|
Донгар — великий шаман
|
|
|
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:19 | Сообщение # 2 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Пролог
повествующий о том, как Донгар Кайгал является на этот свет и едва не возвращается обратно на тот
Если и существует место, где все наоборот, так, наверное, это именно здесь — в подземном мире.
Вместо неба нависал необъятный, не имеющий ни конца ни края каменный свод, изъеденный мрачными пещерами и скалящийся острыми скальными выступами, как злобный пес — клыками. Под ним плыло крохотное тусклое солнышко. Оно было ущербно с одного бока, будто острые зубы скал вырвали из него кусок. Двигалось солнце медленно, как тяжелобольное. Тепла от него не было совсем. Тухлое влажное тепло шло снизу — от Озера, которое простиралось под каменным сводом. Озеро тоже оказалось странным. Вместо прозрачной воды в нем колыхалась черная, густая, маслянистая жидкость. Время от времени по ней с шипением проносились желто-оранжевые огненные дорожки и затухали где-то вдали.
Прямо на антрацитовой глади Озера — словно на твердой земле — расположилось войско, и было оно таким же странным и пугающим, как все вокруг.
Черная вода, спокойно держащая на себе тяжесть воинов, прогибалась под лапищами многоголовых великанов. В ложбинках между их шеями расположились лучники — колчаны туго набиты искрящими стрелами-молниями. Небольшая кучка приземистых существ, отдаленно напоминающих одичавших лохматых людей, собралась у танцующего прямо на глади Озера костерка. В свисающих до самой воды лапищах они, как дубинки, сжимали стволы деревьев. Недобро зыркали по сторонам, словно ища, с кем бы подраться, — из-под низких надбровных дуг пялились налитые алой яростью глазки. И на самый первый взгляд этот отряд подземного войска не отличался дисциплиной.
Неожиданно забияки засуетились, попятились. Прямо на них пер мамонт, но страх лохматых великанов вызвало не само чудовище, а восседавший на нем жилистый старик в доспехах.
При виде существ иссеченное шрамами лицо старика скривилось, и он презрительно сплюнул в черную воду — между его губами заклубился пронзительно-зеленый ядовитый дымок. Подошел второй мамонт, на спине у него сидел молодой парень. Вроде обычный парень — руки, ноги, голова…
— Что расселись, твари? А ну быстро в строй! — Парень встряхнул головой, его длинные, чуть не до самой земли, волосы вздыбились, превращаясь в тысячу стальных хлыстов, и коротко полоснули по толпе чудищ. Завывая и роняя капли темной крови с рассеченных до кости спин, те кинулись прочь.
— Вот тупое племя эти эрыг отыры! Недаром наверху… — старик ткнул когтистым пальцем в каменный свод, — они давно вымерли! И кем только приходится командовать…
— Нами! — с готовностью отозвался еще один воин — в его семи руках, не останавливаясь, точно живые, крутились два тяжелых топора, булава и короткое копье.
— Выан! — дружно грянули остальные всадники на мамонтах.
— Мы — лучшие воины подземного мира! — поднимая кулак, выкрикнул железноволосый.
— Выан!
— Мы — авахи!
— Выан-выан-выан! — От рева множества глоток со скального свода откололись здоровые камни и с шумом рухнули в черную воду.
Покачивая окованными сталью бивнями, верховые мамонты неспешно, с достоинством, прошествовали дальше. Мимо неведомых существ, полыхающих, как сгустки мрачного, темного пламени. Мимо жутких полузверей-полунасекомых с длинными хвостами, ощетинившимися ядовитыми жалами. Мимо гигантских змей, чьи гибкие тела почти растворялись на фоне воды и вдруг взмывали, хищной петлей норовя захлестнуть ноги путника. Не дрогнув, отряд авахи рассек роящуюся над Озером стаю духов болезней, чьи изъеденные гнилью тела сочились слизью, даже на черной воде оставлявшей отвратительные пятна… Авахи шли, и царящий над Озером гул стихал — тысячи тысяч глаз испуганно и благоговейно провожали личную гвардию Повелителя подземного мира. Смертоносный пар дрожал и клубился над их головами, раскаленный металл капал с оружия.
Но на подходе к переднему краю войска мамонт предводителя вдруг встал как вкопанный. Командир предостерегающе вскинул руку, тормозя отряд.
— А вот здесь, однако, проявим почтительность… — пробормотал он, направляя мамонта по широкой дуге.
Бесстрашные авахи заторопились следом, робко поглядывая туда, где впереди всех: великанов и духов, чудовищных змей и мамонтов, впереди ощетинившегося боевым железом строя воителей подземного мира плечом к плечу застыли трое — двое совсем молодых парней и юная девушка.
Они были совершенно, пугающе неподвижны, точно вырезаны из камня — лишь разметавшиеся по хрупким плечам девушки пряди цвета сапфира иногда шевелились, словно ими играл ветер. Это казалось странным — здесь, под каменными сводами, ветер не дул никогда. Противно жужжа и роняя капли ядовитого гноя, над головой девушки пронесся мелкий дух болезней — и с жалобным писком исчез в ослепительной вспышке. Обрамляющие точеное личико красавицы пряди были сполохами Огня! Только не оранжево-алого, а ярко-голубого! Яростное Голубое пламя то волнами ниспадало девушке до талии, то взвивалось в воздух. Залитые сверкающей синевой страшные треугольные глаза на юном нежном лице неотрывно смотрели за горизонт.
Парень рядом с ней казался выкованной из железа статуей — гибкая, как стальная кожа, броня закрывала его с головы до пят. Лицо пряталось за маской полированного металла, лишь в отверстиях глаз кипело оранжевое безумие раскаленной лавы, и такой же жидкой лавой струился клинок. Очертания меча плыли, иногда казалось, что это вовсе и не меч, а гигантский кузнечный молот.
Другой парень возвышался над ними на целую голову. Его бугрящиеся мускулами сутулые плечи поросли жесткими курчавыми волосами, больше похожими на медвежью шерсть. Перевитые тугими узлами мышц руки заканчивались острыми когтями, а с плоской, совсем мальчишеской простодушной физиономии глядели жуткие звериные глаза.
На горизонте что-то шевельнулось. Существа, похожие на вихри вонючей гари, стремительно пронеслись над черной водой и, пронзительно визжа, закружились у предводителя авахи над головой.
— Начинается, — сквозь стиснутые клыки процедил тот и кивком головы указал на неподвижную троицу. — Кто смелый, сходите, доложите им!
Авахи переглянулись… Наконец многорукий воин судорожно сглотнул, спрятал оружие и, соскользнув со спины мамонта, зашлепал куда велено.
— Госпожа Великая Жрица, — воин согнулся к босым ногам неподвижно застывшей девушки, — Господин Кузнец, — следующий поклон предназначался металлической фигуре в доспехах, — Господин Брат Медведя, — кланяясь волосатому гиганту, авахи едва не булькнулся носом в черную воду. Подумал и на всякий случай отвесил еще один поклон, всем сразу. Наконец распрямился и, чуть не подпрыгивая от возбуждения, выпалил:
— Разведка донесла — приближается!
Слитным движением, точно они были единым организмом, трое повернули к нему головы. Авахи ощутил, как у него ослабели колени, и понял, что еще мгновение под этими взглядами — и он непоправимо и навсегда опозорится на глазах у всего войска!
— Однако… Чего это я… — отчаянным усилием воли заставив себя попятиться, забормотал он. — Вы и сами все знаете… — и заячьими скачками рванул обратно, к боевым порядкам остальной армии.
Над горизонтом вставала тьма. Черная вода Озера поднялась гигантской волной, становившейся все выше и выше. Торчащие из нее железные деревья стремительно исчезали — их перекрученные, словно в невыносимой муке, стальные ветви пропадали во вздыбившемся до самого каменного свода сплошном мраке. Черная и блестящая, как антрацит, волна со спокойной, уверенной медлительностью накатывалась на войско, — и было в этой медлительности нечто издевательское: дескать, никуда не денетесь!
В панике раззявив бесчисленные рты, страшно закричали многоголовые великаны — в их криках тонули вопли лучников, пытающихся удержать великанов на месте. Ездовые мамонты задирали хоботы, норовя встать на задние ноги.
— Стоять! Не трусить, чтоб вас Повелитель побрал! — надрывая горло, орал предводитель. — Нас нельзя убить, мы и так мертвые!
Лишь троица впереди войска оставалась все так же невозмутима и неподвижна. Надвигающаяся стена воды остановилась в каком-то десятке шагов от них. Хищно нависла над головами, точно изготовившийся к прыжку тигр. Курящаяся на ее вершине корона Рыжего огня отбрасывала оранжево-багровые отблески на непроницаемо-темную поверхность. Слитным движением трое задрали головы — и пристально уставились в антрацитовые глубины. Точно глядели в глаза врагу.
С едва слышным шипением стена воды распалась, как раскрываются полы распахнутой шубы. И тихо сползла вниз, укладываясь в скалистые берега Озера. На черной поверхности стоял человек. Один.
Молодой, худой и невысокий, но жилистый и крепкий, как сыромятный ремень, он казался безобидным. На его руке, как боевой щит, висел округлый шаманский бубен, а у пояса — колотушка.
Вибрирующий стон ужаса прокатился над войском:
— Черный! Донгар Черный!
Лишь предводитель шагнул вперед.
— Ты не пройдешь, Черный Шаман! — выкрикнул он, старательно скрывая невольную дрожь в голосе. — Волею верхних духов, судивших тебя, повелением Владыки Нижнего мира ты не вернешься в мир живых! Ты навеки останешься здесь!
Пришелец даже не взглянул на него. Он смотрел только на стоящую перед ним троицу — и тьма, беспредельная тьма с проносящимися в глубине алыми огненными метеоритами танцевала в его раскосых глазах.
— Я все сделал неправильно, — тихо, почти неслышно выдохнул он — и шагнул вперед.
Жрица медленно перетекла в боевую стойку — на ее протянутых ладонях вдруг вспыхнули туго скрученные шары Голубого пламени. Треугольные глаза сверкали совершенно нестерпимо: да, неправильно!
— Я виноват, — все так же тихо сказал Черный и сделал второй шаг.
Закованный в броню Кузнец поднял свой молот-меч. Пылающие глаза металлической маски грозно вперились в противника: да, виноват!
— Это из-за меня теперь все так плохо, — еще тише сказал Черный и шагнул в третий раз.
Брат Медведя яростно взревел — жесткая шкура мгновенно покрыла плечи, простодушное мальчишеское лицо вытянулось, ощериваясь клыкастым оскалом… Раскинув когтистые лапы, над пришельцем угрожающе поднимался гигантский медведь. Завораживающий взгляд зверя-убийцы вонзился страшнее кинжальных когтей: да, из-за тебя!
— Но все можно исправить! — выкрикнул Черный и прыгнул — навстречу когтям. Мечу. Пламени.
— Вы-а-а-ан! — боевой клич вырвался из груди Жрицы, и ревом откликнулся ей Брат Медведя. Выжигая воздух, взлетел пылающий меч Кузнеца. Сильно оттолкнувшись от черной воды, трое взмыли над Озером. На миг их пылающие силуэты зависли на фоне каменного свода…
Черный Шаман страшно расхохотался. Его тяжелая колотушка взметнулась навстречу рушащемуся сверху Пламенному мечу…
…и разошлась с ним в каком-то волоске. Трое — Медведь, Кузнец, Жрица — стремительно крутанулись в воздухе…
И четверо, уже четверо, словно одно целое, ухнули на содрогнувшуюся поверхность черной воды, плечом к плечу встав перед всем войском Нижнего мира. Черный Шаман стоял между Кузнецом и Жрицей, словно занимая привычное, издавна принадлежащее ему место. В одно мгновение смертельные враги стали действовать заодно!
— Выа-а-а-ан! — снова страшно и пронзительно закричала Жрица. И точно единой, общей волей, шаг в шаг, прыжок в прыжок, четверка сорвалась с места — и ринулась в атаку на армию!
Шар Голубого огня выстрелил с ладоней жрицы, ударил ближайшему мамонту промеж бивней. Сапфировое пламя раскатилось по шкуре — густой мех вспыхнул. Обезумевший от боли мамонт, отчаянно трубя, врезался в сородичей — с его шерсти сыпались искры. Чужие бивни вонзились в бок… Не слушая яростных криков седоков, мамонты сцепились между собой.
— Нас предали! Когда они успели сговориться — они же с самой своей смерти с Черным не разговаривали! — отчаянно пытаясь укротить своего мамонта, взвыл предводитель авахи.
В ту же секунду клинок Кузнеца снес предводителю голову с плеч.
— Не пускайте их к выходу! — срубленная голова продолжала орать, катясь по поверхности черной воды. — Кто струсит — будет иметь дело с Повелителем!
Черный Шаман ударил колотушкой в бубен, и мерный, вибрирующий рокот понесся над Озером — от этого рокота плавились кости и мозг, казалось, вскипал под черепом.
— Стреляйте! — погружаясь в жадно смыкающуюся над ним черную воду, успел прокричать предводитель.
Словно очнувшись, стрелки верхом на великанах рванули тетивы своих луков. Над черной водой будто взошло еще одно солнце — яркое и ослепительное. Каменный свод залило сплошным, выжигающим глаза светом. Густой, как комариная туча над болотом, рой сыплющих искрами стрел накрыл четверых героев.
— Не только ты виноват, Черный! — гулко выдохнул из-под маски Кузнец. Его Пламенный меч перечеркнул воздух крест-накрест. Алое полотно Огня сорвалось с клинка и взмыло наперерез стрелам. Огонь столкнулся с Огнем. Над водой полыхнуло. А потом сверху обрушился раскаленный вихрь, сметая лучников с плеч многоголовых великанов. Из-под каменного свода хлынуло Рыжее пламя. Кольцо Огня прокатилось по черной воде — и та вспыхнула: вся, сразу, точно ждала этого. Грозно гудя, столбы Рыжего огня понеслись по маслянистой и почти непрозрачной поверхности.
Черный Шаман даже не повернул головы, продолжая неторопливо и размеренно бить в свой бубен.
Сплошная стена Алого пламени с шипением подалась в сторону, как отброшенный сильной рукой меховой полог при входе в чум, — и в открывшийся просвет с гиканьем ринулись авахи верхом на мамонтах! Шерсть мамонтов горела. Завидев неподвижного Черного, сидящие на их спинах воины Нижнего мира яростно заорали, потрясая плавящимся прямо у них в руках оружием.
— Беги, Черный! Беги! — закричал Кузнец, бросаясь наперерез…
Но бубен продолжал звенеть.
— Не только из-за тебя, Черный, все плохо! — выдохнул Брат Медведя и протяжно заревел, запрокинув голову. На поверхности черной воды булькнуло — из ее глубины вынырнула кость. Гладко отполированная течением старая голяшка. Всплыла еще одна кость, и еще… Входя в пазы суставов, кости соединялись друг с другом. Не хватало нескольких ребер, но когти и полная зубов пасть оказались на месте. С беззвучным ревом скелет медведя прыгнул навстречу мамонту и вцепился ему в хобот! Из Озера один за другим всплывали новые скелеты. Неслышно завывая, стая мертвых волков атаковала авахи, сшибая их со спин мамонтов. Воины подземного мира катались по поверхности Огненного Озера — древние кости дробились в их могучих лапищах, но зубы скелетов успевали дотянуться до горла врага.
— Беги, Черный! — с трудом выталкивая слова из не приспособленной для речи пасти, прохрипел Брат Медведя и вскинул то ли руку, то ли когтистую лапу. Из глубин Озера с давней, не позабытой даже после смерти грацией выпрыгнул скелет огромного тигра. Призрачный язык смачно прошелся по клыкам. Ударом костяной лапы тигр отбросил подвернувшегося воина. Скелет гигантской хищной кошки взвился над водой и рухнул на отряд сверху. Послышались страшные вопли — и все заволокло Огнем.
Черный Шаман не шевелился — лишь его бубен продолжал неистово рокотать. С омерзительным жужжанием тысячи духов болезней сбились в плотный рой — гной и слизь сочились сквозь поры их крохотных тел и падали в Пламя. С почти жалобным шипением неистовые языки Огня опадали, точно захлебываясь в этой мерзости. Скрежеща на лету и скаля крохотные острые зубки, духи ринулись к шаману.
— Если вы ждете от меня криков, что не только он все делал неправильно, — перебьетесь! — Вытянувшись в стремительном прыжке, Жрица пронеслась у шамана над головой. — Потому что я все и всегда делаю правильно!
Теперь срывающиеся с ее растопыренных пальцев голубые пылающие шарики стали крохотными, верткими — и веером хлестнули по духам.
Стая завизжала, рой заложил петлю в воздухе и с гулом, от которого свербело и чесалось все тело, понесся прочь. Жрица взлетела и рванулась за ним — голубые Огненные шарики осыпали стаю, разнося ее в пыль. Останки духов серым налетом колыхались на булькающей черной воде…
— Да беги же ты! Как был упрямым, так и остался! — отчаянно прокричала Жрица.
Потому что авахи шли. Вспыхивая живыми кострами… Теряя своих в когтях и зубах мертвых зверей… Рассекая черную воду, между ними неторопливо скользили гигантские змеи. Гвардия Повелителя стягивалась к одной точке. К замершей на антрацитовой поверхности Озера тонкой фигуре Черного Шамана. Кольцо вокруг него смыкалось… Шаманская колотушка с силой ударила в бубен — точно ставя жирную, окончательную точку.
Озеро вскипело у ног шамана, и, разбрызгивая маслянистые, плотные капли, из воды выпрыгнул молодой авахи. Его железные волосы взвились, как бичи, и захлестнули плечи шамана, притягивая руки к бокам. Сталь врезалась в тело, разрывая кожу…
Авахи рванул, подтаскивая к себе беспомощного шамана, стянутого железными прядями…
— Не уйдешь, проклятый убийца! — прохрипел он. — У тебя ничего не вышло!
— А я еще ничего и не делал, — тихо шевельнулись бледные губы. И залитые мраком глаза Черного Шамана уставились авахи в лицо. Железные волосы бессильно соскользнули с плеч пленника, и авахи канул в глубины черного Озера.
Гладкая поверхность Озера дрогнула. Бегущий на помощь товарищу многорукий авахи вдруг коротко вскрикнул, замер на миг, отчаянно балансируя всеми имеющимися руками, — и провалился в расступившуюся под ним воду.
— А-а-а! — озеро взбурлило… и один из отрядов мгновенно ухнул в глубину. Черной воде точно надоело прикидываться твердью. Она словно вспомнила, что она — вода. Вспомнила или напомнили? Уголки губ Черного Шамана дрогнули в едва заметной усмешке. На поверхности, отчаянно фыркая и цепляясь за кинувшихся на помощь змеев, начали появляться уцелевшие авахи…
И в этот момент Черный Шаман взвился в стремительном прыжке.
— Ба-бах! — точно громадный невидимый камень ухнул среди боевых построений. Воронка гигантского взрыва взметнулась к самому своду, смесь черной воды и Огня облизала скалы. Подброшенного взрывом гигантского змея впечатало в каменный потолок. Черный Шаман спикировал вниз — прямо в середину отряда авахи.
— А-а-а! — Копья и топоры, булавы и секиры ударили туда, где он только что был.
— Ба-бах! — Шаман успел оттолкнуться от поверхности и взлететь снова — и следом за ним, раскидывая воинство подземного мира, поднялся черно-огненный фонтан взрыва.
— Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! — опускаясь и снова взмывая, Черный Шаман бежал по поверхности Озера. И за его спиной грохотали взрывы, а вокруг рвали воздух брошенные вслед копья… Он бежал сквозь обезумевшую воду, он бежал сквозь вздымающиеся столбы Огня, и его крик перекрывал гул Пламени и гром взрывов.
— Вместе! Уходим — только вместе! Без вас у меня ничего не получится!
— Ах, чтоб тебя Повелитель наконец загрыз! — швыряя последнюю порцию Огненных шариков, яростно выкрикнула Жрица.
Стремительно, как волчок, она завертелась на одном месте… Ее окутал прозрачный шар, сотканный из того же Голубого пламени.
— Давайте сюда! — Рывком она втянула внутрь Брата Медведя, и Огненный шар стремительно понесся сквозь пылающее Озеро. Шар втянул в себя Кузнеца, подскочил повыше…
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:19 | Сообщение # 3 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| И с налету подхватил взвившегося в прыжке Шамана!
Синий шар с четырьмя ездоками внутри вырвался из бушующего Огня и плюхнулся на поверхность вытекающей из Озера огромной Реки, что катила свои черные маслянистые воды меж зыбких берегов, вылепленных, казалось, из серого тумана. Поток подхватил шар с беглецами и понес вверх. Вопреки всем законам природы река не падала вниз, а забирала выше и выше, вздымаясь отвесной стеной. Черная вода грозно бурлила, разбиваясь о скальный свод, и исчезала в дыре между камнями. Там, в зияющем в своде бездонном провале, ворочалась тьма. И казалось, оттуда тянет едва заметный свежий ветерок…
Озеро вдруг разом колыхнулось, как густая похлебка в миске. Неистово забурлило… и, раздвигая пылающие Огненные столбы, точно густую траву, над Пламенем начал медленно воздвигаться гигант! Сперва появилась громадная голова — ни одна скала не могла бы с ней сравниться! Ярко-синие треугольные глаза на черно-красном, как горючий камень в горне, лице пошарили вокруг — и уперлись прямо в шар с беглецами. Сплетаясь, оранжево-синие струи Пламени ударили вслед.
— Повелитель Куль-отыр! — выдохнул Шаман, когда Огненные языки облизали стенку шара.
— Сам явился! Лично за тобой пришел! — отчаянно взвизгнула Жрица и метнула на Шамана злобный взгляд.
Похожая на пещеру громадная пасть распахнулась. Гигант взревел — и сдутые с поверхности Озера потоки Рыжего пламени понеслись на шар.
— Осторожно! — закричала Жрица, обеими руками упираясь в прозрачные стенки, из-под ее пальцев хлынули потоки Голубого огня, укрепляя тонкую пленку.
Огненный вихрь налетел со всех сторон, закружил, завертел… Поверхность Реки вспыхнула, шар запрыгал в потоках Пламени.
— Я долго не продержусь! — крикнула Жрица, продолжая гнать Пламя в стенки шара.
— У-ух! — гигант неспешно распрямился, упираясь головой в скальный свод, и двинулся вслед за беглецами, одним шагом переступив половину Озера.
— Нам бы только до выхода из Нижнего мира добраться! Дальше он нас преследовать не сможет: кто ушел — тот ушел! — произнес Шаман.
— А ну, навались! — Брат Медведя налег на стенку шара, словно это могло заставить тот мчаться быстрее.
Рядом уперся плечом Кузнец, с отчаянным усилием бросился вперед Шаман… Шар дрогнул и чуть качнулся ближе к поджидающей их бездонной дыре…
Гигант шагнул снова — и протянул руку. Свет тусклого солнышка померк — громадная ладонь с растопыренными пальцами нависла над беглецами. Тугая волна горячего воздуха ударила в зыбкую полупрозрачную пленку. От толчка Синий шар подпрыгнул… и влетел в дыру!
— Вырвали… — раздался торжествующий крик Шамана. И смолк, точно его разрубили пополам.
* * *
Не близко и не далеко — там, где черные воды Океана смыкаются со свисающим краем нижних небес, — земля содрогнулась. С протяжным скрипом длинная трещина располосовала сплошное белое поле льда. Громадная глыба со свистом взвилась в воздух. Язык Ярко-голубого пламени взметнулся к тревожно мигающим звездам, и из курящейся дымом дыры вылетели четыре тени. Голубое пламя поднялось еще выше… и ухнуло обратно, оставив лишь уродливый оплавленный шрам во льдах.
Четыре тени повисли в прозрачном воздухе, будто вслушиваясь во что-то далекое.
— Я зову души детей… — тихий, едва слышный напев заставлял дрожать и вибрировать воздух. — Мальчиков, которые будут носить огниво, девочек с лентами в косах… — напев настойчиво тянул тени в разные стороны, волок прочь, не давая им зацепиться друг за друга, растаскивая на четыре стороны света.
— Я найду тебя, Кузнец! Даже если я забуду тебя — все равно найду! — отчаявшись ухватиться хоть за что-то, прокричала тень, похожая на девушку с развевающимися волосами. — Я найду и тебя, Донгар Кайгал! — последнее прозвучало не обещанием, а скорее угрозой.
— Я найду тебя, Жрица! Я найду тебя, дочь Повелителя! — откликнулись ей из пустоты два исчезающих голоса.
— Мы найдем тебя, Брат Медведя!
— Я найду вас… — вздохнуло едва слышным шепотом ветра, и над ледяными полями вновь воцарилась тишина.
* * *
— Аккаля! Это мой прадедушка Аккаля! Дед моего отца снова вернулся к нам! — выкрикнула старуха, поднимая на руках туго зашнурованного в ночную колыбель младенца.
Из люльки немедленно закапало теплое и желтенькое — новорожденный прадедушка приветствовал престарелую правнучку.
— Встретила прадедушку — другим дай. Не тебе одной, всем, однако, надо, — в чуме послышалось неодобрительное многоголосое ворчание. Старухи, бойкие тетки и совсем юные, почти девочки, — с десяток женщин выстроились у берестяной стены чума, поближе к глиняному очагу-чувалу, в отверстии которого добродушно гудел Голубой огонь. У каждой в руках была колыбель с младенцем, подвешенная на длинной оленьей жиле.
— Всегда она так, — неодобрительно разглядывая счастливую старуху с ее прадедушкой, прошамкала другая бабка. — Лишь бы своего назвать, а что другие без имени и без души останутся…
Облаченный в тяжелый плащ из птичьих перьев и оттого похожий на огромную бескрылую птицу шаман кружился посреди чума, с силой ударяя колотушкой в здоровенный бубен. Бубен откликнулся грозным вибрирующим звоном.
Клюв птицы приоткрылся…
— Тихо вы! — послышался из-под маски раздраженный мужской голос. — Предков много, на всех хватит!
Тетки сразу утихомирились, посерьезнели и, уже не обращая внимания на убравшуюся в сторонку счастливицу с младенцем, дружно качнули веревки из оленьих жил. Подвешенные на них колыбельки запрыгали в воздухе.
Громадная птица опять закружилась по присыпанному свежей хвоей утоптанному снеговому полу. Взлетали рукава-крылья, размеренно ударяла в бубен тяжелая колотушка. Сине-золотистые блики ревущего в чувале Голубого огня танцевали на пестрых лентах и перьях шаманского плаща, на маске с клювом, вспыхивали на колокольчиках бубна.
— Я зову души детей… — мерно выводил шаман. — Мальчиков, которые будут носить огниво, девочек с лентами в косах… Слетайтесь, духи! Голубому огню поклонимся, вместе с именем душу в младенца впустим, узнаем, кто из предков вернулся, в среднюю Сивир-землю вошел…
— Тонья… Рап… Томан… — монотонно выводили женщины, вопросительно замирая после каждого имени, словно дожидаясь ответа.
Оленья жила, на которой вверх-вниз качалась одна из колыбелек, вдруг резко натянулась. Люльку дернуло вниз, будто она враз потяжелела, и с силой ударило об пол. Из чувала вырвался короткий трескучий сноп Голубых искр.
— Никак свекровь моя, мужнина мать! — с неуверенной опаской косясь на крохотную смуглую девочку в колыбели, пробормотала старая Секак. — Радость-то какая! — Похоже, на самом деле она сильно сомневалась — такая ли уж это радость? Да и малышка глядела на старуху с тем же кисло-неодобрительным выражением, с каким когда-то мамаша покойного мужа Секак — на привезенную из далекого стойбища невестку.
Шаман усмехнулся. Как есть глупые тетки! Удивляются потом — душа вроде деда, брата, свата, а ребеночек совсем иной, непохожий растет. А что тело другое, да родители иные, да кроме главной души, что из Нижнего мира вновь в Средний возвращается, в каждой девчонке еще три, а в мальчишке и все пять мелких душ поселяются — так про то и вспоминать не хотят! Что из дитяти будет — не знают ни шаман, ни верхние духи, ни сам Голубой огонь!
Огонь в чувале недовольно зашипел.
— Все Голубой огонь ведает, все знает… — пугая женщин, завопил шаман.
Длинный ряд женщин у чувала распался. Мамаши и бабки нянчили уже наделенных именем и душой малышей. Лишь одна, совсем юная, в старенькой меховой парке [Парка — короткая меховая одежда с широким воротником, шилась обычно из оленьих шкур.], все качала и качала колыбель, сквозь булькающие в горле слезы безнадежно повторяя имя за именем. Сбивалась, начинала снова, низко опуская голову под устремленными на нее пристальными взглядами. Только сейчас старый шаман ощутил, какое недоброе, пристальное молчание повисло в чуме. Даже младенцы не пищали.
— Не берется имя на ребенка. — Узкие глазки старой Секак сузились еще больше. Она пристально уставилась на безымянного младенца. — Не селится душа предка. А может, некуда, занято место? — Старуха аккуратно отложила колыбель с внучкой. — Злой дух милк раньше пришел, свою душу в мальца поселил, чтобы через него другим милкам дорогу открыть — кровь людскую в чаны сливать, мясо человечье жарить, кишки на чум наматывать. — С каждым словом голос старухи поднимался все выше, срываясь на визг. — Сдается, в селении-то у нас — милкова дорога! Милки вэй!
Шаман даже вздрогнуть не успел. Истошно заорав, старуха прыгнула к чувалу. Костяной нож сам собой вынырнул из рукава парки. Ударил, метя точно в глаз спящему малышу.
Хрясь! Старая желтая кость лезвия с сухим треском переломилась. Прижимая к себе младенца, молодая мать отскочила, выставив перед собой клинок. Хмуро блеснуло широкое, как оленья лопатка, темное лезвие.
«Сталь. Настоящая. Южане ковали», — успел подумать растерявшийся шаман.
Секак очухалась быстро:
— Отрезала! Вот эту самую руку как есть по локоть отрезала! — заорала она, глядя на расчертившую ладонь длинную царапину. — Уже людей кромсать начала, чтоб сынку ее жрать было сподручнее! Спасайтесь, люди — милки идут! Милки вэй!
Только что мирно улыбавшиеся своим младенцам женщины, завывая, как голодные волчицы, рванулись к жмущейся у берестяной стены молодой матери. Дикий визг ударил по ушам. Грязные обкусанные ногти, скребки с налипшими остатками жира, каменные лезвия полосовали воздух. Прикрывая собой младенца, мать крутилась волчком. Одна из нападавших ударила кремневым шилом. Промахнулась. Колючий обломок кремня вонзился в щеку другой — та яростно заверещала. Снаружи сквозь тонкую бересту просунулся тяжелый каменный наконечник охотничьего копья. Мужчины услыхали вопли своих жен. Молодая мать отпрянула от стены. Брошенный ей в ноги берестяной короб подшиб под колени. С воплем ужаса упала она на утоптанный снег. Колыбель вывалилась из рук. Брошенный из задних рядов нож вошел в пол у головы младенца. Мать отчаянно взвыла и кинулась сверху, прикрывая ребенка собой. Меховой полог у входа отлетел в сторону, в чум ворвались вооруженные копьями охотники…
Бам! Шаманская колотушка въехала в лоб старой Секак. Старуха постояла, покачиваясь… глаза ее закатились, и она тихо осела на пол.
— Вот бы она тебе язык отрезала — всему селенью б повезло! — рявкнул шаман. — Секак теперь у вас шаман? — словно не замечая толпящихся у входа вооруженных мужчин, он тяжелым недобрым взглядом уставился на замерших от неожиданности женщин.
— Ты наш шаман, — наконец неловко пробормотала одна, совсем молоденькая, и тут же прикрыла лицо рукавом, прячась от немигающего взгляда старика.
— Так чего вы каждую старую негодную колмасам [Колмасам — неумная и неумелая, грубая женщина. Отрицательный персонаж сказок.] слушаете? — гневно загремел шаман, и бубен его откликнулся согласным звоном. — Когда милки вэй поблизости — звери чудесить начинают! Человечьими голосами говорят, выдры за молоком идут, барсуки на медведях плавают… Может, с какой из вас пес заговорил, а? — издевательски вопросил он, уставившись на тетку, вытирающую со щеки кровь. — Сказал: «Мамками стали, бабками стали, а всё не поумнели», так?
Из толпы мужчин послышались негромкие смешки.
— Или не знаете, что на мальчика имя в сторону рода отца берется? — уже спокойно продолжал шаман. — А женщина наша сына своего… м-м… — он замялся, поглядывая на скорчившуюся на полу молодую мать, все еще прикрывающую собой младенца, — от чужого родила… — наконец выдавил он, косясь то на широкий нож в руке молодой женщины, то на Голубой огонь, играющий в чувале. — Не знаем мы его рода.
— Какой там род — у этих-то, — презрительно пробормотала ушибленная тетка. — Бродячих…
— Пошли все отсюда! — рявкнул шаман, без разбора тыча младенцев женщинам в руки. — Пошли! Камлать буду! Чужих духов, чужого рода предков звать! Нечего вам тут делать!
Глухо ухнул бубен. Меховой волчий полог хлопнул по плечам и спинам толпящихся у входа, словно поторапливая. Короткий порыв ледяного ветра пронесся через чум, дергая за меховые капюшоны. Снова заверещав, женщины с младенцами ринулись прочь. Полог опять приподнялся — крепкие мужские руки ухватили валяющуюся без чувств старую Секак и выдернули наружу. Чум опустел. Лишь судорожно всхлипывающая после пережитого ужаса молодая мать осталась лежать у ног шамана.
Дрожащей рукой старик отер стекающий из-под маски горячий липкий пот. Жарко тут. Жарко. На воздух бы, на холодок… Хмельной араки хлебнуть, олениной закусить… Маленькая ладонь вцепилась в край шаманского плаща.
— Спас! Спас! Духов за тебя молить… — Молодая мать запрокинула к нему залитое слезами лицо.
— С духами я сам договорюсь, — ворчливо буркнул шаман. Перевел оценивающий взгляд на стальной нож, невольно залюбовался грозным лезвием. — Этот оставил? Ну — твой?
Женщина закивала.
— Сказал — если сын родится… ему… — сквозь всхлипы выдавила она… и вдруг сунула нож шаману в руку: — Возьми! Спас…
Шаман поджал губы, скрывая довольную улыбку. Пальцы сомкнулись на рукояти. Он едва слышно вздохнул, глядя, как танцуют голубые блики на кованом лезвии. Вот это нож! Ни у кого такого нет! Такое оружие только для голубоволосых ведьм… Прости, Огонь! — Он быстро покосился в сторону чувала. — Для достославных и великих жриц! Да еще у этих, жрецов их бродячих… Ходят, понимаешь, Голубой огонь для Храмов ищут… забредают куда не надо — а ты, старый шаман, камлай потом!
— Ладно, что с тобой поделаешь, возьму, пожалуй. Камлать поможет, имя ребенку узнать — пока тетки наши совсем не озверели, — с деланой неохотой пробормотал он, торопливо пряча бесценный подарок под плащ.
Пощелкивая всеми суставами — все-таки стар он, стар для таких вещей! — шаман поклонился Голубому огню. И колотушка привычно ударила в бубен.
Удар, неожиданно сильный, больше похожий на резкий вскрик, прокатился по просторному чуму. Снежный пол, утрамбованный до каменной плотности, вдруг пошел трещинами под притопывающими по нему торбозами [Торбоза — высокие меховые сапоги из шкуры нерпы с подошвой из тюленьей шкуры.] шамана. Туго закрученный вихрь завертелся вокруг — и ударил точно в отверстие чувала. Голубой огонь зашипел разъяренной лесной кошкой. Длинные гибкие языки Пламени метнулись вперед, точно пытаясь остановить бьющее в них снежное копье. Снег навалился на чувал. Придавленное его тяжестью Голубое пламя рванулось… захрипело, как человек, которого душат, и пропало, задавленное тяжестью набившегося в чувал сугроба. Снежный смерч распрямился, с торжествующим рокотом взмывая к дымовому отверстию чума. Шаман даже не увидел, а почувствовал, как берестяные стены тают в его безудержном кружении.
За ними не было крохотного пауля — поселка охотников хант-манов, притулившегося среди низкорослых тундровых деревьев. За ними было… Да ничего за ними не было!
Смерч завьюжился кольцом. Рушащийся крупными хлопьями снег стеной отгородил крохотный пятачок с шаманом, испуганной женщиной и младенцем на руках. Шаман завертелся волчком, выставив перед собой колотушку, — сквозь бешеное завывание вьюги прямо ему в уши сочился тихий вкрадчивый шепот:
— Андарлыннап кылыйган аш кара кускунум…
Снежный занавес распался, словно разорванный сильной рукой. Выставив когти, прямо в лицо шаману прянул истошно каркающий черный ворон. Шаман рухнул в снег. Ворон пронесся над ним, обдав ветром от бьющих в воздухе громадных крыльев. Шепот стал громче, теперь он гремел:
— Ты по воздуху плавно несешься, мой черный ворон, голодный ворон! Ты — мой черный разведчик, ты — мой белый разведчик! Приди ко мне, приблизься… Арай-ла бээр, оон-на бээр!
Ворон рухнул прямо на голову ребенку. Мать отчаянно закричала, пытаясь отогнать каркающую птицу. Сквозь сплошное кружение снега медленно начал проступать темный мужской силуэт. Бубен и колотушка вдруг рванулись, едва не выдернув руки шамана из плеч. Пронеслись сквозь вьюгу — в сплошном кружении снега их подхватили невидимые объятия. Бубен зазвенел с силой и звучностью, какой у старого шамана не издавал и в прежние времена.
— Бедей кара чедырымче! — сквозь завывание метели ритмично выводил глубокий мужской голос. — Пора мне возвращаться домой! Время войти в мой черный чум!
В такт его словам басовито заорал младенец.
И тогда шаман понял. Он заорал тоже — тоненько и жалобно, как придавленный волчьей лапой заяц. Дрожащей рукой рванул спрятанный под плащом нож. И кинулся к ребенку. Он должен успеть! Ему нужен всего один удар.
Вьюга взвыла. Подхваченный вихрем бубен завис перед шаманом в мельтешении снега, не подпуская к ребенку. Рука с поднятым ножом замерла, будто схваченная сильными пальцами. Смерч закружил над головой младенца. Темная тень жадно приникла к мягонькому, прикрытому лишь тонким пухом детских волосиков родничку на головке малыша. Начала медленно таять, просачиваясь внутрь. Исчезла.
Словно под навалившейся вдруг огромной тяжестью колыбель вырвалась из рук матери. Грозно и гулко ударилась оземь. Взметнувшийся вверх столб снега отшвырнул женщину прочь.
Старый шаман выкрикнул имя. Имя, пришедшее из страшных старых времен. Имя, которое уже тысячу Долгих дней и ночей помилованные голубоволосыми жрицами белые шаманы вспоминали с содроганием — и то лишь когда не слышат чужие уши.
Младенец медленно открыл глаза. Черный и страшный, засасывающий, как полынья над омутом, взгляд уставился на старика. Нож вывалился из враз ослабевших пальцев. Захлебываясь ужасом, старый шаман упал. Скорчился, словно пытаясь спрятаться в снегу.
Завывающий вокруг снежный буран исчез, будто его и не было. Пропал вьющийся над головами ворон. Вокруг воцарилась тишина.
Шаман робко приоткрыл один глаз. Он стоял на коленях посреди своего чума, у засыпанного снегом погасшего чувала. Рядом полуоглушенная молодая женщина раскачивалась, держась за голову, ничего не замечая вокруг. Посредине, в выбитой в полу глубокой яме, стояла колыбелька. Малыш в ней глядел перед собой младенчески-бессмысленным взглядом и тихонько агукал, пуская пузыри.
Шаман подполз к колыбели и тяжело плюхнулся рядом, безнадежно глядя то на младенца, то на потухший чувал.
— По-твоему пусть будет, — наконец, словно смирившись с чем-то страшным, но неизбежным, тихо выдохнул старик, склоняясь над самой колыбелью и пристально вглядываясь в безмятежно-невинные, пустые глазенки. — Не убью я тебя. Боюсь. Не хочу, чтоб ты меня там дождался. — Он махнул сухой ладонью куда-то вниз. — Но и помогать не буду. Думаешь, снова жить станешь? — старый шаман злорадно оскалился. — А вот не выйдет! — Поглядев, не пришла ли в себя полуоглушенная женщина, он быстро сделал в сторону младенца неприличный жест. — Никто от меня имени твоего не узнает! Ни мать твоя, ни ты сам! Поглядим, как твоя душа с остальными управится, — с торжеством закончил старик. Кряхтя, поднялся на ноги. Еще раз поглядел на малыша. — Ну зачем ты пришел? — с упреком бросил он. — Зачем в нашем селении родился? И от кого? От жреца храмового бродячего! — в голосе старого белого шамана прорвалось просто обжигающее презрение. — От геолога!
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:20 | Сообщение # 4 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 1
О страшных историях на Ночь глядя
Тринадцать Долгих дней спустя
Аж из ледяного города богатей стражу вызвал. По всему стойбищу часовых выставил. И у чума своего тоже. Скачет из тайги белка рыжая… Махнул стражник мечом — срубил белке голову! Померла белка. Смеется богач — не пробраться тебе в стойбище, Черный! А на снегу у самых торбозов стражников черная тень проползла. Вынырнула из ручья нерпа… Бросил стражник копье — проткнул нерпу. Померла нерпа. Опять смеется богатый — не добраться тебе до моего чума, Черный! А в ручье вода черная стала, бежит, журчит, к чуму течет. Прилетел с далекого юга гусь… Выстрелил стражник из лука — подстрелил гуся. Упал гусь с самого неба и помер. Снова смеется богатый — не войти тебе в мой чум, Черный! А над чумом, над самым верхним отверстием, черная тучка пробежала. Ночь пришла, поел богатей оленины, тюленьего жира поел, сытый стал, сонный — начал укладываться. Лег он… Наверх посмотрел… А над полкой, где он спит… Черный шаман на стене висит! Глаза горят! Прыгнул черный шаман богатому на грудь — рот открыл… И втянул в себя его душу!
Девочка в слишком большой, явно справленной на вырост малице [Малица — верхняя меховая одежда с капюшоном, из двойного слоя шкур, сшитых мехом вовнутрь.], испуганно прикрыла род ладошкой:
— Съел?
— Зачем съел? — Рассказчик, толстый солидный мальчишка со стянутыми в короткую косу жесткими темными волосами, снисходительно усмехнулся, постукивая кончиком шеста-хорея по корке снежного наста. — Богатый сам помер. Без души как жить?
— А посему стлазники белку убили? И гуся? — шепелявя беззубым ртом, спросил пристроившийся рядом с девочкой малыш, закутанный так, что из меха торчал лишь похожий на плоскую пуговицу нос.
— Темный ты, Рап, прямо как вся Долгая ночь! — снисходительно ухмыляясь, обронил рассказчик. — Хороший шаман превращаться может. Берет звериную шкуру, на себя надел и — р-раз! Белкой стал! Р-раз — гусем стал… Вот стражники и думали, что это все Черный подбирается!
— Тебе, Аккаля, самому лучше думать, чего говоришь. Разве черный шаман хорошим может быть? — хмуро пробурчал еще один мальчишка. Он сидел на корточках у самых корней невысокой, жмущейся к мерзлой земле тундровой сосны. Его голова была низко опущена к коленям, волосы, длинные и, похоже, никогда не чесанные, свисали спутанной копной, закрывая лицо. — Черные порчу наводили — люди от нее мерли. Если кто из богатых болел сильно, Черного звал. Тот слугу брал и болезнь в него засовывал…
— Как засовывал? — из-под капюшона маленького Рапа сверкнули любопытством раскосые глазенки.
— Как-как… Так! — немедленно ухмыльнулся толстяк Аккаля, несколькими выразительными жестами изобразив, как и куда именно Черный шаман засовывал болезнь.
— У-у-у, — испуганно провыл маленький Рап. — Там у слуги потом и болело, да? А как же он сидел?
Старшие захохотали.
— Тихо вы! — сидящий у сосны мальчишка резко вскочил. Спутанные волосы откинулись на спину, открывая очень худое лицо с запавшими щеками и резко выступающими скулами. Он с тревогой огляделся, стреляя по сторонам беспокойными темными глазами.
Совсем неподалеку от них, между редкими низкорослыми тундровыми деревьями, заворочалось тяжелое. Но парня напугало не это. В блекло-голубоватом свете мерцающего под луной снега мелькнули роскошные тяжеловесные рога. Лохматый олень-карибу ударил копытом в снежный наст и начал что-то из-под него выедать. Кажется, успокоенный невозмутимым поведением рогатого красавца, мальчишка опустился обратно в ложбинку у корней и почти шепотом добавил:
— Наш шаман говорит — нельзя по Ночам шуметь! Йим! Запрет! Беда может быть!
— Что, Пукы, со страху в штаны наложил? — протянул Аккаля, кривя полные губы и презрительно глядя на тощего. — Боишься, Черный из тундры за твоей трусливой душонкой придет?
Пукы закусил губу — словно жалея, что заговорил. И снова угрюмо опустил лицо к коленям, прикрытым полами старенькой затрепанной парки.
— А какую душу Черный забирает? — с жадным любопытством спросила девочка. — Уй — птицу сна, что по ночам к человеку прилетает? Или ийс — тень? — она перечисляла деловито, один за другим загибая тоненькие пальчики, как будто пушнину продавала. — Или лили — дыхание, что от предков шаман приманивает? Или ту, которая у человека в одежде живет?
— Думаешь, Черный просто снял с богатея штаны? — раздался спокойный уверенный голос.
Ответом был новый взрыв хохота. Сам шутник, расслабленно привалившись к развилке сосновых веток, лишь лениво улыбнулся. Третий из старших мальчиков не походил ни на кругленького Аккаля, ни на тощего Пукы. Откинутый капюшон открывал густые, заплетенные в аккуратную косу волосы и красивое лицо с хищным, как орлиный клюв, носом. Парка аж потрескивала на широких плечах. Если приглядеться, становилось понятно, что одежда его такая же старенькая и бедная, как у Пукы, но почему-то выглядела она совсем по-другому. Наверное, потому, что держался парень со спокойной уверенностью хозяина тысячи стад.
— Ну ты, Орунг, и скажешь, — пробормотала девчонка, смущенно ковыряя снег носком торбоза. Даже в лунном свете было видно, как покраснели ее щеки. Она из-под длинных ресниц покосилась на мальчишку. Мечтательно вздохнула, залюбовавшись тугими — уж точно не хуже, чем у страшных древних эрыг отыров, — узлами мышц, игравших на его наполовину открытых руках. Рукава детской парки давно стали мальчишке коротки. Хоть и бедный, а все равно в поселке он… Ой, да в их глухомани и слова-то для него подходящего нет! Разве что тетка рассказывала, как городские девочки говорят на модном нынче диалекте южан, горных мастеров, — cool! Орунг точно кул — ну самый, самый холодный!
— Ты, Тан, не бойся, — неожиданно вмешался Пукы. — Ничего Черный не заберет — сказки это все. Спасибо голубоволосым жрицам — не осталось больше черных шаманов! Всех истребили, одних только Белых оставили, чтоб было кому камлать-лечить.
— А тебя, сопливый-слюнявый, никто не спрашивал! — Аккаля пнул деревце, под которым сидел Пукы. На плечи и голову мальчишке с ветвей обрушился плотно слежавшийся пласт снега. Влез тут! Он, может, сам собирался девчонку успокоить. Или наоборот — еще страшных историй порассказать, чтоб больше напугалась. — Можешь вообще отсюда шагать — прямо к своим голубоволосым ведьмам, если так их любишь! Воткни им свой сопливый нос туда, куда…
— Ой, Аккаля, ты что говоришь? — перебила его Тан и с явным ощущением собственного превосходства добавила: — С голубоволосыми нельзя носами тереться! Голубым огнем сожгут. Мне мамка рассказывала, что ей сестра рассказывала, а той тетка рассказывала, которая в ледяном городе бывала. Как парень один голубоволосой сказал, что она красивая.
— Пьяный, наверное, был, — пробормотал Аккаля. — Или дурной совсем.
— А голубоволосая ка-ак глянет на него! — увлеченно продолжала девчонка. — И прямо у него из-под ног Голубой огонь ка-ак ударит! Парень горит, кричит, мечется, люди разбегаются… Так и сгорел! Еще дом и две лавки огонь растопил. — Она покосилась на Орунга, проверяя впечатление.
— Только за то, что сказал — «красивая»? — потрясенно выдохнул Аккаля.
— Так ему и надо! — с глубочайшей убежденностью кивнул Пукы. — Правильно все жрица сделала. Жрицы — добрые, благородные и грозные, а уж никак не красивые! Их уважать надо!
— Жрица в поселок прилетит, ты ей так и скажешь, — все так же лениво протянул Орунг. — Что она некрасивая и ты ее за это уважаешь.
Девочка мгновенно представила: Пукы со своими нечесаными патлами и в лохмотьях подходит к какой-нибудь надменной голубоволосой ведьме… И захохотала в голос! Рядом радостно повизгивала малышня и, прямо как олень, трубил Аккаля.
— Тогда мы точно от Пукы избавимся. Пых — и нету! — изображая пальцами вспышку, сквозь смех простонал Аккаля.
Орунг медленно повернулся к нему:
— Ты о моем брате говоришь. — Голос его звучал так холодно, что, казалось, был способен заморозить и эту морозную Ночь.
Аккаля попятился под недвусмысленно угрожающим взглядом:
— Ты чего, Орунг? Ты ж сам…
— То я. А то ты. Понятно? — все тем же спокойным ледяным тоном пояснил Орунг, и Аккаля торопливо закивал.
Тан глядела на Орунга совсем восторженно — ну ку-ул!
— Пойдемте, оленей посмотрим, — после недолгой паузы примирительно предложил Орунг. — Скоро в пауль возвращаться.
— Я с тобой, Орунг! — Девочка вскочила первая. — А то сказки такие страшные рассказывали, боюсь я теперь одна. — Тан застенчиво зажмурилась — глаза ее превратились в тонкие лукавые щелочки. Орунг усмехнулся и, подхватив оба длиннючих шеста-хорея, свой и девчонки, направился к оленям. — Цо! Цо! — хорей Орунга легонько похлопывал по оленьим спинам, разгоняя зверей по тундре на поиски уцелевшего под снегом корма.
— Цо! Цо! — звонко вторила Тан.
— Боится она, — обиженно проворчал Аккаля вслед удаляющейся парочке. — Истории страшные про Черных Аккаля рассказывает, а бояться так с Орунгом ходят. — Он круто повернулся и направился в противоположную сторону, зло тыча хореем в гладкие оленьи бока с уже заросшими шерстью клеймами. Толстая, отъевшаяся за минувший День важенка [Важенка — самка оленя.] укоризненно фыркнула ему в лицо, обдав теплым дыханием. Олени еще жались к людям, но скоро они свободно разбредутся по тундре, глодая веточки низкорослых деревьев и разбивая наст в поисках скудного корма. Аккаля вздохнул. Хорошо, что их еще долго не придется собирать — почитай всю Долгую ночь. Зато как Долгий день настанет, уж набегаемся. Аккаля приуныл — гоняться за одичавшими за Ночь оленями он не любил. Да еще опять все девчонки за Орунгом побегут, а ему достанется малышня вроде Рапа. Или Пукы, нудный, как сучение веревок из жил. Толстяк неприязненно уставился в спину идущему впереди Пукы. Потом украдкой оглянулся через плечо — не видно ли Орунга. На полных губах заиграла шкодливая ухмылка. Он погрозил кулаком поспешающему за ним Рапу. Малыш удивленно уставился на старшего, потом понимающе усмехнулся. Аккаля протянул хорей перед собой. И, выждав момент, резко ткнул Пукы под коленки. Тощий нелепо взмахнул руками и рухнул плашмя. Рап хихикнул.
Аккаля остановился над неподвижно лежащим противником и все с той же усмешкой потыкал в него хореем:
— Так и будешь лежать? Может, встанешь, сделаешь чего? — Он кивнул на отлетевший в сторону хорей Пукы. Мальчишка не шелохнулся. — Не встанешь, — сам себе кивнул Аккаля. — Так и знал, однако, — и ударил Пукы шестом по плечам. — А теперь как, сопливый-слюнявый?
Пукы поджал колени и, прикрывая руками голову, откатился, пытаясь уйти из-под ударов. Аккаля немедленно перехватил шест и ткнул вперед, угодив свернувшемуся в комок мальчишке в бок:
— Вставай! Бери хорей! Драться будем! — сопровождая каждое слово очередным болезненным тычком в грудь, в ребра, в ноги, повторял надвигающийся Аккаля. Но Пукы только больше сжимался, отползая в сторону. Маленький Рап перестал хихикать, глаза его стали круглыми от испуга.
— Оставь его, Ак, сдурел, однако? — малыш бесстрашно метнулся вперед, повисая на локте старшего.
— Не лезь, Рап! — взревел Аккаля, одним взмахом руки отбрасывая того в снег. Пукы отползал. Ветви стелющегося почти по земле деревца мягко ткнулись ему в спину, потом раздались — и Пукы остановился, упираясь спиной в тонкий жилистый ствол. Он не кричал, лишь судорожно вздрагивал под сыплющимися на него ударами. Глаза Аккаля налились кровью. — Бить его буду! — брызжа слюной, орал он, то и дело попадая хореем по веткам и стволу деревца. Над тундрой прокатился глухой стук. — Пока не встанет и драться не начнет! Вставай! Хоть раз будь как хант-ман, ты, сопля теплая! — Он вскинул шест. И, обеими руками перехватив хорей за конец, широко размахнулся.
Хрясь!
Сухой треск удара заставил пасущегося неподалеку оленя прыгнуть в сторону. Хорей резко вывернулся из рук, едва не вывихнув Аккаля плечо, и рухнул прямо на колени Пукы. Чужой шест со скоростью атакующего медведя прянул навстречу и с силой толкнул обидчика в грудь. Издав короткое «пуф!», Аккаля уселся в снег.
— Ты чего, с деревом дерешься, Аккаля? — опуская свой хорей, поинтересовался нависший над ним Орунг. За его спиной медленно поднимался на ноги дрожащий Пукы. Мгновенным движением Орунг подцепил на кончик торбоза упавший хорей Аккаля и быстрым толчком ноги швырнул его владельцу. Тот едва успел подставить руки — иначе хорей угодил бы ему в нос. — Вставай, однако. — Хорей Орунга завертелся таким стремительным колесом, что порыв ветра взметнул вокруг вихрь снежинок. — Со мной подраться попробуй! — стоя в ореоле кружащих снежинок, процедил Орунг.
Аккаля встал. Потопал торбозами, отряхивая прилипший к одежде снег. Заячьим скоком порскнул прочь, пригибаясь за деревцами и обходя Орунга по широкой дуге.
— А ты, Пукы, не смей говорить, когда я рассказываю! И с девчонками нашими не заговаривай, понял? — донесся его голос сквозь сплетение ветвей. — Не то я тебя достану! Брат с тобой не всегда будет!
Маленький Рап развел руками, словно извиняясь, и, раздвинув ветви сосны, нырнул следом за Аккаля. Послышался его громкий, возмущенно выговаривающий голосишко, потом звук затрещины — и удаляющийся басовитый рев. Похоже, Аккаля нашел, на ком сорвать злость.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:21 | Сообщение # 5 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 2
Про то, что хант-ман хант-ману — друг, товарищ и брат
— Хант-ман, — опуская хорей, презрительно пробормотал Орунг. — Большой охотник! — Он стремительно повернулся — и ткнул брата хореем в грудь, снова опрокидывая его в снег. — Ты чего с ним не дрался? — нависая над упавшим, требовательно спросил Орунг. — Зачем себя бить позволил?
— Неправильно хант-ману хант-мана бить, — отплевываясь от снега, прохрипел Пукы. — Обычай не велит, предки не позволяют…
— Тебе не позволяют, Аккаля попросил — ему позволили? — в свете луны было видно, как насмешливо поползли вверх густые брови Орунга.
— Аккаля еще за это поплатится, — потирая бок и грудь, простонал Пукы. — Помрет, попадет к ним, предки его спросят: зачем своего хореем бил?
— Тебя он раньше к предкам отправит, — фыркнул Орунг и плюхнулся в снег рядом с братом. — Не хочешь с Аккаля драться — зачем перебиваешь, когда он байки рассказывает? Сам знаешь, не любит он, бешеный делается.
— Неправильные его байки! — с непробиваемым упорством мотнул нечесаными волосами Пукы. — Постоянно он про черных шаманов говорит — то богатых они дурят, то стражников обманывают. Нехорошо это! Неправильно!
— Ай-ой, Пукы! — досадливо передернул плечами Орунг. — Что ты за хант-ман такой? Как оленей в тундру гонят, всегда страшное рассказывают — про мэнквов-людоедов, про Донгара черного шамана…
— Э, ты имени-то не называй! — опасливо оглядываясь по сторонам, пробормотал Пукы и упрямо добавил: — Страшное тоже правильно рассказывать надо. Как тысячи Дней назад жили в средней Сивир-земле черные шаманы, и не верхним, небесным, духам камлали, как Белые, а нижним, что в подземном царстве повелителя своего, Куль-отыра, живут! И дела те шаманы творили тоже, знамо, низкие да черные! А самым сильным и злобным среди них был Донгар Кайгал, прозванный Великим Черным. Тот самыми могучими из нижних духов повелевал, в царство Куль-отыра, как к себе в чум, ходил, в схватке шаманской никто против него устоять не мог, а побежденных Черный Донгар не щадил, даже своих же Черных. А уж простого сивирского люду погубил своим камланием — тысячу, нет, тысячу тысяч, нет, больше даже — тысячу тысяч многих тысяч!
— Ох и людный же тогда Сивир был! — с насмешливой недоверчивостью протянул Орунг. — Под каждой елкой по человеку.
Но Пукы не заметил насмешки.
— Какой ты умный, Орунг, а я даже и не подумал! — он восторженно поглядел на брата. — Конечно! Это же все Донгар! Из-за него теперь от стойбища к стойбищу, от поселка к поселку по десять, двадцать переходов! И, глядя на ужасы, творимые Черными в темноте Долгой ночи, возрыдала Най-эква, матерь Огня, сестра Нуми-Торума, владыки верхних небес, — интонации Пукы стали заученно-напевными. — И от сверкающих слез ее, упавших на среднюю Сивир-землю, народился Голубой огонь, а с ним и первые жрицы, матери-основательницы Храма…
— Если Огонь — из слез, то жрицы из чего-то другого должны были народиться, — снова рассудительно перебил его Орунг. — Я так думаю, что жрицы — из соплей. Наревелась Най-эква всласть, сморкнулась со своих верхних небес на нашу Среднюю землю, вот и заполучили мы… эдакое счастье!
Пукы поглядел на него возмущенно:
— Да если бы не жрицы, на всем Сивире, может, никого бы и не осталось! Там, где Голубого огня много от слез Най-эквы народилось, жрицы храмы построили! Весь Сивир храмами покрылся!
— Угу, — мрачно согласился Орунг.
— А как понял Кайгал, что побеждают его черное воинство… — Пукы опасливо понизил голос и свистящим шепотом закончил: — Говорят, друзей своих подземному повелителю в жертву принес! Чтоб помощь от него вызвать! — И уже нормальным голосом добавил: — Нашли тоже, с кем дружить, дурные, с Черным Донгаром! А воинство подземное жрицы все равно Голубым огнем пожгли! Бежал Кайгал невесть куда, в тундру-тайгу, и помер один, вдали от людей, как зверь дикий. И никто ему даже фигурку-иттерма не сделал, чтоб его душа могла в ней жить, пока не возродится! — торжественно закончил Пукы. — Победили Черных вчистую, так, что одни Белые остались!
— И теперь по Ночам камлать некому — ни отвернувшуюся удачу обратно призвать, ни болезнь вылечить… — мрачно дополнил Орунг.
— Да не лечили Черные! — затряс головой Пукы. — А если лечили, так только богатых! За плату!
— Что-то не замечал я, чтоб Храм что забесплатно делал! — ухмыльнулся Орунг. — Эту историю про доблестных жриц и злобных Черных наш шаман по пять раз на День рассказывает! А вот мне… — Орунг понизил голос, как признаются в самом сокровенном: — мне Черный Донгар нравится даже. Не знаю, наверное, он и правда всякое страшное делал… — Орунг неловко замялся, его хорей раз за разом втыкался в снег, оставляя глубокие ямки. — Зато смелый был, как охотник! Как жрицы шаманов Голубому огню покоряли, Белые сразу струсили, а Донгар драться стал. А как проиграл — все равно не сдался.
Пукы даже жалеть себя перестал. С каждым словом он все дальше отодвигался от брата, глядя на него испуганно расширившимися глазами:
— Ты такое неправильное говоришь, Орунг, что мне от твоих слов на сердце жарко делается! — наконец не выдержав, перебил он. — Ничего Белые не струсили — они просто сразу поняли, что жрицы правильные! Тоже скажешь — Черный Донгар смелый! Смелый людей в жертву приносить не станет! Нет, Орунг, ты мне брат, конечно… — Пукы помотал головой, будто получивший удар олень. — Только придем в пауль, я твои глупые слова нашему шаману передам! Пусть он тебе объяснит, как думать правильно!
— Тебе какой возраст, Пукы? — с насмешливой вкрадчивостью осведомился Орунг.
Пукы немедленно растопырил обе пятерни и зашевелил губами, видно, производя сложные подсчеты. Порой он взглядывал на свои обутые в торбоза ноги, словно сожалея, что еще десять пальцев прячутся там и ими нельзя воспользоваться. Заметивший это Орунг откровенно ухмыльнулся и услужливо предложил брату свои десять пальцев. Пукы смутился, торопливо спрятал руки за спину.
— Тринадцать Дней мне! — обиженно проворчал он и уточнил: — Тринадцать Долгих дней и Долгих ночей, если точно!
— Шамана нашего слушаешь, предков слушаешь, жриц голубоволосых так слушаешь, как будто у тебя не два, а четыре уха! — вздохнул Орунг, осуждающе глядя на брата. — Себя слушать не пробовал? В тринадцать Дней хант-ман не должен уже такой правильный быть. Беда может выйти.
Пукы словно подавился холодным воздухом, судорожно закашлялся, глядя на брата так, будто тот сознался, что он — злой дух милк и каждую ночь ходит кусать старую тетку Секак за попу.
— Ты, может, у чувала заснул? Голову нагрел — мозги потекли? — откашливаясь, прохрипел Пукы. — Это если неправильно делать — тогда беда! Правильно надо жить — обычаи старинные соблюдать, запреты соблюдать, законы соблюдать, жриц слушаться, шамана слушаться, старших слушаться, предков почитать… — сосредоточенно перечислял он, загибая пальцы.
— А кое-что не треснет? — хмыкнул Орунг.
— А мы хоть пробуем? — завопил Пукы так, что с сосны обрушилась очередная порция снега. — Хант-маны почему плохо живут, бедно? Неправильно потому что!
— Один ты правильно.
— Я стараюсь, — прошептал Пукы, — Очень стараюсь.
— Чего тогда… — вскипел Орунг и осекся, как поперхнувшись.
— Чего?
— Ничего. — Орунг отвернулся. Он мог бы спросить брата, почему весь малый достаток, который есть в их доме, приносит он, Орунг, а не старательный Пукы. И порадовался, что удержал язык. Нечестно бы вышло. Потому что Пукы действительно старался. Стрелять из лука, копье кидать, невод тянуть, ловушки ставить, охотничий чум ладить, по дереву резать… Пукы слушал наставников так, что, казалось, в рот им ушами залезал (отчего те бесились, как волками покусанные). А потом тренировался истово, до полусмерти, до изнеможения, пока непокорные лук и копье не начинали повиноваться ему. Только получалось почему-то хуже, чем у остальных парней, хотя делал все Пукы… правильно. Как наставники учили. Только Орунг ведь тоже не виноват, что все, дававшееся Пукы таким трудом, ему покорялось само, без всяких стараний. Будто все это он умел раньше, а теперь лишь вспоминал. И наставников особо не слушал — а зверь под его копье будто сам выскакивал. И олени у него не разбегались, и волки их обходили стороной, словно боясь приблизиться. А Пукы последнее время старики вовсе со стадом не хотели пускать — когда он оказывался поблизости, серые убийцы резали оленей одного за другим. По нынешним временам, когда за огорожу крохотного пауля на десяток домов хант-маны высовывались не дальше, чем на переход, да и то после долгой разведки, потеря даже одного оленя грозила голодом. Но когда сказали, что и Рап, и даже Тан идут, а он останется в поселке, у брата стало такое лицо, что Орунг стариков уговорил.
— Хочешь, можешь сказать шаману, что я про Черного Донгара говорил, — великодушно согласился Орунг, поднимаясь.
— Он тебя пороть будет! — предостерегающе сказал Пукы.
— Ха! — небрежно отмахнулся Орунг, словно такие мелочи, как порка толстым жгутом из оленьих жил, его вовсе и не волновали. — Пошли, проверим оленей — и обратно, к ребятам. А то Тан одна осталась.
— Как же это она от тебя отвязалась? — проворчал Пукы.
— Велел ей, — пристально вглядываясь в темноту в надежде различить силуэты бредущих оленей, отмахнулся Орунг. В голосе его звучала абсолютная уверенность в том, что ослушаться его, да еще какой-то девчонке, просто невозможно.
Пукы поглядел на брата с невольным восхищением и побрел следом, как всегда стараясь ступать в его следы. Ну что ты с ним будешь делать? Всегда он такой — неправильный. Нехорошо думает, нехорошо говорит, а сам — хороший. И любят его все. С тем, что брата в стойбище любят, а его, правильного Пукы, — нет, он уже давно смирился. Хотя понять, почему так, до сих пор не мог. И напрасно Орунг думал, что своим разрешением пересказать шаману глупые слова про Черного Донгара Кайгала он брату жизнь облегчил. Конечно, если знаешь, кто из соседей твоих или родичей плохое, противное Голубому огню говорит, делает или думает, — расскажи! Шаману или хотя бы ору-старосте. Ведь если никто про ошибки не узнает — никто и не поправит. Но мысль о том, как их шаман — хороший шаман, настоящий Белый! — поправляет ошибающихся, заставляла его невольно поджимать пальцы на ногах. Хотя шаман смеялся так радостно, когда Пукы ему рассказывал, где чего неправильное слышал. Всегда слушал Пукы, хвалил сильно. Старую Секак или других теток не слушал и не хвалил, ругал даже. Наверное, доверял Пукы больше всех, знал, что тот всегда правильное говорит, напрасно не станет. Рассказать про брата тоже правильно — но почему-то сильно не хотелось. Может, самому еще с ним поговорить, без шамана?
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:21 | Сообщение # 6 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 3
В котором два брата идут по следу беды
Идущий впереди Орунг резко остановился, пристально уставившись себе под ноги. Пукы невольно ткнулся ему в спину.
— Гляди-ка, — напряженно сказал он.
Пукы выглянул из-за плеча. Все-таки брат станет великим охотником. А может, даже величайшим из великих. Пукы ничего бы и не заметил в темноте Долгой ночи — плотно слежавшийся наст плохо держал следы. Но след, несомненно, был — мелкие хрусткие трещинки, похожие на отпечаток ноги.
— Может, из наших кто? — жалобно пробормотал Пукы.
Орунг даже отвечать не стал. Пукы прерывисто вздохнул — и сам все понимал. Своих, из пауля, он знал наперечет — и морды их наглые, неправильные, и следы в снегу. Этот был чужой. Чужой поблизости от пауля — и в мирные времена настораживало, а уж сейчас-то…
Орунг растер в пальцах смерзшийся кусочек настовой корки:
— Свежий, недавно шли. — Широко растопырил большой и указательный пальцы, замеряя след. — Маленький, — в голосе его звучало облегчение. — Не отморозки, значит.
— Правильно говорить — древние великаны эрыг отыры, — наставительно поправил как всегда не любящий неправильностей Пукы. — И вообще их не бывает! Сказки все это! — настойчиво повторил он, уговаривая то ли брата, то ли себя.
— А вот сейчас и узнаем, — бросил Орунг и рванул с места, то и дело наклоняясь к земле и высматривая едва заметные отметины на потревоженном насте.
Мгновение помедлив, Пукы кинулся за ним. Наст хрустел под ногами. Братья бежали бок о бок, то появляясь в лунных лучах, то снова ныряя в глубокую тень. Петляющий меж низкорослых деревьев след уводил их все дальше от недавней стоянки, где при оленях остались Тан и ребята. Выглядел след странно. Иногда чужак явно сторожился, идя верным охотничьим шагом, прячущим отпечатки ног. Потом, словно забывая об осторожности, шагал как попало.
— Кружат они, — пробормотал Орунг. — Заблудились. Их двое. Один что-то несет. Устали сильно.
Не сбавляя шага, братья выскочили на высокий заснеженный берег реки. Последнее время шаман велел брать воду только у самого поселка, и старые проруби намертво затянуло льдом. Река сверкала под луной нетронутой белой дорогой, поперек которой неровной прерывистой цепочкой тянулись следы.
Пукы тяжело уперся руками в колени и со свистом втянул в себя морозный воздух. В боку отчаянно кололо, колени подрагивали, слабость кружила голову. Нет, ну разве правильно, что другим такая пробежка — как плевком на морозе звякнуть, а он едва живой?
— Они не догадываются, что наш пауль рядом! — дыша легко и свободно, будто не он только что мчался по проваливающемуся под ногами насту, сказал Орунг.
Пукы обеспокоенно оглянулся. Позади белым полем слабо мерцал наст с темными пятнами жмущихся к земле сосен. Впереди, за рекой, поднималась череда невысоких скал, похожая на обломанный гребень какой-нибудь великанши.
— Далеко мы ушли, — пробормотал Пукы, стараясь не выдать неприятной дрожи в голосе. Конечно, чужой след у пауля проверить — правильно, но… Может, правильнее не вперед за реку бежать, а назад в поселок — взрослых охотников звать? Сказать это Орунгу он не решился. Еще от него не хватало услышать насчет «в штаны наложил»! Неловко выдавил: — Оленей не видно совсем. И наши там одни остались.
— По Аккаля заскучал? — Орунг фыркнул, сдувая с лица выбившуюся из косы длинную черную прядь. — Или боишься, что они… — Орунг захохотал, — в тундре заблудятся?
Хохоча, он со всех ног понесся вниз по склону. С разбега перепрыгнул на белую речную гладь и, чуть согнув ноги в коленях и балансируя хореем, стремительно заскользил по льду.
Пукы застонал. Никогда он так не умел! Никогда! Это Орунгу все просто, а у него крутой спуск вызывает настоящий ужас — когда тело вдруг начинает бежать быстрей ног, и ты летишь кубарем, впечатываясь лицом в твердую, как скала, поверхность реки. Пукы застонал еще раз — и взял разбег.
Получилось! Лед больно ударил в ступни, Пукы замахал руками, едва не заехав собственным хореем себе по лбу. Невесть как удержав равновесие, понесся по поверхности реки. Скалистый берег мчал навстречу, ветер трепал волосы. Впереди длинными скользящими шагами подбирался к берегу Орунг. Гладкий, как булыжник, ледяной обломок подвернулся Пукы под ногу. Его волчком завертело на льду. Он беспорядочно замахал руками и рухнул плашмя. Мальчишку закружило, понесло, он на всей скорости въехал головой в снежный покров противоположного берега.
Орунг грустно поглядел на него сверху вниз. Опять соплями, как елка лишайником, занавесится! Опять над ним всем паулем смеяться будут, сопливым-слюнявым дразнить! Он нагнулся и, ухватив брата за ворот старенькой парки, рванул. Вытащенный из снега Пукы затряс головой.
— Быстрее меня добрался, однако, — серьезно сказал Орунг, протягивая брату оброненный хорей. Крепким толчком направил вверх по береговому склону. — Бегом! Чую, спешить надо.
Опираясь на хорей и отплевываясь от набившегося в рот снега, Пукы полез наверх.
Здесь, на другой стороне реки, почти не росло деревьев, лишь острые зубья камней выступали из-под слежавшегося снега. Покрытые сверкающей наледью каменные плиты поднимались все выше и выше, переходя в гигантские валуны у подножья скал. След петлял между камней, словно идущих шатало. Один не иначе как упал, поскользнувшись на обледенелом камне, — снег сбит и разворочен. Видно, второй путник помог товарищу подняться. Через несколько шагов упали уже оба. Кажется, сил у них не осталось, следы торбозов сменились широкой колеей — теперь двое ползли, волоча за собой нечто небольшое, плотно увязанное.
Прыгая с камня на камень, Орунг рванул вперед, как унюхавшая четкий след собака, — прямо к расщелине у подножья темных скал. Исчез, словно растворившись в сгустившемся мраке. Наступила тишина. Казалось, расщелина просто проглотила его. Пукы завертел головой, прислушиваясь. Он был один в черных скалах. Ветер насмешливо посвистывал в камнях.
— Орунг! — шепотом позвал Пукы. Тишина стала еще глубже. — Ну нельзя же Ночью кричать! — страдальчески простонал он. Испуганно озираясь и стараясь даже снегом не хрустеть, подкрался ко входу в расщелину. Сунул голову в сплошную тьму. — Ору-унг!
— Пукы, скорее! Они здесь! — загрохотало навстречу.
— Ох, Куль-отыр! — Пукы отпрянул. Сам себя хлопнул по губам — нашел время и место подземного хозяина поминать! — и, ощупывая на ходу вырастающие с двух сторон скальные стены, опасливо ступил в темноту.
— Пошевеливайся! — нетерпеливо позвал из глубины Орунг.
Расщелина сильно раздалась в стороны. Посветлело — сверху падали бледные лунные лучи, выхватывая из темноты подымающуюся уступами скалу и склонившегося у ее подножия Орунга.
Прижимаясь к камню, под навесом скального уступа лежала… девочка. В первый момент ни Орунг, ни Пукы даже не поняли, что это именно девочка, не старше их самих — таким истощенным было ее лицо и такие страшные, совсем старушечьи морщины залегли у запавшего рта. Смуглое лицо с плоскими скулами и коротким носом белело, почти как снег вокруг. Веки плотно сомкнуты, и только по неровно вздымающейся груди можно распознать, что девочка еще жива. Новенькая светлая парка, подбитая пушистым соболем, изодрана и обожжена. Кое-где ее покрывали размоченные снегом разводы черной копоти, словно девочка побывала в пожаре. К ее боку, глядя на пришельцев отчаянными горячечными глазами, прижимался ребенок постарше — не понять, то ли мальчик, то ли девочка. Завидев стоящих над ними братьев, он только жалобно, без слов, заскулил и попытался спрятаться за девочку. На груди у нее, плотно замотанный в горелую шкуру, лежал совсем крохотный младенец.
— Вы кто? — отрывисто спросил Пукы. — Откуда? Что с вами случилось?
Ответом ему был только новый скулеж. Ребятенок слепо, беспомощно вытянул руки, словно прикрываясь от чего-то невыносимо страшного.
— Смотри. — Орунг нагнулся и отвернул край рваной девчоночьей парки. Провел пальцем по остаткам некогда богатой вышивки. — Из нивхов они, по узорам видно. А что случилось… — Он постарался улыбнуться настороженно наблюдающему за ними малышу. — К вам отморозки приходили? Эрыг отыры? Большие такие мужики, страшные сильно? И еще чудища такие — с длинным-длинным носом? — Он выразительно потянул себя за нос.
На лице ребятенка отразился дикий ужас. Он закричал — долго и протяжно — и ткнулся лицом в одежду девочки, сотрясаясь, как в лихорадке.
Нивхская девочка медленно открыла глаза. Взгляд ее был мутным и бессмысленным, казалось, она вовсе не видит склонившихся над ней мальчишек. Сухие губы дрогнули, и она едва слышно прошептала:
— Чэк-най… Огненный потоп… Рыжий… Рыжий огонь… Твари в огне… Смерть! — и снова провалилась в забытье.
— Все понял? — поднимаясь на ноги, буркнул мрачный, как вода в полынье, Орунг. — Чэк-най сжег стойбища нивхов — а потом и отморозки от тепла из-под земли поперли. — Орунг скривился, как от зубной боли. — Они всегда голодные отмораживаются.
— Не может такого быть, — с глубочайшей убежденностью в голосе возразил Пукы. — Шаман говорил, что жрицы говорили — нет никакого чэк-ная! Огонь может быть только Голубым, Рыжий огонь — это вредные бабушкины сказки! А отморозков, то есть эрыг отыров… и чудищ Вэс в нашей земле уже тысячи тысяч Дней как нету, спокойными можем быть!
— Пукы! Вот дети, они нивхи. — Орунг снял с груди девочки младенца и сунул его брату в руки. — Они не в своей земле, они здесь, у них одежда паленая, они без вещей, старших с ними нет! Про чэк-най говорят, отморозков боятся. Или ты слепой-глухой?
— Еще скажи, что я сопливый-слюнявый! — обиделся Пукы. — Ты своей головой подумай — стали б жрицы нас обманывать, если б нам и правда что грозило? — размахивая в запале младенцем, выпалил он.
— Не тряси малого — он не деревянный!
Смущенный Пукы немедленно зажал младенца под мышкой — как тючок. Орунг покачал головой — ну что с ним поделаешь!
— Ты-то сам дойдешь? — он вопросительно поглядел на старшего ребятенка. Тот не ответил, но молча встал. Наверное, это означало, что дойдет. Уже легче. Орунг отложил свой хорей в снег и примерился…
— Думаешь, это она так чувал растапливала? — пропыхтел он, хватая девчонку за обожженную парку.
— Не знаю я! — гаркнул в ответ Пукы. — Раз жрицы сказали нет — значит, нет! Ни Вэс, ни отморозков, ни…
Орунг поднатужился и одним плавным движением, будто добычу поднимал, вскинул девчонку себе на плечи. Выпрямился…
Его нос уткнулся… тоже в чей-то… нос. Широкий и плоский — совсем как у Аккаля.
Прямо на Орунга скалилась поросшая шерстью морда.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:22 | Сообщение # 7 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 4
Где оказывается, что люди далеко не самые страшные животные в тундре
Сперва мальчишке показалось, что существо всего на голову выше его самого, но тут же понял, что оно просто сильно горбится. Будто непомерно широкие плечи сгибались под тяжестью перевитых, как жгуты, мышц. Одежды на великане не было, все тело покрывала слежавшаяся шерсть, лишь на плечах болтался обледеневший ветхий плащ из звериной шкуры.
Придерживая болтающуюся на плечах девчонку, Орунг попятился.
Припавшее к скальному уступу существо предостерегающе заворчало. Его верхняя губа вздернулась, угрожающе приоткрывая выщербленные желтые клыки. Покрытая густой клочковатой шерстью лапа шевельнулась, подтягивая поближе сучковатую дубину.
— Это… кто? — прижимая к груди младенца, севшим голосом спросил Пукы.
— Это те, которых нет, — с изумившим его самого задушенным хихиканьем пробормотал Орунг.
— Древние великаны эрыг отыр? — тщательно, словно он очень сильно боялся ошибиться, уточнил Пукы.
И тут впервые они услыхали голос нивхского ребятенка.
— Отморозки! — заверещал тот. — Бегите! Отморозки! — отчаянно рванувшись, он заячьим скоком кинулся прочь.
В прячущихся под низкими надбровными дугами глазах существа вспыхнул лютый Рыжий огонь. Тварь жутко зарычала — и сиганула со скалы прямо на Орунга. На мальчишку дохнуло смрадом из раззявленной слюнявой пасти. Здоровенная лапища ухватила его за плечо и стиснула с силой, какой не бывает даже у медведя. Острые когти разодрали парку. Желтые клыки приближались к шее…
— На-а! — не выпуская зажатого под мышкой младенца, Пукы огрел тварь хореем по башке. Плашмя, как бьют оленей.
Хорей с треском переломился. Существо остановилось. Задумчиво ворча, поглядело на обломки палки, валяющейся у его здоровенных, как снегоступы [Снегоступы (лыжи камусные, подволошные или просто подволоки, т. е. подшитые) — широкие овальные лыжи, по поверхности подклеенные мехом, дают возможность не скользить, а ступать по снегу, не проваливаясь. Голицы — скоростные лыжи с гладкой поверхностью.], босых ножищ. Широкой, как оленья лопатка, ладонью отморозок потер низкую скошенную макушку, по которой пришелся удар, и озадаченно уставился на Пукы. Обиженно хрюкнул и небрежно отпихнул Орунга. Парня отнесло в сторону, он взвыл, ударившись спиной о валуны. Отморозок обеими руками ухватил свою здоровенную дубину… и со всего маху обрушил ее на голову Пукы. Тот с неожиданной прытью пригнулся. Дубина врезалась в скалу. Гул удара ухнул, отдаваясь в расщелинах, длинный язык снега сполз со скальной стены, обнажая черный камень.
— Бежим! — поворачиваясь, заорал Орунг.
Упираясь в камень непомерно длинными, почти достающими до земли руками, за его спиной стоял второй эрыг. Взгляд пылающих красных глаз перемещался с Орунга на бесчувственную девочку у того на плечах — и обратно. Отморозок почти по-человечески — если не считать здоровенных клыков! — ухмыльнулся, облизнул черные губы.
Сзади в скалу снова ударило. Новый клуб снега ухнул вниз… накрыв второго отморозка от скошенной башки до мохнатых пяток. Мимо Орунга, истошно вереща, пронесся Пукы с младенцем на руках. Орунг оттолкнулся от камня и сиганул в сторону, проскальзывая у самого бока ворочавшегося в сугробе отморозка.
— Ходу, ходу! — бросаясь к выходу из расщелины, прокричал Орунг. Сзади послышался глухой вой, полный раздражения. Переваливаясь на слишком коротких для могучих тел ногах, эрыги бежали следом. Не быстро, конечно. Но обостренным чутьем охотника Орунг чувствовал, что так они могут бежать бесконечно — и уж точно дольше, чем он.
— Девчонку им скормить — чтоб отвязались? — прибавляя скорости, пробурчал он.
— Не надо! Неправильно! — хватая воздух широко распахнутым ртом, прохрипел Пукы и покрепче стиснул младенца.
— Я ее несу — мне лучше знать, что правильно! — поудобнее перехватывая ношу, огрызнулся Орунг. На самом деле он отлично понимал, что первый, кто останется позади, будет как раз Пукы. Долго брат такого темпа не выдержит. И недолго тоже. Орунг мельком покосился на Пукы, на его ходящую ходуном грудь… Этого тощего, даже вместе с мальцом на руках, эрыгам все равно на один укус — зубищи-то какие! Пыхтя и толкаясь, ребята проскочили сквозь узкую горловину расщелины. У Орунга на мгновение мелькнула надежда, что отморозки застрянут, плечи-то у них широченные…
Из-за скального уступа прямо на них вихрем вылетел сбежавший нивхский ребятенок. Его изможденное лицо сейчас было белее снега вокруг, лунный свет отразился в оледеневших от ужаса глазенках…
— Там! Там… — выдавил он сквозь прыгающие губы.
Мог и не договаривать. Следом за ним из-за уступа высыпала целая толпа отморозков. Кривоногие великаны бежали с молчаливой сосредоточенностью, лишь изредка порыкивая вслед улепетывающей добыче. В лапах многие сжимали тяжеленные сучковатые дубины. Орунг заметил даже пару каменных топоров, грубо примотанных прямо к выломанным стволам низкорослых сосен. Братья круто развернулись и со всех ног рванули в противоположную сторону. Нивхский мальчишка мчался за ними.
Они бежали вдоль скал. Позади громко хрустел снег. Под лапами настигающих эрыгов.
— Догоняют! — в очередной раз спотыкаясь, прохрипел Пукы.
— Беги! — единственное, что смог выдавить Орунг. Он и сам чувствовал, как девчонка, еще недавно казавшаяся ему легче лисьей тушки, теперь давила на плечи невыносимой тяжестью. Ноги тряслись. Пукы споткнулся и, не удержавшись, кубарем покатился в снег. Бегущий за ним маленький нивх рухнул Пукы поперек живота, едва не придавив младенца. Сзади раздалось радостное уханье преследователей. Опираясь на костяшки пальцев и припадая к земле, самый шустрый из отморозков сделал длинный скачок и очутился рядом… Навис, жадно щеря клыки… Пукы истошно заорал и задергался, скребя пятками по снегу…
Земля содрогнулась, как дрожит бубен, когда в него ударяет шаманская колотушка. Бух-бух-бух! Скала впереди ожила. Встряхнулась… У скалы оказались четыре гигантские, похожие на столбы ножищи. Живая гора медленно повернулась навстречу беглецам. Ее бока, спину и голову покрывали огромные, как камни, колтуны сбившейся и намертво смерзшейся шерсти. На тупой морде торчали громадные, как шесты для чума, загнутые клыки, а между ними свешивалась длинная складчатая кишка носа.
Уже настигающие ребят отморозки остановились и сбились в плотную кучку. Живая гора задрала вверх свою кишку на морде — и грозно затрубила! Орунгу показалось, что земля под ним качнулась, становясь на дыбы и снова возвращаясь на место. Одновременно от этого жуткого звука в голове словно что-то прояснилось… А может, наоборот, потемнело…
— Вставай! Скорее! — Орунг ухватил нивхского ребятенка за ворот и рывком сдернул с Пукы, походя отвешивая брату пинок.
— Ты чего? — уже приготовившийся помирать Пукы потерянно охнул.
— За мной!
Новый пинок заставил Пукы вскочить. Одной рукой придерживая свисающие ноги девчонки, а другой волоча маленького нивха, Орунг понесся прямо навстречу жуткому зверю — живой и непрерывно трубящей горе.
— Нее-ет! — пытаясь вырваться из Орунговой хватки, заверещал ребятенок. — Это Вэс! Вэс!
Поздно. Обвешанный нивхами Орунг и следующий за ним Пукы на полной скорости проскочили между гигантскими ножищами. Казалось, они попали в пещеру — пещеру с мохнатым меховым потолком, с которого свисали чудовищные сосульки из льда и шерсти. Когда Вэс шевелился, сосульки вздрагивали, звеня. Таща за собой остальных, Орунг побежал.
Сзади раздался нестройный хор яростных воплей. Каменный топор со всего маху врезался чудовищу между маленьких глазок. Вэс заревел, мотая головой — громадные уши с шелестом гоняли морозный воздух. Обледенелая шерсть над головами мальчишек закачалась.
Свисающая с морды Вэса кишка поднялась. Бу-бух! Вслед за ударом послышался дикий вопль, переходящий в судорожный предсмертный хрип.
— Скорее, нас сейчас раздавит! — проорал Орунг, в последнее мгновение проскакивая между столбами задних ног Вэса.
Мальчишки кубарем выкатились в снег.
Вэс ринулся в атаку.
Гигантское чудовище вломилось в толпу отморозков. Кончиком свисающей с морды кишки, как рукой, ухватило одного из эрыгов поперек туловища и швырнуло себе за спину. Дрыгая руками и ногами, отморозок просвистел в черном небе… и ударился о мерзлую землю. Вскочил как ни в чем не бывало и с размаху вогнал каменное копье Вэсу в заднюю ногу. Чудовище затрубило от боли, топнуло ногой… Раздался вопль и хруст раздавленных костей. Но остальные эрыги лезли на Вэса со всех сторон, цепляясь за мерзлую шерсть, молотя чудовище дубинами и топорами. Один из них подпрыгнул, повисая на хлещущей во все стороны кишке, и с рычанием всадил в нее клыки. Чудовище страшно закричало и затрясло кишкой… Отморозка ударило об скалу…
— Отползаем! — скомандовал Орунг, волоча за собой девчонку.
Не смея подняться, они кубарем скатились вниз по крутому берегу прямо на лед. Оскальзываясь и то и дело падая, рванули через реку.
— Наших найти… — тяжело переводя дыхание, пробормотал Орунг, выбираясь на родной берег. Он оглянулся. Шум схватки далеко разносился над рекой. Непрерывно трубящий Вэс вертелся в толпе врагов, топча их ножищами-столбами. — И бежим в пауль! — поудобнее пристраивая на плечах девчонку, скомандовал Орунг, размеренной рысью припуская обратно по их собственным следам. — Надо рассказать… что отморозки близко…
— И Вэс… — пискнул нивхский ребятенок. Он терпеливо бежал рядом с Орунгом, то и дело бросая на него восхищенные взгляды. Пукы почувствовал, как зависть острыми зубками цапнула за сердце: стоит хоть кому провести рядом с братом немного времени — и они уже ходят за ним хвостом да пялятся восторженными глазами!
— Ты уверен, что это были отморозки? — спросил Пукы, ковыляя вслед.
— А кто? — устало огрызнулся Орунг. — Снежная Королева с Советником на прогулке? — Он еще разок оглянулся. Река осталась далеко позади. Сбавил шаг. Силы его явно были на исходе. Хоть бы ребят найти…
— Наверное, наш шаман все перепутал, — все еще пытаясь найти объяснение необъяснимому, вздохнул Пукы, устало переставляя ноги вслед за Орунгом. — Не может быть, чтоб жрицы ошибались!
Орунг лишь издевательски хмыкнул.
— Но если это все-таки эрыги… Если сказки — правда… — Пукы даже остановился, такая неожиданная мысль пришла ему в голову. — Старые истории говорят, они людьми были! Богатырями! Значит, слова понимать должны! Договориться с ними можно! Объяснить, что хант-манов есть нельзя. — Он покосился на младенца у себя на руках. — Нивхов тоже — вообще никаких людей!
Орунг остановился. Эх, жалко, руки заняты! А то взять бы братца, да окунуть в снежок, да держать там, пока голова не охладится…
— Знаешь что, — вместо этого предложил он. — Ты, если так сказкам веришь, обратно иди. Глядишь, и уговоришь эрыгов тебя не есть… Какое-то время. Они после Вэса сытые будут — так что ты отлично у них долежишь на холодке. Пока снова не оголодают.
Нивхский ребятенок хихикнул. Орунг покрутил головой — совсем у брата от большой правильности мозги степлились, скоро закипят! — и зашагал дальше. Через пару ударов сердца за спиной послышался скрип наста под торбозами Пукы…
— Ору-унг! — Тан стояла спиной к приближающимся мальчишкам и, сложив руки у рта, громко звала: — Пукы! Ору-унг! Ну где же они? Это все ты виноват, Ак!
— А чего я-то! — совсем близко проворчал Аккаля, и крона тундровой сосны зашевелилась, будто кто-то выдирался из зацепившихся за одежду ветвей. — Это все сопливый-слюнявый, он…
— Орунг! — уже чуть не плача, прокричала Тан.
— Не кричи! — негромко, но внятно откликнулся Орунг. Обрадованная Тан обернулась… и тут же в ужасе замерла, глядя на измочаленную одежду братьев, на тело девочки на плечах у Орунга и измученного ребятенка, плюхнувшегося прямо в снег. — Не шуми Ночью, Тан! — с усталым вздохом повторил Орунг, опуская бесчувственную нивхскую девчонку наземь и на всякий случай настороженно оглядываясь назад. — Правду говорят — беда может выйти!
…Аккаля остановился, тяжело отдуваясь. Поправил впившийся в плечо ремень волокуши, связанной из его и Тан хореев. На набросанных сверху сосновых ветвях лежала нивхская девчонка. Тан, несшая на руках младенца, косилась на нее то жалостливо, то ревниво — видно, никак не могла смириться, что Орунг чужачку на плечах таскал. Впрочем, нивхской девчонке это было все равно — в себя она так и не пришла. Ребятенок, оказавшийся все-таки мальчиком, брел, опираясь на плечо Рапа. Гордый поручением малыш суетился, заботливо отодвигая свисающие ветви с пути нового товарища, отчего те тут же шлепали его самого по лицу мохнатыми лапами. Нивхский пацан морщился, но терпел — кажется, у него просто не было сил говорить.
— Почему я один волоку? — налегая на ремень, проворчал Аккаля. — Или я вам собака ездовая?
— Академик ты ездовой, — неодобрительно косясь на него, буркнула Тан.
— Это что за зверь? — опешивший Аккаля остановился. — Не знаю такого.
— Я тоже, — неохотно созналась Тан. — Вроде в городе так говорят… Вроде бывают такие — ездовые академики, много свезти могут, без дорог да по снеговым заносам хорошо ходят.
— Надо же! — вздохнул Аккаля с явной завистью к горожанам. — Академики у них в упряжи ходят! Не то что мы — все на оленях да на оленях…
— Давай помогу, — примирительно предложил Орунг.
Аккаля заколебался, потом все-таки совесть взяла верх.
— Ладно, иди уж. И так устал-натаскался. — Потом злобно добавил: — А сопливый-слюнявый мог бы и помочь, а не налегке прохлаждаться.
Тан и Рап поглядели на приятеля смущенно — на сей раз им показалось, что Аккаля зашел уж слишком далеко. Но оба промолчали — заступаться за Пукы казалось как-то… странным, что ли…
Пукы окинул остальных ребят быстрым горячечным взглядом. И опустил голову. Длинные и больше чем обычно спутанные патлы упали на лицо, пряча его от чужих взглядов. Он подошел к Аккаля и молча забрал у него ремень волокуши. Орунг хмыкнул — и одобрительно покивал Пукы:
— Правильно, брат! Мы ведь с тобой Вэса победили, эрыг отыров победили, людей спасли, теперь в пауль идем. Песню про нас сложат!
Пукы изумленно воззрился на Орунга — что-то он не запомнил, когда они успели Вэс и эрыгов победить! Но Орунг на него не глядел, а увлеченно продолжал:
— Великие охотники должны помогать слабым, которые волокушу до дому дотащить не могут!
Рап и Тан дружно захихикали.
— Это кто великий охотник — Пукы охотник? — Аккаля обвел ребят налитыми кровью глазами. В одно мгновение он представил, как Рап и Тан в поселке рассказывают про «бедненького Аккаля, который совсем ослабел, и Пукы пришлось ему помочь!». Пукы! Хиляк, который и бревно поднять не способен! Неумеха, у которого копье не летит и нож из рук валится — соседу прямо в ногу! Его даже женщины гонят, когда рыбу потрошат! Аккаля с яростью рванул ремень волокуши. И, бормоча что-то насчет сопливых-слюнявых, мгновенно обогнал остальных.
— И опять правильно! — одобрил Орунг, с довольной ухмылкой пристраиваясь в след волокуши — идти по притоптанному Аккаля снегу было значительно легче. — Придем домой, всем расскажем — как Аккаля Пукы помог, как Аккаля о Пукы заботился…
Рап и Тан захохотали снова.
— Ак и Пукы — друзья навек! — издевательски крикнул Рап.
— Что, со мной уже и дружить нельзя? — тихо пробормотал Пукы, поглядывая на мальчишку сквозь завесу волос.
Услышавший его Рап поперхнулся и изумленно окинул взглядом тощую нескладную фигуру в болтающейся, как на палке, драной одежде. Дру-ужить? С Пукы? Который, как в пауль придет, обязательно если не к шаману, так к старикам помчится — стучать, что запреты нарушали, в Ночи шумели, истории про Черного Донгара рассказывали и жриц не уважали? Тук-тук, Пукы, кто ж с тобой, дятлом лесным, дружить станет? Да не будь Орунг ему братом, давно б уже за поселком тощего прихватили и…
— Ты что, Орунг? — перестав хихикать, Рап уставился на пошатнувшегося парня.
Лицо у того побелело, он судорожным движением раздернул завязки на парке, потирая грудь.
— Не знаю… Неладно что-то… Нехорошо… — Орунг мучительно сглотнул, захватил горсть снега и сунул в рот, катая пересохшим языком холодную влагу.
Тан испуганно замерла, озираясь по сторонам и прижимая к себе младенца. Что Орунг — чувствует, знали все. С этим даже старики соглашаться стали, а уж с детства игравшие с Орунгом ребята давно приметили — если этому здоровяку худо, то не просто так. Беда близко.
— Точно, точно! — подхватил Пукы. — Я тоже что-то такое… Вроде как неможется… — Он звонко чихнул и виновато шмыгнул носом.
Тан одарила его презрительным взглядом. Этот-то куда лезет?
— А когда тебе можется? — процедила она и отвернулась. — К паулю надо скорее.
Орунг слабо кивнул. Настороженно поглядывая по сторонам, ребята в полном молчании двинулись вперед. Идти быстрее они не могли из-за волокуши и нивхского мальчишки, который едва переставлял ноги. Наконец сквозь темноту Долгой ночи слабо забелела стена спрессованного снега вокруг поселка. С невысокой сторожевой вышки на белый снег падали голубовато-золотистые отблески теплящейся наверху лампадки с крохотным язычком Голубого огня. За оградой лениво побрехивали собаки.
— Нормально все вроде, — неуверенно пробормотал Аккаля, до рези в глазах всматриваясь в окутавшую поселок тьму. — Ты как? — он повернулся к Орунгу.
Тот тяжело помотал головой:
— Сам не пойму. Как будто воздух какой-то не такой…
— В тундре не такой или здесь не такой? — уточнила Тан.
— Везде не такой! — было видно, что Орунгу сильно не по себе. — И в тундре не такой, а возле пауля так вообще… Запах другой. Неужели не чувствуете?
— Я чувствую! — с готовностью подтвердил Пукы. — Неправильный воздух! — и снова чихнул.
— Нос прочисть, правильный! — рыкнул на него Аккаля.
— К шаману надо идти! — упрямо насупился Пукы. — Он разберется!
Остальные поглядели на него с раздражением, но ничего не сказали. Хоть и неприятно сознавать, но тощий прав. Поддерживая норовящую выскользнуть на уклоне волокушу, ребята принялись спускаться в ложбину к поселку.
Идущая рядом с Орунгом Тан недоверчиво покосилась на бледного парня. Может, ошибся на сей раз — уж больно спокойным казался пауль. Дежурящий на вышке молодой охотник узнал своих и приветственно помахал копьем. Тан слабо махнула в ответ. Вот сейчас они в проем в снеговой стене войдут — люди из домов выскочат, расспрашивать, охать-ахать начнут, напугаются, про отморозков узнав. Зато как взрослые охотники Орунга зауважают, когда про Вэса услышат! Из-за стены доносился только обычный, мирный шум. Перекликаются малыши, как всегда игравшие у ограды в «тепло — холодно».
— Холодно! Ой, нет, теперь прохладно! Опять холодно-холодно, ой, совсем мороз! — кричали голоса, намекая «искателю», что тот вплотную приблизился к спрятанной вещи. Послышался торжествующий вопль — не иначе как нашел. Потом торопливый галдеж — ребятишки выбежали из-за сторожевой башенки. Не только Рап, но даже едва живой нивхский мальчишка с любопытством уставились на них. Не обращая внимания на приближающихся путников, один из малышей прижался мордахой к стене, чтобы не видеть, куда остальные припрятывают рукавицу, и принялся громко выкрикивать слова считалки: «Жрица вылезла из Храма — голой попой села в яму! Там ее поймал Кайгал — затолкал к себе в чувал!..»
Тан засмеялась и покосилась на Пукы — тощего перекосило, будто возле пауля по случайности желтого снега в рот напихал!
— …Крышка открывается — жрица появляется! Все, что спрятано, найдет и для Храма заберет! — мальчишка выкрикнул последние слова считалки и повернулся, шаря глазами в поисках припрятанной рукавицы.
— А что, вполне правильная считалка, — через силу улыбаясь, пробормотал Орунг. — Жрица ж все-таки вылезла из чувала!
Тем временем «искатель» направился в прямо противоположную от спрятанной вещицы сторону — судя по тому, как ребятня разразилась предостерегающими воплями: «Тепло, ой, тепло! Жарит!»
— Тепло, — вдруг помертвевшими губами прошептал Орунг. — Вот оно что — тепло! Воздух теплый! Чэк-най! — заорал он таким диким, пронзительным голосом, что его наверняка было слышно не только в пауле за стеной, но и на много переходов окрест. — Спасайтесь, люди, чэк-най!
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:23 | Сообщение # 8 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 5
Повествующий про Огненный потоп и сокрушающую силу Голубого огня
— Вы чего, Орунг? — Аккаля поглядел на орущего приятеля с изумлением. Не иначе рехнулся Орунг. А что вы хотите, они ж с Пукы родичи как-никак, а у тощего голова давно не в порядке. — Какой…
Тан завизжала. Прямо в снеговой стене, четко различимая в темноте, возникла алая точка. Будто чей-то жуткий злобный глаз пялился на ребят.
— Не может быть, — прошептал Пукы. Они ведь от Вэса ушли и от эрыгов ушли! Они до пауля дошли! Дома они! Взрослые тут, шаман тут, мама тут… Дома ничего плохого случиться не может! — Нечестно! Неправильно! — заорал Пукы.
Из стены под его торбоза полился тонкий ручеек воды… А потом казавшаяся нерушимой стена поселка враз обвалилась, истошно шипя и оседая рыхлым валом ноздреватого талого снега. Позади стены обнаружилась старая тетка Секак — с берестяной кадушкой в руках. Некоторое время они молча пялились друг на друга — Секак на ребят, а те на нее…
Клубясь черным дымом на краях, прямо из растаявшего снега вверх ударила струя Огня. Невозможного, рыжего, как лисий мех! Ребята услышали, как позади небывалого Пламени завопила Секак. Сторожевая вышка полыхнула, будто насквозь пропитанная жиром, мгновенно утопив в Рыжем пламени блеклый свет Голубой лампады. Сверху раздался отчаянный вопль — дежурящий на башне охотник сиганул вниз, в сугроб. Вскочил, заметался у воротного проема, словно в поисках невидимого врага — и с криком «Жена! Беги, жена!» кинулся в горящий пауль. Сторожевая башня заскрипела — и рухнула. Пылающие бревна шипели в снегу.
— Мама! — отчаянно закричал Орунг и, увязая в талом снегу, тоже кинулся в поселок.
— Мама! — Пукы побежал за ним.
Рыжее пламя дохнуло ему в лицо — злобно, убийственно, совсем не так, как дышал родной Голубой огонь. Пукы судорожно закашлялся от залепившего рот и нос черного едкого дыма. Прикрыл лицо рукавом. И бросился вперед.
Деревянные дома, до половины вкопанные в снег, пылали. Рыжие языки Огня плясали на крытых корой крышах, прыгали от стены к стене. Черные тени извивались внутри Пламени, жуткие одноногие многорукие твари трескуче хохотали, рассыпая вокруг себя снопы оранжевых искр. Длинный гибкий Огненный язык соскользнул со стены и хищно потянулся к Пукы — на мгновение мальчишка почувствовал, как изнутри пламени на него пялится широко распахнутый темный глаз. Глаз моргнул, словно бы в недоумении… Пукы бросился ничком в раскисший снег. Лента Рыжего огня пронеслась у него над головой, ударила в стену соседнего дома — и побежала к крыше, заливая все вокруг страшным алым светом. Не рискуя подняться, Пукы пополз в хлюпающей, омерзительно теплой снеговой каше. Их дом должен быть близко, но мальчишка уже терялся в стелющемся к земле черном дыму. Шатаясь, Пукы поднялся на ноги. В него с разбегу врезался кто-то. Запрокинув голову, мальчишка уставился в залитое горячим потом лицо ора-старосты.
— Ты еще тут! — прохрипел тот, отшвыривая Пукы с дороги.
Мальчишка отлетел в сторону — завизжал. Дотянувшийся от стены дома рыжий сполох обвил ему плечо и руку. Рукав парки вспыхнул. Крича от боли, Пукы плюхнулся в растекающуюся под ногами воду. Мимо замелькали ноги бегущих. Прямо через него пронеслась запряженная в пустую нарту собачья упряжка. Собаки отчаянно завывали от ужаса. Зажимая ладонью капающую из рассеченного лба кровь, Пукы поднялся на четвереньки. Вокруг стеной вставал Рыжий огонь и черный дым.
— Мама! Орунг! Где вы? — безнадежным хриплым шепотом позвал Пукы.
— Я здесь! — Огненная стена распалась. Из нее, прикрываясь мокрой оленьей шкурой, выскочил Орунг, волоча полуодетую мать. Та судорожно прижимала к груди закопченный котелок — видно, варила что-то, когда Орунг ворвался в дом. Даже сейчас, сквозь удушливый смрад горелого дерева, Пукы чувствовал исходящий от котелка сытный мясной дух.
— Чего разлегся! — пинком Орунг поднял брата.
Они побежали втроем. Рядом, будто жалуясь на свою страшную долю, истошно заскрипел дом. Крыша провалилась внутрь. Деревянная стена рухнула перед ними. Рыжий огонь зашипел, захлебываясь в талой воде…
— Вперед! — прыгая с одного горящего бревна на другое, скомандовал Орунг.
Они перемахнули истекающий раскаленным паром невысокий вал — все, что осталось от стены, — и с разбегу вломились в толпу жителей поселка.
— Бегите — снег остановит Огонь! — закричал Орунг… и осекся.
Широкая лента Рыжего огня стремительно катила по земле, заключая развалины пылающего поселка в правильный, как шаманский бубен, круг. Замкнулась, срослась в сплошное кольцо Пламени, бушующее вокруг жавшихся друг к другу людей.
— Мы пропали! Пропали! — из толпы послышались истеричные вопли и судорожные рыдания женщин. Где-то пронзительно и безнадежно закричал ребенок.
Снежный наст у ног Орунга провалился, и мальчишка кубарем полетел в распахнувшуюся яму. Плюхнулся на что-то твердое, но холодное… Прямо под ним, впаянный в глыбу мутного льда, спал эрыг отыр. Совсем как живой. Орунгу показалось даже, что покрытые мехом руки-лапы шевелятся… Веки эрыга поднялись, и на мальчишку уставились налитые Рыжим огнем глаза. Орунг оттолкнулся ногами от тающей ледяной глыбы…
Никогда еще он так не прыгал! Его вынесло на край ямы. Из глубины послышался хруст разбиваемого льда — и вырвавшаяся из ямы длинная мускулистая лапища попыталась ухватить мальчишку за ногу. Орунг отскочил. Кто-то из взрослых охотников, он не успел заметить — кто, с яростным криком всадил в лапу копье. Послышался злобный вой, охотник сорвался вниз. Орунг кинулся прочь — снизу неслись дикие вопли и шум схватки, а потом… чавканье.
— Отмораживаются! Отмораживаются!
Из ямы медленно и пока неуверенно выползали покрытые слоем еще не растаявшего льда отморозки. Один, второй, третий… Вылезший наружу эрыг встряхнулся — мелкие сосульки посыпались с его шерсти. Жадно потянул плоским носом воздух — в глазах полыхнуло Рыжее пламя. Он с утробным ревом ринулся за мечущейся у стены Огня женщиной. Ухватил ее за край одежды и с жадным ворчанием потянул к себе. Женщина рванулась и с нечеловеческим воплем исчезла в Пламени. Чья-то стрела вонзилась отморозку в плечо — он лишь глухо взревел и пока еще неверными скачками рванул к обидчику. Орунг увидел Тан, скорчившуюся за спиной у отца. Выставив копья, охотники пятились от наступающего на них врага.
Пылающие развалины поселка разметало, как взрывом. Орунг едва увернулся от рухнувшего сверху горящего бревна. Из земли поднялась складчатая серая кишка — и затрубила. Брошенные со всех сторон копья отскочили от башки чудовища. В маленьких, заросших шерстью глазках твари полыхнуло Рыжее пламя — кишка описала круг, расшвыривая охотников во все стороны. Торчащие прямо из морды желтые обледенелые клыки вонзились в землю, выворачивая целые пласты.
Вэс выбрался на поверхность.
Люди заметались, истошно крича. Никто не хотел умирать, но все понимали — это конец.
Пронзительный вопль летучей мыши обрушился с небес. Поток Голубого огня, словно волной, стек прямо на Рыжее пламя. Пыхнул — выворачиваясь горой белой, как свежий снег, пены. Разрастаясь, пена прокатилась вдоль Огненного кольца. Задавленный Рыжий огонь со злобным шипением вжимался в землю, оставляя за собой четко очерченный черный спекшийся шрам. Спасающиеся от отморозков люди врассыпную кинулись прочь.
Непрерывно трубящий Вэс продолжал неуверенно топтаться на месте, будто не знал, куда деваться. Его гигантские ножищи раскалывали в щепу уцелевшие в Огне бревна.
Сверху снова завизжало. Словно откликаясь на этот вопль, прямо под брюхом Вэс из земли выросли острые колья. С утробным чваканьем они втыкались в ноги, грудь, вислый живот чудища, один кол насквозь прошил свисающую с морды кишку. Застрявший Вэс издал дикий вой, замер на один короткий удар сердца, потом рванулся всем огромным телом, с треском ломая колья. В вихре развевающихся голубых волос сверху спикировала хрупкая женская фигурка. Первый шар Голубого пламени ударил у Вэс перед мордой — чудовище в ужасе отпрянуло. Второй клуб Огня влепился прямо в широкую спину. Вэс даже не вспыхнул — Голубой огонь накрыл его сплошным сияющим пологом, мгновенно пожравшим шкуру и плоть гиганта. В растекающиеся от жара ручьи осел дочиста обглоданный Пламенем скелет.
Сорвавшаяся с хищно скрюченных пальцев голубоволосой тонкая прозрачная пленка плотно обернула голову отморозка, петлей захлестнулась на короткой, уходящей в плечи шее. Голубой вихрь мелькнул мимо, уносясь за остальными эрыгами. Закатанная в прозрачную пелену тварь остановилась. Завертела сплюснутой башкой, словно ворочающиеся под низким толстым лбом мозги не в состоянии были осознать, что происходит. И вдруг отморозок задергался. Его бочкообразная грудь судорожно вздымалась, кривые когти драли лицо, пытаясь располосовать залепившую нос и рот пленку. Та трещала, но не поддавалась.
Из беспорядочно мечущейся толпы вынырнул шаман:
— Лови! — Сверкнув в лунном свете, нож шамана — настоящий стальной южный нож — мелькнул в воздухе черной птицей.
Орунг подхватил его на лету. Отморозок как раз ткнул когтем прямо в свой распахнутый рот — пленка треснула. Тварь судорожно потянула воздух… Сейчас снова кинется! Орунг взмахнул ножом — ударил под поднятую лапу твари. Острие бессильно соскользнуло по жесткой шерсти. Яростно мотающий головой эрыг махнул лапой, сгребая мальчишку как лесной кот — зайца.
— Бей его! Бей тварь! — где-то рядом отчаянно закричал Пукы.
Бить? Как? Обеими лапами эрыг стиснул плечи Орунга, не давая даже шевельнуть рукой. Не обращая внимания на кипящую поблизости битву, с утробным ворчанием потянул к себе. Орунг понял, что ворчит у эрыга в желудке. Отморозок хотел есть. Орунг забился в лапах твари, изо всех сил пытаясь вывернуться и поднять нож.
«Да поднимайся же ты, поднимайся!» — мысленно взмолился он, когда на лицо упали капли слюны с оскаленных клыков отморозка.
— Да бей же! — визг Пукы стал нестерпимым.
Нож словно сам собой шевельнулся у Орунга в пальцах. Рванул вверх, волоча руку мальчишки за собой. Непонятно как, но руке удалось вывернуться из захвата. И нож с мерзким чавканьем вонзился отморозку в глаз.
Тварь заорала, мгновенно выпустив мальчишку. Вскинула лапы к лицу. Зашаталась. С глубоким вздохом отморозок рухнул в снег у ног Орунга.
— Метко ты попал, — пробормотал Пукы, остановившимися глазами пялясь на потемневшее лезвие.
— Я… Это не я. Ей-Торум — оно само! — выдохнул Орунг, растерянно оглядываясь на шамана. Его работа? Но ведь их шаман — Белый, его время — День, а камлать в Ночи могли только так пугавшие Пукы Черные…
Лицо шамана искажал ужас. Как будто старик увидел нечто более страшное, чем Вэс, чем отморозки, чем…
— Какой у тебя нож, мальчишка! Украл? — с издевкой поинтересовался женский голос.
Орунг завертел головой. Равнина вокруг недавно еще существовавшего пауля хант-манов превратилось в сплошное озеро мутной воды. Посреди грудой паленых бревен возвышалось то, что осталось от поселка. Хлопья сажи и куски горелого дерева вертелись в крутящихся то тут, то там бурунчиках. По щиколотку в воде бродили ошеломленные, потерянные люди. Остро и противно пахло горелым мясом — впереди, как три костра, пылали тела отморозков. Горели Синим пламенем. Голубым огнем. Орунг почувствовал, как его губы растягиваются в мучительной ухмылке. Он задрал голову. Прямо над его макушкой, небрежно опираясь на воздух, парила женщина с волосами голубыми, как ее Огонь.
— Никак нет, большая начальница жрица! — подобострастно кланяясь, шаман выступил вперед. — Этот нож несколько Дней назад, отправляясь в свой поиск, оставил в нашем пауле почтенный странствующий жрец. За оказанные ему некоторые услуги.
— Знаем, что за услуги, — презрительно скривилась жрица. — Всегда одно и то же — геологи не меняются! Стоит им хоть на переход удалиться от Храма… — Она махнула испачканной сажей ладонью и плавно скользнула к земле.
Орунг и Пукы уставились на жрицу во все глаза. Пукы — восторженно. Орунг… Он и сам не знал — как. Жрица оказалась стара. Ее лицо походило на ссохшуюся шкурку, но фигура была как у юной девушки. Густые голубые волосы, расчерченные вкраплениями седых прядей, плотным плащом падали ниже пояса. Из-под края волос выглядывала небрежно замотанная вокруг бедер повязка. Голые босые ноги уверенно попирали талый снег. Блекло-голубые, непривычно большие и круглые глаза насмешливо щурились, разглядывая прожженные и покрытые копотью парки хант-манов.
Шаман поклонился вновь:
— Охотничьи люди хант-маны благодарят великую жрицу за спасение и нижайше кланяются высокому Храму…
— Что ж, тем лучше! — не дослушав славословия, перебила его жрица. — Значит, хант-маны тем более не откажутся помочь оберегающему их Храму!
К паулю, позвякивая колокольчиками оленьих упряжек, подъезжали сани большого обоза.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:24 | Сообщение # 9 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 6
В котором жрица с голубыми волосами в доступной форме объясняет всем, что происходит
— Чтоб тебя приморозило, а потом оттаяло! Чтоб тебя Куль-отыр под землю забрал! Чтоб тебя жрица себе на обед зажарила!
— Тихо ты! Тихо! Услышит! — перепуганная Тан гонялась за Аккаля, пытаясь закрыть ему рот ладонью.
Аккаля скакал на одной ноге, зажав вторую руками, то ругаясь, то тихо подвывая от боли.
— Я не хотел! Я это… не специально, вот ей-Торум, — топчась у него за спиной, бормотал Пукы, норовя припрятать за спину деревянный кол, которым он только что заехал Аккаля в ногу. — А говорить так… как ты сейчас, — неправильно!
Аккаля взревел совершенно по-медвежьи и, вытянув руки, рванулся к Пукы. Тот попятился. Аккаля поскользнулся на еще не сбитом льду и плюхнулся плашмя, ударившись грудью.
— Мы лучше пойдем, — беря брата за руку, сказал Орунг.
Склонившаяся над ушибленным Аккаля Тан отмахнулась — дескать, уходите скорее.
Волоча Пукы за собой, Орунг заскользил прочь. Вокруг еще дымящихся и воняющих гарью развалин поселка деловито сновали жители. Громко стучали топоры в руках охотников, скрипел лед под разбивающими его кольями. Растопленный сперва Рыжим, будь он проклят, а потом и Голубым, будь он тоже… будь благословен… огнем снег на Ночном холоде смерзся в сплошное озеро льда. Теперь его приходилось тщательно расковыривать, чтобы уцелевшие могли поставить хоть пару берестяных чумов. Ну а тем, кто не спасся, — тем уже все равно.
Братья остановились, молча глядя на аккуратно, рядком, выложенные у края ледяного поля тела погибших. Последним и чуть в стороне — не хант-ман все же, чужой род, чужой обычай — лежал нивхский ребятенок. На его теле не было ни отметин от жутких клыков отыров, ни следов Огня. Казалось, мальчишка просто спал, подложив ладонь под щеку, а Ночной холодный ветер ласково шевелил его темные волосы, осыпая их блестками изморози.
— Стойбище его сгорело — он живой ушел. От Вэс ушел, от отморозков ушел, до нас добрался… А тут… Вот… А мы даже как звать его, не знаем. — Орунг почувствовал, как от бессильной ярости у него сводит зубы. Все это было… как Пукы говорит — неправильно!
— Младенца их Тан вынесла. И девчонка нивхская уцелела. Говорят, в себя пришла. Есть просит, — пробормотал Пукы.
Братья вскинули головы и оба уставились туда, где на толстом бревне, еще недавно бывшем воротами их пауля, восседала жрица. Голубоволосая ковырялась в котелке с олениной, что вытащила из Огня мать. Жрица морщилась, кончиками пальцев перебирая дважды подгорелое — сперва в чувале, а потом в пожаре — мясо. Какой-то ломоть не понравился ей особенно сильно, и она брезгливо швырнула его в снег. Стайка караулившей каждое ее движение детворы ринулась вперед. Вокруг брошенного горелого кусочка завязалась драка. Не обратив на катающихся у ее ног чумазых детей ни малейшего внимания, жрица продолжала копаться в котелке.
— А правильно старики ей мясо отдали, — сказал Пукы, хотя Орунгу показалось, что убежденности в голосе брата даже слишком много. Словно тот хотел убедить в первую очередь самого себя.
— Правильно, — кивнул Орунг.
Пукы воззрился на него удивленно — не привык он, чтоб Орунг соглашался насчет жриц.
— Этих до отвала кормить надо, голодные — они злее, — невозмутимо пояснил Орунг.
— Она нас спасла! — запальчиво выкрикнул Пукы.
— Спасла, — неохотно согласился Орунг. Он и сам понимал: не явись голубоволосая прямо с темного неба, сейчас бы у них вовсе никаких забот не было — ни лед долбить, ни развалины по бревнышку раскатывать, ни остатки еды из-под завалов выскребать. Просто потому, что вместо ледяного поля было бы тут сплошное поле мертвецов, над которыми пировали отморозки. Да только быть обязанным спасением жрице… почему-то сама мысль об этом казалась отвратительной. — Знать бы только, как она здесь оказалась? Близко была — значит, к нам и ехала. Зачем? Обоз при ней — тоже зачем? Оброк Храму мы еще в конце Дня заплатили.
— Она скажет! — горячо заверил его Пукы.
— Не сомневаюсь. — Орунг сморщился.
Жрица наконец закончила трапезу и небрежно швырнула детворе котелок с остатками.
— Эй, вы! Да-да, вы, двое!
Орунг почувствовал, как его душу заполняет смесь ярости и самого настоящего страха — по-старчески крючковатый палец жрицы с украшенным голубыми камнями желтым ногтем тыкал в его сторону.
— Все равно ничего не делаете — велите людям собраться сюда! Говорить буду, — распорядилась голубоволосая.
— Лед отбивать надо, — немедленно набычившись, пробормотал Орунг. — Чумы поставить негде — детей уложить.
Пукы коротко ткнул его своим колом в ногу. Орунг был уверен, что на этот раз — не случайно.
— Будет исполнено, большая начальница жрица! — кланяясь и улыбаясь до ушей, провозгласил Пукы. При этом физиономия у него была такая счастливо-маслянистая, будто его в горшок с тюленьим жиром макнули.
Орунг неуверенно покачал головой, глядя, как тощая долговязая фигура брата мелькает между работающими людьми. Пукы вроде даже стал выше и значительней и со стариками говорил с уверенностью, которой Орунг в нем раньше не замечал. Как будто пустячное поручение жрицы облекло его частицей силы Голубого огня. Не надо бы Пукы со жрицей связываться. Что б ни повелела голубоволосая — радости это никому не принесет. Жрице-то ничего не скажут — а вот Пукы потом припомнят. Мать опять плакать станет.
Из сбившейся у бревенчатого завала толпы выбралась мать и встала рядом с Орунгом, как всегда, притянув его к себе за плечи. Он ткнулся щекой ей в плечо и тихо засопел, вдыхая родной запах ее мехового халата-сахи, который не могла заглушить даже горелая вонь. Мать погладила его по макушке натруженной рукой, шутливо дернула за косу. Сердце у Орунга сжалось, будто враз смерзлось в сверкающую веселую льдинку. Ничего… Он теперь уже почти охотник… Да что там, совсем охотник! Все будет хорошо. Главное, живы… Мама жива. А новый дом они поставят, и шкур он добудет, и… Рядом появился Пукы, поглядел на протянутую к нему руку матери и… как всегда, не подошел. Хотя видно было, что хотелось, очень хотелось, просто до крика. Вместо этого отвернулся независимо и с преувеличенным вниманием уставился на жрицу. Орунг и мама обменялись быстрыми веселыми взглядами: «Суровый Пукы, однако!» Мужчину из себя корчит. Не все мужчины прямо от медведицы рождаются, некоторые еще и от мам.
— Ну, все тут? — каркающий голос жрицы разбил приятный холодок, словно дыхание родного дома, окутавший Орунга. Парень вздрогнул.
Стоящая на завале жрица нетерпеливо постукивала пяткой по бревну, брезгливо косясь на собирающихся внизу людей.
— Ор и шаман ваши где?
Раздвинув толпу, из задних рядов выбрались шаман и староста, переглянулись и дружно согнулись в почтительном поклоне, едва не ткнувшись лбами в босые ноги жрицы.
— Тогда можем начинать, — кивнула та.
Насторожившийся Орунг вдруг увидел, что от обоза, остановившегося подальше от образовавшегося на месте поселка ледяного поля, к ним направляются воины. Одинаково, но очень добротно одетые в крепкие сапоги с меховой опушкой и толстые куртки синего цвета с символом Храма — чашей со вздымающимся над ней Голубым огнем — на спине и груди. Во все глаза мальчишка уставился на болтающиеся у пояса каждого сабли. Не южная сталь, даже ему видно, но тоже настоящее железо. Небось в городах ковали.
— Храмовая стража, — испуганно прошептала у него над головой мать. — Зачем они тут?
— Во-во. Зачем они тут вместо того, чтобы за рекой отморозков гонять? — пробормотал Орунг.
Полуобернувшийся Пукы метнул на него бешеный взгляд:
— Тихо ты! Жрица говорит!
— Ну, так. — Жрица обвела испуганно сгрудившуюся толпу пронизывающим взглядом блекло-голубых, неестественно круглых глаз. — Если ваш шаман хоть немного выполнял свои обязанности, все вы должны знать, что в давние-предавние времена, когда на Небесах светило не одно, а три солнца, испепеляя все живое своим Жаром, по средней Сивир-земле бродили древние великаны-богатыри эрыг отыры. Храма тогда не было, так что мира они не знали и непрерывно сражались между собой, пожирая тела своих врагов. Потому большая часть их исчезла с лица Сивира. Уцелевшие же вмерзли в лед, когда великий герой Хадау сбил лишние солнца своими могучими стрелами, оставив лишь одно, отчего на Сивир пришел живительный холод.
— Иногда его могло быть и поменьше, — зябко кутаясь в меха, пробормотал старый шаман, с завистью поглядывая на полураздетую жрицу. По ее морщинистому лицу стекали редкие капельки пота, которые жрица небрежно стряхивала ладонью. — Хант-маны знают историю, достославная, — возвысив голос, сказал он. — Краткий курс истории Храма — это у нас главное при обучении молодых охотников. Ну еще ОБЖ, — признался шаман. — Как ловушки правильно ставить, как от медведя удирать, если что, как людоеда-мэнква от зимовки отвадить…
— Ладно, ладно, — жрица отмахнулась. — Верю. Ну вот, а теперь эти самые уцелевшие эрыг отыры, или, как вы их называете, отморозки, соответственно, отмораживаются, — резким рубящим тоном, далеким от интонаций сказительницы, еще недавно звучащих в ее голосе, отчеканила жрица. — С ними еще всякая гадость прет вроде мамонтов… вы их Вэс называете. И так повсюду. Жрица-наместница Югры отправила послание в главный Храм Снежной Королеве и ее Советнику. Но сами знаете, люди, королевский двор далеко, их дело заботиться обо всей Сивир-земле. Пока что надо справляться самим. Объединиться, сплотиться и так далее. — Жрица сделала небрежный жест. — Как видите, я прибыла к вам с отрядом храмовой стражи…
— Они будут драться с отморозками! — восторженно прошептал Пукы. Он обернулся к брату и матери, сверкнув улыбкой, радостной, как первый лучик нового Рассвета после Долгой ночи. — Я! — Пукы подпрыгнул и замахал руками, чтобы жрица заметила его за широкими спинами стоящих впереди охотников. — Я покажу, где мы с братом видели отморозков!
Жрица скользнула взглядом по скачущему оборванному мальчишке. Ее фиолетовые губы исказила едва заметная презрительная гримаса. Она выдернула из-за края набедренной повязки свиток:
— Советом жриц при наместнице решено весь наш район, всю Югрскую землю, объявить зоной бедствия. Разработан план мероприятий по преодолению чрезвычайной ситуации. — Она снова посмотрела вниз в мгновенно словно промерзшие лица хант-манов и усмехнулась снова. — Ну да, столько сложных слов… Короче, чукчи!.. — сворачивая свиток обратно, отрубила она.
— Мы хант-маны, великая, — пробормотал шаман.
— Неважно! В стране беда, ясно? Поэтому решением Совета все ваши продовольственные запасы передаются представительницам наместницы — то есть мне — и будут вывезены в центральный Храм Югрской земли в Хант-Манске!
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:25 | Сообщение # 10 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 7
О том, как непросто определить, чья правда правильней
— Вас и правда всех пороть будут — пока не скажем? — прерывистым шепотом спросила Тан. — Прямо по голому? — Она с ужасом покосилась на насмешливо оглядывающих ее пухленькую фигурку стражников. — При всех?
— При всех — это когда одного порют, — рассудительно ответил Орунг, отшагивая так, чтобы прикрыть Тан от взглядов. — Вот как меня перед нынешним Закатом, когда шаману в араку болотной воды подлили…
— Ты и подлил! Легко тебе говорить, — шмыгнула носом Тан и опустила голову — вплетенные в ее косы медные птички слабо вздрагивали, будто хотели улететь. — Вы, мальчишки, привычные. А я девочка! Меня еще никогда не наказывали!
— Не бойся, маленькая, — мать Орунга и Пукы обняла девочку. — Сейчас поспать всем надо, отдохнуть… А там, глядишь, до вас и не дойдет. Взрослых ведь сперва. Ора и шамана первыми.
— А им вообще полезно, — мстительно улыбнулся Орунг. — Потерпим, если не хотим Долгой ночью с голоду околеть!
Тан прерывисто вздохнула, вытерла кулачком слезы, кивнула на прощанье и, лавируя между расположившимися на развалинах поселка людьми, побежала к дому своих родителей. К тому, что от него осталось.
— Порка-то ладно, — устало вздохнула мать, глядя вслед девочке. — А вот что мы есть будем? Дети уже сейчас просят, — она с тревогой перевела взгляд с одного сына на другого.
— На это у них и расчет, — сквозь зубы процедил Орунг, чувствуя, как его трясет от ярости. — Маленькие от голода плакать начнут, у родителей сердце не выдержит — и побегут за едой, а эти-то… — он злобно кивнул на кольцо Огней вокруг развалин пауля. Там мелькали тени, слышался мужской смех, вжиканье меча по точильному камню. Одурительно пахло едой — стражники варили мясо. — …И проследят, где у нас амбар с припасами! Только много ли тех детей потом до конца Долгой ночи доживет? — Орунг вскочил, уронив с плеч обгорелую оленью шкуру. — А если ты, мать, про нас — так мы с Пукы уже не совсем дети. Хотя еще и не совсем охотники, — нехотя признал он. — Ты-то чего молчишь, а? — накинулся он на сидящего рядом Пукы.
— Ничего, — не поднимая головы, ответил Пукы. Спутанные волосы, как всегда, падали на его лицо, не позволяя разглядеть выражение глаз. — Не видишь — занят я! Мужские вещи от женских отделяю! Нельзя им вместе лежать — йим! Запрет!
— У нас женских вещей осталось — мамины рукавицы, а мужских — наши с тобой торбоза! — Орунг сунул брату под нос снятую для просушки пару торбозов. Пукы невольно сморщил нос. — Ты их Торум знает сколько раз туда-сюда перекладываешь! Ты мне скажи, что сам думаешь? — на всякий случай Орунг понизил голос.
— Много вы на сходке спрашивали, что я думаю! — прошипел в ответ Пукы.
— Младших-то вообще не спрашивают, — резонно возразил Орунг.
Пукы невольно кивнул — верно. Поэтому он стоял и молчал, когда их шаман вдруг начал говорить, что все припасы в поселковых сумьяхах — амбарах, что возле домов, — остались под развалинами и теперь их не достать. А и достать — так ведь подмокшие, горелые, достославные жрицы до гадости такой не снизойдут. Что оленей, как всегда, отогнали в тундру, а там их отморозки пожрут. И охотиться уж поздно — ушел зверь. Вот и выходит — где уж хант-манам отдавать, впору самим помощи просить. У Храма… Или к родичам на поклон всем паулем идти, в вечные работники наниматься. Или вовсе в ледяной город податься — а что же, еды нет, жить негде. Как думает достославная жрица — примут бедных хант-манов в городе или погонят от ледяных стен? И это говорил их шаман! Тот самый шаман, настоящий Белый, что учил Пукы превыше всего почитать Голубой огонь и его Храм, да род свой, да предков, да обычаи… И теперь врал жрице Храма, а род молчал — да еще и кивали все как один одобрительно. И Пукы молчал. Не годится младшему поперек старших говорить.
Но больше всего Пукы потрясло лицо жрицы. Она смотрела на толпящихся у ее ног людей сверху вниз, и в ее ледяных, по-тигриному круглых глазах отражалось бесконечное, терпеливое презрение. Будто ничего иного она и не ожидала.
Она даже так и сказала: «Чего еще ждать от жадных дикарей? Пусть другие погибают — лишь бы свое брюхо набить». Это презрение полосовало Пукы как раскаленным ножом, так что он готов был уже выскочить из толпы и… И не выскочил! Не годится младшему, не охотнику еще, да в собрании…
— Не след бы ору нашему ее… — мать кивнула на Огни стражницкого обоза, явно имея в виду жрицу, — Советником стращать!
Пукы тихо застонал сквозь зубы — не след? Когда их толстяк-ор вдруг налился алой краской, как снег у оленьей туши, и пошел вопить, брызгая слюной чуть не в самое лицо жрицы, Пукы хотелось сквозь землю провалиться да замерзнуть там вместе с Вэсом и эрыг отырами, лишь бы стыда такого не видеть! А уж что нес-то ор, что нес: он, дескать, до самого Советника дойдет, тот, дескать, и этой жрице покажет, и остальным всем, и самой Ее Снежности… Хорошо, охотники сзади навалились, рот заткнули.
Вот когда Советника помянули, лицо жрицы и стало как изо льда отлитое. «Поглядим, — говорит, — как вам Советник поможет!» И повелела пороть всех от старших до младших, пока не скажут, где спрятана еда.
— Будто Советник когда против Ее Снежности пойдет, — явно одобряя предполагаемую верность первого мужа Сивира, пробормотал Пукы.
Орунг покосился на брата насмешливо — даже в их пауле, куда вести с остального Сивира доходили раз в День после ярмарки, и то знали, что нынешний Советник избран Снежной Королевой не за преданность и верность, а вовсе даже наоборот. Чуть ли не мятеж он поднял, да многие богатые роды его поддержали, да оказались сильны настолько, что для сохранения мира на Сивире и власти Храма — на нем же, многострадальном — пришлось Ее Снежности вожака мятежников в свои Советники возвести. Видать, в их глухом селении Пукы был самым глухим — слышал только то, что хотел!
— Говорят, Советник мужик правильный, может, и вступился бы, окоротил жрицу, — с подсердечной тоской пробормотала мать.
Да что ж она говорит-то такое?
— Жрица нас всех спасла, — возмутился Пукы.
— Ай-ой — чтоб голодом потом уморить? — мотнул косой Орунг. — Так лучше бы нас отморозки сожрали — все быстрее б помирать вышло!
— Ты не понимаешь! — Сквозь спутанные волосы Пукы яростно сверкнули красные, воспаленные глаза. — Слышал, что она говорила? Всюду чэк-най, везде отморозки, по всей Югре!
— А раньше вроде говорили, что нету. Ни чэк-ная, ни отморозков, ни Вэс… — невинно напомнил Орунг.
Но Пукы было так просто не сбить:
— Это чтоб мы не боялись! А сейчас Храму помочь нужно — чтоб всю землю защитить! Им вон стражников кормить. — Пальцем с обкусанным до мяса ногтем он ткнул в пристроившегося на передке обозных саней стражника, самозабвенно хлебавшего что-то из берестяного туеса.
— Так пусть они стражников здесь оставят! — бешено прошипел Орунг. — Не нас сторожить, а отморозков гонять! Вот тогда мы лучше сами не доедим, а их прокормим!
— Значит, в другом месте стражники нужнее!
— В Храме, например, — насмешливо процедил Орунг.
— А хоть бы и в Храме! — выпалил Пукы. — Много паулей чэк-най пожег, отморозки пожрали. Кто без дома остался, кто уцелел — все в Храм идут.
— Пукы! — простонал Орунг, вскакивая. — Оглянись! Это нас чэк-най пожег! Мы без дома остались! Мы в Храм идем? Мы тут остаемся! А не выйдет, погонят нас отморозки — дальше в тундру пойдем, к родичам. Там не уживемся — к совсем дальним родичам отправимся, к хант-манам рода Пор, которые в тайге поселились. — Он со вздохом добавил: — Хоть они все и «поросюки». — Орунг прижал нос пальцем и похрюкал. — От мэнквов-людоедов свой род ведут, и нам, честным хант-манам рода Мось, от них бы лучше подальше! Да только к ним мы пойдем, а в Храм — нет! И жрица твоя нас в гости не зовет — она только припасов наших хочет! Девчонка нивхская и младенец — они тоже не в Храме, они тут, у нас! А мы их даже накормить не можем — потому что жрица тоже тут!
— Тише, дети, тише! Тише, Орунг! — опасливо косясь на оглянувшегося в их сторону стражника, прошептала мать, одной рукой хватая за край парки Орунга, а другой придавливая колено Пукы. — Не ссорьтесь, мальчики! Если еще и родичи меж собой ссориться начнут…
Орунг коротко выдохнул и, не сводя с Пукы пронзительного взгляда, медленно опустился на место. Пукы только плотнее обхватил руками тощие коленки. Яростно сопя и стараясь не глядеть друг на друга, братья мрачно уставились в разные стороны.
— А давайте вот что! — Мать торопливо рылась в тутчане — мешочке для швейных принадлежностей, висящем на поясе ее мехового халата-сахи. — Давайте хоть Огонек разожжем, чтоб не так мрачно сидеть! У меня еще вот — одноразовый храмик остался! Из тех, что на прошлодневной ярмарке в храмовой лавке на шкурки выменяли! — она разжала руку.
На ладони ее лежала прозрачная, как изо льда вылитая трубочка. Мать щелкнула колесиком, ударил кремешок — на конце трубочки вспыхнул крохотный язычок Голубого пламени. Мать бережно поднесла его к кучке относительно сухих щепочек. Маленький, будто игрушечный Голубой огонь запрыгал между насупленными братьями. Пукы покосился на него и мрачно буркнул:
— Даже Огонь у нас от жриц! Мир-сусне-хум — над средней Сивир-землей, его отец Нуми-Торум — над Мир-сусне-хумом, а Голубой огонь — над всеми, ибо все происходит из него и все есть он! — напевно произнес Пукы ритуальную формулу.
— Угу, — филином ухнул Орунг. — Кроме наших припасов.
Пукы зло натянул шкуру на плечи и повернулся спиной к Орунгу и матери, показывая, что не желает больше разговаривать. Через мгновение дыхание его стало ровным.
Мать тихо всхлипнула — спит. Здесь, живой… А мог ведь и не вернуться. Надо же — Вэс, отморозки… Бедный мальчик. Совсем не такой, как его однозимники, — слабенький, болезненный. Мать тихо вздохнула, глядя на спутанные космы Пукы, падающие на воротник парки. Ей невыносимо хотелось вытащить гребень и бережно, одну за одной распутать слипшиеся пряди. Обнять, прижать к себе. Но она знала, что Пукы опять шарахнется, отвернется, уйдет…
— Он просто хочет всегда поступать правильно, — словно оправдываясь, она оглянулась на Орунга. — Это я виновата. Не надо было мне его к шаману отпускать — тот ему и вбил всю эту правильность в голову. А я-то, дура-колмасам, надеялась, он Пукы шаманить научит.
— У шамана свой внук есть, — покачал головой Орунг. — Ничего, мам, все обойдется. Главное — живые все.
Пукы не спал. Он лежал, закрыв глаза, стараясь дышать тихо и ровно, вслушиваясь в негромкий разговор за спиной. Они не понимают! Никто не понимает! Разве наместница послала бы своих жриц к хант-манам, если бы и правда не нужно было? Если б вся Югрская земля не пропадала? Ну что Храм — зла хант-манам хочет, голодом заморить? Это Храм-то, который обо всем Сивире заботится — и в голод, и в холод, и в тепло… Вон, когда восемь Долгих дней назад убийственное летнее солнце прошлось по тундре — и прямо под их старым селением болото распахнулось. А в селенье одна детвора мелкая — взрослые все за ягодой ушли. Если бы жреческий патруль не пролетал — пропали бы! Пукы маленький совсем был, а помнит жадную тяжесть, волокущую ко дну… а потом накрывшая с головой черная жижа с недовольным чавканьем отпустила и он взлетел к небесам. Уверенные руки держали его за плечи, голубые, как Дневное небо, волосы вились у самого лица, а ласковый голос шептал: «Не бойся, малыш, я тебя не уроню!»
Однако нынче — вся Долгая ночь впереди… Пукы прикусил губу. И начало Дня будет нелегким. Олени, считай, пропали — тут шаман прав. Пукы представил себе пустые котелки в чувалах, ревущих от голода детей, мать, еще более изможденную, чем обычно… И Тан… Голодная, плачет, есть просит… А чтоб не было этого, всего-то и надо — промолчать. Ну, потерпеть немножко (Пукы почувствовал, как у него внутри разливается неприятное тепло — его ведь тоже никогда не пороли, разве что мать подзатыльник даст). Зато потом жрица уедет — не ночевать же ей тут! И они благополучно переживут Долгую ночь и пауль отстроят — на полный-то живот чего не отстроить! С новой стеной — ледяной, как в городе! Род решил — не отдавать запасы, а кто такой Пукы, чтоб идти против всего рода?
Пукы резко распахнул глаза. Вот так, наверное, и Кай-Отступник когда-то! Тоже раздумывал-раздумывал — и поддался слезам Искусительницы Герды, да и покинул дворец первой и величайшей из Снежных Королев, так и не сложив из кусочков священного льда слово «вечность», что должно было даровать людям бессмертие. И сердце его, и глаза его проклятые растаяли навеки!
Пукы аккуратно повернул голову. Мать спала, крепко прижимая к себе спящего Орунга. А его так никогда не обнимает… Он резко отвернулся — не очень-то и хотелось! Взрослый он уже для этих тюленьих нежностей! Пукы тихо приподнялся на локте. Над развалинами пауля царил сон. Спали измученные недавним ужасом и тяжелой работой жители поселка. Даже дети не плакали, сморенные усталостью. От саней обоза доносился могучий храп — стражники тоже дрыхли, кажется, совершенно уверенные, что никто из хант-манов никуда не денется. Да и куда тут денешься — в тундру, отморозкам в зубы? Лишь от головных саней, на которых стояла плотно закрытая кибитка, исходило ровное голубоватое сияние. Казалось, что светится нарисованный на кожаном пологе символ Храма — чаша с Голубым огнем. Пукы неслышно поднялся и, стараясь даже снегом не скрипеть, направился туда.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:26 | Сообщение # 11 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 8
В котором хант-маны остаются без припасов и надежды
— Куда прешь, хант-ман? — Стражник лениво приподнял копье, острие нацелилось в грудь вынырнувшего из мрака паренька.
Пукы во все глаза уставился на наконечник. Ему бы испугаться, но уж больно хорошо копье! Темный наконечник с разводами проковки. И искорки голубые по нему бегают, словно внутри Огонь прячется. Вот бы Орунгу такое! Или себе…
— Оглох? Тебя спрашиваю! — Острие слегка — не злобно — кольнуло мальчишку.
— Мне бы… жрицу повидать, — опомнился Пукы.
— Это еще зачем? — стражник хмыкнул. — Хочешь ее уговорить не полировать твою тощую задницу?
— Нет, он просто хочет начать прямо сейчас, — гулко захохотал сидящий на передке саней второй стражник. В его здоровенных ручищах поигрывал, извиваясь, плетенный из оленьих жил хлыст. — Чтоб себя ожиданием не томить и нам быстрее управиться! — Он с оттяжкой полоснул хлыстом по передку саней.
Пукы нервно сглотнул, глядя на отколовшуюся длинную щепку.
— Хватит запугивать мальчишку и портить храмовое имущество, — сквозь занавеси кибитки спокойный женский голос звучал приглушенно, но ясно было: горе тому, кто его не расслышит. — Пропустите его ко мне.
Стражники переглянулись. Один из них крепко ухватил Пукы за плечо — и подтолкнул к кибитке.
— Ну иди, хант-ман… раз пришел, — криво ухмыльнувшись, велел он.
Пукы вдруг остро захотелось снова оказаться рядом с Голубым костерком, возле матери и Орунга. Он попятился… Крепкая рука пихнула его в спину. Головой вперед он влетел в плотные меховые занавеси, забился в них, заворочался, как в сугробе. Его пихнули снова — больно отбив ноги об приступочку саней, он очутился словно бы в крохотной комнатке с меховыми стенами.
Голубой огонь там действительно горел — в плоской металлической чаше. Опираясь на локоть, жрица полулежала на заваленной мехами полке. В руках она сжимала кружку. Пукы глянул и тут же быстро опустил глаза — сквозь разметавшиеся по плечам голубые с проседью волосы проглядывали полоски дряблой старческой кожи. Жрица засмеялась — и шумно отхлебнула из своей кружки.
— У нас еще один амбар есть! — выпалил Пукы. — Кроме того, что в поселке!
Полка тихо скрипнула. Послышались шаги. Так и не осмелившийся поднять глаза Пукы почувствовал, что жрица стоит возле него.
— Бульону хочешь?
Прямо ему в нос ткнулась кружка с чем-то желтоватым, с круглыми разводами жира. От кружки исходил одурительный сытный дух. Пукы почувствовал, как желудок скручивает яростный голодный спазм. Казалось, все сидящие внутри него души в один голос завопили: «Дай!» Пукы отвернулся:
— Нет. — Он сглотнул наполнившую рот слюну. Остальные голодные сидят, и не ради этого он сюда пришел. — Благодарствую, однако…
— Брось! — властным жестом жрица смахнула все его колебания. Она взяла крохотный желтенький кубик и кинула его в другую кружку. — Это вроде того порошка, что вы делаете из рыбы. Порса [Порса — рыбная мука.], кажется, называется? — В кружку полилась струйка воды. — Только этот не рыбный, а мясной. — Жрица поболтала кружкой и сунула ее Пукы.
Дрожащими от почтительности руками тот принял. Надо же — тоже вся железная! Страшно и прикоснуться к такому сокровищу.
— Что у вас еще один амбар есть, я знаю, — со спокойной задумчивостью сказала жрица.
Кружка в руках Пукы дернулась — часть бульона выплеснулась на покрывающий пол кибитки южный войлок. Жрица едва заметно поморщилась.
— Всегда есть еще один амбар, — так же задумчиво повторила она. — Вопрос — где он?
Пукы уткнулся носом в кружку и сделал глоток, даже не чувствуя диковинного вкуса. Надо говорить — не зря же он сюда пришел! — но горло как веревкой перехватило. Рассказать все жрице — правильно. А вот идти против рода — неправильно. Но если род идет против жрицы — тогда как? Пукы почувствовал, что голова у него идет кругом. Ну почему он должен мучиться? Все поселковые виноваты! Если бы они не решили обмануть жрицу…
— Ты думаешь, я твоих хант-манов не понимаю? — обычно резкий голос жрицы сейчас звучал спокойно и задушевно. — Очень даже понимаю! Вы целый День не покладая рук работали, оброк честно заплатили — а теперь что же, опять давай? А самому на всю Долгую ночь пояса затягивай, пока другие на вашей провизии отъедаться будут? Обидно, однако!
Пукы снова вздрогнул — она говорила, точно как поселковые тетки!
— Это нормально, что каждый хочет о своем роде, о своих детях позаботиться, — кивнула жрица. — Только ты-то уже не ребенок, верно? — Блекло-голубые глаза пристально уставились на него. — И не старая безграмотная тетка из пауля, от которой только поркой можно чего-то добиться! Грамотный ведь? Писать-читать учился?
— Спасибо жрицам, их повелением… — Пукы кивнул, чувствуя невольную гордость от ее слов. Конечно, он уже не ребенок! И уж точно не глупая тетка вроде старой Секак!
— Значит, можешь и по-другому рассудить. — Жрица кивнула, словно получив подтверждение своим словам. — Не только для себя, а для всех! Не всем повезло, как вам, некоторые вообще все потеряли. О них ведь тоже позаботиться надо.
— Но вы же… — Пукы откашлялся, чувствуя, что язык толком не повинуется ему. — Вы же не все заберете?
— Ну конечно, глупышка! — жрица даже засмеялась. — Или хант-маны не дети Голубого огня? Просто твои соплеменники заботятся о себе. А Храм думает обо всех. — Она подалась к Пукы и заговорщицким тоном прошептала: — Покажешь, где ваш амбар?
Пукы судорожно кивнул, не в силах произнести ни слова.
— Тогда пошли, — решительно скомандовала жрица, направляясь к выходу.
Пукы заметался, не зная, куда поставить кружку. Наконец приткнул ее возле чаши с Огнем, вздохнул — эх, жалко, толком даже не распробовал! — и кинулся за жрицей.
Снег заскрипел под ее босыми ногами. Стражники поднялись, вопросительно глядя на хозяйку. Пукы тихо застонал. А вот этого-то он и не сообразил! Сейчас весь обоз — и сани, и стражники — снимется с места, и пауль проснется! Нет, он, конечно, не боится! Ни шамана, ни Секак, ни другого кого — он знает, что все делает правильно! Но… Кто его знает, что тот же Орунг выкинет.
— Не бойся, — понимающе усмехнулась жрица. — Они тут останутся. Вдвоем пойдем.
Пукы поглядел на нее восторженно. Никто еще не понимал его так, как она! Жрица повелительно кивнула стражникам и велела:
— Веди!
Они бежали вниз по реке прочь от пауля. Пукы чувствовал, что его восторг перед жрицей переходит просто в молитвенное поклонение — почти как перед самим Голубым огнем! Бегала она ничуть не хуже Орунга! Босые ноги легко, не оставляя следов, касались наста. Голубые волосы разлетались, заставляя Пукы мучительно смущаться и глядеть только на скользящую по обледенелой земле тень. Если смотреть на тень, можно даже представить, что жрица — девчонка, сбежавшая вместе с ним из пауля. Понравился он ей, что ли…
— А полететь вы можете? — стараясь отвлечь себя от непочтительных мыслей, спросил Пукы.
— Могу, — каркающим старческим голосом бросила жрица. — Но тебя не унесу. Да и не годится такого взрослого мальчика на ручках таскать. Далеко еще?
— Пришли уже. — Пукы свернул в сторону от реки, продрался через невысокие заросли сосен и остановился на голой пустой площадке.
Жрица замерла у него за плечом, тяжело переводя дух и озираясь по сторонам.
— Ты что это — подшутить надо мной вздумал, мальчишка? — тон ее стал неприятным.
Пукы засмеялся — здорово, что он может хоть чем-то ее удивить, — и, упав на корточки, всадил нож прямо в снег. Плотно сбитый снежный пласт отвалился в сторону. Под ним мелькнуло дерево. Пукы принялся торопливо счищать снег. Обнажились хорошо очищенные лесины.
— Ну-ка! — скомандовал самому себе Пукы, берясь за край. Жрица вцепилась рядом — крепко сколоченная деревянная крышка отлетела прочь, открывая глубокую темную яму. Жрица опустилась на колени и сунула голову внутрь. Ее длинные голубые с проседью волосы свесились вниз, обнажая худую старушечью спину в коричневых пигментных пятнах с торчащими, как у скелета, позвонками. Пукы уставился в снег — ему вдруг стало неприятно.
Жрица длинно присвистнула. Пукы вымученно улыбнулся — он знал, что она там увидела. Рыбу — сушеную и мороженую. Мешки с порсой. Покрытые наледью оленьи туши. Берестяные туеса с тюленьим жиром, выменянным на ярмарке у поморов.
— Раньше у нас обычный амбар был. На сваях, — чтобы разбить повисшее молчание, пробормотал Пукы. — Яму Орунг в конце Дня придумал — когда слухи про отморозков пошли. А старики и ухватились. — О том, как он сам злился на Орунга с его придумками, когда пришлось всем паулем ту яму в мерзлоте прорезать, Пукы умолчал.
Жрица поглядела на него через плечо.
— Да, парень… — странным тоном протянула она. — Талантливый у тебя род. Даже жалко. — Она поднялась, отряхнула руки от налипшего снега и, не повышая голоса, скомандовала:
— Загружайте!
— Чего загружать? — не понял Пукы.
— Это она не тебе, парень, — хмыкнули за спиной.
Пукы оглянулся. Они все были здесь — и стражники, и сани обоза с запряженными оленями. Как они очутились так близко, как шли за ними, что он не увидел и не услышал! Пукы вдруг ощутил прилив жгучего стыда — прав Аккаля, он и впрямь сопливый-слюнявый. Ни на что не годный.
Его толкнули. Пукы сел в снег. Закрывающий амбар большой деревянный щит сбили парой ударов топора — Пукы протестующе пискнул, но на него не обратили внимания. Кто-то из стражников спрыгнул в яму — и наверх потянулись куски мороженых туш, мешки и туеса.
— Кажется, все, — кивнула жрица, оглядывая доверху набитые сани и разоренное хранилище. В истоптанном снегу валялись выломанные доски, припорошенные просыпавшейся из мешка порсой и мелкими сколами мороженого мяса. Она обернулась к Пукы, все так же сидевшему в снегу, и повторила: — Талантливые твои люди. Сообразительные. Такой амбар отморозки бы не нашли. И я бы не нашла. — Она вдруг криво усмехнулась. — Если бы ты не показал.
Ответом был дружный хохот стражников.
Пукы с коротким вскриком сорвался с места и кинулся к яме. Рухнул на колени у края, точно как жрица свесил голову вниз… Амбар пуст. Совершенно, гулко пуст. Ни мяса. Ни порсы. Ни туесов.
Он поднялся, устремив на жрицу ошалелый взгляд.
— Но вы же обещали, — одними губами прошептал мальчишка, — что не все заберете!
— Я бы так и сделала, мальчик, но, видишь ли, жрица-наместница категорически приказала… Ты знаешь, что такое «категорически»? А впрочем, откуда тебе… Велела оставлять часть припасов только тем, кто сразу сдаст все. А если кто оказывает сопротивление — выгребать подчистую. Чтоб неповадно было. Ты же понимаешь, я не могу нарушить приказ. Нельзя идти против своих, — с издевательской наставительностью сказала жрица.
Стражники снова захохотали.
— Вы обещали! — почти не слыша, что она говорит, только понимая, что проклятая старуха обманула, обманула, обманула, закричал Пукы.
Жрица прижмурила круглые глаза, как сытая тигрица, желающая поиграть.
— Ну, раз обещала… — Она рывком сдернула с саней один небольшой мешочек с порсой. Тот упал и лопнул по шву. Белый порошок струйкой посыпался в истоптанный снег. — На! Оставляю. Хочешь — сам ешь, хочешь — с чукчами своими делись. — Она легко вскочила на передок саней. — Трогай!
Позвякивая колокольчиками, олени неторопливо тронули сани. Заскрипели полозья.
— Мы — хант-маны, — тихо прошептал Пукы и свернулся в снегу, прижимая руки к животу. Внутри болело, будто воткнули копье. Хотелось только одного — чтоб его нашли отморозки. Нашли и съели. Чтобы никогда не пришлось возвращаться в пауль.
Снег заскрипел снова. Пукы задохнулся — сумасшедшая дикая надежда окатила его щекочущей волной холода. Жрица вернулась! Это была шутка! Злая, жестокая, но всего лишь шутка! Пукы вскочил.
Перед ним стояли жители поселка. Впереди всех — шаман, а рядом с ним — Орунг. Лицо брата было белее окрестного снега.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:27 | Сообщение # 12 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 9
Про то, как Пукы едва удается избежать жестокой расправы
— Да что вы его слушаете! Правильно он сделать хотел, как же! Порки он испугался! За зад свой тощий! — Пронырнувший между ног охотников Аккаля с размаху пнул стоящего на коленях Пукы.
Покорно и равнодушно, как неживой, Пукы завалился на спину. Вес его собственного тела больно придавил связанные за спиной руки. Почему-то он вовсе не чувствовал ни боли в затекших запястьях, ни ломоты в груди, где по нему прошлись кулаки охотников — прежде чем Орунг прыгнул и накрыл его собой. По-настоящему мешал только напрочь забитый нос и жар во всем теле, опять — в который раз — предвещавший долгую болезнь. Вот этого сейчас и не хватало! Скорчившийся в кругу людей Пукы громогласно чихнул — раз, другой, третий… Не помогло. Лишь Аккаля еще разок замахнулся на лежащего ногой:
— Расчихался тут, сопливый-слюнявый!
— Прекрати, Аккаля! Убью! — мечась за спинами у оттеснивших его взрослых охотников, закричал Орунг. В голос выла мать.
Цепкая старческая лапка юрким соболем метнулась вперед — и ухватила Аккаля за плечо. С неожиданной силой шаман отшвырнул мальчишку от его жертвы — прямо в толпу.
— Совсем одичали, хант-маны, мальчишка в собрании охотников говорит и делает. — Шаман обвел людей тяжелым взглядом.
— Может, мой сын и мальчишка. — Отец Аккаля, такой же кругленький и толстенький, как сынок, поднял того на ноги. — Но я-то охотник…
Пукы, так и оставшийся лежать на спине, невольно дернулся. Вот уж кто молчал бы! На охоту отец Аккаля давно уже не ходил, предпочитая возить добытые другими шкурки на обмен. И еще каждый раз приговаривал, что весь пауль должен быть ему благодарен — вон он как ловко меняет! Пукы считал, что благодарностью можно и не утруждаться — хватит и того, что добрая четверть выменянного оседала в сумьяхе семейства Аккаля. И это был тот редкий случай, когда Орунг соглашался с братом. Орунг… Пукы постарался незаметно повернуть голову, ловя в толпе лицо брата.
— Я — охотник, — повторил отец Аккаля, обводя остальных взглядом — не скажет ли кто против. — И я повторю то, что сказал мой сын: этот мальчишка всех нас… Убил, вот что! — вдруг разом потеряв внушительный тон, он растерянно развел руками.
— Проклятый! Сам проклятый, и семья его вся проклятая! На ножи его, хант-маны, на ножи! — не узнать визг старой Секак было невозможно.
В толпе послышалась возня, звук удара, короткое «эк!». Люди подались в стороны. В образовавшийся просвет Пукы увидел валяющуюся в снегу Секак с расквашенным носом и нависшую над ней разъяренную мать. На мать смотрели хмуро. Считали — не дело той, что родила предателя, руки распускать. Но стукнула-то она старую Секак, которую каждому в пауле хоть раз, да хотелось по самые уши в снег вколотить. Потому молчали.
— А вот окажется, что Секак дело говорит, — вдруг бухнул отец Аккаля. На него воззрились изумленно. Он сперва смутился, а потом, набравшись храбрости, рявкнул: — Да! Есть нам нечего! Поголодаем, поголодаем и, как в стародавние времена, — виновного-то и съедим! — он искривил губы в подобие улыбки — вроде бы намекая, что это у него шутка такая, как черная Ночь. А может, и не шутка. Во всяком случае, Орунг все воспринял совершенно серьезно:
— Давай лучше тебя съедим!
— Не пререкайся со старшими, мальчишка! — обиженным фальцетом выкрикнул отец Аккаля. — Я жрицу на амбар не наводил — меня-то за что?
— За сало!
Все семейство Аккаля, на которых сала и впрямь было побольше, чем на остальных, невольно попятилось.
— Да уймитесь вы, — как колотушкой в бубен, гаркнул шаман. — Слушаю вас и думаю: может, я по старости поселок перепутал? Вроде у хант-манов шаманом был, а сейчас к мэнквам-людоедам попал!
— Ты — старый. И ты шаман. Ты смерти не боишься. А у нас дети, — мрачно буркнул отец Тан, поглаживая плачущую дочь по косам. На руках его молодой жены сидели два младенца — их собственный, родившийся этим Днем, и нивхский приемыш. Еще один малыш цеплялся за край парки.
— Они все умрут! — хлюпая разбитым носом, завопила старая Секак. — А этого убийцу даже не накажут? — Она злорадно скосила и без того раскосый глаз на мать Пукы.
Краснолицый ор вдруг наклонился, вглядываясь в безучастно лежащего на снегу Пукы.
— Надо же… — помутневшими словно от страшной боли глазами всматриваясь в лицо мальчишки, пробормотал он. — Такой маленький — а уже столько народу, почитай, уничтожил. Больше, чем эрыг. Больше, чем шаман какой черный.
Пукы дернулся.
— Порки забоялся? — Толстыми здоровенными ручищами ор ухватил Пукы за плечи и рывком вздернул над головой. Связанный мальчишка беспомощно повис, болтая ногами в воздухе. — Будет тебе порка!
Пукы почувствовал, что летит, — и со всего маху рухнул лицом в утоптанный снег. Ор навалился сверху, рыча, как разъяренный медведь. Выхваченный из-за пояса нож вспорол парку у Пукы на спине. Мальчишка отчаянно рванулся, пытаясь выкрутиться.
— Я не из-за порки! — срывая голос, из последних сил заорал он. — Слышите, Орунг, мама, я не… — его крик перешел в хрип — колено ора вдавило голову в снег. А потом дикая раздирающая боль разломила спину надвое.
— Будет тебе порка! — ревел староста. — За каждого, кого из-за тебя голод сожрет, получишь! — Новый удар, казалось, пробил тело насквозь. — По счету! — И снова боль разорвала Пукы.
Кто-то налетел на ора, вцепился, пытаясь оттащить от мальчишки.
— Ты что делаешь, живодер! — кричала мать, молотя кулаками по плечам и груди старосты. — Он слабый! Он не выдержит! Ты убьешь его!
— А он нас что? Он — нас? — брызгая ей в лицо слюной, выкрикнул ор. — На-а! — Сплетенная из оленьих жил веревка полоснула мать по рукам.
— Мама! — Длинным рысьим прыжком Орунг метнулся из толпы и повис на плечах ора, лупя его по голове. Мужик завертелся, пытаясь стряхнуть цепкого мальчишку. Орунг впился ему зубами в ухо. Ор закричал, рухнул на спину, стараясь придавить Орунга. В последнюю секунду мальчишка откатился в сторону. Разъяренный ор тут же вскочил на ноги. Измазанная кровью веревка из оленьих жил взметнулась над Орунгом.
— Нет! — защищаясь, вскинул ладонь Орунг.
— Не надо! — отчаянно вскрикнул Пукы.
Веревка словно переломилась в полете, извернулась в воздухе, захлестнув шею ора. Глаза его полезли из орбит, лицо стало еще краснее, чем обычно. Ора опрокинуло на снег, как пойманного оленя.
Грозный рокот прокатился над толпой, меховой плащ на шамане вздыбился, захлопал, будто его трепал ураган. И тут же налетел ветер. Погнал перед собой мелкие мерзлые снежинки, злыми жалящими уколами осыпал лица людей. Со свистом закружил в толпе. Визжащую старуху Секак подняло в воздух…
— Шаман! — закричал отец Тан. Порывом ветра его бросило на колени. — Что ты делаешь?
— Не… я!.. — поднятый ветер срывал и уносил прочь слова. — Духи… Духи!
В подтверждение его слов из ниоткуда раздалось громкое зловещее карканье. Кричал ворон. Бушующий ветер резко стих. Секак шлепнулась оземь и затихла, боясь малейшим движением привлечь внимание разгневанных духов. Люди медленно подняли головы. Высоко на темном небе, усыпанном мелкими колючими звездами, парил крылатый силуэт. Взмахнул крыльями, развернулся… исчез, словно растворился.
Шаман не смотрел в небо. Его остекленевшие и неподвижные глаза вперились в пустоту, а губы шептали:
— Думал, обойдется… Не обошлось… Не… — Он бросил затравленный взгляд на прижавшихся друг к другу братьев и, словно решившись на что-то, твердым голосом отчеканил: — Духи сказали свое слово. Не хотят, чтоб хант-маны были как мэнквы-людоеды.
Толпящиеся вокруг жители поселка переглянулись. Свернувшись клубочком, тихо всхлипывала тетка Секак. Полузадушенный ор протяжно застонал и сел, тупо пялясь перед собой. С его шеи свисала веревка из оленьих жил.
— Может, твои духи нам еще скажут, где еду взять? — прерывая воцарившееся молчание, пробормотал отец Тан.
— Я знаю где! — Орунг вскочил.
— Ты что — дух? Не тебя спрашивают, мальчишка!
— Пусть говорит! — рявкнул шаман. — Вдруг это духи через него вещают?
— Я-то думал, духам положено вещать через тебя, — ехидно бросил отец Аккаля. — Ладно, пусть говорит.
— Ну убьете вы Пукы — что с того? Еда-то от этого не появится! — зачастил Орунг, торопясь, чтобы его не заставили молчать. — А даже если его съесть — так его ж на всех не хватит!
— Бульончику из него наварить! — приподнимаясь, пискнула неугомонная Секак и на всякий случай тут же прикрыла голову руками.
Пукы едва слышно застонал сквозь зубы. Жрица… бульончик… Как же она могла! Наверное, это неправильная жрица или вовсе не жрица!
— На охоту надо идти! — заглушая старую тетку, звонко выкрикнул Орунг.
— А казалось — умный, — после недолгого молчания задумчиво заключил отец Тан.
— Позволили мальчишке в собрании говорить, — скривил пухлые губы отец Аккаля. — Или ты не знаешь… — глядя на Орунга с презрительным превосходством старшего и опытного, бросил он, — нет сейчас охоты — ушел зверь.
— Какой ушел — а какой и пришел, — невозмутимо ответил Орунг. — Мы Вэса промышлять пойдем! А чего такого? — заторопился он, прежде чем потрясенная тишина разразилась негодующими воплями. — Вэс, он хоть и большой, а все равно — зверь. Эрыги его бьют — сам видел! Кучей наваливаются — и бьют! И жрица… — Он осекся, боясь, что упоминание о жрице заставит поселковых снова вспомнить о поступке Пукы. — Жрица Вэса на колья насадила!
— Так мы ж не жрица! Колья у него под брюхом не вырастим! — выкрикнули из толпы охотников.
— А и не надо! — азартно мотнул косой Орунг. — Высылаем разведчиков — чтоб на эрыгов не напороться. Отыскиваем, где Вэс, — корму ему в Ночи почти нет, он бродить будет, искать. На его пути землю Огнем протаим — и выроем яму! Глубокую! А на дно — кольев! — Орунг присел на корточки, щепочкой чертя прямо на снегу. Охотники невольно сгрудились позади него, поглядывая мальчишке через плечо. — Факелы сделаем, костры разведем и пугнем Вэса Огнем. — Орунг несколькими быстрыми движениями прочертил в снегу стрелки. — Огня он боится, все видели, — побежит прочь. Прямо в нашу яму! — пропоров снег еще раз, щепочка с треском сломалась. Орунг торжествующе отшвырнул ее. — А мы его копьями добьем! — он поднял глаза, обводя взглядом стоящих над ним охотников.
— А если не найдем? — пробормотал один из охотников, не сводя глаз с рисунка на снегу.
— Найдем, — буркнул второй. — Их много отмораживаться будет.
— Где два — там и третий, — согласно кивнул еще один.
— Вы что — согласны с ним? — Ор, пошатываясь, поднялся с земли и тяжело навалился на плечо ближайшего охотника. — Совсем пропасть хотите? Да он только затем это все и придумал, чтоб брата спасти! — Староста ткнул трясущимся пальцем поочередно в Орунга и Пукы.
— Орунг — не такой, — хрипло выдохнул Пукы. — Он не стал бы ради меня весь род губить…
— Может, и стал бы, — со свойственной ему задумчивостью отец Тан покивал головой. — Мать да брат — ближе никого нет. Только нам-то хоть так, хоть эдак — пропадать.
— А сколько за шкуру Вэс следующим Днем наменять можно будет… — ни к кому специально не обращаясь, будто в пустоту кинул Орунг.
Отец Аккаля сразу занервничал:
— Так вы ж ее кольями продырявите!
— Вэсова шкура пока по тундре бегает! — осадил его отец Тан. — Ты что скажешь, шаман?
— Не знаю я. — Старый шаман растерянно развел руками. — Белый я. Только Днем камлаю. Ночью ни лечить, ни погадать, ни удачу к охоте приманить не могу. Решайте сами.
Молчание снегом накрыло поселок. Каждый вспомнил страшное, запретное имя того, кто мог и смел камлать в Ночи. Отец Тан помотал головой, отгоняя наваждение:
— Торум с ним, с тем камланием! Угощение Мир-сусне-хуму и духам выставим — авось не покинут. Идем! — он решительно хлопнул рукавицей по бедру.
— Ладно, коли так… — Ор нагнулся, ухватил Пукы за стягивающую запястья веревку и рывком поднял с земли. — Но вот этот у меня в яме возле пауля останется! Если ты, парень… — он злобно навис над Орунгом, — все выдумал и никакой охоты не выйдет — я его запорю! И тебя вместе с ним!
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:28 | Сообщение # 13 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 10
О страшных снах, что снятся хант-ману в неволе
— Болит? — Орунг отодвинул сплетенную из палок решетку и спрыгнул вниз, в яму, где сидел Пукы.
Мальчишка зыркнул на брата сквозь свисающие на лицо волосы. Он сидел в привычной позе — подтянув колени к подбородку и крепко обхватив их тощими руками. Орунг наклонился над братом, бережно взял за плечи и повернул спиной к себе, раздвигая вспоротую парку. Едва сумел сдержать вздох — глубокие рубцы вздулись, налились черной кровью.
— Сейчас, сейчас. — Орунг принялся торопливо развязывать принесенный с собой туесок. — Тут у меня мазь есть. Шаман дал. — Он выволок наружу пахнущий травой и прогорклым жиром горшочек. — Повернись!
Пукы зашипел, грызя губу, на глаза навернулись слезы. Спина горела. За что ему все это? Ну за что? Как больно-то! Пукы рванулся из рук Орунга и отполз прочь по обледенелому дну ямы.
— Терпи, не маленький уже. — Орунг нагнал брата и придавил к земле. — Смазать надо, а то помрешь! — Его рука снова стала елозить по рубцам, развозя мазь.
Пукы завыл:
— Пусти… Медведь… Эрыг… Шаман черный…
— Отпускаю уже, отпускаю, — хмыкнул Орунг, действительно слезая с брата. И привычным жестом положил ладонь Пукы на лоб. — Опять засопливился? — Он укоризненно вздохнул.
— А я виноват? — немедленно огрызнулся Пукы. Пожар на спине начал стихать, будто снегом присыпанный. Пукы как мог оправил на себе парку и снова подтянул колени к подбородку. — Орунг, — тихо-тихо позвал он брата. — За что они меня так?
Тот аж подпрыгнул — Пукы показалось, если бы не решетка, брат взлетел бы в темные небеса.
— За что?! — завопил Орунг. — Да ты… Да не будь ты моим братом, я б тебя, однако, сам…
— Давай! — проныл Пукы. — Давай, бей! Все равно я правильно сделал! Правильно! А если правильно — остальные тоже понимать должны… — в его голосе появились нотки бесконечной растерянности.
— А они — не понимают! — рявкнул Орунг с такой силой, что наверху мелькнула перепуганная рожа ора. Орунг резко понизил голос: — Голодные станут — еще меньше понимать начнут! А как первый помрет — вовсе перестанут!
Он плюхнулся рядом с Пукы, и братья опять, как всегда, уставились в разные стороны.
— Правда пойдешь на Вэса охотиться? — наконец тихо спросил Пукы.
Орунг молча кивнул.
— Боишься?
— Угу, — ухнул Орунг. — А что делать?
В его тоне был упрек — даже не упрек, а так, напоминание. Пукы обиделся. Потом вспомнил, что так и не поблагодарил Орунга за помощь, — и снова обиделся. Вздохнул:
— Ты меня спас.
— В первый раз, что ли? — ухмыльнулся Орунг.
Пукы зашипел сквозь стиснутые зубы — вот тетерев таежный! Ходит, голову задрал — курлы-курлы!
— На. — Орунг вынул из туеса горшок с болтушкой из порсы. — Поешь.
Изголодавшийся Пукы торопливо запустил ложку в горшок.
— А я уж думал, мне не дадут ничего, — наворачивая, прочавкал он.
В яме на мгновение повисло молчание. Пукы остановился. Сглотнул.
— Ты мне свое отдал? — не глядя на брата, спросил он. И попытался всунуть горшок Орунгу в руки.
— Ты ешь, ешь. — Орунг похлопал брата по плечу. — Мне мать или Тан еще один утащить обещали. — Он поднялся. — Пойду я. Скоро уже. — Он запрокинул голову, с тоской глядя на просвечивающее сквозь деревянную решетку небо.
— Погоди. Я спросить хотел… — Пукы замялся. — Как ты это сделал — ну, с веревкой? И раньше, когда эрыги полезли, — с ножом? Я думал, только шаман такое может.
Орунг остановился.
— А я думал, с ножом мне показалось, — задумчиво сказал он. Увидел расширившиеся — аж круглыми стали! — глаза Пукы и засмеялся. — Не делал я ничего! Я же не шаман! — Он подтянулся и легко выбрался наружу. На решетке стукнул деревянный засов — Пукы снова заперли.
Пукы еще немного подумал — наверное, совсем состарился их шаман. Силу потерял. Не он духами командует, а они сами, как хотят, куролесят.
Наверху затянули песню хозяину охоты Хингкэну — значит, мужчины уже вышли из пауля. Пукы привычно вслушался, ожидая охотничьего камлания, — и тут же себя одернул. Шаманский бубен, как и положено, молчал. Не Черный, однако, их шаман, чтоб Ночью духов тревожить. Песня удалялась — и вот стихла совсем.
Спина больше не горела, а надсадно, изматывающе ныла. Нарастающий жар во всем теле заставлял Пукы мучительно трястись, скорчившись на дне ямы. Кровавый туман плавал перед глазами. Пукы почувствовал, что его веки каменеют, голова отяжелела, как полный котел. Медленно опустилась на грудь…
* * *
Мальчишка встряхнулся, разгоняя навалившуюся одурь. Поднял голову…
Черный шаман пришел за ним. Плотно завернувшись в плащ, он висел вниз головой, будто большая летучая мышь, пальцами босых ног цепляясь за прутья решетки. Пошевелился и, переваливаясь неуклюже, как эрыги, пошел с решетки — на стенку ямы. Навис над Пукы, уставившись на мальчишку. Его глаза то сужались в две узкие щелочки, то расширялись, становясь почти круглыми, как у жрицы. И горели. Огнем. Огнями. Правый — Голубым. Левый — Рыжим. Или наоборот?
Шаман спрыгнул на дно. От него волнами расходился одуряющий жар. Он открыл рот… Между зубов показалась… голова маленького человечка! Человечек кубарем выкатился наружу. Он мерцал, как порой мерцает и дрожит воздух над костром, то вырастал в великана с раскосыми глазами и смуглым лицом, прекрасным, как у самого всадника Мир-сусне-хума, повелителя средней Сивир-земли. То вдруг оборачивался крохотным существом с мерзкой ехидной рожей злобного уродца. У него была всего одна нога и четыре руки… Нет, все как обычно — две руки, две ноги и… две головы! Потом…
— В-вот эт-тот? — сильно заикаясь, спросил человек-не-человек. Голос его был похож и на рев медведя, и на олений крик, и на журчание воды, и на шум ветра, и на…
Застывший за его спиной Черный молча кивнул.
Пукы ударило под дых с такой силой, будто олень копытом лягнул. В груди перехватило. Весь воздух вокруг исчез.
— А-ах! — мальчишка попытался вдохнуть…
Ему словно влепили снежком по зубам. Что-то плотное и в то же время неосязаемое впрыгнуло в рот… Пукы замотал головой, пытаясь выплюнуть, но челюсти сковало. Нечто деловито протискивалось в горло. Пукы чувствовал, что его сейчас стошнит…
— Н-не взд-думай, — предостерегающе сказал голос.
Пукы судорожно сглотнул… Оно — с радостным хихиканьем! — ухнуло в живот.
Черный расхохотался в ответ, вздымая полы шаманского плаща… сгреб Пукы и, словно пушинку, одной рукой выкинул из ямы.
В уши ударил пронзительный — и почему-то женский — вопль:
— …Вот он! Решетку разломал! Удрать хочет!
Пахнущий дымом и кровью морозный ветер ударил в лицо. Мальчишка открыл глаза, ошалело озираясь по сторонам. Он был наверху. Стоял на краю ямы, в которую его посадили. В решетке словно выпилили аккуратный круг. Никакого черного шамана рядом. Вместо него перед Пукы торчала тетка Секак, глядя так, как, наверное, мэнкв-людоед смотрит на одинокого охотника, и бешено орала:
— А я вам говорила! Еще тринадцать Дней назад говорила! Милк он!
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:28 | Сообщение # 14 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 11
О том, что действительность бывает страшнее самого страшного кошмара
Толпящиеся за спиной Секак поселковые уставились на Пукы. Мальчишка поглядел в их лица и понял: Черный — это, однако, не самое страшное!
— Милк он! — входя в раж, орала Секак. — Еще когда имя не бралось, его убить надо было! А мне не верили! Шаман не верил, смеялся, колотушкой в лоб бил!
— Надо было ломиком добавить, — безнадежно глядя на Пукы, вздохнул старый шаман.
Но Секак было не остановить.
— А теперь выходит — права старая! — Секак торжествующе огляделась. — Милк и есть! Думаете, чего жрица приехала? Он навел! — ее обвиняющий перст снова уперся в Пукы.
— Не я… Она всюду ездит… — пролепетал Пукы, сам понимая, что его слова звучат жалко, да и не слушает его никто. Под устремленными на него недобрыми взглядами мальчишка попятился. Поселковые дружно сделали шаг вперед.
— И еду из амбара тоже он сожрал! — уже из середины толпы продолжала кричать Секак.
Пукы все пятился, обходя яму. Поселковые надвигались.
— И нас сожрет! — в визге тетки звучал настоящий восторг. Похоже, она просто мечтала, чтоб Пукы немедленно начал закусывать кем-нибудь из родовичей. — Орунга уже загубил! А какой парень был!
— Орунг? — Пукы остановился, испуганно переводя взгляд с одного лица на другое. — Что с Орунгом?
— Ты убил его! Ты! — Толпа распалась, и на Пукы кинулась растрепанная, плачущая Тан. Ее растопыренные, как когти хищной птицы, пальцы полоснули его по лицу, оставляя на щеке пять бороздок от ногтей. Пукы вскрикнул от боли, попытался перехватить руки Тан.
— Ты куда к моей дочери руки тянешь, милк? — гаркнул отец Тан — и люди, крича, бросились на мальчишку.
Пукы заверещал от ужаса. Попытался кинуться в сторону. На него, широко растопырив руки, бежал ор. Пукы рванул обратно — но там, наматывая на локоть ременной аркан, его уже караулил отец Аккаля. Мальчишка заметался, невесть как уворачиваясь от хищно тянущихся отовсюду рук. Прыгнул через яму и со всех ног помчался прочь. Брошенное сзади бревно подбило его под коленки. Пукы рухнул в снег. Попытался подняться. На него навалились со всех сторон. Чьи-то кулаки прошлись по спине. В боку вспыхнула дикая боль — утробно хакая, ор пинал мальчишку ногами. Очередной удар обрушился Пукы на голову — перед глазами все поплыло. Пукы почувствовал, как все его души начали отделяться от тела, готовясь в полет…
— Помогите! — прохрипел мальчишка разбитым ртом. — На помощь!..
— Никто… тебе… не поможет… Кому… ты… нужен… — в такт ударам выдохнул староста. Жилы на его лбу вздулись.
— Хоть кто-нибудь… — чувствуя, как уплывает сознание, выдохнул Пукы. Ему даже показалось, что из его уст вырывается совсем незнакомый испуганный голос: — П-п-помогите…
Звезды закружились вокруг, полыхнули. Пукы мгновенно ослеп, и на него навалилась тьма гуще самой Ночи.
Тьма сменилась серой промозглой мглой. Свернувшийся калачиком, Пукы лежал, погрузившись в медленно движущийся туман. Бесформенные темные фигуры скользили сквозь мглу вокруг мальчишки. У ног его текла Река. Великая река. Она была огромна и беспредельна, а воды ее темны и маслянисты — и вызывали страх. Казалось, в ней заключены все реки Средней земли, и Верхней, и Нижней. Она то струилась спокойно и величаво, то начинала бушевать и покрываmься белой пеной, как на горных перекатах, зарастала льдом, вырывалась из-под льда… И все это происходило враз, одновременно. От ее вод невозможно было оторвать глаз. Пукы вгляделся в темные глубины. Постепенно сквозь густую и совсем непрозрачную воду начали проступать контуры человеческих фигур, развалины…
Беззвучно крича, какие-то люди — Пукы они показались смутно знакомыми — лупили скорчившегося на земле мальчишку. «Забьют, однако. Не повезло бедняге!» — с сочувствием подумал Пукы.
— Эт-то мне с т-тобой, к-кажется, не повезло, — раздраженно буркнул заикающийся голос. — Д-для кого я тут с-стараюсь? Т-ты д-делать что-нибудь думаешь, или мне снова ч-через т-тысячу Дней возвращаться?
Ошалевший Пукы даже не успел задуматься — что за голос, зачем он собирается возвращаться через тысячу Дней, да еще снова… Картинка в Великой реке резко приблизилась, и Пукы с отчетливой ясностью понял — это же он! Его бесчувственное тело валяется там, под ногами. Его забьют, однако! Ему не повезло!
Видный сквозь воду ор подхватил с земли палку и вскинул ее над головой. Сидящий у темной воды Пукы протестующе пискнул… Опустив руку в воду, попытался перехватить поднятую дубину. Ничего не вышло. Неожиданно Пукы почувствовал, что совсем недалеко находится что-то живое — и доступное ему! Недолго думая, мальчишка сгреб это живое за шкирку — он и сам не понял как! — и с размаху швырнул в ора.
Истошно визжа и дрыгая лапами, перед физиономией ора прямо в воздухе возник… его собственный пес! Здоровенный серый вожак врезался в хозяина, и оба кубарем покатились по земле. Вожак вскочил и, исходя слюной от злобы, яростно рванул хозяина за воротник меховой парки.
В толпу ворвались поселковые псы. Морды у них были совершенно ошалевшие — будто они и сами не понимали, куда бегут, зачем рычат и кого кусают. Поджарый пес, облезлый, как заяц после Ночи, выскалил клыки на мать Тан. Женщина отчаянно завизжала:
— Это же наш Клык! Наш Клык!
Обычно тихий и спокойный зверь, безропотно таскавший поклажу или лениво валяющийся у дверей дома, вцепился в одежду хозяйки. Отмахиваясь ременным арканом, вопил Аккаля, атакованный собственной ездовой упряжкой.
Отчаянно лая, псы метались между людьми, как бешеные бросаясь на хозяев. Те орали — наполовину грозно, наполовину испуганно. Только старый шаман невозмутимо застыл среди безумия. Один из псов длинным прыжком кинулся к нему…
— Мальчишка ты еще — на меня… — старик ухмыльнулся, — …чужой хвост поднимать. Вот Дней через двадцать… — Он резко ударил пса в нос.
Плавающий в серой мути Пукы едва успел удивиться — с кем шаман сейчас говорит? — и тут же получил по носу. Больно!
Старый шаман отшвырнул прочь присмиревшего пса и легко, как молодой, вертясь между отбивающимися от собак людьми, кинулся к бесчувственному телу на мерзлой земле. Склонился над мальчишкой и тихо, протяжно запел…
Вода перед склоненным лицом Пукы разлетелась мелкими брызгами. Две старческие руки вынырнули из темной глади реки, ухватили Пукы за шиворот и дернули на себя… Пукы рухнул в воду — ледяную и кипящую одновременно — и понял, что захлебывается…
Белый наст и низкие деревья тундры неслись ему навстречу. Он лежал на чем-то твердом. Мучительно болело избитое тело. Пукы попытался подняться…
— Лежи! — знакомая рука прижала его. Пукы повернул голову. Рядом была мать. Легкая нарта, запряженная крупным серым псом, уносила их по ледяному полю прочь от пауля.
— Мама! Мама! — забормотал Пукы, захлебываясь слезами. — Что со мной, мама? Серая мгла! Тени! Голос! Где я был, мама? Где?
— Ничего, сыночек, сейчас, — явно не понимая, о чем он спрашивает, бормотала мать, обнимая Пукы за плечи. — Отъедем подальше. Не погонятся. Шаман не пустит. Обещал. — Вопреки собственным словам мать обеспокоенно поглядывала назад. Погони действительно не было. — Все, я тут спрыгну! — выкрикнула женщина, приподнимаясь, чтобы соскочить с нарты.
— Куда ты, мама? Нет! — Пукы отчаянно вцепился матери в сахи [Сахи — двойная меховая шуба.], и оба они на полном ходу скатились в снег.
Отплевываясь, мать вскочила, встряхивая Пукы, как нашкодившего щенка:
— Ты у меня совсем глупый?
Почувствовав, что нарта стала легче, пес уже разворачивался к ним, виновато поскуливая. Кажется, извинялся, что потерял седоков.
— Я ничего не понимаю. Я был… Как я тут очутился? — не обращая внимания ни на пса, ни на грозные крики матери, требовал Пукы. — Поселковые на меня кинулись, Тан кричала… — Он вдруг ясно вспомнил, что кричала Тан. — Что с Орунгом, мама?
Женщина замолчала и опустилась в снег, будто у нее разом кончились силы.
— Пропал Орунг! — тихо прошептала она, и на глазах у нее заблестели слезы. — Вэса они нашли. И яму с кольями выкопали — как раз над самой рекой. Только Вэс из нее вырвался. Брюхо пропорол, метался. За охотниками погнался. Еще б чуть-чуть — всех передавил. Орунг копье Вэсу в ногу воткнул. Вэс в реку сорвался, лед пробил и под воду ушел! И Орунга за собой утащил. Мужики говорят, Вэса еще попробуют достать. А Орунга… — она замотала головой, разбрызгивая слезы со щек, — Орунга так и не нашли.
Пукы молча ткнулся маме головой в плечо. Так они и замерли, сидя в снегу, и только растерянный пес топтался вокруг них, жалобно поскуливая и то и дело тычась влажным холодным носом.
— Думаешь, я виноват? — не отрывая лица от маминого сахи, тихо спросил Пукы. — Что Орунг…
Мама не ответила. Отстранилась, решительно отерла слезы ладонью:
— Я тебе лук Орунга положила, ловушки его, снегоступы… Уходить тебе надо. Не простят тебе люди.
— Куда ж я — в тундру? Один? К эрыгам в зубы? Я ж там не смогу… — Он замолчал — вслух признаваться, что не сможешь выжить в тундре, невыносимо. Почему мать заставляет его это говорить? Почему отсылает его? — За что меня так? — Слезы неудержимо покатились по впалым щекам Пукы. — Я ж хотел, как учили… Как правильно…
— Ох, сынок, какой же ты у меня еще маленький! — обхватывая руками его голову, мама засмеялась сквозь слезы. — Одна беда — люди этого не понимают. — Она развела руками, словно извиняясь перед сыном, что ничего уже нельзя изменить.
— Они все просто меня ненавидят, — упрямо пробубнил Пукы. — Ну почему Орунга все любят, а меня — нет? Он ведь мой брат! — в ярости вскричал Пукы… и осекся, вспомнив, что Орунг…
— Не брат, — опуская голову, тихо сказала мать. — Не родной. Его отец на заработки в город ушел и пропал. А мать тем же Днем от болотницы померла. Маленький остался, один совсем. Я взяла. Мы-то с тобой тоже совсем одни были. Веселее втроем. — Она вдруг начала копаться за пазухой своего сахи. — На! Шаман сказал — тебе вернуть. Отца твоего это нож.
Всем известный в пауле нож настоящей южной стали лег Пукы в ладони.
— Отца? Отца? — Пукы поднял на мать потрясенные глаза. Ему и без того худо, а от ее слов стало казаться, что наст качается туда-сюда, как сосна в буран. Сперва Орунг ему не брат, а теперь… — мой отец — геолог, странствующий жрец, который Голубой огонь для новых Храмов ищет?
Мать молча кивнула.
— Ты в Храм иди, — торопливо сказала она, вставая. — Нож покажешь — может, возьмут тебя. На кухню или еще куда… В Храме тебе хорошо будет.
— Я не хочу в Храм! — закричал Пукы, отшатываясь от нее. — Не хочу, слышишь? Не гони меня! Я хочу тут! С людьми, с тобой!
— Но люди тебя больше не хотят, — тихо сказала мать. — Мне одной тебя не защитить.
Пукы снова уткнулся лицом в ее сахи, всей грудью вдыхая родной запах, словно хотел надышаться напоследок. Спросил — тихо и вовсе безнадежно:
— Ты со мной не пойдешь?
— А Орунг? — так же тихо откликнулась мать, обнимая его. — Поселковые его искать не будут. Другие у них дела. А я попробую… Может, найду, — в голосе ее мелькнула и погасла надежда.
Они на мгновение прижались друг к другу — будто хотели стать одним целым. Потом она повернулась и пошла обратно к паулю. Пукы непонимающими, неверящими глазами глядел вслед. Мама уходила, становясь все меньше, меньше… исчезла совсем.
Пес жалобно заскулил у ног мальчишки, рванулся за матерью, оглянулся, вернулся, жалобно скуля и таща за собой нарту. Пукы поймал его за постромки.
— Тебе лучше со мной быть. Если Вэса не вытащат — собак есть начнут. А у матери даже собаки не будет. — Он заглянул в печальные, растерянные глаза пса… и перерезал постромки. Серый, поняв, что его отпускают, радостно залаял и рванул по следам хозяйки. Пукы глядел ему вслед. Из глаз его, подмерзая на щеках, катились слезы. Он ухватил легкую нарту за передок, зашипел от боли, закидывая постромку на плечо, и побрел сам не зная куда.
|
|
| |
|
Луна |
Дата: Суббота, 17 Мар 2012, 01:29 | Сообщение # 15 |
|
Принцесса Теней/Клан Эсте/ Клан Алгар
Новые награды:
Сообщений: 6516
Магическая сила:
| Свиток 12
О скитаниях по тундре и по железной дороге
Плоский нос чутко и настороженно шевелился, втягивая морозный воздух. Красные глаза под выступающими надбровными дугами внимательно шарили по окрестностям. Приземистый эрыг отыр топтался на месте, переступая на кривых ногах. Из бочкообразной груди вырывалось глухое медвежье ворчанье. Наконец бешеный Огонь в глазах твари поутих. Тяжело переваливаясь, эрыг побрел прочь. Его сгорбленная спина все удалялась, удалялась, пока наконец не скрылась за горизонтом. Через блистающее в серебристом лунном свете снежное поле протянулась цепочка здоровенных отпечатков лап.
Тишина. Долгая ночь. Безлюдье. А-а-п-чхи!
В сотне шагов от места, где недавно топтался эрыг, зашевелился снег. Белый пласт отвалился в сторону, и из неглубокой ямки медленно выполз мальчишка в драной парке. На спутанных и сбившихся в колтуны грязных волосах позвякивали сосульки.
— А-пчхи, а-пчхи, а-пчхи! — Мальчишка разразился длинной очередью чихов, от каждого из которых мучительно вздрагивало все его тощее тело. Замер, тяжело переводя дух и упираясь руками в колени. Выпрямился, потирая ноющую изнутри и снаружи грудь. Из служившей ему укрытием ямы рывком выдернул легкую нарту со скудной поклажей. Закинул постромку на плечо и побрел вперед, кособочась и то и дело прижимая руку к ребрам.
При каждом шаге в боку вспыхивала острая боль. Пукы был уверен, что два, а то и три ребра у него сломаны. В собранной матерью поклаже нашелся и свиток старой бересты, и одноразовый храмик (Пукы боялся даже задуматься о том, остался ли еще хоть один для самой матери). Отогрев бересту на костерке, он перемотал ребра, как учил старый шаман. Идти стало легче, но боль никуда не делась. А еще кашель, забитый нос и мучительный, выматывающий жар, волнами прокатывающийся по всему телу. Но Пукы все-таки шел.
Первое время он старался просто уйти подальше от переставшего быть родным пауля. Непрерывно оглядывался, каждый удар сердца ожидая, что вот сейчас из-за бескрайнего снежного горизонта вылетит вереница нарт. Даже спал урывками, боясь проворонить появление преследователей. Но один переход сменялся другим, а темнота Долгой ночи и белое мерцающее пространство тундры по-прежнему оставались безлюдными.
Но очень скоро Пукы начал замечать, что тундра полна какими-то совсем иными существами. Порой мимо него проплывали бледные серые тени, отдаленно похожие на вылепленных из пара людей. Один раз Пукы остановился, едва не наступив на крохотных, с мизинец величиной, человечков. Рассмотреть их как следует ему не удалось — человечки моментально исчезли, словно просочившись сквозь снег. Перед глазами у Пукы все плыло, белая тундра то и дело расцвечивалась яркими пятнами цветов, которым и названия-то в человеческом языке нет. В такие моменты Пукы казалось, что рядом с ним идет невысокий худой мужчина, с участливым интересом вглядывающийся ему в лицо. Рассмотреть самого мужчину Пукы не мог — черты его были словно закрыты туманным облаком. Иногда спутник превращался в тощего мальчишку не старше самого Пукы. А иногда он понимал: этот мальчишка — он сам! Сам идет рядом с собой, поддерживая самого себя под руку.
Одно наваждение оказалось и вовсе бредовым — такого даже наевшемуся сушеных мухоморов шаману не увидеть! Снег под ногами Пукы провалился, оказавшись неожиданно мягким и рыхлым, мальчишка кубарем полетел вниз — и больно стукнулся о твердое. Немедленно расчихался сильнее обычного — воздух, ударивший в ноздри, был ужасен! Слишком теплый и вонючий, он пах не холодом и снегом, а мерзкой застарелой гарью, как от тысячи тысяч чэк-наев сразу. Прочихавшийся Пукы отер выступившие на глазах слезы — и припал к земле. Над ним вздымались — дома! Они были четкой прямоугольной формы, точно амбары-сумьяхи, и все как один из камня! Хотя даже в их пауле известно, что и в самых больших городах дома изо льда льют! Прямо на Пукы из тумана пялился ярко-зеленый глаз. Глаз пару раз мигнул — погас, и тут же вспыхнул второй — цвета проклятого Пламени чэк-наев! Красный! Сзади раздалось жуткое завывание — будто сразу вострубили десятки Вэсов! Пуки обернулся — и заорал от ужаса. Видно, призванные красноглазой тварью, на него перли новые чудища! С круглыми стремительно вертящимися лапами, прозрачными, как изо льда вылитыми, лбами и такими же неподвижными глазами! Грозно вопя, они наступали на Пукы, они были уже совсем близко. Сквозь их прозрачные лбы Пукы увидал, что внутри у них — люди! Живые люди, с мучительно перекошенными лицами, страшно выпученными глазами и распахнутыми в крике ртами. И понял, что чудища глотают людей! Живьем! А потом, видать, медленно переваривают! Одно такое аж пятерых заглотило! Отрезвляющий холод ужаса прокатился по спине — Пукы очнулся и побежал, сбрасывая на ходу снегоступы и отчаянно стараясь оторваться от преследователей. Нарта противно скребла по твердой дороге. Гудящий крик чудищ стал еще громче и страшнее — видно, испугались, что уйдет добыча! Пукы наддал — но они настигали.
И вдруг из груди мальчишки вырвался отчаянный вопль радости. Впереди, прямо на крыше одной из каменных громад странно холодным и неподвижным, но голубым, несомненно голубым светом сиял символ Храма — пылающий в чаше Голубой огонь! Там храм! Здешний храм! Там он найдет убежище от чудовищ! Хрипя и задыхаясь, Пукы бежал к чаше с Огнем.
— Куда ж ты по дороге прешь, чукча, в сторону давай! — заорал злой, но хотя бы человеческий голос, и мальчишку с силой рванули за плечо.
Пукы хотел вякнуть, что он хант-ман, а вовсе не чукча, но ничего не вышло — он уже летел кубарем. С размаху воткнулся головой в сугроб, слепленный из такого грязного и вонючего снега, что Пукы его и за снег-то не принял! Липкая и противная холодная масса развалилась от удара, засыпая его с головой… Мальчишка отчаянно забарахтался, рванулся вперед и вверх… Вздымая вокруг себя целые тучи легких сухих снежинок, выкатился на крепкий наст.
Сел, тяжело и надрывно дыша, потерянно оглядываясь по сторонам. Перед ним снова тянулось привычное белое безмолвие тундры, мерцающее серебром под луной. Пукы еще немного посидел, отирая и без того мокрое лицо снегом, пытаясь прийти в себя, то и дело судорожно мотая головой. Он отчетливо ощущал, что виденный им мир не мог быть не то что Средним или Верхним — такого ужаса и в Нижнем-то не встретишь! Такого просто не могло быть на всем течении Великой реки! В таком мире что угодно могло существовать, даже сказочные гигантские лодки, раскалывающие айсберги железными носами!
Пошатываясь, ослабев, как после целого Дня болезни, Пукы снова брел сквозь блистающую белизну Ночной тундры, при каждом шаге проваливаясь по колено. Снегоступы остались где-то там — неведомо где.
Теперь даже отморозки уже не так пугали. В первый раз ему повезло — яростно рыча, эрыги дрались между собой. Громадные дубины с треском колотили по толстым черепам. Один отморозок всадил каменный топор в шею собрата. И тут же принялся жрать, не обращая внимания на остальных дерущихся. Прячущегося за ненадежным прикрытием низкорослых деревьев Пукы стошнило. Не шевелясь и стараясь даже не дышать, он сидел в своем укрытии, пока эрыги не прекратили сражаться и не доели побежденных. Парочка уцелевших убрела за горизонт, поглядывая друг на друга жадными глазами и явно ожидая нового приступа голодной ярости.
Пукы приноровился идти под прикрытием сосен. Издалека заслышав ворчанье и рык, он быстро вкапывался в снег и пережидал. Один раз осмелел настолько, что последовал за стадом, подбирая то остатки обглоданного оленя, то даже целую ногу Вэс. Но постепенно из тундры исчезли даже эрыги — снежный наст оставался чистым и нетронутым, будто Пукы приближался к краю земли. Нынешнего отморозка мальчишка едва не пропустил — так привык, что вокруг никого.
Новый приступ кашля заставил Пукы скорчиться в три погибели и снова остановиться. Отдышавшись, он потер ноющую грудь, вытер ладонью мокрый лоб и огляделся по сторонам. Приходилось признать — он понятия не имел, где находится! У него вырвалось сдавленное, полубезумное хихиканье — он заблудился! Заблудился в тундре, где над головой — громадное небо и каждая звезда может безошибочно указать направление! На это действительно способен только сопливый-слюнявый!
Впрочем, и небо с первого же дня пути вело себя… странно. Знакомые созвездия — Олень, и Волк, и Медведица, и Охотничий Путь — вроде бы оказывались на месте, готовые подсказать дорогу к Храму. Хоть в Тюме, хоть в Хант-Манске. Но стоило Пукы заснуть — и местоположение звезд неуклонно менялось, словно духи нижних небес переставляли их, специально, чтоб подшутить над измученным мальчишкой. А ведь ему так нужно в Храм!
Он стоял у храмовых ворот, между выточенными из голубого льда гигантскими статуями Огонь-матери Най-эквы. Сперва, конечно, стражники не хотели его пускать и смеялись обидно, совсем как Аккаля. Но потом Пукы вытащил отцовский нож, и они сразу подтянулись и даже взяли на караул свои копья с наконечниками из настоящего железа. Потом его повели в Храм… И оказалось, что его отец — не просто геолог, а самый главный! Начальник геологической партии! И он вовсе не забыл про Пукы и мать! Все эти тринадцать Долгих дней он мечтал к ним вернуться, вот только работа не позволяла. А потом отец повел Пукы к самой жрице-наместнице. Она тоже была тут, прямо в том же храме! Ведь когда беда, она ездит по всей Югрской земле и обо всех заботится. Наместница выслушала Пукы и, конечно, сказала, что подлая старая жрица обманула его — никто не приказывал забирать у хант-манов всю еду. Да то и не жрица была, а принявший ее облик злобный дух куль. Наместница все равно похвалила Пукы, что тот хотел помочь Храму. Велела нагрузить полные сани мясом, и жиром, и порсой, и инструментами всякими железными, и еще парку Пукы новую выдать — на собольем меху. И они с отцом поехали в пауль. Мать лед колола — а тут они. Она как увидит, как кинется к ним! Орунг следом — мать его найти успела… А ор и старуха Секак — тоже кинулись. В другую сторону — от их пауля подальше. Всех остальных — особенно Тан — Пукы простил. Даже Аккаля…
Новый приступ кашля заставил Пукы очнуться. Вокруг все та же ледяная пустота. Он присел на корточки, пережидая слабость. Вытащил из мешочка на поясе одноразовый храмик. Щелкнул над сложенными шалашиком веточками. Колесико сухо лязгнуло, ударяя в кремень…
Лепесточек Голубого огня не вспыхнул. Пукы щелкал еще и еще… Храмик оставался всего лишь бесполезной пустой трубочкой. Пукы замер в оцепенении. Конечно, он знал, что сила храмиков не беспредельна. Но гнал от себя мысль, что станет делать, когда храмик истощится. А вот теперь все. Голубой огонь тоже подвел Пукы. Как небеса, скрывшие от него путь. Как люди, которые не захотели понять его. Как Орунг, который исчез, оставив Пукы одного. Как мама, которая не смогла его защитить. А уж как он сам себя подвел!
Пукы поднялся и медленно побрел дальше. Просто он не знал, что еще делать. Стоящая вокруг нестерпимая, звенящая тишина закладывала уши, заставляя мучительно вылавливать малейший звук, и, чтобы хоть как-то отвязаться от нее, Пукы громким противным голосом запел:
— А по тундре, по железной дороге, где мчится поезд Ворк-у-та — Лен-ин-гуард… Мы бежали с тобою, опасаясь погони… — Он осекся. Совсем с мозгами плохо, однако, если вместо правильной и полезной песни кай сов с обращением к верхним духам, которой учил его шаман, он запел глупый шан сон. Да еще и запрещенную Храмом песню про Черного Донгара Кайгала, как он после поражения от жриц удрал, чтобы пропасть навеки. Очень сильно неправильную. Поезд — это ведь много-много саней. Получается, Донгар не один ушел, еще кто-то с ним был? Да кому он нужен, Черный! Битва между последними черными шаманами и голубоволосыми жрицами и правда была под Ворк-у-той — так в старину нынешнюю Ворку называли. А вот никакого пауля Лен-ин-гуард нету. Пукы точно знал, у их шамана храмовая карта в сундуке хранилась. Может, то был пауль черных шаманов и жрицы после победы его разрушили? Правильно сделали, если так! Ну а дорога, да вся железная, — такого не то что в тундре, даже на богатом юге небось нету!
Нога Пукы зацепилась за что-то. Задумавшийся мальчишка снова рухнул ничком.
— А-у-у! — вопль боли вырвался из груди, но он тут же зажал себе рот ладонью и испуганно скорчился. Неужели опять тот жуткий мир? Но вокруг тихо — никакого воя, — и Пукы осторожно приоткрыл один глаз. Облегченно вздохнул — луна, Ночное небо, снег… Он по-прежнему в своем мире! Обо что это он тогда, о камень, что ли? Он поднялся на четвереньки и принялся ладонью расчищать снег. Из-под сплошной белизны мелькнуло что-то темное… что-то… Пукы задушенно захрипел. Вскочил. Повел взглядом…
Перед ним, проглядывая сквозь снег, лежала железная дорога. Не вся из железа, как в песне, а просто две железные полосы толщиной в мужскую руку, такие прямые и ровные, что, ей-Торум, не людьми делались. Полосы тянулись и тянулись, исчезая за горизонтом. Между полос, обернув лапы хвостом, сидел лис. Не простой черный, каких на ярмарках охотники пучками меняют. И даже не рыжий, шкурка которого годится только в дар верхним духам, чтоб отвратить беду. Лис был белым, как снег.
Завидев Пукы, зверь вскочил и потянулся — будто долго ждал и наконец дождался. Поглядел, махнул хвостом, словно приглашая следовать за собой, и побежал вдоль железной дороги. Оглянулся, проверяя, идет ли за ним мальчишка…
— Белый лис! Посланец верхних духов! — растерянно прошептал Пукы. Повернулся, бросив постромку нарты… и изо всех сил рванул в противоположную сторону.
Его подшибло. На бегу он рухнул на четвереньки — белый лис, свернувшись клубком, подкатился ему под ноги. И теперь стоял рядом, укоризненно поводя длинной мордой. Пукы вскрикнул, стараясь отползти подальше.
— Чт-то т-такое? — прямо в ушах мальчишки раздался раздраженный и сильно заикающийся мужской голос. — Эт-то п-посланец в-верхних д-духов. В-вот и иди за ним!
— Никакой это не посланец! Не стал бы посланец верхних духов меня на железную дорогу звать — прямо в черное Кайгалово логово! Э, а с кем я говорю-то? — опомнился Пукы.
— С-с кем ты можешь г-говорить, к-когда тут никого, — устало ответил голос.
— Тогда все понятно! — Пукы неожиданно успокоился. — Это у меня просто мозги от жара плавятся. Я, когда болею, и не такое слышу.
— С-слышишь г-голоса? З-звуки с-странные? — в голосе, что звучал у Пукы в ушах, послышался острый интерес. — Так эт-то же х-хорошо! П-просто з-замечательно!
— Чего хорошего? — покачал головой Пукы. Эти голоса иногда такое неправильное говорят — хоть уши затыкай! Да и нынешний не лучше. Посланец духов, как же! Пукы настороженно огляделся. Лиса не было. Ага, как понял, что обмануть не вышло, сразу исчез! Пукы умный, Пукы шамана слушал, про духов все знает!
Настороженно озираясь по сторонам, мальчишка вернулся за нартой. Ухватившись за постромку, попытался убраться прочь с железной дороги. Только поднял ногу, чтобы переступить железную полосу… Снег по другую сторону взревел. Взмыл в воздух, на мгновение составил контур гигантского белого лиса. Порыв ледяного ветра швырнул мальчишку обратно на дорогу. Льдинки, как острые зубки, осыпали лицо Пукы мелкими укусами. С обеих сторон дороги снежной стеной встал буран. Снег падал так плотно, что Пукы показалось — он находится в длинной норе, вырытой в огромном сугробе. Ни вправо, ни влево пути нет. Мальчишка задрал голову вверх. Громадная лисья морда из снежинок склонилась над ним, насмешливо щеря клыки, — дескать, что делать будешь? Дохнув холодом, смерч отшвырнул мальчишку на снежную стену. Некоторое время завывавшие холодные ветры перебрасывали Пукы туда-сюда, как в богатырской игре в каменный мяч. Наконец задыхающийся Пукы замер посреди железной дороги, стараясь не касаться ни одной стены бурана, ни другой. Насмешливый, как лисье тявканье в Ночи, свист ветра звенел в ушах. Пукы стоял на узкой тропе, зажатой между двумя полосами железа. С двух сторон от него вздымались сплошные, непроглядные стены бурана.
Железные полосы дороги мерно задрожали, будто где-то далеко невидимый шаман ритмично постукивал по ним своей колотушкой — тук-тук — тук, тук-тук — тук. Издалека донесся ровный гул. Стены бурана сдвинулись, намекая замершему между ними человечку, что выхода нет и дорога здесь одна. Пукы прищурился, вглядываясь назад… Отчаянно вскрикнув от ужаса, побежал. Вперед. Туда, куда звал его белый лис и куда он так не хотел идти.
Позади, по железным полосам перло… чудовище. Явно родич тех, из неведомого мира! Огромное, длинное, дышащее клубами черного, как Ночное шаманство, дыма, с единственным пылающим глазом посередине тупой морды…
— У-у-у! У-у! — неумолимо летя вслед за жертвой, выло чудовище. — У-у-у!
Вскрикивая и задыхаясь, Пукы бежал между буранными стенами. Измученное больное тело стонало, пытаясь втянуть каплю воздуха в горящую Огнем грудь, но напирающий ужас гнал вперед. Ему казалось, что сейчас он выскочит не только из парки, но и из собственной кожи и костей.
Чудовище за спиной выло все громче, глуша крики своей жертвы.
— У-у-у!
Пукы услышал, как захрустела позади брошенная нарта — чудовище просто смяло ее своим огромным телом.
— У-у-у!
Волна омерзительно теплого воздуха дохнула на него со спины… А впереди…
Поперек металлических полос всю железную дорогу перекрывала… ледяная гора. Была она огромна, округлая вершина мерцала сине-голубым светом, загадочно и прекрасно переливаясь на гладких, без единой зазубринки склонах. Пукы сразу возненавидел эту гору! Не залезть. Не вскарабкаться. Не зацепиться.
Мальчишка заметался по дороге, кинулся в сторону, пытаясь проломиться сквозь завывающий по обе стороны буран. Ветер хлестко ударил по лицу, возвращая обратно, на растерзание чудовищу.
— У-у-у!
Грохот за спиной стал нестерпимым. Мерзлая земля дрожала. Теплый воздух не давал дышать, толкал в спину. Сейчас чудовище впечатается в него своей тупой одноглазой мордой и размажет по ледяной горе.
В сверкающем склоне появилась аккуратно прорезанная высокая полукруглая дыра. Визжа и сам не слыша своего визга, Пукы вбежал туда и помчался в таинственно переливающемся сине-зеленом сумраке. Яркий желтый свет из глаза чудовища бил в спину.
Чудовище снова жутко завыло. Страшный вой отразился от ледяных стен, заполняя тоннель. Оглушенный Пукы зажал уши руками. Все вокруг содрогнулось от удара. Сеть змеистых трещин разбежалась по льду. Стены заскрипели, зашатались — куски льда посыпались на голову. Один больно чиркнул по уху — на ворот парки закапало теплое. Заскрежетало. Гигантская ледяная глыба с грохотом обрушилась в шаге от Пукы. Ледяной тоннель стонал и раскачивался. Глыбы откалывались одна за другой. Мальчик бежал, прикрываясь руками. Увернулся от валящегося на него очередного обломка. Прыгнул в сторону, упал, перекатился через плечо — острая сосулька вонзилась в землю там, где только что была его голова. Вскочил, побежал снова. Ледяная плита рухнула под ноги. Свод тоннеля разваливался. Громадный кусок упал за спиной, отрезая путь назад, еще один едва не вколотил Пукы в землю.
Порыв ледяного воздуха ударил в лицо. Серебристые зайчики лунного света запрыгали в темноте. Пукы увидел, как его изломанная ийс-тень со всех ног бежит перед ним, а клубящееся на морозе лили-дыхание пытается ее нагнать. Тело тоже поднажало… Пукы кубарем выкатился из-под ледяного свода — в холодный, мягкий снег!
Сзади загрохотало. Мальчишка приподнял голову, отплевываясь. Возвышавшуюся за его спиной ледяную гору плющило, будто озверевший великан колотил ее громадной ладонью. Куски и целые глыбы льда откалывались от стен. Сквозь тоннель, из которого вырвался Пукы, было видно, как осколки валятся с потолка. Проход завалило. Не вставая с четверенек, Пукы торопливо пополз прочь — подальше, подальше, подальше… Невыносимо громкий треск — словно тысяча сосен разом сломалась — ударил в небеса. Гора медленно осела, рассыпаясь сверкающим дождем льдинок. Мелкие обломки пробарабанили Пукы по голове и плечам. Мальчишка с писком рванул в сторону, ожидая, что сейчас из-под обломков выползет разнесшее гору чудовище…
Пустота — никакого чудовища. Тишина — никакого завывания. Темнота — никакого пылающего глаза. Позади рассыпавшейся горы сплошной плотной стеной стоял невесть откуда взявшийся лес. Железные полосы выходили из него и обрывались, будто ножом срезанные, у ног Пукы.
Мальчишка медленно, пошатываясь, поднялся на ноги. Огляделся по сторонам. И с глухой тоской понял, что лучше бы он остался в тоннеле, погребенный подо льдом. Или чудовище его в лепешку раздавило.
Он стоял на краю большой лесной вырубки. Явно старой, но почему-то вовсе не заросшей лесом. Впрочем, Пукы догадывался — почему. Зловещей громадой темнея в пробивающемся сквозь кроны деревьев лунном свете, посреди вырубки стоял чум. Такой же, как у их шамана, только больше. И еще — он был совершенно черный.
|
|
| |
]
