Дата: Воскресенье, 15 Июн 2014, 15:38 | Сообщение # 1
Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012
Новые награды:
Сообщений: 5114
Магическая сила:
Искренне сожалеть, скорбеть о своих ошибках, поступках, о том что сделано или наоборот не сделано, понимать и принимать данное судьбой, рано или поздно учатся все. У кого-то получается, у кого-то не очень. Ведь важно не жалеть себя, а взглянуть правде в глаза. Каждый из трех героев этого маленького цикла отважился на такой поступок. Кто-то принял его, кто-то нет. Не думаю, что каждому из них открывшееся пришлось по душе. Каждый из них - это личность. И не просто личность, а именно такие, какими их вижу я. Как автор добавлю, у каждого из них есть реальные прототипы. Не все они предопределены тому возрасту, в котором я их описала. Где-то я вернулась в прошлое, где-то заглянула в будущее. Но каждый из них по своему научился искусству сожаления.
Дата: Воскресенье, 15 Июн 2014, 15:43 | Сообщение # 2
Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012
Новые награды:
Сообщений: 5114
Магическая сила:
Старик
- Зима нынче не та… Старик устало вздохнул и посмотрел в окно. Вместо привычного снега за окном шел дождь. - Деда, а какая она была, зима? Рядом, забравшись с ногами на табурет, сидела девчушка лет семи-восьми и тоже выглядывала в окно. Зима как зима. Другой девочка и не знала. Серое небо, голая земля, чахлые кустики и черные скелеты деревьев. Ночью воет ветер, днем пасмурно и сыро. Старик еще раз выглянул в окно и вздохнул: как объяснить то, что он помнит уставшим разумом, своей истрепавшеюся душою? А она, внученька, вон как смотрит на него, глазенки любопытные так и поблескивают, кудряшки белокурые подпрыгивают в так ее неусидчивости, ни минуты покоя не ведает дитя. То в окошко глянет, то в деда глазками стрельнет, то извернется, чтобы из-за плеча дедова глянуть: не идут ли папка с мамкой с работы. И, как ни странно, он, старик, прикованный немощью тела к извечному сидению у окна не находил большей радости, чем рассказывать внучке о том, что было когда-то. Да и кто еще выслушает старческие воспоминания, как не это непоседливое дитя-егоза. Вот и перемешивались его рассказы со сказками, быль с небылью, рождая фантасмагорически причудливую историю жизни то ли старика, то ли сказочного принца, то ли и того и другого вместе. -А вот раньше зима была… Пушистая, снежная, лютая, как огонь! Ух! С ночи морозом как даст, аж деревья трещат. Жалобно так, будто стонут. Без шапки и рукавиц не выйдешь. Днем, среди чистого поля станешь, навстречу ветру, и будто кожу с тебя снимает, так, губатый, пришептывает, что гнется все живое, злодею покоряется. - Деда, а деда, а ты на него с мечом ходил, да? -На кого? – опешил старик, вынырнув из причудливой карусели придуманной им былины. - На злодея, на губатого? Маришка даже вперед подалась, забралась на табурет с ногами, обхватила худенькими ручками острые, как у цапленка, коленки и не сводила восторженного взгляда с дедушки. Прядка волнистых волос упала на глаза, и девочка нетерпеливо смахнула ее назад. «Как она красива, -думалось старику, разглядывавшего собственную внучку так, будто видел ее впервые. – Глазенки – чисто вода родниковая, светлые, аж прозрачные, необычные. За это и не любит ее детвора местная. Была бы кареглазка, - лучше было бы.» Было бы, да иначе получилось: ничего от бабки не взяла, кроме глаз прозрачно-светлых, и вот этой удивительной, необычной, особенно для ребенка, манеры смотреть не на тебя, а в тебя, в душу. - Ну, деда, деда, - затормошила его Маришка, - расскажи сказку. - Какую? Старик уже и забыл, о чем рассказывал и теперь подслеповато щурился, вновь отвернувшись в окно, потому что и сам долго не выдерживал серебристого взгляда любимой внучки. - Про злодея. И про бой. - Сейчас расскажу, милая, сейчас расскажу родная. И о чем бы рассказать? Все уже байки наизусть знает. Блуждающий взор снова вернулся к все так же сидящей на табурете девчушке, и причудливая память унесла в прошлое, вновь перед мысленным взором предстала покойная уже жена, еще молодая, красивая, вот так же смотревшая спокойно и чуточку требовательно. Будто спрашивала о том, что сокрыто в самой глубине души собеседника, под толстым илом забвения, страха и невспоминания. Умела она одним взглядом вытаскивать это наружу. Давно это было. До того, как они расстались… - Давным-давно… В одном сказочном королевстве, среди зеленых холмов, жила-была девочка… … так давно, что он сам, в ту пору, еще юноша, веселый, и беззаботный, сам не раз обидным словом обижал ее, ранил больно, так как только может юность ранить. И каждый раз удивлялся этому странному спокойствию. Никогда не видел, чтобы плакала она. И лишь потом, гораздо позже узнал, что плакала. И горько очень. Только не показывала слез своих никому. А особенно обидчикам. Вот так и жили, детей растили, сына и дочку, хозяйство вели. И не перечесть уже всех тех упреков, которыми награждал ее, светлоокую… - …такая красивая, что и словом не сказать. А добрая и отважная, что не всякий юноша мог с ней в смелости тягаться. Всякое дело по плечу ей было, ничего не боялась. С самого рассвету до поздней ночи, без устали управлялась по хозяйству, пока родители в поле работали… - Как мои папа и мама? - Да, внученька, как твои. А вечером ждала их, приветливая, стол скатертью белой стелила, тарелки с едой ставила и радовалась им, как ясному солнышку. А они, усталые, домой возвращались и упреками дочку за дела добрые награждали. То пол плохо выметен, то изба перетоплена, жарко, то воды из колодца мало наносила. Ничего не отвечала им доченька, только молчала и долу клонила головушку свою, пряча слезы нечаянные. Ибо нет боли острее и сильнее, чем от несправедливого слова тех, кто дорог сердцу… …Ему она тоже и слова худого никогда не сказала. Молчала только. И, порой отворачивалась, пряча нечаянные слезы. Никогда не упрекала. А он, ох, каким глупцом он тогда был, любовь ее за слабость принял. Доброту за нерешительность. Как же просто было сказать: «кому ты нужна такая», чтобы обидеть, или посмеяться над нею, всю в делах, в заботах о других, но не о себе… -… Долго терпела она, росла, взрослела. Сил и ума набиралась, до тех пор, пока не поняла, что не в мочь ей более в отчем доме оставаться. Да и не держала девушку в родной деревне привязанность душевная, ни тайна сердечная. Собрала она свои нехитрые пожитки, поклонилась отцу-матери, поблагодарила за хлеб-соль и пошла куда глаза глядят, жизнь свою сызнова начинать. - Ой, деда, сейчас будет злодей, да? И бой? А принца она встретила? - Встретила милая, встретила. Старик протянул дрожащую руку и похлопал внучку по коленке. - Да ты слушай, слушай… За окном уже смеркалось Быстрые зимние сумерки упали на город, измазав улицы то там, то сям редкими бликами фонарей. А вокруг них, дряхлого старика и семилетней девочки Маришки, расцветала буйной зеленью иная вселенная, с леситыми холмами, теплым солнышком и юной девушкой- красавицей, бодро спешащей по дороге навстречу приключениям и любви. Маришка была уверенна, что в этой сказке, которая так плохо началась, обязательно был счастливый конец. Об этом она и сказала деду. - Да-да, милая, так и было… …Так все и было. Она ушла. И случилось это неожиданно и спокойно. Просто собрала вещи, детей, посмотрела на него пустым, равнодушным взглядом серебристо-серых глаз и ушла. Ничего не объясняя. Ничего не требуя. Ничего не прося. Он не сразу понял, что случилось. Поначалу даже успокаивал себя: куда она денется, вернется. Одумается, оклемается и вернется. Пропадет же без него, дуреха. Не пропала. И не вернулась… - Много странствий и скитаний ждало впереди девушку, но ни одного не убоялась, каждое с улыбкой встречала, ни перед чем не отступала. И с каждым, кто встречался ей, была приветлива, мила, нежна, но и в обиду себя не давала. Коли требовалось, то и постоять за себя могла. Так молва о красоте, отваге и добром нраве странницы докатилась до соседнего королевства, в котором правил мудрый и добрый король. Он сам разыскал девушку, и так она по сердцу ему пришлась, что немедля свадьбу сыграли. И жили они долго и счастливо… - И умерли они в один день. Папа! Мама! Маришка сорвалась со стула и кинулась со всех ног в прихожую, где отчетливо стукнула входная дверь. - А деда мне новую сказку рассказал! Девчушка нетерпеливо прыгала, пытаясь повиснуть на отцовской шее, и щебетала-рассказывала, как они с дедом день провели. - Папа, Вы снова Мариночке фантазиями голову забиваете, в дверном проеме показалась невестка, Татьяна. Она стянула с головы шарф и с укором посмотрела на свекра. - Да какие ж это фантазии, доченька, все быль, - развел старик руками и попытался подняться навстречу сыну. – Саша, сынок, помоги. Вдвоем они дошли до комнаты, отведенной ему, и уставший даже от этого усилия, старик опустился на кровать. Сын помог отцу улечься, поправил подушку и на мгновенье остановился у края кровати. - Сейчас Таня разогреет ужин и принесет тебе, папа. - Саша…- остановил его старик, неожиданно схватив за рукав пиджака, - скажи мне… Ему нужно было знать. Не догадываться, не понимать, не подозревать, а именно знать причину того, что сын, с которым он сам давно порвал отношения, и ни разу не попытался наладить, вновь появился в его жизни. -Что папа? - Почему ты забрал меня оттуда? Из Дома Престарелых? Александр помедлил, вздохнул, посмотрел на отца таким родным и одновременно отстраненным взглядом серебристо-серых глаз и спокойно ответил: - Мама попросила перед смертью, чтобы я позаботился о тебе. Сказала, что родителей не выбирают и мы, дети, должны проявить хоть каплю сострадания, если не можем их любить. Отец выпустил край одежды и безвольно уронил ладонь на простыни, старческие, расслоившиеся ногти непроизвольно, в странной бессильной попытке выразить чувства их хозяина, царапали край белоснежного полотна. Вот значит как. Все простила, значит. А ведь виделись они, после того, как она ушла, всего несколько раз. И каждая их встреча оканчивалась оскорблениями. Его в ее адрес. Она не отвечала, каждый раз молча вставала, собирала детей, и уходила. А он орал ей в след все, что мог только придумать, вспомнить, вообразить. Он так и не смог простить ей этого необычного молчаливого ухода, странной, почти невыносимой сдержанности и равнодушия. А она все забыла. Светлоокая и теперь такая далекая. Только она так умела посмотреть, будто все–все знала о нем. А он? Каким же глупцом был, раз не смог разглядеть и понять в ней, что же именно она разглядела в нем в их первую, и в их последнюю встречу тоже. Все увидела. И любовь свою огромную и боль не меньшую и счастье новое, с другим тоже увидела, а сказать и признаться не посмела. Просто, когда пришло время, ушла навстречу этому счастью, не побоявшись бед и все. Комната давно опустела. Погрузившись в свои мысли, старик не заметил, как ушел сын. Он лежал на кровати, щуря подслеповатые глаза куда-то вдаль, вспоминая ему лишь одному известные истории прошлого (единственная утеха стариков) и временами тихонечко вздыхал. По морщинистой щеке скатилась слезинка, полная горечи и сожалений о том, что уже никогда не вернешь и не исправишь. Дверь тихонечко приотворилась, и в ее проеме показалось озорное личико внучки. - Деда, а деда… Ну деда! - А?.. – встрепенулся старик и повернулся к Маришке. -А завтра, когда мама с папой уйдут, расскажешь про злодея?
Дата: Воскресенье, 15 Июн 2014, 15:53 | Сообщение # 3
Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012
Новые награды:
Сообщений: 5114
Магическая сила:
Одиночество
-Я всегда считала, что одиночество – самое лучшее, что со мной может быть. И всегда боролась, отстаивала свое право быть одной… Она стояла у окна, повернувшись ко мне спиной, натянутая, как струна. Строгий деловой костюм, рассыпавшиеся по плечам волосы – это все, что было доступно моему взгляду. В открытое окно доносился веселый щебет птиц, порхавших с ветки на ветку. Где-то там, внизу, сновали люди, казавшиеся здесь, с высоты четырнадцатого этажа лишь размыто-копошашимися фигурами. Я безразлично-нетерпеливо дернул плечом. Никак не могу избавиться от привычки выражать эмоции нервическими движениями тела. - Ну и что? - Ничего. Тишина. Мне не хотелось спрашивать. Ей не хотелось отвечать. И это затянувшееся молчание ничуть нас не обижало. За это время я успел сходить на кухню, сварить нам кофе и вернуться обратно с двумя чашками. Мы стояли рядом у окна, потягивая мелким глотками обжигающе-горячий напиток, и рассматривали снующих внизу людей. - Я столько лет этого добивалась: одиночества и независимости. Это ведь все взаимосвязано. Не быть должной никому и ничего, не бояться не оправдать чьих-то ожиданий, не беспокоиться о том, обидится кто-то или нет, не искать признания за свои поступки. Мне казалось это единственно верное, что должно быть в этой жизни. - Человек вообще существо сугубо эгоистичное, но и движет им только тщеславие. Нет ничего проще, чем ляпнуть какую-то банальную несуразицу, давно набившую оскомину и ждать реакции. Правда, на этот раз ничего не вышло. Кажется, она даже не услышала, что я сказал. - Я просто хотела, чтобы меня приняли такой, какая есть. Да уж… Приняли. Я недобро ухмыльнулся, вспоминая последние несколько лет ее борьбы за свою независимость. Ровно столько, сколько мы знакомы. Ровно столько, сколько длился наш роман, в сущности, и любовной связью не бывший никогда. Как-то само собой получилось, что неожиданная и ничем не примечательная встреча перешла в заинтересованность. Нам было легко общаться на любые темы и не существовало табу в разговорах. Постепенно, не сразу, но мы доверили друг другу если не секреты, то многое, хотя перейти ту грань, которая отделила бы друзей от любовников так и не решились. А, в сущности, зачем? Чтобы обременить друг друга пошлостью требований и претензий? Увольте. Надо ценить то, что есть. А у нас есть доверие, неприкосновенная своя территория, и редкие встречи с беседами ни о чем и о сокровенном, горячий кофе - днем, глинтвейн - зимними вечерами, и уютное спокойствие. Машинально отметил полосочку светлой кожи на безымянном пальце правой руки. Наши взгляды встретились, но я промолчал. Захочет – сама расскажет. - Мы сегодня подписали последние бумаги: я делаю вид, что ничего не знала о его любовницах; он отдает мне квартиру и машину. И каждый волен делать все, что ему угодно. Взаимовыгодное соглашение. - Это стоит отметить. Может вина? - Не хочу. Она поставила чашку на подоконник, прошла к дивану и улеглась, едва ли не впервые не заботясь о том, что помнется костюм, закинув руки за голову. - Ты добилась того, что хотела? - Да. - И что теперь? - Не знаю, - она безразлично пожала плечами,- ничего, наверное. А разве что-то изменится? Я присел рядом, в кресло. - Думаю, нет. - Вот и я так думаю. Она повернулась на бок, подложила под голову ладонь и внимательно посмотрела мне в глаза. - Я уезжаю. Я ждал этих слов. Неосознанно, интуитивно, но ждал с того самого мгновения, как заметил ее напряжение. - Далеко? - Надолго. Вот мы и все сказали друг другу. Два слова. Вопрос. Ответ. И больше ничего. Прощание и признание одновременно.
Так же привычно, как всегда, вжикнула в прихожей молния на сумочке, щелкнула пудреница и зацокали каблучки. Так же, мягко пришептывая, закрылась входная дверь, и в квартире стало тихо. Я налил себе бокал вина и прошел к окну, где на подоконнике сиротливо стояла чашка со следами губной помады. Это все, что осталось от той, что больше всего на свете любила одиночество для того, кто больше всего ценил свою независимость. Вот так закончился наш нелюбовный роман двух одиночеств, в котором каждый получил именно то, что хотел. А я долго стоял у окна, рассматривая огромный мир за стеклом, и в который раз думал о том, что… Мы же все сделали правильно?
Дата: Воскресенье, 15 Июн 2014, 15:57 | Сообщение # 4
Леди Малфой/Мисс Хогсмит 2012
Новые награды:
Сообщений: 5114
Магическая сила:
Самоуверенность
Этой ночью Марина Анатольевна снова проснулась с бьющимся от волнения сердцем и острой болью там, где по предположениям верующих находится душа. Но не тот человек была эта женщина, чей желчный и бессердечный характер уже стал притчей во языцех соседей по многоэтаже, чтобы верит в такое абстрактное понятие, как душа. По твердому ее убеждению, это просто болела какая-то косточка. Но где это "там", сама Марина Анатольевна не знала. Смятая простынь казалось до неприятного влажной, а скомканное в ногах одеяло - свинцово-тяжелым. Так всегда было, когда прошлое врывалось в ее сны и оживало разгульным, бешеным калейдоскопом из наслоенных друг на друга воспоминаний. Тяжелый, будто вязкий, воздух комнаты казался пропитанным чем-то неприятно-кислым, старческим, что навевало мысли об одиночестве и никчемности. Женщина вздохнула, встала с постели, чтобы включить свет и расправила дрожащими руками скрутившуюся под грудью в тугой узел кружевную ночную рубашку. Не смотря ни на что эта стареющая кокотка не желала признавать веяния времени, по прежнему отдавая дань кружевам, мини-юбкам, топам и откровенным блузам, не принимая в расчет то, что в данном случае, все это выглядело более чем смешно и нелепо. Вот только на мнение окружающих Марине Анатольевне было плевать. Потому и в ночное время, женщина являла собой образчик неистребимого, гипертрофированного стремления быть "Femme fatale": кружева, папильотки, полупрозрачный пеньюар. Все это никак не вязалось с сутулой фигурой, колюче-сонным взглядом и нервным изгибом рта, скривившегося в уже привычной, навеки застывшей гримасе презрительности. Обычно после такого внезапного пробуждения, ей редко удавалось снова заснуть. Взбудораженное сознание никак не хотело успокаиваться и мысли обо всем и ни о чем, словно белесые мотыльки кружились, прогоняя сон. Сегодня, почему-то приснилась Танька Свиридова, с которой Марина Анатольевна дружила едва ли не со школьной скамьи. Лучшая подруга, до тех пор пока, не растоптала ее, унизила, безжалостно вдавив в грязь давнюю дружбу, и все ради чего - просто так, из-за пари с коллегой, где призом было продвижение по карьерной лестнице. И ведь смогла же! Доказала всем и вся молодая, красивая и уверенная в себе Мариночка, что сможет, влюбит в себя этого несуразного и блеклого, как платяная моль Олега Свиридова, хотя и очень компетентного в своем деле, вытравит его из компании "..." и сама усядется в кресло зама. А впрочем, не важно, дело прошлое, да и не приятное, если честно. Но что поделать, карьера требует жертв. А Танька, говорили, что к матери вернулась порвав всякие отношения и с мужем и с ней, конечно. Сама же Марина Анатольевна о подруге не вспоминала никогда. Будто и не было. Вычеркнула из памяти, а быть может и из совести. Ну, это уж как сказать… Решив, что бороться с сорочкой бессмысленно, едва отошедшая ото сна то ли женщина, то ли уже старуха решила действовать, привычно радикально: если покой нарушен, его нужно вернуть. Да и мысли в голове крутились какие-то глупые. А ведь Танька, пожалуй, была единственной подругой, которая ей много прощала и на многое закрывала глаза, даже любила ее, по-своему, простодушно. Пробормотав нечто невразумительное себе под нос и еще пошатываясь спросонок, шаркая босыми ногами по ламинату, потому как тапочки искать было лень, женщина прошла в кухню, но в коридоре остановилась, зацепившись взглядом за зеркало, и тяжело вздохнула. В старом, цвета вишневого дерева, с уже потрескавшейся полировкой трюмо мелькнуло отражение хозяйки. Еще не старуха, но время безжалостными чернилами вывело на ее лице все отпечатки сумасбродной юности и бездумной зрелости, втравив свое клеймо так глубоко, что уже и не избавиться. Какая насмешка судьбы заключить в этом дряхлеющем теле,безжалостный, жаждущий и жадный к удовольствиям жизни дух! Привыкшая получать все и вся, эта стареющая, снедаемая не столько временем, сколько своим собственным эгоистичным сумасбродным характером, женщина, осталась в одиночестве, тогда как многие ее товарки и просто знакомые давно уже обзавелись не только детьми, но и внуками. Могла ли Марина Анатольевна Звягинцева на заре своей юности подумать, что все закончится так? Тогда, сорок лет назад, очаровательная хохотушка с личиком-сердечком, смоляными дугами бровей, задорным взглядом из-под опушки ресниц и густой копной кудрявых волос, разве могла она тогда представить, что придет время, когда сожалений об этой самой, уже утраченной красоте будет больше, чем сможет вынести ее сердце? Что в ее жизни, наполненной постоянным весельем не останется больше ничего, кроме тоски и терзающей душу злобы? Что и сама она и душа ее будут похожи на сморщеный сушеный чернослив, давно и никому не нужный? А от того прогорклый и безвкусный. То обожание, с которым она столкнулась, еще будучи ребенком, навсегда определило ее судьбу. Потому как урок о том, что с помощью красоты можно получить все, Марина Анатольевна усвоила едва и не с пеленок: красивые платьица, лучшие игрушки, толпы друзей и подруг. Даже школьные годы, пролетевшие легко и беззаботно не поколебали ее уверенности. Она впитала ее с молоком матери, с завистью подруг, поцелуем влюбленного мальчишки. Она вкусила ее в кафе и ресторанах с брызгами шампанского и роскошью дорогих подарков. Она познала ее достоинства в сладости головокружительных побед, когда любой каприз исполнялся незамедлительно. Где она, та красота? Увяла, как облетевший яблоневый цвет, оставив на морщинистых щеках следы былых поцелуев. Исчезла, покинув обвислую грудь и дряблый, так никогда и не узнавший сладость материнства, живот, некогда вкусившие сотни ласк. Рассыпалась на ногах синей сеточкой вспухших вен. Ушла, оставив лоно дурнопахнущим и сделав взгляд под выщипанными в тонкую ниточку бровями злым. Ничего не осталось. Только эта неуемная жажда жить, быть, иметь, хотеть. Только одиночество, замшелое, давно покрывшееся ранним пеплом старения. Иногда, подолгу сидя у окна, и разглядывая пробегавших мимо молодых девушек, их парней или просто друзей, она что-то тихо шептала. Можно было подумать, что эта женщина, выглядевшая, как древняя старуха в свои неполные шестьдесят лет, совсем выжила из ума. Но не слабоумие терзало ее, а нескончаемый, бессрочный траур по былой красоте, завоеваниям и той легкости, с которой так беспечно шла по жизни. И так отчаянно горько было, так невыносимо больно, что внутренняя неудовлетворенность окружающей действительностью выливалась в страдания телесные, порожденные не раскаянием, а сожалением об утраченном. Нельзя не обратить внимание, что и сам траур этот был особенным, вполне схожим с культом поклонения давно потерянному. На это наводило то, с каким упорством Звягинцева отказывалась признавать тот неоспоримый факт, что она уже не пользуется успехом у мужчин, что ломкие и пережженные аммиаком волосы давно утратили свой блеск, и им не помогали уже ни маски, ни дорогие шампуни, даже привычный ранее ярко-алый цвет лака и губной помады, заставлял знакомых кривиться. Для окружающих она стала просто молодящейся, раздражающе крикливой старухой, закосневшей в собственном эгоизме. И потому Марина Анатольевна временами просыпалась по ночам, сжигаемая все теми же желаниями, кои будоражили ее еще в юности, кружили голову в зрелости и навсегда исчезли с приближением старости, но не угасли, а лишь слегка истлели, и долго не могла уснуть, вспоминая, припоминая, оживляя. Порой, вот как в эту ночь, душную, по-летнему знойную, выходила на кухню, набирала стакан воды клала в рот спасительную таблетку снотворного и возвращалась к по-противному холодной постели, пульту от телевизора, чтобы забыться под пение индийских мелодрам в зыбком сне без сновидений. Но этой ночью привычный распорядок нарушился. Таблетки в шкафу не оказалось, а вода в графине была теплой и почему-то пахла болотной мутью. За окном на большой скорости промчался мотоциклист, оглушив округу ревом двигателя и снова все смолкло и, вдруг, совсем ножиданно и, казалось, очень близко, раздался звонкий девичий смех. Задорный, веселый, счастливый. И очень похожий на то, как смеялась ее когда-то лучшая подруга. Вновь вспомнился сон, а ведь с тех самых пор, как случилась эта история со Свиридовым, у нее больше не было подруг. Никто больше не пытался ее понять, образумить, просто выслушать. Никто больше не дарил ей свое внимние и дружбу просто так, бескорыстно и открыто. Марина Анатольевна вздрогнула, уронила стакан с водой и неожиданно для себя, рухнула на табурет и заплакала, уронив голову на сжатые в кулаки ладони. Рыдала она долго, закапывая слезами яркое атласное кружево и в перерывах между всхлипами и судорожным плачем прорывалось одно единственное: - Танечка, Танька, прости меня...
Не могла обойти стороной новый цикл, ибо он совпал с внутренним состоянием. Я могу сказать так: нравится, от того, что близко. Каждому из нас, есть о чём жалеть. И мне... И вот, читая эти истории жизни разных людей, я, с одной стороны, в них верила: уж больно живо описано, а с другой... мне иглами в сердце впивалась собственная история. И какой-то горечью отзывалось это чужое сожаление, смешиваясь с моим. Но это была такая привычная горечь.
Спасибо автору за то, что я верю тому, что читаю.
Хотелось бы отметить две фразы, которые запали в душу. Согласна полностью и добавить мне нечего. Первая:
ЦитатаАрианна ()
Ибо нет боли острее и сильнее, чем от несправедливого слова тех, кто дорог сердцу…
Именно, потому что слова тех, кто безразличен, в душе никакого отклика не вызывают.
И вторая:
ЦитатаАрианна ()
Увольте. Надо ценить то, что есть. А у нас есть доверие, неприкосновенная своя территория, и редкие встречи с беседами ни о чем и о сокровенном, горячий кофе - днем, глинтвейн - зимними вечерами, и уютное спокойствие.
Просто близко. Я в этом узнала себя. Истинное счастье, когда такой человек есть. С которым это счастье возможно.
Теперь немножечко покритикую:
ЦитатаАрианна ()
волнующе бьющимся сердцем
- коряво звучит. Я полагаю здесь имелось в виду: "бьющимся от волнения сердцем".
GolDiVampire, думаю, каждому из нас есть о чем сожалеть .И мне тоже. И как именно сожалеть о чем-то зависит только от каждого из нас, Желаю только одного, чтобы оно не было горьким, это чувство. Пусть ноющим, привычным,пусть печальным и тоскующим, но не таким как в последней истории. По поводу корявости - исправила. По поводу опечатки. Нет, это было именно то слово и тот смысл, который должен был быть.
]
