|
Интервью с вампиром
|
|
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:39 | Сообщение # 31 |
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Я заглянул в гроб и похолодел: под стеклянной крышкой лежал скелет Лестата; сморщенная кожа вросла
в кости, зияли пустые дыры глазниц, спутанные пряди светлых волос покоились на белой
атласной подушке.
Процессия остановилась. Сопровождающие беззвучно расселись по пыльным скамьям.
Клодия вышла вперед, повернулась к ним лицом, открыла молитвенник. Откинув вуаль, она
пристально посмотрела на меня, ее палец указывал на раскрытую страницу книги.
"И ныне проклят ты от земли... - прошептала она, и эхо руин стократно усилило ее
голос. - И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего
от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей
для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле... за то всякому, кто убьет Каина,
отметится всемеро"*. (*Бытие. Гл. 4 (11,12,15)).
Я закричал, страшный крик поднялся из глубин моей души, словно черный клубок
подкатил к горлу и сорвался с губ с сокрушительной силой; я зашатался, едва не упал.
Ужасный вздох пронесся над скамейками, ропот нарастал; бледные чудовища обступили
меня и теснили к гробу; чтобы устоять на ногах, мне пришлось повернуться, опереться о
гроб руками и взглянуть вниз, но под стеклянной крышкой лежали не останки Лестата, а мой
брат. И вдруг все стихло, словно спала пелена и чудовища растворились в ее бесшумных
складках. Я остался один с братом. Он был юный белокурый прекрасный близкий и теплый,
совсем как живой. Его словно создали заново, с точностью до мельчайших черт; в
воспоминаниях я не видел его таким. Волосы открывали высокий лоб, глаза были закрыты,
словно он спал, тонкие пальцы сжимали распятие, губы были розовые, нежные, как шелк...
Мне захотелось коснуться его, тронуть теплую кожу; я протянул руку... И все кончилось.
Видение исчезло.
Я сидел на скамейке в соборе. Был субботний вечер. Густой запах воска стоял в
неподвижном воздухе. Женщина перед распятием уже давно ушла, и темнота начала
сгущаться со всех сторон. Юноша в одежде послушника длинным золотым шестом гасил
свечи, одну за одной. Я не двигался. Он кинул на меня взгляд и быстро отвернулся, чтобы не
тревожить человека во время молитвы. Он подошел к следующей свече, и вдруг чья-то рука
коснулась моего плеча. Два человека были от меня так близко, а я даже не услышал их
шагов, не заметил их присутствия... Я отметил про себя, что это тревожный знак, что чутье
изменило мне, и это опасно, но мне было уже все равно. Я поднял глаза и увидел перед собой
седого священника.
"Вы хотите исповедаться? - спросил он. - Я чуть было не запер храм, но вовремя
спохватился".
Он близоруко щурился за толстыми стеклами очков. Единственным источником света
оставались маленькие свечи перед образами в подсвечниках из красного стекла. Они горели
очень ровно, и огромные тени колонн и статуй на стенах казались неподвижными.
"Вас что-то мучает, не могу ли я помочь?" -сказал он.
"Слишком поздно, слишком поздно", - прошептал я и встал, чтобы уйти.
Он не заметил во мне ничего необыкновенного, доверчиво повернулся спиной и
доброжелательно сказал:
"Да нет, еще довольно рано. Вы будете исповедоваться?"
Я смотрел на него и сдерживал улыбку. Но потом подумал: а почему бы нет? И пошел
вслед за ним в исповедальню, хотя понимал, что ничего не получится, что это безумие. Но
все равно опустился на колени, положил руки на скамейку. Он зашел за перегородку, открыл
окошко, я увидел в темноте его туманный силуэт. Я молча глядел на него, потом осенил себя
крестным знамением и сказал:
"Я прошу благословения, отец мой, но я грешил так долго и так много, что не знаю, как
положить этому конец, как признаться перед Богом в своих преступлениях".
"Сын мой, - прошептал он в ответ. - Бог бесконечно милостив. Открой перед ним
сердце, покайся в своих грехах".
"Отец, я совершал убийства, множество убийств. Женщина, найденная мертвой на
Джексон-сквер два дня назад, тысячи других до нее - по одному и по двое за ночь в течение
семидесяти лет - все они умерли от моих рук. Словно отвратительная старуха с косой, я
бродил по улицам Нового Орлеана и отнимал человеческие жизни, чтобы продлить
собственное существование. Я не простой человек, отец. Я бессмертен, и на мне лежит
вечное проклятие, проклятие падших ангелов. Я - вампир".
Священник повернулся ко мне лицом:
"Что это, шутка? Развлечение? Ты пришел сюда, чтоб поиздеваться над стариком!"
И он захлопнул окошко.
Я быстро поднялся с колен, зашел за перегородку.
"Юноша, есть ли в тебе страх Божий? - спросил он. - Тебе известно, какое наказание
ждет богохульников?" - Он взглянул на меня.
Я медленно приблизился к нему, он смотрел на меня с негодованием, но вдруг
смешался и отступил назад. В соборе было пусто и темно. Ризничий уже ушел, свечи горели
только вдали, перед алтарем, слабый золотистый ореол светился вокруг седой головы
старика.
"Раз так, то не будет и тебе милосердия!" - сказал я, сжал его плечи, точно в тисках и
притянул к себе.
Он увидел меня вблизи и в ужасе открыл рот.
"Теперь ты понимаешь, кто я такой! Ответь, почему Бог, если он существует, позволяет
мне беспрепятственно разгуливать по земле? - обратился я к нему. - И ты еще называешь
меня богохульником!"
Он уронил молитвенник, царапал ногтями мои ладони, пытаясь освободиться, четки
постукивали в складках его сутаны. С таким же успехом он мог бороться с одной из этих
каменных статуй. Я раскрыл губы, обнажил смертоносные клыки.
"Почему он терпит мое существование?" - повторил я вопрос.
Его лицо исказилось от страха, злобы и презрения. Я был взбешен: с такой же
ненавистью смотрела на меня Бабетта. Он прошипел, дрожа от смертельного ужаса:
"Пусти меня, сатана!"
Я отпустил его и злорадно смотрел, как он, спотыкаясь и путаясь в сутане, ковыляет по
проходу. Я догнал его стремительно, как молния, вытянул руки, обхватил; мой черный плащ
заслонил ему свет. Он отбивался, проклинал меня, молил Бога о помощи. У подножия алтаря
я бросил его на пол, повернул лицом к себе, чтобы он видел меня, и вонзил зубы в его горло.
Вампир замолчал.
Юноша давно уже собирался закурить, но застыл, точно манекен, с сигаретой в одной
руке и спичкой в другой. Он смотрел на собеседника. Тот глядел в пол. Вдруг поднял голову,
взял со стола коробок, зажег спичку. Молодой человек наклонился вперед, быстро затянулся
и выпустил дым. Потом, не сводя глаз с вампира, откупорил бутылку и сделал большой
глоток.
- Я уже не помнил Европу, - сказал вампир. - Даже переезд в Америку стерся из моей
памяти. То, что я родился во Франции, было для меня всего лишь фактом из биографии. Но
все же меня неудержимо тянуло туда. Я говорил и читал по-французски и в свое время с
нетерпением ждал парижских газет с последними сообщениями о событиях Революции и
победах Наполеона.
Помню, как я негодовал, когда он продал Луизиану, французскую колонию,
Соединенным Штатам. Я давно перестал сознавать себя французом, даже не помню когда; но
я страстно хотел увидеть и узнать Европу, и не только потому, что любил европейскую
философию и литературу. Я всегда чувствовал себя европейцем, а не американцем, и хотел
вернуться к своим корням.
Я начал готовиться к предстоящему путешествию: разбирал сундуки и шкафы,
выбрасывал ненужные вещи. Мне было нужно немного, большинство вещей можно было
оставить дома до нашего возвращения.
Я твердо верил, что рано или поздно вернусь в Новый Орлеан; может быть, перееду в
новый дом, чтобы начать новую жизнь, но вернусь, потому что не хотел прощаться с
городом навсегда. Не мог и не хотел. И решил пока не думать об этом, устремился сердцем и
помыслами к Европе.
Только теперь я начал понимать, что если пожелаю, могу увидеть весь мир, потому что,
как говорила Клодия, наконец обрел свободу.
Она уже все обдумала. Сначала мы поедем в центральную Европу. Там, считала она,
больше всего вампиров. Там мы найдем ответ, узнаем, как жить дальше. Но больше всего
она хотела встретиться и объединиться с вампирами "своей породы". Она часто повторяла
эти слова - "моей породы", и ее голос звучал как-то особенно; я не смогу этого передать.
Она повторяла, и я чувствовал, что нас разделяет пропасть. В начале нашей совместной
жизни я думал, что она похожа на Лестата, ведь она переняла его инстинкт убивать, хотя в
остальном разделяла мои взгляды... Теперь я понимал, что в ней меньше человеческого, чем
в нас обоих. Меньше, чем мы могли представить. Она не понимала людей, их жизнь была ей
чужда, неинтересна. Наверное, поэтому она держалась за меня. Я был не ее породы, но
ближе меня у нее никого не было.
- Разве вы не могли, - вдруг сказал юноша, - научить ее чувствовать по-человечески?
Ведь вы многому ее научили.
- Зачем? - искренне удивился вампир. - Чтобы она мучилась, как я? Согласен, я
должен был поговорить с ней, должен был предотвратить смерть Лестата. Ради себя самого.
Но сам ничего не понимал.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:40 | Сообщение # 32 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Однажды сбившись с пути истинного, я уже не был уверен ни в
чем. Молодой человек кивнул.
- Извините, я не хотел вас перебить, вы собирались сказать что-то важное...
- Ничего особенно важного. Я только хотел сказать, что думал о будущем путешествии
и почти забыл про смерть Лестата. Меня, как и Клодию, вдохновляла возможность встречи с
другими вампирами. Я хотел снова обрести Бога. Не подумайте, я ни одной секунды не
отрицал его существования. Просто потерял его. Бродил, как потерянный, со своим
бессмертием, по этому миру смертных.
Но наши приключения в Новом Орлеане еще не закончились. Все началось с
музыканта, друга Лестата. Он приходил к нам в тот вечер, когда я был в Соборе, никого не
застал и вернулся на следующий день. Слуги уже разошлись, и мне самому пришлось
отворять дверь.
Я был потрясен. Он страшно похудел, на бледном лице лихорадочно блестели влажные
глаза. Он не скрывал отчаяния. Я сказал, что Лестат уехал из города. Он сперва отказался
поверить, а потом начал говорить, что Лестат не мог уехать просто так, что должен был
оставить записку или что-нибудь еще. Потом он повернулся и пошел по Рю-Рояль,
разговаривая с самим собой и ничего вокруг не замечая. Я догнал его около фонарного
столба.
"Подождите, он оставил для вас кое-что", - обратился я к юноше, нащупывая
бумажник.
Я не знал, сколько у меня с собой денег, но решил отдать ему все, думал, что это его
хоть немного успокоит. Я вытащил банкноты - несколько сотен долларов - и вложил их ему
в руку, такую худую, что сквозь бледную кожу просвечивали голубые прожилки сосудов. Он
очень оживился, но скоро я понял, что дело не в деньгах.
"Значит, он вспомнил обо мне! - воскликнул он, сжимая деньги, словно драгоценную
реликвию. - Наверняка он говорил вам еще что-нибудь про меня!"
Огромные глаза умоляюще смотрели на меня. Я ответил не сразу, потому что вдруг
увидел две ранки у него на шее, две маленькие пунктирные царапинки - справа, повыше
грязного воротничка. Он стоял, сжимал деньги в трясущейся руке и не обращал внимания на
вечернюю уличную толчею, на людей вокруг нас.
"Спрячьте деньги, - прошептал я. - Он просил передать, чтобы вы не бросали музыку".
Он явно ждал чего-то еще.
"Да? И это - все?" - спросил он.
Я не знал, что еще сказать. Был готов придумать что угодно, лишь бы он успокоился и
больше не приходил к нам. Мне больно было говорить о Лестате, слова замирали на губах. И
я не мог понять, откуда взялись эти ранки. В конце концов я понес полную чушь: Лестат
просил передать ему привет и наилучшие пожелания, он уехал на пароходе в Сент-Луис,
потому что скоро будет война и он должен спешно закончить какие-то дела, но обещал
вернуться... Музыкант с жадностью ловил каждое слово. Он весь дрожал, пот выступал у
него на лбу, он не хотел меня отпускать. Наконец он прикусил губу и сказал:
"Но почему он уехал?"
Все мои старания были напрасны.
"Что случилось? - спросил я напрямик. - Что вам нужно от него? Не сомневаюсь, он
хотел бы, чтобы я..."
"Он был моим другом!" - перебил он меня. Его голос дрожал от обиды.
"Вы нездоровы, - сказал я. - У вас что-то вот здесь... - Я указал на ранки, внимательно
следя за каждым его движением, - на горле". Он даже не понял, о чем я говорю, нащупал
пораненое место и потер его ладонью.
"Не знаю. Должно быть, москиты. Их полно кругом. - Он отвернулся и добавил: -
Больше он ничего не говорил?"
Я долго стоял и смотрел ему вслед. Толпа расступалась перед тощей, нелепой, черной
фигурой. Дома я рассказал Клодии о странных ранках на шее музыканта.
Это была наша последняя ночь в Новом Орлеане. Завтра, ближе к полуночи, мы
поднимемся на борт корабля; на рассвете следующего дня он отплывет в Европу. Мы
решили вместе погулять по городу. Она шла рядом со мной, тихая и нежная; теперь ее глаза
всегда были печальны, словно пролитые слезы оставили в них свой след.
"Откуда же эти ранки? - спросила она. - Лестат пил его кровь во сне или с его
согласия? Я просто теряюсь в догадках..."
"Наверное, одно из двух".
Я сам ничего не мог понять.
Я вспомнил, как Лестат сказал Клодии, что нашел человека, который будет лучшим
вампиром. Неужели он говорил всерьез?
"Теперь это уже неважно, Луи", - напомнила она. Нам предстояло проститься с
городом. Мы свернули с Рю-Рояль, пошли прочь от толпы. Город обнимал меня, я внимал
ему всей душой и не хотел верить, что это наша последняя ночь.
Старый французский город давным-давно сгорел, на его месте выросли особняки в
испанском стиле - они сохранились и по сей день. Мы медленно шли по узким улочкам, где
не разъехаться двум экипажам; за побеленными оградами и парадными воротами
угадывались райские сады, роскошные, как наш собственный; казалось, их полумрак полон
прекрасных тайн и обещаний; высокие банановые пальмы качались над галереями, садовые
дорожки терялись в зарослях папортника и цветов. Наверху, на балконе, смутно
вырисовывались фигуры людей, теплый речной ветер заглушал их голоса и шелест веера в
руках женщины... Стены домов заросли глицинией и страстоцветом, мы касались их
плечами, станавливались, чтобы сорвать особенно прекрасную розу или ветку жимолости. В
высоких окнах отблеск свечей метался по лепнине потолка, или радужно сияли хрустальные
светильники; вот стройная женщина в вечернем туалете облокотилась на перильца балкона;
драгоценные камни сверкали у нее на шее, терпкий запах ее духов смешивался с
благоуханием ночи.
У нас были любимые улицы, сады, уголки, но нас неудержимо потянуло на окраину
старого города, туда, где начинались бескрайние болота. Мимо нас по Байю-роуд проезжал
экипаж за экипажем - семьи плантаторов спешили в оперу или в театр.
Огни города остались позади, запах садов утонул в густых испарениях болот. Вид
высоких, раскачивающихся деревьев, обросших мхом, навеял воспоминания об ужасной
кончине Лестата. Меня мутило. Когда-то так же ясно я представлял себе разлагающееся в
гробу тело брата. Вот и теперь я видел перед собой труп Лестата, завернутый в простыню, в
зловонной жиже меж корней дубов и кипарисов, уже обглоданный червями и болотными
тварями. Хотя - кто знает? - может, они инстинктивно чувствовали, что высохшие останки
скрывают в себе смертоносный яд и не прикоснулись к ним.
Мы повернули и быстро пошли назад, в самое сердце старого города.
Клодия нежно пожала мою руку - она хотела успокоить меня. Она прижимала к груди
огромный букет цветов, которые собрала в городе, вдыхала его запах. Вдруг она прошептала
так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:
"Луи, ты все еще терзаешь себя, а ведь тебе известно лучшее лекарство. Пусть разум...
пусть разум подчиниться плоти. - Клодия выпустила мою ладонь, шагнула в сторону и на
прощание шепнула еще раз: - Забудь Лестата. Пусть разум подчинится плоти..."
Мне вспомнились строчки из книги стихов, которую я держал в руках, когда она
впервые произнесла эти слова:
Рот красен, желто-золотой
Ужасный взор горит:
Пугает кожа белизной,
То Жизнь по Смерти, дух ночной,
Что сердце леденит.
Она улыбнулась из-за угла и через мгновение ее желтое платье растворилось в темноте.
Моя подруга, моя вечная подруга.
Я свернул на Рю-Дюмейн и медленно побрел мимо темных окон. Свет фонаря за моей
спиной слабел, я уходил от него все дальше и дальше, и тени кружевных чугунных решеток
на мостовой расплывались, тускнели и наконец слились с темнотой. Подошел к особняку
мадам Ле Клэр и прислушался. Наверху слабо взвизгивали скрипки, звенел смех. Я отошел в
тень дома напротив, остановился и долго смотрел, как прогуливаются по освещенным
комнатам поздние гости: мужчина с бокалом золотистого вина переходил от окна к окну,
придерживая темные шторы и обращая взор к луне.
Прямо передо мной, в кирпичной стене, была распахнута дверь, и в дальнем конце
двора горел свет. Я беззвучно пересек узкую улочку и почувствовал тяжелый запах кухни.
Чуть помедлив, я зашел внутрь. Кто-то быстро промелькнул по двору, стукнула задняя дверь.
Я огляделся и заметил женскую фигуру возле кухонной плиты. Это была высокая худая
негритянка с тонким, выразительным лицом. Ее кожа блестела, как полированный черный
мрамор. Она помешивала варево в большой кастрюле. Я уловил сладкий запах специй,
свежего майорана и лаврового листа; но вдруг тошнотворной волной накатил смрад мясной
похлебки, кровь и плоть разлагались и булькали, над кастрюлей поднимался удушливый пар.
Я подошел поближе. Девушка отложила длинную железную ложку, выпрямилась, уперлась
руками в великолепные, точеные бедра, белый фартук подчеркивал тонкую, изящную талию.
Кипящая жижа плескалась через край, и брызги шипели на раскаленных углях. Я вдохнул
соблазнительный душный запах девушки, заглушающий даже странную смесь ароматов
готовящейся пищи. Теперь я стоял совсем близко, прислонившись спиной к стене дома,
увитой диким виноградом. Наверху скрипки заиграли вальс и пол заскрипел - начались
танцы. Девушка подошла к двери и, грациозно изогнув длинную шею, всмотрелась в
темноту двора.
"Месье! - Она заметила меня и вышла в круг света, падавшего из окна верхнего этажа.
Я разглядел большую округлую грудь, тонкие шелковистые руки и холодную красоту лица. -
Вы пришли на вечеринку, месье? Тогда вам надо пройти наверх..."
"Нет, моя прелесть, я пришел не на вечеринку. - Я выступил из тени. - Я пришел за
тобой".
- На следующий вечер, когда я проснулся, все уже было готово к отъезду: наши вещи и
ящик с гробом отправлены на пароход, слуги распущены по домам, мебель накрыта белыми
чехлами. Билеты, банковские чеки и документы лежали в плоском черном бумажнике.
"Значит, мы и вправду уезжаем", - подумал я.
Я предпочел бы сегодня не убивать, но это было невозможно - нам предстояло
путешествие, и я постарался насытиться, правда, небрежно и наспех. Так же поступила и
Клодия. Скоро нам нужно было выходить. Я сидел дома один и ждал ее. Почему-то она
задерживалась, и я, по обыкновению, волновался. Боялся за нее, хотя не раз убеждался в том,
что она может околдовать кого угодно. Часто, оказываясь слишком далеко от дома, она
упрашивала прохожих помочь ей. Те с радостью соглашались и приносили ее прямо к
нашему порогу, передавали в руки отца, и я щедро благодарил их за возвращение блудной
дочери.
Наконец я услышал быстрые шаги. Она бежала, и я подумал, что она перепутала время
и решила, что опаздывает. Я посмотрел на часы: в запасе целый час. Но, взглянув на нее, я
понял: что-то не так.
"Луи, двери!" - выдохнула она с порога, прижимая руку к тяжело вздымающейся
груди, и пробежала мимо меня по коридору. Я последовал за ней, запер двери на галерею,
повинуясь ее отчаянным жестам.
"Что случилось? - спрашивал я. - Что с тобой?"
Но она захлопнула распахнутые окна, закрыла дверь на узенький балкончик, подняла
колпак светильника и быстро задула огонь. Теперь только уличные фонари слабо освещали
комнату. Она отдышалась, держась за сердце, потом взяла меня за руку и потянула к окну.
"Он шел за мной, - прошептала она. - Я слышала его шаги всю дорогу до дома, но
сперва ничего не поняла. - Она перевела дыхание. Яркая вспышка в окне напротив осветила
ее смертельно бледное лицо. - Луи, это тот музыкант!"
"Ну и что? - ответил я. - Должно быть, он встречал тебя раньше с Лестатом".
"Луи, он стоит там, внизу. Посмотри в окно. Попробуй разглядеть его".
Она была потрясена, даже напугана. Я ступил на балкон, не отпуская ее ладони. Она
спряталась за штору, крепко сжимая мою руку. Она тоже боялась за меня. До полуночи
оставалось не более часа, и Рю-Рояль опустела: магазины закрылись, экипажи возле театра
только что разъехались. Где-то справа хлопнула дверь, и какая-то парочка быстро зашагала к
перекрестку. Лицо женщины скрывала большая белая шляпа. Их шаги замерли вдали, и
снова все стихло. Я никого не видел и не чувствовал ничьего присутствия. Клодия тяжело
дышала за моей спиной. Вдруг поблизости что-то шевельнулось. Я вздрогнул, но тут же
догадался, что это птицы на подоконнике внизу. Клодия тоже вздрогнула и подобралась
поближе ко мне.
"Там никого нет..." - начал было я шепотом, но вдруг осекся.
Я увидел музыканта! Он стоял у входа в мебельный магазин так тихо и неподвижно,
что я едва не проглядел его. Должно быть, этого он и хотел. Он повернул в мою сторону
лицо, блеснувшее в темноте, точно вспышка белого света. Тревога и растерянность
бесследно исчезли с окаменевших черт, на бледной коже чернели огромные глаза. Он
смотрел на меня. Сомнений не оставалось: он стал вампиром.
"Я вижу его", - прошептал я, едва шевеля губами. Клодия прижалась ко мне, ее рука
дрожала в моей ладони, сердце бешено колотилось.
Она тоже увидела его и задохнулась. Я смотрел вниз, он не двигался, но вдруг кровь
застыла у меня в жилах. Я услышал шаги, скрипнули ворота; они приближались, эти
размеренные, громкие, гулкие, знакомые шаги на лестнице... Клодия зажала рот ладонью,
чтобы не закричать. Вампир внизу не двинулся с места. И я узнал эти шаги. Они
принадлежали Лестату. Он добрался до входной двери, дернул за ручку, но она не поддалась;
он тряс ее, бился в дверь, будто хотел сорвать ее с петель. Клодия забилась в угол, согнулась,
словно от колик, ее безумный взгляд метался между мной и вампиром за окном. Грохот за
дверью нарастал, и я услышал голос.
"Луи! - кричал Лестат, - Луи!"
Он ревел, как раненый зверь.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:41 | Сообщение # 33 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| И вдруг окно гостиной разлетелось на осколки, звякнула
задвижка. Я торопливо схватил лампу со стола, ломая спички, зажег огонь.
"Закрой окно и отойди подальше, - крикнул я Клодии, и она подчинилась, выведенная
из оцепенения четкими словами приказа. - Зажги остальные лампы. Скорей".
Она вскрикнула, чиркая спичкой: Лестат был уже в холле.
Спустя мгновение он предстал перед нами. У меня перехватило дыхание, и я невольно
отступил назад. Да, это был Лестат собственной персоной, целый и невредимый. Наклонив
вперед голову, выпучив глаза, он покачивался, как пьяный, упираясь в косяк, чтобы не
упасть. Его кожа была словно клубок шрамов после страшных ожогов; мутные глаза
налились кровью.
"Не подходи... ради всего святого, - прошептал я. - Я брошу лампу, и ты сгоришь
заживо".
И тут же услышал царапающий звук: сообщник Лестата карабкался по стене. Его
пальцы обхватили прутья балконной решетки. Он всем телом навалился на балконную дверь,
стекло разбилось, Клодия пронзительно закричала.
Невозможно описать, что было дальше. Помню, что запустил лампой в Лестата, она
разбилась у его ног, и пламя охватило ковер. В руках у меня оказался факел - длинный кусок
покрывала, которое я стянул с дивана и поджег. Я боролся с Лестатом, отбивался руками и
ногами. Клодия отчаянно кричала. Разбилась еще одна лампа, и пламя побежало по шторам.
На Лестате задымилась одежда, пропитавшаяся керосином, он яростно хлопал себя по спине
и бокам, неловко пытался затушить пламя. Он еще не оправился после смерти, ему трудно
было сохранять равновесие, но, когда его стальные объятия сомкнулись вокруг меня, мне
пришлось укусить его за пальцы, чтобы освободиться. На улице поднялся шум, раздались
крики. Загудел колокол, возвещая о пожаре. Комната походила на преисподнюю. В яркой
вспышке света я увидел Клодию, она дралась с музыкантом. Тот никак не мог поймать ее, он
еще не успел войти в силу, а она вертелась, как птичка, и выскальзывала из его неуклюжих
рук. Мы с Лестатом катались по полу в клубах пламени, удушливый жар обжигал мне лицо.
Клодия вдруг собралась с духом, отбросила страх, схватила кочергу и ударила его; она била
куда попало, он ослабил хватку, и я наконец с трудом вырвался из его рук. Она била его,
била и рычала, как бешеный зверь. Его лицо исказилось от боли, он прижимал к себе
перебитую руку. Его сообщник лежал на ковре с проломленным черепом.
Плохо помню, что случилось потом. Кажется, я выхватил кочергу из рук Клодии и
ударил его в висок. Но его ничто не могло остановить. Одежда на мне и на Клодии уже
начала дымиться, я подхватил ее на руки и бросился вниз по лестнице, собственным телом
гася огонь на ее платье, Я снял плащ и сбил с него пламя. Навстречу нам бежали люди,
огромная толпа уже заполонила двор, кто-то забрался на крышу кирпичной кухни. Я нес
Клодию на руках, проталкивался плечами через невообразимую толчею, не отвечая на
вопросы и крепко прижимая ее к себе. Наконец мы вырвались из толпы, она судорожно
всхлипывала у меня над ухом, и я побежал. Я бежал, как слепой, не разбирая дороги, свернул
в первый узенький проулок; бежал и бежал, пока все не стихло, остались только мои шаги и
ее дыхание. Я остановился. Мы снова были одни - мужчина и ребенок, обожженные и
израненные. Мы молча и жадно вдыхали тихий ночной воздух.
Часть II
Всю ночь я простоял на палубе французского корабля "Марианна" и всматривался в
лица пассажиров, которые поднимались по трапу. На набережной толпился народ, в каютах
допоздна шумели вечеринки, палубы ходили ходуном. Но к рассвету все стало стихать,
экипажи разъехались от причала.
На борт поднялись последние пассажиры. Но Лестат и его сообщник, если они выжили
в огне (а я в этом не сомневался), не добрались до судна. Наш багаж уже давно был на
корабле и все, что могло навести их на след, наверняка сгорело. Но все же я смотрел на трап,
и Клодия, надежно запертая в каюте, не отрывалась от иллюминатора, Однако Лестат так и
не появился.
Мы отплыли, как я и надеялся, еще до рассвета. Провожающие махали вслед с зеленого
склона над набережной. Корабль вздрогнул, плавно отчалил и величественно заскользил по
волнам Миссисипи.
Огни Нового Орлеана удалялись, тускнели, и скоро позади осталось только бледное
свечение на фоне мерцающих облаков. Я устал от воспоминаний, но все же стоял и смотрел
на огни, пока они не скрылись за горизонтом, потому что знал, что, может быть, никогда уже
сюда не вернусь. Было почти утро, когда мимо проплывал пирс усадьбы Френьеров и
Пон-дю-Лак, и я уже мог различить зеленую стену тополей и кипарисов, вырастающую из
темноты вдоль берега. Далее оставаться на палубе становилось опасно.
Я повернул ключ в замке каюты и почувствовал страшное опустошение. Ни разу за
долгие годы жизни в нашей веселой семейке мне не было так безысходно страшно, и этому
страху не было конца. Я забывался только на считанные минуты, когда разум и тело уже не
могли выносить жуткого напряжения и слабость пересиливала страх; но легче не
становилось. Лестат был сейчас за много миль от нас, но его воскресение пробудило во мне
прежний тайный ужас. Клодия сказала:
"Мы в безопасности, Луи, все хорошо".
И я в ответ шепнул: "Да".
Но видел перед собой Лестата, эти выпученные глаза, это покрытое рубцами тело. Как
смог он вернуться, как ему удалось победить смерть? Разве можно воскреснуть из этих
ссохшихся останков? Каков бы ни был ответ, что он означал не только для него, но и для
Клодии, и для меня? Мы были в безопасности от него, но были ли мы в безопасности от
самих себя?
На корабле стали происходить непонятные вещи. Люди удивлялись: живых крыс не
было, только их трупы, высушенные и невесомые, будто пролежавшие уже несколько дней.
И началась странная лихорадка. Человек чувствовал боль и слабость в горле, непонятные
пятнышки появлялись то тут, то там, а иногда пятен не было вообще, просто открывались
старые раны и начинали болеть. Человек засыпал и не просыпался. Пока мы пересекли
Атлантику, несколько трупов похоронили в море. Я избегал общества, якобы опасаясь
лихорадки; не хотелось сидеть в курительной комнате, слушать истории из жизни и досужие
человеческие разговоры. "Ел" я тоже в одиночестве. Клодия, наоборот, любила ранними
вечерами смотреть, как люди прогуливаются по палубе, а потом тихо говорила мне: "Думаю,
вон та будет следующей жертвой..."
Я откладывал книгу и смотрел в иллюминатор, море нежно укачивало меня, звезды
сияли так ярко и так близко, как никогда не бывает на земле; они как будто касались волн. Я
сидел в темной каюте один, и мне казалось, что небо опускается, чтобы соединиться с водой,
что небеса и земля вот-вот сойдутся воедино, закроется страшная пропасть, и откроется
великая тайна, и хаос сменится гармонией. Но кто же явит миру это откровение? Бог? Или
сатана? Я вдруг подумал, какой покой обрету, когда узнаю дьявола, увижу его лицо; пусть
это будет страшная встреча, но я наконец узнаю, что всецело принадлежу ему, кончится
мучительное неведение, и я перешагну грань, которая навсегда отделила меня от
человеческого естества.
Мне казалось, что корабль движется навстречу этой тайне. Нас обнимал бескрайний
простор, и не было ему конца, и сердце замирало от красоты и величия мира. И вдруг я
понял, что "обрести покой" - это совсем не то; наоборот, это ужасно. Разве можно найти
покой в вечном проклятии? И что такое мои мучения по сравнению с адским неугасимым
пламенем? Тихое колыхание волн под вечными звездами, и сами звезды - что общего у них с
дьяволом? И образы, памятные с детства, всегда неподвижные в безумном водовороте
смертной жизни; ангел смотрит в лицо Господа, и строгий Лик Божий - вот где вечный
покой, - и мирная гладь морская - только прикосновение к нему.
Но даже в эти мгновения, когда корабль спал, и спал весь мир, небеса и преисподняя
казались мне только выдумкой, плодом человеческого воображения. Узнать, существуют ли
они на самом деле, поверить, все равно во что - в рай или ад - только это, наверное, могло
успокоить меня.
Клодия, как и Лестат, всегда любила, чтоб было светло. Она проснулась и зажгла все
лампы. У одной пассажирки она позаимствовала прелестную колоду карт в стиле Марии
Антуанетты: на ярко-малиновом фоне рубашек расцветали золотые лилии. Она раскладывала
пасьянс и все время спрашивала меня про Лестата, как он мог выжить, и я поневоле стал
отвечать. Она уже оправилась от потрясения. Если и помнила, как кричала в огне, то сейчас
не хотела думать об этом; а слезы, которые она проливала у меня на руках, казалось, совсем
стерлись из ее памяти. Она стала прежней - решительной, хладнокровной. И спокойной.
Ничего не боялась и ни о чем не жалела.
"Надо было сжечь его, - сказала она. - Мы, как дураки, поверили, что он умер".
"Но как он сумел выжить? - спросил я. - Ты же видела эти останки".
Я действительно ничего не понимал и с радостью бы забыл все это, но ничего не
получалось. Клодия размышляла вслух:
"Предположим, он перестал бороться, но был еще жив; заключенный в беспомощный
труп, но в полном сознании..."
"В полном сознании!" - прошептал я.
"Представь, он оказался в болоте и услышал, что мы уезжаем, и нашел в себе силы
двигаться. Темнота вокруг кишела живыми существами. Однажды я видела, как он поймал в
саду маленькую ящерку, оторвал ей голову и смотрел, как она умирает. Воля к жизни в нем
безгранична. Его руки всегда цепко хватали все, что движется."
"Воля к жизни? - сказал я. - Думаю, дело не в этом..."
"Он напился крови, набрался сил, дополз до дороги и нашел еще кого-то. Быть может,
припав к земле, он подстерег проезжающий экипаж, а может, полз, собирая кровь повсюду,
где только можно, пока не добрался до лачуги иммигрантов или до какой-нибудь усадьбы.
Представляю себе, как он выглядел! - Она прищурилась и посмотрела на лампу под
потолком. Голос ее был приглушен и ничего не выражал. - Что он сделал потом? Мне это
совершенно ясно. До рассвета он бы не успел вернуться в Новый Орлеан и, скорее всего,
пошел на кладбище в Олд-Байю. Благотворительная больница каждый день доставляет туда
гробы. Я прямо вижу, как он раскапывает свежую могилу, вываливает в грязь труп из гроба и
прячется в нем. До следующей ночи его никто не потревожит. Да... так оно и было, я
уверена".
Я долго думал и согласился, что, наверное, она права. Клодия выложила на стол еще
одну карту, посмотрела на круглое лицо седовласого короля и задумчиво добавила:
"На его месте я поступила бы именно так. Почему ты так смотришь?" - Она собрала
карты; маленькие пальцы старались аккуратно сложить колоду; потом она перетасовала их.
"Ты уверена, что, если бы мы сожгли его, он бы умер?"
"Конечно, уверена: если нечему воскресать, то ничего и не воскреснет. К чему ты
клонишь?" - Она сдала карты себе и мне на небольшом дубовом столике, но я к ним не
притронулся.
"Не знаю... - прошептал я. - Наверное, не было никакой воли к жизни... В этом нет
нужды".
Клодия спокойно смотрела на меня, и я не мог догадаться, о чем она думает, поняла ли
она, о чем я говорю.
"Наверное, он просто не мог умереть... А что если он и мы... и правда, бессмертны?"
Она смотрела на меня и молчала.
"Сознание в этом ужасном теле... - Я отвел глаза. - Если так, то почему бы сознанию
не присутствовать в чем угодно: в огне, солнечном свете... Какая разница?"
"Луи, ты просто боишься, - мягко сказала Клодия, - и не хочешь побороть страх. Ты не
понимаешь: страх опасен. Мы узнаем ответ. Мы найдем тех, кто владеет этими знаниями
издревле, с тех пор как вампиры появились на земле. Это наше право, право первородства, а
Лестат лишил нас его и поэтому заслужил смерть".
"Но он не умер..." - сказал я.
"Он мертв, - ответила она. - Никто не мог выйти из этого дома, кругом были люди, так
что он погиб, как и этот припадочный эстет, его друг. Сознание... Разве это важно?"
Она собрала карты и отложила их, жестом попросила меня подать со столика возле
койки ее книги. С ними она не расставалась. Это были разные сведения о вампирах, она
штудировала их, как учебники. Там не было ни английских романов ужасов, ни рассказов
Эдгара По, никакой фантастики, только сухие отчеты о появлении вампиров в Восточной
Европе. Она молилась на| свои книги, как на Библию; вычитала, что в этих странах останки
вампиров сжигали, но сперва отрубали голову и втыкали в сердце кол. Она читала их и
перечитывала; пока мы пересекали Атлантику, она выучила почти наизусть записки
путешественников, ученых и миссионеров. И составила план нашего путешествия по суше,
без бумаги и карандаша - все держала в голове. Мы не будем заезжать в блистательные
европейские страны, мы сойдем на побережье Черного моря, в Варне, углубимся в Карпаты,
и там, среди глухих деревушек, начнем свои поиски.
Не о том мечтал я. Мне хотелось повидать другой мир, обрести другие знания, и
Клодия пока что не могла меня понять. Я так давно хотел увидеть Европу, ее древние
страны, великие города; но Клодия настояла на своем. Корабль прошел Гибралтарский
пролив, и мы уже плыли по Средиземному морю.
Я ждал встречи с его голубыми волнами, но это было ночное море, и я напрасно
мучился, пытаясь вспомнить, каким оно было в годы моего детства. Средиземное море стало
для меня черным навсегда. В короткие холодные предрассветные часы, когда даже Клодия
засыпала, утомленная чтением и голодом, потому что из осторожности мы почти всегда
голодали, я опускал к самой воде фонарь, но ничего не мог разглядеть, кроме черных волн, и
только отраженный луч глядел на меня из глубин немигающим глазом, как будто хотел
сказать: "Луи, лишь черная тьма - твой удел. Это не твое море. Прекрасные сказания
человечества, их вечные ценности - это все не для тебя".
И с тоской я думал о встрече с вампирами Старого Света, с такой горечью, что воздух,
казалось, терял свою свежесть. Какую тайну, какую истину могут нам открыть эти ночные
чудовища? Зачем нам эти страшные знания, зачем вообще их искать? О чем может поведать
один проклятый другому?
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:42 | Сообщение # 34 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Я так и не сошел на берег в Пирее, но в мыслях бродил по Акрополю, глядел на луну
над развалинами Парфенона, измеряя собственное ничтожество величием его колонн; гулял
по улицам, которыми ходили греки, погибшие при Марафоне, слушал шелест древних
олив.То были памятники бессмертным, а не живым мертвецам. Эти тайны выдержали
проверку временем, и я только начинал постигать их. Но я все равно возвращался к цели
наших поисков, снова и снова спрашивал себя, стоит ли нам открыто задавать вопросы, ведь
это огромный риск: ответ может быть непредсказуем, страшен, трагичен. Мне ли этого не
знать? Я присутствовал при смерти собственного тела, видел, как все человеческое во мне
увядает и умирает, чтобы снова связать меня неразрывной цепью с миром, в котором я -
изгнанник, мертвый призрак с живым сердцем.
Я вспомнил зимнюю ночь в Новом Орлеане, когда бродил по кладбищу Сент-Луи и
вдруг увидел сестру. Она состарилась, сгорбилась; она несла букет белых роз, бережно
завернутый в пергамент, и, склонив седую голову, медленно брела сквозь зловещую тьму к
могиле своего брата Луи. Рядом лежал и наш младший брат. Она шла проведать того Луи,
который сгорел в Пон-дю-Лак и оставил огромное наследство своему неизвестному
крестнику и тезке. Она принесла брату Луи белые розы, словно я умер только вчера, и не
прошло полвека, словно ее, как и меня, все еще мучили воспоминания. Глубокая печаль
заострила черты ее прекрасного лица, согнула ее хрупкие плечи. И я ничего не мог сделать.
Не мог коснуться ее серебристых волос, прошептать, как люблю ее. Я не хотел, чтобы ее
горе сменилось смертельным ужасом. И оставил ее наедине с печалью, оставил навсегда.
Я слишком много и долго мечтал, но я был узником этого корабля и этого тела, которое
зависит от каждого восхода солнца, как никакое другое. Мое сердце стремилось в горы
Восточной Европы в надежде найти ответы на вопросы: почему Бог допускает такие
страдания? Почему Бог позволил им начаться и как можно положить им конец? Пока я не
узнаю ответы, у меня не хватит мужества покончить с этим. И наконец Средиземное море
сменилось Черным.
Вампир вздохнул. Юноша сидел, подперев щеку ладонью, его глаза покраснели от
усталости, но он ждал продолжения.
- Вы думаете, я с вами играю? - спросил Луи, на мгновение нахмурив брови.
- Нет, - поспешно ответил юноша. - И я не буду ничего спрашивать. Вы сами
расскажите, когда захотите.
Вдруг из глубины дома донесся приглушенный шум, - это был старый дом в
викторианском стиле, - кто-то тяжело ступал по дряхлым половицам. Впервые посторонний
звук вмешался в разговор, юноша посмотрел на дверь, удивленно огляделся, словно только
что вспомнил, где находится. Вампир не шевельнулся. Он смотрел в пустоту; в мыслях он
был далеко отсюда.
- Та деревня... Я уже не помню, как она называлась. Она находилась в нескольких
милях от побережья, мы добрались туда в экипаже. Что это был за экипаж! Клодия
постаралась на славу. Этого и следовало ожидать, но меня такие вещи всегда заставали
врасплох. В Варне я заметил, что она опять переменилась. Это была моя дочь, но в равной
мере и дочь Лестата. Она переняла мое отношение к деньгам, а у Лестата научилась тратить
их направо и налево. Она наняла самый роскошный черный дилижанс, который отыскался в
Варне; на его кожаных сиденьях можно было разместить целый отряд путешественников, не
говоря уже о мужчине, ребенке и резном дубовом ящике. Сзади были прикреплены два
сундука с самой лучшей одеждой, какую только можно было достать в местных магазинах.
Огромные колеса на мягких рессорах с пугающей легкостью и быстротой катили весь этот
груз по извилистым горным дорогам. Это было волнующее переживание. Наши лошади
неслись по незнакомой, странной стране, и мерно покачивался дилижанс.
Нас окружала пустынная местность, мрачная, как любой сельский ландшафт. Неясные
очертания замков и развалин рождали во мне незнакомую тревогу, да и местное население не
внушало доверия. В маленьких деревушках нам негде было укрыться от их глаз; и мы
понимали, что это очень опасно.
В Новом Орлеане не было нужды скрывать следы убийств: наши жертвы терялись в
гибельном море чумы, лихорадки и преступности. Но сейчас нам приходилось покрывать
большие расстояния, чтобы оставаться незамеченными. Здешний простой люд, которому
оживленные улицы Нового Орлеана, наверное, показались бы сущим адом, свято верили, что
мертвые ходят по земле и пьют кровь живых. Они знали наши имена: вампир, дьявол. Мы
были в курсе всех местных слухов и не хотели сами их порождать.
Мы переезжали из селения в селение, поспешно, всегда без попутчиков, стараясь не
привлекать внимания людей. На постоялых дворах я сидел у камина, Клодия у меня на руках
притворялась спящей. Я прислушивался к разговорам местных крестьян и приезжих - вдруг
кто-то заговорит по-немецки или по-французски, и речь зайдет про вампиров; но мне
удавалось услышать только неясные слухи или старые легенды - и ничего определенного.
И наконец мы добрались до той деревни, до поворотной точки нашего путешествия.
Свежий воздух, ночная прохлада - все это стерлось из моей памяти. Даже сейчас я
вспоминаю те места с невольным содроганием.
Предыдущую ночь мы провели на уединенной ферме и ничего не успели узнать. Но эта
деревня сразу нас насторожила. Мы приехали не слишком поздно, но на улице не было ни
души. Все ставни были захлопнуты, мертвый фонарь качался на ветру у входа на постоялый
двор. Неубранный мусор на крыльце, сухие цветы в витрине запертого магазина, пустой
бочонок перекатывался-по темному двору гостиницы - казалось, здесь свирепствует чума.
Я помог Клодии выйти из экипажа и вдруг заметил под дверью гостиницы тусклую
полоску света.
"Скорее набрось капюшон, - прошептала Клодия. - Сюда идут". Кто-то внутри
отодвигал щеколду.
Вначале я увидел только свет и очертания женской фигуры в дверном проеме; потом
женщина шагнула вперед, и фонарь нашего экипажа осветил ее лицо.
"Нам нужна комната на ночь, - сказал я понемецки. - И стойло для лошадей. Они
выбились из сил".
"Ночь - неподходящее время для путешествий, - сказала она странным, безжизненным
голосом. - Особенно с ребенком".
За ее спиной я разглядел комнату; там, у огня, тихо переговаривались люди. В
основном крестьяне; только один мужчина был одет, примерно как я: сшитый на заказ
костюм, плащ, но его одежда помялась и запылилась. Огонь очага освещал его рыжие
волосы. Это был иностранец, как и мы, и только он один не встретил нас настороженным
взглядом. Его голова покачивалась, как у пьяного.
"Моя дочь устала, - сказал я женщине. - Нам негде больше остановиться..." И вдруг
услышал тихий шепот Клодии:
"Луи, посмотри... там, над дверью... чеснок и распятие!"
Такого я никогда не видел: маленькая бронзовая фигура Христа на деревянном кресте,
свежие и высохшие гирлянды чеснока обвивали распятие, Женщина проследила за моим
взглядом, потом пристально посмотрела на меня. Я увидел, как она измучена: темные волосы
неприбраны, глаза покраснели, дрожащая рука теребит платок на груди, Я шагнул на порог,
она, помедлив, распахнула дверь; я прошел мимо нее, она что-то прошептала, и я догадался,
что это молитва, хотя не понимал славянских слов.
В маленькой тускло освещенной комнате были люди, много людей, мужчины и
женщины; они сидели на скамьях вдоль грубых дощатых стен, и даже на полу. Казалось,
здесь собралась вся деревня. Младенец спал на руках у матери, другой ребенок, постарше,
устроился на ступеньках лестницы, подложив под голову руки. И всюду чеснок, на гвоздях и
крючках по стенам, в горшках, мисках и кувшинах, на столах. Только очаг освещал комнату,
изменчивые тени ложились на мрачные лица. Люди молча смотрели на нас.
Никто не двинулся, не предложил нам сесть. Наконец хозяйка сказала по-немецки, что
я могу отвести лошадей в стойло. Она долго смотрела на меня красными, безумными
глазами; потом ее лицо смягчилось. Она сказала, что посветит мне с порога фонарем, только
надо оставить ребенка здесь и поторопиться.
Но меня встревожил странный запах; я различил его сквозь чад очага и винный дух.
Это был запах смерти. Рука Клодии дрогнула у меня на груди, маленький палец указал на
дверь возле лестницы. Запах доносился оттуда.
Я отвел лошадей. Женщина принесла мне стакан вина и миску с супом. Я присел,
Клодия устроилась у меня на коленях. Она отвернулась от огня и не сводила глаз с
таинственной двери. Все по-прежнему смотрели на нас. Все, кроме иностранца. Я
рассмотрел его получше. С первого взгляда он показался мне гораздо старше. Но я ошибся:
он был просто очень измучен. Худое приятное лицо, светлая веснушчатая кожа. Почти
мальчик. Большие голубые глаза смотрели на огонь, брови и ресницы золотились от света,
взгляд был открытый и детский. Но что-то мучило его, не давало покоя. И он был сильно
пьян. Вдруг он повернулся ко мне лицом, и я увидел, что он плачет.
"Вы говорите по-английски?" - прозвучал в тишине его голос.
"Да", - ответил я.
Он победным взглядом обвел каменные лица.
"Вы говорите по-английски! - воскликнул он, его губы скривились в горькой усмешке.
Он поднял глаза к потолку, потом снова повернулся ко мне: - Бегите из этой страны!
Запрягайте коней, загоните их насмерть, только бегите отсюда!"
Его плечи болезненно затряслись, он прижал ладонь ко рту. Хозяйка холодно сказала
по-немецки:
"Вы сможете уехать завтра утром". Она стояла у стены, сложив руки на грязном
фартуке.
"Что случилось?" - спросил я у нее шепотом.
Потом посмотрел на молодого человека, но он ответил мне стеклянным взглядом. Все
молчали. В камине тяжело ухнуло полено.
"Расскажите мне, что случилось", - попросил я англичанина.
Он поднялся. На минуту мне показалось, что он упадет, но он только качнулся, оперся
о край стола и наклонился ко мне. Его черный пиджак и манжеты сорочки были забрызганы
вином.
"Вы хотите это увидеть?" - он прерывисто вздохнул, заглянул мне в глаза.
"Оставьте ребенка здесь!" - повелительно сказала женщина.
"Она спит", - ответил я, поднялся и последовал за молодым человеком к той двери, что
у лестницы.
Люди поспешно отодвинулись от двери, и мы вошли в маленький зальчик.
Единственная свеча горела на буфете, и первым делом я заметил ряд искусно
расписанных тарелок на буфетной полке. Маленькое окно было занавешено, на стене тускло
отсвечивала картина: Дева Мария с младенцем Иисусом. Посреди комнаты стоял большой
дубовый стол. На нем лежала молодая женщина со сложенными на груди белыми руками.
Рыжеватые волосы разметались вокруг шеи и по плечам. Прелестное лицо уже застыло
маской смерти. Свисающие с запястья янтарные четки чуть поблескивали на фоне темного
шерстяного платья. Рядом лежали красная фетровая шляпа с широкими мягкими полями и
вуалью и пара черных перчаток. Вещи будто ждали, что хозяйка вот-вот проснется.
Англичанин подошел поближе, аккуратно поправил шляпу, достал из кармана большой
платок и уткнулся в него лицом. Он едва сдерживал рыдания.
"Знаете, что они хотят с ней сделать? - прошептал он, взглянув на меня. - Как вы
думаете?"
Хозяйка подошла, тронула его за руку, но он грубо оттолкнул ее.
"Не знаете? - прокричал он свирепо. - Варвары!"
"Прекратите!" - глухо проговорила женщина.
Он сжал зубы и тряхнул головой. Волосы упали ему на глаза.
"Не подходите к ней, - сказал он хозяйке по-немецки, - и ко мне тоже".
В соседней комнате шептались. Англичанин еще раз взглянул на мертвую, его глаза
наполнились слезами.
"Такая невинная, - нежно прошептал он и, вдруг задохнувшись, потряс кулаком в
потолок; - Будь ты проклят... Бог! Я ненавижу тебя!"
"Господи", - выдохнула женщина и быстро перекрестилась.
"Посмотрите", - сказал молодой человек и расстегнул кружевной воротничок платья,
бережно, словно не мог и не хотел прикасаться к мертвому телу.
Да, это были они. Сколько раз я их видел... Там, на горле, на пожелтевшей коже,
темнели две маленькие отчетливые ранки. Англичанин покачнулся, закрыл лицо руками.
"Мне кажется, я схожу с ума!" - произнес он.
"Идемте отсюда". - Хозяйка вцепилась в молодого человека, щеки ее вспыхнули.
"Оставьте его, - остановил я ее. - Я позабочусь о нем".
"Если так будет продолжаться, я выброшу вас отсюда, прямо сейчас". - Губы женщины
дрожали, она сама держалась из последних сил. Потом повернулась, закуталась в платок и
бесшумно вышла из комнаты. Люди в дверях расступились и пропустили ее.
Англичанин плакал.
Я знал, что должен остаться с ним, но не только затем, чтобы выведать что-нибудь у
него; мое сердце тяжело билось от волнения: невыносимо было видеть, как он страдает.
Безжалостная судьба столкнула нас в ту ночь.
"Я побуду с вами", - предложил я и принес два стула. Англичанин сел и уставился на
свечу.
Я закрыл дверь, и стены отступили в темноту; огонь свечи озарял его склоненную
голову. Облокотившись на буфет, он вытер глаза носовым платком, достал из кармана
оплетенную бутылку и предложил мне. Я отказался.
"Расскажите мне, что случилось".
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:43 | Сообщение # 35 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Он кивнул.
"Надеюсь, вы добавите хоть немного здравого смысла этим людям. Вы ведь француз?"
"Да", - подтвердил я.
Он горячо сжал мою руку. Он был так пьян, что не почувствовал ее холода. Сказал, что
его зовут Морган, что я нужен ему сейчас, как никто и никогда. Я держал его руку, она
дрожала, как в лихорадке, и я... Не знаю почему, но я открыл ему свое имя, которое почти
никому не доверял. Но он словно не слышал меня, смотрел на мертвую женщину, его губы
сложились в слабое подобие улыбки, глаза наполнились слезами. Эти слезы растрогали бы
даже камень.
"Это я ее погубил! Я привез ее сюда".
Он удивленно поднял брови.
"Нет, - поспешно возразил я. - Вы не виноваты. Скажите, кто это сделал?"
Он замешкался, будто сбившись с мысли.
"Я никогда не выезжал из Англии. Понимаете, я художник... Господи, разве это
важно... Мои картины, альбом... Я так любил свою работу!" - Его голос сорвался, он обвел
глазами комнату; долго, молча смотрел на умершую, потом нежно прошептал: "Эмили!"
И на мгновение передо мной открылись сокровенные глубины его сердца.
Постепенно события стали проясняться. Морган и Эмили только что поженились и
отправились в свадебное путешествие. Они поездили по Германии, потом добрались сюда на
попутных дилижансах. Морган искал места для этюдов; кто-то сказал ему, что возле этой
глухой деревеньки сохранился старинный монастырь. Но молодые так и не успели его
увидеть. Трагедия подстерегла их раньше.
Оказалось, что дилижансы в эту сторону не идут, и Морган нанял крестьянина с
телегой. На кладбище при въезде в деревню толпился народ. Едва увидев это, крестьянин
остановил повозку и отказался ехать дальше.
"Сперва я решил, что там похороны, - рассказывал Морган. - Люди в парадной одежде,
с цветами - это, признаюсь, заинтриговало меня. Так захотелось разглядеть происходящее
поближе! Мы отпустили парня, сгрузили на землю багаж. Деревня была в двух шагах от нас.
На самом деле, конечно, затея была в большей степени моя, нежели Эмили, но она всегда во
всем меня поддерживала. Я оставил ее сидеть на чемоданах, а сам взобрался на холм. Вы не
видели по дороге кладбище? Наверняка видели. Слава Богу, что вы доехали целыми и
невредимыми. Хотя лучше бы вы скакали мимо, не останавливаясь, - неважно, что кони
устали..."
Он опять замолчал.
"Так в чем же была опасность?" - мягко, но настойчиво спросил я.
"А... опасность. Варвары!" - прошептал Морган, оглядываясь на дверь. Он еще раз
глотнул из бутылки.
"Так вот, не было никаких похорон. Я сам это видел, - продолжал он. - Люди не стали
даже разговаривать со мной - вы же знаете какие они, - но никто не возражал против моего
присутствия. Я все вам расскажу, только вы мне, конечно, не поверите. Но вы должны,
должны мне верить, иначе я сойду с ума".
Я верю вам, продолжайте", - сказал я.
"Я сразу заметил, что на кладбище много свежих могил. На одних стояли новенькие
деревянные кресты, на других просто могильные холмики, осыпанные свежими цветами. У
крестьян тоже были цветы, будто они пришли возложить их на могилы. Но никто не
двигался. Все взгляды были устремлены на двух мужчин, которые держали под уздцы белого
коня. О, что это было за животное! Конь бил копытом, перебирал ногами, бросался из
стороны в сторону, словно ни минуты не желал стоять на месте. Великолепный породистый
жеребец, белый как снег. И вдруг - не знаю, как и почему это произошло, никто не произнес
ни слова - один мужчина, должно быть, самый главный, со всей силы ударил коня черенком
лопаты, и тот, не разбирая дороги, понесся на холм. Я был уверен, что вижу этого красавца в
последний раз. Но я ошибся. Жеребец замедлил бег, развернулся и мимо старых могил
спустился вниз к свежим. Люди молча следили за ним. Конь рысью проскакал по
насыпанным холмикам, сминая цветы, но никто даже не двинулся, чтобы взять его под
уздцы. Наконец животное остановилось прямо на одной могиле".
Морган вытер глаза, но слез уже не было. Казалось, он как и я, зачарован рассказом.
"Вот что случилось дальше, - продолжал англичанин. - Конь стоял и не двигался.
Вдруг из толпы донесся крик. Нет, даже не крик, а общий стон. Потом снова все стихло.
Мужчина, который был за главного, пробился вперед и прокричал что-то другим. Но тут
одна из женщин вскрикнула и бросилась на могилу прямо под копыта лошади. Я подошел
поближе и прочитал на надгробии имя. Это была молодая девушка, она умерла полгода
назад: дата смерти была начертана там же. Тем временем несколько мужчин пытались
поднять и оттащить несчастную женщину. Она упала на колени в грязь и обхватила камень,
будто собиралась вырвать его из земли. Я уже хотел было уйти, но не смог. Должен был
понять, что происходит. Эмили ничего не грозило: никто даже внимания на нас не обратил.
Женщину наконец подняли с земли, мужчины лопатами начали раскапывать могилу. Скоро
один из них оказался на дне, и в нависшей тишине слышались только звуки вонзающегося в
грунт железа и отбрасываемой земли. Не могу описать, что это было. Солнце в зените, на
небе ни облачка, все стоят, держатся за руки, даже та бедная женщина..."
Его взгляд упал на Эмили, он запнулся. Я ждал. Он снова приложился к бутылке, и я
почувствовал запах виски. Слава Богу, подумал я, у него еще есть, чем залить горе.
"С таким же успехом могла быть и полночь, - произнес он очень тихо, глядя на меня. -
Такое было впечатление. А потом... этот мужчина внутри могилы ударил лопатой по
крышке гроба! Наверх полетели обломки досок - он бросал их направо и налево. И вдруг он
страшно закричал! Люди бросились к могиле и тут же с воплями отшатнулись. Некоторые
пытались протиснуться сквозь толпу и убежать, а обезумевшая женщина упала на колени и
билась в руках мужчин. Я должен был подойти и посмотреть, вряд ли что-нибудь могло
удержать меня тогда. Я наклонился над могилой... Никогда я такого не видел, и, не приведи
Господь, увидеть еще раз. А теперь вы мне просто обязаны поверить! Крестьянин стоял в
могиле посреди обломков, а перед ним в гробу лежала мертвая девушка. Я вам говорю... Я
вам говорю, она была свежая, розовая. - Его голос надломился, глаза расширились,
скрюченные пальцы хватали воздух, умоляя меня поверить его словам, - совсем как живая!
Она шесть месяцев пролежала в земле. Ее саван был откинут, руки покоились на груди. Она
как будто спала".
Морган тяжело вздохнул, оперся локтями на колени и обхватил руками голову. Он
сидел и смотрел в пустоту.
"Клянусь вам, это правда, - сказал он наконец. - Тот мужчина, что стоял в могиле,
поднял ее руку, и она подалась так же легко, как и моя сейчас! Он рассмотрел ногти девушки
и что-то прокричал; безумная женщина пинала мужчин, державших ее, и земля из-под их ног
падала прямо на лицо и волосы мертвой. О, если б вы видели, как прелестно было лицо и что
они сделали потом!"
"Так что же они сделали?" - спросил я, хотя уже знал ответ.
"Говорю вам... Невозможно поверить, пока не увидишь своими глазами. - Он
наклонился ко мне, поднял брови, будто доверяя страшный секрет. - Но мы многого в мире
не знаем".
"Вы правы", - ответил я.
"Так вот, они достали кол, деревянный, тот мужчина внизу взял молоток и приставил
острие к сердцу девушки. Я не поверил своим глазам! Одним страшным ударом он вогнал
кол в лежащее тело. Я будто окаменел, не мог сдвинуться с места. И этот зверь потянулся за
лопатой, размахнулся и ударил острием по горлу покойницы. Голова отлетела примерно вот
так".
Морган закрыл глаза, дернулся и уронил голову набок.
Я смотрел на него, но видел только женщину в могиле, ее отрубленную голову.
Тошнотворный комок подкатил к горлу, я не мог вздохнуть, меня выворачивало наизнанку.
И вдруг моего запястья коснулись губы Клодии. Она внимательно смотрела на Моргана и,
по-видимому, вошла сюда уже давно.
Он медленно поднял на меня безумные глаза.
"То же самое они хотят сделать и с НЕЙ, - сказал он. - С Эмили! Ну да я не позволю
им это. - Он непреклонно мотнул головой. - Не позволю, и вы, Луи, должны мне помочь".
Губы англичанина дрожали, лицо скривилось от отчаяния, и я почувствовал невольное
отвращение.
"Луи, в наших жилах течет одна кровь. Я имею в виду... мы же цивилизованные люди,
а не эти дикари!"
"Постарайтесь успокоиться, Морган, - сказал я и протянул к нему руку. - Я хочу,
чтобы вы мне рассказали, что же случилось после с вами и Эмили..."
Морган пытался достать бутылку, я помог ему вытащить ее из кармана и открыл
пробку.
"Вы настоящий друг, Луи, - благодарно кивнул Морган. - Я поскорее увел Эмили
оттуда. Они собирались сжечь труп прямо на кладбище. Она не должна была этого видеть...
- он схватился за голову. - Мы не могли найти экипаж, чтобы уехать: никто не хотел везти
нас в такую даль. До ближайшего спокойного места два дня пути".
"Но как же местные жители все это объясняют?" - нaстaивал я, потому что видел:
молодой человек долго не продержится.
Вампиры! - воскликнул Морган и расплескал виски. - Вампиры, Луи можете ли вы
поверить?! - Он указал бутылкой на дверь. - Нашествие вампиров! Они все говорили
шепотом, будто сам дьявол подслушивал за дверью: Господь смилостивился, и, мы ее
остановили! Та несчастная девушка с кладбища; оказывается, это она каждую ночь
выбиралась из могилы и охотилась за ними! - Он снова присосался к бутылке и npocтoнaл: -
О Боже..."
Я смотрел, как он пьет, и терпелнво ждал.
"А Эмили... - продолжал Морган, - ей все это казалось чарующим, как огонь в очаге,
как славный ужин или cтaкaн xopoшero вина. Она не видела мертвой девушки, не видела, что
с ней сделали. - В его голосе звучало отчаяние. - Как я хотел выбраться отсюда! Я предлагал
им деньги, говорил, раз все кончилось, можно нас увезти и подзаработать".
"Но ничего не кончилось.." - прошептал я.
Его грубы дрогнули, слезы навернулись на глаза.
"Как это случилось?" - задал я вопрос.
"Не знаю", - выдохнул Морган, покачал головой и прижался лбом к бутылке, словно
искал прохлады.
"Вампир пробрался на постоялый двор?"
"Мне сказали, что она сама вышла к нему. - Слезы текли по его щекам. - Все было
заперто! За дверями и окнами все время следили, но наутро поднялся крик: Эмили ушла.
Окно было распахнуто. Я выбежал, даже толком не одевшись, и нашел ее на улице, позади
дома. Эмили лежала под персиковыми деревьями, у нее была в руках пустая чашка. Они
сказали, что вампир выманил ее, она хотела дать ему попить..."
Бутылка выскользнула из его рук. Он ссутулился, зажал уши ладонями, уронил голову
на грудь.
Я сидел, смотрел на него и не знал, что сказать.
Он тихо плакал, говорил, что эти люди хотят осквернить его жену, они считают, что
она тоже стала вампиром...
"Нет, - сказал я ему, - это не так". Но он уже не слушал меня. Чуть не падая, он
подался вперед, потянулся к свече и, потеряв равновесие, толкнул ее так, что горячий воск
затушил то немногое, что осталось от фитиля. Мы оказались в темноте, и он безвольно
уронил голову на руки.
Теперь казалось, что весь свет в комнате собрался в глазах Клодии. Я сидел в
некоторой растерянности, надеясь, что Морган не проснется, но когда тишина стала
затягиваться, вошла хозяйка. Ее свеча осветила пьяного спящего англичанина.
"Теперь выйдите, - сказала она мне. Вокруг нее толпились темные фигуры, женские и
мужские; старая деревянная гостиница наполнилась шарканьем шагов. - Ступайте к огню".
"Что вы собираетесь делать? - Я поднял Клодию и прижал к себе. - Я хочу знать, что
вы решили предпринять!"
"Идите к огню", - приказала женщина
"Остановитесь, не делайте этого", - сказал я.
Глаза хозяйки сузились, она процедила сквозь зубы:
"Выйдите отсюда!"
"Морган", - позвал я англичанина, но он не услышал меня.
"Оставьте его", - с яростью сказала женщина.
"Но это же глупо! Разве вы не понимаете - эта женщина уже умерла!" - взывал я к ней.
"Луи, - прошептала Клодия неслышно для остальных, обняв меня за шею, - оставь
этих людей".
Крестьяне входили в комнату, устремив на нас мрачные взоры, и становились вокруг
стола.
"Но откуда они? - прошептал я. - Вы же обыскали кладбище! Если это вампиры, то где
они прячутся от вас? Эта женщина уже не причинит вам вреда Лучше уж устройте охоту на
вампиров".
"Днем, - мрачно кивнула хозяйка. - Мы их поймаем днем".
"Где? Там, на кладбище? Будете разрывать могилы?"
Она мотнула головой.
"Развалины, - ответила женщина. - Мы ошиблись: они прятались там всегда, еще во
времена моего деда. И сейчас ОНИ там. Если придется, мы разберем это место камень за
камнем. Но сейчас... уходите из комнаты. Мы вышвырнем вас вон, прямо в темноту! - Она
вытащила из-под фартука зажатый в кулаке кол и подняла его в мерцающем пламени
свечи. - Слышите меня, уходите!" - повторила она. За ее спиной, молча сверкая глазами,
сгрудились мужчины.
"Да... - ответил я. - Прочь отсюда. Так будет лучше",
Я прошел мимо, чуть не отбросив ее в сторону. Остальные отступили назад. Я взялся за
щеколду и одним быстрым движением отодвинул ее.
"Нет! - закричала женщина на своем гортанном немецком. Она с ужасом смотрела на
щеколду. - Вы не понимаете, что делаете!" холодно спросил я. - Надо ехать налево или направо?"
"Нет, нет!" - Она отчаянно мотала головой.
Я открыл дверь, мне в лицо ударил холодный воздух. Одна из женщин около стены
что-то зло и отрывисто сказала. Всхлипнул во сне ребенок.
"Я ухожу. Мне нужно только одно. Скажите мне, где эти развалины, чтобы мы
держались от них подальше Ну, говорите".
"Вы не знаете, что делаете", - бормотала она.
Я взял хозяйку за запястье и медленно потянул за собой. Доски пола заскрипели, она
упиралась. Мужчины подвинулись было ближе, но, когда женщина ступила на порог в
темноту, остановились. Она вскинула голову, и волосы упали на ее дикие, расширенные
глаза, свирепо глядевшие на мою руку.
"Говорите же", - сказал я.
Она смотрела уже не на меня, а на Клодию. Кло-дия повернулась к ней, и отблески огня
освещали лицо девочки. Я знал, что женщина не видит сейчас ни пухлых щечек, ни детских
губ, а только глаза, полные темной дьявольской мудрости. Хозяйка нервно покусывала губы.
"К северу или к югу?"
"К северу..." - прошептала она.
"Направо или налево?"
"Налево".
"Как далеко отсюда?"
Ее рука отчаянно вырывалась.
"Три мили", - выдохнула женщина.
Я отпустил ее. Женщина отшатнулась к двери, глядя на меня со страхом и
непониманием. Я уже повернулся, чтобы идти, но вдруг она окликнула меня. Я обернулся.
Она сорвала распятие с притолоки над своей головой и протянула мне. Из темного кошмара
моей памяти выплыли Бабетта, ее слова: "Изыди, caтaнa!", ее ненависть. Но на лице
женщины было написано только отчаяние
"Во имя Господа, возьмите! - сказала она. - И поезжайте быстрее".
Двери захлопнулись, мы с Клодией остались одни в кромешной темноте.
- Несколько минут - и мрак ночи сомкнулся над слабыми фонарями нашей кареты,
будто бы никогда и не существовала эта деревня. Экипаж кренился на поворотах, скрипя
рессорами, тусклая луна на мгновение освещала бледные контуры за соснами. Я все время
думал о Моргане, слышал его голос. И с ужасом ждал встречи с существом, убившим Эмили,
с чудовищем, с одним из НАС. Клодия же пребывала в неистовом возбуждении. Если бы она
умела править лошадьми, то наверняка взяла бы поводья в свои руки. Она все время просила
меня гнать быстрей, ее задевали низкие ветви, хлестали по лицу, но рука на моем поясе была
тверда как сталь.
Помню, дорога резко свернула, звякнули фонари, и Клодия прокричала сквозь ветер:
"Смотри, Луи, это здесь!"
Я резко натянул поводья, Клодия упала на колени, привалилась ко мне. Карета
остановилась, слегка покачиваясь, как корабль в море.
Луна выплыла из-за облака и осветила высоко над нами тусклые очертания башни, в
длинном узком окне просвечивало мутное небо. Экипаж уже замер на рессорах, а я еще
сидел, вцепившись в сиденье, и пытался унять головокружение. Тихо заржала лошадь, и
наступила тишина.
"Идем, Луи", - сказала Клодия.
Я прошептал что-то, наверное, слова отказа. С ужасной отчетливостью я чувствовал
присутствие Моргана, слышал его тихий бесстрастный голос Но никого не было вокруг нас
Только шум ветра и мягкий шелест листьев.
"Как ты думаешь, ОН знает, что мы здесь?" - спросил я и не узнал сквозь ветер свой
голос Я сидел в этом тесном пространстве и не видел выхода, а густой лес вокруг казался
ненастоящим. Наверное, я вздрогнул - Клодия очень нежно коснулась моей руки. Стройные
сосны возвышались за ее спиной, шум листьев все нарастал, будто гигантский рот с силой
выдувал воздух.
"Они закопают ее прямо на перекрестке? Что они с ней сделают? С англичанкой!" -
прошептал я.
"О Луи, - сказала Клодия. - Если б я была такая большая, как ты, и если б у тебя было
мое сердце!"
Она наклонила ко мне голову, будто хотела уку-сить, я отпрянул было назад, но
почувствовал лишь осторожное прикосновение ее губ, нежно вобравших мое дыхание. Я
ласково обнял Клодию.
"Я поведу тебя, - сказала она. - Возьми меня на руки и помоги спуститься. Назад нам
дороги нет". Казалось, прошла вечность. Ее губы касались моего лица. И вдруг она
отодвинулась, унося теплоту своего маленького тела, на мгновение сжала мою руку и
грациозно, и легко, словно паря в воздухе, спрыгнула вниз. Она стояла на дороге в
дрожащем снопе фонаря и смотрела на меня.
"Спускайся, Луи", - позвала она и отступила в темноту. Я быстро снял с крючка
фонарь и через секунду уже стоял рядом с ней в высокой траве.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:45 | Сообщение # 36 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| "Разве ты не чувствуешь? - прошептал я. - Опасность... Она разлита в воздухе".
Неуловимая улыбка мелькнула на губах Клодии. Она повернулась к склону холма, луч
фонаря высветил дорогу наверх, проходившую между деревьями. Маленькой белой рукой
она накинула капюшон и двинулась вперед.
"Подожди..."
"Страх твой - враг твой", - ответила Клодия и не остановилась.
Она шла вперед твердым шагом, груды камней сменили высокую траву, лес сгущался,
огромные ветви зловеще шумели высоко над головой. Луна зашла, башня скрылась в
темноте за высокими кронами деревьев, слабый ветер уже не доносил запах лошадей.
"Будь настороже", - шепнула Клодия, неумолимо продвигаясь вперед. Только на
секунду она остановилась: дикий виноград обвивал камни и сплетался над головой, и с
первого взгляда казалось, что это беседка. Но руины были древние чума, пожар или набеги
чужеземцев опустошили некогда этот город. Остался только монастырь.
Из темноты донесся звук - но не ветер и не шум листьев. Клрдия насторожилась,
замедлила шаг, потом махнула рукой в сторону. Я посмотрел туда. Горный ручей медленно
спускался по склону, петлял между камней и обрывался отвесным, бурлящим водопадом;
брызги воды сияли в лунном свете. На фоне водопада мелькнул силуэт Клодии: она
схватилась за корень, торчащий из влажной земли, и полезла вверх по откосу, подтягиваясь
на руках; ноги в маленьких ботинках нащупывали опору. Ручей был холодный; я вдохнул
влажный свежий воздух, и на мгновение мне стало легче. Я прислушался: журчала вода,
листья шелестели на ветру, но больше - ни звука, ни движения. И вдруг страшная догадка
поразила меня, руки похолодели: здесь было слишком тихо, безжизненно. Будто лесные
звери и птицы нарочно избегали этих мест. Клодия стояла на выступе надо мной; она
попыталась дотянуться до фонаря, ее накидка коснулась моего лица. Я поднял фонарь, свет
озарил её замкнутое ангельское лицо. Она протянула мне руку, чтобы помочь подняться в
гору. Мы двинулись дальше, вверх по течению ручья.
"Ты чувствуешь? - прошептал я. - Здесь слишком спокойно".
Но рука Клодии легла на мою, словно успокаивая. Подъем становился все круче, и в
бездушной тишине я старался разглядеть каждую новую деталь, выплывавшую из темноты.
Вдруг что-то шевельнулось в траве, я бросился к Клодии, рывком притянул ее к себе. Но это
всего лишь ящерица скользнула по ли-jстьям длинным хвостом. Переполошенные листья
улеглись, но Клодия сильнее прижалась ко мне, спряталась под мой плащ и вцепилась в полу
пиджака. Так она и вела меня, окутанная моим плащом поверх своей свободной накидки.
Вскоре прохлада реки осталась позади, из-за облаков выглянула луна, и я увидел прямо
над нами проход между деревьями. Клодия схватила фонарь и закрыла его металлическую
заслонку. Я дернулся, чтобы остановить ее руку, но она тихо сказала:
"Закрой глаза на минуту, потом медленно открой, и тогда ты все увидишь".
Я взял ее за плечо, зажмурился, холодея, открыл глаза и увидел вдалеке, за деревьями,
длинные низкие стены монастыря и квадратную верхушку высокой массивной башни. Еще
дальше, над необъятной черной долиной, виднелись шапки горных вершин.
"Идём. Только тихонько, как будто мы невесомы", - сказала Клодия и без колебаний
двинулась к стене, навстречу неизвестности.
Мы быстро отыскали проход - черный, еще чер нее, чём увитые виноградом стены. В
ноздри ударил сырой запах камней. Я поднял голову: крыши не было, высоко в небе, в
разрывах облаков, мерцали звезды. Огромная лестница зигзагами уходила вверх к узким
окнам, выходящим на долину. Под первым пролетом лестницы темнел вход в остальные
помещения монастыря.
Вдруг Клодия словно окаменела, даже кончики ее волос не колыхались. Она
прислушивалась. Я же слышал только тихий гул ветра. Клодия медленно и осторожно
двинулась вперед, носком ботинка расчищая себе дорогу на мокрой земле. В углу лежал
большой плоский камень. Она стукнула по нему каблуком, тот отозвался низким, глухим
звуком. Он был такой огромный, и я тут же с жуткой отчетливостью представил себе, как эти
крестьяне из деревни окружают ка-мень, поднимают его с помощью гигантского рычага.
Взгляд Клодии скользнул по лестнице и остановился на полуразрушенном дверном проеме
под ней. В окне наверху мелькнула луна, и вдруг Клодия молча бросилась ко мне и
прошептала:
"Ты слышишь?!" - И замерла.
Ни один человек не смог бы услышать это. Звук доносился издалека, но не с той
стороны, откуда долгим кружным путем приехали мы, а с вершины холма, прямо из деревни.
Сперва это был всего лишь шорох, но постоянный, ритмичный, и мало-помалу стала
различима тяжелая, энергичная поступь. Клодия сжала мою руку, мы бесшумно скользнули в
проем под лестницей. Передо мной взметнулся подол ее платья.
Неизвестный хромал: шаги приближались, и я слышал, что одна нога ступает твердо, а
вторая медленно волочится по земле. Мое сердце тяжело ухало в груди, кровь стучала в
висках. Я дрожал и чувствовал, как царапает кожу жесткий край воротничка, как пуговицы
цепляются за плащ.
Ветер донес слабый запах. Это был сладкий запах свежей человеческой крови, и против
воли жажда охватила меня. Потом я почувствовал запах живой плоти, расслышал сухое,
хриплое дыхание. Шаги приблизились к монастырским стенам, и я различил еще один звук:
неровный ритм сердца, учащенный от страха пульс. Но под этим сердцем все громче и
отчетливее, ровно, как мотор, билось другое, такое же сильное, как мое, и вот в зазубренном
проеме, через который вошли мы, я увидел ЕГО.
Сначала появилось огромное плечо и длинная рука со скрюченными пальцами, потом -
голова. Через другое плечо было перекинуто тело. Остановившись у полуразрушенного
входа, он выпрямился, поправил свою ношу и вгляделся в темноту, в нашу сторону. Контуры
его головы вырисовывались на фоне ночного неба; я напряг глаза, но не смог разглядеть его
лица, только глаз стеклянно поблескивал в свете луны. Вот сверкнули и зашуршали
пуговицы, качнулась рука, и, чуть согнув длинную ногу, он двинулся внутрь, прямо на нас.
Я прижал к себе Клодию, чтобы успеть спрятать ее за спиной и первым встретить это
существо. Вдруг я с изумлением понял, что он не видит меня. Он шел с трудом, шатаясь под
тяжестью тела. Луна осветила его склоненную голову, волнистую гриву черных волос,
ниспадавших на согнутые плечи, и широкий темный рукав его пальто. Странное пальто:
карман сильно порван, рукав лопнул по шву и на одном плече просвечивало тело. Человек,
которого он нес, ше-велился и жалобно застонал. Темная фигура на миг остановилась, чтобы
ударить его свободной рукой. Я шагнул навстречу.
Ни слова не слетело с моих губ, да я и не знал, что сказать. Я стоял прямо перед ним, в
лунном свете. Черная кудрявая голова рывком поднялась, и я увидел его глаза.
Он посмотрел на меня, глаза его светились, сверкнули два острых собачьих клыка,
глухой, сдавленный крик поднялся из самой глубины его глотки. Мне показалось, что кричу
я сам. Он отбросил человека на камни, тот снова застонал. С тем же криком вампир ринулся
на меня, дыша зловонием, скрюченные пальцы вцепились в мех моего плаща. Я упал назад,
ударился головой о стену, но мои руки нашли его голову и стиснули грязный спутанный
клубок его волос. Мокрая сгнившая ткань пальто тут же лопнула, но рука держала меня
мёртвой хваткой. Я старался оттолкнуть его голову, клыки уже касались моего горла. Клодия
закричала. Что-то ударило его по голове, он остановился, и снова на него обрушился удар.
Вампир повернулся, чтобы ответить ей, но я со всей силы послал кулак ему в лицо, и снова
Клодия бросила камень. Я навалился на него веем телом и почувствовал, как прогибается
подо мной его искалеченная нога. Помню, что снова и снова бил его по голове, выдирал
волосы; он царапал меня когтями, пытался добраться клыками до шеи. Мы долго катались по
земле, наконец я подмял его под себя, и луна осветила монстра: огромные глаза,
выпирающие из голых глазниц, два маленьких отвратительных отверстия вместо носа,
разлагающаяся кожа, обтягивающая череп, противные, гнилые, толстые от грязи, слизи и
крови лохмотья, висящие на скелете. Я тяжело дышал. Я понял, что боролся с
бессмысленным трупом, с ожившим мертвецом Только и всего.
Откуда-то сверху в лоб ему ударил острый камень, брызнул фонтан крови. Он еще
пытался сопротивляться, но следующий камень опустился с такой силой, что было слышно,
как затрещали кости. Из-под спутанных волос потекла кровь, впитываясь в траву, грудь подо
мной затрепетала, руки чудовища дернулись и застыли. Я поднялся, ловя ртом воздух,
сердце было готовы выскочить из груди, и каждая мышца ныла после страшной схватки. На
мгновение мне показалось, 'что башня опрокидывается. Опустившись на пол у стены, я
смотрел на это существо, в ушах шумела кровь. Я не сразу понял, что Клодия стоит
коленями на груди вампира и рассматривает смесь волос и костей, которая была некогда его
головой. Она отбрасывала в сторону куски черепа. Так мы повстречались с европейским
вампиром, представителем Старого Света И он был мертв.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:47 | Сообщение # 37 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Я лежал на широкой лестнице, толстый слой земли холодил голову. И смотрел на
бездыханного монстра. Клодия стояла у него в ногах, вяло опустив руки. На секунду она
прикрыла глаза, опустила веки и застыла в лунном свете, как маленькая статуя. Потом она
покачнулась.
"Клодия", - окликнул я ее.
Она очнулась. Редко я видел ее такой усталой. Клодия указала на человека, лежавшего
неподвижно на поду у противоположной стены башни. Он был еще жив. Я совсем забыл про
беднягу: тело мое по-прежнему саднило, а сознание было затуманено зловонием
окровавленного трупа. Я догадывался, какая судьба уготована человеку, но мне было уже все
равно: до рассвета оставалось не более часа
"Он шевелится", - сказала Клодия".
Я попытался встать со ступеней. Лучше бы он не шевелился, лучше бы вообще никогда
не встал, подумалось мне. Клодия пошла к нему, равнодушно ми-
Он посмотрел на меня, глаза его светились, сверк-нули два острых собачьих клыка,
глухой, сдавленный крик поднялся из самой глубины его глотки. Мне показалось, что кричу
я сам. Он отбросил человека на камни, тот снова застонал. С тем же криком вампир ринулся
на меня, дыша зловонием, скрюченные пальцы вцепились в мех моего плаща. Я упал назад,
ударился головой о стену, но мои руки нашли его голову и стиснули грязный спутанный
клубок его волос. Мокрая сгнившая ткань пальто тут же лопнула, но рука держала меня
мёртвой хваткой. Я старался оттолкнуть его голову, клыки уже касались моего горла. Клодия
закричала. Что-то ударило его по голове, он остановился, и снова на него обрушился удар.
Вампир повернулся, чтобы ответить ей, но я со всей силы послал кулак ему в лицо, и снова
Клодия бросила камень. Я навалился на него веем телом и почувствовал, как прогибается
подо мной его искалеченная нога. Помню, что снова и снова бил его по голове, выдирал
волосы; он царапал меня когтями, пытался добраться клыками до шеи. Мы долго катались по
земле, наконец я подмял его под себя, и луна осветила монстра: огромные глаза,
выпирающие из голых глазниц, два маленьких отвратительных отверстия вместо носа,
разлагающаяся кожа, обтягивающая череп, противные, гнилые, толстые от грязи, слизи и
крови лохмотья, висящие на скелете. Я тяжело дышал. Я понял, что боролся с
бессмысленным трупом, с ожившим мертвецом Только и всего.
Откуда-то сверху в лоб ему ударил острый камень, брызнул фонтан крови. Он еще
пытался сопротивляться, но следующий камень опустился с такой силой, что было слышно,
как затрещали кости. Из-под спутанных волос потекла кровь, впитываясь в траву, грудь подо
мной затрепетала, руки чудовища дернулись и застыли. Я поднялся, ловя ртом воздух,
сердце было готовы выскочить из груди, и каждая мышца ныла после страшной схватки. На
мгновение мне показалось, 'что башня опрокидывается. Опустившись на пол у стены, я
смотрел на это существо, в ушах шумела кровь. Я не сразу понял, что Клодия стоит
коленями на груди вампира и рассматривает смесь волос и костей, которая была некогда его
головой. Она отбрасывала в сторону куски черепа. Так мы повстречались с европейским
вампиром, представителем Старого Света И он был мертв.
Я лежал на широкой лестнице, толстый слой земли холодил голову. И смотрел на
бездыханного монстра. Клодия стояла у него в ногах, вяло опустив руки. На секунду она
прикрыла глаза, опустила веки и застыла в лунном свете, как маленькая статуя. Потом она
покачнулась.
"Клодия", - окликнул я ее.
Она очнулась. Редко я видел ее такой усталой. Клодия указала на человека, лежавшего
неподвижно на поду у противоположной стены башни. Он был еще жив. Я совсем забыл про
беднягу: тело мое по-прежнему саднило, а сознание было затуманено зловонием
окровавленного трупа. Я догадывался, какая судьба уготована человеку, но мне было уже все
равно: до рассвета оставалось не более часа
"Он шевелится", - сказала Клодия".
Я попытался встать со ступеней. Лучше бы он не шевелился, лучше бы вообще никогда
не встал, подумалось мне. Клодия пошла к нему, равнодушно миновала мертвое чудовище,
которое чуть не убило нас обоих. Человек лежал перед ней, раскинув в траве ноги. Я ожидал
увидеть насмерть перепуганного крестьянина, какого-нибудь жалкого бродягу, которому
довелось взглянуть в лицо существа, притащившего его сюда. Я подошел и не сразу понял,
кто лежит передо мной. Это был Морган. Луна освещала его бледное лицо и отметины
вампира на горле; мутные и бессмысленные глаза глядели в пустоту.
Я подошел поближе, его глаза расширились, он прошептал изумленно:
"Луи! - Губы не слушались его. - Луи..." - повторил Морган и улыбнулся. Он
попытался встать на колени и потянулся ко мне. Бледное, искаженное лицо вытянулось, звук
застрял в горле. Морган отчаянно тряс головой, его длинные, спутанные рыжие волосы
упали на глаза. Я повернулся и бросился прочь.
Клодия догнала меня, схватила за руку и прошипела:
"Ты видишь, небо уже светлеет!"
Морган приподнялся на руках.
"Луи!" - звал он меня.
Казалось, он ничего не видит вокруг, узнал только одно лицо, только одно слово
срывалось с его губ. Я зажал уши и попятился; он протягивал ко мне руку, по которой текла
кровь, и меня сводил с ума ее запах. Клодия тоже почувствовала его, стремительно
бросилась на Моргана и опрокинула его на каменный пол. Молодой человек попытался
поднять голову, провел ладонью вокруг ее лица и вдруг погладил ее золотистые локоны.
Клодия вонзила зубы в его горло. Руки Моргана бессильно упали.
Она нагнала меня на границе леса.
"Иди к нему, возьми его", - сказала Клодия.
Я чувствовал запах крови на ее губах, тепло, разлившееся по щекам, горячее
прикосновение ее руки и все же не двигался с места.
"Послушай, Луи, - сказала она отчаянно и сердито. - Я оставила его для тебя, но он
уже умирает... Осталось мало времени".
Я схватил ее на руки и пошел вниз по длинному склону. Не нужно было прятаться и
осторожничать: дверь к секретам Восточной Европы захлопнулась перед нами. В
предрассветной темноте я пробирался обратно к дороге.
"Ты выслушаешь меня, наконец! - кричала Клодия. - Посмотри на небо, уже светает!"
Но я не слушал ее и быстро шел вниз. Она цеплялась за мои волосы, за плащ, Она чуть
не плакала. Я перешел ледяной ручей и побежал по дороге в поисках фонаря кареты.
Когда мы отыскали свой экипаж, небо было уже темно-голубое.
"Дай мне распятие, - крикнул я Клодии, щелкнув кнутом. - Есть только одно место,
куда мы можем сейчас поехать".
Карета резко развернулась, Клодия опрокинулась на меня, мы поскакали к деревне. Я
смотрел вокруг со странным чувством. Туман поднимался меж бурых деревьев. Воздух был
прохладен и свеж, запели птицы, казалось, вот-вот взойдет солнце, но я не волновался. Я
знал, что еще рано для восхода. У нас еще есть время. Мне было легко и спокойно. Тело
ныло от царапин и порезов, сердце болело от голода, но голова была удивительно ясной.
Наконец показались уже слишком отчетливые серые очертания постоялого двора и
церковной колокольни. Звезды над нами стремительно гасли.
Через минуту я уже стучался в дверь постоялого двора. Она открылась, я надвинул
поглубже капюшон и крепко прижал к себе под плащом Клодию.
"Ваша деревня избавлена от вампира, - сказал я изумленной хозяйке и отдал ей
распятие. - Слава Богу, он мертв. Его останки в башне. Идите и расскажите остальным".
И я прошел мимо нее в дом.
Крестьяне тут же поднялись, чтобы отправиться к монастырю, но я сказал, что
безмерно устал, что должен помолиться и отдохнуть, велел им перенести мой ящик из
кареты в какую-нибудь приличную комнату, где можно было бы спокойно поспать. Я
предупредил, что будить меня следует, только если приедет посланник от епископа из
Варны.
"Когда прибудет святой отец, сообщите ему, что вампир мертв, накормите и напоите
его и попросите подождать меня".
Женщина перекрестилась.
"Понимаете, сказал я, поднимаясь по ступеням, - я не мог открыть вам цель моей
миссии, пока вампир..."
"Да, да, - поспешила ответить женщина. - Но ведь вы не священник... У вас
ребенок!.."
"Нет, я всего лишь сведущий в этих делах человек, но нечестивцу со мной не
справиться", - сказал я и замер: дверь в маленькую комнату под лестницей была открыта,
внутри было пусто, остался лишь дубовый стол, накрытый куском белой материи.
"Ваш друг, - сказала женщина, глядя под ноги. - Он совсем сошел с ума... и убежал в
ночь".
Я лишь кивнул в ответ...
Закрывая за собой дверь комнаты, я слышал крики людей: казалось, они бегут во всех
направлениях, а потом тревожно ударил церковный колокол. Клодия соскользнула с моих
рук, я запер замок, пока она мрачно следила за мной. Я осторожно приоткрыл ставни, и
бледный луч света просочился в комнату. Она смотрела на меня. Потом подошла ко мне и
протянула руку.
"Вот", - сказала Клодия.
От слабости мне казалось, что ее лицо мелькает передо мной и голубизна глаз плясала
на бледных щеках.
"Пей", - прошептала Клодия, подвинулась ближе и поднесла к моим губам теплую и
нежную кисть.
"Нет, - ответил я. - Я знаю, что делать. Так бывало уже не раз".
Она плотно закрыла окно, а я опустился на колени возле маленького камина. Древняя
отделка давно сгнила под лакированным слоем и легко подалась под моими пальцами. Я
пробил ее кулаком, зазубренные края пролома царапали руку. Там, в темноте, я натолкнулся
на что-то теплое, пульсирующее, и крепко сжал пальцы. В лицо мне дохнул сырой,
холодный воздух, темнота вокруг стала сгущаться, словно ледяной мрак из черной дыры в
камине заполнил комнату, и она исчезла, а я пил из нескончаемого источника теплую кровь,
которая текла в мое горло, к моему бьющемуся сердцу по венам, согревая меня в холодном
сумраке. Поток крови стал ослабевать, но все мое тело умоляло, чтобы он не кончался. Мое
сердце тяжело билось, пытаясь заставить другое сердце биться в унисон. Я почувствовал, что
поднимаюсь, плыву во мраке. Но бешеное сердцебиение стало успокаиваться, темнота
рассеивалась, и в моем затуманенном сознании мелькнуло видение. Оно вздрагивало от
шагов по лестнице и половицам, от стука колес и топота лошадиных копыт, оно звенело.
Сквозь мерцание в деревянной рамке появилась фигура человека. Я знал его. Высокий,
тонкий, с черными волнистыми волосами, зеленые глаза смотрели прямо на меня, его зубы
вцепились во что-то большое и мягкое.
Это была крыса, огромная и ужасная, с разинутой пастью и кривым хвостом. Человек
закричал, отбросил ее на пол и в ужасе смотрел, как кровь стекает из его открытого рта.
Ослепительный свет ударил в глаза. Я старался открыть их; свет заливал комнату.
Клодия была рядом. Она перестала быть маленькой девочкой, она обнимала меня как мать, и
вела за собой. Я положил голову ей на колени, темнота укрыла нас, я прижал ее к себе. Все
было кончено. Оцепенение охватило меня, и наступил паралич забвения.
- То же ждало нас в Трансильвании, и в Венгрии, и в Болгарии, и во всех этих странах,
где ходят легенды о вампирах и где крестьяне верят, что живые мертвецы бродят по земле. В
каждой деревне, где мы встречали вампиров, происходило одно и то же.
- Бессознательный труп? - спросил юноша.
- Всегда, - сказал вампир. - Если мы вообще находили их. Я помню только
нескольких. Иногда мы следили за ними издалека. Все похожие друг на друга, с тупо
покачивающимися головами, худые, изможденные, одетые в сгнившие лохмотья.
Правда, в одном селении нам попалась женщина, которая умерла совсем недавно,
может, пару месяцев назад. Крестьяне часто видели ее, знали ее по имени. Впервые после
той истории у нас появилась слабая надежда, но ей не суждено было сбыться. Она бросилась
от нас прочь, в лес, мы бежали за ней, пытались схватить ее за длинные черные волосы. Ее
белое погребальное платье пропиталось засохшей кровью, на пальцах налипла могильная
грязь, а глаза... они были пусты и бессмысленны - два больших озера в которых отражалась
луна Никаких тайн, никакой истины - одно отчаяние.
- Но почему? Почему они были такие? - Юноша скривился от отвращения. - Почему
они так отличались от вас и Клодии?
- У меня на сей счет была своя теория, у Клодии - своя. Но, честно говоря, я уже
отчаялся. Я боялся, что мы убили единственного похожего на нас вампира - Лестата. И все
же это казалось немысли-мо: неужели он и вправду обладал мудростью чародея и
колдовской силой?.. Наверное, думал я, Лестат каким-то образом сумел сохранить разум в
борьбе с силами, властвовавшими над этими монстрами. Но все равно, это был только
Лестат, такой, каким я его описывал, не было в нем ничего загадочного, и я прекрасно знал
пределы его возможностей и его очарования. Я хотел забыть Лестата, но думал о нем
постоянно, словно бессонные ночи были специально созданы для того. Иногда я так
явственно чувствовал присутствие Лестата, будто он только что вышел из комнаты и звук
его голоса еще не утих. Так или иначе, это нарушало мой покой: против своей воли я
представлял его лицо - не то, что запомнилось в последнюю ночь при пожаре, а лицо
Лестата в другие ночи и, особенно, в последний вечер, который он провел с нами дома,
лениво перебирая пальцами клавиши спинета, склонив голову набок. Слабость, скорее
умиротворяющая, нежели мучительная, охватывала меня, и я видел, к чему приводят эти
мысли: я хотел, чтобы Лестат был жив! Он был единственным настоящим вампиром,
которого я смог найти.
Мысли Клодии были куда более практического характера.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:48 | Сообщение # 38 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Она вновь и вновь
заставляла меня рассказывать о той ночи в новоорлеанской гостинице, когда она стала
вампиром, и который раз тщательно анализировала этот случай, пытаясь найти ключ к
разгадке, отчего существа, встреченные нами на деревенских кладбищах, были лишены
разума и что, если бы после вливания крови Лестата она была бы похоронена в могиле, до
тех пор, пока сверхъестественная тяга к крови не заставила бы ее выбить каменную дверь
склепа; что собой представлял бы ее истощенный мозг? Тело могло бы спасти себя, уже
после того как остатки разума покинули его, и бродить по свету, убивая где попало, как
делали эти существа. Так она объясняла поведение европейских монстров. Но что же
породило их? От кого они пошли? На этот вопрос Клодия не могла дать ответ, но она
надеялась раскрыть эту тайну в будущем. А я уже потерял надежду.
"Они порождают себе подобных, это очевидно, но где это началось?" - спрашивала
Клодия.
Позлее она задала мне новый вопрос. Почему я не могу повторить сделанное Лестатом?
Разве я не способен создать другого вампира? Не знаю почему, но сперва я даже не понял ее.
Не хотел понять. Наверное, потому, что для меня это был самый страшный, самый
отвратительный вопрос; весь мой разум сопротивлялся ему. Понимаете, самого важного о
себе я не знал. Много лет назад, когда я встретился с Ба-беттой Френьер и мучился от
одиночества, у меня появлялась мысль, что можно совершить это, но я похоронил ее в себе
как грязную страсть. После Бабетты я старался держаться подальше от людей и убивал
только незнакомцев, так что Моргану, как и раньше Бабетте, не грозила смерть в моих
роковых объятиях. Они оба причинили мне слишком много боли, но я помыслить не мог о
том, чтобы убить их. Жизнь через смерть - это чудовищно.
Я ничего не ответил Клодии и отвернулся. Как бы она ни злилась, как бы ни сгорала от
нетерпения, этого отчуждения она вынести не могла. Она посмотрела взглядом любящей
дочери и придвинулась ближе, чтобы успокоить меня.
"Не думай об этом, Луи", - сказала она позже.
Мы устроились в маленькой уютной загородной гостинице. Я стоял у окна и смотрел
на огни Вены. Я жаждал встречи с этим огромным городом, с его цивилизацией, с его
размахом. Ночь была ясная, и теп-лый туман поднимался над Веной.
"Позволь мне успокоить твою совесть, хоть я и не знаю, что это такое", - прошептала
она мне на ухо.
"Успокой же ее, Клодия, - попросил я. - Пообещай, что никогда больше ие будешь
заговаривать со мной о рождении новых вампиров".
"Мне надоели наши сиротские страдания, - сказала она. Мои слова и чувства
раздражали Клодию. - Мне нужны конкретные ответы и знания. Скажи мне, Луи, почему ты
так уверен, что, сам того не зная, не сотворил где-нибудь себе подобного?"
Пришлось снова притворяться бестолковым. Я смотрел на нее, словно не понимая
значения сказанного. Хотел, чтобы она молчала и просто была рядом, чтобы мы добрались
до Вены. Я откинул ее волосы со лба, коснулся длинных ресниц и посмотрел вдаль, на огни
города.
"В конце концов, что нужно, чтобы создать этих бродячих чудовищ? - продолжала
Клодия. - Сколько капель твоей крови должно смешаться с кровью человеческой™ и какое
сердце сможет выдержать первую атаку?"
Она заглядывала мне в лицо, но я не поворачивался и смотрел в окно.
"Эта бледная Эмили, жалкий англичанин..." - сказала Клодия, не обращая внимания на
гримасу боли на моем лице. - Их сердца были никуда не годны, страх смерти убил этих
людей в той же мере, что и потеря крови. Их убила сама мысль о смерти. Но те, которые
выжили? Ты уверен, что не породил клан монстров, которые безотчетно и тщетно пытаются
пойти по твоим стопам? Сколько времени отпущено этим неприкаянным, которых ты
оставил после себя, - день здесь, неделя там, пока солнце не спалит их дотла или
какой-нибудь человек не убьет их, сопротивляясь".
"Прекрати, - взмолился я. - Если б ты знала, как ясно я это вижу. Но такого не может
быть! Лестат высосал всю мою кровь и, смешав со своей, вернул обратно. Вот как он это
сделал!"
Клодия разглядывала свои руки. Не уверен, но мне показалось, что она вздохнула.
Потом подняла глаза, и ее взгляд встретился с моим. Она улыбнулась.
"Не пугайся моих фантазий, - мягко сказала она. - В конце концов, последнее слово
всегда за тобой. Разве не так?"
"Не понимаю", - сказал я.
Она холодно усмехнулась и отвернулась.
"Можешь себе представить, - шепнула она так тихо, что я едва расслышал. - Шабаш детей-вампиров. Вот все, на что я способна..."
"Клодия", - прошептал я.
"Успокойся, - сказала она резко, но так же тихо. - Я имею в виду: как бы я не
ненавидела Лестата..." - она запнулась.
"Ну - прошептал я, - продолжай же..."
"Как бы я не ненавидела его, с Лестатом мы трое были... совершенны". - Клодия
взглянула на меня из-под дрожащих ресниц, словно смущаясь своего повышенного тона.
"Нет, только ты была совершенной... - сказал я ей. - Потому что с самого начала нас
было двое рядом с тобой".
Кажется, она улыбнулась. Она склонила голову, ее глаза двигались под ресницами.
Потом сказала:
"Вы двое рядом со мной, ты и это так ясно видишь?"
Я ничего не ответил, но одна давно минувшая ночь действительно стояла у меня перед
глазами. Той ночью Клодия была в отчаянии, она убежала от Лестата. Он заставлял ее убить
женщину, от которой она испуганно отшатнулась на улице. Я не сомневался, что она
напомнила девочке мать. Клодия убежала и спряталась; позже я нашел ее в шкафу, она
зарылась в груду пиджаков и плащей и крепко обнимала свою куклу. Я отнес ее в кроватку,
присел рядом и пел ей песни, а она смотрела на меня, прижимая к себе куклу, словно
подсознательно стараясь успокоить боль, неведомую ей самой.
Можете себе представить эту семейную идиллию: полумрак, папочка-вампир поет
колыбельную дочке-вампиру. Только у куклы было человеческое лицо.
"Нам надо выбираться отсюда! - вдруг воскликнула Клодия, будто только сейчас ей
открылась эта непреложная истина. - Прочь от дорог, оставшихся позади, и от того, что я
вижу в твоих глазах, потому что я поспешила высказать то, чего сама ешё не донимаю".
"Прости меня", - сказал я так нежно, как только мог, и медленно вернулся в настоящее;
прочь от той комнаты из прошлого, от детской кроватки и испуганного нечеловеческого
ребенка, от cвoeго голоса. А Лестат, где он теперь? Спичка, что чиркнула за стеной, тень,
ожившая на границе света и тьмы...
"Нет, это ты прости меня, - говорила Клодия в номере этой маленькой гостиницы
неподалеку от первой столицы Западной Европы. - Мы оба простим друг друга, но его не
будем прощать; видишь, что творится с нами без него".
"Просто мы устали, вот и кажется, что все плохо", - сказал я Клодии и самому себе,
потому что больше в этом мире не к кому обратиться.
"О да, - сказала она. - И с этим пора покончить. Я поняла, мы с самого начала все
делали неправильно. Мы не останемся в Вене. Нам нужен наш народ, наш язык. Мы поедем
в Париж".
Часть III
- Париж!
Мне вдруг стало радостно и легко. Это было давно забытое предчувствие счастья, и я с
изумлением понял, что еще могу радоваться жизни. Не знаю, сумеете ли вы понять меня.
Трудно найти слова, чтобы передать это. Сто лет назад Париж значил для меня совсем не то,
что значит сегодня. Но даже сейчас, вспоминая о нем, я переживаю нечто вроде счастья, хотя
теперь-то я твердо знаю, что счастье - это не для меня. Я не заслуживаю его, да и не
стремлюсь к нему.
Но все равно всякий раз при слове "Париж" сердце мое переполняет радость.
Смертная красота часто причиняет мне боль, и недолговечное великолепие пробуждает
во мне неутолимую жажду, вроде той безысходной тоски, которая преследовала меня, когда
мы плыли по Средиземному морю. Но Париж... Париж открыл мне свое сердце, и я забыл
обо всем. Забыл, что я навеки проклят, что я не человек, а зверь в человеческой одежде и
шкуре. Париж захватил меня целиком, исцелил мою боль; о таком я не мог даже мечтать.
Ведь Париж - праматерь Нового Орлеана, он пробудил его к жизни, подарил первых
поселенцев. Он стал для Нового Орлеана недостижимым идеалом. Лихорадочная красота и
оживленность Нового Орлеана всегда были слишком хрупкими; дикая природа окружала его
со всех сторон, и ее первобытная сила подтачивала утонченную и экзотическую жизнь
города. Ни одного бревна, ни одного камня нельзя было уберечь от враждебности
разрушительной силы, обступившей город вечным кольцом и всегда готовой поглотить его.
Ураганы, наводнения, лихорадка, чума. Влажный климат Луизианы неутомимо трудился над
каждым зданием, будь оно из дерева или из камня; Новый Орлеан всегда оставался только
иллюзией, мечтой, которую слепо, но настойчиво лелеяли его жители.
Париж же самодостаточен; он - особая ниша во вселенной, выдолбленная и хранимая
вековой историей. По крайней мере, таким он был во времена Наполеона III: огромные
здания, величественные соборы, широкие блистательные бульвары и узенькие извилистые
средневековые улочки - город, необъятный и нерушимый, как сама природа. Все
приходилось там ко двору, все принимали его ветреные, зачарованные жители; в шумных
галереях, театрах и кафе снова и снова возрождались гении и святость, философия и война,
фривольность и изящные искусства; казалось, даже если весь мир погрузится во тьму, здесь,
в Париже, все равно будут расцветать ростки красоты и гармонии. Все подчинялись законам
этой гармонии - величественные деревья, затенявшие улицы, полноводная Сена, несущая
свои волны сквозь самое сердце города. Казалось, земля, политая потом и кровью, перестала
быть просто землей, преобразилась - и появился Париж.
Мы ожили. Мы любили друг друга. Страшные ночные скитания по Восточной Европе
остались позади, и я был так счастлив, что не стал спорить с Клодией и согласился
поселиться в отеле "Сент-Габриэль" на бульваре Капуцинов. Он слыл самым большим
отелем в Европе. Роскошью и уютом он напоминал наш дом в Новом Орлеане, но огромные
светлые комнаты затмевали все воспоминания. Мы заказали один из самых дорогих номеров,
окнами на бульвар. Ранним вечером в свете газовых фонарей по асфальту прогуливались
толпы людей, бесконечным потоком текли экипажи, роскошные дамы и кавалеры
направлялись в оперу или в оперетту, в театр или на балет, на балы и приемы во дворец
Тюильри.
Клодия доказывала необходимость подобных расходов мягко и убедительно, но я стал
замечать, что она теряет терпение; ей приходилось отдавать распоряжения только через
меня, и это угнетало ее. Она говорила, что гостиница предоставит нам полную свободу; мы
без труда сможем скрыть свои ночные привычки и раствориться в экзотической толпе
туристов, съехавшихся со всей Европы. Идеальную чистоту в номере поддерживали
невидимые слуги. Мы платили огромные деньги за безопасность и покой. Но Клодии этого
было мало.
"Это мой мир, - объясняла Клодия. Она сидела в уютном бархатном кресле перед
раскрытой балконной дверью и разглядывала длинную череду карет, подъезжающих к входу
в гостиницу. - У меня должно быть все, что мне нравится", - добавила она, как будто про
себя.
И у нее было все: изумительные обои с розовыми и золотистыми узорами, дамасские
кресла и бархатная мебель, изящно расшитые подушечки и шелковые покрывала, кровать с
пологом. Каждый день огромные букеты свежих роз менялись на мраморной каминной
полке в гостиной и на инкрустированных столиках в ее будуаре. Неясные алые бутоны
отражались в высоких зеркалах. Возле окна она устроила настоящую оранжерею из камелий
и папоротника.
"Я скучала по цветам, - задумчиво повторяла она, - больше всего я скучала по цветам".
Но одних живых цветов ей тоже было мало, и мы покупали в художественных салонах
и галереях картины - великолепные полотна, - подобных я не встречал в Новом Орлеане.
Классические натюрморты реалистов, на которых цветы совсем как живые; кажется, тронь -
и лепестки опадут на трехмерную скатерть; и работы новомодных художников, разрушавшие
представления о линиях и формах Их яркие, насыщенные краски будили воспоминания о
прошлых видениях, и мне чудилось, будто цветы распускаются прямо у меня на глазах.
Париж неудержимо вторгался в наши комнаты. Я не хотел перечить Клодии и отказался от
мечты найти простое и романтическое пристанище. Скоро я стал чувствовать себя в номере
как дома: воздух был полон чудесного запаха цветов, как в нашем саду на Рю-Рояль. По
вечерам мы зажигали огни, море света заливало комнаты, все оживало, исчезали даже тени
на лепнине высоких потолков; свет отражался от позолоченных витых канделябров, и
радужно сияли огромные хрустальные люстры. В этом блистательном мире не было ни
темноты, ни вампиров.
Да, я всегда помнил, кто мы и зачем мы здесь, но как сладко было забыться хотя бы на
час; представить себе, что мы просто отец и дочь; вот мы садимся в кабриолет и едем прочь
от шума и огней без особой цели, а только чтобы погулять, прокатиться по берегу Сены, по
мосту въехать в Латинский квартал и бродить по темным узким улочкам в поисках не жертв,
но истории, а потом вернуться к себе, к уютному тиканью часов, к колоде карт на игорном
столике... Сборники стихов, театральная программка, тихий гул огромной гостиницы,
далекое пение скрипки, женская болтовня и потрескивание волос под гребешком - и чудак с
последнего этажа каждую ночь повторяет: "Я понимаю, только теперь я понимаю, только
теперь..."
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:48 | Сообщение # 39 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| "Этого ты хотел?" - спросила однажды Клодии, наверное, только для того, чтобы
показать, что она про меня не забыла. Она могла часами не разговаривать со мной и ни
словом не обмолвиться о вампирах. Но я чувствовал: что-то не так. В ее молчании не было
прежней задумчивой безмятежности: она казалась грустной и неудовлетворенной. Часто мне
удавалось уловить раздражение в ее взгляде, хотя оно бесследно исчезало, стоило мне
обратиться к ней или поднять глаза, отвечая на вопрос.
"Ты знаешь, чего я хочу. - Я все еще пытался создать видимость собственной воли. -
Мансарду где-нибудь возле Сорбонны, не слишком близко и не слишком далеко от шума, от
улицы Сен-Мишель. Но я устроил бы там все так же, как здесь, по-твоему".
Ее лицо смягчилось, но она по-прежнему упрямо смотрела мимо меня, словно хотела
сказать: "Ты не вылечишь меня. Не приближайся и не спрашивай, чем я недовольна".
Моя память, слишком острая, слишком четкая; время не может вытравить ее, не может
сгладить. Страшные картины из прошлого всегда со мной, рядом с сердцем, как портрет в
медальоне. Чудовищные живые картины; ни кисть художника, ни фотография не смогли бы
запечатлеть их так ясно. И я снова увидел Лестата за клавишами в ту ночь, перед его
смертью, и Клодию рядом с ним; вспомнил его злую насмешку и как на мгновение
исказилось его лицо. Если б Лестат был внимательнее тогда, может быть, он бы остался жив.
Если он умер, конечно.
Даже безразличный наблюдатель заметил бы, что с Клодией творится неладное, точно
грозовая туча собирается у нее на душе. В ней вдруг вспыхнула страсть к кольцам, браслетам
и прочим недетским игрушкам. И ее элегантная походка принадлежала не маленькой
девочке, но женщине. Часто она прежде меня заходила в модные лавки и требовательно
указывала пальчиком на духи или перчатки и всегда расплачивалась за покупки сама. Я
чувствовал себя в таких случаях крайне неудобно, но не отставал от нее, боясь не того, что с
ней может что-то приключиться в огромном городе, но ее самой. Раньше она всегда играла
перед своими жертвами роль потерявшегося ребенка или сиротки. Теперь она преобразилась.
В Клодии появилось нечто глубоко порочное, и это шокировало очарованных ею прохожих.
Но я, как правило, не присутствовал при подобных сценах. Она оставляла меня наедине с
резными барельефами Нотр-Дама или просто в экипаже на окраине парка.
Однажды ночью я проснулся на своей роскошной постели, оттого что книга попала мне
под бок, и обнаружил, что Клодии нигде нет. Я не решился расспрашивать прислугу: мы
никогда не разговаривали С горничными и швейцарами, никто не знал наших имен. Я
обшарил коридоры гостиницы, окрестные переулки, даже зашел в бальный зал неподалеку,
поддавшись необъяснимому ужасу при мысли, что она может быть там одна. Я уже отчаялся,
но вдруг увидел ее у входа в отель. Она вошла, и в лучах ярких ламп капли дождя
заискрились в золотых локонах, выбившихся из-под шляпки. Она походила на ребенка,
спешащего домой после озорной проделки, взрослые вокруг умиленно улыбались. Она
прошла мимо, поднялась по широкой лестнице, как будто не заметила меня.
Я вошел в номер, затворил дверь. Клодия развязывала перед зеркалом ленты шляпки.
Она тряхнула головой, шляпка упала ей на плечи, волосы рассыпались в золотистом блеске
дождинок. Я вздохнул с облегчением: ее детское платье, ленточки - все это было так мирно,
так уютно, и в руках она держала прелестную фарфоровую куклу. Она молча поправила на
кукле платье. Ручки и ножки под платьем крепились, должно быть, проволочными
крючками; они покачивались и звенели, как серебряный колокольчик.
"Это - взрослая кукла, - сказала Клодия, взглянув на меня. - Ты видишь? Взрослая
кукла".
Она поставила игрушку на тумбочку перед зеркалом.
"Вижу", - прошептал я.
"Ее сделала для меня одна женщина, - продолжала Клодия. - Вообще-то она мастерит
кукол-девочек, но они все на одно лицо. У нее целая лавка таких. А я попросила ее сделать
для меня взрослую куклу". Ее слова звучали загадочно и вызывающе. Она села в кресло и,
чуть морща лоб под мокрыми прядями волос, внимательно разглядывала свое приобретение.
"Ты знаешь, почему она согласилась выполнить мою просьбу?" - спросила она, и мне вдруг
захотелось, чтобы в комнате было не так светло, чтобы я мог забиться в какой-нибудь угол,
укрыться от ее пристального взгляда. Но я сидел на огромной кровати, точно на ярко
освещенной сцене, а она была передо мной и повсюду, она отражалась в бесчисленных
зеркалах, меня обступал хоровод голубых платьев с буфами.
"Потому что ты - очаровательное дитя, и ей захотелось порадовать тебя", - ответил я
слабым и чужим голосом.
Она беззвучно рассмеялась. "Очаровательное дитя, - повторила она, насмешливо
взглянув на меня. - Ты все еще считаешь меня ребенком? - Ее лицо вдруг потемнело, она
взяла игрушку в руки, наклонила фарфоровую головку к груди. - Да, я похожа на ее кукол. Я
и есть кукла. Стоит посмотреть, как она работает, возится со своими куклами, рисует им
одинаковые глаза, губы..." Она коснулась собственных губ.
И вдруг словно ветер пронесся по комнате, казалось, что стены качаются, будто земля
под гостини- цей содрогнулась. Где-то внизу катились экипажи, но это было слишком
далеко, в другом мире. И я увидел: вот она сжала руку, стиснула куклу в кулачке;
фарфоровые осколки посыпались на пол из окровавленной ладошки. Она тряхнула
кукольное платье, и на ковер дождем полетело мелкое крошево. Я в ужасе отвел глаза, но
снова увидел ее в зеркалах: она внимательно разглядывала меня с ног до головы, потом
шагнула вперед, как из Зазеркалья, и подошла к кровати.
"Почему ты отворачиваешься, почему не смотришь на меня? - спросила она тонким,
детским голосом. Потом вдруг рассмеялась, в точности как взрослая женщина, и добавила: -
Ты думал, я навеки останусь твоей маленькой дочкой? Разве ты отец кукол? Или просто
глупец?"
"Почему ты говоришь со мной так?" - спросил я.
"Гм..." - кажется, она кивнула.
Краешком глаза я наблюдал за ней, она казалась мне подобной яркому пламени, в
котором смешались два цвета: золото волос и небесная голубизна платья.
"Что думают о тебе они, - спросил я как можно мягче, - там?"
Я указал на распахнутое окно.
"Разное, - Клодия улыбнулась. - Подчас меня восхищает человеческая способность
находить объясне-ние чему угодно. Тебе доводилось встречать лилипутов в парках и
балаганах, уродцев, которые за деньги развлекают глумливую толпу?"
"Я и сам был всего лишь подмастерьем у фокусника и фигляра! - сказал я вдруг, сам
того не желая. - Подмастерьем!" Мне хотелось прикоснуться к Клодии, погладить ее по
голове, но я боялся ее гнева, готового вот-вот вспыхнуть.
Она опять улыбнулась, взяла мою руку и накрыла ее крохотной ладошкой.
"Да, подмастерьем! - повторила она и рассмеялась. - Тем не менее я прошу тебя
снизойти с непостижимых вершин твоего духа и ответить всего на один вопрос. Что ты
чувствовал, когда... спал с женщиной? Как это бывает?"
Сам не помню, как я очутился в прихожей и принялся лихорадочно искать перчатки и
шляпу, как человек в минуту помутнения рассудка.
"Ты не помнишь?" - спросила она холодно и спокойно, когда я уже взялся за медную
ручку двери.
Я остановился, ее взгляд жег мне спину; мне было стыдно своей слабости. Я
повернулся к ней, и сам не мог понять, куда собрался идти, зачем, почему здесь стою?
"Это всегда было так торопливо. - Я старался смотреть прямо в ее глаза, ясные,
голубые, холодные и такие открытые. - И это редко давало мне радость... все кончалось
слишком быстро. Это было, как бледная тень убийства".
"А-а-а, - протянула она. - Так же, как боль, которую я причинила тебе сейчас. Это тоже
жалкое подобие убийства".
"Да, мадам, - отозвался я. - Я склонен думать, что вы правы", - и, церемонно
откланявшись, пожелал ей спокойной ночи.
- Нескоро я сумел замедлить шаг. Я перешел на другой берег Сены, мне хотелось
темноты, хотелось убежать, спрятаться от нее, от себя самого, от своего непреодолимого
страха перед лицом очевидной истины: я не способен сделать ее счастливой, значит, и сам
никогда не буду счастлив.
Ради ее счастья я отдал бы все, даже этот новый мир, который теперь казался мне
пустым и бесконечным. Ее слова мучили меня, я снова и снова вспоминал ее глаза, полные
горечи и упрека. Темные старые улочки уводили меня в глубь Латинского квартала; я
придумывал для нее какие-то объяснения, что-то шептал, но уже понимал, что невозможно
вылечить ее смертельную тоску и мою собственную боль.
В конце концов все мои мысли свелись к одной без конца повторяемой фразе, вроде
короткой молитвы. Я шептал ее, шагая в непроглядной тьме по пустынной и тихой
средневековой улице, слепо заворачивая за острые углы высоких древних домов. Казалось,
что узкая щель между ними вот-вот сомкнется, и переулок исчезнет без следа, точно
затянется рана.
"Я не могу дать ей счастья. Не могу сделать ее счастливой. Она становится несчастнее
с каждым днем", - я твердил эти слова, как молитву, как закли-нание против мучительной
правды, как будто я мог что-либо изменить, избавить ее от горького разочарования. Ее мечты
рухнули, это путешествие привело нас еще в одну темницу; она еще больше отдалилась от
меня, ей все заслонила эта тоска и жажда. А я безумно ревновал ее, ревновал даже к хозяйке
кукольной лавки, потому что она хотя бы на миг подарила Клодии радость; потому что
Клодия прижимала к груди ее тренькающее создание и даже не смотрела в мою сторону..
"Что все это значит? - спрашивал я себя. - Куда это приведет нас?"
Мы жили в Париже уже несколько месяцев, но я, наверное, впервые столь отчетливо
понял, как огромен этот город. Никогда меня так сильно не удивляло причудливое соседство
извилистых, темных улиц, вроде этой, что вела меня в глубь Латинского квартала, с миром
негаснущих огней, веселья и роскоши. И так же впервые я увидел, что все это ни к чему,
если она не сможет преодолеть свою тягу к невозможному, горечь и гнев. Я ничего не могу
изменить. И она не может, хотя она и сильнее меня. Но она любила меня, я знал это и, даже
когда повернулся и пошел прочь, чувствовал ее взгляд, полный бесконечной любви.
Растерянный и усталый, я, кажется, совсем заблудился, и вдруг мой тонкий слух,
безошибочный слух вампира, уловил далекие шаги за спиной. Кто-то преследовал меня.
Сначала у меня мелькнула безумная мысль, что это Клодия. Она перехитрила меня и
догнала. И тут же ее сменила другая, простая и слишком грубая после нашего сегодняшнего
разговора. Для нее эти шаги тяжелы. Конечно, это всего лишь случайный прохожий
движется навстречу смерти.
С тем я и пошел дальше, не оглядываясь, и боль, терзавшая мое сердце, собиралась
было вспыхнуть с новой силой, как вдруг внутренний голое настойчиво произнес: "Глупец,
прислушайся как следует". И я понял, что шаги позади меня ошеломляюще точно совпадают
с моими собственными. Случайность, решил я. Ведь смертный никак бы не смог услышать
меня: расстояние было слишком велико для человеческих ушей. Но стоило мне
остановиться, чтобы это обдумать, как шаги затихли. Я обернулся и, увидев только
пустынную улицу, прошептал: "Луи, ты сам себе морочишь голову". Я двинулся дальше, но
шаги не отставали. Я пошел быстрей, и невидимый преследователь тоже прибавил ходу. То,
что случилось дальше, было совсем невероятно. Я настороженно прислушивался к шагам за
спиной и шел, не разбирая дороги, поэтому споткнулся о кусок черепицы, ударился плечом о
стену и чуть не упал, и в ту же секунду услышал, как шедший сзади сбился с шага, эхом
отзываясь на мое падение.
Страшная тревога охватила меня. Она была сильнее, чем страх. Меня утешало только
то, что мы далеко друг от друга, и я уже твердо знал, что это не человек. Кругом было темно,
в окнах ни огонька. Я не знал, что делать. Мне вдруг захотелось окликнуть это существо,
подозвать, сказать, что жду его и встречу его во всеоружии. Но побоялся. И я пошел дальше,
все быстрее и быстрее, но расстояние между нами не сокращалось. Моя тревога росла,
темнота вокруг зловеще сгущалась; я шел и повторял про себя:
"Зачем ты преследуешь меня? Почему ты хочешь, чтобы я тебя слышал?"
Я обогнул угол дома, впереди блеснул свет. Улица начала полого подниматься, и я
пошел очень медленно, чтобы не показываться перед ним на свету.
Совсем замедлив шаг, остановился у поворота. Вдруг прямо надо мной с грохотом
обрушилась крыша дома. Я отпрыгнул как раз вовремя, но одна че-репица все же задела
плечо. И снова все стихло. Я смотрел на обломки и настороженно ждал. Потом медленно
завернул за поворот, навстречу свету. И там, под газовым фонарем, я увидел черную фигуру
и сразу понял, что это вампир.
Он был такой же худой, как я, только выше. Яркий фонарь освещал его бледное лицо;
огромные черные глаза изучали меня с нескрываемым интересом. Он шагнул было ко мне,
но замер. И вдруг я осознал, что не только его длинные черные волосы зачесаны так же, как
у меня; не только его шляпа и плащ как две капли походят на мои, но даже поза и выражение
лица в точности повторяют мои собственные. Я судорожно глотнул воздух и медленно обвел
его взглядом с ног до головы, стараясь скрыть сердцебиение. Он рассматривал меня так же
пристально. Он вдруг моргнул, и я осознал, что передразнивает меня. Это было ужасно. Я
хотел заговорить, но слова застряли у меня в горле; его губы зашевели-лись одновременно с
моими, и невозможно было остановить эту мерзкую игру.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:50 | Сообщение # 40 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Его мрачная фигура возвышалась
под фонарем, черные пронзительные глаза следили за мной с неотступным вниманием. Это
была просто насмешка. Мне стало казаться, что он - настоящий вампир, а я - его отражение
в зеркале.
"Умно", - сказал я с отчаяния. Разумеется, он отозвался эхом прежде, чем замер звук
моего голоса. Я злился, старался унять предательскую дрожь в коленях, мое лицо невольно
растягивалось в некое подобие улыбки. Он тоже улыбнулся, но в его глазах горела животная
жестокость, и усмешка получилась мрачной и зловещей.
Я двинулся вперед, и он последовал моему примеру. Я остановился, и он остановился.
Но потом нарушил правила игры: медленно, как во сне, поднял правую руку и несколько раз
ударил себя кулаком в грудь, изображая торопливый стук моего сердца, и злобно
расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову и обнажая ужасные клыки; казалось, его смех
заполнил всю улицу. Это было отвратительно.
"Ты хочешь причинить мне зло?" - спросил я, но в ответ услышал собственный вопрос,
повторенный насмешливым тоном.
"Фигляр! - сказал я резко, почти грубо. - Шут!"
Это слово остановило его. Лицо незнакомца потемнело от гнева
Я повернулся к нему спиной и пошел прочь; я по думал, что теперь ему придется все
же догнать меня, хотя бы для того, чтобы выяснить, кто я такой. Неуловимо и стремительно
он обогнал меня и очутился передо мной, словно появился из воздуха. Я снова повернулся к
нему спиной, "но он уже стоял на прежнем месте, под фонарем, и только волосы, чуть
тронутые ветром, напоминали о том, что он двигался.
"Я искал тебя! Ради этого я и приехал в Париж!" Я заставил себя сказать это. Он не
повторил мои слова и не шевельнулся, только пристально посмотрел на меня и пошел ко мне
навстречу, изящно, неторопливо, и я понял, что он наконец стал самим собой. Он протянул
руку, словно в знак приветствия, и вдруг сильно толкнул меня в грудь. Я потерял равновесие
и отлетел назад. Рубашка взмокла и прилипла к телу. Я схватился рукой за стену, чтобы не
упасть, потом повернулся к нему, чтобы отразить нападение, но он одним ударом опрокинул
меня на землю.
Вряд ли я смогу описать, сколь велика была его сила. Вы прняли бы, если б я вдруг
решил напасть на вас. Внезапный удар - но движения моей руки вы бы даже не заметили.
И тогда внутренний голос сказал мне: "Поднимись и покажи ему свою силу". Я быстро
поднялся и пошел на него, вытянув руки. Но поймал только воздух, пустоту под фонарным
столбом; стоял и оглядывался как последний дурак. Он испытывал меня. Я вглядывался в
темноту улицы, во все углы, но его нигде не было.
"Мне не нужны ваши испытания", - думал я, но некому было объяснить, и я не знал,
как с этим покончить. Вдруг он вынырнул из темноты и легко швырнул меня на булыжник, к
той же стене. Тяжелый башмак ударил меня по ребрам; взбешенный, я вцепился в его ногу,
твердую, как железо. Он упал, ударился о стену и злобно зарычал. Дальше все смешалось. Я
не выпускал его, он старался пнуть меня в живот. Наконец он вырвался, сильные руки
подняли меня в воздух. Я прекрасно понимал, что будет дальше: он отшвырнет меня на
несколько метров, силы у него хватит. Избитый и покалеченный, я потеряю сознание. Вот
что тревожило меня больше всего: могу ли я потерять сознание? Но мне так и не удалось
этого узнать. Потому что я вдруг понял: кто-то третий встал между нами, вступился за меня
и заставил его разжать стальные тиски.
Я поднял глаза и увидел улицу и два смутных силуэта вдали, но они тут же исчезли,
растаяли, как гаснет картина на сетчатке закрытых глаз. Остался только тихий шелест
черных одежд, шорох камешков под ногами и пустынная ночь. Я сидел на мостовой и
задыхался, пот градом катил по лбу и щекам. Я огляделся и посмотрел вверх - на узкую
полосу неба между домами. И вдруг от темной стены медленно отделилась тень. Я разглядел
слабое сияние волос, белое застывшее лицо. Странное и загадочное лицо, не такое худое и
мрачное, как у первого вампира. Большие темные глаза спокойно смотрели на меня, губы не
шевельнулись, но я услышал шепот:
"С тобой все в порядке?"
Но я уже стоял на ногах, готовый к нападению. Он не двигался, словно врос в стену. Я
напряг зрение и увидел, что незнакомец шарит в нагрудном кармане жилета. Он достал и
протянул мне визитную карточку, ослепительно белую, как и его пальцы. Я не шевельнулся.
"Приходи завтра вечером, -услышал я тот же шепот. Тень скрывала его гладкое,
бесстрастное лицо. - Я не сделаю тебе ничего дурного, и тот, другой, тоже. Я не позволю
ему".
И он проделал трюк, знакомый каждому вампиру: его рука точно оторвалась от
неподвижного тела и вложила карточку в мои пальцы, и багровые буквы вспыхнули под
лучом фонаря. В мгновение ока темная фигура по-кошачьи вскарабкалась на крышу и
исчезла.
Я остался один и прочитал надпись на карточке. Оглушительный стук моего сердца
эхом разносился по узенькой улочке. Я хорошо знал адрес, часто ходил в театры на той же
улице, но название изумило меня до крайности: "Театр вампиров". Внизу было указано
время - девять часов вечера.
Я перевернул карточку и обнаружил приписку: "Приводи с собой очаровательную
малютку. Мы будем рады встрече с вами. Арман".
Я не сомневался: приписка сделана рукой того, кто вручил мне приглашение. До
рассвета оставалось совсем мало времени, нужно было добраться до гостиницы и рассказать
обо всем Клодии. Я так быстро бежал по ночным улицам и бульварам, что редкие прохожие
не успевали заметить промчавшейся мимо тени.
В Театр вампиров пускали только по приглашениям. Швейцар внимательно изучил
мою карточку, прежде чем пустить нас внутрь. Шел дождь. Мужчина и женщина мокли у
закрытой билетной кассы; на сморщенных афишах вампиры в накидках, похожих на крылья
летучих мышей, тянули руки к обнаженным плечам своих жертв; многочисленные пары
спешили войти в переполненное фойе. Я сразу увидел, что в толпе только люди. Ни одного
вампира, кроме нас. Даже швейцар оказался человеком. Мы вошли в театр и очутились в
самой гуще светской болтовни и мокрых плащей, женские руки в перчатках поправляли
широкие поля шляп и влажные локоны всех цветов и оттенков. Полный лихорадочного
возбуждения, я протиснулся в тень, поближе к стене. Мы с Клодией уже утолили голод, но
только затем, чтобы наши глаза не горели слишком откровенно, а лица не выглядели
чересчур бледными на оживленной и ярко освещенной улице. Поспешно выпитая кровь
только растревожила меня, но у нас не было времени. Эта ночь предназначалась не для
убийства. То была ночь откровений, чем бы она ни закончилась. Это я уже твёрдо знал.
Толпа теснила нас со всех сторон, и вдруг открылись двери зала. Молоденький юноша
протолкнулся к нам И поманил за собой, указывая мимо плечей и голов на ступеньки
лестницы, ведущей наверх. Нам отвели одну из лучших лож в театре, и, хотя свежая кровь не
сделала мое лицо похожим на человеческое, да и Клодия, которая не слезала с моих рук, не
превратилась в обычного ребенка, наш провожатый не обратил на это никакого внимания.
Напротив, он гостеприимно улыбался, откинув в сторону портьеру, за которой перед
медными поручнями ограждения стояли два кресла.
"У них слуги-люди... Ты думаешь, это допустимо?" - спросила Клодия шепотом.
"Лестат никогда не доверял таким рабам", - ответил я и посмотрел вниз: партер
заполнялся, очаровательные шляпки плыли по проходам между обитых щелком кресел.
Обнаженные плечи дам светились матовым блеском на балконе, в лучах газовых ламп
искрились и сверкали бриллианты.
"Постарайся хоть один раз в жизни проявить хитрость и осторожность, - еле слышно
прошептала Клодия, низко наклонив голову, чтобы не было видно лица. - Забудь, что ты
джентльмен".
Свет потихоньку стал гаснуть, вначале на балконе, а затем и в партере. В оркестровой
яме появились музыканты. Внизу длинного занавеса из зеленого бархата вспыхнул одинокий
огонек. Он окреп, вырос, ярко осветил пустую сцену, и зрители растворились в полумраке,
только сверкали драгоценные камни на кольцах, браслетах и подвесках. Шум в зале
становился глуше, эхо под сводами повторило чей-то одинокий кашель, и наконец все
стихло. В ту же секунду раздались неторопливые, ритмичные удары тамбурина, к ним
присоединился тонкий, высокий голос деревянной флейты, вплетавший в резкое
металлическое позвякивание бубенцов призрачную мелодию, выплывшую, казалось, из
глубины средних веков. Вступили струнные, отрывистыми аккордами подчеркивая мерный
звон тамбурина. Пение флейты стало громче, в нем слышались грустные, меланхолические
нотки. Музыка очаровывала, влекла за собой, публика сидела притихшая, объединенная
потоком печальных звуков, полных неземной красоты и гармонии. Бесшумно поднялся
занавес. Свет рампы загорелся сильней, сцена превратилась в густой лес. Лучи играли на
густой листве пышных зеленых крон. Сквозь деревья проступали очертания низкого
каменистого берега ручейка, вода весело искрилась и сверкала, словно освещенная
солнечными лучами. Весь этот живой трехмерный мир был создан мастерской рукой
художника на тонком шелковом полотне, слегка трепетавшем при каждом, даже самом
слабом, движении воздуха.
Отдельные хлопки, приветствовавшие появление чудесной иллюзии, переросли в
короткую бурю аплодисментов. На сцене возникла темная фигура, она быстро двигалась
между стволами деревьев и, как по волшебству, очутилась в ярком пятне света. В одной руке
актер нес отливавшую серебром небольшую косу, подчеркнуто демонстрируя ее публике, а
другой удерживал перед невидимым лицом маску на тоненькой палочке, изображавшую
ужасный облик Смерти - голый череп.
В зале раздались негромкие, сдержанные восклицания. Перед ошеломленными
зрителями на опушке леса стояла сама Смерть, небрежно поигрывая своим отвратительным
орудием. Моя душа отозвалась без страха, но с каким-то иным чувством, подобным тому,
которое испытывали зрители, глядя на волшебное очарование хрупких декораций, на
мистическую тайну, окутывавшую ярко освещенную сцену, где фигура в широком черном
плаще разгуливала с грациозностью грозной пантеры, вызывая в зале невольные возгласы,
вздохи и благоговейный шепот.
Движения первого персонажа были полны завораживающей силы, как и четкий ритм
музыки. За спиной Смерти показались другие фигуры, темные и призрачные. Первой на свет
вышла безобразная старуxa, высохшая и согбенная под тяжестью лет. Она с трудом несла
большую корзину с цветами и плелась, едва волоча ноги. Ее мелко трясущаяся голова
покачивалась в такт музыке и стремительным движениям ангела Смерти. Увидев его, она
попятилась, поставила корзину на землю, опустилась на колени и молитвенно сложила руки.
Она казалась измученной и истощенной. Опустила голову в ладони, словно хотела заснуть.
Но то и дело, встрепенувшись, она умоляюще тянулась всем телом к черной фигуре Смерти.
Та подошла к ней, наклонилась, заглянула в старческое, морщинистое лицо, затененное
седыми космами спутанных волос, и отшатнулась, помахав перед собой рукой, точно
отгоняя неприятный запах. Публика отозвалась неуверенным смехом. Старая женщина
поднялась с колен и приблизилась к Смерти.
Печальная мелодия сменилась разнузданной джигой, они кругами бегали по сцене.
Старуха гонялась за Смертью, но та забилась в темноту под могучими стволами и исчезла:
накрыла лицо плащом и словно слилась с деревьями. Старуха разочарованно вздохнула,
печально подхватила корзину и поплелась со сцены. Музыка замедлилась и смягчилась.
Публика смеялась. Мне это все не понравилось. В действие вступили другие, и у каждого
была своя мелодия: убогие калеки на костылях и жалкие нищие в рубищах. Все они
устремлялись к Смерти, но она ускользала от них, уворачивалась с томными жестами
непреодолимого отвращения. В конце концов все они были изгнаны со сцены. Смерть
проводила их и, небрежно помахав на прощание рукой, всем своим видом изобразила
усталость и скуку.
И только теперь я понял: эта белая рука, которая высекает смех из зала... Она не
загримирована Это рука вампира; вот она поднялась к маске, словно скрывая зевок. Вампир
остался на сцене один. Он ловко прислонился к нарисованному дереву, наклонив голову, как
будто решил вздремнуть. В тихой музыке слышалось пение птиц, журчанье ручья. Луч света
погас, сцена погрузилась в полутьму. Вампир спал.
Но вдруг другой ослепительно яркий луч вспыхнул во мраке, пронзая тонкое полотно
декораций, и выхватил из темноты молоденькую девушку. Ее стройная и высокая фигура до
пояса куталась в волнистые длинные пряди чудесных золотых волос. По залу пробежал
трепет восхищения. Девушка беспомощно барахталась в круге света, словно заблудилась в
дремучем лесу. Но она и правда заблудилась: я сразу понял, что она не вампир. Пятна земли
на ее блузке и юбке были настоящие, и никаких следов грима не виднелось на обращенном к
свету прекрасном лице. Ее тонкие черты напоминали образы святой Девы. Ослепленная
яркими лучами, она не могла разглядеть зал и зрителей, но сама стояла перед нами как на
ладони. Слабый стон слетел с ее губ, эхом вторя тонкому, мечтательному голосу флейты,
воспевавшему ее красоту. Темная фигура проснулась, привстала и уставилась на девушку,
приветственно и восхищенно взмахнув рукой.
В зале раздались жидкие смешки, но они тут же смолкли. Девушка была слишком
прекрасна, ее глаза - слишком тревожны, а спектакль - слишком правдоподобен. И вдруг
смерть отбросила маску в кулисы и показала публике свое бледное светящееся лицо. Она
торопливо пригладила чуть растрепавшиеся волосы и поправила плащ, стряхнула с
отворотов воображаемую пыль. То была влюбленная Смерть. Послышались аплодисменты,
зрители видели в гладком, прекрасно отражающем свет лице еще одну мастерски
выполненную сценическую маску. Но то было лицо вампира, и я узнал его: это был злобный
отвратительный шут, который напал на меня в Латинском квартале.
Я нащупал в темноте руку Клодии и крепко сжал ее, но она сидела неподвижно,
увлеченная действием на сцене Девушка слепо смотрела в сторону зала, лес раздвинулся,
открывая проход, и вампир пошел ей навстречу.
Девушка медленно двигалась на огни, но, заметив темную фигуру, остановилась и
испуганно, по-детски, вскрикнула. Она и впрямь походила на ребенка, только крошечные
морщинки вокруг глаз выдавали ее подлинный возраст. Небольшая грудь отчетливо
вырисовывалась под тонкой материей блузки, длинная пыльная юбка плотно облегала узкие
бедра и подчеркивала их изящный, чувственный изгиб. В ее глазах блестели слезы, она
попятилась от вампира. Я боялся за нее и желал ее. Девушка была невыносимо прекрасна.
Вдруг позади нее из темноты выступили фигуры в масках смерти, еле различимые в
черных одеждах, - только светились во тьме их белые руки. Они приближались к жертве и
одну за другой отбрасывали маски на сцену; черепа падали на доски и злобно ухмылялись
черному небу. Их было семеро, семеро вампиров, и трое из них - женщины; их
полуоткрытые белые груди сияли над облегающими корсажами, мрачные глаза горели под
черными прядями волос. Они обступили жертву, их бледная и холодная красота тускнела
перед ее золотыми волосами, нежно-розовой кожей. Зрители замерли, слышались только
восхищенные и испуганные вздохи. Круг белых лиц сжимался, и проклятый шут, этот
джентльмен-Смерть, повернулся к публике и прижал руки к сердцу, как будто хотел сказать:
разве мыслимо устоять перед ней? Ответом ему стал сдержанный шум смешков и страстных
вздохов.
Девушка заговорила.
"Я не хочу умирать", - прошептала она. Ее голосок походил на звон серебряного
колокольчика
"Мы - смерть", - ответил он ей, и вампиры отозвались эхом: "Смерть".
Девушка резко повернулась, ее волосы взметнулись роскошным золотым дождем над
жалкой, убогой одеждой.
"Помогите, - тихо вскрикнула она, боясь повышать голос. - Кто-нибудь..."
Девушка обращалась к невидимой публике. Кло-дия негромко рассмеялась. Бедная
девушка смутно понимала, что происходит, но все равно она знала больше, чем зрители.
"Я не хочу умирать! Не хочу!" - Ее нежный голосок сорвался, она умоляюще смотрела
на высокого шута. Он вышел из круга и приблизился к ней.
"Мы все умираем, - ответил он. - Смерть - это единственное, что объединяет людей".
Он жестом обвел оркестрантов, балкон, ложи.
"Нет, - взмолилась девушка. - У меня впереди еще столько лет жизни, столько лет..."
Страдание слышалось в ее легком, невесомом голосе, и это делало ее еще более прекрасной;
она судорожно мотнула головой, поднесла дрожащую руку к обнаженной шее.
"Столько лет! - повторил за ней фигляр. - Откуда ты знаешь? Смерть не разбирает
возраста. Может, уже теперь скрытая болезнь точит тебя изнутри. Или, скажем, на улице
какой-нибудь мужчина поджидает тебя, чтобы убить, хотя бы из-за этого золота! - Он
протянул руку и коснулся ее волос. Глубокий потусторонний голос звучал торжественно и
громко. - Стоит ли говорить, какой удел может быть уготован тебе судьбой?"
"Мне все равно, я не боюсь... - слабо протестовала она. - Только дайте мне шанс..."
"Допустим, мы дадим тебе его, и ты проживешь долгие годы. И что же? Тебе хочется
стать беззубой, горбатой старухой?"
Он отвел в сторону ее волосы, выставляя напоказ горло, потом медленно потянул
завязки на блузке. Дешевая ткань распахнулась, рукава соскользнули с узких розовых плеч.
Она попыталась поймать падающую блузку, но вампир силой удержал ее руки. Толпа
отозвалась единым протяжным вздохом. Женщины прятали глаза за стеклами театральных
биноклей, мужчины подались вперед в креслах. Под безупречно чистой кожей часто билась
голубая жилка, блузка чудом удержалась, на крошечных сосках. Вампир крепко держал руку
девушки, по ее вспыхнувшим щекам катились слезы. Она, кусая губы, старалась сдержать
рыдания.
"Позвольте мне жить, - молила она, пряча лицо. - Мне все равно... Мне все равно, что
со мной будет!"
"Все равно? Тогда почему бы тебе не умереть сейчас? Тебя ведь не пугают ужасы,
нарисованные мной?"
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:51 | Сообщение # 41 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Девушка беспомощно покачала головой. Он обманул ее, перехитрил. Вместе со
страстью во мне закипал гнев. Это было несправедливо, ужасно несправедливо: ей
приходилось отстаивать свою жизнь перед лицом его железной логики, бороться за
священное право на жизнь, воплощённую в таком прекрасном теле. Но он запутал ее, лишил
речи и представил жажду жизни бессмысленной и смешной. Я видел, что она слабеет,
умирает изнутри, и ненавидел его еще сильней.
Блузка соскользнула, обнажились маленькие круглые груди. Публика восторженно
загудела. Девушка тщетно пыталась освободить руку.
"Допустим, мы позволим тебе уйти отсюда живой... Допустим, что сердце Смерти
устояло перед твоей красотой... Кого же ей избрать вместо тебя? Кто-то должен умереть. Не
хочешь ли ты помочь нам выбрать этого человека? Человека, который будет стоять здесь,
передо мной, вместо тебя и страдать так же, как страдаешь ты? - Он широким жестом указал
на зрительный зал. Девушка совсем растерялась. - У тебя есть сестра... мать... ребенок?"
"Нет, - выдохнула она, качнув головой. - Нет..."
"Но ведь кто-то должен занять твое место. Может быть, друг? Выбирай!"
"Я не могу. Нет..." - Девушка извивалась всем телом, стараясь вырваться из его рук.
Вампиры молча взирали на нее. Их неподвижные нечеловеческие лица ничего не
выражали,
"Так ты не хочешь помочь нам?" - издевался он.
Я знал, если б девушка согласилась, он бы с презрением ответил, что она ничуть не
лучше его, раз обрекает на смерть другого и, следовательно, сама заслуживает смерти.
"Смерть ждет тебя повсюду", - шумно вздохнул он.
Я видел, что он теряет терпение, но зрители не догадывались об этом. Мускулы его
гладкого лица напряглись. Он пытался заставить девушку смотреть ему в глаза, но она
отворачивалась, пряча взгляд, полный отчаяния и надежды. Я вдыхал пыльный сладкий
запах ее кожи, прислушивался к тихому стуку ее сердца.
"Смерть-незнакомка - вот удел человека. - Он наклонился к девушке поближе,
стремясь подчинить ее своей воле. - Но ты видела нас, ты познакомилась со Смертью.
Теперь ты наша невеста. Ты познаешь любовь самой Смерти!" Он почти целовал ее мокрое
испуганное лицо.
Девушка с беспредельным ужасом смотрела на него. Вдруг ее глаза затуманились, губы
разжались. Я проследил ее взгляд: она смотрела мимо своего мучителя на темную фигуру
другого вампира Он медленно выступил из тени и остановился неподалеку от девушки,
пристально глядя на нее огромными, темными, невыразимо спокойными глазами. В них не
было ни страсти, ни восхищения, но ее взгляд был прикован к нему. Чудесный свет
страдания, казалось, обволакивал стройную фигуру, делал ее еще прекрасней и желанней.
Именно эта ужасная, неприкрытая боль держала в напряжении публику. Я сам мысленно
ласкал ее кожу, острые маленькие груди и зажмурился, чтобы стряхнуть наваждение, но
образ девушки стоял у меня перед глазами. То же самое чувствовали все вампиры,
окружавшие ее широким кольцом. Она была обречена.
Я открыл глаза. Фигурка девушки слабо мерцала в дымном свете рампы, слезы золотом
сияли на щеках. И вдруг новый вампир тихо сказал:
"Это не больно".
Лицо шута окаменело, но зрители этого не заметили. Они видели перед собой только
детские черты девушки, ее губы, приоткрывшиеся в невинном изумлении; она тихонько
повторила:
"Не больно?"
"Твоя красота для нас - великий дар", - ответил он. Его глубокий голос без труда
заполнил весь зал. Он сделал легкий, почти незаметный жест рукой: шут тут же бесшумно
отступил назад и застыл одной из терпеливых черных фигур с одинаково голодными и
бесстрастными лицами. Неторопливо и грациозно повелитель подошел к девушке. Та стояла
безжизненно и покорно, совсем забыв о своей наготе. Ее ресницы затрепетали, влажные губы
прошептали:
"Не больно".
Силы едва не покинули меня. Девушка всем телом тянулась к нему, умирала на глазах,
покорялась его власти! Мне хотелось громко закричать, вернуть ее к жизни... Я хотел ее
прямо сейчас! Да, я хотел ее. Вампир приблизился к ней вплотную, потянул узел на ее юбке.
Девушка подалась к нему, откинув голову, черная юбка скользнула на пол, обнажая бедра и
золотистый, совсем детский завиток волос внизу живота. Вампир раскрыл объятия ей
навстречу. Его каштановые волосы колыхнулись, когда золотые локоны упали на черный
плащ.
"Не больно... не больно..." - шептал он ей, и она отдавалась ему целиком.
Он развернул ее так, чтоб все видели ее лицо; потянул к себе податливое тело.
Пуговицы его черного плаща коснулись ее обнаженной груди, она выгнула спину, бледные
руки обвили его шею. Она вздрогнула, застонала и замерла: острые зубы вонзились ей в
горло. Ее лицо было спокойно, но полумрак театра гудел от страсти. Белая рука вампира
светилась на ее смугловатой ягодице сквозь золотую пелену падающих волос; он поднял ее
на руки, не отрываясь от раны, ее горло розовело под его белой щекой. От слабости у меня
закружилась голова, моя жажда росла, болью пульсировала в сердце, в венах. Я крепко
стиснул медный поручень, металл тихо скрипнул под рукой, и этот слабый звук,
недоступный уху человека, вернул меня в действительность, и я вспомнил, где нахожусь.
Я опустил голову. Мне захотелось зажмуриться и ничего не видеть. Мне чудилось, что
воздух вокруг благоухает запахом ее соленой кожи, стройного тела, близкого, горячего и
прекрасного. К ней приблизились остальные вампиры. Белая рука дрогнула, объятия
разомкнулись. Голова жертвы безвольно откинулась назад, он передал тело холодной
мертвой красавице.
Та взяла на руки девушку, принялась гладить и нежно укачивать ее, потом припала к
крохотной ранке на горле. Вампиры собрались вокруг бесчувственной жертвы, и она
переходила по кругу от одного к другому, провожаемая жадными взглядами зрителей. Вот ее
голова упала на плечо мужчине-вампиру, и открылась хрупкая шея под затылком, не менее
соблазнительная, чем маленькие круглые ягодицы, безупречная кожа долгих бедер или
нежные складки под коленками.
Я откинулся в кресле и почувствовал во рту вкус ее крови. Меня терзала невыносимая
жажда. Я не мог отвести взгляда от девушки, но краешком глаза следил за покорившим ее
вампиром. Он отошел в сторону и держался особняком, как и прежде. Мне показалось, что
его темные глаза отыскали меня в сумрачном зале. Да, он пристально смотрел на меня.
Один за другим вампиры исчезали за кулисами. Нарисованный лес беззвучно вернулся
на прежнее место. Девушка, обнаженная, безжизненная и бледная, лежала на шелковой
подкладке открытого черного гроба в тени огромных деревьев. Снова зазвучала музыка,
мрачная и тревожная, она становилась все громче, а огни рампы медленно гасли. Все
вампиры уже покинули сцену, кроме моего знакомца фигляра Он подобрал косу и маску
Смерти и медленно подкрался к спящей девушке. Свет погас, сцена исчезла, и только музыка
властвовала теперь над темным залом. Вскоре затихла и она.
Несколько мгновений публика сидела молча и неподвижно.
Потом раздались неуверенные хлопки, и плотину прорвало. Бурная овация охватила
зал. Огромные светильники на стенах вспыхнули ярким светом, и люди задвигались,
возбужденно переговариваясь друг с другом. Женщина в середине одного из первых рядов
торопливо поднялась, сдернула со спинки кресла лисье манто. Кто-то, опустив голову,
быстро проталкивался к застеленному дорожкой проходу. Вдруг вся толпа разом, точно по
команде, повалила к дверям.
Вскоре шум начал стихать. Последние изысканно одетые и надушенные зрители
покидали зал. Чары рассеялись. Двери распахнулись навстречу свежему дождливому вечеру,
и с улицы уже доносился стук копыт и голоса, подзывающие экипажи. Внизу под нами
простиралось море кресел, на зеленом шелковом сиденье белела забытая кем-то перчатка.
Я сидел, опираясь локтем о поручень, прятал лицо под рукой, прислушивался и
смотрел вниз. Жажда медленно отступала, но я все еще чувствовал вкус ее кожи на губах.
Мне казалось, что ее запах примешивается к запаху дождя, а отчаянный стук обреченного
сердца гулким эхом отдается под сводами пустующего театра. Я громко вздохнул и
посмотрел на Клодию. Она сидела неподвижно, сложив ручки на коленях.
Я не знал, что делать. Казалось, про нас забыли. Я взглянул вниз и увидел швейцара, он
поправлял сдвинутые кресла и подбирал программки с пола. Боль, смятение и слепая страсть
оставили в моей душе чувство неудовлетворенности и тоски, и я знал только один способ
избавиться от него: спрыгнуть в партер и очутиться за спиной у ничего не подозревающего
швейцара, утащить его в темноту и забрать его жизнь так, как забрали жизнь девушки на
моих глазах всего четверть часа назад. Клодия наклонилась ко мне и шепнула на ухо:
"Терпение, Луи. Терпение".
Я поднял голову и краем глаза заметил неподалеку от нас неподвижную фигуру. Он
сумел подобраться совсем близко, обманул мою бдительность и чуткий слух, на которые я
полагался всегда, даже в минуты смятения. Но я ошибся и не услышал его приближения. Он стоял молча и неподвижно рядом с занавешенным портьерой входом в ложу и пристально
смотрел на нас Я тотчас узнал в нем вампира с каштановыми волосами, сыгравшего главную
роль в спектакле. И мои догадки подтвердились: это он вручил мне приглашение на
спектакль. Это был Арман.
Я мог бы испугаться, но он стоял там так неподвижно, его глаза глядели так спокойно и
мечтательно; наверное, он уже давно следил за нами. Мы поднялись и двинулись к нему, но
он не шевельнулся. Его взгляд словно околдовал меня. Наверное, я должен был радоваться,
что это он, а не тот злобный шут, но даже не подумал об этом. Он неторопливо обвел
глазами Клодию, не выказывая ни малейших признаков чисто человеческой привычки
скрывать откровенно любопытный взгляд. Я положил руку на плечо Клодии и сказал:
"Мы долго искали тебя".
Вдруг мое сердце забилось ровней, и тревога покинула его, утонула в невозмутимом
спокойствии, точно обломки кораблекрушения, смытые с берега волной отлива в морскую
пучину.
Поверьте, я ничуть не преувеличиваю, скорее наоборот. Это невозможно описать
словами. Его глубокие карие глаза говорили, что он знает меня, знает, зачем я здесь; и не
нужно ничего объяснять. Клодия молчала.
Наконец он отошел от стены, жестом приветствовал нас и предложил следовать за ним
вниз. Его движения были хотя и спокойны, но необычайно стремительны, и рядом с ним я
казался карикатурой на человека. На нижнем этаже он отворил дверь в стене, за ней
начинались лестница в подвал под театральным залом, повернулся к нам спиной в знак
полного доверия и пошел вниз, едва касаясь ногами ступеней.
Следом за ним мы очутились в громадной темной комнате, наподобие бального зала.
Подвал был древнее, чем здание театра. Дверь над нашими головами захлопнулась, и свет
пропал раньше, чем я успел рассмотреть помещение. Я услышал шорох одеяний нашего
провожатого, потом вспыхнула спичка. Лицо его осветилось, словно пламя факела выросло
из крохотного огонька. Из черноты выплыла темная фигура. Это был смертный юноша,
почти мальчик. Он приблизился к вампиру, вручил ему свечу. Я вздрогнул: мальчик словно
излучал волны чувственного наслаждения, как та девушка на сцене, сладкий запах горячей,
пульсирующей крови. Юноша обернулся и посмотрел на меня, спокойно, как и наш
провожатый; вампир зажег свечу и шепнул ему:
"Иди".
Свет рассеял темноту даже у дальних стен зала. Арман высоко поднял свечу и
медленно пошел вперед, поманив нас за собой. В дрожащем, неровном пламени вокруг нас
открылся фантастический мир фресок в глубоких, мрачных тонах. Я всмотрелся в
ближайшую картину. То была копия с ужасного "Триумфа смерти" Брейгеля, выполненная в
таком грандиозном масштабе, что бесчисленное множество призрачных персонажей
возвышалось над нами в полумраке. С содроганием я взирал на омерзительные,
кровожадные скелеты, как они сталкивали беспомощные тела умерших в зловонный ров,
тянули за собой телегу, груженную человеческими черепами, обезглавливали трупы,
валяющиеся на земле или свисающие с виселиц. В вышине над бескрайним адом
безжизненной дымящейся пустыни, над армией уродливых и обезглавленных солдат,
спешащих на кровавую бойню, одиноко звонил колокол. Я отвернулся, не в силах сдержать
отвращение, но наш спутник взял меня под руку и подвел к следующей фреске,
изображавшей падение ангелов. Проклятые существа, сброшенные с божественных высот в
пылающую бездну, полную пирующих монстров, казались такими прекрасными и живыми,
что я невольно поежился. Арман снова тронул мою руку, но я не шевельнулся, вглядываясь в
парящие на недосягаемой высоте фигуры ангелов с трубами. На мгновение чары, окутавшие
меня, спали, и во мне возникло то же чувство восхищения, что и при первом посещении
Нотр-Дама. Но оно тут же прошло, оставив после себя только смутное сожаление, точно
некая призрачная драгоценность выскользнула у меня из рук, прежде чем я успел
насладиться обладанием ею.
Пламя свечи выросло и окрепло, из полумрака один за другим выступали кошмарные
сюжеты. Нашим глазам предстали вырожденцы и уроды Босха, раздувшиеся в гробах трупы,
принадлежащие перу Траини, чудовищные всадники Дюрера и выходящее за всякие
мыслимые пределы грандиозное собрание средневековых гравюр, оккультной символики и
барельефов. Росписи на потолке изображали корчащиеся тела, рассыпающиеся в прах
скелеты, ужасных демонов и наводящие страх орудия пыток. Помещение производило
впечатление храма смерти.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:53 | Сообщение # 42 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| Наконец мы вышли на середину зала. Я огляделся по сторонам, и мне почудилось, что
нарисованные Монстры ожили. Мне показалось, что я падаю в знакомую черную бездну, как
бывало в предчувствии видения, комната поплыла перед глазами. Я взял Клодию за руку.
Она стояла задумчиво и неподвижно, ее равнодушный и отсутствующий взгляд на секунду
встретился с моим, и я понял, что ее надо оставить в покое. Она вырвала крошечную
ладошку и быстро пошла прочь от меня. Торопливый стук ее каблучков отдавался громким
эхом в огромном зале и барабанным боем у меня в висках. Я сжал лоб ладонью и безмолвно
опустил голову, словно боялся поднять глаза и увидеть ужасные, непереносимые страдания.
Потом снова взглянул на вампира. Его лицо как будто парило передо мной во мраке свечи,
древние мудрые глаза сияли в кругу темных ресниц. Каменные черты не дрогнули, губы не
шевельнулись, но мне показалось, что он улыбается. Я разглядывал его все настойчивей,
убежденный, что это всего лишь волшебство, иллюзия, и я смогу преодолеть ее. Но чем
дольше я смотрел на него, тем явственней видел эту легкую и задумчивую улыбку. Вдруг он
ожил перед моими глазами, и я услышал или, точнее, почувствовал, как он что-то шепчет,
говорит и даже напевает. Неожиданно приблизившись, он притянул меня к себе, обнял за
плечи. Его лицо очутилось так близко, что я разглядел каждый волосок густых ресниц,
блестящих в лучах нестерпимо яркого сияния глаз; легкое дыхание коснулось моей кожи.
Я пытался отстраниться от него, но не мог шевельнутся, его рука держала меня мягко,
но нерушимо, его свеча вдруг оказалась у меня прямо перед глазами, тепло шло от пламени,
все мое холодное тело жаждало этого тепла; я потянулся к свече, но не нашел ее, видел
только его лучезарное лицо, белое, гладкое и мужественное. Лестат никогда не был таким.
Передо мной стоял другой вампир, в нем соединились мы все, но он был такой же, как я, -
существо моей породы.
И вдруг все кончилось.
Я протянул руку, чтобы коснуться его лица, но он был уже далеко, точно и не
приближался ко мне. Растерянный и изумленный, я отступил назад.
Где-то вдалеке, над ночным Парижем, зазвонил колокол. Долгий, монотонный звук
проник даже в этот подземный зал, и балки перекрытий отозвались протяжным гудением
могучих труб величественного органа. Я снова услышал шепот или пение. Оглянувшись, я
увидел, что тот смертный юноша здесь и смотрит на меня. Я жадно вдохнул запах жаркой
человеческой плоти. Невесомая рука вампира поманила юношу, тот подошел, бесстрашно и
возбужденно глядя мне в лицо, и неожиданно обнял меня за плечи.
Это было впервые: человек сам, сознательно шел в мои объятия. Я хотел оттолкнуть
мальчика, чтобы спасти, но вдруг увидел синеватое пятно у него на шее. Он сам подставил
горло моему жадному рту, приник ко мне всем телом, и я почувствовал, как напряглась его
мужская плоть. Сдавленный стон вырвался из моих губ, но он прижался ко мне теснее,
припал губами к моей холодной, безжизненной коже. Я вонзил зубы в его горло, его твердая
плоть вжималась в мое бедро; моя страсть оторвала его от пола, и мир перестал
существовать, остались лишь ритмичные удары его сердца; как волны, они прокатывались по
всему моему телу, невесомый, я раскачивался вместе с ним, упиваясь его плотью, его
чувственным восторгом, его сознательной страстью к самоуничтожению.
Я очнулся, задыхаясь; он был уже не со мной, мои руки обнимали пустоту, но губы еще
хранили вкус его крови. Юноша лежал на полу рядом с вампиром, смотрел на меня так же
спокойно и безразлично, как и его хозяин. Его глаза чуть затуманились от потери крови. Я
молча шагнул к нему, не владея собой, его взгляд дразнил меня. Он бросил мне вызов -
остался жив! Он должен был умереть, но не умер; мы были так близки, но он выжил!
Подавив желание броситься на него, я отвернулся и только тогда заметил других вампиров;
они двигались, как тени, возле стены позади меня - едва различимые темные силуэты, - и
огоньки свечей в их руках, казалось, скользили по воздуху сами по себе. За их спинами
угадывались смутные очертания гигантских фресок: стервятник с человеческим лицом
раздирает на части труп, обнаженный мужчина привязан за руку и за ногу к дереву, рядом, с
соседней ветви, свисает туловище другого, его отсеченные руки болтаются на веревках, а
отрезанная голова торчит на колу возле дерева.
Снова послышалось тихое, воздушное, неземное пение Голод отступал, но голова еще
кружилась, и пламя свечей сливалось перед глазами в широкую горящую дугу. Вдруг кто-то резко толкнул меня в спину, я потерял равновесие и чуть не упал. Я оглянулся и увидел
худое, костлявое лицо презренного шута, его длинные белые пальцы тянулись ко мне. Но
тот, другой, главный, быстро шагнул вперед и встал между нами. Кажется, он ударил его, но
я снова не сумел уловить движения. Словно каменные статуи, они смотрели друг на друга.
Кажется, прошла вечность; они стояли неподвижно, лишь слабые дрожащие огоньки в их
глазах выдавали присутствие жизни. Помнится, я, спотыкаясь, отошел к стене; точно слепой,
натолкнулся на большое дубовое кресло и сел. Я чувствовал, что Клодия где-то рядом, она
говорила с кем-то, из полумрака доносился ее тихий нежный голос. Стало жарко, и кровавый
пот выступил у меня на лбу.
"Пошли со мной", - сказал Арман; он снова был рядом. Я внимательно следил за его
лицом, стараясь уловить движение губ, но - тщетно. Клодия присоединилась к нам, мы
вернулись на ту же лестницу и стали спускаться еще ниже, под землю. Клодия шла впереди,
и я видел на стене длинную тень ее хрупкой маленькой фигурки. Становилось прохладнее,
воздух был свеж и влажен. В щелях между камнями поблескивали капельки воды, они
отливали красным золотом в отблесках пламени одинокой свечи нашего проводника.
Наконец мы оказались в маленькой комнате. В глубокой каменной нише жарко горел
камин. Напротив него в каменном же алькове стояло широкое, низкое ложе, отделенное от
комнаты маленькими воротцами из двух медных створок. В первое мгновение все это ясно
предстало моему взору: длинные ряды книг вдоль стен, деревянный письменный стол по
одну сторону камина и гроб - по другую. Но вдруг у меня закружилась голова, комната
поплыла перед глазами, и я зашатался. Вампир положил мне руку на плечо и усадил в
глубокое кожаное кресло у камина. Палящий жар коснулся моих ног, и это острое приятное
чувство вернуло меня к жизни. Я откинулся на спинку и, прищурив глаза, попытался
разглядеть обстановку в комнате. Кровать в алькове показалась мне похожей на сцену. На
ней лежал юноша, чью кровь я пил только что. Его голова с расчесанными надвое, слегка
вьющимися возле ушей темными волосами покоилась на льняной подушке; в лихорадочном
полусне он был похож на изнеженное и бесполое существо с картины Ботичелли. Подле него
удобно устроилась Клодия, ее холодная рука белела на его пышущей здоровьем румяной
щеке. Она уткнулась лицом в нежную шею юноши. Вампир, скрестив руки на груди, стоял
посредине комнаты и по-хозяйски смотрел на них. Клодия наконец оторвалась от мальчика,
по его телу пробежала дрожь. Арман взял ее на руки, нежно, совсем как я, и она обвила его
шею руками. Губы ее раскраснелись от выпитой крови, а глаза были полуприкрыты, как в
обмороке. Он бережно усадил ее на стол, она откинулась назад и грациозно улеглась среди
толстых томов в кожаных переплетах, опустила руки на подол бледно-лилового платья.
Юноша уткнулся лицом в подушку и уснул; его хозяин затворил медные створки. Что-то
тревожило меня в этой комнате, но я не знал, что именно. Не мог понять, что со мной
творится, но одно было очевидно: кто-то старался изгнать из моей памяти два ужасных
переживания - эти страшные, завораживающие фрески и отвратительное убийство, которое
я, забыв о стыде и приличиях, едва не совершил на глазах у других.
Я никак не мог разобраться, что угрожает мне теперь, и почему мой ум ищет путь к
спасению неведомо от чего. Я не сводил глаз с Клодии. Она полулежала на столе в
окружении книг и других предметов - там был отполированный до блеска человеческий
череп, старинный позолоченный канделябр, раскрытая толстая рукопись на пергаменте;
буквы отражали яркий свет свечей. На стене, прямо над головой Клодии, висела гравюра,
которую я заметил только теперь: средневековый дьявол с рогами и копытами парит над
шабашом поклоняющихся ему ведьм. Золотистые локоны Клодии едва не задевали ее. Она
смотрела на хозяина комнаты широко открытыми удивленными глазами. Вдруг мне
захотелось броситься к столу и схватить ее на руки, страшная картина мелькнула в моем
воспаленном воображении: Клодия, неживая, как сломанная кукла, брошенная навзничь. Я
перевел взгляд на дьявола - лучше уж видеть его отвратительную рожу, чем мрачную и
неподвижную Клодию.
"Вы не разбудите мальчика, говорите, не бойтесь, - сказал вампир. - Вы явились
издалека, и путешествие было долгим и нелегким".
Мое смятение отступало, исчезало бесследно, точно клубы дыма, развеянные порывами
ветра. Я уверенно и спокойно смотрел на него. Он неторопливо прошел по комнате и
опустился в кресло напротив моего. Клодия тоже смотрела на него, а он переводил взгляд с
нее на меня. Его бесстрастное лицо не менялось, глаза смотрели спокойно и мирно, как
всегда. "Как вы знаете, меня зовут Арман, - сказал он. - Это я посылал Сантьяго прошлой
ночью вручить вам приглашение на спектакль, а заодно и к нам в гости. Я знаю ваши имена
и рад видеть вас у себя дома".
Я собрался с силами и ответил ему; собственный голос показался мне чужим. Я сказал,
что мы так боялись оказаться единственными вампирами на свете.
"Но откуда же тогда взялись вы сами?" - спросил он.
Клодия чуть приподняла руку, быстро взглянула на меня. Я не сомневался, что Арман
тоже заметил ее движение, но не подал виду. Я сразу понял, что она пыталась сказать.
"Вы не хотите отвечать", - задумчиво проговорил он, и этот тихий, ровный,
нечеловеческий голос, эти глубокие глаза снова околдовали меня; а ведь я с таким трудом
вырвался только что из этих чар.
"Ты здесь главный?" - спросил я.
"Нет, если понимать слово главный так, как понимаешь его ты, - ответил он. - Но если
бы кто-то и возглавил наше сообщество, то это был бы я".
"Прости меня... Я пришел не затем, чтобы обсуждать, как я стал вампиром, это не
тайна для меня и не вызывает вопросов. И если у тебя нет власти, которая требует
беспрекословного уважения и подчинения, я не стану говорить об этом".
"А если бы я сказал, что у меня есть такая власть, ты бы подчинился?" - спросил он.
Жаль, что я не могу передать, как он говорил: каждый раз он словно выходил из
волшебного состояния созерцания; то же самое теперь происходило и со мной, и мне трудно
было преодолеть это волшебство. Он ни разу не пошевелился, но наша беседа казалась очень
оживленной. Это и пугало, и притягивало меня, так же, как простая, но богатая обстановка
его комнаты. Здесь было только самое необходимое: книги, стол, пара кресел у камина, гроб,
картины. По сравнению с ней роскошное убранство нашего номера казалось не только
пошлым и вульгарным, но и совершенно бессмысленным. Только присутствие спящего
юноши оставалось для меня загадкой. Его роли я никак не мог понять.
"Не уверен, - отозвался я, не в силах отвести глаз от омерзительного портрета
сатаны. - Сначала я должен узнать, кто... кто дал тебе эту власть. Другие вампиры или
кто-нибудь еще".
"Кто-нибудь еще, - протянул он. - Что ты имеешь в виду?"
"Вот это!" - я указал на средневековую гравюру.
"Это всего лишь рисунок", - заметил он.
"И все?"
"И все".
"Значит, не сатана поставил тебя над ними? Не он дал тебе власть вампира?"
"Нет", - спокойно ответил он, и я не мог понять, что он сейчас думает и задумывается
ли вообще над моими вопросами.
"А другим вампирам?"
"Нет", - ответил он так же спокойно.
"Значит, мы...- я наклонился вперед, не в силах сдержать волнение, - ...не дети
дьявола?"
"О чем ты? - задал он встречный вопрос. - Разве дьявол сотворил этот мир?"
"Нет, если кто его и создал, то только Бог. Но и дьявола создал Бог, и я хочу знать, а
вдруг мы - творения сатаны?"
"Ты совершенно прав, дьявола сотворил Бог, значит, и он - дитя Божье. И все мы тоже.
Никаких детей сатаны не существует".
Я не мог скрыть своих чувств и, откинувшись на спинку кресла, снова взглянул на
гравюру. На мгновение я забыл о присутствии Армана и задумался, потрясенный его
неоспоримой и простой логикой.
"Но почему ты так взволнован? - обратился он ко мне. - Ведь все, что я сказал, для
тебя не новость".
"Позволь мне объяснить, - начал я. - Я знаю, ты не просто вампир, ты учитель, и я
бесконечно уважаю тебя. Но твоя отрешенность недоступна мне. Я никогда не был и,
наверное, никогда не буду таким, к ты".
"Я понимаю тебя, - Арман кивнул. - Я смотрел на тебя во время спектакля и видел, как
ты страдал, сочувствовал девушке и жалел ее. Я предложил тебе кровь Дэниса, ты и его
жалел. Всякий раз, убивая, ты умираешь сам, потому что думаешь, что заслуживаешь
смерти, и ничто не может Переубедить тебя. Твоя душа полна любви и стремления к
справедливости. Как же ты можешь называть себя творением Дьявола!"
"Я грешен, бесконечно грешен, как и любой вампир на земле! Убил множество людей и
буду убивать и дальше. Я принял этого юношу, Дэниса, хотя даже не знал, умрет он или
нет".
"Но разве это значит, что ты такой же грешник, как другие вампиры? Разве не
существует различных степеней зла? Или ты думаешь, что зло - это огромная, чудовищная
пропасть, однажды соскользнув в которую, ты будешь неизбежно падать в скрытые вечным
мраком глубины?"
"Да, так я и думаю. Может, это и не разумно, но вокруг меня только черная пустота, и
нет мне утешения".
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:54 | Сообщение # 43 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| "Ты просто не хочешь быть честным до конца, - возразил он, и в первый раз я уловил в
его голосе проблеск какого-то чувства. - Ты же понимаешь, что добродетель бывает разная.
Добродетель ребенка - в его невинности, добродетель монаха - бескорыстие,
самопожертвование и служение Богу. Есть добродетель святых и добродетель домашних
хозяек. Разве они ничем не отличаются друг от друга?"
"Да, отличаются. Но все они бесконечно далеки от зла", - ответил я.
Раньше я никогда об этом не думал, и только теперь, в разговоре с Арманом, мои самые
затаенные чувства обрели форму и превратились в слова. Наверное, мой разум тогда был
слишком слаб, и только чужая воля побудила меня связно мыслить, извлекать правду из
хаоса страстей и страданий. Чужая воля направляла меня. И я вдруг ясно понял, что больше
не одинок. Без всякого внутреннего сопротивления вспомнил прошлое; заново пережил тот
миг, когда стоял у лестницы лицом к лицу с Бабеттой, ослепленный ее ненавистью;
вспомнил жизнь с Лестатом и вечное раздражение против него; страстную, обреченную
привязанность к Клодии - и я понял, что это только маска, под которой я скрывал свое
одиночество, что моя любовь к ней имеет те же корни, что и желание убивать. И мой разум
проснулся, я снова жадно хотел узнать правду, несмотря на собственные слова: "Вокруг
меня только черная пустота, и нет мне утешения".
Я посмотрел на Армана, его огромные карие глаза на сияющем, навеки юном лице
пристально изучали меня. Мне почудилось, что мир вокруг пришел в медленное движение;
так же было в том зале с фреска-ми - предчувствие видения, - и во мне пробудилось желание
такое неистовое, что само обещание его выполнения таило в себе невыносимую возможность
разочарования. Меня мучил древний, страшный вопрос - что есть зло?
Я сжал голову руками, как делают люди в минуты страдания, но разве человек в силах
унять эту боль?
"Что же такое зло? - Арман словно прочитал мои мысли. - Разве можно один раз сойти
с пути истинного и в мгновение ока стать таким же грешником, как выходец из черни,
заседающий в революционном Трибунале, как самый жестокий из римских императоров?
Разве для этого достаточно разок пропустить воскресную мессу или попрать тело Христово?
Или украсть краюху хлеба... или переспать с женой соседа?"
"Нет... - я покачал головой. - Нет".
"Если зло существует в этом мире, но не различается по степеням греховности, стало
быть, достаточно совершить один-единственный грех, чтобы оказаться навеки проклятым.
Разве не к этому сводится смысл твоих слов? Если Бог есть и..."
"Я не знаю, есть ли он, - перебил я Армана. - Но судя по тому, что я видел... Бога нет".
"Значит, нет и греха, и зла тоже нет".
"Это не так, - возразил я. - Потому что если Бога нет, то мы - высшие разумные
существа во всей вселенной. Только нам одним дано видеть истинный ход времени, дано
понять ценность каждой минуты человеческой жизни. Убийство хотя бы одного человека -
вот что такое подлинное зло, и неважно, что он все равно умрет - на следующий день, или
через месяц, или спустя много лет... Потому что если Бога нет, то земная жизнь, каждое ее
мгновение - это все, что у нас есть".
Арман откинулся назад, словно решив на время прервать беседу. Щурясь, он смотрел
на огонь. Впервые он отвел взгляд в сторону, и я смог спокойно рассмотреть его. Он долго
сидел молча, и я как будто видел движение его мыслей, они словно плыли по воздуху, как
кольца табачного дыма. Я не мог их прочитать, но чувствовал их мощь, их силу. Мне даже
виделось свечение вокруг его головы; его лицо казалось молодым, но это ничего не значило,
потому что он был бесконечно старый и мудрый. Вряд ли я смогу это описать: чистые, юные
черты лица, и глаза, невинные, но полные многовекового опыта.
Он поднялся из кресла, непринужденно сцепил руки за спиной и обратил взгляд на
Клодию. Я понимал, почему она все время молчала. Наш разговор был не для нее. Но я знал,
что и она оказалась во власти могущественных чар Армана. Она ждала своего часа, слушала
и запоминала. Их взгляды скрестились. Он владел каждой клеточкой своего тела, поднялся
на ноги так легко, без мелких человеческих жестов и движений, рожденных
необходимостью, или привычкой, или неуверенностью в себе. Глядя на Клодию, он застыл в
сверхчеловеческой неподвижности, и то же самое произошло с ней: она стала похожа на
каменное изваяние, она тоже умела владеть своим телом. Они смотрела друг другу в глаза, и
между ними возник контакт, некое высшее понимание, недоступное мне. Я сейчас для них
был всего лишь суетным и вечно колеблющимся существом, как любой смертный для меня.
Арман повернулся ко мне, и я понял: он уже знает, что она не согласна с моим пониманием
зла, хотя они не произнесли ни слова.
Он заговорил, глядя на огонь:
"Значит, есть только одно зло".
"Да", - отозвался я, и этот главный вопрос снова заставил меня забыть обо всем.
"Да, это так", - ответил он, и это было как удар, ввергнувший меня в пучину отчаяния
и безысходной тоски.
"Значит, Бога нет... тебе ничего неизвестно о его существовании?"
"Ничего!" - подтвердил он.
"Ничего!" - ошеломленно повторил я, даже не пытаясь скрыть свою наивность и
жалкий человеческий страх.
"Ничего".
"И никто из здешних вампиров ничего не знает про Бога или дьявола?"
"Ни один из тех, кого я знаю, - задумчиво протянул он. Отблески пламени прыгали в
его глазах. - И насколько могу судить, я - самый старый вампир на земле. Ведь живу уже
четыреста лет".
Я изумленно смотрел на него.
Мир вокруг меня померк. Случилось то, чего я всегда так боялся. Я остался один, и не
было у меня надежды. "Что ж, пусть будет так", - подумал я, - "до самого конца света". -
Многолетние поиски закончились ничем. Я облокотился на спинку кресла, безразлично
глядя на языки пламени в камине.
Я понимал, что бесполезно уезжать от Армана, предпринимать новое путешествие
только затем, чтобы еще раз услышать тот же ответ.
"Четыреста лет, - шепотом повторил я его слова. - Четыреста лет".
Я не сводил глаз с раскаленных углей. Одно полено разгоралось с трудом, но огонь
побеждал сырое дерево, оно медленно оседало в глубь камина, испещренное крошечными
дырочками, через которые выступала смола. Она быстро выгорала, и на месте каждой такой
дырочки плясал маленький огненный язычок. И мне показалось, что эти огоньки - лица
людей с черными отверстиями ртов, что это огромный хор поет неслышными голосами.
Вдруг Арман резко поднялся, зашелестели складки плаща, он встал на колени у моих
ног, обхватил мою голову руками, и горящие глаза смотрели мне в лицо.
"Зло - само понятие о нем - происходит от разочарования и горечи! Неужели ты не
понимаешь? - воскликнул он. - Дети сатаны! Дети Бога! Неужели это единственный вопрос,
который привел тебя ко мне? Неужели это единственная сила, которая заставляет тебя
превращать нас в богов или чертей? Единственно подлинная сила заключена в нас самих.
Как ты можешь верить во все эти лживые сказки?"
Он сорвал со стены гравюру так стремительно, что я успел заметить лишь оскаленную
пасть дьявола. Она промелькнула передо мной и через мгновение исчезла в огне камина.
Что-то сломалось внутри меня, точно в душе открылись шлюзы, бурный поток чувств
вырвался наружу и заставил напрячься каждый мускул моего усталого тела. Я вскочил на
ноги и поспешно отступил назад, подальше от него.
"Ты сошел с ума? - спросил я, изумленный собственными гневом и отчаянием. - Мы
оба, ты и я, бессмертны, вечны; каждую ночь мы черпаем наше бессмертие в человеческой
крови; здесь, на столе, среди заключенного в толстые тома многовекового знания сидит
ребенок, такой же демон, как и мы сами. И ты еще спрашиваешь, почему я стараюсь понять
смысл нашего существования, почему обращаюсь к сверхъестественным силам, почему ищу
их! Я видел свое превращение и могу поверить во что угодно! Разве не так? Да, я запутался,
я готов принять даже самую невероятную истину из всех когда-либо слышанных мною: в
нашем существовании вообще нет никакого смысла!"
Я попятился к двери, прочь от его удивленного лица, руки, парящей в воздухе возле
неподвижных губ, пальцев, сжатых так сильно, будто он хотел пронзить ногтями
собственную ладонь.
"Не уходи! Вернись", - прошептал он.
"Нет, не сейчас, - сказал я. - Позволь мне уйти. На время... позволь мне уйти. - Ничто
не изменилось. Просто я должен пережить твои слова..."
На пороге я оглянулся. Клодия смотрела на меня, сложив руки на коленях. Потом
нежно и печально улыбнулась, махнула рукой: уходи.
Мне хотелось выбраться из театра, очутиться среди старинных улиц и просто идти
куда-нибудь, чтобы прийти в себя. Но у меня не было сил; двигаясь наощупь в темноте по
каменному коридору, я совершенно растерялся. Наверное, просто не мог собраться с духом и
сделать над собой усилие, моя собственная воля отказывалась повиноваться мне. Я подумал,
что смерть Лестата, если он, конечно, умер, была бессмысленной жертвой. Я часто думал о
нем, вспомнил и теперь, но с теплотой и сожалением. Он был такой же потерянный и
одинокий, как мы все. Он не прятал от нас никакой тайны, просто сам ничего не знал. Ему
нечего было знать. Я не мог разобраться в своих мыслях, но уже начал понимать, что
напрасно ненавидел Лестата. Я сидел на ступеньках лестницы в полумраке, спиной к
приоткрытой двери зала, и тупо смотрел на собственную расплывчатую тень на грубом,
шероховатом полу. Внутренний голос шептал мне: "Усни". И еще отчетливее: "Забудь обо
всем". Но я не предпринял ни малейшей попытки встать и вернуться в гостиницу, хотя мне
хотелось туда; я вспомнил, как там свежо и спокойно; там, среди милой и недолговечной
роскоши, я смогу забыться, опуститься в мягкое бархатное кресло, положить ноги на
каминную решетку и смотреть, как языки пламени лижут мраморные изразцы, и видеть в
бесчисленных зеркалах не вампира, а усталого и задумчивого человека...
"Беги туда", - уговаривал я сам себя, "беги прочь от всего, что держит тебя здесь". И
снова я подумал о Лестате.
"Я был несправедлив к нему. Я напрасно его ненавидел", - повторял я шепотом,
стараясь вытянуть мысль из темных глубин сознания, чтобы она обрела законченную форму,
понятную для меня самого. Мой шепот походил на тихое шуршание сухих листьев и эхом
отдавался под каменными сводами лестницы.
Вдруг из темноты отозвался другой, нечеловеческий голос, тусклый и ровный:
"О чем ты? Почему ты был несправедлив к нему?"
Я обернулся так резко, что перехватило дыхание. Вампир сидел рядом со мной, совсем
близко.
Я не поверил своим глазам: это был тот мрачный шут, которого Арман называл
Сантьяго.
Ничто в нем не напоминало прежнего жестокого злодея, хотя совсем недавно именно
он напал на меня, и Арман его ударил. Его черные волосы слегка растрепались, с губ исчезла
коварная ухмылка. Он пристально глядел на меня.
"Это касается только меня одного", - ответил я, и мой страх отступил.
"Но ты назвал имя, я слышал", - сказал он.
"Имя, которое я не желаю повторять", - ответил я, избегая его внимательного взгляда.
Я понял, как ему удалось одурачить меня и подобраться так близко: он бесшумно подкрался
сзади, согнувшись, и его тень совпала с моей тенью. Я тут же представил, как он скользит
вниз по лестнице за моей спиной, и мне стало не по себе. Его присутствие тревожило меня, я
ему не доверял. Арман умел гипнотизировать, подчинять своей власти, но он всегда старался
быть честным, понимал меня без слов. А этот вампир был насквозь лжив, и я инстинктивно
чувствовал его силу, едва ли не равную силе Армана, но разрушительную и грубую.
"Ты приехал в Париж, чтобы отыскать нас, а теперь сидишь один на темной лестнице...
- сказал он мирно и дружелюбно. - Почему бы тебе не подняться к нам? Пойдем, расскажи
нам о нем; я знаю его, я узнал это имя".
"Ты не знаешь и не можешь его знать. Это был простой человек", - соврал я, повинуясь
скорее чутью, чем разуму. Почему-то я не хотел, чтобы он знал о Лестате и его смерти.
"Ты хочешь сказать, что пришел сюда предаваться размышлениям о судьбе какого-то
человека и о справедливости по отношению к нему?" - спросил он без малейшего намека на
насмешку.
"Я пришел сюда, чтобы побыть одному, не обижайся", - пробормотал я.
"Нехорошо быть одному в таком состоянии. Ты даже не слышал, как я подошел... Ты
нравишься мне. Пойдем наверх, к нам". - Он медленно потянул меня за руку, я поднялся.
Вдруг внизу блеснул свет, это открылась дверь комнаты Армана. Послышались шаги -
он шел сюда. Сантьяго отпустил меня. Я стоял недоумевая. У лестницы появился Арман, на
руках он держал Клодию. Она смотрела вокруг прежним безразличным взглядом. Казалось,
она ничего не замечает и думает о своем. Я не мог понять, что с ней происходит. Я взял
Клодию из рук Армана, ее нежное тело приникло ко мне, как бывало в гробу перед сном.
Резким и сильным движением руки Арман оттолкнул Сантьяго, тот упал, но тут же
поднялся. Арман не дал Сантьяго опомниться и потащил его наверх. Все произошло так
быстро, что я успел заметить лишь очертания черных облачений и расслышать шарканье
подошв по каменному полу. Через мгновение Арман уже стоял на верхней ступеньке один, и
я неторопливо поднялся к нему.
"Вам не удастся сегодня ночью безопасно покинуть театр, - прошептал он, обращаясь
ко мне. - Он подозревает вас Я пригласил вас сюда, и он считает, что имеет право
познакомиться с вами поближе. Речь идет о нашей безопасности".
Следом за ним я вошел в зал, он повернулся ко Мне и прошептал на ухо:
"Я должен предупредить тебя. Не отвечайте ни на какие вопросы. Говорите как можно
меньше о себе Спрашивайте сами, и перед вами станут распускаться бутоны истины. И
главное: храните молчание о своем втором рождении".
Он отошел от нас, но потом обернулся и поманил за собой в полумрак, где уже
собралось все общество. Они были похожи на мраморные статуи, их лица и длинные руки
светились в темноте, как наши. И я подумал, что мы и они сотканы из одной и той же
плоти, - я так долго мечтал об этой встрече Но теперь эта мысль отчего-то тревожила меня,
особенно когда я подошел поближе и разглядел их отражения в высоких зеркалах между
ужасными фресками и картинами. Я отыскал свободное кресло с резными ножками и
высокой спинкой, сел, и Клодия вдруг очнулась. Она наклонилась ко мне и прошептала, что
я должен слушаться Армана: ничего не говорить про Лестата и наше прошлое. Мне хотелось
поговорить с ней без свидетелей, но Сантьяго непрерывно следил за нами и только изредка
переводил взгляд на Армана. Вокруг Армана собрались дамы, они обнимали его, и я смотрел
на них в смятении. Их стройные фигуры, прекрасные лица, изящные руки, скрывающие
нечеловеческую силу, их колдовские взгляды, обращенные к нам в тишине, не волновали и
не восхищали меня. Меня мучила ревность. Он поворачивался к каждой, целовал их, и я
сходил с ума от ревности и страха, что он забыл про меня. Он подвел их ко мне, чтобы
познакомить, но я смутился и не знал, что де-лать.
Я запомнил только два имени: Эстелла и Селеста. Они обе, изящные, как фарфоровые
статуэтки, тут же принялись с развязностью, простительной разве что слепым, ласково
ощупывать Клодию, гладить ее сияющие волосы, касаться даже ее губ. Она равнодушно
терпела их ласки. И только мы с ней знали, что в ее детском теле прячется острый,
проницательный ум взрослой женщины. Я удивлялся, глядя на нее: она поворачивалась к
ним лицом, придерживая складки платья, холодно улыбалась в ответ на их воо-хишенное
обожание. Я забыл, что и сам когда-то вел себя с ней как с ребенком, несдержанно: тискал
ее, часто брал на руки. В моей голове теснились разные мысли. Я вдруг вспомнил наш
разговор предыдущей ночью в гостинице и ее злобные слова о любви между людьми; я все
еще не мог прийти в себя после разговора с Арманом, - который не открыл мне ничего
нового, и внимательно следил за вампирами, вслушивался в их шепот, вглядывался в
темноту возле фресок. Я ни о чем никого не спрашивал, но скоро понял, что представляет из
себя парижское общество вампиров. Мои худшие опасения подтвердились: недавний
спектакль был правдой, именно так они и жили.
Я стал прислушиваться к разговору, речь зашла об искусстве. Ради безопасности в доме
всегда был полумрак, но его обитатели высоко ценили живопись, и каждую ночь кто-нибудь
из них обязательно прино-сил новую гравюру или работу современного мастера. Селеста,
опустив холодную ладонь на мою руку, с презрением говорила о смертных создателях этих
произведений. Эстелла посадила себе на колени Клодию и с наивным апломбом утверждала,
что они, вам-пиры, только собирают эти жуткие картины, а при-думывают их люди, которые
способны на любую гадость.
"Разве художник, создавая такую картину, творит зло?" - спросила Клодия своим
тихим, ничего не выражающим голосом.
Селеста, откинув со лба черные кудри, рассмеялась:
"Всякое воображаемое зло может стать настоящим, - ответила она, и в ее глазах
вспыхнули враждебные огоньки. - Впрочем, мы стараемся не уступать людям в разных
способах убийства!"
Она возбужденно, даже нервно засмеялась, наклонилась вперед и дотронулась до
колена Клодии. Та безучастно встретила ее взгляд и снова погрузилась в молчание, Сантьяго
подошел и завел разговор о наших апартаментах в гостинице. По-театральному размахивая
руками, он старался убедить нас в том, что жить там очень опасно, как бы между делом
демонстрируя удивительно точное знание наших комнат и обстановки. Он даже в деталях
описал наши гробы, которые, по его словам, вызывали в нем дрожь отвращения.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:55 | Сообщение # 44 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| "Перебирайтесь сюда! - обратился он ко мне по-детски непринужденно, как тогда на
лестнице. - Живите с нами вместе, и не надо будет осторожничать. У нас надежная охрана...
Кстати, расскажи мне, откуда вы взялись. - Сантьяго присел на пол возле моего кресла. -
Мне знаком твой акцент, ну-ка, скажи что-нибудь".
Смутная тревога закралась в мое сердце: оказывается, я с акцентом говорю
по-французски, но в тот момент я думал о другом. Я чувствовал в себе самом отражение его
сильной воли и властности, они росли во мне с каждой минутой. Беседа продолжалась.
Эстелла говорила, что только черный цвет подходит вампиру, что пастельное платье
Клодии хоть и очаровательно, но безвкусно.
"Мы сливаемся с ночью, - вещала она, - благодаря траурному блеску наших одежд".
Она прижалась щекой к Клодии и рассмеялась, пытаясь смягчить резкость своих слов.
Вслед за ней засмеялась Селеста, Сантьяго и все остальные, зал наполнился неземными
звуками тонкого серебристого смеха и нечеловеческих голосов. Они отражались от
разрисованных стен, и огоньки свечей дрожали.
"Но как спрятать такие локоны?" - лукаво спросила Селеста, перебирая золотые
волосы Клодии. Только теперь я обратил внимание, что все вампиры, кроме Армана, красили
волосы в черный цвет. И одевались они только в черное, вот почему мне казалось, будто все
мы - мраморные статуи, вырезанные из каменной глыбы одним и тем же резцом и
разукрашенные одной и той же кистью. И это тревожило меня, страшно тревожило, но я не
мог разобраться почему.
Я встал и отошел к зеркалу, подальше от них, и посмотрел на мрачное общество за
моим плечом. Клодия сверкала среди них, точно одинокий бриллиант. Наверное, так же
выглядел бы здесь спящий внизу юноша - Дэнис. Я вдруг понял, что с ними мне невыносимо
скучно. Все здесь было до отвращения скучно и неинтересно. Одни и те же алчущие глаза,
одни и те же плоские шутки, унылый звон медного колокола.
Только жажда знаний отвлекала меня от тоскливых раздумий.
"Вампиры Восточной Европы, - донесся до меня голос Клодии, - это чудовищные
создания, что у них общего с нами?"
"Они - мертвецы, призраки, - еле слышно ответил Арман, его голос издалека был тише
шепота, но все вокруг расслышали его слова Наступила мертвая тишина. - В их жилах течет
другая кровь, кровь черни. Они превращаются в вампиров так же, как мы, только неумело и
неосторожно. В старые времена..." Он осекся. Я увидел отражение его лица в зеркале: оно
вдруг застыло суровой маской.
"Расскажи нам про старые времена", - попросила Селеста, ее твердый голос трепетал
от возбуждения.
Сантьяго поддержал ее и сказал так же сладострастно:
"Да, в самом деле, расскажи нам про шабаши, про отвары из волшебных трав,
способные сделать нас невидимыми. - Он улыбнулся. - И как сжигали на кострах!"
Арман смотрел на Клодию.
- "Берегись этих монстров, - сказал он и, окинув внимательным взглядом Селесту и
Сантьяго, добавил: - Этих призраков. Они нападут на тебя, как на простого человека".
Селеста передернула плечами, пробормотала что-то презрительным и надменным
тоном, как аристократка о вульгарном деревенском родственнике. Но я смотрел на Клодию:
ее глаза снова затуманились, и она поспешно отвернулась от Армана.
Беседа возобновилась, и под сводами зала снова зазвучали манерные светские голоса.
Они вспоминали свои ночные убийства, делились впечатлениями, сосредоточенно и
спокойно обсуждали детали. Иногда словно молния вспыхивала в полутьме: кто-то призывал
к особой жестокости. В дальнем углу Одного вампира попрекали за то, что он слишком
романтично воспринимает жизнь людей, что ему не хватает смелости и он всегда
отказывается от самых захватывающих развлечений. Высокий и худой, он выглядел
простовато, постоянно пожимал плечами, медленно выговаривал слова, тупо размышлял
вслух: улечься ли в гроб до завтрашнего вечера или остаться здесь. Но не уходил,
подвластный воле искусственно созданного общества, превратившего бессмертных в
сборище конформистов. Как Лестату удалось разыскать их? Появлялся ли он здесь вообще?
Если - да, то почему он ушел? Лестат не стал бы подчиняться чужой воле, он всегда
стремился сам встать во главе. Как, должно быть, они восхищались его изобретательностью,
кошачьей манерой забавляться со своими жертвами. И слово "упустил"... оно звучало здесь
так часто. Не упустить - вот что было для меня жизненно важно, когда я только становился
зрелым вампиром. Ты "упустил" возможность убить того ребенка, говорили они. Ты
"упустил" шанс напугать ту бедняжку или довести до безумия того человека, хотя это было
так просто.
У меня снова разболелась голова, и мне снова захотелось немедленно выбраться на
свежий воздух, покинуть это сборище. Но я взглянул на Армана и понял, что не могу уйти. Я
не забыл его предостережений, но не они, а нечто иное заставило меня оставаться на месте.
Он принимал участие в общем разговоре, вставляя время от времени короткие замечания,
или кивал головой, но между ним и остальными всегда сохранялась дистанция. Мое Сердце
забилось: я заметил, что чаще всего он смотрит на меня, но, как и прежде, равнодушно и
отчужденно. Предупреждение об опасности эхом звучало у меня в ушах, но я решил
пренебречь им, хотел уйти из театра как можно скорей, стоял и безучастно прислушивался к
разговору, и все, что слышал, было скучно, глупо и бесполезно.
"Значит, нет ни законов, ни преступлений?" - спросила Клодия. Я встретил в зеркале
ее взгляд.
"Преступление? Какая скука - воскликнула Эстелла и взглянула на Армана. Тот
усмехнулся в ответ. - А скука - это смерть!" - прокричала она, обнажая клыки. Арман
устало поднес руку ко лбу, изображая испуг.
Сантьяго вмешался в разговор.
"Преступление! - сказал он. - Да, есть одно преступление. Мы будем преследовать
совершившего его, пока не настигнем и не уничтожим. Догадайся, о чем я говорю. - Он
посмотрел на Клодию, потом перевел тяжелый, пристальный взгляд на меня. Лицо Клодии
походило на застывшую гипсовую маску. - Вы должны это знать, иначе почему вы храните в
тайне имя того, кто посвятил вас в вампиры?"
"Что это значит?" - Клодия слегка округлила глаза.
Наступила гробовая тишина, все смотрели на Сантьяго. Он выставил вперед ногу и,
заложив руки за спину, наклонился над Клодией. Глаза его засветились свирепой радостью.
Ему приятно было очутиться в центре внимания. Он неторопливо подошел ко мне сзади и,
положив руку на мое плечо, вкрадчивым голосом спросил:
"Так ты не догадываешься, что это за преступление? Разве ваш учитель не рассказал
тебе?"
Он попытался развернуть меня к себе лицом, потянул за плечо, постукивая пальцем в
такт ускоряющемуся ритму моего сердца.
"Преступление, приговор за которое - смерть... Убийство себе подобного, убийство
другого вампира!"
"А!" - звонко рассмеялась Клодия. Половицы слабо скрипнули под ее легкой ножкой,
она подошла ко мне, окруженная волной бледно-лилового шелка, взяла меня за руку и
сказала:
"А я-то боялась, этот смертный грех - родиться на свет из пены морской, как Венера и
мы с Луи. Наш учитель! Пошли, Луи, нам пора!" - И она потянула меня к выходу.
Арман засмеялся, но Сантьяго молчал. Мы были уже на пороге, когда Арман поднялся
с кресла и сказал:
"Добро пожаловать, завтра и всегда!"
Я перевел дыхание только на улице. Шел дождь, бульвары были пустынны и
прекрасны. Ветер гнал по мостовой обрывки бумаг. Раздался глухой, ритмичный стук подков
- одинокий экипаж неторопливо обогнал нас и скрылся под бледно-лиловым небом. Я шел
так быстро, что Клодия не поспевала за мной, и я взял ее на руки.
"Мне они не нравятся", - сказала она с ожесточением, когда мы подходили к
гостинице. Даже в огромном, ярко освещенном вестибюле отеля в этот предрассветный час
царили покой и тишина. Точно привидение, я бесшумно прокрался мимо клерков, спавших
за стойками.
"Ради того, чтобы разыскать их, я проехала полмира, но теперь не испытываю к ним
ничего, кроме презрения и ненависти!"
Клодия яростно сорвала шляпку и молча направилась в гостиную; я последовал за ней.
Косые струи дождя хлестали по высоким окнам. Я зажег одну за другой все лампы в
комнате, потом свечи в серебряных канделябрах; я подносил их к газовой лампе, как часто
делали и Клодия, и Лестат в нашем доме на Рю-Рояль. Потом отыскал обитое коричневым
бархатом кресло, о котором мечтал, сидя на лестнице в театре, и опустился в него в полном
изнеможении. На мгновение мне почудилось, что комната охвачена огнем, как при пожаре. Я
остановил взгляд на пейзаже в позолоченной раме на стене напротив. И смотрел на
бледно-голубые деревья, склоняющие кроны над прозрачным ручейком, и колдовские чары
наконец развеялись. Им ни за что не добраться до нас, пока мы здесь, мысленно успокаивал я
себя, но понимал, что это глупый самообман.
"Я в опасности, я в опасности", - с бессильной яростью твердила Клодия.
"Откуда они могут знать, что мы сделали с ним? Кроме того, не ты, а мы - в опасности!
Неужели ты хоть на секунду можешь допустить, что я не считаю себя виноватым в смерти
Лестата? Но даже если бы я не был замешан в этом... - Клодия приблизилась ко мне, и я
было протянул руки ей навстречу, но тут же опустил их, натолкнувшись на свирепый взгляд
огромных глаз. - Неужели ты думаешь, что я покинул бы тебя перед лицом смертельной
угрозы?"
Я посмотрел на нее и не поверил своим глазам: Клодия улыбалась.
"Нет, Луи, я знаю, ты меня никогда бы не оставил, - сказала она. - Опасность
удерживает тебя возле меня..."
"Любовь - вот что удерживает меня рядом с тобой", - тихо возразил я.
"Любовь? - Она на мгновение задумалась. - Что ты называешь любовью?"
Мое лицо исказилось от боли, она подобралась еще ближе и прижала крошечные
ладони к моим щекам. Они были холодны, как лед, и я понял, что и Клодия, и я не
насытились кровью юноши. Она согрела нас только на время.
"Ты привыкла к моей любви и не замечаешь ее, - ответил я. - Узы, соединившие нас,
нерасторжимы, как если б мы были обвенчаны перед алтарем в церкви".
Но не успел я договорить, в моей душе зашевелились прежние сомнения. Я вспомнил
ее резкие и насмешливые слова о любви прошлой ночью и отвер-нулся.
"Ты, не задумываясь, бросишь меня, променяешь на Армана, стоит ему только
поманить..."
"Никогда!" - возразил я.
"Ты покинул бы меня, потому что ты нужен ему не меньше, чем он тебе. Он давно тебя
ждет..."
"Никогда..." - повторил я, встал и направился к гробу.
Дверь номера была заперта изнутри, но она все равно не могла стать преградой на пути
тех вампиров. Единственное, что мы смогли сделать, чтобы они не застали нас врасплох, это
вставать каждый вечер как можно раньше. Я обернулся и позвал Клодию, и она сразу же
подошла ко мне. Я зарылся лицом в ее волосы и молча попросил простить меня, потому что
в глубине души понимал, что она права. Но все равно я любил ее, всегда любил. Я обнял ее,
прижал к себе, и она прошептала:
"Ты знаешь, что он повторял мне бессчетное число раз, повторял без слов? Ты знаешь,
зачем он лишил меня воли, так что я только завороженно смотрела на него и чувствовала,
как он, точно на веревочке, тянет к себе мое сердце?"
"Значит, и с тобой так было... - пробормотал я. - Значит, не я один..."
"Он сделал меня беспомощной!" - сказала она.
Я снова увидел ее на кожаных томах на столе в комнате Армана, ее тоненькую,
неприкрытую шею, безжизненные руки.
"Но разве он говорил с тобой?.."
"Без слов, - повторила она. Мне показалось, что свет ламп потускнел, что пламя свечей
горит неестественно ровно. Капли дождя монотонно стучали по оконным стеклам. - Ты
знаешь, что он сказал мне? - прошептала она. - Что я должна умереть, чтобы освободить
тебя!"
Я покачал головой, но мое проклятое сердце сильно забилось. Я видел, что она верит в
то, что говорит. Ее глаза подернулись зеркальной серебристой пленкой.
"Он словно магнитом вытягивает из меня жизнь, - прошептала Клодия; ее губы
дрожали, это было невыносимо. Я крепко окал ее в объятиях, но слезы стояли у нее в
глазах. - Точно так же он поступает и с Дэнисом, своим рабом. Будь его воля, он обратил бы
в рабство и меня. Но ты - другое дело. Он любит тебя. И хочет, чтобы ты был с ним, и не
позволит мне стоять у него на дороге".
"Ты совсем не понимаешь его!" - возразил я, целуя ее щеки, ее губы.
"Нет, Луи, я понимаю его слишком хорошо, - прошептала она. - Это ты
заблуждаешься. Тебя ослепляет любовь, чарующий вид его мудрости и силы. Если б ты
только знал, как он упивается смертью, то возненавидел бы его куда сильней, чем Лестата.
Луи, ты не должен ходить к нему больше, никогда. Повторяю тебе: я в опасности!"
На следующий вечер я все же покинул Клодию и пошел к Арману. Я был уверен, что
среди всех вампиров в театре только ему можно доверять. Она не хотела отпускать меня,
смотрела на меня с такой тоской, что больно было уходить.
Я привык думать, что Клодии неведома слабость, но сейчас в ее глазах читались страх
и какая-то обреченность. Но она все же отпустила меня, и я поспешил к своей цели. Я
остановился неподалеку от входа в театр и подождал, пока зрители разойдутся, а швейцары
станут запирать двери.
Не знаю, кем они сочли меня. Может, просто одним из актеров, не смывшим грим.
Какая разница? Главное, что они пропустили меня. Я миновал нескольких вампиров в зале и
очутился возле двери комнаты Армана. Он ждал меня, наверняка уже давно услышал мои
шаги, поздоровался и предложил мне сесть.
|
|
| |
|
Морфея |
Дата: Среда, 28 Сен 2011, 17:56 | Сообщение # 45 |
|
Графиня Энгельгардт/Мастер дуэли
Новые награды:
Сообщений: 497
Магическая сила:
| С ним был юноша, он обедал: на столе стояло
серебряное блюдо с мясом и рыбой и полупустой графин белого вина.
После вчерашней ночи Дэнис выглядел болезненным и слабым, его щеки лихорадочно
горели, и для меня мучительно было видеть его розовую кожу, вдыхать его жаркий запах.
Юноша наполнил бокал вином и поднял его в знак приветствия.
"За моего хозяина", - сказал он с улыбкой, его ясные глаза сверкнули, он взглянул на
меня, но тост был поднят в честь Армана.
"За твоего раба", - отозвался тот шепотом с глубоким страстным вздохом.
Дэнис сделал глоток. Арман с видимым наслаждением смотрел на его влажные розовые
губы и подвижные мышцы нежной шеи. Подцепив вилкой с блюда кусок мяса, юноша
отсалютовал им, положил в рот и медленно прожевал, глядя на Армана. Вампир смотрел и
пировал вместе с ним, но только глазами, и глаза эти были спокойны. Он не мучился и не
жаждал невозможного. Его руки лежали на кожаных подлокотниках, он просто сидел и
смотрел на мальчика.
И я вспомнил, как терзался, стоя под окнами Бабетты и страстно желая забрать ее
жизнь.
Мальчик доел и опустился на колени перед Арманом, обнял его за шею. Казалось, он с
наслаждением прикасается к ледяной коже вампира. Мне вдруг вспомнился Лестат, каким я
его впервые увидел; как горели его глаза, как светилось в сумерках прекрасное белое лицо...
Наверное, таким вы видите меня сейчас.
Наконец юноша отправился спать, и Арман, как и накануне, затворил за ним медные
створки. Скоро тот заснул, разморенный едой. Арман вернулся в кресло, устремил на меня
ясный, невинный взгляд огромных прекрасных глаз. Он притягивал меня, околдовывал, и я
отвернулся. Поленья уже догорели, и вместо желанного огня я увидел мёртвую золу.
"Ты говорил, чтобы мы ничего не рассказывали о себе. Почему?" - спросил я и поднял
на него глаза. Наверняка он понял, что я избегаю его взгляда, но не обиделся, только
взглянул удивленно. Но я не мог противостоять даже этому удивлению и снова отвернулся.
"Вы ведь убили того, кто превратил вас в вампиров. Не потому ли вы здесь без него и
даже не желаете произносить вслух его имени? Сантьяго в этом уверен".
"Если это правда или если мы не сумеем убедить вас в обратном, вы попытаетесь
уничтожить нас?" - спросил я.
"Я в любом случае не собираюсь делать вам ничего дурного, - спокойно ответил он. -
Но я уже говорил: у меня нет абсолютной власти над ними".
"Но они считают тебя главным. Ты дважды отгонял от меня этого Сантьяго".
"Я старше и сильнее Сантьяго, вот и все. - Он говорил просто, без тени гордости или
высокомерия. - Сантьяго моложе тебя".
"Мы не хотим вражды".
"Она уже есть, - сказал он. - Не со мной. Я говорю про них".
"Но почему нас подозревают?"
Арман ответил не сразу. Он задумался, прикрыл глаза, положил подбородок на сжатый
кулак. После невыносимо долгой паузы он взглянул на меня.
"Я объясню тебе, - сказал он наконец. - Вы слишком молчаливы. Вампиров на свете не
так много, и они живут в постоянном страхе междоусобной воины. Они выбирают себе
учеников с большой осторожностью, всякий раз тщательно удостоверяясь, что
новообращенный станет с подобающим уважением относиться к себе подобным. В этом
доме живет пятнадцать вампиров, это число ревниво оберегается. Кроме того, они с опаской
относятся к вампирам, позволяющим себе проявлять слабость. То, что ты безнадежно
испорчен, для них совершенно очевидно: ты чувствуешь слишком глубоко и думаешь
слишком много. Ты сам говорил мне, что отчужденность вампира от окружающего мира не
представляет для тебя особой ценности. Прибавь сюда и таинственного ребенка - девочку,
которая никогда не станет взрослой и не сможет сама заботиться о себе. Я не превратил бы
Дэниса в вампира, даже если б его жизнь, столь драгоценная для меня, подверглась
опасности, потому что его душа и тело еще не окрепли. Он слишком молод и едва пригубил
чашу человеческой жизни. "Кто же решился сделать такое с ней?" - спрашивают они. Это
был ты или кто-то другой? Иными словами, ты падаешь сюда как снег на голову вместе со
своими тайнами и непозволительными слабостями и при этом хранишь полное молчание
относительно своего прошлого. Следовательно, рассуждают они, тебе нельзя доверять, и
Сантьяго ищет подходящий повод. Но есть и еще одна причина, и она гораздо ближе к
истине, чем все перечисленные. Она чрезвычайно проста. Дело в том, что при первой встрече
с Сантьяго в Латинском квартале ты, к несчастью, обозвал его шутом". "А-а-а..." - протянул я, откидываясь в кресле.
"Вот тогда тебе действительно лучше было бы промолчать", - сказал он. Я понял его
шутку, и он улыбнулся.
Я молчал и обдумывал услышанное; у меня на душе лежали камнем слова Клодии об
Армане - я не мог поверить, что этот мягкий, спокойный взгляд мог приказывать ей: "умри".
И волна отвращения охватывала меня при мысли о вампирах, собравшихся в зале наверху.
Мне вдруг захотелось поделиться с ним своими мыслями, рассказать ему обо всем. Но
только не о ее страхе. Я смотрел в его глаза и не мог представить, что он хотел подчинить ее
себе, чтобы лишить жизни. Его глаза говорили: "Живи". И еще: "Учись". Как же я хотел
спросить его о том, чего не понимаю; рассказать, как долго искал встречи с другими
вампирами, и вот теперь, в Париже, обнаружил, что их бессмертное существование свелось к
светской болтовне, что они всеми силами стараются сохранить свое жалкое единство и
мнимую исключительность. Какая тоска! И вдруг я совершенно отчетливо увидел, что иначе
быть не может. Почему, собственно говоря, я думал, что все должно быть по-другому? Чего
я мог от них ждать? Какое имел право ненавидеть Лестата, почему позволил ему погибнуть?!
Потому что он не хотел объяснить то, что я должен был увидеть сам, найти в себе самом? И
я вспомнил слова Армана: "...Единственно подлинная сила заключена в нас самих".
"Послушай, - неожиданно обратился он ко мне, - ты должен держаться от них
подальше. У тебя все написано на лице. Оно тебя выдаст. Стоит мне задать вопрос - и ты сам
все расскажешь. Посмотри мне в глаза".
Но я не послушался и неотрывно смотрел на маленькую гравюру над столом, до тех
пор пока Мадонна с младенцем не стали расплываться неясной гармонией линий и красок. Я
знал, что он говорит правду.
"Тогда останови их, объясни, что мы не причиним вреда Что может тебе помешать? Ты
же не считаешь нас своими врагами..."
Арман тихонько вздохнул.
"Я остановил их на время, - сказал он. - Но я не могу остановить их навсегда. Я не
хочу такой власти. Такую власть надо будет защищать, у меня появятся враги, и мне
придется возиться с ними до конца света. Все, что мне нужно, - это покой и жизненное
пространство. Только это и держит меня здесь. Я принимаю скипетр, но не для того, чтобы
управлять, а чтобы стоять в стороне".
"Я должен был догадаться", - сказал я, не отрываясь от картины.
"И ты держись в стороне. Селеста - она одна из самых старых и очень сильна - стала
ревновать к девочке из-за ее красоты. Да и Сантьяго, как ты теперь знаешь, только и ждет
малейшего доказательства, чтобы объявить вас вне.закона".
Я медленно повернул голову и посмотрел на него. Арман сидел так неподвижно, что я
ужаснулся: он показался мне неживым. Я снова и снова слышал его слова: "...все, что мне
нужно, - это покой и жизненное пространство. Только это и держит меня здесь". Меня снова
потянуло к нему, и мне удалось справиться с собой только чудовищным усилием воли.
Хотелось все изменить, сделать так, чтобы Клодия могла не бояться этих вампиров, чтобы
она была неповинна в преступлении, о котором они все равно в конце концов узнают. И
чтобы я наконец обрел свободу и смог бы остаться здесь, с Арманом, пока он рад мне или
пока будет меня терпеть. Ради этого я был готов на все.
Я вспомнил, как Дэнис обнимал его, и подумал: вот символ истинной любви, моей
собственной любви.
Поймите меня правильно, я говорю вовсе не о физической любви, хотя Арман был
красив и прост, и никакая близость к нему не могла быть неприятной. Но для вампира
существует одна высшая точка страсти - убийство. Я говорю сейчас о другой любви. Я видел
в Армане подлинного учителя, каким для меня должен был стать, но так никогда и не стал,
Ле-стат. Я уже твердо знал, что Арман не стал бы ничего утаивать от меня. Истина
просвечивала бы сквозь него, как солнечный луч сквозь оконное стекло, и, согретый его
теплом, я смог бы расти и развиваться дальше. Я закрыл глаза. И услышал его голос, тихий,
почти беззвучный, и скорее угадал смысл его слов:
"Разве ты не знаешь, зачем я здесь?"
Я взглянул на него, пытаясь понять - неужели он может читать мои мысли, неужели
даже это в его силах? И я наконец окончательно простил Лестата: он был слишком зауряден
и прост, он не сумел раскрыть передо мной всю широту наших возможностей, нашу тайную
силу; я все еще жаждал знания, и только Арман мог дать его мне. Мое сердце сжималось от
боли и тоски. Мне предстояло совершать чудовищный выбор. Клодия ждала меня. Клодия,
моя возлюбленная, моя дочь.
"Что мне делать? - прошептал я. - Уйти от них и, значит, уйти от тебя? После стольких
лет..."
"Они для тебя никто", - сказал он.
Я улыбнулся и кивнул в ответ.
"Чего хочешь ты сам?" - мягко и проникновенно спросил он.
"Разве ты не знаешь? - удивился я. - Разве ты не умеешь читать мысли?"
Арман покачал головой.
"Не так, как ты думаешь. Я знаю только, что тебе и девочке угрожает опасность, но ты
и сам это знаешь. И еще я знаю, что, хотя она любит тебя, ты одинок и страдаешь".
Я встал. Казалось, что может быть проще: подняться на ноги, выйти из комнаты,
быстро и незаметно проскользнуть по пустынным коридорам и лестницам, оказаться на
улице? Но мне пришлось собрать воедино все силы, пробудить каждую крупицу той
странной особенности нашего естества, которую я называю отчужденностью.
"Прошу тебя об одном: не дай им напасть "а нас", - сказал я в дверях, не оборачиваясь
и не желая даже слышать его вкрадчивый голос.
"Не уходи", - сказал Арман.
"У меня нет выбора", - ответил я и вышел из комнаты.
Я уже шел по коридору, как вдруг, вздрогнув от неожиданности, услышал за спиной
его шаги, его дыхание. Он подошел ко мне вплотную, его глаза очутились прямо напротив
моих. Он вложил в мою руку ключ.
"Там дверь, - прошептал он, указывая в дальний конец темного прохода, - лестница
выходит в переулок. Только я о ней знаю. Иди туда, и ты сумеешь выбраться из театра
незамеченным. Иначе они увидят, что ты чем-то встревожен и расстроен, и это не доведет до
добра".
Я повернулся, чтобы уйти, хотя каждая клеточка моего тела хотела остаться с ним
"Я хочу сказать тебе только одно. - Он приложил ладонь к моей груди. - Твоя сила в
тебе самом! Не брезгуй ею. Если тебе доведется столкнуться с кем-нибудь из них на улице,
пусть твое лицо застынет непроницаемой маской. Смотри на них, как на людей, и повторяй:
берегись! Я дарю тебе это слово, как талисман. Если когда-нибудь твой взгляд встретится со
взглядом Сантьяго или любого другого вампира, говори с ним вежливо про все что угодно,
но мысленно повторяй только это слово. Всегда помни об этом. Я говорю с тобой прямо,
потому что ты ценишь простоту и честность. В этом твоя сила".
Не помню, как я добрался до потайной двери, отпер замок и поднялся по ступенькам на
улицу, не помню, где был Арман, что он делал. Но уже в переулке позади театра я вдруг
услышал его тихий, близкий голос: "Приходи ко мне, когда сможешь". Я огляделся, но,
конечно, никого не увидел. И вспомнил, что он велел нам не уезжать из гостиницы, чтобы не
давать Сантьяго и его компании ни малейшего свидетельства нашей вины, которого они так
ждали.
|
|
| |
]
