|
Появляется всадник
|
|
|
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:43 | Сообщение # 2 |
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| Стивен Дональдсон
Появляется всадник
Нужды Морданта –
Стивен Дональдсон
Появляется всадник
/Нужды Морданта. Том второй/
Появляется всадник. Книга третья
27. Принц ведет осаду
Утром следующего дня началась осада Орисона. Огромный прямоугольный замок вздымался из низины, со всех сторон его окружала лишь голая земля, на которой кое—где уже пробивалась трава… Голая земля — и армия Аленда с ордой слуг и прочих сопровождающих. С того места, откуда смотрел принц Краген, Орисон казался слишком неприступным, а кольцо окруживших его войск слишком тонким для успешной осады. Но принц прекрасно разбирался в осадах. И знал, что у него довольно воинов, чтобы взять замок.
Однако принц не собирался терять своих людей понапрасну. Конечно, он чувствовал, что время поджимает; почти физически ощущал, как армия верховного короля Фесттена марширует из Кадуола, чтобы вступить с ним в бой: чувство не менее тревожное, чем запах, приносимый сырым ветром. Это была мощная армия — принц знал это: он взял в плен нескольких раненых воинов Пердона, направлявшихся в Орисон, и допросил их. Состоящая наполовину из наемников, наполовину — из собственных войск, армия верховного короля насчитывала по меньшей мере двадцать тысяч воинов. В то время как алендский монарх привел с собой всего десять тысяч.
И потому принц спешил. Ему необходимо взять Орисон и укрепить его до того, как двадцать тысяч кадуольцев перейдут Бродвайн и вторгнутся в Демесне. В противном случае при появлении верховного короля ему останется только спешно отступить. Разве что он пожелает лишиться своего войска, пытаясь помочь Джойсу не отдать Гильдию в руки Кадуола. План леди Элеги парализовать Орисон изнутри с треском провалился, и время сейчас было не на стороне Аленда.
Но принц не хотел рисковать никем из своих людей. Они все понадобятся ему, и очень скоро.
Вместо этого он приказал установить катапульты для метания камней в наспех сооруженную каменную заплату, закрывающую пролом в стене замка.
Краген имел возможность рассмотреть этот пролом с удобной точки на следующий день после того, как безумный Воин Гильдии огнем проложил себе путь к свободе, — в тот день, когда принц в роли посла Аленда официально покинул Орисон; дымящаяся брешь в твердом камне, мрачная, словно смерть. Разрушения выглядели внушительно, в особенности на фоне холода и снега, словно смертельная рана, над которой еще поднимается парок, потому что труп еще не остыл. При взгляде на эти разрушения сердце принца Крагена затрепетало от восторга и ужаса — ибо это зрелище сулило, что Орисон может быть взят, что сила, некогда управлявшая Мордантом и сглаживавшая противоречия между Алендом и Кадуолом, уже обречена.
Да, позиция короля Джойса выглядела более уязвимой. Что сооруженная наспех заплата в стене на месте бреши слаба, заметил бы и ребенок. Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, Смотритель Леббик сделал все, что было в его силах, — поистине сделал все от него зависящее. Но ничто не поможет, когда против них применят стенобитные машины. Командующий катапультами принца капитан уже поспорил, выдержит ли стена хотя бы одно точное попадание.
Однако принца заботило вовсе не то, сможет ли он ворваться в Орисон, — его заботило, насколько отчаянно будут сопротивляться защитники замка. Леди Элеге не удалось вызвать недомогания у стражников Леббика, но удалось отравить резервуар, тем самым заставляя переполненный людьми замок перейти на жесткий паек воды. А что касается короля Джойса… Он не был вождем своих подданных — он был их героем, человеком, который отвечал их идеалам. Но сейчас он лишился рассудка. Оставшись без руководства, отчаявшиеся — насколько яростно будут сражаться жители Морданта?
Возможно, очень яростно, даже остервенело, если Джойс сдержит слово. Хотя он действительно лишился рассудка — в этом не было никаких сомнений: на требования Аленда он ответил угрозой, вселившей надежду в сердца его народа: Король Джойс собирается использовать всю силу Гильдии и выкорчевать вас отсюда!
Элега не поверила этому, но принц не разделял ее убежденности. Если Джойс действительно собирался использовать всю силу Гильдии, алендскую армию ждало нечто гораздо худшее, чем просто поражение. Полное уничтожение армии.
Поэтому принц приказал своим войскам немного отойти от стен Орисона. Прикрыв черные кудри шлемом с шишаком (нафабренные прямые усы подчеркивали выразительность темных глаз принца, а белая меховая мантия делала хорошо заметными нагрудник и двуручный меч), он — воплощенная уверенность и мощь, окруженный штабом, — принялся обсуждать с командующими катапультами вес снарядов и траектории. Тем не менее, любая мысль в его голове натыкалась на препятствие. Он не собирался рисковать ни одним из своих людей без крайней необходимости. У него были опасения, что очень скоро они понадобятся ему все.
Местность была удобной для катапульт. Хоть в чем—то удача. Если не считать деревьев по краям дороги, вокруг было голо; все естественные заросли были выкорчеваны, и даже трава, которая с приходом весны рвалась из земли наружу, пробивалась с трудом из—за холода и отсутствия дождя. Кроме того, дороги не мешали принцу Крагену, они сливались немного северо—восточнее ворот Орисона, в то время как брешь в стене зияла ближе к северо—западу. К тому же Орисон находился на одном уровне с расположением армии Аленда или даже ниже. А военные учителя и советники много лет вдалбливали принцу Крагену, что довольно сложно стрелять из катапульты снизу вверх. Здесь же были почти идеальные условия для его боевых машин.
Леди Элега присоединилась к нему в тот момент, когда заряжали самую мощную из метательных установок. Мысли принца были заняты множеством более насущных вещей, но Элега умела в любой момент привлечь его внимание, и он приветствовал ее улыбкой более теплой, чем дополнявшая смущенная фраза: — Миледи, мы собираемся начинать.
Кутаясь в плащ, она посмотрела на свой дом.
— Что произойдет, милорд принц? — пробормотала она, словно не ожидая ответа. — Выдержит ли временная стена? Смотритель хитрый старый лис. Наверняка он сделал для Орисона все возможное.
Пока она изучала замок, принц Краген изучал ее лицо. И поскольку он любил ее да к тому же уважал (стыдясь мыслей о том, что не должен полностью доверять женщине, которая с таким упорством действовала против своего отца), ему было трудно признаться даже себе, что выглядит Элега не лучшим образом. Холод и ветер изничтожили блеск в ее живых глазах, сделав их блеклыми и припухшими, яркий солнечный свет бледнил ее, придавая сходство с бессердечной женщиной. Она была прекрасна только в помещении, при свете свечей и интриг. Но ее нынешняя некрасивость лишь давала принцу повод любить ее еще больше. Он знал, что у нее есть сердце. Пальцы, придерживающие плащ, были белыми и напряженными. Каждое сказанное ею слово, каждый ее жест свидетельствовал и о том, что она страдает.
— Стена наверняка не выдержит, — ответил он все так же смущенно. — Мы разрушим ее к вечеру, может быть даже к полудню. Ее возводили зимой. Каким бы хитрым и ловким не был Леббик, — Краген не жаловал сурового Смотрителя, — у него не было ничего годного для раствора. Даже если он забрал весь песок Гильдии и затем изрубил в куски всех Воплотителей, чтобы использовать их кровь для замеса, — стена все равно не выдержит нашего натиска. Леди поежилась.
— И когда она рухнет?.. — спросила она, снедаемая невысказанным беспокойством. — Что тогда?
— Когда удар будет нанесен, — ответил он с внезапной резкостью, — отступать станет некуда. Аленд окажется в состоянии войны с Мордантом. И мы не будем ждать, пока жажда и страх сделают за нас нашу работу. Пердон — единственное, что стоит между нами и верховным королем Фесттеном. Мы постараемся проделать еще б?льшую брешь и пойдем на приступ, чтобы захватить замок. — Но через мгновение он почувствовал жалость к ней и добавил: — Орисону будут предоставлены все мыслимые возможности сдаться. Я не хочу резни. Все мужчины, женщины и дети еще понадобятся нам в борьбе против Кадуола.
Бледная, обеспокоенная Элега посмотрела на него с благодарностью. Она задумалась, а потом кивнула:
— Смотритель Леббик никогда не сдастся. Мой отец за всю свою жизнь никогда не сдавался.
— В таком случае, ему предстоит этому научиться, — буркнул принц.
Он верил в то, что говорил. Он верил, что заплата в бреши долго не выдержит — поскольку, за исключением Воплотимого, у Орисона нет ничего, с чем противостоять его натиску. Но от сомнений, которым он даже мысленно не мог подобрать названия, сводило мышцы живота, и принц приказал капитану запускать первый камень.
Двое крепких мужчин дружно взмахнули молотками и ударили по крюкам по бокам катапульты; огромный рычаг метнулся вперед, выбрасывая камень со стоном и скрежетом, словно тяжесть кидал согнутый в три погибели человек. Выстрел вызвал взрыв восторга в рядах воинов, но принц мрачно следил за полетом снаряда. Резкий удар молотов, стон струн, стук удара о стопоры и протестующий скрип колес — он, казалось, ощущал это всем телом, словно удары, направленные против него, и уже по звуку мог определить, что камень не попадет в цель. Так и случилось.
Точнее, не совсем так: Орисон был слишком большой целью, чтобы промазать. Но камень ушел выше и левее, не попав заплату.
Удар оставил на стене замка отметину. А дальше произошло то, что и должно было произойти; снаряд разлетелся. Ничем не украшенный пурпурный штандарт, разновидность личного знамени короля, продолжал развеваться и трепетать на ветру, недоступный, невозмутимый.
Принц негромко выбранил ветер, хотя знал, что тот совершенно ни при чем. Честно говоря, промаха следовало ожидать; необычным было бы попадание. Командующему катапультами требовалось произвести несколько выстрелов, чтобы пристреляться и приноровиться к натяжению струн. Но принц Краген чувствовал необъяснимое раздражение, словно промах был дурным предзнаменованием.
Вероятно, так оно и было. Прежде чем люди капитана принялись вращать вороты, чтобы вернуть на место ложку катапульты, все войско услышало сигнал трубы. Это не походило на сигналы, объявляющие о посланнике или вызове; это был высокий душераздирающий стон на одной ноте, словно трубач не пытался что—то сыграть, а ему просто приказали привлечь внимание.
Краген посмотрел на леди Элегу, ожидая объяснения. Она пожала плечами и кивнула в сторону Орисона.
С того места, где находился принц, ворота замка не были видны. Но они, вероятно, открылись, потому что из—за поворота стены появился и поскакал в сторону катапульты всадник.
Это был небольшой человек — слишком маленький для своего коня, автоматически сделал выводы принц. И не привыкший к езде верхом, судя по осторожности, с которой держался в седле. Если он имел оружие или был одет в доспехи, то они скрывались под толстым плащом.
Но на его плечах, выбиваясь из—под плаща, была желтая мантия Мастера. Ветер развевал полы мантии, и ее невозможно было спутать ни с чем.
Принц задумчиво приподнял черную бровь, но не позволил себе никакое иное выражение чувств. Сознавая, что все сказанное им будет немедленно услышано и станет известно среди армии, он тихо пробормотал:
— Интересно. Воплотитель. Мастер Гильдии. Вы знаете его, миледи?
Она медлила с ответом, опасаясь ошибиться. Затем тихо сказала:
— Это Квилон, милорд принц. — Она нахмурилась. — Почему он? Он никогда не играл никакой роли, ни в Гильдии, ни при дворе.
Принц Краген, глядя на приближающегося Мастера, улыбнулся. И так, чтобы могла услышать лишь одна леди Элега, заметил:
— Подозреваю, что в самом скором времени мы узнаем ответ.
Мастер Квилон с покрасневшим лицом спешил к ним, смешной на своем жеребце. Глаза у него слезились, словно он плакал, хотя в его лице не было заметно печали. Нос подергивался, словно у кролика; губы открывали торчащие вперед зубы. И когда Мастер остановил лошадь перед принцем Крагеном и леди Элегой — когда Квилон наполовину сполз, наполовину свалился с лошади, словно сдутый ветром — алендский Претендент с трудом удержался от смеха. Но как бы комично ни выглядел этот Квилон, он был Воплотителем. Будь с ним зеркало, он бы успел причинить серьезный ущерб, прежде чем его захватили бы в плен или убили.
— Милорд принц, — начал он без особых предисловий, не взглянув на дочь короля Джойса и даже не кивнув в знак приветствия сыну монарха Аленда, — я спешил сюда предупредить вас.
Люди, окружающие принца, застыли; командующий катапультами положил руку на меч. Но поза Крагена свидетельствовала, что он не намерен реагировать на оскорбительное поведение.
— Предупредить нас, Мастер Квилон? — Его тон был спокойным, несмотря на блеск ярости в глазах. — Какое неожиданное благородство. Мне краем уха довелось услышать, что Смотритель Леббик грозился «обрушить на нас всю мощь Гильдии». Неужели я неправильно понял намерения вашего короля? Разве меня уже не предупредили? Или… — он проницательно взглянул в глаза Квилона, — ваше предупреждение несколько иного свойства? И ваше присутствие свидетельствует о том, что Гильдия больше не подчиняется королю Джойсу?
— Нет, милорд принц. — Воплотитель казался до того напуганным, что твердость в его голосе казалась неестественной, неожиданно зловещей. — Вы торопитесь с выводами. А это очень опасная слабость для человека, управляющего людьми. Если вы намереваетесь пережить эту войну, вам следует быть осмотрительнее.
— Мне следует?.. — спокойно повторил принц. — Прошу прощения. Вы, вероятно, поняли меня неправильно. Ваша собственная неосмотрительность, поспешность, с какой вы прибыли сюда, вызвала неосмотрительность с моей стороны и породила домыслы. Если в ваши намерения входит всего лишь повторить угрозы Смотрителя, вы могли бы не утруждать себя малоудобной скачкой.
— Ничего подобного! Я прибыл предупредить вас, что сейчас мы уничтожим эту катапульту. Если вы останетесь поблизости, вас может ранить — а возможно и убить. Король Джойс не желает вашей смерти. Не он затеял эту войну, и ему нет никакой корысти в вашей гибели.
Холодная непривычная спазма обручем сдавила голову Крагена и скользнула вниз по шее. Сейчас мы уничтожим… Как и все остальные, кого он знал, он боялся Воплотителей, боялся странной силы, порождающей из ничего чудовищ, с помощью всего—навсего куска стекла и таланта. И одним из следствий этой боязни был его приказ войску старательно обогнуть перекресток дорог, ведь он знал от леди Элеги, что Пердон когда—то подвергся здесь нападению Воплотимого. Кроме того, сам вид Квилона делал его слова еще более безумными — неожиданными и поэтому таящими угрозу. Король Джойс не желает вашей смерти .
Однако сын Маргонала был Претендентом Аленда, он занимал определенную позицию и нес ответственность, снять которую с него никто не мог. В других землях принцы могли стать королями, заслуживали они того или нет; но трон алендского монарха в Скарабе мог быть получен только за заслуги, а никак не унаследован. И Краген жаждал получить этот трон, потому что верил своему отцу и верил в свои силы. Он заслуживал править Алендом больше, чем кто—либо другой. Он верил в то, чем занимался его отец, и знал, что ни один из его соперников не может сравниться с ним.
Поэтому когда он взглянул на Квилона, на его позу, услышал, как тот говорил, страх испарился. Осталось лишь беспокойство — и деланная веселость, которая, однако, никого не могла обмануть.
— Значит, никакой корысти? — спросил он мягко. — Несмотря на то, что я увел у него дочь и привел все силы монарха Аленда под стены Орисона? Простите, но я скептик, Мастер Квилон. Забота вашего короля о моей жизни кажется мне — не сочтите за оскорбление несколько эксцентричной. — И он качнул головой, словно кланяясь; но люди принца поняли его намерения и сомкнулись вокруг Квилона, отрезая Воплотителю путь к отступлению. — А вот вы рисковали многим, пытаясь предупредить меня о его расположении ко мне.
Взгляд Квилона метнулся по сторонам, пытаясь оценивать все происходящее вокруг. — Не слишком, — ответил он, словно не замечая своего окружения. — Всего лишь жизнью. Я предпочитаю жить, но если буду убит, это ничего серьезно не изменит. Катапульту все равно уничтожат. Каждая катапульта, которую вы направите против нас, будет уничтожена. Но, как я уже говорил, король Джойс не видит никакой корысти в вашей смерти. Если вы, тем не менее, страстно желаете погибнуть, то, конечно, он никак не может запретить вам это. То, что я рискую собственной жизнью, должно свидетельствовать, что я говорю правду.
— Поразительно, — буркнул принц. — Вы собираетесь разрушить мои машины с такого расстояния? Какой же новый ужас породила Гильдия, что вы в состоянии произвести разрушение так далеко от ваших зеркал? Мастер не ответил на этот вопрос.
— Уходите или оставайтесь, как вам будет угодно, — сказал он. — Убивайте меня или не убивайте. — Подергивание носа делало его все больше похожим на кролика. — Но не делайте ошибки, считая, что вам позволят войти или захватить Орисон. Вместо того чтобы уступить свой трон и свою силу, король Джойс предпочтет увидеть, как вас сокрушит между молотом Кадуола и наковальней Гильдии. Леди Элега не смогла сдержаться.
— Квилон, это — безумие. — Ее протест прозвучал гневно и безнадежно. — Вы один из мелких Воплотителей, один из малозначимых членов Гильдии. Вы признались, что ваша жизнь не важна. И вы смеете угрожать монарху Аленда и его сыну? Откуда у вас столько наглости, что вы осмеливаетесь утверждать, будто говорите от имени моего отца?
Впервые за все это время Мастер Квилон взглянул на нее. Внезапно его лицо отвердело, а в голосе прорезалась нотка неприкрытого раздражения.
— Миледи, эта наглость — не более чем приказ короля. Я всего лишь магистр Гильдии. — И, не сделав ни малейшего движения, он внезапно преобразился, словно стал выше. — В отличие от его дочери, я не предавал его.
Преданные своему принцу алендские солдаты замерли; некоторые схватились за рукояти мечей.
Но Элега в ответ на реплику Мастера повела себя спокойно. У нее была гордость королевской дочери, и кроме того, она уже получила прощение короля за все, что сделала.
— Это несправедливо, — буркнула она. — Он сам предал весь Мордант. Вы не можете быть таким слепцом и не видеть правды. Вы не можете…
Но Мастер Квилон небрежно отвернулся, словно для него она перестала существовать.
Невысказанный протест замер в тишине. Казалось, леди Элега вот—вот разрыдается на ледяном весеннем ветру.
Принц Краген с трудом подавил гнев. Позиция Мастера приводила его в ярость — хотя он прекрасно ее понимал. И, тем не менее, сдержался, чтобы не наговорить резкостей Квилону. Вместо этого пробормотал сквозь зубы:
— Вы рискуете больше, чем вам кажется, Мастер Квилон. Возможно, вы полагаете, что смерть не имеет особого значения, но могу вас уверить, боль воздействует на вас также, как на любого другого.
При этих словах голова Элеги дернулась, а зрачки расширились, словно она пережила шок. Принц и Воплотитель смотрели друг на друга, не обращая на нее внимания.
Мастер Квилон заморгал; его нос дернулся. Он казался смертельно испуганным. Но его тон развеял эту иллюзию. Он бесстрашно отрезал:
— Таков ваш ответ на то, чего вы не понимаете, милорд принц? Пытки? Или вы стремитесь причинять боль ради удовольствия? Помните, никогда не забывайте, сын монарха Аленда: здесь проверяются ваши качества, точно так же, как они проверялись в Орисоне за игрой в перескоки… и в других местах. Не советую доказывать, что вы недостойны.
И без позволения принца Квилон покинул их. Он взгромоздился на своего коня, отчаянно цепляясь за поводья. Его окружали алендцы; но когда он повернул голову лошади к Орисону, солдаты, казалось, бессознательно, без всяких приказов капитана или принца, уступали ему дорогу, словно на них действовало достоинство Воплотителя.
Верхом — вид у него был довольно странный, но что—то в этой фигуре говорило и о мужестве, — Квилон ускакал туда, откуда появился. Вскоре он повернул за угол стены Орисона и скрылся из виду.
Краген, поворачиваясь к леди, задумчиво прикусил губу. Здесь проверяются ваши качества… Следовало расспросить Мастера. Что он хотел сказать этим? Но гнев в ее глазах остановил его.
— Элега? — тихо позвал он.
Она крепче стиснула зубы, встретившись с ним взглядом.
— Значит, боль, милорд принц?
При виде ее возмущения ему захотелось кричать на Элегу. Мы здесь на войне, миледи. Вы считаете, что можно воевать, не причиняя никому вреда? Но он сдержался, поскольку испытывал некоторую неловкость оттого, что пытался запугивать Мастера Квилона.
Конечно, во времена давних войн между Алендом и Кадуолом ни один командир или союзник монарха Аленда не колебался бы, если бы понадобилось вырвать несколько криков боли у жителя Морданта или Кадуола. Бароны Вассалов до сих пор оставались кровожадными бестиями. Но, потерпев поражение от короля Джойса, Маргонал все же заметил, что его противник с большей легкостью управляет Мордантом, добившись добровольной преданности, чем если бы эта преданность была навязана силой. И, не будучи глупцом, монарх Аленда сменил тактику управления, основанную на страхе, насилии и боли, и был вполне удовлетворен результатами. Даже баронами стало легче управлять.
Это было одно из многих нововведений Маргонала, которые принц одобрял. И сам он хотел продолжить дело отца.
Поэтому, несмотря на тревогу, досаду и сомнения, он взял себя в руки в достаточной мере, чтобы быть честным с Элегой до конца.
— Я сказал больше, чем собирался. Воплотитель оскорбил вас, миледи. Мне это неприятно.
Его объяснение, казалось, дало Элеге то, в чем она так нуждалась. Постепенно выражение ее лица изменилось; влага в глазах смягчила взгляд, и в нем появилось что—то похожее на мольбу.
— Раньше меня не так—то было легко оскорбить, — ответила она. — Понятно, что тот, кто верит моему отцу, не может поверить мне. — Затем словно стремясь подчеркнуть свою искренность, она добавила: — И тем не менее, я благодарна за ваш гнев, милорд принц. Приятно сознавать, что вы считаете меня достойной защиты.
Мгновение принц Краген изучал леди Элегу, сопоставляя свои чувства к ней и сложность положения. Затем кивнул и отвернулся.
Ветер, казалось, стал еще холоднее. Весна пришла слишком рано — а значит, вполне возможно, зима еще может вернуться. Только этого, подумал принц с горечью, и не хватало его армии — застрять, парализованной зимним ненастьем, под стенами Орисона, словно шавки, которых не пускают в деревню, голодные и холодные, бессильные что—либо сделать и надеющиеся только на объедки с чужого стола. Да, это было бы замечательно.
Но он сдерживал желчь. И властно обратился к капитану, словно твердо знал, что делает:
— Мне кажется, следует серьезно отнестись к предупреждению Воплотителя. Отведите всех, кто здесь не обязателен, и пусть будут готовы к любым неожиданностям. Затем продолжим.
Капитан отдал честь и приступил к выполнению приказа. Солдаты повиновались с испуганной поспешностью, тщетно пытаясь продемонстрировать, что не восприняли предупреждение всерьез. Вместе с Элегой принц Краген направился к шатрам отца. Он отошел на сто ярдов от катапульты и обернулся.
Ему не пришлось долго ждать исполнения угроз Мастера Квилона. По—видимому, Магистр Гильдии, едва очутился за воротами замка, подал сигнал. И через мгновение после того, как принц принялся изучать тяжелый серый профиль Орисона, ожидая, что же произойдет, над зубцами стен с северо—запада поднялась коричневая тень, бесформенная, похожая на дым.
Было похоже, что она и растает словно дым; однако тень уплотнилась. Она выглядела не крупнее большой собаки или большого пчелиного роя; но скорость, с которой тень взмыла ввысь, в небо, делало ее опасной, как молния. Клочок коричневого дыма… И так же, как десять тысяч остальных солдат, не считая маркитантов, принц Краген задрал голову и прищурился, наблюдая за движением тени на фоне мрачных низких облаков.
Поднявшись так высоко, чтобы оказаться вне досягаемости стрел и недостижимой для стрельбы из стальных арбалетов, тень поплыла к катапульте и, покружившись над ней, опять повернула в сторону замка. Принцу показалось, что он услышал вдали пронзительный крик, похожий на крик чайки.
В этот момент из тени, плывшей над ними в вышине, вылетел камень, такой же большой, как тот, что был выпущен из катапульты.
С невероятной силой камень врезался в катапульту и размозжил дерево с такой легкостью, словно орудие было сделано из щепок. Куски камня разлетелись в разные стороны, бревна рамы взмыли ввысь и рухнули вниз. Двое людей бросились в сторону от катапульты и упали, один с железным болтом, торчащим из ноги, второй с проломленным таким же болтом черепом. Остальная обслуга не пострадала.
Бесформенная коричневая тень исчезла из вида за стенами замка.
Из горла солдат вырвался крик — ярость и страх требовали действий, взывали к мести. Принц Краген стоял неподвижно, его лицо ничего не выражало, словно он никогда в жизни не изумлялся. Только жесткие складки вокруг рта, скрытые усами, выдавали его истинные чувства.
— Миледи, — обратился он к Элеге мрачно—небрежным тоном, — вы прожили много лет в окружении Воплотителей. Без сомнения, в Орисоне ходило множество слухов относительно Гильдии. Доводилось ли вам когда—либо слышать о чем—нибудь подобном?
Она оцепенело покачала головой, глядя на обломки катапульты так, словно не верила собственным глазам.
— Возможно, — пробормотал принц тихо, лишь для ушей Элеги, — за годы мира, навязанного нам королем Джойсом, мы позабыли об ужасах Воплотимого. Похоже, под его правлением Мастера не теряли времени даром.
Миледи… — Он на мгновение закрыл глаза и позволил себе ужаснуться. — Гильдия ни в коем случае не должна попасть в руки верховного короля Фесттена.
Затем принц снова занялся текущими делами и покинул Элегу. Сначала он приказал своему капитану выдвинуть вперед новую катапульту и предпринять новую попытку — со всеми необходимыми предосторожностями, чтобы обезопасить солдат. А после этого отправился побеседовать с отцом.
***
Над шатрами алендского монарха развевались его штандарты. Маргонал любил путешествовать с удобством. Кроме того, он по опыту знал, что роскошные шатры благоприятно действуют на дух подчиненных. Тем не менее, верховный король Фесттен посчитал бы штаб—квартиру монарха убогой хижиной. В Аленде не было морских портов, и поэтому довольствовались лишь товарами из Кадуола. В сравнении с Фесттеном Маргонал был не богаче любого из своих вассалов. Если бы Мордант не лежал между Кадуолом и Алендом (и если бы провинции не были такими упрямыми и неподатливыми — качество, служившее отличным буфером), верховный король и силы, которые могло собрать его богатство, давным—давно поглотили бы извечного врага Кадуола.
Принцу Крагену это было небезразлично не потому, что он жаждал богатств верховного короля, а потому что чувствовал себя слабым в сравнении с Кадуолом. Он отбросил полог в сторону и позволил сообщить отцу о своем прибытии. Он чуял опасность для Аленда в каждом порыве холодного ветра и ощущал, как она гарротой сдавливает его шею.
Алендский монарх сидел в глубине шатра, где он проводил совещания и военные советы. Принц ясно видел его; жаровни, установленные для обогрева шатров, отбрасывали свет, пляшущий по стенам и по креслам. Другого света не было. Стенки шатров были плотными, и Маргонал не позволял зажигать лампы, факелы или даже свечи в своем присутствии. Про себя принц Краген считал, что этот странный запрет — попросту проявление тирании, которой славился его отец. Тем не менее, он подчинялся приказам, не задавая лишних вопросов. Как и всякий, кому доводилось видеть лицо монарха Аленда при дневном свете, он знал, что глаза Маргонала скрыты бельмами.
Трудно было представить себе, что под белую пелену, закрывающую его глаза, словно занавес, могло проникать что—либо.
Очевидно, битвы, проигранные королю Джойсу, были не единственными его потерями в жизни. Именно начав терять зрение, он начал искать лучших методов правления, более безопасных для него, для королевства и для будущего преемника. И не уставал повторять, пока всему его окружению это не набило оскомину: «Потери учат многому». Но про себя (не теряя, впрочем, уважения к отцу) принц Краген отбрасывал слово потери и заменял словом страх. Человек, не видящий своих врагов, не способен нанести им неожиданный удар. И по этой причине ему следовало найти новые способы обезопасить себя. Краген понимал причину страха отца и испытывал к Маргоналу уважение. Человек ничтожный, к примеру, прибегнул бы к насилию и террору.
Старый и уже малосильный, монарх Аленда, расположившийся в самом удобном из кресел для совещаний, повернул голову, заслышав шаги сына. Так как он во всем сомневался, то не заговорил, пока алендский Претендент не был представлен и не приветствовал его по всем правилам, предписанным этикетом. Затем он вздохнул, словно устал больше обычного.
— Ну, сын мой, гвардейцы уже побывали здесь и сообщили новость, объяснить которую они не в силах. Может быть, ты расскажешь мне нечто более вразумительное?
— Милорд, — ответил принц Краген, — боюсь, я лишь умножу ваше недоумение. — И он коротко поведал о визите Мастера Квилона и разрушении катапульты. Закончив рассказ, он сообщил отцу, что обо всем этом думает.
— Поведение Воплотителя было странным, вне всяких сомнений. Но, мне кажется, самая большая загадка — поведение короля Джойса: словно он вовсе никогда не был слаб… словно хочет подчеркнуть, что он хозяин положения, и оно далеко не безнадежно. И что способен командовать такими людьми, как Смотритель Леббик и Мастер Квилон, чтобы сохранить свой статус кво.
Но мы—то знаем, что это — иллюзия. Кадуол выступил против него. В его стене огромная брешь, которую защищает лишь кучка людей, к тому же у них не хватает питьевой воды. И несмотря на Гильдию, есть несколько могучих Воплотителей, которые враждуют с ним. Они могут по своей воле настигнуть его в любом месте в Морданте или Орисоне, проходя сквозь плоские зеркала так, словно не восприимчивы к безумию. Вдобавок в самой Гильдии есть Мастера, которые бросили бы его, если бы только посмели. Люди вроде Эремиса могут хранить верность Морданту и не возлагать на себя никаких обязательств по отношению к королю.
Его лорды не придут ему на помощь. Армигит — трус. Термигана не волнует ничего, кроме дел в собственной провинции. А Пердон сражается с Кадуолом не за короля, а за собственное выживание. Из лордов лишь Домне, Тор и Файль сохраняют преданность монарху. Тор — старик и пьяница, к тому же он сейчас здесь и потому не сможет поднять своих людей на подмогу. А Файль не придет на помощь Орисону потому, что мы стоим у него на пути.
И, несмотря на это, король Джойс продолжает относиться к нам так, словно мы не в силах причинить ему вред.
Чем больше принц думал об этом, тем сильнее были его сомнения. Некоторое время он жевал ус; неуверенность все сильнее мучила его. Затем закончил:
— По правде говоря, милорд, я не могу решить, безумие его поведение или глубоко продуманная политика.
И снова монарх Аленда вздохнул. С видимым усилием он пробормотал:
— Я провел ужасную ночь. Слепота вынуждает меня все больше размышлять. Вместо того чтобы спать, я перебирал в уме все уловки и обманы, которые он применял ко мне. Я пережил каждый удар наших войн. От подобных воспоминаниях стыла бы кровь в жилах любого молодого зрячего правителя. Но для меня они — губительны.
Глядя на сына так, словно он мог видеть его, Маргонал хрипло спросил:
— Можешь ли ты придумать причину — хоть какую—нибудь—по которой король, такой как Джойс, может притворяться слабым, позволяя Воплотителям насылать ужасы на свой народ… позволяя нам окружить его замок, когда его силы так слабы?
— Нет, — принц Краген покачал головой. — Это безумие. Это может быть только безумие.
— А леди Элега?.. Она ведь его дочь. Она знает его гораздо лучше, чем мы, — намного лучше, чем я. Может, она вспомнит, что такое может он скрывать? И снова принц сказал: — Нет.
Он верил Элеге, не так ли? Верил: она думает о своем отце то же, что и он, не так ли? Внезапно монарх Аленда повысил голос:
— Тогда он безумен, безумен. Его надлежит выкорчевать из крепости, пусть заплатит за все. Ты слышишь? Это невыносимо!
И, словно сами по себе, его кулаки застучали по подлокотникам кресла.
— Мне вполне понятно его желание сохранить Мордант в своей власти и править им, как вздумается. Он был способен на это — до самого последнего времени. Да и кто бы этого не хотел? Его желание сохранить все возможности Воплотимого для себя лично мне тоже понятно. В этом тоже ничего удивительного. Мне даже понятно, с какой целью он создал Гильдию, и его отказ использовать ее силу для войн. Не так поступил бы Фесттен. Не так поступил бы я. Но, возможно, он разумнее нас.
Но это!.. Создать все то, что он создал, и затем бросить на произвол судьбы! — Монарх Аленда кричал. — Отковать такое оружие, как Гильдия, а затем сделать себя беззащитным для атак, снять с себя ответственность, повернуться спиной к тем, кто верой и правдой служил ему, не оставить своим врагам иного выбора, кроме как попытаться вырвать из его рук это оружие, чтобы выжить самим! — Маргонал привстал в кресле, словно лично жаждал добиться от короля Джойса логичного объяснения. — Это невыносимо! Это надо прекратить!
Но его вспышка быстро закончилась, так же быстро, как и возникла. Откинувшись в кресле, он закрыл лицо руками.
— Мой сын, — хрипло прошептал он, — когда я получил твое сообщение, в котором говорилось, что все готово для наступления, ледяной холод поселился в моем сердце. Ведь с той минуты я уже не мог ничего изменить. Я знаю этого человека. Он слишком часто побеждал меня. Боюсь, он заманил нас сюда, чтобы уничтожить, а его слабость — всего лишь прием, чтобы мы с Кадуолом появились у его стен и он с легкостью мог бы сокрушить нас не в честной битве, а с помощью коварства. Ты говоришь, этого не может быть. Леди Элега утверждает, что этого не может быть. Мой собственный рассудок твердит, что этого не может быть — хотя бы потому, что за прошедшие пятьдесят лет он ни разу не пытался сокрушить нас. И тем не менее, я — боюсь. Он околдовал меня. Мы пришли сюда на свою погибель.
Принц Краген слушал, что говорит отец, и старался не содрогнуться от ужаса.
Страх — вещь заразная, подумал он. Неужели все мы были слепы? Почему никто из нас не подумал, что Джойс притворяется? Принц тихо произнес:
— Милорд, если вы прикажете, мы отступим. Вы — монарх Аленда. Я доверяю вашей мудрости. Мы можем…
— Нет! — Отказ Маргонала прозвучал болезненным выкриком, а не яростным протестом. — Нет, — повторил он почти сразу уже спокойным тоном. — Он околдовал меня. И я уверен лишь в одном — я не могу принимать решения в тех делах, где замешан он.
Нет, сын мой, эта осада — дело, которым надлежит заниматься тебе. Ты алендский Претендент. И наша судьба сейчас в твоих руках. — Но через мгновение он добавил, предупреждая: — Однако если ты дашь приказ отступить, будь готов отвечать за последствия своего решения перед другими претендентами на Трон.
Принц безмолвно кивнул. Он давно заметил ужас Маргонала; задолго до этого разговора ветер страха пронизывал его до костей. Но монарх Аленда высказал свои сомнения вслух — и то, что сомнения наконец обрели звучание, делало их более зримыми, более весомыми. Мы пришли сюда на свою погибель. И когда его отец спросил: «Что ты намерен делать?» — он прикусил губу и ответил: — Я не знаю.
Что-то правил GolDiVampire - Вторник, 12 Июн 2012, 16:44 |
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:45 | Сообщение # 3 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| — Так поскорее решайся, — отрезал Маргонал, почти так же резко, как принц разговаривал с леди Элегой. — Фесттен не будет ждать.
В ответ Краген сжался.
— Может быть и нет, милорд. Наша судьба связана с судьбой Кадуола. И пока мы живы, я постараюсь дать урок верховному королю, чтобы научить его терпению раз и навсегда.
Постепенно монарх Аленда расслабился и снова развалился в своем кресле. Неожиданно он улыбнулся:
— Я слышал, у Фесттена много сыновей. У меня — лишь ты. Но я склонен думать, что хотя бы в этом превзошел его.
Так как принц не знал, что еще делать, то склонился в глубоком поклоне. Затем он вышел из шатра отца, как раз вовремя, чтобы увидеть, как бесформенная коричневая тень поднимается над стенами Орисона и уничтожает следующую из его лучших катапульт.
К счастью, его люди успели вовремя отбежать, и никто не пострадал.
Когда он отправился совещаться со своими капитанами, его лицо выражало только уверенность.
28. День проблем
Смотритель Леббик и трое Воплотителей стояли на вершине северо—западной стены и наблюдали, как коричневая тень, детище Знатока Хэвелока, превратила вторую катапульту Аленда в кучу дров. С такой высоты, за защитными зубцами на наружной части стены Орисона, несмотря на расстояние, он видел все прекрасно.
Судя по неподвижным чертам лица, выступившим на челюсти желвакам и пустому взгляду, он не был ошеломлен.
А следовало бы. Смотритель и представить не мог, что возможно подобное зеркало — что нечто, по виду напоминающее дым, может быть не только воплощено, но и управляемо и бросать камни в любое место, куда прикажет Знаток. Более того, ему в голову не приходило, что Хэвелок достаточно вменяем, чтобы участвовать в обороне Орисона — что можно было планировать, принимая во внимание активное участие Знатока. Боевой дух Смотрителя должен был бы взлететь. Без сомнения.
Но он не сознавал этого. И уж наверняка ничем не выдавал. Правда заключалась в том, что лишь усилием воли он заставлял себя задумываться, что делает, и хоть немного обращать внимание на происходящее вокруг.
— Неплохо, — выдохнул Мастер Квилон, когда тень вернулась в зеркало Хэвелока. — Вы несомненно превзошли самого себя. — И он похлопал Знатока по плечу, словно старый друг — что при других обстоятельствах наверняка удивило бы Леббика, потому что безумие Хэвелока не позволяло дружить с ним никому, кроме короля Джойса. Который и сам—то был, подумал мрачно Смотритель, не совсем в здравом рассудке.
— Блуд, — ответил Знаток Хэвелок небрежно, словно он каждый день левым мизинцем вызывал подобное Воплотимое. — Как два пальца обоссать. — Несмотря на его тон, было видно, что он сосредоточивался так старательно, что глаза почти не разбегались в разные стороны.
— Ну конечно, — пробормотал Мастер Эремис. — Вы точно уловили мою мысль. — Он был единственным из стоявших рядом с зеркалом, хотя несколько стражников и множество пригодников оставались неподалеку и внимательно наблюдали за происходящим. — Мне пришло в голову, что вы излишне скромничали со своими талантами, Знаток Хэвелок.
Формально Эремис находился здесь только потому, что Смотритель еще не закончил разбирательство с его делом. На слишком многие вопросы следовало еще найти ответ. Тем не менее, он очень интересовался происходящим; его скошенная голова постоянно вертелась из стороны в сторону, следя за каждым движением, глаза сверкали, словно он наслаждался подобным времяпрепровождением.
— Если бы Гильдия знала о ваших возможностях, она принимала бы совсем другие решения.
Мастер Квилон остро глянул на рослого Воплотителя: — Неужели? Какие же?
В ответ Мастер Эремис вежливо улыбнулся и бросил взгляд на Смотрителя:
— Мы могли бы решить сами защищать Мордант, не дожидаясь, пока наш обожаемый король совсем подвинется рассудком.
Леббик должен был что—то ответить на подобное оскорбление. Эремис стремился спровоцировать его — а провокация единственное, что поддерживало Смотрителя. Это подпитывало пламя верности и ярости, которые давали ему силы и дальше выполнять свои обязанности, служить королю и после того, как здравый смысл взбунтовался и его подсознательная преданность обернулась против него. Вдобавок ему еще нужно было выяснить вопрос с самим Мастером Эремисом и получить от него надлежащие объяснения. Но на сей раз сарказм Мастера не достиг цели. Помыслами Смотритель был в другом месте.
В подземелье, где он оставил ту женщину.
Проклятие на ее голову, проклятие. Она источник всех проблем, всех осложнений. Он даже начал думать, что именно она — причина слабости короля Джойса, несмотря на то, что король начал слабеть за много лет до ее появления. Но Леббик вырвет у нее правду. Если будет необходимо, он оторвет ей руки и ноги — лишь бы вырвать правду. Вопьется пальцами в мягкую плоть ее тела…
Он сделает с ней все, что захочет. У него есть позволение.
Итак, ты все же сделала это, женщина. Сделала нечто столь подлое, что никто и не подумает защищать тебя. Это было правдой. Тор пытался — и не преуспел. Ты помогла сбежать убийце. Отныне ты принадлежишь мне. Даже сейчас он пытался бороться с собой. Мне.
Если бы только он мог подавить дрожь, которая возникала всякий раз, когда он думал о ней.
И Мастеру Эремису он ответил, лишь желая скрыть, что с ним происходит, замаскировать дрожь своего тела.
Но он совершенно не думал о том, что говорит. Просто не мог. Он был слишком поглощен воспоминанием о том, как впился в ее плечи пальцами.
— Нет, — слышал он ее шепот. Этот протест был сродни ужасу в ее нежных карих глазах, сродни дрожи изящного подбородка. Она боялась его, боялась до глубины души. Ярость Леббика нашла ее слабое место — он ясно видел это, хотя женщина сопротивлялась ему и раньше, лгала, заставляла его снова и снова подавлять страсть к ней. Она боялась его, словно заслужила эти страхи, словно сознавала — все, что он собирается сделать с ней, вполне законно. — Нет, — прошептала она, но отвергая не его обвинения; а именно его самого; Смотрителя, его власть и его жажду насилия.
— Да, — ответил он сквозь зубы, яростно скалясь, словно она напоследок сделала его счастливым.
Сжимая ее сильно, так как ему хотелось, не обращая внимания на ее боль — и на то, как смотрели на него Мастера и стражники, несмотря на убийство Найла и исчезновение Джерадина, — он лично отволок ее в подземелье.
Всю дорогу она пробовала лепетать:
— Нет, вы не понимаете, все это обман. Джерадин не убивал Найла, пожалуйста, выслушайте меня, выслушайте. Эремис как—то подстроил все это. Это — обман.
Ему это нравилось. Нравился ее страх. Он хотел, чтобы она униженно распростерлась перед ним. И в то же время ее поведение обеспокоило его. По какой—то неясной причине он вспомнил жену.
Но, очевидно, не потому, что его жена могла бы лепетать. По сути, она совершенно ничего не боялась с тех пор, как король Джойс спас ее, вырвав из рук гарнизонного командира из Аленда, который с великой изощренностью насиловал ее. С тех пор, как он, Леббик, собственными зубами растерзал этого мерзавца из Аленда.
Но до того она боялась. Да, он прекрасно помнит ее страхи. И тогда она принималась лепетать. Он слышал ее — видел — он не мог прогнать эту картину, стоявшую перед его мысленным взором — он ничего не мог поделать с этим, ничего. Он слышал и видел, как она делает все, что в ее силах, идет на самые отчаянные и ужасные поступки, какие только могла придумать, лишь бы остановить этих людей.
Но Смотритель Леббик не собирался останавливаться. Ни к чему. Пусть себе лепечет обо всем, что у нее на душе, плачет, кричит, если вздумается. Она — его. И это его беспокоило.
Когда он втолкнул ее в камеру, так, что она упала на нары у дальней стены, он не собирался останавливаться. Но он начал не сразу. Вместо этого он прикрыл железную дверь, не позаботившись даже запереть, сложил руки на груди, чтобы сдержать их дрожь, и уставился на пленницу в свете единственной лампы. Фитиль следовало подкрутить; пламя яростно бушевало, и тени ужаса плясали на бледных чертах женщины.
Продолжая улыбаться плотно стиснутыми зубами, он потребовал ответа: — Как?
— Я не знаю. — Лепет! — Каким—то образом. Чтобы избавиться от Джерадина. Джерадин — единственный, кто не доверяет ему. — Испуганно. — Эремис и Гилбур были заодно. — Пытаясь убедить его. — Эремис привел Найла на собрание Гильдии. Он сказал, что Найл может доказать, что Джерадин — предатель, но это была ложь. Они вместе придумали ловушку. Они все это выдумали. —
Пытаясь создать иллюзию своей правоты. — Это—фальшивка. Они все подстроили. Так должно было быть. Глухая к нелогичности своей защиты, она настаивала: — Найл еще жив.
Глядя на нее, Смотритель упивался радостью.
— Нет, женщина. — Его челюсти ныли от усилия сдержаться и не впиться в нее зубами. — Скажи мне, как.
Как он сбежал? Как ты помогла ему сбежать? Наконец она отчасти взяла себя в руки и умолкла. В ее глазах мелькали тени; она выглядела невероятно желанной и в то же время — беззащитной.
— Он не Воплотитель, — начал Леббик. — И не мог покинуть помещение иначе, как с помощью Воплотимого. Значит, это твоих рук депо. Ты воплотила его куда—то. Где он, женщина? Он нужен мне.
Она смотрела на Леббика. Ее отчаяние стало тихим; она вела себя так, просто потому что слишком боялась его.
— Вы сошли с ума, — прошептала она. — У вас не все дома. Вы просто не выдержали свалившегося на вашу голову.
— Я не причиню ему вреда. — Лицо Смотрителя было непроницаемым, словно он отвел от себя все напряжение. — Ведь он почти не виноват. Я знаю это. Ты околдовала его. До того как ты появилась здесь, он был всего лишь одним из сынов Домне — очень неуклюжим, но в остальном заурядным парнем. Все любили его, хотя он ничего не способен сделать так, как надо. Но ты — все изменила. Ты вовлекла его в предательство. Когда я схвачу его, то даже не буду наказывать. Пусть только расскажет мне всю правду.
Внезапно, словно в костер подкинули сухого хвороста, Леббик проревел: — Где он?
Она вздрогнула и съежилась. Всего на мгновение Смотритель поверил, что она ответит. Но затем что—то внутри ее выпрямилось. Она гордо вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.
— Идите к черту.
При этих словах он ухмыльнулся, не сумел сдержаться; и захохотал так, что, казалось, вот—вот лопнет сердце.
— Маленькая шлюха, — выдавил он из себя. — Не пытайся разозлить меня. Ты недостаточно сильна для этого.
И тут же он заговорил более четко, более официально, вбивая свои слова в ее страх, словно гвозди в крышку гроба.
— Для начала я сдеру с тебя всю одежду. Я мог бы сделать это для разнообразия деликатно. Голые женщины чувствуют себя особенно беззащитными.
Затем начну причинять тебе боль. — Он сделал шаг в ее сторону, но руки оставались скрещенными на груди. — Сначала совсем чуть—чуть. Скажем, сделаю больно твоей груди. Может быть, несколько уколов в живот. Кусок деревяшки между ногами. Лишь для того, чтобы ты внимательнее ко всему относилась. — Он хотел бы, чтобы она видела то же, что видел он; его жена была распростерта в грязи перед алендцами; распятая, привязанная за руки и за ноги, чтобы не могла пошевелиться. Чтобы увидела те осторожные движения, которые проделывал гарнизонный командир небольшими ножами. — Затем я начну причинять тебе более сильную боль.
Ты будешь умолять меня остановиться. Ты расскажешь мне все, что я пожелаю, и будешь умолять меня остановиться. Но будет поздно. Ты уже потеряешь все шансы на спасение. Стоит мне начать причинять тебе боль, и я уже не остановлюсь. Я никогда не останавливаюсь на полдороги.
Он явно ошеломил ее — отвращение и ужас на ее лице были слишком неприкрытыми — и Леббик уже не мог сдержаться. Его руки вырвались из—под контроля; ладони вцепились в ее плечи. Прижимая ее к себе, он завладел ее губами и поцеловал грубо, словно ударил, жаждая поглотить, прежде чем страсть разорвет его. Затем он обнял ее, обнял так крепко, что мышцы его рук напряглись словно сталь.
— Скажи мне правду. — Его голос дрожал в лихорадке страсти, — не заставляй меня причинять тебе боль.
Ее руки оказались между ними, ладони упирались ему в грудь. Но она не сопротивлялась; она сдалась на его милость, словно все силы испарились. Если отпустить ее, она просто рухнет на пол.
Тем не менее, она заговорила, но сказала только:
— Пожалуйста, не делайте этого. Пожалуйста. — Он сжимал ее так сильно, что его плечо заглушало ее слова, и тем не менее, он слышал их. — Умоляю вас, если вам так хочется. Пожалуйста, не надо так со мной.
На мгновение мрак в камере сгустился. Он окутал Смотрителя, сгустившись вокруг головы, завыл в ушах, словно черный вихрь. Затем все снова прояснилось, а его кулак отозвался болью. Женщина сидела на полу; лишь стена не давала ей упасть. Из уголка ее рта медленно струилась кровь, темная словно полночь. Ее глаза словно бы остекленели, будто она вот—вот потеряет сознание.
— Леди Териза скромничает, — произнес кто—то другой. — Я бы не стал вести себя так вежливо. Следующий удар будет для тебя последним. Ударишь ее снова, и я не успокоюсь до тех пор, пока ты не окажешься на галерах. Ошеломленный Смотритель Леббик обернулся и увидел у входа в камеру Тора.
— Милорд Тор… — прохрипел Смотритель, словно задыхался. — Это не ваше дело. Обязанность разбираться с преступлениями, совершенными в Орисоне, лежит на мне.
Старый лорд был толст, как откормленный гусь, с лицом рыхлым, словно плохо взошедшее тесто. Но его маленькие глазки сверкали при свете лампы так, словно он был способен на убийство. Под слоями жира покоилась сила, которая позволяла ему носить свой невероятный вес.
— В таком случае, ты вдвойне ответствен за преступления, совершенные самолично, — парировал он. — Что если она невиновна?
— Невиновна?
Леббик, похоже, пытался устыдить его свои выкриком. Он вскрикнул так, словно готов был разрыдаться. Отчаянным усилием воли Смотритель справился с собой.
— Невиновна? — повторил он более спокойно. — Вас здесь не было, милорд. Вы не видели, как Джерадин убил своего брата. Я поймал ее, когда она помогала ему скрыться — помогала скрыться убийце, милорд Тор. Довольно странная мысль — считать ее невиновной.
— Не более странная, чем ваши мысли о ее виновности, Смотритель. — Ярость Тора прорвалась с такой же силой, как мгновением раньше — ярость Смотрителя. — Вы обвиняете ее в том, что она помогла убийце бежать, а не в том, что она лично пролила чужую кровь. Когда я услышал, что вы уволокли ее сюда, я с трудом поверил собственным ушам. У вас нет права и причин называть ее так, до тех пор пока король Джойс не рассудит, виновна ли она, и не даст вам своего позволения.
— Вы думаете, он откажет мне? — воскликнул Смотритель Леббик, стараясь держать себя в руках. — Сейчас, когда Орисон в кольце осады и все враги короля плетут против него заговоры? Милорд, вы недооцениваете ситуацию. Это, — он сделал пренебрежительный жест в сторону женщины, — проблемы, которые он возложил на мои плечи.
Тор незамедлительно буркнул:
— Может быть, нам спросить его?
Выбора у Смотрителя не оставалось; отказаться он просто не мог. И, несмотря на то, что все его кости ныли и все нутро переворачивалось, так, что он, казалось, умирал, он повернулся спиной к неподвижной женщине и вместе с Тором отправился говорить с королем.
***
Когда Леббик потребовал аудиенции, король встретил их в ночной сорочке.
Вместо того чтобы пригласить Тора и Смотрителя к себе в комнаты, он открыл двери в свои покои и появился в проеме, представ перед стражниками, помаргивая водянистыми старческими глазами, словно от робости — будто боялся за свою безопасность в собственном замке. Он еще не спал; уж очень быстро он подошел к двери. И не пожелал, а может быть позабыл закрыть за собой дверь. Тогда Смотритель увидел, что король Джойс сидит не один.
Перед камином, оглядываясь через плечо на дверь, сидели два человека.
Знаток Хэвелок. Ну, конечно же. И Мастер Квилон, новоиспеченный магистр Гильдии.
Мастер Квилон, который случайно помог Джерадину сбежать, сбив с ног Леббика. Мастер Квилон, который нечаянно позволил этой женщине время помочь Джерадину, отослав стражников из комнат, где хранились зеркала.
Смотритель пробормотал себе под нос проклятие. Король Джойс посмотрел на Смотрителя Леббика, а затем на Тора с безумным выражением. Его борода свалялась; седые волосы торчали из—под ночного колпака во все стороны — колпака, который, знал Леббик, королева Мадин подарила ему двадцать лет назад. Его руки распухли от артрита, спина сгорбилась. Он казался маленьким и не вполне в здравом уме, очень уж не похожий на крепкого надежного лидера своего народа. И все равно, Смотритель любил его. Глядя на него в этот миг, Леббик обнаружил, что на самом деле ему больше всего не хватает не героической фигуры короля, уверенного в себе. Ему не хватает королевы; уверенной, красивой, прагматичной Мадин. Она сделала все, что было в ее силах, чтобы король Джойс оставался таким, каким когда—то был. Она никогда никому не позволила бы увидеть короля таким. Эта мысль так поразила Смотрителя Леббика, что заготовленная яростная речь улетучилась у него из головы. Вместо того чтобы швырнуть в лицо королю горькие вопросы, он пробормотал почти ласково:
— Простите за вторжение, милорд король. Вы не спали?
— Нет, — ответил король слабым голосом. — Я обдумывал то, что приказал вам передать Крагену. Я хочу использовать Гильдию. Но не знаю как. Это не давало мне заснуть, и потому я послал за Квилоном. — И, словно зная, что существует причина, по которой Смотритель потревожил его, король рассеянно спросил: — Будь вы на его месте, что вы предприняли бы завтра?
Леббик обменялся с Тором недоуменным взглядом.
— На его месте? На месте Мастера?
— На месте Аленда, — терпеливо пояснил король. — Скажем, принца Крагена. Что он будет делать завтра? Ответ был очевиден.
— Катапульты. Он попытается пробить брешь в стене. Король Джойс кивнул:
— Я того же мнения. — Он казался слишком сонным, чтобы сосредоточиться. — Квилон и Хэвелок позаботятся об этом. — И, словно в голову ему пришла новая мысль, он добавил: — Им потребуется совет. А вы ведь должны знать, чем они занимаются. Так что утром побеседуйте с Квилоном. Спокойной ночи. — И он повернулся к Смотрителю спиной, направляясь к себе в покои.
— Милорд король. — Это не выдержал Тор. Король устало вскинул брови.
— Что—то еще?
— Да, — резко ответил Тор, боясь, что Смотритель Леббик вмешается. — Да, милорд король. Леббик засадил леди Теризу де Морган в подземелье. Он ударил ее. Он хотел допрашивать ее, применяя пытки. И у него могли быть… —
Тор посмотрел на Леббика, пытаясь сдержать гнев, — у него могли быть и другие гнусные намерения.
Его следует остановить!
Смотритель хотел было запротестовать, но замер. К его изумлению, король уставился на Тора, словно старый лорд был гнилым яблоком.
— Но почему в это вмешались вы, милорд Тор? — спросил король. — Найл был убит. Может, вы не осознаете этого? Сын Домне, милорд Тор, — сын друга. — Он говорил так, словно позабыл, почему старый лорд появился в Орисоне. — Леббик выполняет свои обязанности.
В ответ Тор скривился от отвращения; его рот открылся и захлопнулся. Он был слишком ошеломлен и лишь через мгновение вспомнил, что нужно дышать; затем сказал таким тоном, словно боялся, что его хватит удар:
— Я правильно понял вас, милорд король? — Его губы растянулись, обнажая потемневшие от вина зубы. — Значит, Смотритель Леббик получает ваше соизволение на пытки и насилие над леди Теризой де Морган?
Жилы на шее короля вздулись. Внезапно его глаза перестали быть водянистыми; они засверкали голубым огнем.
— Довольно! — Призрак человека, которым он когда—то был, на мгновение мелькнул перед глазами присутствующих, и король тщательно выговорил:
— Старый, жирный бесполезный боров, вы уже довольно мешали мне. Я устал от вашего правдолюбия. Устал от ваших идиотских замечаний. Смотритель Леббик получил мое позволение исполнять свои обязанности. И, несмотря на постоянную боль в сжавшемся сердце, Леббик ощутил себя на седьмом небе.
Лицо Тора побагровело; глаза вылезли из орбит. Дрожащие кулаки вскинулись, словно он собрался нанести удар — словно наконец—то решился ударить своего короля. Когда он опустил их, это стоило ему нечеловеческих усилий. Кровь отхлынула от лица лорда, и оно стало восковым.
— Я не верю вашим словам. Вы — мой король. Мой друг. — Его голос задрожал; взгляд беспорядочно заметался. — Я тоже потерял сына. Я не верю…
— Запомните, Смотритель. Вы будете страдать, если послушаетесь его.
Плоть Тора, казалось, обвисла на костях, когда он повернулся и медленно принялся спускаться по ступеням, так, словно прожитые годы внезапно навалились на него и превратили в развалину.
Тихо, чтобы не выдать своего восторга, Смотритель Леббик пробормотал:
— Милорд король.
И король мгновенно повернулся к нему. Голубые глаза короля продолжали гореть, но вдруг налились кровью.
— Эту женщину следует подтолкнуть, — прохрипел он с трудом. — Она должна признаться… или открыть свои способности. — Затем король ткнул скрюченным пальцем в грудь Леббика и проворчал: — Но будьте готовы отвечать за все свои действия.
Не давая Леббику времени собраться с мыслями и найти подходящий ответ, он отступил в свои покои и с грохотом захлопнул за собой дверь. Хотя стражники старательно делали вид, будто ничего не замечают, Смотритель Леббик отвернулся от них, чтобы скрыть свое удовлетворение. Он не забыл о своих прочих обязанностях; Мастер Квилон, Мастер Эремис, Найл; организация обороны Орисона. Но все это не вызвало отклика в его душе; он займется ими, чтобы поскорее избавиться от них. Главное — король Джойс дал ему свое позволение. Его король верил, что он выпытает все тайны этой женщины.
Доверие короля стало ответом, которого он так ждал. Ответом на все сомнения.
И, сознательно отложив удовольствие, которого жаждал больше всего, на потом, он не вернулся в подземелье. Вместо этого он отправился на поиски Мастера Эремиса — и тела Найла. Найл еще жив. До утра у него предостаточно времени, он успеет доставить себе удовольствие и убедиться, что эта женщина лжет.
***
Он нашел Воплотителя в коридоре, ведущем в ту часть замка, где помещались жилища Мастеров. Эремис мгновенно направился к Смотрителю и без всяких вступлений огорошил Леббика:
— Найл еще жив.
Смотритель остановился, подбоченился и яростно уставился на Воплотителя. Сейчас, когда все его внимание сосредоточилось на Эремисе, он вспомнил, почему так ненавидит этого высокого гибкого человека. Он ненавидел насмешливое превосходство, светившееся в его глазах, сочетание ума и небрежности. Но больше всего он ненавидел успех Мастера у женщин. Женщины, которые при виде Смотрителя с отвращением кривили губы, покорно расставляли ноги, едва только Мастер поднимал бровь. И, вероятно, нечего было удивляться, что эта сучка, служанка Саддит, стремящаяся к вершинам власти, так уцепилась за него. Но кишки Смотрителя стиснуло в тугой узел, когда он вспомнил, какое выражение появилось на лице его пленницы при одном упоминании о Мастере Эремисе.
Леббик же со своей стороны готов был убить любую женщину, которая посмела бы заигрывать с ним, не будучи его женой.
К несчастью, у него сейчас не было времени для ненависти к Мастеру Эремису. Слишком многое произошло; вдобавок слова Мастера, казалось, разверзли пропасть под его ногами.
— Жив? — пробормотал он. — О чем вы толкуете?
— Я очень надеялся на это, — ответил Мастер, словно Смотритель говорил с ним вежливо. — Вот почему приказал перенести его в мои комнаты. Я еще не видел, чтобы Джерадин что—либо сделал правильно, и надеялся, что убить родного брата он тоже не сможет. К счастью, нож не задел сердце Найла.
И мгновенно душу Леббика охватило облегчение. Женщина лгала. Она оставалась в его власти. На мгновение у него так закружилась голова, что он не мог собраться с мыслями и продолжить разговор. — Я призвал к нему Андервелла, — продолжал Эремис. Андервелл был одним из лучших врачей в Орисоне. Это был именно тот врач, которого Смотритель самолично выбрал бы для ухода за Найлом. — Если его можно спасти, то он спасет.
Сверх того я позволил себе вольность и отдал несколько приказаний вашим стражникам. — Глаза Мастера сверкали от радости или злобы, словно он ясно видел смятение Леббика. — Если Джерадин хочет, чтобы его брат поскорее погиб, он явно предпримет еще одну попытку. По—моему, ясно, что он в сговоре с Гилбуром и Гартом — и почти наверняка с Архивоплотителем. Можно предположить, что они могут появляться в Орисоне и исчезать, когда пожелают. Поэтому я настоял, чтобы мне выделили четверых ваших людей. Двое из них — с Андервеллом и Найлом. Двое других — охраняют дверь.
Вы не возражаете против моих распоряжений, — Мастер Эремис ухмыльнулся, — добрый Смотритель?
Смотритель не без труда привел в некоторый порядок взбунтовавшиеся мысли. Он не возражал против распоряжений Эремиса. Распоряжения были правильными. Нет, не просто правильными; они были настолько правильными, что обвинения, выдвинутые этой женщиной против Эремиса, казались по меньшей мере странными. На секунду он задумался: может быть, Эремис оскорбил ее, и ее поведение объясняется простой ревностью? Но подобные домыслы лишь запутывали картину. В чем он действительно нуждался — так это на некоторое время забыть о ней.
— В настоящий момент этого достаточно, — ответил он грубо, потому что в ответ на его признание на лице Эремиса появилось нечто большее, чем просто удовлетворение. — А пока я хочу, чтобы вы отправились со мной. Я хочу получить ответы на свои вопросы, но у меня нет времени стоять и беседовать с вами.
Эремис нахмурился, хотя его глаза продолжали смеяться. Скрывая язвительность, он сказал:
— Мне тоже дорого время, Смотритель. Наш бравый король угрожал алендской армии всей мощью Гильдии, не так ли? А мы пока еще не придумали, как воплотить его угрозы в жизнь. Мне кажется, наш новый магистр, вероятно, соберет второе собрание Гильдии еще до исхода ночи. — Но тон Воплотителя был бесстрастным. — Если это произойдет, я должен буду присутствовать на нем.
Леббик сверился со своими внутренними песочными часами и ответил:
— Не думаю. Времени недостаточно. — И обратил свою ярость на Эремиса. — Мне приказано встретиться с Квилоном на рассвете. После этого он будет в вашем распоряжении.
Пошли.
Он очень надеялся, что этот Эремис откажется. Смотритель с огромным удовольствием посмотрел бы, как этот дерзкий Воплотитель, связанный и беспомощный, валяется перед ним. Но, с другой стороны, его мысли заняты совсем иным, и, к сожалению, он не получит того удовольствия, какого подобная сцена заслуживает. Поэтому он спокойно дождался согласия Мастера Эремиса, а затем отправился по делам.
***
Его вопросы были теми же, что и возникшие во время столь печально завершившегося собрания Гильдии. Как Мастер Эремис может объяснить тот факт, что он был единственным человеком в Орисоне, который постоянно знал, где находилась эта женщина, когда Бретер верховного короля нападал на нее? И почему Гарт, тем не менее, пытался убить ее, если они с Джерадином были заговорщиками, а Джерадин любил эту женщину? О чем говорили лорды провинций и принц Краген, когда они предательски встречались по подсказке Эремиса? И что это за история о нападении Воплотимого на Джерадина — что это за воплощенные насекомые, пытавшиеся убить его? Знал об этом Эремис или не знал?
Естественно, Мастер Эремис ответил на все вопросы. Но Смотрителю Леббику не понравились ответы. Если рассматривать их в целом, в них крылась одна—единственная роковая ошибка; все вопросы основывались на предположении, что Джерадин опытный и ловкий предатель; что он не только обладает, но и широко пользуется своим невероятным талантом; что он вступил в сговор с Гартом и Кадуолом задолго до Воплощения женщины в Орисон; что вся его неловкость, его вид сконфуженного щенка — ловкое прикрытие. Леббик посчитал это предположение невероятным. Он считал, что Джерадин действительно пытался убить Найла; ведь он видел это собственными глазами. Но поверить, что Джерадин плетет интриги на погибель Морданту? Брат Артагеля в заговоре с Гартом? Сын Домне соблазняет женщину, и она совершает преступления, которых в противном случае не совершила бы? Этому Смотритель никак не мог поверить. Нет, заговоры, совращения, преступления — во всем этом виновата она, а не Джерадин. И Эремис глупец, если пытался убедить его в обратном. А может быть, Мастер сам еще не начал говорить правду.
И, подготовив Орисон к рассвету нового дня, Смотритель Леббик заставил Мастера Эремиса вновь повторить все его объяснения, как можно подробнее, не упуская никаких деталей. День, проведенный на жестком пайке воды, вызвал у обитателей замка глухое недовольство. Нехватка воды поставила сотни людей в трудное положение; многие жульничали или пытались жульничать, и с этим следовало разобраться как можно скорее. С другой стороны, трудности были пока не слишком серьезными по сравнению с тем, что должно наступить впоследствии. И потому строгость была единственной надеждой Орисона. И потому Леббик, где бы ни появлялся, напускал на себя самый строгий вид. А Эремис наблюдал за ним. Отвечал на его вопросы. И не проговорился ни о чем.
Может быть, Смотритель Леббик не мог поверить в уверения Эремиса в преданности королю — после сцены на стенах Орисона, после того как Знаток Хэвелок продемонстрировал успешную защиту от катапульт. Мастер ни о чем не проговорился. Мы могли бы попытаться защитить Мордант своими силами, не дожидаясь, пока наш обожаемый король окончательно выживет из ума. Некоторые реплики открывали суть говорившего, и Леббик знал это. Но он не мог отвлечься от мыслей о подземелье. Не слишком обращая внимание на то, что говорит, он пробормотал: — Докажите это. Дайте мне воду.
И он словно бы забыл про Эремиса. Улыбка высокого Мастера стала невыносимой; он был слишком доволен и в душе праздновал победу. Но он постарался взять себя в руки и сосредоточиться на том, чем занимаются Хэвелок и Квилон.
На первый взгляд казалось, что Знаток пребывает в состоянии неестественной сосредоточенности, потому что, несмотря на то, что грубости, которые он бормотал, звучали дико, именно они вызвали у стражников Смотрителя бурный взрыв энтузиазма. Леббик не привык видеть его в том состоянии, когда он делал именно то, о чем его просили. Он знал другого Хэвелока — безумного старого вонючего козла, который приплясывал и вопил в зале аудиенций и уничтожил важных пленников прежде, чем их допросили. Человек, сотрудничающий с Мастером Квилоном, был совершенно незнаком ему. Призрак сильного и хитрого Воплотителя, который помог королю Джойсу собрать и организовать Мордант. Только вид Знатока не изменился. Он был все в той же древней засаленной хламиде; остатки его волос торчали в разные стороны. Торчащий между затуманенными глазами и дрожащими губами нос походил на хищный клюв.
Но взгляд вблизи давал понять, какой ценой давалась Знатоку эта сосредоточенность.
Несмотря на ледяной ветер, он был мокрым от пота и дрожал всем телом, словно в лихорадке — словно стоял и вызывал Воплотимое таким отчаянным усилием воли, что все его тело сопротивлялось. С неожиданной печалью Леббик заметил, что по щеке Хэвелока течет кровь. Знаток прикусил губу так, что она превратилась в лохмотья.
По всем признакам он был единственной защитой Орисона от катапульт. Мастер Квилон ясно дал понять, что у них нет других зеркал, которые могли бы послужить именно этой цели. Все, чему Смотритель служил или о чем заботился, оказалось под угрозой, и защитой мог стать лишь Хэвелок — но очевидно было, что Хэвелока надолго не хватит.
— Сучье вымя! — Смотритель Леббик грубо схватил Мастера Квилона за руку, привлекая к себе его внимание. — Долго он еще продержится?
Прежде чем Квилон успел ответить, Знаток отпрыгнул в сторону от своего зеркала, хихикая, словно обезумевшая старуха.
— Достаточно долго! Хии—хии! Достаточно долго! — Хэвелок раскрыл рот, полный окровавленных зубов, скалясь Леббику в ответ, но ни один из его глаз не смог нацелиться на Смотрителя. Его голос зазвенел на грани истерики: — Они швыряют в него камни, камни, камни, камни, камни! А мы — единственные друзья, которые у него остались! Мы единственные друзья, которые у него остались!
Двигаясь чересчур быстро, чтобы его успели остановить, он сплюнул кровь на руки и принялся размазывать ее по щекам Леббика, окрашивая седые бакенбарды Смотрителя красным. — А ты — совершенно потерял разум!
Внезапно обозлившись, Смотритель Леббик отшвырнул руки Хэвелока прочь. Он схватился за меч, едва удержавшись от того, чтобы не выхватить его и не вспороть Знатоку брюхо прямо тут, на месте. Дрожа так же сильно, как и Хэвелок, он опустил клинок обратно в ножны и скрестил руки на груди.
— Сукин сын, — пробормотал он сквозь зубы. — Тебя следовало заточить в подземелье много лет назад.
Мгновение Знаток Хэвелок улыбался окровавленными зубами, глядя на Смотрителя. Затем повернулся к Мастеру Квилону. Показав на Леббика пальцем, он заговорил театральным шепотом, словно никто, кроме Квилона, не мог его услышать.
— Ты когда—нибудь был знаком с его женой? — Хэвелок подчеркнул интонацией слово знаком. — Таким прекрасным человеком ему никогда не стать.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:46 | Сообщение # 4 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| И он с улыбкой вернулся к своему зеркалу.
Мастер Эремис тоже улыбался; его глаза сверкали от радости.
— Мастер Квилон, — он хмыкнул, заметив напряжение в лице Квилона, — нам действительно повезло, что только один из последних друзей короля потерял разум.
Алендцы выкатили на позицию третью катапульту. Королевский Подлец разрушил и ее. После этого против замка временно перестали выдвигать катапульты. Видимо, принц Краген решил придумать что—то другое.
Но Смотритель Леббик не остался наблюдать. Упоминание о жене пробудило в нем такой гнев, что он с трудом сдерживался — и кроме того, его стражники вполне были способны доложить ему об изменении обстановки, если произойдет что—то новенькое. Пока кровь засыхала на его щеках, он ураганом пронесся по Орисону, прихватив с собой Мастера Эремиса, и направился в подземелье.
***
Но через мгновение сообразил, что меньше всего хотел притащить с собой на новый допрос этой женщины этого хитрого Воплотителя. К счастью, он вовремя изменил направление движения, и Эремис не успел сообразить, куда они направляются. Вместо того чтобы предаться терзающей его страсти, он повел Эремиса в башню, где жили Мастера, узнать о состоянии Найла.
— Прекрасная мысль, — высказался Мастер Эремис, когда стало ясно, куда направляется Леббик. — Я тоже хотел бы узнать нечто новое о состоянии Найла.
— Ну конечно же, — прохрипел Смотритель. — Он единственный, кто может подтвердить вашу невиновность. Он ведь собирался доказать, что его родной брат — предатель. Вы же утверждали именно это?
— Конечно. — Было очевидно, что Эремис ничуть не боится Леббика. — Вы же не поверите мне, если я скажу, что пекусь о нем лишь из человеколюбия. Я это прекрасно понимаю. Учитывая ваше ко мне отношение, я счастлив, что вы верите, что я желаю ему добра, хотя бы ради собственной выгоды. — Сарказм Мастера, похоже, был окрашен искренним весельем; он произносил слова так, словно пытался скрыть радость от приятного сюрприза. — Как я уже говорил, он — свидетельство того, что я не виновен в том, в чем обвинял меня Джерадин.
Леббик не остановился. И ответил, не заботясь, слышит его Эремис или нет. В основном для того чтобы облегчить душу, он пробормотал:
— Смейся, сучий козел. Когда—нибудь я узнаю всю правду о тебе. И тогда я накормлю тебя твоими собственными яйцами.
Он был настолько одержим своими мыслями, что не ожидал ответа. И после того как его спутник высказался, Смотритель еще мгновение сомневался, правильно ли он расслышал ответ.
— Попробуй.
Несмотря на неизменную улыбку, Эремис выглядел опасным, как занесенный топор.
Скрипнув зубами, Смотритель Леббик повернул в коридор, ведущий к жилищам Воплотителей.
Они вышли к небольшому тупиковому ответвлению, с предназначенными для слуг комнатами по обеим сторонам и главным входом в покои в конце тупика. При виде шикарно отделанной двери из палисандрового дерева, украшенной мозаикой с портретом хозяина комнаты, Леббик хмыкнул. Но сама по себе дверь была не так важна; она ничего не значила. Важно было то — и Смотритель Леббик обеими руками ухватился за эту существенную деталь — что дверь была старательно закрыта и двое крепких стражников стояли на посту в коридоре, охраняя вход в жилище Мастера Эремиса.
Стражники отсалютовали, и Леббик приказал им доложить обстановку. — Андервелл и двое наших людей находились там всю ночь, Смотритель, — доложил старший стражник. — Найл, должно быть, до сих пор жив, потому что в противном случае Андервелл давно бы вышел. Но мы ничего не слышали.
Мастер Эремис сказал:
— Славно, — но Смотритель пропустил его слова мимо ушей. И, раздвинув стражников, широко распахнул дверь.
После этого он долго стоял не шевелясь, тупо глядя на комнату, пытаясь сообразить, почему стражники ничего не слышали, словно вся логика и здравый смысл испарились. Такая резня не могла произойти без шума.
Его люди за его спиной, не сдержавшись, выругались.
Мастер Эремис выдохнул:
— Стерьво! — и тихо присвистнул.
В гостиной Эремиса находилось трое людей: двое стражников и Найл. Все трое были искромсаны в клочья.
Точнее, не искромсаны. Мозг Леббика работал с трудом. Мертвецы не были разрезаны на куски. То, что с ними произошло, проделали не при помощи мечей. Нет, эти люди напоминали не жертвы людей—мясников, скорее трупы, на которых пировали хищники. Огромные хищники с челюстями, способными вырвать из груди кусок мяса величиной с два кулака и перекусить конечность. Причем все это произошло с его стражниками. Тела лежали в лужах крови, с вырванными внутренностями и переломанными костями. А что касается Найла…
В некоторых отношениях он был в чуть лучшем состоянии; в некоторых — в худшем. Его жевали не так старательно, как стражников. Но обе его руки исчезли: одна была откушена ниже локтя, вторая — у плеча, голова была разодрана до мозга, лицо полностью исчезло. Его можно было опознать лишь по форме, размерам и по тому, что он лежал на диване, используемом Эремисом для любовных игр. Смотритель заулыбался. Его душил смех. Он не мог сдержаться; отчаяние было сейчас его единственным ощущением. Почти жизнерадостно Леббик сказал:
— Вам какое—то время не придется соблазнять здесь женщин, Воплотитель. Вы просто не сможете убрать кровь. Так что придется перебраться в другое место. Эремис похоже не слышал. Он тихо спросил:
— Андервелл? Андервелл?
Ну конечно же, здесь должно было находиться четверо мужчин; Леббик знал это. Двое его стражников. Найл. И Андервелл. С хищной полубезумной улыбкой он, сохраняя остатки самообладания, приказал стражникам обыскать остальные комнаты. Но он не сомневался, что врач — исчез. Что Андервеллу здесь делать после такого злодеяния?
По необъяснимой причине тот факт, что все произошедшее никак не могло произойти, не доходил до Леббика.
— Смотритель, — сказал старший стражник придушенным голосом, словно кто—то с силой выдавил у него из груди весь воздух, — никто не входил и не выходил. Могу поклясться.
— Воплотимое. — Смотритель Леббик, казалось, наслаждался этим словом; оно приносило столько боли, что он почти радовался ему. — Оно, наверное, напало слишком быстро, слишком неожиданно. Может быть, это был огненный кот. Или те круглые штуки с зубами, о которых рассказывал Пердон. — Желание расхохотаться было почти непреодолимым. — Они не успели даже позвать на помощь. Воплотимое.
— Боюсь, вы правы. — Мастер Эремис вел себя удивительно сдержанно, но его глаза сверкали, словно осколки зеркала. — Наши враги проделывали подобные вещи и до того, как леди Териза де Морган появилась здесь.
— И все это произошло в вашем жилище, Воплотитель. — Смотритель продолжал улыбаться. — Под вашей чуткой опекой. После всех предосторожностей, которые вы предприняли.
При этих словах глаза у Эремиса округлились; он заморгал, глядя на Смотрителя.
— Вы это серьезно? Вы считаете, что я виновен во всем случившемся?
— Это произошло с помощью Воплотимого. Вы — Воплотитель. Это — ваше жилище.
— Когда я покидал его, Найл был жив, — запротестовал Мастер Эремис. — Спросите своих стражников. — Впервые за все время Леббик заметил, что Мастер обеспокоен. — А все остальное время я провел с вами.
Доводы Мастера были логичными, но Смотритель Леббик отмахнулся от них.
— Вы — Воплотитель, — повторил он. И, когда сказал это, его голос сорвался, словно он пытался загнать свою печаль глубоко внутрь, как больной ребенок. — Вы считаете себя хорошим Воплотителем. Вы хотите заставить меня поверить, что «наши враги» располагают плоским зеркалом, которое без вашего ведома показывает ваши комнаты? Они сделали зеркало и не пользовались им, не вызвав у вас ни капли подозрения, и не сделали ни одного неосторожного шага, который предупредил бы такого хорошего Воплотителя, как вы, о том, что происходит? Вы это серьезно?
К своему изумлению, Леббик обнаружил, что вот—вот сорвется. У его людей не было никакой возможности защититься, а он ничем не мог им помочь, тем более вернуть им жизни. Улыбаясь так широко, как только мог, он сменил тон, и его голос прозвучал словно удар бича:
— Мне не нравится, когда моих людей рвут на куски.
— Понятно. — Лицо Мастера Эремиса было напряженным; сосредоточенность в его глазах сменилась гневом. — Это говорит о вас хорошо. Но не имеет никакого значения. Наши враги, похоже, владеют плоским зеркалом, которое позволяет им попадать куда угодно. Знай я, как такое можно проделать, и сам попытался бы сделать то же самое. Но и это неважно. Найл был жив, когда я покинул его. И слепой мог бы заметить, что я был с вами в то время, когда его убили. Я уж точно не виновен в произошедшем.
— Докажите, — ответил Смотритель таким тоном, словно к нему вернулось хорошее настроение. — Я знаю, что вы лично не могли совершить это. Но предатели, с которыми вы состоите в заговоре, — совсем другое дело. Именно вы все подстроили. Все это ваших рук дело. — Он с трудом подавил в себе неодолимое желание ударить Эремиса. — От вас потребовалось только доставить сюда Найла, чтобы Гарт, Гилбур и остальные ваши друзья расправились с ним.
Он хотел взреветь: И именно вы виноваты в том, что мои люди разорваны на куски! Но слова застряли у него в горле, как кляп.
— Смотритель Леббик, послушайте меня. Послушайте. — Мастер Эремис говорил так, словно Леббик был в горячечном бреду, а он пытался привлечь к себе его внимание. — Это все полная чушь.
Если вы считаете меня ответственным за смерть Найла, тогда вы должны полагать, что его слова не защищают меня от обвинений Джерадина. Таким образом, вы должны считать, что мне не было смысла приводить его на собрание Гильдии. А вдруг он начал бы выдвигать обвинения против меня? Я уже говорил: это вздор.
И если вы верите, что ответственность за его смерть на мне, то должны считать, что я могу покинуть Орисон в любой миг, когда захочу — через то же зеркало, которое позволило сбежать Гилбуру. Тогда почему я остался? Почему встретился лицом к лицу с Джерадином на глазах всей Гильдии, когда с такой легкостью мог бы исчезнуть отсюда? Почему помогаю бороться с осадой? Смотритель, вы не правы.
Я не предатель. Я служу Морданту и Орисону. И не виновен в гибели Найла.
Не в состоянии принять его рассуждения, Леббик вновь прохрипел:
— Докажите. — Ему хотелось выть. Доводы Эремиса были слишком убедительными; он не мог найти в них изъяна. — Слова ничего не значат. Можете болтать все, что взбредет в голову. — И тем не менее, в этом было нечто неправильное. Просто должно было быть, потому что он желал этого так страстно. Ему нужно было как—то справиться со своим отчаянием. — Просто докажите.
К несчастью, Мастер Эремис быстро вновь обрел свою самоуверенность. Лицо Воплотителя опять стало непроницаемым — скрываемые факты или намерения, которые вызывали у Эремиса искры веселья, снова наполнили его взгляд превосходством.
Ласково улыбаясь такой ненавистной улыбкой, он заметил:
— Вы уже упоминали об этом. На крепостных стенах. Не припоминаете?
Вежливое предположение, что Леббик может чего—то не помнить, что он не вполне соображает, что делает, взъярило его настолько, что он пришлось взять себя в руки.
— Я помню, — парировал он, с облегчением слыша свой голос, хриплый и такой знакомый. — Но вы ничего не предприняли.
— Нет, — согласился Мастер. — Однако у меня в голове зародилась одна мыслишка. Я собирался обсудить ее, и тут Знаток снова поразил нас своими выходками. Я расстроился, забыл о ней и припомнил лишь сейчас.
Вы говорили о воде.
Смотритель Леббик в глубине души окаменел. Вода! его сердце сдавило как тисками; он едва дышал. — Я смогу добыть ее.
Орисон отчаянно нуждался в воде. От ее отсутствия страдало слишком много людей. А работа Леббика заключалась именно в том, чтобы уменьшать страдания. И чувство долга подсказывало ему, что ответственность лежит на нем, словно он сам был причиной этого недостатка воды.
Но лучше пусть его выпотрошат шлюхи, чем принять жизненно необходимую помощь от Мастера Эремиса.
— У меня есть зеркало, — пояснил Эремис, — которое показывает беспрестанный дождь. Он там всегда льется потоком. Я могу принести зеркало в резервуар и осуществить воплощение дождя, чтобы пополнить наши запасы воды. — Он слегка содрогнулся. — Это займет какое—то время. Количество дождя, которое я могу воплотить, будет довольно ограниченным. Может быть, за несколько дней мне удастся наполнить резервуар.
И, не сдержавшись, он улыбнулся, потому что знал, в какое пиковое положение поставил Леббика:
— Это докажет мою преданность, добрый Смотритель? Покажет мою искренность в служении Морданту и Орисону?
Смотритель Леббик издал хриплый звук, идущий из глубины души. Предложение Эремиса было словно кость в горле, и он боялся подавиться ею. Он не мог отказаться, он осознавал это. Именно этого король Джойс всегда добивался от Гильдии, от Воплотимого; возможности лечить раны, решать проблемы, восполнить причиненные несправедливыми обстоятельствами потери — реальные или теоретические — посредством каких—либо воплощений. Именно в этом нуждался Орисон.
С нужным количеством воды защитники замка могут стать достаточно сильными, чтобы выдержать натиск Аленда, даже если катапульты этого сукина сына Крагена все же пробьют брешь в стене.
Предложение следует принять. Другого пути нет. Смотрителю придется проглотить эту пилюлю, принести свои желания на алтарь долга. Но он не мог, просто не мог так просто проглотить оскорбление. Вместо того чтобы ответить Мастеру, он резко повернулся к старшему стражнику, так резко, что ветеран вздрогнул.
— Запомни, — рявкнул он неожиданно. — Вам следовало защищать этих людей, а вы оба напортачили. Но у вас появился шанс исправиться.
Отведи этого Воплотителя к королю. Пусть доложит королю обо всем, что здесь произошло. Проследи, чтобы он рассказал все, что рассказал мне. И выбей из него остаток, если он о чем—то умолчит. Затем заставь его взять то зеркало. Отведи к резервуару. И заставь проделать то, что он обещал.
Используй столько людей, сколько понадобится. Он на твоей ответственности до тех пор, пока резервуар не наполнится до краев. Действуй.
— Слушаюсь, Смотритель. — Потрясение, страх и ярость сделали стражника излишне усердным. Довольный, что он может что—то делать, он вдруг ухватил Эремиса за руку. — Пойдешь сам или придется тащить тебя? На лице Мастера появилось выражение блаженства.
Он оказался сильнее, чем предполагал Леббик, — и лучше подготовлен. Рывком он освободил свою руку; пинком сшиб стражника с ног; расчетливо подставил колено другому — и наткнувшийся на него стражник согнулся пополам. С саркастическим изяществом Эремис запахнулся в свой просторный плащ и поправил мантию. Затем преувеличенно вежливо заметил:
— Добрый Смотритель, боюсь, ваши люди плохо готовы к предстоящей осаде. И, махнув рукой, вышел в коридор.
Парализованный болью и стыдом стражник остался на месте. Но через мгновение убийственный взгляд Смотрителя заставил его заковылять вместе с товарищем за Мастером Эремисом.
Леббик остался один. Он больше не смотрел на изуродованное тело Найла, не смотрел и на тела своих людей. Медленно и тщательно, не отдавая себе отчета в том, что делает, он начал биться головой о стену и бился, пока не пришел в себя настолько, чтобы, сдержав рвущийся из груди вой, вызвать новых стражников. Когда мертвых вынесли, он отдал приказ опечатать комнаты на тот случай, если Джерадин или его союзники решат снова воспользоваться этим путем для проникновения в Орисон.
Джерадин был не просто убийцей. Он был мясником, обезумевшим от ненависти к собственному брату, и все это не имело никакого смысла. Остаток дня Смотритель Леббик старательно искал себе занятия, чтобы не иметь возможности спуститься в подземелье. Невиновность Эремиса ослабила его, ослабила непонятно по какой причине, подрубила под корень его ярость. Он боялся, что, если сейчас встретится с этой женщиной, все закончится тем, что он начнет вымаливать у нее прощения.
***
Найти себе занятие было легко; у него было множество обязанностей. Он выслушивал рапорты об осаде, отдавал распоряжения касательно сильно возросшего населения Орисона и обсуждал тактические хитрости на тот случай, если Знаток Хэвелок не сможет дальше бороться с вражескими катапультами. Он не хотел порождать напрасные иллюзии, пока Мастер Эремис не продемонстрирует свои способности. Тем не менее, он приказал отключить все трубы, ведущие к системе водоснабжения, и тем самым вызвал приступ ярости страдающих от жажды людей, и использовал то малое количество воды, которую поставлял небольшой ручей, чтобы промыть трубы от возможного яда леди Элеги.
И когда один из его людей наконец доложил, что Мастер Эремис принялся за работу в резервуаре, он отправился поглядеть.
Воплотитель делал то, что обещал. Он стоял на каменной кромке под высоким, похожим на купол сводом резервуара и держал зеркало так, чтобы оно свешивалось через край. Зеркало было высотой почти в его рост, в причудливой раме; явно тяжелое; даже невероятный силач не мог бы долго держать его. Но он решил эту проблему, призвав себе на помощь двух пригодников. Один держал нижнюю часть зеркала, чтобы оно не упало; второй — верх, с помощью веревочного блока, переброшенного через одну из питающих резервуар труб, идущую над бассейном. Помощь пригодников позволила Мастеру Эремису сосредоточиться исключительно на воплощении.
Когда он погладил раму и пробормотал слова, которые позволили ему установить связь между его талантом и зеркалом, из неровной зеркальной поверхности с шорохом полился дождь.
Он был прав; для того чтобы наполнить резервуар, понадобится время. Каким бы сильным дождь ни был, количество влаги, воплощаемое сквозь зеркало, было невелико по отношению к размеру бассейна и нуждами Орисона. Тем не менее, Леббик видел, что зеркало доставляет значительно больше воды, чем ручей. Если Эремис сможет продержаться достаточно долго и если вода окажется качественной…
Леббик перестал беспокоиться о качестве воды, только заставив Воплотителя выпить две чашки — что Мастер Эремис и проделал, ни секунды не колеблясь. Но выглядел при этом так, что подозрения Леббика лишь усилились.
Мастер Эремис, несмотря на холод в помещении, был весь в поту. Он дышал глубоко и тяжело, его черты заострились. Лицо приняло простоватое выражение; то, что он делал, заставляло сосредоточиться так сильно, что не оставалось никаких сил, чтобы что—то утаивать. Смотритель Леббик не преминул выругаться. Он чувствовал, как нечто внутри его рушится; Воплотитель победил. Он был великолепен. Эремис спасал Орисон — но этого ему было не достаточно, о нет, вовсе не достаточно. Он должен был спасти Орисон героически, измучив себя во время воплощения до последней степени, чтобы никто уже не мог сомневаться в его преданности.
Странная слабость разлилась по мышцам Леббика. Он с трудом сумел взять себя в руки. Его щеки странно защипало; он потер их и обнаружил у себя на пальцах засохшую кровь. Может быть, Хэвелок был прав насчет него. Может быть, он лишился рассудка. Двоих его людей и Найла разорвали на куски, и в этом был виноват лишь он, не потому что верил ненавистному Эремису, а потому что отказался поверить, что неловкий, вызывающий всеобщую любовь Джерадин полон зла. Джерадин воплотил кошмары, и те разорвали его родного брата. Или приказал кому—то другому сделать за него эту грязную работу.
Смотритель нуждался в своей жене. Ему хотелось зарыться лицом в ее плечо и ощутить, как ее руки обнимают его. Но она была мертва. И он никогда уже не узнает покоя.
Мастер Эремис сейчас не мог замерзнуть, но он замерзнет, как только сделает передышку. Полный предельного отвращения к себе, Смотритель Леббик приказал доставить одеяло и пищу, теплую одежду, развести на краю резервуара костер и принести коньяк. Затем, сделав все возможное для спасения Орисона, он вернулся к своим обязанностям.
***
Вечером Аленд установил катапульту против орисонских ворот — единственной, не считая бреши, части замка, которая могла не устоять против длительной атаки. Мастер Квилон разбудил беспокойно дремавшего Хэвелока, и двое Воплотителей перенесли зеркало Знатока на длинную северо—восточную стену, чтобы защитить ворота. Смотритель Леббик тем временем наблюдал через зубцы крепостной стены. Когда несколько сотен алендцев внезапно бросились вперед, сжимая в руках длинные лестницы, Смотритель был готов дать отпор. Его лучники заставили врага отступить.
Небольшая победа несколько уменьшила его слабость. Но этого было недостаточно. Сейчас ничего не могло быть достаточным. И чтобы не сойти с ума, он цеплялся за единственный внятный приказ, полученный от короля. Делать свою работу. Женщину следует подтолкнуть.
После наступления тьмы, когда отсутствие света свело на нет угрозу обстрела из катапульты, Смотритель Леббик, позволив своим подчиненным сосредоточиться на защите Орисона от более простых форм нападения, направился в подземелье, выполнять приказ короля.
29. Теризу посещают визитеры
После того как Смотритель ударил ее и ушел, Териза Морган еще долго оставалась в сидячем положении, но лишь благодаря тому, что опиралась на стены вопреки желанию повалиться на пол.
Это обман. Она ведь объяснила ему, правда? Эремис каким—то об разом все подстроил. Да, она сказала ему об этом. Чтобы избавиться от Джерадина. Она все это сказала. Она даже пыталась умолять Смотрителя — пыталась возродить ту свою часть, которая когда—то плакала и лепетала перед родителями, перед отцом. Нет, это не я, я не виновата. Я больше никогда не буду, пожалуйста, не надо. Не закрывайте меня в этом шкафу. Там я растворюсь, потеряю себя. Здесь темно, эта тьма пожирает меня, я скоро исчезну. Найл до сих пор жив.
Но Смотритель не слушал. Он схватил ее за плечи и целовал, словно бил. А затем ударил; она наткнулась на стену и упала. Он ударил ее уже второй раз. В первый раз ее распирало от дерзости. Она сказала, что жене Леббика было бы за него стыдно. Но теперь она умоляла. Пожалуйста, не надо. И все равно он ударил ее. Словно ее отец, он не знал удержу.
Третий раз наверняка станет для нее последним. Она была уверена в этом. Он обещал причинить ей боль и вел себя так, словно готов сдержать слово. Сначала совсем чуть—чуть. Скажем, сделаю больно твоей груди. Может быть, несколько уколов в живот. Кусок деревяшки между ногами. Он готов бить и мучить ее до тех пор, пока она не сломается.
Она не могла понять, почему Смотритель поцеловал ее. Она просто не хотела это понимать. Бее к черту! Единственное, чего она хотела, — потерять сознание.
Камера была темной, лампа еле мигала, словно обещала потухнуть в любой момент, погрузив ее в темноту. Когда Териза была ребенком, страх перед обмороком всегда ужасал ее. Так было и сейчас. Но только запертая в шкафу, она вспоминала о безопасности тьмы, в которую могла нырнуть и сбежать от нелюбви и своего одиночества, такого страшного, что она едва могла дышать. Если она не существует, то ей невозможно причинить боль. Если она не существует, то ей невозможно причинить боль.
Катись все к черту.
Но сейчас, когда она больше всего нуждалась в этом, ее способность исчезать, растворяться в небытии исчезла. Смотритель собирался причинить ей боль, какой она никогда еще не испытывала. Это было вовсе не то относительно пассивное насилие, когда ее закрывали в шкафу. Это было совсем не то, что оставить ее одну — пусть сама спасается или сходит с ума. Это был совершенно другой вид мучений…
И Джерадин… О Джерадин!
Она хотела раствориться, исчезнуть, ей нужно было сбежать, чтобы защитить его — вдруг он до сих пор жив, вдруг ему все же удалось осуществить новое невероятное воплощение? Обморок был ее единственной защитой против насилия, склоняющего к предательству. Если она исчезнет, то не сможет рассказать Смотрителю, где Джерадин сейчас.
Но в то же время Джерадин был тем единственным, из—за чего она не могла позволить себе исчезнуть. Она слишком боялась за него. Она не могла забыть его такого, каким видела в последний раз: смесь решимости и твердости на лице, роковая решимость в голосе и движениях. Мягкий, добросердечный юноша, которого она любила, не исчез. Нет. Это было бы достаточно скверно, но случилось нечто худшее. Он был переплавлен и запит в железную форму и, к сожалению, не потерял ни одной из своих слабостей, так что сила или отчаяние, направившие его в зеркало, ничего не говорили о том, кем он стал сейчас, а скорее были мерилом того, какое страдание он сейчас испытывал. Она кричала: «Я не Воплотитель! Я не могу помочь тебе!» И он отвернулся от нее просто потому, что у него не было другого выбора. Он бросился в зеркало и исчез, недостижимый для других, оставшись без всякой надежды или помощи, и даже не появился на Воплотимом этого зеркала. Даже Знаток не смог бы вернуть его.
Но благодаря этому она знала, где он. Если он вообще до сих пор жив. И если во время перемещения не сошел с ума.
Надо было отправиться вместе с ним. Да. Надо было отправиться вместе с ним. Еще одна причина, по которой она никак не могла исчезнуть: она не могла забыть, что обманула его надежды. Она любила его, так ведь? Разве не это она выяснила в их последний день вместе? Он был для нее важнее, чем странная власть Мастера Эремиса над ее телом. Она так верила в него и доверяла ему, невзирая на то, какие доказательства находили против него, что была готова последовать за ним куда угодно, даже если он вел двойную игру и предавал Мордант. Но тогда что она делает здесь? Почему она просто смотрела, как он рискует собственной жизнью и разумом, не делая ни малейшей попытки последовать за ним?
Она должна была раствориться в небытии.
Но ее удерживал изнутри страх. Она боялась Смотрителя. Боялась за Джерадина. И стыдилась.
Время шло, у нее заболела спина. Плохо подогнанные глыбы гранита давили ей на спину, на лопатки. Холод, казалось, пронизывал ее, поднимаясь от пола, несмотря на теплую одежду для верховой езды, которую сшил для нее Миндлин, и на сапоги. Может быть, разумнее было бы встать и пересесть на нары. Но у нее не было желания шевелиться, не было и сил.
Сейчас ты — моя.
Джерадин, прости меня.
— Миледи.
Она не могла видеть говорившего. Тем не менее, голос не напугал ее, и поэтому через какое—то время она смогла поднять голову.
У дверей ее камеры стоял Тор. Дрожащим голосом он снова пробормотал:
— Миледи. — Его толстые руки цеплялись за решетку, словно это он был в темнице — словно он сидел в тюрьме, а Териза была свободна. Она с трудом разглядела сверкающие в свете лампы слезы, катящиеся по его щекам.
— Миледи, помогите мне.
Его мольба дошла до нее. Он был ее другом, одним из тех немногих в Орисоне, кто, похоже, желал ей добра. Он спас ее от Смотрителя. И не один раз. Подавив стон, она встала на четвереньки. Затем подтянула ноги поближе к подбородку и с трудом приподнялась.
Покачиваясь, опасаясь, что может упасть, она приблизилась к двери. На большее она сейчас была не способна.
— Миледи, вы должны мне помочь. — Голос старого лорда дрожал не от поспешности, а потому что он с трудом сдерживал облегчение. — Король Джойс дал Леббику позволение делать с вами все, что взбредет в голову.
Она не могла взять этого в толк. Как и поцелуй Смотрителя, это было выше ее понимания. Она обнаружила, что снова сидит на полу, наклонившись вперед, так, что спутанные волосы закрыли лицо. Позволение делать все, что взбредет в голову. Король Джойс улыбался ей, и его улыбка была такой чудесной, солнечной, так рассеивала мрак ее жизни! Она любила эту улыбку так же, как любила Джерадина. Но все это была ложь. Все, что взбредет в голову. Все это была ложь, и у нее больше не осталось надежды.
— Пожалуйста, — выдохнул Тор с трудом. — Миледи, Териза. — Он с трудом скрывал свое волнение. — Во имя всего, что вы уважаете, — всего, что вы считаете в нем хорошим и достойным, если он не пал в ваших глазах. Скажите нам, куда скрылся Джерадин. Неожиданно она вскинула голову. Ее глаза были полны теней. Вы тоже? Тошнота прошла волной по животу, поднялась к горлу. Вы тоже повернулись к нему спиной? Она не могла ответить; у нее просто не было подходящих слов. Если она попытается хоть что—то сказать, то разрыдается. Или потеряет сознание. И вы!
— Вы не причините ему вреда, миледи, — умолял Тор. Он был стариком, и каждый фунт своего веса ощущал словно непосильную ношу. — Меня не волнует его вина. И если он жив, то далеко отсюда и в безопасности, ярости Леббика его там не достать. Мы в осаде. Леббик не сможет преследовать его. И никто, кроме него, не сможет воспользоваться его зеркалом. Так что с ним ничего не случится, если вы скажете.
Но король Джойс… — Горло лорда судорожно сжалось. Когда он смог продолжить свою речь, его голос дрожал, словно на смертном одре. — Король Джойс слишком долго верил Смотрителю. А сейчас перестал сознавать, что творит. Он просто не понимает, что натворил своим позволением. Он не знает, что Леббик обезумел.
Миледи, он — мой друг. Я служил ему всю жизнь и десятилетиями помогал ему жизнями всех своих людей в моей провинции. Сейчас он совсем не тот, каким был. Когда—то он был героем Морданта. Сейчас лучшее, что он может, — это умно защищать Орисон.
Но он просто стал меньше действовать, миледи, а не хуже. Он хочет добра. Клянусь всем сердцем, он желает добра.
Если вы откажетесь отвечать Смотрителю, Леббик предстанет в самой худшей своей ипостаси. И когда король Джойс поймет, к чему привело его позволение, он потеряет даже ту малость, что от него осталось.
Помогите мне, миледи. Спасите его. Скажите нам, где Джерадин, чтобы у Леббика не было повода причинять вам боль.
Териза не могла заставить взгляд сфокусироваться. Все, что она различала, — свет, отражающийся от его щек. Он умолял ее спасти себя. Кроме того, он был прав — если она скажет, где Джерадин, то у Смотрителя не будет оснований применять к ней пытки. И король Джойс, совершивший явную ошибку, будет спасен. Да и сам Тор — один из троих, к кому она хорошо относилась в Морданте, — может быть, перестанет плакать.
Отыскав в себе силы, о которых не подозревала, она встала на ноги.
— Король Джойс — ваш друг. — Ей казалось, что она говорит сухо и безжизненно, не вкладывая в речь чувства. — А Джерадин — мой. — И, попытавшись смягчить удар для старика, она пробормотала несколько мягче: — Простите.
— Простить? — Его голос мгновенно дрогнул. — Почему я должен прощать вас? Вы будете страдать — и скорее всего умрете — из—за преданности человеку, который убил родного брата, и убил зря. Вам придется пережить худшее, на что способен Леббик, и этим вы ничего не добьетесь. — Его руки впились в решетки. — Я не понимаю, почему должен прощать вас. Во всем Орисоне вы единственная, не считая короля Джойса, кто заплатит высшую цену за преданность.
Нет, миледи. Это мне следует просить у вас прощения. — Дрожание голоса Тора вызывало ответную боль сочувствия после каждого произнесенного им слова. —
Именно мне. Вы бесстрашно встретите свою смерть и либо заговорите, либо будете молчать, это уж как вам удастся. Ну, а мне снова придется смотреть, как мой друг разрушает все, что любит.
Я пришел к вам не сразу. Не подумайте. Как только король Джойс отдал приказ, мое сердце стало рваться на части, я пытался с грехом пополам убедить себя, попытаться найти оправдание… понять. Я умолял у его двери. Посылал слуг и стражников. Не подумайте, что я принес вам свою боль и ничего не пытался сделать.
Но мне больше не к кому обратиться.
Миледи, ваша преданность слишком дорого стоит. Что бы я ни делал, я делал это именем короля. Он — единственное светлое, что осталось во мне. Умоляю вас — не позволяйте ему погубить себя окончательно.
— Нет. — Териза больше не могла смотреть на старика и потому, к вящей панике Тора, отвернулась. — Джерадин невиновен. Все подстроил Эремис. — Она говорила так, словно молилась, собирая обрывки слов воедино, чтобы возродить свою веру. — Он подстроил смерть Найла, чтобы погубить Джерадина, поскольку знал, что Найл никогда не поддержит его обвинений, выдвинутых против Джерадина. Если король решил, что меня следует пытать… — На мгновение слабость вызвала у нее приступ головокружения, и она чуть не упала, — то ему придется примириться с последствиями. Джерадин — невиновен.
— Нет, миледи, — повторил Тор; но сейчас она услышала в его голосе нечто новое — отчаяние другого рода, смешанное почти с ужасом. — В этом вы неправы. Меня не волнует вина Джерадина. Я уже упоминал об этом. Меня волнует лишь король. Но вы слепо доверяете злу.
Она стояла неподвижно. Удары сердца грохотали в ушах, в животе кошкой скреблось сомнение.
— Найл без сомнения мертв. — У измученного лорда и голос был измученным. — Я сам видел его тело.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:47 | Сообщение # 5 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| Без сомнения мертв. Это заставило Теризу сбросить оцепенение. На ощупь она вернулась к нарам. От матраса пахло прелой соломой и старым тряпьем, но она с облегчением опустилась на него. И закрыла глаза. Ей нужно немного отдохнуть. Через минуту или две, когда ее сердце перестанет так трепетать, она ответит Тору. Неужели она сможет ему ответить? Действительно ли Джерадин невиновен?
Но в следующий миг мысль о том, что Найл действительно убит, молотом обрушилась на нее, и все вокруг принялось вращаться с бешеной скоростью. Не сознавая того, что делает, Териза вытянулась на матрасе и закрыла лицо руками.
Наконец Тор отказался от попыток переубедить ее и ушел, но она не слышала, как он уходит.
***
В полдень стражники принесли ей пищу — сухой хлеб и водянистую похлебку. При их приближении она запаниковала, потому что сначала решила, что это возвращается Смотритель; но, увидев, кто пришел, она настолько расслабилась, что не смогла даже подняться с нар.
Честно говоря, она ощущала такую слабость, что даже не могла есть или как—то позаботиться о себе. Едва Смотритель Леббик начнет допрашивать ее, она скажет все, что он только пожелает. Но это не остановит его. Перед ней появилось его лицо, и она поняла, что ее ждет. Он просто не захочет останавливаться. Теперь, когда у него есть позволение короля, ничто не может остановить его.
Где были люди, которые относились к ней доброжелательно или мягко, люди, которые могли бы хоть как—то помочь ей? Леди Элега сбежала к принцу Крагену. Мисте покинула Орисон в отчаянной попытке помочь одинокому и растерянному Воину Гильдии. Знаток Хэвелок — безумен. Мастер Квилон стал магистром Гильдии, потому что так захотел король — а король Джойс дал позволение Смотрителю делать все, что только взбредет тому в голову. Саддит? Несмотря на все ее амбиции она была всего лишь служанкой. Может быть, она бессознательно предавала Теризу Эремису. Но это еще не означает, что она хоть пальцем шевельнет, чтобы как—то исправить положение. Рибальд, грубоватый ветеран, который несколько раз защищал Теризу? Он всего лишь стражник — даже не капитан.
Она не могла вынести на своих плечах все нужды Морданта. Она с трудом могла поднять голову от слежавшейся тряпки, служившей ей изголовьем. Тор видел тело Найла. Брат Джерадина был без сомнения мертв.
Почему она должна заставить себя есть? Какая в том польза?
Может быть, если она ощутит голод, у нее восстановиться способность растворяться, исчезать.
Она попробовала заснуть — расслабиться, чтобы напряжение и все произошедшее оставили ее, — но в коридоре застучали по полу сапоги. Шаги одного человека; кто—то приближается. Слабые неверные шаги, нерешительные или усталые. Она снова закрыла глаза. Она не хотела знать, кто пришел. Не хотела новых душевных мук.
Впервые за долгое время ее назвали по имени.
— Териза.
Это был нехороший признак.
Встрепенувшись, она подняла голову и увидела у двери камеры брата Джерадина.
— Артагель?
Он быт в штанах и ночной сорочке — эти вещи усиливали его фамильное сходство с Джерадином и Найлом. Они не годились для фехтовальщика. Его одежда и поза, словно кто—то воткнул нож ему в бок, ясно давали понять, что ему еще надлежит оставаться в постели. Вчера он был слишком слаб — неужели все это было лишь вчера? — чтобы поддержать Джерадина перед Гильдией. Очевидно, он был еще слишком слаб, чтобы самостоятельно дойти сегодня до подземелья. Да, он был здесь.
Очень нехорошо, что он назвал ее Теризой.
Позабыв о собственной слабости, она спустила ноги с нар и пошла ему навстречу.
— О Артагель, я так рада видеть тебя. Я попала в невозможное положение и нуждаюсь в твоей помощи. Мне необходим друг. Артагель, они думают, что Джерадин убил Найла, они… Его вид потряс ее. Капельки испарины, выступившие на лице, и дрожащий от боли рот заставили ее замолчать. Его глаза остекленели, словно он вот—вот лишится чувств. Гарт, Бретер верховного короля, несколько раз ранил его, и он заставил себя выбраться из постели, когда должен был лежать. Тот факт, что Гарт победил его, предательская связь Найла с принцем Крагеном и леди Элегой, обвинения против Джерадина — все это мучило самого знаменитого сына Домне, заставило его сражаться со слабостью, принудило встать.
— Артагель, — простонала она, — ты не должен был приходить сюда. Ты должен лежать в постели. Тебе снова станет плохо.
— Нет. — Это слово походило на вопль. Одной рукой он обхватил вторую, висящую вдоль бока. — Нет. — Слишком слабый, чтобы стоять без посторонней помощи, он привалился к двери, прижимаясь лбом к решеткам. Неподвижность его глаз создавала впечатление, что он ослеп. — Это все ты…
Она замерла; боль пронзила ее словно ожог.
— Артагель? — В этом мире было множество различных видов боли, о которых она и не подозревала. Артагель был ее лучшим другом после Джерадина. Она верила ему безоговорочно. — Ты ведь имел в виду совсем другое? — Неужели он считает ее виновной? — Ты не можешь так думать.
— Я имел в виду совсем другое. — Похоже, ему было трудно дышать. Казалось, воздуху приходилось преодолевать невидимую преграду у него в груди. — Я пришел сюда совсем не потому. Леббик позаботится о тебе. Я просто хочу знать, где Джерадин? Хочу отправиться за ним в погоню и вырезать его сердце.
Внезапно она ощутила неодолимое желание закричать или разрыдаться. Если бы Териза заплакала, ей стало бы легче. Но почему—то она подавила в себе это желание. Судорожно дыша (камера была слишком маленькой, и, если у нее будет недостаточно воздуха, она вскоре потеряет сознание), она запротестовала:
— Нет. Все это дело рук Эремиса. Это обман. Говорю тебе, это — обман. Тор сказал, что он видел тело, что Найл действительно мертв, но я не верю. Джерадин не имеет со всем произошедшим ничего общего.
— Ах! — выдохнул Артагель с болью и яростью. — Не лги. Не лги мне больше. — Сейчас его глаза были чистыми и горели, яркие от лихорадочной страсти. — Я сам видел тело.
Она внутренне сжалась. Он продолжал:
— После того как Джерадин ударил его кинжалом, он еще жил. Вот это — правда. Эремис перенес его в свои комнаты и послал за врачом. У Найла был единственный шанс остаться в живых. Эремис использовал этот шанс. Потом Эремис расставил стражу — внутри комнаты и снаружи у дверей. На тот случай, если Джерадин снова попытается напасть.
Но стража не помогла. — Голова Артагеля все сильнее прижималась к прутьям; казалось, он хочет проломить себе череп. — Леббик нашел их. Убитых. Какое—то чудовище пожрало их. Джерадин, должно быть, что—то воплотил в комнату — что—то, против чего они были бессильны.
Найл был убит. Это чудовище сожрало его лицо. На секунду перед ее мысленным взором возникла картина столь ужасная, что она завыла от ужаса. О Найл! О Боже. Тошнота волной подступила к горлу, и она вскинула руки, зажав рот. Джерадин, нет!
Она должна была отправиться с ним. Чтобы предотвратить все это.
Но затем она увидела его твердые черты и как он страдает, и Джерадин снова вернулся к ней. Она знала его. И любила. Териза, я не убивал своего брата. И внезапно она рассердилась. Ярость, годами копившаяся у нее в тайниках души, внезапно вырвалась наружу, сжигая.
— Повтори—ка, — выдохнула она, тяжело дыша. — Ну! Повтори.
Артагеля уже невозможно было удивить. Оскалив зубы в гримасе, он повторил:
— Найл был убит. Чудовище сожрало его лицо.
— И ты веришь, что виноват Джерадин? — швырнула она ему в лицо свой протест. — Ты сошел с ума? Неужели все здесь сошли с ума?
Он недоуменно моргнул и на одно короткое мгновение, казалось, отчасти опомнился. Но тут же выражение ужаса вернулось на его лицо. Ноги не держали Артагеля. Он медленно сполз по решетке на пол.
— Я видел его тело. Я держал его в руках. Его кровь до сих пор на моей рубахе.
И правда: света лампы хватало, чтобы разглядеть темные потеки на ночной рубашке.
— Меня это не убеждает. — Она была слишком зла, чтобы представить себе те муки, которые он перенес, — держать в руках обезображенное тело брата и знать, что нет никакой возможности вернуть его к жизни. — Джерадин — твой брат. Ты знаешь его всю свою жизнь. Ты должен знать, что он неспособен на это.
Артагель продолжал сползать. Бок у него болел слишком сильно; он уже не мог удерживаться руками. Она подскочила к решетке и схватила его за сорочку, чтобы хоть как—то поддержать; но он оказался слишком тяжелым. Наконец он подогнул ноги и перенес вес на колени:
— Говорю тебе, я видел его тело.
Он потянул ее вслед за собой, и Териза тоже оказалась на коленях. Она яростно выдохнула:
— Меня это не убеждает. Джерадин не виноват.
— А я говорю тебе, что видел тело Найла. — Несмотря на слабость и горячку, Артагель возражал с непоколебимой страстью, той, которая дважды водила его в сражение с Бретером верховного короля. — Можешь все отрицать, но это ничего не изменит. Это сделал Воплотитель. Воплощение — единственный путь, каким чудовище могло проникнуть в комнаты и снова исчезнуть. Но это был не Эремис. Он все это время был с Леббиком.
Сейчас он у резервуара, воплощает воду. Он — единственная причина, по которой у нас есть хоть какая—то надежда. Я всегда был против него… на стороне Джерадина… — голос Артагеля осип от жажды крови. — И оказался неправ. Он спасает нас.
Найла убил Джерадин. Я собираюсь отправиться вслед за ним, неважно, скажешь ты мне, где он, или нет. Вся разница в том, что, если не скажешь, поиски займут больше времени.
— А затем ты намерен вырезать его сердце. — Териза не могла больше сдерживаться. У Артагеля был такой вид, что хотелось выть. Она с усилием отпустила его рубашку и отодвинулась. — Уходи отсюда, — пробормотала она. — Я не хочу этого слышать. — Мысленная картина того, что произошло с Найлом, впиталась в ее сознание. Она обеими руками пыталась оттолкнуть Артагеля. — Уходи отсюда, и все!
Но его вид — разъяренного, больного, стоящего на коленях перед решеткой, — разжалобил ее, и она сказала мягче:
— Тебе действительно следовало бы лежать в постели. Некоторое время ты никого не сможешь преследовать. Если Смотритель не вырвет у меня признание — и если я после этого выживу, — я обещаю рассказать тебе все, что смогу, когда ты в достаточно придешь в себя, чтобы как—то помочь.
Долгое время он не поднимал головы. А когда наконец поднял глаза, блеск в его взгляде погас.
Мучительно, словно старик, который не доверяет собственным движениям, Артагель, цепляясь за прутья решетки, подтянулся и встал на ноги.
— Я всегда верил ему, — пробормотал он, словно был один, не обращая внимания на ее присутствие. — Больше чем Найлу и всем остальным. Он был таким неуклюжим и милым. И намного умнее меня. Ничего не понимаю!
Когда ты появилась, я решил, что это замечательно — у него появилась цель, за которую следует сражаться. Это давало ему повод наконец прекратить издевательства над ним Мастеров. И тогда он убил Найла, убил… — Артагель содрогнулся, его глаза смотрели в пустоту, — и единственное объяснение, которое я могу придумать, — это ты. Ты, должно быть, средоточие зла, чего я совершенно не могу понять, и при этом ты требуешь, чтобы я поверил ему. Ничего не понимаю.
Я видел его тело. — И, словно старик, он отвернулся от двери и, волоча ноги, побрел по коридору. — Я поднял его и держал на руках. — Поглядывая на засохшие пятна на своей рубашке, он исчез из поля зрения Теризы. Его сапоги прошаркали по полу, и наконец звук шагов затих.
Она стояла, напрягшись, и какое—то время смотрела на пустой коридор, вытянувшись, словно увидела нечто столь ужасное, что с трудом верила своим глазам. Как и Тор, Артагель утверждал, что Найл — мертв. А он вряд ли ошибался. Ведь он мог без труда опознать тело брата. И тем не менее, она не могла отречься от Джерадина. Неожиданно она обнаружила, что ее поддерживает ярость, копившаяся в ней всю жизнь. Детство, полное наказаний и родительского пренебрежения, многому научило ее — и она только начала понимать это.
Руки у Теризы дрожали. Она попыталась унять дрожь и принялась за хлеб и похлебку, которую ей оставили, расхаживая во время еды по камере. Ей нужны были силы, ей нужно было мобилизовать все внутренние ресурсы. Король Джойс приказал ей думать, искать повод. И сейчас, как никогда в жизни, ей требовалась решительность и воля, чтобы рассуждать логически.
Териза готовилась в меру своих возможностей сразиться со Смотрителем.
***
И когда он наконец появился — спустя множество часов и множество новых приемов пищи — она была почти рада видеть его. Ожидание, без сомнения, было куда более легким делом, чем надругательство или пытки, но более трудным, чем сопротивление. Одиночество подтачивает отвагу. Несколько раз за это время она приходила в отчаяние, и решимость покидала ее. Один раз Териза запаниковала так сильно, что после приступа обнаружила: она лежит на полу, поджав колени к груди, и совершенно не представляет, что с ней произошло.
Но она пыталась бороться с испугом тем, что знала, как пережить одинокое ожидание в холодной, плохо освещенной камере. Она восстановила способность абстрагироваться от темноты и страха. Парадокс — но решение встретить опасность с поднятым забралом восстановило ее способность исчезнуть, раствориться. И, уступив своей слабости, Териза обнаружила безопасность, спрятанную в ней, и почувствовала себя лучше.
Для этого ей не нужно было зеркало. Зеркала помогали ей бороться с разрушением ее «я»; в них не было необходимости, когда Териза хотела сбежать, лишившись чувств. И это было гораздо лучше, чем бесконечные мучения, грозящие лишить рассудка, когда родители закрывали ее в шкафу.
Тем не менее, время и ожидание, холод и малосъедобная пища уменьшили ее решимость. Неизвестно, долго ли она будет в силах цепляться за свое решение. И поэтому Териза почти обрадовалась, когда подкованные сапоги Леббика наконец загремели по полу, возвещая его приближение, и Смотритель появился у каменной стены ее темницы. Сейчас он мог мучить Теризу, как ему вздумается. А она могла наконец узнать, насколько хватит ее решимости.
Но его вид вызвал у нее потрясение; она ожидала увидеть совсем другое. Она готовилась к ярости и насилию, к силе, схожей с ненавистью, в его взгляде, с желваками на челюстях, с жаждой убийства, излучаемой всем его видом. Но не была готова встретиться с растерянным человеком заметно ниже ее ростом, который вошел в ее камеру с поникшими плечами и смущенным выражением лица.
Смотритель, похоже, словно страдал от того, что проиграл вчистую.
Он нерешительно вступил в камеру. И снова не потрудился закрыть за собой дверь. Он был достаточно силен, чтобы предотвратить ее бегство. Да если ей и удастся выскочить из камеры мимо него, куда она денется? Она может бегать по коридорам, словно загнанная крыса, но не сможет выбраться из подземелья, не миновав караулку. Так что Смотрителю Леббику незачем было запирать дверь. Какое—то время он избегал встречаться с ней взглядом; он осматривал камеру, смотрел на ее тело, не поднимая взгляда до лица. Затем пробормотал, словно обращался прежде всего к себе:
— Вы выглядите лучше. Последний раз, когда я видел вас, вы были готовы капитулировать. Сейчас вы выглядите так, словно готовы к сражению. — После чего без всякого сарказма заметил: — Я и не подозревал, что сидение в подземелье может пойти вам на пользу. Териза содрогнулась, тщательно изучая его.
— У меня было время подумать.
Наконец он поднял взгляд, и их глаза встретились. Горящая злоба, которую она ожидала увидеть в его глазах, потухла или была загнана глубоко внутрь. Он казался почти спокойным, почти безобидным — почти потерявшим свое «я».
— Это означает, — спросил он тихо, — что вы собираетесь сообщить мне, где он?
Она покачала головой.
Тем же тоном Смотритель продолжал:
— Значит, вы сообщить мне, какие заговоры готовили? И расскажете мне, почему вы все это затеяли?
И снова она отрицательно покачала головой. Но какой—то неясной причине в горле у нее пересохло. Неожиданное спокойствие Леббика начало пугать ее.
— Это меня не удивляет. — В нем как будто бы не осталось сарказма. Повернувшись, он принялся расхаживать вдоль прутьев решетки. Его поведение было почти нормальным; создавалось впечатление, что он просто прогуливается. — Король Джойс приказал мне подтолкнуть вас. Он хочет, чтобы вы наконец открылись. Вас это удивляет? — Вопрос был риторическим. — Так и должно быть. Это совсем на него не похоже. Он всегда был способен получить все, что ему нужно, не прибегая к избиению женщин.
Я ждал этого целый день.
Но сейчас… — Он развел руками так, будто просил у нее помощи. — Все перевернулось вверх тормашками. Неловкий, симпатичный, преданный Джерадин оказался прогнившим изнутри. Безумный Знаток Хэвелок целый день провел на бастионах, спасая нас от катапульт. Мастер Эремис занят тем, что наполняет водой резервуар. — Конечно, он не знал, что ее посетили Тор и Артагель и она в курсе новостей, которые он сообщал ей. — А король Джойс хочет от меня, чтобы я пытал вас. Чтобы я выяснил, кто вы такая — и что из себя представляете.
В голосе Леббика появился намек на тоску, нотка задумчивости.
— Иногда — давным—давно — он позволял мне расправляться с его врагами. Временами. С людьми вроде командира гарнизона… Но он никогда не давал мне позволение причинять боль кому—то вроде вас.
И снова Смотритель поглядел на нее — он казался слабым, почти растерянным.
— Он, должно быть, боится вас. Он, должно быть, боится вас больше, чем когда—либо боялся Маргонала, Фесттена, Гарта или даже Вагеля.
Почему? Что вы собой представляете? Встретившись взглядом с его погасшими, ничего не выражающими глазами, Териза с трудом сглотнула. Она не понимала, что с ним творилось, что притушило в нем огонь и подавило ненависть; но это была ее единственная возможность отвлечь его, выяснить его намерения по отношению к ней.
— Не знаю, — ответила она так твердо, как сумела. — Вы задаете вопросы, на которые я не могу ответить.
— Вопросы, на которые вы не можете ответить?
— Я не могу ответить вам, почему король Джойс боится меня. Если он действительно меня боится. И не буду отвечать, где Джерадин. Потому что он ни в чем не виноват. Я не предам его.
Но я могу сообщить вам нечто другое.
— Нечто другое? — Смотритель Леббик, похоже, не слишком заинтересовался этим предложением. — К примеру, что?
Его поведение на мгновение ввергло Теризу в панику. Она боялась, что он станет невосприимчивым к доводам — что случившееся с ним вывело Смотрителя за черту, до которой он мог нормально воспринимать любые доводы, до которой с ним можно было спорить, что его поведение стало непредсказуемым. Глубоко вздохнув и призвав на помощь всю свою смелость, она ответила:
— К примеру, как я выжила, когда Гарт пытался убить меня в первую ночь после появления здесь. К примеру, как я пользовалась тайным ходом, идущим из моей комнаты. К примеру, что действительно произошло в ту ночь, когда Эремис встречался с владыками провинций и принцем Крагеном. К примеру, что произошло, когда Джерадин в первый раз подвергся атаке. — Ее собственная страсть разбивалась о бесстрастие Смотрителя. — К примеру, почему я уверена, что Эремис лжет.
При этих словах нечто похожее на искру мелькнуло в глазах Леббика. Его поза не изменилась, но все тело, казалось, неестественно напряглось.
— Я слушаю.
— Все это связано, — ответила она. Король Джойс сказал ей, что надо опираться на логику, и логика была единственным ее оружием. — Я даже могу объяснить вам, почему они — Вагель, Эремис и Гилбур — боятся Джерадина, почему они так старательно пытаются убрать его с дороги.
Леббик и глазом не моргнул.
— Я слушаю, — повторил он.
И она объяснила. По возможности последовательно она рассказала, как Знаток Хэвелок спас ее от Бретера верховного короля. Подробно описала, как Хэвелок и Мастер Квилон пользовались тайным ходом, идущим от двери ее гардероба. Она привела каждую мелочь, какую удалось припомнить о встрече Эремиса с лордами провинций, включая и роль Артагеля в ее спасении. Потом рассказала Смотрителю о своих выводах.
— Когда Гарт в первый раз пытался убить меня, он, очевидно, не подозревал о существовании тайного хода. Но когда он нападал на меня в последний раз, он знал о нем. Откуда же он узнал об этом? О существовании хода знали вы. Знали Мисте и Элега. — Леббик никак не прореагировал на это признание. — Естественно, Квилон и Хэвелок. Джерадин. И Саддит — моя служанка. Но Мисте, Элега, Хэвелок и Квилон знали о нем задолго до моего появления здесь. Они могли бы сообщить о нем Гарту в самую первую ночь. Так что отбросим их. Как насчет Джерадина? Он не знал, что меня поселят именно в этих комнатах. Вы думаете, что он заодно с Гартом. Ладно — я сообщила ему обо всем на следующее утро. После беседы с вами. Тогда почему он так долго ждал и не открыл Гарту лучший способ добраться до меня и убить?
С другой стороны… — она не собиралась отказываться ни от чего, что могло бы помочь ей. — Саддит и Эремис — любовники. Она могла сообщить ему про тайный ход — и сделать это давным—давно.
Она могла донести ему, в какую комнату меня поселили, в первую же ночь, как я здесь появилась.
— Это все я знаю, — пробормотал Смотритель беззлобно. — Расскажите мне то, чего бы я не знал. Объясните, почему Эремис спас вас. Гарт появился из потайного хода, и Эремис мог с легкостью избавиться от вас обоих одним ударом. Как же вы объясните это?
Так как это были лишь предположения, Териза постаралась, чтобы ее слова звучали убедительно.
— Оставались свидетели. Если бы Гарт убил меня, Джерадин увидел бы, что виновник всего происходящего Эремис. А если бы Гарт попытался расправиться с нами обоими, стражники снаружи успели бы застать его. Достаточно было лишь открыть дверь. В любом случае стало бы ясно, что Эремис — предатель.
Он собирался лишь, — она заставила себя высказать всю правду, — заняться со мной любовью. А затем, когда я заснула бы или ослабела, Гарт проник бы в комнату и убил меня. И никто бы даже не узнал, что Эремис был у меня.
Он не рассчитывал, что вмешается Джерадин.
И снова Смотритель не выдал своих мыслей. Он сказал только:
— Продолжайте.
И, нахмурившись, Териза продолжила.
— Эремис контролировал каждую деталь встречи с лордами. Он нашел место, выбрал время и знал, кто придет. Он четко знал наперед, где я буду в определенное время. Джерадин не мог ничего знать об этих планах. Единственное, чего Эремис не учел, — Артагеля. Он не предполагал, что Артагель спасет меня.
Когда Гарт напал на меня, стало очевидно, что он пришел и исчез через зеркало. Я не знаю, как он при этом не утратил рассудок — но мы с Артагелем выяснили, где находится точка воплощения. Мы с ним и с Джерадином отправились снова взглянуть на это место, и то же самое зеркало воплотило насекомых. Артагель рассказывал вам об этом. Они чуть не убили нас троих. Эремис утверждал, что все это обман, мошенничество с целью представить Джерадина невинной жертвой, но это чушь. Если бы Хэвелок не спас его, он бы погиб. Никому не пришло бы в голову, что Знаток появится там в урочный час. А Эремис знал о происшествии, хотя его не было там и ему никто не рассказывал об этом. Он сослался на меня и солгал. Он, должно быть, оставался по ту сторону зеркала и наблюдал.
Леббик внезапно завыл. В его глазах разгорелось темное пламя. К добру или к худу, Териза раздула тлеющий в нем жар в огонь. Если это была ошибка, то она тем самым подписала себе смертный приговор. И, тем не менее, она продолжила.
— Они хотели убить Джерадина или уничтожить его, потому что он действительно Воплотитель — Воплотитель такого рода, каких до сих пор еще не было.
Ей пришло в голову, что следовало догадаться раньше. Но до нынешней минуты она запрещала себе думать об этом. И именно из—за этого Джерадин заплатил за свой дар ужасающую цену. Но в этот миг ей было не до того, чтобы жалеть о содеянном. Она была слишком занята тем, что защищалась от Смотрителя.
— Вот почему он сам не распознал, что из себя представляет. Он мог осуществлять воплощения, которые не имели ничего общего с Воплотимым в зеркале. Меня он привел из зеркала, которое показывало избранного Гильдией Воина. А Эремис знал, что должно произойти. Или об этом знал Гилбур. Он ведь руководил Джерадином при отливе этого зеркала. И должен был понять, что Джерадин делает его неправильно. Но когда неправильно сделанное зеркало все равно показало воплощение с Воином, Гилбур, вероятно, понял, на что способен Джерадин.
Если бы Джерадин догадывался, в чем заключается его сила, или мог пользоваться ею, он стал бы самым сильным Мастером за всю вашу историю. К тому же он сохраняет преданность королю Джойсу, несмотря на то, что тот разрывает ему сердце на части. Гилбур, Вагель и Эремис хотели избавиться от него потому, что именно он способен с ними сражаться.
Вот почему они напустили на него насекомых, пытаясь убить. Вот почему подстроили все так, чтобы все думали, будто он убил Найла. Из боязни. Он же, в свою очередь, пытался разоблачить их. Они хотели избавиться от него так, чтобы не бросить тень подозрения на себя.
Найл не может быть мертв. Это просто невозможно. Эремис не смог бы использовать его, если бы Найл не согласился сотрудничать — а он бы не согласился, если бы знал, что погибнет.
Смотритель вдруг со злостью пробормотал:
— Свиное дерьмо. — На его челюстях заходили желваки; в глазах появился безумный блеск. — Мои люди мертвы, и я видел его тело. Все лицо Найла сожрано, до самого мозга. — Ей удалось пробудить в нем потухшую ярость. — Эремис у резервуара и в этот миг спасает нас. Он — герой Орисона. Никто не поверит ни одному сказанному вами слову. — Он вскинул кулаки, молотя ими воздух перед ее лицом. — Этот сын шлюхи — врач — предал нас, и двое из моих людей — мертвы!
Сейчас она в свою очередь смотрела на него, окаменев от удивления.
— Врач? — Артагель ни словом не упоминал о враче. — Андервелл — ты, сука! — лучший врач в Орисоне.
Эремис сделал все совершенно правильно. Он быстро перенес Найла в свои комнаты. Он вызвал Андервелла. Он поставил стражу. Когда ты помогала Джерадину сбежать, а этот горшок с мочой Квилон бросился мне под ноги, Эремис пытался спасти Найла. Ее могла бы испугать эта новая вспышка ярости, но она не чувствовала страха.
— Врач? — Она поразилась ясности своих мыслей. — А что случилось с ним? Разве он не видел, что напало на ваших людей и Найла?
— Он сбежал! — рявкнул Леббик. — А что ты думаешь? Ты что, полагала, он будет дожидаться поблизости и позволит нам схватить себя? — От ярости жилы на его шее раздувались. — Он оказался воплощен обратно после того, как чудовищные создания Джерадина были воплощены в комнате.
— Но почему?
— Откуда я знаю? Я никогда не пытался заглянуть в его мозги. Может быть, он просто ненавидел Найла. Может быть, Фесттен пообещал ему богатство. Может быть, Гарт взял его родственников в заложники. Не знаю, и притом меня это не волнует. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что виновник — он.
— Нет, — сказала Териза, словно больше ничего не боялась. — Я имела в виду совсем другое. Почему он проделал все это таким сложным путем? Почему решил погубить и стражу? Почему?.. Зачем натравливать этот кошмар на Найла? Ведь им могли помешать. Могли застать на месте преступления. Как насчет шума? Неужели нападение чудовища не вызвало никакого шума — и не предупредило стражу снаружи?
Смотритель сдержал гнев, готовясь дать объяснение. Но Териза не хотела слушать новые обвинения против Джерадина. Она сделала вид, что не заметила.
— Он ведь врач, — сказала она. — Лучший врач в Орисоне. Ему не составляло труда избавиться от Найла. И не обязательно было выдавать себя, чтобы все поняли, что он — предатель. Разве непонятно? — Медлительность, с какой Леббик делал выводы из очевидного, удивила ее почти так же, как собственная уверенность. — Все, что ему нужно было сделать — не оказывать никакой помощи. Позволить Найлу умереть. Капнуть какую—нибудь отраву в рану и сверху наложить бинты. И никто ничего бы не узнал. Ни у кого никогда не возникло бы никаких подозрений.
Тогда зачем весь этот ненужный риск и кошмар? Смотритель смотрел на нее так, словно она выросла в его глазах.
— Тогда значит, он может быть не виновен.
— Тогда где же он? — быстро спросила Териза.
— Он не позволил бы им убить Найла, не попытавшись остановить их… не пытаясь помочь. — Леббик делал явные попытки понять ее. — Может быть, они убили и его и забрали тело с собой.
— Для чего? — спросила она. — Для чего такие сложности? Чтобы создать иллюзию, будто у них есть союзник? Чтобы заставить вас думать, что Андервелл виновен, хотя на самом деле это не так? Чего они могли при этом достичь? В чем их цель?
— Правильно! — Смотритель из последних сил сдерживал свою ярость. — В чем их цель?
Но она все равно не испугалась. Все его лицо было сожрано… Она тихо спросила:
— А как выглядел Андервелл? Леббик словно подавился.
— Как выглядел?
— Не был ли он похож на Найла? — пояснила она. — Может, они были одного роста? Приблизительно одинакового веса? Приблизительно одинаковой комплекции?
— Нет! — заревел Смотритель, словно Териза зашла слишком далеко, и на этот раз она заставила его отмести все преграды и снова пустить в дело руки. Затем, через мгновение, до него дошло то, что она сказала, и он замер.
Тихо, спокойно он сказал:
— Да. Они похожи.
Без эмоций, словно не добиваясь ничего особенного, она подбросила ему еще одно предположение.
— А если переодеть Андервелла в одежду Найла, вы смогли бы узнать его? Если ему нанести раны, которые предположительно получил Найл — и обезобразить, — а все остальное тело залить кровью, вы точно сможете различить их?
Смотритель Леббик глядел на нее с таким выражением, словно в любую секунду его мог хватить удар.
— Я думаю, Найл жив, — закончила она, не потому что считала, будто Смотритель до сих пор не понимает ее, а просто заполнить паузу, не дать ему взорваться. — Думаю, изуродованный труп был трупом Андервелла. Леббик с усилием выдохнул сквозь зубы.
— До всего этого, — сказал он степенно, делая жевательные движения челюстями, — до всего этого вы додумались, ни на секунду не выходя из этой камеры. Собачье дерьмо! Как вам это удалось? Как вы смогли сделать такие построения? Как вы сможете доказать это?
Но сейчас, высказавшись, Териза потеряла всю свою выдержку. Он снова действовал на нее пугающе.
— Я ведь уже объяснила. — Она старалась, чтобы голос не дрожал. — Эремис хочет переложить вину на Джерадина. Отчасти для того, чтобы убрать его с дороги, поскольку он не может понять природу его таланта и воспользоваться им. А отчасти потому, что Эремис еще не готов открыто заявить о своем предательстве. Если он захлопнет свою ловушку сейчас, принц Краген захватит Орисон и Гильдия окажется в руках Аленда. Разве не так? Но Эремис состоит в заговоре с Гартом — с верховным королем Фесттеном и Кадуолом. Он хочет сохранить нас в неприкосновенности, пока Кадуол не придет сюда… до тех пор пока Аленд не уберется с дороги.
Если Джерадин состоит в заговоре с Гартом — если он действительно служит Кадуолу — он бы не сделал ничего подобного. Он не рисковал бы, что во всем могут обвинить Эремиса, он не сделал бы ничего, чтобы уничтожить Орисон. До тех пор пока Кадуол не придет сюда. Он не выдал бы себя, убив собственного брата.
Она пыталась построить стену из слов между собой и Смотрителем, но тот резко оборвал ее.
— Достаточно! — яростно заорал он. — Это всего лишь разговоры. Нет никакой логики. Никаких доказательств. С чего вы взяли, что знаете, что происходит? Вы сказали, он сделал все это потому, что виновен — но он сделал бы то же самое, если бы был невиновен. Я хочу доказательств. Если вы ждете, что я арестую «героя Орисона», то вы должны дать мне доказательства.
Всего на мгновение Териза чуть не потеряла сознание. Доказательства. Ее мысли метались; над ее смелостью захлопнулась крышка гроба. Какого рода доказательства существовали здесь, в этом странном мире? Если бы Андервелл лежал перед ней обнаженный, она не смогла бы отличить его от Найла. Она не знала этих людей. Только самые грубые физические приметы позволили бы ей определить, где он, а где, скажем, Эремис. И Барсонаж.
И внезапно ответ появился. С явным облегчением она вдруг сказала:
— Спросите Артагеля.
— Артагеля? — спросил Смотритель с подозрением. — Брата Джерадина?
— И Найла, — закончила она. — Пусть он внимательно осмотрит тело. Пусть с тела снимут одежду, и он осмотрит его. Он наверняка сможет распознать тело своего брата.
Леббик обдумывал эту идею с таким видом, словно она пришлась ему не по вкусу.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:47 | Сообщение # 6 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| Мышца под глазом задергалась, придавая ему безумный вид. Судя по всему, Териза зашла слишком далеко, сказала что—то не так, невольно убедила его, что ее рассуждения ошибочны. Он собирался проделать с ней то, для чего, собственно, и пришел сюда. Собирался причинить ей боль.
Но ничего подобного не произошло. Он сказал:
— Ну хорошо. Я попробую.
Очень жаль, что у Андервелла нет семьи. Лучше бы опознавали две стороны. Но я попробую обратиться к Артагелю.
Териза чувствовала слабость. Взгляд Смотрителя был неотрывно устремлен на нее. Он не собирался уходить. Через мгновение он сказал:
— Когда я уйду, подумайте вот о чем. Даже если это труп Андервелла, это не означает, что Найл жив. Это ничего не доказывает, ни вину Джерадина, ни предательство Эремиса. Только то, что какой—то паскудник творит какие—то пакости. Если вы хотите, чтобы я арестовал любимца шлюх, «героя Орисона», то недостаточно доказать мне, что Андервелл мертв. Покажите мне живого Найла.
И он вышел. Дверь камеры с грохотом захлопнулась; в замке заскрежетал ключ; тяжелые подошвы загрохотали, удаляясь по каменному полу коридора.
Териза опустилась на нары, опершись спиной о стену, и позволила себе на какое—то время расслабиться.
30. Странный выбор
Решетки в камере были сделаны из старой толстой стали, тщательно откованной и вделанной в стену. Небольшие пятна ржавчины изъели металл словно оспины; он выглядел древним, подпорченным временем. Тем не менее, решетки держались прочно, вопреки своему солидному возрасту. Несмотря на пятна ржавчины, которые множила влажная атмосфера подземелья, железо отчасти защищалось, смазываясь человеческим страхом. С тех пор как эти подземелья были устроены, десятки или сотни мужчин и женщин, а может быть и детей, оказавшихся в этой камере, хватались за эти прутья, потому что больше им ничего не оставалось. Пот и грязь, оставленные их до боли стиснутыми на прутьях руками, защищали металл от разрушения. Некоторые части решетки тускло заблестели бы, если бы Териза удосужилась протереть их рукавом рубашки.
Вот так. Он был прав. Это не доказывало, что Найл — жив. Она не могла спорить с этим. Значит, Смотритель скоро вернется.
Она задумалась, почему места, предназначенные для людских страданий, боль, осажденная на их стенах, делает такими твердынями. И — уже не в первый раз—принялась размышлять, сколько разных видов боли возможно почувствовать. Когда Леббик вернется, то, что бы он ни начал творить, она ничего не сможет поделать. Она использовало все свое оружие. Она не Саддит; она не умеет использовать свое тело, чтобы сохранить дух, хотя Смотритель явно неравнодушен к ней. Даже если бы она попыталась проделать нечто подобное — вопрос чисто теоретический, — ей не хватало знаний, опыта. Где—то между полюсами любви и ненависти Смотритель потерял голову. Он не сможет долго разрываться между ними.
Она должна была последовать за Джерадином. Она должна была определиться по отношению к нему раньше, значительно раньше.
Она должна была вонзить нож в Эремиса, когда у нее была такая возможность. Если у нее когда—нибудь была подобная возможность.
Смотритель обязательно вернется.
На что ей оставалось надеяться? Только на одно: что Артагель осмотрит тело и убедится — это не Найл. Если это произойдет, если ее правота подтвердится, то Смотритель может усомниться в праведности своего гнева настолько, что станет обращаться с ней более осторожно. Так могло бы быть. Сейчас, когда никаких надежд у нее не осталось, она должна надеяться хоть на что—то.
Она должна надеяться, что мощный талант Джерадина помог ему спастись. Непостижимым образом он, несмотря на другое воплощение в зеркале, попал в ее жилище и осуществил ее воплощение в Орисон. Это одно. Но использовать зеркало, которое действовало как плоское, — нечто совсем другое. Еще более отчаянная попытка. Кроме того, у Теризы были основания думать, что это как—то связано с ней. Тем же зеркалом он чуть не отправил ее в место, не имеющее ничего общего с образованным в зеркальной поверхности воплощением, в место, которое он называл «Сжатым Кулаком», в провинцию Домне, и она не сошла с ума. Если он смог проделать это для нее, то, может быть, смог это сделать и для себя?
Вероятно? О, Джерадин.
Правда заключалась в том, что Териза начала сомневаться во всем. Она не привыкла к той убежденности, какую продемонстрировала Смотрителю Леббику; легче было забыть о ней, чем оставаться в таком состоянии. К несчастью, в ее поведении не было ничего неожиданного. Как и ее любовь, предположения были чистой теорией. Она знала, как будет смеяться Мастер Эремис, если кто—то расскажет ему о ее обвинениях. Нужно сказать, что вся ее защита основывалась на ее безоговорочной вере в невиновность Джерадин. А вот если она ошибалась на сей счет…
Последствия было трудно представить, и потому Териза постаралась отогнать эти мысли. И так как она не знала, когда, раньше или позже, придет Смотритель и что это может означать, поражение или победу, она попробовала отвлечься, считая гранитные глыбы, из которых были сложены стены камеры.
Обе стены были сделаны одинаково. На первый взгляд конструкция казалась непрочной; плохо подогнанные блоки просто ставились один на другой, так что существовала возможность расшатать их и вынуть, в особенности под потолком. Но время сточило острые грани камней, и они уже почти загладились. Словно по контрасту, задняя стена камеры была сделана из цельной глыбы — части каменной платформы, составляющей фундамент замка. Без сомнения, эту работу по приказу Аленда или Кадуола во время долгих лет борьбы между двумя этими государствами проделали рожденные в Морданте рабы.
Сейчас она была узницей, пострадавшей от того же противостояния. В каком—то смысле подземелья никогда не отпускают своих жертв. Лица и тела менялись — но старые камни служили прежним целям, и страданий заключенных в этих стенах мужчин и женщин не убывало. Король Джойс, взяв под свою руку Орисон, не зашел так далеко, чтобы совсем отказаться от использования темницы. Большую часть подземелий передали Гильдии в качестве рабочих помещений, и правильно, но этого было мало. Следовало использовать для других целей все это место. Тогда, быть может, Смотритель не проводил бы столько лет в мечтах о том, что он сделает с людьми, осмелившимися бросить ему вызов.
Она совершенно не представляла, что ему сказать.
Она никогда не знала, что сказать отцу. Правда, пока что с проблемой Смотрителя она справлялась лучше. Но все ее возможности иссякли. Сейчас она зависела от случайностей и отношений, ей неподвластных, от людей, лишившихся рассудка, от людей, которые ненавидели ее, которые…
— Я вижу, вы глубоко задумались, миледи, — сказал Мастер Эремиса. — Это придает вам особое очарование.
Териза обернулась — сердце ее ушло в пятки — и увидела, что он стоит у дверей ее камеры и одной рукой рассеянно помахивает краем мантии. Небрежная поза свидетельствовала, что он по меньшей мере несколько минут провел, наблюдая за ней.
— Вы замечательная женщина, — продолжал он. — Обычно задумчивость очень портит женщин. Вы думали обо мне?
Она открыла рот, чтобы произнести его имя, но не могла проглотить сухой комок в горле; да и сердце колотилось слишком сильно. Глядя на него так, словно она внезапно онемела, Териза бессознательно отступила на шаг.
— Воспоминания обо мне объяснили бы вашу усилившуюся красоту. Миледи, — он улыбнулся так, словно она стояла перед ним нагая, — я в свою очередь беспрестанно думал о вас.
— Как?.. — она заставила себя заговорить. — Как вы оказались здесь?
При этих словах он рассмеялся:
— С помощью ног, миледи. Просто пришел.
— Нет. — Она покачала головой. Постепенно ее растерянность проходила. — Вам ведь полагается сейчас быть у резервуара. Спасать Орисон. Смотритель Леббик не позволил бы вам появиться здесь.
— К несчастью, это так, — согласился Мастер еще более самоуверенно. — Мне пришлось прибегнуть к небольшому обману. Щепотка кайенского перца в вине вызвала обильную испарину, так что, увидев, каких усилий мне стоит мое ремесло, Леббик был впечатлен. Затем безвредный порошок в коньяк, который я предложил людям, оставленным присматривать за мной, — и они заснули. Потайной ход, тайно устроенный из моей рабочей лаборатории в неиспользуемую часть подземелья — великолепная прозорливость с моей стороны, вы не согласны? Ведь нетрудно предположить, что в один прекрасный день Смотритель Леббик меня арестует.
Териза оставила без внимания известие о кайенском перце и порошке; они ничем не могли помочь ей. Но тайный проход — путь спасения… Она крепко обняла себя обеими руками, чтобы не выдать внезапно вспыхнувшую нелепую надежду.
Пытаясь сдерживать дрожь в голосе, она сказала:
— Вы преодолели столько трудностей. Чего вы хотите? Ждете, что я сообщу вам, где Джерадин?
И снова Мастер Эремис рассмеялся:
— О нет, миледи. — Она начинала ненавидеть этот его смех. — Вы сообщили мне это давным—давно.
Когда он закончил фразу, Теризу прошила волна паники — страх, непохожий на прочие ужасы и тревоги. Она забыла о тайном ходе; это было не так важно. Ей хотелось закричать. Нет, я этого не делала, никогда! Но едва задумавшись об этом, она вспомнила. Эремис говорил правду.
Она отказалась признаться Тору, Артагелю и Смотрителю Леббику — и, тем не менее, Эремис действительно уже знал.
— Тогда что же? — спросила она так, словно действительно была способна сражаться с ним. — Вы пришли убить меня? Чтобы я ничего не успела рассказать Смотрителю? Тогда вы опоздали. Он уже все узнал.
— Все? — Темные глаза Воплотителя сверкали так, словно он уже давно не испытывал такой радости. — Что означает ваше «все», миледи? Вы рассказали ему, что я держал ваши милые груди в своих руках? Что я ласкал ваши соски языком?
При этом воспоминании в низу ее живота побежали мурашки. Еще более гневно она ответила: — Я рассказала ему, что вы имитировали смерть Найла. Вы и Найл подстроили все это, желая убрать с дороги Джерадина, чтобы никто не поверил его обвинениям против вас.
Я сказала ему, что Найл до сих пор жив. Вы устроили ловушку для Андервелла и двух стражников, так чтоб всякий решил, что Джерадин вернулся и расправился с ними. Найл все еще жив. Вы где—то прячете его. Вы каким—то образом убедили его принять вашу сторону—может быть, он ненавидит Джерадина за то, что тот пытался помешать ему помогать леди Элеге и принцу Крагену… но сейчас он где—то в безопасности.
Именно это я и сказала Смотрителю. В неверном свете лампы улыбка Мастера Эремиса стала резче, жестче.
— Мне остается только порадоваться, что я никогда не хотел навредить вам. Если бы я причинил вам сейчас какие—то неприятности, всякий мог бы предположить, что в ваших обвинениях есть известная доля правды.
Но я не держу на вас зла. Я покажу, — сказал он вкрадчиво, — несправедливость ваших обвинений.
— Как? — парировала Териза, стараясь не растерять отвагу — пытаясь не думать о том, что выдала Джерадина Воплотителю. — Какие новые лживые слова вы приготовили?
Его улыбка сверкнула словно клинок.
— Никакой лжи, миледи, ни капли. Я больше не буду лгать вам. Смотрите! — взмахнув рукой, он продемонстрировал ей длинный железный ключ, появившийся из рукава его плаща. — Я пришел выпустить вас.
Териза неотрывно смотрела на него; шок породил в ней желание лечь, вытянуться и закрыть глаза. У Эремиса был ключ от камеры. Он хотел выпустить ее, помочь ей бежать — хотел, чтобы она спаслась от Смотрителя. Это настолько ошеломило ее, что она утратила способность рассуждать логически. Начнем сначала. У него есть ключ от камеры. Он хочет… Какая чушь!
— Почему? — пробормотала она, задавая вопрос себе и не ожидая ответа от Воплотителя.
— Потому, — ответил он внушительно, — что ваше тело принадлежит мне. Я поклялся в этом и не намерен отказываться от своей клятвы. Я не позволю, чтобы моими желаниями пренебрегали или отвергали их. И у других женщин есть такая кожа и чресла, такие груди—но эти женщины не гонят меня ради неумехи, глупого пригодника, после того как я предложил им себя. А когда во мне пробуждается желание, миледи, я его удовлетворяю.
— Нет. — Она повторила: — Нет. — Не потому что собиралась спорить с ним, а потому что он помог ей вновь начать размышления. — Вы бы так не рисковали. Вы не рисковали бы тем, что вас могут застигнуть здесь. Я нужна вам для каких—то других целей.
И наконец до нее дошло.
— Неужели Джерадин действительно так напугал вас? Улыбка Мастера Эремиса стала кривой и сползла с лица, глаза запылали:
— Вы что, вконец лишились рассудка, миледи? Напугал меня? Джерадин? Простите мою неучтивость, но если вы полагаете, будто неудачник Джерадин мог напугать меня, вы, вероятно, совсем свихнулись. Леббик и подземелья свели вас с ума.
— Не думаю. — С видом, до странности напоминающим Смотрителя, она сжала руки в кулаки и принялась постукивать ими по бедрам в такт своим мыслям. — Я так не думаю.
Вы ведь знаете, на что он способен. Вы делаете вид, что не знаете, но вы—то знаете, и лучше, чем кто—либо другой — намного лучше, чем он сам. Гилбур наблюдал за Джерадином, когда он отливал зеркало. Когда Гильдия решила отправить его за Воином, вы знали, что должно произойти нечто неожиданное. Вот почему вы так возражали против этого. Вы не пытались помочь ему. Вы хотели, чтобы он подольше не узнал о своих способностях.
Вы хотели, чтобы его избрали в члены Гильдии, потому что это должно было ошеломить его, расстроить его планы… чтобы ему труднее было понять себя.
Когда Гилбур воплотил Воина, — она стучала кулаками по бедрам все сильнее и сильнее, — вы поставили нас с Джерадином прямо перед зеркалом, в точности перед зеркалом. Вероятно, вы подтолкнули его. Вы хотели, чтобы Воин уничтожил его. Уничтожил нас обоих! — Мастер уже давно пытался отнять у нее жизнь. Но это был единственный изъян в ее рассуждениях о том, почему все так стараются уничтожить ее, единственное, что не имело никакого смысла. — Нечего и сомневаться. Вы страшно боялись его.
На этот раз в оскале Мастера Эремиса не было и тени добродушного веселья:
— Вы несправедливы ко мне, миледи. Пристрастно несправедливы.
Териза не могла остановиться; отступать было поздно.
— И именно потому вы оказались здесь, — сказала она, заколачивая слова кулаками в бедра. — Вот почему вы хотите выпустить меня отсюда. Вы хотите, чтобы я стала вашей пленницей. Вы знаете, как он относится ко мне… — любит меня, о Джерадин! — и задумали использовать его против меня. Вы считаете, что, если пригрозите ему, что станете мучить меня, он выполнит любой ваш приказ.
— Повторяю, вы несправедливы ко мне. Дело не в страхе. Страшиться этого щенка? Скорее я потеряю свое мужское достоинство.
Она услышала, но это не остановило ее.
— Единственное… — это была ложь, но она не намеревалась докладывать ему об этом, — единственное, чего я не понимаю, почему вы не послали Гарта убить всех лордов провинций и принца Крагена. Для чего же тогда вы собрали их всех вместе? Вы ведь не хотели возникновения союза — вы знали, что встреча не принесет никаких плодов, и просто пытались одним махом избавиться от всех врагов Кадуола.
Так почему бы вам не довести начатое до конца? Когда лорды и принц Краген будут мертвы, Аленд, Мордант и сам Орисон погрузятся в хаос. Чего же вы боялись?
Внезапно Мастер Эремис вытянул руки и схватился за прутья решетки с такой силой, что дверь задрожала.
— Это был не страх. Неужели вы настолько глухи? И у вас хватает наглости пренебрегать мной? Это был не страх!
Это была политика! Териза посмотрела на него сквозь решетку (свет лампы и тень постоянно вели сражение на его лице) и, поняв, тихо пробормотала:
— Ох.
— Я не посылал Гарта против Крагена и лордов, — сказал он твердо, — было маловероятно, что его миссия закончится успехом. Термиган, Пердон и Краген отличные бойцы. У Крагена с собой были телохранители. Человек, который убьет Тора, утонет в его крови. Кроме того, было слишком рано рисковать, открывая мои намерения. Та игра, которую я избрал, была намного безопаснее.
Когда Гилбур провел воплощение, Воин появился лицом и должен был направиться туда, куда мы его сориентировали, — в самую густонаселенную часть Орисона, к комнатам и башням, где его разрушения скорее всего вызвали бы гибель лордов и Крагена. Именно для этого я нуждался в нем, именно поэтому позволил провести воплощение.
Конечно, — продолжал Мастер раздраженно, — как только его воплотили, было необходимо уберечь его от Леббика. Я не мог позволить этому мешку с дерьмом заключить с Воином союз, который укрепил бы Орисон и Мордант. Наоборот, я старался вызвать у него панику, чтобы он причинил как можно больше вреда, без друзей, ничего не понимая в происходящем. Это было мне на руку. Но моя главная цель была куда важнее.
Я хотел, чтобы он нанес смертельный удар Орисону, уничтожив всех главных врагов за раз. Если бы он двинулся этим путем — если бы вы не повернули его, миледи, — моя игра принесла бы мне богатые плоды. Политика, миледи. Окажись моя попытка удачной, преуспел бы и я. Если б она провалилась, это все равно принесло бы мне некоторую пользу.
Все, что происходило с Джерадином, — следствие политики, а не страха. Он мой враг и, похоже, наделен странным даром. Следовательно, я должен уничтожить его. Но я должен уничтожить его так, чтобы это пошло мне на пользу, с минимальным риском. Я не… — ярость заставила его ощериться, — боюсь этого недалекого и бестолкового трусливого мальчишку. Итак, он признался. Она не ошиблась на его счет — она правильно сделала выводы и добилась правды. Это открытие принесло облегчение и в то же время испугало Теризу. Она была права относительно него, права. Джерадин невиновен, и она в одиночку добилась правды, никто не помогал ей и не спасал ее. К своему невероятному облегчению она вспомнила, что он не закончил того, что начинал с ней, что не убил ее — и она не оказалась в его постели, что не заставил обманом повернуться спиной к Джерадину.
С другой стороны, свидетелей у нее не было; больше никто не слышал признаний Эремиса. Она одна знала правду — одна—одинешенька против него. А у него есть ключ от камеры.
Она ненамеренно лишила себя единственного способа защиты — попытки притвориться ничего не понимающей дурочкой, не способной представлять для него угрозы, чтобы он поверил, что может делать с ней все, что захочет.
Несмотря на все это, она попыталась блефовать. — Докажите, — заявила она, в душе застонав, когда ее голос дрогнул. — Оставьте меня здесь. Отправляйтесь к резервуару и спасите Орисон от Аленда. Если вы не боитесь его, то не нуждаетесь во мне. Ее тревога была слишком очевидной; похоже, именно это обстоятельство восстановило его хорошее настроение, его уверенность в себе. Он снова улыбнулся, на сей раз жадно.
— Ну—ну, миледи, — сказал он с осуждением. — Вы ведь в глубине души не хотите этого. Я касался вас в таких местах, что вы никогда не забудете этого. Ни один человек не подбирался к жаркому сокровищу ваших чресл и не сталкивался с мольбой вашей груди так близко, как я — и уж наверняка не этот неудачник Джерадин, чья неловкость вызовет у вас лишь разочарование. Посоветуйтесь со своим сердцем, и вы добровольно последуете за мной.
Если вы окажетесь полезной мне, вам самой это будет только на руку. Вы все равно моя, миледи. И будете вознаграждены. Я собираюсь выиграть эту партию. Король Джойс считает все происходящее не более чем игрой, типа перескоков, и это одна из многих причин, почему Мордант нужно победить. Аленд будет разбит, и Кадуолу достанется вся добыча. А когда я закончу игру, во всем мире не останется власти выше моей. И женщина, которая будет со мной рядом, станет невообразимо богатой и могущественной.
Вам стоит подумать и об этом, миледи. Если вы пойдете со мной добровольно, все это падет к вашим ногам.
Териза внимательно изучала Эремиса. Она не задумывалась над сказанным; его предложение ничего не значило для нее. Но сам факт, что он что—то предлагал, означал многое. Очень. Когда он замолчал, она пробормотала:
— Возьмите Саддит. Ей это придется по вкусу. — Она говорила громко, чтобы звук собственного голоса помогал размышлять. — Я все стараюсь понять, для чего вы притворяетесь, будто соблазняете меня. У вас есть ключ. Вы сильнее и больше меня. Так почему бы просто не войти внутрь, не изнасиловать меня и не позволить Гилбуру или Вагелю воплотить меня в какое—нибудь другое подземелье, где вы сможете использовать меня, не стараясь быть благородным?
— Потому что, — он полностью опомнился после неприятного сюрприза, который она ему преподнесла; сейчас он снова был уверен в себе, — вы желаете совсем другого, миледи. Ваше потаенное желание — не сопротивляться, а открыть мне себя, чтобы я мог научить вас наслаждаться вашим телом — и моим. Она покачала головой, едва слыша Воплотителя. Его объяснение автоматически воспринималось как фальшивое. И снова для собственного спокойствия она сказала:
— Вы боитесь не только Джерадина. Вы боитесь и меня. — Она ощутила растущие изумление и тревогу. — Вы пытаетесь обмануть меня по той же причине, по которой хотите убить. Вы боитесь меня.
На сей раз Мастер Эремис рассмеялся искренне, от души.
— О, миледи, — выдавил он. — Вы подлинное чудо. Вы дрожите от макушки до пят. Не будь вы так серьезны, я решил бы, что вы опьянены гордыней.
Тем не менее, я приму во внимание ваши слова. Вероятно, придется применить некоторую силу. Вероятно, это добавит пикантности вашей неминуемой сдаче. Раз вы сами напрашиваетесь… И, еще раз хмыкнув, он сунул ключ в замок и повернул. Ни секунды не колеблясь, Териза отступила в глубь камеры и отчаянно закричала: — Стража!
Мастер Эремис окаменел. Он бросил торопливый взгляд через плечо в коридор и, внезапно разъярившись, подскочил к ней. Она вложила в крик все силы:
— Стража!
Где—то вдалеке хлопнула дверь. В коридоре послышался топот бегущих ног. Воплотитель пробормотал проклятие.
— Отлично, миледи, — яростно прошипел он. — Это был ваш единственный шанс, и вы его упустили. — Резко отпрянув, он повернулся, чтобы уйти. — Сейчас вам предстоит пожинать плоды собственной глупости. Когда Леббик покончит с вами, — он говорил достаточно громко, и Териза слышала его слова, несмотря на то, что он удалялся, — ждите самого худшего от меня.
С этими словами он исчез.
Его бегство было столь внезапным, а шаги стражников звучали столь зловеще, что ей показалось, что она совершила ошибку.
Но эта уверенность почти мгновенно испарилась; выжженная осознанием того, что Териза предпочитает милость Смотрителя—Он был непредсказуемым и грозным, способным на любую мерзость, когда того требовала его преданность. Но, тем не менее, ему можно было верить — верить намного больше, чем тем, кому он слепо подчинялся. Ведь, собственно говоря, это несоответствие и повергало его в такую ярость. Лучше сражаться с человеком, который во всяком случае правдив и предан королю, чем быть соблазненной человеком типа Эремиса, фальшивым до кончиков ногтей.
Стражники наконец появились у ее камеры, угрожающе требуя объяснений, потому что Смотрителю Леббику могло что—нибудь не понравиться, и тогда он обрушил бы на них весь свой гнев. Мгновение она была готова выложить все о том, что сейчас произошло. Что Мастер Эремис был здесь. Что у него есть тайный ход, ведущий в подземелье. Что он — предатель. Но инстинкт приказал ей прикусить язык. Нет. Это ей еще понадобится. Смотритель еще вернется; и тогда ей лучше сообщить обо всем ему.
Глядя на стражников так, словно внезапно расхрабрилась, Териза ответила:
— Я хочу его видеть.
Двое стражников ошеломленно уставились на нее. Один тупо переспросил:
— Кого? Смотрителя? Она кивнула.
Второй скорчил недовольную гримасу.
— Пустые хлопоты.
— Последний раз, когда женщина захотела видеть его, он раздел и отхлестал ее и вышвырнул из Орисона. — Он улыбнулся при этом воспоминании. — У нее тоже были шикарные дойки. Лучше бы она позвала меня. Териза закрыла глаза, чтобы сдержать отвращение.
— Сообщите ему, — потребовала она. — Просто сообщите. Стражники переглянулись. Первый сказал:
— Вряд ли ему это понравится. — Но второй в ответ лишь пожал плечами.
И они удалились, громко топая.
Она села на нары и попыталась убедить себя, что поступает правильно.
***
На подготовку у нее почти не было времени. Довольно скоро после того как стражники удалились, в коридоре послышались яростные вопли Смотрителя.
— Меня не волнует, дерьмо собачье, кто там хочет меня видеть! Вы, бездарные сукины дети, теперь будете до утра драить сортиры! Самое подходящее для вас занятие — чистить сортиры, куски дерьма, ваши жены и дети воняют так же отвратительно, как вы! Кто вам позволил пускать к ней посетителей?
Затем дверь между караулкой и подземельями громко хлопнула, и раздался топот сапог, в пустынном коридоре гремели шаги, твердые словно ненависть.
Перепуганная, она обнаружила, что бормочет:
— О нет, о нет, о нет, — на грани паники.
Смотритель оказался перед ее камерой с таким видом, словно задумал убийство. Взгляд его был достаточно яростным, чтобы убить ту каплю смелости, которая еще оставалась. Словно нанося удар, он воткнул ключ в замок и рывком распахнул дверь. Дверь ударилась о решетку так сильно, что прутья загудели как колокола. — Бессердечная шлюха! — Он влетел в камеру и бросился прямо к ней. — Я целый день надрываюсь, а тебя, видишь ли, посещают гости!
Не сознавая, что делает, она отодвинулась в самый дальний уголок нар, прижалась к стене.
— Тор! — закричала она, стараясь увернуться от его ударов. — И Артагель! Они пришли сами, я не просила их об этом.
— А к чему тебе просить? — Его руки схватили ее за рубаху и потащили с нар так яростно, что шов не выдержал, и рукав с треском разорвался. — Артагель слишком болен и не поднимается с постели, а король Джойс лично объявил Тору, что тобой буду заниматься я. И вместо этого они оба явились повидаться с тобой.
Какие новые заговоры ты устраиваешь? Они научили тебя, что говорить мне? Должно быть так. Я наполовину поверил в дурацкую историю об Эремисе и Гарте. Ты не могла придумать все самостоятельно — ты недостаточно много знаешь. Нет, вы все заодно. Эти всадники с рыжим мехом появились из провинции Тор. Артагель—брат Джерадина. — Перекошенный от ярости, он рванул рубаху так, что она лопнула у Теризы на груди. — Какие новые заговоры ты устраиваешь?
— Никаких. — Она хотела бы сопротивляться, но его звериная сила парализовала ее. — Никаких. — Ярость Смотрителя кипела слишком близко, и Теризе с трудом удавалось сосредоточить на нем взгляд, она вообще почти ничего не видела; он был тьмой, ревущей перед ней, впившейся в нее когтями — слишком много ненависти, чтобы вынести это. Ей оставалось только пискнуть, протестуя: — Никаких.
— Лжешь! — Эмоции душили его. — Ты лжешь мне. — Его голос звучал словно вой, вязнущий в глотке, слишком сиплый, чтобы воспринимать его нормально. — У тебя есть друзья, союзники. Даже когда ты заперта в подземелье. Я не в силах помешать тебе творить новые злодеяния. Ты хочешь уничтожить нас! Хочешь уничтожить меня!
Она почувствовала, как он стискивает ее все сильнее, словно вздумал расправиться с нею; он все ускользал от ее взгляда. Его сведенные спазмой руки словно были готовы сломать ее плечи. Затем он облапил Теризу и принялся целовать, словно жаждал ее так долго, что желание затмило его разум.
Она нырнула в спасительную тьму, заставила себя безвольно обвиснуть, так что едва чувствовала насилие, бьющее из его поцелуев, едва чувствовала железо нагрудника, раздавливающего ей грудь. Темнота поглотила ее, избавляя от самой себя, смывая ее «я» — унося подальше от опасности. Она принесет ее туда, где Смотритель не сможет прикоснуться к ней, где она будет в безопасности…
Нет. Обморок — не выход. Нужно предпринять что—то другое. Это ничего не изменит. О, это сохранит ее разум, сохранит дух в тайниках сердца — но тело все равно подвергнется насилию. И не останется никого, кто мог бы помочь Джерадину. Никого, кто остановит Мастера Эремиса. Никого, кто направит Воина Орисона против подлинного врага, против Мастера Эремиса и его гнусных союзников, Мастера Гилбура и Архивоплотителя Вагеля, Гарта и Кадуола. Это пришло ей в голову в самый последний миг. Мисте как—то сказала: «Проблему может разрешить лишь тот, кто видит, в чем она заключается». А никто другой их не видел.
Она была напугана — но то, что она может спастись, просто потеряв сознание, придало ей смелости. Она оставалась вялой, безжизненной, пока Смотритель не ослабил хватку и не протянул руки к поясу штанов, отшвырнув ее на нары. Тогда Териза открыла глаза и взглянула на него.
Сейчас она ясно видела его. Его дрожащая челюсть, бледности вокруг крыльев носа, тьма, похожая на безумие, в глазах, выдавали растерянность. Он запугал ее до глубины души, разбудил парализующий страх перед ее отцом, который жил и тлел там. И тем не менее, она схватила его за руки и рванула, пытаясь остановить его.
И, словно его поцелуи сделали ее спокойной и неподвластной страху, произнесла:
— Вы ведь так и не спросили их, почему они явились ко мне. Не посмели. Вы не попросили Артагеля осмотреть тело Найла. Вы даже не попытались узнать правду. Вы просто больше всего на свете хотите причинить мне боль, и наконец—то вам представилась подобная возможность.
Заревев почти бесшумно от стеснения в груди, он отскочил и замахнулся. Он собирался ударить ее, размозжить ей голову о стену.
— Они пришли повидаться со мной, — сказала Териза спокойно, словно утратив всякое ощущение реальности, — потому что хотят, чтоб я сказала вам, где Джерадин.
Пока рука его поднималась, а зубы оскаливались в гримасе, он вдруг замер. Удивление, сомнение или отвращение к себе, казалось, навалились на него, парализуя. Он хрипло прорычал:
— Ложь. Ложь от первого до последнего слова!
— Нет. — Она покачала головой. Безумие быть такой спокойной. — Ведь правда вы не попросили Артагеля осмотреть тело Найла?
Смотритель был готов ударить ее. Или рухнуть перед ней на колени. Мечущийся между двумя этими крайностями, он выдавил:
— Я попросил. Но его состояние снова ухудшилось. Он был слишком слаб, чтобы понимать, о чем я его прошу.
Териза решительно отогнала разочарование, словно мошку.
— Неважно, — пробормотала она таким тоном, словно утешала Смотрителя. — У меня был еще один посетитель. О котором вы не знаете. Здесь был Мастер Эремис. Сейчас я могу доказать, что он — предатель.
Отблеск лампы мелькнул в глазах Смотрителя. Он выпрямил спину и застыл над Теризой, словно окаменел; он удерживался от пролития крови ценой таких отчаянных усилий, что ему не хватало воздуха и он жадно хватал его губами. — Как?
Неестественно спокойные, удерживаемые лишь силой воли, Териза и Смотритель беседовали.
— Он всыпал в вино кайенский перец, чтобы покрыться испариной, а вы подумали, что она выступила от нечеловеческих усилий.
— Вы никогда не докажете это.
— Он подсыпал какой—то порошок стражникам, а сам ушел.
— Но к тому времени, как я пришел с проверкой, они проснулись, а, значит, и это вы не сможете доказать.
— Он проделал тайный ход, ведущий в подземелье. Он тянется из его лаборатории в рабочие помещения Мастеров. Вы сможете найти его без особого труда.
После этих ее слов Смотритель Леббик отступил на шаг. Он не ослабил самоконтроля, но на мгновение глаза выдали раздиравшую его боль.
— Если он приходил сюда, — спросил он, продолжая тяжело дышать, — почему вы не сбежали с ним? Почему не сбежали?
По непонятной причине этот вопрос разрушил безумное спокойствие Теризы. Она, казалось, начала рассыпаться на куски, словно яичная скорлупа. И без всякого перехода оказалась на грани истерики.
— Потому что… — голос отказывался повиноваться ей, а сердце билось как сумасшедшее. — Потому что он хотел использовать меня против Джерадина. Так же, как использовал Найла.
На правой щеке Смотрителя задергался мускул. Подергивание продолжалось, пока всю половину лица не свела спазма. Он терял контроль над собой. — Тогда, если вы говорите правду… — Впервые за время их знакомства он говорил, словно человек, способный разрыдаться. — Джерадин всегда был предан королю Джойсу. Предан, когда не осталось почти никого. А вы—преданы Джерадину. И я оскорбил своего короля, не веря вам — пытаясь защитить его от вас. Териза молча кивнула. Смотритель внезапно развернулся.
— Я самолично пойду искать этот «тайный ход». — И, хлопнув дверью с такой силой, что лохмотья ржавчины посыпались на каменный пол, он устремился по коридору прочь.
Почти сразу же он перешел на бег. Эхо топота сопровождало его голос, когда он кричал, словно прощался с ней — или с собой:
— Я предан своему королю.
Взвинченная до крайности и почти не соображая, что с ней произошло только что, Териза поправила разорванную рубаху. Ее захлестнула печаль; стало жалко себя, Смотрителя, тех, кто страдал, видя бездействие короля. Нет, бездействие — неправильное слово. Он прекрасно понимал, что творит. Он сам по своей воле поставил Мордант и Орисон перед дилеммой. Териза вяло размышляла об этом, чтобы удержаться от раздумий о том, насколько близко они со Смотрителем подошли к черте, за которой уничтожили бы друг друга.
Когда она наконец подняла глаза после очередной бесплодной попытки привести рубашку в приличный вид — или хотя бы согреться, — то неожиданно увидела за решетками камеры Мастера Квилона.
— Это было смело, миледи, — сказал он отсутствующим голосом. — К несчастью, это была ошибка.
Она непонимающе смотрела на него; ее рот приоткрылся, она ничего не могла с собой поделать.
— Мастер Эремис солгал вам. У него нет тайного хода из лаборатории, ведущего в подземелье. Он попал сюда путем воплощения.
Когда Смотритель убедится, что хода не существует, он не поверит ни одному вашему слову. Его ярость будет столь велика, что, боюсь, никто не удержит его от убийства. Он покончит с вами.
Это было чересчур. Страх и одиночество сдавили Теризе грудь, и она заплакала.
31. Перескоки
Через мгновение она почувствовала на своем плече руку.
Она отчаянно рыдала; прикосновение стало полной неожиданностью и поразило ее. Она подняла голову и обнаружила рядом с собой Мастера Квилона. Его нос дергался; в глазах было сочувствие; он явно старался успокоить ее.
— Миледи, — пробормотал он, — я понимаю, как вам сейчас больно. Все происходящее кажется вам несправедливым. Вы не хотели ничего этого. И хотя не мы выбрали вас, мы не колеблясь воспользовались вами. Так что я готов предоставить вам любую помощь, какая в моих силах.
Помощь, подумала она сквозь слезы. Любую помощь, какая в его силах. Поздно. Смотритель слишком силен. У него слишком много власти. Она не сможет доказать ни одного обвинения против Мастера Эремиса. Никто уже не поможет ей.
Но Мастер Квилон стоял рядом с ней. Положив руку ей на плечо. Внутри камеры. И когда Териза сморгнула слезы, то увидела, что дверь камеры открыта.
Воплотитель проследил за ее взглядом и заметил, пожав плечами:
— К счастью, Смотритель был так возбужден, что забыл закрыть дверь. Сомневаюсь, что кто—либо из стражников захотел бы открыть ее для нас, когда Леббик в такой ярости.
Мало—помалу открытая дверь и неожиданное присутствие Мастера Квилона привлекли ее внимание. Всхлипы постепенно затихли в груди; дыхание выровнялось. Не встречаясь взглядом с Мастером, она пробормотала:
— Хэвелок послал вас и на этот раз?
— Не прямо, — ответил Мастер Квилон. — Я здесь по его желанию — и по желанию короля. Чтобы спасти весь Мордант. Но прежде всего… — Его рука чуть сильнее сжала ее плечо. — Мне необходимо вывести вас из подземелья.
Вывести?.. Их глаза встретились; Териза смотрела на него, не пытаясь бороться с внезапно вспыхнувшей радостью и надеждой. Ее губы шевелились, складывая слова, но она не могла заставить себя произнести их вслух: «Вы собираетесь освободить меня?»
Внезапно Мастер Квилон убрал руку с ее плеча и присел рядом с ней на нары. Сейчас его взгляд рыскал по полу, старательно избегая ее взгляда.
Что-то правил GolDiVampire - Вторник, 12 Июн 2012, 16:48 |
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:50 | Сообщение # 7 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| — Миледи, — сказал он, обращаясь к камням, — мне больно видеть ваше удивление. И еще больнее сознавать, что мы заслужили подобное удивление. Мне не нравится многое из того, что проделали с вами. К тому же у меня нет такого таланта рисковать, как у короля Джойса. Мы заслужили любые упреки.
Затем его тон стал более насмешливым.
— Правда в том, что мы заслужили предательство — и ваше, и Джерадина, не говоря уже обо всех остальных. Даже слепец увидит, насколько вы ему преданы, и потому не предадите нас. Нам необыкновенно везет. Возможно, наше везение настолько же велико, как и наши проблемы.
Она была слишком сконфужена и не понимала, о чем речь, а потому лишь спросила:
— Значит, мне предстоит выслушать еще одну лекцию?
Он вздрогнул, вероятно, решив, что она спросила это с издевкой. Но заговорил все так же уверенно:
— Нет, если вы того не пожелаете, миледи. Если вам угодно, чтобы я держал рот на замке, я просто выведу вас отсюда и позволю вам идти, куда вздумается, без всяких споров — и не требуя никаких объяснений. Но скажу вам прямо, — тут он взглянул на Теризу, позволяя ей увидеть боль на своем лице, — вы нанесете мне душевную рану, если не позволите объясниться. И мне кажется, это усложнит вам принятие решений. Она с трудом верила в то, что слышит. Получить помощь, получить свободу! Она была далека от того, чтобы отталкивать его, как он предполагал, она с трудом сдерживала новый поток слез, на сей раз — слез облегчения.
Но Териза заставила себя успокоиться. Иначе последуют новые разочарования. Она ведь могла ошибаться. И потому — восприняла предложение без радости. Вместо этого она заставила себя снова начать думать, заставила мозг работать. Постепенно отсортировав мысли и выяснив, что ей хочется знать в первую очередь, Териза спросила:
— Откуда вы знаете, что Мастер Эремис не воспользовался потайным ходом, чтобы проникнуть сюда? Откуда вы знаете, что именно он сказал мне?
— Я слышал его речи, — с внезапной резкостью ответил Мастер Квилон. Похоже, ему не понравилось то, что он услышал. — Я тайно пробрался сюда уже давно, как только принц Краген перестал использовать против нас катапульты. Я слышал ваши беседы и со Смотрителем, и с Эремисом — и новую беседу со Смотрителем. — Он попробовал говорить спокойнее. — И таким образом убедился в вашей преданности Джерадину.
Похоже, он считал, что она задает не те вопросы—почему—то щадит его, — итутже добавил:
— Вы спросите, почему я не вмешался, когда Смотритель запугивал вас. Миледи, пожалуйста, поверьте, я непременно вмешался бы. Но вы нашли другой путь противостоять насилию. А так как он не должен знать о моей роли, если этого можно избежать, я позволил вам самой справиться с ним.
— Нет, — ответила она машинально, полностью сосредоточившись. Он был прав; нечто подобное она спросила бы его, это следовало выяснить. Но только позднее. — Вы расскажете об этом позже. — Сначала—главное. Она попыталась привести в порядок свои мысли. — Он сказал, что сделал потайной ход от своих рабочих помещений в подземелье. Почему вы так уверены, что это ложь?
Мастер Квилон потер кончик носа, чтобы тот перестал дергаться.
— Такую работу невозможно сохранить в тайне, слишком много пригодников крутятся в лабораториях. И кроме того, я уверен, что Эремис не воспользовался бы потайным ходом, чтобы проникнуть сюда. Я видел, как он появлялся и исчезал. Он был воплощен.
— Вы хотите сказать… — Он тоже может проходить через плоское зеркало, не теряя рассудка? Неужели это под силу любому? — Вы хотите сказать, что у него есть зеркало, в котором изображение этого подземелья?
Как же можно сражаться с людьми, которые проходят сквозь плоские зеркала и не сходят с ума?
— Боюсь, что да, миледи. Подозреваю, это то зеркало, что воплотило хищных насекомых, покушавшихся на Джерадина. Коридоры в Орисоне — штука запутанная, я мог бы многое порассказать вам о них, но как раз сейчас мы неподалеку от места, которым они пользовались — и которое использовал Гарт, когда напал на вас и принца. Между проходом и этой камерой стена, но камень не будет препятствием для воплощения, поскольку изображение в зеркале можно немного передвинуть.
Вы, к примеру, можете удивиться, почему ваши враги не послали новых насекомых, против вас, пока вы сидите здесь без всякой защиты. — Честно говоря, она вовсе не думала об этом. Мастер Квилон продолжал: — По мнению Знатока, им необходимо почуять запах жертвы, прежде чем они бросятся преследовать ее. Для любого, кто связан с Гильдией, несложно добыть вещь, принадлежащую Джерадину, — небольшую вещицу, к примеру, кусок тряпки. Но возможность забраться в вашу комнату и пошарить в вашем гардеробе невероятно мала. А без вашего запаха выпускать на вас насекомых бессмысленно.
Териза невольно содрогнулась. Она не хотела думать об этих ужасах…
Мастер Квилон отвлек ее. Он продолжал говорить: — А может, Эремис хочет заполучить вас — возможно, в качестве заложницы, возможно, в качестве любовницы—и жаждет этого так сильно, что явился сюда. И возникает любопытный вопрос: почему он не воспользовался зеркалом, чтобы переместить вас в другое место? Тогда вы оказались бы в его полной власти. Подозреваю, что радиус настройки его зеркала недостаточен.
Вероятно, он пришел в отчаяние, обнаружив, что великолепное решение его проблемы срывается из—за мелочи, из—за того, что вы именно здесь, а не восемью камерами дальше по коридору. Как я уже говорил, нам везет больше, чем мы того заслуживаем.
Мастеру снова удалось сбить ее с толку. Внезапное разочарование захлестнуло Теризу. — Тогда почему вы не остановили его? — Она повернулась к Квилону, всем своим видом призывая его к ответу. — Почему не приказали Смотрителю арестовать его? Не заточили его в какое—нибудь надежное место? Он ведь предаст всех. Вы должны были остановить его.
— Миледи, — голос Мастера Квилона звучал мягко, его глаза изучали Теризу, словно он решал, какое количество правды она сможет выдержать, — слишком рано.
Слишком рано? Рано? Она ошеломленно уставилась на него, не в силах произнести ни слова.
— Мы не знаем, в чем заключается его сила. Мы не знаем, как осуществляется его трюк с воплощением. Мы не знаем, с кем он состоит в заговоре, какие силы может извлечь из зеркал, чтобы бросить против нас. До тех пор пока ловушка не захлопнется, мы не можем успешно бороться с ним.
Она тупо уставилась на Мастера. Голова у нее кружилась. Сделав усилие, Териза слабо спросила:
— «Мы?»
Мастер кисло и одновременно жалко улыбнулся. — Да, миледи. В основном король Джойс. Ну и конечно Знаток Хэвелок, когда он способен на это. Я выполняю их распоряжения. — Он замолчал, заметив, что она побледнела от потрясения, и признал: — Боюсь, не слишком внушительный круг заговорщиков. Больше никого.
Через мгновение — видимо, потому, что она неотрывно смотрела на него, — он, похоже, пожалел ее.
— Мы не можем позволить себе привлекать союзников. Основа политики короля — казаться слабым, запутавшимся в своих делах. Неспособным к принятию решений. Безразличным к тому, что происходит в королевстве. Но создать такое впечатление было бы невозможно, если не держать его истинные намерения в глубокой тайне. Если бы королева Мадин знала правду, неужели она отвернулась бы от мужа в момент величайшей опасности? Если бы Тор знал правду, насколько хорошо удалось бы ему играть роль отчаявшегося, неловко пытающегося помочь друга? Если бы Смотритель Леббик знал правду… Нет, это была бы катастрофа. Он не умеет хитрить. Никто не поверил бы, что король Джойс лишился воли и разума, если бы Леббик и дальше был уверен в себе.
«Мы», — пробормотала она про себя. «Король Джойс». Будто эти слова не имели смысла. «Мы не можем позволить себе привлекать на свою сторону союзников». Все это было невероятно.
— Вся сложность в том, — сказал Квилон, — что все, кто любят короля, держались бы по—иному, если бы понимали, почему он так ведет себя. И все усилия пропали бы втуне. Мне доверяют, потому что в Орисоне меня очень легко заменить — и потому что у короля должен остаться хотя бы один друг—Воплотитель, несколько более надежный, чем Знаток.
— Но почему? — вырвалось у Теризы. — Почему? Морданту грозит гибель! Орисон в осаде! Все, кто любит короля или предан ему, — в отчаянии! — Невероятно. Ну конечно. Она знала это. Но причина!.. — Он уничтожает все созданное им, весь мир, который он с таким трудом создавал. Почему он творит такие чудовищные вещи?
Внезапно Воплотитель посмотрел себе под ноги. Он разозлился, он кипел от возмущения. И спокойно, но с такой настойчивостью, что оборвал взрыв ее чувств, ответил:
— Чтобы он напал на нас. Что?..
— Мы не знали, кто это был, миледи. Не забывайте. Мы не знали, кто это, до прошлой ночи, когда он докатился до того, что пытался заставить нас поверить, будто Джерадин убил Найла. До этого у нас были лишь подозрения — и никаких доказательств. Мы не знали, кто это был. — На щеках Мастера полыхали красные пятна. — Мы знали лишь, что он необыкновенно силен — что он обладает неслыханными способностями, каких не знала история воплощений, и они позволяют ему осуществлять свое воплощение в любое место, куда он только пожелает. У нас не было никакой возможности отыскать его и сразиться с ним. И никакой возможности защитить от него Мордант.
Но гораздо большую угрозу он представлял для Кадуола и Аленда, ведь у них нет Воплотителей, чтобы защититься. То, что король Джойс претворил в жизнь, создав Гильдию и установив мир, сделало Аленд и Кадуол более беспомощными перед их врагами. За это несет ответственность он. Его прошлые победы сделали Аленд и Кадуол беспомощными перед новым врагом.
Таким образом, — Мастер Квилон скрипнул зубами, с трудом удерживаясь, чтобы не сорваться на крик, — король Джойс поставил себя в нынешнее положение, чтобы спасти наш мир.
Его слабость — ловушка. Он заставляет врага ударить по нам, а не в другое место, предпочитая лично встретиться с опасностью и угрозой, чем навлечь их на людей, которых он ослабил, — напасть на Мордант и Орисон, прежде чем тот проглотит Кадуол и Аленд, станет слишком сильным и его невозможно будет победить. Мы не знали, кто это был.
Квилон неловко пожал плечами, пытаясь успокоиться.
— Вот причина, по которой король Джойс так ведет себя. Это — и предсказание Гильдии, а кроме того, странное воплощение, проведенное Джерадином, которое доставило вас к нам. Когда вы оказались среди нас, ваша значимость для нашего дела стала очевидной с первого мгновения. Короче говоря, было жизненно важно просветить вас относительно окружающего вас мира, чтобы вы могли выбрать свою роль в судьбе Морданта. Вред по незнанию может причинить даже хороший человек, но лишь дурной может причинить вред намеренно. Предсказание ясно свидетельствовало, что нам следует довериться вам или умереть.
Но Джерадину тоже грозила опасность, — а его значимость была столь же очевидна. Единственная его защита заключалась в притворной слабости короля. Если бы Джерадину дали возможность поступать логично и разумно согласно воле короля, враги наверняка уничтожили бы его. Вдобавок уверенность в том, что вы ни о чем не подозреваете, должна была обезопасить вас. Необходимо было распространить сомнения в преданности Джерадина, просветить вас насчет истории Морданта и при этом сохранить тайну.
Миледи, я возражал. С самого начала я не доверял вам, такой бездеятельной. Какую надежду вы представляли для нас? Но король настаивал. Вот почему мы со Знатоком Хэвелоком отправились к вам и тайно сообщили то, что Гильдия и король запретили разглашать.
Ну конечно, теперь понятно. Териза почувствовала, что насмешливо улыбается своей глупости. Неужели вся ее жизнь действительно прошла именно так — в беспомощности, пассивности, неумении думать?
— Воплощение Воина Гильдии, — прохрипел Квилон, — представляло собой сходную проблему. И опять—значимость появления Воина ясно была видна из предсказания. А значит, король Джойс должен был возражать против воплощения, пытаясь казаться неспособным к принятию решений. Помимо вас и Джерадина, здесь рисковал и я. Моей преданности предстояло оказаться под вопросом, и у короля Джойса не оставалось другого выбора, только отказаться выслушать предостережение Файля — и в то же время сделать так, чтобы Смотритель Леббик узнал о происходящем как можно позже и не смог помешать воплощению.
Миледи, — сейчас Мастер Квилон смотрел на нее прямо, и Териза обнаружила, что его гнев частично обращен и на нее, — очень легко обидеться на то, как мы поступили с вами. Вы ведь сами сказали: все, кто любит короля или предан ему, в отчаянии. Вы правы. Его политика опасна. И он может спасти тех, кого любит, единственным способом — убрать их со сцены, чтобы они не попали в тот кипящий котел опасностей, где находится он. С королевой Мадин ему это удалось. Но неудача с такими людьми, как Тор и Джерадин, мучила его. Если с ними что—нибудь случится, он станет винить во всем себя, хотя они сами решили, что будут действовать по зову сердца.
Тем не менее, прежде чем вы начнете осуждать его, вы должны осознать, что он совершил. Он посвятил себя спасению тысяч мужчин и женщин от Алендских гор до побережья Кадуола. Он надрывает сердце, стараясь спасти тех, кого любит. Он поставил на карту королевство, которое создал собственными руками, чтобы спасти своих исконных врагов.
Если вы не чувствуете в себе сил верить королю или служить ему, миледи, вам следует по меньшей мере уважать его. Он сам создал все нынешние сложности и готов отвечать за любые последствия. Он сделал все, что было в его силах, чтобы по возможности уменьшить вред, причиненный его врагам.
Воплотитель злился на нее — а сама она внезапно разгневалась и не могла сдерживаться, и Териза отвернулась. Свет, казалось, меркнул; может быть в лампе заканчивалось масло. Темнота притаилась во всех углах; фатальный смысл сказанного заползал сквозь решетки из коридора. Вам следует по меньшей мере уважать его. Человека, который считал мудрой политикой вонзить нож в сердца друзей, чтобы меньше страдали враги. Ну конечно же она уважает его. Ясное дело.
Она вспомнила, как Смотритель Леббик прокричал, будто прощаясь: «Я предан своему королю!»
С горечью, какой она от себя не ожидала, с твердостью, о какой не могла и мечтать, Териза тихо спросила:
— А как быть со Смотрителем?
— Вы о чем? — ответил вопросом на вопрос Мастер Квилон. Возможно, он был слишком раздражен, чтобы понять, что она имеет в виду.
— Может быть, Тор и Джерадин поступали по велению сердца. Может быть, их психика более устойчива. Но какой выбор вы оставили ему? Если бы он оставил службу, король Джойс наказал бы его. Вся эта политика, — она подчеркнула это слово, — основана на поведении Смотрителя. Если он предаст — или не сделает все возможное, чтобы укрепить Орисон, пока король слишком занят тем, что изображает слабость, — все рухнет. Когда король Джойс наконец—то решится сразиться, то с кем он пойдет в бой? Значит, нужно рассчитывать на верность Смотрителя.
Мастер Квилон кивнул.
— Точно. Так в чем дело?
— У него не осталось выбора, и это убивает его. — Сквозь ее горечь прорвались внезапные нотки жалости. Леббик все время был с ней груб и язвителен. Но на его плечи лег весь груз политики короля Джойса, и он с трудом контролировал себя, чтобы не убить или не изнасиловать ее. — Разве вы не видите? Вы творите чудовищные вещи, а расплачиваться за все приходится ему. — Она без всякого перехода вновь расплакалась. Ее несчастья и несчастья, выпавшие на долю Смотрителя, были взаимосвязаны. — Вы и ваш благородный король уничтожаете его.
Она ждала, что Мастер Квилон рявкнет на нее. Она была готова к этому; ее не волновало, насколько он взъярится и что он скажет. Похоже, она уже миновала точку, до которой обычная ярость пугала ее. Она сама разозлилась и больше не считала нужным скрывать это. Если ее отец сейчас появился бы перед ней, как обычно, гневный, она бы знала, как себя вести.
Но Воплотитель не стал орать. Он даже не повысил голоса. Он медленно направился к выходу из камеры. Вероятно, хотел уйти, бросив ее; Териза не знала, да ее это и не волновало. Но он не ушел. Он дождался, пока она взглянет на него — она посмотрела на него сквозь слезы, гордо вскинув голову, — и тихо сказал: — Мы не ждали такого. Мы думали, он сильнее.
Всего на мгновение она перестала плакать, готовая расхохотаться. Пожилой король, безумец и ничтожный Воплотитель собрались спасти мир — и лучшее, что им пришло в голову, — это свести с ума единственного человека, который умел сражаться. Действительно, забавно. Единственное, чего она не могла понять, почему они так убеждены, что их план сработает? Как они могут верить?..
Резкий звук раскатился по коридору; железная дверь ударила по камню с такой невероятной силой, что эхо загудело как колокол.
— Лживая шлюха! — орал Смотритель. — За это я вырву твои потроха.
Его сапоги загрохотали, удаляясь от караулки. Перепуганная Териза застыла. Смотритель Леббик возвращается, чтобы разделаться с ней, и ее уже ничто не спасет—Мастер Квилон что—то сказал, но она не расслышала. Перед ее мысленным взором появился коридор, ведущий из караулки к камерам; один поворот, другой; затем длинный ряд камер. Смотритель двигался быстро, но шагом; по мере приближения он мог бы перейти на бег, но пока еще не бежал; сейчас он был у первого поворота — на пути к следующему. Он достигнет камеры через полминуты. Ей осталось всего несколько секунд жизни. Не больше.
— Вы что, оглохли? — Квилон схватил ее за руку и стянул с нар. — Я же сказал, пошли.
У нее не было времени подумать, выбрать. Он вытащил ее через раскрытую дверь в коридор, но тянул в сторону, противоположную караулке; Териза ударилась о стену напротив камеры и упала, повиснув на тянущей ее руке так, что чуть не выбила плечо.
Когда ей удалось подняться на ноги, она увидела Смотрителя, появившегося из—за второго поворота.
Он тоже увидел ее. На мгновение их взгляды столкнулись, словно оба изумились, увидев друг друга.
Смотритель издал вопль ярости — и Териза метнулась прочь от него, чувствуя, как сапоги скользят по прелой соломе.
Она услышала звуки преследования. Невероятно: как шумно она дышит, как громко стучат ее каблуки под крики Мастера Квилона. Тем не менее, ощущение ошеломляющей ярости, клокочущей в нем, его жажда разрушения заставляли ее судорожно прислушиваться к его шагам. Она чувствовала, как его ненависть дотягивается до нее…
Воплотитель впереди нее все замедлял бег. Он ослабил хватку и потратил драгоценное время на то, чтобы обернуться и громко выругаться.
Через мгновение он распахнул дверь в другую камеру и втащил Теризу внутрь.
Она следовала за ним, не раздумывая. У нее не было времени анализировать, что они делают. Стараясь избежать столкновения с железными решетками, она влетела в камеру быстрее, чем Мастер Квилон, и чуть не сбила его с ног, когда он остановился.
Он быстро открыл дверь в боковой стене.
Она была отлично замаскирована; запор был спрятан столь хитро, что Териза никогда самостоятельно не нашла бы его; до тех пор пока Мастер не нажал на пружину, она даже не замечала двери. Дверь распахнулась мягко, словно была сбалансирована механизмом и противовесом. Наверное, тайный ход был построен тогда, когда строилась камера.
Так вот, значит, как Мастер Квилон попал в подземелье. Именно отсюда он слушал ее беседы с Эремисом и Леббиком. Еще один тайный ход. Но у нее не было времени удивляться. Как только дверь открылась, Квилон сильнее стиснул руку Теризы и втянул ее внутрь, в неосвещенный проход.
И без промедления последовал за ней. Пытаясь дать ему место, пропуская вперед, и не слишком погрузиться во тьму, она нащупала стену и оперлась о нее. Мастер казался неясным силуэтом в слабом свете ламп. Он нажал механизм, закрывая дверь…
…Смотритель Леббик уже ворвался в камеру. Он опоздал; он не смог помешать двери закрыться. А как только она закроется, ему придется отыскать пружину, чтобы открыть ее снова.
Тем не менее, он не стал медлить, а меч уже был у него в руках. Яростно стремясь достать Теризу, несмотря на закрывающуюся дверь, он всем корпусом рванулся вслед за беглянкой.
Механизм двери остановил этот удар. Кончик меча застыл всего в нескольких дюймах от Теризы.
Меч зажало в щели. Железо намертво застряло между камнями, не позволяя двери закрыться.
Смотритель с грохотом ударился о дверь; ошеломленный он отпрянул.
Через мгновение голос Смотрителя провыл в темноту: — Стража! Стража!
— Пошли! — прошипел Мастер Квилон. Он дернул Теризу за руку, втягивая ее в полную тьму. — Будь он проклят! Как только его люди появятся, он сможет открыть эту дверь. Нужно бежать немедленно.
Изо всех сил стараясь удерживаться на ногах, она поспешила за своим спасителем в темный проход.
Камни, казалось, мельтешили вокруг, словно стая летучих мышей, пытаясь найти возможность нанести удар. Света не было — ни искорки. Мастер Квилон перестал существовать, лишь цепкая рука напоминала о его присутствии. Териза стукалась плечами о стены, словно качалась. Она не могла двигаться дальше в том же темпе и не имела ни малейшего представления о том, куда ведет проход и что делать.
— Помедленнее, — с трудом выдохнула она. — Я ничего не вижу.
— Вам тут нечего видеть, — буркнул Мастер Квилон. — Нужно только поторапливаться.
Все еще пытаясь заставить его замедлить шаг, она возмутилась:
— И долго?..
Он вдруг застыл. И отпустил Теризу. Она столкнулась с ним, снова налетела на стену и закрыла голову руками, пытаясь защитить лицо.
— Недолго, — ответил он резко. — Этот проход сделали тогда, когда подземелья перестраивали, превращая в рабочие помещения. Другими словами, он относительно короткий. И не соединяется с главными ходами.
Невидимый, он принялся возиться в темноте, и стена, о которую Териза только что ударилась внезапно расступилась, и девушку омыла струя холодного воздуха. Разорванная рубашка не слишком хорошо защищала от холода.
Пространство, открывшееся перед ними, было темным, почти черным, но через мгновение ее глаза привыкли, и она увидела перед собой заброшенное ответвление тоннеля, ведущее в более широкий коридор. Невидимые лампы с обеих сторон давали ровно столько отраженного света, чтобы немного рассеять мрак.
Когда она затаила дыхание, прислушиваясь, то уловила звук, похожий на деликатную капель.
Холодно и сыро. А боковое ответвление слишком незначительное, чтобы осветить его. Ответвление, которое, казалось, никуда не приведет, после того как дверь будет закрыта и замаскирована.
Несмотря на страх, усталость и изумление, она содрогнулась, словно когда—то уже была здесь.
— А сейчас, миледи, — прошептал Мастер Квилон, — надо действовать тихо и быстро. Под фундаментом Орисона есть коридор, в котором ваша жизнь дважды подвергалась опасности. Сейчас заброшенные коридоры снова используют, чтобы разместить прибывших, но это не самое страшное. Эти—то как раз спят — или недоумение от внезапности помешает им задержать нас. Нет, главная опасность в том, что сейчас коридоры охраняются ради поддержания порядка — и регулярно патрулируются. Нам нужно каким—то образом избежать встречи с людьми Смотрителя.
Нет, подумала она оцепенело. Все это не то. Ее мозг превратился в холодный булыжник, отказываясь понимать увиденное. Она не видела раньше коридор с этой стороны, но он был именно тот; волосы у нее на голове зашевелились, словно подтверждая, что это тот самый коридор. И когда Мастер Квилон направился вперед, она попыталась остановить его.
— Нет, — прошептала она хрипло. — Это то самое место. Я узнаю его.
Он застыл, внимательно изучая ее.
— Какое место? — Казалось, даже воздух стал холоднее, когда Квилон уставился на Теризу.
— Точка воплощения. — Ее затрясло от холода. Дрожь волнами поднималась прямо из костей, заставляя дрожать даже голос. — Там, где эти насекомые набросились на Джерадина. И где Гарт…
Обхватив себя руками, она поспешно замолчала.
— Здесь? — удивленно спросил Воплотитель. — Именно здесь?
Она кивнула, собрав все силы.
— Мы этого не знали, — пробормотал Мастер; он, казалось, лихорадочно размышлял. — Нет, конечно же, знали, приблизительно. — Его глаза беспокойно рассматривали коридор. — Но Знаток не успел заметить сам момент воплощения. А спросить вас или Артагеля прямо мы не могли, поскольку выдали бы свою заинтересованность.
Териза пропустила его слова мимо ушей; они не имели значения. Важно было лишь зеркало, присылавшее людей, которые хотели убить ее в стенах Орисона.
— Мы не можем идти этой дорогой, — выдохнула она, пытаясь унять дрожь. — Я не могу идти туда. Они нас увидят.
А затем отправятся за нами вслед.
— Разумная мысль, миледи. — Нос Мастера Квилона подергивался, словно он вынюхивал путь бегства. — Если они увидят нас в зеркале — и если они готовы на все…
Резкий звук, шум напора и сопротивления прокатился от тайного входа, ведущего из подземелий за их спиной, вдоль коридора.
Мастер и Териза окаменели.
— Быстрее же, дерьмоеды! — Голос Смотрителя Леббика приглушали камень и расстояние, но распознать его было несложно. — Поскорее открывайте дверь, пока мы окончательно не упустили их.
Териза готова была застонать, но не могла унять безудержную дрожь.
— Зеркала и осколки! — выругался Квилон себе под нос. — Серьезное затруднение.
Но через мгновение он схватил ее за плечи и потряс, пытаясь привлечь к себе внимание.
— Зеркало настроено на другую картинку. Я видел, как Мастер Эремис воплотился в подземелье. Я видел, как он исчезал. Должно быть, он использовал то же зеркало, которое привело сюда нападавших. Тогда почему же я мог подслушивать его речи? Если бы его союзники видели, как я вхожу в тоннель этим путем, они бы без труда избавились от меня. Значит, меня не видели. Значит, точка воплощения смещена.
— Они могли вернуть ее наместо, — возразила она.
— Тогда они увидели бы нас сейчас, — ответил он. — Но если это так, почему мы до сих пор живы?
Из тьмы докатился треск рвущихся веревок и грохот противовесов. Кто—то застонал, и Смотритель Леббик рявкнул:
— И поделом тебе!
— Мы должны рискнуть! — прошипел Мастер Квилон.
И снова Териза кивнула. Но она стояла неподвижно, раздираемая страхами. Где—то там был Гарт, Бретер верховного короля. Из этой точки воплощения появились четыре жутких существа, которых изнутри сжирали самые кошмарные…
— Вам лучше идти первой! — Спешка сделала кроличье лицо Квилона еще более нелепым. — Первой идти безопасней. Увидев кого—то, нужно время, чтобы среагировать. Идите.
И он подтолкнул ее.
Два неуверенных шага по направлению к главному коридору; три; четыре. По какой—то причине ноги не держали Теризу. Она чувствовала себя словно героиня кошмарного сна, которая хочет убежать, но бессильна что—либо сделать и только дрожит, когда за ней гонятся враги.
Мастер Квилон нагнал ее и опять подтолкнул, заставляя двигаться.
Во второй раз она почувствовала: прикосновение холода, столь же легкое, как перо, и острое, как сталь, шевельнулось в центре ее живота.
Бросившись наутек и едва соображая, что делает, она достигла центрального коридора, света, и обернулась в тот миг, когда перед Мастером Квилоном, следующим за ней, возник, сжимая длинный кинжал, готовый вонзиться в жертву, темный силуэт с перекошенным ненавистью и злобой лицом.
Нет, Квилон! Квилон!
Силуэт метнулся вперед и настиг Мастера в то мгновение, когда Териза старалась закричать, предостерегая, но не успевала сделать это; черные руки поднялись и резко нырнули вниз, вонзив кинжал между лопатками Мастера с такой яростью, что изо рта жертвы хлынула кровь, а из груди выступило лезвие. Квилон рухнул на пол и замер, словно сбитый молотом.
— Вот тебе, вонючая крыса! — выдохнул Мастер Гилбур, не скрывая торжества. — В последний раз ты вмешался в наши дела!
Когда он вырвал клинок из спины Квилона, кровь словно вода текла с его рук. О Квилон!
Териза помнила руки Мастера Гилбура. Они казались достаточно сильными, чтобы гнуть железные прутья; достаточно сильными, чтобы ломать кости. Их тыльная сторона заросла густым черным волосом, что составляло резкий контраст с седой бородой. Горб, казалось, лишь увеличивал его физическую силу; в его глазах горела жажда убийства.
Скалясь, он приподнял голову, стоя над трупом Квилона.
— Миледи, — выдавил он, словно выплюнул проклятие, — какая приятная неожиданность. Не ожидал, что на мою долю выпадет удовольствие убить вас. Это должен был сделать Гарт после того, как Эремис закончит с вами. Но мое терпение было вознаграждено. Ни пса Фесттена, ни этого самоуверенного прыща Эремис не было поблизости, когда я увидел вас в зеркале. Она смотрела на него, как на змею, ожидающую своего часа, чтобы ужалить.
— Чистое наслаждение наконец—то избавить мир от Квилона. — Гилбур облизнул кончиком языка толстые губы, встал с колен и перешагнул через тело… — Но вонзить нож в вашу мягкую плоть — настоящий экстаз.
И, вытянув окровавленные руки с кинжалом, он двинулся к ней.
Она развернулась и бросилась бежать. Она летела со всех ног. Несмотря на сгорбленную спину, Мастер Гилбур был проворным. Первый его удар едва не задел ее. Промежуток между ними составлял меньше шага; затем два; затем три с небольшим. Инстинктивно она бросилась влево; она бежала в том самом направлении, куда бежали они с Джерадином, спасаясь от насекомых.
Черные руки поднялись и резко нырнули вниз… Сейчас она была бы счастлива — опьянела бы от облегчения — если бы встретила стражника. Старого чудака, бродящего по подземельям. Слугу. Всякого, кто мог бы стать свидетелем происходящего и остановить Гилбура. Но коридор был пуст. Мастер Гилбур с проклятиями гнался за ней. Она была молода и мчалась, спасая свою жизнь; расстояние между ними постепенно увеличивалось. Но воздух начал обжигать ее легкие, а горбун, казалось, не знал устали.
Нырнули вниз…
С одной стороны, она не представляла, куда мчится. Она не знала этих коридоров, никогда не была здесь без сопровождающих. Единственной ее мыслью было найти помощь. Прежде чем она выбьется из сил. Она чувствовала, как силы покидают ее. Но, с другой стороны, чутье диктовало направление, и она следовала инстинкту, не колеблясь. Спасаясь от свирепого Воплотителя, она обнаружила в себе запасы сил, о которых раньше и не подозревала.
Она бежала к жилищу Знатока Хэвелока.
Здесь: боковое ответвление. Тяжелая деревянная дверь в хранилище. Да, именно в хранилище. Хранилище, которое не использовалось, несмотря на возросшее население Орисона. Она открыла дверь и захлопнула ее за собой. Должен быть засов. Неужели нет засова? На двери должен быть засов — должен, — но она не могла найти его, не могла увидеть; здесь не было света, за исключением тусклых лучей, проникавших сквозь щели в стене.
Массивная фигура Мастера Гилбура вскоре заслонила и этот жалкий свет.
…и ее пальцы коснулись засова, загоняя его в щеколду, в тот момент, когда Гилбур врезался в дверь, пытаясь выбить ее своим весом.
Болты скрипнули. Но удержали засов.
Однако долго они не выдержат. Гилбур вновь ударил в дверь, злясь на неожиданное препятствие и на нее. Она не видела засов, — но слышала стон металла, когда железо, вогнанное в дерево, вырывалось из пазов. Болты не выдержат. Вопрос лишь — когда.
Игнорируя потребность в воздухе и отдыхе, она проскочила через хранилище к двери, замаскированной в задней стене, — входу в тайные помещения Знатока Хэвелока.
Из—за того, что она двигалась, повинуясь чутью, а не сознательно, она, открывая дверь, не задумывалась над той возможностью, что та может оказаться закрыта на засов. Вероятно, Мастер Квилон оставил дверь открытой. Вероятно, он собирался привести ее сюда. Ослабев от облегчения и усталости, она шмыгнула в дверь и поспешила по освещенному коридору в логово Хэвелока.
Первая комната, в которой оказалась Териза, была заполнена зеркалами. Со времени ее прошлого визита здесь ничего не изменилось. Огромные зеркала были в таком беспорядке, что изображения в них разобрать было сложно; мелкие плоские зеркала, способные поместиться у нее в карманах; зеркала размеров, подходящих для трюмо, но сваленные стопками и просто кое—как, словно для того, чтобы не дать увидеть того, что в них изображено. Все их захватил король Джойс во время войны и так и не передал Гильдии; все они были оправлены в богатые красивые рамы, казавшиеся насмешкой на фоне нынешнего запустения. И все были бесполезны. Воплотители, создавшие их, давно мертвы.
Да и зачем они ей? Териза быстро прошла мимо. Коридор повернул два или три раза, но она не сбилась с дороги. Вскоре показалась еще одна дверь. Ей показалось, что она слышит, как Мастер Гилбур упорно пытается сломать дверь хранилища — а может быть, этот шум был вызван всего лишь паникой, стуком крови в висках, — и она, поспешно открыв дверь, ввалилась в большое прямоугольное помещение, которое служило Знатоку Хэвелоку кабинетом и позволяло ему использовать все тайные ходы Орисона.
Воздух был душным, спертым — как видно, не справлялась вентиляция. Слишком много людей укрывалось в замке. Дым от ламп с фитилями, которые давно следовало бы укоротить, лениво вился возле пилона, поддерживающего центральную часть потолка.
Знаток был в комнате, погруженный в собственное безумие; словно паук, засевший в засаде.
Мастер Квилон просил Теризу поверить, что Хэвелок помогал королю Джойсу планомерно уничтожать Мордант. Квилон ждал, что она поверит — поверит, что безумие старого Знатока не лишило его мудрости и хитрости—И, возможно, ее мертвый спаситель был прав. Вероятно, лишь безумец вроде Хэвелока мог выработать стратегию, которая опиралась на такой ненадежный фундамент — душевную стабильность Смотрителя Леббика.
Тем не менее, Теризе больше некуда было идти. Наверное, Квилон привел бы ее сюда, если бы выжил. Знаток должен помочь ей. Он помогал ей в прошлом. Пытался ответить на ее вопросы. А Мастер Гилбур может напасть на нее в любой момент. Он может убить и Знатока, если ему представится такая возможность. Кроме того, ее преследовал Смотритель.
— Хэвелок! — выдохнула она, выдавливая слова. — Гилбур убил Мастера Квилона. Он гонится за мной. Я нуждаюсь в помощи. Вы должны помочь мне.
Должен. Как только она остановилась, то поняла, что ноги не продержат ее долго.
Знаток стоял рядом с игральной доской для перескоков, согнувшись над ней, словно погружен в игру, хотя на доске не было ни одной шашки. Пока она говорила, он не поднимал глаз, затем вскинул голову и приветливо улыбнулся. Вокруг него клубился дым. Один глаз Знатока несомненно смотрел на нее. Второй уставился в стену рядом.
— Миледи Териза де Морган, — сказал он тоном вежливой скуки. — Какой приятный сюрприз. Творящая блуд на глазах у всего честного народа. Надеюсь, с вами все в порядке?
— Хэвелок, — настойчиво повторила она. — Послушайте меня. Я нуждаюсь в помощи. Гилбур убил Мастера Квилона. Он гонится за мной.
Улыбка Знатока стала еще шире.
— Рад слышать, — ответил он так, словно она сообщила нечто очень приятное. — Вы действительно выглядите прекрасно. Отдых и спокойствие делают чудеса с внешностью женщины.
А сейчас, скажите мне, что вы хотели бы знать. Сегодня я полностью к вашим услугам.
Ужас объял ее; она с трудом сдерживалась. Защита Орисона доконала Знатока. Он окончательно спятил. Воздух был слишком тяжел и не приносил истощенным легким никакого облегчения. Квилон был убит, а скоро будет убита и она. Териза не знала, как достучаться до крупиц его разума. Едва не рыдая, она закричала:
— Неужели вы не понимаете? Вы что, не слышите меня? Гилбур только что убил Мастера Квилона. Он идет сю...
Внезапно Знаток перевел взгляд и уставился на нее зрачком, ранее уставленным в стену. Его нос навис, словно клюв хищника. Но, с другой стороны, улыбка не изменилась ни на йоту.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:51 | Сообщение # 8 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| — Миледи Териза де Морган, — сказал он снова, — вы доставите мне величайшее удовольствие, если позволите сорвать с вас остатки одежды и учинить с вами колоссальное свинство. Сегодня я отвечаю на вопросы. Спрашивайте, о чем хотите.
Но, — заметил он так, словно упоминал о какой—то мелочи, — я не смогу помочь вам. Во всяком случае — не сегодня.
Она замерла и уставилась на него, почти умирая от нехватки воздуха и помощи. Я не смогу помочь вам. Во всяком случае — не сегодня. Ах, Квилон!
— Всякий, — начал он все тем же добродушным тоном, — хотел бы узнать, почему я сжег существо из Воплотимого, которое пыталось убить Джерадина. Время, вот в чем вопрос. Спланированное время. Неважно, как вы выглядите. Неважно даже, как вы пахнете. Но всякий будет лизать вам задницу, если вы правильно все спланировали. Если бы Леббик благодаря этому существу обнаружил, кто наши враги, все рухнуло бы. Нам не хватило бы сил защититься.
— Хэвелок! — Теризе хотелось ударить его, выругаться ему в лицо, рвать на себе волосы. — Мастер Квилон был вашим другом! Гилбур только что убил его! Разве вас это не волнует?
Знаток Хэвелок без всякого перехода превратился из добродушного блаженного в озверелого психа.
— Задница! — Он с ревом выбросил вперед правую руку, сжимая пальцы так, словно держал в них шашку. — Вот она ты! — И, согнувшись над столом, он несколько раз шлепнул пальцами по доске, сбивая воображаемых противников; затем яростно отшвырнул столик с доской в угол комнаты. — Убирайся! Ты понимаешь меня? Убирайся!
Неужели ты считаешь, что я не хочу быть нормальным? Ты не думаешь, что помощь нужна мне? Он единственный знал, как мне помочь. Но я растратил весь свой разум! Сегодня утром — на эти катапульты! Я растратил весь свой разум! Онемев от потрясения, Териза молча взирала на него. Он слишком погрузился в свое безумие. Она не знала, как к нему пробиться.
Но через мгновение его вспышка прошла так же внезапно, как началась. Оба его глаза, казалось, остекленели от печали, и он медленно отвернулся от нее.
— Сегодня я не смогу помочь тебе, — пробормотал он пустой доске. — Иди и сама справляйся с Гилбуром.
Он опустился на стул у стола. Его плечи начали подрагивать, и высокий тонкий вопль вырвался из сжатого спазмой горла. Через мгновение Териза сообразила, что он плачет.
Потерянная, молчаливая, она оставила его одного и отправилась самостоятельно справляться с Гилбуром.
Она чувствовала себя такой разбитой от пережитого ужаса, разочарования, облегчения, что даже не вздрогнула, когда Знаток Хэвелок закрыл за ней дверь на засов, отрезая возможный путь к спасению. Двигаясь словно лунатик — женщина, пытающаяся найти себя, выяснить, кто она такая, в стекле, сделанным из чистейшего песка мечты, — она вернулась в комнату, где Хэвелок хранил зеркала. Мастер Гилбур был уже там.
Он не заметил ее. Его слишком переполнял восторг, вызванный находкой — зеркалами, о существовании которых он не подозревал, множеством; бесценное сокровище для любого Воплотителя с талантом, любого Знатока. Она хотела спрятаться. Но у Гилбура был такой взгляд, что, казалось, можно просто пройти мимо него. Он был слишком поглощен тем, что видит…
Упрямо пожав плечами, Териза взяла одно из небольших зеркал, покоившихся на обширном столе, и швырнула об пол, так что осколки разлетелись во все стороны.
Слой пыли, покрывающей пол, приглушил звук. Вся комната была густо покрыта пылью; похоже, зеркала не протирались десятилетиями.
Тем не менее, звон разбитого стекла привлек его внимание. Подняв массивные руки, он принялся смотреть по сторонам в надежде увидеть ее. Его глаза горели; ярость, казалось, текла потоками с его бороды.
— Ты посмела! — пролаял он. — Ты посмела уничтожить такое богатство, такую силу! Теперь я не просто убью тебя, я разорву тебя на кусочки.
— Нет, этого не будет. — К собственному изумлению, ее голос звучал спокойно. Видно, она слишком настрадалась, чтобы испытывать страх. И, словно проделывала это по много раз на дню, Териза резко подвинула стол, чтобы он оказался между ними. — Если вы сделаете хоть один шаг ко мне, я разобью еще одно зеркало. Каждый раз, как вы сделаете что—то, что я сочту угрозой, я буду бить следующее. Может быть мне удастся разбить все зеркала, прежде чем ваши лапы дотянутся до меня.
Страдание было неплохим началом. Оно вело к потере самообладания. Она, словно смелая женщина, может стоять здесь, сопротивляться Гилбуру, несмотря на всю его ненависть, — и в то же время ее душа может в любой момент скрыться от него. Покинуть свою телесную оболочку и последовать за туманом и дымом в безопасность. В тот миг, когда он схватит ее — она исчезнет.
А пока что постарается тянуть время… — Ты не посмеешь! — запротестовал Гилбур, чья ярость на мгновение сменилась изумлением.
Териза взяла со стола новое зеркало и смерила расстояние до головы Мастера.
— Попробуй, проверь. Страдание. Обморок. Время.
— Нет, миледи. — Его черты снова искривила характерная гримаса. Он тяжело кряхтел, словно ему свело спину. — Это ты пробуй. Все эти зеркала бесценны — с точки зрения академической. С практической точки зрения они бесполезны. Эти зеркала может использовать лишь человек, создавший их. В мире появились новые таланты, и я в их числе. Я могу отливать зеркала со скоростью и аккуратностью, которая изумила бы Гильдию, если бы эти напыщенные ослы узнали об этом. Но только у Знатока есть талант, позволяющий манипулировать зеркалами, которых он не создавал.
И если ты возомнила, что я не убью тебя, ты глупа как пробка.
Он сделал шаг к Теризе.
Она швырнула в него зеркало и потянулась за следующим.
Комнату заполнил нежный звон стекла, бьющегося о припорошенный пылью пол. Гилбур замер.
— Может быть, ни у кого, кроме Хэвелока, нет подобного дара, — согласилась она («ни у кого, кроме Хэвелока» — за все хорошее, что он для нее сделал), — но вам кажется, что вы могли бы этому научиться. Что возможно это мастерство, а не талант. У вас никогда не было шанса выяснить правду, потому что другие Воплотители не позволяли вам экспериментировать со своими зеркалами. А с этими вы можете ставить опыты сколько душе угодно. Можете узнать все, что можно узнать.
Исчезновение. Время. Краем глаза она выбрала подходящее зеркало — плоское, в рамке из палисандра, высотой почти в ее рост. Сквозь слой пыли в просвечивала пустая песчаная дюна, и больше ничего. Это где—то в Кадуоле, решила она. Одно из малопривлекательных владений верховного короля Фесттена. В зеркале дул довольно яростный ветер, поднимая с дюны завесу песка. Она осторожно приблизилась к Гилбуру.
— Но я не дам вам завладеть ими, — продолжала она, не останавливаясь. — Ни за что — если вы попытаетесь схватить меня.
Мастер Гилбур смотрел на нее так, словно готов был зубами перервать ей горло. Одной рукой он сжимал кинжал; вторая была сжата в кулак.
— Разумная мысль, — прохрипел он. — Вы умнее, чем я думал. Но все это бесполезно. Вы не сможете покинуть комнату, не угодив ко мне в объятия. Или в конце концов закончатся зеркала. В любом случае я вас зарежу. На что вы надеетесь?
Время. Поразительно, насколько мало она боится. Ее сущность выправлялась на глазах, а Гилбур словно ослеп. Сейчас она с легкостью может нырнуть во тьму, когда заблагорассудится, и после этого ничто уже не сможет причинить ей вред. Все станет безразлично. Просто нужно время.
Она сделала еще небольшой шажок к выбранному зеркалу.
И замерла — ей показалось, что она слышит грохот сапог.
— Я не жадная. — Ее голос попытался предательски дрогнуть, но она не позволила. Вместо этого она заговорила громче, делая все, что в ее силах, чтобы привлечь внимание Мастера. — Мне много не нужно. Я лишь хочу усилить ваше разочарование.
Вы с Эремисом такие самоуверенные… Манипулируете другими людьми, убиваете. Вас совершенно не интересует, что происходит с людьми, которым вы причиняете боль. Вы больны самодовольством. Стоит разбить несколько зеркал, чтобы вывести вас из себя.
Внезапно она заметила движение в проходе за его спиной.
Пытаясь выиграть побольше времени — пытаясь нанести ответный удар, за Мастера Квилона и Джерадина, да и за самое себя — она швырнула зеркало, которое держала в руках, в голову Гилбура.
Он без труда отклонился.
Но и тут она все испортила. Ее жизнь превратилась в сплошное невезенье, она даже не могла попасть зеркалом в человека, который ненавидел ее, умудряясь при этом заодно спасти его. Отклонившись, он рванулся вперед и оказался рядом со столом, за которым она пряталась. И первый стражник, ворвавшийся в комнату, промазал.
Прежде чем он успел опомниться, Мастер Гилбур свалил его на пол ударом кулака, словно дубиной.
Второго стражника подстерегали сложности противоположного свойства; ему пришлось на мгновение убрать острие меча, чтобы не ранить своего товарища. Это отняло лишь мгновение — но его вполне хватило Гилбуру, чтобы воткнуть кинжал охраннику в горло.
Следом за своими людьми появился Смотритель Леббик. Один.
Он держал свой двуручный меч наизготовку; кончик лезвия враждебно дрогнул. Леббик посмотрел на Теризу и перевел взгляд на Мастера. Он был готов к битве, быстрый и опасный. Она подумала, что никогда еще не видела его таким спокойным. Он ведь хотел именно этого: чтобы судьба дала ему шанс сразиться за Орисон и короля Джойса.
— Вот значит как, — спокойно прокомментировал он увиденное. — Наконец—то правда. Соблазнительница Джерадина и предатель—Воплотитель вместе. А бедняга Квилон лежит мертвый в коридоре. Он пытался остановить вас? Мне казалось, что именно он помог ей бежать, но я, должно быть, ошибся. В подземелье темновато.
Ты счастливчик, что остался в живых. Если бы она не швырнула зеркало, мои люди изрубили бы тебя в куски.
Лицо Мастера Гилбура исказила похожая на гримасу улыбка.
Теризу уже давно не волновало, что думает о ней Смотритель. Она сделала еще один шажок к выбранному зеркалу. Несмотря на толстый слой пыли, песок в изображении казался ей реальным, более реальным, чем она сама.
— Прекрати свое кабанье хрюканье, — рявкнул Леббик на Мастера Гилбура. — Это тебе не поможет. Ложись на пол. Лицом вниз. Я свяжу тебя. Я предпочел бы убить тебя, но король Джойс явно хочет видеть тебя живым. Может быть, он кое о чем расспросит тебя.
И словно сдерживаться дальше было невозможно, Гилбур издал сдавленный смешок.
— Миледи, — хрипло пробасил он, — скажите Леббику, что вы не позволите ему взять нас в плен.
Она начала было отвечать. Предположение, что она действительно его союзница, едва не разрушило так тщательно подготовленную почву для исчезновения. Ярость Теризы прорвалась наружу, ей хотелось заживо содрать с Мастера кожу.
К несчастью, его маневр увенчался успехом; он заставил Смотрителя перевести взгляд на нее.
Тем временем Мастер Гилбур швырнул в лицо Смотрителя горсть пыли.
Проклиная все на свете, Смотритель отшатнулся; обороняясь, и взмахнул мечом. Его чувство равновесия и рефлексы были так хороши, что он чуть было не спасся. Но, ослепленный, не мог справиться с проворным Гилбуром. Не мог помешать Гилбуру выхватить у одного из стражников меч, которым он, как дубиной, затем отправил Смотрителя в нокаут.
Териза замерла перед выбранным ею зеркалом. Единственная разумная надежда исчезла. Сейчас между ней и тем, что собирался проделать с ней Мастер, ничего не стояло. Она должна была чувствовать себя донельзя запуганной. Но не тут—то было. Спокойствие, с каким она встречала неудачи, спасло ее от паники. Надежда, которую она возлагала на Смотрителя, была не надеждой на спасение, а лишь надеждой избавиться от Гилбура. Ей больше нечего было терять. В душе она была на грани угасания, и Мастер Гилбур не мог помешать ей. Когда он поднял глаза от тела Леббика, она спросила:
— Почему вы не убили его?
— Мне пришла в голову лучшая мысль, — прохрипел он, скалясь от удовольствия. — Я прихвачу вас с собой. Когда он очнется, то сообщит всем, что мы — союзники. Джойс и его болваны не заподозрят, где подлинная опасность, пока мы не уничтожим их всех.
Конечно, он прав. Смотрителю наверняка поверят. Мастер Квилон мертв — единственный свидетель, слышавший признание из уст Мастера Эремиса. А у Квилона, понятное дело, не было времени кому—нибудь рассказать об этом. Гилбур через мгновение нападет на нее. Она способна лишь задержать его на какое—то время, разбив еще несколько зеркал, но это только отсрочит неотвратимое. Он победил. Если это можно назвать победой.
Териза готова была сдаться.
Но, тем не менее, внутренне продолжала бросать Гилбуру вызов.
— Кто—то должен остановить вас, — сказала она, словно привыкла возражать. Возражения обычно заканчивались запиранием в темном шкафу. — Если этого не может сделать Джерадин, то сделаю я. Вас нужно остановить.
— Джерадин? — прохрипел Гилбур. — Ты? — Он действительно был необычайно проворен. В паузу между двумя ударами сердца он нырнул под стол и вынырнул из—под него с другой стороны, угрожая ей клинком. Каждая морщина и складка на его лице свидетельствовала о жажде убийства. — Как это ты остановишь меня? Как?
Скажем так.
Не было нужды объяснять. Окровавленные руки Гилбура нависали над Теризой, а она, казалось, ушла в стену. Удивление на миг сменило жажду насилия на его лице, глаза выкатились из орбит: Гилбур увидел, что произошло с зеркалом, за ее спиной.
— Клянусь задницей Вагеля, — пробормотал он. — Как тебе это удалось?
Она не смотрела в ту сторону. В прошлый раз, когда ей это удалось, она сделала это случайно, не зная, что делает, и сейчас не пыталась убедиться, получилось или нет. В любом случае ее не волновало, жива она или умерла. Она хотела одного — бежать.
Все еще изумленный, но постепенно начиная соображать, Мастер Гилбур потянулся за ней.
Териза тихонько закрыла глаза и уплыла назад в темноту.
32. Польза от сыновей
Она долго лежала неподвижно. Собственно, она просто спала. Две ночи назад леди Элега отравила главный резервуар Орисона. Прошлой ночью Джерадин сразился с Мастером Эремисом на глазах Гильдии, а она, Териза, стала пленницей Смотрителя. А сегодня она чувствовала невероятную усталость. Мастер Гилбур рванулся к ней, но, должно быть, промахнулся. И, хотя ее глаза были закрыты, она знала, что свет исчез. А когда свет исчез, почувствовала, как входит в зону воплощения, где время и пространство тесно сплелись друг с другом. Получилось! Она осуществила Воплощение. Правда, неизвестно куда.
Этого было достаточно. Ощущение, что она погрузилась в безвременье, высосало остатки ее души, довершило ее моральное самоуничижение; Териза заснула.
Ее разбудил не холод. В подземелье было не теплее. Нет, ее разбудили слабый терпкий запах травы и ветерок, который мягко проникал сквозь дыры в рубашке, далекое пение птиц и ощущение обширного пространства. Открыв глаза, она обнаружила, что над ней от горизонта до горизонта простирается широкое небо, окрашенное багрянцем рассвета, но птицы уже принялись порхать в нем, такие же быстрые и нежные, как их песни, звучащие в небесах.
Потом она услышала сочное журчание воды.
Она подняла голову, посмотрела вниз и увидела горный ручей. Растаявший весенний снег по его берегам заставлял его еще быстрее бежать вниз. В той стороне вода, текущая в долину, все еще была окутана ночной тьмой, а наверху выделялись высокие силуэты, похожие на горы.
Воздух был таким же холодным, как в подземелье, но менее затхлым и давящим; здесь жизнь не была выдавлена чудовищным весом громады Орисона, где плохо работала вентиляция. Териза набрала в грудь побольше воздуха, погрузила руки в молодую травку, чтобы подняться, и встала.
И почти в то же мгновение дальние горы осветились. Поднималось солнце. Сердце Теризы пело, словно птицы в небе, по той лишь причине, что наступило утро, что воздух чист, а она жива, а еще она знала, что увидит, прежде чем солнце достигнет тени, в которую тек ручей.
Сжатый Кулак.
Именно здесь.
Заливая западную часть долины, солнечные лучи упали на тяжелый, массивный каменный валун на берегу ручья, затем осветили восточный валун и промежуток между ними, и стало ясно, что именно отсюда река Бродвайн уходит в самое сердце провинции Домне.
Сжатый Кулак. Здесь мальчишкой частенько играл Джерадин. Нагромождение камней в долине несомненно было чудесным местом для мальчишек, предоставляющим бесконечные возможности для лазания и пряток.
И Териза перенеслась сюда. Несмотря на все трудности. Несмотря на то, что ничего не понимала в воплощениях, — несмотря на все попытки Мастера Эремиса оставить ее в неведении. Она спокойно воплотилась здесь, используя плоское зеркало. И не сошла с ума.
Внезапно ее глаза наполнились слезами, и ей захотелось расплакаться от радости и облегчения.
— Териза.
Она услышала торопливые шаги по траве. Сквозь слезы увидела силуэт, но резь в глазах мешала распознать его. Она повернулась к нему лицом — лицом к солнцу, — и, словно очищение, новый свет пронизал ее, и она оказалась в объятиях Джерадина.
— Териза.
О Джерадин. О любовь моя.
— Да будут благословенны звезды! Я думал, что уже никогда не увижу тебя. Ты здесь. Ты сделала это. Сделала. Затем он отступил на шаг.
— Позволь взглянуть на тебя.
Она сморгнула слезы и увидела, что он жадно смотрит на нее взглядом, в котором тоже блестят слезы.
— Я все время высматривал тебя, ждал, почти с той самой минуты, как попал сюда. Я только заглянул в Хауселдон, сообщить семье, что происходит. Они не хотели, чтобы я возвращался сюда один, но я воспротивился. Я не хотел, чтобы кто—то видел, как я жду. Я оставил тебя там — с Эремисом и Леббиком — и думал, что больше никогда не увижу.
Она хотела сказать: неужели ты думаешь, что они смогли бы удержать меня? Но его восторг изливался на нее словно солнечные лучи. Он был тем же Джерадином, которым был всегда — открытым, уязвимым, милым. Слезы на глазах придавали ему сходство с мальчишкой. Каштановые волосы в ужасном беспорядке торчали во все стороны над высоким лбом; чистый взгляд и доброе лицо были словно птичья песня в весеннем небе. Ради тебя я сражалась со Смотрителем и Мастером Гилбуром. Неужели ты думаешь, что они смогли бы меня удержать?
Но когда он заметил ее порванную рубашку, ее измученный вид, его глаза стали холодными и лицо изменилось.
Под кожей проступили жилы, похожие на стальную арматуру; глаза, казалось, захватывали и отражали свет, словно полированная сталь. И вдруг, словно перевоплощенный, мальчишка исчез, а его место занял мужчина, которого она практически не знала, мужчина, который больше походил на Найла, чем на Артагеля, — Найла, решившегося на то, что, как он знал, причинит страдание ему и боль людям, которых он любил. Металл в характере Джерадина был откован горечью, закален разочарованием. Когда он заговорил снова, его голос сел от сдерживаемой силы — и невысказанной угрозы. — Почему Эремис не убил тебя? Похоже, он пытался это сделать.
Териза вытянула к нему руки; ей хотелось вновь обнять его, сжать покрепче и вернуть назад того Джерадина, которого она так любила. Джерадина, который с такой готовностью принимал ради нее любую боль. Но он лишь сжал ее руки, не подпуская, и рассматривал ее.
Она постаралась успокоить его, пойти ему навстречу. Покачала головой — не насмехаясь, а отвергая свое желание забыться у него на плече, — и сказала:
— Ну конечно, пытался. Точнее, Мастер Гилбур от его имени. Но это — работа Смотрителя.
Раздельно, будто сломалась ветка, он сказал:
— Леббик. — Кожа его лица натянулась на каркасе костей. Его невысказанные угрозы были направлены не на нее. —
Расскажи, как все было.
Она невольно помедлила в нерешительности. Ей хотелось быть достойной Джерадина — вести себя также, — но не получалось. Слезы снова выступили на глазах.
— Столько всего произошло…
— Териза.
Слава Богу, он позволил ей прижаться к его груди. Он обнял ее, и она вжалась в него, так сильно, как только могла. Затем он пробормотал:
— Ты замерзла. И, похоже, не отказалась бы перекусить. — Он не смягчился; он просто держал себя в руках.
Повернув ее и положив ей руку на пояс, он повел ее вниз по склону к валунам. — Я устроился неподалеку. Она кивнула, не в силах говорить — не в силах разделить радость и печаль, возникшие при встрече с ним.
— Когда я впервые прошел сквозь зеркало, — с отсутствующим видом объяснял Джерадин, — когда я обнаружил, что до сих пор жив, то задумал спрятаться здесь. Это было лучшее место, которое пришло мне в голову. Кроме того, я не хотел подвергать Хауселдон опасности, если Мастер Эремис вновь начнет охоту на меня. К тому же, я потерял тебя. Я думал, что сойду с ума, если кто—то, кто пытается защитить меня, пострадает.
Но в конце концов мы сообразили, что делал Найл. Я не мог избавить семью от опасности. Так что смысла прятаться не было. Я просто вернулся сюда, ведь кто—то должен был ждать здесь — на тот случай, если тебе удастся вырваться и ты не сможешь найти Хауселдон. Так почему бы не я? Я же собирался ждать тебя до конца своих дней.
Солнце поднялось выше. Долина под Сжатым Кулаком еще какое—то время оставалась в тени, но сейчас в ней было достаточно света, чтобы заметить двух лошадей, пасущихся у камней впереди. Одна из них вскинула голову и посмотрела на Теризу и Джерадина. Вторая продолжала щипать траву. Териза с усилием выдавила:
— Похоже, ты многое предусмотрел.
Он насмешливо хмыкнул.
— С нашего последнего дня я знал, что Эремис—предатель. И когда в конце концов понял, что обладаю талантом воплощения — невероятным талантом, — было не так уж трудно сделать соответствующие выводы. Затем мне оставалось лишь надеяться, что ты тоже обладаешь талантом — и откроешь его — и сможешь пройти через зеркало.
В общем, это казалось более вероятным, чем спасительная для нас смерть Эремиса, но надеяться на это, к сожалению, не приходится.
Рядом с лошадьми лежало несколько вьюков и небольшая стопка одеял — постель Джерадина. Когда они с Теризой вошли в тень, он отпустил ее талию и торопливо направился вперед, чтобы поднять одно из одеял.
— У меня нет огня, — пробормотал он, — я не хотел, чтобы меня заметили, на случай, если какие—то злодеи будут меня разыскивать.
Она пожала плечами; одеяла будет вполне достаточно. Поблагодарив за тепло, она спросила:
— Как ты догадался насчет Найла?
Она с ужасом думала обо всем, что придется рассказать о Найле.
Не встречаясь с ней взглядом, Джерадин нагнулся к вьюкам и принялся доставать еду, кувшин, фрукты. Ответил он резко:
— Влюбиться в Элегу и поддаться на ее уговоры участвовать в предательстве Морданта ради принца Крагена отвратительно, но хотя бы имеет смысл. Квисс—это жена Тольдена — сказала, что все эти годы Найл был достаточно несчастен, чтобы пойти на подобный опрометчивый поступок. Не все согласились с ней, — он скривился, — но я согласился. И Домне тоже.
Однако имитировать собственное убийство, чтобы уничтожить меня и помочь Мастеру Эремису, после того как он слышал, как мы доказали, что Эремис—единственный в Орисоне, кто мог натравить на тебя Бретера верховного короля… Это не имеет смысла. Это совершенно не похоже на него. Он вернулся и спас мне жизнь, помнишь? После того как отправился предавать Мордант. Помогать предателю вовсе не то, что действовать по своей воле. Его наверняка заставили.
Джерадин выложил на плоскую лепешку сыр, сушеные яблоки и кусок мяса. Териза поблагодарила его и опустилась на траву, чтобы подкрепиться. Тем не менее, все ее внимание было сосредоточено на Джерадине.
— Заставить? — продолжил он. — Какой угрозой, каким подкупом можно было заставить его действовать подобным образом? Какую ценность он представляет, что Эремис так цепко держался за него? — И снова Джерадин скривился. Он положил еду и для себя, но ничего не ел. — Дело в его семье. В чем же еще? Эремис, должно быть, владеет зеркалом, которое позволяет ему достичь провинции Домне — Хауселдона. Он может послать сюда своих насекомых, или существ с рыжим мехом и множеством рук, или даже Гарта. Видно, он запугал Найла чем—то подобным.
Тревога сдавила сердце Теризы, и она чуть не выронила еду; она смотрела на него сквозь тень. — Значит, они до сих пор в опасности. Твой дом… твоя семья… Он может напасть в любой момент. Особенно сейчас, когда я ускользнула от него.
Он знает, где мы. — Она сказала об этом Эремису, сказала сама, по своей воле. Джерадин вскинул голову.
— Он может догадываться, что я здесь, — продолжала она. — Он видел изменение в зеркале — в тот день, когда ты пытался отправить меня домой. Мастер Гилбур видел, что я делаю. Как эти люди могут защититься? Что они предпримут, чтобы защититься?
Он спокойно отреагировал на ее встревоженный тон. Глаза ему застилал мрак, но голос был ледяным.
— Они сделают все, что только смогут.
Его тон вызвал в ней панику. Ей было страшно, но предстояло рассказать еще слишком многое, что могло причинить ему боль. Пытаясь подавить стыд, она сказала:
— Он действительно знает, где ты. Мне очень жаль — это моя вина. Я никогда не говорила тебе… — У Джерадина был такой взгляд, что ей трудно было продолжать, но она заставила себя. — В тот день, когда ты пытался вернуть меня домой. Когда воплотил меня в своем зеркале. Ты никогда не спрашивал, куда я попала. Я не попала в мир Воина — но и домой не вернулась. Я попала сюда. — Она чувствовала себя так, словно исповедуется в неведомом грехе. — Я не говорила тебе, но сказала ему.
Сдерживаясь и оставаясь внешне спокойным он спросил:
— Почему?
Несмотря на свою деликатность, Джерадин нечаянно ударил по больному месту. Она могла бы придумать какую—нибудь отговорку. «Он загипнотизировал меня. Он был первым человеком, который пожелал меня». Но Джерадин заслуживал прямого ответа. А она несла ответственность за все произошедшее. Никто иной.
— Я ошибалась, — сказала она. — Мне казалось, что я хочу его.
Джерадин молчал до тех пор, пока она не посмотрела на него. Она все еще не могла разгадать выражение его лица, но, судя по всему, он не злился. Его голос звучал всего лишь печально, когда он пробормотал:
— Жаль, что ты не сказала мне о зеркале, которое не отправило тебя в мир Воина. Тогда мне было бы значительно легче принимать решения. Я меньше переживал бы тогда, что самоустранился.
Она чувствовала страдание, которое никак не отразилось на его лице. Но, пытаясь успокоить его, сказала:
— Найл до сих пор жив. Я уверена. Это признал и Эремис.
И по возможности коротко она рассказала о судьбе врача и стражников, которые оставались рядом с телом Найла. При мысли об их изуродованных телах ее затошнило; она заставила себя сосредоточиться на своих выводах.
Джерадин бесстрастно слушал. Он был слишком взвинчен, чтобы реагировать. Когда Териза умолкла, он рассеянно заметил:
— Бедняга Найл. Сейчас он наверняка жалеет, что остался в живых. Для него ужасно быть пешкой в чужих руках. Пока он в лапах Эремиса, он будет страдать. И его снова могут использовать против нас.
Конечно, виноват я. Если бы я не остановил его и он отправился в Пердон — если бы я не старался решать за него, он никогда не оказался бы в таком положении. Он не оказался бы в подземелье, где Эремис захватил его. —
Джерадин вздохнул, словно упреки придавали ему сил. — Не знаю, долго ли еще он сможет выдержать.
Это было ужасно. Ужасная правда. Териза знала, что это означает. Она не менялась лишь потому, что не позволяла использовать себя против людей, которых она любила. И она тихо спросила:
— Как ты поступишь, если начнешь сражаться с ним и он предложит: сдавайся, или я убью Найла?
Неожиданно Джерадин хмыкнул. Не будь он так зол, мог бы и рассмеяться.
— Я не собираюсь сражаться с ним.
Ты… что? Териза смотрела на него так, словно он ее ударил. Не собирается? Мир был полон разных видов боли, возможностей страдать — их было гораздо больше, чем она подозревала. Тоска, которую она ощущала, была для нее внове. «Я не собираюсь сражаться с ним». На мгновение ее собственная ярость стала такой невыносимой, что ей захотелось накричать на него.
Он не отводил глаз. Он смотрел на нее, словно отгороженный непрошибаемой стеной; все, чего бы ни сказала Териза, какие бы слова не бросила ему, просто отскочило бы и упало на землю. Значит, вот как глубоко он страдал; она, казалось, видела источники его страданий, окутывающие его словно бы мраком. Он страдал от отчаяния, которое заставило его воплотиться подальше от Орисона, без всякой надежды вернуться туда когда—нибудь, не контролируя, куда направляется. Страдал он и от предательских дел Мастера Эремиса, которые раскрыл. Страдал от того, что никто в Орисоне не ценил его и не доверял ему настолько, чтобы поверить его словам: ни один из Мастеров, ни Смотритель Леббик, ни даже король Джойс.
Он страдал из—за угрозы, нависшей над его родным домом.
Кроме того, все, чем он занимался всю свою жизнь, рухнуло. Джерадин взвалил на себя бремя ответственности даже за бедственное положение Найла. Как же она может злиться на него? Что дает ей такое право?
И, подавив острое чувство горечи, Териза нашла в себе силы спросить:
— Что же ты собираешься делать?
Ее спокойствие, похоже, подействовало на него благотворно. Поза пригодника стала определенно менее напряженной; черты лица несколько разгладились. Со слабым намеком на всегдашний юмор он сказал:
— Сначала я собираюсь выслушать все, что ты захочешь мне рассказать. Затем хочу отвезти тебя в Хауселдон и подобрать тебе новую рубашку.
Она невольно заморгала.
— Ты же знаешь, что я спрашивала совсем о другом.
— Ну хорошо. — В его голосе снова зазвенела сталь. — Я собираюсь сделать зеркало. Любое зеркало, не важно какое — главное, чтобы оно было достаточно большим. Сейчас я Воплотитель. Я знаю, как создавать зеркала. Я вечно ошибался, потому что делал не то, что нужно, пытаясь применить свой талант не по назначению. Но сейчас я знаю, что следует делать.
Я намерен отлить зеркало. И уничтожу любого сукина сына, который попытается прийти сюда и причинить вред моей семье.
Териза затаила дыхание, стараясь сохранить спокойствие.
Он неловко пожал плечами. — Ты это хотела услышать? О Джерадин.
Она не знала, что сделать для того, чтобы он изменился, — но готова была на все. Она не могла видеть его таким. Он заслуживает лучшего обращения после того, что пережил.
Эта мысль дала ей силы снова заговорить: — Ты спрашивал, что со мной произошло. Мне кажется, лучше все рассказать.
Это далось легче, чем она думала; она могла умолчать о многом. Собственно, она утаила, как Тор и Артагель оба умоляли ее предать Джерадина. Это не дало бы ему ничего, кроме новых страданий. Она не смогла рассказать о ярости Смотрителя и собственном парализующем страхе, словно ничего этого никогда не было. У нее не было подходящих слов, чтобы говорить о таких вещах — и о том, как они изменили ее. Вместо этого она сосредоточила свой рассказ на Мастере Эремисе.
— Он одурачил их всех, Джерадин, — сказала она, рассказав, что происходило в подземелье, о визитах Смотрителя, Эремиса и Мастера Квилона, ее побеге с Квилоном — а после рассказав ему о Гилбуре и Хэвелоке и об убийстве Квилона. — То, что он сделал с Найлом—показательно. Этот врач, Андервелл, мертв, и все думают, что кровавый убийца — ты, а единственный человек, который кажется невиновным, — Мастер Эремис. Он сделал из себя героя, наполнив резервуар водой, — но все это лишь уловка, чтобы он мог бродить где ему вздумается, когда все считают, что он крайне занят. Он в сговоре с Гартом и Кадуолом и выжидает, пока его планы не осуществятся в полной мере. Политика, миледи. Если мои уловки увенчаются успехом, то я останусь в выигрыше. Если потерпят неудачу, то я достигну своей цели другим путем. Несмотря на решимость быть спокойной, при этом воспоминании она содрогнулась.
— Он собирается расставить чудовищную ловушку, и никто не знает, что это его рук дело. Мастер Квилон—мой единственный свидетель, но он мертв. Так как Смотритель видел меня с Мастером Гилбуром, он будет считать, что я убила Квилона.
Она рассказывала, и гнев рос; ее переполняла накопленная ярость. Она не хотела давить на Джерадина, она хотела убедить его. Но просто не могла вспоминать об Эремисе без дрожи.
— Джерадин, он задумал уничтожить их всех, а они даже не подозревают об этом. То, что творит король Джойс, далеко от здравых поступков, но его дело обречено на провал, если он знать не знает, кто его подлинный враг. Все, за что он всю жизнь сражался, Мордант и Гильдия, все его идеалы, — все то, за что ты так обожал его, — все это уничтожит Эремис.
Джерадин нетерпеливым жестом призвал ее замолчать. Его лицо окаменело.
— «Эремис собирается все разрушить». Ну конечно. И ты хочешь, чтобы я остановил его. Ты думаешь, что я могу остановить его.
Она, сдерживаясь изо всех сил, тихо сказала:
— Кто—то должен предупредить их. В противном случае у них не будет ни единого шанса на успех.
— А как же быть с предсказанием Гильдии? Как быть с нуждами Морданта?
Внезапно он поднялся и устремился вдаль с такой решимостью, словно не собирался возвращаться, но через мгновение резко повернул назад и возвратился к ней, шагая по свежей траве и разбросанной еде.
— Ты хочешь, чтобы я предупредил их, — прохрипел он. — По—твоему, я не думал об этом? Говорить легко. Ты знаешь, как далеко отсюда Орисон? Осада только началась. Кадуол уже выступил. Все, что он хочет уничтожить, будет лежать в руинах, прежде чем я одолею половину пути. Я прибуду, словно примерный мальчик, сопя от усердия, желая спасти весь мир, а он лишь посмеется надо мной.
— Он всего лишь посмеется.
— Териза. — Джерадин с видимым усилием сдерживался, не позволяя себе накричать на нее. — Я невероятно устал от того, что надо мной смеются.
Душа Джерадина была истерзана, она ясно видела это; он настолько опечалил ее, что ее гнев прошел, во всяком случае на время. Она не знала, что сказать.
Да и что она может сказать? Она поняла; она все поняла. Он проиграл и старается смириться с этим. Но понимала она это или нет, ничего не меняло. Это не поможет — ни ему, ни Морданту. И еще она должна была что—то дать ему. Если она этого не сделает, то снова расплачется.
Тихо, стараясь скрывать озабоченность, она спросила:
— А что ты хочешь от меня? Он ответил быстро.
— Ты Архивоплотитель, — коротко заметил он. — Как Вагель. Ты только что доказала это. Ты можешь проходить сквозь зеркало, не изменяя миры. И не теряя рассудка. Но ты не просто обладаешь подобными способностями. Ты можешь измерять и сами изображения. Вместе мы составляем самую могучую пару в Морданте. Все, что нам необходимо, — практика. И зеркала. Я хочу, чтобы ты осталась здесь и помогла мне защищать то единственное, за что стоит сражаться. Прежним тоном она спросила:
— А у тебя есть хоть какое—нибудь зеркало?
— Нет, пока нет. У здесь есть оборудование и красители, которые отец конфисковал у местного Воплотителя в давние времена, когда Мордант жил в мире, но мы никогда не пользовались ими.
Я беспокоился, пока ты была в Орисоне, где Эремис мог напасть на тебя — или заставить тебя напасть на меня. Но после того, что ты мне рассказала, думаю, нам нет нужды торопиться. В настоящий момент мы не представляем для него угрозы. Он выжил нас из Орисона, и ему удается прикидываться невинной овечкой. Полагаю, он не вспомнит о нас, пока не расправится с Орисоном. Он не будет заниматься мелкими проблемами, пока не разберется с крупными.
Териза тихо вздохнула.
— Мы двое — «самая могучая пара в Морданте» и в то же время — «мелкая проблема».
— Все, что нам нужно — это практика, — повторил он, словно пытаясь убедить ее. — Когда он будет готов напасть на нас, то не застанет нас врасплох. Если он попытается напасть на Домне, мы ему руки поотрываем.
Что-то правил GolDiVampire - Вторник, 12 Июн 2012, 16:52 |
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:53 | Сообщение # 9 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| После недолгой паузы он закончил, словно человек, примирившийся с отсутствием веры в свою значимость:
— Ничего другого нам не остается.
Может быть, он был прав — Териза не знала. Она не могла найти правильное решение. Он решил, что она будет поступать, как хочет он: этого было достаточно. Это даст ей время подумать. Время отдохнуть. Она невероятно нуждалась в отдыхе. И, не придя ни к какому решению, Териза посмотрела на него и сказала:
— Кстати, что касается Домне. Мне кажется, ты должен скорее отвезти меня в Хауселдон. И представить своей семье.
***
По какой—то причине ее покорность — и мысль о том, что он возвращается домой — не улучшили мрачного настроения Джерадина. Если он улыбался, то делал это так, что улыбаться в ответ совсем не хотелось. Горечь поражения, видимо, проедала его насквозь, и дурное настроение сменилось непроницаемым выражением лица и замкнутостью.
С невероятным педантизмом, столь непохожим на его всегдашнюю неловкость, столь памятную ей, он собрал вещи, напоил коней и оседлал их.
— Поезжай на жеребце, — сказал он, указывая на одну из лошадей. — Квисс натренировала его возить беременных женщин. Квисс часто ходит тяжелая. Думаю, Тольден решил завести не меньше семи сыновей. — Когда он говорил об этом, его тон смягчился, но впечатление создавалось скорее самими словами, чем их звучанием. —
Но пока что у него пятеро детей, и из них две дочери.
Потеплело; тем не менее, Териза взобравшись на жеребца, укуталась в одеяло. Это был всего лишь второй ее опыт езды верхом, да и седло казалось страшно высоким. Держать одеяло было довольно неудобно — но еще сложнее было бы придерживать разорванную рубашку. Последнее, чего ей хотелось, это прискакать в Хауселдон, выставив напоказ голую грудь.
Когда она устроилась, Джерадин отпустил поводья. Затем вскочил на своего скакуна, клячу с каким—то безумным взглядом, и поскакал вперед.
Сперва они спускались со Сжатого Кулака по холму, а потом дорога стала неровной, словно покоробленная кожа. Даже в тени горы света хватало, и Териза разглядела подснежники, пробивающиеся в траве; она никогда не думала, что они такие яркие — куда ярче, чем ей помнилось. Наконец они с Джерадином выбрались на солнце, к буйству красок: всполохам голубого и сиреневого, розовато—лилового, желтого с оттенками оранжевого, к темно—красным головкам клевера. На склонах холма виднелись деревья, но основные их заросли тянулись вдоль реки. С севера, востока и юга высились горы, до сих пор покрытые снегом, и ей казалось, что они с Джерадином едут по ущелью.
Насколько хватал взгляд к северо—востоку, большая часть провинции Домне была покрыта травой с подснежниками.
Джерадин не ошибся; жеребцом управлять оказалось легко; и она отчасти успокоилась. Они с Теризой продолжали спускаться, проезжая небольшие холмы, и она почувствовала себя настолько уверенно, чтобы на пробу послала коня в галоп. Ощущения — утреннее солнышко, лошадь, его присутствие рядом — было намного приятнее, чем тогда, когда она скакала с Джерадином и Аргусом, и она не сумела сдержать улыбку.
— Да, — услышала она его бормотание, словно он отвечал на ее вопрос. — Провинция Домне прекрасна. Она всегда прекрасна, неважно, что случится с ней — или с Мордантом. Неважно, кто живет здесь и кто умирает, неважно, какие изменения происходят. Кое—что… — он осмотрелся, словно стараясь охватить взглядом всю окружавшую его местность, — кое—что остается.
Он задумался, а затем сказал;
— Может быть, именно поэтому Домне никогда не хотел воевать. И, несмотря на это, король продолжает любить его.
— Я что—то недопоняла. Джерадин пожал плечами.
— В некотором смысле мой отец и есть провинция Домне. За то, что он ценит больше всего, нет нужды сражаться, потому что этому невозможно причинить вред.
Пока лошади взбирались на холм, Териза сосредоточилась на правильной посадке. Дальше почва выровнялась, словно разглаженная ладонями солнца. Она еще не стала плоской, но спуски и подъемы были длинными и удобными, а трава уходила во все стороны до самого горизонта.
Она, наверное, должна была думать о своем странном таланте Воплощения. После многочисленных возражений Териза обнаружила, что действительно обладает талантом. Неужели это все меняло, увеличивало ее ответственность? Но она не чувствовала, чтобы что—то изменилось, она уже выбрала, чью сторону примет в битве за Мордант, все уже решила. Но без зеркала она никак не могла исследовать и развить свои способности, каковы бы те ни были.
Но сейчас ей было неинтересно самокопание. Ей был интересен Джерадин.
— Расскажи мне о своей семье, — предложила она. — Ты рассказывал о них и раньше, но мне кажется, все это было давным—давно. Я хочу знать, с кем встречусь.
— Ну хорошо, тебе не грозит встреча с Вестером, — ответил Джерадин с отсутствующим видом, словно его семья не имела ничего общего с его мыслями. — Он уехал осматривать дальние пастбища. Но это, вероятно, неплохо. Он слишком красив. Женщины постоянно влюбляются в него. А он разобьет твое сердце. Единственное, что его заботит, — это шерсть. Будь шерсть зеркалами, он был бы величайшим Воплотителем в мире. Мы даже не уверены, что он знает, для чего на свете существуют женщины.
Тольден — самый старший—Он наследник и станет Домне после смерти отца… он слишком серьезно относится к этому. Хочет быть провинцией и во всем походить на отца. И ему это удается. Но лучше бы он больше доверял себе и позволял расслабиться.
Они с Домне составляют любопытную пару. Тольден прирожденный садовод — хочет все засеять и вырастить. Поэтому не отходит ни от чего, что имеет хотя бы отдаленные признаки корневой системы. А мой отец следует за ним с пилой, бурча под нос про бесполезную трату времени, и спиливает все, что Тольдену удалось вырастить.
В отдалении Териза заметила отару овец, движущихся мягко, словно туман, по зеленому морю травы. Две небольшие собаки и пастух без труда удерживали отару в гурте; день был спокойный, и животные вели себя смирно. Джерадин и пастух помахали друг другу, но ни один из них не рискнул побеспокоить отару криком.
— Овцы все пасутся, — прокомментировал Джерадин. — Можно загнать их в Хауселдон, но что в том пользы? Вероятно, они будут в большей безопасности вдали от Хауселдона.
Некоторое время он ехал время в молчании, прежде чем вспомнил о ее просьбе.
— Во всяком случае ты встретишься с женой Тольдена, Квисс. И ее детьми. Она костьми ляжет, но постарается принять тебя в Хауселдоне как можно радушнее.
Миник — второй по старшинству сын. Он тоже женат, но ты, вероятно, не увидишь его жену. Она почти не выходит из дома. А жаль — я очень люблю ее. Но она настолько стеснительна, что вздрагивает, лишь только улыбнешься ей. Однажды она испортила свое лучшее платье делая реверансы Домне возле грязной лужи.
Я люблю и Миника, но он странноватый. Он единственный из известных мне людей считает, что стричь овец — удовольствие. Он и его жена идеально подходят друг другу.
И остается Стид, семейный козел отпущения. Он сейчас лежит в постели со сломанной ключицей и несколькими ребрами. Не смог удержаться и не пощупать жену бродячего сапожника, а сапожник выразил свое неудовольствие, махнув ручкой от вил.
Странное дело, Стид действует из лучших побуждений. Он — работяга. Он вежлив. Каждый день для него радость. Он просто обожает женщин — и просто не может себе представить, почему любой мужчина не может заниматься любовью с любой женщиной. Они слишком ценные существа, чтобы кому—то принадлежать. Он не ревнует к мужьям этих женщин. Так почему они должны ревновать к нему?
Кроме того, осталось триста человек, живущих в Хауселдоне. Это столица Домне. Здесь размещается то, что можно назвать правительством провинции. Если бы не это, Хауселдон был бы просто одной из деревень, но в Домне находятся рынок, весовая и суд.
Кроме того, это военный лагерь. Домне держит шесть тренированных лучников на случай, если пара медведей или стая волков спустится с гор поохотиться на овец, сверх того на их плечи возложена миротворческая миссия вроде спасения Стида от сапожника или утихомиривания людей, выпивших слишком много эля. В редких случаях, когда Домне решает, что человек стоящий, его принимают на службу.
Так что нам придется защищаться, — продолжал Джерадин таким тоном, словно отвечал на заданный Теризой вопрос, — силами шести лучников, фермеров с вилами и пастухов с посохами… стольких, скольких удастся уговорить Вестеру.
Вот почему Хауселдон нуждается в нас.
То, как он ходил вокруг да около, взволновало ее. Она всегда любила слушать, как он рассказывает о своих родственниках. Иногда контраст с ее собственной семьей печалил ее; но сегодня слушать Джерадина было чистым наслаждением. Она смотрела вперед, готовясь встретиться с его отцом и братьями. И не готова была думать о проблемах, приведших ее сюда.
То, что он предлагал, звучало неубедительно. Бросить все, из—за чего он так страдал, чтобы только защищать свой дом… это было непохоже на него. Как Артагель и Найл, он мог бы остаться дома. Но его интерес к остальному миру был слишком велик, чувство ответственности слишком сильно; он не мог оставаться в Домне. Териза не подвергала сомнению его любовь к Хауселдону и провинции, к отцу и братьям. Но она ясно чувствовала, что для выбранной им сейчас цели он совершенно не подходит. Он сделал этот выбор из—за горечи, накопившейся в сердце, без любви; и это не шло ему.
Она увидела новую отару. Затем земля стала более ровной; появились поля, орошаемые водой из реки, утыканные тонкими зелеными лучиками кукурузы; лошади добрались до дороги. Они с Джерадином были единственными едущими по ней людьми, но это не удивило ее. Все, за исключением пастухов, вероятно, готовились к обороне Хауселдона.
Вскоре она увидела впереди Хауселдон.
Она забыла, что Джерадин упоминал о частоколе.
Вся деревня была защищена бревнами выше ее роста; с высоты лошади Териза едва разглядела плоские крыши домов, виднеющиеся из—за частокола. Бревна были вкопаны в землю и затем связаны вместе чем—то вроде плюща. Частокол не казался ей достаточно надежным оборонительным сооружением; она выросла там, где царствовали сталь и бетон. Но, увидев эту стену из бревен, решила, что та выглядит… внушительно. Обычные всадники не смогут проникнуть за стену. Рыжеволосые твари, вооруженные ятаганами и ненавистью, не смогут пробиться внутрь. Им будет необходима катапульта или боевой таран.
Или огонь.
Подумав об огне, она плотнее натянула одеяло на плечи и вздрогнула.
Ворота, массивное сооружение из бревен, скрепленных железными полосами, были открыты. Люди, охраняющие их, приветствовали Джерадина так, словно знали, где он был и почему. В Хауселдоне не получалось долго хранить тайны.
Когда они с Теризой проехали в ворота, Джерадин спросил стражников: — Где Домне?
Один из них пожал плечами.
— Дома. С его ногой ему не так—то легко носиться по окрестностям.
Джерадин кивнул и повел Теризу по главной улице деревни.
Она хотела спросить, что случилось с ногой Домне, но слишком увлеклась, глазея по сторонам. Грязная улица была чуть больше узкого проулка; кроме всего прочего, она служила для проезда повозок и прогона скота. Если бы на улице кипела жизнь, у них с Джерадином непременно возникли бы сложности с проездом. Но сегодня все уличное движение было представлено ими двумя и еще несколькими людьми, выбравшимися из дома поглазеть на них с Джерадином.
По контрасту с улочкой прямоугольные дома с обеих сторон были сделаны на совесть; построены основательно и добротно. У них был каменный фундамент, прочные удобные крылечки, окна закрыты промасленными овечьими шкурами. Используя дерево и кирпич, обитатели Хауселдона возвели дома и прочие постройки невероятно прочными; это подчеркивали характерные крыши, крайне практичные — холодно летом, тепло зимой, легко ремонтировать — а не дешевые. Таким образом, дома походили на людей, которые в большинстве были одеты в крепкую одежду простого покроя, подчеркнуто практичную.
Любопытные смотрели на Джерадина и с нескрываемым интересом изучали Теризу. Один смельчак — Териза не заметила, кто именно, — неожиданно выкрикнул:
— Похоже ты сделал неплохой выбор, Джерадин! Джерадин никак не прореагировал на эту реплику.
Ему действительно не было нужды защищаться. Несколько голосов добавили несколько комплиментов в ее адрес, а старческий голос заметил:
— Держите язык за зубами, щенки. Будь у тебя его проблемы, ты утопился бы в Бродвайне.
Всего на мгновение мрачное выражение лица Джерадина несколько изменилось и глаза весело блеснули.
Териза с изумлением обнаружила, что покраснела, услышав столько комплиментов в свой адрес.
В течение следующих минут Джерадин сворачивал в боковые улочки и проходы — мимо общественного водопоя, мимо житниц, мимо магазина, торгующего продуктами и инструментом, мимо по меньшей мере шести лавок, занимавшихся, без сомнения, торговлей шерстью и кожами, и таверны, без труда узнаваемой по большой вывеске, на которой красовалась незатейливая надпись: «ТАВЕРНА». Затем без всякого предупреждения остановился перед одним из домов и спешился.
Этот дом был несколько больше соседних. За исключением размеров его единственной отличительной чертой был коричнево—красный флаг, развевавшийся на флагштоке на крыше. Джерадин привязал лошадь к коновязи и помог Теризе спуститься на землю, пробормотав:
— Приехали.
На крыльце стояла женщина. Под крышей крыльца от одного конца к другому тянулась веревка, на которой висел шерстяной ковер. Женщина держала в руке короткую выбивалку, а воздух потемнел от пыли; должно быть, она выбивала ковер. Теризу поразили ее шелковые волосы цвета спелой кукурузы и небесно—голубые глаза, румянец усталости на щеках и сила рук. Плотного сложения, словно Мать—Земля, с плечами каменщика, она подбоченясь загораживала Джерадину проход, словно была не совсем готова пропустить его. Ребенок чуть только из пеленок выскочил из—за ее юбок и снова спрятался.
— Тебя долго не было, — сказала она голосом, который подчеркивал ее простоту. — Папа начал волноваться.
— Квисс, — ответил Джерадин, словно человек, который позабыл, как смеяться, и не хотел злиться. — Это—Териза. Леди Териза де Морган. Она Архивоплотитель. — Казалось, он боялся, что Квисс не слишком серьезно воспримет его спутницу. — После Вагеля она самый могущественный Воплотитель в стране.
Квисс подняла голубые глаза и заглянула в лицо Теризе. Она не улыбалась, но ее взгляд был дружелюбным, словно солнечный луч. И Териза почти сразу забыла о всякой церемонности.
— Она замерзла, устала и скорее всего голодна, — заметила Квисс, — и не привыкла ездить верхом. Чего же ты ждешь? Веди ее поскорее в дом. Териза слабо улыбнулась.
Джерадин протянул ей руку. Его глаза ничего не выражали; он был слишком закован в панцирь, чтобы как—то реагировать. Териза извинилась за него улыбкой, а потом улыбка исчезла, потому что она затосковала о том Джерадине, который радостно хмыкнул бы при виде жены Тольдена. Но, когда он не откликнулся ни на ее улыбку, ни на печаль, она для пущей смелости глубоко вздохнула и позволила ему снять себя с лошади.
Едва коснувшись земли, ноги у нее дрожали, — следствие непривычки ездить верхом, но после того как она сделала шаг или два, дрожь притихла. Джерадин мог бы убрать руку, но она не позволила и крепко стиснула его пальцы, пока поднималась по ступеням на крыльцо.
Все еще без улыбки, Квисс неожиданно обняла Теризу и быстро поцеловала в щеку.
— Добро пожаловать, Териза де Морган, — сказала она. — Я ничего не понимаю в воплощениях — но я знаю Джерадина. Мы всегда рады видеть вас здесь.
Териза не нашлась, что ответить. Пока она подбирала слова, чтобы сказать, как она рада очутиться здесь, момент неловкости прошел. Затем ребенок, прятавшийся за юбками Квисс, нарушил тишину;
— Ма, леди плохо пахнет. Квисс полуобернулась.
— Не «плохо», а неприятно, Руша. Кроме того, такие вещи не говорят леди. Но Джерадин отреагировал быстрее.
— Чертенок! — рявкнул он. — Иди сюда, я отшлепаю тебя так, что ты не сможешь сидеть целую неделю.
Определенно не напуганная, девочка юркнула в дом. Джерадин последовал за ней, грохоча сапогами по полу, делая вид и изображая отчаянную погоню.
На этот раз Квисс улыбнулась, наполовину извиняясь, наполовину радуясь.
— Руша говорит то, что думает, — заметила она, — как и ее многочисленные дядья. — Затем она комически наморщила нос. — Но знаете ли, она права. От вас пахнет не слишком приятно. Вероятно, с вами обходились отвратительно после того, как Джерадин сбежал.
Териза улыбнулась; дивная мелодия зазвучала в ее сердце. Значит, Джерадин не безнадежен. Вероятно, он временно потерял способность сражаться. И она ответила бесконечно счастливым тоном:
— Меня посадили в подземелье.
Глаза Квисс продолжали светиться небесной голубизной.
— Похоже, в том подземелье не убирали десятки лет. — Мысль об этом вызвала на ее лице гримаску отвращения. — Пойдемте, я познакомлю вас с Домне. Затем можете принять ванну. И переоденетесь в чистое. Может быть, отцу удастся выяснить что—нибудь вразумительное, не то что от Джерадина.
И, сильной рукой дружески приобняв Теризу за плечи, Квисс ввела ее в дом.
В комнате, куда они вошли, оказалось настолько темно, что Териза почти ослепла. Слабый свет исходил от углей в камине, еле проникал сквозь окна и вливался из дверей. Когда глаза привыкли, Териза начала кое—что различать в полутьме: массивная железная печь рядом с камином, несколько дверей, ведущих в другие комнаты, прямоугольный деревянный стол, достаточно большой, чтобы за ним расселись десять или двадцать человек.
Во главе стола, уложив на скамью ногу, сидел человек. — Ты видел Джерадина, папа? — спросила Квисс.
— Он промчался мимо, — ответил теплый бас. — Был слишком занят тем, чтобы выбить дурь из твоей младшенькой, где уж тут побеседовать с отцом. Но во всяком случае он вернулся невредимым — и привел с собой женщину. На мой взгляд, это не так уж плохо.
— Я тоже, — задумчиво ответила Квисс. — Папа, это Териза — леди Териза де Морган. Как только ты скажешь ей, до чего рад ее видеть, я заберу ее, устрою для нее ванну, переодену и накормлю. А пока… — она сделала значительную паузу и добавила: — Раз уж она здесь, то, может быть, она нам внятно расскажет, что происходит.
Миледи Териза де Морган, это — Домне.
Даже во мраке Териза сумела разглядеть, что Домне—высокий, крепкий и чуть сутулый, словно рукоять топора. У него было лицо Джерадина, Артагеля и Найла, но и свои черточки, словно сыновья были его небрежными копиями. Голову украшала густая шевелюра, а бороды не было. Только серебряные нити на висках свидетельствовали о почтенном возрасте. Может быть, из—за слабого света он выглядел вполовину моложе короля Джойса.
Нога, положенная на скамью, была обвязана тряпками. Рядом стояла пара костылей, но Домне не сделал попытки подняться, когда Квисс представила его. Вместо этого он сказал:
— Миледи, — голос был мягкий, как объятие, — добро пожаловать в Хауселдон — и в мой дом. Если удастся, мы устроим празднество в честь вашего прибытия. Правда, я боюсь, что в настоящий момент мы немного заняты. Джерадин, похоже, считает, что мы вскоре подвергнемся нападению. Такое случается не каждый день, и потому мы старательно готовимся. Но вам нечего волноваться. Я давно уже хотел, чтобы он привел в дом женщину. В этом польза от сыновей. Когда они женятся — или влюбляются — или начинают усиленно ухаживать, они приводят своих женщин ко мне в дом. Отличный пример — Квисс. Будь она моей дочерью, а Тольден чьим—то еще сыном, ей пришлось бы отправиться с ним, а без нее мы пришли бы в полный упадок.
При этих словах Квисс сердито фыркнула.
— Сыновья, да? Именно поэтому ты обращаешься с Рушей так, словно она стоит трех своих самых распрекрасных братьев?
Домне не показал, что уязвлен. Заметив, куда смотрит Териза, он пояснил:
— Несчастный случай на охоте. Боюсь, в конце концов мне придется признать, что я уже не мальчик. Стадо диких свиней проникло в Домне из провинции Термиган, и я хотел прогнать их, но, к несчастью, ночью они начали разорять кукурузное поле, и пришлось на них охотиться. На этот раз один из моих сыновей имел наглость предположить, что я слишком стар для охоты на кабанов. Правду сказать, Квисс, это был Тольден. Естественно, я настоял на том, чтобы самолично возглавить охоту.
Когда вепрь бросился на нас, моя трижды проклятая лошадь испугалась и сбросила меня. Тут я должен признать, что со времен моей золотой юности утекло порядочно годков. Я просто оказался недостаточно проворен и позволил свинье вонзить клыки в мою ногу.
— Заживает медленно, — он вздохнул. — Еще один признак возраста.
Почти мгновенно Териза обнаружила, что ей нравится Домне. Его простой тон был для нее гораздо приятнее любых восхвалений в ее честь, заставляя ее чувствовать, что она дома.
— Милорд, — сказала она порывисто, так как не могла найти других слов благодарности. — Я очень рада оказаться здесь, у вас.
— «Милорд?» — насмешливо переспросил Домне. — Надеюсь, что нет. Последний раз, когда женщина непременно желала называть меня «милорд», мне пришлось жениться на ней, чтобы покончить с этим. Рассмеявшись, Териза спросила:
— А как же мне называть вас?
— Папа, — ответил он без колебаний. — Наверное, это слишком самонадеянно с моей стороны, но мне нравится. Сыновья понятное дело отказываются называть меня так. Еще одна польза от сыновей — они воспитывают во мне смирение. Во имя моего достоинства. Если оно у меня есть — в чем я сомневаюсь, поскольку сижу здесь, искалеченный, потому что не сумел вовремя убраться с дороги какого—то вепря. Но вся остальная семья не называет меня иначе.
— Папа, — пробормотала она, пробуя слово на вкус. Звучало великолепно. Она никогда не называла своего отца иначе, чем «отец».
— Спасибо, — сказал Домне, словно она сделала ему одолжение.
— Пошли, Териза. — Квисс снова положила руку ей на плечи. — Если я позволю тебе остаться, он заговорит тебя до смерти. Эту «пользу от сыновей» он благоразумно не упоминал. Когда они были маленькие, у него всегда находился кто—нибудь, кто внимательно слушал бы его. И это развило в нем вредную словоохотливость. Но всякая дочь хоть с каплей разума в голове быстро отучила бы его от этого.
Домне серьезно кивнул.
— Мы можем поговорить позднее, Териза, после того как ты отдохнешь и освежишься.
— Если найдете Джерадина, — добавил он обращаясь к Квисс, — скажите ему, что я хочу с ним повидаться. Мне не нравится, что мною пренебрегают все утро только потому, что Руша хочет поиграть.
— Хорошо, папа, — ответила Квисс с легкой насмешливостью. И вывела Теризу из комнаты. Почти сразу они встретили в коридоре служанку. Квисс приказала ей принести горячую воду для ванны и затем послать Джерадина к Домне. Девушка пробормотала что—то невразумительное, и Териза с Квисс отправились дальше.
Дом оказался большим — больше, чем представляла себе Териза. За его широким фасадом скрывались достаточно просторные помещения. Окна здесь в отличие от комнаты, в которой восседал Домне, были открыты, позволяя весеннему воздуху и свету проникать в коридор, и Териза увидела зерно в кадушках на полу и полках вдоль стен. Только здесь она осознала, насколько сильно впитался в нее дух подземелий—осознала, потому что все вокруг пахло мылом, воском и старой смолой. Годы чистки и полировки придали блеск полу в коридоре, и это теплое свечение, казалось, обозначало путь, дорожку, которая убеждала, что никто здесь не потеряется.
Квисс провела ее мимо приоткрытой двери. Когда они проходили проем, жалобный голос произнес:
— Квисс! Во имя милосердия! — Тон просьбы был веселый и легкий. — Я умираю.
— Самое время, — пробормотала Квисс не останавливаясь и не позволяя остановиться Теризе.
— Кто это был? — удивленно спросила Териза.
И удивилась еще больше, когда увидела, что Квисс покраснела.
— Стид. Один из сыновей, которого папа ценит крайне высоко. У него не было женщины с тех пор как сапожник сломал ему ключицу, и он хочет, чтобы я переспала с ним. Как только он узнает, что ты здесь, он захочет того же и от тебя.
Послушай моего совета, — продолжала говорить Квисс, — не затевай с ним никаких шашней. Он единственный из всех сыновей Домне, у кого нет никакого чувства ответственности. Я лично, не позволяю ни одной из служанок заходить в его комнату. За ним ухаживают конюх и один из стригалей.
Териза не смогла удержаться от смеха.
— А как он думает управиться, со сломанной—то ключицей?
Квисс остановилась в коридоре и внимательно посмотрела на нее небесно—голубыми глазами.
— Похоже, ты не слишком опытна в обращении с мужчинами. Он не собирается ничего делать. Он надеется, что все делать за него будешь ты.
Выражение ее лица свидетельствовало, что она не думает, о чем говорит, — ее мысли были заняты чем—то другим. Она стала серьезной, почти мрачной; брови сошлись у переносицы.
— До вчерашнего дня, — пробормотала она, — никто из нас не знал о твоем существовании. Затем невесть откуда появился Джерадин, изрыгая проклятия и вопли насчет возможного нападения, и при этом вел себя так, словно все его надежды, душа и сердце из него выбиты. Он сказал, что оставил женщину, которую подвергнут пыткам лишь потому, что она его верный друг. Сейчас, когда я вижу тебя, то поражаюсь, как мало он рассказал о тебе.
Он ни словом не упомянул о том, что ты можешь завладеть любым мужчиной, только пальчиком помани.
Териза подавила желание спросить: «Ты правда так думаешь?» Она хотела поверить в то, что красива, и оценка Квисс была очень важна для нее. Но жена Тольдена наверняка хотела сама получить подтверждение, а не давать его. Она хотела убедиться, что Джерадину больше не придется страдать. И Териза начала отвечать, говоря совсем о другом.
— Они бросили меня в темницу, — сказала она, — потому что я отказывалась говорить им, где он скрывается. Он спас меня, когда моя прежняя жизнь зашла в тупик. Ради меня он рисковал жизнью множество раз. Однажды он даже пытался ради меня сразиться с Бретером верховного короля. — Квисс была поражена, но Териза не останавливалась. — Он единственная причина, по которой я еще жива… единственная причина, по которой я здесь. Если бы он меньше нравился мне, меня бы меньше интересовали и все остальные.
Наверняка не Стид, который в этом отношении подозрительно походил на Мастера Эремиса.
Именно это Квисс и хотела услышать. Она не улыбнулась — похоже, она редко улыбалась, когда была счастлива, но от нее исходила теплота.
— Тогда я перестану беспокоиться о нем и препоручу его тебе. Если кто—то в силах вытащить его из помойной ямы, куда он бултыхнулся, так это — ты.
И она быстро повела Теризу к ванной.
Три поворота, два дверных косяка и новый коридор привел их в спальню с плоской кроватью, которая странно выделялась среди остальной мебели, с тяжелыми креслами и простым умывальником.
— Это комната Артагеля, — пояснила Квисс. — Здесь ты будешь в относительном уединении, но я принесу матрас помягче, потому что кровать невероятно жесткая. Не представляю, как он может спать на ней. Иногда мне кажется, что он не такой удалец, каким хочет казаться.
— Я попробую и расскажу тебе, — сказала Териза. Кровать в ее доме там, в другом мире, была самой жесткой, какую ей удалось найти. — Главное удобство в том, — продолжала Квисс, — что у тебя есть собственная ванная. — Она показала на дверь с противоположной стороны. — Почему бы тебе не начать с этого? Там есть вода, а горячую доставят через несколько минут. Я пойду подыщу для тебя какую—нибудь одежду.
Териза с благодарностью кивнула. Как только жена Тольдена вышла, она закрыла дверь спальни, сбросила сапоги и направилась в ванную.
Здесь не было проточной воды — видно, в провинции Домне не давали себе труда возиться с устройством водопровода, как в Орисоне, — но в пол были вделаны глиняные трубы, чтобы доставлять воду для мытья и убирать грязную. Понятно, подумала она, почему я не видела на улицах Хауселдона канав с водой, тем более сточных; все дело в подземном дренаже. Эта мысль в свою очередь заставила ее рассмеяться. Время, проведенное в Орисоне, и покушение Элеги на резервуар с водой научили ее непривычным вещам. Женщины ее типа обычно не замечают ни труб, ни дренажа, пока те нормально работают.
Как и сказала Квисс, вода здесь была, и много, в кадушке возле деревянной ванны.
Вместо того чтобы наполнить ванну, Териза вернулась в спальню, села на твердую койку Артагеля, закрыла глаза и постаралась убедить себя, что здесь, в Хауселдоне, она в полной безопасности; что она наконец—то нашла дорогу туда, где от деревянной стены возле кровати исходит солнечное тепло, где людей вокруг нее заботят лишь простые вещи вроде семьи, дружбы и шерсти, а не предательство, амбиции и месть.
Териза сидела, впитывая мирную тишину дома, до тех пор, пока не явились две служанки с четырьмя ведрами горячей воды. И уж тогда она устроила себе самое роскошное мытье за всю свою жизнь.
***
Через какое—то время она вытерла чистое тело и вновь блестящие волосы, выпустила воду из ванны и примерила одежду, которую принесла ей Квисс.
Нижнее белье было из тонкого полотна, рубашка и юбка из овечьей кожи без подкладки, удивительно прочные, мягко и нежно лежащие на теле. Длинная юбка расширялась книзу, так что коленям было удобно и можно было даже ездить верхом; рубашку украшали лишь пуговицы, похожие на полированные куски обсидиана. Рубашка и юбка отлично сочетались с ее зимними сапогами.
Не хватало только сережек из того же материала, что и пуговицы. И зеркала, чтобы получше уложить волосы.
Честно сказать, она не слишком нуждалась в зеркале—во всяком случае, не для того, чтобы тешить тщеславие. Ей просто хотелось увидеть, как она сейчас выглядит, чтобы поверить в себя, поверить, что Джерадин обратит на нее внимание и будет достаточно заботлив, что скажет, какая она красивая.
Вытащить его из помойной ямы…
Она не верила в решения, которые он принял. И не могла видеть его таким.
Когда Квисс вернулась, чтобы снова отвести ее к Домне, Териза пошла на встречу с ним не без колебаний, но всячески стараясь убедить себя, что затевает достойное дело.
— Папа любит есть рано, — пояснила Квисс — и не хочет признаться, что ему не терпится расспросить тебя, не дожидаясь, пока ты поешь, поэтому он пригласил тебя за свой стол. Кроме того, приехал Тольден, и я уверена, что ему тоже хочется задать несколько вопросов. Если ты не возражаешь.
Териза не могла в двух словах объяснить, насколько ей важен Домне и его теплое отношение к ней, поэтому просто ответила:
— Не возражаю.
В первой комнате освещение несколько улучшилось—несколько окон были открыты, впуская внутрь солнце. За столом сидели двое мужчин. Войдя в комнату, Териза без труда узнала одного из них — Домне, и отметила про себя, что его собеседник был огромен.
— О, Териза, — сказал Домне с нежностью. — Рад, что ты смогла присоединиться к нам. Я хотел, чтобы кто—нибудь разделил со мной трапезу. Кроме того, Тольдену не терпится поговорить с тобой. Еще одна польза от сыновей в том, что в один прекрасный день один из них получит в наследство место отца. И Тольден, по—моему, подходящая кандидатура.
Все сложилось крайне удачно, — засмеялся Домне, — потому что он один из тех двоих сыновей, который готов возложить на себя еще и ответственность.
Тольден громоздился рядом с отцом словно медведь; его растрепанные волосы едва не касались потолочной балки; борода была длинной, густой и такой всклокоченной, что мощная грудь казалась еще шире — а она была столь мощной, что ровные плечи Тольдена казались сутулыми. Когда он поклонился ей, Териза заметила, что руки у него сплошь в мозолях; они больше походили на какой—то садовый инструмент, чем на нормальные руки.
Кроме того, она заметила застрявшие в его бороде солому и веточку. И невольно улыбнулась. Но, стараясь выглядеть воспитанной дамой, сказала:
— Рада знакомству. Джерадин много о вас рассказывал. Тольден улыбнулся; улыбка еще больше встопорщила его бороду, но не смягчила его грозного вида.
— Надо думать. — Его голос оказался неожиданно высоким и мягким; невозможно было представить, что он может кричать. — Мы с Квисс имели сомнительное удовольствие растить его после того, как умерла наша матушка. Он наверняка помнит каждую порку со всеми подробностями.
Квисс подошла к печи и принялась накрывать на стол. Териза вежливо ответила:
— Нет, ничего подобного. Он о вас гораздо лучшего мнения, чем вы думаете. — И спросила: — А кстати, где он?
— Он был здесь, — ответил Домне. — Мы переговорили…
— А потом я отослал его в помощь Минику. — Тольден перестал улыбаться. — Миник пытается объяснить фермерам, пастухам, торговцам и слугам, каким образом мы намерены с их помощью защищать стены. Он самый дотошный человек в Хауселдоне, но несколько глуповат, и его объяснения обычно отчасти сбивают людей с толку. Джерадин проделает все это быстрее, даже если окончательно потерял свое чувство юмора.
Териза посмотрела на Домне, затем снова на Тольдена.
— Другими словами, вы хотели бы побеседовать со мной наедине.
Домне довольно хмыкнул. Квисс сказала от печи:
— Я же предупреждала, не стоит морочить ей голову чепухой. — Ее тон подчеркивал, что она восприняла Теризу всерьез.
— А ну—ка помолчи, женщина.
Почти не глядя в ее сторону, Тольден вытянул руку и попытался шлепнуть жену пониже спины.
— Не умничай. На женщин следует смотреть, но их никогда не стоит слушать. Никогда.
Вместо ответа Квисс поглядела на Теризу и закатила глаза в шутливом отчаянии.
Но Териза не посмеялась с ней вместе. Она, контролируя себя, спокойно спросила:
— В чем дело? Вы не доверяете ему?
Тольден открыл рот, словно собирался разразиться речью, но Домне заставил его замолчать.
— Териза, — тихо сказал старший в доме, и на сей раз голос выдавал его возраст. — Я бы отдал все за любого из своих сыновей. Даже за Найла, хотя, похоже, он совсем потерял голову. Но Джерадин вчера ураганом ворвался в Хауселдон, предупреждая о неминуемом нашествии — кто это? Это не тот Джерадин, который покидал нас, уезжая в Орисон, питая столько надежд, что его тело и душа просто не вмещали их. Дело не только в том, что он стал угрюмым. Я знаю его лучше, чем ты, Териза. Он закрыл свою душу на замки. Он говорил о защите дома так, словно сама мысль об этом ужасна.
Такие перемены, — Домне развел руками, — могут означать все, что угодно.
— И вы хотите, чтобы я объяснила, что произошло, — сдержанно закончила Териза.
Лорд и Тольден кивнули. Квисс внимательно смотрела на нее из—за печи.
— Я продам за него свою душу и сейчас, если понадобится, — пробормотал Домне, — без единого слова с твоей стороны или с его. Но предпочитаю понимать, а не слепо принимать на веру.
И Териза сразу поняла, что им нужно сказать. Это не ваша вина. Вы ни в чем не виноваты. Он просто потерпел поражение, подвел вас, подвел Артагеля и Найла, подвел Орисон и короля Джойса — и сейчас, когда уже поздно что—либо делать, обнаружил, что он—Воплотитель. Раньше он мог бы вести себя по—другому. Но он прошел сквозь долгие годы унижений, и сейчас слишком поздно.
Но эти слова не шли у нее с языка. Это должна была объяснять не она, а Домне. Она чувствовала, что если скажет это, то воздвигнет стену между ним и его семьей — стену, по одну сторону которой жалость, а по другую—одиночество. Чем больше они будут знать о его страданиях, тем труднее им будет бороться с ними, помогать ему преодолевать их. Ее саму почти парализовало то, что она знала так много. Если Джерадин не заговорит сам, он никогда не станет прежним.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:56 | Сообщение # 10 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| И потому она сказала:
— Прошу прощения. Но это его дело и ваше. Он должен рассказать все сам.
И добавила:
— Но я… верю ему.
Тольден насупился. Квисс принялась шуровать горшками и кастрюлями, словно боялась того, что может сказать. Но Домне улыбнулся Теризе, его глаза сияли. Тольден вежливо спросил:
— Вы считаете себя его настоящим другом?
Не прерывая своих хлопот у печи, Квисс ткнула мужа локтем под ребра. Затем, не обращая внимания на его недовольное бурчание и колючий взгляд, взяла в руки две тарелки, наполненные едой, и поставила их на стол.
— Садись, Териза, — сказала она, — поешь. — Она поставила одну тарелку перед Домне, а вторую возле стула, стоявшего ближе всего к Теризе. — Если я положила тебе слишком много, не удивляйся. Я привыкла кормить этого бугая и фермеров, которые под стать ему.
С нежным выражением лица Квисс отодвинула стул и подержала его для Теризы.
На тарелке Теризы лежали: жареный ямс, блинчики, зелень и какое—то мясо, покрытое чем—то вроде яблочной запеканки. Если она проглотит все это, то не сможет есть в течение двух дней.
— Простите меня, — сказал Тольден. Рукой, похожей на лопату, он показал на стул. — Пожалуйста, садитесь.
Ешьте.
Териза не пошевелилась, и он добавил: — Я не хотел расспрашивать о вашей верности ему. Просто я напуган. Мне не нравится, как изменился Джерадин. Мне не нравятся новости, приходящие из Орисона. Хауселдон никогда не отличался мощным войском.
— Ты преувеличиваешь, — мягко вмешался Домне.
— Так что, — продолжал Тольден, — не хочу видеть, как люди, которых я знал, с которыми работал всю свою жизнь, погибают из—за того, что с Джерадином произошло нечто ужасное. Домне указал на стул, который держала Квисс.
— Териза, садись. Я не слышал, как он извиняется, уже лет двадцать. Если будешь церемониться, обидишь его. Териза позволила Квисс пододвинуть стул и села. Сейчас пришел ее черед извиняться.
— Простите и вы меня, — повторила она. — Я тоже напугана. И растеряна. Квисс сказала, что Джерадин почти ничего не рассказал вам обо мне. Он не сказал вам, что я окунулась во все это совсем недавно. Я никогда не бывала в подобных местах. Никогда не встречала людей, похожих на вас. — Меня никто раньше не считал «важной персоной». — И не привыкла иметь врагов.
Я хочу помочь. Я сделаю все, что будет в моих силах. Я просто не хочу рассказывать о том, о чем Джерадин должен рассказать сам.
Тольден какое—то время внимательно изучал ее. Затем улыбнулся совсем другой улыбкой, осветившей все его лицо. Внезапно он резко дернул стул и поставил его так, чтобы сесть напротив Теризы.
— Когда наедитесь, передайте тарелку мне. Я решил перекусить.
Квисс от печки бросила на Теризу взгляд спокойной, небесно—голубой радости. Затем, вытерев руки о фартук, она повернулась к Домне.
— Папа, ходят слухи, что некоторые женщины ударились в панику. Не знают, где спрятать своих дочерей и спрятаться самим. С твоего позволения я попытаюсь вбить в их безмозглые головы хоть толику разума.
Домне кивнул:
— Конечно.
— Скажи, если на нас нападут, пусть прячутся здесь, — сказал Тольден. — Этот дом будет нашим последним бастионом, если придется отдать все остальное. Мы поместим женщин и детей в погреб, где хранится пиво, а сами будем защищать их насколько хватит сил.
Квисс ласково потрепала мужа по плечу. Кивнув Теризе, она вышла из дома.
Спокойно, словно все было в порядке, Домне взялся за вилку и нож и принялся есть.
Териза сильно проголодалась, но не могла заставить себя прикоснуться к еде. Эти люди всерьез обсуждали, как будут укрывать женщин и детей в погребе с пивом, в то время как весь остальной Хауселдон разрушат. Посмотрев в лицо Тольдену, она сказала:
— Лучше вы спрашивайте меня. Я сама не смогу. Тольден встретился с ней взглядом.
— Когда Джерадин прибыл сюда вчера, нам казалось, что нападение последует чуть ли не мгновенно. Сейчас он утверждает, что у нас есть время составить план обороны. Он считает, что пока вы здесь, у Мастера Эремиса нет причин напасть безотлагательно. А что думаете вы?
Она без колебаний ответила:
— Думаю, он ошибается.
Домне вопросительно изогнул бровь. С полным ртом он спросил:
— Почему?
— Не думаю, что он осознает, насколько опасен для врага. Или насколько опасным считает его Эремис. Мастер Эремис долго и внимательно изучал его, пытаясь определить границы его таланта. А потом пытался убить. Не думаю, что Эремис будет чувствовать себя в безопасности, пока Джерадин жив.
— Это лишь домыслы, — пробормотал Тольден.
— Нет, не совсем. — Териза заговорила с уверенностью женщины, которой однажды удалось переубедить Смотрителя Леббика. — Эремис не догадывается, в каком состоянии Джерадин. И не может знать наверняка, что здесь нет зеркал. А сейчас, когда Джерадин знает, в чем заключается его талант, Эремис боится, что Джерадин нанесет ответный удар.
Но и это еще не все. Джерадин думает, что Эремис отложит нападение на Хауселдон до тех пор, пока не разделается с Орисоном. Но последнее, чем он занимался в Орисоне, — наполнял чистой водой отравленный резервуар. Это не похоже на поведение человека, ожидающего, когда ловушка захлопнется. Это больше походит на поведение человека, который хочет помочь Орисону сражаться с принцем Крагеном, пока Кадуол не выдвинется на исходную позицию. Если я права, то Эремис должен нанести удар именно сейчас.
Кроме того, он знает, что я здесь. — Териза сказала и это, хотя ей было трудно сознаться. Домне и его сын должны были знать о нависшей над Хауселдоном опасности. — Мастер Гилбур видел изменения зеркала. Он знает, что и я открыла свой талант. Он знает, что я могу отправиться в любое место в Морданте, или Кадуоле, или Аленде, если знаю, как это место выглядит. Я могу оказаться в его комнатах ночью, когда он спит, и пронзить его кинжалом. Он боится не только Джерадина. Он боится и меня.
И правильно. Я заставлю его дрожать при воспоминании обо мне. Чего бы это мне ни стоило.
Домне спокойно продолжал есть, но Тольден стал смотреть на Теризу с растущим огорчением. Когда она умолкла, он пробормотал, ни к кому не обращаясь:
— Овечье дерьмо. Я к этому не привычен. Я не Артагель — я никогда не хотел быть солдатом. И чего же от меня ждут?
Домне отложил вилку и нож.
— А что ты делаешь сейчас? — Тольден пренебрежительно махнул рукой. — Ты ведь знаешь. Вестер собирает здесь фермеров и их семьи. Все пустые корыта мы наполнили водой и расставили у частокола на случай пожара. Все вилы, топоры и косы в Хауселдоне затачиваются. — Постепенно у него в глазах появилось бешенство, руки сами собой сжались в кулаки; но голос звучал спокойно. — Вдоль стен расставлены праздничные столы, чтобы лучникам было на чем стоять. Миник и, как я надеюсь, Джерадин обучают нам воинов. Они пытаются объяснить людям с луками основу тактики — как использовать дома для прикрытия, как устраивать засады.
— А что во всем этом пользы, если в ход пойдет Воплотимое?
Слушая его, Териза прекрасно понимала, что он чувствует.
Но Домне был невозмутим.
— Кто знает? — ответил он кратко. — Точно не я. Я не умею предсказывать будущее.
— Зато с уверенностью могу сказать, что для этой работенки лучше тебя не найти. Ты уже успел подумать о вещах, которые не приходили мне в голову. Ты успел все продумать. Будь Артагель здесь, он не сумел бы организовать оборону лучше тебя.
Тольдена это не убедило. Кисло хмыкнув, он спросил:
— Именно это ты называешь «продать душу за любого из своих сыновей»?
При этих словах Домне выпрямился в кресле; его глаза засверкали.
— Тольден, я знаю, ты считаешь себя вполне взрослым, но ты не настолько стар, чтобы я не мог тебя отшлепать за неуважение к родителю. Может быть, я всего лишь твой отец, полукалека, но еще достаточно соображаю, чтобы не заниматься пустым восхвалением, когда на карту поставлена моя жизнь и жизнь других людей.
Подумай об этом, прежде чем снова смеяться надо мной.
Тольден невольно улыбнулся. Его борода взъерошилась. Тем не менее, глаза остались озабоченными, а улыбка скоро исчезла. Слишком взволнованный, чтобы спокойно сидеть, он вышел из—за стола.
— Простите меня, Териза, — пробормотал он. — Боюсь, вам придется доедать свою порцию без моей помощи. Я потерял аппетит.
И слегка пригнувшись, как человек, привыкший пригибаться, проходя под низкими притолоками, он вышел.
Домне посмотрел ему вслед и вздохнул. — Ты, наверное, не понимаешь этого, Териза, — заметил он, после того как Тольден покинул дом, — но это самые грустные слова, какие прозвучали в моем доме за долгое время. «Я потерял аппетит». Надеюсь, ты не собираешься заявить мне то же.
Теризе хотелось сказать «да». Количество еды на тарелке угнетало ее. Размеры и последствия опасности, которую они с Джерадином навлекли на Хауселдон, угнетали ее. Но Домне смотрел на нее так тепло и дружелюбно, безоговорочно соглашаясь с тем, что она собой представляет, что, когда она открыла рот, из него выскочило всего одно слово: «Нет».
Он ободряюще улыбнулся, когда она взяла в руки вилку, чтобы попробовать блинчики Квисс и мясо. Несколько минут, пока Териза пробовала все лежащее в тарелке, он сидел на солнце, погруженный в молчание, глядя из окна. У нее сложилось впечатление, что он ждет, пока она закончит есть, но он не выказывал нетерпения. По сути, он, казалось, вполне доволен тем, что смотрит из окна на улицу, вежливо кивая прохожим. Если война и придет в Хауселдон, то лицо Домне не выражало никакой печали по этому поводу. Джерадин сказал о нем: За то, что он ценит больше всего, нет нужды сражаться, потому что этому невозможно причинить вред. Но Териза сомневалась, что он прав. Несмотря на свой якобы беззаботный вид, он очень переживал за многое такое, чему легко причинить вред. Она отложила нож и вилку, давая понять, что наелась. Домне посмотрел на нее и снова повернулся к окну. Спокойно, словно продолжая начатый разговор он спросил:
— А каково твое впечатление от Найла?
Желудок ее сжался и проглоченная еда показалась камнем. С подозрением в голосе Териза поинтересовалась:
— А что вам рассказал Джерадин? Домне вел себя бесхитростно.
— Будто ты думаешь, что он все еще жив. Что этот Мастер Эремис хочет использовать его против нас. Не я хочу услышать не это. Что ты о нем думаешь? Как он? Ответ мог причинить боль, и Териза ответила коротко.
— Страдает.
— Ох, — вздохнул Домне, словно ждал и боялся такого ее ответа.
На этот раз она позволила себе сказать: — Я не виню его. К неприятностям его привело все, во что он верил, — все, что он думал о короле Джойсе, Орисоне, Элеге и принце Крагене; все это было очень похоже на правду. Король Джойс целые годы шел к тому, чтобы его предали. Найлу не повезло, и он угодил в ловушку — в ту же ловушку, в которую, закрыв глаза, бросилась Элега. Он поверил в то, во что пытался заставить его поверить король.
Не обращая внимания на то, что Домне слывет одним из ближайших друзей короля, она продолжала:
— В действительности он просто жертва. Эремис, вероятно, никогда не прибрал бы Найла к рукам, если бы того не бросили в подземелье или если бы у него оставалась хоть какая—нибудь надежда.
Может быть, ее слова и обидели Домне; тем не менее, он ничем не выдал этого.
— Семьи, — пробормотал он задумчиво, — как это бесконечно интересно. Элега и ее отец. Джерадин и Найл. Иногда мне кажется, что судьбы мира зависят от того, как люди относятся к своей семье.
А из какой семьи ты, Териза? У тебя есть сестры? Я надеюсь, что не шесть сестер?
Мысль показалась ей столь невероятной, что она едва не прыснула.
— Нет, папа. Я была единственным ребенком.
Он посмотрел на нее снова, на этот раз более внимательно.
— Ты хочешь сказать, что твои родители после твоего рождения не захотели иметь детей? Неужели ты их так разочаровала? Или была настолько хороша, что любой другой ребенок стал бы разочарованием?
— Нет, — ответила она по возможности спокойно. — Это была чистая случайность. У моего отца не было времени на детей. И он не хотел, чтобы мать тратила на них свое время.
— «Не было времени?» — Внезапно Домне сбросил со скамьи свою раненую ногу. Кривясь, он передвинул скамью, чтобы лучше видеть Теризу, и водрузил ногу на место. Выпрямившись и опершись локтями на стол, он спросил: — Какую же жизненно важную и необходимую работу делал твой отец, что у него не было времени на детей?
Не зная, куда может завести этот разговор, и смущенная, потому что она всегда смущалась, когда речь заходила о ее родителях, Териза коротко ответила:
— Он делал деньги.
Странно, но они с Домне говорили о ее отце в прошедшем времени. Но она и думала о нем в прошедшем времени, как о чем—то, что перестало быть реальностью.
— С какой целью? — настойчиво спросил Домне. Она пожала плечами.
— Чтобы сделать еще больше денег. Не думаю, что у него была на то какая—то весомая причина. Он делал их, потому что ему это легко давалось. — Териза вспомнила разговоры, которые доносились из столовой, когда она просиживала на ступенях лестницы, слушая, в то время как ее родители полагали, что она отправилась спать. — Деньги позволяли ему покупать то, чего у него раньше не было. Социальное положение. Политическое влияние. — Затем она вспомнила одного из слуг нанятых отцом. Мускулы. — Он делал деньги, потому что верил, что если заработает достаточно много, то сможет купить все на свете.
— Очень странно, — заметил Домне. — Он, наверное, процветал бы в Кадуоле. А что делала твоя мать, когда отец делал деньги?
Зардевшись и от того окончательно смутившись, Териза ответила:
— Мне кажется, она прихорашивалась.
— «Прихорашивалась»?
— Тренировалась производить лучшее впечатление. Чтобы отец мог демонстрировать ее, когда был в подходящем настроении.
— Женщин следует рассматривать, а не позволять им говорить? — Домне не смог сдержать смех. — Понятно, откуда у тебя такая красота, Териза. Не знаю, как бы тебе это сказать… но мне кажется, ты уже встречалась с верховным королем Фесттеном. Хотя ты бы, наверное, не узнала его, если бы увидела.
Териза попыталась улыбнуться, но тщетно.
Домне изучал ее; солнечный свет из окон отражался в его глазах.
— Тогда возникает очень интересный вопрос. Как ты попала оттуда сюда? Как ты, дочь таких родителей, превратилась в женщину моего младшего — и, вероятно, лучшего — сына?
Она хотела ответить. И одновременно хотела поскорее закончить этот разговор о родителях. И сказала ему то, в чем не признавалась никому во всем Морданте, даже Джерадину.
— Когда отцу не нравилось то, что я делала, он запирал меня в темном шкафу и держал там до тех пор, пока я не переставала плакать от испуга.
Домне долго смотрел на нее без всякого выражения, словно вся энергия жизни исчезла из его лица. Затем медленно, осторожно он повернулся. Поворачиваясь к окну, он снял ногу со скамьи, чтобы придать ей прежнее положение. Он долго примащивал ногу и наконец откинулся на спинку кресла; видимо, устраивался, чтобы вздремнуть.
После этого он взял костыли и вышвырнул их в окно. Первый вылетел нормально, а второй зацепился за раму и упал в комнату.
Так яростно, что Териза вздрогнула, Домне прошептал:
— Что же ты со мной делаешь, Джойс? Всякий, кто хоть чего—нибудь стоит в этом королевстве, страдает, а я сижу здесь калекой. Что же ты делаешь?
На это она ничего не могла ответить. Джерадин наверняка рассказал отцу все, что она узнала о намерениях короля. И добавить к этому было нечего.
Домне тяжело закрыл лицо руками, и его плечи напряглись. Но почти сразу он с силой, словно выгоняя из себя страсти, вдавил ладони в щеки; он тер их, пока его ярость не миновала.
— Примечательно, — пробормотал он, — что мы такие хорошие друзья, король Джойс и я.
Конечно, дело не в том, что наша дружба стала притчей во языцех. Это примечательно потому, что я отказывался сражаться в его войнах, отказывался дать ему хоть одного солдата. Люди считали это странным.
Неужели я считаю, что за Мордант не стоит сражаться? Ну конечно же, стоит. Неужели я не верю в Гильдию, которая превратит Воплотимое в нечто, за что стоит сражаться? Ну конечно же. Так почему я отказываюсь?
Но мне кажется, наша дружба более примечательна другим, а не тем, от чего я отказывался и от чего не отказывался в своей жизни.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Териза, ожидая продолжения.
— Ну… — Домне развел руками. — Просто у нас нет ничего общего. Кстати говоря, у него напрочь отсутствует чувство юмора. Он не умеет увидеть смешную сторону вещей. Он думает обо всем на своем героическом уровне. Все слишком серьезно, все — вопрос жизни и смерти. Когда спасаешь мир, не остается времени для шуток.
Териза, мне никогда не приходило в голову спасать мир. Я не тот человек, который должен спасать его. Честно говоря, я из тех, кого следует спасать. Просто не могу представить, что общего подобные деяния имеют со мной.
Ниже по реке растет тополь. Этой зимой во время снегопада он потерял ветку, и сейчас из раны струится сок. О нем надо позаботиться — срезать ветку и прикрыть ранку мхом, иначе дерево погибнет: болезни или паразиты уничтожат его. Бог это — мое дело.
У одного из наших пастухов есть овца, рожающая мертвых ягнят. Вот это — мое дело. В нескольких милях отсюда на ферме живет женщина, которая страдает от странной формы лихорадки, и единственное, что ей помогает, — это отвар из листьев дерева, которое не растет в Домне, а растет в провинции Армигит. Вот это— мое дело.
Но если ты попросишь меня спасти мир, то я просто не буду знать, как.
Король Джойс знает. Или ему так кажется.
Териза подумала: вероятно, у короля Джойса и его старого друга гораздо больше общего, чем кажется Домне. Проблему может разрешить лишь тот, кто видит, в чем она заключается. Но она предпочитала Домне. Обуздывая желание разозлиться, приходящее всякий раз, когда она думала о короле, Териза спросила: — Тогда почему вы друзья?
— Не уверен, что смогу объяснить, — сказал он задумчиво. — Мы нуждаемся друг в друге.
Когда я впервые встретил его, он освободил нас от мелкого кадуольского князька, который без малого десять лет эксплуатировал провинцию Домне как свое вассальное владение. Я и не думал ни в чем отказывать ему. У меня в сердце было столько же огня, сколько у всякого молодого человека, освобожденного из рабства, которое он ненавидел, и я, казалось, готов был взяться за меч.
Но когда я повстречался с ним…
Териза, его улыбка поразила меня в самое сердце. Словно слетела ко мне с неба. Я понял, что люблю его. И что провинция Домне никогда не будет такой, какой я хотел ее видеть, если ее не защищать. И что он чего—то хочет от меня — чего—то, чего не может получить ни от кого другого.
— Чего же именно?
— Уравновешенности, — ответил Домне с достоинством. — Он нуждался в уравновешенности. Он хотел спасти мир. Ты представляешь себе, насколько это опасно? Люди, которые хотят спасти мир — и делают лишь несколько ошибок, — становятся тиранами. То, что они действительно любят и за что борются, ускользает у них из рук, и в итоге они цепляются за власть, поскольку это единственное, что им еще осталось. Такая возможность ясно читалась на его лице. Он был самым блестящим и проницательным человеком из тех, кого я встречал, — человеком, перед которым с легкостью можно рухнуть в грязь, чтобы он прошел по тебе, — и я просто не мог смириться с мыслью, что он может зайти слишком далеко и обратить все доброе, что в нем есть, в дурное.
Эта мысль озарила меня словно вспышка, словно молния. И испугала, потому что, если бы я отказал ему, он просто ускакал бы и оставил провинцию Домне защищаться от врагов самостоятельно. А мы нуждались друг в друге.
Он прискакал в Хауселдон, сияя как день, но я стоял на своем, словно у меня было право отказывать ему. «Ну, лорд Домне, — сказал он мне с улыбкой, и это разрывало мне сердце, потому что без него я никогда не был бы лордом на своей земле, — ты свободен. Во всяком случае на какое—то время. Сколько людей ты можешь дать мне?»
«Ни одного, милорд король», — ответил я.
«Как — ни одного?» — Он перестал улыбаться. Я помню, что он положил руку на меч.
Я был напуган, но сказал: «Сейчас овцы ягнятся, мне нужны все мои люди».
Он был в гневе, в ярости. Но в то же время и озадачен. «Я хочу понять тебя, — сказал он. — Аленд и Кадуол раздирали Домне на части многие поколения. Ты был вассалом всю свою жизнь до сегодняшнего дня. А тебя волнуют только овцы?»
Клянусь, Териза, его гнев чуть не ослепил меня. И у меня болела шея, пока я смотрел на него. «Я не сказал этого, милорд король, — ответил я. — Ты спросил, сколько человек я могу отдать, чтобы они пали в твоих войнах. Я отвечаю: ни одного. Мне нужны руки, чтобы помогать с окотом».
У него действительно совершенно нет чувства юмора. Но у него отличное чувство комизма ситуации. Во всяком случае было когда—то. Вместо того, чтобы снести мне голову, он начал смеяться.
В ту ночь мы закатили один из лучших пиров, какой я только могу припомнить. Мне кажется, он больше никогда так не веселился. Он продолжал повторять: «Овцы. Овцы», — и хохотал до упаду.
С тех пор мы стали друзьями.
Териза с изумлением обнаружила, что ей хочется плакать. Она знала, что такое улыбка короля Джойса. Увидев ее, сама она тут же полюбила его, захотела служить ему. Домне напомнил ей об этом — и о том, что невероятный король Джойс совершил невероятное. Тихим голосом она спросила:
— А сейчас? Вы до сих пор остаетесь друзьями? — После того, что он сделал с Джерадином и Найлом и со своими дочерьми? После того, что он натворил с Гильдией и Мордантом?
Домне медленно повернул голову, отвел взгляд от окна и подслеповато посмотрел на нее — его глаза привыкли к яркому свету за окном и не могли видеть ее ясно.
— Он не отвечает за выбор Найла. Он не отвечает даже за рассудок Смотрителя. Они оба могли бы верить ему. И в то же время он сделал многое, чтобы обезопасить вас с Джерадином.
Он все еще мой друг. Мы нуждаемся друг в друге. Ты действительно хочешь, чтобы я отвернулся от него сейчас?
Через какое—то время Териза обнаружила, что наконец может выговорить: — Нет.
Несмотря на гнев, она не собиралась отворачиваться от короля.
33. Мирные деньки в Хауселдоне
Она решила сделать что—нибудь для Джерадина.
К несчастью, она не знала, что именно следует сделать. Как ни странно, беседа с Домне выкристаллизовала ее решение. Между тем то, что он рассказывал о семье и короле Джойсе, не проливало на происходящее ни капельки света. Значит, она хочет помочь Джерадину. Отлично: так что? И что она скажет, когда наконец его увидит? «Не страдай так, не стоит?» Глупости. «Наплюй на все, ты печалишься всего лишь из—за своей неудачи?» Бред какой—то. «Я уверена, что ты сможешь победить Мастера Эремиса, если возьмешь себя в руки?» Великолепное уверение.
При мысли о нем ее сердце сжималось, но она не знала, как поступить.
Да и Домне ничем не мог помочь ей. Выглядывая из окна, со сложенными на груди руками он внезапно погрузился в дрему. Он был старше, чем выглядел. Териза некоторое время изучала его, желая убедиться, что во сне он не упадет со стула. Затем встала; ей хотелось выйти наружу и поближе познакомиться с Хауселдоном.
Но прежде чем она достигла двери, та открылась и с крыльца в дом вошел мужчина.
Первое, что бросалось в глаза, — какой он загорелый. Годы работы на свежем воздухе придали его коже тот же насыщенный цвет, что у его выдубленной куртки и штанов. Волосы были цвета свежей земли на его старых сапогах. А карие глаза были такие же коричневые, как кожа и одежда; они, казалось, терялись в прочих его коричневых тонах. Честно говоря, большая часть его черт и выражение лица были почти неразличимы. Он походил на гибрид турнепса и малины.
Но когда он улыбнулся — застенчиво, будто защищаясь—улыбка осветила его черты. И стало совершенно очевидно, что это один из братьев Джерадина.
Он посмотрел на Домне, заметил, что отец спит. Призвав Теризу к тишине, он положил руку на ее ладонь и вывел ее наружу. Как только они оказались на крыльце, он отпустил ее, и Териза поняла, что он прикоснулся к ней только по необходимости, отважился на такой смелый жест, чтобы не побеспокоить Домне. Он даже отошел на нее на шаг или два.
— Здравствуйте, Териза, — сказал он быстро, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Я — Миник. Джерадин послал меня занять вас.
— Здравствуй, Миник, — ответила она. — Очень рада познакомиться.
Словно она удивила его, он переспросил:
— Честно? Она кивнула:
— Я рада познакомиться с семьей Джерадина. Рада оказаться в Хауселдоне — в провинции Домне. — Это была чистая правда, но она не знала, какими словами передать всю глубину своих чувств. — Я уже давным—давно мечтала встретиться с вами.
Миник, по—видимому, понял, какие чувства стоят за ее словами.
— Я тоже очень рад видеть вас. Раньше я не был в этом уверен. Мне не нравится, когда Джерадин несчастлив. Но сейчас — я рад.
Он удивил ее.
— А почему ты вдруг так решил? Он показал на дом.
— Вы были в одной комнате с Домне, — пояснил он, — и он задремал. Он верит вам. Значит, с вами все в порядке. Не из—за вас Джерадин ходит с несчастным видом.
Убежденность Миника была настолько нелогичной, что Териза посчитала себя обязанной сказать:
— Все, наверное, намного сложнее. Иногда мне кажется, что я причина его несчастий — в некотором роде. Мне нужно многое сделать со множеством вещей, которые мучают его.
— Нет, — ответил Миник. — Все не так уж сложно. Ты похожа на него. Он всегда пытается все усложнять. Но все очень просто. Ему нужен кто—нибудь, кто любил бы его. Это — просто. Домне верит тебе. Это — просто. И потому я рад встретиться с тобой, хотя раньше не был уверен в этом.
Она вдруг почувствовала, что он, возможно, прав.
— Наверное… — Мир сложностей моментально испарился, едва Миник рассмотрел проблемы со своей колокольни. — Я не думала об этом так.
Пойдем к Джерадину.
— О нет. — Миник внезапно посерьезнел. — Он этого не хочет. Он слишком занят. — Загорелый мужчина едва заметно пожал плечами. — Когда он в таком состоянии, то кричит на людей. Он думает, что все быстро соображают. Ему кажется, что если он быстро соображает, то и они такие же. А они всего лишь фермеры и пастухи. Похожие на меня. Любят, когда им все разжевывают.
Мысль о том, что Джерадин кипит от нетерпения, была столь неожиданной, что Териза едва не рассмеялась. И в то же время она почувствовала укол боли. Бедняга, он едва не сходит с ума. Она сдержалась и спросила:
— Я не совсем поняла… Мне казалось, он послал тебя за мной.
Миник кивнул.
— Верно. Мне казалось, что он просто нашел отговорку, чтобы отослать меня подальше. Но раз ты рада, что попала к нам, я считаю, что был не прав.
Он послал меня показать тебе окрестности. Домне не может далеко ходить, Тольден слишком занят, а Квисс предпочитает оставаться дома с Рушей. Джерадин сказал мне: «Она любит все осматривать. Она могла бы осмотреть Хауселдон». И потому я пришел сюда.
Териза приняла его предложение, несмотря на то, что понимала смешанные чувства Джерадина, когда он предлагал это. Она понимала, что он чувствовал. Кроме того, она хотела побольше узнать о Хауселдоне. Она подозревала — не потому что собиралась что—либо критиковать, — что осмотреть здесь можно немногое. С другой стороны, если Мастер Эремис готовит атаку в самом скором времени, ей будет полезно узнать о столице Домне как можно больше.
И, одарив Миника улыбкой, которая изумила бы преподобного Тэтчера — и ее отца, — она отправилась исследовать Хауселдон.
***
На деле в Хауселдоне оказалось гораздо больше достопримечательностей, чем ей казалось вначале.
Во всяком случае, так считал Миник. Он любил осматривать не торопясь, привлекая внимание к подробностям, которые любил и подчеркивал. К примеру, в Хауселдоне было три конюшни, которыми пользовались люди, стекавшиеся сюда со всей провинции и из остальных регионов Морданта. Каждая из них была устроена как и положено: место, где можно оставить лошадей, зная, что о них позаботятся, пока их хозяева будут заниматься торговлей, навещать родственников, требовать правосудия, изучать ремесла и секреты мастерства. Но каждая из них, по мнению Миника, была достойна подробного осмотра; в каждой были свои особенности, которые он не преминул выделить, каждая из них процветала или приходила в упадок по причинам, которые он подробно изложил.
Он был неистощимым кладезем информации Он знал, где именно проложены дренажные трубы, и точно знал, сколько квадратных ярдов они покрывают. Он знал, кому первому пришла в голову идея строить именно такие крыши и почему отличная идея — строить крыши именно так. Он знал, откуда поступают запасы для Хауселдона и насколько их хватит, если что—то произойдет. Он знал по имени каждого ребенка, встреченного на пути, его родителей и привычки.
Вскоре Териза поняла, что может выбрать одно из двух: прекратить экскурсию немедленно, пока Миник не уморил ее. Или покорно следовать за ним, позволяя ему делать все, что он хочет. Для него не существовало золотой середины.
Ну что ж, неплохо, рассуждала она. Артагель, Джерадин и Найл, каждый по—своему, тоже не умели придерживаться середины. Она слышала, что Вестер фанатично любил шерсть. Стид не мог не приставать к женщинам. Тольдена Джерадин называл прирожденным садоводом. Сам Домне отказался выбрать середину, когда впервые встретился с королем Джойсом. Почему же Миник должен быть другим?
На мгновение ей захотелось остановить его — сказать, что она увидела достаточно и вернуться домой. Но Териза заметила, что в его обществе она почти все время улыбается; казалось, он наполнял воздух радостью и страстной любовью ко всему, о чем говорил. Он мог прекрасно объяснить разницу между хорошей работой и работой спустя рукава, между любящими друг друга мужем и женой и ругающимися друг с дружкой, между предусмотрительностью и отсутствием ее; он любил все, что его окружало, и любил подробности, которыми засыпал ее без передышки. И чем больше он говорил, тем более мягким и дружелюбным он ей казался. И чем больше она слушала, тем отчетливее ощущала, что ее напряжение и страхи уходят все дальше.
Вместо того чтобы остановить его, она покорно согласилась проделать с ним полный маршрут.
В результате день промелькнул незаметно. Миник начал показывать ей окрестности почти в полдень — а когда поздним вечером совсем стемнело и ноги у Теризы заныли оттого, что она столько ходила и стояла, а сапоги натерли ступню, на сердце у нее было спокойно впервые за все время, что она могла припомнить.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:57 | Сообщение # 11 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| Миник был не просто веселым, приятным и дотошным; он был целителем. Где—то в Хауселдоне, подозревала Териза, готовились к битве — но они не приближались к тем местам; Миник, казалось, хотел видеть лишь мир вокруг. И она подумала, что нуждается только в одном—в спокойном сне; тогда она снова может начать думать о проблемах.
Когда он привел ее обратно в дом Домне и начал прощаться, она не хотела его отпускать.
— Куда ты? — спросила она, стараясь задержать его.
На этот раз его улыбка была стеснительной как—то по—новому, он смущался при воспоминании о вещах, о которых позабыл упомянуть.
— Мне хотелось бы вернуться домой до ужина, — пробормотал он, — и поиграть с детьми. Это даст возможность их матери приготовить еду. И позволит им разрядиться, тогда вечером они скорее заснут.
Мысль о том, что этот ловкий загорелый человек играет с детьми, понравилась Теризе — и напомнила, что за целый день он не сказал о себе ни слова. Может быть, ему было слишком неинтересно рассказывать о своей жизни. Повинуясь порыву — ведь Миник дал ей столько ценного и ничего не попросил взамен — она потянулась к нему и отблагодарила поцелуем в щеку.
Его глаза расширились от изумления; на мгновение он онемел. Затем отвел глаза, словно покраснел и стыдился этого.
— Мне кажется, не стоит рассказывать жене об этом, — мягко сказал он. — Она может быть недовольна. — Было очевидно, что сам он доволен до крайности. — А мне хочется, чтобы она была довольна. Она единственная женщина, кроме тебя, которая так терпеливо выносит меня.
До свидания, Териза.
После его ухода она поднялась на крыльцо и отправилась на кухню к Квисс. Ее щеки болели от постоянного смеха. Наверняка нужно чаще улыбаться—тренировать лицевые мышцы.
Картина, увиденная в первой комнате, так изумила ее, что она моментально остановилась.
Квисс разложила на столе столько еды, что казалось, можно накормить половину Хауселдона. Ее щеки пылали от жары и усталости; волосы растрепались. За ее спиной слуги носились по комнате, расставляя тарелки, раскладывая приборы, принося кувшины, бочонки и сосуды из кухни, которую Териза еще не видела, — и громко переговаривались. Домне и Тольден сидели рядышком во главе стола, о чем—то жарко споря и повышая голос, чтобы расслышать друг Друга в таком шуме. В другом углу комнаты мальчик лет пятнадцати и девочка поменьше что—то горячо обсуждали; но Териза могла понять из их обсуждения только отдельные реплики: «Вот так! — Нет, не так! — Нет, так!» Еще один мальчик, не старше семи или восьми лет, сидел рядом с Тольденом и строгал деревянный меч осколком бутылки. Третий, еще меньший мальчик с помощью палки исследовал резонансные возможности пустой бочки в углу.
На секунду шум сделался таким оглушительным — и в нем было столько мирной теплоты, — что Териза едва не выбежала наружу в слезах. Ничто в ее жизни у родителей или без них не подготовило ее к встрече с домом, где люди вели себя так свободно.
Тут Квисс подняла голову, увидела Теризу и улыбнулась.
Радость Квисс изменила все вокруг словно по мановению волшебной палочки. Или так показалось Теризе. Весь этот шум и гам не был агрессивным, не тревожил, не приносил страданий; он был просто громким. И как только Квисс улыбнулась, Териза поняла, что жена Тольдена в своей стихии, довольная тем, что в семье и доме все бурлит и шумит; что все довольны собой и друг другом. И осознала, что беспорядок — всего лишь другой вид мирного спокойствия, горячего и активного, не слишком привычного для новичка вроде нее, но полностью лишенного страха.
Улыбнувшись Квисс в ответ, она смело вступила в полосу шума.
— Насколько я знаю, ты провела весь день с Миником. — Квисс почти кричала, но Териза едва слышала ее. — Весь день? Он показывал тебе окрестности?
Териза кивнула.
— Ну и хорошо. Я поняла, что ты мне нравишься, как только увидела тебя. А он будет твоим другом на всю оставшуюся жизнь. Мало кто способен слушать его так долго.
— А напрасно. — Териза старалась говорить громко, чтобы ее услышали. — Он очаровательное существо. Теперь настала очередь Квисс кивнуть.
— К счастью, его племянники и племянницы прекрасно понимают это. — Она показала на детей в углу комнаты. — Я хотела сказать, к счастью для них.
Не будь его жена такой стеснительной, они бы пришли сегодня. Я знаю, его огорчает, что он не может проводить больше времени среди нас. Но мне кажется, его жена, бедняжка, впадает в панику, как только переступает порог этого дома. — Квисс рассмеялась, но из—за шума Териза не услышала ее смех. — Они, должно быть, очень оригинально обхаживали друг друга. Териза снова улыбнулась и потерла руками болевшие щеки.
Перед ней появилась служанка с большим дымящимся сосудом на подносе.
— Не хотите эля? Муж сварил его для Домне. Лучшего эля не найдете во всей провинции.
— Спасибо. — Териза ничего не понимала в эле, но ей хотелось пить; она взяла сосуд и осторожно отпила. Служанка выжидательно смотрела на нее. Териза обнаружила, что эль горьковатый и кислый одновременно. После второго глотка горечь испарилась. Териза нашла эль чудесным. Она подмигнула — мол, вкусно, и служанка ушла довольная.
— Териза! — Тольден махнул ей рукой. Она подошла, и он пододвинул ей стул. — Садись. Я хочу рассказать тебе, что мы сделали, чтобы подготовиться получше. Может быть, тебе придет в голову что—нибудь, что я упустил из виду.
Домне смотрел скептически; может быть, он сомневался в ценности ее суждений. Тем не менее он кивнул, словно хотел послушать, что она может сказать. И Тольден без перехода принялся рассказывать о том, что проделал, чтобы подготовиться к битве.
Териза не могла заставить себя сосредоточиться. Честно говоря, она улавливала лишь одно слово из трех; все остальное потонуло в хоре, обращенном к Домне. «Папа, это она виновата… Нет, это он виноват, он первый начал… Она первая начала!..» Она не могла не заметить, что даже проблемы детей Домне интересуют больше, чем пространные объяснения Тольдена. Чувствуя себя совершенно бесполезной — и ничуть не волнуясь по этому поводу, — она сказала:
— Может, продолжим после ужина, когда станет потише? — И продолжила пить эль, совершенно перестав слушать.
Хаос приготовления ужина достиг пика, когда внутренние двери распахнулись и в комнату влетела гурьба детей. Все они были приблизительно как Руша—слишком многочисленные и слишком равные по возрасту, чтобы думать, будто все они из одной семьи. Или даже из трех. Они были полуголые, ужасно веселые и блестели от воды. За ними следовал Джерадин, пытаясь поймать их. У него было несколько полотенец, но слишком мокрых, они не могли высушить остатки воды.
— А ну ко мне, маленькие чудовища! — ревел он. — Я собираюсь вытирать вас, пока у вас головы не отвалятся!
Вопя от восторга, голыши кинулись во все стороны. Териза не видела Джерадина почти весь день. Она жадно смотрела на него и поняла, что он все еще скован и полон горечи, одет в непробиваемый панцирь. Но ради детей он, как видно, постарался притвориться веселым. А может быть, при их виде это произошло бессознательно; может быть, они действовали на него благотворно.
Этого ей было достаточно. Она могла подождать более подходящей возможности. Одарив Джерадина своей самой очаровательной улыбкой (заметил он ее или нет)
Териза успокоилась и позволила неразберихе подхватить ее, словно водовороту.
Как только жертвы Джерадина попадали в руки взрослых, Квисс Тольден и слуги принимались безжалостно шлепать мокрого ребенка. Сдерживая смех, Квисс сказала одной из служанок:
— Это ваши мальчишки виноваты.
— Прошу прощения, — возмутилась женщина, едва скрывая радость. — Я уверена, что во всем виновата Руша. Она главная бездельница во всем Хауселдоне. Спросите любого.
— Все они чудовища! — гремел Джерадин. — Они все будут бесконечно страдать, когда попадут ко мне в лапы! — И, изображая гориллу, принялся гоняться за детьми.
С помощью трех или четырех слуг ему удалось согнать своих жертв в кучку, и он вывел их из комнаты.
Не будь он так занят — и если бы она не сидела так уютно с кружкой, полной эля, — Териза непременно пошла бы за ним. Она чувствовала неодолимое желание поцеловать его вовсе не так, как целовала Миника.
Джерадин вскоре вернулся, чтобы присоединиться к семье — а следом пришло еще с полдюжины человек, ужинать. Эти люди возглавляли команды, которые были организованы, чтобы выполнять все что нужно во время обороны Хауселдона. Как только с едой было покончено, а со стола убрано, разговор перешел на то, что больше всего волновало присутствующих, в том числе и Теризу: какого рода нападение будет предпринято, когда и как бороться с ним.
Джерадин описал несколько видов воплощения, которые Мастер Эремис насылал на Мордант, и все быстро утратили уверенность в себе, с которой явились в дом Домне. Наконец один из них спросил почти робко:
— А ты что—нибудь можешь сделать? Он покачал головой:
— Нет, до тех пор пока не отолью зеркало.
— Но как же можно со всем этим сражаться? — поинтересовался другой. — Что мы можем сделать?
— То, что делаем, — сказал Домне спокойно, словно был уверен в себе. — Все, что в наших силах.
Не глядя на Теризу, Джерадин добавил:
— Будем надеяться, что леди Териза ошибается. Будем надеяться, что он даст нам время. Сегодня мы все подготовили. Завтра я разожгу печь и начну смешивать песок.
К общему — и собственному — удивлению, Териза встала из—за стола и вышла из комнаты.
Она просто не хотела слушать все это; просто не хотела слушать. Она слишком недавно сбежала из Орисона — от недоверия Леббика, хитрости Эремиса и жестокости Гилбура. Она не спала, за исключением короткого отдыха, неожиданно выпавшего ей, когда лежала на травке рядом со Сжатым Кулаком. Мир, воцарившийся в ее душе был невероятно хрупок; он рухнет, если она и дальше будет слушать речи защитников Хауселдона, если позволит себе спорить с Джерадином. Сон — вот в чем она нуждалась, вовсе не в разговорах. Утром у нее будет больше сил — и, может быть, отваги.
Кивнув слугам, сопровождавшим ее, она удалилась в комнату Артагеля.
Там было темно. На мгновение ей захотелось позвать кого—нибудь на помощь; затем она вспомнила, где стоит одна из ламп. На небольшом столике у изголовья кровати. Териза направилась туда при слабом свете, идущем из открытой двери, взяла лампу и отнесла в коридор; там на стене висела другая лампа; она зажгла свою и, когда та ярко загорелась, снова вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
И поняла, что приняла правильное решение; именно в этом она и нуждалась. Едва ее голова коснулась подушки, покой, поселившийся внутри ее, поднялся и окутал ее. Он пронизал весь дом, приглушая все вокруг; достиг Джерадина и людей, планирующих оборону Хауселдона; поднялся до небес и поплыл по провинции к горам Домне.
Она заснула так быстро и спокойно, что забыла погасить лампу на маленьком столике в головах кровати.
***
Именно это и спасло ее. Она не подняла на ноги весь дом и не поставила себя в неловкое положение. Спасибо забытой лампе. В темноте она могла бы потерять голову; могла бы закричать.
Второй раз в жизни она проснулась от того, что ее целуют.
Твердый рот прижимался к ее губам; язык проскользнул между ними, выискивая ее язык. Рука, достаточно холодная, чтобы разбудить, нашла под одеялом ее талию и затем скользнула по животу к груди. Пока рот впивался в ее губы, рука коснулась ее сосков.
Териза открыла глаза. За одно мгновение она разглядела курчавые темные волосы и яркие карие глаза человека, стоящего перед ней на коленях; она увидела, что это не Мастер Эремис и не Смотритель Леббик, не Гилбур, которые могли бы причинить ей вред. Поэтому не закричала. Вместо этого она резко выставила вперед руки, пытаясь оттолкнуть мужчину. Ее локоть угодил ему в ключицу.
С приглушенным стоном он отлетел и растянулся на полу. Его руки старались защитить бинты, стягивающие грудь и плечо, но падение вызвало новую боль в поломанных костях. На мгновение его спина выгнулась от боли. Затем он растянулся на полу.
Когда боль поутихла, он посмотрел на нее и обиженно пробормотал:
— Териза, что ты делаешь? Я пришел всего лишь заняться с тобой любовью. Зачем же так отбиваться?
Сейчас, когда она видела все его лицо, то не могла не заметить сходства с остальными сыновьями Домне. Судя по бинтам, поломанным ребрам и ключице это был Стид.
Гневно глядя на него, она сказала первое, что пришло в голову:
— Мне казалось, у тебя сломано слишком много костей и ты не поднимаешься с постели.
Он убрал с лица обиженное выражение и попытался очаровать ее улыбкой.
— Именно. Но это было до того, как я увидел тебя в коридоре у своей двери. Я дождался, пока весь дом заснет. И попробовал встать. Я считаю, что человек способен на что угодно, если хочет достаточно сильно. Когда она не ответила, он спросил:
— Ты поможешь мне встать? Я действительно чувствую себя не лучшим образом, а пол довольно жесткий.
К счастью, он был одет в легкие хлопковые штаны от пижамы. Иначе ей, наверное, изменило бы самообладание. Но в этих обстоятельствах она смогла открыто взглянуть на него и сказала:
— Попробуй встать, и я буду пинать тебя до тех пор, пока тебе не перехочется.
Но, сказав это, она едва не рассмеялась. Она однажды пыталась пнуть Джерадина. Честно говоря, она таки пнула его. Чтобы перестал извиняться.
— Это нечестно, — запротестовал Стид. Он нахмурился. Затем улыбнулся. — С другой стороны, может, оно и стоит того. Тебе не выбраться из постели так, чтобы я не смог увидеть твое тело. Судя по твоей походке, ты чудесно сложена. — Его улыбка стала шире. — Меня никогда не отталкивала женщина, позволившая увидеть свою грудь.
— В таком случае, — ее желание рассмеяться стало сильнее, — я не буду пинать тебя. Я вообще не выберусь из постели. — Стид казался удивительно похожим на Джерадина, передразнивающего Мастера Эремиса, но с малым успехом. И, следя за тем, чтобы быть плотно укрытой одеялами, она села и показала рукой на лампу. — Я вылью на тебя кипящее масло.
Похоже, Стид не воспринял эту угрозу всерьез. — Нет, ты этого не сделаешь.
С трудом сдерживая веселье, она спросила: — А почему ты так думаешь?
— Ты не хочешь причинить мне серьезную боль. — И без тени самомнения пояснил: — Тебе просто нужен мужчина. Она изумленно уставилась на него. — Да?
Он кивнул.
— Как каждой женщине. Именно для этого созданы мужчины и женщины. Сначала они хотят друг друга. Затем ложатся вместе в постель и наслаждаются друг другом.
Это звучало подозрительно правдоподобно. Но она продолжала расспрашивать:
— А как же быть с Джерадином? Ведь он, кроме всего прочего, твой брат. И я пришла сюда с ним. Ты не считаешь его мужчиной?
— О, Джерадин. — Улыбка Стида была именно что довольной. — Конечно, я считаю его мужчиной. Если хочешь знать, он лучший из всех нас. Нет, он и вполовину не такой хороший фермер, как Тольден. Он и вполовину не такой пастух, как Вестер. Он и вполовину не такой фехтовальщик, как Артагель. И он наверняка ничего не понимает в женщинах. Но он все равно лучший из нас.
Но ведь дело не в этом, правда? — продолжал он свои рассуждения. Просто удивительно, как мало в нем было нахальства, как мало высокомерия. Он никого не пытался унизить. — Дело в том, что ты не видишь в нем мужчину.
Териза изумленно открыла рот. И с трудом закрыла его.
Внезапно ситуация перестала быть комичной.
— Я?..
— Ты прибыла сюда вместе с ним. Он обожает каждый дюйм твоего тела. Если бы ты считала его мужчиной, то была бы сейчас в его комнате. — Ничего в тоне Стида не подчеркивало пренебрежение к Джерадину или к ней. Он обрисовывал положение дел, каким его видел.
— Значит, ты хочешь кого—то другого.
И, не отрывая от нее взгляда, он начал подниматься с пола. Каждое движение, как видно, причиняло ему боль, но боль лишь подчеркивала мольбу в его взгляде.
— Я считаю, что ты хочешь меня, — пробормотал он. — И во всяком случае, я тебя невероятно хочу.
В его взгляде было нечто от Мастера Эремиса, интерес, который гипнотизировал. Но у него было преимущество перед Мастером. Он не унижал ее. Он не мог причинить ей никакой боли.
— Я возжелал тебя, как только увидел, — сказал он поднимаясь. — Твои губы кричат, требуя поцелуев. Твои груди следует ласкать, пока они не подарят тебе блаженство. А средоточие страсти у тебя между ног должно быть удовлетворено. Териза, я жажду тебя. Я хочу дарить тебе наслаждение, пока ты не станешь наслаждаться также, как я.
Он выпрямился, несмотря на боль в ключице и ребрах, и направился к ней.
В нем было нечто от магнетизма Мастера. А его желание пугало меньше, чем желание Эремиса. И в то же время он напомнил ей о Джерадине. Если бы ты считала его мужчиной…
Она отбросила одеяла. Глаза Стида загорелись, и он потянулся к ней, но Териза, словно не замечая, отвела его руки, встала с кровати и направилась к своей одежде.
— Териза?
Рубашка и юбка, которые дала ей Квисс, показались Теризе холодными, и она задрожала. Но они были достаточно теплыми, и на какое—то время ей не хотелось искать ничего другого. Кроме того, сапоги отчасти помогли согреться.
Стид встал за ее спиной и положил ей руки на плечи.
— Териза?
Она повернулась к нему лицом.
— Отведи меня в комнату Джерадина. Он озадаченно нахмурился.
— В комнату Джерадина? Зачем? Он не хочет тебя. Ему кажется, что хочет, но это ему лишь кажется. Если бы он хотел по—настоящему, то был бы здесь.
Териза покачала головой; она знала Джерадина намного лучше.
— Стид, — тихо сказала она, — я не собираюсь угрожать тебе. Я не буду пинать тебя — или поджигать. Я просто не хочу тебя.
Отведи меня в комнату Джерадина. Стид заморгал.
— Ты ведь говоришь не всерьез?
Стараясь не потревожить Стида, она обошла вокруг него, направляясь к двери. Снаружи лампы были потушены. Она вернулась к кровати, взяла со столика лампу.
— Устраивайся поудобнее, — сказала она. — Можешь спать здесь. Я не вернусь.
Она уже закрывала за собой дверь, когда услышала его торопливый шепот:
— Териза, подожди, — и он поспешил за ней.
Переломы не позволяли ему двигаться быстро; чтобы догнать ее, ему потребовалось время. Затем он прислонился к двери, отдыхая. Выражение его лица удивило Теризу. Несмотря на затраченные им усилия, оно казалось более печальным — и более счастливым.
— Квисс всегда отвергала меня, — сказал он, осторожно дыша. — Не понимаю почему. Я пытался объяснить ей, как сильно хочу ее. Но без толку. Она всегда отвергала меня.
Должен признать, — постепенно радость все явственнее проступала на его лице, — она заставляет меня думать о Тольдене только в превосходных степенях.
Комната Джерадина — вон там. — Улыбаясь, он показал рукой на темный проем коридора.
Сейчас она могла с легкостью улыбаться ему. И, чтобы помочь ему идти, приобняла его рукой. Это, по—видимому, смутило его — он, естественно, и не подозревал, насколько он лучше Мастера Эремиса. Во всяком случае он принял ее помощь и они пошли по коридору, словно старые друзья.
Через два поворота, пройдя длинный коридор, Стид остановился перед дверью.
— Здесь, — тихо пробормотал он, положил руку ей на талию и прижал к себе. Прикоснувшись губами к ее уху, прошептал: — А ты уверена, что не хотела бы пойти со мной? Неважно, как он преклоняется перед тобой — он не может хотеть тебя больше, чем я. Она деликатно высвободилась.
— Иди спать, — ответила она как можно тверже. — Это—слишком серьезно.
Он вздохнул; кивнул; разочарованно покачал головой. Но не спорил. Неловко повернулся и заковылял назад по коридору, прижимая руку к ребрам.
Териза подождала, пока он скроется за поворотом коридора. Затем, прежде чем испугаться своего отчаянного поступка, нажала на дверную ручку и вошла в комнату.
В свете лампы она увидела, что Стид привел ее в нужное место. На широкой кровати у дальней стены среди разбросанных одеял распростерся Джерадин. Судя по простыням, он провел с ними яростный поединок; и сейчас, побежденный, лежал и тихо похрапывал на поле битвы.
Во сне его лицо приняло горькое выражение, словно скрытое маской отчаяния. Он выглядел юным, и беззащитным, и необыкновенно родным. Ей захотелось немедленно броситься к нему, обнять, прижать к сердцу и прогнать все его тревоги. Она тихо закрыла за собой дверь, чтобы не побеспокоить его.
Но свет разбудил Джерадина. Он не вздрогнул и не вскочил с постели; он просто открыл глаза, и желтый свет лампы отразился в них. Проснувшись, он уже не казался ни юным, ни беззащитным. Он казался настороженным и опасным, словно раненый хищник.
Мастер Эремис с самого начала понимал, насколько опасен Джерадин. И только сейчас политика Эремиса по отношению к Джерадину стала ей ясна.
— Джерадин, — пробормотала она, внезапно смущенная. — Прости, я не хотела будить тебя. Нет, хотела. Я не знаю, почему пришла. Я не могу оставаться одна.
Затем, поддавшись жалости, он сел, и перемена позы изменила блеск в его глазах. Появилось сходство с Джерадином, которого она знала: суровым, напряженным, словно кулак сжат на источнике непрерывной боли, но, тем не менее, человечным, родным.
Она глубоко вздохнула, чтобы придать себе смелости.
— Нам нужно о многом поговорить.
Как и Стид, Джерадин был одет в пижамные штаны; вероятно, он больше Теризы привык к холоду. Он выбрался из постели вовсе не для того, чтобы сжать ее в объятиях. И, когда заговорил, голос его звучал так, как она помнила: очень деликатно, не чуждо страданиям и надежде.
— После ужина — после того как ты ушла — я отправился повидаться с Миником. Я хотел извиниться за то, что кричал на него. На него нельзя кричать, пусть даже он никогда не обижается.
Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Я провел весь день с твоей Теризой. Она прекрасна. Если ты сделаешь ее несчастной, то я не пущу тебя на порог своего дома». И это сказал Миник, мой брат который никогда ни на кого не обижается.
Джерадин пожал плечами.
— Я не мог признаться ему, что я уже сделал тебя несчастной.
— Нет, — ответила она не задумываясь. — Неправда. Как ты можешь так говорить? Он нетерпеливо смотрел на нее.
— Я смотрю на тебя, Териза. Я вижу, как ты глядишь на меня.
— И что же ты видишь?
Он смотрел ей в глаза и ничего не отвечал.
— Мне нравится твоя семья, — запротестовала она. — Я прекрасно чувствую себя в Хауселдоне. Если ты о том, что лишил меня прежней жизни, то ты больше всех, кого я знаю, сделал для того чтобы я была счастлива. Как ты можешь?..
Она осеклась. Было бы замечательно, если бы в его комнате горел огонь; ей очень не хватало тепла. Темнота вокруг лампы, казалось, сочилась печалью. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, она продолжала:
— Джерадин, я, вероятно, могла заставить зеркало переместить меня куда угодно. Куда угодно из тех мест, что я в силах представить, если сумею вспомнить нужное место достаточно живо… И я только что избавилась от Стида. Он касался моей груди. Хотел заняться со мной любовью… Как ты думаешь, почему я оказалась здесь?
Его глаза не отрываясь смотрели в ее глаза.
— Ты здесь, потому что считаешь, что я неправ. Ты думаешь, что я должен был остаться в Орисоне и сражаться. Ты думаешь, я могу справиться с Эремисом.
Когда он высказался, Териза поняла, что излишне осторожничала с ним. Может быть, он действительно заковал себя в панцирь. Но панцирь был хрупким; его можно было разрушить. Джерадин винил во всем себя… Ей хотелось закричать: «О Джерадин, ты винишь во всем себя? За Эремиса и Гилбура? За Смотрителя? За Найла и Квилона? Ты винишь себя лишь потому, что лучшие умы старались удержать тебя и ты не открыл своего таланта?» Но она не могла сказать ему все это. Он просто отвернется. Больше чем когда—либо она боялась, что он отвернется от нее. И она тихо спросила:
— Почему ты решил, что я думаю, будто ты неправ?
— Я уже сказал, — мягкость из его голоса исчезла. — Я читаю это в твоих глазах.
— И что же ты читаешь в них? — настаивала она. — Что ты можешь прочесть в моих глазах?
Он помедлил в нерешительности. Затем резко сказал:
— Страдание.
Териза подумала, что ей станет легче, если она его ударит. Но еще легче ей станет, если она обнимет его. Однако она стояла неподвижно, опираясь спиной о дверь и держа единственную в комнате горящую лампу.
— Именно поэтому я знала, что я реальна. Мастер Эремис утверждал, что я была воплощена зеркалом, но это не может быть правдой. Если бы я не существовала в действительности, я бы не страдала.
— Териза. — Он громко сглотнул. Она задела его: ей показалось, что она видит, как на его словно окаменевшем лице появляется печаль. — Никто не утверждал, что ты не существуешь. Даже Мастер Эремис. Ты здесь. Ты — реальна. Все, что ты делаешь, влечет за собой последствия. Вопрос в том, была ли ты реальна до того, как я переместил тебя? Она машинально хотела ответить: Ты что, изменил мнение? Ты продолжаешь думать, что я была реально там, где ты нашел меня? Но заставила себя промолчать.
— Я должна быть реальной, — сказала она. Король Джойс советовал ей искать доводы. — Если мир, откуда я прибыла, был создан зеркалами, то это должно быть справедливо для любого зеркала, любого воплощения. Но, глядя в плоское зеркало, ты ведь видишь не реальный мир. Ты видишь изображение реального мира. Значит, когда я воплотила себя в воплощение Сжатого Кулака, я не могла появиться в реальном месте. Я должна была появиться в его точной копии — но совсем в другой, чем та, в которую попал ты. Я должна была прекратить существовать — до тех пор, пока кто—нибудь снова не воплотит меня.
Разве не так?
Свет лампы был слабым, но ей почудилась в уголках его губ тень улыбки. Пока он слушал ее, стало темнее. При виде улыбки сердце Теризы забилось сильнее.
— Логично, — сказал он. — Жаль, не я додумался до этого. Эремис бы просто сказал: «Вот почему воплощения посредством плоского зеркала порождают безумие». Единственное воплощение, какое можно проделать безопасно, — это воплощение между реальным миром и созданным воплощением. Реальность слишком сильна, чтобы допускать манипуляции с Воплотимым. Несмотря на свою скованность, рассуждая, он начал тем больше походить на себя прежнего, чем больше его интересовал сам предмет разговора. — И значит, чем ближе созданное воплощение к реальности, тем опаснее оно становится. А когда воплощение копирует реальность, реальность наносит ответный удар. Воплощение выбрасывает Воплотителя из Воплотимого, и сила реакции порождает безумие.
Она обрадовалось перемене его тона, надеясь, что он будет продолжать. Но почти мгновенно он снова спрятался в свою раковину.
— Териза, ведь ты пришла сюда среди ночи не для того, чтобы порассуждать об этике воплощаемого.
— Верно. — Желая выманить того Джерадина, который на мгновение открылся перед ней, она совершила ошибку. — Для тебя это чистые рассуждения. Для меня — жизнь. Я не могу осознать, кто я такая, пока не узнаю правду.
Она сразу поняла, что допустила ошибку; его взгляд резко ушел в сторону, а глаза скрылись в тени. Не следовало напоминать ему о чужих страданиях; он и так слишком переживал по этому поводу; и так считал, что сделал ее несчастной. Но она не захотела отступать. Она зашла слишком далеко, чтобы ретироваться. И она сменила тактику.
— Если я не была реальной до того, как ты извлек меня из своего зеркала, то как я стала Архивоплотителем?
Джерадин не поднял головы. Приглушенным голосом он сказал:
— Ты знаешь, что я в это не верю. Так утверждает Эремис, а не я.
Неожиданно разозлившись, она ответила:
— Очнись. О чем, по—твоему, мы здесь говорим? — Она поставила лампу на ближайший столик, чтобы освободить руки, словно собиралась драться с ним. — С чего ты взял, что я и мир, откуда я пришла, просто воплощение? — То, во что он верил, явно затрагивало их обоих. — Скажи мне тогда, как я стала Архивоплотителем? Джерадин наконец поднял глаза. Внимательно изучая ее — и оставаясь совершенно неподвижным, словно боялся того, что она сделает, если он пошевелится — он ответил:
— Я создал тебя. Когда я отливал зеркало, я создал тебя. — И почти сразу замолчал от изумления. — Значит, я могу создавать Архивоплотителей.
— Не просто Архивоплотителей, — ответила она. — Архивоплотителей, которые могут изменять зеркала так, как ты; Архивоплотителей, которые могут осуществлять воплощения, не соответствующие тому, что ты видишь в зеркале.
— Я мог бы создать целую их армию. Целую армию Воплотителей, могущественных, как Вагель. И он не устоял бы. — Глядя на нее, обдумывая то, на что она намекнула, Джерадин пробормотал: — Неудивительно, что он желает моей смерти.
— И это еще не все. — Осмелев, Териза решила рискнуть. — Откуда он знает, что здесь у тебя нет зеркала? Джерадин снова дернул головой и уставился на нее в изумлении или испуге.
— Что?..
— Откуда он знает, — она заставила себя закончить мысль, хотя выражение лица Джерадина свидетельствовало, что результат будет совершенно противоположным желаемому, — что ты в настоящий момент не занят созданием армии Архивоплотителей?
Она испугала его. Какой ужас! Она пыталась помочь—успокоить Джерадина или придать ему смелости, ведь он замкнулся и облек себя в непроницаемый панцирь, — а чего достигла? Насмерть перепугала его. Мгновение он выглядел таким ошеломленным, что в свете лампы казался бледным как смерть. Затем он вскочил с кровати, бросился к ней, схватил за плечи и выдавил сквозь зубы, словно подавляя вопль:
— Мне нужно убираться отсюда.
Она безмолвно смотрела на него, не отводя взгляда.
— Он вышлет против меня все, что у него есть. Если он застигнет меня здесь, то сровняет Хауселдон с землей, лишь бы добраться до меня.
Это следовало обсудить. Она зашла слишком далеко, чтобы сейчас остановиться. В этом ведь и был смысл, не так ли? Причина, по которой она взялась обсуждать этот вопрос? И она сдержанно заметила:
— Он постарается уничтожить Хауселдон, чтобы ты ничего не успел предпринять. Джерадин потерянно уставился на нее. — Он знает, что ты здесь, — пояснила Териза. — Но не знает, когда ты покинешь Хауселдон. Разве что у него есть зеркало, позволяющее ему наблюдать за всем происходящим здесь. Если ты покинешь город, он не будет знать об этом, пока не сровняет Хауселдон с землей, отыскивая тебя.
Я во всем виновата. — На мгновение ее глаза наполнились слезами. Она яростно сморгнула их. — Во всем виновата я. Сказав ему, что видела в твоем зеркале Сжатый Кулак, я приговорила вас всех.
Ты не знал, что попадешь сюда. Я все выболтала Эремису, но ничего не сказала тебе. Ты просто пытался спастись — и надеялся, что не придется до конца жизни влачить свое существование где—то в чужих краях без надежды вернуться. Ему просто необходимо разрушить Хауселдон, чтобы уничтожить тебя, и в этом виновата только я одна.
Джерадин, это не твоя вина. В том, что произошло, нет твоей вины.
Пальцы Джерадина впивались в ее руки, его лицо было совсем близко от ее лица; но Териза не могла понять, что оно выражает. Его страсти были спрятаны глубоко и не отражались в чертах; кроме того, лицо пригодника было таким напряженным, что она не могла разобрать, где маска, а где — подлинное выражение.
Когда он заговорил, его голос потряс Теризу так, словно Джерадин швырнул ее о стену. Этот голос был сильным, обязывающим; в нем звучала повелевающая сила.
— Териза, люди, которых я знаю и люблю всю свою жизнь, погибнут только потому, что я имел несчастье оказаться здесь. А я поклялся, что не позволю умереть никому из тех, кого люблю.
Но поделать он ничего не мог. Хауселдон подготовился к битве, насколько это было возможно. Джерадин никого и ничего не мог спасти. И оттого он так нуждался в ней. Териза не расплакалась, не стала извиняться, не принялась защищаться и не разгневалась. Она прямо посмотрела ему в глаза и сказала:
— Мне кажется, тебе полегчает, если ты ударишь меня. Он посмотрел на нее так, словно и вправду мог ударить ее; он был в такой ярости и отчаянии, что мог ударить кого угодно.
— Почему ты не рассказала обо всем мне?
Териза медленно покачала головой. Во всяком случае, он не ушел в себя снова. Она добилась хотя бы этого. Даже ярость была предпочтительнее его самоизоляции, его самобичевания.
— Это не главное, — сказала она. — Это, в общем, пустяки. Я просто совершила ошибку, и все. Я не понимала, насколько все это важно. — А позднее она так стыдилась своей встречи с Мастером Эремисом, что рассказать обо всем было просто невозможно.
— Главное, у меня был выбор. — Казалось безумием разговаривать так спокойно, когда Джерадин был в таком отчаянии. Казалось безумием считать, что ярость—это выход. — Я могла отправиться куда угодно. — В то же время ее отчаяние стало превращаться в нечто другое, нечто невероятно, удивительно похожее на радость. Ей удалось растормошить его — вызвать в нем ярость. А значит, можно было рассчитывать на все остальное. — Но я выбрала это место.
Джерадин, послушай меня. Как по—твоему, почему я выбрала это место?
Он был так разгневан, так волновался за свой дом, семью и друзей, что едва слушал. Он скрипел зубами, с трудом сдерживаясь. И тем не менее это был прежний Джерадин, тот самый, который делал все возможное, чтобы доставить ей удовольствие. Огромным усилием он заставил себя более или менее успокоиться.
— Ну—ка, ответь. Почему?
— Нет. — И она снова покачала головой. — Сам подумай. Ну — почему я появилась здесь?
Он прохрипел:
— Ты не знала, куда еще деваться. Чтобы спастись.
— Нет. Подумай лучше. Я могла отправиться куда угодно. Принц Краген был бы рад, окажись я в их лагере. Мне достаточно было воплотить себя вне стен Орисона.
Сейчас она контролировала его. Просто удивительно, какую власть над ним она обрела. Ее ошибки могли повлечь за собой полную гибель его дома и семьи; его причины гневаться были чересчур справедливы. И тем не менее, он все еще старался понять ее.
Он не отошел от нее, но его пальцы перестали впиваться в ее руки. С меньшей яростью он сказал:
— Ты хотела предупредить меня.
— Да. — Она не улыбнулась. Но радость в ее душе завела победную песнь. — Я хотела предупредить тебя.
А как ты полагаешь, почему я тратила столько сил? Как по—твоему, почему меня волновало, что произойдет здесь? Я ведь не знала твою семью. Я никогда не бывала здесь раньше. Почему, как по—твоему, я решила появиться здесь и встретиться с тобой лицом к лицу, хотя знала, что по моей вине ты попал в переплет—знала, что у тебя есть все основания злиться на меня или даже ненавидеть, а я не могу сделать ничего, чтобы исправить положение?
О, она контролировала его. Ей хотелось крикнуть: он в моей власти. Сейчас он не был закован в панцирь, застегнутый на все застежки. Его ярость пошла на убыль. Он пытался понять, к чему Териза ведет; растерянный, молчаливый, полностью сбитый с толку и снова начавший надеяться.
— Подумай об этом, — пробормотала она, удерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Он открыл рот, но не сказал ни единого слова.
— Болван. Все потому что я люблю тебя.
Она обхватила Джерадина за шею и прижалась к нему, чтобы поцеловать.
Ему понадобилось время, чтобы опомниться от изумления. К счастью, это длилось не так уж долго. Прежде чем ее настроение пропало, он прижал ее к себе и вернул ей поцелуй, словно ответ, идущий из самых глубин души.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:58 | Сообщение # 12 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| Ткань его пижамных брюк была настолько тонкой, что она, несмотря на неопытность, не могла ошибиться в том, какие чувства он питает к ней. Она целовала его долго, пока его руки сжимали ее. Затем она высвободилась из его объятий и принялась расстегивать пуговицы рубашки.
Его глаза потемнели и походили на притухшие уголья. Териза с трудом сбросила с ног сапожки. Когда она скинула рубашку с плеч и позволила юбке упасть на пол, Джерадин замер, не в силах дышать. Страсть сжигала его, казалось, до кончиков волос.
Внезапно он рывком стянул брюки и увлек Теризу на постель.
Он настолько благоговейно целовал ее и прикасался к ней, разрываясь между изумлением и тревогой, он хотел дать ей так много, что не верил себе. И поэтому был робок, а ей хотелось, чтобы он был уверен в себе. Мастер Эремис был прав. Во время краткого пребывания Мастера в подземельях, после того как был выпущен на волю Воин Гильдии, он сказал ей: «Как только вы подумаете о другом, вы вспомните мои губы, ласкающие вашу грудь». И верно: прикосновения Джерадина напомнили Теризе о Воплотителе — о его уверенности, о его желании обладать ею безраздельно.
Но Джерадин вызывал в ней более глубокие чувства. Она чувствовала, что провела большую часть жизни, ожидая, когда окажется с ним в постели. И могла обойтись без уверенности. Они научатся тому, что нужно знать, вместе.
***
Но все пошло наперекосяк, как у Джерадина бывало всегда. Свой талант к Воплощениям он обнаружил чересчур поздно, когда уже не мог воспользоваться им. Сейчас он слишком поздно понял, что Териза любит его, и не смог воспользоваться этим. Может быть, злую шутку с ним сыграла его собственная неопытность. Может быть, его не отпускало беспокойство за Хауселдон и семью. Териза не знала, в чем причина — и в некотором смысле это не волновало ее. Ее волновало лишь то, что он отчаянно бранится, откатившись от нее, лежит на спине, стиснув кулаки, с напряженными мышцами, пытаясь снова заковать себя в панцирь.
Она смотрела, как Джерадин замыкается в себе, и ее радость начала испаряться. На мгновение ей показалось, что она разрыдается.
Затем ей пришла в голову неплохая мысль.
Кончиком пальца она провела по желваку на его челюсти.
— Подумай вот о чем, — сказала она, словно продолжала небрежную, чуть поддразнивающую беседу. — Мне пришло в голову, как доказать, что я действительно реальна.
— Я и так в это верю, — пробормотал он, словно с другого края мира. — Сама знаешь.
— Но не знаешь, почему, — ответила она игриво. — И потому переживаешь. У тебя нет доказательств. У тебя просто есть твое «острое предчувствие» — и ты полагаешься на веру. А я могу дать тебе доказательство.
Люди вроде Эремиса утверждают, что я создана с помощью воплощения. Порождена тобой и твоим талантом, когда ты сделал зеркало. Но если это правда, тебе не кажется, что ты создал бы женщину, с которой тебе проще было бы заниматься любовью?
Она застигла его врасплох, и он замер. И вдруг рассмеялся, словно застонал.
А как только засмеялся, его защитный панцирь разлетелся вдребезги.
— Великолепно, — выдавил он из себя в перерывах между приступами смеха. — Я до того бестолков, что не могу осознать собственный талант. Не могу помочь своей семье. И моему королю. И женщине, которую люблю. Но и этого мало. Я не могу сделать даже такое.
Она расслышала в его смехе нотки истерики и чуть не растерялась. Но простой смех, казалось, смыл с души пригодника печаль и тягу с самобичеванию; чем больше он смеялся, тем более походил на прежнего Джерадина.
— Нет, я до того бестолков, что настолько бестолково создал женщину для любви, что она, сама того не желая, отравляет мою жизнь. Когда она хочет заняться со мной любовью, я так пугаюсь, что почти не могу думать.
Мне не нужны враги. Как только я отсмеюсь, я сам покончу с собой. О, Териза.
Он произнес ее имя так, словно страдал. И, подкатившись к ней, взял в ладони ее лицо и вновь принялся целовать.
В его поцелуях, несомненно, не было уверенной страсти Мастера Эремиса. Но они были нежными, словно вспомнившиеся ей звуки рожка, и им невозможно было противиться. А когда она вспомнила о рожке, в ней снова зазвучал его сигнал. На этот раз все было на месте.
***
Это случилось почти на заре. Когда Териза наконец заснула, она продолжала прижиматься к нему, словно обещая, что никогда не отпустит его от себя.
На рассвете в доме зашумели; но они с Джерадином не проснулись.
***
К счастью, Хауселдон охраняли не Териза с Джерадином. Когда началось нападение, часовые мгновенно заметили его и подняли тревогу.
Их крики разнеслись по домам и тавернам, по конюшням и амбарам. Люди, едва поднявшись с постели, выскакивали из домов, сжимая вилы, косы, топоры, пастушьи посохи, заточенные, словно пики, молоты, ножи и пилы, обычные палки, случайно оказавшиеся здесь мечи и охотничьи луки. Шесть тренированных лучников Домне в два счета заняли свои позиции вокруг частокола. Крича, чтоб ему нашли его костыли, Домне в ночной сорочке выскочил из дому.
Но Тольден опередил отца. Он слишком беспокоился, чтобы заснуть. После множества безуспешных попыток отдохнуть он заполночь встал и оделся. Если бы Квисс не остановила его, Тольден отправился бы бесцельно бродить вдоль частокола. Но она чуть ли не силой заставила его сесть и выпить кубок вина; она массировала ему шею и мышцы спины, пока руки не заныли от усталости; она занялась с ним любовью. После этого он притворился, что спит, пока она не заснула. А тогда снова выбрался из постели.
Он грелся у огня в первой комнате, когда услышал сигнал тревоги, и с криком (в его голосе не слышалось ни жажды насилия, ни гнева) выскочил из дома. На миг он притормозил, пытаясь сообразить, где бьют тревогу. И помчался туда, только борода развевалась на предутреннем ветру.
Териза проснулась скорее от того, что вскочил Джерадин, чем от криков. Он буквально впрыгнул в одежду, пока она спешно старалась справиться со своей, чтобы отправиться с ним, и распахнул дверь прежде, чем она начала застегивать рубашку.
Тем не менее, она догнала его. В коридоре он столкнулся со Стидом и стал поднимать своего многострадального брата с пола. Стид вцепился в него.
— Дай мне нож, — хрипел он, — я не могу никуда бежать. Но я могу сражаться здесь, если придется.
— Я скажу Квисс, — ответил Джерадин, отодвигая его в сторону.
Вместе с Теризой он достиг входной двери, крикнул Квисс, что Стид просит нож, и вылетел из дома.
— Где? — яростно спросил он у первого встреченного мужчины.
Тот выглядел слишком перепуганным, чтобы соображать, что происходит.
— На западе.
— На западе, — пробормотал Джерадин, задумавшись. — Значит, это не солдаты. Солдаты пришли бы с севера. Или с северо—востока.
Териза поняла, к чему он клонит, но сердце у нее так колотилась, что она была не в состоянии говорить.
— Эремис выслал против нас Воплотимое.
Она кивнула. И, петляя среди домов, они бросились к западной стене.
Все бежали на запад. Указания Тольдена были просты: женщины и дети остаются дома; всякий, кто слишком молод, слишком слаб или болен, чтобы сражаться, — тоже. К несчастью, люди в Хауселдоне отвыкли повиноваться приказам. Улицы были переполнены народом, которому не следовало появляться здесь.
Некоторые вооруженные, решительные или просто желающие сражаться просто не могли пробиться сквозь толпу.
Но Тольден откликнулся на тревогу так быстро, что оказался впереди толпы; он не знал, что его указания не выполняют. Достигнув сторожевого поста, он взобрался на платформу, где всю ночь дежурил человек, поднявший тревогу, и забрался вовремя, так что мог видеть нападение.
Они появлялись беззвучно, нарушая тишину только тяжелым топотом лап и шумным дыханием; странные волки в чешуе, покрывающей крутые бока, с двумя рядами клыков в разверстых пастях; в их диких глазах горело что—то похожее на разум. Только несколько дюжин. Так подумал Тольден, когда увидел их. Достаточно чтобы разорвать овечью отару. Или запугать фермера. Но недостаточно, чтобы испугать Хауселдон. Они просто не смогут перебраться через частокол. И тут вожак стаи прыгнул.
Волк, казалось, летел прямо на него. Взмыв в воздух по меньшей мере на восемь футов, он зацепился передними лапами за стену. Пока его задние лапы царапали дерево, челюсти тянулись к лицу Тольдена.
Испуганный так, как в жизни не пугался, Тольден мгновение не мог пошевелиться. Фермер, а не солдат; он ничего не знал о сражениях. Но где—то в глубине души всегда считал, что в людях вроде Артагеля, которые отправляются на битву с такой радостью, есть нечто ненормальное. Те, кто стоял на платформе рядом с ним, отпрянули. Один из лучников взялся за лук. А
Тольден все еще не мог пошевелится.
Клыки приблизились, горячая слюна брызнула ему в лицо, и что—то в нем сломалось. Хотя он никогда не думал об этом, он был невероятно силен, и его сила пришла ему на помощь. Он потянулся вперед, схватил волка за глотку и швырнул вниз.
Волк упал в стаю, ломая ряды и мешая сородичам приготовиться к прыжку. Стая завыла — резкий, пронзительный звук, кровожадный вопль. Щелкнули челюсти. Волки рассредоточились, чтобы снова напасть. — Лучники! — в отчаянии закричал сын Домне, — стреляйте в этих тварей! Если они переберутся через стены!..
Но он опоздал. На частокол успели прыгнуть три волка… четыре… шесть. Вместо того чтобы напасть на сторожевой пост, они бросились к той части стены, где не было защитников.
Его поразила мысль, что эти бестии понимают, что делают. Они были наиболее беззащитны, когда пытались преодолеть частокол, и потому перебрались на другую позицию. В грудь ближайшего волка вонзилась стрела. Он рухнул вниз, кашляя кровью. Пока лучник снова натягивал тетиву, кто—то с платформы метнул топорик, и тот вонзился точно между горящими дикими глазами. Кто—то попробовал использовать вилы в качестве рогатины; зубья не достигли цели, но волк упал вниз. Тремя меньше.
Оставшиеся три взобрались на стену. Тольден видел, как фермер взмахнул топором и промахнулся — и упал с горлом, разорванным небрежным движением головы волка. К счастью, следующий фермер нанес мощный удар дубинкой, и волк зашатался. Пока он приходил в себя, длинный взмах косы обезглавил его.
Защитники прибывали настолько быстро, насколько позволяли узкие улочки и толпа на них. Второй из волков, выбравшихся на стену, метнулся между двумя конюхами (они чуть не вышибли друг другу мозги, пытаясь попасть в него), разорвал живот лучшему пекарю в Хауселдоне, прежде чем тот успел замахнуться, и прыгнул на кучку мальчишек, которым удалось сбежать от матерей. Но пал от древнего меча в руках старика, который помнил, что такое войны.
Третий волк свалился с застрявшей в груди стрелой, выпущенной юным учеником лучника. И, словно обезумев от боли, убил юношу, оторвал мужчине кисть руки, когда тот пытался заколоть бестию ножом, и помчался по улочке в центр Хауселдона.
Затем в атаку кинулись новые волки.
С соседнего поста прибежал второй лучник. По примеру друга он принялся стрелять в волков, когда те забирались на стену, так быстро, как ему удавалось выдергивать стрелы из колчана. Но стрелков было всего двое. Каждый раз, когда они тянулись за новой стрелой, три или четыре чудовища проскакивали в Хауселдон.
Призывая помощь, Тольден спустился с платформы.
Остальные лучники спешили сюда, но им мешала толпа. А защитники, находившиеся рядом с местом атаки, не знали, как сражаться с подобным врагом; они налетали со всех сторон. В каком—то смысле волки проигрывали. Им грозило скорое уничтожение. Но если достаточное их количество прорвется на улицы, они натворят много бед, прежде чем их успеют прикончить.
А если они убьют лучников…
Может быть, волки и не проиграют.
Тольден выхватил топор из рук человека, явно не знающего, что с ним делать. И, став на пути волков, принялся рубить их, словно дрова. Он не имел ни малейшего понятия, что еще делать.
И не знал, как обстоят дела с волками, прорвавшимися ему за спину. Он не видел, как подоспели остальные лучники, не видел их стараний уменьшить число нападавших; не видел, что стена защитников за его спиной таяла по мере того как люди впадали в панику и разбегались кто куда; даже те, кто знал, как держать оружие, отступали.
С другой стороны, он был одним из немногих, кто видел, что волки — всего лишь авангард.
***
Никто не предполагал такого. Никто об этом не подумал. Волки причинили немалый вред. Проклиная глупость, заставившую их выбраться наружу, женщины бросились по домам, забывая о детях. Мужчины прятались по погребам. Куры метались под ногами, рассыпая перья, или пытались взлететь на крыши. Всю западную часть Хауселдона захлестнула паника, инструкции и планы обороны оказались забыты.
Внезапно улица перед Теризой и Джерадином очистилась, и они оказались нос к носу с существом с окровавленными челюстями и торчащей из груди стрелой.
Чешуя на боках придавала ему сходство с огромным броненосцем, два ряда клыков были как пасть акулы.
Теризе припомнились всадники с рыжей шерстью и множеством рук.
Волк, нюхая воздух, остановился. В его глазах, казалось, горел разум.
— Он охотится на нас, — сказала она. Во всяком случае, ей так казалось; она только не могла определить, произнесла ли эти слова вслух.
— Когда я толкну тебя, — прошептал Джерадин, — беги вон к тому дому. — Он незаметно кивнул на ближайший дом. — Заскочи внутрь. Закрой дверь. Попытайся задвинуть засов.
Волк издал глухое ворчание, похожее на отдаленный раскат грома.
— Что ты собираешься делать?
Она, как видно, все—таки говорила вслух. Иначе бы он не ответил.
— То же самое, только на другой стороне.
Она машинально кивнула, боясь делать что—то еще. И, словно ее кивок был сигналом, волк прыгнул на них, яростно хрипя. Джерадин толкнул Теризу в плечо так сильно, что она споткнулась и растянулась на земле.
Во всяком случае, она не попала под атаку твари! Пытаясь хоть как—то контролировать свои движения, она перекатилась на бок, ударилась об угол дома… …и извернулась — увидеть, что с Джерадином. Он не сделал ни малейшей попытки последовать ее примеру. Оттолкнув ее, он просто нагнулся. Волк приземлился и опять бросился на него, а Джерадин выпрямился, глядя на существо с такой решимостью, словно собирался выбить ему мозги.
— Джерадин!
— Быстро в дом!
И проворно — она едва успела это заметить — пригодник отпрыгнул в сторону. Волк проскочил мимо. Она услышала яростное щелканье челюстей, достаточно крепких, чтобы перекусить любую кость. На рукаве куртки Джерадина теперь зияла дыра.
Но крови не было видно. Пока. Волк развернулся на этот раз быстрее, потому что жертва была ближе, — и снова бросился в атаку.
Если бы Джерадин замешкался, споткнулся или чего—то не рассчитал, он простился бы с жизнью. Никто не может проделывать такие штуки долгое время. Стрела в груди волка давала Джерадину преимущество. Тем не менее, он пригнулся в третий раз, отскочил в сторону, покатился, вскочил на ноги и встал перед волком, который снова готовился прыгнуть.
Териза безрассудно кинулась через улицу Джерадину на помощь.
В этот миг из дома в смертельной панике выскочила женщина. С перепугу она едва соображала, что делает, но, тем не менее, сунула в руки Теризе вилы. И захлопнула за собой дверь, загоняя засов на прежнее место.
Териза машинально схватилась за рукоять вил. С диким безумным воплем, чтобы отвлечь волка, она бросилась вперед и постаралась пронзить его тело.
И промахнулась. Волк оказался слишком быстрым, слишком опытным для ее примитивной атаки. Но когда она это сообразила, то почти случайно уже отреагировала на его прыжок. Напоровшись на зубья вил, он отскочил в сторону.
Откуда ни возьмись в воздухе просвистел костыль и ударил волка в затылок.
Взвыв от боли, бестия развернулась и бросилась на Домне.
Джерадин завопил, без толку предупреждая об опасности. Териза замерла с оружием в руках, словно забыла о нем.
Но Домне не побежал и не пригнулся. Из—за раненой ноги он едва мог ходить. Но у него был костыль и в другой руке, и, когда зверь прыгнул на него, он ткнул костылем ему в глотку.
В то же время Джерадин метнулся к Теризе, одним движением вырвал у нее вилы и что было сил метнул их в спину волку.
Пригвожденный к земле зверь корчился, яростно рыча, забрызгивая сапоги Домне кровью. Потом замер.
— Спасибо, отец, — с трудом переводя дух, сказал Джерадин. — Стекло и осколки! Еще бы чуть—чуть… тебе не следовало так рисковать.
Домне с трудом балансировал на одной ноге. Его лицо было белым. Тем не менее, он смог ответить спокойно:
— Надеюсь, когда—нибудь ты станешь называть меня «папа». Я знаю, тебе это понравится. Джерадин покачал головой, словно лишился дара речи.
Домне ткнул костылем в тело волка, лежащее у его ног.
— И сколько их еще там?
— Достаточно, чтобы прорвать оборону Тольдена, — прохрипел Джерадин.
Теризе на мгновение показалось, что она теряет сознание. К счастью, Джерадин подоспел вовремя и подхватил ее, прежде чем ноги отказали ей.
***
Когда последний волк рухнул внутрь частокола со стрелой в сердце, лучник в полной панике закричал:
— Тольден! — и Тольден чертыхнулся сквозь зубы, потому что не мог сказать ничего другого — он и так запыхался.
Половина стаи лежала перед ним мертвой. Трупы висели на стене, грудами лежали по обеим сторонам от него, среди мертвых тел его людей. Его топор был окровавлен; руки и грудь забрызганы красным; кровь стекала по бороде Тольдена и впитывалась в рубаху. В его взгляде светилась ярость, делая его похожим на хищный разумный взгляд волков. Сколько их проскочило мимо него? Он не знал. Он не знал, что делают люди в Хауселдоне, чтобы защититься. Он знал лишь, что лучник на платформе перепуган до крайности.
Когда он выглянул за край частокола и увидел, на что указывал лучник, то поначалу в отчаянии оцепенел.
Еще и это?
Он смотрел на сотню ярдов вперед на открытое место. Там был кот.
Всего лишь кот. Один—единственный. Ничего больше. Постепенно до него дошло, что этот кот больше его самого. По меньшей мере с лошадь. По меньшей мере…
Затем он заметил, что когда кот ступил на молодую травку и старые листья, те вспыхнули. Он оставлял за собой дымящийся след и двигался оттуда же, откуда пришли волки. Он приближался — не торопясь, но не колеблясь — надвигаясь неумолимо и неотвратимо, как буря.
— Тольден, — пробормотал лучник словно молитву, — что это?
Да, он свалял дурака. Кто он такой, чтобы воображать, будто сравнится с отцом, будто может стать следующим Домне? Он ничего не понимал в Воплощениях. Единственное, чего он достиг в жизни, с его точки зрения, так это знания о том, в какое время года и при каких условиях сажать абрикосовые деревья. Правда, он еще женился на Квисс и обзавелся пятью детьми; семья тоже наполняла гордостью его сердце.
— Сколько стрел у вас осталось? — спросил он лучника.
— Ни одной. — Этот вопрос лучник понял. — Я все их израсходовал на волков.
— Неважно. Пошли. — Тольден слегка подтолкнул его. — Приведи людей к запасам воды. Если эта штука не перепрыгнет частокол, она подожжет его.
Лучник скатился по лестнице и убежал. Тольден повернулся ко второму лучнику, оказываясь спиной к приближающемуся огненному коту.
— Если у тебя нет стрел, — сказал он так, словно обращался к маленькому кружку друзей по не слишком серьезному поводу, — немедля отправляйся в Хауселдон. Нам понадобится помощь.
Но если у тебя что—то осталось, то оставайся здесь.
Не больше чем в пятидесяти ярдах от частокола огненный кот приблизился к старой копне кукурузных стеблей. И копна мгновенно сгорела, выбросив тучи пепла.
Платформа скрипнула: к Тольдену поднялись двое лучников. Кивнув в сторону огненного кота, он сказал:
— Цельтесь в глаза.
— А это убьет его? — хрипло спросил один из лучников.
— Кто знает. Есть предложение лучше?
Воин покачал головой. Его лицо окаменело от страха, но он не отступил.
Лучники натянули тетивы. И почти мгновенно выпустили стрелы.
Огненный кот почти небрежно отвел голову в сторону. Стрелы вспыхнули и превратились в уголья прежде, чем наконечники коснулись шерсти кота.
— Мне кажется, нужна более удачная идея, — пробормотал второй лучник, когда они с товарищем снова натянули луки.
Словно потеряв разум, Тольден опять обернулся и закричал:
— Джерадин! Где Джерадин?
Начало прибывать подкрепление: люди, которые не встречались с волками, осознавшие, что пришла более грозная опасность; некоторые были настолько напуганы, что лучникам пришлось отослать их назад. Никто не видел Джерадина. Большая часть защитников уставилась на Тольдена так, словно он говорил на чужом языке.
— Хорошо, — прохрипел он. — Справимся сами. — Свирепость в его глазах усилилась. Внезапно впав в ярость, он заревел: — Не стойте здесь! Несите воду на платформы!
Его окрик вывел собравшихся из ступора отчаяния, и люди внизу зашевелились.
Лучники опустошили колчаны — бесцельно — и спрыгнули, освобождая место для ведер с водой. Огненный кот был уже так близко, что Тольдену казалось, он чувствует исходящий от него жар. Или, может быть, это было прикосновение солнца. Небо было ясным, безоблачным, и воздух мало—помалу прогревался. Кровь текла по его лицу словно пот, пока он помогал людям поднимать ведра.
Они успели вовремя, точнее почти вовремя. Кот достиг частокола, остановился, ткнулся в дерево носом. Вверх мгновенно ударило пламя, превратившееся из маленькой искры в яростный костер. Руки, удерживающие воду, обожгло. Тольден лишился бровей и бороды и едва не ослеп.
Двое лучников тотчас опрокинули воду на стену. Вода соприкоснулась с пламенем с ревом, похожим на взрыв.
Огонь в бревнах погас. Но такое количество воды, превратившейся в пар, смело людей с платформы.
Тольден приземлился на плечо и провел несколько мучительных бесполезных мгновений глядя в небо, пока его мышцы приходили в норму после падения. Его плечо, возможно, было сломано. Ему казалось вполне вероятным, что он уже никогда не сможет дышать. Острый горячий пар растворился в воздухе почти мигом, оставив небеса чистыми и неприкосновенными. Мокрое дерево частокола задымилось. Судорожно вздохнув, Тольден откатился в сторону и встал на четвереньки.
Плечо онемело. Он не мог пошевелить рукой.
Пламя начало пробиваться сквозь бревна. Плющ, скреплявший бревна, заполыхал. Стена снова занялась и запылала с треском и жаром, словно доменная печь. Тольден и его люди отступили и смотрели, как горят бревна — и как огненный кот пробирается сквозь них, словно это всего—навсего безвредные потухшие головешки.
— Тольден! — закричали люди.
— Помоги!
— Скажи нам, что делать!
— Бежать, — с трудом выдавил он из себя. За всю свою жизнь он не видел такого яростного огня, не встречался ни с чем столь кошмарным, как этот огненный кот.
— Бежать. — От жара у него слезились глаза, словно он плакал. Хауселдон был построен из дерева. Он весь сгорит. — С дороги.
Машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, он отступал, держась поблизости от жара. Огненный кот небрежно следовал за ним, словно Тольден был особенно вкусной и легкой добычей.
Двигаясь словно безумец, он вел огненного кота между домов.
Кот двигался за ним. Огонь захватил стену зернохранилища; затем, с треском взрываясь, подобным стрельбе из пистолета, загорелось само зерно. Огонь, дым и дымящееся зерно разлетелись на сотни футов в стороны.
Торговец, владевший зернохранилищем, толстый жадный старик, жил в доме поблизости. Он сбежал с крыльца и вылил на кота полное ведро воды.
Кот даже не заметил покушения на свою жизнь.
Почти мгновенно пламя поглотило торговца.
Тольден отступал так медленно, как только мог, ведя за собой разрушение Хауселдона.
Он не сразу сообразил, что произошло, когда кот внезапно раздраженно фыркнул — может быть, от боли—и отпрянул в сторону. Пламя словно прилипло к его передней лапе. Зверь нагнулся и вылизал лапу дочиста; его хвост раздраженно ходил из стороны в сторону. Он пошел дальше — более злой, более решительный; похоже, он собирался разделаться с Тольденом поскорее, без лишних сантиментов.
Тольден тупо смотрел на происходящее, сраженный невероятным фактом, что существо пострадало, наступив в небольшую лужицу овечьего помета.
Словно эта информация была недоступна его сознанию, он лишь покачивал головой; обожженное безбородое лицо исказила гримаса; неподвижная рука висела плетью.
Он с усилием повернулся и поспешил убраться с дороги огненного кота, метнувшись в проулок между ближайшими домами так, словно стервятники начали клевать его голову. Люди, которые видели его, решили, что он обезумел.
Кот не стал преследовать его. У него было достаточно добычи.
Поджигая дома и магазины, он продолжил свой чудовищный поход в центр Хауселдона. К Теризе и Джерадину.
***
Териза, Джерадин и Домне услышали крики, увидели огонь и дым, рвущиеся в небо.
— Зеркала и осколки! — прошипел сквозь зубы Джерадин. — Что это?
— Боюсь, что не волки, — пробормотал Домне. Он пнул труп ногой. — Даже эти твари не умеют поджигать дома.
Тревога помогла Теризе собраться. Она взяла себя в руки и попыталась думать.
— Где Тольден?
Джерадин покосился на нее. Он и Домне не смотрели друг на друга.
Один из лучников пронесся по улице. Разгоняя людей, он остановился перед Домне.
— Милорд, — выдавил он, судорожно хватая ртом воздух, — стена проломлена. Дома горят.
— Я и сам вижу, — ответил Домне с неожиданной жесткостью. — Как это случилось?
— Создание из Воплотимого. Кот величиной с быка. Он поджигает все вокруг себя.
И идет вот оттуда.
Териза почувствовала, как холодная рука сжала ее сердце. Поджигает все вокруг…
— Смотритель Леббик рассказывал мне о похожем коте.
Он убил его стражников. — Он выслал всего пятьдесят солдат, и они погибли. — Когда те пытались преследовать Воина Гильдии. Джерадин мрачно кивнул.
— У Эремиса не хватает людей. Или он не может сейчас воспользоваться ими. Или не может воплотить достаточное их количество, не сводя их с ума. Поэтому он использует для атаки Воплощения. Пытаясь уничтожить нас разом, вместо того, чтобы убивать поодиночке.
Огонь приближался. Склад принялся разбрасывать пламя во всех направлениях: начали взрываться бутыли с маслом. Разрушение Хауселдона, похоже, стало уже бесконтрольным.
Домне смотрел, как его люди разбегаются, словно боялся выказать слабость. Но голос его звучал спокойно, он держал себя в руках.
— Джерадин, ты единственный Воплотитель в семье. Как от этого защищаться?
— Только с помощью зеркал, — рявкнул в ответ Джерадин. Теризе показалось, что сейчас он выглядит совершенной копией отца — такой же спокойный и так же боится выказать слабость. — Которых у нас нет.
Тут она впервые увидела кота. И невольно отступила на шаг.
— Где Тольден? — снова спросила она, внезапно испугавшись, что он мертв.
***
А Тольден бежал так, как не бегал никогда в жизни.
Плечо у него не было сломано: будь оно сломано, оно давным—давно начало бы болеть. Тем не менее, рука не слушалась его; он до сих пор не мог воспользоваться ею. Она мешала ему сохранять равновесие и скорость. Из—за нее он бежал, словно горбун.
Он бежал между домами, по улицам Хауселдона, словно был смертельно напуган.
Он забыл о волках — забыл о них начисто. Отчаяние не оставляло места для других опасностей. Один из домов, мимо которых он пробегал, стоял с дверью, сорванной с петель, но Тольден этого не заметил. Он не услышал стоны умирающих внутри дома, не увидел чудовища, пожирающего человеческую плоть на пороге. Он не соображал, что происходит, когда волк бросил ребенка, которого рвал на куски, и прыгнул, целясь ему в голову.
Торопливость спасла его, волк промахнулся. Однако когти прочертили отметины на спине Тольдена, пытаясь добраться до него.
Боль отвлекла его внимание. Они с волком повернулись, чтобы встретиться друг с другом; такой же разъяренный, как зверь, человек выбирал место для удара.
Слизывая с морды кровь, волк снова прыгнул.
У Тольдена не оставалось времени пугаться или переживать. Честно говоря, у него не было времени на волка. И, подавшись вперед, когда зверь прыгнул, он пнул его в грудь так сильно, что у волка разорвалось сердце.
И снова побежал.
Спина горела как в огне. С трудом, шепотом призывая на помощь, Тольден добрался до ближайшей выгребной ямы, где Хауселдон хранил удобрения для полей и садов.
***
Времени у него было немного. Перепуганные люди метались по улице; Териза, Джерадин и Домне теперь ясно видели огненного кота.
И тот видел их; это не вызывало сомнений. Его взгляд застыл на них, словно кот наконец—то распознал свою настоящую добычу.
Наверное, так оно и было. Окаменев от беспомощности и страха, Териза продолжала твердить про себя: Эремис не удовлетворился бы случайным убийством. Значит, он способен говорить с этой тварью. В противном случае как он объяснил, чего хочет? Кот ведь мог напасть на Воина вместо стражников Смотрителя. Вероятно, Эремис описал ему людей, которых необходимо убить.
Она по—дилетантски пыталась понять, какие объяснения понимает огненный кот? Действительно ли Эремис способен разговаривать с ним?
— Териза, — рука Джерадина коснулась ее руки, стиснула пальцы. — Териза, послушай. Если это существо охотится за мной, ты можешь спастись. Беги отсюда — беги подальше от Хауселдона. Отправляйся на север. К Термигану. Возможно, он может дать тебе зеркало. Во всяком случае, ты предупредишь его. Он обеспечит тебе защиту.
Я попытаюсь отвлекать его как можно дольше. — Спасибо. — Что сказать? Териза не имела ни малейшего понятия. — Я оценила твое предложение. — Слова, казалось, срывались у нее с языка, минуя сознание. — А вдруг он охотится на меня? Куда ты убежишь?
— Интересный вопрос, — сухо вмешался Домне. — Давайте обсудим его позднее, ладно? Бегите оба. Если он решил уничтожить Хауселдон, то, может, хотя бы вам удастся сбежать. — Внезапно он закричал, и его приказ прозвучал словно удар бича: — А ну марш!
Териза и Джерадин согласно кивнули.
Но не шелохнулись.
Она почувствовала на лице жар. Огненный кот был так близко, что она могла добросить до него камнем. Он не торопился — но несомненно направлялся прямо к ним. Его глаза полыхали ненавистью; хвост мел пыль.
Она, Джерадин и Домне стояли неподвижно, словно разом лишились рассудка.
И огненный кот остановился. Окинул их враждебным взглядом: «Это еще что?» У Теризы сложилось странное впечатление, что она будто бы знает, о чем думает кот. «Почему они стоят здесь, словно огонь и клыки не могут причинить им вреда? Какую опасность они могут представлять?»
Она, несомненно, сошла с ума, даже если мужчины, стоявшие рядом с ней, оставались нормальными. Пока огненный кот изучал их, Териза махнула рукой и сказала:
— Брысь. Убирайся. — Она чувствовала, как волосы начинают съеживаться от жара. — Мы тебя не тронем. Если ты уберешься отсюда.
Отлично. Великолепно. Вместо того чтобы отступить, бестия изготовилась для прыжка.
Неожиданно рядом с Домне появился Миник. Несмотря на свое торопливое появление, он, казалось, ничуть не запыхался.
В крепких загорелых руках у него было по деревянному ведру.
Вода, подумала Териза. Отличная идея. Жаль, это не поможет. Огненного кота не остановил снег, когда он напал на людей Смотрителя Леббика.
Неторопливо, словно точно следуя инструкциям, Миник поставил ведра перед собой.
Задыхаясь и сопя так, словно его грудь вот—вот лопнет, на улице появился Тольден. Он чуть не воткнулся во фланг коту; жар там, должно быть, был чудовищный.
Тольден прижимал к себе корыто.
Полное воды, оно было бы слишком тяжелым, чтобы его мог нести один человек. Тем не менее, Тольден нес его в одиночку, без всякой помощи, и наконец уронил корыто в пыль.
Глухой гулкий звук отвлек внимание существа. Грациозно развернувшись, словно игривый котенок, огненный кот начал изучать, что происходит сбоку. — Получай! — хрипло закричал Тольден.
И, нагнувшись к корыту, обеими руками зачерпнул и швырнул в морду противнику пригоршню овечьего помета.
Тяжелые комья ударили в бакенбарды кота, в челюсти, в глаза.
Ударили и прилипли.
Они были топливом и жарко запылали. Но не отскочили, как вода, дерево или даже железо. Они прилипли к телу и шерсти существа.
С ревом кот перекувырнулся через голову. И бросился скрести морду, пытаясь содрать обжигающую субстанцию.
Миник действовал несколько медленнее; даже в минуты опасности он не мог избавиться от своей всегдашней обстоятельности. Но не сплоховал. Прежде чем кот успел повернуться, Миник сделал шаг вперед и выплеснул на кота содержимое первого ведра.
Новую порцию овечьего помета.
На этот раз существо взвыло так, словно вопль шел из глубин его души, и принялось кататься по земле, прижимая свой горящий бок, пытаясь притушить огонь.
Почти тут же на улице появились пять или шесть человек с ведрами и корзинами, полными овечьего помета; они принесли новое топливо для огненного чудовища. Нагнувшись над своим корытом, Тольден черпал из него помет руками и швырял в кота. Миник все стой же обстоятельностью использовал второе ведро.
Затем всем пришлось прекратить атаку и отступить. Существо запылало так ярко, что невозможно было находиться поблизости. Териза загородила лицо руками.
Шипя, словно кусок мяса на сковородке или раскаленное железо, опущенное в масло, кот умирал ужасной смертью, пожираемый собственным пламенем.
Тольден остановился и осел на колени; его безбородое обгорелое лицо молча взирало на обугливающееся тело.
Домне медленно обошел горящего кота и приблизился к старшему сыну. Миник, Джерадин и Териза последовали за ним. Они оказались рядом, когда Домне положил руки на окровавленную спину Тольдена.
— Как я и говорил, — пробормотал Домне, и в его голосе перемешались гордость и страдание, — ты подходящий человек для любой работенки.
Прежде чем Териза успела прийти в себя, Джерадин бросился разыскивать Квисс.
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:58 | Сообщение # 13 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| ***
Квисс сердито перевязывала мужа. Как и у Домне, ее чувства были слишком сильны — и слишком противоречивы, — чтобы сохранить спокойствие при виде состояния Тольдена.
Стоя посреди улицы и опираясь на костыли, Домне приказал лучникам пойти и добить оставшихся волков. Миник бережно помог Стиду выбраться из дома. Вместе братья принялись организовывать спасение людей Хауселдона.
Пламя, разожженное огненным котом, разгорелось так, что было бессмысленно бороться с ним. Даже не напуганные уроном, причиненным волками, не тревожась ни о чем, кроме безопасности своих домов, люди Домне вряд ли справились бы с огнем. Но они растерялись и были на грани отчаяния. Кроме того, могли последовать новые атаки… И когда Миник предложил начать борьбу с огнем, Домне твердо запретил ему это.
Вместо того чтобы понапрасну пытаться спасти Хауселдон, всех мужчин, женщин и даже детей, способных поднимать какой—то вес или за что—нибудь отвечать, включили в сбор продовольствия, вещей, лошадей, скота, детей и инвалидов за пределами частокола.
Джерадин не обращал внимания на всю эту суету. Взяв с собой Теризу, он прихватил немного еды и нашел тихий угол в доме отца, где они могли спокойно поесть.
Удивленная, она спросила его, что он собирается делать.
— Сберегаю время, — пробормотал он, поедая холодный бутерброд с цыпленком. — Время от времени нам приходится есть. Лучше сейчас, чем потом.
Они перебираются на Сжатый Кулак. Со всем барахлом, которое собрали, они не двинутся в путь еще два или три дня. Но меня волнует не это. Будь у Эремиса еще что—нибудь для нового штурма, он использовал бы это прямо сейчас. Думаю, первая опасность миновала. А как только они переберутся в пещеры и камни, понадобится целая армия, чтобы выкурить их оттуда.
Териза не понимала его. Она смутно сознавала, что в Сжатом Кулаке невозможно будет отлить зеркала.
— Ты все время говоришь «они». Ты не собираешься оставаться с ними?
Он покачал головой, пытаясь скрыть блеск в глазах.
Териза пристально смотрела на него, словно внезапно поглупела. Его дом сгорел. Скоро весь Хауселдон превратится в пепел и головешки. Выжившим придется перебраться в укрытие. Один из его братьев серьезно пострадал. Люди, которых он знал всю свою жизнь, погибли. Просто поразительно, что Джерадин повеселел.
Он был крепким и сильным, она видела это; но мрачная ирония ушла вместе с горечью. Прошлой ночью он вспомнил, что умеет смеяться. Свет в его взгляде обещал, что он будет смеяться и дальше. Она смотрела на Джерадина, и тупая боль, вызванная столькими страхами и разрушениями, покинула ее сердце и начала исчезать. И, готовая улыбнуться, словно заранее знала ответ, она спросила:
— А почему нет?
Он весело пожал плечами.
— Я все поставил с ног на голову. Как обычно, моя неуклюжесть. В некотором смысле то, что произошло сегодня, — неплохо. То, что делал сегодня Эремис, — неплохая новость. Это значит, он боится нас; слишком боится, чтобы ждать, пока продумает нападение и убьет нас наверняка. Он думает, у нас есть нечто, способное доставить ему множество неприятностей.
Если он так думает, вероятнее всего, он прав. Он слишком хитер, чтобы беспокоиться по пустякам. И нам предстоит выяснить, чего он так боится.
Хауселдон продолжал гореть, но Териза невольно ощутила, что большая часть ее ночной радости вернулась.
— Может быть, еще не все его планы реализованы, — сказала она. — Может быть, у нас еще есть время предупредить Орисон.
— Правильно. А по дороге мы постараемся предупредить некоторых лордов. Когда они узнают, что происходит, может быть, Файля или даже Термигана удастся убедить выступить против Эремиса.
Она не сдержалась; она вскочила и поцеловала его, сжимая в объятиях так сильно, что испугалась, как бы не сломать себе руки.
— Выбирайтесь отсюда, безобразники, — хмыкнул Стид от дверей. — Огонь уже на соседней улице. Следующим загорится этот дом.
В ответ Териза и Джерадин дружно расхохотались. Они покидали Хауселдон, держась за руки.
***
К середине дня от столицы Домне остались лишь головешки и пепел. Со своих носилок Тольден наблюдал за разрушениями, рыдая так, словно все кончено; но его отец считал иначе.
— Не глупи, сынок. Ты спас всем нам жизнь. Дома можно отстроить. Ты спас своих людей. Это я называю величайшей победой. Каждый из нас был бы горд от подобного.
— Именно так, папа, — сказала Квисс, потому что ее муж слишком переживал, чтобы говорить. — Он согласится с тобой, когда немного очухается. Если понимает разницу между хорошим и дурным.
Не замечая их смущения, Джерадин расцеловал всех троих. Квисс и Домне поцеловали на прощание Теризу. Затем Териза и Джерадин отправились к своим лошадям, жеребцу и кобыле, которые привезли их из Сжатого Кулака.
— Сейчас твой черед, Джерадин, — провозгласил Домне перед всеми обитателями Хауселдона. — Сделай так, чтобы мы гордились тобой. Сделай так, чтобы наши страдания были не напрасны. — И добавил: — Во имя разума, не забудь называть меня «папа». Джерадин покраснел. Теризе вновь захотелось рассмеяться: — Не беспокойся, па. Я постараюсь приучить его. И когда люди Домне заулыбались, они с Джерадином поскакали на помощь Морданту.
34. Отчаявшиеся
В конце первого дня осады — в тот день, когда произошло убийство Мастера Квилона и Териза сбежала, — принц Краген осмотрел свои разрушенные катапульты и спросил леди Элегу, что она думает по этому поводу.
— Атаковать, — ответила она не задумываясь. — Атаковать и атаковать.
Изумленно вскинув бровь, он ждал более подробного объяснения.
— Я не Воплотитель, но всякий знает, что Воплощение требует сосредоточенности и силы. Сам процесс Воплощения очень утомляет. И в этой борьбе, — она указала на катапульты, — у вас всего один противник. Только один Мастер может использовать зеркала так, что это повергает вас в отчаяние. Сейчас он, должно быть, обессилен. Вероятно, он уже исчерпал свой запас выдержки.
Если вы будете достаточно настойчивы, он проиграет. И тогда вы сможете разрушить эту заплату в стене. И
Орисон откроется перед вами.
Несмотря на свою убежденность и уверенный тон, принц Краген не удержался от упрека.
— Миледи, — сказал он тихо и в то же время резко, — как вы считаете, сколько у меня катапульт? Ведь их очень трудно перевозить. Если бы мы тащили их из Аленда, то были бы еще в дороге — и победа Кадуола не подлежала бы сомнению. Значит, приходится рассчитывать на то, что нам удалось взять у Армигита. — При мысли об Армигите Крагену захотелось сплюнуть. — Мне кажется, катапульт у нас не станет раньше, чем мы измотаем этого проклятого Воплотителя.
А затем, миледи, — он почти безотчетно обхватил пальцами кисть ее руки, добиваясь полного внимания, заставляя услышать то, что он не произносит вслух, — наша главная, самая основная и лучшая надежда будет потеряна.
— Тогда что вы намерены предпринять, милорд принц? — спросила Элега. Похоже, она не услышала его. Может быть, просто не слушала. — Вы что, решили просто ждать, пока явится верховный король и сокрушит вас?
Принц Краген вскинул голову. Слишком много глаз наблюдало за ним. Усилием воли он подавил досаду, и на его лице появилась надменная улыбка.
— Я намерен выполнять свой долг.
Пытаясь скрыть разочарование, он кивнул и ушел.
Этой ночью под прикрытием темноты принц выслал отряд саперов, чтобы те попробовали подрыть фундамент под заплатой в стене.
Новая неудача. Лишь только его люди принялись за работу, защитники Орисона принялись лить со стены кипящее масло и подожгли его. Пламя заставило саперов отступить — и дало достаточно света лучникам Леббика. Добраться до лагеря удалось меньше чем половине отряда.
К следующему утру у Крагена было время поразмышлять над последними событиями. Принц объявил, что больше не будет рисковать.
Он не собирается уходить со своих позиций. Он всю ночь планировал поддержку для своих войск, придумывал распоряжения для капитанов и консультировался с монархом Аленда. Но он не хотел рисковать, не хотел потерь. Возможно, он решил дождаться верховного короля Фесттена, чтобы создать с ним простой и безобидный военный альянс.
Элега понимала, почему он поступает подобным образом. Он объяснил ей это — как прилюдно, так и частным образом. И его объяснения имели смысл. Тем не менее, его пассивность приводила ее в отчаяние. Временами она не могла видеть его перед войсками; временами она была с ним едва вежлива в постели. Она хотела действия — хотела разрушения стены, битвы; хотела свергнуть короля Джойса и посадить на его место принца Крагена.
Она не хотела думать, что предала своего отца впустую. Пока войска Аленда, наслаждаясь внезапно начавшейся весной, тратили время на учения или на отдых, вместо того чтобы поставить Орисон на колени, все, что она делала, выглядело глупо.
Элега старательно считала дни, часы и молча страдала. Поздним вечером на пятый день бездействия принца (на шестой день осады), пока она ждала, когда принц закончит подводить итоги дня и обсудит с Маргоналом дальнейшие планы, солдат, явившийся с одного из сторожевых постов, доложил ей о гостье.
— Простите мое вмешательство, миледи. — Солдат, старый ветеран, похоже, сомневался, что поступает правильно. — Я бы не стал беспокоить вас по такому ничтожному поводу, но она не пыталась прокрасться в лагерь. Она пришла прямо на пост и пожелала увидеться с вами. У нее при себе не было никакого оружия — даже ножа. Я сказал, что отведу ее к принцу. Или по меньшей мере к капитану. Она ответила, что ей это не кажется разумным. И заявила, что, если я отведу ее к вам, вы решите, как с ней поступить.
Элега постаралась терпеливо выслушать эти пространные объяснения.
— Кто она такая?
Солдат начал смущенно переминаться с ноги на ногу.
— Говорит, что она ваша сестра.
Элега заморгала. Кровь застыла в жилах. Осторожно, чтобы голос не предал ее, она ответила:
— Вы поступили правильно. Можете привести ее сюда. Я решу, что с ней делать, когда выслушаю.
Солдат незаметно пожал плечами. И, отбросив в сторону полог шатра, завел Мисте внутрь.
Сестры стояли словно громом пораженные и смотрели друг на друга. Солдат вышел и закрыл за собой полог, а сестры стояли и смотрели друг на друга не отрываясь.
Элега фактически находилась в своей стихии. Она была в полупрозрачном одеянии, которое очень нравилось принцу; свет ламп и кадил подчеркивал блеск ее коротких светлых волос, красоту бледной кожи, живость фиалковых глаз. По контрасту Мисте нуждалась в солнечном свете, чтобы выглядеть наилучшим образом. В помещении, при искусственном освещении она казалась замкнутой и задумчивой, а ее взгляд далеким, словно она погружена в раздумья и меньше интересуется происходящим, чем ее сестра. Выглядела она не столь представительно. Ее плотный плащ был сильно потрепан.
Мисте изменилась — Элега заметила это мгновенно. Ее осанка стала более прямой, расправленные плечи и поднятый подбородок свидетельствовали, что эта женщина перестала колебаться. Шрам, похожий на заживший ожог, шел по челюсти к правому уху, но не портил ее красоту, а лишь подчеркивал ее уверенность в себе. Она действительно была убеждена в правильности того, что делает. Впервые за всю их жизнь само присутствие Мисте заставило Элегу почувствовать себя маленькой, менее уверенной в себе.
Чутье подсказывало ей, что Мисте совершила нечто такое, в сравнении с чем ее усилия изменить судьбу Морданта казались ничтожными.
Мисте долго изучала Элегу. Затем заулыбалась.
Эта улыбка походила на улыбку отца в те дни, когда он был самим собой, — улыбка, словно солнечный луч. Элега не могла этого выдержать; ее глаза наполнились слезами.
— О Мисте, — выдохнула она. — Ты напугала меня до смерти, исчезнув подобным образом. Я считала, что ты давным—давно мертва.
И не в силах сдержаться, раскрыла объятия и крепко прижала к себе сестру.
— Прости, — прошептала Мисте, пока они прижимались друг к другу. — Знаю, что напугала тебя. Я этого не хотела. Но у меня не было выбора.
Элега неловко отступила на шаг, смахнула с глаз непрошеную слезинку, нашла платок и высморкалась.
— Ах ты проказница, — ласково сказала она. Мисте улыбнулась в ответ и забрала у нее платок.
— Помнишь? — пробормотала Элега. — Я называла тебя так когда—то. Когда мы были маленькими. Если я провинилась и ждала неприятностей, я старалась все свалить на тебя. Даже когда ты была совсем маленькой и плохо умела ходить, я пыталась убедить мать, что ты подговорила меня — что бы это ни было. Мол, ты—проказница.
Мисте весело рассмеялась.
— Нет, не помню. Я была слишком мала. Не верится, что ты могла переложить ответственность на кого—то другого! — Она вздохнула, словно ей радостно было видеть сестру. — Впрочем, сейчас, столько лет спустя, я доказала, что ты была права.
— Да уж. — Элеге хотелось смеяться и шутить и одновременно рыдать при виде Мисте. — Совершенно неисправимый ребенок. — Она попыталась навести хоть какой—то порядок в мыслях и помешать эмоциям захлестывать разум. — Садись. Выпей. — Она показала на складные стулья у небольшого медного столика. — Я очень рада видеть тебя. Я была так одинока… — Она не могла справиться с собой; неожиданное появление Мисте очень взволновало ее. — О Мисте! Где ты была?
Во взгляде Мисте появилась гордость. Нет, Элега, поняла это почти мгновенно, это было нечто большее. Предупреждение. Постепенно улыбка Мисте растаяла. — Долгая история, — ответила она коротко. — Я пришла к тебе, потому что мне необходимо принять целый ряд решений. И среди них не последнее — должна ли я говорить тебе, где была и что делала.
Не просто гордость. Не просто предупреждение.
Недоверие.
Элега готова была расплакаться.
Но в то же время собственное чутье предупредило ее: лагерь Аленда во многих отношениях опасное место, но он особенно опасен для дочери короля Джойса, который не выказывал расположения к принцу Крагену.
— К чему такие церемонии? — спросила Элега осторожно. — Я ведь твоя сестра. Почему ты не можешь рассказать мне обо всем?
На чьей ты стороне?
— Да, спасибо. — Манеры сестры были безукоризненными. — Я бы не отказалась от вина. Как ты успела заметить… — Она скинула плащ, открывая потертую кожаную жилетку и ботинки, которые, казалось, не имели ничего общего с романтикой и спальными покоями. — Какое—то время я не слишком роскошествовала.
Но Элега не отозвалась, слишком занятая тем, что пыталась подавить в себе желание спросить: На чьей ты стороне?
— Элега, — вздохнула Мисте. — Я не могу ничего рассказать о себе, потому что не знаю, в качестве кого ты здесь. Не знаю, почему армия Аленда решилась осадить Орисон. Не знаю, — она стерла с глаз непрошеную слезинку, — жив ли еще наш отец и удерживает ли он трон. Продолжает ли он безумствовать.
Я не могу принять здравого решения, не узнав ответы на эти вопросы.
Я узнала, что ты здесь, — пояснила она. — Я ведь видела, как ты скачешь рядом с принцем Крагеном навстречу Смотрителю Леббику в тот день, когда началась осада. Расстояние было значительным, — признала она, — но я была уверена, что видела тебя. И мне пришлось слишком долго убеждать… — она запнулась, — убеждать себя встретиться с тобой.
Явно стараясь отвлечь внимание Элеги, она жалобно попросила:
— Так могу я выпить вина?
— Ну конечно. Само собой. — Очнувшись от потрясения, Элега подошла к медному столику. На нем стояли графин и два кубка. Несмотря на вероятность того, что ей придется объяснять принцу, почему в его отсутствие его кубком пользовались, она налила вина Мисте и себе, села и знаком пригласила сестру присоединиться к ней.
Мисте приняла кубок и села. Над краем кубка, из которого она пила, в ее глазах зажегся новый блеск. Опустив кубок, она улыбнулась, глядя за плечо Элеги.
— Великолепное вино. Хотела бы я прихватить с собой бочонок такого.
Несколько глотков вина помогли Элеге вернуть самообладание. И, уже взяв себя в руки, она спросила:
— Почему ты говоришь, что тебе пора? Ты ведь только что пришла. И… — она постаралась изобразить самую очаровательную улыбку, — ты еще ничего не рассказала, а я не поняла, почему ты пришла сюда.
Мисте снова отпила и, держа бокал обеими руками, заглянула в него.
— Я пришла задать вопросы и получить на них ответы, чтобы принять решение и надеяться, что послужу добру, а не злу.
— Другими словами, — Элега старалась говорить спокойно, — ты не хочешь мне доверять. Я должна помочь тебе решить, можешь ты мне верить или нет.
Глаза Мисте потемнели. И почти сразу Элега заметила горькую перемену, произошедшую с ними обеими. Мисте была младшей из дочерей короля и в некотором смысле самой малоуважаемой — одинокая, погруженная в романтические мечтания, в свои странные состояния, которые не имели ничего общего с реальностью. Только отец выслушивал ее, не выказывая при этом скрытой насмешки, — но сейчас его королевство разваливалось, и виной тому было одиночество Джойса.
И тем не менее, она стала другой, облекшись в собственную храбрость лучше, чем в кожу. Вполне вероятно, она сошла с ума. Как еще объяснить то, что она здесь, что она посчитала решение прибыть прямо в лагерь Аленда разумным и требует ответов на вопросы? Даже если она была нормальна, она стала совершенной незнакомкой, и Элега не знала, как это оценивать и как к этому относиться.
С другой стороны, какой вред она могла причинить, глупая, бесстрашная дочь безумного короля? Неужели возможно, что она каким—то образом побывала в Кадуоле? Нет. Армия верховного короля Фесттена слишком далеко, — кроме того, ее продолжают сдерживать силы Пердона. Так какой же вред может причинить Мисте? Да никакого.
Мисте и не думала отвечать на вопросы Элеги. Через некоторое время Элега решила, что с расспросами можно подождать. Чувствуя к своей одинокой сестре неожиданную симпатию — и нечто вроде уважения, она не могла дать более точное определение, — она внезапно, без всяких оснований решила сыграть по—крупному.
— Отлично, — сказала Элега. Ведь ее природе было более привычно рисковать, чем осторожничать. Бездействие принца Крагена раздражало ее. Спрашивай более определенно.
От ее слов глаза у Мисте загорелись. Мисте невольно погладила ее по щеке.
— И снова благодарю, — пробормотала она. — Ты сослужишь мне великую службу.
И почти сразу принялась допытываться:
— С отцом все в порядке? Он… — она судорожно сглотнула, — жив?
— Насколько мне известно, в добром здравии. — При первых словах сестры в горле у Элеги пересохло. —
Прошло всего несколько дней с тех пор как я в последний раз беседовала с ним. — И сейчас, решившись играть по—крупному, она осознала, что рассказать свою историю ей будет нелегко. Основополагающие убеждения Мисте были чересчур пуританскими. — Кроме того, эмиссары и посланники вроде Смотрителя или Мастера Квилона передают сообщения от него незамедлительно. Он остается королем в собственном замке, хотя его власть над Мордантом закончилась. Мисте с облегчением вздохнула.
— Это меня радует, — ответила она, кивая своим мыслям.
— А Териза? Как она?
Элега скрыла свое смущение сарказмом.
— Боюсь, эта леди пала жертвой обычных ошибок Джерадина.
— Как? — в голосе Мисте послышались нотки тревоги. Вспомнив про резервуар, Элега сказала с ядом в голосе:
— Научилась у него давать маху.
И снова Мисте кивнула; она смутно понимала, что хотела сказать Элега — но не хотела расспрашивать. Она на мгновение задумалась, а затем медленно спросила, словно хотела подобрать слова помягче:
— Элега, а почему ты здесь? Если наш отец до сих пор правит в Орисоне, почему ты оказалась в стане его врагов?
Ну вот и все; точка, где почва стала зыбкой, вопрос, в котором они никогда не поймут друг дружку. Если правда слишком сильно изумит Мисте, Элеге придется вызвать стражу и передать сестру в руки принца Крагена.
Тем не менее, Элега верила в риск и решила рисковать до конца. Она сухо ответила:
— Вопрос поставлен неправильно, Мисте. Ты должна была спросить, почему принц и его войска оказались здесь. Мое «почему» связано с его.
Мисте внимательно посмотрела на нее.
— Нечто такое я и подозревала. Вот почему я так боялась за отца. Я думала, алендцы пришли сюда потому, что он мертв. Но я не собираюсь обвинять тебя в принятии неверных решений.
— Когда я покидала Орисон, принца Крагена оскорбили в зале аудиенций. Но то, что он сдержался, заставило меня думать, что он и не надеялся на мир.
— Почему он здесь, пытается свергнуть короля?
— Потому что, — ответила Элега, опасаясь реакции Мисте, — я убедила его поступить именно так.
В некотором смысле Мисте вообще не отреагировала; она просто замерла, словно зверь в убежище. Это было так непохоже на нее, что казалось более обидным, чем потоки обвинений. Где она научилась такому самообладанию — и такой осторожности?
— Я встретилась с ним после аудиенции у короля. — Элега старалась, чтобы в ее голосе не звучали виноватые нотки. — И решила довериться ему, когда он заявил, что желание Маргонала жить в мире — искреннее. Но Аленд раздирает противоречие, которое они должны разрешить. Кадуол не желает жить в мире, а сила короля стала слишком ничтожной, чтобы не отдать Гильдию в лапы Фесттена. Аленд должен что—то предпринять, чтобы верховный король не заграбастал Воплотимое.
Сначала я продемонстрировала принцу искренность своих намерений—И он ответил обещанием, что, если Орисон сдастся ему, он сделает Пердона королем Морданта — и Аленд ничего не потребует взамен, если Гильдия не достанется Кадуолу.
Тогда я убедила его, что вся наша надежда — на осаду.
— Но, Элега, — запротестовала Мисте, — ведь это глупость. Отец — единственный, кто может провести корабль Орисона сквозь все шторма. Осада может длиться годами. А верховный король Фесттен не будет ждать так долго, чтобы помешать монарху Аленда захватить Гильдию.
— Нет, это правда, — настаивала Элега. Искренне, а потому вынуждена была признать: — Во всяком случае, была. По двум обстоятельствам. Первое — заплата в стене при всех усилиях была слабым местом, и никак нельзя было предвидеть, что один из Мастеров сумеет защитить ее от катапульт. — А второе…
Элега невольно помедлила в нерешительности. Ведь это была ее жажда действий, ее желание, чтобы осада закончилась быстрым успехом. Это была ее вина: она убедила принца Крагена.
Если он и винил в неудаче ее, то ничем не выказал этого. Вероятно, он признал наличие риска в том, что делал, и не чувствовал разочарования. А может быть, он усмотрел новую надежду в оправдании своего нынешнего бездействия. В любом случае она винила себя за двоих. Уверенная в себе, готовая спасти мир, она взяла судьбу Морданта в свои руки. И уронила.
— А второе?.. — напомнила ей Мисте.
— Второе… — ответила Элега резче, чем намеревалась. — Я пообещала сдать ему Орисон, без всякого кровопролития, с минимальным количеством жертв.
— И каким образом?
Пальцы Элеги стиснули кубок.
— Отравив резервуар с водой. Не смертельно. Но так, чтобы защитники не могли сопротивляться, пока замок не будет взят.
Без всякого выражения, почти не шевеля губами, Мисте сказала:
— Это должно было удаться. Что же вышло не так? Элега позволила себе выругаться, чего, как она знала, Мисте не выносила. И сказала:
— Териза и Джерадин застигали меня за этим. Они не в состоянии были остановить меня или схватить. Но предупредили Смотрителя. Никто не пострадал от сделанного, потому что никто не пил эту воду. Защитники остались в полном здравии, а мне пришлось бежать.
Не в состоянии сдерживать недовольство, она продолжала:
— Это отвечает на твои вопросы? Теперь ты сможешь принять мудрое решение?
Постепенно Мисте успокоилась. Ее взгляд соскользнул с лица Элеги; она подняла бокал и выпила его до дна. Машинально, погруженная в свои мысли, снова налила вина и вновь выпила.
— О, Элега. Как же ты страдала от этого — решиться предать свою семью и родину и не преуспеть.
— Гораздо хуже, — страстно ответила Элега, — не делать ничего, позволять уничтожить все, что есть в этом мире хорошего, потому что человек, который создал все это, не желает беспокоиться и защищать созданное им.
И снова медленно, снова глядя куда—то в себя, Мисте кивнула.
— Вероятно. Это одно из решений, которые мне следует принять.
Внезапно, словно ожила парализованная часть ее рассудка, Элега сообразила, что принц Краген запаздывает. Обычно он заканчивал обсуждать с отцом минувший день и приходил в шатер в это время.
Если он застанет здесь Мисте, ему не останется ничего, кроме как взять ее в плен. Ее потенциальная ценность, как дочери короля, слишком велика, чтобы пренебречь ею. Но кроме того, Мисте была сестрой Элеги — а Элега еще не решила, на чем следует остановиться. Единственное, в чем она была уверена, так это что в качестве пленницы принца Крагена Мисте не выдаст своих секретов.
Пробормотав «Подожди здесь», Элега вскочила и поспешила за полог шатра.
Она разбудила девушку из Аленда, служившую у нее горничной.
— Живо, детка, — прошипела она. — Найди принца. Он может быть еще у отца или идет сюда. Умоляй его простить меня. Скажи, что я плохо себя чувствую. Скажи, что я наполовину ослепла от головной боли — но это пройдет, если я посплю. Отправляйся скорее.
Она отправила девушку в ночь, замерла, чтобы успокоить судорожно бьющееся сердце, и вернулась к Мисте.
Мисте вопросительно посмотрела на нее. Элега объяснила, что сделала, — и почувствовала б?льшее облегчение, чем считала разумным, когда убедилась, что Мисте верит ей. Значит, у встревоженности Мисте, у ее настороженности есть свои пределы. Несмотря на то, что натворила Элега, Мисте не боялась, что сестра предаст ее.
И Элега на миг задумалась, на чьей же она все—таки стороне.
Она снова села, снова налила вина. Мисте терпеливо ждала объяснений, почему принц Краген ничего не предпринимает. Элега глубоко вздохнула — то, что она собиралась сказать, могло быть воспринято как проявление нелояльности. И спросила:
— Ты помнишь тот день, когда мы впервые встретились с Теризой? Тот день, когда Пердон ураганом ворвался в Орисон и король Джойс отказался встретиться с ним?
— Да. — И снова сосредоточенный взгляд Мисте замер на Элеге.
— Мне кажется, я рассказывала тебе об этом. — Элега ярко помнила бешенство Пердона. «Вы ему это и скажите, миледи, — орал он на нее. — Всех своих людей, кто будет ранен или сражен, защищая его в его слепо* бездействии, я пришлю сюда». — Так вот, он делает то, что обещал. Из Пердона небольшими группками и отрядами раненые и мертвые со своими семьями прибывают почти ежедневно, отсылаемые в безопасный, с точки зрения лорда, Орисон — как укор королю Джойсу.
Сейчас они пленники Аленда — хотя было бы правильнее назвать их больными под наблюдением армии военных врачей, которые не разрешают им покидать койки. Раненные, измученные и истощенные… немногим из них хватает сил отказываться отвечать на вопросы.
Мисте смотрела в лицо Элеге и молчала.
— От них, — Элега вздохнула, — мы узнали, что армия верховного короля не идет сюда.
При этих словах глаза Мисте расширились. — Не может быть, — прошептала она, словно не в силах поверить в то, что слышит. — Не может быть. Элега кивнула.
— Во всяком случае, если и идет, то неизвестным нам путем. Наши сведения точны. Войска Фесттена двигаются с такой скоростью, что быстро проскочили бы холмы Пердона — несмотря на сопротивление лорда. Но из разных источников сообщают, что верховный король маневрирует, не приближаясь к Орисону.
— Так вот почему принц Краген считает, что можно подождать.
Наконец—то голос Мисте звучал так, словно самообладание могло изменить ей.
— Куда же, в таком случае, направляется верховный король Фесттен?
— На юго—запад, — ответила Элега. — В провинцию Тор.
Раненые Пердона сообщили, что армия Кадуола самым коротким путем, какой только может найти, движется к Маршальту, столице провинции.
— Но почему? — спросила Мисте. — Почему он идет туда? Ведь Гильдия здесь. Элега не имела ни малейшего понятия. — Я слышала кое—какие пересуды, — сказала она только для того, чтобы услышать ответ Мисте. — Смотритель считает Тора предателем. Голова Мисте дернулась.
— Тор? Глупости. — Она на мгновение задумалась и продолжала: — А если он предатель, то поводов захватывать Тор у Фесттена еще меньше. Вздор! Что делает Пердон?
Чтобы исправить мнение о себе, Элега притворно строгим тоном сказала:
— Разумеется, он более посвящает себя службе Морданту, чем король заслуживает. — Правда заключалась в том, что при одной мысли о Пердоне у нее болело сердце и хотелось кричать, потому что она ничего не могла поделать. — Фесттена, похоже, не интересует Орисон. Но вместо того чтобы использовать возможность отступить, вероятно сюда, или создать альянс с Армигитом, что с моей точки зрения сомнительно, или, скорее, с Файлем, Пердон выстраивает свои войска так, что они постоянно оказываются на пути Кадуола. Он начал войну от силы с тремя тысячами людей против по меньшей мере двадцати тысяч. Если донесения правдивы, у него осталось меньше двух тысяч человек, и каждый день несет ему новые потери. Но он продолжает сражаться. Он провел всю жизнь, держась за рукоять меча, и не может просто так позволить Фесттену творить что захочется.
Короче говоря, он ведет личную войну с Кадуолом. Если бы давным—давно король Джойс не отказался помочь ему, он спас бы себя — и помог бы Орисону, прибыв сюда.
Это отвечает на твои вопросы?
Пока Элега говорила, выражение лица Мисте изменилось. Ее взгляд был обращен к Орисону; глаза наполняли слезы.
— Ах, отец, — глухо промолвила она. — Как же ты допустил все это? Как ты это терпишь?
Желание Элеги расплакаться усилилось.
— Если так, — буркнула она, — может быть, ты соизволишь ответить на мои вопросы. Я рассказала тебе достаточно, чтобы выглядеть в глазах недоброжелателей предательницей. Я хотела бы получить что—нибудь взамен за свой риск.
— Хорошо. — Внезапно Мисте поднялась, глядя сквозь ткань шатра на Орисон, словно Элеги здесь не было. — Теперь я могу принять решения. Спасибо тебе. Мне пора.
Не глядя на сестру, она направилась к пологу. Мгновение Элега стояла словно громом пораженная, раздираемая противоречивыми чувствами. Ее переполняла ярость; хотелось задать жестокие вопросы, которые бы причинили сестре боль. И в то же время она думала, что сестра покидает ее, не веря, не доверяя ей и эта мысль занозой засела в сердце. Она собиралась крикнуть стражу, когда в ее голове, словно вспышка света, мелькнула новая мысль. Прежде чем сестра достигла полога, Элега сказала:
— Отец послал мне весточку, Мисте.
Мисте мгновенно остановилась и повернулась к Элеге. И как будто бы нехотя спросила:
— Какую?
Слишком удивленная серьезностью Мисте, чтобы обидеться, Элега ответила:
— Ее принес Смотритель Леббик. По его словам, отец сказал: «Я уверен, что моя дочь Элега действовала из лучших побуждений. И куда бы она ни направилась, с ней пребудет моя гордость. Ради нее и ради себя я надеюсь, что добрые побуждения принесут добрые плоды».
Мисте вдруг закрыла глаза. Слезы потекли из—под ее ресниц по щекам, но она долго не шевелилась и ничего не говорила. Затем радостно посмотрела на сестру, улыбаясь словно ясное солнышко.
— Ну конечно, — выдохнула она. — Как я сама не догадалась!
И она тут же вернулась к своему стулу. Улыбаясь так очаровательно, что это надрывало Элеге сердце, она сказала:
— Прекрасно. Спроси меня о чем—нибудь более определенном.
Элега уставилась на нее, уставилась словно рыба — а Мисте рассмеялась. Элега не сдержалась; внезапно она ощутила такую радость, облегчение и стыд, что начала смеяться сама.
Через некоторое время Мисте наконец сумела выговорить:
— Ох, Элега, мы так не смеялись с детства! Насмехаясь над собственным важным видом, Элега ответила весомым тоном:
— Не будь такой заносчивой, детка. Ты ведь едва достигла возраста, когда можно называться женщиной.
Мисте радостно хмыкнула. На миг единственным, что мешало Мисте выглядеть такой, какой ее помнила Элега — романтической и родной, чуточку глуповатой и несерьезной — стал шрам на ее щеке.
Именно шрам все менял. Из—за него изменения в Мисте невозможно было ни припустить, ни оставить без внимания. Он слишком сильно смущал Элегу.
— Мисте, где ты была? Куда идешь? Почему уходишь? И эта одежда. Что ты делала все это время?
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:59 | Сообщение # 14 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| — Элега, — весело запротестовала Мисте, — я же просила—спроси меня о чем—нибудь более определенном. — После этого она вздохнула, и веселость постепенно исчезла. — Ну хорошо, я расскажу. — Ее лицо приобрело непонятное для Элеги выражение: задумчивое и рассудительное, немного печальное; отчасти взволнованное. — Я ушла из Орисона, чтобы отыскать Воина Гильдии.
Элега так изумилась, что воскликнула:
— Что ты сделала?.. — прежде чем смогла сдержаться.
Та Мисте которую знала Элега, смутилась бы и покраснела; она могла бы покачать головой или начать оправдываться. Но новая Мисте ничего такого не сделала. Только подняла голову, в легкой досаде прикусила губу и повторила:
— Отправилась на поиски Воина Гильдии. А через мгновение добавила:
— Териза помогла мне.
Лучше слушать. Элега не хотела показаться сестре полной дурой и потому молча смотрела на Мисте.
— Я выбралась из ее комнат через тайный ход, ведущий рядом с брешью, которую Воин проделал в стене. Пролом охраняли не слишком тщательно, и мне удалось ускользнуть незамеченной. Оттуда я пошла по его следам в снегу.
Элега смотрела на нее не отрываясь, ожидая, пока Мисте скажет что—нибудь хоть сколько—то осмысленное.
— Наконец, — продолжала Мисте, — я нагнала его. Он был ранен и не мог двигаться быстро. Честно говоря, он лежал в снегу и истекал кровью; она заливала доспехи.
Я испугала его — он решил, что на него снова напали. — Голос Мисте звучал спокойно и твердо. — Он выстрелил в меня. — Она коснулась рукой щеки. — К счастью, почти не причинил мне вреда. Затем он разглядел, что я всего лишь слабая женщина, и бросил оружие. И я смогла помочь ему.
Элега заставила себя моргнуть, прокашляться, потрясти головой, словно отгоняя наваждение. Затем осторожно сказала:
— Лучше начни с начала. Расскажи, почему ты отправилась за ним.
— Почему? — Взгляд Мисте устремился куда—то в пространство. — Да почему бы и нет? Поводов было хоть отбавляй. Странные изменения в отце, его стремление к разрушению — и наша неспособность повлиять на что—либо, которая мне нравилась не больше, чем тебе. Кроме того, была Териза, встретившаяся с миром, которого не знала и не понимала, с большей храбростью и уверенностью, чем я могла найти в себе. И сверх того была несправедливость, совершенная Гильдией.
— Несправедливость? — переспросила Элега. — Мастера пытались защитить Мордант. Воплощение Воина было единственным действием, которое могло принести хоть какую—то пользу.
— Нет, — голос Мисте звучал решительно. — Я не буду говорить об этической стороне вопроса — можно ли допускать воплощение живого существа, не спросив это само существо. Но Мастера не были честны даже сами с собой. Они утверждали, что воплотили Воина во исполнение нужд Морданта, пытаясь осуществить предсказание, — но чего они ждали от него в ответ на это? Раненый — он и его люди сражались не на жизнь, а на смерть, — он внезапно оказался в другом мире. — В ее голосе зазвучали страстные нотки. — Что он мог подумать? Наверняка он мог подумать одно: это изменение — очередная уловка его врагов.
Будь Мастера честны, они бы признали, что Воин может стать их союзником только по их вежливой просьбе, если сможет действовать по велению сердца, а не из жажды насилия.
Элега выслушивала доводы Мисте в общем с таким же изумлением, как и все ее предыдущие признания. Ее слова звучали вполне ясно, невероятно страстно. Элега не привыкла слушать такую по—мужски логичную речь из уст сестры.
— Я никогда не думала об этом подобным образом, — призналась она. И добавила, почти с завистью: — А вот ты думала. И решила не сидеть сложа руки.
Мисте пожала плечами, словно отрицая, что выказала смелость или предприимчивость.
— Файль пытался предупредить отца о намерениях Гильдии. Когда отец своим бездействием позволил воплощению произойти, я поняла, что если останусь в замке и не попытаюсь ничего исправить, то возненавижу себя. И когда я додумалась до того, что следует помочь Воину, мое сердце забилось сильнее.
Сухо, чтобы сдержаться, Элега сказала: — Значит, ты тепло оделась и вышла на мороз ради Воина, который мог убить тебя, как только увидит. Ни по какой другой причине, только из—за того, что ты чувствовала жалость к нему? Слабая улыбка заиграла на губах Мисте.
— И ты нашла его и помогла ему. Как такое возможно? Неужели под броней скрывался человек?
— Ну конечно. В некотором смысле совсем иной, а в некотором очень похожий на нас. Похожий на нас в главном.
Вновь изумив Элегу, Мисте покраснела и быстро продолжила, пытаясь скрыть смущение: — Как и Териза, он говорит на нашем языке — видимо, благодаря Воплощению. Его зовут Дарсинт, — заметила она небрежно. — Его указания помогли мне снять с него броню и перевязать рану. Его оружие с легкостью добыло для нас огонь, и я приготовила ему поесть.
С тех пор мы не расставались, прячась где только можно, убегая, когда приходилось. Кров и даже пищу мы без труда находили в брошенных деревнях и на фермах…
— Пока не появилась армия, — торопливо вмешалась Элега, пытаясь сделать выводы из того, что сообщила ей сестра. — Ты увидела нас. Бы вместе — ты и Воин Гильдии. Ты сказала, что тебе пришлось несколько дней уговаривать себя прийти ко мне. Это не себя тебе пришлось уговаривать, а его. Ты ведь его знания, его проводница.
И, обо всем догадавшись, хотела добавить: «Его любовница». И Элега поспешно сказала:
— Так вот какое решение ты хотела принять. Ты—спутница самого могучего человека во всех королевствах. Он любит тебя — и зависит от тебя. Ты должна решить, как использовать его силу.
Настала очередь Мисте изумляться. Не в состоянии скрыть внезапно вспыхнувшую надежду, Элега вскочила со стула, чтобы оказаться к сестре поближе:
— Мисте, ты должна помочь нам. Вся эта сила, вся эта мощь лишь ждет своего часа. О сестра, почему ты колеблешься? Ты можешь положить конец этой осаде практически без всяких усилий. Разве ты не понимаешь, что следует сделать? Мы должны взять Орисон. Должны покончить с дурацким сопротивлением короля, чтобы наконец могла начаться битва против подлинных врагов Морданта, чтобы королевство и Гильдия остались в неприкосновенности.
— Нет, Элега. — Мисте вскочила, чтобы встать с сестрой лицом к лицу. — Это ты не понимаешь. — Шрам придавал ей вид грозный и решительный. — Вопрос, который я должна решить, заключается не в том, буду ли я помогать тебе или нет, вопрос в том, буду ли я помогать Орисону против тебя.
Алендских войск слишком много даже для такого оружия, как у Дарсинта, и ему не победить их в одиночку. А его сила постепенно теряется. Он называет это «разряжается». Его оружие нельзя «зарядить» в этом мире. По этой причине мы должны действовать осторожно. Тем не менее, я долго и много думала о том уроне, который он может нанести армии Аленда. Правда в том, что я сдерживаю его лишь потому, что ты в лагере — и потому что принц Краген не предпринимает никаких активных действий.
Элега хотела возразить, но Мисте перебила ее.
— Я хочу предупредить тебя, Элега. Я убеждена более чем когда—либо, что должна сражаться за отца и Мордант. Если ты хочешь, чтобы оружие Дарсинта начало стрелять, оно начнет стрелять по вам.
— Мисте, — в панике прошептала Элега, — ты сошла с ума?
— Ты считаешь, что верить собственному отцу—безумие?
— Да, безумие! Ты сама это подчеркивала — ты говорила о его «странном нежелании, стремлении к самоуничтожению». Разве ты не слышишь себя? Ты бы не покинула Орисон и не отправилась помогать своему Дарсинту, если бы верила нашему отцу.
— Да. — Вспышка Мисте вдруг сменилась улыбкой, и она сразу стала казаться недалекой и неопасной. — И нет. Я провела много дней, пробираясь сквозь глубокий снег. Я перевязывала раны воина—чужака и сжимала его в своих объятиях—И слышала послание отца к тебе. Страх и отсутствие комфорта учат многому. Как и любовь. Я поняла, что нужно думать по—другому. Трудно сказать, что я верю в его бездействие. Но я поверила в то, что он помог этому воплощению — через Гильдию. Я даже думаю, что он сделал это ради меня—как оскорбил принца Крагена ради тебя. Ты не видишь, какими сильными он нас сделал? Я могу делать выбор за Дарсинта, могу попросить его помощи. А ты влияешь на все действия армии Аленда.
Я у верен, что моя дочь Элега действовала из лучших побуждений. Ради нее и ради себя я надеюсь, что добрые побуждения принесут добрые плоды.
Элега, мы поступаем так, как он хочет. Он все спланировал. Может быть, его бездействие лишь попытка заставить действовать нас.
Элега пришла в ужас от улыбки сестры. Так оптимистически объяснять поведение короля было безумием.
— Мисте, ты дура, — пробормотала она, словно разговаривала сама с собой. — Дура. — Король Джойс предпочел отослать жену домой, лишь бы не заниматься делами королевства. Не объясняя, почему так ведет себя. Мало—помалу он вытравил из сердца Элеги всякую надежду и веру. — С тобой все в порядке? Неужели то, что он сделал, не обижает тебя?
— Конечно, обижает. — Улыбка Мисте была полна превосходства и печали одновременно. — Я говорю лишь, что на вещи можно смотреть иначе. Мы должны спросить себя, заслужили ли мы его доверие. Но мы не можем взвалить на себя его ношу. Он — король. Мы должны спрашивать, заслужили ли мы его доверие.
— Мне кажется, он хотел сказать, что доверяет нам. — Элега, ты никогда не задавалась вопросом, каким человеком он должен быть, если доверяет тем, кому причиняет столько боли? Между нами говоря, у нас хватит сил уничтожить его. Оружие Дарсинта и армия принца могли бы покончить с ним. И наш отец сам загнал нас в этот угол.
Или он совершенно безумен, или столь отчаянно нуждается в нас, что не может объяснить, чего хочет, не сделав это чего—то невозможным. Совершенно растерянная, Элега спросила:
— Что ты имеешь в виду? Что ты подразумеваешь под всем этим?
Мисте пожала плечами.
— Ничего определенного. Я просто рассуждаю. Но предположим… — ее взгляд сосредоточился на сестре, — что в некотором смысле для защиты Морданта жизненно необходимо, чтобы принц доверял тебе. Как можно добиться доверия между заклятыми врагами? Попытка обмануть или подкупить принца почти наверняка обречена на провал. Ты — уж прости — плохо умеешь лгать. Ты не смогла бы убедить принца в том, во что не веришь сама.
— Нет. — Элега покачала головой не от разочарования, а от отчаяния. — Ты выстраиваешь чересчур много предположений и по слишком ничтожному поводу. Как может быть «жизненно необходимо», чтобы принц Краген доверял мне?
— Элега, размышляй. Ты сама подошла очень близко к ответу. Чего пытался добиться отец, отказываясь послать подкрепления Пердону, когда Пердон прибыл в Орисон и требовал помощи?
— Чего он пытался добиться?
— Или давай рассуждать по—другому. Что бы произошло, когда Кадуол вышел в поход, если бы Пердон получил помощь нескольких тысяч воинов? Как ты заметила, Пердон выдвинулся бы сюда, чтобы сохранить силы и помочь защищать короля. А верховный король Фесттен не позволил бы столь сильному врагу получить свободу маневра. Ему пришлось бы следовать за ним.
Отказав Пердону в помощи, отец сделал так, что Кадуол не пошел прямо сюда. Ты до сих пор не понимаешь, Элега?
— Время, — выдохнула Элега. Наконец—то она начала кое—что понимать. — Раз Кадуол не пришел сюда, то Аленд может позволить себе ждать. Отказав в помощи Пердону, он выиграл время.
— Да! — прошептала Мисте.
— И оттолкнув нас от себя, он тоже выиграл время. Он сделал так, что я могла использовать свое влияние на принца чтобы продлить бездействие. Но прежде всего… —
Элегу поразило, насколько логично это звучало, — он оттолкнул нас для того, чтобы, если принц станет атаковать слишком яростно, ты бросилась бы защищать Орисон… и таким образом атака Аленда захлебнулась бы… а так как мы с тобой сестры, то мы могли бы сделать стычку между нашими силами как можно менее кровопролитной.
— Да, — повторила Мисте. Она уже не вела себя скованно.
— Но почему? — Элега не знала, смеяться ей или плакать.
— Почему ему так необходимо время? Почему он так поступает? Какие у него трудности? Как он способен верить, что можно спасти Мордант, разрушая его?
Мисте в отличие от сестры не чувствовала желания впадать в истерику. Тихо хмыкнув, она сказала:
— Если бы я это знала — если бы я могла хоть что—то предположить — то сама рассказала бы обо всем принцу Крагену.
Элега вдруг тоже хмыкнула.
— Так значит, это все разговоры? Ты не можешь придумать, почему бы отцу нужно было выиграть время… а значит, нет причин верить, что он действительно пытается выиграть его… и значит, нет причин верить в твои рассуждения?
Мисте покачала головой и тихо ответила:
— Причин нет.
— За исключением, — пробормотала Элега через мгновение, — того факта, что все это, похоже, чересчур аккуратно подстроено, чтобы быть случайностью.
Мисте расплылась в такой довольной улыбке, что теперь ее красил даже шрам на щеке.
Элега вздохнула. Ее хорошее настроение постепенно улетучивалось. — Должна заметить, Мисте, — заявила она, — что испытываю неодолимое желание рассказать обо всем принцу Крагену. К несчастью, он возьмет тебя в плен. И, вероятно, использует в качестве рычага воздействия на отца — или на твоего Воина.
— В таком случае, — ответила Мисте. — Дарсинт придет за мной. Вряд ли он позволит использовать меня в качестве рычага.
— И будет убито много алендцев, — добавила Элега. — Сила его оружия иссякнет. Без всякой пользы.
— Это… — Мисте жестко улыбнулась, словно научилась любить риск, — и есть довод, который я использовала, чтобы он отпустил меня к тебе.
Элегу ждал последний сюрприз этого полного сюрпризов вечера: она обнаружила, что никогда не любила свою сестру так сильно, как в эту минуту.
— В таком случае, — растягивая слова заявила Элега, — мне кажется, в моих интересах помочь тебе покинуть лагерь, прежде чем весть о твоем визите достигнет ушей принца Крагена. Идем. Бери свой плащ. Мы возьмем мех с этим вином и поскорее уйдем.
Но, прежде чем уйти, они с Мисте крепко обнялись, словно впервые по—настоящему узнали друг друга.
***
На следующее утро, выслушав доклады своих капитанов, принц Краген вызвал Элегу из шатра. Она никогда еще не видела его таким злым. Даже усы его, казалось, топорщились от гнева.
— Миледи, — сказал он, — прошлой ночью в лагерь пришла женщина. Она утверждала, что она — ваша сестра. Ее отвели в ваш шатер.
Элега смело смотрела на него, скрывая страх в сердце.
— Да, милорд принц. Это была моя сестра Мисте.
— Та, что исчезла после того, как Воплотители воплотили своего Воина? — Похоже, он знал о ней лишь это. — Где она сейчас?
Вспомнив, что лгунья из нее никудышная, Элега выдержала его взгляд и ответила:
— Мы долго беседовали с ней. Потом я помогла ей уйти, не беспокоя стражу.
— Дочь короля Джойса. Одна из самых ценных женщин Морданта. Вы «помогли ей уйти». — Тон принца стал таким, что все солдаты поблизости повернулись к нему, прислушиваясь. — Почему?
Элега попыталась улыбнуться так, как улыбалась Мисте: словно она обожала риск.
— Давайте зайдем в мой шатер, милорд принц. Мне нужно кое—что рассказать вам. Это заставит вас усомниться в ваших суждениях.
За это она и полюбила его: хотя она была дочерью его врага — хотя она предала своего отца и, следовательно, могла предать кого угодно — хотя она помогала другой дочери короля бежать, — принц Краген отправился с ней в шатер и выслушал ее рассказ.
***
Почти в тот же час Артагель получил разрешение впервые встать с постели. Бок быстро заживал, лихорадка отступила, и ему удалось убедить врача, что он чувствует себя прекрасно. Вдобавок после его безумного визита в подземелья он стал примерным пациентом. И ему было позволено подниматься ради короткой, очень короткой прогулки.
Он то и дело улыбался врачу. Улыбнулся беззубой кухарке, приносившей ему еду. Улыбнулся горничной, убиравшей его комнаты. Но не пытался одеться и выйти, пока не уверился, что ему никто не помешает. Он не хотел, чтобы кто—то видел его в тот момент, когда он подвернет испытаниям свое тело и поймет, насколько он слаб.
Попытка надеть просторную рубаху и штаны вызвала у него испарину. Пока он пытался обуться в сапоги—закружилась голова. Подняв свой двуручный меч, он покачнулся от слабости. С каждым новым движением рана начинала пульсировать, словно собиралась открыться вновь.
Безостановочно улыбаясь, чтобы подбодрить себя, он вышел из комнат и, устроив себе короткую, очень короткую прогулку, отправился на поиски Смотрителя Леббика.
У него было множество поводов побеседовать со Смотрителем. Во—первых, несколько дней назад Леббик хотел видеть его, но помешала лихорадка. Во—вторых, если его удастся разговорить, Смотритель будет бесценным кладезем сведений о том, что интересовало Артагеля в первую очередь: осада; планы короля Джойса; поиски Джерадина.
Благодаря тому, что большинство его друзей были стражниками и многие из них заходили проведать его во время болезни, Артагель знал, что осада после первого дня протекала вяло. Но это могло означать все, что угодно, — и он хотел знать, что именно. Вдобавок, Артагель слышал, что Мастер Квилон убит и вместо него магистром Гильдии стал Мастер Барсонаж. Он слышал, что Териза исчезла. Он даже слышал, что существует взаимосвязь между смертью Квилона и исчезновением Теризы. И только один человек — наверное, это был врач, лечивший Артагеля, — упомянул, что до сих пор есть вопросы касательно Андервелла.
Недоумений было достаточно, чтобы заставить Артагеля прогуляться к Смотрителю. Несмотря ни на что, они с Леббиком были старыми друзьями — если у Смотрителя вообще могли быть друзья. Фактически он был учителем и командиром Артагеля с тех пор, как Артагель достиг такого уровня, что первому встречному стало небезопасно указывать, что ему следует делать. И поэтому все — во всяком случае активные защитники замка — верили, что он единственный в Орисоне может отправиться к Смотрителю, задать ему вопросы и получить на них ответы.
Но так случилось, что у Артагеля было два дополнительных повода побеседовать со Смотрителем, более важных, чем все прочие.
Первое: он долго и мучительно — что было не в его обыкновении — думал о своей последней беседе с леди Теризой, и ему не понравились выводы, которые он из этой беседы сделал.
Второе: он слышал по меньшей мере от шести достойных доверия друзей, что утром после исчезновения Теризы Смотритель Леббик вернулся к себе домой и застал в своей постели женщину.
Бывшую служанку Теризы Саддит.
И избил ее до полусмерти.
Даже сейчас, через пять или шесть дней после происшествия, его врач не был уверен, что она сможет пользоваться руками. Что же касается лица… Собственно, никто не хотел подробно описывать, насколько оно обезображено.
С тех пор Смотритель не выходил из своих комнат. Он руководил обороной Орисона через посредника — через выбранного им человека, который приносил ему свежую информацию и получал от него указания.
По очень странному совпадению, от которого сердце Артагеля сжималось, человека, выбранного Смотрителем, звали Рибальд. Это был тот самый покрытый шрамами ветеран, который время от времени оберегал Теризу по просьбе Джерадина, тот, кто потерял своего лучшего друга, Аргуса, при неудачной попытке застать принца Крагена врасплох.
Почему именно Рибальд? Леббик никогда особо не доверял ему. Честно говоря, Рибальд частенько жаловался, что Леббик совершенно не замечает его, разве что когда он проштрафится.
И хотя от усилий его сердце судорожно трепыхалось, а кости болели, Артагель решил встретиться со Смотрителем и задать ему несколько вопросов.
Ему не понравилось, как Териза кричала на него: «Ты что, сошел с ума? Джерадин — твой браг!» В то время не понимал ее. Но тогда он горел в лихорадке, то, что произошло с Найлом, терзало ему душу и сердце. А сейчас ее слова жгли его словно обвинение. Появившись в квартире Леббика, он немного удивился, обнаружив, что дверь охраняется. Прежде Смотритель никогда не старался охранять свою квартиру. Тем не менее, Артагель не колебался. Он подошел к стражнику, человеку, которого знал много лет, и спросил:
— Он до сих пор отказывается видеться с кем бы то ни было?
Стражник кивнул. Несмотря на очевидную радость от того, что Артагель наконец—то встал с постели, он заметил:
— И не собирается делать никаких исключений. Ни для кого.
Артагель улыбнулся. Вероятно, неплохо, что он не смог прихватить с собой меч. Он выглядел бы по—дурацки, обнажив его — и роняя на пол. И, словно это заявление ничуть не задело его, он сказал:
— Я хотел бы пройти внутрь. Ты ведь не будешь мешать мне?
— Хочешь проскочить мимо меня? — хмыкнул стражник. — В твоем состоянии? — Он развел руками. — Ладно, подчиняюсь принуждению. Кто—то должен объяснить ему, что к чему. Почему бы и не ты. После того как он отдубасил эту женщину… если он не попытается оправдаться, вскоре нас ждут большие неприятности. Слишком много людей, которым больше нечем заняться, крайне недовольны происшествием.
Если он тебя ударит, кричи, отнесу тебя назад в твои комнаты.
Артагель успокаивающе похлопал его по плечу.
— Спасибо большое. Всегда приятно иметь неподалеку такого человека, как ты.
— Знаю, — ответил стражник. — Причем как можно ближе. И, хмыкнув, он открыл дверь.
Уверенный, что ноги не долго смогут держать его, Артагель вошел в покои Смотрителя.
Первая комната была плохо освещена, не убрана и ничем не украшена — чего не бывало, когда Артагель в последний раз был здесь незадолго до смерти жены Леббика. Хотя и не любитель роскоши, Смотритель выбрал для своей семьи шикарные апартаменты; он десятилетиями говорил о том, что собирается завести детей, невзирая внимания на те травмы, которые жена получила в алендском плену. А она поддерживала в нем эту надежду, утверждая, что эти комнаты очень понравятся детям. Но после ее смерти Леббик ободрал все стены и пол, оставив лишь голый камень; он поставил в первой комнате жесткую койку и запер остальные двери — и даже в переполненном Орисоне эти комнаты оставались пустыми. А после исчезновения Теризы он перестал даже убирать. Единственная лампа, на столе у кровати, давала довольно света, чтобы разглядеть, что в комнате грязно.
Грязен был и Смотритель — небритый, чумазый, он не менял одежду уже много дней. Его глаза налились кровью от усталости и ненависти ко всему — а может быть, покраснели от печали, а руки были сжаты в кулаки, словно он хотел взять в них меч. Глядя с кровати на Артагеля, он слабо прохрипел:
— Я оторву башку тому, кто впустил сюда тебя.
Воздух был затхлым от грязи, застоявшегося пота, зачервивевшей пищи. Артагель с трудом подавил рвоту. Сменив гримасу отвращения на вежливую улыбку, он ответил:
— Нет, ты этого не сделаешь. — Он спокойно нашел стул и уселся. — Если бы ты хотел оторвать ему голову, ты сначала набросился бы на меня. А ты не посмеешь. Я—самая популярная личность в Орисоне.
— Дерьмо собачье. — Смотритель злобно мигнул. — Самая популярная личность в Орисоне Эремис. — Несмотря на свой тон, он не вставал с постели. — А ты всего лишь калека, который остался жить по чистой случайности, недобитый Гартом.
Небось поэтому тебя и послали. Думают, я не обижу человека, который так слаб, что женщина щелчком собьет его с ног.
Пытаясь изобразить любопытство, Артагель переспросил: — Кто?..
— Они. Тор. Король Джойс. Половина вшивых собак в этой вонючей дыре. Тот сукин сын, который позволил тебе войти. Те, кто считает, что Эремис — лучшее в этом мире с тех пор, как король Джойс изобрел солнце. Те, кто считают, что меня следует оскопить за то, что я набил морду грязной шлюшке. Они.
Они хотят выманить меня отсюда, и тогда они набросятся на меня. Они хотят, чтобы ты заставил меня выйти.
— Прости. — Артагелю было невероятно трудно разговаривать со Смотрителем, когда тот был в таком состоянии. Он предпочел бы безоружным встретиться с Бретером верховного короля. В результате голос его звучал необычайно ласково, словно он наслаждался происходящим. — Мне очень неприятно перебивать тебя, когда ты в таком чудесном настроении. Но правда в том, что я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь. Я просто пришел сообщить тебе, что Джерадин не убивал Найла.
— Знаю, — буркнул Леббик. — Можешь не говорить об этом мне. Скажи им.
— Минуточку. — Артагель удивился бы меньше, если бы Смотритель внезапно дохнул огнем. — Погоди. Что значит — знаешь? Откуда ты это знаешь?
— Знаю, — Смотритель Леббик посмотрел на своего посетителя так, словно Артагель был кошмаром, явившимся из сна, — потому что эта обоссаная девка оказалась в моей кровати. В моей кровати.
Сейчас пришел черед Артагеля в ужасе уставиться на собеседника.
— Минуточку, — повторил он. — Погоди. Леббик не стал ждать.
— Я вошел через эту дверь, — он яростно ткнул толстым пальцем в дверь, — а она лежала в моей кровати. — Он ткнул пальцем в кровать. — В чем мать родила, засранка. И скалилась. Покачивая своими дойками. Ну конечно же, Джерадин не убивал Найла.
Немного успокоившись, он заметил:
— Я верил всем, кроме этой женщины. Артагель затаил дыхание и молча слушал.
— Она заставила меня обдумывать все снова и снова.
Она заставила меня начать с самого начала. Но когда она ошиблась насчет тайного хода — я уверился. Затем видел, как она спасается бегством. С Квилоном. Другом короля Джойса. Затем обнаружил тело Квилона. Я снова настиг ее. Я увидел ее. Гилбур сказал мне, что они—союзники. Ну конечно же, Джерадин убил Найла. Она, должно быть, сбежала с Гилбуром, а не с Квилоном. Предательница, убийца. Это доказывало вину Джерадина.
Разве они не сказали тебе этого?
— Нет, — пробормотал Артагель. — Они не сказали мне ни единого слова.
— Еще успеют, — буркнул Леббик. — Дай им только шанс. Они все говорят лишь обо мне. Шепчутся у меня за спиной. — Дикая ухмылка исказила его лицо. — Эремис—герой. Все, что сказала о нем эта женщина, — ложь. Джерадин убил Найла. Она заставила его сделать это. И помогла ему бежать. Затем Гилбур помог бежать ей. Они убили Квилона. Я — чудовище. И никто не понимает, почему король Джойс не приказал вспороть мне брюхо.
Эремис — герой.
Не в силах найти в его речах хоть каплю здравого смысла, Артагель спокойно заметил:
— Сомневаюсь. Териза, должно быть, сказала тебе, что Найл до сих пор жив. Она пыталась сказать это и мне.
Я не поверил ей, — признался он, — но с тех пор я много раз пенял себе за это. — Обычно он не слишком сожалел о сделанном и, тем не менее, очень жалел о том, что сказал Теризе. Ему следовало внимательно осмотреть тело. — Я наконец—то сообразил, как все должно было происходить. — «Джерадин — твой браг. Ты знаешь его всю свою жизнь». — Они, должно быть, подменили тела. Андервелла и Найла. Вот для чего они использовали Воплотимое — чтобы существа изуродовали трупы до неузнаваемости. Чтобы мы подумали, что Андервелл—это Найл.
Джерадин не сделал бы ничего подобного. Это невозможно. Я знаю его лучше других. И, словно они беседовали о погоде, Артагель добавил:
— Если он ни при чем, остается только Эремис. Больше винить некого.
— Я знаю, — печаль исказила черты Смотрителя Леббика. Он тихо добавил: — Знаю. Почему, ты думаешь, я избил ее? Почему, думаешь, не остановился? Я пытался выбить из нее правду.
Это Квилон помог женщине бежать. Вот правда. По приказу короля Джойса. Чтобы избавить ее от меня. Он приказал мне делать свое дело, а затем попытался утащить ее из моих лап. Вот почему он оставил меня в одиночестве. Он не посылал за мной много дней. Он знает, что я всего лишь выполнял приказы.
Он хочет сломать меня. Хочет, чтобы я прятался здесь, пока не сгнию. Потому что не верит мне.
Артагель почувствовал, что этот разговор никуда не ведет. Он хотел уже уйти к себе, подальше от безумия Леббика. Но жалость оказалась сильнее тревоги. Кроме того, он, Артагель, упустил Теризу и Джерадина.
И вместо того чтобы отступить, он попробовал новую тактику.
— Ну хорошо, но должен же он кому—то доверять? —
Артагель пытался говорить сердечно, но без особого успеха. — Ты ведь до сих пор командуешь, не так ли? Ты ведь до сих пор Смотритель?
И кстати, раз мы заговорил о твоем командирстве, как оборона? — продолжал Артагель. — До меня дошли слухи, что принцу Крагену удалось метнуть в нас всего лишь один камень, в первый день осады. Это правда?
Смотритель снова кивнул.
— Проклятый щенок Маргонала, — проревел он, — сидит сиднем и глазеет на нас.
— Почему? С чего он взял, что может ждать? Разве он не боится Кадуола?
— Я вижу всего два объяснения. — Лицо Леббика отчасти разгладилось. Похоже, Артагелю удалось найти нужные струны в его сердце. — Он знает, что Фесттен не скоро появится здесь — по какой—то причине, нам неизвестной, потому что он не пропускает к нам новости. Или Аленд с Кадуолом заключили в союз.
Так: появилась хоть какая—то надежда. У Смотрителя Леббика осталось еще достаточно здравого смысла. И Артагель осторожно сказал:
— Тогда я предпочитаю думать, что Кадуол не скоро появится здесь. Если Фесттен и Маргонал заключили союз, Краген не пытался бы напасть на нас в одиночку.
— Ты, вероятно, прав, — мрачно согласился Смотритель. — Фесттен не пошел бы на союз, если бы существовала хоть малейшая вероятность того, что Маргонал может захватить Гильдию до него.
Артагель кивнул. И через мгновение продолжил разговор:
— Кстати о Гильдии…
Леббик довольно невежливо перебил:
— А мы говорили?.. Артагель нахмурился.
— Говорили о чем?..
— О Гильдии. Или ты попросту суешь нос в чужие дела?
— Сую. — Артагель улыбнулся. — И собираюсь совать нос в чужие дела, пока ты не скажешь три осмысленные фразы подряд. Если ты не соберешься, то действительно сгниешь.
Так вот, кстати, о Гильдии… что они собираются делать ввиду случившегося с бедным Мастером Квилоном?
Смотритель Леббик принялся изучать своего гостя, словно наконец начал удивляться, почему тот здесь.
— Ничего, — он подчеркнул это голосом. — Насколько я знаю, единственное, чем они заняты — с утра до вечера вытирают друг другу сопли. То есть… — он заговорил в своей обычной гневной манере, — они дни и ночи напролет пытаются выяснить, каким образом Гилбуру, Джерадину и этой женщине удалось использовать плоское зеркало и не сойти с ума.
Этот слепой хряк Барсонаж внезапно… — тон Леббика стал яростным, — обнаружил, что наш король Джойс прав. Что он был прав с самого начала. Зеркала не создают свои воплощения. То, что они показывают, существует в действительности. Поэтому мы не имеем права брать оттуда что—либо и тем самым нарушать равновесие в том мире. Все это собачье дерьмо означает, что они не намерены помогать нам. Они отказываются браться за то единственное, что может принести какую—то пользу.
Смотритель рассмеялся, но в его голосе не было веселья.
— Это действительно любопытно. Они решили стать чистенькими, когда король махнул на них рукой. Нас еще не превратили в рабов только потому, что принцу Крагену не удается использовать катапульты. Хэвелок разрушает их с помощью извлекаемой из его зеркал какой—то птицы, состоящей из дыма.
У Артагеля появилась надежда, что он на верном пути. Смотритель Леббик постепенно берет себя в руки. Может быть, уже пора рискнуть?
Любовь к риску заставила Артагеля небрежно сказать:
— Так—то лучше. Ты ведешь себя намного лучше. В любую минуту ты можешь вновь стать самим собой. Осталось еще одна мелочь, которую я хотел бы знать.
Смотритель, — он решительно набрал в легкие воздуха. — Во имя разума: что связывает Саддит и Найла? Почему то, что она оказалась в твоей постели, доказывает, что Джерадин не убивал его?
Несколько секунд Смотритель, казалось, готов был вспылить. Его лицо дрожало. Глаза налились кровью, вбирая темноту комнаты; черты были полны ненависти.
Словно человек, катающий во рту железные шары, он сказал:
— Связь не между Саддит и Найлом. Связь между Саддит и Эремисом. Она — его подстилка.
Артагель ждал.
— Он послал ее. Именно в этом я заставил ее признаться. Именно поэтому я так избил ее. Вот почему я не остановился.
Артагель по—прежнему ждал.
— Он сделал это, чтобы насолить мне, — глаза Леббика внезапно наполнились слезами. Они текли по его грязной бороде, оставляя следы на щеках. — Я подошел к самому краю пропасти. Эта женщина пыталась сказать мне правду, а я не знал, как ей поверить. Тогда он проделал все это. Послал свою шлюху, чтобы это стало последней соломинкой. Потому что я — единственный, кто остался у короля Джойса. Хоть он и не верит мне.
Чудесный Мастер Эремис, — сказал Смотритель опечаленно, — не посылал бы ко мне в постель свою шлюху, если бы эта женщина не рассказала о нем всей правды. Он хотел раздразнить меня.
Артагель с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть сквозь зубы. На этот раз он нашел объяснения Смотрителя достаточно убедительными. Его всегда поражала неутолимая страстность Саддит; но в эти минуты он думал не об этом. Он думал, что ее появление в постели Леббика было худшей выдумкой Эремиса.
Словно Эремис и король Джойс сговорились уничтожить Смотрителя.
Нахмурившись, Артагель сказал:
— В твоих объяснениях есть смысл. — Слова, казалось, застревали у него в горле; их приходилось извлекать силой. — А что сказала Териза о нашем герое Эремисе?
Смотритель закрыл лицо руками, роняя слезы на грязный стол.
— То же, что и ты. — Рядом с собой на койке он нашел грязную тряпку и высморкался. — Похоже, они поменяли тела. Если Джерадин действительно хотел бы убить Найла, он мог бы проделать это без глупого риска и кровопролития. Но если Джерадин невиновен, то Андервелл должен был обнаружить, что Найл не был ранен. Таким образом, Андервелла следовало убрать. Чтобы обезопасить Эремиса.
Найл, вероятно, все еще жив. Если он хоть сколько—то нужен Эремису.
Эремис изображает героя Орисона, потому что его планы еще не осуществились. Кадуол еще не готов напасть. Это очевидно — Кадуол еще не пришел сюда. Или он ждет, пока произойдет еще что—то. Он не хочет, чтобы Краген захватил Гильдию.
Артагель собирался спросить: «Тогда почему ты не остановишь его? Не вонзишь нож в его сердце? Вместо того чтобы прятаться здесь, словно побитая собака?» Но, к счастью, он вовремя осадил себя. Едва только вопрос созрел в его голове, он припомнил, как Смотритель Леббик отреагирует на него. Они хотят выманить меня, и тогда набросятся. Он хочет сломать меня. Он не верит мне.
Артагель любил рисковать, но он не желал рисковать, подталкивая Леббика в пропасть.
Он не мог сообразить, что делает король Джойс. Но эти проблемы его не занимали; кто—нибудь все равно разберется. Вот Эремис — совсем другое дело. Артагель был убежден, что необходимо помешать Мастеру любым способом.
Артагель оглядел комнату в поисках вдохновения и уцепился за первую же мысль, которая пришла ему в голову.
— Знаешь, Смотритель, если бы твоя жена увидела этот свинарник, она встала бы из могилы.
Артагель, вероятно, был единственным человеком в Орисоне, который смел говорить с Леббиком о его жене.
Но, по счастью, Артагель нашел правильный ключик. Смотритель не взорвался, а смутился.
— Я знаю, — пробормотал он. — Я собирался все убрать. Сейчас.
Печаль на его лице разрывала сердце Артагелю. Без задней мысли он тихо сказал:
— Не стоит. Оставь. У меня есть лишняя комната. А там—еще одна кровать. Перебирайся ко мне.
Смотритель Леббик угрюмо уставился на него. Шевеля губами, словно Артагель протянул ему единственную ниточку, привязывавшую его к жизни.
— Она мертва, — сказал Артагель мягко, как только мог. — И это нельзя исправить. Она больше не нуждается в тебе. Только мы нуждаемся в тебе.
С трудом выйдя из прострации, Смотритель хрипло спросил:
— Мы?.. Кто это «мы»?
|
|
| |
|
GolDiVampire |
Дата: Вторник, 12 Июн 2012, 16:59 | Сообщение # 15 |
|
Клан Эсте/Эрц-герцогиня Фейниэль/Мисс Хогсмит 2014
Новые награды:
Сообщений: 2778
Магическая сила:
| — Мы. — Артагель не колебался. — Джерадин. Териза. Всякий, кто по—прежнему считает, что короля Джойса все еще стоит спасать, даже если он действует так, словно засунул голову в задницу.
Леббик надолго задумался, уставившись во мрак. Он походил на человека, затерявшегося в воспоминаниях—затерявшегося в любви, в странных приступах жестокости; на человека, который может и не найти дороги назад. Но его плечи наконец—то приподнялись, и он вздохнул.
— Ладно.
— Вот и хорошо. — Артагель вздохнул так же искренне. Напряжение покинуло его с такой быстротой, что он вздрогнул. — Самое время.
Без напряжения и печали, которые заставляли его держаться, мышцы Артагеля утратили силу, а ноги подгибались. И он торопливо добавил:
— Помоги мне вернуться назад. Боюсь, я перетрудился, придя сюда.
— Идиот, — буркнул Леббик. Он медленно поднялся. — Тебе ведь нужно отлеживаться. Я видел болванов, но таких…
— Неважно. — Артагель с трудом удерживался, чтобы не упасть со стула. — Я видел болванов, которые заткнут за пояс нас обоих.
Только скажи мне одну вещь. — Он замолчал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. — Почему Рибальд? Не думал, что он у тебя на хорошем счету.
Смотритель Леббик осторожно помог Артагелю встать. Подпирая его плечом, он направился к двери.
— Мне был нужен кто—нибудь, кому я могу доверять. Он любит Джерадина. Этого для меня достаточно. Артагель не сдержался и спросил:
— Ты действительно угодил в переплет? Из—за Эремиса и Саддит?
Мускулы на челюстях Леббика заходили ходуном. Его глаза были полны мрака.
— Подожди — увидишь.
Возвращаясь к себе, Артагель обнаружил, что ему не терпится снова увидеть Джерадина. Он хотел, чтобы кто—нибудь объяснил ему, что происходит.
35. Старый союзник короля
В тот же день Териза и Джерадин добрались до юго—западных холмов провинции Термиган и начали приближаться к Стернвалю, столице, где правил сам Термиган.
Относительно прямая дорога из Хауселдона и отсутствие дождя, весьма нехарактерное для этого времени года, сделали путешествие легким, во всяком случае для Джерадина. Он привык к лошадям, не жаловался на трудности дороги, знал, как устроить лагерь. И, похоже, исполнился уверенности в себе. Впервые за всю свою жизнь он точно знал, что делает. Единственное, что сдерживало его прыть, это желание провести побольше времени с Теризой.
Териза торопилась прибыть в Стернваль совсем по другим причинам. В каком—то смысле она потеряла интерес к Орисону — к Мастеру Эремису и королю Джойсу. И повод был серьезным. Она страдала от любого движения, у нее болели все кости, она видеть не могла лошадей. Ей хотелось принять горячую ванну и вытянуться на сухих простынях. А из—за веса Джерадина по ночам твердая земля оставляла на ней следы от лопаток до копчика. Временами она была готова убить, если бы за это ей пообещали подушку или перину. Через день или два, проведенных в седле, каждый шаг жеребца, казалось, разъединял ее кости. Еще несколько дней спустя она едва удерживалась от стона всякий раз, когда Джерадин прикасался к ней.
И, тем не менее, она обнималась с ним так сильно и так часто, как только удавалось; она обхватывала его ногами и держала на себе, несмотря на боль. Она была так переполнена любовью, что с трудом отводила от него взгляд; когда ее кожа не соприкасалась с его кожей, она страдала больше, чем от царапин и синяков. Если нужно, она потерпит.
Она должна была признать, что возненавидела лошадей. Любая культура, не способная изобрести другое путное транспортное средство, кроме такого, должна погибнуть. Когда Джерадин сообщил, что они скоро увидят Стернваль, она воскликнула:
— Слава Богу! — с такой страстью, что он не мог удержаться от смеха.
— Ах, тебе смешно, — пожаловалась она. — Я в жизни себя так не запускала, а ты думаешь, что это шуточки. Клянусь, не знаю, что я нашла в тебе.
Без сомнения, — добавила она более мягко, — если бы я знала, то, вероятно, закрыла бы на это глаза.
— Будьте осторожны, миледи, — заметил он шутливо, — я натура чувствительная. Если вы дадите мне повод — хоть малейший — я тут же начну извиняться.
— О, Господи, — застонала она, пытаясь говорить с горечью, хотя вся светилась улыбкой. — Последний раз, когда ты это делал, нам не удалось заснуть до полуночи.
Это вызвало у Джерадина смех. Затем он нагнулся с седла и театрально поцеловал ее.
— О, Териза, — вздохнул он, когда поехали дальше, — ты доставляешь мне столько радости. Не могу поверить, что это возможно. После стольких лет служения Гильдии и стольких неудач — после ошибки, после погони за Найлом вместо того, чтобы сосредоточиться на принце Крагене — после того как нам не удалось остановить Элегу — после того как в глазах всех я стал убийцей брата… а потом мне пришлось нырнуть в зеркало, не представляя, что со мной случится… — Его список несчастий впечатлял, когда он перечислял их все подряд. — Я бы никогда не поверил, что можно чувствовать такую радость.
— Долго нам еще ехать? — спросила она, потому что ей ничего другое не пришло в голову. — Я хочу спать.
Джерадин улыбнулся и дал лучший ответ, какой мог придумать.
Это был четвертый день их пути, и с тех пор как они оставили за собой дымящиеся руины Хауселдона, они не видели ни единого признака того, что Мордант находился в состоянии войны. Направляясь почти прямо на северо—восток, они пересекли Бродвайн на ее пути к Демесне и поехали по дороге к провинции Термиган.
— Термиган поможет нам, — убежденно заявил Джерадин. — Он старый союзник короля. Рассказывают, что он спас королю жизнь в последней из больших битв с Алендом—около тридцати лет тому назад.
Териза кивнула, не отводя глаз от окружающего пейзажа. Она встречалась с Термиганом; у нее создалось впечатление, что это человек, которому можно доверять абсолютно — но лишь на его условиях.
К северу и востоку от Хауселдона провинция Домне, казалось, состояла из сплошных голых холмов, на которых затруднительно было выращивать чего бы то ни было, но зато поставляющих пышную сочную траву на корм овцам. На юге и западе виднелись горы, но они оставались все дальше по мере того, как дорога уводила путников из провинции. Джерадин пояснил, что граница Домне простиралась от гор на севере — от точки под названием Рот Пестиль (потому что оттуда берет начало река Пестиль) — по относительной прямой к приметному горному пику на южном хребте, могучей вершине, которую нельзя ни с чем спутать, названной по какой—то странной причине Келендумбл. Эта линия отделяет Домне от провинции Термиган к северу от Бродвайн и от провинции Тор на юге.
Хотя граница была воображаемой, как только Териза и Джерадин попали в Термиган, пейзаж изменился. Трава и деревья, подснежники и кусты казались хилыми, словно росли в неподходящей почве и климате.
— Здесь отличная земля для винограда, — пояснил Джерадин, — и не слишком плохая для хмеля. Но на ней нельзя выращивать пшеницу, рожь или уоррен.
Уоррен был одним из злаков — собственно, одним из немногих продуктов, которые казались незнакомыми Теризе в этом мире.
— В Домне шутят, что все, кто живет здесь постоянно, страдают расстройством желудка, а когда начинают заливать горе вином, становится еще хуже.
С другой стороны, я слышал, что верховный король Фесттен не пьет ничего кроме термиганских вин.
Когда изменилась почва, изменился и облик холмов. Они стали менее крутыми, более сглаженными, словно создавались с помощью выветривания, а не вздыбились, словно кости доисторического существа. Дорога петляла прямо по оврагам, вместо того чтобы пересекать их. Словно по контрасту погода стояла самая весенняя — на солнце было тепло, несмотря на холодные ночи и тучи; воздух был пропитан ароматами цветов и влагой.
Теризе так хотелось искупаться, что при одной мысли об этом у нее зачесалась голова.
Она заставила себя думать о другом и пришла к выводу, что все эти овраги — идеальное место для засады. Но это казалось полным вздором. Ведь Аленд выслал все свои силы на осаду Орисона. А силы Кадуола находились на другой стороне Морданта, к востоку. Так что единственная реальная опасность угрожала со стороны Воплотимого. А атака с помощью Воплотимого не нуждалась в оврагах для засады.
Она предположила, что Мастер Эремис, вероятно, не знает, где они. Он не мог этого знать, разве что им пришлось проезжать через место, видимое в одном из его зеркал, и он заметил их в то короткое время, когда их можно было разглядеть.
Она не могла заставить себя беспокоиться о маловероятном.
Честно говоря, она даже не помнила, что Термиган жаловался на происшествия в своей провинции, пока поздно вечером на четвертый день пути Джерадин не вывел ее к Стернвалю.
При одном взгляде она изумилась, как же могла забыть об этом.
«Б земле появились ямы, полные огня», — сказал тогда Термиган.
Стернваль был укрепленным каменным городом. Он был обнесен гранитной стеной с бойницами; за этой стеной все дома и строения сделаны из камня. С расстояния казалось, что основным материалом сооружений был гипс пополам с цементом. Люди из Термигана посмеялись бы над атакой, уничтожившей Хауселдон.
И тем не менее, Териза была уверена, что им не до смеха.
Даже за несколько сотен ярдов она чувствовала жар, исходящий от кипящего камня, который бурлил и клокотал в больших бассейнах вблизи стен. Их было не меньше полудюжины, все на холме, который спускался к городу, все располагались так, что медленно сползали к стенам. Эремис сказал: «Огненные ямы появляются в полях Термигана — почти перед стенами Стернваля». Ему, должно быть, пришлось нелегко — он скрывал злорадство. Подпитываемые воплощением, ямы пожирали землю между ними и городом. Она не знала, долго ли все это уже происходит, но предполагала, что осталось недолго. И действительно; гранитная стена в четырех местах начала таять словно свечка; на широкие пространства стен изнутри магма бросала ярко—красные отблески, словно стены раскраснелись, вспотев. Жителей Стернваля жар постепенно выжигал из домов.
Оранжево—красный свет заливал небо, словно предвестник заката.
Джерадин при виде этой картины нахмурился.
— Зеркала и осколки! — пробормотал он. — Ах, Эремис. Неудивительно, что Термиган не доверяет Воплотителям.
— Я не могу понять. — Теризе пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы заставить горло работать. — Зачем? Я хочу сказать, зачем делать это таким образом? Почему не выпустить — это же лава? — почему не воплотить эту лаву прямо в город и покончить с ним?
— Для большего удовольствия, — мрачно ответил Джерадин. Он покачал головой. — Нет, все не так. Скорее всего, у него нет изображения Стернваля. Зеркало, которым они пользуются, вероятно, показывает место где—то на холме. И они могут сместить фокус лишь досюда.
Дозорные обходили стену, не приближаясь к ямам. Териза заметила, как два человека остановились, показывая на них с Джерадином; один из них исчез со стены. Ей подумалось, что в данных обстоятельствах Стернваль не может похвастаться обилием гостей. Пытаясь приглушить привкус желчи во рту, она послала лошадь вперед.
Они с Джерадином угрюмо миновали ямы с лавой и направились к воротам в дальнем конце города.
Вблизи лавы Териза слышала ее шипение, низкий, едва различимый гул, который отозвался эхом в ее костях; стон земли, пожираемой заживо.
Несмотря на то, что звук был тихим, он, казалось, оглушал. Она едва расслышала одинокий крик стражника со стены. Едва расслышала, как Джерадин сказал:
— Похоже, Термиган высылает людей встретить нас. Может быть, он не желает рисковать, впуская нас, пока не узнает кто мы такие.
Ей следовало бы это знать. Она оказалась рядом с воплощением; ей следовало понять, что они с Джерадином в опасности — их могут заметить. К несчастью, она не задумывалась над этим. Она была слишком обеспокоена бедой Стернваля, чтобы рассуждать.
И когда прикосновение холода, столь же легкое, как перо, и острое, как сталь, шевельнулось в центре ее живота, это застало ее врасплох.
Видимо, изумление и спасло Теризу. У нее не хватило времени испугаться и замереть. Вместо этого она прокричала предупреждение и шарахнулась вбок из седла, из проклятой точки.
Клыки не впились в нее. Но щелкнули так близко, что разодрали рубашку у плеча, почти сорвав ее с тела.
Териза больно ударилась оземь, разбила колено и упала ничком. В отчаянии она подобрала под себя ноги и вскочила…
…как раз вовремя, чтобы увидеть скрюченное черное пятно величиной со щенка, которое встало на конечности и двинулось на нее. Его кошмарные челюсти занимали больше половины тела; они широко раскрылись, стремясь пожрать ее.
Услышав ее вопль, Джерадин пришпорил лошадь. Еще одно черное круглое пятно, выскочившее из невидимой точки воплощения, всеми четырьмя конечностями вцепилось в голову коня Джерадина.
Его челюсти сокрушили череп лошади. Фонтаном брызнула кровь, лошадь рухнула, словно наткнулась на стену. Джерадин неловко приземлился; он был на секунду оглушен. Прежде чем он пришел в себя, его лошадь в конвульсиях перевернулась кверху брюхом, придавив ему ногу.
Ниоткуда возникло новое яростное существо — и еще одно — коснулось земли — покатилось, останавливаясь…
Одно бросилось к Джерадину. Два других поспешили к Теризе.
У нее не осталось выбора; не было времени. Когда ближайшее из существ прыгнуло на нее, она пригнулась и прянула в сторону. Джерадин дал ей нож — для готовки, как он сказал в насмешку, потому что готовил сам; она схватилась за него не раздумывая, вырвала клинок из ножен, слепо махнула в сторону нападавшего.
Ее удар пришелся по воздуху. Потеряв равновесие, едва удерживаясь на ногах из—за больного колена, она стала прямо на дороге второй твари.
Клыки у воплощенного были кривые, острые, созданные специально чтобы рвать. В зеркале она видела, как существо, подобное этому, вырвало у человека сердце из груди. А здесь было еще одно, готовилось прыгнуть на нее сзади.
Джерадину оставалось жить на несколько секунд дольше, чем ей. Красное мясо его лошади отвлекло обоих его врагов; они жадно пожирали коня. Пригодник был в безопасности, пока они не доберутся до его придавленной лошадью ноги.
Он отчаянно пытался дотянуться до седельных сумок и расстегнуть их.
Нож, который он дал Теризе, был простым разделочным ножом; охотник таким свежевал добычу. Но это было единственное ее оружие; не было времени жаловаться. Так как Териза все равно потеряла равновесие, она перенесла тяжесть своего тела по направлению падения, так чтобы ее рука с ножом сделала широкий взмах.
Каким—то образом лезвие нашло существо раньше, чем оно впилось ей в лицо. Черное пятно отлетело в сторону, разбрызгивая зеленую кровь.
Териза попыталась встать, но колено отказывалось повиноваться. Она закричала: второй атакующий приземлился ей на спину.
Существа, напавшие на Джерадина, уже добрались до плеч лошади.
Из ближайшей седельной сумки он вытащил полный куль кукурузной муки и швырнул его в черную тварь.
Как и ее челюсти и аппетит, куль оказался слишком велик для тела твари. Удар отбросил ее в сторону от мертвой лошади; втянув конечности, она покатилась по земле.
Джерадин лихорадочно принялся искать, что бы еще такого бросить.
Териза лежала. Она не могла встать. Ее ноги скребли землю, словно у нее сломан позвоночник, и она не могла встать.
Одно из темных пятен двинулось к ней.
Словно чувствуя ее беспомощность, оно не торопилось; его движения были почти небрежными. И тут арбалетная стрела вонзилась в существо с такой силой, что оно, не касаясь земли взлетело в воздух, словно его пнул великан. Несколько капель зеленой крови запачкали волосы Теризы.
Словно гвоздь, забитый гигантским молотом, новая стрела пригвоздила жрущую бестию к трупу лошади. Существо застыло, не издав ни звука, и, выпустив из пасти струю жидкости, издохло. Один из людей Термигана раздавил последнее темное пятно в лепешку мощными копытами своей лошади.
Через мгновение трое мужчин остановились перед Теризой и Джерадином и наклонились с высоких седел. Один из них хрипло спросил:
— Что это, клянусь блудливым козлом, за твари?
Джерадин, похоже, не заметил, что спасен. Он продолжал копаться в седельной сумке, безуспешно пытаясь найти оружие.
— Какой сукин сын, — бормотал он сквозь зубы. — Какой сукин сын… Будь у меня зеркало… — Все его лицо было мокрым, то ли от пота, то ли от слез. — Будь у меня зеркало…
Териза никак не могла подняться. Ее колено онемело. Она хотела сказать, попросить: «Помогите мне! Все ли с ним в порядке? Вы их всех убили?» Но единственное, что смог сделать ее организм, — стошнить. Териза чувствовала зеленую кровь в волосах — как же она воняла! словно сгнивший труп в канализации. Голова и большая часть плеч лошади Джерадина оказались сожраны, изувечены клыками… как когда—то двое стражников Смотрителя и Андервелл. Теризу продолжали сотрясать рвотные спазмы, но желудок был уже пуст.
Может быть, Мордант и не был в состоянии войны. А вот они с Джерадином воевали. О Господи.
Люди Термигана спешились. Двое убрали труп лошади с ноги Джерадина; третий помог подняться Теризе. Это были крепкие мужчины с сурово поджатыми губами и покрасневшими глазами: они слишком долго наблюдали за разрушением Стернваля, смотрели, как кипящая лава приближается к городу.
— Ну хорошо, — резко сказал один из них, — вы в безопасности. Мы спасли вас. Кто вы? И что это за существа?
— Это Воплотимое, — простонал Джерадин. Он, казалось, не заметил присутствия мужчин. Все его внимание было обращено к Теризе. — Могут появиться новые кошмары. Может быть, он воплощает их прямо сейчас. Надо выбраться из зоны действия зеркала — и поскорее.
Солдаты ждали другого ответа, но они поняли, что хотел сказать Джерадин. Всего секунду, переглянувшись, они колебались. Затем человек, помогавший подняться Теризе, усадил ее на лошадь.
Двое других мгновенно оказались в седле; один из них посадил Джерадина перед собой. Лошади рванули галопом к воротам города, стараясь как можно быстрее удалиться от точки воплощения.
Териза продолжала сжимать нож. Ее рука и клинок были покрыты вонючей зеленой кровью.
— Успокойтесь! — прокричал ей мужчина в самое ухо. — Мне будет легче править лошадью, если вы расслабитесь.
Она не могла расслабиться. Не могла унять тошноту.
— Далеко? — спросил другой мужчина у Джерадина. — Далеко нам нужно отъехать, чтобы оказаться в безопасности?
Наконец—то Джерадин мог ответить своим спасителям.
— Наверняка утверждать ничего нельзя. — Топот копыт заглушал его голос. — Зависит от размеров зеркала. И от того, как далеко переместили фокус, чтобы напасть на нас. — Через мгновение он добавил: — Сотни ярдов будет вполне достаточно.
— Хорошо!
Люди Термигана направили лошадей к воротам Стернваля. И только тут рискнули остановиться.
Териза уже не чувствовала ни холода, ни рези в животе. Она чувствовала только тошноту. Черные сморщенные пятна больше не выпрыгивали из воздуха.
Вместо того чтобы подумать, как привести себя в порядок, она принялась мечтать об обмороке.
Но такая возможность ей не представилась. Человек, помогавший ей, опустил ее на землю, затем соскользнул с седла и оказался рядом. Его крепкие объятия ясно давали понять, что он не собирается отпускать ее. Второй придерживал Джерадина, пока тот спешивался.
Разгорался закат, похожий цветом на лаву. Тяжелые бревна ворот окрасились в багровый цвет; красные пятна испещрили крыши домов. Лица людей залил багрянец.
— Ну хорошо, — повторил один из них. — А сейчас расскажите нам, кто вы такие. Прежде чем мы решим закрыть ворота, оставив вас снаружи.
Териза продолжала слышать глухое ворчание кипящей лавы. Этот звук как будто пронизал все вокруг; из—за этого люди Термигана казались ей зловещими, полными скрытой злобы.
Но Джерадин кивнул им.
— Мы только что из Домне, — заявил он. — Я — Джерадин, сын Домне. Один из его сыновей. Хауселдон сожжен дотла.
Солдаты стояли неподвижно, пораженные его словами. У ворот начала собираться толпа; новые люди Термигана, конюхи, чтобы позаботиться о лошадях, торговцы, зеваки. У всех был одинаковый красноватый блеск в глазах.
Через мгновение один из солдат настойчиво спросил:
— Вы лучше скажите, кто эта женщина. И почему на вас напали.
Териза невольно положила руку на плечо Джерадину, пытаясь найти у него защиту против угрозы, которую не могла распознать.
Он тоже почувствовал недоброжелательство. Плотнее сжав ее талию, Джерадин выпрямился. Его взгляд скользнул по окружающим лицам. И он осторожно сказал:
— Мой отец всю свою жизнь был добрым и честным соседом Термигана. Последний раз, когда я приезжал сюда, я ночевал в доме Термигана как желанный гость.
Никто не пошевелился; никто не отвел глаз, смутившись. Человек, который выправкой походил на начальника стражи, взялся за рукоять своего меча.
— Я уверен, что ты говоришь правду, — загремел он басом. — И, вероятно, сегодня останешься здесь в качестве гостя. Но не раньше, чем скажешь, кто эта женщина и почему на вас напали.
Тон этого человека ожег Джерадина. Он выпрямил плечи, в его голосе зазвучали властные нотки, словно он привык требовать к себе уважения.
— Эта женщина — леди Териза де Морган, Архивоплотитель и предсказанный Гильдией Воин. По этой причине враги Морданта хотят уничтожить…
Договорить он не успел. А может быть, она не услышала. Кто—то схватил ее сзади за шею так сильно, что земля и небо, казалось, поменялись местами и закружились в хороводе.
Теряя сознание, она успела подумать, что Термиган тоже находится в состоянии войны.
***
Позднее ей показалось, что война идет где—то между задней частью ее шеи и лбом. Именно оттуда истекала боль. Лоб болел так, словно кто—то изнутри бил по нему молотом, а часть шеи горела. Она не хотела думать об этом.
Затем она вспомнила о Джерадине. Со стоном попыталась пошевелиться в кровати. И тотчас обо фронта объединились против нее.
Малейшее движение вызывало ужасающую боль.
Тем не менее, Териза встала и спустила ноги с кровати. На колене у нее красовалась шишка величиной с яйцо. Териза застонала. На мгновение она застыла в неподвижности, пытаясь сохранить вертикальное положение и хоть как—нибудь собраться с мыслями.
Она продолжала ощущать вонь зеленой крови в волосах, все такую же тошнотворную.
Джерадин, подумала Териза.
Кто меня ударил?
Несмотря на боль, она заставила себя сфокусировать взгляд.
Териза сидела на краю кровати в большой, но запущенной спальне. Несколько канделябров освещали каменные стены и деревянный потолок, коврики из шерстяной пряжи на полу, массивные кресла, такие тяжелые, что, казалось, их сделали нарочно для толстого Тора, темные планки двери. В сравнении с теми местами, где Теризе приходилось ночевать, постель была шикарная. Она была не одна.
Напротив нее в кресле у двери сидел человек. Он был одет в простую коричневую рубаху и штаны, обут в сапоги; она не заметила у него оружия. Смотрел он решительно; волосы казались бесцветными. Черты его лица были резкими, грубо вылепленными. Руки сложены на груди, словно он приготовился ждать, пока она очнется, хоть до бесконечности.
Териза узнала его.
Термиган. Лорд провинции.
— Ну, — сказал он после долгого изучения ее лица. — Вы предстали в неожиданном обличье, миледи.
Она посмотрела на него, стараясь приглушить боль, чтобы начать думать.
— Последний раз, когда я видел вас, — заявил он, — вы присутствовали на встрече по единственной причине—продемонстрировать лордам, что все идет наперекосяк, когда Гильдия подчиняется королю Джойсу. Нам следовало поверить, что вы здесь по чистой случайности и не представляете собой ничего особенного — просто женщина. Сейчас вы оказались здесь, и Джерадин утверждает, что вы Архивоплотитель.
Я хотел бы услышать объяснения.
Его поза свидетельствовала о том, что он не позволит Теризе выйти из этой комнаты, до тех пор пока не получит удовлетворительных ответов на свои вопросы. Териза попыталась откашляться.
— Где Джерадин?
Термиган небрежно пожал плечами.
— За соседней дверью. Мои люди не отважились причинить вред сыну Домне, так что он кричал и бесновался, пока я не утихомирил его. Он заперт и не выйдет из заточения, пока я не позволю ему встретиться с вами.
— Когда это произойдет?
Лорд снова пожал плечами. Его твердый взгляд не покидал лица Теризы.
— Я решу, когда выслушаю вас.
Она не справилась с собой, и ее голос задрожал.
— Ваши люди не отважились причинить вред Джерадину. А почему они причинили вред мне? У вас принято нападать на беззащитных женщин, или я чем—то оскорбила вас?
Сарказм не произвел на Термигана никакого впечатления.
— Мои люди, — пояснил он нехотя, — не знали, что я знаком с вами. Они просто слышали, что Джерадин назвал вас Воплотителем. Я не люблю Воплотителей, миледи. Когда мой отец пал в очередной войне и я стал Термиганом, я сражался бок о бок с королем Джойсом, потому что не люблю Воплотителей. Всю мою жизнь люди, которых я больше всего ценил, погибали от рук Воплотителей. Или Аленда. Я никогда не позволял Хэвелоку проникать за стены этого замка. Даже когда он еще не обезумел.
Сейчас нас атакует Воплотимое. Стернваль скоро будет разрушен, а мы ничего не можем предпринять, чтобы защититься. Мои люди получили строгий приказ сначала схватить и обезвредить любого появившегося здесь Воплотителя, а уж потом задавать ему вопросы.
Миледи, как вы стали Воплотителем? И как вам удалось убедить Гилбура и Эремиса, что вы не Воплотитель? Или… — его тон стал более резким, — почему они лгали нам?
Термиган явно находился в состоянии войны. Териза отвела взгляд. Она искала что—нибудь, что могло бы помочь ей преодолеть боль и гнев — и тошноту от вони в волосах. Она оглядела комнату. «Я не люблю Воплотителей». Почти мгновенно она обнаружила на столике рядом с кроватью графин с вином и несколько бокалов, рядом с тарелкой, на которой лежала еда—холодные закуски. Осторожно, стараясь как можно меньше шевелить головой, она встала, добралась до стола и налила вина. Сначала обезвредить, а уж потом задавать вопросы. С другой стороны, он не собирался уморить ее голодом. Руки у нее слегка дрожали, но она смогла налить вина, почти не расплескав. Подняв бокал обеими руками она осушила его.
Ее живот сжался в короткой спазме, а голова закружилась; Териза подумала, что совершила дурацкую ошибку. Но через мгновение почувствовала себя лучше. Она посмотрела на Термигана более спокойно. Значит, он взял Джерадина в плен. Джерадин наверняка беспокоится за нее. Кроме того, он тоже Воплотитель. Что предпринял бы Термиган, если бы знал, что сын Домне тоже Воплотитель? Он может продержать их в темнице до конца войны — до тех пор пока Стернваль не будет пожран лавой, Мордант не исчезнет с лица земли, а Мастер Эремис не уничтожит всякого, кто стоит у него на пути. Гнев придал ей сил, в которых она так нуждалась.
— Милорд, они лгали нам всем. Практически все, что они наговорили, ложь.
Термиган не шевельнулся; он даже не моргнул.
— Почему они лгали вам? Ведь вы одна из них.
Териза изумленно уставилась на него. Она никак не могла собраться с мыслями; прошло какое—то время, прежде чем она смогла сказать:
— Нет, это не так.
Я обнаружила свой талант всего… — продолжала она торопливо, — пять дней назад. Как же я могу быть одной из них? Они не хотели, чтобы я открыла в себе этот талант. Вот почему они лгали мне. Вот почему они пытались убить меня. Вот почему Хауселдон был сожжен. Они думают, что я представляю для них угрозу. — Угрозу какого рода?
— Не знаю. — Приходилось признать горькую правду. Теризе хотелось, чтобы рядом был Джерадин. Она не хотела рисковать, беседуя с Термиганом в одиночку. — Мы и пытаемся выяснить это. А пока что стараемся причинить Эремису и Гилбуру как можно больше вреда. Вот почему мы здесь.
Внезапно лорд кивнул.
— Сейчас я начинаю верить вам. Они хотят убить вас. Вы хотите причинить им побольше неприятностей. Все это… — он имел виду нечто большее, чем ямы с лавой у стен Стернваля, — всего лишь очередная борьба между Воплотителями. Мы — жертвы, — сейчас он имел в виду жителей своей провинции, — но не в этом дело. Дело во власти.
Он не понял ее. Териза сделала попытку объясниться.
— Я вовсе не это хотела сказать. Мы пытаемся защитить Мордант. Ведь Гилбур и Эремис хотят уничтожить именно короля Джойса. Мы — просто помеха, мы стали у них на пути, вот и все. Король Джойс — вот кто нуждается в помощи.
Ничем не выразив свои чувства, Термиган произнес только:
— Проклятье.
Териза замолчала и принялась изучать Термигана, стараясь заглянуть сквозь непроницаемые черты ему в душу. Но он был непроницаем, словно кусок кремня. В попытке собраться силами она налила себе еще вина, затем вернулась к кровати и села. И медленно сказала:
— Вы не любите Воплотителей. Разве не так? — Джойс нуждается в моей помощи, не сомневаюсь, — ответил он, — но не потому, что тут замешаны вы. Вас он не волнует. Вы хотите, чтобы я помог вам в борьбе с Эремисом и Гилбуром. Если это поможет королю сегодня, то завтра это же погубит его.
— Потому что я — Воплотитель? — спросила Териза, обращаясь в основном к самой себе. — Должно быть, так. Всякий, кто знает Домне, автоматически верит его сыновьям.
— Единственное, чего вы хотите, — избавиться от него. Только в этом вы схожи. Он единственный, кто всегда мог контролировать вас.
— Понятно. — Териза многому научилась от Смотрителя Леббика; она знала, как разговаривать с разгневанными мужчинами. — Вы считаете, что Воплотитель не может быть честным. Вы считаете, талант — доставшийся по случайности рождения — исключает честность. Преданность. И даже этику.
Термиган продолжал сидеть в кресле неподвижно; он не поднял головы, не повысил голоса.
— В конце концов всякий раз выясняется, что честных Воплотителей не существует, — заявил он твердо. — Ни один Воплотитель не любит никого, кроме себя. Такова природа власти. Она засасывает — портит. И Воплотитель может быть честным, пока сила, которой он обладает, и его честность не вступят в конфликт. И единственное, — тут он на мгновение повысил голос, — миледи, единственное, что спасло короля, это десять лет безумия Хэвелока. Если бы Вагель не отнял у него разум, то Хэвелок избавился бы от короля Джойса, как только была собрана Гильдия. Он установил бы в Морданте тиранию, по сравнению с которой Маргонал и Фесттен выглядели бы жалкими мальчишками, отрывающими крылья у бабочек.
Злоба не в самом тоне, а кроющаяся в его убежденности, испугала ее.
— Вы так думаете? Несмотря на то, что Хэвелок был другом и советником короля больше… — сколько же?., больше сорока лет? Несмотря на то, что ради короля он пожертвовал рассудком? Боль и последствия потрясения оттого, что она едва не погибла, придали ее речи страстность. — Что он должен был сделать, чтобы вы поверили ему? Убить всех родившихся Воплотителей? Уничтожить талант во всем мире? Небрежным жестом лорд остановил ее вспышку. — Даже этого было бы недостаточно. Единственный Воплотитель, которому я бы поверил, должен был бы предварительно повеситься.
Если вы говорите правду — что вполне возможно, — вы очень долго не знали о своем таланте. У вас было всего несколько дней, чтобы обнаружить в себе этот талант. Миледи, я скажу вам, что это означает.
Это приучает вас… нет, заставляет вас поверить, что вы более важная птица, чем остальные. Потому что можете сделать больше. Если вы достаточно хитры и никто не станет у вас на пути, вы в силах изменить будущее всего мира. Вы можете воссоздать Мордант в своем зеркале. И после этого вы позволите кому—нибудь стать у вас на пути? Неужели вы позволите кому—нибудь указывать вам, что делать? Неужели потерпите хоть малейший контроль над собой?
Нет, не потерпите, миледи. Вы обнаружите, что это для вас неприемлемо.
А обнаружив это, вы начнете понимать, что Джойс — ваш враг. Что я ваш враг. Даже если сейчас вам кажется, что вы честны, преданы королю и достойны доверия, вы вскоре выясните, что хотите поскорее избавиться от нас. Вы обнаружите, что проще воплотить ямы с огнем и поджарить нас в наших домах, чем рисковать тем, что мы в чем—то вам помешаем.
Териза была не просто напугана, она была в полной панике. И после этого вы позволите кому—нибудь стать у вас на пути? Термиган был прав; она знала Воплотителей, отвечающих его описанию. Больше того: она знала людей, которые вполне соответствовали бы этому описанию, будь они Воплотителями. Ее отец был из таких.
И она, дочь своего отца, тоже может быть такой.
— А сейчас, миледи, — сказал Термиган более резким тоном, — скажите, как, по—вашему, я могу помочь королю.
К счастью, ей не представилась возможность ответить. Стук в дверь спас Теризу от необходимости бессмысленно лепетать. Термиган, повернув голову, прохрипел:
— Войдите, — и в двери появился один из его солдат. — Милорд, — сказал пришедший слабым голосом. Его лицо было пепельным, а глаза хранили красное пламя лавы. — Дело плохо.
— Плохо? — переспросил лорд, не шевелясь. Солдат кивнул.
— Они воплощают новые порции лавы. Мы видим, как она течет из воздуха и собирается в большие озера. Две ямы уже слились. — Он помедлил в нерешительности, потом добавил: — Часть стены уже потекла. Теризу пронзила тревога. Она невольно воскликнула:
— Это потому что мы здесь. Мы представляем слишком большую опасность.
Все потому, что они спровоцировали кризис — достигли того момента, когда, по словам Мастера Квилона, Эремис будет беззащитным. И потому он будет атаковать здесь. Наступил миг, когда король Джойс собрался нанести ответный удар. Если он действительно вел определенную политику, о которой рассказывал Мастер Квилон, и если он еще в достаточной мере король, чтобы отдать нужные приказы. Сейчас Эремису необходимо уничтожить или парализовать союзников короля, чтобы у того не было сил нанести ответный удар.
Вероятно, это было правдой — но при этой мысли Теризе стало дурно: Эремис не стремился бы уничтожить ее и Джерадина так отчаянно, если бы она не убедила его, что король Джойс знает, что делает, и принимает решения сознательно, преследуя намеченные цели, и это не следствие его пассивности или не случайность.
— «Мы?» — переспросил Термиган убийственным тоном—ледяным, и тем не менее, выдающим ярость и растерянность. — Некий новый Воплотитель и неудачник—пригодник? Поверить не могу.
— Придется. — Териза не могла больше сдерживаться. Стернвалю грозит неминуемое уничтожение. Как и Хауселдону. Из—за них с Джерадина. — Он тоже Воплотитель. Даже более могущественный, чем я. Позвольте ему сделать зеркало, и он уберет отсюда всю эту лаву.
Эремис хочет погубить нас. Он не желает дать нам возможность уговорить вас помочь.
Она закрыла глаза, чтобы мозг отдохнул от беспрестанной борьбы, беспрестанной боли; ей хотелось верить, что она не обрекла себя и Джерадина на то, чтобы провести остаток жизни в подземельях Термигана.
Она ждала от лорда решительных действий — сейчас он вскочит на ноги, вихрем пронесется по комнате, может быть, прикажет заковать ее в цепи… Но он не сделал ничего подобного, только кивнул солдату, и тот удалился из комнаты. Термиган продолжал сидеть неподвижно, внимательно изучая Теризу с таким непроницаемым выражением, что, когда она посмотрела на него, ей захотелось расплакаться.
Но через несколько мгновений солдат вернулся и привел с собой упирающегося Джерадина, которого поставил перед Термиганом.
И вышел.
|
|
| |
]
