Интервью с вампиром - Страница 2

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:25 | Сообщение # 16

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Мы медленно двигались по двору. Мое сердце разрывалось. Я шел сзади. Лестат вел
перед собой Бабетту. Она силилась разглядеть что-то в кромешной тьме. Вдруг она заметила
слабый огонек в окне наверху и остановилась.
"Вы не получите ничего!" - сказала она.
Я подошел к Лестату и прошептал, что устрою все сам.
"Она выдаст нас, если ты не позволишь мне поговорить с ней".
"Ладно, только поживей, - прошипел он с отвращением. - И не рассусоливай. У нас нет
времени на болтовню".
"Ты пока иди к конюшне... и возьми все необходимое. Только ради всего святого,
никого не убивай!"
Я не знал послушается он или нет, но, как только я шагнул к Бабетте, он исчез. На ее
лице застыла ненависть и решимость. Она сказала:
"Изыди, сатана!"
Я стоял перед ней молча и выдержал ее взгляд. Она ничем не выдала, что слышала
слова Лестата. Ненависть в ее глазах обжигала меня, словно раскаленные угли.
"Зачем ты так говоришь? - спросил я. - Разве моя помощь повредила тебе? Что плохого
я тебе сделал? Я приходил, чтобы помочь, когда твои силы были на исходе. Я думал только о
тебе, мне самому ничего не было нужно".
Она покачала головой.
"А ты почему так говоришь со мной? Я знаю, что ты наделал в Пон-дю-Лак: ты
превратил плантацию в сущий ад! Рассказы рабов полны ужаса! Весь день людей находили
на дороге к твоему дому - мой муж сам ездил туда! Он видел своими глазами дом в руинах и
трупы рабов повсюду - в саду и на полях! Это дело твоих рук! Почему же со мной ты
разговариваешь так нежно и ласково? Что тебе нужно от меня?"
Она медленно отступала к лестнице, держась за колонну. Наверху в освещенном окне я
заметил какое-то движение.
"Я не могу ответить на все вопросы сейчас, - сказал я. - Поверь, я никогда не желал
тебе зла. Если б у меня оставался выбор, я ни за что не потревожил бы тебя прошлой
ночью!"

Вампир замолчал.
Юноша сидел, подавшись вперед, широко раскрыв глаза. Луи смотрел куда-то вверх,
погрузившись в свои мысли и воспоминания. Молодой человек вдруг опустил глаза, словно
из вежливости. Потом поднял взгляд, и опять отвел в сторону. На лицах обоих было
написано глубокое страдание. Молодой человек собрался с духом и хотел было заговорить,
но умолк, не произнеся и двух слов.
Луи изучающе посмотрел на него, тот вспыхнул и отвернулся, потом поднял голову и
встретился с неподвижным взглядом вампира. Судорожно глотнул, но не отвел глаз.
- Ну как? - прошептал вампир. - Такую интересную историю вы хотели услышать?
Беззвучно отодвинув кресло, он подошел к окну. Юноша не шелохнулся, только
смотрел на его широкие плечи и длинные складки плаща. Вампир, полуобернувшись, сказал:
- Вы не ответили. Вас интересует другое, не правда ли? Вы ведь пришли сюда взять у
меня интервью для какой-нибудь программы на радио.
- Это неважно. Я выброшу кассеты, если захотите! - Молодой человек поднялся,
заметно волнуясь. - Не стану утверждать, что понимаю все, о чем вы рассказываете. Это не
так. Но то, что я понял... ни с чем не сравнимо.
Он нерешительно приблизился к вампиру. Тот, казалось, целиком поглощен
происходящим внизу, на улице, но потом медленно отвернулся от окна, поглядел на юношу
и улыбнулся - безмятежно, почти ласково. Юноше вдруг стало не по себе. Он засунул руки в
карманы и вернулся к столу. Потом, вопросительно глядя на вампира, сказал:
- Может быть, мы продолжим? Пожалуйста...
Вампир скрестил руки на груди и прислонился спиной к оконной раме.
- Зачем? - спросил он. Юноша растерялся.
- Просто мне хочется узнать, что случилось потом. - Он пожал плечами.
- Ну ладно, так и быть, - согласился вампир все с той же улыбкой. Он подошел к
своему креслу, уселся напротив и немного подвинул к себе диктофон:
- Замечательное изобретение... Итак, я продолжаю. Вы должны понять - все, чего я
хотел теперь от Бабетты, это просто общения. Это желание было сильнее всего, кроме,
пожалуй, физической жажды... жажды крови. Я так хотел, чтобы она поняла меня и
откликнулась, что в этот миг особенно глубоко почувствовал свое странное одиночество.
Наши прежние встречи были коротки, но ясны, как простое рукопожатие. Взять ее за руку. И
отпустить на свободу, только и всего. Протянуть руку помощи в минуту отчаяния. А теперь
мы были по разные стороны баррикад. В глазах Бабетты я превратился в чудовище и не знал,
как это исправить, хотя сделал бы все что угодно. И тогда я сказал ей, что моя помощь пошла
ей на пользу, а никакое деяние дьявола не может послужить добру, даже если он сам того
хочет.
"Я знаю!" - ответила она, но этим хотела сказать, что теперь доверяет мне не больше,
чем дьяволу.
Я попытался приблизиться к ней, но она отступила назад. Протянул руку, чтобы
успокоить ее, но она сжалась, вцепившись в перила на крыльце.
"Ладно, - сказал я. Внутри у меня закипал ужасный гнев. - Зачем же ты дала мне
убежище прошлой ночью? Почему сегодня ты пришла одна?"
- Я заметил тень лукавства на ее лице: у нее была причина, но она не хотела открывать
ее мне. Она уже не могла говорить со мной открыто и свободно. Напрасно я об этом мечтал.
Вдруг меня охватила слабость. Давно перевалило за полночь, я слышал, что Лестат
прокрался в винный погреб за гробами. Пора было уезжать, и пора было... напиться свежей
крови.
Но не голод был причиной этой слабости. Хуже. Я вдруг увидел, что эта ночь только
звено в цепи тысячи других ночей, - бесконечной цепи, уходящей в невидимую даль; и путь
мой пролегает сквозь вечную ночь, во тьме, под светом холодных и бездушных звезд.
Слабость моя росла, а вместе с ней и тоска. Я невольно застонал. В огромной, безжизненной
черной пустыне я стоял один. Бабетта - только призрак. Мне словно открылась страшная
правда, которой я раньше избегал, потому что смотрел на мир глазами вампира.
Влюбленными глазами я видел цвета и формы; влюбленно слушал пение и тишину, все
бесконечное многообразие мира... Бабетта шевельнулась, но я не обратил внимания. Потом
она вытащила из кармана большую связку ключей и пошла вверх по ступенькам крыльца.
Пусть уходит, подумал я. "Посланец дьявола! Изыди, сатана! - шепотом повторил я ее слова
и повернулся взглянуть на нее. Она словно примерзла к ступенькам, в ее широко открытых
глазах застыло подозрительное и недоверчивое выражение. Она сняла со стены фонарь и
держала его крепко, словно мешок с золотом. - Значит, ты думаешь, что меня послал
дьявол?"
Она быстро переложила фонарь в левую руку, а правой сотворила крестное знамение. Я
разобрал латинские слова. Она побледнела, дуги бровей поползли вверх; она увидела, что
ничего не произошло. "Ты, верно, ждала, что я превращусь в горстку пепла? - спросил я,
потом медленно приблизился к крыльцу и с тем же чувством отчуждения от всего на свете
продолжал: - Или что провалюсь прямиком в преисподнюю? К дьяволу, пославшему меня к
тебе? - Я был уже на подножии лестницы. - А что если скажу тебе, что не знаю о нем
ровным счетом ничего, даже не знаю, есть ли он на самом деле или нет!"
Стоя один в ночи, я словно видел лик дьявола, в нем была эта страшная правда, он -
объяснение всему, что случилось со мной. Вот о чем я думал тогда, но она не расслышала
меня. Она не слушала меня так, как слушаете вы. Я понял, что дальше говорить бесполезно,
отвернулся от нее и посмотрел на звезды. Я знал, что у Лестата уже все готово и в темноте он
ждет меня, с экипажем. Снова посмотрел на Бабетту, и мне почудилось, что не она, а мой
брат стоит на крыльце и тихим взволнованным голосом говорит что-то очень важное, но его
слова затихают, не долетая до меня, как мышиный писк в огромном пустующем доме.
Чиркнула спичка и вспыхнул свет. "Я незнаю, кто прислал меня - дьявол или нет! Не знаю,
кто я! - закричал я Бабетте, оглушая сам себя. - Мне суждено дожить до конца света в
неведении!" Передо мной снова загорелся огонь, но уже не погас; Бабетта зажгла фонарь и
подняла его вверх. Из-за яркогопламени я не мог разглядеть ее лица. На мгновение я ослеп, а
потом почувствовал сильный удар в грудь, потерял равновесие и упал. Фонарь врезался в
меня всей своей тяжестью, помноженной на силу броска, и осколки разбитого стекла
рассыпались по каменным плиткам. Пламя обожгло мне руки и лицо. Из темноты донесся
громкий крик Лестата: "Потуши его, сбей его с себя, идиот! Ты же погибнешь!" Через
секунду он уже был рядом, хлопал меня курткой. Я лежал, прислонившись головой к
колонне, обессиленный болью, но сильнее всего - тем, что Бабетта хотела меня уничтожить,
и непониманием, кто же я есть на самом деле.
То, что случилось дальше, заняло считанные секунды. Огонь погас, я поднялся на
четвереньки, цепляясь руками за кирпичи. Лестат стоял уже на верхней ступеньке лестницы,
и Бабетта была обречена. Я бросился наверх, схватил его за шею и оттащил от девушки.
Разъяренный, он повернулся и пнул меня ногой, но я не отпускал его. Мы оба скатились к
подножию крыльца. Бабетта наблюдала за нами, даже не шелохнувшись. "Черт с ней, поехали!" - проворчал Лестат и с трудом поднялся на ноги. Напрягая полуослепшие глаза, я
разглядел, что она держится за шею, по которой тонкой струйкой стекает кровь. "Запомни! -
крикнул я, обращаясь к ней. - Я мог бы убить тебя или позволить ему сделать это! Напрасно
ты назвала меня дьяволом".
- Вы успели остановить Лестата, - сказал юноша.
- Да, хотя он умёл убивать подобно молнии. Но мне удалось спасти только телесную
оболочку Бабетты, хотя об этом я узнал гораздо позже.

Смерть — это та штука, из-за который все распускают нюни, и это при том, что треть жизни мы тратим на сон…(с)

Клан Энгельгардт

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:25 | Сообщение # 17

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

- Через полтора часа, чуть не загнав лошадей, мы с Лестатом были в Новом Орлеане.
Мы остановились в маленьком переулке, не доезжая квартала до новой испанской
гостиницы. Подозвав какого-то старика, Лестат взял его под локоть и сунул в руку пятьдесят
долларов. "Закажи для нас номер и шампанское, - приказал Лестат. - Скажи, что тебя
попросили два джентльмена и уплатили вперед. Вернешься - получишь еще столько же. Не
вздумай удрать, я слежу за тобой". В этом не было никакой нужды; сам вид его горящих глаз
загипнотизировал старика. Я не сомневался, что Лестат прикончит бедолагу, как только тот
возвратится к нам с ключами от номера. Так и случилось. Я сидел в экипаже и устало
смотрел, как тело человека ослабевает в руках Лестата. Наконец оно рухнуло на землю перед
входом в гостиницу, точно мешок, набитый камнями. "Спокойной ночи, сиятельный
принц, - ухмыльнулся Лестат. - Вот ваши деньги". Он засунул в карман старику банкноты.
Собственная шутка пришлась ему по вкусу.
Мы проскользнули в дверь, ведущую во внутренний двор гостиницы, и поднялись по
лестнице в роскошный номер. Шампанское уже охлаждалось в ведерке со льдом, рядом на
серебряном подносе стояли два бокала. Лестат наполнил бокал вином и долго смотрел на
бледно-золотистую жидкость. Я лежал на кушетке и смотрел на него безразлично. Я думал,
что должен покинуть его или умереть.
"Умереть, это так чудесно", - думал я. "Да, умереть. Я и раньше хотел смерти. И
теперь хочу". Мысль о смерти наполнила мою душу такой чудной ясностью и таким
покоем... Мертвым покоем.
"Ты плохо выглядишь! - вдруг сказал Лестат. - Почти рассвело". Он подошел к окну и
отдернул занавески. Я увидел море крыш над ними - темно-голубое небо и величественное
созвездие Ориона. "Пора на охоту, не мешкай", - сказал Лестат, поднимая оконную раму. Он
перешагнул через подоконник, и его подошвы тихо застучали по крыше соседнего дома. Он
собирался найти гробы, по крайней мере один. Нестерпимая жажда мучила меня, подобно
лихорадке. Я не выдержал и отправился следом за ним. Я все еще хотел умереть, мысль о
смерти ни на минуту не покидала мой разум. Но тело просило свежей крови. Я уже говорил,
что еще не убивал людей. Поэтому я побрел по крышам в поисках крыс.
- Но почему? Ведь вы говорили, что только начинать нельзя было с людей. Вы хотите
сказать, что для вас это не был вопрос морали? Вы просто так чувствовали?
- Если бы вы спросили меня тогда, ответил бы утвердительно - да, я так чувствовал. Я
хотел познавать смерть постепенно, шаг за шагом. Убийство животных дарило мне новые
переживания, наслаждения. Я только начал входить во вкус. И решил, что пока не буду
трогать людей. Хотел прийти к этому, вооруженный опытом и знаниями. Так я чувствовал
тогда. Но, по большому счету, это был вопрос морали, нравственный выбор. Потому что, на
самом деле, чувство, или, если хотите, эстетика, и мораль - это одно и то же.
- Я не понимаю, - сказал молодой человек. - Я всегда думал, что эстетическое чувство
запросто может противоречить морали. Вспомните Нерона - он смотрел, как пылает Рим, и
наигрывал на арфе. Или такой распространенный случай: художник ради искусства бросает
жену и детей.
- И оба они совершают нравственный выбор. С их точки зрения - с точки зрения
творца - они действуют во имя высшей цели. Не эстетические принципы художника
вступают в противоречие с общественной моралью, а нравственные. Непонимание этого
часто приводит к трагедии, даже если поводом был пустяк. Художник украл краски из
магазина. Он уверен, что совершил аморальный поступок и навсегда погубил свою
бессмертную душу. Как будто нравственность души - это хрустальный шар, который можно
разбить легким прикосновением. Он впадает в отчаяние и окончательно опускается. Но тогда
я ничего об этом не знал. Думал, что убиваю животных, потому что мне так нравится.
Старался избегать главного нравственного вопроса: почему на мне лежит эта печать
проклятия.
Лестат никогда не говорил со мной о дьяволе или о преисподней, но, следуя за ним, я
понимал, что проклят. Наверное, то же чувствовал Иуда, просовывая голову в петлю. Вы
понимаете меня?
Юноша хотел ответить, но промолчал. И вдруг румянец вспыхнул на его щеках.
- Неужели это правда? - прошептал он. - Неужели он существует?
Вампир положил ногу на ногу.
- Всему свое время. Я буду рассказывать по порядку.
- Да, конечно.
- Той ночью я был страшно возбужден. Напрасно я старался отгородиться от этих
мыслей. Они нахлынули на меня с необычайной силой, и мне не хотелось жить. Я подумал,
что все равно скоро умру, и решил напиться свежей крови. Сделать себе последний подарок.
С людьми ведь тоже так бывает. Но на самом деле я просто тянул время, потому что боялся
умереть. И пошел на охоту. Я уже объяснил вам, что значит для вампира убийство, и вы
должны понять, какая огромная разница между человеческой кровью и кровью крысы. Это
все равно что небо и земля. Я спустился с крыши вслед за Лестатом и прошел несколько
кварталов. Улицы тогда были грязные, и дома стояли, как островки, в окружении сточных
канав. И было темно, не то что в современном городе. По вечерам огни фонарей походили на
одинокие маяки. Даже при слабом свете забрезжившего утра из темноты проступали только
балконы и окна мансард. Для простых смертных оказаться в этих узких улочках в позднее
время было все равно, что попасть в бочку с дегтем. Меня терзали все те же вопросы.
Проклят ли я? Может, и правда меня послал дьявол, и я - его творение?
Но если так, то почему в душе я восставал против этого? Почему дрожал, когда Бабетта
швырнула в меня горящий фонарь, и отворачивался с омерзением, не желая видеть, как
Лестат совершает очередное убийство? Кто я такой? Куда ведет меня этот путь? Меня
мучила невыносимая жажда. Жгучая боль пульсировала в венах, стучала в висках. Я понял,
что больше не могу. Но не знал, как быть: то ли ничего не делать и умереть голодной
смертью, то ли повиноваться безумному желанию убивать. Стоял посреди пустой
заброшенной улицы и вдруг услышал детский плач.
Он доносился из соседнего дома. Я подобрался поближе и стал заглядывать в окна. В
одном из них я увидел маленькую, измученную, страшно исхудавшую девочку. Должно
быть, она плакала очень долго. Я просунул руку под тяжелый деревянный ставень и с трудом
поднял его. В темной комнате девочка была одна рядом с трупом женщины. Та была мертва
уже несколько дней. Всюду стояли дорожные узлы и сундуки, словно большая семья
собиралась уехать. Мать девочки лежала полураздетая, тело уже начало разлагаться. Девочка
увидела меня и торопливо заговорила, что я должен помочь им с матерью. На вид ей было не
больше пяти лет - худая, лицо выпачкано грязью и слезами. Она умоляла не бросать их,
объясняла, что они должны успеть сесть на корабль до того, как придет чума, и что отец уже
давно их ждет. Горько и отчаянно рыдая, она принялась трясти мать, пытаясь пробудить ее к
жизни, затем снова взглянула на меня, и слезы потоком хлынули у нее из глаз.
Поймите, меня сжигала жажда свежей крови. Без крови я бы и дня не протянул. У меня
был выбор: улицы кишели крысами, где-то неподалеку жалобно выла бездомная собака.
Ничего не стоило выбраться из комнаты, быстро насытиться и вернуться назад. Но в моей
голове тяжелым колоколом гудел вопрос: проклят ли я? Если да, то почему на ее исхудавшее
личико я смотрю с такой жалостью? Почему меня непреодолимо тянет прикоснуться к
маленьким слабым ручкам, взять ее на колени (что я и сделал), прижать крошечную головку
к груди и гладить мягкие, шелковистые волосы? Зачем все это? Если я проклят, то должен
убить ее, должен видеть перед собой только добычу. Если я проклят, то обречен ненавидеть
ее.
Я вдруг снова увидел Бабетту, сжимающую фонарь с искаженным от ненависти лицом,
потом презренное лицо Лестата, и впервые почувствовал себя... действительно проклятым
на веки вечные. И я наклонился к нежной шее и впился в нее зубами. Почувствовал на губах
вкус горячей, свежей крови, услышал тонкий вскрик и прошептал: "Не бойся, всего лишь
миг - и твоя боль исчезнет навсегда". И так крепко прижал ее к своему жадному рту, что уже
не мог произнести ни звука. Четыре года я не пробовал человеческой крови, и вот теперь,
когда наконец отважился, снова услышал тот же безумный ритм, барабанный бой ее сердца.
Сердца, принадлежащего не мужчине, не животному, но ребенку. Я сосал ее кровь, а оно
билось все быстрее и быстрее, оно отказывалось сдаваться, словно маленький молоточек
отчаянно стучал в дверь: "Я не умру, не умру, не могу умереть..." Яподнялся, все еще
сжимая ее в объятиях. Мой собственный пульс учащался вместе с биением ее сердца.
Комната качалась перед глазами, я захлебывался в бурном, слишком стремительном для
меня потоке крови. Невольно я взглянул на ее беспомощно склоненную голову, на открытый
рот, и дальше вниз, на лицо ее. матери. И мне показалось, что уловил блеск глаз под слегка
приподнятыми веками, словно в них еще теплилась жизнь! В ужасе я отбросил девочку на
пол. Она осталась лежать неподвижно, как сломанная кукла. Я отвернулся, чтобы не видеть
ни ее, ни ее матери, и хотел было бежать куда глаза глядят, но застыл на месте. В окне
появилась знакомая фигура. Конечно же, это был Лестат. Он стоял на грязной мостовой и
хохотал, согнувшись пополам, словно в диком танце. "Луи, Луи" . - дразнил он меня и
шутливо грозил длинным белым пальцем. Потом он быстро залез внутрь, отпихнул меня в
сторону, схватил с постели смердящее тело и пустился плясать по комнате.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:26 | Сообщение # 18

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

- Господи! - прошептал юноша.
- Да, на вашем месте я сказал бы то же самое. Спотыкаясь о ребенка и что-то напевая,
он в неистовой пляске таскал труп за собой по всем углам. Спутанные волосы женщины
разлетались в стороны, голова откинулась назад, и изо рта полилась черная, омерзительная
жидкость. Только тогда он выпустил ее. Я не выдержал этого кошмара, выскочил через окно
и побежал прочь от проклятого дома. Он бросился за мной. "Ты что, боишься меня, Луи? -
кричал он. - Ты боишься? Девочка еще жива, она еще дышит. Давай вернемся и превратим
ее в вампира. Она пригодится нам, Луи. Подумай, мы будем покупать ей нарядные платьица
и чудесные игрушки! Луи, подожди, Луи! Скажи только слово, и я вернусь за ней!" Он
бежал за мной всю дорогу - по улицам, а потом по крышам, где я надеялся отстать от него.
Добравшись до нашей комнаты, я прыгнул внутрь, повернулся и в ярости захлопнул окно
перед самым его носом. Он ударился о него с разбегу. С растопыренными руками Лестат
походил на птицу, пытающуюся пролететь сквозь стекло. Он тряс раму, а я в исступлении
бегал кругами по комнате и придумывал способ прикончить его. Я представлял себе, как под
солнечными лучами его тело сгорает и рассыпается в прах. Я обезумел. Он разбил окно и
пролез в комнату. Между нами завязалась настоящая драка. Только мысль о преисподней
остановила меня: мы, два существа, обреченные на вечные муки, сцепились сейчас в слепой
ненависти друг к другу. Я растерялся, ослабил хватку и через минуту, поверженный, уже
лежал на полу и смотрел на него. Лестат стоял надо мной, тяжело дыша, но взгляд его был
холоден. "Ты дурак, Луи, - сказал он спокойно. Его хладнокровие отрезвило меня. - Уже
восходит солнце". Щурясь, он посмотрел за окно. Прежде я не видел его таким. Он словно
стал лучше - не знаю, драка тому причиной или что другое. "Полезай в гроб, - сказал он
совершенно беззлобно, - а завтра ночью... мы поговорим".
Его слова поразили меня. Поговорим! Я не мог себе этого представить. Мы никогда
по-настоящему не разговаривали. Впрочем, кажется, я достаточно ясно описал вам наши
бесконечные ссоры.
- Ему нужны были только ваши дома и деньги, или он тоже боялся одиночества? -
спросил юноша.
- Я и сам задавался этим вопросом. Мне даже иногда казалось, что Лестат хочет убить
меня, но я не знал, как. Я многого не знал. Например, почему каждый вечер я просыпаюсь в
определенный час, а иногда чуть раньше - словно кто-то заводит во мне часы и пробуждает
от мертвого сна. Этого Лестат мне не объяснил. Сам он часто просыпался раньше меня. В
технических вопросах он меня превосходил. В то утро я захлопнул крышку гроба со
страхом: а вдруг не проснусь? Вообще говоря, так бывало всегда. Это все равно что засыпать
под наркозом перед операцией. Случайная ошибка хирурга - и ты уже никогда не
проснешься.
- Но как же он мог вас убить? Разве что вывел бы вас на солнечный свет. Но тогда он и
сам бы погиб.
- Вы правы. Но можно было поступить иначе. Проснувшись раньше меня, он мог бы
заколотить мой гроб гвоздями. Или поджечь его. В том-то и дело: я не имел представления
на что он способен. А вдруг ему известно такое, чего я еще не знаю? Но делать было нечего.
Солнце уже вставало, мысли о мертвой женщине и ребенке не давали мне покоя. Поэтому я
не стал с ним спорить и улегся спать в предчувствии кошмарных снов.
- Вы видите сны! - изумился молодой человек.
- Довольно часто, - сказал вампир. - Чаще, чем хотелось бы. Долгие и очень
отчетливые, а временами - чудовищные кошмары. До превращения я таких не видел.
Поначалу они так захватывали меня, что я не хотел просыпаться; подолгу лежал в гробу и
думал о том, что приснилось. Я пытался отыскать в них скрытый смысл, неуловимый, как и в
снах людей. Например, мне снился брат, как будто он где-то рядом, но пребывает в странном
состоянии между жизнью и смертью. Часто я видел Бабетту. И часто - да почти всегда - все
происходило на фоне безжизненной черной пустыни, той бесконечной ночи, которую я
увидел, стоя возле крыльца Бабетты. Люди во сне двигались и разговаривали, заключенные
на необитаемый остров моей проклятой души. Не помню, что именно мне снилось в тот
день, - потому, наверное, что следующий вечер слишком хорошо врезался в память. Я вижу,
вам тоже интересно узнать, что произошло тогда между Лестатом и мной.
Я говорил, что накануне Лестат поразил меня своим вдумчивым покоем. Но на
следующей вечер все стало как прежде. Я встал из гроба и в приоткрытую дверь гостиной
увидел его в компании двух женщин. Немногочисленные свечи, расставленные по низким
столикам и резному буфету, едва рассеивали полумрак. Лестат на кушетке целовался с одной
из женщин, пьяной и очень красивой. Она была похожа на куклу. Аккуратно причесанные
волосы спадали на обнаженные плечи и полуоткрытую грудь. Другая потягивала вино,
расположившись за столом с остатками ужина. Значит, они втроем уже успели поесть.
Лестат, конечно, притворялся... Не поверите, как легко вампиру обвести вокруг пальца
обычных людей, сидящих с ним за одним столом, делая вид, будто он ест и пьет не меньше
других. Я не мог себе представить, что Лестат задумал, кроме того, разумеется, что этих двух
девушек он наметил нам в жертвы. Та, с которой он сидел, уже начала подшучивать над ним,
приставала с расспросами: почему его поцелуи так холодны, почему у него нет не то что
влечения, но даже и всякого интереса к ней. Ее подруга успела соскучиться, и мысль о том,
что мне придется составить ей компанию, заставила меня отказаться от первоначального
намерения войти в комнату. Она наблюдала за вяло обнимающейся парочкой черными,
слегка раскосыми глазами и, казалось, получала удовольствие от происходящего. Когда же
Лестат встал, подошел к ней и положил руки на ее неприкрытые плечи, она просияла.
Наклонившись, чтобы поцеловать ее, он вдруг заметил меня за дверью. Секунду он смотрел
на меня, но тут же отвернулся и продолжил беседу с дамами как ни в чем не бывало. Он
подошел к столу и задул свечу.
"Здесь и так темно", - сказала первая женщина.
"Оставь нас одних, если тебе не нравится", - отозвалась другая.
Лестат уселся в кресло и жестом поманил ее к себе. Она подошла и устроилась у него
на коленях, обняв за шею и поглаживая его золотистые волосы.
"У тебя ледяная кожа", - сказала она вдруг и отстранилась.
"Не всегда", - возразил Лестат, притянул ее к себе и прижался лицом к белой
восхитительной шее.
Я смотрел завороженно. Я всегда знал, что Лестат жестокий и хитрый, но только теперь
понял, как он умен и коварен: он вдруг вонзил зубы в шею девушки, надавливая на ее горло
пальцами и крепко прижимая к себе. В считанные мгновения он утолил жажду. Другая
женщина ничего не заметила.
"Твоей подруге не следует пить", - обратился он к ней и выскользнул из кресла, усадив
безжизненное тело так, что казалось, будто девушка спит, подложив руки под склоненную на
стол голову.
"Такую дуру еще поискать надо", - презрительно бросила та.
Она стояла у окна и смотрела на городские огни. В те времена дома в Новом Орлеане
были невысокие, - вы, наверное, знаете. И в тихие, ясные вечера, вроде того, о котором я
рассказываю, с верхних этажей новой гостиницы открывался чудесный вид: улочки,
освещенные газовыми фонарями. В полумраке звезды казались ярче и ближе, как это бывает
в море.
"Я могу тебя согреть получше, чем она", - сказала девушка и повернулась лицом к
Лестату.
Должен признаться, я вздохнул с облегчением: сейчас ему, по всей видимости,
придется прикончить и ее, не прибегая к моей помощи. Но его план оказался не так прост.
"Ты думаешь?" - спросил он, взяв ее за руку.
"Да в этом, как я погляжу, нет нужды", - удивилась она.
- Его согрела свежая кровь?
- О да. После убийства тело вампира становится ничуть не холоднее, чем ваше. - Луи с
улыбкой взглянул на юношу и продолжил: - На лице Лестата проступила краска, и оно совершенно преобразилось. Он притянул девушку к себе, и та, поцеловав его, рассмеялась.
"Твоя страсть, - сказала она, - обжигает, словно раскаленные угли".
"Да, но твоя милая подружка дорого заплатила за это. Кажется... - Лестат пожал
плечами, - я сильно ее утомил".

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:27 | Сообщение # 19

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Он отступил назад, как бы приглашая женщину подойти вслед за ним к столу, что она и
сделала с выражением превосходства на тонком лице. Без особого интереса она взглянула на
подругу, и вдруг ей на глаза попалась салфетка, на которой темнели крошечные красные
пятнышки. В недоумении она подняла ее с пола, пытаясь разглядеть, что бы это могло быть.
"Распусти волосы, - тихо сказал Лестат. Она равнодушно подчинилась, и светлая волна
рассыпалась по шее и плечам. - Какие они мягкие, - прошептал Лестат, дотрагиваясь до
них. - Именно такой я представляю тебя на постели с шелковым покрывалом".
"Хорошенькое у тебя воображение", - фыркнула она, игриво поворачиваясь к нему
спиной.
"Ты знаешь, про какую постель я говорю?" - поинтересовался он.
Она, рассмеявшись, ответила, что, вероятно, его собственную. Полуобернувшись, она
смотрела на него, а он, не сводя с нее глаз, легонько толкнул тело ее подруги, отчего оно
упало с кресла и осталось лежать неподвижно, лицом вниз. Едва не задохнувшись от
удивления и испуга, девушка поспешно отскочила в сторону, задев низенький столик. Свеча
на нем упала и погасла.
"Главное - это потушить свет..." - тихо пробормотал Лестат и, не обращая внимания
на сопротивление девушки, похожей на мотылька, бьющегося о стекло, прижал ее к себе и
впился зубами в хрупкую, нежную шею.
- О чем же вы думали? - спросил юноша. - Вы не хотели остановить его, как в случае с
Френьером?
- Нет, - ответил вампир. - Да я и не сумел бы предотвратить подобный исход. Не
забывайте, я знал, что он убивает людей каждую ночь. В отличие от меня, кровь животных
его нисколько не удовлетворяла. Она годилась только, когда не оставалось ничего лучшего.
И потом, хотя мне было жалко женщин, я думал совсем о другом. В моих мыслях царил хаос.
А в груди все еще стучал маленький молоточек - сердце голодного ребенка, и мучительные
сомнения по поводу странной раздвоенности моей души ничуть не утихли. Я злился, что
Лестат сделал меня зрителем отвратительного представления, нарочно дождался моего
пробуждения, прежде чем убить девушек. Смешанное чувство ненависти и собственной
слабости вспыхнуло во мне с невиданной силой, и в который раз я спрашивал себя, достанет
ли у меня смелости расстаться с ним.
Тем временем, усадив очаровательных женщин за стол, Лестат прошелся по комнате и
зажег одну за другой свечи. Комната стала походить на свадебную гостиную.
"Входи, Луи, - позвал он меня. - Я хотел позаботиться о компании и для тебя, да
передумал, вспомнив о твоем своеобразном вкусе. Как жаль, что мадемуазель Френьер
любит кидаться горящими фонарями. Подобная привычка может испортить вечеринку, ты не
находишь? Особенно если дело происходит в гостинице".
Я вошел в комнату и бросил невольный взгляд на девушек. Темноволосая полулежала,
уронив голову на грудь. Ее лицо уже успело застыть и превратилось в ослепительно белую
маску. Ее белокурая подруга откинулась на спинку дамасского кресла. Казалось, она просто
спит, и я не мог понять, мертва она или нет. Две раны, - следы зубов Лестата на горле и над
левой грудью - все еще сильно кровоточили. Лестат поднял ее безжизненную руку, сделал
ножом надрез и, наполнив два бокала, предложил мне присесть к столу.
"Я ухожу от тебя, - объявил я ему, - и хочу, чтобы ты знал об этом".
"Я так и думал, - ответил он, усаживаясь в кресло. - Не сомневаюсь, по этому случаю
ты приготовил красочную речь. Ну что ж, поведай мне, что я за чудовище, какой пошлый,
вульгарный злодей".
"Я не собираюсь судить тебя. Ты мне безразличен. Но хочу понять, кто я такой, а твоим
словам больше не доверяю. Для тебя знания - орудие власти надо мной". - Я не ждал
откровенного ответа. От него я вообще ничего не ждал, скорее, прислушивался к
собственным словам. Но вдруг его лицо снова переменилось, стало таким, как ночью. Он
слушал меня. Я растерялся. И с болью в душе подумал, что нас все равно разделяет
пропасть. - Зачем же ты стал вампиром? - не выдержал я. - Почему ты такой? Мстительный,
злобный... ты можешь разрушить человеческую жизнь просто так, ради удовольствия. Эта
девушка... зачем ты убил ее? Тебе хватило бы одной. Зачем напугал ее перед смертью и
теперь издеваешься над трупом, словно искушая Бога своим святотатством?"
Он ни разу не перебил меня, и в наступившей паузе я опять почувствовал, что теряюсь.
Лестат задумчиво глядел на меня большими ясными глазами. Я вспомнил, что уже видел их
такими, но вот когда? Уж точно не во время наших разговоров.
"Как ты думаешь, что значит - быть вампиром?" - сказал он искренне и серьезно.
"Не стану притворяться, что знаю, я же не ты. И что же это значит?"
Он не ответил. Словно почувствовал в моих словах раздражение и насмешку. Он сидел
и смотрел на меня серьезным, спокойным взглядом. Я сказал:
"Я расстанусь с тобой и постараюсь найти разгадку. Если понадобится, я весь мир
объеду и найду других вампиров. Ведь где-то же они есть, наверное, их много. И, даст Бог,
встречу таких же, как я - таких, которые любят знания и с помощью своей силы стремятся
разгадать тайны, великие тайны, недоступные для тебя. И если ты ничего не скажешь, я
дойду до всего сам - или они мне помогут".
Он покачал головой:
"Луи! Ты все еще слишком привязан к земной жизни, к миру смертных! Ты гоняешься
за призраками себя самого. Молодой Френьер, его сестра... ты видишь в них себя, каким был
и каким хочешь остаться и по сей день. Благодаря любви к миру смертных ты мертв для
мира вампиров!"
Я тут же возразил:
"Мой нынешний мир - самое сильное переживание в моей жизни. Раньше моя жизнь
была мрачной и запутанной; я словно скитался во мраке, брел, как слепец, наощупь, от стены
к стене. Только когда я стал вампиром, я по-настоящему увидел, понял и полюбил жизнь;
увидел людей, их живую плоть и трепещущую душу. Я вообще не знал, что такое жизнь,
пока не почувствовал ее красный, горячий поток на своих губах, на своих ладонях!"
Я вдруг понял, что опять смотрю на женщин: кожа темноволосой уже начала
приобретать жуткий синеватый оттенок, но грудь другой едва заметно вздымалась и
воскликнул:
"Смотри, она еще жива!"
"Я знаю, оставь их, - отозвался Лестат. Он сковырнул ножом корку с раны на кисти
белокурой женщины и снова наполнил свой бокал. - То, что ты говоришь, не лишено
смысла, - сказал он и сделал глоток. - Ты мыслитель, Луи, а я - нет. Я учился не по книгам, а
по рассказам других. Да и в школе не доучился. Но я не глуп, и сейчас ты должен выслушать
меня, потому что тебе угрожает серьезная опасность. Ты не знаешь, кто ты есть теперь. Как
взрослый, который оглядывается на свое безоблачное детство и жалеет, что ребенком его не
ценил. Ты же не можешь вернуться в детскую, играть в свои старые игрушки и ждать, что на
тебя прольется дождь заботы и ласки, только потому, что теперь увидел их истинную
прелесть. Дорога в мир смертных закрыта для тебя навсегда. Ты прозрел. А с новыми
глазами ты уже не сможешь вернуться в теплый человеческий мир".
"Все это я знаю и сам! - ответил я. - Но кто же я есть теперь? Если могу прожить,
питаясь кровью животных, то почему бы мне не довольствоваться этим, вместо того чтобы
нести людям горе и смерть!"
"Но ты же не можешь сказать, что счастлив, верно? - возразил он. - Словно нищий, ты
ловишь по ночам крыс, а потом бродишь под окнами Бабетты, исполненный заботы и
нежности, но беспомощный, как богиня, влюбившаяся в спящего Эндимиона. Допустим
даже, что ты мог бы заключить ее в объятия, не вызывая ужаса и отвращения, и что с того?
Тебе пришлось бы в течение недолгих лет наблюдать за ее мучениями и страданиями -
неизбежными спутниками людей, и в конце концов она бы умерла на твоих руках. Разве это
счастье? Нет, Луи, - безумие, напрасная трата сил и времени. Ты должен стать настоящим
вампиром и научиться убивать. Бьюсь об заклад, если сегодня ты выйдешь на улицу и
встретишь женщину, такую же прекрасную и богатую, как Бабетта, высосешь ее кровь, и она
бездыханной упадет к твоим ногам, у тебя отпадет охота вздыхать о профиле мадемуазель
Френьер в лунном свете или прислушиваться к звуку ее голоса, стоя под окнами гостиной.
Ты наконец насытишься, Луи, наконец почувствуешь себя вампиром, а когда
проголодаешься, тебе захочется повторить. Кровь в бокале останется красной, рисунок на
обоях будет так же изыскан и прост. Ты будешь видеть луну и пламя свечи, не потеряешь
ничего, но с той же остротой, с тем же благоговением увидишь смерть, всю ее красоту,
потому что познать жизнь можно только на ее границе со смертью. Разве ты не понимаешь,
Луи? Один ты в этом мире можешь наслаждаться смертью, наслаждаться безнаказанно.
Один... в лунном свете... и тебе одному дано право разить, подобно руке Божьей!"
Он откинулся в кресле и, осушив стакан, обвел глазами девушку, еще живую, но
лежащую без сознания. Ее грудь тяжело вздымалась. Ее веки задрожали, она приходила в
себя и тихо стонала. Никогда Лестат не говорил со мной так, я не думал, что он на это
способен.
"Вампир - убийца, - сказал он. - Хищник. Всевидящие глаза даны ему в знак
избранности, обособленности от мира. Ему дарована возможность наблюдать человеческую
жизнь во всей ее полноте. Без слезливой жалости, но с заставляющим трепетать душу
восторгом, потому что именно он ставит в ней точку, он - орудие божественного промысла".
"Это ты так думаешь", - сказал я.
Девушка снова застонала, ее голова качнулась, а лицо стало белее мела.
"Так оно и есть, - ответил Лестат. - Ты тешишь себя надеждой отыскать других
вампиров. Но они - тоже убийцы! Ты с такой трепетной душой им не нужен. Они увидят
тебя издалека и сразу поймут, что ты из себя представляешь. Тогда - берегись: они
недоверчивы и постараются найти способ уничтожить тебя. Даже если б ты был такой, как я,
они поступили бы так же; одиноким хищникам улиц общество нужно не больше, чем тигру в
джунглях. Они ревниво берегут свои секреты и сторожат свою территорию, очерченную
невидимыми границами. Собраться вместе их заставляют только соображения безопасности,
и один обязательно становится рабом другого. Так же, как у нас с тобой".
"Я никогда не был твоим рабом", - возразил я, хотя прекрасно знал, что он говорит
правду.
"Только так нас становится больше... только через рабство. Ты в состоянии указать
другой путь?" - спросил он и опять потянулся к кисти девушки.
Почувствовав прикосновение острой стали, она медленно открыла глаза. Он поднес
бокал к свежей ране. Она моргала, старалась не дать векам снова опуститься. Казалось, ее
взор застилает пелена.
"Ты, верно, устала? - сказал ей Лестат. Она посмотрела на него невидящим взглядом. -
Устала! - повторил он, наклоняясь и вглядываясь ей в глаза. - Тебе хочется спать".
"Да..." - еле слышно простонала она.
Он поднял ее на руки и отнес в спальню. Там, около стены, по соседству с кроватью,
застеленной бархатным покрывалом, стояли на ковре наши гробы. Не обращая внимания на
постель, Лестат аккуратно уложил ее в свой гроб. Стоя на пороге комнаты, я наблюдал за
происходящим.
"Что ты делаешь?" - спросил я его. Девушка оглядывалась по сторонам, как
испуганный ребенок.
"Нет... нет..." - жалобно стонала она. Лестат взялся за крышку, и она закричала. Он
захлопнул гроб, но она продолжала кричать.
"Зачем ты делаешь это, Лестат?" - спросил я.
"Потому что мне так нравится. - Он взглянул на меня. - Я же не заставляю тебя
радоваться вместе со мной. Ты же эстет, придумай что-нибудь другое. Убивай быстро, если
хочешь. Но убивай. Пойми наконец, ты - убийца!" - Он раздраженно махнул рукой.
Девушка перестала кричать, Лестат пододвинул к гробу кресло на изогнутых ножках,
сел и закинул ногу на ногу, глядя на черную лакированную крышку. Этот гроб был не такой,
как теперешние, не прямоугольный ровный ящик. Он сужался к обоим концам, причем самое
широкоеместо приходилось туда, где лежат скрещенные на груди руки покойника. По форме
он напоминал человеческое тело. Вдруг крышка открылась, и девушка села в гробу,
изумленно глядя широко раскрытыми глазами, ее синие губы дрожали.
"Ложись, милая, - сказал Лестат, силой заставляя ее лечь. Она смотрела на него молча,
с ужасом, близкая к истерике, а он добавил: - "Ты ведь уже мертва".
Не в силах подняться, девушка вскрикнула. Она извивалась, как рыба, выброшенная на
песок, будто хотела выбраться наружу через дно или стенки.
"Это гроб, это гроб! - кричала она. - Выпустите меня отсюда!"
"Рано или поздно мы все очутимся в таком ящике, - заметил он. - Лежи себе тихо,
золотко. Не многим удается опробовать свою последнюю постель заранее. Тебе повезло".
Я не знаю, слушала она его или нет, но, увидев меня в дверях, перестала
сопротивляться. Она перевела взгляд на Лестата и снова на меня.
"Помогите!" - сказала она мне.
Лестат повернулся ко мне.
"Я думал, ты почувствуешь все инстинктивно, как это было со мной. Когда я помог
тебе совершить первое убийство, думал, что ты захочешь еще и еще, что будешь видеть в
каждом человеке полную чашу, которая ждет, чтобы ты выпил ее до дна. Я ошибся. Долгое
время я не пытался исправить тебя, потому что твоя слабость была удобной для меня.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:28 | Сообщение # 20

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Я
смотрел, как ты играешь в "тень" по ночам или неподвижно стоишь и мокнешь под дождем,
и говорил себе: "Он простофиля, им легко управлять". Но ты и правда слабый, Луи. Это
заметно не только вампиру, но и смертным. В случае с Бабеттой мы подвергались серьезной
опасности. Ты как будто хочешь, чтобы мы оба погибли".
"Я не могу видеть, что ты делаешь". - Я отвернулся. Глаза девушки прожигали меня
насквозь. Она неотрывно смотрела на меня.
"Еще как можешь! - сказал Лестат. - Я видел тебя с той девочкой. Ты вампир, такой
же, как я!"
Он встал и направился ко мне, но девушка снова поднялась, и ему пришлось вернуться,
чтобы уложить ее на место.
"А может, нам сделать ее вампиром? - обратился он ко мне. - Она станет одной из
нас".
"Нет!" - тут же ответил я. .
"Почему? Потому что она всего лишь шлюха? Должен заметить, чертовски дорогая
шлюха".
"Она сможет выжить, или уже поздно?" - спросил я.
"Как трогательно! - съязвил он. - Она умрет".
"Тогда убей ее".
Девушка начала кричать, громко и бессвязно. Лестат сидел рядом, точно окаменевший,
я, не выдержав, снова отвернулся. Судорожно всхлипывая, она уткнулась лицом в атласную
обивку гроба. Рассудок почти покинул ее, она плакала и молилась. То закрывая лицо руками,
то обхватывая голову, она молила Деву Марию спасти ее, размазывала кровь по волосам,
одежде, атласу. Я подошел к гробу и наклонился к ней. Я сразу понял, что она действительно
умирает; ее глаза еще горели, но кожа вокруг них уже подернулась мертвой синевой. Вдруг
она улыбнулась.
"Вы спасете меня, правда? - прошептала она. - Вы не позволите мне умереть?"
Лестат взял ее ладонь в свою руку и произнес:
"Поздно, милая, тебе уже никто не сможет помочь. Только взгляни на свои раны".
И он прикоснулся к двум пунктирным точкам у нее на шее.
Она схватилась обеими руками за горло, открыв от ужаса рот. Крик замер у нее на
губах. Я смотрел на Лестата, силясь понять, как он может получать удовольствие от всего
этого. Его лицо, ровное и гладкое, как у меня сейчас, но более оживленное благодаря
выпитой крови, было холодно и спокойно.
Он не взирал на нее с жадной злобой театрального злодея, утоляющего жестокость
мучениями жертвы. Он просто стоял и смотрел.
"Я не хотела быть плохой, - бормотала она в отчаянии. - Я грешила не по своей воле.
Вы не дадите мне умереть вот так, без покаяния! - Она начала рыдать без слез. - Позвольте
мне уйти, я должна повидать священника перед смертью. Пустите меня".
"Зачем? - улыбнулся Лестат, словно ему в голову пришла хорошая шутка. - Мой друг
как раз священник. Ты присутствуешь на собственных похоронах, милая. Ты пошла на
званый ужин и умерла, но Бог дает тебе шанс освободиться от грехов, понимаешь? Расскажи
ему все без утайки".
Вначале она покачала головой, но затем, глядя на меня умоляюще, спросила:
"Это правда?"
"Я вижу, ты не собираешься исповедоваться, - заметил Лестат. - Тогда мне придется
закрыть крышку".
"Прекрати издеваться над ней, Лестат!" - крикнул я.
Девушка снова зарыдала, и я почувствовал, что больше не могу это выносить. Я
склонился над ней и взял ее руку. И решил прекратить страдания несчастной, как только она
закончит исповедь.
"Я не могу припомнить сейчас свои грехи", - обратилась она ко мне.
"Это не важно. Просто скажи Богу от чистого сердца, что раскаиваешься в них, -
ответил я. - Потом ты умрешь и обретешь покой".
Успокоенная моими словами, она легла на спину и закрыла глаза. И тогда я вонзил
зубы в ее кровоточащую кисть. Она слегка пошевелилась, точно во сне, и прошептала чье-то
имя. Скоро ритм ее сердца стал замедляться. Завороженный, я заставил себя оторваться от
раны. Прислонился к косяку, голова у меня кружилась. Словно во сне, я видел ее, лежащую
неподвижно. Лестат сидел, точно плакальщик у гроба, горела свеча.
"Луи, - позвал меня Лестат. Его лицо было совершенно спокойно. - Неужели ты так и
не понял? Ты обретешь покой в душе только тогда, когда научишься делать это каждую
ночь. У тебя нет выбора!"
Его голос звучал тихо, почти нежно. Он встал и положил мне руки на плечи. Я вышел в
гостиную, избегая его прикосновения, но не решаясь оттолкнуть его. Лестат пошел следом.
"Пойдем вместе, - сказал он. - Уже поздно, а ты еще голоден. Позволь показать тебе,
кто ты на самом деле. Прости, что я не помог тебе раньше. Пошли!"
"Нет, Лестат. Это не для меня, - ответил я. - Ты выбрал не того компаньона". "Но, Луи, ты даже не пробовал!" - сказал он.

Вампир остановился и изучающе посмотрел на собеседника. Тот изумленно молчал.
- Лестат не ошибся: я был еще голоден. Потрясенный увиденным, я безропотно
позволил вывести себя из гостиницы через черный ход. Ступив на узенькую улочку, мы тут
же оказались в гуще толпы. Люди шли из танцевального зала на Конде-стрит, в соседних
гостиницах вокруг проходили званые вечера, и на каждом шагу встречались семьи
плантаторов в полном составе. В этой невообразимой толчее мы с трудом протискивались
вперед. Мне казалось, что я схожу с ума; впервые с тех пор, как я оставил смертную жизнь, у
меня на сердце лежала такая страшная тяжесть. Потому что Лестат сказал правду. Я знал, что
только в миг убийства моя душа обретает мир и покой, что кровь животных вместо
человеческой только усугубляет жажду, что именно эта жажда толкает меня к людям и я
смотрю на их жизнь словно сквозь стекло. Я так и не стал вампиром. Из глубины своей боли
я задавал себе детские, нелепые вопросы; а вдруг еще можно вернуться назад? Можно стать
человеком? Теплая кровь девушки струилась по моим венам и наполняла меня силой, но я
все равно терзался сомнениями. Лица проходивших людей походили на огоньки свечей в
темном, безбрежном море ночи, и мне казалось, что я тону в нем, мучимый тоской и жаждой.
Я кружил по улицам, смотрел на звезды и повторял про себя: "Это правда: только убийство
дает мне облегчение. Но эта правда невыносима".
И вдруг я очнулся. Улица, на которой мы очутились, была тиха и пустынна. Она
пролегала рядом с крепостной стеной, вдали от старого города. Здесь не было фонарей.
Лишь кое-где в окнах горел свет, слышались отдаленные голоса и смех. На самой же улице
не было ни души. Легкий и влажный ветер с реки вливался в горячий ночной воздух. Лестат
стоял рядом, неподвижный, точно каменное изваяние. За длинными рядами низких
остроконечных крыш вздымались тени могучих дубов, и их кроны, покачиваясь, рождали
мириады звуков, заполнявших все пространство от мостовой до низко висящих звезд. Боль
на мгновение оставила меня. Я закрыл глаза и слушал легкое пение ветерка и тихий плеск
воды. Мне удалось забыться... ненадолго. Я знал, что это скоро кончится, что покой, словно
птица, выскользнет из рук и улетит прочь, а я в отчаянии брошусь следом, тщетно пытаясь
обрести его вновь, более одинокий, чем любое из существ, сотворенных Богом. В тот же миг
я услышал голос, тяжелым рокотом ворвавшийся в волшебную паутину звуков ночи: "Делай
то, что велит твоя природа. Призрак, за которым ты гонишься, всего лишь тень настоящего.
Отбрось сомнения и следуй своим путем". Все исчезло. Я стоял, потрясенный. Подобно
девушке из гостиницы, я готов был согласиться на все что угодно. Лестат кивнул мне, и я
машинально повторил его движение.
"Твои мучения ужасны, - сказал он. - Ты так сильно чувствуешь боль, потому что ты -
вампир. Ты же не хочешь, чтобы так продолжалось дальше".
"Да", - ответил я. Он сжал мою руку.
"Тогда не отворачивайся от того, что тебе суждено. Пойдем".
Он быстро повел меня по улице, оборачиваясь и с улыбкой протягивая руку каждый
раз, когда я отставал. Я снова был зачарован его близостью, как в ту ночь, когда он вошел в
мою жизнь и убедил стать вампиром.
"Зло - абстрактное понятие, - шептал он. - Мы бессмертны, и перед нами открыты
двери обильных пиров и празднеств, радость которых недоступна человеческому разуму и
рождает у смертных скорбь и тоску. Бог берет без разбору богатых и бедных. Так станем
поступать и мы, потому что нет на свете существ, стоящих ближе к нему, чем мы - демоны,
не заключенные в смердящих кругах ада, но вольные гулять по его царству где вздумается.
Ты знаешь, чего я хочу сегодня ночью? Ребенка. Во мне проснулось материнское чувство...
Я хочу ребенка!"
Мне следовало догадаться, что он имеет в виду, но он словно заколдовал меня. Он
играл со мной, как с человеком, вел за собой и повторял:
"Твоя боль скоро пройдет!"
Мы завернули за угол и вышли на улицу, освещенную яркими окнами. Здесь сдавались
комнаты для приезжих и матросов. Вслед за Лестатом я вошел в узкую дверь и очутился в
пустом каменном коридоре. Там было так тихо, что собственное дыхание напомнило мне
шум ветра. Лестат прокрался вперед, и его тень появилась в пятне света, упавшем из
открытой двери, рядом с другой тенью, тенью человека. Я увидел головы, склонившиеся
друг к другу, и услышал шепот, похожий на шуршание сухих листьев, такой тихий, что
нельзя был разобрать ни слова.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:29 | Сообщение # 21

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

"В чем дело?" - спросил я, когда он вернулся, и подошел к нему поближе. Я боялся,
что вспыхнувшее во мне возбуждение может угаснуть. Я увидел снова страшную ночную
пустыню одиночества и вины.
"Она там! - сказал он. - Та, которую ты ранил. Твоя дочь".
"Я не понимаю, о чем ты говоришь!"
"Ты спас ее, - прошептал он. - И я это знал. Ты оставил окно открытым. Прохожие
услышали детский плач, нашли ее и принесли сюда".
"Девочка! Она здесь!" - Я чуть не задохнулся. Но он уже вел меня за собой, в длинную
палату, заставленную деревянными кроватями. На них под тонкими белыми одеялами
лежали дети. В дальнем конце, склонившись над маленьким столиком перед единственной
свечой, сидела больничная няня. Мы медленно пошли по проходу между рядами коек.
"Голодные дети, сироты, - говорил Лестат. - Дети чумы и лихорадки".
И вдруг он остановился. На кровати перед нами я увидел ту девочку. К нам подошел
мужчина в белом халате. Он что-то прошептал Лестату, тот ответил также тихо, чтобы не
разбудить малышей. В соседней комнате кто-то заплакал, няня встала и поспешила туда.
Доктор склонился над девочкой, завернул ее в одеяло и взял на руки. Лестат вынул из
кармана деньги и положил их на постель. Врач говорил, как он рад, что мы пришли за ней,
потому что все дети в его больнице - сироты. Они приплыли в город на кораблях. И
некоторые, совсем маленькие, даже не могли узнать тело матери среди мертвых тел. Он не
сомневался, что Лестат - отец ребенка.
Мгновения спустя мы уже были на улице, и Лестат с девочкой на руках поспешил
назад к гостинице. Я бежал за ним. Белый сверток у его груди светился на фоне черного
плаща, и даже моим глазам - глазам вампира - временами казалось, будто одеяло летит по
ночному городу само по себе, словно лист, уносимый ветром. Мне удалось догнать его
только возле фонарей на площади. Девочка покоилась на его плече. Ее бледное личико не
утратило детскую припухлость, несмотря на потерю крови и близость смерти. Она
приоткрыла глаза, или, точнее, веки сами собой слегка приоткрылись, и под длинными
изогнутыми ресницами я увидел две белые узкие полоски.
"Что ты задумал? Куда ты ее несешь?" - спрашивал я, хотя точно знал, что он несет ее
в наш номер, только не понимал зачем.
Все было по-прежнему. Тела девушек лежали там же, где мы их оставили: одно на
кресле, другое - в гробу, словно приготовленное для похорон. Лестат даже не взглянул на
них. Я смотрел на него. Свечи уже догорели, и темноту гостиной нарушал только свет
уличных фонарей и луна. Лестат уложил девочку на кровать и уселся рядом.
"Подойди сюда, Луи, - позвал он меня. - Ты ведь все еще голоден, я знаю".
Его голос звучал спокойно и убедительно, как и весь вечер. Он крепко сжал мою руку,
я почувствовал тепло его ладони.
"Взгляни на нее, Луи. Она так нежна и мила, даже смерть не властна над молодой,
свежей плотью. Ее жажда жизни невероятна! Помнишь, как ты хотел ее, когда впервые
увидел?"
Я изо всех сил старался не поддаться очарованию его слов. Не хотел убивать ее ни
тогда, ни теперь. Боролся с собой, моя душа рвалась на части: я вспомнил вдруг, как
маленькое детское сердце билось в такт с моим, и я умирал от желания пережить это снова.
Я повернулся спиной к девочке и выбежал бы из комнаты, но Лестат проворно преградил
мне дорогу; я вспомнил лицо ее матери, как в ужасе я бросил девочку на пол и как он плясал
за окном. Но теперь он не смеялся надо мной, он говорил, и мои мысли путались.
"Ты хочешь ее, Луи. Пойми, раз ступив на этот путь, можно убивать кого угодно. Ты
хотел ее и прошлой ночью, но тебе помешала слабость. Вот почему она еще жива".
Я знал, что он прав; вспомнил, какое блаженство было прижать ее к себе, слушать и
слушать стук ее сердца.
"Она слишком сильна для меня, - сказал я. - Ее сердце... не хочет сдаваться".
Лестат улыбнулся.
"Слишком сильна? - Он притянул меня поближе. - Возьми ее, Луи. Я знаю, ты хочешь
ее".
И я сдался. Подошел к кровати, посмотрел на нее. Она едва дышала, маленькая рука
запуталась в прядях длинных, золотых волос. Невыносимо... Я смотрел на нее и хотел,
чтобы она осталась жить, и хотел ее крови. И чем дольше я смотрел, тем явственней
чувствовал вкус ее кожи, прижимал мягкое и нежное тело к груди воображаемым движением
руки, скользящей вдоль хрупкой спины. Да, вот такая она была - мягкая и нежная. Я
убеждал себя, что ей лучше умереть; иначе что ее ждет в этой жизни? Но лгал самому себе.
Просто хотел ее крови. Я взял ее на руки и обнял, прижался щекой к ее горячей щеке.
Вдыхал ее сладкий запах, такой живой и сильный. Потревоженная, она застонала во сне, и я
понял, что не смогу больше ждать. Я должен убить ее, пока она не проснулась. Потянулся к
ее горлу и услышал далекие слова Лестата:
"Только маленькую ранку. Посмотри, какое хрупкое горло".
Не стану рассказывать вам, что я пережил тогда. Скажу только, что это захватило меня,
как и прежде, как и всегда; но в этот раз гораздо сильнее.
Стоя на коленях перед кроватью, я жадно сосал кровь и слушал биение маленького
сердца, которое не замедляло ритм, не хотело остановиться. Я не отрывался от ранки. Ждал,
что оно вот-вот остановится, как вдруг Лестат схватил меня и оттащил от девочки.
"Но она еще жива", - прошептал я и очнулся.
Комната медленно выплыла из темноты. Я сидел и смотрел на девочку, прижавшись к
изголовью, сжимая в кулаках бархатное покрывало. Я не мог шевельнуться от слабости.
Лестат взял ее на руки и заговорил с ней. Он назвал ее по имени.
"Клодия, ты слышишь меня, очнись, Клодия. - Потом он вынес ее в гостиную. Голос
его звучал так тихо и так нежно, что я едва разбирал слова. - Ты больна, ты слышишь меня?
Ты должна слушаться меня, если хочешь поправиться".
Мое сознание прояснилось, и я стал понимать, что происходит: Лестат разрезал себе
руку, и сейчас она пьет его кровь.
"Еще, еще, милая, - говорил он. - Ты должна напиться как следует, если хочешь
выздороветь".
"Будь ты проклят!" - закричал я с порога гостиной, но он только прошипел что-то в
ответ и взглянул на меня сверкающими глазами.
Он сидел на кушетке. Девочка впилась в его запястье. Маленькая белая ручка мертвой
хваткой вцепилась в рукав его сюртука. Грудь Лестата тяжело вздымалась, лицо исказилось
до неузнаваемости - никогда я не видел его таким. Он застонал, но шепотом велел ей
продолжать. Я было шагнул вперед, но встретил его взгляд и остановился.
"Не подходи, убью", - словно хотел сказать он.
"Но зачем, Лестат?" - прошептал я.
Он уже хотел оттолкнуть девочку. Она сопротивлялась, не давала Лестату отвести руку
от губ и яростно рычала.
"Довольно, перестань!" - сказал он.
Я видел, что ему больно. Наконец он сумел высвободиться и схватил ее за плечи
обеими руками. Она отчаянно пыталась добраться зубами до его запястья, но он держал ее
слишком крепко. Вдруг успокоилась и молча, с детским изумлением уставилась на Лестата.
Он медленно отступил назад и вытянул перед собой руку, защищаясь. Потом прижал платок
к ране на запястье, подошел к шнурку звонка и дернул, не сводя с нее глаз.
"Что ты наделал, Лестат?" - повторял я.
От ее прежней болезненной бледности не осталось и следа. Живая, полная сил, она
сидела на кровати, вытянув ножки на бархатном покрывале. Ее белая сорочка, мягкая и
тонкая, казалась мне ангельским одеянием. Она смотрела на Лестата.
"Кого угодно, только не меня, - сказал он ей. - Никогда, ты слышишь? Я покажу тебе,
что надо делать!" Я попытался заставить его посмотреть на меня, ответить мне, но он
оттолкнул меня, я отлетел к стене и больно ударился. И тут в дверь постучали. Я знал, что
собирается сделать Лестат, и бросился к нему опять, но результат оказался прежним: я даже
не успел заметить молниеносного движения его руки. И упал в кресло. Он открыл дверь.
"Пожалуйста, входите. У нас произошла маленькая неприятность", - услышал я его
голос.
В комнату вошел молодой негр. Лестат закрыл дверь и накинулся на него сзади - тот не
успел и глазом моргнуть. Склонившись над распростертым телом, Лестат вцепился в его
горло и знаком поманил к себе девочку. Соскользнув с кушетки, она встала на колени перед
лежащим юношей, торопливо вцепилась в его запястье, протянутое Лестатом. Сперва она
пыталась грызть живую плоть, но Лестат объяснил ей, что надо делать, а потом сел рядом и
предоставил ей в одиночку довершить начатое. Но он не сводил глаз с груди жертвы и, когда
пришло время, наклонился к ней и сказал:
"Довольно, он умирает... Ты не должна пить кровь после того, как остановится сердце,
иначе ты снова заболеешь и умрешь. Понятно?"
Но она уже насытилась и села на пол рядом с Лестатом, скрестив ноги. Через
считанные минуты юноша уже был мертв. Слабость и усталость охватили меня; казалось, эта
ночь длится тысячу лет. Я смотрел на них. Девочка все теснее прижималась к Лестату, он
обнял ее, равнодушно глядя на труп слуги.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:30 | Сообщение # 22

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Потом он поднял глаза и посмотрел на меня.
"Где мама?" - тихо спросила девочка. Голосок ее был нежен, как она сама, звенел, как
серебряный колокольчик, мягко и чувственно. Ее глаза, большие и ясные, напоминали мне
Бабетту, и странное предчувствие родилось у меня в груди. Но я не мог разобраться в своих
мыслях. Лестат встал, подхватил ее на руки и подошел ко мне.
"Она - наша дочь, - сказал он. - Теперь ты будешь жить с нами".
Он улыбнулся ей, но его глаза оставались холодными, словно все это была только
странная шутка. Потом он посмотрел на меня с осуждением и укоризной и подтолкнул
девочку ко мне. Она очутилась у меня на коленях, я обнял ее нежные плечи, бархатистая
кожа коснулась моей щеки, теплая, как кожица сливы, согретой солнцем; огромные сияющие
глаза смотрели с недоверчивым любопытством.
"Это Луи, а я - Лестат", - представил он нас и сел на кушетку.
Она огляделась и сказала, что эта комната ей очень нравится, но где же мама? Она
хочет к маме... Лестат взял расческу и принялся расчесывать ей волосы, осторожно, чтобы
не сделать больно. Распутанные локоны сияли, как шелк. Никогда я не видел такого
красивого ребенка, а теперь ее красота засветилась холодным огнем, огнем вампира. Ее глаза
стали глазами взрослой женщины. Она будет белой и холодной, как мы, подумал я, но
останется прежней. И я понял, что Лестат говорил о смерти. Две крошечные пунктирные
ранки на ее шее еще слегка кровоточили, и я поднял с пола платок Лестата к приложил к
ним.
"Мама оставила тебя с нами. Она хочет, чтобы ты была счастлива, - обратился к ней
Лестат с тем же поразительным самообладанием. - Она знает, что с нами тебе будет
хорошо".
"Мне хочется еще", - сказала она, поворачиваясь к трупу юноши.
"Нет, на сегодня хватит. Придется подождать до завтра", - ответил он и пошел в
спальню к своему гробу.
Девочка спрыгнула с моих колен. За ней следом поднялся на ноги и я. Она стояла и
смотрела, как Лестат укладывает все три трупа на кровать и укрывает их одеялом до
подбородка.
"Они заболели?" - спросила она.
"Да, Клодия, - отозвался он. - Они заболели и умерли. Они всегда умирают, когда мы
высасываем их кровь".
Лестат подошел к ней и снова взял на руки, и я вдруг понял, что теперь она точно стала
одной из нас. Она менялась на глазах, и я чувствовал, что все больше и больше очарован ею,
каждым ее жестом и словом. Из обычного ребенка она превратилась в ребенка-вампира.
"Кстати, Луи собирался покинуть нас, - будто невзначай заметил Лестат, обводя нас
взглядом по очереди. -Он хотел уйти от нас навсегда. Но теперь передумал, потому что
хочет заботиться о тебе и сделать тебя счастливой. - Он опять посмотрел на меня. - Ведь так,
Луи?"
"Мерзавец! - прошептал я. - Ты просто отъявленный негодяй!"
"Произносить такие слова в присутствии дочери!" - ехидно сказал он.
"Я - не ваша дочь, - вдруг вставила она своим серебряным голоском. - Я - мамина
дочь".
"Нет, милая, теперь уже нет, - покачал головой Лестат. Он взглянул за окно, закрыл
двери спальни и повернул в замке ключ. - С этого дня ты - наша дочь, моя и Луи. С кем бы
ты хотела спать? С ним или со мной? - Потом, окинув меня взглядом, он добавил: - Я
думаю, тебе лучше лечь с ним. В конце концов, когда я устаю... я не такой добрый".

Вампир остановился. Молодой человек долго молчал.
- Ребенок-вампир! - хрипло прошептал он наконец.
Луи пристально посмотрел на него, словно что-то насторожило его, потом перевел
глаза на диктофон, разглядывая необычный для него предмет, будто диковинное чудо.
Лента почти кончилась. Юноша быстро открыл портфель, достал чистую кассету,
неловко вставил ее на место прежней. И нажал кнопку записи. Они начинали разговор в
темноте, но зимой в Сан-Франциско темнеет рано, и теперь не было еще и десяти. Вампир
встрепенулся, улыбнулся и спокойно спросил:
- Можно продолжать?
Юноша кивнул:
- Он превратил девочку в вампира, чтобы удержать вас?
- Трудно сказать наверняка. Я убежден, что Лестат, даже будучи наедине с самим
собой, предпочел бы не доискиваться до истинных мотивов своих поступков. Он относился к
числу тех, кто действует не раздумывая. Только очень серьезные обстоятельства могли
подвигнуть его на открытое выражение своих мыслей и чувств, как это было при нашем
разговоре в ту ночь. Мое твердое намерение расстаться вынудило Лестата найти искреннее
объяснение своего образа жизни. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что подсознательно он
сам стремился узнать, что толкает его на убийства, он хотел заново увидеть свою жизнь. Но,
конечно, он хотел, чтобы я остался, потому что в одиночку он никогда не жил так, как со
мной. К тому же я не передал ему во владение никакой собственности. Это приводило его в
бешенство и в то же время держало на привязи. Тут он не сумел меня переубедить. - Вампир
неожиданно рассмеялся. - В других случаях он оказался удачлив! Подумать только: он мог
уговорить меня убить ребенка, но не расстаться с деньгами. - Он покачал головой. -
Впрочем, я руководствовался не жадностью, а страхом перед ним.
- Вы говорите о Лестате в прошедшем времени. Он умер?
- Не знаю, - неохотно ответил вампир. - Может, его и впрямь нет в живых, но об этом
разговор впереди. Мы ведь говорили о Клодии. Была еще одна причина, которая двигала
Лестатом в ту ночь: Лестат никому не верил. Он был, как кошка, - одинокий хищник; он и
сам признавался в этом. Но в ту ночь он почти открылся передо мной - потому что говорил
правду, без насмешек и раздражения, без своей вечной озлобленности. Это был
беспрецедентный случай. Стоя рядом с ним на темной улице у крепостной стены, я впервые
с момента моей смерти почувствовал, что не один.
И скоро я понял, зачем он превратил Клодию в вампира. Причиной тому была месть.
- Он мстил не только вам, но и всему миру? - спросил юноша.
- Да. Я уже говорил - все, что делал Лестат, в конечном счете сводилось к мести.
- Вы думаете, это началось, когда отец забрал его из школы?
- Я не знаю. Сомневаюсь. Лучше я буду рассказывать дальше.
- Да, конечно. Сейчас только десять часов. - Юноша показал на свои часы.
Вампир взглянул на них и улыбнулся. Юноша изменился в лице, словно что-то
испугало его.
- Вы все еще боитесь меня? - спросил Луи. Молодой человек ничего не ответил, только
сжался в кресле.
- Глупо было бы не бояться, - сказал вампир. - Но все же не бойтесь. Итак, я
продолжаю?
- Пожалуйста, - еле слышно отозвался юноша и указал на диктофон.
- Легко себе представить, как изменилась наша жизнь с появлением мадемуазель
Клодии. Ее тело умерло, но чувства пробуждались. Так было когда-то и со мной. И я с
радостью следил за тем, как она менялась. Первое время я еще не понимал, как она мне
нужна, как я хочу говорить с ней и быть с ней рядом. Пока что я хотел только оградить ее от
Лестата. По утрам брал ее к себе в гроб, и вообще старался не оставлять с ним наедине.
Лестат был доволен, что я боюсь за нее.
"Голодный ребенок - это страшно, - как-то сказал он. - Но голодный вампир - еще
страшней. Если запереть ее и оставить умирать от голода, ее вопли услышат даже в самом
Париже".
Но он говорил это нарочно, чтобы напугать меня и удержать при себе. Я боялся
остаться один и не хотел обрекать Клодию на неизвестность. В конце концов она ребенок, и
о ней надо заботиться. А заботиться о ней было одно удовольствие. Она быстро забыла пять
лет жизни среди людей, по крайней мере, казалось, что забыла. Сама она хранила
таинственное молчание на сей счет. Временами она замыкалась в себе, и я начинал
подозревать, что она потеряла рассудок из-за болезни и шока от превращения в вампира, что
она потеряла способность мыслить.
Но это было не так. Просто она была не такая, как мы с Лестатом, и часто я не мог
понять ее. Она оставалась ребенком, но обрела душу свирепого убийцы, в погоне за кровью
не останавливалась ни перед чем и добивалась своего с требовательностью. Шло время,
Лестат по-прежнему пытался убедить меня, что он представляет собой угрозу для Клодии, но
сам относился к ней с неизменной нежностью и любовью, гордился ее красотой, учил ее
искусству убивать и рассказывал о нашей вечной жизни.
В городе свирепствовали болезни, и Лестат водил Клодию гулять по смердящим
кладбищам, где жертвы лихорадки лежали в грязи, сваленные в кучи, а стук лопат, роющих
могилы, не смолкал ни днем, ни ночью.
"Это - смерть, - объяснял он ей, указывая на полуразложившийся труп. - Она не
страшна нам. Наши тела всегда будут такие, как теперь, свежие и здоровые. Но мы должны,
не задумываясь, нести смерть другим, потому что от этого зависит наша жизнь".
Клодия молча взирала вокруг ясными, загадочными глазами.
В те ранние годы она еще ничего не понимала и поэтому ничего не боялась.
Молчаливая и прекрасная, она часами играла в куклы, одевала и раздевала их. Молчаливая и
прекрасная, она убивала. И я, преображенный словами Лестата, тоже стал охотиться на
людей.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:31 | Сообщение # 23

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Не подумайте, что только убийства смягчали мою боль. Тихие, темные вечера с
Лестатом и его отцом в доме на плантации канули в прошлое, и теперь вокруг меня было
множество людей. Уличный шум не затихал ни днем ни ночью; двери кабаре никогда не
закрывались; танцы длились до рассвета; из распахнутых окон лилась музыка, слышался
смех... И всюду люди, люди... Мои жертвы, трепещущие и живые. Стремясь к
разнообразию, я менял места, и способы убийства. Зорко глядя по сторонам, крадучись, как
кошка, я шел сквозь шумный, веселый, цветущий город, и жертвы сами находили меня,
соблазняли, приглашали поужинать или прокатиться в экипаже, зазывали в публичный дом.
Я задерживался у них ненадолго, только чтобы получить свое, и шел дальше. И тоска тоже
ненадолго оставляла меня, а город казался бесконечной вереницей новых лиц,
очаровательных незнакомок и незнакомцев. Да, именно так, потому что я убивал только
незнакомцев, людей, с которыми не сказал и двух слов. Подбирался к ним поближе только
чтобы насладиться земной красотой, неповторимым выражением лица, живым и страстным
голосом, и старался убить поскорей, прежде чем меня снова захлестнет волна страха, тоски и
отвращения к себе.
Клодия и Лестат охотились по-другому. Они сами присматривали жертву, завлекали,
часами вели милые беседы и веселились, глядя, как несчастный человек радуется жизни и не
подозревает, что встретился сейчас с верной смертью. Для меня это все еще было
невыносимо. Я радовался только, что город быстро растет, старался затеряться в толпе, как в
лесу, и плыл по течению.
Мы жили тогда на Рю-Рояль, в одном из моих городских домов. Это было роскошное
здание в испанском стиле. Первый этаж я сдал портному под мастерскую, а мы поселились в
просторных апартаментах наверху. За домом раскинулся покойный сад, глухие стены
отгораживали нас от улицы, окна закрывались крепкими ставнями, а въезд для экипажа был
забран решеткой. Новое убежище оказалось куда надежней и шикарней, чем Пон-дю-Лак.
Мы набрали штат слуг из вольноотпущенных рабов, на рассвете они расходились по домам.
Лестат покупал привезенные из Франции и Испании заморские диковины: хрустальные
люстры, восточные ковры, шелковые ширмы с вышитыми райскими птицами, канареек в
золотых клетках, стройные мраморные статуи греческих богов и китайские вазы с тонким
рисунком. Роскошь прельщала меня не больше, чем прежде. Но и я был очарован новыми
для нас произведениями искусств, работой художников и мастеровых. Я подолгу
рассматривал причудливые узоры на коврах или игру красок на холстах фламандских
мастеров в изменчивом свете масляной лампы.
Клодия же относилась к этому как к чуду, с благоговейным трепетом неиспорченного
ребенка. Лестат нанял художника, и тот превратил стены в волшебный лес с единорогами,
золотыми птицами и тропическими деревьями, ветви которых склонялись под тяжестью
плодов над веселыми, блестящими на солнце радужными ручейками. Ее восторгу не было
предела.
Клодия была хороша сама по себе: округлые щечки, прекрасные золотые волосы, - но
старания бесчисленных модельеров, сапожников и портных превратили ее в картинку из
модного журнала. С утонченным вкусом они одели ее с ног до головы: очаровательные
шляпки, изящные кружевные перчатки, прямые белые платья с буфами и голубыми
атласными ленточками, бархатные пальто и расклешенные накидки. Мы оба - и Лестат, и я -
играли с ней, точно с чудесной куклой, старались исполнить все ее капризы. По ее
настоянию я отказался от привычки одеваться в черное и стал носить элегантные камзолы,
мягкие серые плащи, шелковые галстуки и модные шляпы. Лестат же всегда считал черный
цвет самым подходящим для вампира во все времена (возможно, единственный эстетический
принцип, которого он твердо придерживался), но никогда не возражал против любого
проявления изысканного вкуса или роскоши. Он получал особое удовольствие, когда мы
втроем отправлялись во Французскую оперу или в городской театр. К моему немалому
удивлению, он оказался страстным поклонником Шекспира, хотя в Опере частенько дремал,
убаюканный музыкой, и просыпался под занавес, как раз вовремя, чтобы успеть пригласить
поужинать какую-нибудь очаровательную даму. За трапезой он делал все, чтобы она в него
влюбилась, потом без тени сожаления отправлял на небеса или в преисподнюю, а Клодии
приносил очередной подарок - кольцо с бриллиантом.
Между тем я потихоньку занимался образованием девочки, шепотом вливал в ее крохотные ушки понимание того, что наша вечная жизнь лишится всякого смысла, если мы
не будем ценить величественную красоту, сотворенную руками смертных. Я пытался понять
глубину ее молчаливого взгляда, когда она брала из моих рук книги, негромким голосом
повторяла за мной стихи, когда легкой и уверенной рукой наигрывала на фортепиано
странные песни собственного сочинения. Она часами разглядывала иллюстрации в
какой-нибудь книжке или слушала отрывки, которые я ей читал вслух, и сидела так тихо и
неподвижно, что меня охватывало непонятное, тревожное чувство. Я откладывал книгу в
сторону и, не отрываясь, смотрел на нее, пока кукла, встрепенувшись, не возвращалась к
жизни и не просила меня нежным голоском почитать еще.
Вскоре я стал замечать большие странности, хотя внешне она осталась прежним
пухленьким и немногословным ребенком. Часто она усаживалась на подлокотник кресла и
заглядывала мне через плечо в страницы трудов Аристотеля или Боэция или нового романа,
привезенного из Европы. Иногда она с безошибочным слухом играла на фортепьяно
произведение Моцарта, лишь накануне услышанное ею впервые, с пугающей
сосредоточенностью подбирала в течение долгих часов сначала мелодию, а затем -
аккомпанемент, и, наконец, исполняла все вместе. Для меня Клодия была величайшей
загадкой. Я не мог сказать с уверенностью, что она знает и умеет, а что - нет. Страшнее
всего было смотреть, как она убивает. Она сидела на темной площади одна и поджидала,
пока кто-нибудь из поздних прохожих не сжалится над бедным ребенком. Ее взгляд,
устремленный в темноту, был такой пустой и отчужденный, какого я не видел даже у
Лестата. Она притворялась, что боится, шепотом умоляла о помощи. Прохожий,
восхищенный ее красотой, ласково и доверчиво брал ее на руки. Она прижималась к нему
всем телом, стискивала зубы,обнимала за шею, ее глаза горели неутолимой жаждой. Первое
время она убивала быстро, сразу; но потом научилась играть с людьми, вела их в магазин
игрушек или в кафе, где они покупали ей чай или горячий шоколад, стараясь согреть ее,
оживить ее бледные щеки... Она отодвигала чашку и ждала, ждала, ждала; и упивалась их
добротой, как кровью.
Насытившись, она возвращалась ко мне и снова становилась прилежной ученицей. Мы
проводили вместе долгие предрассветные часы, она все быстрее и быстрее впитывала новые
знания и делила со мной глубокое и тихое понимание, недоступное Лестату. Перед восходом
солнца она ложилась спать в мой гроб, и я чувствовал, как бьется рядом с моим ее маленькое
сердечко. Часто тайком от нее я смотрел, как она рисует или играет на фортепьяно, и
вспоминал то, ни с чем не сравнимое чувство, которое я пережил, когда убивал ее, когда пил
ее кровь, когда сжимал это хрупкое тело в роковых объятиях. С тех пор в них успело
побывать множество людей, и все они давно гнили в земле, а она продолжала жить,
обнимала меня слабыми ручками, прижимала ангельский лобик к моим губам, приближала
огромные сияющие глаза к моим, наши ресницы соприкасались, и, громко смеясь, мы
пускались кружить по комнате в безумном вальсе. Не знаю, на кого мы походили больше: на
отца и дочь или двух влюбленных. Слава Богу, Лестат никогда не ревновал, он только молча
улыбался и ждал, когда она сама подойдет к нему. Он вел ее на улицу, я смотрел им вслед из
окна, они махали мне на прощание. Они шли охотиться, соблазнять, убивать - только это их
объединяло.
Так прошли годы и годы. Долгие годы минули, прежде чем я понял, что Клодия... что
ее тело... Но я вижу, вы уже догадались, о чем я хочу сказать. Вы удивлены, что я не сумел
заметить этого раньше, правда? Ведь это было так очевидно. Но для меня время течет иначе.
Вам, людям, череда дней представляется неразрывной туго натянутой цепью. А для меня это
темное колыхание волн, над которыми всходит и заходит луна...
- Она не росла! - воскликнул юноша.
Вампир кивнул.
- Ей суждено было навсегда остаться ребенком-демоном, - тихо и удивленно сказал
он. - И я внешне тот же молодой человек, каким был, когда умер. И Лестат. Но душа Клодии
изменилась. Это была душа вампира, женщины-вампира. Она становилась женщиной. Она
стала больше говорить, хотя по-прежнему любила молча размышлять и могла часами
слушать меня не прерывая. С ее кукольного личика смотрели недетские глаза. Она отбросила
невинность, как сломанную игрушку. Она стала нетерпеливей. В тонкой кружевной сорочке,
расшитой жемчугом, она раскидывалась на кушетке, и в этом была какая-то жуткая чувственность.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:31 | Сообщение # 24

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Она превращалась в опытную соблазнительницу, настоящую женщину. В ее
голоске, по-прежнему чистом и мелодичном, явственно зазвучали женские нотки, и порой
это шокировало. Она вела себя непредсказуемо. То целыми днями молчала, то вдруг
принималась язвительно высмеивать предсказания Лестата по поводу грядущей войны.
Прихлебывая кровь из хрустального бокала, она говорила, что в доме мало книг, что надо
непременно их достать, пусть даже украсть; говорила про какую-то даму, которая живет в
роскошном поместье за городом и собирает книги, как драгоценные камни или как бабочек,
и спрашивала, смогу ли я провести ее в спальню к этой женщине.
В такие минуты ее непредсказуемость пугала меня всерьез. Но стоило ей забраться ко
мне на колени, и я забывал про все страхи. Запустив маленькие пальчики в мои волосы, она
тихонько шептала сквозь дремоту, что я никогда не стану взрослым, как она, и не пойму, что
убийство куда серьезнее, чем книги и музыка.
"У тебя на уме одна музыка..." - сонно бормотала она.
"Ах ты, кукла", - звал я ее. Она и была волшебной куклой, не больше и не меньше.
Насмешливый и глубокий ум, круглые щечки, и крохотный кукольный ротик.
"Давай я одену тебя и причешу волосы", - говорил я ей по привычке. Тень усталости и
скуки пробегала по ее лицу, но она улыбалась.
"Делай, как хочешь, - выдыхала она мне в ухо, и я наклонялся застегнуть жемчужные
пуговицы на ее платье. - Только пойдем сегодня вместе, Луи. Я никогда не видела, как ты
убиваешь".
Потом она сказала, что хочет свой гроб. Это больно ранило меня, но я не подал виду.
Как истинный джентльмен я согласился и вышел из комнаты. Мы столько лет спали вместе,
и мне стало казаться, что она - часть меня самого. Тем же вечером я наткнулся на нее возле
монастыря урсулинок. Одинокая фигурка в темноте, бедный бездомный ребенок... Она
бросилась навстречу, прильнула ко мне с отчаянием человека, и, вцепившись в мою руку,
прошептала так тихо, что на моем месте вы не расслышали бы ни слова и даже не
почувствовали бы ее легкого дыхания:
"Я не стану спать в нем, если это так тебя огорчает. Мы всегда будем вместе, Луи. Но
понимаешь, я обязательно должна увидеть детский гробик".
Она придумала план; вдвоем мы пойдем в погребальную контору и разыграем
трагедию в один акт. Я оставлю ее в приемной, выведу гробовщика в другую комнату и
шепотом объясню, что она умирает, что я люблю ее больше жизни и хочу заказать самый
лучший гроб, и главное, чтобы она ни о чем не догадалась. Потрясенный гробовщик
согласится и приступит к работе. Он будет представлять себе ее в гробу, ее маленькую
головку на белом атласе, и первый раз за долгие годы слезы польются из его глаз...
"Зачем все это, Клодия", - отговаривал я ее. Мне было противно играть в
кошки-мышки с беззащитным человеком. Но, как безнадежно влюбленный, я ни в чем не мог
ей отказать. И мы зашли в мастерскую. Клодия уселась на диванчик в гостиной, развязала
ленточки на шляпке и сложила ручки на коленях с таким видом, будто не имеет никакого
представления, о чем я шепчусь с гробовщиком. Хозяин конторы, учтивый и
респектабельный старик негр, поспешно оттащил меня в сторону, чтобы "малышка" не
услышала нас случайно.
"Почему она должна умереть?" - спрашивал он с мольбой, обращаясь ко мне, словно к
Господу Богу.
"У нее больное сердце, ей не суждено жить", - сказал я, и эти слова отозвались в моей
душе какой-то странной тревогой.
Я видел на узком, морщинистом лице старика глубокое и искреннее сострадание.
Передо мной вдруг всплыла смутная и неопределенная картина: необычный свет, движение,
звук... кажется, детский плач в удушливой смрадной комнате. Старик отпирал двери
кладовок, показывал мне гробы - черные, лакированные, инкрустированные серебром.
Именно такой и хотела Клодия. Вдруг я обнаружил, что пячусь к выходу. Я торопливо
схватил Клодию за руку и вывел на улицу.
"Мы обо всем договорились, пойдем, - сказал я ей. - Кажется, я начинаю сходить с
ума!".
Я задыхался, жадно глотал свежий вечерний воздух. Она посмотрела на меня холодным
изучающим взглядом, потом втиснула маленькую ручку в перчатке в мою ладонь и
терпеливо повторила:
"Я так хочу, Луи".
Несколько дней спустя они с Лестатом отправились за готовым гробом. Они убили
гробовщика и оставили мертвое тело посреди пыльных бумаг на столе. Так в нашей спальне
появился детский гроб. Сначала она подолгу разглядывала его, внимательно, словно это
было живое существо, и казалось, что ей открываются какие-то новые и новые тайны. Но она
ни разу в нем не спала. Только спала со мной.
Она менялась с каждым днем, в ней просыпались и другие, не менее странные желания
и прихоти, хотя сейчас я уже не могу вспомнить все по порядку. Например, она перестала
убивать всех подряд. Она питала особое пристрастие к бедным и часто упрашивала меня или
Лестата отвезти ее в экипаже в иммигрантские кварталы на берегу реки. Она обожала
женщин и детей, о чем с неподдельной радостью рассказывал мне Лестат. Я сам почти
никогда с ней не ездил, мне было противно, и ничто не могло меня переубедить. К одной
семье Клодия особенно привязалась и по очереди убила их всех. Она полюбила одно
кладбище в пригороде Лафайет и часто бродила там меж каменных надгробий в поисках
жертв - несчастные бездомные оборванцы, напившись на последние гроши дешевого
красного вина, спали в полусгнивших каменных склепах. Лестат был в восторге; он видел в
ней только убийцу. "Инфанта-смерть", называл он ее восхищенно. Или иначе -
"сестренка-смерть", "лапочка-смерть". Для меня у него тоже было прозвище.
"О, милосердная смерть!" - восклицал он, заламывая руки.
Так взывают к небесам экзальтированные дамы: "О, Боже милосердный!" В такие
минуты мне хотелось его задушить. Но мы не ссорились. Мы просто не вмешивались в
жизнь друг друга. По всем стенам от пола до потолка тянулись книжные полки, мерцали
кожаные переплеты. Это был наш мир - мой и Клодии, а Лестат купался в роскоши и
покупал новые и новые безделушки. Так мы и жили, пока Клодия не начала задавать
вопросы.

Молодой человек нетерпеливо ждал продолжения. Но вампир молчал. Он молитвенно
сложил руки; его белые пальцы светились, как шпиль колокольни. Казалось, он совсем забыл
о собеседнике, с головой уйдя в воспоминания. Наконец он очнулся и заговорил:
- Я должен был знать, что рано или поздно это случится. Должен был заметить
признаки приближающихся перемен. Мы с Клодией были так близки, я так сильно любил ее;
просыпался на закате рядом с ней, только она и смерть делили мое одиночество. Но я жил
тогда в постоянном страхе; мне казалось, что мы ходим по краю огромной черной пропасти,
стоит сделать один неверный шаг, стоит только задуматься, забыться - и разверзнется
страшная бездна; и действительный мир исчезал перед моими глазами, земля расступалась,
черная трещина пересекала Рю-Рояль, дома рассыпались в пыль и прах; или хуже - город
становился прозрачным, неживым, как театральный занавес из тонкого шелка... Но я
отвлекся, простите. О чем же я говорил? Ах да, я не заметил в Клодии этих тревожных
перемен, не хотел ничего замечать, отчаянно цеплялся за счастье, которое она дарила мне
каждую минуту.
А перемены были. Она невзлюбила Лестата и часами разглядывала его с холодным
вниманием. Часто она не отвечала на его вопросы, и невозможно было понять - то ли она
просто не расслышала, то ли вообще не желает разговаривать с ним. Он принимал это как
оскорбление, и хрупкий мир в нашем доме стал рушиться. Лестат не требовал любви, но не
мог смириться с тем, что его присутствие игнорируют. Однажды он набросился на нее и
хотел отшлепать. Я вынужден был противостоять ему впервые за долгие годы, впервые с тех
пор, как она поселилась с нами.
"Она больше не ребенок, - шептал я ему. - Она стала женщиной, хотя я не знаю, как
это объяснить".
Я уговаривал его не прижимать это близко к сердцу, и он с притворным презрением в
свою очередь перестал ее замечать. Но однажды он пришел ко мне не на шутку
встревоженный: она шла за ним по пятам, хотя отказалась идти на промысел вместе.
"Что с ней творится?" - возмущенно обращался он ко мне, будто это я произвел ее на
свет и должен все про нее знать.
Однажды вечером пропали наши лучшие служанки - мать и дочь. Кучер, посланный к
ним домой, вернулся с известием, что их нигде не нашли. Вскоре раздался стук в парадную
дверь: на пороге стоял отец семейства. Увидев меня, он отступил назад. Он смотрел на меня
с мрачным подозрением. Все смертные рано или поздно начинали так на нас смотреть, и этот
взгляд не сулил им ничего, кроме смерти. Так бледность предвещает скорый конец больному
лихорадкой. Я постарался объяснить ему, что здесь их нет - ни той, ни другой, - что мы сами
собираемся начать поиски.
"Это ее работа! - злобно прошипел Лестат, когда, выпроводив гостя, я запер ворота. -
Она что-то сделала с ними, она всех нас подставила. Я заставлю ее все рассказать!"

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:32 | Сообщение # 25

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Он повернулся и, тяжело ступая, пошел по лестнице в дом. Я знал, что Клодия ушла,
незаметно выскользнув на улицу, когда я стоял у ворот. И знал кое-что еще: слабый запах
гниения доносился из заколоченной кухни на другом конце двора, и я догадывался, что это
значит. Могильный смрад тяжелой струей примешивался к аромату жимолости. Услышав
шаги Лестата, уже спускавшегося вниз, я подошел к низенькой кирпичной постройке и
взялся за полусгнившую дверь. Здесь никогда не готовили еду, никто не входил сюда, и
жимолость облепила стены. Кухня напомнила мне старый каменный склеп. Дверь легко
поддалась, гвозди рассыпались в ржавую пыль; мы вошли в смрадную темноту. Я услышал
сдавленный всхлип Лестата. Они лежали на полу - мать и дочь. Голова дочери покоилась на
материнской груди, мать обнимала ее за плечи. Вокруг кишели черви. Навстречу нам
поднялась туча москитов, и я отогнал их в судорожном отвращении. Муравьи ползали по
закрытым глазам и губам трупов, влажные следы улиток серебрились в лунном свете, как
русла маленьких рек.
"Черт ее возьми!" - выругался Лестат. Я крепко схватил его за руку и не отпускал.
"Что ты собираешься с ней сделать? - спросил я. - Что ты можешь с ней сделать? Она
давно уже не ребенок и не станет беспрекословно нам подчиняться. Мы должны объяснить
ей, научить ее, как себя вести".
"Она все прекрасно знает сама! - Он отступил назад, отряхивая плащ. - Ничуть не хуже
нас с тобой! Все эти годы она понимала, чем можно рисковать, а чем нельзя! Я не позволю
ей заниматься подобными вещами без моего разрешения! Не потерплю этого!"
"Ты что, считаешь себя нашим мэтром? Разве ты учил ее поступать так? Или, может
быть, она сотворила это с моего тихого благословения? Сильно сомневаюсь. Она видит себя
равной нам, а нас - равными друг другу. Мы должны поговорить с ней по-хорошему,
научить ее уважать то, что принадлежит нам. И нам самим не помешает этому поучиться".
Мне показалось, что он меня понял, хотя и не подал виду. Повернулся и ушел. В городе
он сумел развеяться и возвратился сытый и усталый. Клодии еще не было. Он лег на кушетку
и поинтересовался:
"Ты похоронил их?"
"С ними все кончено, - ответил я, стараясь даже не думать о том, что их останки
сгорели в кухонной печи. - Но остались еще отец и брат, с ними надо разобраться", -
добавил я с опаской: вдруг он вспылит?
Я хотел поскорее покончить с этим делом и обо всем забыть. Но Лестат сказал, что
отца и брата уже нет в живых: сегодня к ним на ужин пожаловала смерть, забрала свое и
помолилась за упокой их душ.
"Вино, - проворчал он и провел пальцами по губам. - Они были пьяные. По дороге
домой я выстукивал тростью по оградам забавную мелодию. - Он рассмеялся. - Но я не
люблю вина. У меня от него голова кружится. А у тебя?"
Он посмотрел на меня, и я вынужден был улыбнуться в ответ, чтобы не испортить ему
настроение. Вино развеселило его, он смотрел на меня спокойно и добродушно. Я
наклонился и прошептал:
"Я слышу шаги Клодии. Будь с ней помягче, все уже позади".
Отворилась дверь, и она вошла. Ленты ее шляпки развязались, маленькие ботинки
облепила грязь. Я настороженно следил за ними - Лестат лежал и ухмылялся, она, казалось,
его не замечала. Клодия прижимала к груди букет белых хризантем, такой огромный, что
рядом с ним казалась совсем маленькой. Она тряхнула головой, шляпка упала на ковер;
золотистые волосы рассыпались, в них запутались белые перья хризантем.
"Завтра День всех святых, - сказала она мне. - Ты помнишь?"
"Да, конечно", - ответил я.
В этот день все набожные жители Нового Орлеана отправлялись на кладбища
приводить в порядок могилы любимых и близких. Они белили оштукатуренные стены
склепов, обновляли надписи на могильных плитах, осыпали надгробия цветами. Как раз
неподалеку от нашего дома было кладбище Сент-Луи. Там хоронили самых знатных людей
Луизианы, там лежал и мой брат. Возле могил стояли маленькие чугунные скамейки, чтобы
можно было посидеть и поговорить об ушедших близких, встретиться с другими семьями.
Это был большой праздник. Праздник смерти - на взгляд досужего чужестранца, а на самом
деле - торжество будущей жизни.
"Я купила цветы", - тихо и загадочно сказала Клодия. Ее непроницаемый взгляд не
выражал ничего.
"Для тех двоих, что ты оставила на кухне, надо полагать!" - злобно сказал Лестат.
Она впервые обернулась в его сторону, но ничего не ответила. Только молча
разглядывала его, точно никогда прежде не встречала. Потом сделала несколько шагов к
кушетке и снова остановилась. Я шагнул вперед, кожей чувствуя ярость Лестата, ее холодное
презрение. Клодия переводила взгляд с меня на него. Потом она спросила:
"Кто из вас двоих? Кто сделал меня такой?"
Ее слова ошеломили меня, как ничто другое, хотя я знал, что они неизбежны, что
именно так должен сломаться лед ее долгого молчания. Но она обращалась не ко мне, она не
сводила глаз с Лестата.
"Ты говоришь, мы всегда были такие, - сказала Клодия тихо и сдержанно, детским
голоском, но серьезно, как взрослая женщина. - Ты говоришь, мы - вампиры, а они -
смертные. Но так было не всегда. У Луи была сестра - смертная, я помню ее. Он хранит ее
портрет; я видела, как он подолгу на него смотрит. Когда-то он был таким же, как она. И я
тоже. Если нет, то почему же тогда мое тело не растет?"
Она развела руками, и хризантемы упали на пол. Я позвал ее шепотом, чтобы отвлечь,
но было уже поздно. В глазах Лестата вспыхнула злобная радость.
"Это ты сделал нас такими?" - Ее вопрос прозвучал обвинением.
Его брови поползли вверх, изображая притворное удивление.
"Какими - такими? - поинтересовался он. - Могу себе представить, во что бы ты
превратилась сейчас, если бы осталась человеком. - Лестат подобрал колени и наклонился
вперед, глядя на нее сузившимися глазами. - Ты знаешь, сколько лет прошло с тех пор?
Расшевели свое воображение, или мне придется привести сюда дряхлую безобразную
старуху, чтобы ты могла воочию лицезреть, кем стала бы, если б не я".
Клодия отвернулась от него и застыла, словно не зная, что делать. Потом подошла к
креслу у камина, забралась в него и по-детски беспомощно свернулась в клубочек.
Маленькая и хрупкая, она смотрела на угли, и ее глаза жили своей жизнью, отдельной от
тела. В них не было страха, только спокойная решимость.
"Если б не я, ты, может быть, уже оказалась бы на том свете, - продолжал Лестат. Ее
холодное молчание задело его за живое. Он опустил ноги на пол. - Ты слышишь меня?
Почему ты задаешь мне этот вопрос сейчас? Ты же всегда знала, что ты вампир". - И он
разразился знакомой проповедью: надо знать свое естество и следовать ему, убивать и не
задавать лишних вопросов. Но на этот раз в его словах не было смысла: Клодия и так всегда
убивала без всяких сомнений.
Она выпрямилась в кресле и медленно, словно нехотя, повернулась к нему; она
разглядывала Лестата, как марионетку в руках клоуна.
"Так, значит, это сделал ты, верно? - прищурившись, сказала она. - Но как ты это
сделал?"
"С какой стати я стану раскрывать перед тобой секреты своей силы?"
"Но почему только твоей? - безжалостно глядя на него, ледяным голосом спросила
Клодия. Вдруг в ней вспыхнула ярость, и она закричала: - Как ты сделал это?"
Это было как удар тока. Лестат вскочил, и в ту же секунду я очутился между ними,
лицом и нему.
"Останови ее! - сказал он мне, сжав кулаки так, что побелели суставы. - Сделай с ней
что-нибудь! Она становится совершенно невыносимой!"
Он направился было к двери, но потом развернулся и вплотную подошел к Клодии; он
возвышался над ней как башня, его огромная тень закрыла ее фигурку. Она смотрела на него
равнодушно и отчужденно, без тени страха.
"Я могу уничтожить сотворенное мною. Это касается и тебя, и его. - Он указал на меня
пальцем. - Радуйся, что я сделал тебя такой. - Он оскалился. - Или я разорву тебя на мелкие
кусочки!"

- Итак, мир в доме был нарушен, хотя со стороны могло показаться, что все спокойно.
Дни шли своей чередой, Клодия больше не задавала вопросов, она с головой погрузилась в
изучение книг по оккультизму, про ведьм, колдунов и вампиров. Как вы сами понимаете,
последние вызывали у нее особый интерес. Она читала все подряд: мифы, легенды, даже
романы ужасов, засиживалась с книгой до рассвета, и я шел за ней, чтобы отвести в спальню.
Лестат тем временем нанял новую горничную и дворецкого. Пригласил рабочих и
выстроил во дворе огромный фонтан: нимфа с раковиной в руке, из которой бьет вода. Он
даже купил золотых рыбок и водяные лилии, и белые цветки покачивались на беспокойной
воде.
Примерно тогда же его заметили на Наядс-роуд - это дорога, которая ведет в городок
Кэролтон. Какая-то женщина застала его на месте преступления, когда он расправлялся с
очередной жертвой. История попала в газеты; его появление связывали со знаменитым
навесь город "домом с привидениями". Некоторое время он, к собственному удовольствию,
пробыл "призраком с Наядс-роуд", но скоро перекочевал на последние страницы.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:33 | Сообщение # 26

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Тогда он
устроил новое зверское убийство в публичном месте, чтобы еще раз расшевелить
воображение обывателей. Лестат рисковал, но я видел, что во всех его действиях
проглядывает безотчетный страх. Он совсем замкнулся, стал еще подозрительнее и все время
выпытывал у меня, где Клодия, куда она ушла, что делает.
"С ней все в порядке", - уверял я его, хотя сам видел, что она все больше отдаляется от
меня, и мучился, как отвергнутый жених. Теперь она бывала со мной не чаще, чем с ним.
Иногда даже выходила из комнаты, не дослушав, что я говорю.
"Да уж, пусть лучше постарается, чтобы у нее все было в порядке", - раздраженно
бросал он в ответ.
"Что ты собираешься с ней сделать?" - пугался я за нее.
Он смотрел на меня холодными серыми глазами.
"Присматривай за ней как следует, Луи. Поговори с ней, объясни, что к чему! -
говорил он. - Все было так хорошо, и вдруг эта никому не нужная история".
Но я ждал, что она сама придет ко мне. И дождался. Однажды вечером я проснулся
рано, но в доме уже было темно. Я открыл глаза и увидел Клодию. Она стояла у окна в белом
платье с буфами и розовым поясом и смотрела на вечернюю уличную суету. Лестат был
дома, в своей комнате, он умывался: я слышал, как льется вода из кувшина. Тонкий запах его
одеколона то накатывал, то стихал, как волны музыки из соседнего кафе.
"Он не расскажет мне ничего, - сказала она тихо, не поворачивая головы, и я сначала
не понял, что она обращается ко мне. Я встал, подошел к ней и опустился на пол у ее ног;
Клодия смотрела на меня с надеждой: - Но ты ведь объяснишь мне, как это было, правда?"
"Ты уверена, что хочешь узнать именно это? - Я старался поймать ее взгляд. - Может
быть, ты хочешь понять, почему выбор пал на тебя? Или узнать, какой ты была прежде? Я не
понимаю, что тебе нужно, что значит "как это было"? Может, ты сама хочешь попробовать
это сделать?"
"Что - это? Я даже не знаю, о чем ты говоришь, - холодно прервала меня Клодия.
Вдруг она повернулась и прижала ладони к моим щекам. - Пойдем сегодня на улицу
вместе, - шепнула она страстно, как влюбленная. - Пойдем вместе убивать, и ты расскажешь
мне все, что знаешь. Кто мы? Почему мы не похожи на них?" - Она кивком головы указала
на окно.
"Я не могу тебе ответить, - сказал я. Клодия вся напряглась, словно пыталась лучше
расслышать, потом покачала головой, но я продолжал: - Я и сам ничего не знаю. Да, я могу
теберассказать, как стал вампиром... Да, это сделал Лестат. Но я не понимаю, что скрывается
за его действиями, как на самом деле это происходит!" С ее лица не сходило все то же
мучительное выражение, и впервые я увидел в ее глазах тень страха, или другого чувства,
которое было черней и глубже, чем страх. "Клодия, - сказал я и взял ее руки в свои. -
Несмотря ни на что, Лестат может дать тебе один мудрый совет: перестань мучить себя и
других. Долгие годы мы вместе постигали жизнь людей, их мир, но я не хочу, чтобы ты
разделила со мной этот ужас, эту тревогу. Говорю тебе еще раз: ни у меня, ни у Лестата нет
ответа на твой вопрос".
На мгновение она словно обезумела. Я понимал, что мои слова не могут ее успокоить,
но такого не ждал: она вцепилась в свои волосы, будто хотела выдернуть прядь. Потом
поняла, что это глупо и нелепо, и отпустила руки. Но в мое сердце закралось дурное
предчувствие. Клодия вновь обратила взор за окно и застыла, глядя на сумрачное,
беззвездное небо. Сильный ветер с реки гнал стаи облаков. Вдруг ее губы дрогнули, она
резко повернулась ко мне и прошептала:
"Значит, он сделал меня такой... он, а не ты!"
Что-то в ее голосе меня испугало, и я даже сам не заметил, как очутился в другом углу,
у камина. Я зажег свечу и поставил ее перед высоким зеркалом. То, что я вдруг увидел,
ужаснуло меня. Из темноты выступила жуткая, таинственная маска, потом видение стало
объемным и превратилось в древний череп. Я пристально разглядывал его. Отполированный
временем, он почти блестел, но все еще хранил слабый запах земли.
"Почему ты не отвечаешь?" - спросила Клодия.
Я услышал, как открылась дверь спальни Лестата. Обычно, проснувшись, он сразу же
шел на охоту, а я, наоборот, старался первые вечерние часы провести в тишине, чтобы
успокоиться; голод рос во мне, и, когда жажда становилась невыносимой, я слепо следовал
за ней и не думал уже ни о чем... Просто шел убивать.
Я снова услышал голос Клодии, чистый, словно колокольный звон, и мое сердце
забилось в ответ.
"Да, это он и никто другой! - говорила она. - Он сам так сказал. Но ты что-то
скрываешь от меня. Лестат говорил, что без тебя ничего бы не случилось!"
Я стоял и смотрел на череп, ее слова хлестали меня, обжигали, как удары бича, и я
повернулся и встретил их в лицо. Словно молния, меня пронзила леденящая мысль: если б не
бессмертие, от меня не осталось бы ничего, кроме этого черепа, и невольно содрогнулся. Я
посмотрел на Клодию, ее огромные глаза горели на белом лице, как два черных огня. Кукла,
у которой кто-то вырвал зрачки и заменил их отблеском адского пламени. Я шел к ней,
шептал ее имя, хотел что-то объяснить, но слова умирали, едва слетев с моих губ, и терялись
в складках ее платья. Ее маленькая перчатка упала на пол и светилась в темноте; на секунду
мне показалось, что это отрубленная кисть.
"Что с тобой?.. - Клодия вглядывалась в мое лицо. - Что с тобой творится? Почему ты
так смотришь в зеркало и на перчатку?" - Ее голос звучал нежно и ласково, но... что-то в
нем было не так: какая-то задняя мысль, непонятный расчет, едва уловимое отчуждение.
"Ты нужна мне. - Я сам не понимал, что говорю. - Я не смогу без тебя. Ты - мой
единственный друг в этом бессмертии".
"Но ведь наверняка есть и другие! Не может быть, чтобы кроме нас троих на всей земле
не было ни одного вампира! - Она повторила мои давние слова, они возвращались ко мне на
гребне ее стремления добраться до сути вещей; до смысла ее собственного существования.
Но в ее голосе не было моей боли , - только безжалостная настойчивость, желание во что бы
то ни стаяло получить немедленный ответ. - Разве ты не такой же, как я? - Она взглянула на
меня. - Ведь это ты научил меня всему, что я знаю!"
"Не всему. Убивать тебя учил Лестат. - Я наклонился и поднял перчатку с полу. -
Знаешь что... давай выйдем отсюда. Я хочу подышать воздухом..." - бессвязно говорил я,
пытаясь натянуть перчатку на ее маленькую руку. Я приподнял ее золотистые волосы и
бережно расправил их поверх пальто.
"Но именно ты научил меня видеть! - возразила она. - От тебя я впервые услышала
слова- "глаза вампира". Ты научил меня пить красоту этого мира, как кровь, но жаждать не
только крови..."
"Я имел в виду совсем другое. Ты поняла мои слова не так... - Она вцепилась мне в
рукав, пыталась поймать мой взгляд. - Идем, - позвал я ее. - Я хочу что-то тебе показать..."
Я взял ее за руку, мы быстро пошли по коридору, по винтовой лестнице спустились
вниз, пересекли темный двор. Сам не зная, что хочу ей показать, куда веду ее, я понимал
только, что должен идти вперед, повинуясь своему инстинкту, инстинкту вампира.
Мы быстро шли через весенний город, небо прояснилось, оно было бледно-лиловое, в
вышине слабо мерцали маленькие звезды; мы миновали пышные сады нашего квартала и
очутились на узких бедных улочках, но и здесь воздух был напоен ароматом цветов; они
пробивались сквозь камни, огромные олеандры раскрыли свои мощные соцветия: розовые и
белые, они были похожи на жутковатые сорняки в пустынном поле. Торопливые шаги
Клодии звучали как стакатто, она почти бежала рядом со мной, но ни разу не попросила
сбавить шаг.
Наконец мы остановились. Она смотрела на меня снизу вверх, спокойно, с
бесконечным терпением. Эта улица... Темная и узкая; старые французские домишки с
покатыми крышами чудом уцелели среди испанских особняков. Древние, маленькие лачуги -
штукатурка осыпалась со стен, кирпичная кладка заросла мхом. Тот дом я мог найти с
закрытыми глазами, я всегда это знал, но всегда старался обойти его стороной, чтобы только
не видеть темного перекрестка без фонарей, не видеть низенького окна, где тогда плакала
Клодия. Теперь в доме было тихо. Он глубже ушел в землю, плесень доходила почти до
окон, наверху пустые рамы слуховых окошек были кое-как забиты тряпьем. Улочку
пересекали веревки с бельем. Я подошел к дому, тронул ставни.
"Здесь я впервые тебя увидел, - сказал я. Я хотел объяснить ей все, хотел, чтобы она
поняла. Она смотрела на меня холодным и чужим взглядом. - Я услышал твой плач. Ты была
там, внутри, рядом с трупом матери. Она умерла несколько дней назад, но ты этого не
понимала. Ты цеплялась за нее, что-то лепетала... И плакала так жалобно; бледная, голодная,
ты горела в лихорадке, пыталась разбудить ее, обнимала безжизненное тело в поисках
убежища от холода и страха. Уже почти рассвело... - Я стиснул виски руками. - Я открыл
ставни...залез в комнату. Мое сердце разрывалось от жалости, но кроме жалости... было
другое чувство".
Ее губы задрожали, глаза округлились.
"Ты... пил мою кровь?" - прошептала она.
"Да!" - ответил я.
Наступило молчание, невыносимо долгое и мучительное. Неподвижная, будто
каменное изваяние, Клодия стояла в тени, и лунный свет отражался в ее огромных глазах.
Вдруг налетел порыв ветра, и, словно подхваченная им, она повернулась и бросилась прочь.
Она бежала, бежала, бежала... Я стоял как пригвожденный и слушал затихающий вдали стук
маленьких каблучков. Жуткий, непреодолимый страх поднялся из глубин моей души, он все
нарастал; наконец я опомнился и побежал за ней следом. Я ни на секунду не допускал
мысли, что могу потерять ее. Я уговаривал себя: вот сейчас догоню ее и скажу, как люблю
ее, как хочу быть всегда с ней рядом, оберегать ее, заботиться о ней. Я бежал по темным
улицам и не мог найти ее, чувствовал, что она с каждым мгновением удаляется от меня. Мое
голодное сердце бешено колотилось, я резко остановился, и мне показалось, что оно вот-вот
выпрыгнет из груди. Клодия стояла, тяжело дыша, прислонившись к фонарному столбу, и
молча смотрела на меня, как на чужого. Я тоже молча обнял ее за талию и взял на руки.
"Ты убил меня! - прошептала она. - Ты отнял мою жизнь!"
"Да. - Я прижимал ее к себе и чувствовал, как бьется ее сердце. - Но нет, я только
пытался ее отнять. Твое сердце было не такое, как у всех. Оно не сдавалось, оно билось и
билось, и мне пришлось оторваться от тебя, потому что иначе я умер бы сам - так бешено
колотился мой пульс. Лестат застал меня врасплох. Как же он веселился: Луи, этот
сентиментальный дурак, пьет кровь золотоволосой малышки, кровь невинного младенца!
Люди нашли тебя и положили в больницу, но он принес тебя обратно; я тогда думал, что он
хочет только помочь мне узнать себя. "Возьми ее жизнь, прикончи ее", - говорил он. И меня
снова непреодолимо потянуло к тебе. Я знаю, что сейчас теряю тебя навсегда, читаю
приговор в твоих глазах; ты смотришь на меня так холодно, так отчужденно, как на
смертного человека. Но все равно скажу: да, я снова попытался убить тебя; ты была мне
нужна - твое сильное сердце, твои щеки, твоя кожа, розовая и душистая. Помню твой запах,
запах человеческого ребенка, сладкий, с примесью соли и пыли. Я держал тебя в руках,
сновавернулся к тебе, снова пил твою кровь. Знал: еще немного, и я сам умру, твое сердце
убьет меня, но мне было уже все равно. Тогда Лестат, оттолкнув меня, прокусил себе
запястье и дал тебе напиться своей крови. Ты пила, пила, и едва не убила и его: он уже
шатался от слабости. Так ты стала вампиром. В ту ночь ты впервые попробовала вкус
человеческой крови и с тех пор пьешь ее каждую ночь".
Она слушала меня с каменным лицом. Ее тело казалось мне безжизненным, мягким, как
воск, и лишь в глазах светились знакомые огоньки. Теперь она знала все. Я опустил ее на
землю.
"Я отобрал у тебя жизнь, - сказал я. - Лестат вернул ее тебе".
"Вот как, - выдохнула она. - Так знай: я ненавижу вас обоих!"

Луи остановился.
- Зачем же вы рассказали ей? - помолчав, спросил юноша.
- Разве я мог не рассказать? - удивленно сказал вампир. - Она должна была все узнать,
взвесить все за и против. Она стала вампиром не так, как я. Я напал на нее беззащитную,
убил ее, лишил человеческой жизни. Хотя какая разница? Рано или поздно все люди
умирают. Она просто яснее увидела то, что знает каждый: смерть неизбежна. Если только не
выберешь вот это! - И он развел руками.
- И вы потеряли ее? Она ушла?
- Ушла! Куда она могла уйти? Она была всего лишь ребенком. Где бы она нашла
убежище? Только в легендах вампиры прячутся в заброшенных склепах среди костей, червей
и муравьев, а ночами бродят по кладбищам и наводят страх на окрестности. Но главное даже
не это. Она, как и мы с Лестатом, не вынесла бы жизни в одиночестве. Мы были нужны друг
другу! Нас окружала пустыня людей, которые бредут по жизни, как слепые, живут в вечных
заботах и в конце концов неизбежно сочетаются брачными узами со смертью.
"Мы скованы ненавистью", - так говорила Клодия позже с присущим ей
хладнокровием. Когда в ту ночь я вернулся домой, она была уже там. Она сидела у
потухшего камина и обрывала маленькие цветки с длинной лавандовой ветки. Я был так
счастлив, что вижу ее! Готов был для нее делать все. Она тихим голосом попросила, чтобы я
рассказал ей все, что знаю. И я с радостью согласился, тем более что самое страшное уже
было сказано.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:35 | Сообщение # 27

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Рассказал ей о себе все, как сейчас рассказываю вам; рассказал, как Лестат
нашел меня; и про ту ночь, когда он забрал ее из больницы. Она ничего не спрашивала,
только иногда поднимала взгляд от своих цветов. Потом я сидел, выжатый, опустошенный,
снова смотрел в зеркало, на этот жуткий череп, и слушал, как лепестки тихо падают на
складки ее платья. И вдруг она сказала:
"Луи. Я ни в чем тебя не виню".
Я очнулся. Она соскользнула с высокого кресла и подошла ко мне, в руках у нее были
цветы.
"Как по-твоему, похоже это на запах живого ребенка? - прошептала она. - Луи.
Любовь моя".
Я обнял ее, положил голову ей на грудь, стиснул ее хрупкие плечи; она гладила меня по
голове, утешала, успокаивала.
"Ты видел меня живую", - сказала она.
Я поднял глаза. Клодия улыбнулась, но потом ее губы снова замерли, она смотрела
мимо меня, вдаль, словно прислушивалась к далекой, прекрасной музыке.
"Ты подарил мне свой бессмертный поцелуй. - Она как будто обращалась не ко мне, а
к себе. - Ты полюбил меня любовью вампира".
"Сейчас я люблю тебя человеческой любовью, - сказал я. - Если только во мне
осталось что-то от человека".
"Да, осталось, - задумчиво протянула она. - И в этом твоя слабость. Вот почему тебе
было так плохо, когда я сказала словами людей: "Я ненавижу тебя"; вот почему ты так
смотришь на меня. Человеческое... Во мне нет ничего человеческого, и никакие истории про
труп матери и гостиничный номер, где ребенок превращается в монстра, не способны меня
изменить. Вот и сейчас ты смотришь на меня с ужасом. Но все равно я умею говорить на
твоем языке; во мне живет твоя страсть к познанию истины, твое стремление проникнуть
иглой разума в самое сердце мира. Ты больше человек, а я больше вампир; и во мне живет
твое второе "я", твоя душа вампира. Только теперь я это поняла. Я как будто спала эти
шестьдесят пять лет. И наконец проснулась".
"И наконец проснулась..." Я слушал ее, и мне не хотелось верить, но она говорила так
убежденно и назвала точную цифру - ровно шестьдесят пять лет минуло с той ночи, когда я
решил уйти от Лестата и не смог; когда я увидел и полюбил ее, и с ней забыл про свою боль,
про свои страшные вопросы. И вот теперь она повторяет их. И ждет ответа. Роняя цветки,
она медленно вышла на середину комнаты, потом переломила длинный стебель лаванды и
поднесла его к губам. Теперь она действительно все знала.
"Так вот зачем он сделал меня вампиром, - сказала она. - Чтобы у тебя появился друг.
Иначе он бы не смог удержать тебя. Ты был одинок, а он сам ничего не мог дать тебе. Как и
мне, впрочем... Хотя еще недавно он мне нравился. Мне нравилась его походка и как он
стучит тростью по мостовой, как укачивает меня на руках. И как он убивает - легко,
непринужденно, как я сама. Но теперь он перестал мне нравиться. А ты его вообще никогда
не любил. Мы были его марионетками. Ты заботился о нем, платил по его счетам, а я
помогала ему держать тебя на привязи. Пришло время расстаться с ним".
"Пришло время расстаться с ним!.."
Я уже забыл, что когда-то сам мечтал об этом. Привык к Лестату, смирился с его
присутствием, как с плохой погодой. Вдруг с улицы донесся приглушенный шум. Экипаж
уже въехал во внутренний двор и, значит, скоро мы услышим его знакомые шаги на черной
лестнице. Я вдруг подумал, что всякий раз, когда он приезжает домой, в моей душе
поднимается непонятная тревога, туманное желание. И вдруг меня словно окатила
прохладная морская волна: уйти от него, освободиться от него навсегда. Я встал и шепотом
сказал ей, что он приехал.
"Знаю, - улыбнулась она. - Я услышала его, еще когда он был за дальним углом".
"Он никогда не отпустит нас", - прошептал я, хотя понял скрытое значение ее слов. Я
ничего не должен бояться. С ее обостренным чутьем нас трудно застать врасплох. Она всегда
настороже. Но ее самоуверенность встревожила меня, и я сказал:
Ты плохо знаешь Лестата. Он не отпустит нас".
Клодия безмятежно улыбнулась и ответила:
"Да неужели?"

Мы решили не откладывать дело в долгий ящик и придумали план. На следующий день
я вызвал своего поверенного - он, как всегда, жаловался, что трудно работать в потемках при
свече. Я дал ему подробные и точные указания. Мы с Клодиеи отплывем в Европу на первом
же корабле, где найдутся места, независимо от порта отплытия. И главное, мы повезем с
собой ценный груз. Его надо забрать из дома накануне отплытия и погрузить на судно, но не
в багажный отсек, а в нашу каюту. Кроме того, я отдал распоряжения, касающиеся Лестата.
Я передал ему права на получение арендной платы за несколько магазинов и городских
домов и на владение маленькой строительной компанией в Фобур-Мариньи. С легкой душой
я подписал бумаги: мне хотелось купить нашу свободу, убедить Лестата, что мы хотим
только вместе попутешествовать, а он будет жить по-прежнему и ни в чем себе не
отказывать. У него появятся свои деньги, и я буду ему уже не нужен. Все эти годы он
зависел от меня материально: я оплачивал счета как его банкир, но он ничуть не смущался,
только язвительно благодарил. Он не хотел признаться, что зависит от меня. Я надеялся, что
его жадность возьмет верх над подозрительностью, но в глубине души не мог побороть
страх: я был уверен, что он с легкостью прочитает истину в моих глазах. И не верил, что нам
удастся ускользнуть от него. Понимаете, я действовал так, словно ни на секунду не
сомневался в успехе нашего предприятия, но на самом деле ни во что не верил.
Клодия же играла с огнем. Ее хладнокровие меня изумляло. Она читала свои книжки
про вампиров, задавала Лестату вопросы, оставалась совершенно невозмутимой при его
желчных выпадах. Иногда она спрашивала об одном и том же по нескольку раз, только
меняла формулировку вопроса и собирала по крупинкам знания, когда он поневоле
проговаривался.
"Кто превратил тебя в вампира? - спрашивала она, не поднимая глаз от книги, и лишь
чуть опускала веки, выслушивая свирепую отповедь. - Почему ты никогда не говоришь о
нем?" - продолжала она как ни в чем не бывало, словно его ярость волновала ее не больше,
чем дуновение легкого ветерка.
"Вы оба такие жадные! - говорил он, бегая взад и вперед по гостиной и злобно
поглядывая на Клодию. Она удобно устроилась в уголке с книгами. - Вам мало одного
бессмертия! Вы обязательно хотите заглянуть подаренному Богом коню в зубы! Да
предложи я его первому встречному с улицы, и он без лишних вопросов с радостью
накинулся бы на столь щедрый дар..."
"С тобой, по всей видимости, именно так и произошло?" - тихо спросила Клодия, едва
шевеля губами.
"...Но вам необходимо докопаться до смысла, - последнее слово он произнес с особым
презрением. - Вам надоела жизнь? Этому нетрудно помочь. Я могу отнять ее легче, чем
подарил! - Он повернулся, загородив спиной свечу. Вокруг его головы светился яркий ореол
и затенял лицо, только белели высокие скулы. - Ты хочешь смерти?"
"Знание - это не смерть", - прошептала Клодия.
"Отвечай мне! Ты хочешь смерти?"
"Ты, разумеется, можешь подарить мне ее. Все на свете берет начало в тебе. Ты
повелеваешь и жизнью, и смертью", - открыто издевалась Клодия.
"Да, именно так".
"Ты не знаешь ровным счетом ничего, - сказала она серьезно и так тихо, что даже
слабый шум улицы почти заглушил ее слова, и мне пришлось напрячь слух, чтобы
расслышать. - Допустим, что вампир, превративший тебя в себе подобного, ничего не знал,
равно как и его предшественник, и так далее, до самого первого вампира на земле. Из ничего
рождается только ничего! Значит, мы можем знать только то, что никто ничего не знает".
"Да!" - вдруг выкрикнул, Лестат, и в его голосе прозвучали новые странные ноты.
Наступило молчание. Лестат медленно обернулся назад, его словно встревожило мое
присутствие. Так оборачивается одинокий прохожий, почувствовав вдруг за спиной мое
дыхание: взгляд, полный страшных предчувствий, и сдавленный вздох -он видит мое лицо,
бледную маску смерти. Лестат смотрел на меня, чуть шевеля губами, и я увидел, что он
боится. Лестат боялся!
Клодия посмотрела на него пустым равнодушным взглядом.
"Ты заразил ее этим..." - прошептал он.
Чиркнула спичка. Лестат зажег свечи на каминной полке и лампы по всей комнате, и
хрупкий огонек Клодии утонул в ярком свете. Лестат стоял, прислонившись спиной к
мраморной обивке камина и переводил глаза с одного светильника на другой, словно это
помогало ему успокоиться.
"Я ухожу", - сказал он.
Когда его шаги во дворе затихли, Клодия поднялась и вышла на середину комнаты. Она
остановилась и потянулась - выгнула спину, вытянула вверх руки со сжатыми кулачками,
крепко зажмурила глаза, а потом открыла их, словно просыпаясь. В этом было что-то
бесстыдное и оскорбительное: в гостинной еще звучало эхо последних испуганных слов
Лестата. Казалось, они взывают к Клодии. Я хотел отвернуться, чтобы не смотреть на нее, но
она уже стояла у моего кресла. Она заставила меня отложить книгу, которую я так и не начал
читать.
"Пошли и мы на улицу", - сказала она.
"Ты была права. Он не знает ничего.. Ему нечего нам рассказать", - отозвался я.
"Неужели ты в этом сомневался? - удивленно сказала она. - Но мы найдем других
вампиров, таких же, как ты и я. В Европе. Там их должно быть очень много, это написано во
всех книгах, и в хрониках, и в легендах. Думаю, именно там родина вампиров, если у них
вообще есть родина. Хватит нам прозябать здесь, с ним. Пошли. Пусть разум подчинится
плоти".
Сладкая дрожь охватила меня. Пусть разум подчинится плоти.
"Отложи книги, пойдем убивать", - прошептала она.
Мы спустились по лестнице - я следом за ней - через двор и узкий переулок вышли на
улицу, параллельную Рю-Рояль. Там она повернулась и потянулась ко мне. Я сразу понял ее,
взял на руки и понес дальше. Она не устала: просто ей захотелось быть поближе ко мне.
"Я еще ничего не сказал ему про наше путешествие и про деньги", - сказал я, но мысли
Клодии были заняты другим, Я шел неторопливо с невесомой ношей на руках.
"Он убил того, другого вампира", - вдруг сказала она.
"С чего ты взяла?" - изумленно спросил я, но меня встревожил не смысл ее слов; я
чувствовал, что она медленно подводит меня к какой-то мысли.
"Так и было, я знаю, - убежденно сказала она. - Тот вампир сделал его своим рабом, и
Лестат прикончил его, потому что не хотел с этим мириться. И я не хочу. Но он поспешил,
тот не успел рассказать ему всего. Тогда Лестат со страху превратил в вампира тебя, чтобы
ты стал его рабом".
"Нет... - прошептал я. Она прижималась холодной щекой к моему виску. Ей нужно
было напиться свежей крови, чтобы согреться. - Я никогда не был его рабом - только
сообщником, слепым исполнителем его воли".
Впервые я открыто признался в этом перед Клодией, да и перед самим собой. Во мне
росла лихорадочная жажда крови, и голодные спазмы уже сжимали мои внутренности. Кровь
стучала в висках, вены набухли, и все тело мучительно горело, как от пытки.
"Нет, ты был рабом, - настаивала Клодия, Она говорила тихо и монотонно, будто
размышляла вслух, искала ключевые слова для разгадки некоего ребуса. - Но я освобожу нас
обоих".
Я остановился, но она сжала мое плечо рукой, побуждая идти дальше. Мы вышли на
широкую аллею, миновали собор, впереди горели огни Джексон-сквер. Мимо нас в канале,
проложенном посреди аллеи, с шумом проносилась вода и сверкала серебром в лунном
свете.
"Я убью его", - сказала Клодия.
Потрясенный, я машинально дошел до конца аллеи и остановился. Ока скользнула вниз
вдоль моего плеча, словно ей легче было очутиться на земле, не прибегая к неуклюжей
помощи моих рук. Но я все же помог ей, опустил ее на тротуар, и сказал: "Нет". И снова мне
показалось, что здания особняков вокруг нас и даже собор сотканы из тонкого шелка, что их
монументальная прочность иллюзорна и они трепещут от ветра, как полотнища, а в земле,
единственно реальной в моем кошмарном видении, вот-вот разверзнется зияющая трещина.
"Клодия", - задыхаясь, выговорил я и отвернулся.
"Что мешает убить его? - Ее голос рос, становился пронзительным и резким. - Мне он
не нужен! Какая от него польза? Только страдания, и я не желаю их больше терпеть!"
"Если б он в самом деле был нам не нужен!" - возразил я. Но напрасный труд: я понял
- ее не переубедить. Она не дослушала меня и пошла прочь, точь-в-точь как маленькая
девочка на воскресной прогулке с родителями, которая притворяется, что гуляет сама по
себе.
"Клодия, подожди! - догнал я ее в два шага, обнял, но ее тело, обычно мягкое и
податливое, показалось мне сделанным из стали. - Клодия, ты не сможешь убить его!" -
прошептал я.
Она молча вырвалась и, стуча каблучками по булыжнику, выбежала из аллеи на улицу.
Мимо пронесся кабриолет и, обдав меня смехом и цоканьем копыт, исчез за поворотом. И
снова все стихло. Я пошел за Клодией по длинной пустой улице. Она стояла у ворот
Джексон-сквер, вцепившись в кованую железную решетку. Я подошел и встал рядом.
"Что бы ты ни думала и ни говорила, одно я знаю наверняка: тебе не удастся убить
его", сказал я.
"Почему? Ты думаешь, он такой сильный?" - она не сводила глаз со статуи на
площади, освещенной двумя фонарями.
"Он сильней, чем ты думаешь, чем ты можешь себе представить! Как ты собираешься
это сделать? Ты не знаешь, на что он способен", - я снова попытался отговорить ее, хотя
понимал, что это бесполезно.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:36 | Сообщение # 28

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Она уперлась, как ребенок у витрины магазина игрушек. Вдруг
Клодия просунула язык между зубов и быстрым, странным движением провела его
трепещущим кончиком по нижней губе. Я вздрогнул и почувствовал вкус крови, и мне
показалось, будто я уже держу в руках податливое, безжизненное тело. Во мне с новой силой
вспыхнула жажда крови. До меня доносились запахи и голоса людей, они прогуливались по
площади вокруг базарных рядов, вдоль плотины. Я хотел было взять ее на руки, встряхнуть,
заставить посмотреть на меня, выслушать меня, но она сама обратила ко мне огромные
влажные глаза и сказала:
"Я люблю тебя, Луи".
"Тогда послушай меня, Клодия, умоляю тебя, - прошептал я и взял ее руку.
Человеческие голоса переполняли мой слух, они шептали что-то, потом зазвучали все громче
и громче и заглушили смешанный гул ночи. - Он уничтожит тебя. Подумай, нет ни одного
надежного способа справиться с ним. Если ты вступишь с ним в поединок, он окажется для
тебя роковым. А я этого не вынесу".
Клодия едва заметно усмехнулась.
"Нет, Луи, - зашептала она в ответ, - я смогу его убить. Я скажу тебе кое-что по
секрету".
Я покачал головой, но она сильней прижалась ко мне и опустила веки, ее длинные
ресницы почти легли на круглые щечки.
"Дело в том, Луи, что я хочу убить его. Я жажду его смерти!"
Я безмолвно опустился на колени подле нее. Она изучающе смотрела на меня в упор,
как часто бывало прежде. Помедлив, она продолжала:
"Я убиваю людей каждую ночь. Я завлекаю их в сети, притягиваю к себе в ненасытной
жажде, в бесконечном поиске чего-то... не знаю чего... - Она прижала пальцы к губам,
приоткрыла рот, ее зубы ослепительно сверкали. - Но мне на них наплевать. Мне все равно,
откуда они пришли и куда направляются, если только наши пути не пересекутся. Иное дело -
Лестат: я не люблю его! Я хочу, чтобы он был мертв, и он умрет. Вот тогда я получу
настоящее удовольствие".
"Клодия, опомнись, он бессмертен. Бессмертен. Ему не страшны болезни. Время не
властно над ним. Ты посягаешь на жизнь, которой суждено длиться, пока существует мир!"
"Именно так! - В ее голосе мне почудился благоговейный страх. - Жизнь, длящаяся
столетия. Сколько сил должно быть накоплено в ней. Ты думаешь, она перейдет в меня,
когда я напьюсь его крови?"
Я потерял терпение. Вскочил на ноги и отвернулся, чтобы не видеть ее. Я услышал, как
кто-то шепчет, что эти отец и дочь, должно быть, сильно привязаны друг к другу... И вдруг
понял, что люди нас заметили, что это говорят про нас.
"Но зачем, Клодия? - сказал я. - В этом сейчас нет нужды. Это бессмысленно, это..."
"Что? Это жестоко? Он - убийца, - прошипела она. - "Одинокий хищник!" - Она с
издевкой повторила слова Лестата. - Не пытайся помешать мне или узнать день, который я
намечу. Не вздумай вставать между нами... - Она подняла руку, приказывая мне молчать,
маленькие пальцы стальной хваткой вцепились в мою ладонь. - Если ты вмешаешься - я
погибну. Меня ничто не остановит".
Она повернулась, взметнув ленты шляпки, и быстро зашагала прочь. Скоро стук ее
каблучков затих. Я пошел куда глаза глядят, не разбирая дороги; хотел раствориться в
ночном городе. Голод уже начал заглушать во мне голос разума, мучительный голод; но я не
хотел прекращать эту пытку. Я хотел, чтобы она длилась, чтобы жажда крови захватила меня
целиком и чтобы я уже ни о чем не мог думать, кроме убийства; я медленно шел по улицам
навстречу будущей жертве - жажда вела меня - и говорил себе: эта ниточка тянет меня по
лабиринту, но я разматываю клубок, и она тянет меня... На Рю-Конти я остановился: из окон
дома доносился глухой шум. Я прислушался и узнал его. В гостиной наверху шла дуэль -
топот ног по голому дощатому полу и серебряный перезвон шпаг. Я перешел улицу и
поглядел в незанавешенное окно. Двое юношей фехтовали; изящно, точно в танце, они
приближались к смерти - одна рука откинута назад, другая метит шпагой в сердце
соперника. Я вспомнил молодого Френьера, как он сделал свой последний выпад... Я
надолго задумался и очнулся, только когда кто-то вышел из дома и спустился по узкой
деревянной лестнице на тротуар. Это был юноша, почти мальчик, на гладкой коже его щек
едва начал пробиваться первый пушок. Его лицо раскраснелось после поединка, на нем были
щегольской серый плащ и рубашка с кружевными манжетами. Я почувствовал запах
одеколона и жар молодого тела: он вышел из круга света у входа в дом и приблизился ко
мне. Он смеялся и шепотом разговаривал сам с собой; с досадой потряс головой, пытаясь
откинуть темные волосы, липнущие на глаза. Вдруг он замер - заметил мою неподвижную
фигуру. Он сощурился и посмотрел на меня, потом нервно рассмеялся.
"Извините, - сказал он по-французски. - Вы меня напугали!" - Он собрался было
отвесить галантный поклон и следовать дальше своею дорогой, но вдруг ужас отразился на
его лице. Я услышал, как громко и часто заколотилось его сердце, и почувствовал резкий
запах пота - признак внезапного напряжения мышц.
"Вы увидели мое лицо при свете фонаря, - обратился я к нему, - и оно напомнило вам
маску смерти".
Он с трудом разлепил губы, но не сумел выдавить ни звука, только кивнул, оцепенело
глядя на меня.
"Уходите отсюда! - приказал я ему. - Быстро!"

Вампир замолчал ненадолго, потом вдруг шевельнулся, словно собираясь продолжить
рассказ, но вместо этого откинулся в кресле, вытянул под столом длинные ноги и сжал
виски, точно хотел унять боль.
Юноша медленно распрямился, расправил плечи. Проверил кассету и взглянул на
собеседника.
- Но вы все же убили кого-то в ту ночь? - спросил он.
- Да, как и во все другие ночи.
- Почему же вы позволили ему уйти?
- Не знаю, - отозвался вампир, но его ответ прозвучал как "оставим это". Он добавил:
- Я вижу, вы замерзли и устали.
- Это не важно, - поспешно сказал парень. - Здесь и правда немного холодно, но мне
все равно. Вы ведь не мерзнете?
- Нет, - вампир улыбнулся. Его плечи вздрогнули от беззвучного смеха.
На минуту он, казалось, погрузился в свои мысли, а юноша внимательно изучал его
лицо. Затем вампир посмотрел на часы на руке собеседника.
- Ей не удалось осуществить задуманное? - тихо спросил тот.
- А вы как думаете? - Луи выпрямился в кресле и пытливо глядел на него.
- Я думаю, что он ее... как вы сказали сами, уничтожил, - ответил молодой человек и
судорожно глотнул воздух. - Я прав?
- Вы думаете, она не смогла справиться с Лестатом?
- Но он был так силен... вы говорили, что не знаете, что в его власти, какие тайны он
хранит.
Вампир ответил ему долгим, загадочным взглядом. Молодой человек не выдержал и
отвернулся - так горели глаза напротив.
- Почему бы вам не выпить, ведь у вас в кармане бутылка, - сказал вампир. - Это
поможет согреться.
- Я как раз собирался... Просто подумал... - Юноша замялся.
- Что это невежливо? - рассмеялся Луи и вдруг хлопнул себя ладонью по колену.
- Да, - пожал плечами тот, смущенно улыбаясь. Он вытащил из кармана плоскую
бутылку, открутил желтую крышку и сделал глоток, после чего вопросительно посмотрел на
вампира.
- Нет, спасибо, - отмахнулся тот. Его лицо посерьезнело, он глубоко вздохнул и
продолжил рассказ.
- Незадолго до того у Лестата появился друг - музыкант. Он жил на Рю-Дюмейн. Мы
видели его на концерте в доме мадам Ле Клэр, на той же, в то время очень престижной и
фешенебельной, улице. Собственно говоря, именно мадам Ле Клэр, чей салон частенько
посещал Лестат, нашла бедному юноше комнату в особняке по соседству. Лестат
познакомилсяс ними и стал наносить регулярные визиты. Я уже говорил, что он любил
играть со своими жертвами, входил к ним в доверие, заводил с ними дружбу, заставлял себя
полюбить. Но кончалось все одинаково, и я не сомневался, что он всего лишь забавляется с
молодым музыкантом, хотя их дружба длилась дольше, чем любое другое из его знакомств
на моей памяти. Юноша писал действительно хорошую музыку; Лестат нередко приносил
домой ноты с отрывками из его новых вещей и играл их на большом рояле у нас в гостиной.
У молодого человека был несомненный талант, но музыка приносила ему сущие гроши,
желающих платить за нее находилось немного - это была странная, беспокойная музыка.
Лестат встречался с ним чуть не каждый вечер, помогал ему деньгами, водил по ресторанам,
которые были юноше не по карману, и даже покупал ему бумагу и перья.
Их знакомство, повторюсь, длилось необычайно долго для Лестата. Я силился понять,
то ли он действительно нашел человека, сумевшего ему понравиться, вопреки всем его
предубеждениям против смертных, то ли просто задумал особенно изощренную и жестокую
подлость. Неоднократно он говорил мне и Клодии, что собирается убить юношу, но всякий
раз ему что-то мешало. Естественно, я ни о чем его не спрашивал, не хотел, чтобы на мою
голову обрушилась буря ярости. Только подумать: Лестата приворожил какой-то там
смертный! Да скажи я ему такое, и он бы разнес на части всю мебель в гостиной.
На следующий вечер, после того как Клодия сообщила мне, что хочет убить Лестата,
он вдруг ни с того ни с сего принялся уговаривать меня пойти вместе с ним на квартиру к его
другу. Он вел себя весьма дружелюбно, как всегда, когда хотел, чтобы я составил ему
компанию. Собираясь в театр или оперу, он всегда упрашивал меня пойти вместе. Только на
"Макбет" я ходил с ним по меньшей мере раз пятнадцать. Мы видели все постановки этой
трагедии в Новом Орлеане, включая даже любительские. Возвращаясь из театра домой,
Лестат вслух повторял отдельные, особенно понравившиеся ему строки и иногда даже
кричал, обращаясь к поздним прохожим, угрожающе вытянув указательный палец: "Завтра,
завтра, завтра!", пока они не переходили на другую сторону улицы, сочтя его пьяным. Но все
его благодушие улетучивалось бесследно, стоило мне всего лишь намекнуть, что мне тоже
приятно его общество, и следующего подобного случая приходилось ждать месяцами, а то и
годами. В тот вечер он даже снизошел до того, что положил руку мне на плечо. Я скучно и
вяло выдумывал самые жалкие отговорки, звучавшие совершенно неправдоподобно,
поскольку мои мысли были целиком заняты Клодией, нашим планом и грядущими
несчастиями. Меня до глубины души поражало, как он умудряется не замечать этого. В
конце концов он понял, что напрасно теряет время, в раздражении поднял с полу какую-то
книгу и швырнул ею в меня:
"Ну и читай свои чертовы книги! Крыса!" - И с оскорбленным видом вышел из
комнаты.
Это встревожило меня до крайности. Я предпочел бы, чтобы он встретил мой отказ, по
обыкновению, холодно и презрительно. Я решил еще раз попробовать отговорить Клодию,
хотя у меня уже не было сил и я знал, что ничего не смогу поделать. Но дверь в ее комнату
была заперта, она еще не вернулась. За весь вечер я видел ее лишь мельком, когда говорил с
Лестатом. Она одевалась перед зеркалом в прихожей. На ней было платье с буфами и
лиловой ленточкой на груди, из-под него выглядывали кружевные чулочки и ослепительно
белые туфельки. Уходя, она бросила на меня холодный взгляд.
Я проголодался и тоже отправился на улицу. Я вернулся домой через пару часов, сытый
и слишком ленивый, чтобы предаваться унылым размышлениям. Но едва переступил порог,
во мне появилось и начало расти чувство, что Клодия задумала сделать это сегодня.
Не знаю, как я это понял. Скорее всего, меня встревожило что-то в доме. Я слышал
шаги Клодии во второй гостиной. Дверь туда была заперта. И мне показалось, что ей
отвечает другой голос, тихо, шепотом. Еще ни разу ни я, ни Клодия не приводили людей
сюда, только Лестат время от времени таскал в дом уличных женщин. Скоро я уже был
твердо уверен, что там кто-то есть, хотя не мог уловить ни отчетливого запаха, ни громких
слов. Но потом я почувствовал аромат изысканной пищи и вина. В хрустальной вазе на рояле
стоял букет хризантем. Для Клодии эти цветы символизировали смерть.
Вскоре появился Лестат. Он что-то тихо напевал себе под нос, отстукивая тростью
ритм по перилам винтовой лестницы. Он вошел в длинный холл, его лицо разрумянилось,
губы порозовели. Сел за рояль и поставил ноты на пюпитр.
"Убил я его или нет? - спросил он, указывая на меня пальцем. - Догадайся!"
"Нет, - отрешенно ответил я. - Ты ведь звал меня с собой, значит, не собирался убивать
его".
"Ara! Но я мог сделать это со злости, из-за того, что ты не пошел со мной!" - сказал он
и поднял крышку инструмента. Теперь он будет там болтать до рассвета, подумал я. Он был
необычайно оживлен. Я смотрел, как он разбирает ноты, и спрашивал себя в который раз:
мотет ли он умереть? Неумели она решится его убить? Я почти собрался духом пойти к
Клодии и сказать, что мы должны отказаться от наших планов, от путешествия и всего
остального, и продолжать жить так, как жили до сих пор. Но внутренний голос подсказывал
мне, что назад дороги нет и что с того самого дня, когда она начала задавать вопросы,
развязка - все равно какая - стала неизбежной. И непреодолимая тяжесть приковала меня к
креслу.
Лестат заиграл. У него был превосходный слух, в прежней жизни он мог бы стать
отличным пианистом. Но он играл без чувства, не погружался в музыку, а вытягивал ее из
инструмента, как фокусник; правда, виртуозно, потому что он был вампиром и его
способности превышали человеческие. Он играл без души, холодно и точно.
"Так убил я его или нет?" - повторил он.
"Нет", - снова ответил я, но с таким же успехом мог утверждать и обратное.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:37 | Сообщение # 29

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

Я думал
только о том, как бы не выдать себя.
"Ты прав, я его не тронул, - сказал он. - Наша близость приятно возбуждает меня, и я
не хочу пока лишаться удовольствия обдумывать каждый раз заново, как убью его. Убью, но
не сейчас, и тогда я найду другого смертного, похожего на него. Если бы у него были
братья... я занялся бы ими по очереди. Вся семья вымерла бы от таинственной лихорадки,
иссушающей тело! - продекламировал он тоном аукциониста. - Кстати, у Клодии тоже
страсть к семьям, да ты и сам, наверное, знаешь. Ах да, к вопросу о семьях, я чуть было не
забыл. Ходят слухи, будто на плантации Френьеров завелись приведения. Рабы и
надсмотрщики разбегаются кто куда".
Я не хотел его слушать. Бабетта умерла, она сошла с ума. Она бродила по руинам
Пон-дю-Лак, утверждала, что видела там дьявола и хочет отыскать, где он прячется. До меня
дошли слухи о ее безумии, а потом я узнал, что она умерла. Пока она была жива, я иногда
подумывал навестить ее и попытаться как-то исправить содеянное, но потом говорил себе,
что все устроится само собой. Я был уже не тот - жизнь ночного убийцы стерла
воспоминания о былых привязанностях, о любви к Бабетте и к сестре. Я следил за трагедией,
как зритель из ложи, и не видел смысла перешагивать через рампу и вмешиваться в ход
действия.
"Не надо об этом", - сказал я Лестату.
"Как угодно. Впрочем, я говорил о плантации, а вовсе не о женщине твоей мечты! - Он
ухмыльнулся. - Хотя, ты знаешь, на поверку все получилось в точности, как я предсказывал.
Но вернемся к моему юному другу..."
"Я бы предпочел, чтобы ты не отвлекался от музыки", - сказал я тихо и ненавязчиво,
но стараясь, чтобы мой голос звучал убедительно. Как ни странно, иногда мне это удавалось,
и он слушался меня. Вот и теперь он презрительно хмыкнул, как будто хотел сказать: "Ты -
дурак", но вернулся к нотам. И тут скрипнула дверь, и я услышал шаги Клодии в холле.
"Не ходи сюда, Клодия, мысленно молил я, не ходи, или все мы погибнем". Но она
неизбежно приближалась, задержалась у зеркала в прихожей, я услышал, что она выдвинула
ящик комода, достала гребешок и теперь причесывается; почувствовал запах ее цветочных
духов, и вот она сама, вся в белом, появилась в дверях. Неслышно ступая по ковру, подошла
к роялю, поставила локти на деревянную панель, подперла рукой подбородок и посмотрела
на Лестата.
"Это еще что! - проворчал он, перевернул страницу и уронил руки на колени. - Уйди.
Ты меня раздражаешь!" - Он даже не взглянул на Клодию.
"Неужели?" - нежно пропела она.
"Да, - отрезал он. - Кстати, я хотел сказать тебе, что нашел кое-кого получше на роль
вампира".
Я замер.
"Ты меня поняла?" - спросил он.
"Ты хочешь напугать меня?"
"Беда в том, что ты единственный ребенок, - ответил он. - Тебе нужен брат. Но еще
больше он нужен мне самому. Вы оба мне надоели. Два ненасытных чудовища, вечно в
раздумьях и терзаниях... Не даете покоя ни мне, ни себе. Мне это осточертело".
"Втроем мы могли бы заселить вампирами весь мир", - сказала Клодия.
"Да ну?" - Лестат торжествующе улыбнулся. - Думаешь, у тебя получится? Ах да,
конечно, Луи рассказал тебе, как это бывает, но ведь он сам не знает ничего. Это не в вашей
власти".
Слова Лестата встревожили Клодию. Этого она не ожидала услышать. И посмотрела на
него долгим взглядом: мне показалось, что она ему не верит.
"Откуда же у тебя такая власть?" - она говорила спокойно, но с неуловимым
сарказмом.
"Это, моя дорогая, один из тех секретов, которые тебе, возможно, никогда не удастся
узнать. Даже в Эребе существует своя аристократия".
"Ты лжешь. - Клодия коротко рассмеялась. Лестат отвернулся и коснулся клавиш, а
она сказала как бы невзначай: - Но ты расстроил мои планы".
"Твои планы?" - озадаченно переспросил он.
"Ну да. Я пришла сюда, чтобы помириться с тобой, хоть ты и великий лжец. Все-таки
ты - мой отец. - Клодия глубоко вздохнула. - И я не хочу больше ссориться. Мне хочется,
чтобы вернулись старые, добрые времена".
Наступил его черед не поверить ее словам. Он перевел взгляд на меня, затем опять на
нее.
"Что ж, это возможно, - протянул он - Только перестань приставать ко мне с
расспросами, ходить следом за мной по улицам и искать других вампиров в каждом темном
переулке. Забудь про них, их нет! Ты живешь и будешь жить здесь со мной! - Он замялся,
смутившись собственной запальчивости. - Я забочусь о тебе, и тебе ничего не нужно". "Но ты ничего не знаешь. Вот почему ты злишься, когда я задаю вопросы. Мы все
выяснили, осталось только помириться. Ради такого случая я приготовила для тебя
подарочек".
"Надеюсь, это женщина с прелестями, которых у тебя никогда не будет".
Он оглядел Клодию с ног до головы. Она изменилась в лице и почти потеряла
самообладание, чего с ней никогда не случалось, но тут же взяла себя в руки, тряхнула
головой и потянула его за рукав.
"Я говорю правду. Мне надоело ругаться с тобой. Ненависть - это ад, оставим его
людям. Ты можешь принять подарок или нет, это неважно. Прошу только об одном: давай
покончим с грызней, а то Луи не выдержит и покинет нас обоих".
Она убрала его руки с клавиш, опустила крышку и повернула его на винтовом стуле
лицом к двери.
"Ты это серьезно? Что за подарок?"
"Ты еще голоден, я вижу по твоим глазам, по твоей коже. Конечно, ведь еще рано. Но я
предоставляю тебе шанс отведать изысканное блюдо. Страдания невинных да падут на мою
голову", - прошептала она и вышла из комнаты. Лестат посмотрел на меня с настороженным
любопытством: он ждал объяснений, но я молчал и был как во сне. Он встал и следом за
Клодией спустился в холл. И в следующий миг я услышал его долгий восхищенный стон, в
котором смешались голод и вожделение.
Я медленно пошел за ними. Сперва я увидел спину Лестата, склонившегося над
кушеткой. Два маленьких мальчика уютно свернулись там среди бархатных подушек. Они
спали спокойным, глубоким, детским сном, полуоткрыв розовые губки, Безмятежные
круглые личики, нежная, светящаяся кожа; темные волосы одного прилипли к вспотевшему
лбу. На них была одинаковая убогая одежда, и я понял, что это сироты из приюта. Они
только что поужинали, и на столе стояли приборы из лучшего фарфорового сервиза-рядом с
полупустой бутылкой, розовые пятна вина расползлись по скатерти между грязных тарелок и
вилок. Но я сразу почувствовал незнакомый и неприятный запах. Я подошел поближе, чтобы
получше разглядеть спящих. Их шеи были обнажены, но нетронуты. Лестат опустился на
кушетку рядом с темноволосым. Лет семи от роду, этот ребенок словно сошел с фрески
какого-нибудь собора; он был красив безупречной, бесполой, ангельской красотой. Лестат
нежно провел пальцами по его бледному горлу, коснулся шелковистых губ, вздохнул и
застонал, словно от сладостной боли.
"О, Клодия... - прошептал он. - Ты превзошла себя. Где ты их отыскала?"
Она не ответила, отступила и села в кресло, откинулась на подушки и положила ноги
на пуфик, из-под юбки показались кончики ее белых туфель и маленькие, изящные
накладные банты. Она смотрела на Лестата.
"Я напоила их, - сказала она. - Хватило наперстка, и они уснули. Я думала о тебе...
Думала: если поделюсь с ним, может быть, он меня простит".
Лестат растаял. Он дотянулся до ее маленькой ножки в кружевном чулочке, погладил
ее:
"Ты просто прелесть! - И рассмеялся, но тут же оборвал себя, чтобы не разбудить
обреченных детей. Он жестом подозвал Клодию, ласково и призывно сказал: - Иди сюда. Я
возьму этого, а ты - другого".
Она подошла, села рядом с ним, Лестат обнял ее, прижал к себе. Потом погладил
влажные волосы мальчика, пробежав пальцами по сомкнутым векам и длинным ресницам;
мягко опустил ладонь на лицо ребенка, легко касаясь висков, щек и лба. Казалось, он забыл,
что мы здесь. Потом он убрал руку и замер: словно от страсти у него закружилась голова. Он
поднял глаза, посмотрел в потолок; снова опустил взгляд на желанную, лакомую жертву и
легонько повернул голову ребенка на подушке, чтобы рассмотреть его со всех сторон. Брови
мальчика чуть напряглись, он тихо застонал.
Клодия, не сводя глаз с Лестата, медленно расстегнула пуговицы на курточке своего
малыша, просунула руку под ветхую нижнюю рубашку, коснулась обнаженного тела. Лестат
последовал ее примеру, его рука скользнула под рубашку мальчика; но он уже не мог
сдерживаться, крепко обнял ребенка, опустился с ним на пол, уткнулся лицом в его шею. Его
губы коснулись груди мальчика, маленького соска; он прижал его к себе еще сильнее и
вонзил зубы в его горло. Голова ребенка откинулась назад, кудри разметались, он снова
застонал, его веки дрогнули... И замерли навсегда. Лестат стоял на коленях, его спина
напряглась, он медленно раскачивался вместе с бессильным телом и громко сладостно
стонал в такт. Вдруг словно судорога прошла по нему, казалось, он хочет оттолкнуть
ребенка, но потом снова обнял его, поднял, положил на подушки и опять приник к его горлу,
но сосал теперь тихо, нежно, почти беззвучно.
Наконец все было кончено. Он стоял на коленях, откинув голову, его белокурые волосы
спутались и растрепались. Он медленно опустился на пол, прислонился к ножке кушетки и -
прошептал: "Боже". Кровь прилипла к его щекам, даже руки порозовели. Он бессильно
уронил их на колени.
Клодия даже не шевельнулась. Она лежала рядом с нетронутым ребенком, прекрасная,
как ангел Ботичелли. Обессиленное тело жертвы сжалось, высохло; шея походила на
сломанный стебелек, голова на подушке была повернута под неестественным углом - углом
смерти.
Но что-то было не так. Лестат смотрел в потолок. Он лежал чересчур неподвижно,
полуоткрыв рот; язык застрял у него между зубами, у него даже не было сил облизнуть губы.
Он затрясся, плечи его содрогнулись... и тяжело опустились. Но он не мог шевельнуться.
Ясные серые глаза помутнели. Он что-то простонал. Я шагнул к нему, но Клодия грозно
прошептала:
"Назад!"
"Луи... - сказал он. - Луи..."
Я и сейчас слышу этот голос.
"Тебе не понравилось угощение, Лестат?!" - спросила она.
"Странный вкус, - задыхаясь, выдавил он, глаза его расширились, будто каждое слово
давалось ему с неимоверным усилием. Он не мог шевельнуть даже пальцем. - Клодия!" -
Тяжело дыша, он посмотрел на нее.
"Тебе не понравился вкус детской крови?" - тихо сказала она.
"Луи... - прошептал Лестат. На мгновение ему удалось приподнять голову, но он тут
же уронил ее на подушку. - Луи, это... полынь! Слишком много полыни в крови. Она
отравила их и меня, Луи..."
Он попытался поднять руку. Я подошел поближе к столу.
"Не двигайся!" - приказала она, встала и склонилась над Лестатом. Она жадно
вглядывалась в его лицо, точно так же, как он смотрел на мальчика.
"Да, отец, полынь и настойка опия!" - сказала она.
"Демон! - прошептал он, тщетно стараясь подняться. - Луи... положи меня в гроб.
Положи меня в гроб!" - еле слышно прохрипел он. Его рука задрожала, приподнялась и
снова безжизненно упала.
"Я положу тебя в гроб, отец, - сказала Клодия нежно, словно пытаясь облегчить его
мучения. - Но ты уже никогда не встанешь". - И она вытащила из-под подушки длинный
кухонный нож.
"Клодия! Остановись!" - воскликнул я, но ее глаза сверкнули в ответ дикой злобой. Я
никогда не видел ее такой; я замер, как парализованный. Она быстрым движением рассекла
Лестату горло, он коротко, сдавленно вскрикнул: "Боже!"
Кровь хлынула потоком на его рубашку и плащ. У людей не бывает столько крови; в
ней смешались кровь мальчика и кровь предыдущих жертв; он крутил головой, извивался, и
страшная булькающая рана становилась все больше. Клодия вонзила нож ему в грудь. Он
качнулся вперед, судорожно схватился за рукоятку ножа, но непослушные пальцы
соскользнули. Его рот распахнулся, обнажились клыки, волосы падали ему на лоб, он бросил
на меня отчаянный взгляд:
"Луи! Луи!" - и, задыхаясь, упал на ковер.
Клодия стояла над ним и смотрела сверху вниз. Вокруг все было залито кровью. Он
стонал, пытаясь приподняться на руках. И вдруг Клодия бросилась на него, схватила его за
шею, вцепилась в его горло. Он сопротивлялся.
"Луи, Луи..." - хрипел он, стараясь сбросить ее с себя, она падала, но не отпускала его,
снова взбиралась на него, падала и снова взбиралась...
Наконец она оторвалась от него, быстро встала на ноги, прижала ладонь ко рту; на
мгновение ее глаза затуманились. Я отвернулся, чтобы не видеть ни ее, ни его, меня била
дрожь, это было невыносимо...
"Луи! - сказала она, но я только мотнул головой, на миг мне показалось, что стены
дома качаются. - Луи, - повторила она. - Смотри, что с ним творится..."
Лестат неподвижно лежал на спине. Его тело сморщивалось и высыхало на глазах.
Кожа становилась толще, пошла морщинами и побелела так, что стали видны даже самые
маленькие сосуды. Я задыхался, но не мог отвести глаз, даже когда начали проступать кости
и губы поползли в стороны, обнажая ужасные зубы, а нос превратился в две зияющие дырки.
Но глаза оставались прежними,они дико смотрели в потолок, зрачки бешено вращались.
Потом кожа потрескалась, становясь все тоньше, и истлела на наших глазах. Глазные яблоки
закатились, белки потускнели. Шапка светлых волнистых волос, плащ, пара начищенных до
блеска ботинок - вот и все, что осталось от Лестата.
Я стоял и беспомощно смотрел на этот ужас.

Послать сову

ива и шерсть единорога 12,5 дюймов
Лаборатория Морфеи

Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:38 | Сообщение # 30

Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли

- Кажется, прошла вечность. Мы молча смотрели на останки. Кровь уже успела
впитаться в ковер, и цветочный узор потемнел. Кровь была повсюду - липкая и черная на
паркетном полу, - пятна темнели на платье Клодии, на ее белых туфельках, на лице. Она
попыталась вытереть лицо и руки салфеткой, но из этого ничего не вышло. Потом она
сказала:
"Луи, ты должен помочь мне вытащить его отсюда!"
"Нет!" - Я повернулся спиной к ней и к трупу.
"Ты сошел с ума, Луи? Тело не может оставаться здесь! - воскликнула она. - Да и
мальчики тоже. Ты обязан помочь мне! Мне больше не к кому обратиться, Луи!"
Я понимал, что Клодия права, но не мог ничего с собой поделать. Ей пришлось
понукать меня, тащить за собой почти на каждом шагу: мое тело отказывалось повиноваться.
Мы спустились во двор, заглянули на кухню и обнаружили там, в печи, кости горничных.
Мы совершенно забыли про них, и это была глупая опасная беспечность. Клодия выгребла
их, положила в мешок и перетащила в экипаж. Я сам запряг лошадей, успокоил пьяного
кучера и погнал прочь из города в сторону Байю Сент-Жан, к огромному черному болоту,
простиравшемуся до озера Поншартрен. Клодия молча сидела рядом со мной на козлах. Мы
оставили позади городские ворота с газовым фонарем, миновали деревенские домики
предместий. Изрытая глубокими колеями дорога начала сужаться. По обе стороны
потянулись болота, скрытые глухой стеной кипарисов и дикого винограда.
Я никак не мог решиться дотронуться до Лестата; Клодия сама завернула тело в
простыню и осыпала его белоснежными хризантемами. Это было ужасно. Я хоронил его
последним. Сверток показался мне почти невесомым, я чувствовал сладкий запах тления. Я
положил его на плечо и ступил в черную болотную воду. У меня хлюпало в ботинках, но я
все шел и шел: хотел похоронить его подальше от детей. Сам не знаю зачем, я заходил все
глубже и остановился, только когда светлая лента дороги почти скрылась из виду и небо в
просвете над ней начало тревожно бледнеть. Я опустил тело вниз, в болотную жижу. И
стоял, потрясенный, и смотрел, как илистая вода смыкается над белым бесформенным
свертком. Я медленно приходил в себя. Спасительное оцепенение, которое хранило меня всю
дорогу от Рю-Рояль, исчезло без следа. Я смотрел на воду и говорил себе: видишь, это
Лестат. Его тайная сила, его волшебный дар превращения - все умерло, кануло в бездну. И
вдруг неведомая грозная сила потянула меня вниз, за ним, в вечную темноту, откуда нет
возврата. Я будто слышал властный голос, он звучал громко и отчетливо, по сравнению с
ним человеческая речь могла показаться невнятным бормотанием. "Ты знаешь, что должен
сделать. Сойди во тьму и покончи со всем раз и навсегда".
Но вдруг донесся голосок Клодии, она звала меня по имени. Я обернулся и сквозь
сплетение ветвей увидел ее фигурку, далекую и крошечную, словно белый огонек,
мерцающий на дороге.
На рассвете мы улеглись в гроб, она прижалась к моей груди, обняла меня и
прошептала, что любит, что теперь мы навсегда свободны.
"Я люблю тебя, Луи", - повторяла она снова и снова, и наконец кромешная тьма
сжалилась надо мной и усыпила мой разум.
Вечером, когда я проснулся, Клодия разбирала вещи Лестата. Она действовала
сосредоточенно и методично, но я видел, что в душе у нее клокочет ярость. Она опустошала
шкатулки и ящики комодов, сваливала все в кучу на ковре, снимала с плечиков костюмы,
выворачивала карманы, бросала на пол монеты, театральные билеты и обрывки бумаги,
рылась в дорожных сундуках. Я завороженно наблюдал за ней, стоя на пороге комнаты,
время от времени поглядывая на гроб Лестата, увитый траурными лентами и кусками черной
ткани. Мне вдруг захотелось открыть его и увидеть внутри Лестата, живого и невредимого.
"Ничего! - наконец сказала Клодия и раздраженно скомкала попавшуюся под руку
одежду. - Ни намека на то, откуда он явился и кто превратил его в вампира!"
Она посмотрела на меня, ища сочувствия, но я отвернулся, избегая ее взгляда, и пошел
в свой кабинет. Там хранились мои книги и вещи, оставшиеся от матери и сестры. Я сел на
кровать. Я слышал, что она идет за мной, но даже не поднял головы.
"Он заслужил смерть!" - сказала она.
"Тогда и мы заслуживаем ее. Каждую ночь, - ответил я. - Оставь меня. - Я плохо
понимал, что говорю. В моей голове беспорядочно теснились обрывки мыслей. - Я буду
заботиться о тебе, потому что иначе ты не выживешь, но не хочу больше видеть тебя рядом с
собой. Спи в своем ящике и не приближайся ко мне".
"Но я же предупреждала тебя. Ты знал, что я собираюсь сделать..." - Никогда еще ее
голос не звучал так тонко и беззащитно.
Я взглянул на нее с удивлением, но без сочувствия. Она совершенно преобразилась.
Кукольное личико выражало ужасное волнение.
"Я говорила тебе, Луи! - лепетала она трясущимися губами. - Я поступила так ради нас
обоих, чтобы мы наконец обрели свободу".
Я не мог смотреть на нее. Эта красота, эта видимость невинности... и такое страшное
страдание на лице. Я выбежал из комнаты, может быть, даже толкнул ее, не помню. И уже на
лестнице вдруг услышал странный звук.
Это случилось впервые за долгие годы, впервые с той ночи, когда я нашел ее, живую,
льнущую к телу матери. Она плакала!
Против воли я повернул назад. Клодия плакала так горько, так безысходно, словно не
надеялась, что кто-нибудь ее услышит. Я вошел в комнату. Она лежала на кровати, где я
обычно сидел с книгой. Она свернулась в клубочек, все ее тело содрогалось от рыданий.
Сердце у меня разрывалось. Даже живым ребенком она плакала не так горько. Я медленно,
тихо опустился рядом с ней, положил руку ей на плечо. Она подняла голову, ее губы
дрожали, из широко раскрытых глаз катились слезы. Эти слезы отливали кровью, кровь была
у нее на руках, но Клодия ничего не замечала. Она откинула волосы со лба, ее душили
рыдания.
"Луи... - прошептала она, - если ты уйдешь... если я потеряю тебя, у меня не
останется ничего... Ради тебя я бы оставила все, как прежде... Но сделанного не воротишь".
Она обхватила меня руками, всхлипывая, прижалась к моей груди. Я не хотел даже
прикасаться к ней, но в следующую минуту уже сжимал ее в объятиях, гладил растрепанные
волосы.
"Я не могу жить без тебя... - шептала она. - Мне легче умереть, чем расстаться с
тобой. Когда ты смотрел на меня таким ужасным взглядом, мне казалось, что я умираю. Если
ты разлюбишь меня, я умру, умру так же, как он!"
Она плакала все громче, все безнадежней, и я не выдержал, обнял ее и поцеловал
нежную шею, щеки, похожие на спелые плоды из райского сада.
"Все хорошо, милая, - успокаивал я ее. - Все будет хорошо..."
Я качал ее на руках медленно, плавно, и она наконец затихла, только шептала, что мы
теперь будем счастливы и свободны навсегда, что начинается новая, прекрасная жизнь.

- Новая, прекрасная жизнь... Что означает смерть для того, ному суждено дожить до
конца света? Да и что такое "конец света", как не пустая фраза, потому что никто толком не
знает, что представляет из себя этот свет? Я пожил в двух столетиях. Видел, как новое
поколение создает новые прекрасные иллюзии, а следующее их безжалостно развенчивает. Я
сам давно перестал строить воздушные замки и жил сегодняшним днем; вечно юный и вечно
древний, я представлялся самому себе чем-то вроде часов, тикающих в пустоте:
лицо-циферблат выкрашено в белый цвет, глаза глядят в никуда; вырезанные из слоновой
кости руки-стрелки показывают время ни для кого... в лучах первородного света, который
существовал еще до начала мира, до того, как Господь отделил свет от тьмы. Тик-так, тикают
самые точные часы, в пустой комнате размером со вселенную.
Я шел по улицам один, мои ладони хранили запах волос Клодии, запах ее платья;
вечерняя темнота расступалась перед моими глазами на много шагов вперед. Вдруг я понял,
что стою перед собором. Что такое смерть, если тебе суждено дожить до конца света? Я
подумал о смерти брата, вспомнил его четки, запах ладана и воска; вспомнил, как его
отпевали, и мне захотелось снова услышать пение хора, стройные голоса женщин, стук
четок. Все это было как будто вчера, так ясно и осязаемо... Я шагнул вперед, навстречу
темной громаде собора.
Двери были незаперты, в щель пробивался слабый, мерцающий свет. Была суббота,
люди пришли исповедаться перед воскресной мессой и причастием. Я заглянул внутрь.
Тускло горели свечи. Вдали из теней выплывал алтарь, осыпанный белыми цветами. Раньше
на месте этого собора была маленькая церковь, именно в ней отпевали брата. Я вдруг понял,
что с тех пор ни разу не бывал в храме, не поднимался по каменным ступеням... Толкнул
дверь и вошел.
Страха не было. Наоборот, я ждал с надеждой, что стены содрогнутся, что пол уйдет у
меня из-под ног. Я вступил под темные своды и увидел далеко впереди, на алтаре, слабый
блеск дароносицы. И вспомнил, что однажды чуть было не зашел сюда во время службы;
окна тогда ярко светились и пение плыло над Джексон-сквер. Но в тот раз я не решился
войти: подумал, а вдруг в храме меня подстерегает опасность, о которой не успел рассказать
Лестат, вдруг провалюсь сквозь землю или меня поразит удар молнии. Меня и тогда тянуло
войти, но я заставил себя даже не думать об этом и пошел прочь от искушения, от
распахнутых дверей и хора, слившего сотни голосов воедино. Я нес тогда Клодии подарок,
куклу в подвенечном уборе: взял ее из темной витрины магазина; она была в большой
красивой коробке, перевязанной лентами. Кукла для Клодии. Я вспомнил, как прижимал ее к
груди, и, шагая прочь, слышал за спиной тяжелое дыхание органа, и глаза у меня болели от
слепящего света тысячи свечей.
Я вспомнил тот день и как я тогда боялся даже взглянуть на алтарь, услышать звуки
Pange Lingua. И снова подумал о брате. Вдруг я увидел гроб, он плыл по проходу, следом
шли скорбящие. Теперь я ничего не боялся, но хотел, чтобы мне стало страшно, чтобы что-то
случилось... Я медленно пробирался вперед вдоль темных каменных стен. Было сыро и
холодно, хотя на улице стояла жара. И опять вспомнил про куклу. Где она сейчас? Клодия
годами с ней играла. Я вдруг понял, что судорожно шарю в воздухе руками в поисках этой
куклы и не могу, не могу ее найти, как в кошмарном сне, когда двери не открываются, не
задвигается ящик комода, а ты снова и снова бессмысленно бьешься головой об стену и не
можешь понять, почему ничего не получается, почему шаль, наброшенная на спинку стула,
рождает в тебе смертельный ужас.
Я очнулся. Длинная очередь прихожан выстроилась в исповедальню. Вот из кабинки
вышла женщина. Мужчина, первый в очереди, отчего-то замешкался. Я заметил его краем
глаза, даже сейчас глаза вампира не подвели меня. Обратившись к нему лицом, чтобы
получше рассмотреть, встретился с его пристальным взглядом и поспешно повернулся
спиной. Я услышал, как закрылась за ним дверь исповедальни, прошел вперед по проходу,
устало опустился на пустую скамью и едва удержался, чтобы по старой привычке не
преклонить колени. Меня, как простого смертного, терзали сомнения. Я закрыл глаза и
попытался ни о чем не думать. Просто смотри и слушай, повторял я себе. Полумрак собора
полнился звуками; шепот молящихся, тихий стук четок, вздохи женщины, приклонившей
колени перед распятием. Запах крыс поднимался из-под деревянных скамеек. Одна шуршала
где-то подле резного деревянного алтаря, у статуи Девы Марии. На алтаре золотом блестели
подсвечники; стебель хризантемы сломался под тяжестью огромного цветка, капли воды
сияли на белых, спутанных лепестках. Горький запах хризантем плыл над алтарем, над
статуями Мадонны, Христа и святых. Я смотрел на статуи и не мог отвести глаз: эти
безжизненные лица, слепые взгляды, пустые руки, неподвижные складки одежды... Вдруг
меня свела страшная судорога, я качнулся вперед, схватился за спинку скамейки, чтобы не
упасть.
"Это же кладбище, подумал я, - мертвые гипсовые фигуры, полые каменные ангелы". -
Я поднял голову и там, над алтарем, передо мной возникло видение, необычайно ясное и
живое. Я увидел себя; вот я поднимаюсь по ступеням алтаря, открываю дароносицу, мои
руки, руки чудовища, берут ковчежец со Святыми Дарами и бросают белые облатки на
ковер; я попираю их ногами, топчу, и Тело Христово превращается в прах. Я встал, но
видение не исчезло, и я уже знал, в чем его смысл.
В этом храме не было Бога, только статуи, эти каменные истуканы; сверхъестественные
же силы воплощались только во мне. Я здесь один, высшее, бессмертное существо, и
спокойно стою под этой крышей. Одиночество, граничащее с безумием. Собор рассыпался
на глазах, как карточный домик, статуи святых качались и падали. Крысы жадно грызли Тело
Христово, бегали по скамьям. Огромная крыса с чудовищным хвостом вцепилась в
полусгнивший парчовый покров алтаря, подсвечники падали на осклизлые камни пола. Я
стоял и смотрел. Невредимый. Бессмертный. Я коснулся гипсовой руки Девы Марии, и она
рассыпалась в пыль у меня в ладони.
Я стоял посреди руин города, посреди огромной пустыни, даже река застыла, и вмерзли
в лед обломки кораблей... И увидел: прямо ко мне между этих развалин медленно движется
похоронная процессия; страшные, бледные мужчины и женщины, их черные одежды
развеваются, глаза горят адским пламенем. Впереди на катафалке катился гроб. По
мраморным глыбам разрушенного собора сновали крысы. Процессия приближалась, и я
узнал Клодию; ее глаза смотрели из-под густой черной вуали, рука, затянутая в перчатку,
сжимала молитвенник в черном переплете, другую руку она опустила на гроб.