. — И эта тарелка удерживает тебя. Я не знаю, откуда это мне известно, но это так, и я уверен в этом.
— Да, уже можно. Я бы хотел
(выпить)
чашечку кофе.
— И ты ее получишь. Пошли.
Бобби ощущала странную раздвоенность. С одной стороны, она испытывала к Гарду самые теплые чувства, ей хотелось заботиться о нем, как и в прежние времена. С другой стороны, она очень пристально наблюдала за каждым его шагом. Испытующе. Вопросительно. За каждым.
Конечно, ей хотелось, чтобы Гард был с нею. Ей казалось, что с ним ее проблемы разрешатся быстрее. Гарднер присоединится к ее раскопкам, и ей не придется больше заниматься этим одной. Он был прав насчет одного момента: если она и дальше будет делать это сама, то скоро упадет замертво. Но пока он никак не помог ей. Возможно, причиной было это проклятое кровотечение.
Он никогда не прикоснется к кораблю, если из-за этого у него носом опять пойдет кровь. Он не прикоснется к кораблю и тем более не войдет вовнутрь.
Но, может быть, кровотечение — случайность? Кроме того, Питер никогда не прикасался к металлу. Питер не хотел даже находиться рядом с ним, но его глаз... и внезапное омоложение...
Это не одно и то же. Он — человек, а не престарелый бигль. И заметь, Бобби, что, кроме кровотечения из носа и музыки в ушах, больше никаких перемен не произошло.
Никаких очевидных перемен.
Стальная тарелка в его черепе?
Возможно... но какая разница?
Бобби не знала. Зато она знала, что корабль, безусловно, представляет собой какую-то силу, сгусток энергии, ощутимый даже через обшивку корпуса... и она знала, что радиус его действия расширяется с каждым выкопанным ею футом, с каждым дюймом. Вот и на Гарда подействовало. Но потом оно... — что?
Потом энергия исчезла.
Так что же мне делать?
Она не знала, но понимала, что это неважно.
Они подскажут ей.
Когда придет время, они обязательно подскажут ей.
Если бы только она могла прочесть его целиком!
Внутренний голос подсказывал: Дай ему выпить. Он опьянеет, и ты без труда сможешь прочесть его. Тогда ты до конца поймешь его.
Они подошли к трактору, который вовсе не летал, а ездил по земле, как ему и было положено, но при этом мотор его работал бесшумно, а за штурвалом никого не было. Андерсон, как ни в чем не бывало, села за руль, пригласила Гарднера к ней присоединиться, и они поехали по направлению к дому. В саду она поставила трактор на прежнее место.
Гарднер взглянул на постепенно затягивающееся тучами небо.
— Ты бы лучше поставила его в сарай, Бобби! — сказал он.
— Все будет хорошо, — коротко ответила она, положила в карман ключ и направилась к дому. Гарднер оглянулся на сарай, сделал шаг за ней и внезапно оглянулся еще раз. У двери сарая стояла большая платформа с дровами. Они как будто сами прибыли из леса.
Еще одно изобретение.
Как ты это делаешь, Бобби? И почему ты вдруг стала способна делать это?
Когда он вошел в дом, Бобби как раз доставала из шкафчика пиво.
— Ты серьезно говорил насчет кофе или тебе больше хочется этого?
— С чего это ты так подобрела, а?
— Пей, Гард! Я даже могу предложить оригинальный тост — за жизнь в других мирах и на других планетах! Давай!
Они выпили, и Андерсон спросила: что же, по его мнению, им делать с находкой.
— Мы ничего не будем делать с ним. Это ты собираешься что-то с ним делать.
— Я уже кое-что сделала, Гард, — мягко возразила она.
— Конечно, сделала, — с нажимом заявил он, — но я говорю о каких-то решительных действиях. Я могу посоветовать тебе все, что ты хочешь от меня услышать, — знаешь, пьяные поэты мастера давать советы, — но на самом деле ты ведь все давно решила сама. Потому что это твоя находка. Корабль лежит в земле, и он твой.
Андерсон пытливо взглянула на него:
— Ты что, считаешь, что такая вещь может принадлежать кому-нибудь одному? Боже, Гард, корабль пробыл в земле столько тысячелетий, и теперь он должен принадлежать человечеству!
— Вероятно, ты права, — раздражено ответил Гард, — но закон остается законом. То, что ты нашла на своей земле, принадлежит тебе по праву. Конечно, сперва могут возникнуть проблемы, но закон...
Бобби Андерсон рассмеялась. Она смеялась громко и долго. Гарднер почувствовал себя неуютно. Она смеялась так, что из ее глаз брызнули слезы.
— Прости, — сумела, наконец, произнести она. — Просто ты... я не могла бы поверить, что услышу подобное от тебя. Знаешь... это... — она вновь хихикнула, — как шок.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Отлично понимаешь. Человек, который вышел на демонстрацию с оружием в руках, человек, считающий, что наше правительство будет по настоящему счастливо только тогда, когда все мы будем во тьме светиться, как фосфор, советует мне пригласить сюда Военно-Воздушные Силы, чтобы они занялись моей находкой!
— Это твоя земля...
— Заткнись, Гард! Для правительства Соединенных Штатов не будет иметь никакого значения, чья это земля. Они воздвигнут здесь стену!
— И поставят ядерный реактор.
Бобби молча некоторое время смотрела на Гарднера.
— Думай, что говоришь, — холодно сообщила она. — Через три дня, после того как я позвоню кому-нибудь и расскажу про корабль, ни земля, ни корабль больше не будут мне принадлежать. Еще через шесть дней здесь кругом понаставят посты. А через шесть недель, я думаю, более восьмидесяти процентов населения Хейвена будет арестовано, убито... или просто исчезнет бесследно. Они могут это сделать, Гард. Ты знаешь, что могут. Отсюда следует только одно: мне не следует прислушиваться к твоему совету. Ты ведь хочешь, чтобы я сняла трубку и позвонила в полицию?
— Бобби...
— Да. Именно так все и будет. Поверь, наш уважаемый Президент не позвонит мне из Белого дома и не поблагодарит за находку.
Она вновь рассмеялась, на этот раз визгливым, истеричным смехом. Гарднер обдумывал сказанное. Конечно, она в чем-то права. Землю у нее отберут. Они могут применить к ним с Бобби насилие... могут сделать так, что им станет на этом свете очень неуютно. Они и глазом не успеют моргнуть, как окажутся в местечке, устроенном на манер русского ГУЛАГа. Если попадешь в их лапы, выскользнуть, как правило, не удается.
Кроме того, корабль — редкость, артефакт, вроде этрусской вазы. Женщина, нашедшая его, получила невиданные возможности и таланты... он теперь был готов поверить во все, что увидел, и даже в летающие трактора.
Интересно, что заставляет эту штуку работать? Бобби. Нет, вряд ли именно Бобби. Возможно, это любой человек, который близко подойдет к кораблю. Такую штуку... ее вряд ли можно доверить простому человеку...
— Как бы там ни было, — проворчал он, у тебя твоя находка вызвала удивительный приступ гениальности.
— Нет. Всего лишь научный идиотизм, — тихо возразила она.
— Что?!
— Научный идиотизм. Они подсказывают мне что делать. Все это, когда я делаю, кажется ясным и логичным... Но потом... — Она пристально вгляделась на Гарднера:
— Ты ощутил это?
Гарднер кивнул.
— Это исходит от корабля и напоминает радиоволны. Сигналы поступают в уши, но они выражены не словами, а импульсами. О, правительство было бы радо заполучить меня, запереть где-нибудь понадежнее, а потом разобрать на множество мелких кусочков, чтобы увидеть, произошли ли во мне физические изменения...
— Ты уверена, что не читаешь мои мысли, Бобби?
— Нет. Но воспользоваться твоим советом — значит погубить себя. Позвонить в полицию Далласа — попасть в камеру предварительного заключения полиции Далласа — погибнуть от руки полиции Далласа.
Гард встревожено посмотрел на нее:
— Успокойся. Я был неправ. Но где же альтернатива? Ты должна что-нибудь сделать. Боже, ведь эта штука убивает тебя!
— Что?!
— Ты похудела на тридцать фунтов. Неплохо для начала!
— Три... — Андерсон с мольбой в глазах смотрела на него. — Нет, Гард, ты ошибаешься. Не более пятнадцати, и я...
— Пойди и взвесься, — посоветовал Гарднер. — Если ты весишь, как ты утверждаешь, девяносто пять фунтов, я готов съесть весы. Еще несколько фунтов — и ты сляжешь. В твоем теперешнем состоянии ты можешь за пару дней умереть от аритмии.
— Но мне нужно было немного похудеть! И я...
— ...все это время была слишком занята, чтобы есть, это ты хочешь сказать?
— Ну, не совсем так...
— Когда я вчера увидел тебя, ты напоминала труп из морга. Ты смогла сообразить, кто я такой, но на большее тебя не хватило. Ты и сейчас еще не пришла в себя.
Бобби упорно не отводила взгляд от стола, но Гард мог видеть потерянное выражение ее лица.
Он ласково дотронулся до ее руки:
— Неважно, чем замечательна эта штука в лесу, но очень важно, что с твоим телом и мозгом происходят ужасные вещи.
Бобби резко отпрянула от него:
— Если ты считаешь, что я сошла с ума...
— Нет, я так не считаю. Но ты можешь сойти с ума, если не прекратишь своих раскопок. Ты ведь не станешь отрицать, что у тебя случаются помрачения сознания?
Мгновение они смотрели друг другу в глаза, ошарашенные сказанным.
Бобби опомнилась первая.
— Помрачения — не совсем верное определение. Не пытайся сравнивать то, что происходит с тобой, когда ты напьешься, и то, что произошло со мной. Это не одно и то же.
— Я не собираюсь спорить с тобой, Бобби. Эта штука опасна, и это сейчас самое важное для нас.
Андерсон смотрела на него. На лице ее блуждала недоуменная, отсутствующая улыбка.
— Теперь ты сама не можешь принимать решения, — продолжал тем временем Гарднер. — Тобой управляют.
— Управляют, — все то же отсутствующее выражение.
Гарднер постучал пальцем по макушке:
— Да, управляют. Как дурак управлял бы лошадью, ведя ее прямо в пропасть... Этот корабль — как тот самый дурак. Он опасен для Бобби Андерсон. Если я еще не сумел доказать...
— Что ты сказал?
— Если бы не мой приезд, ты бы продолжала работать без сна и отдыха и к ближайшим выходным, наверное, умерла.
— Сомневаюсь, — отрезала Бобби, — но для твоего успокоения соглашусь с тобой. Правда, теперь со мной все в порядке.
— С тобой не все в порядке.
Ее взгляд сказал ему, что Бобби сейчас его не слышит, потому что просто не хочет слушать.
— Очнись, Бобби! Слушай, насчет полиции ты была права. Но что если нам пригласить какого-нибудь эксперта?
— Все эксперты состоят на службе у полиции. И потом, никто не нужен. Ты со мной — значит, все в порядке.
— Пока — да. Но что если у меня тоже начнутся помрачения?
Подумав, Андерсон ответила:
— Я думаю, что риск минимален.
— То есть ты уже все решила?
— Ну, пока я знаю, что мне хотелось бы сделать. Мне бы хотелось закончить раскопки. Раскопки необходимы. Еще сорок-пятьдесят футов, и я — и мы — освободим его. Тогда мы сможем найти вход. Если мы войдем вовнутрь... — В ее глазах сиял фанатический огонь, и никто не в силах был его потушить.
— Если мы войдем вовнутрь? — повторил Гарднер.
— Если мы войдем вовнутрь, то сможем все держать под контролем. Сможем все рассмотреть и понять. И тогда я заставлю эту летающую сковородку взмыть в небо.
— Думаешь, у тебя это получится?
— Я знаю, что получится.
— А потом?
— Потом — не знаю, — устало сказала Бобби. И она опять лгала ему, но сейчас Гард уловил лживые нотки. — Случится что-нибудь еще.
— Но перед этим ты предлагала мне самому решать...
— Конечно, и сейчас подтверждаю это. Я не стану гоняться за тобой с ружьем, если ты решишь пригласить сюда кого-нибудь. Но помни, что, кого бы ты не позвал, так или иначе все упрется в полицию Далласа. — Она слегка усмехнулась. К счастью, меня заберут в участок не одну.
— Не одну?
— Конечно. Ведь тебя тоже заберут туда. А когда они уничтожат меня, следующим на очереди опять же будешь ты. Добро пожаловать в обезьянник, дружок! Ты рад, что попал сюда?
— О, весьма, рад, — серьезно ответил Гард, и тут они вдруг весело расхохотались.
Когда смех утих, Гард почувствовал, что атмосфера разрядилась.
Андерсон спросила:
— Как ты думаешь, что случится с кораблем, если до него доберется полиция Далласа?
— Ты когда-нибудь слышала об ангаре N18?
— Нет.
— В соответствии с легендой, ангар N18 находится на одной из военно-воздушных баз на Дейтоне. Или где то еще. Словом, в США. Именно там, по слухам, хранятся в строжайшей тайне тела пятерых малюток с рыбьими головами и жабрами вместо легких. Может, с этим местом случится то же самое. В любом случае, это означает конец.
Они проговорили до полудня, иногда соглашаясь друг с другом, но по большей части азартно споря. Андерсон за это время несколько раз перекусила; Гарднер от еды отказался, но после долгих уговоров выпил рюмку виски, за ней — вторую.
После обеда Бобби захотелось вздремнуть. Гард вышел в сад, сел на скамейку и стал размышлять.
Настало время принимать решения.
Корабль в земле — это важный факт, и от него нельзя отмахнуться. Он не может способствовать благоденствию одной Бобби или только Хейвена. С учетом характера его воздействия на Бобби, корабль должен принадлежать не правительственным службам. Он должен принадлежать народу. Гарднер был достаточно активным гражданином своей страны. Он входил во многие комитеты, участвовал в маршах мира и протеста. Он выступал за закрытие атомных электростанций, против войны во Вьетнаме, он входил в «Гринпис» — то есть беспокоился о благоденствии общества. Сейчас...
Прежде чем что-то решить, спроси себя, дружок, кому нужно менять этот мир? Жестокий, бесчеловечный, равнодушный мир. Родителям африканских детишек, умирающих с голоду? Неграм Южной Африки? Людям типа Теда-Энергетика? Да никому! Ни Теду, ни русскому Политбюро, ни израильскому кнессету, ни Президенту Соединенных Штатов, ни Ксероксу, ни Барри Манилову.
Вспомни, как обошлись с тобой в полицейском участке, дружок, когда тебя арестовали на демонстрации и обнаружили пистолет в кармане. А ведь ты даже не помнил, как пистолет оказался там! Этот корабль — тот же пистолет, только большого калибра. Неужели история ничему не научила тебя?
Бобби лежала на кушетке, но не спала. Она улавливала обрывки мыслей Гарда. По этим обрывкам было ясно, что он хочет принять решение... а когда он примет его, Андерсон узнает о нем.
Если решение будет неправильным, она намеревалась оглушить его, а потом отрубить голову и закопать тело в саду. Ей не хотелось этого делать, но это была бы суровая необходимость.
Андерсон ждала.
И ждать ей оставалось недолго.
Он вернулся в дом, и Бобби удачно имитировала, что только что проснулась. Без всякой подготовки Гард задал ей мучивший его вопрос:
— Тебе не кажется, что от твоего корабля исходит какое-то отравляющее вещество, например ядовитый газ?
— Ядовитый газ? — задумчиво повторила Бобби. — Нет, не ядовитый газ. Если хочешь как-то это назвать, воспользуйся словом флюиды. Это даже и не флюиды, хотя и похоже на них. Думаю, никакие приборы не смогли бы их уловить. В физическом смысле слова их не существует.
— И ты считаешь это возможным? — тихо спросил Гарднер.
— Да. Не спрашивай, откуда мне это известно, потому что я и сама не знаю, но я уверена, что получила ударную дозу облучения этими... флюидами. Какую-то дозу получили и жители Хейвена, хотя, конечно, гораздо меньшую, да и ты, Гард, тоже...
Разговор сам собой прервался, и больше до вечера оба они не проронили ни слова.
Ночью Гарднеру приснился сон... очень простой сон. Будто он стоит в темноте возле сарая. Слева в саду припаркован трактор. Гард подходит к окну сарая и заглядывает внутрь. И что же он видит? Ну конечно же, призраки. Но он не боится. Вместо страха его охватывает какое-то радостное чувство. Потому что призраки нисколько не похожи на монстров или каннибалов. Они скорее напоминают эльфов из сказки. Он заворожено следит через окно за ними и видит, что они сидят за длинным столом, собирают какой-то усилитель, какие-то телевизоры и антигравитационные устройства... Они смеются, глядя на экраны этих телевизоров, потому что там показывают не обычные фильмы, а фильмы, созданные подсознанием.
Он хочет войти в сарай, и внезапно все вокруг освещается тем странным зеленым светом, который он видел, когда Бобби демонстрировала ему действие пишущей машинки, только этот свет не мягкий, а ужасный, ярко-зеленый. Он струится из всех щелей из дверей и окон и зажигает на земле какие-то точки, горящие, как глаза дьявольской кошки. Теперь Гарду страшно, потому что этот свет дышит враждебностью; если раковая опухоль может иметь цвет, то это именно вот такой ужасный зеленый цвет.
Но он все же подходит ближе, потому что во сне не всегда принимаются правильные решения. Он входит в облако света, и внезапно в его голове опять начинает звучать дикая музыкальная какофония, парализующая мозг. И страх, страх! Страх перед призраками в сарае Бобби. Он слышит их, почти физически ощущая их присутствие по странному электрическому запаху, напоминающему смесь крови и озона.
И... О, эти щелкающие, шипящие звуки! Они даже заглушают музыку в его голове. Так жужжит старая стиральная машина, но звуки — это не шум воды; это плохой, плохой, плохой звук!
И вот он приподнимается на цыпочки, чтобы заглянуть в сарай, а его лицо, залитое этим ужасным зеленым светом... И тут он просыпается!
Очнувшись от сна на старой кровати в спальне Бобби, весь мокрый от пота, Гарднер долго не мог унять дрожь в руках. Он лежал и думал: Боже! Чтобы отделаться от этого кошмара, нужно будет утром заглянуть в сарай! Расслабиться и постараться уснуть!
Он ждал сна, а сон все не шел.
На следующий день он присоединился к раскопкам Бобби.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:22 | Сообщение # 13 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| КНИГА ВТОРАЯ
А потом он бежал в город и, не переставая, кричал: «Оно упало с неба!» «Оно упало с неба».
«Криденс»
1. ГОРОД
До того как стать Хейвеном, город сменил четыре разных названия.
Он возник в 1816 году и был зафиксирован в различных муниципальных документах как Плантация Монтвилль. Им владел тогда человек по имени Хьюго Крейн, который участвовал в Гражданской войне и носил чин лейтенанта.
Владения Хьюго составляли двадцать две тысячи акров. Плантация Монтвилль стала сто девяносто третьим городом провинции Мэн в Массачусетсе, всего в двадцати милях от городка протекала река Дерри, впадающая в море, и земли здесь хорошо плодоносили.
Покупка обошлась Хьюго в тысячу восемьсот фунтов.
Хотя в те дни фунт, конечно же, стоил гораздо дороже.
Хьюго Крейн умер в 1826 году. На Плантации тогда жили сто три жителя. Большая часть жителей, кроме стариков, работала лесорубами. Стариками считались мужчины после двадцати пяти лет.
В 1826 году городок, который потом будет известен как Хейвен Виллидж, начал разрастаться по обе стороны дороги, ведущей в Дерри, куда местные лесорубы два раза в месяц отправлялись пропить и проиграть в карты свою зарплату. Серьезные покупки они делали в большом городе, а мелочь просаживали в какой-нибудь таверне. В 1828 году в городке открылись два первых магазина. Их владельцами были братья Хирам и Джорж Кудер.
Так в 1831 году Монтвилль стал Кудерсвиллем.
И это никого не удивило.
Кудерсвиллем город назывался до 1864 года, когда его название опять переменилось. Теперь он назывался Монтгомери, в честь местного мальчика Эллиса Монтгомери, поступившего учиться в Геттисбургский университет. Смена названия была кстати, потому что последний оставшийся к тому времени в городе Кудер вконец разорился и за два года до описываемого нами момента покончил жизнь самоубийством.
После Гражданской войны город потряс кризис, в результате которого появилось новое название. Тогда было модно давать маленьким городкам классические названия — Спарта, Афины и, конечно же, Троя. В 1878 году Монтгомери стал Элладой. По этому поводу миссис Монтгомери, мать героя, которой только что исполнилось семьдесят лет, весьма скептически высказалась на церковном собрании. Так или иначе, переименование состоялось.
Монтгомери стал Элладой.
Прошло двадцать два года.
Однажды проповедник по имени Кольсон по неизвестным причинам проезжал Элладу. Кстати, местный историк Миртл Дюплесси почему-то решил, что настоящее имя Кольсона было Кудер и что он был незаконнорожденным сыном Альбиона Кудера, последнего из Кудеров.
Кем бы он ни был, он завоевал сердца большинства христиан города собственной версией веры в то, что зерно готово к посеву, к неудовольствию мистера Хартли, главы методистской церкви Эллады и Трои, и мистера Кроувелла, пастыря местных баптистов. Но их голоса не возымели действия. Учение преподобного Кольсона поразило городок подобно эпидемии холеры. Тогда-то и произошла следующая, на сей раз окончательная, смена названия.
В жаркий августовский вечер Кольсон выступил перед своими прихожанами.
Шел 1900 год.
Проповедник произнес блистательную речь. Он назвал город «благословленным местом», на котором лежит печать Господня. «Обладание Господом», — он несколько раз повторил это [игра слов: haven (англ.) — обладание]. Уже на следующий день жители Эллады стали поговаривать о переименовании города в Хейвен. Преподобные мистер Кроувелл и мистер Хартли категорически возражали против этого. Муниципалитет отнесся к идее равнодушно. Единственное, что смутило чиновников, — необходимость изыскать сорок долларов, чтобы переделать въездной знак.
Процедура переименования состоялась двадцать седьмого марта 1901 года. Общественный комитет устроил пышный праздник с танцами и фейерверком. Кольсон стал героем дня.
И только преподобный Хартли переживал переименование как личную драму. Зачем они сделали это? Зачем? — вопрошал он себя, стоя островком отчаяния и одиночества в океане человеческого веселья.
Внезапно на его плечо легла чья-то сильная теплая рука. Оглянувшись, он увидел своего старинного друга Фреда Перри. Лицо Фреда настолько вытянулось от удивления, что Хартли помимо собственной воли улыбнулся.
— Харт, с тобой все в порядке? — встревожено спросил Фред Перри.
— Да. Просто на минутку закружилась голова.
— Пошли со всеми, Харт. Сейчас начнется фейерверк.
— Иди. А я еще побуду здесь и поразмышляю о сложностях человеческой природы. — Он сделал паузу и с нажимом спросил: — Ты понимаешь, Фред? Понимаешь, зачем они это сделали? Ты, который почти на десять лет старше меня? Понимаешь?
И Фред Перри покачал головой: нет. Он не понимает. Он поддерживает преподобного мистера Хартли. Он солидарен с преподобным мистером Хартли. А этот пройдоха Кольсон...
Нет, Фред Перри не понимал человеческую природу. Совсем не понимал.
2. БЕККИ ПАУЛЬСОН
Ребекка Б. Паульсон была замужем за Джо Паульсоном, одним из трех хейвенских почтальонов. Джо обманывал свою жену. Бекки Паульсон знала это. Она узнала это три дня назад. Иисус сказал ей это. В последние три дня Иисус рассказал ей множество ужасных вещей, из-за чего она потеряла аппетит и совсем перестала спать... но как это было захватывающе! Она просто не могла наслушаться Его, насмотреться на Него...
Иисус стоял на телевизоре в доме Паульсонов. Он находился там уже шесть лет. Изображение Его подарила сестра Бекки, Карина, живущая в Портсмуте. Джо попытался что-то сострить по поводу такого странного подарка, но Бекки быстро заставила его заткнуться.
Джо не раз пытался переставить картинку, но Иисус неизменно оказывался на прежнем месте. Джо пытался мотивировать свое желание тем, что его партнеры по покеру, приходящие к нему играть по четвергам, недовольны: никому не нравится, если кто-то, пусть даже сам Иисус Христос, подсматривает в твои карты.
— Карты — дьявольская утеха, вот поэтому им и неуютно, — отрезала Бекки.
Джо, прекрасный игрок в покер, счел разумным оставить без внимания этот выпад, просто на время прихода друзей в дом он стал отворачивать Иисуса лицом к стене, а потом вновь поворачивать обратно.
Но сейчас Бекки точно знала, почему он так не любит Его изображение. Он не может не чувствовать, что картинка обладает магическими свойствами. Иными словами, она чудотворная. Если бы не картинка, Бекки еще долго пребывала бы в неведении...
О, ей казалось, что она всегда знала, что что-то происходит. Он перестал спать с ней в одной постели, перестал настаивать на занятиях сексом. Бекки к этому была совершенно равнодушна, но считала секс неотъемлемой частью любого супружества. Его воротничок частенько попахивал духами. Но она могла бы не заметить очевидного, если бы седьмого июля изображение Иисуса на телевизоре не начало говорить. В противном случае она не заметила бы даже такой важный фактор, как то, что коллегой Джо по работе была некая Нэнси Восс, приехавшая в Хейвен из Августины. Бекки казалось, что эта Восс (про себя наша героиня называла ее просто «Гусыня») лет на пять старше Джо и ее самой, то есть ей около пятидесяти. Но для своих лет она была в хорошей форме. Гусыня, судя по ее собственным словам, была предрасположена к сексу от природы и даже принимала участие в каком-то съезде таких же, как и она, поклонников постельных утех. И все равно Бекки могла бы ничего не заметить, если бы изображение Иисуса не заговорило.
В первый раз это произошло днем в четверг. Бекки с коктейлем в руках вошла из кухни в гостиную. Она намеревалась включить телевизор и уже протянула руку к выключателю, как Иисус вдруг сказал:
— Бекки, Джо и Гусыня каждый день мнут друг другу бока под одеялом во время обеда. И это еще не все. — Иисус на картинке вдруг сдвинулся с места и начал прохаживаться на фоне изображенного там пейзажа. Он с улыбкой смотрел на нее. — В Хейвене вообще творится много интересного. Ты даже не поверишь, когда узнаешь.
Бекки ойкнула и рухнула на колени.
— О мой Бог! — восклицала она. — О мой Бог! О мой Бог!
Испуганный странным поведением хозяйки, кот Оззи умчался на кухню, где и пробыл до вечера, пожирая мясо, которое Бекки забыла спрятать.
— Что ж, никто из Паульсонов многого не заслуживает, — вздохнул Иисус. — Дедушка Джо, как тебе, Бекки, должно быть известно, был убийцей. Убил свою жену, своего сына, а напоследок — и себя самого. А когда его душа попала на небо, то знаешь, что Мы сказали ей? Тебе нет здесь места, — сказали Мы. Убирайся, — сказали Мы. И никогда не смей возвращаться, — сказали Мы. — Иисус вдруг подмигнул Бекки... и это переполнило чашу: Бекки с дикими воплями бросилась прочь из дома.
Она остановилась на заднем дворе, тяжело дыша. Волосы свисали на лицо, а сердце, казалось, так и хотело выскочить из груди. Спасибо Господу, ее крики не привлекли ничьего внимания: они с Джо жили довольно далеко от дороги, а их ближайшие соседи Бродские жили в миле от них в старом вагончике. Это было хорошо. Любой, кто услышал бы эти крики, решил бы, что она сошла с ума.
А разве нет? Если у тебя картинка начала разговаривать, то ты и впрямь сумасшедшая. Перекрестись и запомни: картинки не разговаривают.
Другой внутренний голос перебил первый: Бекки, я не знаю, как тебе это удается... откуда ты это умеешь... но это случилось. Ты сама, своей волей заставила изображение Иисуса разговаривать с тобой.
Эта мысль еще больше испугала ее, чем возможность говорящей картинки. Она, наверное, все-таки сходит с ума. Кажется, сумасшедшие часто слышит разные голоса.
— Нет, — прошептала Бекки, отгоняя от себя кошмар, — я не слышу никаких голосов.
Она стояла на заднем дворе собственного дома, глядя на темнеющий вдалеке лес. Менее чем в четверти мили отсюда, там, в лесу, Бобби Андерсон и Джим Гарднер подобно кротам терпеливо выкапывали гигантский корабль из земли.
Идиотка, — раздался в ее голосе незабываемый голос покойного папаши. — Кретинка. Да и что с тебя взять? Ты всегда была такой.
— Я не слышу никаких голосов, — простонала Бекки. — Эта картинка на самом деле разговаривала со мной. Я это ясно слышала!
Пусть лучше картинка. Если картинки разговаривают, то это называется мираж. Миражи скорее от бога, чем от дьявола. Но мираж еще не означает, что человек начинает сходить с ума. А вот голоса в голове или уверенность, что ты можешь читать чьи-то мысли...
Бекки оглядела себя. По колену струилась кровь. Она бросилась в дом, чтобы позвонить доктору, медсестре, кому-нибудь, кому угодно... Влетев в гостиную, она бросилась к телефону, и тут Иисус с картины произнес:
— Ты порезалась осколком от стакана, когда падала на колени.
Телефонная трубка глухо ударилась о крышку стола. Бекки уставилась на телевизор. Иисус на картине сидел на камне. Удивительно, но он здорово был похож на ее отца... только отец был готов в любой момент разозлиться, а Он смотрел на нее спокойно и дружелюбно.
— Рассмотри порез, и ты убедишься, что я прав.
Она осторожно прикоснулась к колену, но ничего не нащупала. Тогда она провела рукой по полу. О, да вот и осколок!
— Кстати, — продолжал Иисус, — ты что-то там придумала насчет голосов в голове и сумасшествия. Это не голоса. Это Я. Иногда мне хочется с кем-нибудь поговорить.
— Мой Господь! — прошептала восхищенно Бекки.
На следующий день, в воскресенье, Джо Паульсон спал днем в гамаке на заднем дворе. На животе у него дремал Оззи. Бекки из гостиной сквозь занавеску смотрела на мужа, спящего в гамаке. Ему, наверное, снится сейчас его Гусыня, которую сегодня ему не удалось навестить.
Бекки придерживала занавеску левой рукой, потому что в кулаке правой зажимала несколько девятивольтовых батареек. Батарейки она взяла на кухне, где только что что-то мастерила. Ее научил этому Иисус. Она, правда, говорила ему, что у нее никогда не поучались никакие поделки, сделанные руками, но Иисус велел ей не глупить, если она точно выполнит все его указания, то все получится. Она с удивлением обнаружила, что Он был абсолютно прав. Все оказалось до смешного просто. И забавно. Гораздо приятнее, чем готовить. Она начала мастерить эту маленькую штучку вчера. Ей понадобились всякие вещи — топор, мотор от старого пылесоса, а также множество деталей из дополнительного радиоприемника. Она решила, что до пробуждения Джо успеет еще немало. Он собирался проснуться в два и посмотреть по телевизору бейсбольный матч.
Бекки взяла факел и спичкой зажгла его. Если бы неделю назад кто-нибудь сказал ей, что она будет возиться с факелом, она бы рассмеялась говорящему в лицо. Но это было просто. Еще ей было нужно подвести, как посоветовал Иисус, провода от старого приемника к электронной панели.
Последние три дня Иисус говорил ей не только об этом. Он рассказывал ей ужасные вещи, и она слушала его, затаив дыхание. Она узнала много интересного о хорошо знакомых ей жителях Хейвена.
В 1973 году Мосс Харлинген, один из партнеров Джо по покеру, убил своего отца. Произошло это во время охоты, и случай мог бы быть истолкован как случайная трагедия, но в убийстве Абеля Харлингена не было ничего случайного. Сам Мосс считал, что убил отца из-за денег. Отец как-то отказал ему в денежной помощи, когда Мосс в ней очень нуждался. На самом же деле мотивы были совершенно иными. Когда-то давно, когда Моссу было десять, а его младшему братишке Эмору семь лет, жена Абеля на всю зиму уехала на Роуд Айленд, потому что ее брат внезапно умер и нужно было поддержать его вдову. За время ее отсутствия произошло несколько инцидентов, которые прекратились с ее возвращением и никогда больше не повторялись. Дело в том, что отец, напившись, сдирал одного из мальчиков с кровати и начинал зверски избивать. Конечно, дети легко забывают, и Мосс почти все забыл, но затаенная ненависть к отцу осталась, вот и нашелся для нее выход.
Элис Кимбэлл, местная учительница младших классов, была лесбиянкой. Иисус рассказал это Бекки в пятницу, когда дама собственной персоной прибыла поинтересоваться, нет ли для нее писем.
Дарли Гейнс, прелестная семнадцатилетняя девушка, купившая воскресную газету, была настоящей проституткой и большую часть дня проводила в постели. Она с парнями курила марихуану, а потом ее сразу же тянуло «занять горизонтальное положение», как они это называли. Это происходило почти каждый день, потому что родители Дарли работали на обувной фабрике и возвращались домой не раньше пяти.
Хэнк Бак, еще один карточный партнер Джо, работал в большом супермаркете в Бангоре. Он настолько ненавидел своего босса, что однажды подложил ему в стол бомбу. Она взорвалась, но босс, слава Богу, в это время обедал. Тем не менее, Хэнк, вспоминая об этом случае, всегда весело смеялся.
Бекки все это казалось странной игрой воображения. И еще: Иисус рассказывал ей что-нибудь плохое о каждом, с кем она общалась.
Она не могла жить с такой тяжестью на душе.
Но без этих новых знаний она тоже не могла жить.
Одно было ясно: она должна что-то делать со всем этим.
Иисус был с ней согласен. Он все больше напоминал отца.
Джо проснулся в без четверти два, потянулся, стряхнул кошачью шерсть с рубашки и направился в дом. «Янки» и «Красные орлы». Замечательно. Сейчас он включит телевизор...
Он подумал о Нэнси Восс. Завтра понедельник, и они смогут...
Ему всегда это нравилось, еще с восемнадцати лет, да и ей тоже. Тем более, что у него для нее есть подарок. На прошлой неделе он выиграл у одного растяпы почти пятьсот баксов, о которых Бекки ничего не знает. Они с Нэнси прокутят их в свое удовольствие. Ох уж эта Нэнси! Если его жена фригидна, как лягушка, то Нэнси — просто сгусток страсти. А какая выдумщица!
Нет, жизнь положительно прекрасна, и глуп тот, кто этого не замечает!
Когда Джо вошел в гостиную, Бекки сидела в кресле со свежей газетой в руках. За десять минут до прихода мужа она закончила делать приспособление, которое Иисус велел ей прикрепить к задней стенке телевизора. Она даже не поинтересовалась, что именно он научил ее сделать и как оно должно действовать.
Телевизор был выключен, и Джо нетерпеливо сказал:
— Ну, включай же его поскорей, не тяни!
— Думаю, ты еще не разучился делать это сам, — холодно ответила Бекки.
Джо удивленно взглянул на не, но ругаться ему сейчас не хотелось. Поэтому он просто ответил:
— Думаю, что нет, — и это было последнее, что он смог сказать своей жене.
Он нажал кнопку выключателя, и его внезапно пронизал ток силой не менее двух тысяч вольт. В комнате запахло паленым.
— Ааааааааа, — закричала она. Его лицо почернело и обуглилось. От волос и ушей поднимался сизый дым. Его палец все еще прижимал кнопку выключателя.
Экран засветился, и перед глазами изумленной Бекки возникла картинка: ее муж гладит бедро Нэнси Восс, а она увлекает его на пол. Их сменил Мосс Харлинген, который держал в руке ружье и кричал:
— Ненавижу! Ненавижу!
Затем появились мужчина и женщина, что-то выкапывающие в лесу. Перед ними на земле лежал странный предмет. Он напоминал тарелку, но почему-то сверкал металлическим блеском в лучах солнца.
Одежду Джо Паульсона охватило пламя.
Гостиную заполнили запахи электричества и пива. Изображение Иисуса на картинке внезапно исчезло.
Бекки вдруг поняла, что, нравится ей это или нет, это ее вина: она убила собственного мужа.
Она подошла к нему, схватила за руку — и тут же вспыхнула сама.
Боже, спаси его, спаси меня, спаси нас обоих, — думала она, когда по ее телу пробежал ток. Последнее, что она слышала, был голос ее отца, звучавший в мозгу: Ну, разве не дура? Дуру учить — зря время тратить!
Телевизор загорелся синим пламенем. Бекки упала на пол, увлекая за собой Джо, который был уже мертв.
Когда в комнате загорелись обои, Бекки Паульсон тоже была мертва.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:23 | Сообщение # 14 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 3. ХИЛЛИ БРАУН
Карьера Хиллмена Брауна как самодеятельного фокусника достигла своего апогея 17 июля, в воскресенье, ровно за неделю до того, как городской зал Хейвена взлетел на воздух. Успех необычайно поразил и самого Хиллмена Брауна. Ну, да ему ведь было только десять лет.
Его имя выбрала мать, Хиллмен была ее девичья фамилия. Муж не возражал против этого выбора. Уже через неделю после рождения все называли малыша Хилли.
Хилли рос нервным, впечатлительным ребенком. Его нужно было постоянно укачивать в коляске, пока он был младенцем, да и потом, позже, взрослых неизменно поражала его любовь к комфорту.
Впрочем, много других странностей встречалось в его поведении.
Когда ему исполнилось восемь лет — спустя два года после рождения брата Давида — он принес из школы домой записку, приглашавшую родителей посетить родительское собрание. Брауны шли на собрание не без внутреннего трепета, зная, что незадолго до этого у школьников выявляли коэффициент интеллектуальности — Ай Кью, и они боялись, что у сына он ниже нормы.
Каково же было их изумление, когда учительница, отозвав их в сторону, сообщила, что уровень интеллекта Хилли приближается к гениальности и им следовало бы повезти мальчика в научный институт, чтобы выяснить его реальные способности.
Мэри и Брайен Браун обсудили это предложение... и решили пока ничего не предпринимать. Им не хотелось знать наверняка, какими способностями обладает их старший сын... Достаточно и того, что они сами знали о нем: да, он странный, необычный ребенок.
Хилли отличался одной особенностью: он искренне любил младшего братишку.
Все это продолжалось до семнадцатого июля, пока Хилли не показал свой главный фокус.
Хилли Браун частенько чувствовал, что существует в воображаемом мире чудес. Мир прекрасен и удивителен, как хрустальный шар, который его родители каждый год вешают под потолок на Рождество. Мир занимателен, как кубик Рубика, который ему подарили на девятилетие (кубик изучался мальчиком две недели, после чего он мог моментально собрать его). Он мечтал показывать фокусы. Фокусы были как бы придуманы для Хилли Брауна. К несчастью, Хилли Браун не был создан для фокусов.
Выбирая подарок сыну к десятилетнему юбилею — первой в его жизни «круглой» дате, — отец принес из магазина большой набор всяких принадлежностей для фокусов, упакованный в красивую коробку. «Тридцать новых фокусов!» — гласила надпись на коробке. «Для 8-12 лет» — было написано ниже. Более удачного подарка, по собственному мнению, Брайен не смог бы придумать.
Хилли тут же занялся изучением содержимого коробки. Давид, не обладавший и малой частью способностей брата, как завороженный, молча смотрел на то, что делает Хилли, забыв о прогулках и играх.
Хилли готовился к своему дню рождения. Он удивит всех гостей! Он покажет им все возможные фокусы, и они скажут:
— Да, Хилли будет великим фокусником, может быть, равным Гудини!
Триумф состоялся. Гости были в восторге, родители тоже. Недоволен был только Хилли Браун. С какого-то момента он начал понимать, что показать фокус, пользуясь инструкцией и приготовленным кем-то набором атрибутов, может каждый. Он хотел создавать свои собственные фокусы и свои собственные атрибуты, но чувствовал, что для этого у него не хватает способностей и сообразительности.
О, если бы взрослые подходили к себе с такими же строгими мерками, как десятилетний Хилли Браун!
Дело было четвертого июля. Давид вошел в комнату Хилли и увидел, что тот опять занят набором для фокусов. Он разложил перед собой множество различных атрибутов и кое-что еще... кажется, батарейки. Ну конечно же, батарейки. Батарейки из большого папиного приемника, — подумал Давид.
— Что ты делаешь, Хилли?
Лицо брата потемнело. Он вскочил на ноги и вытолкал Давида из комнаты с такой силой, что малыш упал на ковер. Это было настолько необычно, что Давид заплакал.
— Вон! — кричал Хилли. — Не смей подсматривать! В семействе Медичи людей убивали, если они подсматривали за подготовкой фокусника к выступлению!
С этими словами Хилли захлопнул дверь перед самым носом Давида. Давид поплакал еще немного, но безрезультатно. Поведение брата было очень странным. Давид спустился вниз, включил телевизор и плакал, пока не уснул прямо на полу гостиной.
Интерес Хилли к фокусам проснулся почти тогда же, когда изображение Иисуса Христа заговорило с Бекки Паульсон.
Теперь мальчик решил, что займется механическими фокусами. Это интереснее, чем манипулировать платочками, шляпами и шариками.
Вскоре он почувствовал, что способен что-то изобретать.
И у него появились различные идеи.
Методы создания новых фокусов стали ясными, как стекло.
Великие фокусы, — думал он, пробуя по-разному комбинировать различные предметы. Но кое-чего ему явно не хватало, и он попросил мать, которая собиралась поехать в большой магазин в Августу, купить ему кое-что из радиодеталей. Он дал ей список и собственные сэкономленные восемь долларов. Мари выполнила его просьбу, немного удивленная таким странным, с ее точки зрения, поручением.
Она даже попыталась выяснить у Давида, известно ли ему, чем занят сейчас его старший брат.
— Он готовит много новых фокусов, — глядя под ноги, сказал Давид.
— И как тебе кажется, они будут хорошими?
— Не знаю.
Давид вспомнил, как грубо выгнал его из комнаты Хилли, и решил воздержаться от комментариев.
Он выглянул в окно и увидел Джастина Харда, распахивающего свое поле на тракторе. Распахивать в середине июля? На мгновение мысли сорокадвухлетнего Джастина Харда стали открытой книгой для четырехлетнего Давида Брауна, и Давид понял, что Джастин собирается вскопать весь сад, разбить его на квадраты и посадить горох. Джастин Хард считал, что сейчас май. Май 1951 года. Джастин Хард сошел с ума.
— Не думаю, что эти фокусы будут хороши, — подытожил Давид.
На показе новых фокусов присутствовали семь человек: мать и отец Хилли, дедушка по материнской линии, Давид, Барни Аппельгейт (которому, как и Хилли, было десять лет), миссис Креншоу из деревни (приятельница его матери) и сам Хилли.
Аудитория разговаривала о чем-то постороннем. Аудитория смеялась и перешептывалась. Аудитория не ждала ничего выдающегося.
Погода начала меняться. Небо потемнело, и на нем зловеще сверкало почти скрытое за тучами солнце. Мисс Креншоу с тревогой посматривала вверх, опасаясь града. Этот мальчик на сцене... в черном костюме... готовящийся к выступлению... Миссис Креншоу на мгновение захотелось убить его.
Хилли показывал фокусы. Он показывал их лучше, чем в прошлый раз, но зрителей, казалось, это совсем не трогало. Его отец сидел с видом человека готового уйти в любую минуту. Это огорчило Хилли, который больше всего мечтал поразить отца.
Чего им нужно? — раздраженно думал он. — Я все делаю прекрасно, даже лучше, чем Гудини, но они не смеются, не поражаются, не восхищаются. Почему? Что же я сделал не так?
В центре импровизированной сцены стоял небольшой помост, под которым Хилли спрятал свое изобретение, работающее на батарейках. Это изобретение делало так, что вещи исчезали, а потом опять появлялись.
Хилли находил это чрезвычайно интересным. Зрители тоже стали смотреть на него с все усиливающимся вниманием, когда он начал проделывать штучки с исчезновением предметов.
— Первый фокус — Исчезновение Помидора! — провозглашал Хилли, показывал зрителям помидор, прятал его в коробочку, предварительно дав всем удостовериться, что коробочка пуста, затем взмахивал рукой, произносил какое-то заклинание вроде «Престо-маджесто!» и потихоньку нажимал на старую велосипедную педаль. Помидор исчезал. Он демонстрировал зрителям коробочку — та было пуста. В этом месте должны были звучать бурные овации.
Вежливые хлопки, не более того.
Хилли разозлился еще больше. Он успел уловить, что миссис Креншоу думает о том, как бы поскорее улизнуть в дом и не видеть «этих глупостей» с помидором.
— Второй фокус — Возвращение Помидора!
Вновь взмах рукой, заклинание, осторожное надавливание на педаль — и помидор вновь лежит в коробочке.
Более громкие хлопки.
Барни Аппельгейт зевнул.
Хилли захотелось хорошенько стукнуть его.
Вообще-то фокус с помидором он планировал на финал: ему казалось, что представление необходимо эффектно закончить. Он сам считал свое изобретение достаточно значительным (его даже можно было бы предложить Пентагону или еще кому-нибудь, и тогда вся страна узнала бы, кто самый великий фокусник!).
За исчезающим помидором последовал радиоприемник, затем табуретка...
Вежливые аплодисменты.
Ты должен сделать что-то из ряда вон выходящее, — подумал Хилли.
Он колебался между исчезновением книги, мотоцикла (для этого мотоцикл нужно было просто поставить на помост), швейной машинки...
Нет, не годится. Он должен сделать Грандиозный Финал.
— Исчезновение Младшего Брата!
— Хилли, извини, но... — начал отец.
— Мой последний фокус, — быстро перебил его Хилли. — Должен же фокусник чем-то поразить зрителей!
Давид вышел на сцену; на лице его был написан страх смешанный с удовлетворением. Дело в том, что он-то отлично знал, чем закончится финальный фокус.
— Я не хочу, — сказал он Хилли.
— Ты должен, — сердито отрезал Хилли.
— Хилли, я боюсь. Что если я не вернусь назад?
— Вернешься, — воскликнул Хилли. — Ведь все остальное вернулось!
— Да, но ты не заставлял исчезать ничего, что было бы живым! — сказал Давид, и по его щекам побежали слезы.
Глядя на плачущего брата, которого Хилли всегда так любил, юный фокусник почувствовал некоторые угрызения и сомнения. Ты ведь не собираешься делать этого, верно? Ты ведь даже не знаешь, что происходит с теми предметами, которые попадают туда?
Потом он взглянул на остальных зрителей, которые откровенно скучали, и раздражение опять поднялось в нем волной. Он перестал замечать, что Давид плачет.
— Полезай на помост! — приказал он.
Давид, все еще плача, неуклюже забрался на сцену и стал в указанном месте.
— И улыбайся, черт тебя побери, — прошипел Хилли.
Давид попытался выдавить из себя улыбку. Зрители так ничего странного и не заметили.
— А сейчас! — Хилли торжествующе обратился к собравшимся. — Величайший секрет восточной магии! Исчезновение Человека! Смотрите внимательно!
Он тихонько нажал педаль. Раздался жалобный возглас Давида:
— Хилли, пожалуйста, пожалуйста... я боюсь...
Хилли заколебался. И внезапно подумал: Наверное, этому фокусу я научился у призраков!
Это было почти перед тем, как он окончательно лишился рассудка.
Давид исчез. Хилли выдержал паузу и с торжествующим видом вновь нажал на педаль.
Ничего.
Давид исчез.
Когда охватившее всех оцепенение спало, все поражено уставились на Хилли.
Ах, — подумал с восторгом Хилли. — Успех!
Но триумф продолжался недолго. Зрители опять явно скучали, и только дедушка смотрел на Хилли.
— Хватит шутить, Хилли, — сказал он наконец. — Где Давид?
Не знаю, — подумал Хилли, и перед глазами его возник братишка, улыбающийся сквозь слезы.
— Он, он здесь, с нами, — вслух сказал Хилли. Он сел на корточки и уткнулся лицом в колени. — Он здесь... Все могут разгадать мои фокусы, но они никому не нравятся... Я ненавижу фокусы...
— Хилли... — дедушка всем телом подался к нему. — Что случилось?
— Уходите отсюда! — заорал Хилли. — Все! Убирайтесь! Я ненавижу всех вас! НЕНАВИЖУ!
И зрители, как по команде, поднялись и, переговариваясь, отправились по своим делам. Дедушка еще некоторое время смотрел на внука но потом решил, что благоразумнее оставить его в таком состоянии одного, чтобы тот успокоился. Лучше пойти поискать, куда же запропастился Давид.
Дождавшись, пока все уйдут, Хилли подошел к помосту. Он поставил ногу на педаль и сильно нажал ее.
Хмммммммммммммммммммммммммм.
Он ждал. Вот сейчас появится Давид, и он скажет ему: Привет, малыш! Вот видишь, ничего не случилось! Он даже щелкнет братишку по носу за трусость...
Ничего не произошло.
Страх комком встал в горле Хилли. Встал... или был там все время? Все время, — подумал он. Только сейчас страх выполз наружу.
— Давид? — прошептал он вновь и нажал посильнее педаль.
Хммммммммммммммммммм...
Все еще ничего не произошло.
Он исчез! Навсегда! Но почему? Ведь все остальные предметы возвращались!
— Хилли! Мойте с Давидом руки и идите обедать! — раздался голос его матери.
— Сейчас, мама!
И подумал: Боже, пожалуйста, пусть он вернется! Верни его! Я виноват, Господи! Я искуплю свою вину. ТОЛЬКО ВЕРНИ ЕГО, ГОСПОДИ!
Он вновь нажал на педаль.
Хммммммммммммммммммммм.
Только ветер в саду шумел листвой деревьев.
Две мысли заметались у Хилли в мозгу.
Первая: Я никогда не заставлял исчезать ничего, что было бы живым. Даже помидор, сорванный помидор, нельзя считать живым.
И вторая: Что если там, где находится Давид, он не может дышать? Что, если он не может ДЫШАТЬ?
Он на секунду задумался о том, где же оказываются предметы, когда они исчезают...
Внезапно в его мозгу возникла картинка, парализовавшая все его конечности. Он увидел Давида, лежащего на фоне какого-то жуткого, неживого пейзажа. Земля казалась холодной и мокрой. Над Давидом чернело небо, усыпанное звездами, миллионами звезд, сияющих ярче, чем те, которые он видел каждый вечер. Место, где лежал Давид, казалось полностью лишенным воздушного пространства.
Давид сжимал рукой горло, пытаясь вдохнуть то, что заменяло воздух в этом страшном месте, удаленном от дома на триллион световых лет, никак не меньше. Лицо его покраснело от напряжения. Пальцы рук и ног коченели. Он...
Хилли бросился к своему изобретению. Он вновь и вновь нажимал на педаль и что-то выкрикивал. В таком состоянии и застала его мать. Сквозь шум она сумела разобрать слова:
— Вернись, Давид! Вернись, Давид! Вернись!
— Боже, что он имеет в виду? — в отчаянии закричала она.
Привлеченный шумом отец взял Хилли за плечи и развернул к себе лицом:
— Где Давид? Куда он ушел?
Но сознание оставило Хилли и уже не вернулось к нему.
Пройдет не слишком много времени — и сотня мужчин и женщин, среди которых будут Бобби и Гард, будут вырубать кустарник вдоль дороги в поисках Давида, брата Хилли.
Если бы Хилли можно было о чем-нибудь спросить, он сказал бы им, что, по его мнению, они занимаются этим слишком близко от дома.
Ведь далекое одновременно может быть и близким.
|
|
| |
|
Дивайн |
Дата: Четверг, 24 Ноя 2011, 22:23 | Сообщение # 15 |
|
Князь ЭНДОР/Магистр ПС/Трижды МАСТЕР ДУЭЛИ
Новые награды:
Сообщений: 5257
Магическая сила:
| 4. БЕНТ И ДЖИНГЛС
Вечером двадцать четвертого июля, через неделю после исчезновения Давида Брауна, Трупер Бентон Роудс выезжал из Хейвена около восьми часов вечера на полицейской машине. Рядом с ним сидел Питер Габбонс, известный друзьям-офицерам как Джинглс. Сгущались сумерки. Не метафорические сумерки, а вполне реальные. Бент Роудс вел машину, а перед глазами его все стояла только что увиденная картина: множество лежащих вперемешку оторванных рук и ног, хотя от отлично знал, кому они принадлежат.
Прекрати думать об этом, — приказал он себе.
Хорошо, согласился его мозг, но думать не прекратил.
— Попытайся все же связаться по рации с Троей, — попросил Бент напарника.
Джинглс нажал на кнопку и попытался вызвать участок, но, кроме легкого потрескивания, ничего не было слышно.
Бент вел машину со включенными фарами на скорости семьдесят миль в час. Странно, почему в районе этого чертова Хейвена не работает рация. Впрочем, разве только это странно сегодня вечером?
Верно, — согласился с ним его мозг. — И кстати, ты узнал кольцо? Узнал руку, которую оно украшало? А как тебе понравилось это месиво? Не хуже, чем в лавке мясника. Ее рука...
Прекрати, я сказал. НЕМЕДЛЕННО!
Ладно-ладно. И все же давай на секунду забудем, что ты не хочешь об этом думать. Как тебе понравилась вся эта кровь?
Прекрати, пожалуйста, хватит!
Сейчас прекращу. Я понимаю, что сойду с ума, если буду все время представлять себе это. Но ее руки, ее ноги... Несколько голов... глаза.
— Где же подкрепление? — растерянно спросил Джинглс.
— Не знаю.
Он тряпкой укрыл эту руку... Это было незачем делать, понимал он, и все же укрыл руку Руфи.
Он сделал это, а начальник пожарной службы, кретин Элисо, ухмылялся, глядя на него как будто перед ним аппетитно дымился ужин, а не лежала убитая милая женщина. Все это было безумием.
— Что же там произошло? — задумчиво проговорил Бент.
— То, что никак не могло произойти. Городской зал взлетел на воздух, как ракета.
— Та веришь, что это возможно?
— Нет. Но нельзя не верить собственным глазам.
— А если даже взлетел... — Бент неотрывно смотрел на дорогу. — Что ты чувствуешь, Джинглс? Что ты почувствовал там? У тебя не было чувства, что там случилось что-то ужасное?
— Может быть... — задумчиво протянул Джинглс. — Может быть. Я безусловно что-то почувствовал.
— Что же?
— Не знаю. — Голос Джинглса задрожал. — Но я так рад, что мы уезжаем оттуда...
И Джинглс, весельчак и задира Джинглс, вдруг заплакал.
Они ехали по шоссе. Сумерки окутали землю. Наступила ночь. Бент был рад этому обстоятельству. Ему не хотелось смотреть на Джинглса... и не хотелось, чтобы Джинглс смотрел на него.
Валяющиеся кругом части человеческих тел... Это было ужасно. Но самым ужасным было видеть руку Руфи с кольцом на среднем пальце, потому что эта рука была настоящей.
Оторванные руки, ноги и туловища в первый момент повергли его в шок, пока он не сообразил, что оторванных рук и ног без крови не бывает. Он оглянулся на Джинглса, чтобы поделиться с ним своей догадкой, и увидел, что тот держит в одной руке дымящуюся голову, а в другой — оторванную ногу.
— Куклы, — удивленно определил Джинглс. — Чертовы куклы. Откуда они здесь взялись, Бент?
Он хотел сказать, что не знает, но передумал и ничего не ответил. И только сейчас, в машине, он вдруг сказал то, что лежало глубоко в памяти и вдруг всплыло на поверхность:
— У нее были куклы. У мисс Мак-Косленд. — И подумал: У Руфи. Думаю, мы были достаточно хорошо с ней знакомы, чтобы я мог называть ее Руфь, как называл ее Страшила. Мог. Ее любили все, кто был с ней знаком. Именно поэтому так нелепо выглядит ее смерть...
— Да, мне кажется, я тоже слышал об этом, — сказал Джинглс. — Ее хобби, верно? Я слышал об этом, но не помню где.
— Верно, хобби. Ее куклы. Я разговаривал как-то о ней со Страшилой...
— Со Страшилой? — переспросил Джинглс. — Страшила Дуган был знаком с миссис Мак-Косленд?
— Да, и очень близко. Страшила был компаньоном ее мужа, пока тот не умер. Так вот, он сказал мне, что у нее около сотни кукол, а может, две сотни. Они, сказал он, ее хобби, хотя однажды она выставляла их в Августе. Он говорил, что она была страшно горда этой выставкой и считала, что это — самое большое дело, которое ей удалось сделать в жизни. А сделала она, как мне известно, немало. Страшила так хорошо отзывался о ней, что мне кажется... ну, что они были близки.
— Куклы... — повторил Джинглс. — А с первого взгляда и не подумаешь. Если бы не отсутствие крови, я бы не...
— Но мы с тобой так и не знаем, зачем они были там. И что она там делала.
Джинглс со страдальческим видом произнес:
— Странно, кому понадобилось ее убивать? Она был такой милой леди!
— Тебе не показалось, что это был несчастный случай?
— Нет. Взрыв не может произойти без причин. А вокруг все пахло паленым маслом. Заметил?
Бент кивнул. Да, он еще никогда не слышал подобного запаха.
— Странная, ненормальная история. Странное место. Мне казалось минутами, что я сам схожу с ума. А ты?
— Похоже... Эти обрывки...
— К черту обрывки! Я имею в виду саму улицу.
— Ее куклы, Бент. Что делали там ее куклы?
— Не знаю.
— У меня есть одна версия: может быть, кто-то ненавидел не только ее, но и ее кукол, поэтому и взорвал их вместе с нею. И не смотри на меня как на кретина. Так бывает иногда.
Вместо ответа Бент попросил Джинглса опять попробовать включить рацию. В эфире царил сплошной шум, напомнивший Бенту старую микроволновую печь своей бабушки.
Взрыв произошел в 15:05. Башенные часы, как всегда, пробили три, отставая на полминуты, а через пять минут — БА-БАХ!..
Внезапно руль в его руках задымился, а фары вспыхнули. От неожиданности Бент чуть не потерял возможность управлять машиной. Автомобиль развернуло, и он оказался поперек дороги.
Мотор заглох, и некоторое время они ошарашенно смотрели друг на друга, сжимая в руках автоматы.
В воздухе царил запах паленой резины.
— Что за чертовщина? — взревел Джинглс, а Бент подумал: Он тоже это почувствовал. Это — часть всего того, что происходит в Хейвене. И он тоже это почувствовал!
Ветер усиливался, напряжение нарастало. Странно, — думал Бент, — ничего страшного не происходит. Но ему страшно. Он напуган до смерти.
Мимо них на бешеной скорости пронесся старенький грузовичок-"пикап», обдав их облаком пыли. Когда гудение мотора перестало быть слышным, Бенту показалось, что Джинглс сказал:
— Я видел этот грузовик в Хейвене, Бент. Он был припаркован перед рестораном.
— Что-что?
Никакого ответа.
Он взглянул на Джинглса. Джинглс с расширенными от изумления глазами на побелевшем лице смотрел на него.
Бент вдруг подумал: Микроволновая связь? Телепатия?
Оттуда, куда умчался грузовик, на них надвигалось облако пыли.
— О Боже! Мне это не нравится! — прошептал Джинглс.
Бент шагнул вперед, держа палец на спуске автомата, и тут мир внезапно осветился ярко-зеленым светом.
5. РУФЬ МАК-КОСЛЕНД
Руфи Арлене Меррил Мак-Косленд исполнилось пятьдесят, но она выглядела лет на десять, а в хороший день и на пятнадцать моложе. Каждый в Хейвене сказал бы, что она была самым лучшим констеблем за все время существования города. Наверное потому, что ее муж командовал городской гвардией. А может, просто потому, что Руфь была Руфью. Так или иначе, Хейвену повезло, что она жила там. Она была строга, но справедлива. Она умела держать себя в руках. И она была совершенно бесстрашной.
Руфь родилась и выросла в Хейвене; она была правнучкой преподобного мистера Дональда Хартли, которому так не нравилось, что город переименовали. В 1955 году она окончила исторический факультет Мэнского университета, став третьей женщиной, обучавшейся на этом факультете за все время его существования, и сразу же после этого вышла замуж за Ральфа Мак-Косленда, закончившего факультет права. Это был высокий, сильный и по-настоящему хороший человек. Он мечтал командовать городской гвардией, потому что до этого ею командовал его отец. Руфь и Ральф любили друг друга.
Она легла в супружескую постель девственницей. Ее немного беспокоило это, но он был нежен, и она не ощутила почти никакого дискомфорта.
Они жили в огромном доме в старовикторианском стиле, состоящем из множества огромных комнат, образующих анфилады. Материально их брак был прекрасно обеспечен любящими родителями Руфи и Ральфа, и, казалось, не было никаких проблем для беспокойства.
Ральф ходил на службу, а Руфь некоторое время наслаждалась созданием семейного гнездышка, а потом увлеклась общественной деятельностью. Она упорядочила фонды местной библиотеки, активно участвовала в самых разных комитетах и фондах и даже возглавила хейвенское общество защиты животных.
Она без страха подходила к любой собаке или кошке, независимо от того, бродячие они или нет. Она не боялась заразиться никакими болезнями, а ее искреннее желание помочь почти всегда располагало к ней животных.
И лишь один раз ее укусила собака. Руфь пришла в дом человека по фамилии Моран. Хозяев дома не было. Собака бегала вокруг дома. Она завиляла хвостом, увидев входящую во двор Руфь, но, когда та протянула к собаке руку, внезапно вцепилась в нее зубами и отскочила, нацеливаясь на ногу. Руфь поторопилась покинуть двор Морана, на ходу перевязывая кровоточащую руку носовым платком. А потом...
Что бы вы сделали, если бы чья-то собака укусила вас? Пристрелили бы ее? Потребовали бы денежную компенсацию? Руфь поступила иначе. На следующий день она позвонила Морану, представилась, описала ситуацию и предложила ему... сделать добровольное пожертвование в фонд защиты животных. Мистер Моран начал возражать. Мистер Моран кричал. Мистер Моран осыпал Руфь всеми возможными оскорблениями, какие только мог изобрести. Руфь терпеливо выслушала его и спокойно сказала:
— Мистер Моран, как вы думаете, если мой адвокат передаст дело в суд, сумеет ли он доказать, что ваша собака кусала меня и раньше?
Тишина на противоположном конце линии.
— Кусала не менее двух раз?
Тишина.
— Или трех...
— Грязная сука, — с тоской в голосе выругался Моран.
— Что ж, — так же спокойно ответила Руфь, — не могу сказать, что беседа с вами доставила мне удовольствие, но все же надеюсь, что вы сделаете правильные выводы и последуете моему совету.
Мистер Моран сделал правильные выводы. Спустя неделю Руфь получила от него конверт в адрес фонда защиты животных. Внутри лежала записка и однодолларовая банкнота с большим пятном посредине, природу которого она не смогла определить. Записка гласила: «Этим я подтираю мою задницу, сука!»
Руфь взяла банкноту за уголок и отнесла в ванную. Там она окунула доллар в стиральный порошок, включила машину — и через две минуты достала из нее чистую, почти новую купюру. Прогладив ее утюгом, она положила ее в сейф, где лежали все средства фонда, и записала в канцелярскую книгу: «Б. Моран, добровольный взнос: 1 доллар».
Единственным, что омрачало ее жизнь, было отсутствие детей. После пяти лет бездетного супружества они с Ральфом обратились к специалистам. Их обследовали и сделали заключение, что они оба совершенно здоровы, посоветовав при этом не оставлять надежду.
Но Руфь так и не смогла забеременеть. Может быть, отсутствие детей и объясняло ее страсть к коллекционированию кукол. Может быть, таким образом в ней реализовывались материнские инстинкты, кто знает?
Местные дети очень любили, когда она разрешала им приходить и рассматривать коллекцию. Там были всевозможные куклы, и дети нередко уходили от Руфи в слезах, потому что нельзя было не хотеть обладать подобным сокровищем.
Девятнадцатого июля изображение Иисуса начало разговаривать с Бекки Паульсон. Девятнадцатого июля куклы Руфи Мак-Косленд в первый раз заговорили с ней.
Горожане были приятно удивлены, когда в 1974 году, через два года после смерти Ральфа Мак-Косленда, его вдова выдвинула свою кандидатуру на пост городского констебля. Вторым соискателем был парень по фамилии Мамфри, глупый и беспомощный, вызывавший у всех, кто знал его, скорее жалость, нежели раздражение. В городе он был новичком. Но он надеялся, что его шансы гораздо выше шансов Руфи уже хотя бы потому, что жители города вряд ли рискнут назначить констеблем женщину, пусть даже и с высшим образованием.
Именно это они и сделали. Руфь выиграла четыреста семью голосами против девяти. Через три недели Мамфри с женой покинули Хейвен, а Руфь приступила к исполнению своих новых обязанностей. Ей понравилась эта работа. На посту констебля она могла быть полезной своему городу, поддерживая в нем порядок. И добрые ее сограждане, сами от себя не ожидавшие, что в городе появится женщина-констебль, через два года с удивлением отметили, что порядка действительно стало больше, потому что Руфь сумела укротить даже таких отъявленных пьяниц и дебоширов, как Дел Каллам и Джо Паульсон. Иногда ей приходилось прибегать к помощи Страшилы — Батча Дугана, готового на все ради вдовы Ральфа.
Да, про нее действительно можно было сказать, что ее сердце бьется в такт ритму города, и поэтому, наверное, она одна из первых почувствовала неладное.
Все началось с головной боли и плохих снов.
Головная боль пришла с наступлением июля. Иногда она была слабой и почти незаметной, а потом в висках начинало стучать так, будто кто-то без перерыва бьет молотом по наковальне. Ночью четвертого июля ей стало настолько плохо, что она была вынуждена позвонить Кристине Мак-Кин и попросить ее заглянуть утром, чтобы в случае необходимости привести врача.
В тот же вечер она засветло легла в постель, но уже стемнело, а она все не могла уснуть. Жаркое лето. Духота. Такого жаркого лета давно не бывало, — вяло думала она.
Ей приснился фейерверк.
Только он был не красно-бело-оранжевый, он был ядовито-зеленого цвета. Он осветил все небо, и отсветы ложились на стоящие вокруг здания.
Оглянувшись по сторонам, она увидела хорошо знакомых ей людей, с которыми прожила всю свою жизнь, — Харди и Креншоу, Браунов и Дюплесси, Андерсонов и Кларендонов, — стоящих глядя в небо. Из их глаз струился зеленый свет, а рты были полуоткрыты, и она увидела, что у всех у них повыпадали зубы.
К ней повернулся Джастин Хард, обнажив в приветственной улыбке голые десны, из уголка его рта стекала слюна. Уходите, — подумала вдруг она. — Сейчас же уходите! Иначе вы все умрете!
Джастин направился к ней, и она увидела, что его лицо изменяется и становится похожим на лицо Лампкин, ее старой куклы. И все остальные люди начали превращаться в кукол. Мабел Нойес уставилась на нее фарфоровыми голубыми глазами, растянув губы в загадочной улыбке китайской куклы.
— Призраки, — прошептала Мабел... И Руфь проснулась.
Она лежала с открытыми глазами, а вокруг была темнота. Головная боль наконец-то прошла. В мозгу крутилась одна и та же мысль: Руфь, ты должна уехать отсюда прямо сейчас Не трать времени на сборы, одевайся и уезжай!
Но она не могла сделать этого.
Вместо этого она вновь закрыла глаза и через некоторое время уснула.
Когда пришло сообщение, что в доме Паульсонов произошел пожар, Руфь примчалась туда на десять минут раньше пожарной команды и размышляла о том, что начальник пожарной команды Аллисон достоин хорошей взбучки.
Потом мысли ее перескочили на другой интересующий ее момент. Дело в том, что с некоторых пор ей стали известны вещи, о которых еще неделю назад она не имела права знать. Это знание стало как бы частью ее.
И она думала об этом, потому что Хейвен изменялся и перемены не предвещали ничего хорошего.
За несколько дней до исчезновения Давида Брауна Руфь поняла, что город отстраняется от нее. Никто не плевал ей вслед, не бил окна в ее доме... но она замечала, что все чаще люди провожают ее взглядом.
Они смотрели ей вслед... смотрели и ждали..
Чего?
Она отлично знала чего: они ждали, когда она начнет «превращаться».
Между пожаром в доме Паульсонов и исчезновением Давида Брауна прошла неделя. Именно тогда с Руфью и стали происходить всякие странные вещи.
Например почта.
Она получала каталоги, проспекты и циркуляры, но к ней не приходили письма. Никаких личных посланий. Так прошло три дня, и наконец она отправилась на почту. Там находилась только Ненси Восс. Руфь объяснила ей, зачем пришла, и вдруг услышала странные щелкающие звуки. Она не имела представления, что
(кроме почты для нее)
может производить такие звуки. И еще ей не нравилась эта женщина, из-за которой так много слез пролила Бекки Паульсон, и...
На улице было жарко, в помещении почты — еще жарче. Руфь обливалась потом.
— Я прослежу за твоей корреспонденцией, Руфь, — улыбнулась ей Нэнси Восс, и Руфь заметила, что половины ее зубов во рту нет.
Руфь присела к столу, чтобы заполнить бланк перевода, думая при этом: Я схожу с ума. И что это за звуки? Может, они мне мерещатся?
Вжик-вжик, вжик-вжик.
— Что это за шум? — спросила она, боясь поднять на Нэнси глаза.
— Машина, сортирующая корреспонденцию, — ответила та, помолчала и добавила:
— Но ведь ты и так знала это, верно, Руфь?
— Откуда я могла знать это, если ты ничего мне не сказала? — спросила Руфь, сделав над собой усилие, чтобы не нагрубить Нэнси. Карандаш в ее руке задрожал. Она не получает писем, потому что Нэнси Восс просто выбрасывает их. Это было частью пришедшего к ней знания. Но Руфь умела держать себя в руках и прямо и открыто встретилась с Нэнси взглядом.
Можешь жаловаться кому угодно, — говорил взгляд Руфи. — Я не боюсь таких, как ты. Можешь обсуждать меня с кем угодно, но будь готова к тому, что получишь отпор.
Нэнси моргнула и отвернулась, что-то пробормотав про большое количество работы. Она еще раз улыбнулась Руфи
(УБИРАЙСЯ ИЗ ГОРОДА, СУКА, УБИРАЙСЯ, ПОКА МЫ НЕ ЗАСТАВИЛИ ТЕБЯ УБРАТЬСЯ)
и почти вышла, когда Руфь язвительно спросила ее:
— Вы так думаете?
Нэнси не ответила на вопрос. Она дернула плечом и выскочила из зала.
Вжик-вжик-вжик.
Позади нее открылась дверь. Руфь обернулась и увидела входящую Бобби Андерсон.
— Привет, Бобби, — сказала она.
— Привет, Руфь.
(уходи отсюда, она права, уходи, пока еще можно, пока тебе еще позволяют уйти, Руфь, большинство из нас уже больны, ты здорова, уходи)
— Ты работаешь над новым романом, Бобби? — Руфь едва сумела сдержать дрожь в голосе. Слышать чужие мысли — это нехорошо, это очень плохо. Но еще хуже услышать такое от Бобби Андерсон.
(пока тебе еще позволяют уйти)
Среди всех людей она была самым добрым существом.
Я ничего не слышу, — подумала она и с радостью ухватилась за эту мысль. — Я ошиблась, вот и все.
Бобби открыла свой почтовый ящик и достала оттуда почту. Она улыбнулась, и Руфь увидела, что у нее нет одного из передних зубов.
— Лучше уезжай, Руфь, — сказала она ласково. — Садись в машину и уезжай. Разве ты не понимаешь?
Руфь выпрямилась:
— Никогда, — резко ответила она. — Это мой город. И, если ты знаешь, что здесь происходит, можешь сказать остальным, что я так просто не сдамся. У меня есть достаточно влиятельные друзья за пределами Хейвена, которые прислушаются к моим словам, если я обращусь к ним, даже если то, о чем я их попрошу, будет звучать как бред. А вот тебе должно быть стыдно. Ведь это и твой город.
Ей показалось, что Бобби на мгновение смутилась. Потом она лучезарно улыбнулась, и в этой мальчишеской озорной улыбке было что-то, что больше всего остального испугало Руфь. У этой женщины, стоящей перед ней, были глаза Бобби, она прочитала ее мысли, и это были мысли Бобби... но в улыбке не было ничего от прежней Бобби.
— Как тебе угодно, Руфь, — сказала она. — Ведь ты знаешь: все в Хейвене любят тебя. Я думаю, через недельку-другую... максимум через три... ты прекратишь сопротивляться. Я считаю, что предупредила тебя. Если решишь остаться — что ж, прекрасно. Очень скоро тебе станет... совсем хорошо.
Такого жаркого лета в истории Хейвена, пожалуй, еще не бывало. Весь городок погрузился в дремоту.
Но Руфь держалась изо всех сил. В этот полдень она тоже не спала. Она думала о Бобби Андерсон и о переменах, происшедших с нею.
Частью пришедшего к ней знания было то, что все происходящее в городе началось из-за Бобби.
Невероятно, но она отчетливо видела, как Бобби и ее друг (друга Руфь не могла себе представить, но знала, что он есть) работают по двенадцать-четырнадцать часов в день и в Хейвене становится от этого все хуже. Руфи показалось, что друг Бобби не вполне понимает, что он делает.
Как они делают, что в Хейвене становится хуже?
Она не знала; она даже не была уверена наверняка, что именно они делают. Их действия были кем-то заблокированы, причем не только для Руфи, но и для всех остальных жителей города. В свое время они все узнают.
Но это было что-то связанное с раскопками, как смогла понять Руфь. Однажды ей приснилось, что Бобби с другом выкапывают из земли какой-то металлический цилиндр диаметром десять и высотой пять футов. На его корпусе был символ «С», и Руфь, проснувшись, поняла: ей приснилась гигантская батарейка, которую эти двое выкопали из земли; батарейка, которая была больше, чем чей-нибудь сарай.
Конечно, Руфь знала, что Бобби и ее друг выкопали в лесу вовсе не батарейку. Но то, как эта штука действует... очень ее напоминало. Бобби открыла какой-то мощный источник энергии и стала его пленницей. Эта же энергия парализовала весь город. И сила ее все увеличивалась.
Ты должна бежать, — думала она. — Или остаться в стороне и ни во что не вмешиваться. Они действительно тебя любят, Руфь, но они захвачены циклоном и ничего не могут с собой поделать. Не вмешивайся, иначе они убьют тебя.
Но если она не вмешается, ее город разрушится до основания. И она разрушится вместе с ним, потому что уже ощутила на себе действие этой странной энергии.
Так что же делать?
Пока ничего. Пока нужно научиться не только слышать чужие мысли, но и передавать свои.
И она попробовала. В уме, проходя мимо кого-нибудь из знакомых, она начинала декламировать скороговорки, и через некоторое время поняла, что они слышат ее, но пока не очень хорошо, потому что их взгляды выражали по меньшей мере удивление.
Она работала, может быть, не слишком успешно, но работала. Хотя понимала, что ее в любой момент могут остановить.
В субботу ночью она решила, что подождет до четверга — ровно шестьдесят часов. Если все это будет продолжаться, она вызовет в город взвод полицейских из Дерри, которыми сейчас командует старый друг ее покойного мужа Страшила Дуган, и попросит их проверить, что происходит в лесу возле дома Бобби Андерсон.
Может быть, это не самый лучший план, но она его выполнит!
И Руфь Мак-Косленд уснула.
Ей снилась выкопанная из земли батарейка.
|
|
| |
]
