|
"Кровь Заката"
|
|
|
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:08 | Сообщение # 2 |
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| Моим друзьям Николаю Аверкину, Веронике Алборти, Майку Гончарову, Илье Виниченко и Артему Хачатурову.
Автор благодарит за оказанную помощь Александра Домогарова, Юрия Нерсесова и Павла Шульженка.
СИНОПСИС, ИЛИ ЧТО БЫЛО РАНЬШЕ
В изначальные времена Таррой владели создавшие ее боги во главе с Великим Оммом. Населяло этот мир несколько разумных рас, в том числе и люди, но любимыми детьми богов были гоблины. И случилось так, что Ройгу, бог тумана, лжи и снов, замыслил единолично править миром, но был повержен и развоплощен, а его дух заточен под Корбутскими горами. Однако было предсказано, что рано или поздно бог-отступник освободится, соберет бесчисленные рати и вновь сразится с воинством Омма.
Задолго до назначенного срока в мир Тарры вторглись силы Света, победившие и уничтожившие прежних богов и большинство их слуг. К счастью для Тарры, кровь Омма уцелела – один из сыновей Отца Богов провел ночь накануне битвы со смертной из рода людей по имени Линета. Девушка первой узнала об исходе боя, но не бежала. Ей удалось пройти на Поле Смерти, охраняемое пришедшими вместе со Светозарными эльфами. Залиэль, Лебединая королева, пропустила Линету к умирающему возлюбленному, и она унесла с собой его меч, откованный для битвы с ордами Ройгу. Затем Линета укрылась в горах у гоблинов, единственной из рас Тарры, сохранившей верность прежним богам.
Время разбросало потомков Инты (так называли гоблины возлюбленную сына Омма) по всей Тарре. Старая кровь смешалась с эльфийской в жилах владык Эланда, государства маринеров на северо-западе Арцийского материка. Эландцы не молились никому, но считали своими покровителями Великих Братьев, принимавших облик огромного орла и золотого дракона.
К этому времени Светозарные, предполагая свое поражение и гибель Тарры, покинули ее, взяв с собой эльфов и уничтожив нарождающееся племя магов. Однако двое из семи, Ангес и Адена, Воин и Дева, пошли против братьев и сестер, не желая бросать на произвол судьбы мир, защитники и хранители которого были уничтожены.
Ангес и Адена сделали так, что в Тарре остались два эльфийских клана – клан Лебедя и клан Серебряной Луны, владыкам которых Воин и Дева передали свои талисманы. Эльфы должны были помочь Тарре взрастить собственных магов-защитников, но далеко не все согласились променять жизнь в Свете ради отринутого ими мира. Между «Лебедями» и «Лунными» вспыхнула братоубийственная война, в которой уцелели немногие.
А медлить было нельзя. В своем заточении начинал шевелиться Ройгу, но не это было самым страшным. Сопоставляя реальные события с сурианскими преданиями и тем, что удавалось узнать с помощью магии, Ларэн Лунный король пришел к выводу, что еще до прихода Светозарных и бунта Ройгу в Тарре объявилась некая чужеродная сила, не обладающая божественной природой и могуществом, но странным образом влияющая на мысли и поступки других, в том числе и богов. Ларэн полагал, что Ройгу был не более чем игрушкой в руках укрывшегося в Сером море пришельца, дожидающегося своего часа.
Во время своих странствий Ларэн, поддавшись чувству жалости, спас и вылечил молодого повстанца Эрасти Церну, обреченного на смерть собственным побратимом. Для людей Эрасти погиб и был причислен к лику святых, на деле же он стал учеником Лунного короля, угадавшего в спасенном задатки великого мага. Эрасти не обманул ожиданий Ларэна. Он превзошел по силе своего учителя, став первым истинным магом Тарры. Знамения, предвещающие возвращение Ройгу, были все явственнее, и Эрасти начал действовать. Правда, то, что он проповедовал, шло вразрез с учением Церкви Единой и Единственной. Эрасти был предан анафеме и наречен Проклятым, против него предприняли Святой Поход, но церковное войско было разбито. Однако Проклятый все же был побежден и заточен за Последними горами. Это сделала возлюбленная Эрасти Циала, которая в награду за свой подвиг, на деле являвшийся величайшим предательством, была избрана Архипастырем Церкви.
После смерти Циала была объявлена святой, а учрежденный ею циалианский орден (единственный из церковных орденов, в который вступали женщины) стал одним из самых сильных и влиятельных. По иронии судьбы наиболее почитаемыми святыми в землях, входящих в лоно Церкви Единой и Единственной, стали равноапостольная Циала и великомученик Эрасти.
После поражения Эрасти остатки клана Серебряной Луны покинули Арцийский материк и укрылись на Лунных островах. Ларэн хотел познать природу таящегося в Сером море зла и вместе с горсткой соратников отправился на поиски, откуда никто не вернулся. Уцелевшие эльфы клана Лебедя, которых возглавил старший сын Залиэли Эмзар Снежное Крыло, еще раньше ушли в болота на юго-востоке Арции. Для людей эльфы, гоблины и чудовища прежних эпох стали сказкой, а Первые боги и Светозарные и вовсе были забыты, уступив место понятной людям религии, умело поддерживаемой Церковью. Почти тысячу лет Тарра, мир без богов, жила своей жизнью, ни о чем не вспоминая и ничего не опасаясь.
В 2228 году от Великого Исхода некоронованный владыка Эланда герцог Рене Аррой и бард Роман Ясный (он же Нэо Рамиэрль из Дома Розы, внук Залиэли, эльфийский разведчик в мире людей) оказываются втянуты в круговерть странных событий. Одни еще можно было списать за счет совпадений и политических интриг, но другие объясняет лишь пробуждение древней страшной магии. Рене и Роман понимают, что причиной осязаемых бед является господарь Тарский, Михай Годой, связавшийся со служителями культа Ройгу.
Идя по следу древнего Пророчества, Роман догадывается, что святой Эрасти и Проклятый – одно и то же лицо, и становится обладателем Черного кольца, талисмана, оставленного Проклятым тому, кто сможет понять его послание. Кроме того, эльф-разведчик разгадывает смысл хранящейся в Святом городе Кантиске картины-Пророчества, нарисованной Эрасти.
Оно предупреждает, что судьба Тарры скоро окажется в руках Эстель Оскоры, Темной Звезды, женщины, в чьих жилах течет Старая Кровь. Она даст жизнь младенцу, который после прохождения ряда магических ритуалов станет новым воплощением бога Ройгу. После рождения младенца Эстель Оскора обретет силу, равную силе, которой в этот момент обладает ее супруг и его прислужники.
Вступая в сговор с ройгианцами, Михай Годой поставил условием, что избранницей Ройгу, Эстель Оскорой, будет его дочь Герика, которую он с раннего детства готовил для этой цели. Кроткая и забитая Герика должна была стать послушным орудием в отцовских руках, но жизнь распорядилась так, что полубезумная Герика ускользает от ройгианцев и Годоя и встречает Романа. С помощью эльфийской магии и кольца Эрасти Рамиэрль уничтожает чудовищного младенца и возвращает Герику с порога небытия. Однако вмешавшиеся в игру Великие Братья сделали так, что в тело дочери Годоя вселяется иная душа. Новая Герика, обладая памятью и внешностью прежней и магической силой Эстель Оскоры, по сути является совсем другой женщиной, сильной и гордой, достойной соперницей Михаю Годою.
Еще одной надеждой Тарры остается Эрасти Церна. Роман убежден, что тот жив и его можно освободить, а силы и знаний Проклятого достаточно, чтобы дать бой не только Михаю и Ройгу, но и самому источнику разъедающего Тарру Зла. Но когда Роман добирается до места заточения Эрасти, дорога оказывается перекрытой ройгианскими заклятьями.
Начавшаяся в окраинных королевствах Таяне и Тарске смута постепенно захватывает всю Тарру. Перед лицом смертельной угрозы примиряются, казалось бы, непримиримые враги. Калиф Эр-Атэва Майхуб протягивает руку герцогу Эланда Рене Аррою, эльф Рамиэрль находит союзников среди гоблинов Южного Корбута, а уцелевшие слуги Первых Богов Тарры становятся плечом к плечу с эльфами.
Схватка Годоя и Рене, вошедшая в историю Тарры как Война Оленя, подробно описана в двух предыдущих хрониках. И в жилах Михая, и в жилах Рене текла смешанная кровь. Оба были потомками Омма и эльфов, оба были более чем людьми, хотя долгое время не догадывались об этом. Целью Михая была власть, ради которой он не жалел никого и ничего. Рене же никогда не желал власти, но судьба уготовила ему сначала роль вождя, а потом и императора.
Жизнь сталкивает герцога Рене и Герику Годойю, и Эстель Оскора понимает, что любит Рене и ее место рядом с ним. Именно вмешательство Герики, разрушившей ройгианские боевые заклятья, решает исход войны.
Магия гасит магию, все зависит теперь от силы мечей и искусства полководцев. Несмотря на значительное численное превосходство, армия узурпатора побеждена в генеральном сражении, Михай с помощью магии бежит в Таяну, где находит смерть от кинжала собственной супруги. Под скипетром Рене Арроя объединяются Арция, Эланд, Таяна и Тарска. С гоблинами и атэвами заключен вечный мир, по всем признакам Благодатные земли ожидает золотой век, но самые прозорливые – Рене, Роман, Эмзар, кардинал Иоахиммиус, калиф Майхуб – понимают, что Тар-ра получила не более чем отсрочку, так как не Годой и даже не ройгианцы являются корнем зла. Опасность по-прежнему прячется в Сером море.
Вопреки дурным пророчествам Рене и Роман на корабле «Созвездие Рыси» уходят на поиски врага. Герика следует со своим возлюбленным. По пути, на Лунных островах они встречают эльфов и покинувшую когда-то свой клан и ставшую возлюбленной Ларэна Залиэль. Она предлагает Рене план, с помощью которого появляется возможность победить. Рене соглашается, хотя и понимает, что шансов на победу и возвращение у него практически нет. Однако Залиэль не открывает Рене всей правды. Ее главная цель отнюдь не победа над их таинственным противником, которую Лебединая королева почитает невозможной. Она хочет отослать как можно дальше от Тарры Герику, так как, пока одна Эстель Оскора не нашла упокоение в земле Тарры, другой нет и быть не может, а значит, Ройгу никогда не обретет стойкого материального воплощения.
Залиэли удается обмануть и Герику, которая, полагая, что спасает этим возлюбленного, бросается в магический огонь и покидает Тарру.
По погасшему магическому пламени Роман понимает, что Залиэль погибла, и Рене, вероятнее всего, тоже, но Эстель Оскора теперь недоступна для сил, намеревающихся овладеть Таррой. Эльф не может даже предполагать, сколько времени продлятся ее скитания по иным мирам, но рано или поздно Герика, обретя силы и знания истинного мага, вернется, и он должен ее встретить.
Готовятся к будущей войне и другие. Кардинал Иоахиммиус, опасаясь чрезмерного усиления циалианского ордена, убеждает Архипастыря Феликса в необходимости сохранить для будущих поколений правду о Войне Оленя. Союзником Иоахиммиуса становится калиф Майхуб, по приказу которого в пустыне Эр-Гидал строится более похожая на неприступную крепость обитель, в тайниках которой надежно укрыты реликвии, в том числе и Пророчество Эрасти. В горах Корбута южные гоблины клянутся в своей верности «крови Инты», соратник Рене великий герцог Таяны Шандер Гардани заключает с ними вечный союз, а старый маринер Эрик решается в присутствии Архипастыря Феликса принять Агва Закта, яд, наделяющий умирающего пророческим даром. Старому маринеру не дает покоя проклятие, выкрикнутое ненавидящей Рене старухой перед отплытием «Созвездия Рыси», предрекающее потомкам Арроя кровавую междоусобицу, а самому Рене участь худшую, чем просто смерть. Эрик ценой своей жизни хочет открыть правду тем, кто остается.
Феликсу удается расслышать и записать последние слова Эрика: «Нужно ждать, – ждать, даже когда это будет казаться безумием. Ждать и помнить. В землю упали зерна. Им нужно время. Придет год Трех Звезд, и поднимет меч Последний из Королей. Голубая Звезда канет в море, Алая вернется на небо, Темная не погаснет. Она зажжена Избранным, но озарит путь Последнему, предвещая победу. Не бойтесь Ночи, не бойтесь Дня. Тьма защитит от Тьмы, Свет от Света. Не плачьте об уходящих в бой. «Созвездие Рыси»… Темная звезда… Им не сойтись, но сияние их вечно…»
ВСТУПЛЕНИЕ
Серебрись, бубенчик, на шее вола…
– Девушка из снега, зачем ты пришла?
– На лугу зеленом ищу я цветок,
Всходит ночь по склонам, а луг мой далек.
– Губ твоих сиянье – не свет ли небес?
– То звезда, с которой любимый воскрес.
– Что прижмешь ты к сердцу, в саду покружив?
– Меч, хранимый милым. Он умер, но жив!
– Не любовь ли ищешь, вверяясь судьбе?
Не любовь ли ищешь, Бог в помощь тебе.
Сыщешь ты едва ли того, кто приник
К омуту печали под слоем гвоздик.
Серебрись, бубенчик, на шее вола…
Девушка из снега, зачем ты пришла?
Серебрись, бубенчик, на шее вола…
Родниковой кровью душа изошла.
Ф. Г. Лорка
Ярко горели восковые факелы, заливая светом пиршественный зал. Ольгерд Длинный праздновал совершеннолетие единственного сына – в третьем часу пополуночи Зигмунду исполнился ровно двадцать один год и двадцать один день. Юноша стал мужчиной и отныне должен не только отвечать за себя перед богами и людьми, но и быть готов принять бремя власти, буде отец не сможет его нести. Увы, король не верил, что его отпрыск сможет удержать вожжи, слишком уж тот был изнежен и слаб. Где ему повелевать тысячами суровых воинов, знавших только войну, давать отпор Нижним, глядеть в глаза Горной Ведьме, когда придется просить ее и впредь помогать исскам.
Суровый и подчас жестокий Ольгерд рано потерял жену, и страх за здоровье наследника не позволял ему брать с рожденья слабого ребенка в походы, заставлять его часами бегать взапуски с гончими и стоять на камнях с поднятым мечом, пока усталость не заставит опустить оружие. Король боялся потерять сына – и потерял его. Зигмунд вырос капризным и пугливым. При помощи учителей с Низа юноша выучился читать толстые книжки с пестрыми миниатюрами, бренчать на лютне и слагать непонятные Ольгерду и его воинам вирши, но не был способен заменить на троне отца, к которому относился с приторным почтением, бесившим сурового и прямого исска. Даже Олайя, юная жена короля, которая, как надеялся венценосный супруг, вскоре осчастливит его многочисленным потомством (а что, его собственному отцу Вольфгангу Медвежьей Лапе в год рождения Ольгерда сравнялось полсотни и еще четыре года, а ему нет и сорока пяти!), почитала принца ничтожеством. Стоило тому появиться на отцовской половине, как девочка уходила к себе, презрительно передернув точеными плечиками.
При мысли о жене сердце владыки потеплело. Он и вообразить не мог, что дочь одного из Нижних, отданная ему в заложницы, покорит его сердце. Тем паче Олайя совсем не походила на его первую жену, наделенную богами внешностью валькирии. Дочь рагайского короля Меридита была грациозным миниатюрным созданием, резвым и горячим, как огонь в камине. А как она его любила! Уж в этом-то Ольгерд не сомневался, недаром, когда переговоры с Меридитом и его союзниками были благополучно завершены и заложники могли вернуться, девушка ударилась в слезы и, нагрубив присланному за ней вельможе, выскочила из комнаты. Отправившийся за ней по долгу гостеприимства Ольгерд не поверил своим ушам, когда среди всхлипываний и жалоб, перемежаемых яростными нападками на собственного отца, сначала отдавшего ее, а потом забирающего, прорвались слова любви.
Решенье созрело немедленно. Ему нужен еще один сын, а то, что рагайка еще и знатна, лишь прибавит веса исскам, владыки которых войдут в круг венценосных семей Двадцати Королевств. И потом, девушка была красива, куда лучше его последней любовницы, чьи прелести королю начинали приедаться. Правду сказать, Олайя сначала слегка испугалась его слишком варварского проявления чувств, но через мгновенье она, забыв о слезах, вовсю хохотала, прижимаясь огненной головкой к груди Ольгерда. То, что жена едва доставала ему до воротника, умиляло, хотя король всегда думал, что любит рослых женщин. Наверное, потому, что до появления в своей постели рыжего котенка никого не любил. Ильда, подарившая ему неудачного сына, была дочерью отцовского соратника и подругой детства, они слишком рано узнали, что предназначены друг другу. Отчаянья это не вызвало, но и радости тоже. Ильда была хорошей женой и достойной королевой, но она умерла семнадцать лет назад. Больше он не женился: ночных подруг хватало, но ни любви, ни государственной надобности не было. И вот теперь Олайя. Только бы у девочки все прошло благополучно, уж слишком узкие у нее бедра… Надо же! Он, похоже, боится расплескать еще не наполненный кувшин, ну да рано или поздно он наполнится. Может быть, даже этой ночью.
Король, сглотнув, отвернулся от жены, одетой в золотисто-зеленое платье, красиво оттеняющее безупречно белую кожу и огненные волосы. Он должен сегодня пировать до зари и остаться на ногах, провожая последнего гостя. Чтобы никто, не приведи боги, не сказал, что Длинный сдает или, того хуже, обабился и держится за женину юбку. Что ж, пить так пить! Для начала ему предстоит в одиночку осушить рог, поданный наследником. Король, слегка поморщившись – не о таком сыне мечталось, поднялся во весь свой немалый рост. Принц, от волнения побледнев (о боги, какая бестолочь!), обеими руками поднял оправленный в золото рог и, улыбаясь словно бы приклеенной улыбкой, подошел к отцу. По традиции, как только король выпьет, бочка, из которой налито вино, будет выплеснута в огонь в честь богов, после чего в зал внесут зажаренного целиком горного кабана, и начнется настоящий пир.
Ольгерд легко одной рукой поднял тяжеленный сосуд, подождал, когда стихнет одобрительный гул, и поднес ко рту. Выпить он не успел. Намертво запертые Черные Двери, ведущие на галерею, распахнулись, как распахиваются ставни крестьянской халупы от порыва ветра, хотя сдвинуть с места огромные, обитые позеленевшей бронзой створки было под силу разве что урагану, а на улице стояла тишь позднего лета. И хозяева, и ошалевшие гости с удивлением и ужасом уставились на высокую женщину в черном, чья рука опиралась на холку огромной снежной рыси. Горная Ведьма почтила своим присутствием пиршественный зал!
Ее узнали все, хотя видели немногие. Вопреки титулу Облачных Владык, вот уже шесть поколений передававшемуся в роду Ольгерда, истинной владычицей Черных гор была именно она. Никто не знал, кто она и откуда пришла, но когда согнанный со своих земель немилосердными соседями и взбесившимся морем народ иссков был прижат к горам, к ним вышла женщина со снежной рысью и указала дорогу. Преследователи же оказались погребены под снежными лавинами. С тех пор люди и Ведьма жили рядом.
Исски не забыли добра и, хотя она ничего и никогда не требовала, считали своим долгом в День Спасения устраивать в ее честь празднование с плясками между костров и сбрасыванием в ревущий горный поток подношений. Чтили Ведьму и Облачные Владыки. Когда новый король принимал Венец и Меч из рук жрецов, он поднимался по едва заметной каменистой тропе к Рысьей горе, в одной из бесчисленных пещер которой, по слухам, она и обитала. Иногда Ведьма показывалась сразу, иногда приходилось ждать несколько дней, но она всегда появлялась. Даже Слуги Ветра не знали, о чем она говорит с наследником, но лишь после встречи с Ведьмой он становился Облачным Владыкой.
Исские жрецы попытались ставить в ее честь храмы и собирать десятину, но она воспротивилась этому весьма решительно. Здания и жертвенники, не успев подняться, оказывались расколоты молниями или сброшены в пропасть. Наиболее ретивые, присвоившие право говорить от имени Ведьмы, лишались языка или сходили с ума и начинали лопотать вздор. Исски поняли, что Ведьма не терпит посредников и не желает поклонения. С этим смирились. Ее побаивались и вместе с тем на нее надеялись.
Случалось, отчаявшиеся отправлялись в горы в поисках защиты или помощи; чаще всего эти походы заканчивались впустую, но некоторым везло. И тогда случалось всякое. Ведьма не была доброй, но она была справедливой, и если уж вмешивалась, то наказание часто превышало провинность. Чаще всего она приходила под утро к дому виновного, никто не видел, как это было, но серые утренние лучи высвечивали две цепочки следов – женских и рысьих, а на двери появлялся словно бы выжженный отпечаток узкой ладони. Это было предупреждение, после чего клеветник брал свои слова обратно, нелюбимый жених расторгал помолвку, вор возвращал краденое. Сначала так поступали не все, судьба невнявших была страшной и странной. Вот уже двести сорок весен никто не осмеливался перечить Ведьме, но никогда еще она не появлялась в Облачном Замке, никогда не вмешивалась в дела исских владык.
В огромном переполненном зале воцарилась тишина, прерываемая лишь треском сгоравших в камине огромных бревен. Все смотрели на Ведьму, а она смотрела на короля. Это была высокая женщина с бледным, совсем еще молодым ли-цом. Голову ее несколько раз обвивала светлая коса, из которой выбивалось несколько разноцветных прядок, словно бы колеблемых несуществующим сквозняком. Рука с длинными тонкими пальцами бездумно перебирала серебристый рысий мех, крупный чувственный рот был плотно сжат, а слегка прищуренные серые глаза смотрели жестко и спокойно.
Король опомнился первым и решительно шагнул навстречу незваной гостье с древним приветствием.
– Моя жизнь принадлежит той, кто спасла иссков. Скажи мне умереть, и я умру.
– Мне не нужна твоя жизнь, владыка, – голос Ведьмы был хрипловатым и негромким, – но она нужна исскам. Я пришла предупредить тебя. Те, кто живут внизу, но любят горное золото и ищут дорогу к морю, на рассвете подойдут к Серой Стене. Их много, они долго готовились и уверены в победе.
– Этого не может быть! – Чудовищность известия заставляла забыть о том, кто его принес.
– Это так, король, их видели орлы, их чуют рыси, а они не ошибаются. И я тоже их видела. Они идут ущельем эдельвейсов.
– Меч и доспехи! – загремел Ольгерд.
– Не спеши, – Ведьма улыбнулась, став похожей на свою четвероногую спутницу, – время терпит, сейчас они не выше Рысьего Когтя. Я не хочу, чтобы они здесь были, и горы помогут тебе. Те, кто все же поднимется, твои, сколько бы их ни было. Но сначала тебя ждет другое дело, куда менее приятное, чем честная битва. Речь идет, – глаза Ведьмы холодно блеснули, – о предательстве.
Шестеро твоих предков дарили мне свои жизни, они были мне не нужны, но верность вызывает взаимность. Я не хочу, чтоб твою жизнь прервали те, кому ты доверяешь. Я пришла за предателями, Ольгерд. Им не место в твоем доме. Отдай их мне.
– Карать предателей – долг короля, но… – Он осекся. – Я клялся служить тебе. Они твои, но кто они?
– Я не обретаю счастья, карая, король, но ты нравишься мне. Ты мне кого-то напоминаешь, кого-то, кого я некогда знала… Я не хочу, чтоб ты оказался между молотом и наковальней. Не понимаешь? Оглянись.
Ольгерд рывком обернулся и встретился с сотнями побледневших лиц. Одно лицо было особенно белым, и это было лицо его собственного сына…
– Зигмунд! Ты…
– Он, – спокойно кивнула Ведьма, – в кубке яд, который подействует на рассвете. Воспользовавшись суматохой, он хотел открыть ворота.
– Ты, – повторил король, глядя в перекошенное лицо сына, – ты вправе ненавидеть меня и желать короны. Ты знал, что я не хотел оставлять ее тебе! Ты мог убить меня, но впустить в свой дом рокайцев?! Выродок! Пей! Пей свою отраву!
Король сгреб сына за шиворот, сунув ему в лицо кубок. Наследник извивался всем телом, как нашкодивший кот, которого тычут мордой в его безобразия, но Ольгерд был неумолим.
– Венд, Ораг, держите его! – Двое дюжих воинов кинулись вперед.
– Стой, владыка иссков, – Ведьма говорила все так же ровно. – Ты отдал его мне.
– Прости, – король перевел дух, – ты заберешь его?
– Обоих. И его, и ее…
– Ее?
– Твою королеву.
– Олайя!! Это неправда!
– Правда, король. Спроси сам.
– Отец, – принц заговорил хриплым баском, сорвавшимся на визг, – отец! Это все она! Она всегда хотела меня… Я не хотел, но она угрожала мне… Она заставила меня… Заставила…
– Олайя!
– Он лжет. – Королева владела собой. – Ты должен мне верить, Оле, – большие глаза глядели с чарующей искренностью, – я люблю тебя. Только тебя. Твой сын лжет, это он хотел меня, но я отвергла его. Я виновна, что не сказала об этом, но я не хотела причинять тебе боль.
– Это она! – визжал принц. – Первый раз ЭТО было, когда ты уезжал к Сосновой вершине. Она сказала, что, если я не возьму ее, она скажет тебе, что я ее изнасиловал… Она заставляла меня водить к ней гонцов ее отца, она дала мне яд…
– Ничтожество, – женщина гневно сдвинула брови, – тебе не удастся оклеветать меня. Король справедлив.
– Да, король справедлив, – хрипловатый голос Ведьмы поражал спокойствием, – но вы оба принадлежите мне.
– Госпожа! – В возгласе короля слышались все муки ада. – Госпожа, ты ошибаешься!
– Я не ошибаюсь, король, – вздохнула Ведьма, – Олайя виновна, она была конем, а твой сын – лишь телегой. Но хватит. Я забираю обоих.
– Прости, – король склонил голову, – забери мою жизнь, но верни мне их. Я покараю их, страшно покараю, но я не могу их отдать…
– …ведьме, – за него окончила она, – что ж, я хотела облегчить твою совесть, но, если хочешь нести эту ношу сам, неси.
– Взять их! – В голосе Ольгерда звучал металл. – Мы выступаем немедленно. Хватит прятаться за Стеной! Пусть Нижние узнают силу наших мечей, а эти… Пусть выпьют свой яд поровну. Влейте им его в глотку.
Принц продолжал вырываться и что-то блеять, затем его вытошнило прямо на мозаичный пол, и он безвольно повис на руках стражников, но королева была из другого теста. От ее лица отхлынула кровь, яркие рыжие волосы лишь подчеркнули бледность кожи. Женщина с ненавистью, невероятной для столь хрупкого и изнеженного существа, глядела на короля.
– Варвар! Грубый варвар! Животное! Я презираю тебя… Насильник, ублюдок. – Поток оскорблений не оборвался, даже когда стражники выволокли осатаневшую женщину вон, ее затихающие вопли еще долго доносились с лестницы. Когда же все стихло, Ольгерд оглядел замерший зал и рявкнул:
– Все вон! Собираться во дворе с мечами.
Воины и придворные, толкаясь, бросились из зала. Вскоре в нем остались лишь король и Ведьма.
– Я должен благодарить тебя, – с трудом произнес он.
– Но ты меня ненавидишь, – закончила она, – не будь ты королем, лишившимся сегодня наследника, ты мог бы умереть или позволить себя убить, но права на это ты больше не имеешь.
– Не имею, – согласился он. – Кто ты, госпожа? Ты странно говоришь и еще более странно делаешь.
– Неважно. – Ведьма опустилась в одно из кресел и замерла, словно прислушиваясь. – Если ты хочешь битвы, то тебе пора выступать. Скоро к Когтю подойдет рокайский отряд. Его вождь оказался слишком глуп и самовлюблен, он не повернул, хотя его предупреждали. Ты должен его встретить.
– Встретим, – кивнул король, – я еще помню, кто я. И я помню свои клятвы. Я виноват перед сыном, виноват, что вырастил из доброго семени ядовитую траву. Но перед ней я чист. Клянусь тебе, она лжет. Я любил ее.
– Я верю, – серьезно кивнула Ведьма.
– Клянусь, – повторил король, – я НИКОГДА НЕ НАСИЛОВАЛ ЖЕНЩИН.
В устремленных на него серых глазах вспыхнула ослепительная искра. От бесстрастности его странной собеседницы не осталось и следа. Горная Ведьма смотрела вперед невидящим взглядом только что разбуженного человека. Затем ее губы шевельнулись, и король разобрал: «…никогда не насиловал женщин… Великий Орел! Тарра… Рене!»
))  Дом Лециферы  Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:09 | Сообщение # 3 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| ПРОЛОГ
Все выше, все выше – высот
Последнее злато.
Сновидческий голос: Восход
Навстречу Закату.
М. Цветаева
Vivos voco, mortuos plango, fulgura frango
– Вы посмели?!
– Вот как ты заговорил, милосердный и всепрощающий, когда дело коснулось тебя? Впрочем, брат меня предупреждал…
– Оставь ее!
– Кого?
– Не лги! Ты знаешь, о ком я говорю…
– Знаю, а вот знаешь ли ты? Впрочем, она в любом случае свободна в своем выборе и сделает то, что считает нужным!
– Что ты сделал с ней?!
– С кем?
– Прекрати изворачиваться.
– Я не изворачиваюсь. Да, я знаю, кем стала та, о ком ты говоришь, но ни я, ни ты, ни кто другой никогда не узнает, та ли это, о ком ты думаешь. Но кто бы она ни была, я с ней ничего не сделал, только дал ей право вернуться…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Vim vi repellere licet
Одна из всех – за всех – противу всех!
М.Цветаева
Эстель Оскора
Я вдыхала холодный горьковатый воздух, пропитанный запахом осенних костров и полыни. Вечерело, по усыпанному крупными звездами небу порывистый ветер гнал редкие неопрятные облака. Звезды свидетельствовали – это Тарра. Или почти Тарра. Я узнавала очертания созвездий, но с ними было что-то не так, они изменились, как меняется проволочный узор, если его немного растянуть.
Послышался топот, и я поспешно отступила в темноту. Конечно, бояться мне было не то чтобы нечего (и в мирах, через которые я прошла, и в междумирье хватало чудищ, с которыми мне бы не хотелось встречаться), но лошадиный топот уж точно не нес ничего такого, что могло бы причинить мне неприятности. Другое дело, что сначала следовало оглядеться. Я не знала ни времени, ни места, в котором очутилась, а изменившиеся созвездия наводили на тревожные размышления. Хотя чего следовало ожидать, если в последнем из миров, где я чуть было не осталась навсегда, устав от бессмысленных скитаний, перед моими глазами прошло шесть колен Облачных Владык, а сколько всего было до этого…
И все равно я надеялась, сама не знаю на что. Я должна была вернуться. Чтобы найти Рене, какова бы ни была его судьба, или узнать, что его больше нет. Нигде. В конце концов, его могло точно так же вышвырнуть за пределы Тарры, как и меня, но поиски следовало начинать здесь, в Арции. Даже если все окажется бессмысленным, прежде чем покончить со всем разом (а это, судя по всему, для таких, как я, дело непростое), придется довести до ума то, что начали Рене и Залиэль. А потом я отыщу и прикончу ту тварь, которая его погубила, если она все еще здесь. Прикончу и умру.
…Из-за поворота вырвалось несколько конных с факелами, за ними попарно проскакало десятка полтора воинов, за которыми следовали карета и две закрытые повозки, а замыкали процессию еще несколько десятков вояк. Все это безобразие, немилосердно грохоча и лязгая, быстро удалялось на юго-запад. Меня не так уж и занимало, куда торопится честна?я компания, пусть их едут, хотя, если они не дадут через час-полтора лошадям роздых, те начнут падать. Поражало другое: воины были в доспехах, весьма напоминавших железяки, бывшие в ходу при Анхеле Светлом, когда самым страшным оружием был арбалет. И эти изменившиеся звезды! Неужели я попала в прошлое?! Но этого не могло быть: по всем Законам, явным и тайным. Время не имеет обратного хода, в него нельзя войти снова, как нельзя войти в одну и ту же реку. Да, где-то оно течет быстрее, где-то медленнее, где-то и вовсе почти стоит, но нигде не идет вспять. Это невозможно, как невозможен дождь, идущий снизу вверх. Но откуда тогда эти нагрудники, налокотники, шлемы, которых в той Тарре, которую я знала, не носили уже лет двести?
От размышлений меня отвлекло мягкое, прохладное касание. Еще веселее! Меня искали, и искали с помощью магии. Заклятье было сильным и умелым… Впрочем, каким бы сильным себя ни полагал искавший меня маг, я была сильнее. Много сильнее. Я могла поймать нить его волшбы и выдернуть его сюда, как затягивает в воду нерадивого рыбака хитрая рыбина. Я не сделала этого только потому, что пошел бы такой астральный звон, что мое присутствие стало бы очевидным всем синякам Тарры. Я же чем дальше, тем больше не желала себя обнаруживать. По крайней мере, пока не пойму, что здесь творится и не ошиблась ли я, не попала ли в мир, невозможно похожий на Тарру, но отстающий от нее лет на триста…
Но сначала следовало разобраться с унюхавшим мое появление колдуном. Вряд ли он искал именно меня – о том, что я вернусь, не знали даже Великие Братья, но мое появление вызвало, не могло не вызвать изрядного астрального возмущения. Неудивительно, что кто-то пытается выяснить, что же произошло на этой дороге. Ну что ж, играть так играть. Оставаясь на месте, я довольно легко удерживала вокруг себя мельчайшие магические корпускулы, надолго прилипающие к тому, кто возмутил сей мир спонтанным появлением. Теперь оставалось ждать, а ждать я могла долго. Однако не прошло и пары ор (созвездие Агнца над горизонтом не успело смениться созвездием Иноходца), как тишину вновь разорвал стук копыт – на сей раз всадник был один и ехал крупной рысью, как нельзя лучше подходящей для ночной дороги. Вскоре появился и сам наездник, лунный свет засеребрился на его шлеме. И этот туда же! Они что тут, про мушкеты вовсе позабыли, только стрел берегутся? Ладно, посмотрим, но сначала следует заняться путешественником. Возможно, я причиню ему большие неприятности, но чем-то или кем-то всегда приходится жертвовать. Я приготовилась и, когда путник (отчего-то мне подумалось, что это гонец) поравнялся со мной, мысленно произнесла Слово.
Как всегда, вокруг меня что-то стремительно обернулось и встало на свое место. Бедняга, так ничего и не почувствовав, проследовал своей дорогой, унося с собой приклеившийся к нему намертво мой астральный хвост, я же направилась в противоположную сторону. Теперь я могла спокойно разузнать, что же здесь творится. Пока я не захочу, меня не обнаружит никто…
2850 год от В.И.
26-й день месяца Зеркала .
Арция. Мунт
– Не люблю Мунт, – сероглазый всадник обернулся к своему спутнику, темноволосому атлету, – как попаду сюда, так хочется бежать куда глаза глядят. Суета, вранье, взгляды какие-то липкие…
– А что ты хочешь, Шарло? Столица, одно слово…
– Наверное, – названный Шарло пожал плечами, – не понимаю, как кому-то нравится здесь копошиться, тут и дышать-то нечем!
– Сейчас ты заговоришь об Эльте, – хмыкнул темноволосый, – уж с тамошними ветрами точно не задохнешься.
– Да я и в Ифрану не прочь вернуться, – Шарло весело и открыто засмеялся, – там хоть и юг, но все просто. Война, мы, враги… Если грязь, то только под ногами.
– Повезло с тобой Лумэнам , – атлет вздохнул и комично развел руками. – Другой бы на твоем месте…
– Рауль, друг мой, я тысячу раз все слышал. Я знаю, что мне скажешь ты и что думает твой отец, но это бессмысленно. Я не собираюсь выдергивать трон из-под Пьера.
– Пьера, – хмыкнул Рауль, – да Пьер тебя от своего любимого хомяка не отличит… Можно подумать, ты не знаешь, что всем Фарбье вертит.
– А можно подумать, ты не знаешь, что я знаю, что ты скажешь, – отмахнулся Шарло. – Ладно, хватит об этом. Раз уж нас занесло в этот город, давай хоть отдохнем. К королю я сейчас точно не пойду, устал!
– Я так и вовсе бы к нему не ходил…
В словах, сказанных Раулем, был свой смысл, так как спутником его был не кто иной, как Шарль Тагэре , герцог Эльты и дважды правнук короля Филиппа Третьего Арроя, имевшего счастье или несчастье пережить своего старшего сына, так и умершего наследником короны. Престол перешел к внуку коронованного старца Этьену. Второй сын короля, Лионэль, герцог Ларрэн, пережил это довольно спокойно, зато третий, Жан Лумэн, счел, что на троне пристало сидеть его собственному отпрыску, а не племяннику. Этьен был свергнут и вскоре умер, то ли сам, то ли с помощью заботливых родичей, и на престоле обосновались Лумэны.
Первый Лумэн, правивший под именем Пьера Четвертого, был хоть и не самым приятным человеком, но сносным правителем. Его сын, опять-таки Пьер, полагал себя великим воином, но, прежде чем погибнуть при очередной осаде Авиры, довел страну до нищеты. Наследник горе-полководца Пьер нынешний, а по счету Шестой, унаследовал корону еще в колыбели, но оказался слабоумным. Арцией, по сути, правил незаконный дядя короля Жан Фарбье Второй, а дела на затянувшейся почти на сто лет войне с отделившейся от Арции Ифраной шли хуже и хуже. И не потому, что арцийцы не умели воевать, а потому, что в самой стране творилось Проклятый знает что. Неудивительно, что и знать, и купцы, и крестьяне все чаще и чаще посматривали в сторону Шарля Тагэре, «дважды Арроя» и к тому же отменного воина и человека, думающего сначала об Арции, потом о друзьях и лишь затем о себе.
Именно поэтому Рауль имел все основания говорить, что Шарлю Тагэре нечего делать в Мунте. Под стрелами ифранских лучников красавцу герцогу и то было безопаснее, но Шарль, носивший титул лейтенанта всей Ифраны, счел уместным принять приглашение короля. Отказ означал бы открытое неповиновение короне. Вообще-то, многие арцийцы только бы обрадовались, заяви Тагэре о своих правах, но сам Шарль пока подобных стремлений не выказывал. Да, в Мунт он не хотел, но развязывать гражданскую войну не хотел еще больше. И герцог поехал, взяв с собой всего две дюжины всадников и оруженосца.
Рауль ре Фло, один из друзей герцога, увязался с ним чуть ли не насильно и всю дорогу отговаривал Шарля от визита. Не помогло. Вечером 26-го дня месяца Зеркала они въехали в столицу некогда простиравшейся от Последних гор до Старого моря империи, а ныне раздираемого на части интригами и склоками королевства. Город, впрочем, выглядел мирно и благополучно. Из открытых дверей харчевен вырывался вкусно пахнущий пар, по улицам сновали укутанные в теплые суконные накидки горожане, на многочисленных иглециях звонили к вечерней службе.
Тагэре никогда не любили столицу и так и не озаботились построить собственный дворец. Эльта, город на суровом северном берегу, недалеко от покоящейся нынче на дне Сельдяного моря Гверганды, и для деда и отца Шарля, и для него самого была лучшим местом на земле. Первый Тагэре, отказавшись поддержать брата-узурпатора, покинул Мунт добровольно, а его сыновья и единственный выживший внук отнюдь не стремились вернуться в столицу. А раз так, зачем им особняк, тем паче Тагэре всегда могли отдохнуть под крышей Мальвани. Нынешний маркиз был ближайшим другом Шарля и Рауля и, как и все в этом роду, прирожденным полководцем. Анри, получивший в прошлом году, после смерти своего отца, титул маршала Арции, порывался ехать вместе с друзьями, но Шарль встал на дыбы. Тагэре полагал, что нельзя оставлять армию на милость Конрада Батара, который, возможно, и неплохой военный, но слишком много думает о маршальском жезле и слишком мало об Арции. Мальвани скривился при упоминании бывшего приятеля, а теперь соперника, как от зубной боли, но остался в армии, предоставив друзьям в полное распоряжение родовое гнездо, помнящее еще героев Войны Оленя . Впрочем, строить с той поры в Арции лучше не стали, скорее наоборот.
Шарль и Рауль намеревались провести вечер вдвоем за стаканом атэвского вина, но не вышло. Не успело стемнеть, как с черного хода постучали. Наладившийся было прогнать не понимающего благородного обхождения ремесленника, мажордом склонился в почтительном поклоне перед командором Мунта бароном Обеном Трюэлем, явившимся засвидетельствовать свое почтение герцогу. Нельзя сказать, чтобы Тагэре был от этого в восторге, но деваться было некуда. Трюэль, хоть и играл с упоением роль недалекого солдафона, был умен и прекрасно осведомлен о том, что творится во вверенной ему столице. Ни господин начальник Тайной Канцелярии, ни канцлер Арции, ни всемогущий королевский родственничек Жан Фарбье, не сомневаясь в способностях барона, вынужденно принимали его игру. Трюэля это, видимо, забавляло, но как выглядит командор славного города Мунта без своей обычной маски, знала разве что его сестра.
Увидев визитера, Шарль поднялся ему навстречу:
– Не скажу, что так уж рад видеть вас, барон. Мы только что с дороги, как вы, вероятно, знаете, и очень устали.
– Не сомневаюсь, – Обен, крупный, чтобы не сказать толстый, мужчина лет сорока с лицом обжоры и выпивохи пожал могучими плечами, – но лично я посоветовал бы вам промучиться в пути еще ночку. Чем дальше вы будете к утру, тем лучше для вас, да и для меня. Ловить Шарля Тагэре мне не улыбается, потом по улице не проедешь, тухлыми яйцами забросают.
– Вы хотите, чтоб я уехал? – Шарль поднял темную бровь, странно контрастирующую со светло-золотистыми волосами.
– Хочу, – не стал отпираться барон, подходя к столу и самочинно наливая себе вина, – вы даже не представляете, как хочу.
– Иными словами, – встрял в беседу Рауль ре Фло, – герцогу грозит опасность.
– Хуже, – изрек Обен, – опасность грозит мне. Поддерживать порядок в городе во время покаяния Шарля Тагэре? Увольте! Легче сразу пойти и удавиться.
– Вот даже как? – Герцог не казался ни удивленным, ни встревоженным. – Значит, Бэррот все же решился…
– Бэррот-то как раз ни при чем, это Жан с Дианой разыгрались. Ну и сволочная же баба, я скажу… Хоть бы кто ее прикончил, я бы Проклятому за это душу отдал. А Вы бы, монсигнор , прежде чем в Мунт соваться, справились бы о здоровье кардинала! Он, между прочим, совсем плох.
– Сочувствую, – нагнул голову Шарль Тагэре, – мне Его Высокопреосвященство нравится, не хотелось бы, чтоб кардиналом Арцийским стало какое-нибудь надутое чучело, но при чем…
– А при том, что Евгений никогда не позволил бы схватить Тагэре и тем более не отдал бы его в руки Скорбящих, но сейчас бедняга лежит в занавешенной комнате, к нему никого не пускают. Короче, мерзко все, Ваша светлость, так что прикажите седлать коней!
– Пойду распоряжусь. – Ре Фло сделал попытку подняться.
– Садись, Рауль, – махнул рукой герцог, – никуда я не поеду. Благодарю, барон, но Тагэре от королей не бегают, тем более от таких. Тагэре вообще не бегают.
– Ну, хозяин – барин, хочет – живет, хочет – удавится. – Командор выдул еще кубок и поднялся. – На всякий случай запомните. Улица Сэн-Ришар этой ночью совершенно безопасна, а привратника в ее конце зовут Гийом-Прыщ. Ну а я, само собой, вас не видел. Если вам хочется лезть в это болото змеиное, лезьте, но я бы подождал, пока гадюки друг дружку не пережалят.
– Спасибо, – снова улыбнулся Тагэре, протягивая Обену руку, которую тот и пожал с недовольным видом, пробурчав: «И все же нечего вам делать во дворце. Атэвы говорят, что гиены, если их много, могут загрызть льва, а гиен сейчас в Мунте о-го-го…»
Рауль дождался, пока слуга доложил о том, что Трюэль покинул дворец, и только после этого повернулся к Тагэре:
– Я был прав, Шарло, но сейчас не до этого. Ты должен бежать.
– Я уже сказал, что не побегу!
– Да слышал я, но это твое благородство здесь не к месту.
– Это не благородство, Рауль. – Герцог задумчиво посмотрел бокал на свет. – Надо же, какое красное, я и не замечал раньше. – И повторил: – Это не благородство и не смелость, потому что я боюсь, очень боюсь того, что творят в Замке Святого Духа. Только выхода у меня нет. Я ДОЛЖЕН завтра пойти к королю.
– Должен? Ничего не понимаю.
– Тут и понимать нечего. Согласен, я свалял самого большого дурака в своей жизни, когда сунулся в Мунт, но мы уже здесь. Не знаю, пришел ли Обен сам по себе или его кто-то послал, но то, что мы в столице, знает не только он и его люди. Синяки , те наверняка следили за нами с самой границы. Нас или убьют при попытке к бегству или схватят, но тайно, и объявят, что мы подались за Проклятый перевал . Может быть, ты был не так уж не прав, когда советовал поднять восстание, войска бы пошли за нами, только вот Жозеф под шумок оттяпал бы от Арции еще кусок. Не хочу и не могу превращать войну с самым мерзким врагом, который был у Арции за последние шестьсот лет, в смуту. Да и что я сказал бы людям? Что хочу стать королем? Но я не хочу…
– Лучше быть королем, чем покойником, – Рауль ре Фло нехорошо улыбнулся, – но ты прав. Живыми уйти трудно, даже если Обен не станет нас ловить, а я ему отчего-то верю.
– Я тоже. Этот винный бочонок нам не враг. Но нам от этого не легче. Мой единственный шанс, Рауль, – делать то, чего от меня не ждут. Если Трюэль подослан, от меня не ждут, что, узнав обо всем, я все же пойду завтра к королю, а я пойду.
– А если не подослан, и о его визите никто не знает?
– Нас выследят в любом случае. А если меня схватят, то пусть это будет при всем честном народе. От меня ждут буйства, а я сопротивляться не стану. И попытки к бегству не будет. А вот ты уедешь, но не сейчас, а утром. В ливрее одного из твоих людей, якобы с письмом в Эльту.
– Если они поднимут на тебя хвост, я запалю такой пожар…
– Хорошо бы обойтись без этого, мне отнюдь не хочется изображать из себя жертву.
А барон Обен Трюэль был недоволен. В порядке исключения он не преследовал никакой далеко идущей цели, а просто хотел, чтобы Тагэре убрался из Мунта. Герцог ему не поверил и имел на то веские основания. Обен и сам бы себе не поверил, и все же, все же Тагэре нравился ему много больше полоумного короля и его обнаглевшего родича. Фарбье вел себя так, словно у него на гербе не кошачьи следы , а, самое малое, Великий Тигр , это не могло не бесить.
Трюэль был человеком циничным и равнодушным, но Шарль его чем-то тронул, и барон, посмеиваясь над своей чувствительностью, написал сестре в Фей-Вэйю. Он не собирался рисковать собой и своим положением, но и не предпринять вообще ничего отчего-то тоже не мог.
2850 год от В.И.
26-й день месяца Зеркала.
Арция. Постоялый двор «Веселый горшок»
Эстела ре Фло со вздохом отодвинула тарелку с истекающими маслом пирожками. Есть не хотелось, ей вообще ничего не хотелось, даже жить. Все, что было хорошего, все надежды, все радости остались в родном Фло, а ее продали. Продали. Чтобы спасти владения и обезопасить братьев, племянников, сестер, кузенов. Воспитанница! Ха! Ей никогда не выйти из монастыря, уж циалианки об этом позаботятся. Она примет постриг, и ее жизнь мало чем будет отличаться от заключения. Эста и раньше слышала, что Лумэны при помощи бланкиссимы Дианы берут в заложницы девушек из знатных семей, но не представляла, что именно ей уготована подобная участь. Сначала воспитанница, через два года – послушница, затем – монахиня, которой если и разрешат увидеть родичей, то лишь через решетчатое окошечко в монастырской приемной. Эстела помнила, как много лет назад они навещали сестру деда, и бледная женщина в белом тихо и монотонно говорила внучатой племяннице, что нужно молиться святой Циале и слушаться папу с мамой, а Эсте отчего-то было страшно.
А ведь когда Вивьен увезли из дома, ей было столько же лет, сколько сегодня самой Эстеле. Уж лучше сразу умереть, чем заживо гнить всю жизнь, без солнца, без родных и… без Шарля Тагэре. При мыслях о внуке первого герцога Тагэре Эстела вовсе расклеилась, и доселе сдерживаемые слезы вырвались наружу. Девушка разрыдалась, уже не заботясь о том, что на нее смотрят и ее эскорт, и все, кто находился в зале придорожной гостиницы.
Валентин Рузо, сопровождавший Эстелу ре Фло в Мунтскую обитель святой Циалы, не был злым человеком, к тому же у него тоже были сестры. Белый рыцарь понимал, что девушкам всегда тяжело отрываться от дома, эта же, по мнению Валентина, вряд ли приживется в монастыре. За свои сорок с лишним он повидал немало благородных девиц, поначалу плакавших, затем молчащих, а в конце концов решительно поднимавшихся вверх по ступенькам циалианской иерархии.
Такой была нынешняя Предстоятельница ордена Виргиния, такой будет и юная Моника Бэррот, весной принявшая обет послушания, но вот эта темноволосая девочка, задыхающаяся от страха и обиды на судьбу… Рыцарю было жаль Эстелу, но помочь он не мог, да и права не имел. Ре Фло были могущественным семейством, а явная дружба нынешнего графа и его младшего сына с Шарлем Тагэре, столь выгодно отличавшимся от сидящего на престоле слабоумного Пьера, была занозой для всех, кто сделал ставку на Лумэнов. Тагэре в отличие от родоначальника новой династии не запятнали себя свержением законного короля и братоубийством. Лумэнов терпели, потому что на их стороне была Церковь, и потому что у баронской оппозиции не было головы, но наметившийся союз двух могущественных фамилий мог стать для них роковым. В лице Шарля Тагэре и Старого Медведя , Этьена ре Фло, оппозиция получала сразу двух вождей. Если же Эстела станет герцогиней Тагэре, то ее дети, особенно если наследуют отвагу и красоту Тагэре и честолюбие и ум владетелей Фло, могут не только потребовать корону, но и завоевать ее. Нет, бланкиссима Диана права, девушка должна стать циалианкой, это, возможно, удержит ее отца и братьев от мятежа.
Валентин подозревал, что заложниками Лумэны не ограничатся, и в глубине души был рад, что его миссия – только доставить девочку в монастырь. Куда печальнее, если бы его заставили поднять меч на Тагэре. В глубине души циалианский рыцарь не то чтобы сочувствовал Шарлю, но слишком уж тот выигрывал в сравнении с жалким полоумным юнцом, превратившим арцийскую корону в шутовской колпак. И это он, Валентин, не один десяток лет верой и правдой служащий бланкиссиме Диане и в ее лице равноапостольной Циале! Что же тогда говорить о других нобилях . Пьера большинство нобилей презирает и за глаза называет не иначе как дурачком, а Тагэре любят, а от такой любви до гражданской войны один шаг. Нет, бланкиссима правильно поступила, потребовав юную Эстелу, хоть и жаль ее, но покой в государстве и святое дело дороже.
Рыцарь покачал головой и потребовал старого чинтского. Несвоевременные мысли лучше всего запить. Скоро ему придется позабыть о вине – рыцарям Оленя пить не то чтоб запрещалось, но замеченные в этом могли забыть о продвижении вверх, сегодня же он еще не в обители, а в дороге, причем среди его людей, как ему кажется, доносчики отсутствуют.
Трактирщик принес кувшин и поспешно ретировался: простолюдины недолюбливали Белых рыцарей, хотя те и служили божьему делу. Нобили тоже предпочитали по возможности не иметь дел с теми, кто посвятил себя святой Циале, так что в уютной комнате с Эстелой и ее эскортом оставались лишь трактирщик с подавальщиками да маленькая серая кошка, в отличие от людей и не думавшая бояться воинов в белом. Валентин с умилением наблюдал, как зверушка деликатно доедает предложенное ей угощение. Затем киска подняла головку, так что стал виден аккуратный белый треугольник на шейке, и, коротко мяукнув, вспрыгнула рыцарю на колени, несколько раз обернулась вокруг себя и улеглась. Грубая мужская ладонь коснулась мягкой шерстки, кошка прищурила желто-зеленые глаза и замурлыкала. Доверие слабого всегда умиляет, и рыцарь с сожалением ссадил разнежившееся животное на пол, когда пол-оры спустя его вызвали на улицу. Гонец от Ее Иносенсии молча передал свиток, и, развернув его, Валентин ахнул.
Им предписывалось везти девушку прямо в Фей-Вэйю, минуя Мунт. Значит, юная Эстела понадобилась самой Виргинии! Что случилось, посланник не объяснил, возможно, сам не знал, но Валентин родился не вчера, объяснение могло быть лишь одно: Ее Иносенсия не намерена оставлять в руках арцийской бланкиссимы, слишком часто заглядывающейся на рубины Циалы, такой козырь, как дочь Рауля ре Фло.
Скрипнув зубами, рыцарь отдал необходимые распоряжения воинам и поднялся в зал расплатиться. Хозяин гостиницы, узнав, что гости его покидают, с трудом скрыл вздох облегчения. Теперь предстояло забрать девушку. Та, к счастью, немного успокоилась, чему поспособствовала все та же трактирная кощенка. Валентин был, в сущности, незлым человеком и ничего не имел против, когда его подопечная захотела взять киску с собой. Трактирщик и вовсе лишь плечами пожал, но от дополнительной серебряной монетки, на которую можно было купить и прокормить дюжину мурок, не отказался. Вскоре опасные гости покинули гостиницу «Веселый горшок«, и сразу же общая зала наполнилась смехом и разговорами.
2850 год от В.И.
27-й день месяца Зеркала.
Арция. Мунт
Обычно в эту пору в Мунте было теплее, но на этот раз осень взялась за дело раньше, чем обычно, до срока сорвав с деревьев разноцветную листву. Канцлер Луи Бэррот был человеком смелым, но иссиня-черные скрюченные стволы каштанов, лишившихся пышного летнего убранства, с детства вызывали у него безотчетный страх. Впрочем, для мерзкого настроения нынче были куда более серьезные основания, чем просто плохая погода. Жан Фарбье, заклятый друг и фактический правитель, не посоветовавшись, захватил Шарля Тагэре. Бэррот считал это чудовищной ошибкой, но он был в одной лодке с Лумэнами и бланкиссимой Дианой и понимал, что тонуть придется всем вместе, а тонуть сорокапятилетний нобиль ну никак не хотел. Он только весной закончил постройку нового особняка на Собачьей улице и поселил там очаровательную рыжую кошечку, чьим родичам пришлось дать хорошего отступного. Бэррот собирался провести осень и зиму в милых развлечениях, а эти уроды сделали все, чтобы страна заполыхала!
– Он не сопротивлялся? – Канцлер с трудом сдерживал раздражение, но командор Мунта, одновременно являющийся и начальником городской стражи, был не виноват в том, что получил идиотский приказ, а ссориться с ним было себе дороже.
– Нет, Тагэре не только не трус, но и не дурак. Вырваться из Мунта он все равно не смог бы. Я знаю, что его предупредили, но он решил, что ему не уйти. И правильно решил, между прочим, – маленькие глазки барона задержались на лице Бэррота, и тому стало не по себе, – синяки и капустницы караулили на всех дорогах, его бы прикончили, разве что Проклятый бы помог…
– Кому он отдал шпагу? Вам?
– Никому.
– То есть?
– Красавчик Шарло переломил клинок о колено, бросил обломки за спину, скрестил руки на груди и, насвистывая, направился за синяками. Мое участие не понадобилось, чему я донельзя рад. Этот парень мне нравится. И не только мне. Молодые нобили, ошивавшиеся в королевской приемной, от его выходки были в восторге.
– Этого еще не хватало. Он в Замке ?
– Где же еще… Диана с этим поганым Домиником добычу из рук не выпустят. Они хотят, чтоб Шарло сказал на площади то, чего он на самом деле знать не знает.
– Я бы предпочел быть в курсе всех дел.
– А как они могут обстоять? Жан с Дианой как тот чудак из притчи, который хотел и яичницу слопать, и цыплят осенью продать. – Обен разразился довольно-таки неприятным смехом. – Если им нужна правда, герцога следовало бы отдать палачам. Может, он что и сказал бы, хотя вряд ли… Заговоры не по его части, тут скорее нужно старика ре Фло потрясти, а Шарло, тот все больше воевать любит да к женщинам в окна лазить. К тому ж беднягу придется предъявить народу, так что калечить его нельзя, а то мунтские бабы Лумэнов в клочья разорвут.
– Не паясничайте, Обен. Что сделано, то сделано. Вы не хуже меня знаете, что, пока Тагэре жив, спать нам не придется, так что нужно спешить.
– Ну и глупо, – махнул лапищей Обен, – красавчик не сделал ничего такого. Его любят, особенно на севере, это да, ну и что с того? Его отца тоже любили, а тот взял да и помер. И никто не виноват. А тут такого нагородили: и подложное письмо, и обвинение в измене, и публичное покаяние или чего там еще удумали. Тут недолго и голову сломать, причем свою…
– Это не ваше дело, – резко оборвал барона Бэррот.
– Вот уж нет, – Обен не собирался уступать, – дело самое что ни на есть наше, потому что королек ни хрена не поймет, даже если его вверх ногами повесят, эта чертова баба отсидится в монастыре, Фарбье не жалко, прибьют и ладно, а мне и вам, между прочим, по улицам ходить и по дорогам ездить. Вам нужно, чтобы какой-нибудь ополоумевший баронский сынок влепил нам в спину по стреле просто потому, что на наших плащах золотые нарциссы? Мне – нет!
Бэррот сжал зубы. Барон Обен Трюэль слыл хамом, пьяницей и взяточником, но знавшие его давным-давно убедились, что командор куда как не прост. Вот и сейчас проклятый пьянчуга смотрел в корень. Луи Бэррот был полностью с ним согласен: затея с захватом Шарля Тагэре была опасной и глупой. Однако ни его, ни Трюэля не спросили, все устроил Фарбье, заручившись согласием слабоумного короля и помощью своей любовницы.
Ненависть всемогущего бастарда к Шарлю была общеизвестна, а недавний отказ ре Фло поженить единственную дочь Жана и одного из сыновей графа стала последней каплей. Старый Медведь заявил, что не собирается родниться с аганским боровом, от которого за весу разит кошками. Это была правда, но не вся. Хитрый ре Фло спал и видел свою дочь женой Тагэре, а внука – королем. Оскорбленный и встревоженный Фарбье начал действовать с грацией слона в посудной лавке. И как после всего этого прикажете обеспечить покой в столице?
– Ты прав, – угрюмо бросил Бэррот, – я говорил Диане и Жану, но они уперлись, как мулы. Ладно, что сделано, то сделано, а наше дело, чтобы в Мунте было тихо. Если Старый Медведь зашевелится, мы должны об этом знать.
– Мы? Ну, нет…. Когда дело дойдет до драки, на меня и моих кабанов можно рассчитывать. А подслушивать, подглядывать и шарить под кроватями – на это синяки есть.
– Хорошо, – устало вздохнул Бэррот, – но чтоб с сегодняшнего дня патрули ходили в два, нет, в три раза чаще и чтобы все улицы, примыкающие к Льюфере и ратуше, были освещены. Деньги для людей получите у казначея.
– Деньги это хорошо, – заржал толстяк, – но лично я предпочел бы получить их за другое. Связываться с Фло я злому врагу не пожелаю… Хоть бы кто вправил мозги этой Диане. Да там и мозгов-то нет, один гонор. Ну, прощай, монсигнор! – От могучего удара по спине Луи чуть не свалился, но ничем не выказал своего неудовольствия. Хорошими отношениями с Обеном нужно дорожить.
А насчет Дианы старый хитрюга прав, но циалианку может унять только циалианка. Жаль, Елена тут ему не помощница, напротив. Попробуй она вмешаться, Диана только бы укрепилась в своем решении. Если он хочет переиграть эту парочку, он ни в коем случае не должен до поры до времени обнаруживать связь с ифранской бланкиссимой. Но и сидеть сложа руки больше нельзя.
Отец нынешнего Пьера был еще тем подарком, но он был королем и думал о том, что его потомки станут и дальше править Арцией, а вот сын, похоже, и вовсе не знает, зачем ему голова. Идеальный король для умного министра или духовника, но пока вокруг бедняги сплошные стервятники, которые думают о будущем не дальше чем на месяц вперед. Похоже, единственный способ выгнать взашей эту стаю – найти Пьеру подходящую невесту. Правда, бедняга не нуждается в женщине, но это и к лучшему. Он найдет королеву… для себя. И с ее помощью покажет, как нужно управлять государством. И хорошо бы, чтобы Жан со своей бланкиссимой поначалу считали, что это они подобрали подходящую девицу. Решено, именно этим он и займется, когда расхлебает историю с Шарлем.
2850 год от В.И.
29-й день месяца Зеркала.
Арция. Фей-Вэйя
– Говори все как есть, ты меня знаешь, делать при мне хорошую мину при плохой игре не стоит, – покачала головой полная женщина лет тридцати с небольшим, – так что натворили эти ублюдки?
– Шарль Тагэре явился в Мунт по приглашению короля, при нем была охранная грамота, подписанная Пьером. Сейчас он в Замке Святого Духа. – Загорелый воин с упрямым подбородком с наслаждением взял с подноса посыпанную корицей булочку, закрученную наподобие раковины улитки – Фей-Вэйя славилась своими стряпухами.
– Да ты не стесняйся…. Все только из печи, я бы с удовольствием к вам присоединилась, но я и так больше похожа не на лань , а, прости святая Циала, на свинку…
– Если сигнора простит мне такое, то пышки куда приятнее сухарей. – Вообще-то Агриппину Трюэль, сестру-наставницу в Фей-Вэйе, полагалось называть «бланкиссима», но Антуан знал и ее, и ее брата с детства. Да и сама Агриппина, когда они оставались наедине, с готовностью откликалась на мирское обращение, тем паче новости, о которых сообщал Обен, не оставляли времени для этикета.
– Спасибо, Антуан, но приличия требуют, чтобы циалианская сестра не походила на жену трактирщика.
– Как глупо!
– Не спорю, но я привыкла. Какие обвинения предъявили герцогу?
– В заговоре против короны.
– Доказательства?
– Доказательств нет, если не считать свидетельств людей, которым бы я не поверил, даже скажи они в месяц Вепря, что на улице снег.
– Даже улик не подготовили? Это неразумно… Именно неразумно…
– Вот и сигнор Обен говорит то же, что и вы, сигнора Агриппина.
– Значит, Обен согласен со мной… Это и радует, и огорчает. Радует, что брат думает так же, и огорчает, потому что такую ошибку легче совершить, чем исправить… Как вы думаете, Антуан, они оба рехнулись, Фарбье и Бэррот? Или кто-то один? Что они думают делать и что говорит Диана?
– Все затеял бастард. Бэррот вне себя и думает, как выскочить из горящего курятника, не подпалив хвост. Диана довольна. Она считает, что смерть Шарля Тагэре окончательно обезопасит трон Пьера.
– Дура, – не выдержала собеседница Антуана. – Самый страшный враг Лумэнов – сами Лумэны, вольно им было сотворить все глупости, которые только можно удумать. Их распрекрасный Пьер – слабоумный. Это даже мунтским тараканам известно, а слабоумный король – вечное искушение для любого сильного нобиля. Пока Тагэре на свободе, но не посягает на трон, другие поневоле сидят тихо, так как у Шарля поболе прав, чем у всех остальных, вместе взятых. Если его убить, объявится толпа мстителей с прицелом на корону. Лично я при таком раскладе за Пьера гроша ломаного не дам, они и оглянуться не успеют, как на троне окажутся ре Фло или Мальвани…
– Вот-вот, – Антуан запил угощение вином и блаженно улыбнулся: – Шарль Тагэре не больно хочет усесться на трон, но кошкин хвост в это не верит.
– Каждый судит по себе, дорогой… Ты когда возвращаешься?
– Как только бланкиссиме, – в устах Антуана титул прозвучал как-то интимно, – будет угодно меня отпустить.
– Я еду с тобой.
Антуан пожал плечами. Он и не сомневался, что она поедет. Антуан Кроасс не первый год варился в мунтской грязи, он знал, что делал его молочный брат и господин, когда посылал отвезти сигноре письмо, сообщающее, что у ее третьего племянника режутся зубки. Разумеется, тетушка Агриппина, узнав новости, не останется в стороне, но решение ехать в столицу – только ее решение. Обен ни при чем.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:09 | Сообщение # 4 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| 2850 год от В.И.
6-й день месяца Волка.
Арция. Фло
Сквозь щель в занавесках можно было видеть кусок луны, через которую неслись похожие на гончих облака. Было ветрено, и ветки огромного клена назойливо скреблись в окно, воскрешая в памяти веселые истории об оживших мертвецах и прочих прелестях.
– Отец, что мы будем делать? – Рауль ре Фло старался говорить спокойно.
– Ничего, разумеется… Пока ничего. – Немолодой мужчина, вполне достойный иметь своей сигной медведя, задумчиво потер переносицу. – Бедняга Шарль угодил в ловушку, тут уж ничего не поделаешь. Взять Мунт я пока не могу, если бы мог, крысеныш не просидел бы на троне и недели.
– Но не можем же мы бросить Шарло?
– Разумеется, не можем, – Старый граф подошел к столу, зачем-то тронул бронзовую чернильницу в виде спящего медведя и отошел к окну. – Проклятье! Надо же было такому случиться именно тогда, когда я был в отъезде. Ты не должен был пускать его в Мунт, хотя бы ему привезли не одну, а дюжину охранных грамот. Пьер подписывает все, что ему подсовывают, хоть пустой лист, хоть непристойные вирши… Я думал, в свои двадцать девять твой друг научился хоть чему-то, а он… Или ты чего-то недоговариваешь?
– Да нет, все так и было. Король писал, что его уговаривают заключить мир с Ифраной, но что он хочет выслушать не только тех, кто сидит в столице, но и тех, кто воюет. Разумеется, это было изложено иначе, но смысл таков.
– И вы не учуяли ловушки?
– Мы долго думали, отец… Но Пьер, он же блаженный, он действительно мог такое написать. А если так, мешкать было нельзя.
– Да кто б ему дал это написать?! Эта лиса Жан или его капустница? Не смешите меня! Да и сам королек… Я отнюдь не уверен, что он и читать-то умеет. И вы с Анри пустили Шарло одного?!
– Ну, он взял с собой охрану и оруженосца.
– А собак и кадку с геранью не прихватил случайно?! Если уж вы решили поверить, то ехать в Мунт должен был ТЫ. Случись с тобой что, у меня останется еще два сына и пятеро твоих оболтусов-племянников, не говоря уж о девчонках, а Шарль Тагэре один! Ты с ним так спелся, что забываешь, какой он крови, а вот Лумэны помнят.
– Ты прав, отец, но что теперь делать?
– Не знаю! – отрезал старый граф. – Мы можем сделать вид, что нас это не касается, а можем поднять восстание. Если сговориться с Мальвани, закрутим такое, что Лумэны удерут впереди своего визга в Авиру и дальше. Только вот Шарлю это не поможет… Да и я, как бы ни гордился своей родословной, помню, что Фло не Аррой.
– Но неужели ничего нельзя сделать?
– Во имя Проклятого! – рявкнул ре Фло-старший. – Для того чтобы что-то делать, нужно быть в Мунте, а ты все еще тут торчишь!
– Отец, значит, мне… Значит, я…
– Значит, ты одеваешься попроще, состригаешь эти проклятые лохмы и отправляешься. Этой же ночью. Возьмешь с собой Жака и Эдгара. Да, пускай этот плут тебе волосы и брови высветлит. Золота бери, сколько сможете увезти, пригодится. Чем только Проклятый не шутит, когда Циала спит. Жак в свое время кое с кем в Мунте знался, ты его слушай, но решай сам. И запомни: лучше смерть, чем дюз … Для всех ты тут с девицей загулял, и я даже знаю с какой.
– А Эста?
– А о ней придется забыть. Да не дергайся ты! Пока ей косы отрежут, три года пройдет, за это время много чего случиться может.
2850 год от В.И.
6-й день месяца Волка.
Фей-Вэйя
Ее Иносенсия с любопытством рассматривала невысокую девушку с темно-каштановыми волосами. Красива, ничего не скажешь. И, похоже, неглупа. Хотя чего в этом удивительного? Быть ре Фло – это почти наверняка быть красавицей и к тому же незаурядной личностью. Эстела совсем молода, из нее можно вылепить что-то полезное. Эта надутая гусыня Диана видела в юной графине только заложницу, а зря. От девчонки, если ее приручить как следует, может быть прок.
Диана с Еленой уже полагают Рубины своими, причем каждая обманывает другую. Ну и пусть им. Она намерена прожить еще лет пятьдесят, если кто-то из наследниц не укоротит ее жизнь, а это вряд ли: обе крысы понимают, как за ними следят. Но с помощью Эстелы ре Фло можно перетянуть на свою сторону ее отца и братьев. Совсем уж ломать их не стоит, пусть думают, что играют свою игру, пусть даже выигрывают, но в самом крупном выигрыше будет она… Она добьется того же, что святая Циала, и будет Архипастырем всех Благодатных земель .
– Я рада видеть тебя, дитя, – Ее Иносенсия поцеловала Эстелу в лоб, – тебе следует с дороги переодеться и отдохнуть. Утром я поговорю с тобой и дам тебе наставницу, которая подготовит тебя к Вопросам . Дениза… – Юная девушка в белом бесшумно склонилась перед бланкиссимой. – Отведи свою новую подругу в ее комнату и позаботься о ней.
Дениза почтительно наклонила головку: слушаю Ее Иносенсию.
– Вот и хорошо, идите, дети мои. Я еще должна поговорить с нашим рыцарем.
Аудиенция была окончена, Эстеле оставалось только поклониться и выйти. Вроде бы все было хорошо, ее никто не обижал, Ее Иносенсия была ласкова, а другие сестры добры и внимательны, но девушка отчего-то чувствовала себя так, словно ее, обнаженную, привязали к позорному столбу, как уличенную в прелюбодействе. Эста была не робкого десятка, да дочь старого Этьена и не могла вырасти трусливой дурочкой, но Виргинию она боялась, боялась до безумия, до дрожи. Она скорее согласилась бы оказаться среди сотни разбойников, чем рядом с этой женщиной, красивой и холодной, словно вылепленной из снега. Только добравшись до своей комнатки и тщательно затворив дверь – засовов воспитанницам не полагалось, – Эстела ре Фло немного перевела дух. Святая Циала, как же она хотела домой, к отцу, к маме, братьям…
Сейчас они наверняка сидят в большом зале у камина. Отец маленькими глотками пьет из своего любимого кубка подогретое вино, мама вышивает очередной покров для замкового иглеция, Леон и Морис, по обыкновению, препираются, а Марион пытается читать, но нет-нет да и вставляет пару реплик. А может быть, во Фло приехали Рауль и герцог Тагэре. Тогда они заперлись с отцом в его кабинете, и папа наверняка убеждает Шарля заявить о своих правах на корону, а тот смеется и говорит, что не хочет.
Эста знала, что отец прочит ее в жены красавцу герцогу, но пока дальше намеков дело не шло. Девушка так и не поняла, любит ли ее Тагэре или просто относится к ней как к дочери своего старшего друга и союзника. Впрочем, Эстела не сомневалась, что папа все уладит, и тут за ней приехали. Сначала она надеялась, что ее не отдадут, но, увы, даже ре Фло не могли отказать бланкиссиме Арции. Она совсем уже впала в отчаянье, но оказалось, что ее привезли не в Мунт, а в Фей-Вэйю. Эстела-Ангелина-Рамола ре Фло была истинной дочерью своего отца и знала, что бланкиссима Диана и Ее Иносенсия отнюдь не одно и то же. Но вспыхнувшая было надежда погасла. Кто его знает, какой была Диана, но Виргиния оказалась очень страшной. Девушка не могла понять, почему она так думает, она просто знала. Если бы она могла бежать, она бы бежала, но из Фей-Вэйи, охраняемой не только высокими стенами и рвом с водой, но и магией, выйти было невозможно…
Мягкий удар отвлек девушку от невеселых размышлений. Привезенная с разрешения рыцаря Валентина трактирная кошечка бесцеремонно вскочила ей на колени и всячески старалась потереться о лицо. Эста прижала мурку к груди и разрыдалась.
2850 год от В.И.
6-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Камера была небольшой, но чистой и, если бы не решетки на окнах и тяжелая дверь, вполне бы сошла за комнату в третьеразрядной гостинице. С тех пор как Скорбящие Братья окончательно сговорились с судебными магиками, заплечных дел мастера, гнилая солома и железные цепи стали уделом воришек, фальшивомонетчиков да контрабандистов. Тех же, кто оказывался достаточно смел, чтобы затевать интриги, и достаточно глуп, чтобы попасться, ожидала участь куда более мерзкая.
Шарль Тагэре не верил, что сила, которая подчиняется синякам, от Творца, но откуда бы она ни шла, она была, и против нее считались бессильными любая воля и любой меч. Он слышал, что здешние маги каким-то образом подчиняют тела узников, заставляя делать и произносить все, что хотят допросчики. К счастью, те не умели развязывать языки своим жертвам и тем более читать мысли. От Старого Медведя Тагэре знал, что синяки неустанно совершенствуются в своем искусстве, надеясь овладеть не только телами, но и душами. Шарло надеялся, что он этого уже не увидит.
Герцог постарался поудобнее раскинуться на кровати: что толку метаться по комнате, радуя тюремщиков. Этого удовольствия он им не доставит. Если бы только вырваться! В глубине души Шарль не верил, что он, никогда и никого не боявшийся, словно глупая птица папагалло из южных краев, станет повторять чужие слова о собственной вине. Он всегда считал себя сильным, вот и посмотрим, чего он стоит. Самое малое, что можно сделать, это публично отрицать свою вину, тем паче он действительно не злоумышлял против этих ублюдков, и, право слово, зря!
Полоумный король, пляшущий под дудку мерзавцев и выжиг, это не то, что нужно Арции. Святой Эрасти не зря наградил Пьера Пятого таким сынком: Лумэны преступили все законы божеские и человеческие и должны уйти. Если он вырвется, он таки сделает то, в чем его обвиняли: поднимет восстание, и еще вопрос, за какими нарциссами пойдет Арция. Но сначала выжить. Проклятый! Из Замка Святого Духа не убежишь, по крайней мере без посторонней помощи. В магии же он, увы, не силен. Скорбящие и синяки не подпускают простых смертных к своим тайнам, даже печатных волшебников и тех подмяли. Оно и понятно, без волшбы эти уроды как гадюки без яда. Впрочем, циалианки тоже хороши, в их монастырях, говорят, всякое творится.
Интересно, где сейчас Рауль? И вернулся ли старый граф? Они что-то должны предпринять, но, сильные на севере, в Мунте ре Фло почти что изгои. А Анри в Сарриже. Каким он был дураком, отговорив его ехать с ними. А может, Рауль догадается взбунтовать войска? На радость Жозефу! Куда ни кинь, везде клин! Да и Мунт, как назло, принадлежит Лумэнам, хотя простолюдины, конечно, и не питают к ним особой любви. Но достаточно ли этого, чтобы вспыхнул бунт? Пожалуй, да, если за дело возьмется Старый Медведь! Его могут попытаться освободить в момент покаяния, беда в том, что Лумэны это тоже понимают…
2850 год от В.И.
8-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
«Помяни, Творец, равноапостольную Циалу и всю кротость ее…«Бланкиссима Агриппина сдерживалась из последних сил. Кварта , проведенная в Мунте, окончательно открыла глаза на всю бездну глупости и гордыни, в которую скатились арцийская бланкиссима и ее соратники, управляющие от имени слабоумного короля. То, что Диана мысленно на себя нацепила Рубины Циалы, новостью ни для кого не было, но все же следует соблюдать хоть какие-то приличия. Агриппина не любила Виргинию, считая ее самоуверенной, жестокой и равнодушной, но Ее Иносенсия хотя бы не была дурой. Да, Виргиния, безусловно, не была дурой, потому-то она и поставила во главе самой значимой резиденции ордена одну из двух своих основных соперниц. В Фей-Вэйе Диане могло прийти в голову все, что угодно, а в ядах и магии она разбиралась превосходно даже по орденским меркам.
На первый взгляд Виргиния могла отделаться от излишне предприимчивой сестры куда проще. Можно было отправить ее в какое-нибудь второразрядное герцогство, а то и к самой равноапостольной Циале, но это означало бы усиление засевшей в Ифране тихони Елены, которая была не меньшей змеей, чем Диана, разве что не гремучей, а подколодной. Догадаться, как и когда укусит авирская бланкиссима, не взялась бы даже Агриппина, хоть она и выросла в доме не последнего из мунтских интриганов.
Сажая в Арции Диану, Виргиния стравливала ее с Еленой. Пока ни одна из них не съела другую, Ее Иносенсия могла спать спокойно. Ее Иносенсия, но не Агриппина, которая, в отличие от всей троицы и своей подруги и покровительницы бланкиссимы Генриетты, настоятельницы обители в Фей-Вэйе, думала не о том, как заполучить и удержать Рубины Циалы, и даже не о том, чтобы повторить успех святой, до сих пор остававшейся единственной женщиной-Архипастырем, но исполнить то, ради чего в свое время и создавался орден. Агриппина верила в опасность, нависшую над Благодатными землями, и понимала, что встретить ее следует во всеоружии. Именно для этого власть духовная и светская должна соединиться в одних руках, а любая магия, даже самая простая и незначительная, должна исходить либо от самого Ордена, либо от полностью ему подотчетных печатных и судебных магиков. И уж, само собой, ни одна волшба, даже самая пустячная, но чужая, не должна укрыться от Фей-Вэйи.
По расчетам астрологов, Благодатные земли в самом недалеком будущем ждут тяжелые времена, а с учетом того, что говорится в древних книгах, о которых сегодня изо всех сил стараются забыть, можно ожидать худшего.
Агриппина была уверена, что книги не лгут, и Проклятый может вернуться, но у Тарры больше нет святой Циалы, способной остановить его. Арцийская империя развалилась, и ее обломки грызутся друг с другом, как бродячие псы. Церковь раздирают склоки, Архипастырь слаб, а кардиналы и, что греха таить, святые сестры заняты своими делами. Они не смотрят на небо, со страхом ожидая появления Темной Звезды… Агриппина давно поняла, что рассчитывать может лишь на себя самое.
Женщина не заблуждалась на свой счет: природа не наделила ее ни магическими способностями, ни красотой, ни умением вести за собой других. Ради нее не совершали ни подвигов, ни преступлений, Белые рыцари не посвящали ей сонетов, они занимали у нее деньги и с аппетитом поедали всяческие вкусности, которыми она их угощала. Плотная круглолицая сестра не могла стать ни владычицей, ни прекрасной дамой, и она становилась наперсницей, утешительницей, советчицей. Ей не завидовали, ее не боялись, ее не принимали в расчет, а она знала и запоминала все, что происходит в Фей-Вэйе, а ее брат сообщал ей об арцийских делах.
Постепенно в голове бланкиссимы стал вырисовываться план, который был ей по силам. Она принимала воспитанниц и послушниц, возможно, ей удастся найти и вырастить новую Циалу, а пока следует делать все, чтобы Елена и Диана грызли друг друга и не могли догрызть до конца. Пусть Виргиния следит за ними и только за ними, а Генриетта за Виргинией. Тогда все на первый взгляд мелкие и скучные дела будут в руках недалекой, но неимоверно трудолюбивой и ни на что не претендующей Агриппины, а уж она постарается.
Именно поэтому Агриппина сейчас в Мунте. Ей не нравится то, что затеяли Диана со своим любовником, а то, что незаконный дядюшка короля – любовник бланкиссимы, круглолицая сестра знала наверняка. Вообще-то за любовные шашни циалианку ждало суровое наказание, но не пойман – не вор, а ловить Диану за руку было рано.
Занятно, что в истории с Тагэре смерть герцога была нужна всем. Елену устраивала гражданская война в Арции, которая неминуемо разразится, если Шарль Тагэре будет предательски убит. Диана хотела уничтожить единственного законного претендента на арцийский трон и тем обезопасить короля, а точнее своего Фарбье и собственную власть. Виргинии было нужно ослабить обоих, Генриетта ждала ослабления Виргинии, и только Агриппина загадывала дальше, чем на шаг вперед. Она слишком хорошо помнила пророчество о том, что придет год Трех Звезд и поднимет меч Последний из Королей.
Если Блаженный Эрик, прозревший будущее, говорил об арцийской династии, то последним из королей мог быть либо Пьер Лумэн, либо Шарль Тагэре. Пьер был жалок и вряд ли способен поднять не то что меч, но даже ложку, а Шарло… Агриппина еще раз вспомнила то, что знала про герцога. Этот МОГ стать защитником Света и Веры, за ним бы пошли. Да и прав на корону у него больше, чем у Лумэнов. По Коронному Праву тот, кто отобрал у законного наследника титул, владения, имущество или что другое, принадлежащее тому по праву первородства, подлежит наказанию. Захваченное же должно быть возвращено законному владельцу или его потомкам, а в случае отсутствия таковых ближайшему родственнику по мужской линии, не являющемуся прямым потомком захватчика. Лумэны – узурпаторы, а значит, трон принадлежит Тагэре. Неудивительно, что Диана и Жан хотят избавиться от герцога до того, как тот женится и обзаведется потомством, тем паче ему предложил союз граф ре Фло. Диана постаралась прибрать к рукам и Эстелу, но тут уж Агриппина пустила в ход все свое умение, благо брат вовремя сообщил о планах мунтской бланкиссимы.
Виргиния узнала все и, разумеется, приняла меры. Сейчас юная ре Фло в Фей-Вэйе. К сожалению, Агриппина отнюдь не была уверена, что у Ее Иносенсии хватит терпения и ума потихоньку привязать к себе юную ноблеску. Только бы она не испробовала над девушкой одно из тайных заклятий, которые хороши с теми, кто, сделав свое дело, становится не нужен и может спокойно отправляться, скажем, к святой Циале. Эстелу ре Фло следует сделать не орудием, а союзницей, дело это хлопотное, но нужное. Агриппина не сомневалась, что ей удастся поладить с девушкой, если только Виргиния не вздумает гнать коней, но сначала нужно решить с Шарлем. Его следовало спасти, но как? Проклятый знает, каким он будет, после того как проведет несколько ор в Цепи Раскаяния.
Агриппина не слишком хорошо понимала, как работает этот артефакт, сотворенный три сотни лет назад Старшим Судебным Магом, унесшим тайну своего детища в могилу, но те, на кого надевали Цепь, теряли всякую волю к сопротивлению и действительно ощущали себя ничтожнее и презреннее роющегося в навозе червя. Бедняги чуть ли не с наслаждением каялись и кричали о своей скверне и ничтожестве, заодно признавая любые грехи, действительные или мнимые. Агриппине не хотелось видеть Шарля Тагэре в таком состоянии, но отменить экзекуцию было не в ее власти. Увы, она не кардинал и не король. Король? Пьер безумен, но необыкновенно добродушен и жалостлив, и он должен присутствовать при церемонии. Его Величеству вряд ли понравится вид человека в рубище и на коленях, палача в красной маске и плахи с топором. Если подсказать нужные слова, то монарх, словно ребенок, увидевший возможность увернуться от неприятного зрелища, непременно помилует мятежника! Это единственный способ сохранить Тагэре рассудок и честь.
Правда, это укрепит Лумэнов, хотя бы потому, что Шарль никогда не поднимет меч на спасшего его человека, даже если это безумец, но Пьер не вечен. Возможно, он умрет несколько раньше, чем ему предназначено природой, умрет и, безусловно, окажется в царстве Божием, ибо невинен, как дитя. Ну, и хвала святой Циале…
– Бланкиссима…
Агриппина вздрогнула от неожиданности. Надо же так задуматься в чужой приемной. Циалианка подняла голову. Перед ней стояла совсем юная девушка, вернее, девочка в белом с синей полосой по подолу платье и белой косынке. Воспитанница!
– Что тебе, дитя?
– Бланкиссима Агриппина, бланкиссима Диана задерживается во дворце и велит передать свои извинения и просьбу обязательно ее дождаться.
– Разумеется, я подожду. Как тебя зовут, дитя мое?
– Соланж. – Девочка опустила глаза, и Агриппина невольно залюбовалась длинными загнутыми ресницами. У нее самой реснички были короткие и светлые, как у поросенка, в юности это печалило, сейчас стало безразлично.
– У тебя темные брови и синие глаза. В Арции это встречается нечасто.
– Моя матушка из Эскоты, бланкиссима.
– Из Эскоты? Но почему тебя не отдали в Данлейскую обитель?
– Моя матушка вышла замуж за нобиля из Эстре.
– Я бывала там когда-то… Как зовут твоего отца?
– Раймон ре Ноар. Он умер в прошлом году от красной лихорадки.
– Странно, что матушка отпустила тебя. После такой утраты семьи стараются держаться вместе.
– Матушка умерла годом раньше. – Синие глаза заволокли слезы.
– С кем же ты осталась?
– С сестрой отца…
Бланкиссима сама не понимала, зачем расспрашивает эту девочку о ее делах, но Соланж казалась такой одинокой и потерянной, что Агриппина, привыкшая вытирать чужие слезы, просто не могла пройти мимо этого создания. Да и делать ей в приемной Дианы было нечего, так почему бы не расспросить воспитанницу с северной границы о том, как и почему она оказалась в столичной обители.
2850 год от В.И.
8-й день месяца Волка.
Арция. Фей-Вэйя
Виргиния откинулась на спинку резного кресла, смакуя свою победу. Она все же разгадала древний секрет! Разгадала без Утраченной Вещи и древней Крови, то есть сделала то, что считалось невозможным! Только ум, воля и ее собственная Сила, которая ей тоже не просто так досталась. Сегодня она поднялась еще на одну ступень. Жаль, наслаждаться победой можно лишь в одиночестве, слишком драгоценны обретенные знания, чтобы доверить их кому бы то ни было, даже лучшей подруге Генриетте и этой толстой курице Агриппине.
Да, сам фокус не нов, синяки давно практикуют нечто подобное, но зачем тащить груз волоком, если его можно везти на тележке? В Мунте судебные маги втроем надевают на одного узника Цепь, а потом валятся без задних ног. И это при всех их артефактах, без которых они что змея без зубов. А вот она в одиночку заставит любого СДЕЛАТЬ то, что она хочет. Убить, украсть, изнасиловать, опозорить себя и других. А потом… Потом этот человек станет ее рабом, так как доказательства его вины будут у нее.
Без этого не обойтись, заклятье подчинения действует только в непосредственной близости от наложившего и ограниченное время. Говорят, некогда умели удерживать «взнузданных «и издалека, но это умение утрачено вместе с талисманом, который не отыщут вот уже шестьсот лет. Синяки полагают, что без него не обойтись, но она обошла некоторые запреты, почитавшиеся непреложными, и ничего! Хотя, правду сказать, если б не синяки, она бы не сумела отыскать верную дорогу. Сначала она разобралась, как действуют господа судебные маги, а потом пошла дальше. Но и это лишь начало…
Ее Иносенсия не находила себе места, до того хотелось немедленно испробовать новое умение. Начинать лучше с кого-то неискушенного, сестры же обладают кое-какими знаниями. Разумеется, ее основная цель – Елена и Диана, а затем – Генриетта. Подруги имеют обыкновение предавать, так пусть наперсница будет чем-то запятнана, тем паче после поражения основных соперниц Гета может вообразить о себе больше чем нужно. Пожалуй, она начнет с кого-то из воспитанниц, которые ничего не понимают в магии.
В том, что новая волшба не принесет им физического вреда, она уверена. Чтобы убивать или калечить, у нее есть другие заклятья, а это просто заставляет любую тварь делать то, что хочет заклинатель, причем делать с удовольствием.
Предстоятельница ордена равноапостольной Циалы мысленно перебрала всех служанок и воспитанниц и, припомнив одно имя, улыбнулась! Вот оно! Она совместит приятное с полезным. Игрой в стенах ордена мир не исчерпывается, чтобы стать Архипастырем, нужна поддержка не только клириков, но и светских владык. Старый Медведь любит свою дочь, он опытный интриган и сильный воин. С него и начнем, вернее, не с него, а с маленькой Эстелы.
Жаль только, если подтвердится ее догадка о зависимости силы полученного заклятия от крови. Виргиния, к несчастью, изначально была напрочь лишена магических способностей. То, что Ее Иносенсия стала сильным магом, было результатом железной воли, изощренного ума и некоего средства, о котором ей посчастливилось узнать. Если б в ней была хотя бы капля Старой Крови, она бы горы своротила, а так приходится довольствоваться не то чтобы малым, но меньшим, чем хотелось бы. Она как человек, лишенный слуха, который все же научился играть по нотам на клавикордах, но никогда не напишет своей песни… Впрочем, отыскать кого-то, изначально способного к высшей магии, нынче трудно, а уж к магии Оленя и подавно! Да и откуда им взяться?
Виргиния прочла достаточно, чтобы понять: если не считать свалившегося из ниоткуда Проклятого, лишь святая Циала и ее отдаленный родич Рене Аррой, да, пожалуй, Эрасти Церна обладали магическим даром. Природных магов нужно искать либо в семействе мирийских герцогов, либо потомства Тарских господарей, в свое время смешавшихся с таянским королевским домом, а через него с эландскими Арроями. Эти, пожалуй, смогли бы устоять перед ее заклятьем, если, разумеется, достанет силы воли. Но в Эстеле Силы ни на грош, так что неожиданностей не предвидится…
Ее Иносенсия встала, поправила и без того безупречно лежащее покрывало, посмотрела в зеркало. Она себе нравилась. Именно такой и должна быть наместница святой Циалы. Красивой и холодной. Конечно, еще лучше было бы походить на свою великую предшественницу. Теперь она могла бы подправить свою внешность, но это было бы несерьезно. Все знают ее такой, какая она есть, пусть такой и остается. В конце концов, каштановые волосы и светло-карие глаза тоже неплохо…
Виргиния вышла из своих покоев, и дежурившая в приемной сестра торопливо поклонилась.
– Цецилия, – она знала по именам всех обитателей Фей-Вэйи, даже самых незначительных, – я намерена посетить воспитанниц. Возможно, некоторых придется наказать, и сильно. Не обращайте внимания и не мешайте мне.
– Слушаю Ее Иносенсию…
Но Ее Иносенсия ответа не слышала, зачем? Приказание будет исполнено, потому что иначе не может быть. Теперь всплески магии, которые уловят Кристаллы дежурных сестер, будут списаны на наказание нерадивых. Виргиния, придерживая рукой белое платье, спустилась на этаж, где жили воспитанницы; прошла низким сводчатым коридором, тускло освещенным единственным окном, выходящим на двор. Комната Эстелы ре Фло была в самом конце. Предстоятельница нажала на медную ручку и вошла.
Девушка сидела в обнимку с серой кошкой. Это было послабление, за которое сестра Агриппина, когда вернется, будет наказана. Животные не должны заходить в комнаты, их место на улице, в подвалах, на худой конец в кухнях, но сейчас не до кошки.
Виргиния оценивающе смотрела на забившуюся в угол дочку могущественного Этьена. Она сегодня же подчинит ее. Эстела ей нужна, но не как узница, а как добровольная помощница. Можно, конечно, вбить девчонке в голову, что она на поводке, но это риск. То, что бланкиссима слышала про Старого Медведя, не обнадеживало. Он уже в двадцать с небольшим водил за собой испытанных ветеранов и ни разу не проигрывал по-крупному. Если граф как следует надавит на дочь, та нарушит любую клятву, а наказания не последует. Тут даже последняя дурочка поймет, что ее обманули! Нет, Эстелу нужно повязать чем-то позорным, только тогда она станет надежным орудием. Но сначала она убедит ее в своем могуществе, вызовет в ней животный страх. Это не столь уж и трудно… Затем – два или три Приказа, поход в подвал – и готово. Она никогда не расскажет, что видела и что делала, и, чтобы утаить это от близких, пойдет на все!
Виргиния сосредоточилась, очищая разум от всего лишнего. Сейчас она проверит новое заклятье, а юная Эстела станет первой, на ком будет опробован результат многолетних поисков. А дочка грозного Этьена начинала что-то понимать. Она судорожно сглотнула и покрепче прижала к груди свою кощенку. Было видно, что ей страшно, очень страшно, но у девчонки хватило мужества выдержать взгляд Предстоятельницы. Что ж, это не так уж и плохо. Если она в состоянии сопротивляться, значит, будет в состоянии испытывать стыд.
Виргиния холодно улыбнулась и приказала: «Выбрось эту тварь в окно!»
– Нет, – с усилием выдохнула девушка, – я не сделаю этого.
– Почему? – Голос циалианки был холоден, как зимняя луна.
– Потому что я люблю ее! – выдохнула Эста. – А она любит меня.
– Любишь? Сейчас я покажу тебе, чего стоит эта любовь. – Предстоятельница пренебрежительно махнула рукой в сторону кошки. – Ты любишь ее, кормишь, ласкаешь, говоришь с ней как с человеком. А она сейчас вцепится тебе в лицо. Смотри!
Губы Ее Иносенсии шевельнулись, свет свечей стал молочно-белым. Эстеле стало еще страшнее, хотя, казалось, такое было невозможно. Ее глаза, не отрываясь, смотрели на маленькую серую кошечку, а та… та и не думала нападать. Она легко высвободилась из вдруг онемевших рук девушки, спрыгнула на пол и, усевшись на полу, занялась интимным туалетом, не обращая никакого внимания на Предстоятельницу. С трудом заставив глаза повиноваться, Эста перевела взгляд на свою мучительницу и увидела на холеном лице досаду. Виргиния вновь что-то пробормотала, мертвенно-белое пламя вытянулось вверх чуть ли не на длину самой свечи, стены комнаты словно бы скрылись в тумане, но кошка не повела и ухом.
– Мерзкая тварь, – прошипела циалианка. И тут девушка не выдержала. Весь ужас, все унижение последних дней вырвалось в истерическом хохоте. Взгляд, брошенный на нее Виргинией, поверг бы в ужас закаленного воина, но Эстела была в таком состоянии, когда уже ничего не боятся. К счастью, Ее Иносенсия владела собой лучше и помнила, какую роль должны сыграть ре Фло в ее игре. Ярость Предстоятельницы излилась на животное.
Последовала белая вспышка, Эстела инстинктивно зажмурилась, а когда открыла глаза, на месте серой кошечки стояла светловолосая женщина в черном, а на обычно бесстрастном лике Виргинии застыл смертный ужас. Женщины о чем-то говорили, но дочка старого Этьена не понимала ни слова. В каком-то жутком экстазе она смотрела на искаженные черты циалианки, на ее ставшие умоляющими глаза. Она, без сомнения, знала, кто перед ней, ненавидела ее, но была совершенно беспомощна, беспомощней, чем сама Эстела мгновенье назад. Сколько продолжалась чудовищная беседа, юная графиня так и не поняла. Светловолосая что-то сказала, и страшное слепое пламя свечей с двух сторон рванулось к Ее Иносенсии, окружив ее голову мерцающей опаловой короной. Девушка видела, как выражение ужаса на лице Предстоятельницы сменилось бессмысленной улыбкой идиотки, глаза больше ничего не выражали, из полуоткрытого рта потекла слюна. Циалианка хихикнула, почесалась, опустилась на четвереньки и отползла к стене.
– Ты собираешься оставаться тут или пойдешь со мной? – негромкий хрипловатый голос оторвал Эстелу от созерцания того, во что превратилась глава сильнейшего в Арции ордена. Девушка подняла голову и столкнулась взглядом с молодой сероглазой женщиной.
– Кто… вы?
– Неважно. Нам нужно уходить, пока остальные думают, что эта красотка занята тобой.
– Что с ней?
– Ничего… Она даже счастлива по-своему. По крайней мере, в таком виде она больше никому ничего не сделает. И не расскажет. Так ты идешь?
– Иду…
Эстель Оскора
Первый раз я стала кошкой во время скитаний по иным мирам. Тогда я еще допускала, что, принимая облик той или иной твари, ты в какой-то мере перенимаешь и ее суть. Кошки не знают ни любви, ни стыда, ни тоски по несбывшемуся, и я надеялась, что мне станет легче. Куда там! Трансформация тем и характерна, что затрагивает все, кроме сознания. Я могла видеть, слышать, ощущать запахи, как кошка, но я оставалась самой собой, существом, которое должно ВСПОМНИТЬ И ВЕРНУТЬСЯ.
К счастью, никакой опыт не бывает излишним, я очень быстро поняла преимущество кошачьего облика перед каким угодно другим. Во-первых, кошки обладают легкой магической аурой, в которой проще простого укрыть не самые сильные заклятья, от которых тоже остается след или след следа, а опытный маг или любой дурак, но с Кристаллом, их обязательно учует. Во-вторых, кошка пролезет везде, где пролезет ее голова, их пруд пруди в любом городе любой реальности, на нее никто не будет пялиться и показывать пальцем. В-третьих, эти хвостатые твари подмяли под себя почти всех женщин и половину мужчин. При желании кошка может обосноваться чуть ли не в любом доме, а уж во дворцах, где полным– полно прислуги и крыс, их и вовсе десятки. Лучшего обличья для того, чтобы, не привлекая к себе внимания, разузнать нужное, не придумаешь.
Лично я неоднократно убеждалась, что надеть на время кошачью шкуру проще и безопаснее, чем творить сложные заклятья вроде того же двойного зеркала или невидимости. Принять облик кошки просто, а оставаться в нем можно сколь угодно долго, это заклятье не требуется поддерживать, и снимается оно молниеносно. Догадайся кто, что за ним охотится оборотень, толку-то! Попробуй перелови и проверь ВСЕХ кошек в округе, от этого сам Творец и тот рехнется. Конечно, если ты физически СТАНОВИШЬСЯ кошкой, а не заставляешь других себя видеть таковой, возникают определенные неудобства, например, запахи, которые делаются отвратительно сильными и от которых потом очень трудно избавиться. Но это не самое страшное.
Я неоднократно пускала в ход эту уловку, и она меня еще ни разу не подводила. Вот и на этот раз я не только узнала то, что хотела, но и вывела из строя достаточно сильного врага. Виргинию с ее отвратительной магией нельзя было оставлять за спиной. Жаль, ее разум выгорел раньше, чем я узнала, как женщина, в которой не было и капли Старой Крови, достигла таких высот. Признаю, тогда это вызвало у меня лишь досаду, но не более. Мыслями я была уже в другом месте, к тому же мне на голову свалилась девчонка, с которой нужно было что-то делать.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:10 | Сообщение # 5 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| Что до циалианок, то главное я все же поняла. В их магии отчетливо проступал след Ройгу, но без него самого. Циалианская волшба была тоньше и на первый взгляд слабее и питалась из какого-то иного источника. Это не могло не беспокоить. В Тарре вообще творилось что-то не вполне понятное и на редкость пакостное. Я хорошо помнила ту Арцию, которую покинула. Тогда тоже все было куда как непросто, но, по крайней мере, можно было разобраться, кто на чьей стороне. Сейчас все запуталось окончательно, и мне предстояло решить, нырнуть ли в хитросплетения местной политики или попробовать пробиться к Эрасти и перевалить все на его плечи, а самой искать Рене. Я знала, что это безумие, что даже звезды и те изменились за тот чудовищный срок, пока меня носило по иным мирам, но логика диктовала одно, а сердце – другое. Я верила, что Рене жив и что он здесь…
– Куда мы идем? – Голосок моей спутницы вернул меня к действительности. Она была мужественной девочкой, эта Эстела ре Фло. Я помнила это имя. Ре Фло были сторонниками Луи, а за прошедшее время их влияние только возросло. Не знаю, каковы отец и братья Эсты, но она сама мне нравилась. Когда мы, прикрытые тенью магии Виргинии, шли через обитель, брали лошадей, врали приворотницам, неспешным шагом выезжали со двора, она молча исполняла все, что я ей приказывала. К вечеру наш магический покров рассеялся, но, пока я не пущу в ход собственную Силу, нас не найти даже с помощью Кристалла. Для окружающих мы всего лишь две женщины – совсем молоденькая и чуть постарше, в которых при всем желании не учуять ничего запретного.
Я очень хорошо вывела из себя Виргинию, и Силы, обрушенной ею на бедную маленькую кошечку, хватило с избытком и для допроса, и для побега. Совесть меня не мучила, ибо подобные бабы счастливы чужими мучениями и унижениями, уничтожить такую означает спасти многих от участи худшей, чем обычная смерть. Хотя лучше было бы, если б она продержалась подольше.
Тем не менее я теперь знала про циалианок достаточно. Подумать только: это мы с Рене сделали их тем, чем они стали, отдав им Рубины. Эту дрянь следовало утопить где-то в Сером море. Но что сделано, то сделано. Отбери я сейчас проклятые камни – ничего не изменится. Могущественный, опирающийся на собственную магию орден, подмявший под себя изрядное количество владык светских и духовных, существовал. Властолюбие же, жестокость и, чего греха таить, Сила его высших адептов делали их непростыми противниками даже для меня, тем паче я не должна была до поры до времени пускать в ход все, что имела. Прежде следовало разобраться, каким боком циалианская магия связана с ройгианской, где обретается пресловутый Белый Олень и что слышно о том, из Серого моря. Что это за пакость, наверняка мог рассказать Эрасти, а я знала, где его искать. Только сначала отвезу домой мою случайную спутницу, все еще терпеливо ждущую ответа.
– Куда мы идем? – я старалась говорить спокойно и равнодушно. – Я провожу тебя к отцу, а дальше – твое дело.
2850 год от В.И.
10-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Значит, завтра… Шарль Тагэре налил себе вина и выпил. Осужденному полагался ужин с королевского стола, этой традиции в Арции еще придерживались. Есть герцогу не хотелось, но упрямство, которое родилось раньше его, заставляло дразнить тюремщиков до последнего. Шарло заставил себя сесть и слопать половину роскошных кушаний, а затем с блаженным видом развалился на кровати. Те, кто подглядывают (а что подглядывают, он не сомневался), должны видеть: ему море по колено. Это был единственный способ не уронить себя.
Внешне герцог сохранял полное спокойствие, но внутри его все было напряжено до предела. Если завтра ему не помогут, все будет кончено. В дюз он не хотел, лучше умереть. Он не слишком хорошо представлял, что именно творят с людьми Скорбящие, но он видел тех, кто побывал у них в руках. Дюз означал медленную и унизительную смерть или жизнь, но жизнь не более достойную и осмысленную, чем у назначенного на убой кабана. Шарлю было всего девять, когда на коронации нынешнего нескладного королишки он увидел тогдашнего герцога ре Эстре, проведшего три года в Аганском дюзе. Буквально накануне того, как Эстре схватили по обвинению в измене, он приезжал к отцу Шарля, чтобы убедить его подняться против Лумэнов. Это был высокий стройный силач с веселыми глазами, в которого влюбилась вся Эльта от мала до велика. После Аганы Шарль узнал ре Эстре лишь по сигне на необъятном брюхе. Прежний герцог исчез. Появилось тупое животное, с трудом таскавшее огромное расплывшееся тело. Его сопровождали два вооруженных синяка, но это, видимо, была лишь дань обычаю, так как единственным желанием некогда умного и гордого человека было набить и без того огромный живот.
Потом Шарль Тагэре понял, что владетеля Эстре привезли, дабы устрашить других нобилей, недовольных Лумэнами. И тогда же Шарль решил, что лучше смерть, чем такая жизнь. Теперь ему предстояло исполнить свое решение. Если на эшафоте он сможет опровергнуть возведенную на него напраслину, обвинители будут вынуждены провозгласить Высший Суд, в котором неправая сторона сгорает в огне святого Антония. Шарль не сомневался, что игра ведется нечестно, и сгореть придется ему, но это лучше, много лучше того, что сотворили с красавцем ре Эстре.
На первый взгляд умереть очень просто. Нужно только ответить обвинителю «нет», а еще лучше оскорбить и его, и Лумэнов. Но сможет ли он? Шарля Тагэре никогда не считали слабаком, но, возможно, именно поэтому его будут «держать» до конца. Правда, там, рядом с осужденным, может быть лишь один синяк… Он должен с ним справиться! И потом, должен же хоть кто-то помочь ему! Неужели Рауль или Анри не догадаются хотя бы пристрелить его из арбалета! Мальвани, тогда еще виконт Малве, тоже видел герцога ре Эстре, он должен понять…
Шарль Тагэре потянулся сильно и красиво, как молодой тигр, и, соскочив с койки, налил себе еще вина. Большие серые глаза в обрамлении черных ресниц смотрели спокойно и даже чуточку лениво, а руки, когда он поднял кувшин, и не думали дрожать.
– А он красив. – Бланкиссима Агриппина со знанием дела рассматривала через потайное оконце высокого светловолосого человека, вновь раскинувшегося на постели. – Даже жаль. Народ любит красивых королей, а бедняжка Пьер… Он даже в храме вызывает смех.
– Безусловно, сестрица, – барон Трюэль пожал плечищами, – но красота Тагэре вряд ли ему поможет.
– Кто знает… – Циалианка загадочно улыбнулась. – Он положительно мне нравится. Не спит, это точно. Никто, кроме дурачка-короля, не смог бы спать, оказавшись в таком положении, но как притворяется! Можно подумать, валяется в гостинице в ожидании встречи с местной красоткой. А Жан все же не рискнул его прилюдно казнить! Понятно, зачем Лумэнам еще один мученик? Другое дело дюз… Правду говорят, что славу смерть не убивает, славу убивает только позор. Если судебники взнуздают нашего красавца, можно считать, что дело сделано. Вряд ли в Арции найдутся люди с волей посильнее, чем у этого Тагэре.
– Похоже, он тебе здорово понравился, – хохотнул барон, – может, запереть тебя с ним на ночку-другую?
– Глупости, Обен, – Агриппина шутливо стукнула брата по лбу, – мне мужчины ни к чему, даже такие красивые. Я себя от всех слабостей заговорила, иначе у меня ничего не выйдет… Но вот другим наш герцог очень даже может приглянуться, и от этого может быть и вред, и польза. В любом случае он должен жить и оставаться в здравом уме и твердой памяти.
– Ты права, но дело зашло слишком далеко. Тагэре опасен.
– Для кого? Для Лумэнов? Не спорю. Но НАМ он ничем не угрожает. Тагэре на троне предпочтительнее дурачка.
– Сестрица! Пьер, конечно, не в себе, но не без вашей помощи. Покойный король позволил сестрам влиять на ребенка, пока он еще был в чреве матери. Вы обещали, что позаботитесь о нем.
– У всех бывают ошибки. Впрочем, Регина, виновная в случившемся, наказана. Диана от Лумэнов не откажется, но Диана не есть Циала, и ошибиться может, и согрешить… И что будет, если бедняга Пьер умрет бездетным? А так и будет, если Фарбье не понравится девице, которую назовут супругой нашего бедного монарха. Нет, положительно неплохо посадить на престол Шарло Тагэре. Или, на худой конец, кого-то из его сыновей.
– Шарль не женат и, если его отправить в дюз, таковым и останется.
– Пожалуй. А все-таки жаль.
– И мне жаль, – внезапно признался Обен, – но пора идти. Если синяки узнают, что я разгуливаю по их замку да еще девушек вожу, они такое устроят… По крайности беднягу Клода, который нас сюда провел, точно в таракана превратят.
– Это невозможно, брат. По крайней мере, нынешние маги никого ни в таракана, ни в осла превратить не в состоянии, но ты прав. Нас не должны заметить.
Эстель Оскора
Вот когда я пожалела, что не осталась в кошачьем облике, кошки каким-то образом ухитряются выглядеть равнодушными, всезнающими и отрешенными от всего земного, человеку же сохранить лицо куда труднее. Если бы я предполагала, что встреча с Мунтом станет для меня такой пыткой, я бы обошла столицу Арции десятой дорогой. Увы, способность мановением руки обрушить гору вовсе не означает, что ты можешь спокойно взглянуть в глаза своему прошлому, а это прошлое смотрело на меня отовсюду – из серых вод Льюферы, из окон императорского, а ныне королевского дворца, с башен Замка Святого Духа. Не знаю, что бы я учудила, не болтайся у меня на шее Эстела ре Фло, каковую нужно было сдать с рук на руки родичам, заставив забыть то, что произошло в Фей-Вэйе. Я еще не решила, что сделаю – заклятье забвения одно из самых тонких, если ты, разумеется, не хочешь причинить человеку вред и обречь его на вечные муки, когда кажется, что вот-вот вспомнишь что-то важное, а оно всякий раз ускользает… От этого один шаг до безумия, я не раз видела, как люди, которых заставляли забыть какую-то совершенную ерунду (чье-то лицо или имя, случайную встречу или происшествие), через несколько лет сходили с ума.
Подвергать такому Эсту я не хотела! Да и пускать в ход мою магию было слишком рискованно, в центре королевства синяки прямо-таки кишмя кишели. Видно, нынешние хозяева Мунта сидели на троне как на гвоздях, иначе зачем им было заводить такое количество прознатчиков и судебных магов? Эстела говорила, что чем дальше на север, тем этой публики меньше, так что наложение заклятия в любом случае откладывается на несколько дней. А пока не мешает посмотреть на город, который я не видела шесть с лишним сотен лет.
Мунт оставался большим, шумным и красивым, я узнавала некоторые здания и памятники, но нового тоже хватало. Сигны на фасадах особняков нобилей по большей части были мне незнакомы, хотя я с какой-то внутренней дрожью узнала и крылатого змея Батаров, и лежащего тигра Мальвани. Я с трудом заставила себя оторвать взгляд от трехэтажного особняка, в котором обретались родичи Сезара. Ум твердил, что здесь никого и ничего не осталось и что своих друзей я могу найти разве что на кладбище, а сердце шептало – а вдруг! Ты постучишься, и к тебе выйдет маршал Арции, человек, которому можно рассказать все, спросить совета, при ком не зазорно плакать, будь ты хоть тысячу раз Эстель Оскора. Я все еще смотрела на особняк, когда рядом провыла труба. Люди с любопытством оглядывались, поворачивали на звук. Я последовала их примеру. Трубили с коронного помоста, расположенного посредине площади, а рядом стоял человек в алой куртке с золотыми нарциссами. Без сомнения, герольд. Ну что ж, послушаем.
Трубач протрубил еще дважды, после чего зачитали указ, в котором говорилось, что завтра на площади Ратуши состоится публичное покаяние Шарля Тагэре, бывшего лейтенанта всей Ифраны, каковой Тагэре злоумышлял против Его Величества Пьера Шестого, был уличен, во всем сознался и, лишенный титула и владений, будет препровожден в Аганский дюз. Синяки всегда честно отрабатывали свой хлеб, но ко мне и Рене завтрашняя церемония никакого отношения не имела. К этому времени нас с Эстелой уже не должно быть в Мунте. Ее место в отцовском замке, мое – в Последних горах, где я или найду Эрасти, или пойму, что это безнадежно.
Народ, отвлекшийся на глашатая, постепенно вернулся к своим делам, и я не была исключением. Пора было подобрать гостиницу, где можно спокойно переночевать. Я обернулась к Тэле, чтобы спросить, где, по ее мнению, лучше всего остановиться двум не очень знатным и богатым путешественницам, и поняла, что сейчас мне мало не покажется. Девушка стояла соляным столбом и была бледна, как сорок ройгианцев. Я еще не знала, что случилось, но чутье услужливо подсказало, что на мою голову свалилось очередное приключение. Так и вышло. Этот самый Шарль Тагэре, приговоренный к публичному покаянию и так далее, для Эстелы был светом в окошке.
Более того, когда дурочка пришла в себя, она потребовала, именно потребовала, чтобы я вытащила его прямо с эшафота, несмотря на орды стражников, синяков и просто любопытствующих. В противном случае моя очаровательная спутница собиралась или сделать это сама, или разделить его судьбу. Я смотрела на расходившуюся девушку с какой-то смесью грусти и веселья. Каким простым и понятным был для нее мир, она знала, что есть добро, а что – зло, и что кому надлежит делать. Это было бы смешно, если бы я сама не прорвалась сюда через тридевять пределов, чтобы отыскать одного-единственного человека, бывшего для меня важнее гибели миров и воссияния негасимых светов. Мне помочь не мог никто, а вот вернуть Эстеле ее возлюбленного я была в силах, нужно было лишь исхитриться и проделать все так, чтобы синяки не учуяли Эстель Оскору…
2850 год от В.И.
10-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Рауль в который раз обходил пока еще пустую площадь. Коронный помост уже был обит алым сукном, плаха и топор лежали где положено, а несколько дюжих стражников бдили, чтобы какой-нибудь предприимчивый воришка не утащил атрибуты правосудия. Молодой ре Фло был в Мунте пятый день, он тайком наведался к барону Обену и Его Высокопреосвященству, а его спутники обошли своих сомнительных знакомцев. Увы! Все сходились на том, что вытащить Шарля Тагэре невозможно. Обвинители никогда не возьмут своих слов назад, кардинал все еще без сознания, а случая, чтобы человек, оказавшийся в цепях на коронном помосте, отрицал свою вину, еще не было. Обен полагал (и Жак это подтверждал), что синяки держат свои жертвы с помощью магии, перед которой любая воля бессильна. У Рауля мелькнула безумная мысль попробовать освободить Шарля по дороге на эшафот, но почтенное сообщество городских грабителей и нищих решительно отказалось участвовать в столь безнадежной затее даже за золото.
Оставалось три выхода, вернее, два, так как первый – предоставить Тагэре его участи – Рауль отмел сразу. Можно было забраться с арбалетом на какую-нибудь крышу и оборвать мучения друга. Он бы так и поступил, не будь призрачной возможности отбить или похитить его по дороге в дюз.
– Сигнор слишком часто возвращается на это место. – Голос был женским, слегка хрипловатым. Рауль решил, что с ним заговорила уличная девка, и уже приготовился дать ей пару аргов , чтоб она отстала, но следующие слова буквально пригвоздили его к месту. – Если сигнор хочет помочь Шарлю Тагэре, ему лучше пойти со мной.
Это могло оказаться ловушкой, но Рауль беспрекословно последовал за высокой женщиной в темно-синем плаще без сигны. Вскоре они сидели за заменяющей отдельный стол здоровенной бочкой в таверне «Развеселый Жак». Ре Фло заказал легкий ужин и кувшин белого вина. Женщина спокойно откинула капюшон, позволив виконту рассмотреть ее лицо. Молодая, светловолосая. Милое лицо с высоким лбом и пухлыми губами, только вот с глазами что-то не то. Глаза большие, серые, но вот взгляд… Ну не смотрят так молодые женщины, даже прошедшие через ад войны и плена. Раулю на мгновенье стало зябко, но он взял себя в руки.
– Откуда сигнора меня знает?
– Вы похожи на свою сестру.
Так, похоже, он все-таки попался, это наверняка циалианка, потому и взгляд у нее такой.
– На сестру? – Жалкая попытка выкрутиться. – Я не понимаю…
– Я не принадлежу к ордену, – губы женщины тронула нехорошая улыбка, – напротив, у меня к капустницам свой счет. Так уж вышло, что ваша сестра оказалась свидетельницей моей, скажем так, беседы с Папессой . После этого оставлять Эстелу в обители было бы бесчестно, на нее могли взвалить мою вину.
– Вину?
– Ее Иносенсия лишилась рассудка, перед этим пустив в ход магию. – Сероглазая пожала плечами. – Я ей вернула то, что предназначалось Эстеле и мне. Правда, гадюка не предполагала, что я это я.
– Где Эста? – Рауль уже ничего не понимал и, пожалуй, не хотел понимать.
– Через дорогу, вон в той гостинице с малиновой вывеской. Ей отчего-то пришло в голову, что я должна вытащить еще и Тагэре.
– И…
– Я думаю, как это сделать. Лучше всего, если вы мне расскажете об этом обряде все, что знаете и предполагаете. Мне кажется, синяков можно ударить их собственным оружием, но для этого я должна знать все.
2850 год от В.И.
10-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
В комнате бланкиссимы Козимы было душно и жарко. Тощая и изжелта-бледная, словно снедаемая изнутри каким-то недугом, Козима даже летом куталась в шаль и зажигала камин, осенью же и зимой ее покои и вовсе превращались в подобие преисподней. Не хватало только сковородок да жарящихся на них грешников, впрочем, под тяжелым взглядом наставницы воспитанницы чувствовали себя не многим уютнее, чем души в преисподней.
Соланж Ноар преклонила колени перед комнатным алтарем, облобызала перстень циалианки и замерла, опустив глаза. Козима кашлянула, поплотнее закуталась в белую шаль и обратила свой пугающий взгляд на девочку.
– Мы слушаем тебя, Соланж. Сегодня ты должна рассказать нам о Войне Оленя.
Сола судорожно сглотнула и молитвенно сложила руки.
– Война Оленя началась в 2228 году. В те времена светоч Церкви Единой и Единственной освещал Арцийский материк до Последних гор, но в Таяне и Эланде уже прорастала ересь. – Сола запнулась, испуганно вздрогнула и торопливо продолжала: – Однако Творец не желал гибели Благодатных земель. Своим орудием он избрал непорочную деву той же крови, что и равноапостольная святая Циала. Это была дочь тарскийского герцога Мишеля…
– Надо говорить «благочестивого тарскийского герцога».
– …благочестивого тарскийского герцога, – послушно повторила Соланж.
– Как было ее имя?
– Ее имя было Мария-Эрика.
– Так, дальше.
– Благочестивый герцог Мишель выдал свою дочь за престарелого таянского короля Марка, который не мог сделать ее своей женой. И тогда свершилось чудо. Юная Мария понесла по воле Божией и разродилась младенцем мужского пола, который должен был стать спасением Благодатных земель. Но у короля Марка была дочь Илана…
– Упоминая ее, – перебила наставница, – следует всякий раз осенять себя Знаком и добавлять: «Да будет ее имя проклято во веки веков».
– Да будет ее имя проклято во веки веков.
– Арде , – веско произнесла Козима.
– Принцесса, желая после смерти отца единолично владеть Таяной, вознамерилась погубить мачеху и брата и обратилась за помощью к богомерзким тварям, именуемым гоблинами и обитавшим в Последних горах. Твари эти испокон века поклонялись Антиподу и почитали Проклятого и были весьма искушены в черном колдовстве. Среди них находили приют и маги людского племени, предавшиеся Запретному. С одним из них, именуемым Романом Черным, и сошлась Илана, да будет проклято ее имя во веки веков.
– Арде!
– С его помощью дочь короля Марка убила брата, призванного стать спасением Благодатных земель, но Мария-Эрика была спасена святой Циалой. Босая и одинокая, она прошла зимой через леса, горы и болота, и дикие звери не трогали ее, а лютые морозы не причиняли ей вреда. Ведомая святой Циалой, она вышла к святому городу Кантиске, где и нашла приют. Илана, да будет проклято ее имя во веки веков, сказала своему отцу и благочестивому герцогу Мишелю, что не ведает, где их супруга и дочь. И те поверили.
Мишель отправился на поиски дочери. По дороге ему явилась святая равноапостольная Циала и поведала, что Мария в Кантиске и что грядет поход Тьмы против Света, а он, Мишель Тарский, избран, дабы встать на пути вражеских ратей. Благочестивый герцог Мишель Тарский отправился в Мунт, предстал пред мудрым императором Базилеком и сказал то, что открыла ему святая равноапостольная Циала. И выслушал его император и повелел собирать воинство. Но племянник императора Луи не захотел принять сторону Света и предался Тьме, потребовав у богомерзких за помощь арцийскую корону. И те ему обещали. И соединилось войско Луи Арцийского с нечестивым воинством, приведенным с Последних гор магом Романом. И оскверняли они храмы и иглеции, и приносили жертвы человеческие Антиподу, и желали они освободить Проклятого и править его именем. Многое множество народа погубили они, и среди всех прочих благочестивого кардинала Таянского Тиберия, который перед смертью постиг, что Илана, да будет проклято ее имя во веки веков, и есть та, кого именуют Темной Звездой, погибелью Тарры.
И все, что было в Благодатных землях темного и порочного, принимало сторону Луи Арцийского и чернокнижника Романа, а все, что было доброго и светлого, вставало под знамена благочестивого герцога Мишеля. И пришел срок. И сошлись два воинства под стенами святого города Кантиски…
Соланж перевела дух и робко взглянула на наставницу.
– Продолжай, дитя мое.
– Герц… Благочестивый герцог Мишель сражался как лев, но был убит. Непорочная дева Мария-Эрика видела со стен святого города гибель отца. В отчаянье она воззвала к святой Циале, и ее мольба была услышана. Святая послала на поле боя Белого Оленя, который поразил чернокнижника Романа и остановил полчища мерзких тварей, именуемых гоблинами, которые в ужасе бежали. Но Илана, да будет ее имя проклято во веки веков, избежала кары, воззвав к Антиподу, и тот укрыл ее до поры до времени. Если Тарра вновь погрязнет во грехе и Свет ослабеет, именуемая Темной Звездой вернется, дабы сеять смуту в душах и готовить возвращение Проклятого. Это об Илане, да будет ее имя проклято во веки веков и да защитит нас святая Циала.
– Арде! Чем же закончилась битва?
– После бегства чудовищ открылись ворота Кантиски, и оттуда выехало Святое воинство, обрушившееся, как меч карающий, на головы таянских еретиков, ведомых предавшимся Тьме арцийским принцем Луи. Меч ударял о меч, – монотонно шептала Сола, – ломались копья и сокрушались щиты. Но у Луи было много богопротивного зелья, именуемого порохом, и исход битвы не был ясен. Но тут подошли войска эландского герцога Рене, который, увидев великую сечу, заколебался.
Эландский герцог Рене был смел и честолюбив, но душа его была далека от Света, хотя в те поры еще не погрязла во Тьме. Душой эландский властелин тянулся к власти, а телом к разврату, но, подобно двум крыльям, удерживающим птицу над бездной, удерживали Рене Эландского от грехопадения благочестивая жена его Ольвия и кардинал Максимилиан…
– Обычно, – вмешалась Козима, – первым называют духовную особу, но в данном случае надлежит говорить так, как ты и сказала. Ибо благочестивая Ольвия впоследствии стала Предстоятельницей ордена равноапостольной Циалы. Итак, что же сделал Аррой Эландский?
– Он, – выдохнула трясущаяся Соланж, – он… Он колебался, и, видя это, кардинал Максимилиан посулил ему корону Арции, если он сразит впавшего во Тьму принца Луи. Так извлечен был мед из львиного чрева, и властолюбие герцога Рене подвигнуло его к подвигу… К подвигу подвигнуло… И он свершил во имя короны, что не желал свершить во славу Творца нашего. Рене Эландский бросил свои полки на полки безбожного Луи, и вновь закипела битва, и вновь Свет не мог одолеть Тьму, а Тьма Свет.
И тогда во всех храмах и иглециях святого города Кантиски воззвали к Творцу, и Творец услышал и послал свое воинство на помощь воинству церковному. И узрели люди сверкающую рать на дивных конях, и за плечами всадников вздымались белые, как снег, крылья. И при виде их в ужасе бежали полки безбожного принца Луи, а сам он погиб в битве, и даже тело его не удалось найти. Так была одержана великая победа у Святого холма, на котором позднее был воздвигнут храм.
– А что было дальше? – Немигающие глаза продолжали буравить девочку.
– Дальше корона Благодатных земель была вручена эландскому герцогу, как и обещал ему Максимилиан. Но герцог захотел большего. Он увидел Марию-Эрику и, пленившись ее красотой, воззж… вожж… возжелал ее. Дочь благочестивого герцога Мишеля с негодованием отвергла домогательства старого императора, который уже был женат на достойнейшей из женщин. И тогда Рене Аррой предался Тьме. Он воззвал к Проклятому, и тот ответил ему из бездны. При помощи Тьмы, которой Аррой предавал свою душу и свою кровь во веки веков, император совратил Марию-Эрику и вместе с ней бежал за Запретную Черту. С тех пор никто никогда о них не слышал. Однако благочестивой Зенобии, наперснице супруги герцога Рене благочестивой Ольвии, перед смертью было видение, что святая равноапостольная Циала послала бурю, утопившую корабль нечестивцев. Сама же Ольвия, дабы искупить грехи, совершенные тем, кто был избран ей в мужья, вступила в орден, и не было в те времена женщины достойнее, добродетельнее и мудрее ее. Ее молитвы умилостивили святую Циалу, и она послала Благодатным землям золотой век, а с сына Ольвии и Рене Сгинувшего не было спрошено за грехи отца, и он царствовал долго и мирно. – Сола замерла, с опаской глядя на наставницу.
Темные губы тронуло нечто напоминающую улыбку, и Козима еле заметно кивнула.
– Иди, дочь моя. Сегодня ты отвечала удовлетворительно. На завтра подготовь житие святого Анхеля.
2850 год от В.И.
Вечер 10-го дня месяца Волка.
Арция. Мунт
Королевский желудок отчего-то совершенно не переносил слив. Сладкие темно-синие ягоды, которые Пьер обожал, через несколько ор доводили его до самого жалкого состояния. Его Величество, разумеется, знал, что ему следует избегать слив, да и много чего другого, но сила воли отнюдь не числилась среди достоинств девятнадцатилетнего короля Арции, к тому же ему всякий раз казалось, что в этот раз обойдется. Сначала воспитатели, а потом придворные поняли, что самый верный способ сберечь королевский желудок и простыни – это не допускать во дворец опасные лакомства. И тем не менее Пьер каким-то непостижимым способом умудрялся их находить, или, вернее, они находили его.
Вот и сегодня после скучного вечера, когда король под бдительным присмотром дяди Жана нарисовал свое имя под кучей бумаг, он обнаружил целое блюдо вожделенных слив, забытое на окне в комнате, где стояли клетки с королевскими хомяками. Пьер Шестой с детства любил этих маленьких неопасных существ, которые забавляли его, бегая в специальных колесах и желобках и лазая по решеткам.
В первый раз малолетний король увидел хомяка на портрете, изображающем какую-то древнюю королеву, и пролепетал «дай». Заботливый дядюшка тут же отрядил за зверьками доверенного нобиля, который, несмотря на зиму, сумел разыскать на покрытом снегом поле норку и вытащить из нее меховой комочек. Оказавшись в тепле, хомячок быстро пришел в себя и стал любимцем пятилетнего Пьера. С тех пор привязанности короля не изменились. Он боялся собак и кошек, научить его ездить на лошади стоило больших трудов, но вот хомякам был предан всей душой. Не было дня, который бы не начинался с высочайшего визита в комнату, где обитали королевские любимцы, спешил он к ним и покончив с государственными делами. Чем скучнее и неприятнее был день, тем больше времени король проводил с хомяками. Его Величество предпочитал заниматься со своими зверьками лично и в одиночестве, поэтому слуги, подготовив все необходимое, покидали помещение, как только король выходил из кабинета.
Так было и на этот раз. Наутро и лакей, и специальный человек, отвечающий за чистоту клеток, клялись, что злополучные ягоды появились после их ухода. Так ли это было, никто не знал, но король, дорвавшись до излюбленного лакомства, за вечер съел все, что лежало на немалом блюде. Ночь прошла спокойно, но утром стало ясно, что ни о каком участии в церемонии покаяния Шарля Тагэре не может быть и речи. Канцлер Бэррот, злой, надоедливый и непонятливый человек, предложил было все отложить до выздоровления Его Величества, но дядя Жан сказал, что ничего интересного там не будет, но что, когда желудок короля успокоится, можно будет съездить к бланкиссиме. Впрочем, если Пьер хочет сидеть на площади, где очень холодно, и смотреть на неинтересное зрелище, его туда отведут.
Разумеется, он не хотел. Король не любил холод, его пугали толпы на улицах и шум, а вот бывать у Дианы ему нравилось. После хомяков и вкусных вещей Пьер больше всего любил молиться, так как почти всегда получал то, о чем просил доброго боженьку. Диану он тоже любил, она не заставляла его ничего подписывать или долго сидеть на одном месте, когда чужие люди с неприятными голосами читали и говорили что-то непонятное, и нельзя было ни повернуться, чтобы устроиться поудобнее, ни заснуть, ни даже вынуть и съесть запасенные сласти. Правда, у бланкиссимы не было хомяков, но зато была очень красивая картина, где женщина, похожая на Диану, кормила из рук белого оленя, а вокруг росли цветы и летали бабочки.
Бабочек Пьер тоже любил, в его спальне ими была украшена целая стена. Бабочек привозили со всего света, жаль только, что они не летали. Дядя Жан объяснил, что они не могут жить во дворце, как хомяки. Кроме картины, у Дианы хорошо пахло, там всегда угощали чем-нибудь вкусным, и он еще ни разу не ушел оттуда без подарка. К сожалению, ездили туда только по праздникам и после долгого и утомительного дня среди чужих и шумных людей. А тут можно поехать прямо с утра, если это дело с кем-то на площади сделают без него. И Его Величество король Арции Пьер Шестой решительно сказал: «Пусть все будет сегодня, а мы поедем к Диане…»
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Вообще-то, кающемуся полагалось идти пешком, но не было бы счастья, да несчастье помогло. Шарля спас страх Фарбье. Временщик опасался, что друзья Тагэре избавят того от унижения, пустив с какой-нибудь крыши стрелу. Уследить за каждой трубой или чердачным окном не взялся бы никто, и Шарля загнали в карету с занавешенными окнами. Он смирно сел напротив обвинителя, ненавидя в первую очередь себя, а во вторую синяка. Герцог раз за разом переживал те мгновенья, когда сначала один, потом два, три и, наконец, шестеро Скорбящих надевали на него Цепь. Это было унизительно, отвратительно, мерзко, но его руки и губы в какой-то момент стали слушаться не его, а шестерых мерзавцев в белом, четверо из которых стояли по четырем углам камеры, а еще двое у двери и окна.
Самым мерзким было то, что он оставался в сознании все время, пока его везли на площадь Ратуши. Проклятая Цепь, с виду такая тоненькая и легкая – дерни и разорвется, давила, как хороший удав из сурианских лесов. Герцог понимал, что это конец, против магии такой силы ему не выстоять. Он послушно взойдет на помост и при всем честном народе разденется донага, чтобы показать, что его никто не пытал, а потом станет на колени и расскажет о своих мнимых преступлениях, будет умолять о прощении, целовать руки и сапоги судей, затем с благодарностью натянет рубище… Если ему повезет, то проклятый ошейник с него снимут, поскольку антонианцы не могут надолго расставаться с этой вещью, и тогда он, возможно, успеет разбить голову о какой-нибудь камень, прежде чем окончательно превратится в животное. Но о добром имени придется забыть, разве что Рауль или Анри успеют его убить еще до позора.
Синяк, похожий на мокрого галчонка (Шарль, будь он свободен, мог бы прикончить такого одним ударом), шевелил губами, наверное, репетировал обвинительную речь, а Тагэре смирно сидел напротив, сложив руки на коленях, и, чтобы хоть как-то отвлечься, тщательно считал повороты, угадывая дорогу, которой их везли. У него была слабая надежда на перекресток перед въездом на Рыбный мост. Если бы он захотел освободить узника, то напал бы именно здесь, но карета благополучно миновала и это место, и еще два более или менее пригодных для засады.
Человечишко в лиловом перестал жевать губами и принялся стряхивать с мантии волоски и перхотинки. Значит, они вот-вот приедут, вернее, уже приехали.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:10 | Сообщение # 6 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| 2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
– Едут! – заорали повисшие на деревьях и фонарях мальчишки, и Агриппина безнадежно вздохнула. Она ничего не смогла сделать! Евгений по-прежнему без сознания, а король, разумеется, заболел. Просить же Жана или Диану бессмысленно. Правда, бланкиссима, прослышавшая, что Агриппина хочет о чем-то говорить с королем (уж не потому ли бедный Пьер слег?), очень любезно поинтересовалась, не может ли дорогой Агриппине помочь монсигнор Фарбье. Но фейвэйская гостья умела держать удар и вводить в заблуждение самых ловких. Она мило улыбнулась и сказала, что ее растрогала история юной воспитанницы. Девочка показалась ей смышленой и приятной, и она хотела просить Его Величество проследить, чтобы, пока Соланж проходит обучение, ее приданое не перекочевало в сундуки ее кузин. Если же у самой Дианы нет особенных видов на юную Ноар, Агриппина была бы рада увезти ее в Фей-Вэйю, где гораздо больше воспитанниц ее возраста.
Диана предполагала, что толстая сестра врет, а Агриппина знала, что та ей не верит, но игра имела свои правила. Арцийская бланкиссима с нежнейшей улыбкой обещала проследить за имуществом Соланж, ее же саму она с удовольствием препоручает заботам дорогой гостьи. Что ж, нет худа без добра, девочка и вправду приглянулась Агриппине какой-то пронзительной беззащитностью и доверчивостью. К тому же она была удивительно хороша – синие глаза и черные волосы среди жителей Эскоты встречаются, но, как правило, у тамошних обитательниц черты грубоваты, а личико Соланж было точеным. Да, с такой внешностью она вряд ли станет желанной гостьей в доме, захваченном родственниками, у которых взрослый сын и дочери-невесты.
Агриппина не жалела, что взяла девчушку под свое крыло. В Фей-Вэйе та, по крайней мере, не станет добычей какого-нибудь рыцаря из окружения Жана. Кто знает, вдруг Сола найдет себя в циалианстве. А нет, так выйдет из обители не жалкой бесприданницей, а богатой невестой. Но она приехала сюда вовсе не для того, чтобы приголубить синеглазую эстрийку. Бланкиссима собиралась разузнать всю подноготную мунтского двора и не дать свершиться непоправимой глупости. В последнем она не преуспела, и вот теперь вынуждена наблюдать за уничтожением человека, жизнь и смерть которого была, если она правильно разобрала откровения Эрика, жизнью и смертью Арции. Оставалось надеяться на чудо, но за свои тридцать четыре года Агриппина привыкла к тому, что чудес не бывает, а бывают умные и неожиданные ходы в игре, которую ведут сильные мира сего.
А они здорово боятся Тагэре. Даже безоружного, униженного, скованного пресловутой Цепью. Привезли в закрытой карете, стражники и шпионы и в толпе, и на крышах… Агриппина носила с собой Кристалл Поиска и легко отличала тех, у кого были такие же. Похоже, синяки выгнали на площадь всех, кого могли, чтобы пресечь в зародыше любую попытку хоть как-то помочь герцогу. А ведь она бы сделала это, обладай достаточной силой и ловкостью. Нужно лишь пригасить действие Цепи. Остальное сделала бы воля самого Тагэре, но, увы… Циалианка обернулась к дрожащей Соле.
– Холодно?
– Нет. – Девочка с доверчивым обожанием посмотрела на свою покровительницу, и на сердце у Агриппины стало теплее. – Мне страшно.
– Страшно?
– Вы не чувствуете? Небо ясное, а словно гроза идет…
Вот это новость! Соланж, совершенно необученная, без Кристалла, способна чувствовать магическое напряжение! Неужели она, Агриппина, наконец-то случайно нашла то, что искала всю жизнь?!
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Сквозь занавески он слышал шум толпы. Карета остановилась. Кто-то распахнул дверцу, и синяк неуклюже полез наружу. Шарль Тагэре остался сидеть, ожидая, когда за ним придут. Вернее, ожидало его тело, а душа билась, как птица о стекло. Из последних сил герцог постарался успокоиться и собраться. Нужно еще раз попробовать стать самим собой. Он должен сказать «нет»! Его губы не разжимались с той самой минуты, когда, сломленный шестью магами, он повалился на четвереньки в своей камере и на его шее защелкнули ошейник, казавшийся символической игрушкой. Он в прямом смысле ползал на брюхе и лизал сапоги укротителей; затем ему велели встать и замолчать, и Шарль Тагэре встал и замолчал. Прошло две оры, может быть, его воля немного приподняла голову? Герцог собрал все свои силы и попробовал прошептать: «Нет!» Навалилась жуткая тяжесть, захотелось взвыть в голос, но губы шевельнулись. Получилось!
«И получится, – прозвучало то ли в его мозгу, то ли рядом. Он готов был поклясться, что никогда не слышал этого чуть хрипловатого женского голоса. – Хорошо, что ты борешься. Успокойся и соберись. Это твой бой и ничей больше…»
Шарло оглянулся. Никого. Но давление не то чтобы совсем исчезло, но стало терпимым. Он приподнял руки, вновь положил их на колени, поправил волосы, одернул одежду. Его тело ему повиновалось! Проклятый ошейник стал простой железкой. Ну, что ж, позора, по крайней мере, не будет.
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Судебный маг Иаков Эвгле не без опаски взошел на обитый сукном помост. Нет, Шарля Тагэре он не боялся, взнуздать его было куда как непросто, но теперь он смирнее ягненка. А вот дружки герцога, которые наверняка окажутся в толпе… А ну как попробуют пристрелить своего предводителя, чтоб избавить от покаянья, а попадут в стоящего рядом?! Иаков хотел жить, и жить хорошо, но для успешной карьеры порой приходится делать что-то опасное, тем паче его наконец оценили по достоинству! Не зря именно ему, человеку сугубо мирскому, предложили вести церемонию покаяния.
Маг-недоросток не догадывался, что решающую роль сыграла его, мягко говоря, неприглядная внешность. Диана и Фарбье хотели унизить Тагэре как можно сильнее, а чем смешнее и незначительнее тот, перед кем гордый герцог будет ползать на коленях, тем лучше. Смешнее же и незначительнее Иакова Эвгле в Мунте не нашлось никого.
Самому же Эвгле ужасно хотелось увидеть свой звездный час, но еще никто не научился одновременно находиться в двух местах. Правда, синяк через вторые руки нанял мазилу, обещавшего запечатлеть церемонию в максимально выгодном для обвинителя свете, но как все-таки жаль, что магия не позволяет видеть себя со стороны!
Судебный маг еще раз отряхнул мантию, медленно и, как ему казалось, величественно поднялся вверх по тринадцати – по числу месяцев года – ступеням и занял отведенное ему место справа от плахи с воткнутым топором, рядом с которой стоял палач в красном.
Площадь была запружена народом, и дальнозоркий брат Иаков заметил, что люди выглядят угрюмыми и настороженными. Синяк вслушался в довольно-таки жидкие крики, поносящие всех Тагэре вообще и Шарля в частности. Однако крикуны вопили как-то неуверенно, с одной стороны, отрабатывая полученные деньги, а с другой – опасаясь получить по шее от стоящих рядом. Иаков поднял руку и возгласил самым громким и солидным голосом, на который был способен.
– Приведите обвиняемого!
Стражник с желтыми нарциссами на красной тунике, надетой поверх кирасы, торопливо скатился по ступеням и направился к карете. Обвинитель принял значительный и скорбный вид, глядя вниз, туда, откуда должен появиться преступник. И он появился. Странно, но Тагэре шел уверенно, с гордо поднятой головой, ничем не напоминая раздавленного страхом человека. Увидев это, люди на площади радостно загудели, а кто-то даже завопил здравицу в адрес Шарля. Безобразие! Неужели измотанные небывалым поединком магии и воли антонианцы позабыли сказать «взнузданному», как вести себя на эшафоте? Что ж, за этот промах они поплатятся, особенно несносный брат Серж, не так давно унизивший Иакова при самой бланкиссиме! Но сначала дело.
– Признаешь ли ты себя виновным? – Эвгле, трепеща от наслаждения, задал узнику вопрос, на который мог быть лишь один ответ. Обвиняемые подробно рассказывали о своих злодеяниях и коварных замыслах, каялись в грехах, получали отпущение и либо клали голову на плаху, либо в рубище под улюлюканье зевак навсегда уходили в дюзы. Случая, когда кто-то посмел отвести обвинение, не было и быть не могло, но Шарль Тагэре ответил ясным и чистым голосом, далеко разнесшимся в осеннем воздухе:
– Я ни в чем не виноват перед Арцией и тем, кого называют ее королем. Меня схватили по наущению Жана Фарбье, попытались обманом и угрозами вырвать признание, а когда не вышло, прибегли к магии.
Иаков потерял дар речи. И было от чего: судебная магия делала подобное просто невозможным. Человек говорил лишь то, что ему велели, его желание или нежелание не имели никакого значения, но Тагэре каким-то непостижимым образом сорвался с магической цепи. Что ж, значит, он умрет, и умрет страшно. На подобный случай предусматривалось специальное заклинание. Правда, его еще прилюдно не применяли, хотя знать его был обязан каждый Скорбящий, которому приходилось присутствовать при публичном покаянии. Они и знали, тренируясь в подвалах Духова Замка на тех, кого не обязательно было показывать народу.
К истине как таковой это заклятие не имело никакого отношения. Просто человек, на которого указывал перст Обвинителя с «Кольцом скорби» (после церемонии или «тренировки» артефакт возвращался брату-казначею), заживо сгорал в ослепительном белом огне, не оставалось даже костей. Иаков Эвгле вытянул руку в направлении Тагэре:
– Да разрешит наш спор Кастигатор !
– Арде! – дерзко ответил эльтский герцог, с вызовом тряхнув золотистой гривой. С пальцев Иакова потек пока еще невидимый огонь. Сейчас он коснется ослушника, и все будет кончено! Однако случилось невозможное. Заклятье отскочило от Тагэре, как мяч от стены, и понеслось к тому, кто его сотворил. Синяк даже не успел ничего понять. Колдовское пламя охватило его, он зашелся в жутком, визгливом вопле, и все было кончено.
– Оправдан, – закричала какая-то женщина, и ей ответил грубый мужской бас, проревевший: «Виват Тагэре!» На глазах потрясенной толпы с герцога сами собой спали, вспыхнули и рассыпались пеплом оковы, и Шарль с удивлением, еще не веря спасению, размял затекшие кисти. Кто-то бросил на эшафот цветок, золотистая хризантема ярким пятном легла на алую обивку, герцог хотел ее поднять, но голова у него закружилась, и он мешком свалился на руки подоспевшего Рауля.
Простолюдинки в умилении плакали, вытирая глаза белыми фартуками, мужчины, радостно улыбаясь, хлопали друг друга по плечам, и никому не было дела до серой кощенки, устроившейся на одной из балок, поддерживавших страшную конструкцию. А зверушка, потянувшись, сиганула на каменную балюстраду, ограждавшую фонтан, оттуда перелетела на крышу лавки цирюльника, спрыгнула вниз и затерялась среди узких улиц.
Эстель Оскора
С моей стороны было большой глупостью влезать в арцийскую междоусобицу, но я на старости лет стала сентиментальной. Ну не могла я бросить свалившуюся мне на голову девчонку на произвол судьбы, пришлось тащить ее с собой, а дальше все пошло по вечному принципу: дайте напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде. У Эстелы, как и положено в ее возрасте, оказался возлюбленный, умудрившийся угодить в ловушку, которую обошел бы и слепой. Правду сказать, мне следовало передать свою подопечную братцу, а самой наконец заняться действительно важным. Я же полезла в пасть синякам, и не моя вина, что те оказались настолько тупы, что не поняли происшедшего у них под носом.
Но я ни в коем случае не жалела, что спалила этого воцерковленного крысеныша с его амулетом. Когда я случайно зацепила его ауру, у меня возникло ощущение, что я босыми ногами прошлась по какой-то гадости. Арция докатилась, если суд в ней вершат подобные людишки! А вот герцог мне понравился, ничего не могу сказать. Дрался до конца, хотя был обречен: человек, каким бы сильным он ни был, не мог противостоять таким артефактам. Но Тагэре мне все же помог. Сломайся он, я была бы вынуждена себя раскрыть, а так я лишь поддержала рывок самого герцога, к слову сказать, для человека, да еще измотанного схваткой с синяками, очень сильный. Помогло и то, что в его жилах текла капля той же крови, что и в моих, когда я еще не была Эстель Оскора. Мне удалось так слить свою Силу с его, что сам Ройгу не разобрал бы, где начинается одна и кончается другая. Это было красиво. Не спорю, артефакты Скорбящих были сработаны с выдумкой, но мы видывали и не такое!
Впрочем, было бы нелишним докопаться, кто и когда сработал Цепь и пламенное Кольцо. Вот уж что я сделала с удовольствием, так это их разрушила. Это был риск: к Силе, выплеснутой крысенышем на Шарля и отброшенной мной назад, пришлось добавить изрядную долю моей собственной. Умей эти ублюдки разделять поражающее и отражающее заклятия, они бы поняли, что вторичное было раз в двенадцать сильнее первичного. К счастью, тем, кто делал Кристаллы, было далеко до умника, создавшего Цепь. Страшно было подумать, что бы стало с тем же Шани Гардани или Стефаном, окажись в руках моего покойного отца подобная штука. Зато теперь судебные маги остались без своих главных «аргументов» в споре. Правда, герцогу тоже досталось. Я, как могла, его прикрыла, но как шлем не полностью гасит удар, если тот достаточно силен, так и мой щит, хоть и спас от магического огня, не защитил от откатной волны. Что ж, придется красавцу Шарло денек полежать, а потом походить с больной головой, зато он жив и свободен.
Все закончилось хорошо. Справедливость восторжествовала. Тагэре оправдан, Цепь разрушена, Кольцо тоже, Эстела свободна, и никому и в голову не придет, что она бежала. Возможно, кое-кто решит, что Виргиния, отдавая приказ дочери ре Фло немедленно покинуть обитель, уже была не в себе, но это не наша забота. Насколько я поняла этих бледных поганок, они будут сохранять лицо, старательно делая из пускающей слюни идиотки мудрую и благочестивую правительницу, а значит, Эсте ничего не грозит. Ну и славно! Пора было приниматься за настоящее дело. И все же сердце у меня было не на месте.
Глупо, но Эстела, ее братец и особенно герцог Тагэре не отпускали меня. Я уже поняла, что благородство в Арции нынче не в почете и, в конце концов, мы в ответе за тех, кому единожды помогли. Да и что случится, если я уверюсь в том, что дети благополучно выбрались из этого змеиного болота? Ну, потеряю день или два, что это в сравнении с Вечностью?
Уходя в бой, я не должна оглядываться, гадая, не случилось ли чего, а я уже поняла, что не найду себе места, пока не уверюсь, что моя троица в безопасности. Что ж, эти провожания будут моей последней глупостью. Никаких войн я для них выигрывать не стану, пусть сами справляются. Я изрядно тряханула циалианок и вырвала зубы у синяков и Скорбящих. Надо думать, на какое-то время бледная магия ослабнет, и многое может быть решено с помощью честного меча. Ну и интриг, конечно, как же без этого, но тут уж пусть сами выкручиваются. Из Тагэре, сразу видно, интриган еще тот, а вот Эстела, когда подрастет и поумнеет, возможно, и научится играть. Выдержка у нее есть, а в бытность ее воспитанницей она довольно ловко скрывала свои чувства. Да и отец у нее вроде бы неглупый, авось приглядит… Решено, подожду, пока Шарль придет в себя, на что уйдет несколько дней, а потом провожу их до городских ворот. Или лучше до границ Тагэре.
Нет, хорошо все же, что я под магический шумок, поднятый в Замке Святого Духа (Шарль сопротивлялся не хуже, чем в свое время Шандер), сменила обличье, а эти дураки и не заметили. Они совершенно не береглись, подняли сильнейший магический трезвон, не поставив самой простенькой защиты вдоль стен. Не знаю, может, им нравилось, что другие обладатели Кристаллов или собственной ненаведенной Силы чувствуют их мощь, но в этом потоке можно было утопить сотню небольших, но действенных заклятий, в том числе и трансформирующих.
Если бы мне не нужно было хранить инкогнито, я бы запросто спалила ползамка, развернув энергетический поток, но, во-первых, там был Шарль, а во-вторых, корень зла находится в совершенно другом месте. Мне еще предстоит с Эрасти или в одиночку его найти и вырвать. Я удержалась от искушения устроить большой шум и просто стала кошкой, подождала, покуда из Замка выедет карета, и пристроилась между кузовом и кучерским сиденьем. Дальше было и вовсе просто. По дороге я окончательно убедилась, что герцог человек сильный и очень любящий жизнь (мне такие всегда нравились), а его тюремщик – редкостная мразь, которую я и прикончила чуть ли не с удовольствием. Теперь в моем распоряжении была пара дней, которые можно потратить на разведку. Потом, чтоб не пропустить отъезда моих подопечных, придется засесть в бывшем дворце Сезара (уж не знаю, как зовут нынешнего Мальвани), так что времени лучше не терять.
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт. Резиденция ордена
– Ты уверена, что толстуха здесь ни при чем? – Жан Фарбье с негодованием посмотрел на свою любовницу. Временщик имел обыкновение во всех неудачах винить кого угодно, но не себя. Диана нашла бы, что ему ответить, но она была слишком подавлена случившимся и не склонна затевать ссору. Ссориться можно, когда дела идут на лад, но, если что-то не сварилось, надо отбросить лишнее и действовать.
Женщина чуть помолчала, подбирая слова, одновременно понятные и необидные, и, вздохнув, сказала:
– Агриппина – псина Виргинии, а та спит и видит от меня избавиться… Именно потому я уверена: Фей-Вэйя ни при чем. Я следила за толстухой с самого начала. У нее есть Кристалл, чего и следовало ожидать, но она ничего не предпринимала, только вынюхивала.
– Тогда кто? – Фарбье сорвался с места, едва не своротив столик с молитвенником и фруктами, и заметался по комнате. – Такого просто быть не могло!
– В то, что за Тагэре вступился святой Антоний, ты не веришь? – поинтересовалась Диана, отщипнув от кисти винограда пару ягод.
– Ты что, издеваешься?
– Нет, что ты! Просто это расставило бы все по местам. Тагэре не виноват, а посему оправдан судом горним вопреки суду земному. Но я в это не верю!
– Но должно же быть какое-то объяснение! Как он смог разомкнуть Цепь, а потом спалить ее вместе с этим недомерком, как бишь его звали?
– Иаков. Судебный магик четвертой ступени Иаков Эвгле, и хорошо, что он. Паршивый был человечишко, вечно на всех доносил, чтобы их место занять, и при этом ни одной юбки пропустить не мог, – Диана нервно рассмеялась, – причем чем крупнее была девица, тем выше подпрыгивал наш малыш. Прямо как мопс, пытающийся на борзую заскочить…
– Хм, – неожиданно для самого себя улыбнулся и Фарбье, – а я видел такое однажды… У матери всяческие псеныши на каждой подушке валялись, так один как-то раз за медвежьей гончей припустился, вот смеху-то было… Ладно, ну его, этого Иакова, хорошо, что кто-то путный не сгорел. Но ты хоть представляешь, как это было сделано?
– Пожалуй, да, – бланкиссима больше не смеялась, – по крайней мере, второе заклятье. Его отбили и направили на того, кто его наслал. Такое никакой Кристалл не учует: оба заклятья сливаются в одно, а засекается только первое. Но как Тагэре сорвался с Цепи, не представляю. Воля у него, конечно, бешеная, но у ре Эстре она вряд ли была много меньше… Помочь не мог никто. Карету вели и маги, и стражники, Тагэре с Иаковым были вдвоем, потом Иаков вышел, Тагэре остался.
– А когда на него надевали Цепь, не могли напутать?
– В таких вещах Доминику можно доверять, Его Преподобие скорее перебдит, чем недобдит, Тагэре взнуздывали шестеро, правда, даже они справились не сразу.
– А с Эстре сколько было?
– Четверо… Но Доминик клянется, что все прошло как надо.
– А не мог герцог как-то сам, без помощи?
– Ты что, с ума сошел, – вскинулась циалианка и внезапно оборвала самое себя. – В этом что-то есть… Тагэре – Аррой…
– Мало ли Арроев, – пробурчал Жан.
– Мало, – отрезала Диана, – я прекрасно знаю, что дело в крови, а не в благословенном церковью браке, и что ты такой же правнук Шарля Третьего, как Шарло, но почему в ком-то Непонятное поднимается, а в ком-то нет, никому не ведомо.
– Непонятное?
– Да, врожденная способность к высшей магии без артефактов и обучения, хотя и то и другое эти способности усиливает.
– Ты могла бы сделать то, что сегодня произошло?
– Нет, Жан, и ни один из известных мне магов на это не способен, разве что у него есть соответствующий артефакт.
– Значит, ты знаешь не все!
– Значит, не все, – не стала спорить Диана. – Но разум подсказывает, что Тагэре освободился самостоятельно. И не спрашивай, как. Он, похоже, и сам не знает. Как не умевший плавать человек, которого бросили в воду, а он выплыл…
– Диана, а разве в нашем роду… То есть кто-то из Арроев был магом?
– Об этом не принято говорить, но сгинувший Рене мог многое. Церковь объяснила победу в Войне Оленя вмешательством Творца, но в хрониках есть намек на то, что эландец обладал Силой. Правда, в его потомстве это вроде бы не проявлялось. Но другие объяснения еще хуже.
– Тогда Тагэре тем более нельзя отпускать.
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Шарля унесли к Мальвани, благо их дворец выходил окнами на площадь Ратуши. Моложавый медикус с благородными сединами осмотрел все еще пребывающего в глубоком обмороке герцога и сообщил, что ничего страшного нет. Просто шок, вызванный (тут врач оглянулся по сторонам) магическим ударом, ставшим следствием разорванного заклятья. Нужен покой, приглушенный свет и тепло. Обморок перейдет в сон, и к утру Тагэре будет здоров, хоть и слаб.
Поскольку Мальвани испокон века собирали все лучшее из имеющегося в Арции, то и медикус у них был отменный. Успокоившись насчет Шарля, Рауль попал в лапки сестрицы, вцепившейся в него мертвой хваткой.
– Я пойду к нему!
– Зачем? Он спит.
– Я все равно пойду.
– Эста, ему нужен покой, он проспит до вечера. Что, так и будешь в темноте сидеть?
– Буду.
Она направилась к спальне, но Рауль решительно встал на пороге:
– Его нельзя трогать, а я тебя знаю. Пять минут посидишь, потом начнешь за руки хватать или по голове гладить. Вот проснется, и делай с ним что хочешь. Скажи лучше, эта твоя ведьма не объявилась?
– Нет. Как ушла, так и пропала, а потом ты пришел.
– Ничего не скажешь, повезло нам. – Рауль увидел, что опасность покою Шарля миновала, и с удовольствием опустился в мягкое кресло.
– Да, – плечики Эстелы вздрогнули, словно она вспомнила что-то очень неприятное, – если бы не Геро, я бы… Ты бы видел, как испугалась Ее Иносенсия!
– Как ты думаешь, кто она?
– Может, из-за гор? Она циалианок не любит…
– Я догадался, – улыбнулся Рауль. – О, Анри!
Анри Мальвани, высокий и красивый, как и все в его роду, бросил мокрый плащ на кресло и протянул руки к огню. Маркиз был свеж, словно бы не провел три ночи в седле.
– Как наш болящий?
– Спит без задних ног… Эста к нему рвется, а я не пускаю.
– И правильно делаешь, ему целую ночь скакать, пусть поспит.
– Ночь? Ты что, нас выгоняешь?
– По мне, хоть до Темной Звезды живите, но я по дороге домой заехал к Обену. От него и узнал, что, во-первых, я опоздал… тебя убить мало, что ж ты мне сразу не сообщил?! А во-вторых, что Фарбье с Дианой получили по ушам. Но об этом потом. Барон вам советует в Мунте не задерживаться, а его советы на вес золота. Будь Шарль на ногах, я бы вас выпроводил прямо сейчас.
– Анри, неужели они после всего посмеют?
– Уже посмели… Нет, разумеется, никаких арестов больше не будет, но яд, стрела или нож к вашим услугам. Они даже виновного нашли.
– И кого?
– Не поверишь! Канцлера. Милейшего Бэррота обвинили в том, что, «воспользовавшись доверчивостью короля, он вызвал Шарля Тагэре подложным письмом и обманом добился его ареста». Умный Бэррот, не дожидаясь визита синяков, исчез, а не менее умный Обен его якобы ищет. Разумеется, безуспешно. Но теперь они запросто могут прикончить Шарло, да и тебя с Эстелой, и свалить на беглого канцлера.
– Весело!
– Можно, конечно, переждать у меня и послать за войсками. Или уезжайте сегодня, или ждите, но с завтрашнего дня я меньше чем с армией вас не отпущу. Пробраться в дом тайком трудно, а гостям скажем, что Шарль болен…
– И тем самым подольем воды на их мельницу. Раз болен, значит, и помереть может, а потом, от простых убийц ты, допустим, остережешься, а ну как они магию в ход пустят.
– Сегодня им это не помогло…
– Такое не повторится.
– Погоди-погоди, – Анри Мальвани вплотную подошел к Раулю, – выходит, ты знаешь, ЧТО там произошло?
– Что не знаю, а вот КТО… Но чтоб дальше тебя не пошло! Обен уж точно без этих знаний обойдется. Сестренка где-то подцепила самую настоящую ведьму в кошачьем обличье, которая для начала расправилась с Ее Иносенсией и вывела Эсту из Фей-Вэйи. О Шарле они узнали случайно, просто ехали через Мунт и услыхали. Эстела собралась изобразить из себя Флориану , а эта ведьма… Уж не знаю, что было у нее на уме, но она сначала вытрясла из меня все, что я знал о синяках и покаянии, а потом велела ни о чем не беспокоиться. Я ей не поверил, но Эста настояла, чтоб я сидел тихо и ждал, и оказалась права. Кошка сделала свое дело и исчезла. Сначала я не слишком огорчился, не люблю я магии, но сейчас помощь нам бы не помешала.
– Вряд ли обычная ведьма совладала бы с Виргинией и целой стаей синяков, не говоря уж про всякие магические штучки.
– Ну, не знаю, как ее еще назвать. И хотел бы поверить, что святые заступники наконец-то обратили свой взор к Арции, но увы… На святую Циалу она не похожа. Скорее наоборот.
– Но хотя бы красивая?
– Не знаю! Вроде красивая, но у нее такие глаза, что ничего другого не видишь. Может, Эста лучше рассмотрела…
2850 год от В.И.
11-й день месяца Волка.
Арция. Мунт
Гонец из Фей-Вэйи застал Агриппину за столом в доме ее брата. Бланкиссима смаковала вишневую наливку, не забывая подкладывать Соланж всяческие вкусности, которые в доме барона Трюэля не переводились. Узнав гонца, циалианка вздохнула:
– Судя по всему, что-то случилось. Садитесь и угощайтесь…
– Бланкиссима…
– Давайте письмо и берите ложку. На вас смотреть страшно. Что бы там ни произошло, конца света через пол-оры не будет. Соланж, накорми сигнора рыцаря. Это наша новая воспитанница, я ее выпросила у Дианы, у нас ей будет лучше.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся Жерве, искренне любивший толстушку-бланкиссиму, не обдававшую, как прочие сестры, зимним холодом. – Девочка вернется в мир или примет послушание?
– Рано загадывать, но такие глаза не для обители. Ну, где письмо?
Агриппина была истинной сестрой своего брата. От прочитанного у нее закружилась голова, но она ничем не выдала своего потрясения, только окликнула Соланж: «Девочка моя, собирайся, нам нужно ехать».
Да, она должна срочно вернуться и попытаться понять, что случилось после того, как Виргиния спешно отправила домой дочку ре Фло. Просто так с ума не сходят, особенно Предстоятельницы. Или Ее Иносенсия, бывшая, с точки зрения Агриппины, излишне самонадеянной, взялась за заклятья, которые были ей не по силам, или кто-то взялся за нее. Это необходимо выяснить. Что ж, придется оставить Шарля Тагэре на попечении друзей и братца Обена. Сейчас герцогу ничего не грозит, а потом она найдет способ поближе узнать повелителя Эльты и выведать, что же с ним произошло. Бланкиссима склонялась к мысли, что напряжение сил душевных и физических разбудили в герцоге скрытые способности и он, сам не понимая как, сначала разорвал сковавшую его магическую Цепь, а затем парировал направленное против него заклятье. Интересно, осознает ли Шарло, что сотворил, и сможет ли при необходимости повторить? В любом случае Жан с Дианой теперь трижды подумают, прежде чем поднимать руку на Тагэре.
Агриппина была умной женщиной, и она не могла угадать, что может прийти в голову людям ограниченным, к тому же брат так и не успел ей рассказать ни об обвинениях, выдвинутых против Бэррота, ни о своих подозрениях.
2850 год от В.И.
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Волка.
Окрестности Мунта
Из города они выбрались благополучно, хоть и не в полном составе. Оруженосец Шарля остался у Мальвани сообщать навязчивым визитерам, что «его светлость плохо себя чувствует и отдыхает», а Жак с помощью своих приятелей должен был проследить, у кого интерес к герцогу вызван сочувствием или любопытством, а кто узнает об этом, преследуя свои цели. Пришлось оставить и лошадей, и небольшой эскорт, взятый Шарлем и размещенный не в резиденции Мальвани, а в гостинице. На своем коне был только Эдгар, а остальным одолжил лошадей Анри. Они выехали в одежде простых путешественников. Трое мужчин и одна женщина в темных дорожных плащах без кареты и запасных коней не должны были привлечь чужое внимание, тем паче разбойники, весьма многочисленные в Приграничье, в окрестностях столицы появлялись редко. И все равно на них напали. Именно тогда, когда вернуться в Мунт стало невозможным.
Тревогу поднял Эдгар. Эстеле, ехавшей между братом и герцогом, не было дела ни до чего, кроме Тагэре, с которым ей так и не удалось поговорить. Шарлю было слишком плохо, чтоб он мог думать о чем-то, кроме того, выдержит ли он ночь в седле, а Рауль прикидывал, что сказать отцу. Неудивительно, что лишь Эдгар заметил смутные силуэты у мостика через неглубокий ручей. Добрым людям прятаться в тени незачем. Ветеран сдавленно выругался и осадил коня. Рауль и чуть замешкавшийся Шарль последовали его примеру. Эстела не успела ничего сообразить, но брат схватил ее лошадь под уздцы и завернул. Тех, у моста, было много больше, и лучше было не рисковать, но возвращаться оказалось бессмысленно: сзади на дорогу высыпали лучники…
Шарло наблюдал за происходящим с каким-то отстраненным любопытством, словно оно его не касалось. Он понимал, что оказавшиеся и впереди и сзади вооруженные люди собираются их убить, но никаких эмоций это у него не вызывало. Будь герцог здоров, он бы уже действовал, но схватка со Скорбящими словно бы высосала у него всю волю и к жизни, и к победе. Тагэре понимал: единственное, что может дать им хоть какой-то шанс, это смешаться с теми, впереди, попытаться прорваться через ручей и ускакать. И делать это нужно немедленно, иначе их просто расстреляют! Их единственное преимущество – кони, а значит – быстрота и сила удара. Будь он в себе, он бы уже вел маленький отряд на прорыв, велев Раулю позаботиться об Эстеле, а Эдгару прикрывать тыл…
К счастью, это понимал не только Шарль. Эдгар многое повидал за свои сорок пять и до глубины души был предан дому ре Фло. Своей семьи у него не было, и дети сигнора для него стали светом в окошке. Рауль был занят сестрой, Шарль пребывал в состоянии лунатика, но Эдгар головы не потерял и сделал именно то, что должно, а именно бросился вперед, крикнув остальным держаться рядом. И тут не было бы счастья, да несчастье помогло. Анри Мальвани дал им лошадей своих сигурантов, привыкших соблюдать строй, и жеребец Шарля самочинно занял место рядом с лошадью Эстелы.
Четверка бросилась вперед. У них был один шанс против сотни, но он все же был.
Убийц (а в том, что это наемные убийцы, охотящиеся именно за ними, сомнений не было: Эдгар узнал в главаре здоровяка, в приснопамятный день несостоявшегося покаяния болтавшегося у эшафота) на первый взгляд было около пяти десятков. Вооружены подлецы были отменно, а по тому, как слаженно и уверенно, чтоб не сказать нагло, они действовали, видно было, что это далеко не первый их «подвиг».
Главарь со странной алебардой, острие которой имело два разветвления, заканчивавшихся крюками, без сомнения предназначавшимися для спешивания всадников, стоял чуть впереди остальных. Верзила наверняка владел своим оружием мастерски, но Эдгар выбрал противником именно его. И у разбойничьих шаек, и у небольших военных отрядов самое уязвимое место – вожак. Убить его равноценно тому, чтобы разорвать нитку, на которой нанизаны бусы. Люди пусть на мгновение, но перестанут быть единым целым, начнут бестолково метаться, совершать глупости. Но потерявшие главаря бандиты теряются чаще воинов регулярного отряда, у которых погиб офицер. Чтобы добиться и сохранить первенство в шайке, нужно не только быть сильнее и хитрее остальных, но и держать их в руках, вовремя устраняя возможных соперников. Замены убитому вожаку сразу не найти, и Эдгар решил попытать счастья.
Всадники были в нескольких шагах от нападающих, сноровисто сооружавших многорядовое кольцо, которое должно было замкнуться за спинами жертв, когда ветеран, издав дикий атэвский клич, послал буланого в высокий длинный прыжок. Это было неожиданностью не только для бандитов, но и для спутников Эдгара: четверка разделилась на две линии, а сам он оказался рядом с главарем, одновременно выхватывая свой любимый катласс . Старинный эландский клинок был покрыт затейливой резьбой, а гарда была шире обычной и закрывала руку почти до середины предплечья, что было весьма кстати: вряд ли убийцы были бы столь любезны, чтоб дать своим жертвам надеть доспехи.
Первый удар главарь ловко принял на один из крючьев, и тотчас же его странное оружие пошло очерчивать широкий полукруг. Здоровяк намеревался одновременно выкрутить оружие из рук противника и подсечь ноги его лошади. Это явно был его коронный прием, но Эдгар не зря провел в походах и стычках три десятка лет. Северянин резко вздыбил коня, за счет его силы «вытянув» соперника на себя. Копыта ударили бандита в грудь, и тот, глухо выругавшись, отлетел назад и упал на спину. Все произошло настолько быстро, что Рауль и наконец очнувшийся Шарль не успели догнать вырвавшегося вперед. Впрочем, без дела они не остались. Как ни печально, потеря вожака почти не сказалась на остальных, они не растерялись и не отступили.
Убийцы прекрасно понимали, что конным нельзя оставлять простора. Да, неожиданность и разгон сделали свое дело, какое-то время четверке конь о конь удавалось продвигаться вперед, буквально прорубая себе дорогу, но разбойников было слишком много, и они были недурными бойцами. Теперь они пытались прижать всадников друг к другу. Шансов вырваться и ускакать оставалось все меньше, по крайней мере всем четверым. Эдгар это понял, понял он и то, что должен опередить Рауля, который тоже мог вспомнить этот прием. Мальчишка должен жить, а он… Что ж, сорок пять не так уж и мало!
Выхватив из-за спины длинный кинжал, ветеран прыгнул вниз, одновременно с силой всадив клинок в конский круп. Обезумевшее от боли животное рванулось вперед, смяв сразу же четверых. Буланому не суждено было уйти: кто-то очень удачно подсек ему сухожилия на правой ноге, конь дернулся, и, не удержавшись на ногах, рухнул, придавив подвернувшегося разбойника, предсмертный вопль которого завершил прорыв бедного жеребца. Благодаря маневру Эдгара в гуще схватки образовалось пустое пространство. Шарль с Раулем не замедлили направить туда коней, но самому ветерану было некогда смотреть по сторонам. Он яростно отбивался от наседавших бандитов, нанося удары поочередно катлассом и кинжалом и моля то святого Эрасти, то Проклятого о том, чтобы все было не зря. Занятый схваткой, он не видел, как сразу трое убийц грудью и гардами на полном скаку остановили коня Рауля. Это было явным самоубийством, но, похоже, бандиты ценили головы Тагэре и ре Фло дороже собственных. Жеребец остановился, словно налетев на каменную стену, и всадник по инерции вылетел из седла. Но Эдгар не зря учил виконта: падая, тот успел сгруппироваться и вслепую выставить перед собой меч. Это и спасло ему жизнь. Рауля швырнуло через головы остановивших коня бандитов, и он приземлился прямо на древко тяжелого копья разбойника, стоявшего в последнем ряду оцепления. Приданного полетом импульса хватило, чтобы меч, как тростинку, перерубил толстое древко и разрубил несостоявшегося убийцу чуть ли не до пояса.
Шарлю чудом удалось не только остановить своего коня, но и лошадь совершенно потерявшей голову Эстелы, буквально в ладони от спины друга. Но строй был сломан. Впереди, на волоске от спасения, оказался пеший Рауль, затем двое всадников и сразу за ними отчаянно рубящий направо и налево Эдгар, который все же оглянулся. Этим не преминул воспользоваться невысокий, но кряжистый, как дубовый пенек, разбойник, зацепивший ветерана крюком за левое плечо и резко рванувший на себя. Это было плохо, но все ж не смертельно! Эдгар прыгнул назад, выставив под невероятным углом руку с кинжалом. Цепь, на которой крепился крюк, провисла, и клинок погрузился в сердце убий
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:11 | Сообщение # 7 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| – Шрамы это не то, чего должен бояться мужчина. – Тагэре попытался улыбнуться. – Надеюсь когда-нибудь вернуть вам долг. Если вы собираетесь сражаться, можете рассчитывать на наши мечи.
– Сначала я должна отыскать… Словом, когда война начнется, вы о ней узнаете. А сейчас нужно бежать.
– А эти?
– Эти? – Губы ведьмы тронула полуулыбка. – Я позабочусь о том, чтобы они больше никогда не убивали. Езжайте, незачем вам это видеть.
– А вы?
– У меня своя дорога, – тихо сказала женщина, – и по ней я пройду одна. Да помогут вам Великие Братья.
– Великие Братья?
– Вы не помните о них? Хотя откуда вам… Как бы то ни было, пора.
Эстель Оскора
Герцогу явно хотелось продолжить разговор, но у него хватило такта поклониться и уехать, забрав с собой Эсту и Рауля. Великие Братья! Этот светловолосый порывистый человек прапрапраправнук Рене, и Рене мог бы гордиться таким потомком, хотя среди его наследников попадались всякие. Шарло Тагэре заслуживал того, чтобы жить, так что я оказалась права, решив проводить их. Занятно, эти бездельники чуть было меня не провели, удрав среди ночи и на чужих лошадях. Если бы не магический хвост, все еще тянущийся за Шарло, я бы до сих пор пребывала в полной уверенности, что герцог спит и видит сны в доме своего друга. Да, похоже, от него решили избавиться всерьез. Не вышло!
Я долго смотрела им вслед, таким молодым и полным жизни. Может быть, отправиться с ними? Нет, это никуда не годится, у каждого свой бой, не могу же я все время прыгать вокруг Тагэре и его невесты. Они доберутся до своей Эльты, а дальше все зависит от их ума и, чего скрывать, удачливости. Я дважды удержала под уздцы их судьбу, пусть теперь заботятся о себе сами…. И все равно я расставалась с Шарлем, Эстелой и Раулем как с родными, может быть, потому, что других близких у меня не осталось.
Судьба или те, кого мы называем этим именем, вступили в игру, подсунув мне отдаленного потомка Рене. Только сейчас я поняла, через какие бездны мы смотрим друг на друга. Шестьсот сорок лет! Тех, кого я знала, помнила, любила или ненавидела, давно нет на свете, хотя эльфы-то должны были где-то остаться! Должны-то должны, но о них ничего не слышно. Похоже, Эмзар нашел-таки дорогу домой, или же дети Лебедя присоединились к своим Лунным собратьям, а может, и те и другие сгинули в Сером море, как Рене. А я… я, как воин из старой исской песни, вернулась домой с заветным мечом и поняла, что защищать и спасать некого. Человеку из легенды было легче: он бросился на меч, разом покончив со всем, а мне предстояло действовать. Если все сгинули, если не осталось никого, кроме меня, придется драться в одиночку.
Чтобы отогнать чудовищную тоску, я постаралась разложить по полочкам все, что узнала от Эстелы и Рауля и вытянула из Виргинии. То, что дело неладно, я поняла сразу же, как проникла в Фей-Вэйю, буквально пропитанную отвратительной магией. Ройгианство без Ройгу во славу Творца, который, может, есть, а может, нет… Это было чем-то извращенным, неправильным, диким! В Тарре забыли Старых богов, забыли сменивших их Светозарных, выдумали некоего Единого в Трех Лицах и теперь во имя этой выдумки творят незнамо что. Кто-то полагает, что и вправду угоден Высшей Силе, но большинство, уж в этом-то я была уверена, заботятся о себе, да и как же иначе…
Я постаралась забыть о том, что вернулась в Тарру, и попыталась взглянуть на свой родной мир глазами странницы, как до этого смотрела на десятки других реальностей. Да и так ли уж я была далека от истины, пытаясь почувствовать себя чужой? Те, кого я знала, исчезли, изменились очертания морей и границы государств, даже звезды и те кажутся другими. Что же осталось? Несколько названий и капля крови Рене в высоком светловолосом человеке, в которого влюблена темноволосая девушка, готовая броситься за ним хоть в костер. Разумеется, я спасла их, но вот что делать дальше?
Самым мерзким в новой Тарре, как я поняла, были Скорбящие и циалианки. Женщины, дорвавшиеся до власти и почитающие себя высшей инстанцией, что может быть гаже? Мужчин, даже фанатиков, порой сдерживает понятие чести и мужской дружбы. Женщины дружбы не знают, они могут или любить, или ненавидеть, или любить и ненавидеть одновременно. Если они не любят мужчину, они любят власть или бога и, в любом случае, ненавидят соперниц и тех, кто выбрал для себя другой путь. «Не такая» – такой же враг, как и та, что может перейти дорогу. Сестры же (если Виргиния не была выродком, а она, к сожалению, не была – об этом увиденное мной прямо-таки криком кричало) совмещали в себе все самое жуткое, что есть у клириков, каковых я на своем веку немало повидала, у женщин и у магов, черпающих свою силу в жестоких ритуалах. Сочетание вышло чудовищным.
Я не сомневалась, что тот, кто прятался в Сером море, направлял и этот орден, и Лумэнов, и ифранского Жозефа. Эта тварь была куда страшнее не только моего отца со всеми его «рогатыми», но и самого Ройгу. Это же надо! Незаметно прибрать к рукам чуть ли не всю Арцию, не прибегая к «Наполнению Чаши» и прочим прелестям. На первый взгляд все шло как обычно. Ну, воевали, ну, убивали и свергали, так это было всегда. Развалилась некогда большая империя, забыли порох и собственное прошлое, вспомнили доспехи, уверовали в новые сказки, поменяли местами правых и виноватых. По отдельности все это могло случиться, но вместе мне ужасно не нравилось.
Я уж не говорю о том, что проклятье старой Зенобии сработало: кровь Рене восстала друг на друга. В Тарре шла нешуточная заваруха. Того, что я успела увидеть, хватило, чтобы понять: потерпев неудачу с древним богом, наш неприятель сделал ставку на людей, прежде всего на Скорбящих и циалианок (впрочем, Лумэны и ифранские короли были немногим лучше), и те успели натворить дел. Если все они были руками того заморского зла, которое сгубило Рене, то оно здорово продвинулось вперед.
Похоже, оно в состоянии добиться своего и без Белого Оленя, которого я не слышу, хотя переполняющая меня сила свидетельствует, что тварь жива и здорова, и, значит, я должна ее найти и остановить. Так что войны и интриги придется отложить, хотя моя душа, или что там у меня было, болела и за Тагэре, и за Эстелу. Я должна освободить Эрасти. Не выйдет – займемся чем-то другим, но начинать следовало с этого.
Где искать Проклятого, я знала: вряд ли Корбутские горы и Место Силы куда-то делись, горы стоят долго, особенно такие. На мгновенье я задумалась. Проще всего было перенестись туда с помощью магии, но кто знает, как она сработает рядом с тем чудовищным искажением, которое видел Роман, да и синяки не могут не учуять такое возмущение, а я бы не хотела сообщать им о своем возвращении. Они, похоже, считают меня сказкой, и пусть считают. Увы. Я не столь всемогуща, как та Темная Звезда, которой сегодня в Тарре пугают детей, но я есть, и с этим им придется считаться. Даже если я не найду ни Романа, ни Эмзара, даже если Рене погиб или исчез и я НИКОГДА его не увижу, я сломаю хребет этой погани. А для этого нужна тайна и ясный и трезвый рассудок. Именно поэтому я не стану рыскать по Арции, выискивая следы тех, кто мне дорог, а направлюсь в Последние горы. Или я найду Эрасти, или нет, но любой ответ – это определенность.
Рене не заставлял меня клясться, что я закончу его войну, что бы ни случилось с ним, но я сделаю это. Сейчас осень. Если отправиться пешком, не прибегая к высшей магии, я окажусь у Места Силы не раньше весны, да и то если повезет.
Поискать Тайные Пути? Думаю, я нашла бы их, но я слишком долго не была в Арции и не знаю, кто сейчас ходит тропами Ушедших. Если ройгианцы, я получу войну раньше, чем нужно. У меня оставался лишь один способ, простой и надежный. Правда, если тот, кого я позову, не придет, это будет знаком того, что и другие друзья далеко или мертвы. Именно поэтому я тянула, глядя, как на западе догорает оранжевая полоска. Месяца не было, только холодные звезды. Я отыскала созвездие Рыси, мысленно обращаясь к Рене, а потом опустилась на колени над речонкой и, резанув по руке эльфийским кинжалом – еще одна память, – опустила окровавленную руку в воду. В моих жилах по-прежнему текла красная кровь, и пусть не кто угодно, но я сама еще могла ее пролить. Глупо, но отчего-то это успокаивало.
Если тот, о ком я думаю, жив и здесь, он меня узнает и придет, а пока следовало заняться новоявленными статуями. Конечно, можно было и так оставить, через несколько дней они бы умерли от жажды, и с жизнью кончилось бы и заклятье, но такое «украшение» возле столицы вызовет нездоровое любопытство. Заклятью неподвижности я научилась далеко от Тарры, здешним магам его никогда не распутать, да и сил у них не хватит, но шум пойдет немалый, и как бы это не повредило Тагэре. Все мало-мальски сведущие в волшбе наверняка пришли к выводу, что раз на эшафоте не было никого постороннего, то всему виной разбуженная внешней магией кровь Арроев. Лично я бы так и подумала, а если еще и те, кто на него напал, оборотились в соляные столбы, то на герцога повесят всех магических собак. Нужно было срочно что-то придумать, и, скажу без лишней скромности, у меня это вышло.
Убийц оставалось десятка три, я прикинула, кто из них был самым сильным, и придала ему внешность Шарля, после чего отступила в сторону и сказала: «Свободны». Разумеется, все бросились на одного. Мой выбор оказался неплох, бандит защищал свою жизнь бешено, прежде, чем его свалили, он уложил двоих или троих. Тот же, кто его убил, в награду получил… лицо Тагэре и смерть. Они убивали друг друга, а я стояла и смотрела. Не могу сказать, что это было приятным зрелищем. Мне пришлось дважды увидеть, как падает пронзенный мечом человек, вызывающий у меня какую-то осеннюю нежность. Отвернуться я не могла – нужно было успеть сменить заклинание.
Наиболее удачные боевые заклятья растут из слабых и подлых сторон тех, против кого они направлены. С такими, как Шарло, этот прием не сработал бы, но для наемных убийц он был в самый раз. Они предавали и предавали, били в спину и чужих и своих, обо всех судя по себе. Мой герцог верил тем, кто дрался с ним бок о бок, и потому для этого заклятья был неуязвим. Другое дело – бандиты. Придавая одному из них черты Тагэре, я заставила остальных на него наброситься. Разумеется, «жертва» вообразила себя преданной. Предсмертной ярости, страха и злобы, направленной против своих же, хватило на полноценную Печать Ненависти. Теперь каждый в каждом видел врага, каждый дрался против всех, полагая себя жертвой предательства со стороны других. Я смотрела на жуткий, безумный, воющий ком, истекающий кровью. Это были даже не звери, а что-то извращенное, жестокое и бессмысленное.
Разбойники истребляли друг друга, а я стояла рядом, держа заклятье и сохраняя барьер, так как заваруха началась слишком близко от города, а вызванное моим появлением в Тарре магическое возмущение учуяли даже на отдаленной дороге.
Наконец все было кончено, пауки пережрали друг друга. Остался только один, и тот едва держался на ногах. Я могла бы его прикончить, но решила «повесить» на него все, что можно и нельзя. Магическая грязь, налипшая на меня во время моих таррских похождений, и жизненная сила убитых бандитов были превосходным материалом, а жаль мне этого человека не было. Раз ты стал наемным убийцей, будь любезен проглотить то, чем угощал других. Я подошла к нему и положила руки на его плечи. Он попробовал вырваться, но мир уже стремительно оборачивался вокруг нас двоих, вливая в последнего из убийц силы всех, погибших здесь, и одновременно желание бежать, бежать и бежать… Когда силы иссякнут, он упадет и умрет, но будет это нескоро, сначала беглец оставит такой магический след, что самый завалящий магик поймет: здесь прошел кто-то, сотворивший запредельную волшбу. Я убрала руки, и убийца, даже не оглянувшись, торопливо вскочил на лошадь и поскакал на юго-восток: я прикинула, что лучше, если след приведет в Канг-Хаон. Если разбойника настигнут живым, еще можно будет догадаться, что он обманка, но, если он успеет умереть, у преследователей не возникнет сомнений: дорогу им перешел хаонский волшебник. И пусть гадают, зачем это ему понадобилось!
Дело было сделано, и я присела на берегу ручья. Отчего-то судьба вечно подстерегала меня у воды. Время шло, я ждала, не позволяя себе даже думать о том, что жду напрасно. И он пришел. Клубящиеся облака налетели с северо-запада, закрывая звездное небо, вдали загремело. Поздняя гроза приближалась, а вместе с ней и тот, кого я звала. Окружившая меня угольная чернота не мешала чувствовать каждое движение древнего создания. Спутник первых богов Тарры, участник нашей с Рене войны и свидетель нашей любви появился быстрее, чем я думала, и я со стоном приникла щекой к прохладной шее. Гиб! Старый друг! Как же я была рада его видеть!
2850 год от В.И.
12-й день месяца Волка.
Окрестности Мунта. Морской тракт
Шарль едва держался в седле, но признать это было выше его сил, а Эстела никогда бы не позволила себе запросить пощады при герцоге. Передохнуть предложил Рауль, хотя он был единственным, кто мог продолжать путь. Виконт внутренне улыбнулся и заявил:
– Все! Или мы останавливаемся в той деревушке, или мы умираем у того холма!
– Хорошо, – кивнул Тагэре и замолчал, видимо, ему было тяжело даже говорить.
В большом доме у дороги горел свет: хозяева уже встали. Рауль постучал, и всклокоченный дядька в холщовом фартуке поверх тяжелой куртки, оказавшийся – на ловца и зверь бежит – местным трактирщиком, с готовностью принял предложенный ему аур , радуясь удачно начинающемуся дню. Комнат у него оказалось как раз две, и обе пустовали. В одну Рауль водворил притихшую Эстелу, от усталости забывшую даже о герцоге, а во вторую буквально втащил Шарля. Тот, когда Рауль принялся стаскивать с него сапоги, попытался сопротивляться, но быстро смирился и вскоре уже спал. У ре Фло еще хватило сил умыться, позавтракать лепешками с парным молоком и выяснить, что деревенька зовется Броды, стоит на земле, принадлежащей графам Койла, и что благородные сигноры могут жить здесь хоть до Темной Звезды.
Рауль заметил, что они, вероятно, проведут здесь пару дней, но лучше будет, если об этом никто не узнает. Трактирщик с готовностью согласился, по его глазам было видно, что он подозревает любовную интрижку. Вот и славно, скрывать еретиков он, возможно бы, и не решился, а вот удравшую дочь от назойливого родителя… Почему бы и нет! Рауль сдержанно хмыкнул, укрепляя хозяина в его догадке, и поднялся наверх.
Шарль спал, разметав руки, видимо, ему что-то снилось, потому что он улыбался совсем по-детски. Рауль сбросил куртку и с удивлением уставился на то место, где была рана. На смуглой коже белел рубец, которому на вид было никак не менее полугода. В другое время виконт был бы потрясен до глубины души, но сегодня он слишком устал и для того, чтобы думать, и для того, чтобы удивляться. Он еще немного посидел, глядя прямо перед собой и веря и не веря, что все произошло именно с ними, а потом стащил со второй кровати одеяло и улегся у двери, положив рядом меч и кинжалы. Спустя мгновение спал и он.
2850 год от В.И.
15-й день месяца Волка.
Фей-Вэйя
– Вот мы и дома. – Агриппина ласково улыбалась, хотя на душе у нее скребли кошки. Кто знает, что здесь творится, но зачем загодя пугать Солу. Девочка только-только начала оттаивать, да и не понять ей того, чего опасается Агриппина. Пока не понять! – Видишь дом, увитый виноградом? Ты будешь жить там, на втором этаже.
– А вы, бланкиссима?
– Я? Рядом. Мы будем видеться каждый день. Я старшая наставница, а ты к тому же моя крестница. Ничего не бойся, я о тебе позабочусь.
– Спасибо, – опустила ресницы Соланж, и Агриппина который раз подумала об удивительной красоте юной ноблески. Даже теперь вряд ли кто пройдет мимо и не оглянется. А что будет года через три, когда Сола закончит обучение!
– Ты уже ответила на Вопросы?
– Нет, бланкиссима… Бланкиссима Козима меня еще только готовила.
– Хорошо, завтра этим и займемся. – Разумеется, Диане, затеявшей авантюру с Тагэре, было не до девчонок-послушниц!
В Мунте в резиденции ордена вообще творится что-то непотребное. Сестры чуть ли не в открытую живут не только с рыцарями Оленя, что время от времени случалось даже в Фей-Вэйе, но (что вовсе никуда не годится!) с арцийскими нобилями, и тон задает Диана, спевшаяся с мерзавцем Фарбье.
Воистину, от орла орленок, а от кота – кощенок. Фарбье славились любвеобильностью, которая уступала разве что их честолюбию. Потомки любовницы Жана Лумэна, прозванного Двоеженцем, они старательно карабкались наверх, пытаясь с помощью некрасивых, но знатных жен и честолюбивых любовниц отмыть с герба кошачьи следы… Жан Второй, незаконный кузен убитого во время очередной военной авантюры Пьера Пятого, с помощью развратной бланкиссимы совсем подмял слабоумного короля. Диана же ведет себя в Арции как королева. Агриппине было противно на все это смотреть, но пока Рубины Циалы не украсят ту, кто сможет в эти поганые времена спасти Арцию от гибели, придется терпеть и блудниц, и интриганок. Можно, конечно, покарать арцийку, но это усилит Елену-тихоню, а Агриппина была уверена, что в ифранской змее яда еще больше. Позволить же кому-то из них захватить Рубины сестра барона Трюэля не могла. Заболевшая Виргиния, та хотя бы видела дальше собственного носа.
Выбежавшие служители принимали лошадей, снимали с них баулы. Сестра Теона увела присмиревшую Соланж. Девочка несколько раз оглянулась на Агриппину, и та ободряюще помахала ей рукой. Сложись ее судьба иначе, ее собственной дочери могло бы быть столько же, хотя с такой внешностью, как у нее самой, девочек лучше не рожать. Агриппина вздохнула и повернулась к одной из сестер:
– Что, бланкиссима Генриетта у себя?
– Да, она просила привести вас немедленно.
– Хорошо, я только переоденусь.
– Бланкиссима сказала, чтобы вы сразу же шли к ней.
Так, значит, письмо не врет, и случилось что-то из ряда вон выходящее. Агриппина сбросила влажный тяжелый плащ – дождя не было, но все прямо-таки пропитала холодная сырость – и поднялась к Генриетте.
– Слава святой Циале, Грина. Наконец-то!
– Неужели все так серьезно?
– Не знаю, что и думать. Ты в этом разбираешься лучше меня.
– Так что случилось?
– Сначала проведаем Виргинию.
– Что с ней произошло?
– Это я и хочу узнать. Я такого никогда не видела. В дюзах обрабатывают иначе, но на обычное помешательство тоже не похоже.
На помешательство это действительно не походило, хотя бы потому, что для того, чтобы сойти с ума, требуется ум, а у Ее Иносенсии его не осталось. Перед потрясенной Агриппиной сидело животное не умнее морской свинки.
– Грина! В уставе сказано, что Предстоятельница становится таковой пожизненно, что она не может ошибиться или согрешить.
– Значит, не может… Что ж, придется обучить ее делать несколько нужных жестов, а остальное ляжет на тебя. Ты настоятельница Фей-Вэйи, и здесь твои распоряжения, кроме тех, что отменит Ее Иносенсия, – закон. Но я сомневаюсь, что она станет что-то отменять.
– Грина!
– Гета! Тебе никогда при живых Елене и Диане не удастся стать Предстоятельницей. А теперь, если не будешь дурой, ты получишь все, кроме Рубинов.
– Ой, как я рада, что ты вернулась!
– А вот я не очень. Виргиния могла бы и подождать кварту или две, пока я управлюсь с делами. То, что я видела в Мунте, мне не понравилось, и дело не в любовных похождениях Дианы.
Эстель Оскора
Гиб остановился на краю самой мерзкой цветочной поляны, которую я когда-либо видела. Собственно говоря, до сего эпохального момента я не представляла, что цветы могут быть мерзкими, и потому увиденное перевернуло все мое нутро. Высокие, по грудь коню, с жирными стеблями и широкими зелеными с белесоватым налетом листьями, увенчанные мясистыми соцветиями, испускающими приторно-сладкий аромат, эти, с позволения сказать, растения стояли сплошной стеной, а над ними вились достойные их бледные бабочки… Я поняла, что дальше Гиб не пойдет. Водяной конь был смел и искренне предан Рене, любовь к которому частично перенес и на меня, но даже мой адмирал вряд ли заставил бы Гиба сделать хоть один шаг. Эти цветочки были границей, за которой все словно бы сходило с ума. Роман рассказывал, что ему удалось перейти цветущее поле и добраться до центра этого безумия, но, похоже, за прошедшие столетия очаг заразы разросся. Эльф говорил о каком-то провале, куда он спускался, я же обнаружила цветочное кольцо, едва переправившись через широкую степную реку. Что ж, терять мне в любом случае нечего! Со мной Кольцо Эрасти и моя сомнительная Сила. Если мне удастся продраться к Проклятому, то, может быть, я получу ответы на все вопросы, в том числе и на тот, который был для меня важнее всего. Эрасти МОГ знать, что скрывается в Сером море, и я не колебалась.
Гиб, совсем как настоящий конь, ткнул меня зеленоглазой мордой и вздохнул. Моя единственная связь с прошлым! Я провела рукой по лоснящейся прохладной шее и, больше не оглядываясь, шагнула в проклятый цветник.
Идти по нему было не так уж и трудно, хоть и противно. Стебли, на которые приходилось наступать, с чавканьем переламывались, брызгая мутным соком. Полагаю, для любого нормального существа это было смертельным ядом, но у меня вызывало лишь брезгливость. Бабочки окружили меня и нахально порхали вокруг лица, то и дело задевая белесыми крылышками, в воздухе стоял густой запах парфюмерной лавки, но эту беду пережить было можно. Луг казался бесконечным, я не знала, сколько я прошла. Все те же бабочки. Все та же сладкая жара и мясистые пупырчатые цветы у лица. Наконец я догадалась посмотреть на небо, и мне, впервые за время разлуки с Рене, стало страшно. Неба не было, была какая-то клубящаяся муть. Я попробовала привстать на цыпочки и оглянуться. Бесполезно. Только цветы, бабочки, опаловая пелена сверху и переломанные, истекающие соком стебли, отметившие мою дорогу. Я поднесла к глазам руку с Черным кольцом и увидела, что оно изменилось. Раньше это был просто слегка выщербленный сверху очень темный полупрозрачный камень с какими-то точками и разводами внутри. Теперь внутри кольца, словно костер на ветру, билось невиданное черное пламя, и ветер дул чуть в сторону от того направления, которое избрала я.
Я знала, что именно Кольцо в свое время привело Рамиэрля туда, где исчез Эрасти, видимо, и мне следовало повернуть туда, куда указывал язык темного огня, и я повернула. Теперь я, по крайней мере, получила хоть какой-то знак, подтверждающий мои догадки. И я шла, стараясь думать о чем угодно, кроме того, что и эта дорога может оказаться бесполезной. Мое упорство было вознаграждено, я бы даже сказала, слишком.
Роман не преувеличивал, наоборот. А может, за прошедшее время виденное им безобразие окрепло и заматерело. ЭТО, толстое, полупрозрачное, мутное, больше всего походило на студенистый след чудовищного слизняка, отделенный от земли и намотанный на огромное веретено, верхний конец которого терялся в белесой хмари, заменяющей здесь небо. Я стояла на окраине наконец-то закончившегося луга, где цветы едва достигали колен, а бабочки и вовсе исчезли, и смотрела на то, не знаю что. В нем не было ни входа, ни выхода, вообще ничего. Приглядевшись, я все же разглядела в сером сгустке какие-то черточки и кляксы, но от этого легче не стало. Что ж, идти так идти, и я шагнула вперед.
Ничего не произошло, меня не скрутило в бараний рог, в меня не ударила молния, я не провалилась в зыбучие пески. Что ж, раз нас подпускают поближе, подойдем.
Я хорошо помнила рассказ Романа, но со мной не происходило ничего похожего. Я просто медленно шла вперед, а поганое веретено отступало. Когда-то я так же бежала по мокрому полю за радугой, а она уходила от меня дальше и дальше, потом стала гаснуть и наконец исчезла, а я поняла, что пробежала немалое расстояние. Эта же штука исчезать не собиралась, она по-прежнему маячила вдали, не приближаясь, но и не удаляясь, а потом я оказалась на краю обрыва, взявшегося буквально ниоткуда. Конечно, будь это обычный обрыв, он вряд ли мог бы мне повредить, даже свались я с него, но в этом месте я не чувствовала в себе совершенно никакой Силы. Мои ноги болели, как у любого человека, который долго шел пешком, мне хотелось пить, было жарко и тоскливо, а тут еще эта яма. Я заглянула в нее: глубоко. Серые пыльные камни, серая пыль внизу. А впереди этот чертов столб, который…
Сначала мне в очередной раз показалось, что я схожу с ума, но, приглядевшись, я уверилась, что если глаза мне не врут, то веретено похудело, и изрядно, после чего я сделала то, что должна была сделать много раньше, а именно – оглянулась. За мной, сколько хватал глаз, расстилалась серая неприглядная пустыня. В своих скитаниях я не раз видела земли, которые так назывались, но там были какие-то барханы или каменистые россыпи, там росли кактусы или саксаул, а здесь было именно пусто. Ничего, только плоская, как стол, поверхность, покрытая пылью, в которую ноги проваливаются по щиколотку.
Я снова вгляделась в похудевшее веретено и обругала себя последними словами: смутные пятна, проступающие сквозь серую слизь, изменили свои очертания. Какой же дурой я была! Я все время ждала, когда что-то начнется, когда на меня обрушится магический удар, а все было просто и глупо. Тот, кто наматывал этот чудовищный кокон, делал это с таким расчетом, чтобы некто, скорее всего он сам, мог его размотать и добраться до того, что скрыто в середине. Пользовался он силой Ройгу, а значит, то, что было по силам ему, мог сделать кто-то из его собратьев-ройгианцев высокой степени посвящения и, разумеется, Белый Олень и Эстель Оскора. И делалось это просто до противности. Нужно было просто идти вперед. Каждый мой шаг разматывал этот кошмар, как разматывает ковер каждый шаг дворцового служителя, катящего перед собой скатку. Мне нужно было лишь идти вперед, и больше ничего. Поняла я и другое: мерзкие цветочки не имели никакого отношения к этой магии, это был гной, вытекающий из раны. Уроду-ройгианцу удалось ранить сам мир, и рядом начали твориться всяческие безобразия. Эту гниль еще нужно будет как-то выжечь, но сначала я должна дойти до Эрасти. Я посмотрела вниз: да, овраг, но неужели я, прошедшая десятки миров, не смогу туда спуститься?! Смогу, Проклятый меня побери!
2850 год от В.И.
21-й день месяца Звездного Вихря.
Святой город Кантиска
Святой Эрасти отрешенно и скорбно взирал на собравшихся клириков. Архипастырь Иакинф, благообразный старец с иконописным лицом и бледно-голубыми, как у младенца, и столь же пустыми глазами, торжественно опустился в свое кресло и высоким надтреснутым голоском объявил, что конклав собран, дабы выслушать легата Иллариона, по настоянию кардинала Арцийского Евгения, расследовавшего то, что произошло в Мунте.
Кардиналы важно наклонили благообразные головы, хотя в глубине души у многих таился страх. С тех пор, как Архипастырь Максимилиан настоял на окончательной передаче всех дел, связанных с Запретной Магией, в руки Церкви и для ведения их основал орден святого Антония-Молчальника , Скорбящие набрали немалую силу. Идти против них осмеливались разве что такие неуемные и отчаянные люди, как нынешний арцийский кардинал. И надо же было такому случиться, что именно в Арции из рук антонианцев вырвался Шарль Тагэре. Даже те члены конклава, которые не имели никакого отношения ни к Арции, ни к делам Скорбящих, чувствовали себя неуютно, а Евгений спокойно сидел в первом ряду, поблескивая колючими глазами на Предстоятеля антонианцев Ореста, и прямо-таки рвался в бой.
Больше всего клирики боялись, что дойдет до голосования и придется прилюдно принимать чью-то сторону. Ореста ненавидели, ему желали всяческих неудач и неприятностей, но выступать против него было себе дороже. С другой стороны, если он сломает Евгения, его уже не остановить. Архипастырь откровенно слаб, Предстоятель эрастианцев давным-давно ушел в себя, а о других и говорить не приходится. Клирики понимали значение происходящего, лихорадочно прикидывая, что говорить, если их спросят. Пока же все шло своим чередом.
После короткой молитвы во славу Творца в его Трех Ипостасях Создателя, Судии и Спасителя и обращения к святому Эрасти Архипастырь дал слово легату. Иеромонах Илларион, еще молодой, с красивым, жестким лицом, более похожий на воина, нежели на клирика, легко опустился на колени перед Архипастырем. Глава Церкви Единой и Единственной пожевал губами, вздохнул и велел рассказать все, что тот обнаружил в Кантиске. Евгений и Орест подались вперед, не отрывая взгляда от невозмутимого лица легата. Илларион поднялся и заговорил спокойно и обстоятельно. Он напомнил, как три кварты назад был послан в Мунт, дабы разобраться в беспрецедентном случае, и какие ему были даны полномочия.
– Я провел расследование настолько тщательное, насколько мог, – перешел наконец к делу клирик. – К сожалению, я не говорил с самим герцогом Тагэре, в настоящее время находящимся в Эльте. Это бы потребовало поездки на север, мне же был назначен срок в две кварты. Полагаю, в будущем для создания полной картины есть смысл выслушать исповедь Тагэре и исповедь его исповедника, но это вряд ли повлияет на сделанные мной выводы. Я считаю, – Илларион перевел взгляд на Предстоятеля антонианцев, – виновным в случившемся епископа Доминика.
Слова легата повисли в полной тишине. Такого не ожидал никто. Даже Евгений, чьи претензии не шли дальше того, что Тагэре заманили в Мунт и схватили, воспользовавшись его, Евгения, болезнью и невозможностью использовать право вето. Первым опомнился Орест. Ледяным тоном он осведомился, чем именно обоснованы подобные выводы.
– Многим, – невозмутимо сообщил Илларион. – Если конклав меня выслушает…
Конклав, разумеется, выслушал, и легат все так же спокойно и обстоятельно сообщил, что не нашел никаких доводов в пользу того, что Шарль Тагэре виновен в кощунстве и запретной магии. Что касается оскорбления величества и государственной измены, то есть обвинений, находящихся в ведении Тайной Канцелярии, то они не дают права ведущим следствие применять магические артефакты для получения признания иначе, как с согласия Церкви в лице арцийского кардинала, какового не было получено. Более того, Илларион установил, что епископ Доминик и ранее использовал магию в интересах отнюдь не Церкви Единой и Единственной, но в интересах светских властителей Арции в лице Жана Фарбье. Он, Илларион, обнаружил неопровержимые доказательства того, что делалось это отнюдь не бескорыстно.
По мнению легата, Доминик злоупотреблял своим положением, сообщал в Кантиску ложные сведения, использовал доверенные ему артефакты не должным образом. К тому же, полагаясь на рекомендации все тех же Фарбье, епископ поручал мирским служащим Тайной Канцелярии деяния, на которые имели право лишь клирики.
– Я, – Илларион слегка возвысил голос, – остаюсь в глубочайшем убеждении, что некоторые обвинения минувших лет, против которых в свое время выступал Его Преосвященство кардинал Арции, были сфабрикованы епископом Домиником и его мирскими единомышленниками. Герцог ре Эстре, граф Койла-старший, бароны Ло и Лерма были приговорены на основании вырванного магическим насилием признания, и остается лишь сожалеть, что уже тогда не было проведено должного расследования. Канцелярия Его Святейшества была удовлетворена объяснениями, данными Его Преосвященством Орестом, и лишь событие в Мунте, бросившее тень на орден и его методы, заставило нас взглянуть на происходящее собственными глазами. Я кончил.
Его Святейшество какое-то время переводил испуганные глаза с Ореста на Евгения и обратно, а потом все же выдавил из себя:
– Хочет ли кто-то из уважаемых членов конклава задать вопросы и высказаться? Прошу вас, Андроник Оргондский.
– Я не оспариваю выводы, сделанные легатом Его Святейшества в отношении оплошностей и злоупотреблений, творящихся в Арции. Но я хотел бы услышать его мнение о том, что же все-таки произошло?
– Я согласен, – подал голос и Орест, – прежде чем принимать решение, следует узнать, что за магией владеет герцог Тагэре, магией, оказавшейся сильнее Цепи и Перстня.
– Их утрата, к несчастью, невосполнима, – констатировал Илларион, – теперь в Арции много труднее вести дела, связанные с истинной, а не мнимой запретной волшбой. Если, разумеется, Святой Престол не сочтет уместным восполнить потери за счет имеющихся у него реликвий.
– Это невозможно, – коротко бросил Орест, а Его Святейшество согласно наклонил голову, – но вы все время уходите в сторону от главного.
– Ваше Высокопреосвященство! Я не имею обыкновения уходить от чего бы то ни было, – вскинул голову Илларион, – я исследовал с помощью усиленного Кристалла камеру, в которой содержался Тагэре, карету, которая доставила его к месту покаяния, дом маршала Мальвани, где он находился, прежде чем бежать.
– Так он все-таки бежал? – уточнил один из кардиналов, известных своей близостью к Оресту.
– И был прав. Потерпев поражение на площади Ратуши, недоброжелатели герцога (мне не были даны полномочия на расследование обстоятельств покушения, хотя у меня и есть предположения) подослали к нему убийц. Но я возвращаюсь, как тонко заметил Его Высокопреосвященство, к главному. Я не нашел ни одного свидетельства использования Шарлем Тагэре запрещенной магии или же того, что его освободили при помощи оной. Зато я нашел свидетельство того, что Иаков Эвгле, назначенный Обвинителем, был судебным магиком, но не членом ордена. Я не уверен в том, что он обладал знаниями, достаточными для работы с доверенными ему артефактами. Происшедшему, на мой взгляд, можно дать лишь два объяснения. Первое, о котором кричали горожане на улицах. И второе, представляющееся мне более вероятным.
Не следует забывать о происхождении Цепи, не исключено, что ее создатель, современник и, по некоторым сведениям, ближайший друг королевы Гортензии, мог сделать ее безопасной для представителей арцийской династии. Я беседовал с заклинателями, взнуздывавшими Арроя, и я уверен в добросовестности их показаний. Все они уверены как в том, что герцог Эльтский совершенно не владеет активной магией, так и в том, что сопротивление такой силы со стороны обычного человека невозможно. Один из них, брат Серж, докладывал епископу Доминику, что не считает возможным проводить церемонию покаяния, не разобравшись в причинах этого явления. Он же поставил вопрос и о познаниях и умении Иакова Эвгле, но к нему не прислушались. За время, прошедшее между взнуздыванием и покаянием, Шарль Тагэре мог оправиться от полученного им магического удара. Цепь же не только не сковала его волю, но и могла стать неким охранительным талисманом. Не исключено, что этот талисман инициировал врожденные магические способности Тагэре-Арроя. В результате или он сам непроизвольно отразил направленное на него при помощи Кольца заклятие, или, что представляется более вероятным, это сделала Цепь. Два артефакта взаимно уничтожили друг друга. В пользу этого говорит то, что Тагэре получил магический шок, которого бы не было, действуй он осмысленно. Я полагаю, герцог Эльты никоим образом не может считаться магом, в этом смысле он совершенно безопасен.
– Безопасен? – с сомнением протянул фронтерский кардинал Бартоломей. – Но вы только что говорили о его происхождении.
– Эта кровь течет не только в жилах Тагэре. Все здесь собравшиеся знают, что родоначальник династии Арроев Эландских Рене был сильным и реально действовавшим магом, но в его потомстве активных склонностей к волшбе отмечено не было. Да, Шарль Тагэре оказался неуязвим для некоторых артефактов, как находятся люди, неуязвимые для мерного поветрия или мышиной чумы, но это не значит, что они насылают эту чуму. Вот мое мнение.
– Кардинал Арции, – Иоакинф явно чувствовал себя неуютно, – согласны ли вы с выводами легата Иллариона и имеете ли что добавить?
– Ваше Святейшество, – Евгений и не скрывал, сколь он доволен, – я полностью согласен с прозвучавшими здесь словами и могу лишь выразить благодарность брату Иллариону и просить Святейший Престол об отзыве из Мунта епископа Доминика и последующем суде над ним.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:11 | Сообщение # 8 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| – Предстоятель ордена святого Антония, что имеете сказать вы?
– Брат Илларион, – глаза Ореста не предвещали ничего хорошего, – весьма убедительно рассказал о провинностях епископа Доминика. Думаю, конклав единодушно признает его виновным, и он будет должным образом наказан, однако теперь в полный рост встает вопрос о его преемнике. Достойный легат принадлежит к ордену никодимианцев, однако, исполняя ответственные поручения Его Святейшества, он обрел должные знания в судебной магии, что и доказал с блеском. В присутствии конклава я предлагаю ему вступить в антонианский орден и стать преемником Доминика. Если, разумеется, Его Святейшество его отпустит, а Его Высокопреосвященство Евгений не наложит вето.
Илларион был по-прежнему совершенно спокоен.
– Если Его Святейшество меня отпустит, а Его Высоко-преосвященство кардинал Арции не наложит вето на мою кандидатуру, я согласен принять этот пост и обещаю, что буду действовать, исключительно руководствуясь церковными канонами и мирскими законами.
2850 год от В.И.
1-й день месяца Копьеносца.
Арция. Тагэре. Эльтова скала
Берег был белым, а небо и море, раз за разом с ревом бросающееся на камни, черными. В такую пору торчать на продуваемой всеми ветрами скале мог только безумный. Впрочем, даже летом в самую лучшую погоду Эльтову скалу обходили десятой дорогой. Никто не помнил, почему туда не стоит ходить, но даже подвыпившие храбрецы и те выказывали свою отвагу иными способами. Однако ледяной лунной ночью на плоскую, словно срезанную, вершину поднялись двое.
Один, высокий и стройный, кутался в плащ с капюшоном, второй был чуть пониже, его темное платье явно не годилось для подобных прогулок, но он, казалось, не чувствовал ни холода, ни пронизывающего ветра, то и дело налетающего порывами с моря. Лунный свет, усиленный сиянием выпавшего утром снега, играл на серебристых волосах, заставлял переливаться таинственными зелеными огнями камни на груди. Человек был еще не стар, с красивым, волевым, но очень бледным лицом, хотя, возможно, причиной бледности была луна. Поигрывая кинжалом, он задумчиво слушал собеседника.
– … я бросился в погоню, но она меня опять обманула. Это был какой-то мерзавец, охваченный ужасом. Я догнал его у Хаонгской границы, он не знал и не понимал ничего, кроме того, что должен бежать и бежать.
– Ты уверен, что это именно она?
– Больше некому. Уже первое возмущение было слишком сильным для любого другого создания. Несомненно, в мир Тарры что-то вошло, но что? Только не принадлежащие Тарре могут ее покинуть, и только Эстель Оскора, плоть от плоти этой земли, может вернуться.
– Но были и другие…
– Правильно, но никто не подходит под подобный след. Очередные боги, ищущие мир, которым можно править, вели бы себя иначе, да и шума было бы больше. Беглый маг вроде нашего заморского друга или затаился бы, или, наоборот, немедленно стал действовать, и я бы его нашел. Нет, это была она, и она очень ловко научилась заметать следы. Пока я гонялся за тем, на кого она перебросила свой астральный хвост, пока возвращался назад, она успела исчезнуть. Потом объявилась в Мунте, спасла Тагэре и вновь сгинула.
– Но почему она не попыталась… – Седой оборвал фразу на полуслове, но второй его понял.
– Почему она не попыталась найти нас? А с чего ты взял, что она не ищет? Но разве это просто? Когда началось все это безумие, я исчез и, видимо, проделал это слишком хорошо, а о тебе и вовсе ничего не известно, спрашивай не спрашивай. Геро не хочет, чтобы о ее возвращении проведали чужие, и это понятно. Не удивлюсь, если она почувствовала мое заклятье и, не зная, кто ее ищет, затаилась.
– Ты прав, – человек с кинжалом встал, – я об этом не подумал. Но мне пора, я и так задержался…
– Ты был в Эльте?
– Да, две ночи, – он улыбнулся, но как-то натянуто. – Для меня это победа.
– Зря ты рискуешь.
– Я всю жизнь рисковал, но больше двух дней мне пока не выдержать, впрочем, раньше и этого не было. И все же, все же я хотел бы ее увидеть.
– Я найду ее, даже если понадобится перевернуть всю Арцию.
– Я знаю, – еще раз улыбнулся седой, – раз она вернулась, значит, хотела этого и, значит, помнит…
– Как сказал бы твой отсутствующий друг: «Если ты не сомневаешься в себе, почему ты сомневаешься в других?» Конечно, помнит.
– Да, он много бы чего сейчас наговорил. Как он, кстати?
– А что ему сделается? Учит жить всех, кто ему под руку, то бишь под лапу, попадается.
– И много таких?
– Достаточно. Хотя он не прочь все бросить и взяться за старое, только это вряд ли получится, слишком уж он переменился.
– Все мы переменились, кроме тебя.
– Не скажи. Если бы у меня не было зеркала, я поклялся бы, что я уже давно не я. Слушай, тебе не кажется, что мы слишком сильно стали себя жалеть?
– Ты прав, – седой тряхнул головой, словно бы прогоняя неприятные мысли, – пора с этим кончать. Эстель Оскора вернулась, значит, началось.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Mea culpa, mea maxima culpa…
Я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
Н.Гумилев
Эстель Оскора
Когда-то тут было изумительно красиво, но ройгианские ублюдки превратили окрестности башни в покрытую пылью пустыню. По очертаньям местности можно было предположить, что раньше башня стояла на острове посредине довольно большого озера. Теперь от него осталась лишь большая котловина, в центре которой возвышался холм удивительно правильной формы, увенчанный высокой башней. Ее шпиль рвался к небу, синева которого на фоне серой пыли казалась особенно чистой. Проклятое веретено исчезло, как только я достигла «берега», и вместе с ним исчез и застящий небо туман. Что ж, по крайней мере, с одной бедой я покончила без особого труда, если, конечно, не считать стертых ног и пропыленной одежды. Я усмехнулась и произнесла простенькое заклятье, снимающее усталость. Получилось! Видимо, «разматывание» веретена требовало напряжения всех сил, но, когда работа была сделана, мои способности ко мне вернулись. Что ж, очень хорошо.
Я подошла к башне, сложенной из розоватого мрамора, и обошла ее кругом. Так вот какова обитель Адены, сестры и подруги неистового Ангеса и покровительницы клана Лебедя! Оставалось туда войти. Я постаралась представить себе озеро заполненным водой, а берега – заросшими цветущими кустами. Лично я бы сделала вход как можно ближе к воде… О, кажется, тут когда-то были пологие ступени, сбегающие вниз. Я тронула рукой кладку. Роман проник внутрь обители Ангеса, случайно опершись о нее рукой с Кольцом. Я сделала то же самое, и ничего! Ну, разумеется, если что-то кажущееся непреодолимым оказалось легче легкого, то, что представлялось простым, окажется неподъемным. Кольцо Ангеса не позволяло войти в башню Адены. Попробовать проломиться силой? Но при этом поднимется такой магический вой, что здешние маги, будь они трижды за горами, не преминут понять, что в Тарре орудует кто-то очень сильный.
До этого мне удавалось прятать свою волшбу в чужой, но тут-то я была одна-одинешенька. Ни циалианок тебе, ни синяков, ни магического свинства, устроенного ройгианцами. Конечно, те, кто приглядывает за этим проклятым местечком (а таких просто не может не быть), скоро обнаружат, что заклятью конец. Возможно, даже догадаются, в чем дело, но вот где Эстель Оскора – снаружи или внутри, им не узнать. Если же я начну ломиться в обитель Адены, меня могут застать за этим предосудительным занятием, и еще вопрос, кто это будет.
Самым умным, наверное, было бы вернуться и с помощью Гиба поискать эльфов, если они еще здесь. Уж повелителя-то Лебедей башня впустит. Но где их искать? В Пантане? На Лунных островах? Где-нибудь еще? То, что я успела услышать в Фей-Вэйе, не обнадеживало. Дивный народ давно забыт, даже про Романа и того ничего не слышно, если не считать идиотской выдумки Ольвии (в том, что о Войне Оленя церковь судит с ее слов, я не сомневалась).
От лихорадочных раздумий меня оторвало теплое прикосновение. Нет, за прошедшие столетия я положительно поглупела! Сначала не сообразила, как обстоят дела с «веретеном», а потом забыла, что ношу с собой талисман Астена, который сейчас буквально бился у меня на груди. Я вытащила фигурку лебедя, от которой исходило мягкое серебристое сияние, и молча протянула вперед на раскрытой ладони. За эти годы я привыкла думать, что у меня нет сердца, зато теперь оно отыгралось, пытаясь выскочить из моей груди. Неужели не поможет? Помогло… Розоватый мрамор пошел волнами, в стене появилась изящная маленькая дверь, я толкнула ее, но она не подалась.
Приглядевшись, я увидела что-то в замочной скважине, что-то, явно не бывшее ключом. Кольцо! Кольцо, вставленное камнем внутрь. Так вот что сделала Циала Благословенная. Она воспользовалась кольцом Адены как ключом, но не отпирающим, а запирающим. Что могло быть проще и надежнее?! Пока ключ в замке, из башни не выйти, а вынуть его может либо тот, кто вставил, либо, будем надеяться, обладатель лебединой магии, магии Адены. Я протянула руку вперед и почувствовала легкое прикосновение защитного заклятья. Меня признали своей. Я дотронулась до золотого ободка, и Кольцо словно бы само прыгнуло мне в ладонь. Овальный прозрачный камень вспыхнул ослепительным синим светом, напомнив мне глаза Астена.
Если бы не ройгианцы, Роман бы вошел сюда пятьсот с лишним лет назад, и, может быть, не понадобилось бы ни похода к Лунным островам, ни нашей с Рене жертвы. Дверь открылась, но я медлила, уж слишком страшным было бы узнать, что мы опять опоздали и Эрасти здесь нет. Изначально смертный, за полторы тысячи лет он мог погибнуть или, став величайшим магом Тарры, отыскать дорогу наружу, но в другие миры. Я стояла на пороге, убеждая себя не отчаиваться, если мы опять вытащили пустышку, и понимая, что пережить новое разочарование будет очень трудно.
2854 год от В.И.
23-й день месяца Сирены.
Арция. Мунт
Замок Святого Духа почитался местом гиблым и страшным, куда более страшным, чем Речной Дворец, в котором принял смерть низложенный супруг королевы Гортензии. Если несчастного мужеложца и прикончили, то сделали это люди. Это было понятно, а значит, не так уж и страшно. Даже тень незадачливого короля, уныло бродившая по галереям дворца в канун дня мученика Фернана, никого особо не пугала. Правду сказать, видел ее мало кто, разговоры ходили, но многие полагали их бреднями подвыпивших стражников и их веселых подружек. Нет, Речной Замок если и был опасен, то только для тех, кто перешел дорогу королю, или самим королям. Другое дело антонианцы и синяки. Конечно, в Арции они не забрали такой власти, как в той же Мирии, но нужно было быть очень смелым, чтоб пойти им наперекор. Жители Мунта с плохо скрываемым страхом косились на мрачную громаду Замка, которую не делал веселее даже золотистый кантский известняк, пошедший на облицовку стен. Девять башен были увенчаны Стрелами , десятая, обвалившаяся в незапамятные времена, казалась уродливым пнем. Ее несколько раз пытались восстановить, но она упрямо падала, едва только рабочие начинали устанавливать Стрелу. После четвертого обвала Предстоятель ордена приказал оставить попытки и из какого-то извращенного фатализма повелел переделать нижние этажи под епископские покои, что и было исполнено.
Вопреки ходившим по Мунту слухам, внутренности замка отнюдь не казались страшными. Чистые безликие помещения, квадратные, мощенные плитами дворы, узкие переходы, освещенные масляными светильниками. Ничего особенного. Что до комнат Его Преподобия, то покойный Доминик любил уют и аляповатую роскошь. Илларион же предпочел, чтоб его апартаменты не выбивались из общего ряда замковых помещений: опрятно, просторно и серо. Однако начинать с переделки собственных покоев новый епископ не хотел, равно как и жить среди изображений юных мучениц, весьма смахивающих на куртизанок, и вычурных бронзовых светильников. Илларион устроился в бывших комнатах секретаря Доминика, и только недвусмысленно выраженное недовольство Ореста заставило Иллариона взяться за переделки, оказавшиеся куда более монументальными, чем предполагалось вначале. Пришлось отдирать резные панели корбутского дубца, снимать бархатные и парчовые драпировки и шпалеры, на которых языческие воины в странных доспехах, защищающих явно не те части тела, с вожделением сдирали одежды с явно ничего не имеющих против дев.
Вытканные распутницы были приговорены к сожжению на замковом дворе, когда же их убрали, взору Иллариона предстала оштукатуренная стена, по которой змеились трещины от костылей, на которых висели непотребные изображения. Оставалось решить, чем их заменить: другими шпалерами, простым серым ковром без узора или же просто оштукатурить стену. Илларион задумчиво провел рукой вдоль змеящейся трещины, и внезапно большой кусок штукатурки отпал. Окна комнаты выходили на запад, и ласковые вечерние лучи неожиданно выхватили огромный глаз, светло и строго глянувший в душу епископа. Илларион застыл, как громом пораженный, а затем дрожащими руками бросился расчищать проступившее изображение. Куски штукатурки и сухая дранка словно только и мечтали, что осыпаться. Не прошло и полутора ор, как Его Преподобие, замерев от благоговейного восторга, стоял пред суровым мужским ликом.
Это был Кастигатор-Судия, строгий и неумолимый, скорбящий по тому, кому вынесен приговор, но уверенный в своей правоте. Изображение было слишком велико для этой комнаты, к тому же явно было неполным, и Илларион догадался, что некогда это помещение являлось частью храма и лишь затем было приспособлено под земные нужды ордена. И еще Его Преподобие понял, что должен восстановить святыню и сделать ее доступной для всех. Он переедет в другое здание, ибо негоже смертному жить в храме, тем более в таком. Но сколько же лет этой фреске?! Наверняка она была написана задолго до Анхеля, а краски даже не потускнели…
2855 год от В.И.
26-й день месяца Влюбленных.
Ифрана. Авира
Авира была красивым городом и, если уж на то пошло, ненамного младше Мунта. Раскинувшаяся на двух берегах не слишком полноводной, но отнюдь не захудалой реки Хары, она с 2502 года являлась столицей Ифраны, самочинно отложившейся от Арции. Впрочем, бывшая империя продолжала упрямо считать Ифрану своей провинцией. При Шарле Длинном и Франциске Грубом было не до возвращения потерянного, но, когда сначала Пьер Третий, а затем его внук Филипп покончили сначала с бунтовщиками, а потом и с голодом, взгляды Мунта вновь обратились на юг.
В 2747 году Филипп Третий, приведший остатки империи в порядок, счел уместным взяться за возвращение утраченных земель. С Фронтерой проблем не случилось. Тамошний герцог, находящийся в постоянной склоке с Таяной, не пожелал воевать еще и с Арцией и с готовностью принес вассальную присягу. Другое дело, что для фронтерцев, живших между двух огней, клятвы не имели никакого значения, особенно если тот, кому она была дана, ослабевал. Филиппа Третьего Фронтера тоже не слишком заботила, с тех пор как по требованию Церкви были разорваны все связи с таянскими еретиками (а может, это таянцы захлопнули дверь перед носом соседей), северо-восток Арции превратился в отпетое захолустье, служащее источником вечных, но не смертельных неприятностей. Другое дело южные провинции с их виноградниками, апельсиновыми рощами, умелыми ремесленниками и выходом к морю. Удовлетворившись обещанием господаря Зенона воздержаться от набегов на арцийские замки (слово фронтерцы сдержали, потому что как раз в это лето у них произошла очередная неприятность с Таяной и им стало не до бесчинств на западных рубежах), Филипп перешел Табит и вступил в Ифрану. Война шла успешно.
Проживи король еще лет пять или же не умри в сравнительно молодом возрасте его старший сын и наследник, Ифрана скорее всего вернулась бы в лоно Арции, но Филипп умер, а его потомство оказалось не в состоянии довершить начатое. И все из-за того, что наследство распределилось наихудшим для Арции способом. Корона и власть достались внуку короля Этьену, тихому, нерешительному человеку, воинский талант унаследовал младший из принцев, Эдмон Тагэре, успешно командовавший армиями, но абсолютно не владеющий даром интриги, к чему был склонен его брат Жан Лумэн. Оказавшийся же старшим в роду герцог Лионель Ларрэн больше всего на свете хотел покоя и закрывал глаза на творящееся у него под носом. В результате Этьен лишился сначала трона, а потом и жизни. На престоле обосновались Лумэны, озабоченные не столько тем, чтобы вернуть Арции былую славу, сколько тем, чтобы удержать им не принадлежащее. Когда же Пьер Пятый, хоть как-то разбиравшийся в военном деле, погиб и власть по сути перешла к Фарбье, которых волновали лишь собственные дела, стало вовсе худо. Речь шла уже не о том, чтобы вернуть потерянное, а о том, чтобы не допустить новых потерь.
Конечно, были в Арции и воины, и полководцы – те же Тагэре и Мальвани, которые не только не уступали ифранийским военачальникам, но и превосходили их на голову. Но сам Тагэре о своих правах не говорил, за него это делали другие, первым из которых был старик ре Фло. Жан Фарбье заставил безумного короля подписать акт, согласно которому сын Фарбье Жиль объявлялся вопреки всем законам наследником престола. Но Арция знала, кто имеет право на корону, а армия настойчиво требовала вернуть в армию Тагэре и Мальвани, которые смогли бы исправить положение. На это Фарбье пойти не мог, не мог он и удержать в повиновении множество озлобленных неудачами вооруженных людей, презирающих безумного короля и ненавидящих временщика. Единственным выходом было добиться мира и распустить армию, набрав для обеспечения собственной безопасности наемников во Фронтере и Эскоте.
К несчастью, мир с Ифраной означал войну с Дианой, так как для арцийской бланкиссимы ее ифранская сестра была тем же, чем для Фарбье – Тагэре. Фарбье боялся своей любовницы, но Шарля боялся больше, потому и решился тайно написать ифранскому королю Жозефу, в первый раз назвав его «Величеством». Именно это письмо, с тщанием завернутое в промасленную кожу и помещенное в специальный нагрудник, привез в Авиру переодетый простым нобилем младший брат Фарбье Эдвар.
Теперь следовало решать, к кому направиться. Выбор был небогат. Просить помощи у бланкиссимы Елены не следовало: она-то поможет, но как бы Диана за это голову не свернула. Можно было попробовать пробиться к королю Жозефу, но тут предстояло раньше времени раскрыть карты, и не было никакой уверенности, что кто-то из придворных не озаботится донести тем, кому до поры до времени о затее Фарбье знать не обязательно. И Жан, и сам Эдвар склонялись к третьему варианту: поговорить с кузеном короля герцогом Эркюлем Саррижским, у которого была дочь Агнеса, три года как вступившая в брачный возраст. Саррижи были слишком знатны, чтобы позволить себе мезальянс с кем-то ниже герцога, но недостаточно влиятельны, чтобы рассчитывать на партию с принцем крови и тем более с королем. Именно поэтому выбор Фарбье и остановился на Эркюле. Он должен проглотить приманку.
Герцогский дворец находился на самом берегу Хары, и флаг с двумя перекрещенными на малиновом поле павлиньими перьями лениво трепыхался под легким ветерком. Хвала святой Циале, Сарриж был дома.
2855 год от В.И.
26-й день месяца Влюбленных.
Эр-Атэв. Пустыня Гидал
– Ты звал меня, Владыко, – инок в темно-зеленой эрастианской рясе смиренно, но не заискивающе склонил голову.
– Входи, чадо, – Никодим, настоятель обители святого Эрасти Гидалского, приветливо кивнул, – входи и садись. Впереди у нас долгий разговор.
Инок сел, всем своим видом выразив готовность внимать. Владыка Никодим молчал, пристально разглядывая лицо человека, избранного им своим преемником. Иеромонах Иоанн был среднего роста и крепкого сложения, красотой не отличался, но лицо имел хорошее, а в небольших темно-серых глазах светился недюжинный ум. Правда, в обители Иоанн пробыл не столь уж и много, всего одиннадцать лет, другие могут не понять. И все же владыка был убежден, что поступает правильно.
Иоанн явился в Гидал с отягченной сомнением душой. Будучи родом из Срединной Арции, он с отроческих лет не видел себе иной судьбы, кроме служения Творцу в лоне Церкви Единой и Единственной, но, приняв постриг и оказавшись одним из пастырей, постепенно стал сомневаться если не в Книге Книг, то в ее толковании. То, что он видел, едва не отвратило душу Иоанна от Церкви. Он почти решился сложить с себя сан и бежать в Проклятые земли, но вспомнил об обители святого Эрасти Гидалского и решил совершить паломничество, дабы во время его решить для себя, остается ли он в лоне Церкви Единой и Единственной или нет.
Не сразу снизошел мир в душу пришельца, который имел обыкновение не только молиться, но и думать, не только читать Книгу Книг, но и самому искать ответы на многие вопросы. Никодим говорил с арцийцем не раз и не два и лишь уверялся в собственном мнении, что и в Благодатных землях, и в самой Церкви творятся дела нехорошие и малопонятные. Никодим и его паства были в безопасности под защитой атэвских калифов, свято выполнявших завет великого Майхуба. Но обитель в самом сердце пустыни была воздвигнута не только и не столько во славу Творца, сколько в защиту истинной Памяти о былом. Читая же новые, написанные в Кантиске книги, слушая рассказы паломников, Никодим все больше убеждался, что грядут времена, предвиденные святым блаженным Иоахиммиусом, первым Держателем Вечноцветущего Посоха . Сам Никодим, зимой разменявший восьмой десяток, понимал, что успеет упокоиться с миром, прежде чем зло, отступившее во время Войны Оленя, вырвется наружу, но вот его преемника скорее всего подхватит грядущая буря. Именно поэтому старый клирик не имел права на ошибку.
В обители было много достойных. Теодор был знатнейшим целителем, Онуфрий умелой рукой вел немалое хозяйство и принимал паломников, а Василий лучше всех знал и трактовал Книгу Книг, и от его проповеди уверовал бы и покаялся в грехах даже камень. И все же никто из них не пытался перейти черту, за которой начиналось Неведомое. А Иоанн пытался. Было в этом спокойном и обстоятельном человеке что-то, заставляющее предполагать в нем не просто подвижника, но бойца. И Никодим решился на разговор.
– Знаешь ли ты, чадо, почему калифы, исповедующие учение своего безумного пророка, оберегают нашу обитель?
– Я долго думал об этом. – Иоанн говорил медленно, каждое слово падало веско, как камень в пустой колодец. – Речь идет о каком-то договоре, некогда заключенном калифом Майхубом и святым Иоахиммиусом. То, что нам дал Эр-Атэв, видят все, что даем или должны отдать мы, никто не знает. Но это что-то важное, как для нас, так и для иноверцев. Возможно, мы храним нечто, относящееся к эпохе Войны Оленя, ведь именно после победы в ней была основана обитель.
– Хвала святому Эрасти.
Никодим торжественно встал, опершись на знаменитый Посох, ради созерцания которого тысячи арцийцев ежегодно переправлялись через Пролив, дабы в канун Светлого Рассвета преклонить колени перед Священной Реликвией. Более шести сотен лет Посох святого Иоахиммиуса был увит живыми цветами дивной красоты. Несколько раз Архипастыри хотели перенести реликвию в Кантиску, но настоятели обители отвечали, что святой Иоахиммиус велел им находиться в пустыне, сохраняя чистоту помыслов до времени, когда они будут призваны. Возможно, этот отказ и не остался бы безнаказанным, но руки Святого Престола не могли дотянуться до Эр-Атэва, а воевать с калифатом было себе дороже. Посох оставался в Гидале и передавался настоятелем избранному им наследнику. Но прежде чем Иоанн примет Вечноцветущий, иноку предстоит узнать немало того, что может смутить даже светлый и сильный ум.
– Чадо Иоанн. – Иоанн поднялся, хоть еще и не понимал, что сейчас произойдет. – Знаешь ли ты наш обычай: настоятель избирает своего преемника из числа иноков, и до самой смерти предшественника тот становится его правой рукой? Мой выбор пал на тебя.
Иоанн побледнел, губы его дрогнули, но он сдержался. Ни благодарностей, ни вопросов, ни сомнений в своих силах, ни лицемерного отказа. Так. Очень хорошо, он с успехом прошел и это испытание. Испытание неожиданным взлетом.
– Возложи руку на Посох, чадо, и повторяй за мной: «Я, нареченный Иоанном, клянусь сохранить доверенное мне в тайне, пока святой Эрасти не разрешит меня от этой клятвы…»
2855 год от В.И.
12-й день месяца Собаки
Арция. Мунт
Агнеса Саррижская старательно не показывала вида, что потрясена великолепием Мунта. Несмотря на то, что Ифрана уже три с лишним сотни лет считалась независимым государством и довольно успешно воевала с прежней метрополией, ее жители в глубине души продолжали ощущать себя провинциалами. Особенно когда попадали в Мунт. Агнеса гордо выпрямилась, старательно глядя перед собой, не хватало еще, чтобы арцийцы увидели, что она озирается по сторонам, как какая-нибудь деревенщина!
В конце концов, она теперь их королева. Во всяком случае принимают ее по-королевски. Саррижи были влиятельными людьми, но их земли были расположены у самой границы и изрядно пострадали во время войны. Разумеется, они не бедствовали, но и позволить себе купаться в роскоши не могли, а король Жозеф Третий, дядюшка Агнесы по матери, был феерически скуп. Даже его придворные дамы, особенно те, которых Его Величество дарил своим вниманием, сетовали на то, что тот неделями не меняет белье, а сапоги донашивает до дыр. Если же кто-то из нобилей одевался дорого и красиво, то Жозеф расценивал это или как личное оскорбление, или как знак того, что у одного из его подданных завелись лишние деньги, которыми следовало поделиться с Его Величеством. О балах же и охотах и вовсе говорить не приходилось. Король их не устраивал, потому что это было дорого, а нобили – потому что это не нравилось королю. Разумеется, с таким сюзереном жизнь в Ифране более напоминала существование никодимианской общины, нежели двора второго по величине государства Благодатных земель.
Неудивительно, что кортеж суженой Его Величества короля Арции был более чем скромным, как и наряд самой невесты. Когда на границе ее встретили доверенные лица жениха, Агнеса была готова со стыда сквозь землю провалиться, настолько ее украшенное скромной вышивкой кремовое платье выделялось на фоне невообразимых туалетов арцийских дам и кавалеров, отделанных золотом, драгоценными камнями, мехами и кружевом. Девушка с душевным трепетом рассматривала струящиеся женские туалеты и высокие головные уборы, к которым крепились тончайшие вуали. Впрочем, мужчины, носившие похожие на тюрбаны головные повязки из атэвских шелков, короткие куртки со стоячими воротниками, в разрезах рукавов которых виднелись шелковые рубашки, обтягивающие штаны-чулки и башмаки с загнутыми носами, выглядели едва ли не наряднее дам.
Разумеется, шло это не всем. Кое-кто из придворных щеголей выглядел не лучше разрисованного подвыпившим мазилой краба, но некоторые казались рыцарями из сказки. Интересно, какой из себя ее жених? Агнеса про него не знала ничего, кроме того, что ему двадцать шесть лет, он мужчина и король. Вообще-то ее прочили в жены наследнику мирийского герцога, но хозяин процветающего островного государства настаивал на соответствующем приданом, а его величество Жозеф, хоть и был не прочь увидеть свою племянницу мирийской герцогиней, отнюдь не спешил раскошеливаться. Переговоры затянулись, а за это время молодой Энрике Кэрна умудрился тайно обвенчаться с незначительной ноблеской. Из-за скупости дядюшки Агнеса оказалась посмешищем всей Ифраны. Надежды на мало-мальски достойный брак таяли с каждым годом, так как своих средств у потерявших почти все земли Саррижей не было. И вдруг такая удача! Супруга арцийского короля! Правда, про Пьера поговаривали всякое, но Агнеса гнала от себя неприятные мысли, в конце концов, не хуже же он Жозефа с его грязными сорочками и сальными волосами?!
Девушка с волнением ожидала встречи, выслушивая любезности арцийских нобилей, самым приятным из которых был Жан Фарбье. Конечно, он был не первой молодости, но весьма недурен собой в своей золотистой, расшитой богомольниками и жемчугом куртке и коричневых штанах, обтягивающих сильные мускулистые ноги. Это именно он вручил Агнесе золотой нарцисс, который она, якобы из вежливости, а на деле за неимением ничего другого приколола к своему платью. Да и советы Фарбье всякий раз приходились весьма кстати. Он несколько раз удерживал ее от явных ошибок, подсказывал, как к кому следует обращаться, отвечал за нее, когда она не знала, что сказать, и всячески давал ей понять, как он рад ее приезду.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:12 | Сообщение # 9 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| Агнеса никогда не обольщалась насчет своей внешности. У нее были слишком резкие черты лица, большой нос, широкие черные брови, а волоски на подбородке и щеках приходилось по утрам выщипывать. Однако этому изысканному вельможе она как будто бы нравилась больше лилейных томных красавиц, и Агнеса испытала к нему за это острую благодарность.
«Обратите внимание, моя принцесса, – Фарбье грациозно наклонился к окошку кареты, в котором ехала ифранка, – это знаменитый Замок Святого Духа, им пугают людей, но все далеко не так страшно, как рассказывают. Нынешний епископ обещает вскоре открыть его для желающих. А сейчас мы выезжаем на площадь Ратуши, где вас поприветствуют отцы города Мунта и где к нам присоединится Его Величество. Я должен вас попросить, дорогая принцесса, не показывать, если что-то в поведении Его Величества покажется вам, скажем так, странным. Его Величество рано потерял отца, он рос очень замкнутым и не любит шумных церемоний. Обычно мы его от них оберегаем, но свадьба, как вы понимаете, бывает только раз в жизни…»
Речь Фарбье журчала как ручеек, но Агнеса ее почти не слышала, пытаясь взять себя в руки. Сейчас она увидит человека, которому отдала свою руку, даже не видя его. Она увидит короля, она будет приветствовать своих подданных. Процессия вошла в увитые цветами арки, Агнеса не видела, как идущие впереди процессии девушки в розовом разбрасывали цветы, но карета ехала по фиалкам и ландышам, и племянница Жозефа понимала, что это для нее и из-за нее. Приветственные крики сливались со щебетом многочисленных птиц в клетках, которых выпустят, как только ее рука коснется руки короля, и звуками гитар и мандолин, на которых играли сопровождающие королевскую невесту менестрели. Из раскрытых окон свешивались флаги и ковры, на перекрестках здоровенные стражники охраняли бочки с вином, которые будут открыты вечером, дабы жители славного города Мунта выпили за здоровье жениха и невесты.
Наконец карета остановилась. Фарбье галантно распахнул дверцу и подал Агнесе руку. Белые туфли невесты ступили на розовую ковровую дорожку, ведущую к ратуше, на ступеньках которой стояло несколько человек. Агнеса пыталась рассмотреть и узнать короля, но солнце било в глаза, и она была вынуждена отвести взгляд. Опираясь на руку Фарбье, девушка дошла до лестницы, затем спутник ее оставил, и она пошла одна, стараясь держаться прямо. На верхней площадке она буквально налетела на одетого в белое и голубое молодого человека примерно одного с ней роста с бледным одутловатым лицом, с интересом на нее уставившегося.
Агнеса тоже остановилась, не зная, идти ли вперед или остаться на площадке. А молодой человек, добродушно улыбнувшись, сунул руку за пазуху и вытащил оттуда зверька, похожего на пушистого бесхвостого мышонка, и сказав: «На» – протянул ей. Больше всего Агнесе захотелось с визгом отшвырнуть эту гадость, но она подумала, что, возможно, это какой-то здешний обычай, о котором ей забыли рассказать, и, сжав зубы, взяла меховой комочек.
– Правда, хороший? – спросил молодой человек. – Это тебе. Жан сказал, что ты добрая. Правда, он часто врет. Меня зовут Пьер, а как тебя? Мне говорили, да я забыл. Ты теперь будешь жить с нами, да? А ты любишь землянику? Я люблю, но от нее потом все чешется, а у тебя?
Агнеса слушала эти слова, ничего не понимая, и только в глубине ее души билась одна мысль: «Это не он! Святая Циала, сделай так, чтоб это был не он!»
2855 год от В.И.
23-й день месяца Собаки
Арция. Тагэре
От Эльты до замка Тагэре было немногим более трех вес, всего ничего, но Этьену ре Фло в последние годы путешествия давались все с большим трудом: кости, застуженные еще в юности (граф во время охоты провалился под лед и потом был вынужден провести весь день в мокрой одежде), к шестидесяти годам отыгрались за все. Если во Фло, где солнце так прогревает толстые каменные стены, что даже в месяце Зеркала они остаются теплыми, он ходил и ездил верхом, как все люди, то стоило ему оказаться на севере, как старые болячки брали свое. Потому-то при всей своей любви к дочери, зятю и внукам Старый Медведь выбирался к ним редко и только летом, но на этот раз дело было неотложным, и Этьен пустился в дорогу, заранее смиряясь с неизбежным.
Владелец ре Фло был человеком незаурядным, все в нем – и величественная внешность, и горделивая осанка, и проницательный взгляд – выдавало натуру властную, сильную и целеустремленную до жестокости. Под стать старику были и наследники, но даже среди них граф отличал двоих: старшего внука Рауля, названного в честь дяди, и дочь Эстелу, герцогиню Тагэре, подарившую мужу двоих сыновей: Филиппа и Эдмона. Дед твердо рассчитывал увидеть на голове одного из них корону.
Старый Медведь не сомневался, что с Лумэнами они справятся, куда сложнее было уломать Шарля. Как всегда, когда он вспоминал зятя, в сердце старого нобиля подняли голову досада и гордость. Этьен восхищался герцогом, но его бесило упорное нежелание того объявить о своих правах на престол и возглавить нобилей, недовольных засильем законных и незаконных Лумэнов. Шарль же уперся, как стадо ослов, и ни доводы тестя, ни слова любимой жены (а Шарло любил Эсту), ни очевидное желание северян на него не действовали. Он, в пятнадцать лет доказавший свою храбрость в бою, в восемнадцать командовавший полком, а в двадцать шесть – армией, не хотел гражданской войны.
Конечно, все эти годы Тагэре не бездельничал. Именно он держал в узде эскотских нобилей, взявших скверную привычку грабить приграничные земли. С возвращением в Эльту Шарля Тагэре налетчикам пришлось поджать свои полосатые хвосты. Шарло стал настоящим хозяином северо-запада Арции, доказав, что может не только воевать, но и править.
В Мунте герцог больше не появлялся, но о нем все равно говорили. Особенно теперь, когда Лумэны спелись с Жозефом, все былые победы и удачи были пущены коту под хвост. Мужеподобная ифранская девка не только не принесла в Арцию приданого, но за право уложить ее в постель слабоумного короля, который, похоже, вообще не знает, чем женщины от мужчин отличаются, пришлось заплатить с таким трудом завоеванным островом Ро и провинцией Сарриж, возвращенной мечом Тагэре Арции и отданной Лумэнами новоявленному тестю. Уж это-то должно побудить Шарля к действию! Ре Фло насупился и пошевелил губами, ведя мысленный разговор с зятем. Он не понимал Шарля с его дурацким миролюбием, хотя, возможно, тот оказался прав в том смысле, что последняя выходка Фарбье показала всем, что арцийские короли об Арции не думают и не собираются думать. Новоявленная королева, судя по всему, скоро сядет всем на голову. Если Шарло наконец очнется, лучшего времени для восстания не найти.
Граф улыбнулся и подозвал внука. Раулю было девятнадцать, но он уже сейчас давал фору тридцатилетним и как воин, и, что самое удивительное, как политик. Не так давно он победил в учебном поединке и дядю, и отца, а значит, среди нобилей у него практически нет соперников. Разве что Мальвани и, конечно же, Шарль.
– Вы меня звали, дедушка?
– Да, дружок, – Этьен с удовольствием оглядел ладную фигуру внука, малыш пойдет далеко, очень далеко. – Я хочу оставить тебя в Эльте. Ты не против?
– Я?! – Темные глаза сверкнули. – Я всю жизнь мечтал учиться у Шарля!
– Ну, значит, твои мечты сбылись, но ты не только будешь с ним мечом махать. И Арции, и нам, и самому Шарло нужно, чтоб он наконец вспомнил, кто он такой. Шарль Тагэре не имеет права отсиживаться на севере, когда эти ублюдки продают Арцию Жозефу. Я поговорю с ним, но не уверен, что он согласится сразу, а капля и камень точит, ты знаешь, когда и что говорить, так что я на тебя рассчитываю.
– Я постараюсь…
2855 год от В.И.
12-й день месяца Волка.
Арция. Фей-Вэйя
– Девочка моя, ты уверена в своем решении? – Агриппина испытующе смотрела в синие глаза Соланж. – Если ты скажешь «да», обратной дороги у тебя не будет. Ты и так все знаешь, но я должна тебе сказать это еще раз. Вступая в орден, ты отказываешься от многого, во имя чего Творец создал женщину. У тебя никогда не будет ни мужа, ни детей, ни своего дома. Это такие, как я, на которых смотреть тошно, больше находят в ордене, чем теряют, а ты ведь красавица, на тебе любой с радостью женится. Зачем же хоронить себя заживо?
– Я подумала, матушка.
– Она подумала, – хмыкнула Агриппина, – не верится что-то! А ты подумала, что будет, если завтра или послезавтра ты встретишь человека, которого полюбишь ты и который полюбит тебя? Ты или наступишь себе на горло, или станешь преступницей, которую, если ее разоблачат, ожидает страшная участь. Ты не только себя погубишь, но и своего возлюбленного! Это ты понять в состоянии?! Если циалианку изобличают в прелюбодеянии, она отправляется в Шильскую обитель, и даже я не знаю, что творится в ее подвалах! А если ты осмелишься забеременеть, то тебя после рождения ребенка заживо замуруют в склепе, а твое дитя отдадут в приют Святого Христофора. Если это мальчик, из него сделают убийцу во славу Божию, если девочка – куртизанку, с помощью которой Скорбящие будут прибирать к рукам нобилей. А если будет доказано, кто отец ребенка, то, кем бы он ни был, он понесет наказание как за изнасилование.
– Зачем вы мне об этом говорите, матушка?
– Потому что не хочу, чтобы ты губила себя и других. Ты слишком красива для обители, Соланж. Ты должна жить той жизнью, для которой созданы красивые женщины. Доб-ро, была бы ты честолюбива, такие еще могут обходиться без любви…
– Но мне не нужны мужчины, матушка. И что я буду делать, если выйду из обители? Куда я пойду?
– Куда-куда, да в поместье своего отца! А твою тетку мы приструним. Это твои земли, это твой дом. Хорошего управляющего мой брат тебе подберет, ты уже совершеннолетняя, станешь выезжать… Уверяю тебя, у твоих ног будет весь Мунт. Ну, чего молчишь? Сола! Я тебя спрашиваю, отвечай, безобразница ты этакая.
– Матушка… Я… Я боюсь! Я была дома, тетушка меня ненавидит… Они уже привыкли, что Ноаре принадлежит им.
– Как привыкли, так и отвыкнут! Боишься, что они попробуют причинить тебе вред? Глупости, на моего братца, хоть он и пьяница, можно положиться. Да с твоей головки и волоска не упадет. Так что забудь о своих страхах!
– Матушка, я не тетушку боюсь…
– А кого?
– Вы не будете смеяться?
– Нет, конечно же… Говори!
– Я боюсь своих снов. Пока я здесь, все хорошо, но как только я выхожу из обители… Матушка, я всякий раз вижу, как иду по нашей обители, вернее, мне кажется, что это наша обитель. А потом я начинаю понимать, что это какое-то другое место, недоброе и мерзкое. Все и так и не так, те же самые фрески, но… Матушка, это ересь!
– Мы не вольны в своих снах, девочка, а я твоя наставница. Рассказывай дальше.
– Матушка, там… Там… Знаете нашу главную икону в храме равноапостольной? Ту. С оленем…
– Конечно же, знаю, Сола. Ты не волнуйся. Мало ли что кому приснилось…
– Это… Это мне снилось каждый раз, когда я была не в обители.
– Ну, пусть будет так, – Агриппина вздохнула, – но не думаю, чтобы это было чем-то таким уж страшным. Говори дальше. Что там случилось с фреской?
– Издали все, как и всегда… Святая с оленем попирает Проклятого, а там… Лицо то же, но это не святая равноапостольная Циала, матушка, а блудница. А у оленя клыки, как у волка, и нет глаз, вместо них что-то такое белое, как туман… нет, как пар, когда грязное белье стирают. А под ногами у них не Проклятый, а святой Эрасти! И они начинают оживать, словно бы вырастать из стены, и я понимаю, что сейчас они меня схватят. Я поворачиваюсь и бегу, бегу, бегу и чувствую, что за мной гонятся, а я бегу, бегу… Матушка, я не могу об этом рассказывать.
– Нет, девочка, – Агриппина обняла Солу за плечи, – ты должна рассказать мне все до конца, а потом мы с тобой подумаем, что делать дальше. Говори, я слушаю.
– Я бегу, бегу…
– Я уже поняла, что ты бежишь. Дальше.
– И вдруг впереди свет, и я слышу голос и знаю, что это святой Эрасти. Он меня зовет к себе, я вижу дверь, на которой изображен божий Лебедь, дверь открывается, там сад… Таких садов не может быть на самом деле. Это рай, наверное…
– Очень может быть. Дальше.
– Те, сзади, уже совсем близко, я бросаюсь вперед, из сада мне навстречу идет святой Эрасти, я его вижу. И вдруг! Вдруг все исчезает, и передо мной Проклятый! А сзади те двое… Они меня гонят к нему, а он смотрит на меня и говорит, что я сама его выбрала и что теперь я его…
– И ты это видела каждый день?
– Да.
– А когда ты в обители, ничего такого не происходит?
– Нет… Но…
– Что за «но», девочка. Я должна знать все! – Я видела святую Циалу. Настоящую.
– Один раз?
– Да, в первый день, как вернулась. И она мне сказала, что, пока я с ней, Проклятый меня не получит.
– Что ж, – Агриппина выглядела искренне расстроенной, – беру все свои слова назад. Тебе действительно лучше остаться здесь. И, наверное, кое-что узнать. Я сама буду с тобой заниматься. Жизнь длинна и непредсказуема. Может быть, тебе придется покидать обитель, и кто знает, послужит ли покрывало вне стен монастыря достаточной защитой. Поэтому ты должна овладеть магией святой Циалы и узнать все, что известно, о Проклятом, его слугах, адептах Темной Звезды, Рене-Сгинувшем и других… Об этом мало кто знает, даже в стенах ордена, но ты имеешь на это право. Хотя жаль…
– Вы о чем, матушка? Чего жаль?
– Тебя жаль, дурочка ты моя… Но после того, что ты рассказала, я не имею права тебя отпускать. Я сама приму твой обет.
– Спасибо, матушка…
– Ох, дорогая… Лучше бы ты меня благодарила за что-то другое.
Эстель Оскора
После отвратительного «веретена» и мертвой серой пыли великолепие цветущей сирени! Только что прошел дождь, и на сердцевидных листьях блестели и переливались капли воды. Я шла по узкой дорожке, извивающейся между цветущими кустами, с любопытством разглядывая прихотливые горбатые мостики, притаившиеся среди зелени статуи, потаенные беседки… Это был сад для двоих, сад, созданный богиней любви и искусств. Я не удивлялась, что Эрасти привел сюда Циалу, поражало другое: то, что она ушла, оставив все это и своего возлюбленного, хотя сад Адены в чем-то свидетельствовал в пользу этой дамы. Она бросила Эрасти не в пустыне или глухом лесу, а в месте, прекраснее которого не создать даже эльфам, во всяком случае, убийством в прямом смысле этого слова ее поступок не был. Другое дело, что человек в любом раю может устроить себе преисподнюю, но одержимая Рубинами красавица-тарскийка вряд ли об этом задумывалась.
Я уже довольно долго бродила среди причудливых островов и павильонов. Сад жил своей собственной жизнью. Тянулись к солнцу цветы, журчали фонтаны и ручейки, порхали бабочки, заливались птицы, и нигде не было следа Эрасти. Роман был удачливее меня, он сразу же встретил Воина… Я не знала, сколь далеко простирались владения Адены и существовал ли из них другой выход. Роман говорил, что она была прозорливее своего возлюбленного, возможно, она предусмотрела возможность исхода и не через Светозарное или Тарру. Я проходила тропинку за тропинкой, налетая то на нежащуюся на солнце тигриную семейку, то на играющих чуть ли не на глазах хищников оленят, и в который раз после моего возвращения не знала, что мне делать. Странно, но за пределами Тарры, лишенная памяти, я была умнее и проворнее, наверное, страх совершить ошибку, страх, что ничего не выйдет, делает нас уязвимее и слабее.
Впереди блеснула большая вода, то ли огромное озеро, то ли очень спокойное море. Нет, озеро, вода в нем была пресной. У причала, как и положено, стояло несколько изящных лодочек, а вдоль берега вилась тропинка. Немного поколебавшись, я решила пройтись именно по ней. Должен же тут быть какой-нибудь замок или дворец! Если это место любви, значит, тут должен быть и соответствующий приют. Конечно, любить друг друга среди роз и лилий вещь, безусловно, приятная, но иногда хочется уединиться в четырех стенах, особенно ночью или в дождь, а тут наверняка бывают и ночи, и дожди, вон какие капли на листьях.
Я прошла мимо купы пиний, перешла ажурный мостик над форелевым ручьем, обошла живописные развалины – и тут наконец его увидела! Эрасти стоял на самой оконечности вдававшегося в озеро мыса и смотрел на копошившихся у берега разноцветных уток. Меня он заметил не сразу: то ли я шла очень тихо, то ли он был слишком погружен в свои мысли. Я подошла совсем близко, когда он, наконец, обернулся. На тонком нервном лице промелькнуло удивление, счастье, разочарование и, наконец, чуть ли не неприязнь.
– Кто вы и как сюда попали?
Думать мне было некогда, и я выпалила:
– Я пришла за вами. – И для пущей убедительности протянула ему оба Кольца.
Проклятый
Это была другая женщина. Светловолосая, высокая, с серыми глазами, ничем не напоминающая оставившую его возлюбленную. Она протянула ему оба Перстня, и это было концом. Циа не придет. Она ушла навсегда, а он надеялся, что она одумается. Она и раньше, случалось, злилась и убегала, а потом возвращалась, еще более страстная и пленительная. Он сам виноват, он не должен был подвергать ее такому испытанию: отдать ей Кольцо Адены и сказать, что он отказывает ей в такой малости, как корона. Но как он мог даже ради нее зачеркнуть всю свою прежнюю жизнь? Да, он виноват, но не перед Циалой, а перед Ларэном, которого подвел, хотя, возможно, еще не поздно. А может, эта женщина пришла от Ции? Может, та не смогла прийти? И он спросил, презирая самого себя: «Где Циала?» – спросил, хоть и не должен был это делать, – если знает, скажет сама, а если нет, то зачем спрашивать. Эрасти не думал ни о том, как эта женщина здесь оказалась, ни о том, что означают ее по меньшей мере странные слова. Она назвала себя, но он уловил лишь слово «Тарска». Циа родилась именно там, хотя выросла в Мунте. Женщина молчала, и Эрасти, презирая самого себя, повторил свой вопрос. Светловолосая могла ничего не знать, могла сказать, что Циа его оставила, что она сейчас с другим, но то, что он услышал, оказалось еще страшнее.
– Циала умерла, – назвавшаяся Герикой, похоже, жалела его, но лгать сочла излишним.
– Умерла? Как? Когда? Она просила вас разыскать меня… – Не она, а вы сами… Мы нашли Черное Кольцо…
В любое другое время эти слова его бы потрясли. Найти талисман Ларэна можно было, лишь если мир окажется на пороге самого страшного, но в этот миг Эрасти Церна был только мужчиной, потерявшим возлюбленную, ничего другого он просто не слышал. И светловолосая это поняла. Больше она о Кольце не говорила.
– Эрасти… – Он поднял сразу ставшие пустыми глаза. – Я понимаю, что для вас она умерла сейчас, но для внешнего мира прошло полторы тысячи лет. После того, как она… заперла вас здесь, она вернулась в Арцию и была избрана Архипастырем. Циала правила Церковью более пятидесяти лет, потом умерла и была причислена к лику святых, так же, как и вы…
Сказанное не сразу дошло до него. Полторы тысячи лет? Но ведь прошло не больше года. Циа ушла от него поздней весной, а сейчас как раз зацветает сирень… Правила и умерла? Более пятидесяти лет… Но этого не может, не должно быть… Эта женщина сумасшедшая, а возможно, это он сошел с ума, или ему снится страшный сон, хотя снов он не видит уже давно, с того самого мгновенья, когда очнулся на руках у высокого золотоволосого незнакомца, сказавшего ему, что его срок еще не настал…
Эстель Оскора
Больше всего я ненавидела свою беспомощность. Нет, речь отнюдь не шла о том, что я не могла создавать и уничтожать миры и ниспровергать богов и чудовищ, без этого вполне можно обойтись. Беспомощность – это видеть то, что ты не можешь исправить, что тебя не касается, но от чего тебе мучительно грустно. Я не могла помочь Эрасти. И никто не мог. Ни боги, ни эльфы, ни люди. Он любил Циалу, какой бы недостойной она ни была. Любил, несмотря на предательства, на очевидную лживость и жестокость. Любил и ждал. А вместо нее пришла я, отобрав последнее, что у него оставалось, – надежду и это самое ожидание. Для Эрасти прошло около года, откуда он мог знать, что снаружи время стремительно мчалось вперед, что за это время успели загореться новые звезды, что его любимая Арция стояла на пороге гибели, а отыскать его стало вопросом жизни и смерти миллионов живых существ.
Наверное, он был великим магом, куда более сильным, чем я или Эмзар, но в этот момент он был всего лишь человеком, на которого свалилось горе. Я понимала его, потому что любила. Мне повезло, Рене не знал, что значит предательство и подлость. И мне не повезло, потому что он пожертвовал собой ради Тарры…
Раньше мне казалось, что главное – найти Эрасти, и я нашла его, но чем дольше я на него смотрела, тем пасмурнее становилось у меня на душе. Мои слова, похоже, его сломали, он превратился в какой-то комок боли и недоумения. Я была рядом, но Церна меня не видел, он вообще ничего не видел, утонув в страшном открытии. Предавшая его женщина умерла полторы тысячи лет назад, и даже боги, даже те, кто рискуют играть с миром мертвых, не в состоянии ее вернуть. Время беспощадно. Если в первые мгновения, даже годы можно схватиться и со Смертью (я сама как-то вытащила с Серых Равнин человека, которому было еще рано уходить), то по прошествии стольких лет Циала для него потеряна навсегда. Он даже отомстить ей не сможет, хотя непохоже, чтоб он и раньше мог на это решиться. Эрасти был одержим этой женщиной, а она одержима своими камнями, вернее, самой собой. Потому что Рубины не могли из ничего создать зависть, властолюбие, ненависть, бессердечность. Они могли лишь усилить эти качества, ускорить превращение человека в холодное существо, видящее только свою цель и ради нее идущее по чужим жизням и сердцам…
Циала или не умела любить, или любила и потерпела в этой любви поражение, став смертельно опасной для всех, кто оказался на ее пути. Теперь ее нет, но даже память об этой женщине и та превратилась в угрозу для Тарры, она словно бы вернулась и встала у меня на пути. Потому что пока Эрасти одержим Циалой, он не вспомнит ни о Тарре, ни о Пророчестве…
2862 год от В.И.
26-й день месяца Сирены.
Морской тракт
Анастазия ехала в Эльту не без волнения. И дело было не только в том, что она впервые за несколько лет покинула Фей-Вэйю. Девушка была назначена наперсницей герцогини Тагэре, а на севере к циалианским сестрам относились, мягко говоря, настороженно. Сама же Эстела даже не считала нужным скрывать свою ненависть, но Архипастырь сказал, а конклав подтвердил. Отныне все владетельные сигноры должны иметь сестру-наперсницу, это освобождает их от необходимости исповедоваться священнику-мужчине. Бланкиссима Агриппина не говорила об этом вслух, да и зачем говорить о том, о чем все и так знают. Слишком часто духовные дочери становились близки со своими пастырями!
Это ли послужило последней каплей или что другое, но Архипастырь (а вернее, кардинал Орест) был непреклонен. И вот теперь сестра Анастазия, почти забывшая, что некогда она носила имя Соланж Ноар, ехала на север к Эстеле Тагэре.
Бланкиссима Агриппина полагала, что Анастазия, которая была всего на несколько лет младше герцогини и которая росла в отцовском замке, сможет переломить упорное недоверие герцогини к сестрам. Как оно возникло, Сола не знала. Что-то произошло между дочерью графа ре Фло и Ее Иносенсией, что-то, из-за чего Эстелу спешно отослали из обители. Было в этой тайне нечто неприятное и постыдное.
Как бы то ни было, во всем заменившая впавшую в идиотизм Виргинию бланкиссима Генриетта Анастазии скорее нравилась. Изумительно красивая, она двенадцатый год, по сути, возглавляла сестринство, так как считать все еще крепкую телом Виргинию человеком не взялся бы никто. Уж кто-кто, а Сола, помогавшая Агриппине ухаживать за Предстоятельницей, это знала. Наставнице как-то удавалось на некоторое время приводить Ее Иносенсию в божеский вид. Издали та выглядела вполне разумной, а потом ее уводили в покои, но Сола сопровождала ее туда и видела, как величественная и холодная красавица на глазах превращается в очумевшую от мяуна кошку. Вдоволь наоравшись и накатавшись по полу, Виргиния засыпала и просыпалась тупым и равнодушным животным, озабоченным лишь естественными потребностями. Разумеется, другие сестры предполагали, что с Предстоятельницей что-то случилось, но всей правды не знал никто.
Несмотря на это, орден за последние годы преодолел вожделенную ступеньку, почти сравнявшись по влиянию и с антонианцами, и с находящимися в явном упадке эрастианцами. Почти, потому что кардиналов по старинке выбирали лишь из числа мужчин, однако Генриетта в чине настоятельницы Фей-Вэйи вошла в конклав и приобрела там заметное влияние. Это требовало времени, немалых сил и постоянного пребывания в Кантиске, поэтому дела ордена все больше сосредотачивались в руках Агриппины.
На первый взгляд совершенно незаметная, Агриппина уверенно держала бразды правления. Поговаривали, что еще не известно, кто при ком: Агриппина при Генриетте или Генриетта при Агриппине. Солы эти хитросплетения пока что не касались, равно как и затянувшаяся война между ифранской Еленой и арцийкой Дианой, каждая из которых мечтала уна-следовать Рубины Циалы и прикладывала немало усилий, чтобы заполучить сторонников среди владык мирских и светских.
Сестра Анастазия старалась держаться подальше от этой склоки, и не только потому, что не хотела оказаться между молотом и наковальней, но и потому, что ей, как и Агриппине, были неприятны обе соискательницы. Сола-Анастазия твердо уяснила, что она не сможет служить Творцу и святой Циале, интригуя и пробиваясь наверх. Она хотела покоя и свободы. Когда четырнадцатилетней девочкой родственники упрятали ее в монастырь, она неделю проплакала, потом смирилась. Потом в ее жизнь вошла Агриппина, и Соланж обрела, казалось, навсегда утраченные дом и тепло. Фей-Вэйя стала ее родиной, ее никто не трогал, не поучал, не распекал. Сестры относились к ней хорошо, а наставница и вовсе стала родным человеком. Так Соланж и жила, все реже вспоминая дом, рано умерших родителей, двоюродную тетку, прибравшую к рукам наследство, ее подслеповатых дочек. Родственница зря боялась, что хорошенькая кузина перейдет им дорогу, Сола не собиралась возвращаться в Ноаре.
Она не принадлежала к числу виднейших аристократок, да и способностей, на которые проверяли всех новеньких, у нее не оказалось. По прошествии трех лет она могла или принять постриг, или вернуться в мир. Девушка честно, как того требовал устав, съездила домой, убедилась, что дома у нее нет, и с радостью отправилась обратно. Агриппина выслушала ее и решила, что ей лучше задержаться в монастыре до совершеннолетия. Послушание – это еще не постриг, зато по достижении совершеннолетия она получит право сама решать свою судьбу. Бланкиссима не хотела оставлять ее в монастыре навсегда, а Соланж как-то не задумывалась о том, что будет потом. Она исправно молилась, исправно шила бисером, трудилась на кухне и в саду и обучалась целительству, а вечерами вела задушевные беседы с Агриппиной. Свободное время, если оно вдруг появлялось, Анастазия предпочитала проводить в библиотеке, изучая старые трактаты и особенно стихи древних поэтов, почему-то оказавшиеся в монастырском собрании.
Через три года ее послушание закончилось, но странные сны, смысл которых был неясен и самой бланкиссиме, вернули девушку в обитель. Даже Агриппина и та больше не настаивала на ее уходе. Бланкиссима собственноручно обрезала новой сестре смоляную челку. Так Соланж Ноар исчезла и появилась сестра Анастазия. Вместе со старой жизнью исчезли и тревожные сны. Спустя год Агриппина взяла девушку с собой в Кантиску, Сола с некоторым страхом ждала ночи, но кошмар обошел ее стороной. Спустя еще полгода бланкиссима отправила ее на несколько месяцев ухаживать за одинокой сигнорой, отписавшей ордену все свое немалое состояние. Соланж было строго-настрого велено немедленно возвращаться, если ночной ужас вернется. Обошлось. После этого обе уверились, что непонятный кошмар исчез навсегда. Агриппина думала, что они поторопились с постригом, а вот Анастазия не жалела ни о чем.
Годы текли, как вода, пока в первый день прошлой кварты ее не пригласила бланкиссима, объявившая, что отныне ей предстоит жить на севере. Анастазия знала, что в Тагэре сестринство не жаловали, да и к самой Церкви относились с меньшим почтением, чем в прочих провинциях. Потомки еретиков, северяне, хоть и исполняли основные обряды, предпочитали, чтобы клирики не лезли в их дела. В этом смысле вырванное у герцога согласие, чтобы его жена, так же как и жены других владетельных сигноров, приняла наперсницу, выглядело победой.
Бланкиссима немного рассказала Анастазии про властителей Тагэре, под крышей которых ей предстоит жить. Будущая наперсница узнала, что отец герцогини, ее братья и старший племянник склоняют герцога заявить о своем праве на престол, но он пока колеблется. Север Арции не признает власти Лумэнов, и достаточно одной искры (бланкиссима это подчеркнула), чтобы заполыхала гражданская война, к которой арцийское сестринство не готово. Анастазии нужно вести себя очень осторожно, главное, чтобы жители Тагэре к ней привыкли. Она должна помогать всем, кто попросит у нее помощи, кому явно, а кому (особенно женщинам) и тайно. Про семейство Тагэре Агриппина рассказала не так уж много. Брак, задуманный отцом Эстелы как политический, обернулся любовью. Герцогиня чуть ли не каждый год радует мужа очередным ребенком, правда, некоторые умерли в младенчестве, но Филипп, Эдмон, Марта, Жоффруа и Лаура здоровы и духом и телом. В Тагэре часто бывает брат Эстелы Рауль со своим племянником, тоже Раулем. Анастазии следует как можно больше узнавать обо всех этих людях и передавать собранные сведения в Фей-Вэйю через личных посланников Агриппины. Возможно, в будущем ей предстоят более серьезные дела, но пока она должна просто жить и смотреть по сторонам, а не в книги и не на звезды.
Бланкиссима говорила о вещах, которые Соле были не интересны и не нужны, но она их честно запоминала. Оказывается, ее отсылают из ставшей ей родной обители потому, что в Генеральных Штатах вовсю заговорили о том, что государству нужен наследник, а поскольку, кроме сына и дочери меченного кошачьей лапой временщика, в семействе Лумэнов детей не наблюдается, корона должна перейти к Шарлю Тагэре – «вдвойне Аррою». Герцог молчит, но почему? Не хочет? Выжидает? Или его нежелание – лишь хорошая мина, а на деле он при помощи тестя готовится стать сначала наследником, а потом и королем? Сола должна это понять, так как будет жить в доме Тагэре, а слуги всегда знают все, что знает подушка их сигнора.
Соланж обещала исполнить наказ наставницы, хотя и не была уверена, что справится. Она смутно вспоминала Мунт, площадь Ратуши, высокого светловолосого человека на эшафоте, вспышку света, восторженные крики. Тогда девочке было не до удивительных событий, происходивших перед ее глазами, ее отчего-то охватило чувство страха, рассеявшееся, только когда ее увели в дом Трюэлей. Молодая циалианка честно пыталась вспомнить, как выглядел герцог, но у нее не получалось.
2862 год от В.И.
1-й день месяца Агнца.
Арция. Тагэре
Весна и зима все еще тянули друг на друга снежное одеяло. Днем ясное солнце заливало Эльту и герцогский замок горячим весенним светом, по ночам зима брала свое. В результате их совместных усилий крыши, стены и балконы родового гнезда Тагэре украсили причудливые ледяные наплывы и сосульки, которые приходилось сбивать, чтобы они не свалились кому-нибудь на голову. Сосульки плакали от жалости к самим себе и вновь вырастали, нестерпимо сияя на солнце. Им склока между зимой и весной шла на пользу. Так же, как некоторым людям шла на пользу вражда Тагэре и Лумэнов.
Шарль ухмыльнулся мелькнувшему в голове сравнению – и почему только он не поэт – и, свесившись из окна почти до пояса, рубанул мечом особенно наглую сосулищу.
– Что с тобой? – Эстела с удивлением воззрилась на мужа.
– Так, – неопределенно махнул рукой Шарло, – захотелось…
– Лучше бы тебе захотелось наконец заняться делом, – улыбнулась герцогиня, но темно-синие глаза оставались серьезными.
Это был их давний спор. Эста и ее родня от седого старого Этьена до горячего, порывистого Рауля-младшего настаивала на том, чтобы Шарль наконец заявил о своих правах, но в ответ получали лишь туманные отговорки и доводы, что «не время». Эстелу это и злило и восхищало: немногие могли так спокойно и вместе с тем жестко противостоять ее грозному отцу. Но Шарло должен стать королем или, по крайней мере, отцом короля. В этом герцогиня была уверена. Это было нужно Арции, и это нужно было клану Тагэре – ре Фло. Но сейчас она поднялась к мужу не поэтому.
– Шарль.
– Да, дорогая, – рассеянно откликнулся герцог, прикидывая, как убедить магистрат забыть о нелепом суеверии и поставить наконец на Эльтовой скале сигнальный маяк.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:12 | Сообщение # 10 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| – Шарль, зачем ты согласился принять в нашем доме эту ведьму?
– Потому что ссоры с Церковью слишком муторное занятие.
– В моем доме ноги этих тварей не будет.
– Это не только твой дом, Эста, – губы герцога плотно сжались, – это дом, на который смотрит вся Арция, и не только Арция. Нам не нужны обвинения в ереси. А если благочестивая сестра будет смотреть не только на небо, но и в замочные скважины, что ж… Пусть смотрит. Она увидит только то, что ей покажут.
– Ты хочешь ее использовать? Но ведь циалианки балуются магией.
– Балуются, – не стал спорить Шарло, – но в доме есть Кристалл, так что незамеченной эта магия не останется. Зато мы получим полное право прогнать навязанную нам ханжу. Впрочем, сестрицы не дуры, не станут колдовать там, где их схватят за руку. Вот в обитель их я бы точно ни за какие сокровища не сунулся.
– Хорошо, – вздохнула Эстела, – только не заставляй меня облизывать эту капустницу.
– И не подумаю, – тряхнул золотой гривой герцог, – ты у меня умница, делай как хочешь.
После такого аргумента Эстеле оставалось лишь сменить тему. Впрочем, доводы Шарля ее почти убедили. Удастся использовать циалианку для того, чтобы водить Фей-Вэйю за нос, – прекрасно, попадется она на колдовстве – еще лучше. И герцогиня вернулась к бесконечному спору.
– Бедняга Пьер, похоже, до сих пор жену с хомяками путает. Неужели тебе не противно видеть на троне Арции такое… такое…
– Такое что, Эста? – Серые глаза Тагэре лукаво блеснули.
– Неужели ты не видишь, что Пьер не король?! А эта его Агнеса… Она погубит Арцию, Шарло. Мы не должны этого допустить.
– Ну, пока еще до гибели далеко, – герцог больше не улыбался, – по крайней мере хочется так думать… Эста, я не хочу, чтобы арцийцы убивали арцийцев только потому, что одним больше нравится ходить в красном, а другим в синем.
– Ты дождешься. Убивать все равно начнут, и начнут с тебя и с наших детей…
2862 год от В.И.
1-й день месяца Агнца.
Арция. Мунт
Жан Фарбье готовился к этому разговору долго. Когда стало ясно, что Пьер никогда не станет мужем собственной жены, а значит, и отцом наследника, кузен короля понял, что нужно действовать. Впрочем, он с самого начала предполагал, чем кончится, но не сделать хорошую мину при плохой игре было нельзя.
Принц Гаэльзский должен родиться, иначе и Генеральные Штаты, и совет нобилей заставят Тагэре принять титул наследника, и все они окажутся заложниками слабоумного короля. Случись что с Пьером, и Лумэнам конец. Даже если Тагэре не станет мстить за то, что с ним чуть было не сделали, за него это сделают другие. А Пьер не так уж и здоров. Не говоря о том, что Диана не простила, а затем… быть отцом наследника и фаворитом вдовствующей королевы не так уж и плохо.
Короны ему все равно не видать даже в качестве принца-консорта. На троне Волингов не может сидеть бастард и даже потомок бастарда, на этом Арция стоит и стояла. Но ведь не обязательно пробивать стену лбом, если ее можно обойти. Пьер не может иметь детей, похоже, он вообще не понимает, откуда они берутся и чем женщины отличаются от мужчин, кроме юбок и длинных волос. Но жена у него есть, и жена совершенно законная, значит, ее сын не будет считаться бастардом. Вот и все. Нужно только уговорить ифранку, на которую он поглядывает с якобы нежностью уже три года, хотя она совершенно не в его вкусе. Слишком низкий голос, слишком резкие черты лица, да еще эти темные волоски на лице, и, видимо, не только… Но любовью можно заниматься и в темноте, а дело того стоит.
Жан еще раз оглядел свое отражение. Для его лет более чем достойно. И куртка эта ему идет… Неужели Агнеса еще девица? Здесь у нее любовников нет, он знает точно. Но с чего же ему начать? С необходимости иметь наследника, с рассказов о Тагэре или же с объяснений в любви? Проклятый, эта южная девка какая-то непонятная, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А может, мужчины ей с ее-то басом нужны так же, как Пьеру женщины? Хотя на девочек она вроде тоже не заглядывается. И все равно начать лучше с Тагэре, даже не с Тагэре, а с врагов, угнездившихся здесь, в Мунте, с тех, которые спят и видят на троне это северное отродье… Имя Мальвани для ифранской аристократки, что лиса для курицы, потом, Диана… Эта никогда не простит, любой союз с Жозефом для нее сговор с Еленой. Епископ Илларион – тот никогда и никому не поможет. Не человек, а оружие, направленное против колдунов и еретиков. Ему дела нет ни до политики, ни до войны, пока в ход не пущена запретная магия, можно подумать, что кто-то посмеет это сделать на глазах у эдакого пса! Ну а про Евгения и говорить не приходится. Фарбье давно устал ждать, когда дышащий на ладан кардинал отправится наконец к святому Эрасти. А вредный Евгений, похоже, собрался пережить всех и помазать на царство своего любимчика или его сына. Ему шестьдесят четыре, а кашель, который, по расчетам медикусов, должен был давно свести кардинала в могилу, только делает его злее. Еще немного, и Его Высокопреосвященство во весь голос заявит о том, что Агнеса не жена Пьеру, а Пьер недееспособен…
Если ифранка не законченная дура, а дочь Эркюля вряд ли может быть таковой, она поймет: то, что он ей предложит, – единственный выход.
2862 год от В.И.
1-й день месяца Агнца.
Тагэре. Эльта
В Тагэре еще лежал снег, и Сола с благодарностью вспоминала бланкиссиму, подарившую ей подбитый мехом плащ. Вообще Агриппина позаботилась обо всем, вплоть до того, что монастырские швеи сшили для наперсницы герцогини Тагэре новую одежду из самой лучшей материи, разрешенной уставом. В ответ на недоуменье Анастазии бланкиссима с тонкой улыбкой заметила, что обитатели Тагэре далеки от идеала и что их оскорбит, если наперсница их герцогини будет выглядеть уродливой нищенкой. Анастазия обещала не ронять достоинства ордена, и теперь несколько выносливых мулов везли с собой сундуки с одеждой, постелью, небольшой разборный иконостас тонкой работы и множество книг и снадобий, которые могли пригодиться для врачевания чужих душ и тел.
Сопровождающий наперсницу эскорт рыцарей Оленя также выглядел весьма внушительно. Впервые оказавшись в мужском обществе (Агриппина не позволила взять с собой даже послушницу), Анастазия чувствовала себя неуютно, хотя рыцари обращались с ней с подчеркнутым уважением, а во взгляде некоторых из них мелькало что-то еще, притягательное и отталкивающее одновременно. Особенно рьяно служил сестре сигнор Мулан, высокий красивый юноша, только-только надевший серебряную цепь с Оленем. Его назойливая услужливость даже немного пугала, и девушка предпочитала общество рыцарей постарше, вроде старого вояки Валентина Рузо, развлекавшего ее историями о поездках в Авиру и Гер-Эрасти. Как бы то ни было, путешествие было скорее приятным, и к концу его Анастазия вполне освоилась и с красивой серой лошадкой, и с одеяниями из мягчайшей белой шерсти.
В Эльту они въехали после полудня. Сильный морской ветер полоскал развешанное белье, рвал в клочья дымы из множества труб, и Анастазия поплотнее завернулась в свой белый плащ.
– Вы замерзли, сестра? – озабоченно спросил Валентин.
– Нет, – улыбнулась Анастазия, – тем более, мы у цели.
– Не совсем еще, – уточнил рыцарь Оленя, – замок Тагэре расположен в нескольких весах от города.
– Несколько вес я выдержу, – заверила спутника Анастазия, чувствуя невольное волнение. Как ее встретят люди, с которыми ей отныне жить? Местные жители смотрели на них настороженно, а то и со злобой… – Похоже, нам не слишком-то рады, сигнор Рузо.
– Северяне, – вздохнул Белый рыцарь, – хоть Идакону Творец и утопил, ересь всплыла. Говорят, местные до сих пор клянутся своими демонами. Вам не позавидуешь, более глухого места не найти, да еще герцогиня готова всех нас передушить.
– Вы это точно знаете? Откуда?
– Знаю, – буркнул ветеран, – осиное гнездо эта Эльта, Святой поход бы против них объявить, да не до этого сейчас, атэвы вовсе обнаглели… Правду скажу, сестра, боязно мне вас здесь оставлять, как бы беды не было.
Соле тоже было боязно, но она храбро улыбнулась.
– Ничего страшного, ведь бланкиссима считает, что я справлюсь.
– Конечно, – торопливо сказал старый рыцарь, но убежденности в его тоне не чувствовалось.
2862 год от В.И.
1-й день месяца Агнца.
Тагэре
Шарль Тагэре возвращался из Ланже довольным: в замке, предназначенном в подарок старшему сыну в день десятилетия, все было в порядке. Собственно говоря, можно было бы поездку и отложить, но ему захотелось проветриться, насладившись сначала мерным конским бегом, ветром, пахнущим морем и соснами, видом скал и неба, а потом возвращением домой. После поездки на исходе зимы огонь в очаге кажется особенно ярким, а подогретое вино согревает не только тело, но и душу.
Когда из-за поворота дороги показались башни замка, серый в яблоках иноходец самовольно ускорил шаг, и Шарль не стал его сдерживать. Он любил уходить из дома и любил возвращаться. Оруженосец и два десятка воинов, следовавших за сигнором, тоже пришпорили лошадей. Жеребец капитана стражи весело заржал, и какой-то конь впереди ему ответил.
– Кажется, у нас гости, Луи, – герцог улыбнулся юному оруженосцу, – кто бы это мог быть?
– Может быть, сигнор Рауль? – предположил юноша, обожавший старшего племянника Шарля.
– Не похоже, он никогда не сел бы на лошадь, способную его выдать. Может быть, гонец?
Но это был не гонец. У замкового рва топталась группа из пары десятков всадников. Света еще хватало, и Тагэре понял, что это рыцари Оленя. Надо полагать, прибыла наперсница его супруги. Что ж, теперь придется жить со шпионкой в собственном доле. Мерзость-то какая! Однако открыто пойти против Ореста герцог не рискнул, хотя северяне бы его поняли. Он согласился принять у себя в доме циалианку, хотя до сих пор не мог забыть ужас, пережитый в мунтской тюрьме. Будь в Арции все в порядке, Тагэре и близко бы не подпустил к собственному дому эту нечисть, но на троне сидел слабоумный король, а Эстела и ее родня спали и видели, чтобы он поднял знамя с белыми нарциссами. Это означало войну, а брать грех на душу Шарло не хотел. Отважный, когда дело касалось лично его, герцог не считал себя вправе сталкивать арцийцев с арцийцами. Он готов к бою, но никогда не нападет первым! Во имя мира Тагэре был готов вытерпеть многое, в том числе и новоявленную наперсницу.
Если он выставит навязанную «сестру» из Тагэре, и север и юг воспримут это как объявление войны, а он пока не уверен, что война нужна. У них одна страна, один язык, одна вера, в конце концов! Хотя лично он, Шарль Тагэре, и не в восторге от Церкви нашей Единой и Единственной и тем более антонианцев и циалианок. Но если уж вынимать меч, то для защиты, а не для нападения. Пусть начинают Лумэны, но как же не хочется принимать в собственном доме ханжу, да еще умеющую колдовать!
Правду сказать, герцог просто боялся, боялся вновь пережить тот ужас, который свалился на него двенадцать лет назад. Если бы не взявшаяся невесть откуда ведьма, его давно бы уморили в каком-нибудь дюзе, а до этого он бы прилюдно каялся в несуществующих грехах и рвал на себе волосы. Шарль дорого бы дал за то, чтобы рядом с ним оказалась Геро, но женщина-кошка с тех самых пор не давала о себе знать и вряд ли будет столь любезна, чтобы объявиться именно сегодня. Вздохнув, герцог изобразил на лице нечто, отдаленно напоминающее любезную улыбку, и подъехал к циалианцам.
– Судьбе было угодно, чтобы я встретил вас еще за пределами замка. Надеюсь, дорога была легкой?
– Благодарю вас, монсигнор Тагэре. – Женщина в белом, откинув капюшон плаща, серьезно и немного испуганно посмотрела на герцога, и он утонул в огромных синих глазах.
А Сола-Анастазия, как ни силилась, не могла отвести взгляд от хозяина замка. Сердце билось в груди, как бьется о стекло залетевшая в комнату бабочка, а вот пошевелить языком девушка была не в силах. К счастью, властитель Тагэре не ждал от нее ответа. Герцог спешился и, как того требовали приличия, взял лошадку знатной гостьи под уздцы, чтобы провести ее по опущенному наконец мосту. Анастазия видела широкие плечи герцога, выбивающиеся из-под берета светлые волосы, точеный профиль. Казалось бы, ничего не произошло, но жизнь Соланж Ноар, во иночестве Анастазии, разделилась на две части: ту, которая была до этой встречи, и новую, страшную и стремительную.
2862 год от В.И.
Вечер 15-го дня месяца Медведя.
Арция. Мунт
Красотка Пепита уже не первый раз поглядывала на седого нобиля, сидевшего в углу таверны. Он пил, не закусывая, и, похоже, не пьянел. Деньги у него водились. Пепита сама видела, как он бросил хозяину «Щедрого нобиля» полновесный аур и не взял сдачи, но, даже не будь у седого денег, Пепита с удовольствием бы разделила его одиночество. Иногда можно и для себя пожить, не все деньги зарабатывать. Девушка взъерошила и без того буйные кудри и подсела к приглянувшемуся ей гостю.
– Монсигнор скучает?
– Скучаю? – Седой поднял глаза, голубые и неимоверно огромные. – Нет, красавица, я не скучаю.
– Ну, вот, – надула губки Пепита, – а я думала, сигнор угостит девушку вином.
– Почему нет? – Гость, слегка усмехнувшись, махнул рукой трактирщику, подлетевшему с быстротой молнии.
– Монсигнор…
– Найдите красавице столик поудобнее и принесите ей все, что она захочет, – седой бросил на стол еще один аур, да не нынешний, а полновесный, старинный, – для начала вина и от меня букет роз, что ли….
Окрыленный трактирщик (еще бы, недельная выручка за вечер!) умчался исполнять заказ, а Пепита привычно блеснула зубами и вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется.
Незнакомец вновь поднял на нее чудны?е глаза:
– Спасибо тебе, красавица, но я останусь один. Так надо, а ты живи и радуйся… И возьми вот на память.
Упавшее на стол жемчужное ожерелье подошло бы и королеве, но Пепиту оно отчего-то не обрадовало. Она только молча покачала кудрявой головой.
– Бери, – повторил седой, вкладывая жемчуг в руку девушки.
Жар, исходивший из его ладоней, буквально прожег ее насквозь, она сжала зубы, а потом выпалила:
– Может, потом? Я подождать могу. Сколько нужно…
– Столько не живут, не только не ждут. – Голубые глаза были серьезными и спокойными. – Уходи, прошу тебя.
Пепита ушла. Столик был готов, но она не захотела остаться, только взяла охапку роз, которую притащил спешно отряженный за цветами поваренок. Седой проводил девушку взглядом и снова уткнулся в свой кувшин. Люди входили и выходили. Несколько раз подходил хозяин, спрашивая, не нужно ли чего монсигнору, и, кляняясь, уходил, получив за труды еще монету. Кувшин сменили два раза, но незнакомец и не думал пьянеть, взгляд удивительных глаз оставался все таким же ясным и отрешенным. Около полуночи дверь открылась, пропуская человека средних лет в одежде странствующего менестреля. Прищурясь, вошедший оглядел полутемный зал и решительно направился в угол. Хозяин насторожился, полагая, что седой спровадит певца точно так же, как до этого Пепиту, но они вроде бы поладили, во всяком случае гость потребовал еще вина, мяса и второй кубок. Нечего и говорить, что все появилось тотчас же. За таких гостей мэтр Тома? готов был душу Проклятому заложить.
2862 год от В.И.
Вечер 15-го дня месяца Медведя.
Арция. Мунт
Агнеса волновалась. Очень волновалась. Еще бы, сегодня она станет женщиной. На четвертый год замужества, сказать бы кому, не поверят, но это так… Отец и мать держали ее в ежовых рукавицах, да, правду сказать, ее благосклонности никто особенно и не добивался. Брак с ней еще мог устроить некоторых нобилей, желающих породниться с королевской фамилией, но о любви, тем паче запретной, и речи не было. Ей, впрочем, никто тоже особенно не нравился. Она куда чаще думала о троне, чем о поцелуях украдкой в розовом саду, потому-то, когда ей объявили о том, что ее руки просит король Арции, она не раздумывала. Про Пьера Агнеса знала только то, что он старше ее, но ненамного. Последнее радовало, иметь в мужьях старика Агнесе не хотелось, равно как и бедного родственника, польстившегося на ее положение, тем паче приданое у нее было не ахти какое. Однако, как выяснилось, возраст – это еще не самый большой недостаток, который может быть у мужчины. Ее, с позволения сказать, муж оказался полнейшим чучелом, над которым открыто смеялись на улицах и тайно во дворце, который жил своей жизнью.
Ифранка ничего не понимала в арцийских делах, ей все казалось чужим, непонятным и неприятным. Женщины были слишком красивы и роскошно одеты, кавалеры говорили малопонятно, читали дамам вирши, состоявшие из сплошных намеков, и все это блестящее и шумное сборище молодую королеву словно бы не замечало. А она была слишком гордой и неловкой, чтобы в него войти и занять причитающееся ей место. На приемах и балах она получала положенные по этикету знаки внимания, но и там все портил противный Пьер, которого приходилось держать за руку и одергивать, когда он принимался распихивать по карманам сласти. Агнеса проверяла, не сунул ли он за пазуху одного из своих отвратительных крысят, следила за тем, чтоб он не переел и не сказал чего-нибудь особенно глупого. Она прекрасно танцевала, но Пьер не мог сделать в танце ни одного па, а пригласить королеву мог только король или придворный, который догадался бы спросить у него разрешения. Но разрешения никто не спрашивал.
Конечно, веди Жозеф себя иначе, было бы другим и отношение к его племяннице. Но, увы… Ифрана не только не дала за ней ни гроша, но и не пошла ни на какие уступки, стычки на границе продолжались. Она была не вестницей мира и даже не заложницей (родственнички пожертвовали бы ею и не чихнули), а бесплатным приложением к слабоумному королю. За три года Агнеса успела возненавидеть и Арцию, и Пьера, и всех своих новых знакомых. От вспышек гнева ее удерживала лишь шаткость собственного положения. Брак фактически так и не состоялся и мог быть расторгнут в любое мгновение, а возвращаться к отцу опозоренной было еще хуже, чем прозябать в Мунте.
Правда, был человек, который к ней относился с постоянной ласковой почтительностью. Именно он рассказывал о том, что творится в стране, пытался повлиять на Пьера и сделать их брак чем-то большим, чем сон в одной постели. Это было мучительно, потому что у короля была отвратительная привычка вставать ночами, есть и пить в кровати, от чего там оставались крошки, таскать с собой своих крысят и говорить совершенно отвратительные вещи, вроде того, что у нее такие же усы, как у его распрекрасных хомяков, и что у нее самые большие ноги при дворе.
У Агнесы совсем уж было опустились руки, когда Жан Фарбье решился на серьезный разговор с ней. Граф был круглым дураком, выжидая три года и пытаясь свести ее с муженьком. Оказывается, из ее положения есть выход. Очень простой. Стать матерью наследника. И это будет настоящий наследник, так как в жилах Фарбье течет кровь Арроев, а то, что его герб раньше был отмечен кошачьей лапой, то это не волнует никого, кроме герольдистов. Агнеса согласилась сразу же. Ее не устраивало, чтобы все досталось каким-то Тагэре, заклятым врагам Ифраны, которые даже не сочли нужным приехать в Мунт, дабы поцеловать руку новой королеве. И потом, за три года безысходности она заслужила право на настоящую жизнь! Фарбье недурен собой, он держит Арцию в руках, для своего сына он, разумеется, сделает все. А ей можно не бояться быть пойманной на измене королю, что в лучшем случае закончилось бы разводом, а в худшем – публичным позором и пожизненной ссылкой в отдаленный дюз. Если б не это, Агнеса постаралась бы разнообразить свою жизнь и раньше, но ее отношения с Пьером были слишком очевидными, чтобы можно было спрятать концы в воду. Другое дело, когда ее союзником становится всемогущий Фарбье. К тому же, похоже, она ему нравится.
Королева придирчиво оглядела свое отражение. Конечно, будь это в ее власти, она бы сделала нос поменьше, а губы попухлее, но волосы и глаза очень даже неплохи. Смугловата? Не беда! Платье цвета спелого абрикоса это скроет. И потом, можно задернуть портьеры и зажечь свечи, при их свете все становятся красивее. Жан не будет настаивать на ярком освещении, иначе ему придется признать, что он носит парик, а мужчине легче признаться в пяти убийствах, чем в одной лысине. Королева защелкнула на шее ожерелье из крупных гранатов, подмигнула своему отражению и, набросив на плечи атэвскую шаль цвета слоновой кости, вышла из комнаты.
2862 год от В.И.
Вечер 15-го дня месяца Медведя.
Арция. Мунт
– Ты сошел с ума, – пожилой менестрель залпом осушил кубок лучшего вина мэтра Тома? и налил себе еще, – что ты здесь делаешь?
– То же, что и ты, полагаю, – сверкнул глазами седой, – не думаю, что меня здесь кто-то вспомнит, разве что ты… А вот тебя точно не признать.
– Так выглядел мой учитель… Давненько это было.
– «Давнее видится как наяву, а «сегодня» нам кажется сном» – так, кажется, писал… как же его звали…
– Ты помнишь?
– Я помню Проклятый знает что! Никак не могу понять, почему одно остается в голове, а другое куда-то уходит. Ну, будь здоров и по возможности счастлив.
– Обязательно буду, а тебе разве…
– Я могу пить, друг. Я много чего могу… Да не бойся ты за меня, я должен дождаться, и я дождусь. На это меня хватит.
– И все равно не стоит!
– Стоит, эмико, – седой засмеялся, откинув рукой со лба белую прядь, – ой как стоит. Ты это знаешь не хуже меня. Есть дела, которые за нас никто не сделает. Тут даже ты мне не помощник, хоть я и чертовски рад тебя видеть не на этой дурацкой скале. Как ты меня отыскал?
– Ну, отыскать тебя не проблема, по крайней мере для меня… Я понял, что ты в Мунте, а дальше… Видел, как собака идет верхним чутьем? Так и я. А лошади этой твоей голову мало отвернуть.
– Оставь животное в покое, он не хотел, я его уговорил.
– Ты кого хочешь уговоришь. И все же, что ты затеял?
– Да так, нужно кое-кого разбудить. Время пришло, Проклятый бы побрал эту старуху, накаркала!
– Я с тобой? – Нет. Это только мое… У тебя и своих дел хватает. Ты был там?
– Да. Все тихо, разве что трава начала расти. Степь, она быстро раны затягивает. Но они не выходили.
– Могу тебя успокоить, тишины этой надолго не хватит. Начнется с чего-то простенького, а потом понесется. Да чего я тебе это говорю, можно подумать, сам не знаешь. Меня, наверное, теперь долго не будет, так что ты о них не забывай…
– Куда я денусь? А тебя с твоими выходками убить мало, неужели не мог дождаться меня, сам полез! Я же не слепой, вижу, во что тебе это обходится.
– Меня убить действительно мало, – голубые глаза сверкнули как-то особенно ярко, – или, наоборот, много. Ладно, раз уж ты тут и с гитарой, спел бы, что ли…
– Народ же сползется.
– Ну и бес с ними, ты бард, вот и пой. А я плачу?, все как положено…
– Как прикажете, монсигнор. – Менестрель пожал плечами и, расчехлив старенькую гитару, провел руками по струнам. – Что спеть-то?
– Что хочешь, только чтоб выть не хотелось.
– Тяжелый случай, – усмехнулся бард. – Может, про море…
– Да пой, о чем поется, – седой положил руку на плечо приятелю. – Даже если и взвою, ну и что? Лишнее доказательство, что живой.
Певец еще раз кивнул, задумчиво перебирая струны. Ни он, ни седой не обращали внимания на подтянувшихся поближе посетителей трактира, предвкушавших дополнительное развлечение. Менестрель прижал струны, заставив их замолкнуть, мгновенье помолчал, а потом решительно взял первый аккорд.
2862 год от В.И.
28-й день месяца Иноходца.
Тагэре. Эльта
Анастазия погасила свечи и легла лицом к стене, стараясь не слышать доносившегося через окно шума. Что за нелепый обычай – выставлять с уходом зимы рамы! Девушка натянула на голову одеяло, в глубине души понимая, что дело не в открытых окнах и не в том, что она в обители привыкла к ночной тишине. Причиной ее бессонницы был отнюдь не пир в честь десятилетия старшего сына герцога, а в самом герцоге, занимавшем все мысли циалианки. Она не могла с собой ничего поделать, ни молитвы, ни самоуговоры не действовали. Конечно, можно было пустить в ход магию, сестер учили отвращающим заклинаниям, но для этого нужно вернуться в обитель и покаяться в своем грехе, а вот этого-то она делать и не хотела. Анастазия лежала с открытыми глазами и вновь и вновь вспоминала каждую свою встречу с герцогом, начиная с самой первой.
Шарль был с нею всегда вежлив, хоть и имел обыкновение подсмеиваться над некоторыми циалианскими обрядами. Впрочем, Тагэре подсмеивался над всеми, включая самого себя. Герцогиню это явно раздражало, но бурные ссоры и примирения супругов, видимо, придавали их отношениям особую остроту.
Анастазия находила какое-то странное удовольствие, узнавая из самых разных источников подробности личной жизни властителей Тагэре. Чему-чему, а доверительной беседе с людьми ее обучили как следует. Она знала, как дать толчок, как свернуть разговор в нужное ей русло, а потом сделать вид, что сказанное ей совершенно неинтересно и слушает она только из вежливости и чувства долга. Однако сейчас она была во власти горькой злости, которая навалилась на нее после разговора с бывшей кормилицей наследника, а нынче нянькой младших детей герцога. Мария была женщиной добродушной и болтливой, но при этом отличалась наблюдательностью. Сегодня она с радостью сообщила наперснице госпожи, что скоро в детской появится новая кроватка. По всему выходило, что ребенок появится в месяце Зеркала, и это ранило Анастазию особенно больно. Получалось, что еще нерожденное дитя зачали чуть ли не в день ее приезда!
Девушка и сама бы не взялась объяснить, почему это обстоятельство было для нее столь мучительно. В конце концов, бланкиссима ей говорила, что Эстела и Шарль любящие супруги. Герцогиня со своими каштановыми кудрями и темно-синими глазами все еще хороша. Конечно, девичьей ее фигуру теперь не назовешь, но это, видимо, мужчин только распаляет. Анастазия мысленно поставила себя рядом с Эстелой, впервые в жизни сравнивая себя с другой женщиной. На ярком свету она выглядит лучше, но в освещенном факелами пиршественном зале ей в ее белых одеждах и особенно в проклятом покрывале с разряженной в бархат герцогиней не тягаться… Уж не поэтому ли она ушла, а вовсе не оттого, что святая Циала не одобряла шумных хмельных сборищ? Эх, нужно было еще днем запарить корень мяуна , ведь могла бы догадаться…
Шум внизу постепенно затихал, видимо, гости расходились, а Анастазия все еще лежала, устремив глаза в невидимый потолок, и думала о том, о чем ей думать совершенно не полагалось. Именно поэтому она не обратила никакого внимания на шорох у окна и, только когда шум раздался у самой кровати, сделала неудачную попытку закричать; однако рот зажала сильная рука, а голос, который она узнала бы из тысячи, прошептал:
– Дорогая сестра, мне нужно с вами поговорить, я не сделаю вам ничего плохого, но не поднимайте шума.
Она издала какое-то сдавленное мяуканье, которое можно было расценить как согласие. Тагэре так и расценил.
– Извините за позднее вторжение, – в его голосе чувствовалась привычная ирония, – но вы, вероятно, заперли дверь изнутри, а я не хотел, чтобы кто-то заметил, как я ночью ломлюсь к наперснице своей жены. Так что пришлось воспользоваться окном.
– Вы в своем замке, монсигнор, к тому же я уверена, что под крышей Тагэре мне ничего не грозит, – холодно произнесла Анастазия, но вся ее кровь бросилась в лицо. Если бы в комнате было светло, герцог бы это непременно заметил, но благословенная темнота скрыла ее замешательство. Интересно, о чем собрался тайно говорить властитель Тагэре с циалианской сестрой? Наверняка в дело замешана политика. И девушка мысленно немедленно предала и бланкиссиму, и свой обет. Она в меру своих сил поможет герцогу и, уж конечно, никому его не выдаст. Может быть, с этой тайны, с этого ночного разговора начнется их если не дружба, то хотя бы общение наедине.
– Так-таки и ничего? – Голос Шарля звучал весело, но в нем чувствовалось некоторое напряжение. – Не скажу, что мне так уж лестно слышать такое о своей скромной персоне. Но в таком случае, почему вы меня избегаете? Почему ушли сегодня с пира? Уверяю вас, он не мог превратиться в разнузданную оргию, так как на нем были не только мои воины, но и моя жена со своими дамами. Все было не менее пристойно, чем у вас, ведь, если мне не изменяет память, циалианки по праздникам трапезничают вместе со своими рыцарями.
– Это так, – подтвердила Анастазия, – но я никогда не любила подобных забав.
– Потому что вы ненавидите мужчин, – поинтересовался герцог, – или же потому что слишком их любите?
– Потому что, – начала Анастазия и замолкла, поняв, что любой ответ на этот вопрос будет глупым.
– Так почему? – повторил герцог. – Жаль, мы сидим в темноте и я не могу видеть выражения вашего лица, оно наверняка прелестно. В довершение всего вы молчите. Что ж, если нельзя пустить в ход зрение и слух, придется пустить в ход то чувство, которому темнота не помеха.
Соланж хотела что-то ответить, но не успела, почувствовав на своих губах губы Шарля Тагэре. Он был немного пьян, но отвращения и страха это не вызывало. Девушка сама не понимала, что с ней творится, но ни вырываться, ни кричать ей и в голову не пришло. В каком-то странном оцепенении она позволяла герцогу ласкать себя, не отвечая ему, но и не сопротивляясь. Он что-то ей говорил, Сола пыталась понять, однако новизна ощущений и какой-то непонятный ужас, захвативший ее с головой, превратил ее в безвольную куклу.
Она не пыталась протестовать даже тогда, когда он со смешком толкнул ее на постель и, отбросив в сторону спасительное одеяло, улегся рядом, как был – в бархатном костюме и сапогах.
– Это уже становится интересным, сигнора, – хрипловатый шепот над самым ухом сводил с ума, – вы умеете говорить, я это знаю… наверное, вы не хотите оскорблять свою святую словом? А как насчет действия? – Герцог с силой прижал ее к себе, а потом внезапно отпустил и встал. Она дрожала, ничего не понимая, а потом все же повернула голову на шорох. Даже в темноте было понятно, что Шарль торопливо раздевается. Анастазия не столько видела, сколько угадывала его быстрые движения. Затем он снова бросился на кровать, бесцеремонно притянув ее к себе.
– Вы предпочитаете, чтобы вас раздевали, не так ли? Я к вашим услугам. – Сдернуть с нее простенькую рубашку труда не составляло, сердце Солы бешено стучало, она дрожала, но так и не смогла разлепить губ. Мысли лихорадочно сменяли друг друга, с ней что-то делали, и она не могла ничего понять, а потом пришла боль, и она не выдержала и слабо вскрикнула, но ее, похоже, не слышали. Наконец все закончилось, и герцог ее отпустил. Она дрожала от холода, боли и возбуждения, но не решалась перегнуться через него и поднять сброшенное на пол одеяло. Она чувствовала себя грязной и удивительно несчастной. В носу защипало, и Сола с силой закусила губу, пытаясь не расплакаться.
О человеке, занимавшем последний месяц все ее мысли, она словно бы и забыла и пришла в себя, только когда герцог с силой сжал ее плечо.
– Проклятый! – В голосе слышались одновременно бешенство и удивление. – Почему ты мне не сказала?
– Ч-ч-что? – выдавила из себя Анастазия.
– Что ты девственница.
– Сигнор не спрашивал.
– Но ты ведь… Или мне показалось? – Он был явно растерян. – Ты ведь ничего не имела против…
– Я ничего не поняла, – прошептала девушка, – я… так вышло…
Он тихонько провел ладонью по ее лицу:
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:12 | Сообщение # 11 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| – Плачешь? Конечно, плачешь…
– Холодно, – не к месту сказала Сола.
– Какой же я дурак. – Шарль наконец поднял одеяло, а потом привлек ее к себе, но на этот раз совсем иначе, осторожно и ласково. – Меня убить мало за то, что я натворил. Я ведь был уверен, что у тебя была куча любовников-рыцарей… Меня просто бесило твое ханжество, а оказывается, ты и вправду была боговой невестой… Сделанного не исправишь, но что я должен сделать, чтоб хоть как-то искупить? Что?
Анастазия всхлипнула и прошептала:
– Стань моим богом!
2862 год от В.И.
Вечер 29-го дня месяца Медведя.
Северная Тагэре
Проехать здесь было нельзя, слишком низко свисали ветви, слишком густо переплелись стелющиеся понизу побеги ежевики и ядовитых ползунов, не позволяя всадникам покидать немногочисленные тропы. Даже пешеход в высоких, по бедра, воловьих сапогах и тот проклял бы все на свете, пробираясь через Живучку, как называли это место местные. Здесь ходили и ездили только по дорогам, где по весне, дабы обуздать растительное буйство, местные жители гоняли туда-сюда коров и быков, чтобы тяжелые копыта повыбили дурь из молоденьких побегов. Без этого живая колючая паутина быстро залатала бы прорехи в зарослях, и немногочисленные села до зимы оказались бы в зеленой осаде, которая в месяце Волка сменилась бы белой. Да, проехать здесь можно было лишь торными тропами, но двое всадников легко пробирались сквозь чащу, причем сами ветви, казалось, расступались перед головами изящных, не чета рыцарским боевым битюгам, коней. На наездниках были темно-зеленые плащи с капюшонами, полностью скрывавшие фигуры и лица. Ехали они молча, иногда останавливаясь и прислушиваясь. Было тихо, если не считать гудения комаров, к слову сказать, не покушавшихся на странных наездников, и щебета лесных пичуг. Однако путники, похоже, обладали рысьим слухом.
Тот, что ехал первым, внезапно придержал коня. Второй, в точности как отражение в зеркале, повторил его движение. Замерев среди зарослей, они словно бы исчезли, растворившись в пронизанной солнцем зелени.
Первый вопросительно повернулся ко второму, и тот кивнул. Спешившись и более не заботясь о лошадях, немедленно потянувшихся к спускавшимся чуть ли не до земли ветвям, двое тенью скользнули между березами. Они знали, кого ищут. Те тоже пробирались достаточно тихо, но нет-нет да наступали на высохшие ветви, да и раздвигать колючие, переплетенные ползунами кусты было делом непростым, не оставить здесь следов было невозможно. Было их одиннадцать человек, все высокие, плечистые, в суконных кожаных куртках и таких же шляпах, а лица до половины были прикрыты черными шелковыми платками. Они пробирались вдоль тропы так, чтобы оставленный след был с нее незаметен. Старший, чью куртку украшала богатая, хоть и потрепанная перевязь, наконец кивнул, указав на место, где тропа делала крутой поворот, обходя чудовищного вида огромный дуб, и шла под уклон к ручейку с топкими берегами, вдоль которых вдохновенно цвели золотые калужницы.
Что-то шепотом приказав спутникам, главарь змеиным движением проскользнул под спутанными ветками и, выбравшись на тропу, начал прилаживать самострел. Работа близилась к концу, когда в горло человека с перевязью впилась белооперенная стрела и он, даже не вскрикнув, опрокинулся на спину. Его товарищи заметались, лихорадочно озираясь. Кто-то бросился на землю, двое к вожаку, а остальные – в лес. Не повезло никому. Выскочившие на тропинку упали, пронзенные стрелами, оставшиеся в лесу захрипели, обвитые ожившими ползунами, которые проявили проворство хаонгских удавов. Вскоре все было кончено. Ползуны-убийцы так и не разжали объятий, напротив, они затянули свои жертвы во влажную лесную почву, словно в насмешку тут же выпустившую стрельчатые побеги редкого в этих краях могильника. Двое вышли из-под прикрытия кустов и, подойдя к лежащим на тропинке, равнодушно выдернули стрелы, а затем, подняв убитых за ноги и за руки, легко спустили на болотистый бережок, где их постигла та же участь, что и их товарищей, с той лишь разницей, что вместо не растущего совсем уж в болоте могильника над убитыми поднялись бело-зеленые лапчатые листья лягушатника.
Первый из путников вздохнул, как человек, хорошо и быстро выполнивший нужную, хоть и не самую приятную работу, откинул капюшон, и пробившийся сквозь густую листву луч блеснул на золотых волосах. Золотоволосый улыбнулся светло и радостно, словно не отправил только что к праотцам несколько человек, потом встал на колени и что-то сделал с прилаженным самострелом, причем на изумительно красивом лице скользнула плутовская улыбка, от чего оно стало еще красивее. Его товарищ, так и не снявший капюшона, легонько коснулся плеча приятеля и кивнул в сторону ручья. Первый улыбнулся еще раз, и оба растворились в лесу. Не прошло и четверти оры, как на берегу появились всадники. Эти ехали по тропинке не таясь. Впереди на высоком сером в яблоках иноходце сидел светловолосый нобиль, отдаленно напоминавший первого из лесных путников, но черты его были резче, а плечи шире, да и был он явно старше, хотя вряд ли миновал возраст, когда мужчину называют молодым. Идущим рядом гнедым управлял юноша с дерзкими темными глазами и стриженными в кружок каштановыми волосами, чем-то напоминающий горного медведя. Сзади виднелись пара десятков воинов в синих с серебром туниках, надетых поверх легких доспехов.
Неожиданно серый иноходец налетел на какое-то препятствие, и тут же раздался свист арбалетного болта. Всадник успел поднять коня на дыбы, а затем послать его в сторону, в заросли, заодно схватив за узду коня своего товарища. Воины торопливо выхватили оружие, но просвистевшая стрела оказалась первой и последней. Нобиль, остановив властным жестом темноволосого, склонился над тропинкой.
– Ага, есть, – он, не обращая внимания на возмущение своих людей, нырнул в чащу, – не рассчитали немного, иначе или ты, или я ночи точно бы не увидел.
– Лумэны! – Юноша произнес это имя, как выплюнул. – Убийцы заугольные…
– Не докажешь, – откликнулся золотоволосый, – Проклятый, по своей земле теперь придется в кольчуге ездить…
– Ты давно уже грозишься это делать, – отозвался «медведь».
– Тяжело же, – засмеялся его товарищ, – лето идет, жарко… а потом, сдается мне, так просто я не помру…
Дальше лесные гости слушать не стали. Первый вскинул руку в странном жесте, то ли прощальном, то ли благословляющем, и повернул к оставленным лошадям. Его молчаливый спутник тронулся следом.
2862 год от В.И.
Вечер 9-го дня месяца Влюбленных.
Арция. Мунт
Жан Фарбье сидел, уставившись на разостланную на столе роскошную атэвскую шаль цвета слоновой кости с разложенными на ней одиннадцатью кинжалами и потрепанной, хоть и дорогой перевязью. Там же лежало несколько побегов могильника и сидела, подрагивая горлом, живая жаба. Последнее обстоятельство повергло временщика в полный шок, хотя в сравнении с неоспоримым доказательством гибели Бонифация и его людей это было ерундой. Итак, покушение сорвалось, Бонифаций или погиб, или, что было бы еще хуже, оказался в лапах у Тагэре, который, прислав этот подарок, без сомнения, дает понять, что знает все. И не только о неудавшемся покушении. Да, пожалуй, все погибли, потому-то тут и могильник, а жаба… Жаба, похоже, напоминание о… любимой присказке барона Обена: «Как жаба ни старайся, дальше лошади не прыгнет». Да, красавчик Шарло всегда любил пошутить. Неужели на него нет никакой управы?! Ни магия, ни мечи, ни стрелы с хаонгским ядом. Все нипочем… А может, пусть его! Сидит в своем Тагэре, гоняет эскотских разбойничков, и ладно. На корону он, вроде, не заглядывается… Скоро родится, скажем так, наследник Пьера, и Шарло перестанет быть опасен.
Зря он все это затеял. Дал врагу такой козырь, хорошо хоть Тагэре не потребовал у Генеральных Штатов суда. Может, до лучших времен приберег и доказательства, и, вполне возможно, самого Бонифация? А как ловко подкинули ему подарочек. Прямо в кабинет, да еще на столе разложили, на шали Агнесы! И еще жаба эта…
Фарбье в сердцах поискал глазами, чем бы прихлопнуть мерзкое земноводное, не голой же рукой; и, наконец, остановился на толстенной Книге Книг, лежавшей на столе из показного благочестия.
Жаба, не предполагая грозящей ей опасности, сидела враскорячку и таращилась на Фарбье. Легкая добыча, не то что быстрые и осторожные тараканы! Тяжеленный том с силой обрушился на ни в чем не повинную тварь. Фарбье с брезгливой миной поднял его, но на столе ничего не было. Он перевернул Книгу Книг, и ему показалось, что он сходит с ума.
На тисненой обложке рядом с символом Церкви Единой и Единственной и Оленем святой Циалы виднелось выполненное с необычайным искусством изображение жабы, причем жабы, ухмыляющейся нагло и цинично, а ниже шло начертанное замысловатой вязью изречение: «Уловляя, уловлен».
2862 год от В.И.
18-й день месяца Медведя.
Тагэре
Природа словно сошла с ума, никогда еще Тагэре так не цвела, а может быть, Анастазии так казалось потому, что впервые за свои двадцать семь лет она была счастлива. Женщина любила мужчину, и в нем весь мир – от высоких легких облаков до последней слабенькой травинки в углу замкового двора. Сола уже не вспыхивала от бессильной ярости при мысли о беременности герцогини. Напротив. Это подарило им свободу. Эстела проводила все время или в постели, или в лучшем случае в креслах. Разумеется, ни о каком супружеском долге не могло быть и речи. Шарль дважды в день заходил к жене и оставался с ней около оры, большего он сделать не мог, да и сама Эстела, похоже, не очень радовалась этим визитам, как и два прошлых раза обвиняя супруга в своем недомогании. Анастазия была так счастлива, что любила даже герцогиню, совесть циалианку не мучила, ее вообще ничего не мучило. И вместе с тем она была хитра, как змея или женщина, оберегающая свое счастье.
Никому и в голову не могло прийти, что закутанная в белое скромница бледна отнюдь не потому, что провела ночь в молитвах. Анастазия защищала свою любовь от чужих глаз, а Шарля от циалианок. Она уже поняла, что Диана караулит герцога, как кошка мышь. Арцийская бланкиссима спала и видела руками Тагэре поднять Арцию против Лумэнов и ордена, дабы поставить на место предателя Фарбье и его ифранку, а в их лице Елену. Елене же, напротив, было необходимо, чтобы в Арции было спокойно, а если Шарль Тагэре станет представлять угрозу интересам Лумэнов, а значит, и ее, авирская змеища постарается тихонько, не вызывая подозрений, отправить герцога к праотцам. Генриетту же устраивало противоборство между мунтской и авирской обителями. В этой круговерти Шарло оказался заложником страстей, раздирающих орден, и Анастазия делала все, чтобы в Фей-Вэйе не желали герцогу зла.
Женщина сама удивлялась своей изворотливости, сообщая наставнице только то, что шло на пользу владетелю Тагэре, но делала она это таким образом, что со стороны должно было показаться: сестра Анастазия тяготится своим пребыванием в Эльтском замке и не испытывает к его хозяину ничего, кроме умеренного осуждения, столь уместного по отношению к закоренелым, хоть и не опасным грешникам.
Что до остальных обитателей Тагэре, то циалианка так тщательно избегала сильного пола, что все без исключения уверовали в ее непорочность и отрешенность от мирских страстей. Мужчины пожимали плечами, сетуя, что такая красивая девушка заживо себя хоронит, старухи и почтенные замужние женщины приводили ее в пример молодым кокеткам, и особенно хорошенькой чернокудрой жене Рауля-старшего, ожидающей в Эльте возвращения супруга из очередной поездки. Делия с трудом ладила со свекром и предпочитала в отсутствие мужа во Фло не оставаться. Злые языки поговаривали, что юная женщина не слишком крепко запирает на ночь свою спальню, но подтверждений этому, кроме безудержного стреляния глазами направо и налево, не было. Особенно бурно Делия заигрывала с герцогом, и тот с удовольствием перешучивался с прелестницей, но Анастазию это не волновало.
Циалианка уже поняла, что, если Шарло прилюдно флиртует с женщиной, у него с ней ничего не было, нет и не будет. Ни Делии, ни Лоре, ни Марианне он никогда не скажет того, что говорит ей, а ее никогда не коснутся те фривольные замечания, которые он отпускает в адрес заигрывающих с ним красавиц.
Утром Шарль случайно встретил ее у иглеция и сказал, что у его Солы (герцог не терпел ее церковного имени) глаза как колокольчики в утренней росе. Этих слов и еще его улыбки Анастазии хватило до вечера. Она улыбалась детям и старикам, помогала садовнику, выкапывающему луковицы цветов, ходила на кладбище кормить птиц и приводить в порядок заброшенные могилы. Годилось все, что занимало руки и голову и позволяло скоротать день. После ужина циалианка поднималась к себе и запирала дверь. К ее вечернему уединению привыкли, раньше она в эти часы действительно молилась, думала, составляла письма в Фей-Вэйю и Мунт, теперь она предавалась приятнейшему в мире занятию, а именно – ожиданию возлюбленного.
Герцог появлялся примерно через ору после полуночи, как и в первый раз, перепрыгивая с заколоченного балкона на ее подоконник, – заметить стремительно мелькнувшую тень снизу было невозможно. Анастазия всегда ждала его в полном циалианском облачении, правда, волосы под покрывалом были тщательнейшим образом расчесаны и перехвачены так, чтобы сразу же «случайно» рассыпаться по плечам. В эту весну циалианская сестра самостоятельно постигала извечную женскую науку, радуясь каждому новому открытию. Любовь ее подхватила и понесла, ради Шарля она без колебаний и солгала бы, и убила, и умерла. Самого герцога иногда это пугало, но чаще завораживало, никогда еще его не любили так безоглядно, и никогда у него не было такой красивой возлюбленной. Анастазия тянула к себе так, как никто до этого. Об Эстеле Шарль вспоминал лишь дважды в день, когда навещал ее, о других, которых ранее было немало, позабыл вообще.
Проклятый
Он всегда был еретиком и спорщиком, судившим себя по своим собственным законам. Ни к кому Эрасти Церна не относился строже, чем к себе, и никогда не брал больше, чем мог отдать. Он не верил ни в божию милость, ни в Божий суд, только в свою и чужую совесть и еще в тех, кого любил. За другими он еще признавал право на ошибки, на сомнения, даже на слабость, но не за собой. Совесть не позволила ему оставаться рядом с Анхелем, а дружба – восстать, и он ушел, на прощанье все же высказав все, что наболело. Анхель его не удерживал, им давно стало тесно под арцийскими небесами. Он попробовал начать все сначала. Казалось, это удается, но потом резестантов прижали к горам. Эрасти не любил вспоминать то, что было дальше. Отчаянье, безумная надежда, предательство, плен…
Его не решились прилюдно казнить, палачи, поняв, что он не станет ползать перед ними на коленях, отрубили ему кисти рук и, связанного, бросили умирать в предзимних горах. Южный отрог Варты, спускавшийся к заболоченным низинам озерного Эртруда, почитался местом нечистым, люди там не селились. Эрасти грозила медленная и мучительная смерть от холода и ран, либо более легкая в звериных когтях. Из врожденного упрямства он боролся до конца, пытался куда-то ползти, то и дело теряя сознание. Наконец у большого пестрого камня силы оставили его окончательно. Он думал, что умирает, а потом очнулся на руках у дивного древнего существа.
Выздоравливал он долго и трудно, Ларэн (так звали его спасителя) возился с ним, как с ребенком, старался не оставлять надолго одного. По вечерам Церна слушал невероятные истории о былых богах, их избранниках эльфах (к которым принадлежал и сам Ларэн) и прочих вещах, поверить в которые было столь же невозможно, как и не верить. Эрасти казалось, что эльф готовит его к какому-то разговору, одновременно пытаясь побольше разузнать о том, кого же он спас.
Сам же Церна не мог понять, рад ли он своему спасению, или для него было бы лучше, чтобы все уже кончилось. Как жить без рук, он не знал, не нищенствовать же! Да и нищенствовать в одиночку он не сможет, разве что найдет безногого или слепого сотоварища, который сможет его одевать и кормить, за то что он будет его таскать на себе или за собой. Такая жизнь казалась страшной, но умирать тоже не хотелось. Странное дело, даже ползущий по листку пятнистый жучок или свесившаяся с дерева любопытная белка вызывали в сердце неистовую жажду жизни. Лес словно бы кричал о том, каким бесценным даром она является… И Церна сдался. Он ни о чем не думал, просто дышал, смотрел на небо и слушал Ларэна, ожидая, что рано или поздно тот скажет, какая судьба его ждет. И тот сказал.
Он никогда не забудет этот день, день величайшего счастья и величайшего потрясения. День, до которого Эрасти не представлял, на что способна магия. Ларэн вернул ему руки! Этого не могло быть, но это было. Именно этот миг стал мигом его второго рождения.
2862 год от В.И.
26-й день месяца Лебедя.
Тагэре. Эльта
Утро началось удачно. Проклятая тошнота наконец отпустила, в окно весело светило солнце, ветер с полей доносил запах цветущих лип. Эстела долго стояла у окна, глядя за реку, где под солнцем перекатывались волны созревающих трав, а потом велела прислать медикуса. Сутулый и худой Корнелиус остался доволен состоянием пациентки и торжественно объявил, что лично он, Корнелиус, не намерен в такую погоду запирать сигнору в четырех стенах. Слова врача упали на благодатную почву, Эста соскучилась по небу, солнцу, траве. Если все в порядке, почему бы ей немного не проехаться, совсем чуть-чуть… Корнелиус не возражал, поставив условием, лишь чтобы сигнору сопровождали и чтобы она ехала исключительно шагом. С последним герцогиня не спорила, что касается первого, то она так давно никуда не ездила с Шарлем. Проехать бок о бок с ним по цветущим лугам было бы восхитительно, тем более в последнее время она обращалась с мужем не лучшим образом. Он стоически переносил это, но более трех месяцев спать одному, каждый день выслушивая придирки больной жены, для этого нужно воистину ангельское терпение. Камеристка была отправлена на поиски герцога и вернулась с известием, что монсигнор велел оседлать Пепла и куда-то уехал. Такие отлучки за Шарлем водились и раньше, он мог отправиться куда угодно, окрестные крестьяне, обожавшие своего господина, ужасно гордились его привычкой разъезжать по своим землям без сигурантов. Тагэре мог запросто попросить напиться у крестьянской девушки, остановиться у кузницы и помочь мастеру раздувать мехи или же прокатить на своем жеребце какого-нибудь пастушонка. Герцога любили, и он знал это. Эстела улыбнулась. Если Шарло завоевывает своих людей бездумно, то ее старший племянник Рауль Тарве, во всем подражающий знаменитому родственнику, заигрывает со своими крестьянами, чтобы добиться их любви. Рауль далеко пойдет, хотя она его и не очень любит. В юноше чувствуются сила и недюжинный ум.
Именно поведение Рауля окончательно убедило Эстелу в силе ее мужа. Север пойдет за Шарлем в огонь и в воду, а полоумный Пьер на троне вполне может и потесниться. Эстела сама не знала, что для них будет лучше: отделиться от Арции, став властителями пусть не очень большого, но суверенного государства, или же попробовать получить все. Но что-то делать было нужно, даже если Шарль предпочитает ни во что не вмешиваться, ему этого не позволят другие… Она не позволит.
Эста задумалась. Пожалуй, тянуть с разговором не стоит, день с утра задался, а она знала: то, что хорошо начинается, должно хорошо и закончиться. А пока она немного проедется по окрестностям замка. Одна. Если удастся встретить Шарля, а она отчего-то в этом уверена, ей лишние уши не нужны. На первый взгляд в Эльте шпионов нет, даже присланная циалианка и та занята лишь своими молитвами. Анастазия оказалась тихой, целомудренной и равнодушной ко всему. Да, пожалуй, правильно, что они согласились исполнить волю Архипастыря, отказ принять наперсницу могли бы использовать как повод к травле, но лучше напасть первыми.
Птичку наконец оседлали, и Эстела, в последний раз прикрикнув на навязчивого слугу, выехала за ворота. В небе не было ни облачка, звонко стрекотали кузнечики, в зелени трав пестрели цветы. Герцогиня, немного подумав, куда мог отправиться Шарль, свернула на тропинку, ведущую вдоль реки, а затем пустила лошадь по лугу, примыкавшему к светлому березовому лесу. Некошеная трава доходила Птичке до груди, одуряюще пахло звездчаткой и кашкой, над которыми сновали деловитые пчелы и легкомысленные бабочки, и Эста внезапно почувствовала себя до невозможности счастливой.
Она уже не искала Шарля, а просто ехала куда глаза глядят. Именно поэтому она и позволила Птичке свернуть на еле заметную тропинку между деревьями. Они выбрались на небольшую уютную поляну, заросшую луговой геранью. И тут она увидела Пепла. Серый в яблоках иноходец скосил на герцогиню огромный фиолетовый глаз, дружелюбно фыркнул и потянулся к Птичке. Что ему делать здесь, у небольшой крытой соломой хижины, вероятно, принадлежавшей пастухам? Эстела спешилась и, подобрав юбки, пошла к домику. Окно было открыто, и герцогиня заглянула внутрь.
Она не видела лица той, которую ласкал ее муж, но вырвавшаяся вороная прядь казалась знакомой. Эста узнала Делию. Это было слишком! Крестьянская девчонка, подвернувшаяся под руку сигнору, супруга которого четвертый месяц нездорова, это еще туда-сюда, но жена Рауля… Черномазая кошка не первый год добивалась Шарля и наконец получила! Эстела быстро подавила желание ворваться в хижину и вцепиться ногтями в проклятое лицо. Это недостойно герцогини. Судя по всему, любовники только начали, Шарль сказал, что вернется не раньше шестой оры, значит, у нее достанет времени съездить за слугами и Анастазией. В присутствии циалианки прелюбодеям не отвертеться, даже если Рауль и Шарль не захотят выносить сор из избы.
Эстела тихонько отошла от окна, но топай она, как болотник, те, внутри, ее бы не заметили. Птичка нервно перебирала копытами, когда женщина забиралась в седло, то ли ей передалось волнение всадницы, то ли дело было в поднявшемся ветре, принесшем огромную фиолетовую тучу. Обычно смирная кобылка до ужаса боялась грозы, но наездницу будущий дождь только обрадовал: теперь уж Шарль и Делия точно никуда не денутся. Женщина осторожно отъехала на безопасное расстояние от проклятой хибары и пустила лошадь в галоп.
2862 год от В.И.
26-й день месяца Лебедя.
Тагэре
– Ты сумасшедшая, – засмеялся Тагэре, играя локонами подруги, – сумасшедшая, как кошка в месяц Агнца. И ведь это я тебя разбудил!
– Ты, – подтвердила женщина, придвигаясь поближе.
– Знаешь, я почти благодарен той свинье, которая мне написала.
– Что? – В васильковых глазах мелькнуло удивление. – Тебе кто-то обо мне написал?
– Иначе бы я на тебя не накинулся. Твоя бланкиссима сообщила мне, что отсылает тебя из Фей-Вэйи, потому что ты даришь свое расположение слишком многим рыцарям, и что она надеется, что в Тагэре ты станешь вести себя более пристойно.
– Это написала Агриппина?!
– Тогда у меня не было повода сомневаться. Ее печать, ее бумага, я не очень хорошо знаю ее почерк, но подпись видел…
– Бланкиссима знала, что я никогда…
– Не сомневаюсь. Возможно, это месть кого-то, кому ты отказала. Признайся, ведь такое было?
– Отказала? – Анастазия была искренне удивлена. – Но меня никто… меня до тебя… я никому…
– «Никто», «никому», – передразнил герцог, к которому, казалось, вернулась его природная ирония, – можешь мне не объяснять, что «у меня до тебя никто». Я это, умирать буду, не забуду. Но ведь кто-то на тебя наверняка заглядывался, те же рыцари, с которыми ты путешествовала.
– Рыцари? Валентин?.. Нет! Никогда, ой…
– Что? Вспомнила? – подался к ней Тагэре.
– Я боялась Мулана, – прошептала Сола, – не знаю почему, но боялась, а он все время мне попадался, потому я с сигнором Рузо все время и ехала рядом.
– Ну, все ясно, – засмеялся герцог, – Мулан этот тебя взревновал. Раз ты его побаивалась, в нем наверняка было что-то пакостное. Бланкиссиму он знает, подпись ее видел… Встреться мне только этот мерзавец! Хотя, не будь его, мы бы до сих пор только о святой Циале и говорили. Ладно, пусть живет.
– Пусть, – легко согласилась Анастазия, – о, что это?
– Ветер, похоже, – герцог легко соскочил с убогого ложа и подошел к окну, – ты смотри, какая туча! Собирается гроза, да какая сильная.
Словно в подтверждение его слов, вдали прорычало, и ветер швырнул в окошко пригоршню камешков. Тагэре быстро оделся.
– Нужно завести Пепла под навес, я быстро… Нет худа без добра, теперь у нас в запасе оры три, не меньше.
– Ага, – кивнула Сола, принимаясь разбирать спутавшиеся волосы.
2862 год от В.И.
26-й день месяца Лебедя.
Тагэре
Эстела гнала Птичку, позабыв о своем обещании ехать только шагом. Делия в объятиях Шарля все еще стояла у нее перед глазами, она больше десяти лет была его женой, и увиденного вполне хватило, чтобы понять: эта встреча не первая и не последняя. Он не просто спутался с податливой бабенкой на время болезни супруги, он влюблен, и сильно влюблен. Эста привыкла думать, что Шарль принадлежит ей безраздельно, ее восхищенное преклонение давно уступило место не то чтобы чувству превосходства, но уверенности в том, что она лучше знает, что им нужно, а Шарль, оказывается, великолепно обходится без нее. Все было ложью, и его ежедневные визиты, и то, что он всегда спрашивал ее совета, и даже бесконечные шутки на тему, что бы он без нее делал. Это была игра, подлая, холодная и бездушная!
В лицо швырнуло пригоршню земли и мелких камешков, и это было весьма кстати. Эстела не то чтобы пришла в себя, но хотя бы поняла, где она и что происходит вокруг. Она находилась примерно на полпути к замку, в месте, где тропа, шедшая вдоль обрывистого речного берега, поднималась на высокий холм, на котором стояла изглаженная ветрами статуя, более напоминающая валун, нежели изваяние, а затем круто спускалась вниз, огибала рощу и устремлялась к Тагэре. И все было бы хорошо, если б не свинцовые тучи, казалось, несущиеся над самой головой. Эстела повидала немало вот таких летних гроз, налетавших, изливавших на землю моря воды и, грохоча, уносившихся прочь. Не было ничего хуже, чем в это время оказаться в скалах, названных Грозовыми, потому что небесные стрелы норовили попасть именно в них.
Никто, будучи в здравом уме и твердой памяти, в преддверии грозы не рискнул бы свернуть на короткую речную дорогу, но герцогине не пришло в голову вовремя посмотреть на небо. А теперь было поздно, возвращаться не менее опасно, чем двигаться вперед или стоять на месте, ожидая, когда сверху хлынет поток смешанной с камнями и глиной воды. Даже обида и горечь отступили перед страхом, но Эстела не зря принадлежала к роду ре Фло, она была из тех, кто борется до конца. Она выберется из ловушки, в которую себя загнала, хотя бы для того, чтобы Шарль и Делия ответили за предательство. О, она не умрет, не доставит им такой радости!
Ветер вновь обдал ее холодом, Птичка испуганно захрапела, первые дождевые капли, еще редкие, но крупные, упали на тропинку, на лошадиную шею, на лицо всадницы. Что ж, единственное спасение – быстрота. Нужно миновать опасное место, в конце концов, не всякий, застигнутый грозой у реки, погибает, и Эста послала лошадь вперед. Охваченная ужасом кобылка полетела, как арбалетный болт, ветер несся рядом, швырялся мусором и пылью, норовил залепить глаза, прическа Эстелы растрепалась окончательно, но она все свое внимание сосредоточила на лошади. Все остальное: страх, месть, обида – потом. Когда выберется.
Дорога пошла в гору, и лошадь помимо воли сбавила скорость, впереди ослепительно сверкнуло, и сразу же сухо и резко рявкнул гром. Кобылка присела на задние ноги, выправилась, а затем вскинулась на дыбы. Ударила еще одна молния. На сей раз сзади, и Птичка обезумела окончательно. Эста изо всех сил пыталась обуздать очумевшую от ужаса лошадь, дождь хлестал, как бичом, мокрые волосы залепляли глаза, вокруг непрерывно грохотало, после вспышек мертвенно-белого света сумерки казались непроглядной темнотой. Затем что-то хлестнуло женщину по щеке, и тут же Птичка сделала резкий прыжок и понеслась вперед. Эстела отшвырнула бесполезный обрывок ремня и изо всех сил вцепилась в гриву вскидывающей зад лошади. Казалось, это продолжается бесконечно, тьму сменял свет, рычал гром, хлестал дождь, а сверху с горы неслись реки желтой жидкой грязи. Камень под копытом Птички обрушился вниз, к реке, увлекая своих собратьев, и несчастная лошадь не удержалась на ногах…
2862 год от В.И.
26-й день месяца Лебедя.
Тагэре
Шарль ссадил Соланж с коня у маленькой кладбищенской часовни. Еще весной девушка начала ухаживать за заброшенными могилами. Тогда ей и в голову не могло прийти, что это пригодится. А вот теперь она всегда могла сказать, что была на кладбище. Конечно, безопаснее было встречаться по ночам ближе к утру, но на крыше замка летом ночевали мальчишки-пажи, а ждать до конца месяца Дракона Сола и Шарло были не в состоянии.
Анастазия легко скользнула внутрь изящного зданьица (отсюда до замка пол-оры пешком, даже по таким лужам), а герцог направился в объезд. Гроза унеслась, и в небе и на душе было спокойно, возвращаться не хотелось, замковая суета, настырные вопросы управляющего, вечерние посиделки с Эстелой, письма от тестя, на которые наконец нужно ответить, прорва других важных дел вызывали оскомину. Неужели нельзя забыть обо всем, уйти, стать листом дерева или камнем в реке? Сола что-то говорила об одной циалианке, лет пятьдесят назад бежавшей с возлюбленным в Проклятые земли. Как же они были правы!
Герцог усмехнулся своим кощунственным мыслям и, наказывая себя за лень, послал коня рысью. Он сейчас же займется делами, тем паче что с Солой удастся увидеться лишь за ужином. А потом придется выжидать кварту, а то и две. Проклятый, как же ему надоела эта осторожность, эта политика, эти камни на шее, с которыми ему никогда не расстаться. Разве что когда подрастет Филипп и сможет удержать знамя Тагэре. Может быть, тогда, если Сола его не разлюбит, он и уедет с ней на край света. Сыну сейчас десять, в девятнадцать на него можно будет оставить Тагэре… Девять лет – кошачья жизнь, да и для человека немало. Но что тут делают его воины?
– Что-то случилось?
– Монсигнор…
– Говори, Вернон.
– Герцогиня… Она до сих пор не вернулась…
– Она уехала? Куда?! Она же не может…
– Сегодня ей стало лучше, она решила проехаться по окрестностям. Жак предлагал ее сопровождать, но она запретила.
– Какую лошадь она взяла и когда уехала?
– Птичку. А уехала оры за две до грозы.
– Проклятый!
– Мы хотели проехать до Эльты, но раз монсигнор оттуда и никого не видел…
– Никого…
Шарль лихорадочно соображал, куда и, главное, зачем понесло Эстелу. Она что-то заподозрила? Не может быть, он хитер, как хаонец. По крайней мере десяток местных прелестниц полагают, что могут его приручить, но пока он лишь снисходительно наблюдает за их усилиями. Ну а о Соле даже самые отпетые юбочники Эльты отзываются не иначе как о ледышке, которой нравится гробить собственную молодость. Поверенных у них нет, писем друг другу они не пишут, а на все его попытки подарить ей хоть что-то Сола отвечает отказом. Ей нет дела ни до чего, кроме него самого. Шарль не сомневался, что, если нужно, она солжет не только словами, но и взглядом, улыбкой и даже плачем. Нет, с этой стороны им ничего не грозит. Скорее всего Эста просто решила прогуляться, ее настигла гроза, она где-то переждала ненастье и скоро будет. Людей и деревушек здесь куда больше, чем ему иногда хочется, а уж герцогиню каждый примет с радостью. Возможно, она у Лагаров или Катто…
– Мы посылали к Катто и Лагарам, – виновато прервал молчание Вернон, – сигноры там не было…
– Думаю, она скоро вернется, – улыбнулся герцог, – но давайте для очистки совести съездим на Грозовой.
Грозовой кряж был последним местом, где следовало искать человека, пропавшего во время бури, и это было единственным по-настоящему опасным местом в округе. Но не заметить приближение ненастья мог разве что мертвецки пьяный, а за то время, пока темная полоска на небе превратится в свинцовую плиту над головой, можно три раза миновать гряду.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:13 | Сообщение # 12 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| – Монсигнор, не думаете же вы….
– Не думаю, – подтвердил Тагэре, – но, если мы убедимся, что на Грозовом все в порядке, можно смело возвращаться в замок и ждать, пока сигнора вернется из Эльты или Ланже. Поехали.
Воины с готовностью направились за герцогом, и в самом деле, нечего им делать недалеко от эльтского кладбища. Конечно, вряд ли кто-то даже спьяну связал бы герцога и циалианку Анастазию, но береженого и судьба бережет, к тому же проверить Грозовой было нелишним. Существовал ничтожный шанс, что там попал в беду какой-нибудь несведущий путник.
2862 год от В.И.
26-й день месяца Лебедя.
Тагэре
Соланж спокойно вошла в ворота замка, циалианку никто не искал, не до того было. Герцог еще не вернулся, не вернулись и отряды, отправившиеся на поиски сигноры. Женщину это не слишком заинтересовало, но она с подобающим вниманием выслушала подробнейший отчет от добродушной жены капитана гарнизона. Сигнора Аугуста была из тех, кто слышит только себя. Толстуха то и дело вставляла в свой монолог слово «понимаешь», но ответа ей не требовалось, и Сола думала о своем. В своей любви она дошла до такого состояния, что все, не связанное с властителем Эльты, для нее не существовало. Он тоже ее любил. Переживая вновь и вновь их сегодняшнее свидание, она находила бесконечные подтверждения этой любви. То, что Шарло до сих пор не заявил о своих правах на корону, хотя его к этому подталкивала вся знать севера во главе с тестем, означало только одно: власть ему не нужна, так же как и ей. Так почему бы им обоим не разорвать путы? Она забудет о сестринстве, он о Тагэре. В мире есть земли, где их никто никогда не найдет.
Конечно, просто так бежать нельзя. И не только потому, что это опасно, но и потому, что от этого пострадают другие люди. Агриппине не простят, что она покровительствовала прелюбодейке и предательнице, да и дети Шарля не должны знать, что отец их бросил, к тому же право на титул Филипп получит только после смерти отца. Так почему бы им не разыграть несчастный случай?
Поглощенная этой мыслью, Анастазия перестала замечать окружающий мир, благо гудящая капитанша ей не мешала, но внезапно казавшийся неиссякаемым словесный поток прервался. Что-то случилось, и Сола вместе с сигнорой Аугустой поспешили во двор, откуда доносились шум и крики.
В каком-то странном оцепенении циалианка наблюдала, как Шарло куда-то несет бесчувственную, перемазанную глиной женщину, а за ним семенит медикус с совершенно белым лицом. То, что это была герцогиня, Сола поняла не сразу, а поняв, вся обратилась в слух, и, право слово, ей было что услышать.
Эстелу нашли на тропе возле утеса. Она то ли упала, то ли успела в последний момент спрыгнуть с обреченной лошади. Кости у графини вроде целы, но она сильно ударилась, в том числе и головой, короче, ничего хорошего.
Сердце Анастазии было готово выпрыгнуть из груди. Умом ей было жаль герцогиню, которая не сделала ей ничего плохого, но куда больше женщину мучила предательская мыслишка: если Шарль сегодня овдовеет, она могла бы стать его женой. Но возненавидеть циалианское покрывало Соле не пришлось. Как всегда, толстая Аугуста разузнала все новости и разнесла их по замку.
Во-первых, герцогиня пришла в себя, и ей лично ничего не угрожает. Во-вторых, медикус боится за ребенка, полагая, что ему мог быть нанесен серьезный вред, и предлагает прервать беременность. В-третьих, Эстела сошла с ума, так как, придя в себя, набросилась на герцога, обвиняя его в измене, чему она якобы сама была свидетельницей. Глупость, конечно, потому что Делия ре Фло, которую герцогиня «застала» со своим супругом, не выходила из замка. Но Эстела никому и ничему не верит, и то, что происходило в ее опочивальне, не поддается никакому описанию. Женщина рвалась убить и мужа, и Делию, выкрикивала жуткие оскорбления и проклятия, и в конце концов Корнелиусу пришлось прибегнуть к магии и заставить ее выпить снотворное.
– Не позавидуешь монсигнору, – заключила Аугуста, – если беременная что в голову вобьет, ее не убедишь. Понимаешь? А эта еще и головой ударилась! Да она всегда была сумасбродкой! И гордая, как Проклятый. Если герцог и грел бы чужие постели, уж я бы его не осудила, понимаешь?
Еще бы Сола не понимала!
Проклятый
– Что ты собираешься делать? – Вопрос Ларэна вырвал его из потока бессмысленной животной радости.
– Что делать? – переспросил Эрасти, разглядывая свои руки. – Не знаю… Я хотел бы остаться здесь еще немного.
Эльф молчал, и человек добавил:
– Если это невозможно, я уйду прямо сейчас.
– Это возможно, – обронил Ларэн, – ты уйдешь, когда и куда захочешь, но я должен знать, куда и когда. Сейчас можешь не отвечать…
– Отчего же, – вскинул голову Эрасти, – я уйду зимой, когда можно будет пройти через болота, а пойду я в Эртруд.
– Не в Арцию?
– В Арцию? – Эрасти удивленно поднял темную бровь. – Почему я должен идти в Арцию? Что я там позабыл?
– Разве ты не хочешь отомстить?
– Я не стану мстить Анхелю.
– Почему? Ты не веришь в его предательство или по-прежнему любишь его и потому прощаешь?
Он задумался. Иногда выразить словами то, что кажется очевидным, труднее, чем скрыть незнание в потоке витиеватых фраз. Эльф ждал ответа, было ясно, что он его не отпустит, пока не поймет. Эрасти поднял голову.
– Я попробую объяснить. Я не верю, что меня предал Анхель, я это знаю. Знал и раньше, до того, как ты мне об этом сказал. Кольцо…
– Его можно украсть.
– Можно украсть Кольцо, но не слова, с которыми мне его передали.
– А во-вторых, хотя довольно и первого довода.
– Во-вторых? – Церна кривовато улыбнулся. – Анхель не может жить спокойно, пока жив я. Понимаешь… – Ну как объяснить вечному и прекрасному созданию, наивному даже в своей мудрости, то, что может понять лишь смертный?
– Не понимаю, объясни.
А эльфы, оказывается, умеют шутить. Отчего-то это открытие поразило его больше, чем собственное чудесное спасение и осознание того, что в Тарре живут не только люди и что многое из того, что он почитал сказками, существует или существовало.
– Я жду, Эрасти.
– Может, это прозвучит глупо, но Анхель хотел того же, что и я, – справедливости и милосердия для тех, кто не может позаботиться о себе сам. Ради этого он пошел против семьи, был готов на все, даже на смерть. Это он открыл мне глаза…
– Ты прощаешь его из чувства благодарности?
– Я не прощаю его. Ларэн, ты сам завел этот разговор, так выслушай меня до конца, мне и так трудно говорить, мысли расползаются, как котята из корзинки. Если я сейчас не смогу объясниться, я этого никогда не смогу.
Эльф больше не перебивал, только смотрел огромными синими глазами. Похоже, этот разговор был ему очень важен.
– Понимаешь, Ларэн, – Творец, как же мало слов в арцийском языке! – Анхель верил в то, что делал. А я поверил ему. Я не верил ни в Творца, ни в Антипода, но Свобода стала моим богом. Свобода для всех и Милосердие для тех, кто в нем нуждается. Мы двадцать раз были готовы за это умереть, но мы не умерли, а победили. И все пошло не так. Нам казалось, что стоит выполоть сорняки, и тут же мир зарастет лилиями и виноградом. А вместо одного большого зла из земли полезли десятки малых, каждое из которых хотело стать большим… Наверное, я говорю глупо?
– Отнюдь нет. Продолжай.
– Анхелю было труднее, чем мне. Он был первым, я – вторым. Решал он, и решения эти часто были не такими, как мне хотелось, как когда-то нам обоим виделось из Мирии. Он все больше и больше становился императором, а я оставался резестантом.
В конце концов мы перестали понимать друг друга. Он считал, что по-другому нельзя, а я считал, что нельзя делать то, что делает он. Иначе зачем было нужно городить огород и свергать Пурину? Чтобы стать такими же, ну, разве что чуток лучше? Наша дружба была очень крепкой, она выдержала два года власти, но потом мы все же рассорились. Когда он приказал подавить голодный бунт. Да, голодных на улицу вывели сторонники Пурины, предварительно выкатив им вина. Да, не брось Анхель на усмирение тяжеловооруженных всадников, пьяная толпа разнесла бы не только императорский дворец, но и всю столицу. Но ведь они действительно были голодными, им было плохо.
Во времена Пурины в Мунте жили лучше, чем в провинциях, а после нашей победы всем стало одинаково худо. Анхель считал, что он справится с голодом и нищетой, но для этого ему нужно было остаться у власти. А я видел, что ему, прежде всего, нужно сохранить власть. Он, конечно, постарается накормить и защитить своих подданных, но для него они стали уже не целью, а средством, что бы он ни говорил.
Мы поссорились, это было ужасно. Мы орали друг на друга, как торговки на базаре. В конце концов я хлопнул дверью. Анхель крикнул мне вслед, чтобы я образумился. Утром мы встретились и заговорили о делах, но все это было враньем. Я думал несколько месяцев, а потом все же вернул подаренное кольцо и сказал, что ухожу.
Я решил все начать сначала. Товиус Эртрудский не лучше свергнутого нами Пурины. Я подниму восстание, а потом… В Эртруде все должно быть иначе, чем в Арции. Если мне повезет, люди увидят, что можно жить без зла, лжи, ненависти. Свобода для всех и милосердие к слабым, что еще нужно человеку? Ты молчишь?
– Я слушаю. Мне кажется, я понимаю, чего ты хочешь, но почему ты решил, что Анхель тебе враг?
– Если у меня получится, он поймет, что зря предал сам себя. Анхель – гордец, он не смирится с тем, что я смог то, что не удалось ему. Победи я, жизнь Анхеля окажется зачеркнутой им самим. А вот если я погибну, он будет прав, по крайней мере в глазах других. Значит, и вправду есть только один путь, путь меньшего зла, по которому он и пошел.
– Ты тоже так полагаешь?
– Нет. Пусть я проиграю, но покажу дорогу. Рано или поздно, но кто-то докажет, что власть может быть сильной без жестокости, а властелин оставаться человеком.
– Значит, ты все-таки простил?
– Может быть, и так, – Эрасти пожал плечами, – по крайней мере, я не хочу платить Анхелю его же монетой. Эртруд нас рассудит… Я уничтожу Товиуса, и, если в Эртруде забудут, как бояться солдат и кланяться сильным, это и будет и моим ответом Анхелю и, если хочешь, местью.
– Нет, Эрасти, – рука Ларэна коснулась его плеча, – ты не поедешь в Эртруд. Возможно, люди потом и поймут то, о чем ты говоришь, но не ты и не сейчас это им расскажешь. Тебя ждет другая участь, и ты сам ее только что избрал…
2862 год от В.И.
Утро 2-го дня месяца Собаки.
Арция. Тагэре
Графиня Койла шумно чмокнула сестру в осунувшуюся щеку и защебетала обо всем и ни о чем. Эста равнодушно слушала болтовню Марион. Она не сомневалась, что та приехала по приказу отца, которого многочисленные члены семейства Фло не осмеливались ослушаться. Когда Старый Медведь исчерпал силы и аргументы, он велел Марион покинуть своих многочисленных отпрысков, отправиться в Тагэре и «вставить своей сестре мозги». Эстела прямо-таки слышала низкое отцовское рычанье. Отец на стороне Шарля, он ее никогда не поймет. Делия как-то сумела доказать свою непричастность, Шарль же поклялся, что с женой Рауля у него ничего не было и быть не могло, и эти мужчины поверили ему, а не ей. Но она еще не сошла с ума, она знает, у кого в замке густые черные локоны и каких усилий стоит это Делии. Дурак Шарль не знает, что его любовница каждую ночь наматывает прядки на привезенные из Канг-Хаона глиняные валики, она бы тоже могла это делать, но она не терпит лжи даже в малом. Ее красота – это ее собственная красота. До последнего лета ей казалось, что этого достаточно, но Шарля привлекла похотливая кошка, фальшивая и внутри, и снаружи. А теперь ей, Эстеле Тагэре, предлагают поверить, что ничего не произошло.
Она не знала, как Делии удалось подкупить таких верных и честных людей, как жена капитана крепости Аугуста и медикус Корнелиус. А может, они покрывают не Делию, а Шарля? Ведь то, что герцога не было в замке, знали все, вот они и сказали, что видели в это время его любовницу в ее собственной комнате. Да, разумеется, так оно и было.
Эста раздраженно прервала сестру.
– Мара, я знаю, зачем ты приехала. Но я не сумасшедшая. Если тебе хочется верить этой крученой твари, верь, но не пытайся мне внушить, что приехала сюда, потому что соскучилась. Отец велел тебе помирить меня с Шарлем. Успокойся, сор из избы я выносить не стану. Я передумала. Я останусь герцогиней Тагэре и матерью наследника рода, а может быть, будущего короля. Я буду вести себя как должно при людях, но Шарль никогда не переступит порога моей спальни.
– Даже когда будешь рожать? – лукаво осведомилась сестрица.
– Это к делу не относится, – отрезала Эстела, – герцог должен увидеть свое дитя, прежде чем его унесут, и он увидит. Никто больше не посмеет сказать, что я забываю обычаи и этикет. Но в той жизни, где я не герцогиня, Тагэре места нет.
– Ну, хорошо, – неожиданно легко сдалась Марион, – спасибо и на этом. В конце концов, у вас и так пятеро, будем надеяться, с шестым тоже все обойдется. Отцу главное, чтоб ты не путала его игру. Лумэнихе незачем знать, что в доме Тагэре нет мира. Кстати, ифранка беременна.
– Вот как? Значит, Пьер наконец понял, для чего нужна жена?
– Боюсь, что нет, – засмеялась графиня Койла, – поговаривают, что Фарбье мало быть дядей короля и он решил стать отцом наследника.
– Кто поговаривает? – Эстела с готовностью поддерживала разговор.
– Проклятый! Да все! И первый Его Высокопреосвященство. Странная вещь выходит. На престоле Арции не должен быть бастард, доказать, что ребенок Агнесы – сын Фарбье, трудно, доказать, что он сын короля – и вовсе невозможно. Что делать?
– Ну, – протянула Эста, – может, еще девочка родится.
– Может, – кивнула сестра, – но лиха беда начало. У тебя тоже старшая девочка.
– Марион, – в голосе Эсты прозвучал металл, – давай не будем об этом.
– Хорошо, я не стану говорить о Шарле, хотя, моя дорогая, ты просто дура. А если ты права, то дура двойная. Неужели ты думаешь, что есть хотя бы один мужчина, который прожил двенадцать лет с женой, ни разу не глянув на сторону?
– Я же тебя просила…
– Успокойся. Хочешь, я тебе погадаю?
– Зачем?
– Ну, тебе же раньше нравилось.
Ей действительно раньше нравилось. Мара была младше на два года и с детства воображала себя колдуньей, варила какие-то травки, что-то шептала, дарила всем сделанные ею амулеты, в которых магии было не больше, чем волос у лягушки. Все, даже замковый клирик, смотрели на забавы графской дочки с улыбкой, в том числе и на нарисованные ею самой карты, долженствующие изображать давным-давно забытые и проклятые О . Марион же относилась к своим занятиям очень серьезно. Она была убеждена, что именно ее магия защищает семейство Фло от всяческих бед, а чудесное возвращение Эстелы и спасение Шарля приписала своим амулетам. Родственники девчонку не разочаровывали, по их стопам пошел и муж, души в жене не чаявший. Счастливая и всем довольная Мара, обладавшая к тому же удивительно легким и незлобивым характером, жила в глубочайшей уверенности, что является хранительницей семьи. Неудивительно, что она взялась мирить сестру с мужем. Наверняка наговорит ей сейчас с три короба всяких глупостей, сунет под подушку какую-нибудь заговоренную щепку и уедет с чувством выполненного долга.
Эстела с вялым интересом наблюдала, как сестра вытаскивала из бархатного мешочка завернутую в расшитый странными символами платок колоду.
– А у тебя другие карты…
– Да. Мне нарисовал один человек. Он ЗНАЕТ, – таинственно сообщила Мара, и Эста невольно улыбнулась, приготовившись слушать малопонятную, но складную ерунду.
Марион, как и в детстве, заставила Эстелу подержать в руках отчего-то показавшуюся ей ледяной колоду и начала одну за другой выкладывать на инкрустированный перламутром столик карты. Эста рассеянно за ней наблюдала. Сестра со значительным видом вглядывалась в красивые картинки. Кем бы ни был тот шарлатан, который сделал Маре колоду, рисовать он умел. Интересно, сколько аргов содрал он с нее за свой труд. Впрочем, получилось действительно изумительно красиво. Пожалуй, возьмись этот «знающий» за портреты, он бы купался в золоте. Интересно, кого он изобразил в виде всех этих королей и королев, вряд ли «из головы». Такие лица не придумаешь.
– Вот ты, – жизнерадостно провозгласила Марион, показывая на меднокудрую всадницу на красивой золотистой лошади, похожую на Эстелу, как кошка на чайку, – а вот и Шарло, – темноволосый человек с окровавленным клинком в руке прижимался спиной к крепостной решетке, от кого-то обороняясь, – это у нас ифранка, это – папа, это – Рауль…
Дальше Эстела не слушала, пораженная одной из картинок. Высокая женщина с разноцветными волосами положила руку на холку огромной рыси…
– Мара! Что это за карта?
– Папесса, а еще ее называют «Темная Звезда». Успокойся, она не рядом, хоть и близко. Вот если этот паж окажется твоим сыном, то она через эту вот «Большую утрату» еще может его затронуть, но это когда еще будет, если будет… Расклад так далеко не показывает, а ты и Шарло никак с ней не связаны. А ты была права, рядом с ним действительно какая-то королева, но их разделяет Сердце Осени и Глубокая Вода. Можешь не бояться, никуда он не денется…
– Мара, а что означает папесса?
– Ну, точно никто не знает. Она редко выпадает. Вроде судьбы, от которой не уйдешь, дорога во Тьму, высшая магия, смерти всякие… Но она же далеко, ты слушай, что я тебе про королеву говорю. Странно с ней как-то, вроде она есть, и вроде ее нет. О, поняла! Она есть только у тебя в голове… Осенью родишь, и вся эта глупость кончится.
2862 год от В.И.
Утро 3-го дня месяца Собаки.
Большой Корбут
– Мы были правы, за ними действительно наблюдают все, кому не лень, – золотоволосый красавец раздраженно оттолкнул бокал красного вина, – они наблюдают, мы наблюдаем, и целая толпа местных интриганов в придачу, а уж злобы… На десяток Михаев! Когда все это кончится, не могу я больше!
– Излишние эмоции провоцируют на опрометчивые поступки. А ошибка – это хуже, чем предательство, – скрипучий, назидательный голос принадлежал черной каменной жабе размером с хорошее ведро, выглядевшей в изысканной, выдержанной в золотистых тонах комнате более чем неуместно.
– А ты бы мог и помолчать, хотя бы иногда! – Золотоволосый швырнул бокал о стену. – Я действительно больше не могу! Любоваться, как все летит в тартарары. У меня на глазах последнюю надежду убивают, а я смотри и не вмешивайся!.. Даже безнадежный бой, и то счастье…
– Ты знал, на что шел, – невозмутимо ответила жаба, вернее жаб, – и ты прекрасно знаешь, что сейчас главное – выдержка. Обнаружив себя, ты можешь только бездарно и бессмысленно погибнуть, результатов же твое деяние не принесет никаких. И при этом совершенно очевидно, что ожидание подходит к концу. Налицо все признаки. Да, эти люди, судя по всему, достойны сочувствия и уважения, и это очень хорошо. Сейчас их время, и от того, смогут ли они повести себя адекватно, зависит многое. В том числе и наше поведение, но прикрывать их ты не должен. Ты и так несколько раз поступал весьма неразумно. И не ты один.
– Ты прав, извини, но я не каменный.
– Да, – подтвердил жаб, – и в данном случае это очень неудобно, – хотя, в отличие от меня, ты не ограничен в передвижении и можешь лично наблюдать за процессом. Во всем есть свои плюсы и свои минусы. Я охотно извиняю тебе твой срыв, но ты должен взять себя в руки. У того, кто спасает мир, должно быть не только горячее сердце, но и холодная голова и чистые руки. Прежде чем ты вернешься к исполнению своих обязанностей, нам предстоит многое обсудить. Сейчас придет Клэр, и начнем… О, вот и он, – жаб поднял лапу, приветствуя высокого рыцаря в золотистом.
– Жан-Флорентин, друг мой… Роман, я и не знал, что ты приехал.
– Твои карты попали туда, куда должны, – Роман налил бокал и протянул хозяину, – и подтвердили то, о чем мы догадывались… Ладно, за встречу!
– Чтоб она не была последней, – живо откликнулся Клэр.
– И чтоб скорее настал Срок.
– Арде!
Эстель Оскора
Мало кого мне до такой степени хотелось убить, как Эрасти. И при этом я не могла назвать никого, к кому бы испытывала такое сочувствие, разве что к Шани, который, хотелось бы думать, прожил свой век счастливо. Но Шани, даже когда узнал про Лупе, остался самим собой, а Эрасти сломался, как ломаются только очень сильные люди. Сразу и, я очень этого боялась, навсегда.
С моим присутствием он, похоже, смирился. Более того, я стала ему необходима, чтобы изливать душу, а потом гордо уходить со словами «тебе этого не понять». И я ничего не могла с ним поделать. Не знаю, как бы я повела себя на его месте, что бы запела, брось меня человек, бывший для меня всем. Но у меня была другая беда, и мне мог помочь только Эрасти, он же был способен лишь сидеть, глядя куда-то то ли вдаль, то ли вглубь себя и время от времени поднимая на меня свои, не буду врать, изумительно красивые глаза и вопрошая «почему?» и «за что?».
Ответить я не могла, так как вообразить себя на месте Циалы у меня не получалось, слишком уж мы были разные, начиная от цвета волос и кончая цветом души, если таковая у моей прапрапратетки имелась, в чем лично я сомневалась. Я попыталась свалить все на проклятые Рубины, но Эрасти не был ни глупцом, ни новичком в магии, он прекрасно знал, что камешки прихватывают только тех, кто к этому готов. Скрипнув зубами, я признала, что у меня не возникло ни малейшего желания нацепить на себя эту красоту. Потом мы целый день проговорили о камнях, и оставалось только догадываться, сколько месяцев и лет пролетело за это время в Арции.
Эрасти было все равно, столетием больше, столетием меньше, но я-то ждать не могла. Рене был жив, и я хотела его найти, а для этого требовалось вытащить Проклятого за волосы из его страданий и заставить спасать Арцию. Был у меня и еще один долг. Я мучительно хотела знать, что случилось с Шарло и Эстелой, все ли с ними благополучно. Мне отнюдь не улыбалось вернуться и услышать, что герцог Тагэре мирно скончался в возрасте девяноста пяти лет, оставив после себя прорву наследников, которые, не сменилось и семи поколений, принялись рвать друг другу глотки… Но в такое я отчего-то не верила. Если честно, я боялась за этого сероглазого красавца, было в нем что-то, что не позволяло дожить до девяноста пяти лет и скончаться на руках у любимой правнучки.
Я помнила, как они уезжали и как я смотрела им вслед. Я много чего знала и помнила, а потому должна была вырвать Эрасти из этой его слезливой спячки, заставить вновь стать самим собой. Он был силен, Великие Братья, как же он был силен. Да, он не был богом, так как не был изначальным сгустком осмыслившей себя силы, он шел к осознанию своих способностей медленно и страшно, но теперь он мог смело бросить вызов самым сильным магам иных миров, – миров, которые никогда не бросали на произвол судьбы высшие силы. Но мне от этого было не легче. Эрасти Церна, Святой и Проклятый, великий маг, бунтарь и защитник справедливости упивался своими страданиями, как какой-нибудь увядающий поэт, и я ни лаской ни таской не могла оторвать его от этого занятия.
Он не мешал мне говорить, слушал молча и внимательно, склонив голову к левому плечу, но когда я ловила его взгляд, то понимала, что он далек и от Арции, и от Пророчества и все еще пытается понять, что и когда сделал не так. Хотя что бы он ни делал (кроме, разумеется, захвата Тарры), он вряд ли бы удержал свою подругу, она его не любила, хотя он и был ей нужен. Но Эрасти не пожелал идти у нее на поводу, и началось…
Нет, она не сломала его до конца, то высокое и гордое, что было в нем, за что его и избрал Ларэн, не позволило ему предать все и всех ради женщины. Он, подчинившийся ей почти во всем, в главном был непреклонен. Он хотел спасения Тарры, а не власти над ней. Циала же хотела власти и блеска. Наверное, она напоминала Эанке, но не была столь уверена в собственных силах, да и сил-то у нее не было никаких. Ей повезло влюбить в себя единственного истинного мага Тарры, это была ее великая удача, но никоим образом не заслуга. Эрасти она не стоила, впрочем, она не стоила никого из тех, с которыми сплеталась моя судьба, за исключением моего недоброй памяти батюшки. С ним бы она поладила, но Михай не смог завоевать Тарру, а Эрасти мог, но не захотел. Он поклялся Ларэну ее спасти, но и без этой клятвы не предал своей сути, как не предали бы Рене, Астени, Роман… И Циала проиграла, хотя вряд ли это поняла. Она проиграла и то, что могла понять – вечную молодость, красоту, истинное могущество, – и то, что оценить была не в состоянии, как не в силах свинья оценить красоту заката и аромат цветов. Эта дура потеряла любовь!
Есть души, которые нельзя предавать. Терпеть не могу рассуждения о Добре и Зле, греховности, святости и прочей ерунде, которыми пичкают паству клирики всех миров и которая особенно любезна адептам тех, кто величает себя светом, спасителями и прочими красивыми, но ничего не значащими словами. Но предательство Циалы было грехом. Подлостью. Тем, чему нет и не может быть прощения. Если не любишь – уйди. Но уйди сразу и навсегда. Да, можешь потребовать то, что хочешь, попытаться убедить, вынудить, заставить. Не получилось, значит, не получилось. Исчезни. Не мучай возвращениями, примирениями и новыми уходами.
Раньше я думала, что у Циалы и Эрасти все было очень просто. Он полюбил. Она тоже, потом она стала его толкать к власти, он не захотел, она его предала и в меру своих сил и понимания насладилась плодами предательства, показавшимися ей вкусными. На деле же все оказалось еще горше. Циала была с Проклятым несколько лет, и каждый год для него стоил тысячелетия на Дне Миров. Я не знаю, как он не сошел от этого с ума и не возненавидел всех и вся. Потом она его предала окончательно, а он все равно ждал, но вместо Циалы пришла я, в которой течет… Только Великий Дракон знает, какая часть крови Циалы течет во мне. Для Эрасти я была чужой и далекой, но только от меня он узнал, что все кончено. Потому что считал ее предательство очередной уверткой, ждал, что она опять вернется, чтобы предъявить новые требования. И он хотел этой встречи. Он молился на эту дрянь, а я стала вестницей ее смерти. Вместо пусть злой, пусть жестокой, но богини – известие о кончине пожилой женщины, причисленной к лику святых за свое предательство.
Зря я ему рассказала все и сразу. Поглупела, видимо! А что было бы, если б я ждала Рене, а пришел Шарль и рассказал о том, что… Да ничего бы не было! Постыдного и подлого Рене не совершил бы никогда, а, узнав о его гибели, я бы вряд ли впала в летаргию. Я бы или отомстила, если б было кому, или исполнила то, что не сделал он, а потом не мытьем, так катаньем отделалась бы от своего бессмертия. Собственно говоря, так я и поступлю. Если Эрасти не очнется, я уйду из этого сада и скорее всего сложу свою разноцветную голову, только вот толку никакого не будет.
Я должна разбудить Проклятого, вырвать его из лап давным-давно умершей стервы, но это куда труднее, чем прикончить присосавшихся к Шани Гардани фину?сов. Те были настоящим, а совладать с настоящим проще, чем с прошлым. И потом… Потом я не хотела бросать его среди цветущей сирени и отчаянья. Рене бы точно не бросил, он бы смог найти слова, дал бы ему пощечину, в конце концов, не знаю что, но сделал бы… Астени тоже бы достучался. По-другому, спокойно, ласково, но заставил бы выслушать, очнуться, вновь стать самим собой. А я могла только злиться и при этом бессловесно плакать вместе с ним. И конца этому не было…
2862 год от В.И.
Вечер 11-го дня месяца Зеркала.
Тагэре
За высокими березами погас последний луч, небо на западе еще отливало тревожной желтизной, но над головой уже проступили фигуры созвездий. Сола ждала, хоть и понимала, что Шарль придет не раньше полуночи. Все было готово. Ее искать не станут – она возвращается в монастырь по приказу бланкиссимы, а в Тагэре отныне будет другая сестра. Если бы не письмо, привезенное невозмутимым Муланом, герцог вряд ли бы решился на побег, но Сола не могла больше оставаться в замке и не могла возвращаться в обитель, потому что была беременна.
Когда она это поняла, ее охватил ужас, связанный с восторгом. Она была счастлива, что родит Шарло ребенка, но не знала, что ей делать. Сола тянула, сколько могла, к счастью, плохо ей не было, наоборот, она стала еще прелестней. Люди Шарля не уставали ворчать на того негодяя, который загнал такую красоту в монастырь, она же, как всегда, терялась и краснела, чем доставляла огромное удовольствие местным юбочникам и кумушкам. А ночами их любовь становилась все неистовей. Соланж знала, что в ее положении предписано воздерживаться, но не хотела превращаться в еще одну Эстелу, тем более ни на ней, ни на ребенке ее ночные безумия не сказывались. В конце концов Шарль все понял сам. Свободный монашеский балахон с верхними накидками скрывал бы ее тайну еще пару месяцев, но герцог видел ее без балахона, и у него уже было пятеро детей.
– Нет, ты меня в гроб вгонишь. – Сола вжала голову в плечи, не смея даже дышать, а Тагэре отстранил ее от себя, внимательно рассматривая, и, убедившись в правильности своих подозрений, добавил: – Сначала не сказала, что ты девица. Теперь скрываешь, что, скажем так, толстеешь. Сколько месяцев? Четыре, пять?
– Четыре с половиной.
– Так, и что делать будем?
Если бы она знала…
В эту ночь Шарло был с ней удивительно нежен, а когда пришла пора расставаться, попросил ни о чем не беспокоиться. Это его дело, это его ребенок, и он что-то обязательно придумает. И придумал. Он отвезет ее в Ланже, где комендант женат на его кормилице, они обо всем позаботятся. Он будет приезжать, надо только устроить так, чтобы ее исчезновение никого не удивило и не заинтересовало, и он это сделает. Старая Жанна, если что, выдаст ее за свою вдовую племянницу, а смена одежды и прически, не говоря уж о беременности, меняют любую женщину. Ну, а когда ребенок родится, придется решать уже все сразу.
Сола с облегчением вздохнула. Ей уже становилось тяжеловато вести прежний образ жизни, да и иметь рядом опытную женщину, на которую можно положиться, очень хотелось. Казалось, все налаживается, по крайней мере на год вперед. Как бы то ни было, из циалианок она уйдет, сестра Анастазия исчезнет, появится милая мещаночка из Небли, Шарль будет рядом, а дальше она не загадывала. Но наутро в замок въехало два десятка рыцарей Оленя во главе с Муланом, который был нагл и самоуверен и явно намеревался лично доставить сестру к наставнице.
Придумывать причину ее исчезновения стало некогда, нужно было бежать, тем более Шарлю очень не понравился взгляд, которым рыцарь окинул девушку. Человек, устроивший подлость с письмом, не задумается сделать еще что-то подобное. Он может попробовать в дороге добиться расположения красавицы, благо на этот раз на хребте у него не висит добряк Рузо, а если Анастазия не согласится, в ход пойдет все что угодно, от магии до сонного зелья. После этого она в его руках. Беременность для циалианки означает, самое малое, пожизненное заключение в монастырских мастерских, а то и кое-что похуже, если будет доказана дополнительная вина.
Отъезд Анастазии был назначен на завтра, а ночью она должна была исчезнуть, причем навсегда. Оставлять ее поблизости было нельзя, так как Мулан, как и все циалианцы, мог разбираться в магии. Богоугодной, разумеется. Они решили, что девушка оставит письмо, в котором сообщит, что опасается путешествовать вместе с сигнором Муланом, который испытывает к ней отнюдь не братские чувства, и отправляется в обитель самостоятельно. В это поверят, а они в это время поскачут на запад, чтобы перейти до холодов Лисьи горы, и будь что будет. Оставлять Анастазию в Арции нельзя, спасти ее может только герцог, и он этому даже рад. Они будут свободны. Они будут вместе далеко от интриг и волшбы.
Даже совесть Шарля, которая не переставала его мучить с момента болезни Эстелы, успокоилась: из двух его женщин опасность грозила именно Соле, и он решился. Завтра они уже будут далеко отсюда, какими бы ни были эти еретики-таянцы, спевшиеся с нелюдями, они вряд ли страшнее рыцарей Оленя, по крайней мере для них… Сола поежилась: осень в этом году была теплой, но ночь брала свое. Оранжевая полоска на западе погасла, и женщине показалось, что на свете нет никого – только она и звезды, внимательно ее разглядывающие. Созвездие Рыси взошло уже высоко, и ее зеленоватое око словно бы высасывало из девушки тепло и надежду. Рядом с Рысью дрожали другие созвездия осени – Палач и Белка… Небо неспешно вращалось на запад, над горизонтом поднялся Сноп, затем Блудница, а Анастазия все ждала. Холод пробрался даже под теплый плащ, подбитый мехом, а ноги в легких сапожках для верховой езды и вовсе заледенели. Анастазия ждала, а его все не было.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:13 | Сообщение # 13 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| 2862 год от В.И.
Ночь с 11-го на 12-й день месяца Зеркала.
Тагэре
Когда одна из дам Эстелы ворвалась к Шарлю с сообщением, что роды начались и сигнора призывает супруга, тот уже был одет для путешествия. Пришлось бросить плащ и подняться к Эстеле, которой уже было не до него. Герцог мерял шагами приемную жены, понимая, что что-то не так. Слишком долго в сравнении с тем, как это было с младшими детьми, да и лица бегавших туда-сюда медикуса и его помощников были нерадостными. Шарль не мог не думать об Эстеле и рождающемся ребенке, но герцог, прежде всего, видел перед собой другую женщину, несколько ор ожидающую его на условленном месте. Он не мог ничего ей сообщить, надеясь лишь на то, что, устав ждать, она поймет, что ему что-то помешало, и вернется. Что ж, они уедут следующей ночью, даже циалианцы не посмеют уклониться от участия в пире по поводу рождения ребенка из рода Тагэре или от… поминальных торжеств. Уж слишком долго все тянется, неужели это проклятое падение? Как же так вышло?! Эстела не могла видеть, это ее выдумка, но он все равно виноват. Да, своими заигрываниями с Дело он отводил подозрение от Солы, но его жене от этого было не легче. И вот она вообразила, что он изменяет ей с Делией, а полученный при падении удар закрепил эту выдумку в ее сознании.
Как бы то ни было, если Эста или ребенок умрут, то их убийцей будет он, а если он не вытащит Солу из ловушки, в которой она оказалась по его вине, то он будет вдвойне убийцей. Но, случись что с Эстелой, он не сможет оставить Тагэре. Даже ради спасения Солы. Филипп слишком мал, чтобы стать владыкой севера.
Герцог с радостью бы дал жене и свободу, и власть, к которой та отнюдь не была равнодушна. То, что он бросал все и, по сути, умирал, оставаясь живым лишь для Солы, в какой-то степени примиряло его совесть с бегством. Он с собой не берет ничего, даже имени, он отрезает себя от прошлого, так же как Анастазия. Она жертвует Богом, он – домом и своим долгом. Да, они оба совершают страшный грех, но они готовы за него расплачиваться…
2862 год от В.И.
Утро 12-го дня месяца Зеркала.
Тагэре
Сола прождала до восхода, хотя понимала, что все бесполезно. Если честно, она вообще не верила, что Шарль исполнит обещанное. Вслух она мечтала о том, как они перейдут горы и встретятся с такими же изгоями, он будет охотиться на горных медведей и черных лисиц, а она его ждать у огня. Осенью за шкурами будут приезжать купцы, и вырученного хватит на самое необходимое. Она научится собирать травы, прясть, белить холстину, у них будет трое или четверо детей и большая горная овчарка. Утром внизу будет стелиться туман, а вершины уже будут залиты солнцем, как в ее родной Эстре… Она говорила об этом Шарло и знала, что ничего этого не будет, так как она не рождена для счастья. Безумие этого лета заставило ее забыть о том, почему она оказалась в монастыре, она была счастлива, а теперь за четыре месяца света придется платить вечной тьмой. Тагэре не пришел, он и не мог прийти. Она ему больше не нужна, раньше она приносила наслаждение, а теперь стала камнем на шее. Как она могла подумать, что ради беременной циалианки он оставит Тагэре, семью, корону, привычную жизнь?!
У герцога были любовницы и до нее, наверняка скоро появятся новые. Та же Делия. А что, если Эстела не ошиблась? И все это время Шарль развлекался с несколькими женщинами и всем говорил одно и то же. Да, наверное, так и было. Герцогиня увидела его не с ней, а с другой, а она так была уверена в своем Шарло, что ей и в голову не могло прийти, что он обманывает не только ее. Конечно, не появись так некстати Мулан с дружиной, Тагэре ее бы не бросил… Знатные сигноры вообще редко бросают своих бастардов, тот же Жан Лумэн сделал для Фарбье и возможное и невозможное. Вот и Шарло поблагодарил бы ее за любовь, за ласку и постарался бы куда-нибудь пристроить или просто бы перестал замечать, занявшись кем-нибудь еще.
Но появление Мулана спутало все карты. Герцог предложил ей бежать, справедливо решив, что это единственный выход, но сам и не собирался покидать Тагэре. Ему нужно было, чтобы она собралась, написала записку и исчезла. Недаром он настоял, чтобы она взяла с собой полтысячи ауров, спрятанных в седельных тайниках. Он ее отправил куда глаза глядят, снабдив деньгами, конем и теплым платьем. А сам струсил. Как трусят мужчины, когда нужно сказать женщине, что все кончено. А куда ей идти? В Тагэре? Там наверняка уже нашли записку, и там Мулан… К бланкиссиме Агриппине? Но наставница слишком строга в своих убеждениях, к тому же она ее предупреждала и насчет герцога, и насчет нарушения обета. Она не простит… Сделать так, как хочет Шарль? Исчезнуть? Тихо жить в каком-нибудь уголке, сказавшись вдовой, растить сероглазого ребенка, выйти замуж за ремесленника, который соблазнится остатками ее красоты? Смотреть, как сын герцога Тагэре будет ломать шапку перед каким-нибудь захудалым нобилем? Лгать всем и себе… Она этого не хочет! Вернее, она этого просто не вынесет. Может, просто покончить со всем сразу? В реку вниз головой или повеситься? Тело найдут, будут доискиваться, кто она… Она будет опозорена, но посмертно, добавив к нарушению обета и прелюбодеянию еще и самоубийство.
Если бы ничего не было! Если бы она могла вернуться в монастырь, оставив Тагэре с ее красавцем-сюзереном и его вечно беременной женой сестре Аквилине. Ну почему она была так неосторожна? Почему это приключилось именно с ней? Хотя такое случалось и раньше и будет случаться потом. Все женщины, когда влюблены, становятся безнадежными дурами, с которыми можно делать все, что угодно… Если бы только она никогда не встречала Шарля или знала, чем все кончится. Она могла не подпустить его к себе или хотя бы не попасться, ведь есть же средства!
Она сама видела когда-то у Агриппины старинную книгу по медицинской магии, которую та ценила за редкость и дельные советы по исцелению болезней, но к которой относилась с очевидной брезгливостью. Правда, то, что писал умерший шестьсот лет назад почтеннейший Симон Геланский, не шло ни в какое сравнение с тайным знанием, о котором Агриппина не могла говорить без содрогания. Больше всего бланкиссиму пугало, что это заклятье, безумно простое, когда-нибудь перестанет быть тайной. По ее мнению, прибегнуть к нему – значит совершить тягчайший из возможных грехов… Сола прекрасно помнила их разговор два года назад, когда доброе круглое лицо наставницы стало багровым от возмущения…
Именно тогда она и рассказала воспитаннице о заклятье, принесенном с Корбутских гор. С его помощью женщина могла за один день избавиться от будущего ребенка, причем не оставалось никаких следов. Даже опытнейший медикус и тот никогда не смог бы определить, что произошло. Беда, однако, была в том, что решившаяся применить это заклятье, навсегда отказывалась от своей женской сути. Ей оставалась ее красота и молодость, но душа навсегда предавалась поздней осени, а тело становилось смертельно опасным для мужчины, который поддался бы его очарованию.
Последнее обстоятельство, видимо, вызвало у так и не познавшей любви Агриппины особый ужас… И это действительно было страшно, но что Соле оставалось делать? Что? Она никогда в жизни больше не потянется ни к одному мужчине. Шарль Тагэре стал первым и последним. Так что гори все синим пламенем. Душу она и так погубила, преступив обет, а тело и имя спасет, хотя бы от позора. Если жить станет совсем невмоготу, она найдет способ со всем покончить, но так, что никто и никогда не поймет, почему и как все произошло. Сейчас же ей следует вернуться в Фей-Вэйю, вернуться в одиночку и свободной.
Решение было принято, и женщина, в последний раз взглянув на пустую дорогу, направилась к кладбищу. Спрятала коня в зарослях лещины у небольшого ручейка – не знать, так нипочем не найти – и тихо побрела между могил, отыскивая нужную. Так и есть, память ее не подвела. Мария Тамье, двадцати одного года от роду, умерла в родах, произведя на свет мертвого младенца. Анастазия взяла с могилы пригоршню земли. Какой же сегодня лунный день? Третья четверть! Лучше не придумаешь. Нужно найти корневище ядовитого веха и листья борщевника, они здесь попадались…. Отлично! Теперь в иглеций. Взять четырнадцать огарков от свечей и вниз, в подвал, откуда есть проход в пустой склеп семейства Клижу. Вдоль одной из стен на полках стояло несколько освинцованных ящиков, другая сторона была незанята.
Странно, как это она запомнила сложный ритуал, описание которого видела всего один раз? Неужели уже тогда в глубине души она поняла, что это может понадобиться?! Или память человеческая обладает свойствами в нужный момент вытаскивать из глубин знания, о которых их обладатель и не догадывался? Еще вчера Сола под страхом смерти не вспомнила бы, что и как следует делать, а теперь она деловито расставляла свечи на концах Рогов в ногах и в изголовье. Хорошо, что она, собираясь в дорогу, собрала все необходимое, в том числе и огненный камень. Теплые огоньки на концах свечей на мгновенье заставили Солу заколебаться, но только на мгновенье. Шарло ее бросил, и идти ей было некуда. Она никогда бы не подумала, что осмелится на такое, что у нее хватит умения и сил довести до ума заклятье, ведь до этой страшной минуты она никогда не занималась магией всерьез, хотя ее, конечно, чему-то учили, как и всех, вступающих в сестринство.
Женщина бросила на предназначенную для гроба каменную полку охапку привядшего борщевника, быстро скинула одежду и осторожно села на хрустнувшие стебли. Вздохнула, вынула нож и слегка порезала кожу у щиколоток и под левой грудью. Показавшаяся кровь была смешана со взятой с могилы землей и соком веха, которым она смочила и губы. Вот и все, теперь лечь на спину и ждать, повторяя про себя четырнадцать непонятных слов. Было тихо, сквозь тонкий слой травы чувствовался вековой и равнодушный холод могильного камня, Сола дрожала как в лихорадке, на губах застыла едкая горечь, затылок стянула резкая, отвратительная боль, но она продолжала твердить странные слова, глядя на колеблемые подземным сквозняком свечи у себя в ногах. Странно, но цвет пламени постепенно стал светлеть, становясь из оранжевого светло-желтым, кремовым и, наконец, серовато-белым, как осенний туман над болотом. Боль и холод словно бы растворялись в белесой мерцающей дымке.
Соланж перестала чувствовать жесткий холодный камень и колющую траву, подхваченная зыбкими опаловыми волнами. Ее несло вниз по белой, клубящейся реке. Впереди слышался шум водопада, она видела далекие, почти скрытые в тумане темные берега, но ей было все равно, ведь на всей земле не было никого, кому бы она была нужна, разве что бланкиссиме, да и та без нее прекрасно обойдется. Гул водопада доносился все отчетливее, но Солу это не пугало, поток повернул в сторону, и ее вынесло на широкий плес. До водопада оставалось всего ничего, но его не было видно из-за высокого каменистого острова, который вырос прямо на пути. Взбесившаяся река обтекала его с двух сторон, а он высился, высокий, обрывистый, не подвластный белым клубящимся волнам. Длинный узкий мыс выдавался высоко вперед, и Солу несло к нему. Она вздрогнула, увидев знакомую фигуру, стремительно бегущую по берегу ей навстречу. Шарль протягивал к ней руки, и она невольно рванулась к нему. И тотчас волны перестали быть ласковыми и теплыми, в лицо и глаза ей ударило множество острых, едких брызг, ледяной смертельный холод спутал ее по рукам и ногам, она не могла даже крикнуть, только из последних сил пыталась плыть к берегу, а Шарль протягивал ей руки и никак не мог дотянуться…
2862 год от В.И.
12-й день месяца Зеркала.
Тагэре. Эльта
– У вас сын, монсигнор. – Герцог вздрогнул и непонимающе уставился на медикуса:
– А что герцогиня?
– Сигноре ничего не угрожает, я дал ей средство, и она уснула. – Врач, казалось, был не рад этому обстоятельству, так как сообщил его, глядя в пол.
– Корнелиус, – Шарль Тагэре взял медикуса за плечи, заставив смотреть себе прямо в глаза, – ты принимал всех моих детей, так что я тебя знаю… Говори прямо, что не так?
– Правду сказать, – буркнул Корнелиус, – ничего хорошего. Я предупреждал, что после такого падения лучше не рисковать… Ваш сын, монсигнор, родился горбатым, и я не поручусь, что он выживет…
– Горбатым? – Герцог сжал кулаки. – Что ж, могло быть и хуже, если б это оказалась девочка. Мужчина может проложить себе дорогу и не будучи красавцем. Что-нибудь еще?
– Сейчас остается только ждать. Сделано все возможное, но…
– Что ж, да смилостивится над ним святой Эрасти.
Добряк Корнелиус так и не понял, о какой милости просил монсигнор Заступника. То ли сохранить ребенку жизнь, то ли, наоборот, избавить его от земных страданий. На всякий случай медикус заговорил о другом.
– Ваш сын родился точно в полдень, монсигнор, а все астрологи знают, что это знак особой судьбы. Позднее, если монсигнору угодно, я составлю более подробный гороскоп.
– Разумеется, угодно, – кивнул герцог, – а теперь иди отдыхать, у тебя была нелегкая ночь, да и у меня тоже. Если от тебя больше ничего не зависит… Я полагаю, твои помощники способны приглядеть и за роженицей, и ребенком.
– Разумеется, но…
Врач хотел сказать еще кое-что, но Шарль Тагэре уже вышел, Корнелиус слышал, как он сбегает по лестнице, как требует коня. Затем заскрипели ворота, простучали копыта по мосту. Что ж, понятно… Монсигнор не из тех, кто позволяет другим любоваться на свою беду и выражать сочувствие. Утопить горе во встречном ветре, растоптать конскими копытами – что может быть естественнее для воина? Через несколько ор Шарль вернется, будет улыбаться жене, прикажет готовиться к пиру по случаю рождения сына, делая вид, что ничего страшного не произошло… Что ж, к его приезду гороскоп будет готов, звезды уже вечером образовали весьма странную конфигурацию, а тут еще первый крик прозвучал именно тогда, когда солнце было в зените, а на востоке как раз взошла Волчья звезда, соединившись со звездой Рас Эргаль, Сердцем Звездного Вихря. Похоже, маленького горбуна ожидает непростая судьба, если, конечно, он выживет, в чем лично он, Корнелиус, весьма сомневался…
Да, гороскоп гороскопом, но не забыть приготовить успокаивающую микстуру для герцогини, она ведь еще не знает. Корнелиусу очень не хотелось быть черным вестником, тем паче именно он предлагал Эстеле избавиться от ребенка, и, к несчастью, не ошибся. Медикус любил властителей Тагэре и был не из тех, кто радуется подтверждению своих слов такой ценой. Бедная женщина, теперь она будет всю жизнь себя винить в несчастии сына… Хорошо бы проклятую новость сообщил ей сам герцог или, еще лучше, наперсница сигноры, ей все равно сегодня уезжать…
Добряк не мог знать, что Анастазия уже уехала и что неистовое желание ее найти, а вовсе не отчаянье заставило герцога броситься вон из замка. Шарло гнал коня, как будто пол-оры могло что-нибудь изменить. Если Сола решила дождаться его во что бы то ни стало, она еще там, если нет – он встретит ее по дороге, так как после осенних дождей другого пути в Тагэре от Лисьего тракта нет.
Пепел красивым галопом летел навстречу идущим с востока тучам. Герцогу было жаль сына, родившегося в полдень ветреного осеннего дня, сына, которого он, вероятно, никогда не увидит, но мальчик, несмотря на увечье, остается Тагэре. Рядом с ним будет мать, братья и дядья, у него есть будущее, тем паче содеянного не исправишь. А у Солы только он и больше никого и ничего. Если девочка попадется в руки циалианкам, то смерть покажется ей избавленьем…
2862 год от В.И.
Утро 12-го дня месяца Зеркала.
Тагэре
Потолок склепа был весь в трещинах, одна из которых изгибалась, подобно реке Льюфере, а вторая напоминала то ли лебедя с длинными ногами, то ли журавля с изогнутой шеей. Между двумя трещинами располагалось одно большое пятно, похожее на жабу, и несколько пятен поменьше. Вот и все, что могла видеть Сола со своего ложа. Холодно ей больше не было, страшно тоже, наоборот, всю ее переполнял какой-то странный, отрешенный покой, частью которого были и старый склеп, и пятно-жаба, и догорающие огарки… Она постаралась припомнить, что же с ней было. Сначала это было трудно, но потом воспоминания словно бы прорвали невидимую плотину и хлынули потоком. Она вспомнила все! И игривого рыжего котенка из далекого горного замка, утопленного за украденный кусок мяса много лет тому назад, и несостоявшееся покаяние Шарля Тагэре, и его самого, его слова, руки, губы… Она захотела очнуться, когда ей в ее бреду примерещился герцог. Или это был не бред, а что-то другое, она уже вышла из воды, он бежал к ней, протягивая руки, как это бывало не раз, когда они встречались за пределами замка. И она тоже побежала к нему. Сола вспомнила их объятие, казавшееся реальнее реального, а потом герцог исчез, она вышла из транса и очнулась одна-одинешенька в промозглом склепе между догорающими свечами. Раны на груди и ногах болели, лицо горело, словно она пришла с мороза…
Что делать дальше, Сола не представляла, заклятье не помогло, ребенок шевелился в ее чреве, напоминая о позоре и безысходности, о том, что Шарль не пришел. Может, все-таки встать и уйти? А ночью попробовать проскользнуть в замок и вызвать Шарло. Должен же он все-таки помочь ей! Должен же хоть кто-то ей помочь. Сола села, обнимая себя за плечи, но одеваться отчего-то не спешила, хотя ее тело и покрылось гусиной кожей. Ребенок вновь пошевелился, с потолка сорвалась тяжелая и холодная капля и упала на плечо. Сола вздрогнула и зашептала заученную в детстве молитву святой Циале. Святая была строга, чиста и непорочна. А она погрязла во грехе и только что чуть не свершила самого страшного, и все-таки она молила равноапостольную о помощи. Словно услышав ее призыв, догорающие свечи встрепенулись, залив склеп опаловым светом, и Соле показалось, что на нее смотрит прекрасное женское лицо.
Циала была почти такой же, как на иконах, только глаза ее не были опущены долу, а смотрели в душу отчаявшейся женщине. Ей показалось, что безупречные губы святой шевельнулись, и она услышала те самые четырнадцать слов заклятья, которые она повторяла, прежде чем потеряла сознание. Сола вздрогнула, хотя, возможно, причиной этого послужила капля, на этот раз упавшая ей на лоб. Смутно послышался другой голос, голос герцога, который звал ее. Она робко протянула руку за своей одеждой, мысленно взывая к святой. И та вновь, уже громче повторила слова заклятья. Губы Солы шевельнулись помимо ее воли, повторяя за равноапостольной: «За мойрэ дека не каллон гобъердо…»
2862 год от В.И.
12-й день месяца Зеркала.
Тагэре
Вот и кромка леса… Странно. Почему осенью стволы деревьев кажутся черными? Возможно, потому, что они влажные, а может, все дело в цвете листвы… Высокая сосна, одинокая и красивая, словно бросавшая вызов осени своей строгой зеленью, указывала дорогу. Песок у ее корней был истоптан конскими копытами и женскими ножками. Сола здесь была долго, очень долго… Герцог крикнул сначала вполголоса: с рассветом женщина могла укрыться на опушке, затем громче, но в ответ раздалось только издевательское сорочье стрекотанье. Он поехал по кругу, но полегшие от дождей травы не держали следов. Что ж, значит, не дождалась, на сколько же они разминулись и какой же дорогой она вернулась? Неужели дурочку понесло на Грозовой кряж, наверняка именно туда, иначе он бы ее встретил. Тагэре послал коня по малозаметной тропке. Так и есть, здесь не так давно проехал всадник. Мокрая от дождя могучая паутина сорвана как раз на уровне конской груди, а в глине отчетливо отпечатались эльтские подковы . Дальше дорога становилась каменистой, и ничего различить было нельзя, но Шарло не сомневался, что найдет Солу в замке.
Как ни хотелось ему скорее нагнать беглянку, он не стал рисковать и опасное место миновал шагом. Осень уже вступила в свои права, небо было низким и серым, на его фоне желтые и оранжевые деревья и кусты казались принарядившимися перед казнью осужденными. А в Лисьих горах придется и вовсе солоно, он и так бессовестно затянул с отъездом, но ведь казалось, что опасности нет. Спрятать Солу в Ланже можно было без труда, и чего это бланкиссиме приспичило менять наперсницу? Видно, правду говорят, дела Виргинии совсем плохи, и Агриппине нужна помощница, на которую она может полностью положиться, но как же это было не вовремя.
Пепел, легко мотая гривой, вступил на мост, стражники с нарочито равнодушными и безмятежными лицами – знают, сочувствуют, но не желают навязываться – отдали честь, пропуская сюзерена. Тагэре бросил поводья кому-то из оруженосцев и, больше не заботясь о коне, пошел к дворцу. Разумеется, сначала нужно спросить о жене. Герцогиня, как он и надеялся, спала.
– Дана Аугуста, – Шарло казался уставшим и спокойным, – я хотел бы поговорить с сестрой Анастазией, прежде чем та уедет.
– Монсигнор, – толстуха была явно огорчена, но вместе с тем ее распирала новость, – сестра Анастазия сегодня ночью бежала, оставив письмо. Я заходила к ней… – «Наверняка поделиться новостями», – брезгливо подумал герцог. – И вот что нашла.
Жена коменданта протянула записку.
«Монсигнор Шарль и сигнора Эстела, когда вам принесут мое письмо, я буду далеко от Эльты. Бланкиссима Агриппина приказала мне вернуться в Фей-Вэйю, и я повинуюсь, хотя успела полюбить север и его людей и хотела бы прожить здесь остаток своих дней. Но я решила путешествовать одна, так как не доверяю свою честь рыцарю, который привез приказ. Это тяжелое обвинение, я знаю, и ничем не подкрепленное, так как моим единственным доказательством могло бы стать лишь мое бесчестие, от которого я и бегу. Я уезжаю тайно, так как, зная вашу доброту, не сомневаюсь, что вы навязали бы мне эскорт, а это означало бы ссору Тагэре с орденом, чего я ни в коем случае не хочу. Надеюсь, святая Циала сохранит меня в пути. От рыцаря Мулана мое письмо не скрывайте, все равно он все узнает от бланкиссимы, перед которой я исповедуюсь в день своего приезда. Да хранит вас и Эльту святая равноапостольная Циала».
– Вот так, – шмыгнула и без того распухшим носом Аугуста, – бедный наш невинный ягненочек. Видела я этого Мулана, ему девок из борделя и тех доверять нельзя…
Толстуха продолжала что-то говорить, герцог кивал, но в мыслях его была лишь Сола. Где она? Что с ней? Она должна была вернуться! Может, решила где-то переждать день и вернется вечером на условленное место? А вдруг она самочинно отправилась в Ланже? Или в Лисьи горы, надеясь, что он ее догонит. Единственное место, где она не может появиться, это Фей-Вэйя.
Вечером он вернется к сосне, а пока… Пока ему ничто не мешает разослать людей на розыски, все равно Аугуста разнесла содержание письма по всему замку, так что его решение никого не удивит. Напротив, не сделай он этого, люди бы заподозрили неладное.
Вскоре пятьсот всадников рассыпались по окрестностям, горя желанием найти и вернуть стройную синеглазую сестру, боявшуюся рыцаря Оленя больше осенних волков и Безногого Всадника . Что до циалианских рыцарей, то и они приняли участие в поисках, но любезные хозяева навязали им в помощь три десятка воинов, знающих местность. Мулан ничего не мог поделать и отправился на поиски Анастазии под конвоем. Шарлю же пришлось передовериться своим людям. Если бы герцог бросил жену и умчался в даль светлую, его бы не поняли, к тому же у Тагэре хватило ума понять, что шанс, что именно его отряд найдет Солу, невелик, зато ее наверняка привезут в Эльту, и тут нельзя будет терять ни мгновения. Он еще не знал, что именно сделает, но готов был на все.
2862 год от В.И.
Утро 14-го дня месяца Зеркала.
Тагэре
«Звезды не указывают, а предостерегают, не указывают, а предостерегают», – твердил себе Корнелиус, глядя на разложенные на столе натальные карты . Старенький медикус, в свободное от занятий врачеванием время балующийся астрологией, был искренне предан герцогской семье и любимой науке, неудивительно, что результат расчетов поверг его в ужас. Пришлось заваривать себе «сердечную траву», стало полегче, но выписанные аккуратным почерком цифры никуда не исчезли. Корнелиус смотрел на гороскоп новорожденного и пытался успокоить себя теми же словами, которые обычно приберегал для других.
По всему выходило, что ребенок не должен выжить. С таким гороскопом не живут, странно, что он вообще родился живым. Волчья звезда на горизонте, тау-квадрат Солнца, Арэны и Арцеи . Все жребии легли неудачно, кажется, нет такой беды, которая миновала бы родившееся вопреки воле звезд существо. Даже обычно добрая Луна рассорилась с Солнцем, лишая ребенка материнской любви и надежды создать семью. Хотя куда ему с его горбом….
Но любовь в его жизни, похоже, будет. Амора стоит даже выше, чем у отца. Амора в соединении с Сердцем Лебедя в Доме Души поддерживает Ангезу, совпавшую с оком Волка в Доме Чести, а на вершине Дома Славы – Сердце Дракона. Он будет воином, он будет любить и будет любим… Око Дракона – звезда королей… И Великое Несчастье, одновременно отметившее Дом Славы, Дом Души и Дом Служения. Сколько же он проживет? Лет девять, в крайнем случае шестнадцать… Вряд ли мальчик перескочит через соединение Арцеи с жребием смерти, противостоящий Арэне, вставшей на жребий судьбы. Если же обойдется, тогда падения и взлеты, неизбывная боль, многие утраты. И предательство, предательство, предательство… Он предаст или же предадут его? Это решать ему самому, кто осудит калеку, если он возненавидит весь мир? Если он пойдет на поводу Дома Обмана и Дома Мести, он поднимется на небывалую высоту. Кто же победит? Ангеза в Доме Чести или Арцея в Доме Славы? Арцея проведет через все пороги, если он забудет о чести и долге. Но кому может быть должен горбун, если весь мир должен ему? А если он пойдет за Ангезой? Тогда удар за ударом, и так до тридцати трех, а потом и вовсе два года кромешного ада, который не пережить никому. А Арэна будет манить победами, славой, успехом. Такой зов Судьбы даже Анхель бы не выдержал… Кстати, гороскоп великого императора напоминал гороскоп новорожденного. Не во всем, конечно, но то же противостояние Ангезы и Арцеи, та же Арэна на жребии Судьбы… Анхель устоял, не пошел по пути зла и предательства, но ему было много легче, да помянет его святой Эрасти.
Самым же печальным было, что гороскоп сына странным образом дополнял гороскоп отца, время первого крика которого не удосужились записать. Если верить гороскопу, то ближайшие двенадцать лет Шарлю предстояло прожить в преисподней, если вообще прожить. Но ведь сказано же, что звезды – это только полдела, остальное человек делает сам. Если Шарль круто изменит свою жизнь… Но не в монастырь же ему идти. Говорить или нет? Нет. Герцог не из тех, кто внемлет предупреждениям.
Тагэре все равно пойдет своим путем, так зачем же ему после каждой неудачи раз за разом возвращаться к мысли, что будет еще хуже. И потом, бывают же исключения! Шарля хранит сама судьба. Он должен был погибнуть уже раз пять, но всегда возвращался. Надо надеяться. В конце концов, ничего нового не произошло. Да, до сегодняшнего утра он не мог окончательно вычислить асцендент Шарля, но ведь от того, что он не мог правильно построить гороскоп, он не изменился. Герцог постоянно попадал в переплеты, но пока все обходилось. Так чего же бояться теперь? Шарль Тагэре не из тех, над кем властна судьба. И все же Корнелиус впервые в жизни согласился с тем, что иногда знание есть зло.
2862 год от В.И.
Утро 28-го дня месяца Зеркала.
Арция. Фей-Вэйя
– Ну и напугала же ты нас всех… – Агриппина выглядела уставшей и осунувшейся, и Солу кольнула совесть, первое человеческое чувство после пережитого кошмара.
– Простите, бланкиссима….
– С какой это радости я стала для тебя бланкиссима?! Хотя я тоже хороша, послала за тобой этого, прости святая Циала, петуха шпорного! Но мне и в голову не пришло, что он до такого докатится! Ну, ничего, посидит в Эскоте, подумает о том, с кем можно, а с кем и нет… Хорошо, Тагэре – человек чести и с женой не разлей вода, а получи такое письмо кто другой, тебе бы проходу не было…
– Я вам нужна? – Сола старательно улыбнулась. Ей хотелось то ли завыть в голос, то ли хлопнуть дверью, а она должна была показывать, как она рада вернуться в обитель.
– Конечно, нужна. Иначе я бы тебя не вернула, за Виргинией нужен присмотр, я к ней чужого допустить не могу. Но ты зря не доверилась Тагэре, он места себе не находит, во всем себя винит.
– Винит? В чем, матушка?! – Неужели Шарль во всем признался?! Да нет, быть такого не может…
– Разумеется, в том, что не сумел тебя догнать и приставить к тебе надежную охрану… Мне и раньше было жаль, что он не король, а теперь и подавно!
– Почему? – жалко улыбнулась Сола.
– Да потому что настоящие короли даже в горе помнят о своих подданных, а красавец Тагэре доказал, что не станет упиваться личным несчастьем и забывать о долге перед другими.
– Несчастье? Матушка, что случилось?!
– Ах да… Герцог писал, что ты пропала в ночь с 11-го на 12-е Зеркала. Выбрала время, нечего сказать.
– Что случилось?!
– У герцогини начались роды. Думали, что умрут оба: и мать, и ребенок. Что с тобой?
– Ничего, матушка… Я слушаю… Надеюсь, герцогиня жива?
– Слушает она! Оба живы, я бы сказала, что это чудо, но вряд ли Тагэре будут за него благодарить Творца. Ребенок родился горбатым. Медикус говорит, что он никак не мог выжить, но выжил. Видимо, кровь сказалась, Тагэре так просто не умирают. Да что с тобой такое?
– Ничего…. Просто… Просто я три дня не ела… У меня украли кошелек.
– А я с тобой о чужих делах болтаю! – Агриппина суетливо затрясла колокольчик, и незамедлительно появившаяся послушница получила подробнейшее наставление, как и какое питье приготовить и какие кушанья годятся для человека, три дня маковой росинки во рту не имевшего. Сола слушала и не слышала. Так вот почему Шарль не пришел. Он действительно не мог прийти. Когда жена рожает, муж должен быть в соседней комнате. Таков обычай. Какая же она дура! Как она посмела усомниться в его любви?! Она должна была понять: что-то случилось, – а не упиваться собственным горем. А если бы он упал в темноте с коня и сломал себе ногу? И никто не знал бы, где он и что с ним?! А теперь она собственными руками все разрушила, убила их ребенка и подарила жизнь маленькому горбуну, сыну Эстелы, которому вряд ли жизнь будет в радость.
Агриппина взволнованно кудахтала, совала в руки кружку с тягучим остро пахнущим пойлом, требовала принести грелки и одеяла. Сола заставляла себя благодарить, а ей хотелось только одного. Умереть. Немедленно. Или хотя бы потерять сознание, потому что жить и помнить, что она сотворила, было выше сил человеческих.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
Что-то правил Лецифера - Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:15 |
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:16 | Сообщение # 14 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| Проклятый
Нет, Ларэн его ни к чему не принуждал. Он просто рассказал правду и предложил выбирать. Он мог забыть обо всем услышанном и отправиться в Эртруд. Или же пойти с Ларэном и попробовать изменить предначертанное. Странно, но он сразу же поверил эльфу, хотя вещи, которые тот говорил, казались невозможными. И дело было не в том, что Ларэн спас его и вернул ему руки. Он чувствовал, что эльф любит Тарру и не хочет ее гибели. Так же как и он сам. Какими мелкими и вместе с тем трогательными оказались его чаянья в сравнении с открывшимися ему глубинами.
Беда была в том, что сам Ларэн толком не знал, ни какая именно опасность грозит Тарре, ни когда настанет срок. Это еще предстояло узнать им обоим, и всесильных и мудрых советчиков не было и быть не могло. Эрасти же предстояло стать равным Ларэну в магии, а затем и обойти его. Изначальная магия Тарры была неподвластна пришельцам, а магия Света, которой они владели, значительно ослабела после исхода Светозарных. Эльфам остались лишь несколько мощных артефактов и Зеленая магия, которой вполне хватало, чтобы сохранить себя и избавиться от множества мелких и надоедливых забот, столь хорошо известных людям, но этого было мало для того, чтобы выиграть решающий бой за Тарру. Знать бы еще, с кем им предстояло схватиться! Ларэн говорил и о каком-то древнем зле, и о тех, кто мог затаиться за пределами Тарры, ожидая своего часа. Эльф знал много, очень много, но, к сожалению, это знание давало больше вопросов, чем ответов.
Пожалуй, больше всего Эрасти потрясло, что в его жилах течет кровь древних властителей Тарры и он может подчинить себе ее изначальные силы, создав собственную магию. Его спаситель полагал, что он, пройдя через страдания и отказавшись от мести ради дела, которому себя отдал, прошел первое посвящение. Как это произошло, Эрасти не понимал, ведь не он первый и не он последний рисковал головой ради того, во что верил. Ларэн в ответ лишь загадочно улыбался и предлагал меньше думать о себе и больше о том, что и когда должно произойти.
Эльфы теперь пожинали плоды своего высокомерия и уверенности в силе и мудрости тех, кто их некогда привел. То, что случилось до пришествия Светозарных, их не интересовало потому, что для детей Звезд древняя Тарра была оплотом дикости и беззаконий. Вещи же, происходящие за ее пределами, их не касались, это было дело Светозарных. Но боги ушли, и теперь Ларэн и его возлюбленная Залиэль, которую Эрасти отчего-то не то чтобы опасался, но по возможности избегал, пытались найти ответы на когда-то незаданные вопросы.
Залиэль утверждала, что за ними пристально наблюдают чужие глаза. Порой Эрасти казалось, что он тоже чувствует на себе их взгляд и даже научился различать их. Одни смотрели именно на него, словно бы пытались оценить, чего же он стоит. Взгляд других, порой скользивший по нему, вроде бы преисполненный любви, вызывал в Эрасти бешеную ярость. Даже неприкрытая ненависть и та была лучше этого, исполненного собственной значимости, сострадания и убежденности в своем праве судить. И еще ему мерещились дальние костры, в их багровых отблесках двигались бесчисленные рати, которые, несмотря на свой чудовищный вид, отчего-то не казались ни страшными, ни враждебными.
Он пытался говорить об этом с Ларэном, но тот ничего подобного не чувствовал, хоть и относился к его словам серьезно. Они беседовали часто и о многом, в том числе и о знамениях, которые будут предшествовать Концу Света. Крупицы истины прятались то в древних легендах и откровениях, то в подслушанных Залиэлью словах умирающих от Агва Закта , за которыми она следила через водяное зеркало. Эрасти претило наблюдать агонии, но он понимал, что более надежного источника у них нет.
Эльфийка как-то обмолвилась, что этот страшный дар на деле есть великое благо, оставленное людям кем-то из Великих. Пророчества умирающих были неравноценны, случалось, несколько веков не было сказано ничего действительно важного. Нужно было среди этой шелухи не упустить единственную фразу, которая могла оказаться ключом ко всему. Однажды Залиэль увидела казнь молодого монаха, весь грех которого заключался в любви к молодой паломнице и желании покинуть обитель. Эрасти возмутило, что наказание было столь суровым, но Залиэль это не волновало, тем паче, когда зеркало отразило картину агонии, юноша был мертв уже несколько дней.
Присутствующие при казни клирики и высокий мужчина с проседью, в котором Эрасти, к своему удивлению и ужасу, узнал постаревшего Анхеля, ничего не поняли и были явно раздосадованы. У Эрасти даже мелькнула мысль, что несчастного влюбленного казнили только для того, чтобы услышать пророчество. Однако задуматься и об этом, и о том, что время сделало с Анхелем, он не успел, так как по воле Залиэли озерцо вновь отразило искаженное лицо с кровавой пеной на губах.
На этот раз Эрасти вслушался в слова умирающего. То, о чем он говорил, было столь чудовищным, что Церна позабыл обо всем, кроме Пророчества. Чужой предсмертный бред буквально овладел им. Два дня Эрасти ходил как больной, а на третий принялся рисовать. Он сам не понимал, откуда и как возникали смутные образы. Его несло, словно кто-то водил его рукой.
Да, к этому времени он уже знал и про воплощение Ройгу, и про Эстель Оскору, и про странную силу, по мнению Ларэна, укрывшуюся в море. Но почему на лист все ложилось именно так? Откуда взялись корабль и женщина, что за смутные тени и вихри блуждали вокруг центральных фигур? Самым странным было то, что слова, сказанные умирающим, к нарисованному не имели никакого отношения. Более того, когда Эрасти оставило лихорадочное возбуждение, он попробовал «вставить» услышанное в уже готовую вещь и понял, что не может. Картина была закончена, к ней нельзя было прибавить ни одного штриха, разве что подпись, да и та выглядела уместной только будучи вписанной в странную звезду, к которой протягивала руки подхваченная вихрем женщина. Такой он увидел Эстель Оскору, ту, которая сейчас сидела перед ним, глядя полными сочувствия глазами. Она его понимала и жалела, он чувствовал это. Более того, без этой ее жалости ему было бы еще хуже. И как же мучительно было осознавать, что она ему помогает, а он ей нет.
Эрасти понимал, чего она ждет, и знал, в чем его долг, но исполнить его было свыше его сил. Огонь погас, остался лишь пепел, и как бы он ни старался вновь разжечь костер, это было невозможно…
Эстель Оскора
Хвала Великому Орлу! Наконец-то Эрасти соизволил заговорить о чем-то, кроме Циалы, и заговорить о вещах действительно важных. Оказывается, пророчество Проклятого было лишь частью того, что было ему известно. То, что нарисовал Проклятый, мы хоть и с кровью и слезами, но поняли. То, что он скрыл, казалось совершенным безумием. Но точно таким же безумием выглядела и пресловутая гравюра для тех, кто не знал ни о Белом Олене, ни о загадочной Твари из Серого моря. Хотелось бы, кстати говоря, знать, осталась ли она по-прежнему там или перебралась поближе к Арции.
Если Эрасти не одумается еще несколько здешних дней, я уйду, и будь что будет. Гиб поможет найти тех, кто остался, а вместе мы что-нибудь да придумаем. Если не будет другого выхода, я расскажу правду Шарлю Тагэре, у него достаточно силы, чтоб не сойти с ума, а того, с чем он столкнулся на эшафоте, хватит, чтобы понять, что и я в своем уме. Что до Проклятого, то если он и дальше собирается оплакивать свою любовь среди цветочков, пусть хотя бы расскажет все, что знает. Чтобы он попробовал еще и думать, не говоря о том, чтоб действовать, я уже не мечтала. Потом я вернусь за ним, если, конечно, останусь жива, не бросать же его в таком состоянии на веки вечные. Но, кроме Эрасти, у меня есть и свои долги, которые заплатить некому. И у меня есть Рене. Он жив, и Гиб это знает. Водяной конь, хоть и не может говорить, бывает весьма красноречив. Погибни Рене, он вел бы себя иначе. Мой капитан жив, но недоступен, иначе Гиб отвез бы меня к нему, хотя б я тысячу раз приказывала ему другое.
Но что все-таки означают услышанные Эрасти слова? Проклятая Залиэль, как она посмела их скрыть от всех нас?! А может, она доверилась Роману, а тот не сказал мне, чтобы не испугать?
Странные слова… Эрасти их не понял, Залиэль, видимо, тоже. А я пойму? Должна! Я помню Тарру спустя тысячу лет после того, как они были произнесены. Я достаточно много узнала о новой Тарре, да и в мирах, по которым меня носило, случалось всякое. Эрасти Церна старательно изучает ползущую по листу божью коровку? Его право. Что ж, я тоже делом займусь.
Для начала будем иметь в виду, что предсказание было заказано императором Анхелем, иначе зачем бы он присутствовал при казни, тем паче клирики всегда оберегают свои тайны. Видимо, для императора сделали исключение.
– Эрасти!
С таким же успехом я могла заговорить с кустом сирени или этой чертовой божьей коровкой.
– Эрасти, послушай!
Он поднял на меня глаза, исполненные такой муки, что мне в очередной раз стало стыдно. Что стоит какое-то Пророчество в сравнении с разбитым сердцем!
– Да, Герика?
Рыцарь есть рыцарь. Он был вежлив, хотя готов был послать меня к Проклятому… Нет, к самому себе он меня точно бы не послал, ну, словом, куда угодно, лишь бы подальше от его любимого страдательного куста.
– Эрасти, сколько лет было Анхелю, когда ты увидел его в зеркале?
Непонимающий, исполненный укора взгляд.
– Эрасти, постарайся вспомнить.
– За сорок. Ближе к пятидесяти.
Что ж, значит, с момента ухода Эрасти прошло лет пятнадцать. Что же такого произошло, что император Арции потребовал у клириков напоить первого попавшегося Агва Закта?!
2862 год от В.И.
Утро 23-го дня месяца Волка.
Фей-Вэйя
Было холодно и сыро, так холодно и сыро, как бывает только в месяце Волка, но Шарля трясло не поэтому. Здесь, в монастырском саду, куда его провела толстая циалианка с полными сочувствия глазами (неужели знает?!), он должен встретиться с Солой.
С того самого мгновенья, как он узнал, что она вернулась в Фей-Вэйю, Тагэре думал лишь о том, как к ней пробиться, не вызвав ни у кого подозрения. На первый взгляд все было просто. Светские владыки свободно допускались в циалианские обители, а бланкиссима Диана и вовсе сожительствовала сначала с герцогом Фарбье, а потом с каким-то Белым рыцарем, но ему было нужно свидание наедине, а в обителях имеют уши даже стены. Второй бедой герцога был новорожденный сын, выживший, вопреки глубокому убеждению медикуса и потаенному желанию многих обитателей замка. Эстела не желала о нем даже слышать, впрочем, она вообще замкнулась в себе, не подпуская к себе ни родичей, ни старших детей, а о муже и говорить не приходится. Несмотря на свидетельства десятков людей, женщина была убеждена, что он изменял ей с Делией, и повлиять на нее не мог никто.
Старших герцогиня выкормила сама, младший был отдан кормилице, и никакие доводы примчавшегося в Эльту Старого Медведя не помогали. Тесть жалел Эстелу и сочувствовал Шарлю. Сам герцог не сомневался, что старик провел собственное расследование случившегося и с горечью убедился, что всему виной неосторожность его собственной дочери и удар головой, благодаря которому ее дурацкая ревность превратилась в нечто реальное.
Родственники-то поверили, а вот сам Шарль прекрасно знал, что виноват. Душа Тагэре рвалась в Фей-Вэйю, но он не мог оставить гостей, да и спешить было некуда. То, что случилось, уже случилось. Новорожденный сын мог умереть в любое мгновенье, и уж проводить-то его в последний путь отец был обязан. И еще он был горд за старших детей. Жоффруа был еще слишком мал, как и девочки, но Филипп с Эдмоном переживали за маленького калеку, особенно Эдмон. Он родился здоровым и никогда ничем не болел, но несчастье с братом воспринял на удивление остро. Просыпаясь, он первым делом мчался в отведенные кормилице комнаты, отдавал ей причитающиеся ему самому сласти, до которых был большим охотником, приставал к медикусу с расспросами. Филипп был посуше, но и он от брата не шарахался, а вот самому герцогу каждый визит отдавался болью, которую удавалось скрывать лишь с большим трудом, а может, и не удавалось, просто и слуги и воины с уважением относились к чужому горю.
Как бы то ни было, ребенку следовало дать имя, причем до положенного срока. Если нет уверенности, что дитя проживет месяц и один день, следует его наречь сразу же, дабы безымянная душа навеки не затерялась на Серых Равнинах.
Праздник Приятия вышел невеселый. Эстела отказывалась взять ребенка, и только вмешательство Старого Медведя заставило герцогиню соблюсти приличия. Одетый в фамильные цвета герцог был бледен как полотно. Он с непроницаемым лицом принял сына из рук матери и держал его все то время, которое потребовалось старенькому замковому клирику для обязательных молитв. Когда же наступил черед именования и отец Артур спросил герцога об имени, тот четко произнес: Шарль-Руис-Александр. Клирик беспрекословно повторил имена трижды, касаясь смоченным в благовонном масле пальцем лба, сердца и правой руки ребенка, но окружающие воззрились на Шарля Тагэре в несказанном удивлении. Согласно приметам, дать свое имя уроду, который к тому же может умереть, не прожив и месяца, значит чуть ли не добровольно передать себя в лапы смерти, причем лютой. Что до двух других имен, то святого Руиса потихонечку вытесняли из Книги Книг, да и Александр имя хоть и хорошее, но какое-то не арцийское. Однако сказанного не вернешь, и новорожденный отныне и навсегда становился Шарлем-Руисом-Александром.
Разумеется, Старый Медведь вечером не преминул спросить зятя, что означает его странный выбор, на что Шарль совершенно честно ответил, что своим именем решил поделиться с сыном, так как это то немногое, что он может для него сделать. Что до двух других имен, то они сорвались с его губ чуть ли не помимо его воли, он не собирался их называть и не понимает, как это вышло.
– Бывает, – кивнул большой головой тесть, – ну что ж, назвал так назвал. Может, эти святые, в благодарность, что о них вспомнили, как-нибудь да помогут…
И святые помогли. Во всяком случае, мальчик выжил. Крепким его назвать было нельзя, но и умирать он не собирался. Родичи уехали, и Шарль понял, что никто его не осудит, если он съездит в Фей-Вэйю со вкладом для монастыря. Анастазию в Тагэре полюбили, а в сравнении с вновь прибывшей наперсницей синеглазая циалианочка и вовсе казалась ангелом господним. То, что Шарль Тагэре никогда не забывает своих людей, знали все, так что его желание съездить в Фей-Вэйю никого не удивило, тем паче, когда в дом пришла такая беда, поневоле начнешь жертвовать монастырям. Вообще-то, это должна была сделать Эстела, но герцогиня, по всеобщему мнению, была малость «не в себе», так что на Шарля свалились и ее обязанности. К тому же в замке полагали, что монсигнору неплохо бы развеяться, а дорога, она всегда дорога…
Герцог ускакал холодным предзимним утром, взяв с собой две сотни воинов. Дороги Арции для Тагэре были опасны, и Шарло не собирался вновь оказаться в ловушке, однако на сей раз охоты не было. Фей-Вэйи достигли благополучно. Настоятельница отсутствовала, но замещавшая ее бланкиссима Агриппина, про которую Тагэре немало слышал, кудахча и причитая, провела его в сад.
Весной, когда цвели яблони, здесь было невероятно красиво, но сейчас выступающие из тумана приземистые растрепанные стволы казались больными и озлобленными. Герцог медленно прогуливался по аллеям. Туман гасил звуки, и он услышал легкие шаги, когда Сола была уже совсем близко.
Она была в таком же белом плаще с капюшоном, в каком он увидел ее впервые у ворот Тагэре. Сам не понимая, что делает, герцог стремительно обнял ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась. Так они и стояли, прижавшись к друг другу, ничего не видя и не слыша. Женщина опомнилась первой и попробовала высвободиться, но Тагэре не разжал рук. Сола вздрогнула, но свои попытки прекратила, вновь спрятав лицо на груди Шарля. Из забытья их вывела наглая черная птица, слетевшая на стоящее неподалеку дерево и разразившаяся сварливыми скрипучими криками. Мужчина и женщина вздрогнули от неожиданности и отступили на шаг друг от друга. Капюшон Солы упал, и Шарль увидел бледное лицо, обрамленное черными прядками, которые в напоенном влагой воздухе завились колечками.
– Сола, – он заговорил первым, – прости меня, что я опоздал… Именно в тот день…
– Я знаю, – женщина кивнула, – бланкиссима показала мне письмо, – я дура… Как я могла тебе не поверить…
– Могла, – герцог взял ее руки в свои, они были ледяными, – ты была совсем одна, в голову могло прийти все, что угодно… Проклятый! Мы перерыли все окрестности, добрались до самых гор, и ничего… А ты оказалась здесь, в единственном месте, где тебя не искали… Сола, ты здорова?
– Да, – у нее еще нашлось силы кивнуть, а потом из глаз хлынули слезы, которые она клялась никогда больше не проливать.
– Ты не врешь? – Он рывком подтянул ее к себе и увидел в глазах неизбывную муку. – Врешь… Что-то случилось… Тебе плохо? Агриппина ничего не подозревает?
– Ей нечего подозревать, – с горьким смешком, удивительно ей неидущим, откликнулась Сола. – Я обезумела… Я думала, ты меня бросил, хотела умереть, но боялась позора и после смерти… Шарло… Я пустила в ход магию, чтоб избавиться от ребенка.
– Магию? – Теперь вздрогнул герцог. – Но разве ты… Разве ты что-то знаешь?
– Мало, – теперь Сола говорила быстро, словно боясь, что он с отвращением повернется и навсегда уйдет, – очень мало… Я даже не знала, что что-то могу, но, наверное, страх и… Я ненавидела тогда и себя, и тебя, это помогло… Это было заклятие смерти, я отдала ей еще не возникшую жизнь… Это было так страшно, Шарль, так страшно и так больно… Я хотела остановиться, правда, хотела. Но уже не смогла… А потом твое письмо… Ты не предал… Я – неблагодарная дрянь, Шарло… Убийца, ведьма, я…
– Ты – маленькая дурочка, – губы герцога коснулись синих глаз, – бедная маленькая дурочка… Святой Эрасти, сколько же ты перенесла, сотня рыцарей не выдержит… Что же нам теперь делать?
– Нам? Нам?!
– Но… Ты все еще любишь меня?
В ответ она вновь заплакала.
– Любишь?
– Да.
– Значит, мы с тобой уйдем, как и решили. Конечно, уйти из Фей-Вэйи труднее, чем из Эльты, но мы что-нибудь придумаем. Зиму придется перетерпеть, а в месяце Агнца…. Сола!!! Да что с тобой?!
– Шарло! Ничего не будет! Понимаешь?! Ничего и никогда!
– Сола!
– Выслушай, – в глазах Соланж плескалась мука, но голос почти не дрожал, – это не простое заклятье. Я теперь хуже ядовитой змеи. Со мной ничего не будет, а для мужчины я теперь смерть. Моя любовь тебя убьет, а я… Я хочу, чтобы ты жил. И чтобы твой сын жил, потому что в нем теперь жизнь нашего ребенка. Вышло так, что я обменяла ее… Поэтому уходи. Навсегда уходи, я не переживу, если еще раз тебя увижу…
– Вот, значит, как, – он и на этот раз не оттолкнул ее, а продолжал гладить по темным волосам, – бедная ты бедная… И это не исправить? Ведь на каждое заклятье, наверное, можно найти другое…
– Что ты в этом понимаешь, – с горечью прошептала Сола, – ты воин, вот тебе и кажется, что любой удар можно отбить… Нет, Смерть это Смерть, с ней не поспоришь. А я теперь ее орудие. Самое большее, что я могу, это не причинить никому зла. Агриппина приставила меня ухаживать за Виргинией, это как раз по мне, но и все… Я бы умерла, но если я это сделаю сама и раньше срока, тогда Смерть заберет кого-то, кто мне дорог, тебя или Агриппину. Значит, я должна жить, и я буду жить… Долго буду. Постепенно все забудется…
– Ты сама в это не веришь. – Он все еще не выпускал ее. – Сола, а может, все это вранье? Ну, откуда, в самом деле, это известно? А потом, – он неожиданно улыбнулся, – умереть в твоих объятьях, что может быть прекраснее.
– Нет, – Сола упрямо сжала губы, – это правда, Шарло. Отсюда и все эти легенды о том, что насильники, дотронувшиеся до сестер, умирают. Я знаю и про Одиллию, и про Каролину. Они сделали то же, что и я, и это не их насиловали, это они завлекали мужчин, которые потом умирали… Да и Виргиния… Но она хотя бы никого не убила… Я не могу, чтобы ты… Не могу! Ты – моя жизнь, как же я могу убить тебя. Уходи, Шарло, умоляю…
– Хорошо, но поцеловать-то я тебя могу?
– Можешь, – она вздрогнула, – но не надо.
– Надо…
Он целовал ее долго-долго, но ни один поцелуй не может длиться вечно. Герцог отпустил ее, хотел что-то сказать, и Сола с ужасом заметила, что губы у него дрогнули, как у человека, сдерживающего слезы. Больше он ничего не сказал, только низко поклонился, повернулся и ушел навсегда по петляющей между облетевшими яблонями тропинке.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Alea jacta est
Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари –
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделять беду.
Не зови меня!
Не зови меня…
Не зови –
Я и так приду!
А. Галич
2863 год от В.И.
16-й день месяца Агнца.
Арция. Мунт
Королю захотелось пить, и он проснулся. Слуги, уходя, оставили на ночном столике все необходимое, в том числе и кувшин с сахарной водой. Пьер с удовольствием напился и задумался. Спать не хотелось. Царившая за окном Луна отчего-то удостоила своим вниманием крышку от кувшина, превратив ее в сияющее чудо. Король взял стеклянную вещицу в руки, преградив дорогу лучам, и диво погасло… Жаль, но ничего не поделаешь! И почему только любая вещь, стоит только взять ее в руки, становится хуже?
Пьер выпил еще воды, задумчиво сжевал пару пирожков с абрикосами и решил сходить посмотреть на наследника. Это было страшно интересно. У него, Пьера Лумэна, появился наследник. Когда король узнал об этом, он очень обрадовался. Дитя, без сомнения, было зачато от Святого Духа, и это очень хорошо. Пьер не понимал, почему, когда он высказал столь очевидную мысль вслух в большой, красивой комнате, набитой людьми, которые наперебой его поздравляли, все замолчали, а дядя Фарбье ужасно разозлился. Но Пьер не жалел, что сказал правду, пусть все знают, что отец наследника Арции – Святой Дух! Это лишний раз подтверждает, что власть арцийских Волингов идет от самого Творца! Непонятно только, почему дядя Жан так рассердился. Наследник был нужен, об этом твердили все, наконец он с божьей помощью родился, радоваться надо!
Король надел теплый стеганый халат, правда, очень жесткий и неудобный. Вышитые на воротнике золотые цветы противно царапали шею, но Пьеру еще в детстве объяснили, что король должен терпеть много всяких неприятных и ненужных штук, и он честно терпел. В том числе и кусачий халат. Ходить по дворцу босиком и в одной ночной рубашке было нельзя. Когда дядя Жан застал его ночью в комнате с хомяками без халата, то сказал, что всякий раз, когда его увидят неглиже, будут убирать одного зверька. После этого Пьер, выходя из спальни, всегда одевался.
Для начала Его Величество прошел к любимым зверушкам. Те мирно сидели по своим клеткам, кто-то спал, кто-то грыз зерно и овощи, а один, с пятном на ухе, бегал в специальном колесе. Король посмотрел на своих любимцев и поднялся к наследнику. Стражники раздвинули копья, и Пьер вошел в обитую светло-зеленым шелком комнату, где коротали ночь кормилица и дежурный медикус. Открытая дверь вела в детскую. Вообще-то туда можно было пройти и из опочивальни королевы, смежной со спальней самого Пьера, но Агнеса стала запираться, так что пришлось идти мимо нянек, которые, к счастью, крепко спали. Однако радоваться было нечему. Прокравшись в детскую, король увидел, что вокруг колыбельки расселось несколько кошек.
Этих тварей Его Величество недолюбливал, хотя его матушка, вдовствующая королева, их обожала. Наглые раскормленные кошки и коты ходили и лежали там, где им хотелось. Если кто-то ненароком их беспокоил, злюки шипели и огрызались, а одна из них придушила любимого хомяка Пьера, когда бедняга сбежал из клетки. Королю долго врали, что Помпон вернулся в поле к родичам, он узнал страшную правду случайно и проплакал всю ночь. После смерти матушки кошки из дворцовых покоев были изгнаны, во всяком случае, ему говорили, что это так. И вот опять!
Правда, эти звери совсем не походили на курносых и пушистых материнских любимиц. Они были побольше, какие-то прилизанные и с острыми мордами, а их короткая черная шерсть блестела, словно они были сделаны из черного стекла. И все равно это были кошки!!! Даже более противные, чем те, что отравили королевское детство. И они посягнули на наследника, которого самому Пьеру трогать не разрешалось!
Возмущенный до глубины души король бросился к кроватке, крича и размахивая руками, но негодные твари лишь осклабились и прижали уши. Пьер бестолково прыгал вокруг, не решаясь схватить агрессоров, так как всегда боялся боли, а остроту кошачьих когтей помнил с детства. Несмотря на громкие крики, на помощь никто не спешил, слуги словно оглохли, а кошки и не думали уходить. Они таращились на Его Величество нагло и вызывающе, а одна и вовсе зевнула и почесала за ухом, громко стуча лапой по дереву.
Наконец король Арции догадался снять ночную туфлю и замахнулся на большого черного кота, видимо, главного в этой отвратительной компании. Однако мерзкий хищник успел напасть первым. Он издал громкое шипенье и, выставив вперед лапы с ужасными когтями, прыгнул в лицо королю, расправив при этом темные кожистые крылья. Пьер дико закричал, чувствуя себя таким же маленьким и беззащитным, как бедняга Помпон. Раскосые желтые глаза впились в обнаженную душу, и этот бездонный взгляд был последним, что запомнил Пьер Лумэн, прежде чем потерял сознание.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
|
Лецифера |
Дата: Воскресенье, 03 Июн 2012, 18:16 | Сообщение # 15 |
|
Маг
Новые награды:
Сообщений: 136
Магическая сила:
| 2863 год от В.И.
16-й день месяца Иноходца.
Арция. Тагэре
Cтарый Медведь готов был убить свою дочь. Ну, может, не убить, но хорошенько выпороть безусловно. Шарль и Делия были невиновны, в этом не было сомнения, и упрямство Эсты не лезло ни в какие ворота. Дочь упорно молчала, зять был спокоен и приветлив, хотя в глазах билась какая-то странная тоска. Этьен ре Фло списывал ее на разлад в доме и на беду с младшим сыном, Эстела же мальчика словно бы и не замечала. Старого графа подобное равнодушие просто бесило, тем более дочка была кругом виновата. Вольно же ей было в интересном положении тащиться верхом на Грозовой кряж, да еще в ненастье!
Этьен бы понял, если б Эста тряслась над больным ребенком, а она, она словно бы брезговала им. Но малыш-то чем виноват?! Другое дело Шарло, тот старался казаться спокойным, но скрыть свои чувства от тестя ему не удавалось. Что ж, сдержанная любовь отца в данном случае куда лучше сумасшедшей материнской опеки, жаль только, что маленький ребенок этого не понимает. Ре Фло чувствовал, что внуку плохо без матери, но что могли сделать они с Шарло, двое мужчин, рожденных для боя, а не для возни с больными младенцами?!
– Шарло, может, мне забрать Сандера с собой? Кормилиц и вообще баб и во Фло пруд пруди, а Изо старше его всего на два года, пусть вместе растут.
– Эста не согласится, – покачал головой Тагэре, – там же Делия…
– Проклятый! – проворчал Старый Медведь. – Вот уж точно, вбила себе в голову невесть что… Да гляди ты и вправду на сторону, и то…
– Сигнор Этьен, – улыбнулся Шарль, – я далеко не святой, врать не буду. Но ведь Делия – жена Рауля!
– Ну, хорошо хоть так, – буркнул тесть, – а то я было испугался, что ты в святые метишь. Не возжелай, прощай и так далее… Может, не пройдет и десяти лет, как ты не только на чужих баб, но и на свою корону соизволишь взглянуть?
– Но мы же договорились, – вздохнул Шарло.
Старый Медведь собрался ответить, но не успел. Вошел оруженосец Шарля, изо всех сил старавшийся выглядеть бравым воякой, хотя пятнадцать лет давали о себе знать.
– Что такое, Жанно? – Зять явно обрадовался возможности прервать бесконечный и явно ему неприятный разговор, но паж ответить не успел.
– Не «что такое», а кто такой. – Низкий веселый голос мог принадлежать только виконту Тарве. – Новости из Мунта, да какие!
– У Фарбье в душе расцвел тюльпан, – буркнул Этьен, – а ифранка подалась в циалианки.
– Почти, – жизнерадостно кивнул Рауль, наливая себе вина. – Хорошо, что вы сидите, а то бы упали. Вам как, все сразу или по порядку?
– По порядку давай, – потребовал Тагэре, – а то никакого удовольствия не будет.
– Угу, по порядку так по порядку. Наш дорогой Пьер окончательно спятил. Для начала он заявил, что принц Гаэльзский – сын Святого Духа!
– Ч-ч-ч-чего? – давясь от смеха, переспросил Этьен.
– Святого Духа, – невозмутимо повторил виконт, – королек об этом при всех брякнул. Жаль, ифранка не слышала, потому как, дав жизнь означенному наследнику, была в постели.
– Жан Фарбье не похож на Святого Духа, – в серых глазах Шарля промелькнула тень былой ослепительной улыбки, – но не думаю, чтоб это имело какие-то последствия.
– Кроме того, что, если ты не образумишься, на престоле Волингов окажется двойной бастард.
– Сигнор Этьен!
– Ладно, молчу. Давай, Рауль, дальше, что там?
– А дальше вовсе весело. Короля зачем-то понесло ночью посмотреть на наследника. Впрочем, оно и понятно, его к мальчишке и близко не подпускали. Что там точно произошло, никто не знает, даже Обен, потому что и нянька, и стражники уснули и проснулись только от вопля. То ли королишка чего-то испугался и сошел с ума, то ли сначала рехнулся, а разорался уже потом, но, когда туда вбежали, бедняга сидел, забившись в угол, и вопил, что его сейчас кошка съест.
– Кошка?! – в один голос возопили Шарль и Этьен.
– Именно, – подтвердил Рауль, – вообразил себя хомяком, трясется, кричит, чтоб к нему не пускали кошек. Смех и грех! Король Арции…
– И что дальше? – Шарль уже не смеялся.
– А дальше… Агнеса с Фарбье попробовали это скрыть, но бланкиссима не дала. Да и кардиналу ифранские прихвостни, видать, поперек горла. Созвали Генеральные Штаты… Я опередил посланцев на несколько ор. Шарло, тебя избрали регентом Арции!
2863 год от В.И.
16-й день месяца Иноходца.
Арция. Фей-Вэйя
Бланкиссима Агриппина сосредоточилась и замкнула невидимую цепь, соединившую Ее Иносенсию и сестру Анастазию. Теперь Сола на два дня станет умом и душой помешавшейся Предстоятельницы. Тело Виргинии будет ходить, говорить, улыбаться, и никому из съехавшихся в Фей-Вэйю сестер и в голову не придет, что Виргиния еще более безумна, чем несчастный арцийский король. Завтра, когда чужие покинут Фей-Вэйю, Агриппина отпустит Солу. Увы, пройдет несколько дней, прежде чем девочка полностью придет в себя. Подбирая и изменяя заклятья таким образом, чтобы подчинить тело, из которого не просто вырвана душа, но погашен последний огонек сознания, бланкиссима проверяла открытия сначала на себе и лишь потом на Соле, хоть и с ее согласия. Без девочки она бы ничего не смогла, так как кто-то должен разорвать астральную цепь, пока овладевшая Виргинией Пустота не впустила когти в связанного с чужим телом человека. Доверять же кому бы то ни было, даже Генриетте, сестра Обена не могла, слишком многое было поставлено на карту.
Знамения, ничего не значащие для других, для Агриппины имели страшный смысл. В мир скоро явится, если уже не явился, тот, кто откроет дорогу Проклятому. Бой неизбежен, но понимает это лишь она, немолодая толстая женщина, опирающаяся лишь на старинные книги да несчастную девочку, пусть талантливую, но неопытную. Агриппине было жаль Солу, но она не могла поступить иначе. Бланкиссима не могла ходить тенью за Ее Иносенсией, ее бы не поняли. Другое дело молоденькая сестра, посвятившая себя долго болевшей, но сейчас стремительно выздоравливающей Предстоятельнице. Место же Агриппины в приемных залах. Она должна принять, накормить, разместить приехавших сестер, а заодно понять, кто чем дышит, чья берет в вечном споре между Ифраной и Арцией, что думает Архипастырь и так ли велика ненависть Елены и Дианы к Генриетте, чтобы они оставили собственные распри, дабы сожрать соперницу, угрожающую обоим.
Собственно говоря, потому-то Агриппина и решилась на чудовищный трюк с Солой – сестры должны видеть, что Виргиния поправляется и в ближайшее время о Рубинах Циалы лучше забыть, а раз так, незачем мешать Генриетте подниматься все выше и выше по церковной иерархии, ведь ее победы – это и победы ордена. Но выдержит ли девочка два дня безумия? Ощущать себя одновременно сестрой Анастазией и Виргинией, говорить, двигаться и думать за обеих, не забывая о том, кто ты сама, это слишком тяжело. А потом будет мучительное пробуждение, во время которого человек вспоминает все самое страшное, что было в его жизни.
Агриппина пыталась избыть это откатное явление, но, увы… Видимо, для того, чтобы вновь собрать насильно раздвоенную личность в единое целое, требуется воззвать к самым сильным потрясениям, через которые она прошла. Возможно, где-то живут люди, у которых сильнейшим чувством в жизни было испытанное некогда счастье, но лично она, Агриппина, с такими не сталкивалась. Бланкиссима глянула на сидящих рядом Виргинию в снежно-белом облачении и Солу, чье платье оживляла вишневая оторочка простой сестры. Еще год, и девочку можно будет возвести в ранг необланкиссимы, как наперсницы и помощницы Ее Иносенсии, но пока рановато. Сестры и так косо смотрят на «выскочку», завладевшую вниманием Предстоятельницы. Знали бы они, что никакого внимания нет и быть не может!
Агриппина с готовностью отдала бы половину отпущенных ей лет (при условии, что этих лет более пяти) в обмен на понимание того, что произошло с Виргинией. Она не сомневалась, что Предстоятельница стала жертвой собственных заклятий, но какие же силы она должна была потревожить, чтобы те полностью разрушили личность самой сильной волшебницы ордена, а ведь Виргиния, без сомнения, приняла все меры предосторожности. Она была невероятно хитра и предусмотрительна, на что же она замахнулась? Агриппина в свое время перерыла все бумаги Предстоятельницы, обнаружила там немало интересного, но не нашла ничего, что, пусть с натяжкой, могло сойти за последнее роковое заклятие. Возможно, она просто не там искала. Ну да ладно! Сейчас главное – ввести в заблуждение сестер.
Первой открыла глаза Виргиния. Все правильно. Сперва ведущий заставляет ведомого сделать то, что нужно, на себя же идут лишь остатки сил. Ее Иносенсия медленно встала, подошла к туалетному столику, распустила все еще прекрасные волосы и тщательно их расчесала. Затем приложила ладонь к шкатулке Циалы, и та открылась. Пока жива одна Предстоятельница, никогда кажущийся простеньким ларец не откроет другая рука. Сколько мучений было с этим, пока из «заклятья покаяния», открытого Скорбящими, не удалось создать заклятие единения. А до этого Ее Иносенсию приходилось чуть ли не волоком тащить к ларцу и открывать его ее руками, а та рычала и упиралась, как взбесившаяся пума. Хорошо хоть эту препону они теперь преодолели.
Виргиния медленно, словно во сне, доставала и надевала украшения. Диадема, серьги с подвесками, ожерелье, браслет, второе кольцо в дополнение к перстню, которое Предстоятельница не снимала с мгновения избрания и до самой смерти. Наконец Виргиния повернулась к Агриппине, и губы на мраморном лице шевельнулись.
– Бланкиссима, я готова…
Этого еще не хватало!
– Сола, девочка моя, ты сейчас Виргиния. Ты жестокая, равнодушная, сильная. Я для тебя только прислужница. Не более того. Не забывай об этом. Для тебя мы все пыль. Ты настолько всех сильнее, что даже ненавидеть нас не можешь. Тебя забавляет вражда между Дианой и Еленой, они тебе не опасны, а смешны. Ты к ним вышла, поговорила с каждой, дала понять, что знаешь все, протянула кольцо для поцелуя и ушла, предоставив мне приводить их оскорбленную гордость в порядок.
– Бланкиссима…
– Сола! Ты должна справиться. Я должна быть среди собравшихся, а больше я никому довериться не могу. Девочка, возьми себя в руки. Так надо!
И она взяла. Собравшиеся циалианки увидели спокойную, расчетливую стерву, которая знала все и про всех (недаром барон Обен был братом Агриппины!). Ее Иносенсия была бледной и слегка погрузневшей, но ума и силы в ней хватило бы на десяток. Агриппина чувствовала разочарование и досаду, охватившие соперниц, когда те поняли, что Предстоятельница им не по зубам. Виргиния небрежно расспросила Генриетту о делах в Кантиске (бедная Гета, она тоже решила, что Виргиния пришла в себя!), заметила Елене, что она пока еще бланкиссима Ифраны, а не Арции, Диане – что ее ненависть к ифранской королеве не должна мешать заботам о душах арциек, а мирийке Дафнии – что святая Циала полагала греховной любую плотскую связь, но связь женщины с женщиной более всего. Сола, следовавшая за Ее Иносенсией с опущенными глазами, казалась бледной тенью, пораженные осведомленностью и жестокостью Предстоятельницы сестры ее просто не замечали. Девочка же помнила урок отлично, и не беда, что голос Виргинии был негромким и невыразительным, в зале Оленя было так тихо, что услышали бы и пробежавшего по стенке паука, если б тот, разумеется, посмел бегать в присутствии Ее Иносенсии.
Наконец все закончилось. Виргиния села в белое кресло перед иконой, изображающей святую. Сестры одна за другой преклоняли перед ней колени, лобызая кольцо и выслушивая тайное Слово, которое должны были исполнить. Затем Предстоятельница встала и удалилась в сопровождении безмолвной сестры Анастазии. Сола выдержала. Теперь ей придется несколько ор просидеть рядом с Виргинией, борясь со сном и наползающими кошмарами, ожидая, пока разъедутся гости и станет можно разорвать связь.
2863 год от В.И.
6-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт
Мунт совсем не изменился, по крайней мере Шарлю Тагэре со спины коня казалось именно так. Все та же дружелюбная толпа на улице, жирные голуби на балконах и крышах, величественные здания и аляповатые вывески. Пережитый некогда ужас вкупе с засевшими на троне Лумэнами окончательно оттолкнул герцога от Мунта, который Шарль и раньше не любил. И вот теперь возвращение, возвращение тем более неприятное, что одному Проклятому известно, когда он сможет уехать и сможет ли. Даже жить ему предстоит во дворце рядом с безумным королем, который, если верить Раулю и посланникам Генеральных Штатов, забивается во все щели, прячась от несуществующих кошек. Бедный Пьер! Шарль Тагэре никогда не желал ему зла… Может, завести во дворце собаку и сказать королю, что она прогнала котов? Пусть хотя бы бояться перестанет, если уж король вообразил себя хомяком, то пусть это будет хомяк счастливый, а не насмерть перепуганный.
Кавалькада, состоящая из гвардейцев, нобилей, представителей Генеральных Штатов и воинов Тагэре и ре Фло (Рауль и Этьен настояли на том, чтобы взять с собой небольшую армию, а выборные не спорили, хорошо помня, как Мунт встретил Тагэре прошлый раз), выехала на улицу Святого Мишеля, повторяя дорогу к эшафоту. По спине герцога поползли отвратительные мурашки. Ерунда, теперь часто придется здесь ездить, нельзя позволить старому страху себя подмять, иначе чем ты лучше спятившего Пьера?
Тагэре повернулся к еще больше растолстевшему барону Обену:
– Говорят, после меня этой дорогой мало кого возили?
– Да, – кивнул командор Мунта, – Скорбящие больше не выносят сор из избы. Признавший твою правоту Творец оставил бедняг без инструментов, да и епископ нынешний сам в политику не лезет и своим не дает, а за чужими в три глаза смотрит. Так что синякам пришлось забыть об антонианских штучках и вновь палачей да шпионов развести. Колдовать они, конечно, продолжают потихоньку, но пыл уже не тот… Илларион шутить не любит.
– Ну и хвала святому Эрасти, – улыбнулся Шарло. Да, спасибо тебе, Геро, женщина-кошка. Спасибо за то, что ты спалила самое мерзкое, что только было в Арции, дав возможность мужчинам умирать по-мужски. Где бы ты ни была сейчас, спасибо тебе… Интересно, что за кошки мерещатся Пьеру… вдруг?! Да нет, не может быть. Геро не стала бы издеваться над беззащитным, вот Фарбье она могла бы показать зубы, хотя кто ее знает… Он так и не понял всего, что она говорила. – Барон, – Шарль обезоруживающе улыбнулся, – я надеюсь на вашу помощь.
– Надейтесь, – расплылся тот в ответной улыбке, – я готов ставить ваши интересы на второе место после собственных, и не верьте никому, кто пообещает вам больше. Что вы хотите знать?
– Все, что нужно, и немного больше.
– Всего-то? – заржал барон. – Договорились, помаленьку да с божьей помощью и с хорошим вином все и обсудим. Только не в ваших комнатах, сигнор.
– Ну отчего же, – серые глаза смотрели почти весело, – кое-что можно обсуждать и у меня.
– Да вы шутник, монсигнор. Ну, разве я похож на подсадную утку?
– Нет, барон. Вы похожи на подсадного кабана.
– Кабана, – огромное тело затряслось от хохота, – вот послал Творец регента на старости лет!
Они еще немного поболтали обо всем и ни о чем, и впереди показался дворец. Вернее, это был комплекс зданий, которые постоянно перестраивались. Похоже, не было в Арции ни императора, ни короля, который не внес бы свою лепту в сотворение причудливого мирка, называвшегося Дворцом Анхеля. Шарло доводилось бывать во многих замках и дворцах, но мунтский поражал своими размерами и какой-то бестолковостью. Впрочем, раньше Тагэре бывал лишь в парадных залах да в спальне сестрицы друга юности Конрада Батара. Как давно это было! Конрада другом теперь даже спьяну не назовешь, а Жозефина воспитывает внуков где-то на юге, тогда же она была тридцатипятилетней красавицей, обучавшей семнадцатилетнего корнета искусству любви, как он потом обучил Солу.
Сола… Он же приказал себе не думать о ней, живущей в своей Фей-Вэйе. Сделанного не исправишь, в конце концов, он почти рад случившемуся с Пьером, так как сидеть в Эльте, где каждый камень напоминал о его короткой и неистовой любви, было слишком тяжело. Потому-то он едва не поддался на уговоры тестя и не поднял восстание. Спасибо, судьба уберегла его от жребия человека, поджегшего собственный дом. Гражданской войны не будет, будет худой мир в Арции и война в Эскоте и Ифране.
Без этого не обойтись. Джакомо должен забыть о своих притязаниях, а Жозеф убраться с торговых путей в Сур и Каон. Потом, дав старому пауку по лапам, он готов признать его суверенитет, готов даже подумать о династическом браке, но только когда Ифрана почувствует силу Арции. Сначала же надо навести порядок в собственном доме… Фарбье должны вернуть хотя бы часть украденного, а ифранские негоцианты потесниться. Агнеса думает только о себе и своей семейке, потому ифранцы в Арции чувствуют себя вольготнее, чем хозяева. С этим пора кончать!
– Только не говори, что ты продолжаешь злиться, – в карих глазах Рауля плясали чертики, – ставлю коня против кошки, что ты думаешь о том, что станешь делать.
– Конечно, думаю, – огрызнулся Шарль, – выхода-то вы мне не оставили…
Это была неправда. Он мог отказаться, Генеральные Штаты просили, но не приказывали. И согласился он отнюдь не под давлением семьи, хотя глаза и у Рауля, и у его деда горели, как у волков, заглянувших в овчарню. Принять ношу было его долгом, так как Шарль понимал, что в стране начинается совершеннейший кавардак. Да, он не хотел ни власти, ни короны, но и бежать в кусты от ответственности тоже было нельзя. Возможно, судьба отобрала у него Солу именно потому, что Тагэре не имел права на любовь, на то, чтобы ставить свои собственные чувства выше тех, кто на него надеялся.
Этьен и Рауль ошибаются, если думают, что он примется сводить счеты с врагами и покровительствовать друзьям, он будет думать только об интересах дела. Если для этого требуется назначить маршалом Арции Анри Мальвани, он сделает это не потому, что тот его друг, а потому, что лучшего военачальника нет. Возможно, лет через десять и появится в лице Рауля, но пока виконт слишком мало повидал.
И хорошо, что Эстела не с ним, хотя после того, как он согласился на регентство, они и помирились. Ему нужно вновь привыкнуть к этой женщине. Когда она, сменив наконец гнев на милость, пришла к нему, Шарль едва удержался от вопроса, чего ей нужно в его спальне. А ведь было время, когда ему казалось, что он любит жену. Без страстей и романтических выдумок, но любит. До встречи с Солой ему часто приходили в голову подобные глупости, зато теперь он знает о любви ровно столько же, сколько знает ослепший человек о том, что есть свет. Ну, вот и приехали…
Шарль соскочил с коня, отказавшись от услуг роскошного слуги, и взбежал по ступеням на террасу, где его ожидала королева. Ифранка была недурна собой, хотя ее губы могли бы быть и не такими тонкими, а нос иметь более изящную форму.
Еще молодая южная женщина в красном и желтом, смотрит настороженно, но не со злобой, уже радует. А вот дамы у нее все больше дурнушки или старушки, наверное, ревнует. Среди брюквы она, конечно, роза, а вот среди нарциссов и гиацинтов больше чем на гирасолу не потянет.
Герцог изысканно поклонился королеве, которая протянула ему горячую, унизанную перстнями руку, каковую Шарль со всевозможным почтением (может, все же удастся не нажить себе нового врага) поднес к губам.
– Счастлив служить вам, Ваше Величество!
– Благодарю вас, герцог, надеюсь, в пути все было благополучно.
2863 год от В.И.
6-й день месяца Медведя.
Арция. Мунт
Королева ненавидела Шарля Тагэре, хотя никогда его не видела. Ненавидела, потому что он представлял угрозу власти и будущему ее сына и потому, что его ненавидели Фарбье. Однако деваться было некуда. Проклятый кардинал обратился со Словом к Генеральным Штатам, и выборные с готовностью сделали то, чего хотел клирик. А хотел он признать Пьера Шестого безумным и назначить регентом Арции дважды Волинга Шарля Тагэре. Агнеса, узнав об этом, начала было бушевать, но Фарбье велел женщине заткнуться. И был прав. Регент еще не король и даже не наследник! Если зловредный Евгений заговорит о короне, а Диана его поддержит, будет хуже.
Нет, нужно со всевозможной любезностью принять Тагэре, нащупать его слабые стороны и воспользоваться ими. И Агнеса, стиснув зубы, надела столь идущее ей красное с золотой оторочкой платье и вышла на крыльцо. Она успела как раз вовремя, чтобы не показаться невежливой и при этом не уронить своего достоинства.
Шарль Тагэре неторопливо и вместе с тем стремительно поднялся по лестнице и склонился в почтительном поклоне. Королева милостиво протянула руку для поцелуя, они обменялись приличествующими случаю фразами, а потом регент поднял глаза, и Агнеса Ифранская поняла, что наконец-то пришел ОН. Ее мужчина! Не полоумный король, которого не смог сделать желанным даже титул, не наглый и расчетливый Фарбье, развлекающийся за ее спиной с пышными блондинками, а тот, единственный и настоящий, с которым она готова разделить и корону, и ложе.
В мозгу Агнесы начал складываться план. Она знала, что Тагэре не купишь, к тому же сейчас регент сильнее королевы, значит, надо бить на его рыцарские чувства. Она одинока и нелюбима. Жена смешного, жалкого и несостоятельного мужа, заложница политических интриг, чужеземка, которую презирают только потому, что она не родилась в бывшей метрополии. Она будет просить у Шарля совета, помощи и утешения, и она их получит. Уж в этом-то она не сомневалась. Тагэре станет ее другом, а от дружбы сильного мужчины с молодой женщиной до постели один шаг, если между ними не стоит такая глупость, как мужская дружба или верность супружескому долгу. Первого можно не опасаться, что до второго, то Агнесе рассказывали о том, как супруга Тагэре обвиняла мужа в измене. Ей ничего не удалось доказать, но, привыкшая верить худшему, Агнеса решила, что Эстела была права. Красавчик Шарло не без греха. Если он перестанет видеть в ней врага, они быстро поладят. И королева, изобразив самую грустную и кроткую улыбку, произнесла:
– Вы, герцог, вероятно, хотите видеть Его Величество? Он не смог выйти вас встретить. Я провожу вас.
– Благодарю мою Вигнору. – В серых глазах не было ни недоверия, ни презрения, а ведь он наверняка слышал про Святого Духа, про это все слышали. Агнеса повернулась, и ее каблучок застрял в щели и обломился. Королева вскрикнула и пошатнулась. Она бы упала, но Шарль успел бережно, но сильно подхватить женщину под локоть.
– Благодарю вас, монсигнор, – Агнеса мило покраснела, – будем считать это добрым предзнаменованием. Рядом со мной появилась рука, на которую я могу опереться.
– Можете на меня рассчитывать, Ваше Величество, – твердо сказал Тагэре – и сердце королевы радостно забилось. Начало было положено, а туфли, что ж, она сейчас же закажет новые…
2863 год от В.И.
7-й день месяца Медведя.
Арция. Фей-Вэйя
– Значит, Виргиния все же пришла в себя. – Голос Генриетты звучал спокойно, подбородок был высоко вздернут, но Агриппина понимала, что подруга на грани истерики. Еще бы, она себя чувствовала почти Предстоятельницей, и вдруг такое…
– Успокойся, Гета, – толстая бланкиссима старалась говорить как можно убедительнее, – все не так уж плохо. Виргиния странным образом пришла в себя. Для нас ее выздоровление было столь же неожиданно, как и болезнь, но, исцелившись духовно, она очень сильно сдала физически. Поверь мне, она настоящая развалина и устраивать подобные выходы чаще раза в год и тем более заниматься делами в Кантиске она не может и уже никогда не сможет. Не знаю, сколько она проскрипит, может, год, а может, и два, но не больше трех. За это время ты должна доделать все и быть готова.
– Ты точно знаешь? – Настоятельница Фей-Вэйи явно не желала упускать свой шанс.
– Точно, – кивнула Агриппина, – я же ее и пользую. Она только мне и Соле и доверяет. Ну, а Сола, ты знаешь, мое второе я.
– Да, здорово ты ее приручила, – улыбнулась Генриетта, – это нам пригодится.
– Уже пригодилось. Ты нашла то, что я просила?
– Да, хотя это было непросто. Во всей Кантиске, похоже, сохранилось лишь два списка в личной библиотеке Его Святейшества. Мне удалось сделать копии, но это было непросто. Я просмотрела эти записи, по-моему, они не стоят тех усилий, которые я на них потратила.
– Если это так, я возблагодарю Творца, – Агриппина была серьезна и собранна, но небольшие темные глаза толстухи буквально горели. – Я сейчас же займусь сверкой текстов.
– Как знаешь, – красавица Генриетта с ухмылкой взглянула на подругу, – я тебе слишком обязана, так что, если доставила тебе удовольствие, я рада. Постарайся только, чтоб Виргинии не пришло в голову меня отзывать.
– Не придет, – заверила Агриппина, – ее вполне устраивает как твое возвышение, так и драка между Еленой и Дианой. Ты, кстати говоря, даже выиграла от выздоровления Ее Иносенсии, теперь эти змеи снова начнут грызть друг друга, а ты можешь есть не только крутые яйца.
– Пожалуй, ты права… Ты мне дашь знать, когда Виргинии станет хуже?
– Непременно, но на этот год не рассчитывай. Ты едешь прямо сейчас?
– Да, через кварту малый конклав.
)) Дом Лециферы Кость Древнейшего Сфинкса и три капли крови Баст, 14 дюймов
|
|
| |
]
